В замке Дойера я прижилась, всеми фибрами души прочувствовав, что это такое – быть принцессой.

Советник обеспечил мне все мыслимые и немыслимые удобства, а любое мое желание исполнялось буквально в течение нескольких минут. Видимо, Дойер все-таки наводил справки о житье-бытье Ее Высочества в монастыре, и сейчас играл на контрасте. Была келья – вот тебе покои размером с молельный зал монастырской часовни. Было одно платье – получи десяток личных портних и самые лучшие ткани. Была скудная еда – вот тебе обед из двадцати блюд. Строгий уклад с ночными бдениями – и возможность валяться в постели столько, сколько угодно, а вместо изнурительной работы во благо ближних – бесконечная череда балов, игр, охот. Не могу сказать, что мне это не нравилось. А если уж совсем честно – я купалась во всеобщей заботе, внимании, лести. Это так отличалось от жизни, к которой я привыкла. Я наконец-то узнала, как живут желанные дети, которых любят и безбожно балуют родители. Мне даже не приходилось притворяться, при виде подарков и сюрпризов мои глаза сияли абсолютно искренним счастьем. Мысли о том, что все это предназначалось не мне, а Эстер, я гнала.

Больше скажу. Я очень быстро забыла, что Тим остался бездомным сиротой по вине Дойера. Наверное, это неправильно, подло. Но… Я не знала человека, который был отцом Тимара. Для меня он был просто именем, именем и родовой татуировкой, бледные искры которой я тщательно скрывала рукавами, либо длинными, по локоть, перчатками. И все.

Знаете, если бы не Алан, не Тимар, оставшиеся в руках Йарры, я бы вышла замуж за Сорела. Честно. Он мне нравился еще с тех пор, как, не побоявшись князя, вступился за безвестную девчонку-бастарда.

Сорел был похож на забавного черно-белого медвежонка, из тех, что всю жизнь проводят в зарослях бамбука. Смешной, немного нелепый, по-детски неуклюжий, несмотря на свои двадцать два года. И такой же по-детски ранимый, нелюбимый отцом и тайно презираемый сверстниками.

Сорел прекрасно понимал, что его внешность – далеко не девичья мечта, и встречал все мои попытки подружиться недоверчивым прищуром сливово-черных, с золотистыми точками глаз. И это на фоне вьющихся вокруг смазливых пажей и молодых рыцарей, провозглашающих меня дамой сердца, а на деле желающих лишь… просто желающих, подкупало еще больше. Знаете, что я видела за нарочито сурово поджатыми губами Сорела и полным равнодушием к охоте, молоденьким служанкам, турнирам и другим рыцарским забавам? Отнюдь не трусоватость, на которую мне намекали, но абсолютное отсутствие жестокости. А еще чистый, незамутненный разум, благородство и умение сопереживать. Но каждый раз, когда я пыталась сказать ему об этом, парень принимал мои слова в штыки и сбегал. Сбегал – от меня! Да любой из присутствующих здесь был готов душу заложить за возможность поцеловать мне руку, прокружить со мной тур вальса! А этот – сбегал. Пару раз я даже слышала, как Дойер распекал его за недостаточное внимание к моей особе.

Потом, осторожно расспрашивая слуг и приставленных ко мне фрейлин, я все-таки докопалась до причины. В семнадцать лет, через год после нашей первой встречи, Сорел влюбился в дочь баронета, часто мелькавшего при дворе Советника. Девушка была мила, красива и, казалось, искренне им восхищалась. На деле же – плевать на него хотела, потешаясь над его неуклюжими ухаживаниями, болезненной полнотой и вечным румянцем во всю щеку.

Не знаю, кто донес Сорелу о ее словах. Слуги ли, пажи ли, кто-то из посмеивающихся над влюбленным мальчишкой рыцарей. Не удивлюсь, если это произошло с подачи Дойера, следившего, как бы сын не женился тайком на неподходящей девице. Сорел перестал замечать бывшую возлюбленную, стал угрюмым, как медведь-шатун, и на несколько лет исчез из глаз общества. Где он был – никто, кроме Советника, не знал, вернулся же юноша всего за пару месяцев до моего приезда, все таким же недоверчивым и нелюдимым. Большую часть времени он проводил в отдельной башне, спускаясь лишь к ужину.

– Что ты хочешь от меня? – услышала я однажды. – Жениться на ней? Я женюсь. К деторождению я способен, ты в этом уже убедился. Но дифирамбы ей петь в толпе других идиотов – уволь!

Сбросив туфельки, я прокралась вдоль стены, заглянула в соседний коридор. Дойер, злой, раскрасневшийся, держал сына за плечо, его другая рука то сжималась в кулак, то разжималась.

– Слюнтяй!

– Как вам будет угодно, отец. – Сорел вырвался, зашагал к лестнице неровной походкой. Дойер, тяжело дыша, исподлобья глядел ему вслед. Зло плюнул и опустился на банкетку, растирая грудь напротив сердца.

Подобрав обувь, я вернулась в свои покои, выгнав всех, кроме вечно сонной, а потому ничуть не мешавшей дуэньи. Что же мне делать? Я избавилась от соглядатая Айвора, но Дойер окружил меня такой толпой потенциальных шпионок, что на них горицвета не напасешься! Фрейлины будили меня, одевали, сопровождали в часовню, на обеды, на балы, на прогулки – везде! Я и сейчас чудом сбежала от них, оторвавшись всего на сотню локтей. А мне нужно, просто необходимо каким-то образом оказаться в той части замка, где живет Дойер с сыном! И единственная возможность сделать это, не вызывая подозрений, – подружиться с Сорелом. Тогда, при наличии присутствия дуэньи, конечно, я могла бы спокойно гулять по хозяйскому крылу.

Я не хотела связывать Сорела флером. Могла бы, но не хотела. Приказ Йарры был четок – утопить Советника. О том, чтобы еще и испоганить жизнь его сыну, граф не говорил. Граф… Маленькая холодная звездочка телепортационого амулета, которую я никогда не снимала, постоянно напоминала о Йарре. А недавно мне, как невесте сына Первого Советника, пришел подарок от Второго – набор для рукоделия в резной шкатулке из эбенового дерева, инкрустированной на боковых панелях полудрагоценными камнями. На крышке были изображены юноша и девушка в обрамлении диких роз и терновника. У юноши было лицо Алана.

Вот так. С одной стороны – Сорел, с другой – Алан. И кого-то из них я должна предать.

Помню, как плохо мне тогда было. Я держала лицо, восхищаясь шкатулкой, улыбалась на торжественном обеде, танцевала с каким-то рыцарем, отвечая невпопад на его слова. И даже в своей комнате, в своей постели не могла дать волю слезам, потому что рядом посапывали две фрейлины. Тогда я ушла в ванную.

Под потолком плавал магический светильник, разбрасывая брызги рассеянного света на украшенные изразцами стены, тихо перешептывались струйки фонтана в центре бассейна. Я заперла дверь и тяжело сползла по ней, кусая губы. Что же делать? Отхлебнула вино из графина, прямо через край. Хотелось хоть как-то отрешиться от жуткой реальности. Глоток, другой… Половина. Дно. И ничего, ни малейшего опьянения! Будь проклят Йарра со своей буристой! Я даже напиться теперь не могу, для меня что вино, что вода – один брыг!

Сбросив ночную рубашку, я голышом нырнула в бассейн. Вода была холодной, непрогретой. Размашисто загребая руками, я плавала от края до края, пока дыхание не сбилось, а мышцы не начали гореть. Хотелось выпрыгнуть из воды одним мощным прыжком, но я сдержалась – вдруг за мной следят не только шпионы Йарры? Хватит и того, что принцесса, оказывается, плавать умеет. Придерживаясь за поручень, поднялась по ступеням, завернулась в полотенце, обсыхая. Холодная вода взбодрила, промыла мозги, помогла отрешиться от сентиментальности. Если я предам Йарру – Алан умрет. Если я предам Дойера – его сместят, он потеряет титул, возможно, земли. Вряд ли жизнь. Сорел, как мне кажется, даже не заметит этого – чихать он хотел и на феод, и на дело отца – иначе давно был бы устроен где-нибудь при князе. Так что…

Йарре не спалось.

Положа руку на сердце, ему не удавалось выспаться вот уже четыре месяца, с того самого дня, как он отправил Лиру в монастырь Анары. Большую часть дня и ночи он просиживал над платиновой пластиной, показывающей происходящее вокруг нее, а если ненадолго погружался в мутное забытье, то вскакивал всего через пару часов с мыслью: «Что с ней?!» В своих снах он видел Лиру то смертельно раненной кинжалом, то простуженной, сгорающей от лихорадки, то пойманной Дойером во время взлома тайника, и только немедленная связь с магическим шпионом, подтверждающая, что девушка мирно беседует, вышивает, спит, удерживала Раду от прыжка к ней.

Потом сны сменили содержание. Нет, Лира больше не умирала, наоборот, была вполне здорова и счастлива, улыбаясь мужчине, надевающему ей на руку брачный браслет. Подставляла ему щеку для поцелуя, а потом, чуть покраснев, порывисто обнимала, целуя своего спутника в уголок рта. Тот гордо улыбался, подхватывал ее на руки, нес по коридору между скамьями в часовне и вдруг бросал на кровать. А Лира сама выскальзывала из пышного кипенно-белого платья, оставшись лишь в чулках и невесомой дымке фаты, и, бесстыдно раскинувшись на постели, манила, звала к себе искушающей улыбкой розовых губ. И, завершающим кадром, ее глаза – близко-близко – расширившиеся, влажные. Отсутствующий взгляд и тихий вздох. Иногда счастливым супругом был Сорел. Иногда Тимар. И почти всегда – Алан. Как сегодня.

Раду открыл глаза, тяжело дыша. Злой, возбужденный до предела. Рядом, уткнувшись лицом в подушку, посапывала Галия. Длинные, окрашенные в тот же цвет, что и у Лиры, волосы разметались по спине. В полумраке, лишь угли в камне вспыхивают красным, ее так легко представить несносной сестрицей Тимара!

Йарра сдернул с нее одеяло, прижал ладонью к постели, не позволяя повернуться. У Галии совсем другое лицо – крупные губы, по-лисьи вытянутые глаза с приподнятыми внешними уголками, родинка, которой нет у Лиры. Йарра дернул женские бедра вверх, заставляя любовницу стать на колени, грубо вошел в нее. Галия вскрикнула, попыталась вырваться, и граф зажал ей рот ладонью, все глубже проникая в женское тело. Нашарил другой рукой грудь, стиснул – и тут же с отвращением отпустил – слишком большая, слишком мягкая. Не та! Зарычав, он заставил Галию разогнуться, практически сесть на колени и зарылся носом в ее волосы, пахнущие лаймом и вербеной. Духами Лиры. Этого хватило, чтобы создать иллюзию желанной женщины. Несколько резких движений, и он застонал, выплескивая злость, ярость, ненависть, страсть.

– Извини, – хрипло сказал он лежащей ничком Галии. Натянул штаны, сапоги, схватил рубашку и быстро вышел, прикрыв дверь.

В кабинете было светло от трех пятирогих подсвечников. Взъерошенный Тим вскочил при виде Раду, поклонился. Тот махнул рукой – сиди. Налил вина, оперся ладонью о стол, вглядываясь во вплавленную в него пластину светлого металла.

– Что нового?

– Спит, – пожал плечами Тим. – Ваш подарок получила.

– Что сказала? – спросил Йарра.

– Ничего. Поставила на стол, написала благодарственное письмо. Думаю, получите через пару дней.

Йарра залпом осушил кубок.

– Иди, отдыхай. Я посижу здесь.

Тим с сомнением посмотрел на графа.

– Ваше сиятельство, вам нужно поспать. У вас завтра встреча с лордом-протектором Туманного Архипелага.

– Пошел вон, – скомандовал Йарра. – И передай аптекарю, пусть приготовит еще укрепляющих настоек.

– Как прикажете, – сухо ответил Орейо.

Магический шпион, прикрепленный к Лире, сидел на внутренней стороне балдахина. Девушка лежала, разметавшись на постели, и старательно сопела. Перевернулась на бок. На спину. На живот. Ночная рубашка задралась, обнажив ноги. Вздохнув, Лира открыла глаза, приподняла голову, глядя куда-то в сторону, и осторожно сползла с постели. Захватив графин со стола, ушла в ванную. Шпион прилип к стене прямо напротив, на уровне груди. Маленькие холмики почти терялись в складках ткани, но Раду помнил их вид, вкус, упругость.

Лира бездумно глядела на струи фонтана, отхлебывая вино прямо из графина. Сумасшедшая. Чего она пытается добиться? Ни одна растительная отрава на нее, как и на него самого, не подействует, да и большинство магических тоже. Кажется, девушка это поняла. Перевернула графин, глядя, как по прозрачной, окрашенной вином в светло-розовый цвет стенке сбегает рубиновая капля, и зло засмеялась; ее глаза горели лихорадочным огнем. Лира поднялась, одним движением освобождаясь от ночной рубашки.

Йарра придвинулся ближе, вцепившись пальцами в столешницу. Высокая, изящная, с длинным покрывалом волос, она потянулась и с разбега нырнула в бассейн. Шпион взлетел, пересел на чашу фонтана, чтобы быть ближе. Раду тяжело дышал, чувствуя уже ставшее привычным возбуждение при виде хрупких плеч, тонкой талии, которую он обхватывал ладонями, узких девичьих бедер, длинных ног. И за всем этим бело-розовым великолепием тянулся тяжелый шлейф намокших, медно-рыжих от воды волос, в которые так приятно зарываться лицом.

Поняв, что стискивает в ладони амулет перемещения, Раду отложил его в сторону. Накачанного силой осколка отмершего Кристалла было достаточно, чтобы проломить любой щит, любой полог, защищающий от вторжения. Граф берег его на случай крайней нужды – если Лиру схватят или если она решит его предать.

А она хотела! Йарра ясно читал это в ее ярко-синих глазах. Девчонке нравились оказываемые ей, как принцессе, почести, нравилось командовать, нравилось нравиться, в конце концов! Здесь, в замке, никто не смел к ней подойти, но у Дойера… Раду был готов лично придушить каждого, кто припадал с поцелуями к ее руке, кто смел обнимать ее в танце!

Утром он отправил ей шкатулку с резным портретом Алана. Как напоминание и предостережение. И сейчас Лира плавала, загоняя себя, а сощуренные глаза и плотно сжатые губы говорили о напряженной работе мысли.

Йарра очень надеялся, что она сделает правильный выбор.