К поместью тётушки Клаудии тер Фразир мы подъехали уже далеко за полночь, оставив пролётку в трактире, а сами пересев на лошадей. Хотя я не любила такой способ передвижения, но выхода у нас с сестрой просто не было: завтра мы должны были быть в Кандре, где нас дожидался почтовый дилижанс в Миент. У меня с собой уже были заготовлены деньги и рекомендательное письмо княжны к её отцу, чтобы власти помогли нам с сестрой без препятствий устроиться на новом месте.

А сейчас мы просто хотели навестить могилу матушки, а я ещё хотела проститься с бабушкой Эмилией. Это Поллин не знала её, а я очень скучала. Прошедшие годы после её смерти только острее заставили чувствовать моё одиночество, которое единственный раз было нарушено этой удивительной женщиной, открывшей мне новый мир.

— Кто там? — закричал из своей будки то ли сторож, то ли привратник, и я крикнула в ответ:

— Леди Альма тер Близе! Леди Поллин тер Близе! Желаем навестить могилы своих родных!

Пожилой, но ещё бодрый мужчина, впустил нас на территорию, мы, спешившись, вошли, ведя лошадок под уздцы. Поместье встретило нас тишиной и пустотой: тётушка умерла пару лет назад, а её супруг и отпрыски жили сейчас в столице, оставив поместье на попечение управляющего. Поэтому мы с сестрой знали, что в нашей поездке беспокоить никто не будет. Сторож проводил нас к маленькой дверце чёрного хода, пару раз стукнул в неё, и нам открыла заспанная служанка.

— Посели юных леди в гостевых покоях, они приехали на могилки…

— Нет, не стоит беспокоиться, просто предоставьте нам гостинную для отдыха и подайте чая, а на рассвете мы пойдём на родовое кладбище и сразу же уедем.

Служанка засуетилась, показала нам небольшую чайную комнату, где мы с Поллин смогли комфортно расположиться на мягком диване, вытянув ноги. Девушка смотрела с удивлением на двух леди, и я понимала его причины: мы путешествовали одни, ночью, да ещё в костюмах, сильно смахивающих на мужские.

Ещё Поллин так и не успела избавиться от своей формы младшего следователя, и это тоже вызывало у посторонних людей нездоровый интерес к нам, но Поллин ещё три дня должна была быть в ней, пока мы не доберёмся до границы с Миентом, почему-то начальство ей выставило такое условие при расторжении королевского договора. Поллин ещё три дня должна была находиться в чине, до конца первого летнего месяца.

Сделав по глотку чая, мы с сестрой посмотрели друг другу в глаза.

— Вот мы и здесь, а ты не верила! На рассвете сможешь попрощаться с матушкой перед дорогой!

— Правда, не верится до сих пор…

— Не скучаешь? — я не стала уточнять, по кому: по службе или по мужчине, всё-таки чуть больше двенадцати лет Поллин была вместе с Годвином.

— Не знаю пока… Всё так странно! А ты, Альма? Ты так и не собираешься читать то письмо?

— Пока нет… — и мы замолчали. Поллин знала, что я взяла письмо с собой, бросив его в саквояж.

— Отец доволен, — опять заговорила сестра, — он даже и представить себе не мог, что наш род реабилитируют ещё при его жизни, думал, не дождётся…

— Пусть порадуется на старости лет! Лишь бы больше не играл в карты, хотя, все его счета теперь будут проходить через меня, я выставила для банков такое условие.

— И правильно! Что там вдова? Согласилась стать экономкой в родовом замке?

— Вроде бы да, сама понимаешь, что это лучший выход… — и мы опять помолчали.

— Альма, я никогда не спрашивала тебя, как умерла мама? — Поллин внимательно посмотрела на меня, подумала, что я ей соврала тогда, девять лет назад?

— Почему, я же всё тебе рассказала…

— Нет… Ты умолчала об ЭТОМ дне…

— Ты про письмо Валери?

— Да…

— А что рассказывать-то? Матушка написала ей, она ответила, правда, не знаю, что но матушка вдруг… Погоди, Поллин! Матушка всё поняла ещё тогда!

— Как это?

Прошлое…

— Олдред! Олдред! Она мне ответила! Наконец-то! — матушка Вадома металась по маленькой гостинной флигеля, тряся перед собой рукой с розовым конвертом.

— Вадома, дорогая, что за шум! — отец вошёл в гостинную, потирая виски: именно тогда у него начались первые приступы его болезни.

— Валери! Она написала ответ! Я думаю, что теперь нашу Альму ждёт блестящее будущее! — матушка перестала кружить по гостинной и уселась в старое потёртое кресло, стоявшее перед окном. Теперь сморщилась я: меня устраивала жизнь у тётушки, я могла делать, что хочу: гулять, читать, вышивать, навещать бабушку. О светских раутах, приёмах и балах мне думалось в последнюю очередь, в самую последнюю. Они занимали место где-то между конюхом тётушки и щеночками, на которых меня позвала посмотреть наша служанка, но я никогда не любила собак.

— Так-так… Что там она пишет, посмотрим, — и матушка Вадома нацепила на нос старенькое, чуть разбитое, пенсне, — здравствуйте, дорогие родители… вся эта этикетная мишура… Могла бы матери писать и попроще…. Вот! Слушай, дорогой… “Альма — безусловно моя сестра, но я не считаю нужным учавствовать в её жизни… Если Вам, маменька, так необходимо, чтобы Вашу дочь вывели в высший свет, то займитесь этим вопросом сами, не затрагивая мои интересы, которые с Вашими никак не соприкасаются…” Что за ерунда?

Матушка с серьёзным лицом дочитала письмо, потом смяла его в руках, затем опять рассправила и ещё раз перечитала. Потом она схватилась за сердце и часто-часто задышала.

— Матушка, что с тобой? — закричала я, бросая на пол очередную книгу с легендами и подбегая к ней. — Селена! Кто-нибудь!

Отец тоже уже тут со стаканом воды, вливает дрожащими руками ей в рот, но матушка вдруг делает слабое движение рукой, не давая закрыть ей рот и говорит:

— Это не она, Олдред! Это не она! Она так никогда бы не сказала!

— Вадома, успокойся! Ну и пошла она… хоть она и наша дочь, пускай живёт, как знает!

— Олдред! Ты не… понима…

И матушка упала на пол вместе с креслом, мы с отцом еле успели придержать её голову и плечи. Через час пришёл доктор. Он влил в матушку немного энергии, но предупредил нас с отцом, что она долго не проживёт. Моя жизнь перевернулась именно тогда, в этот день, более ничего так не могло меня раздавить, как раздавила меня смерть Вадомы тер Близе Фразир. Да, мы не были с ней очень близки, но пока она была жива, и я чувствовала себя ребёнком, несмышлёным, глупым, капризным. Но после её смерти мне пришлось повзрослеть и поумнеть, перестать заниматься только собой и взять на себя ответственность за отца, которому после смерти супруги становилось хуже и хуже.

На похоронах присутствовали все близкие родственники нашей семьи, кроме Валери. Эмилия тер Фразир именно после смерти своей дочери сдала и перестала появляться в своей беседке. А уже после смерти бабушки тётушка попросила нас с отцом уехать, что мы благополучно и сделали, продав одно из матушкиных ожерелий и купив маленький коттедж в Милте.

— Значит, знала… Интересно, а как матушка определила это по письму?

— Скорее всего, лже-Валери использовала какую-то фразу или слово, которое никогда бы не использовала наша сестра…

— Да! Бедная Валери! Когда она впускала в себя Тьму, она, скорее всего, и не предполагала, чем это для неё обернётся!

— Валери была слаба духом… Она любила драгоценности, развлечения, плотские утехи… А такие люди подвержены тому, что в них могут проникнуть подселенцы…

— Откуда ты знаешь это, Альма?

— Из сказок и легенд, Поллин, только из них!

Так мы проговорили до рассвета, а затем отправились на кладбище, вынув из седельных сумок несколько живых цветов, чтобы украсить ими могилы матушки и бабушки Эмилии. Могила тётушка тоже стояла одиноко в стороне от других, на ней мы тоже посадили цветок. Видимо, слуги наводили порядок на родовом кладбище, но наследникам некогда было навещать свою мать, лежащую в могиле.

Потом мы оседлали своих лошадей и отправились в таверну, откуда уже наш путь лежал на окраину нашей страны — в княжество Миент.

Через три дня пути мы вышли из пролётки в одном маленьком предгорном поселении и пересели в огромный дилижанс, принявший внутри себя, кроме нас с Поллин, ещё восемь человек, предпочитающих, как и мы, не очень комфортный, но очень дешёвый способ передвижения.

Ежё через двое суток тесноты, бедных постоялых дворов и пыльной горной дороги, вьющийся между обрывами и горами, мы добрались до столицы Миентского княжества — одноимённого города Миента, где нам предстояло передать рекомендательное письмо и остановиться на отдых в более-менее приличной гостинице. Но на самом въезде в красивый зелёный город наш ждали. Несколько военных на конях окружилм дилижанс и громко объявили:

— Виконтесса Альма тер Близе! Леди Поллин тер Близе! На выход!

Мы с Поллин недоумённо переглянулись и вышли из кареты. Не успели мы ничего спросить у солдат, как увидели, что наш кучер снимает наши сумки и чемоданы и отдаёт их военным.

— Что здесь происходит? — рявкнула моя сестра, умеющая успешно общаться с любыми представителями военных и иных служб.

— Альма тер Близе и Поллин тер Близе, вы являетесь личными гостьями князя Миентского и отправляетесь дальше с нами во владения правителя Миента!

— С кем имею честь? — опять рявкнула моя сестра.

— Капитан княжеского полка Пабло Угунис, барон! — молодой мужчина зыркнул глазами на мою сестру, скорее всего, думая, что это женщина раскомандовалась!

Пока мы стояли на обочине дороги и собирались с мыслями, дилижанс уехал.

— И на чём нам прикажете добираться до владений князя? — моя сестра свела брови, а меня происходящее забавляло: я уже знала характер княжны и догадывалась о характере её отца, одно было ясно точно: заскучать в Миенте нам не дадут!

— Мы подготовили для вас, леди тер Близе, двух итанийских жеребцов… — опять заговорил капитан, но моя сестрёнка перебила его.

— Жеребцов? Да Вы с ума сошли, барон тер… Угунтис!

— Угунис, леди…

— Извините, не важно… В общем так! Я ещё могу поехать на жеребце, но моя младшая сестра плохо сидит в седле, и она ездит только на кобылах или меринах! И как Вы, тер Угурис, предлагаете добираться ей?

— Угунис, леди… Она может сесть на одного коня вместе со мной или с кем-то из моих людей…

— Значит так, барон тер Ургис! Я и моя сестра не сдвинемся отсюда, пока Вы не предоставите нам или коляску, или кобылу, желательно, посмирнее! — я толкнула сестру в бок: что это она так завелась?

Мне тоже не понравилось, как нас практически заставили покинуть дилижанс, прикрываясь именем князя. Но возмущаться мне не хотелось, хотелось только поскорее добраться до места, но моя сестра, видимо, так не считала.

— Угунис, леди… Хорошо, я отправлю своих людей за коляской или лошадью, а сам дождусь здесь с вами… — по выражению лица молодого человека было понятно, что он только что не кипел, но тон его оставался ровным, а слова — учтивыми. А ещё мне было не привычно: как моя сестра, обладающая превосходной памятью, не может запомнить такую простую фамилию?

Я посмотрела на Поллин: та во все глаза смотрела на капитана, усиленно делающего вид, что не замечает негодующих взглядов моей сестры, и морщила лоб. Так она делала только тогда, когда вела усиленную мыслительную работу. Она точно что-то задумала!

— Поллин, угомонись, прошу… — шепнула я ей. — Да что он такого сделал? Мальчишка выполнял приказ! Всего лишь!

— Доедем, объясню, — ответила мне Поллин и сказала вдруг мне: — а что, Альма, Дария ещё тебе не ответила?

Капитан вдруг вздрогнул и искоса посмотрел на меня, а Поллин заметно усмехнулась. Я и вправду написала письмо Дарие, но ответное, мы так с ней и не поговорили наедине, вместо этого меня в дороге догнал гонец с письмом, в которое были вложены и некоторые документы.

Капитан Угунис начал заметно нервничать, поглядывая на дорогу, по которой скрылись его солдаты. А я вздохнула и сказала Поллин:

— Пойдём, дорогая, прогуляемся! Пока дождёшься, уже стемнеет, а я хочу принять ванну и вытянуть уставшие ноги!

И мы с сестрой, подвинув наши вещи под ноги коню капитана, развернулись и пошли от него в сторону города.

— Леди, стойте! Вы не можете…

— Мы можем всё! — крикнула в ответ я, и над горами разнёсся наш весёлый смех.