Под солнцем Каталонии

…Летом 1929 года молодой художник Сальвадор Дали пригласил к себе на средиземноморское побережье Испании, в рыбацкую деревню Кадакес, своих друзей из Парижа, и среди них Поля Элюара с женой и дочерью. С Элюаром Дали познакомился в Париже, в ночном клубе «Бал Габарин», за несколькими бутылками шампанского. Элюар показался Сальвадору легендарным героем. Он спокойно попивал из своего бокала и разглядывал прекрасных женщин, окружавших компанию. Гала тогда уехала в Швейцарию лечиться в санатории, а с Элюаром была его подруга. На прощание поэт обещал летом приехать в Кадакес и свое слово сдержал.

По дороге в Испанию Элюар с восторгом рассказывал жене о необычном творчестве Дали и о его эпатирующем фильме, созданном вместе с режиссером Луисом Бунюэлем, «Андалузском псе», вызывающим благодаря монтажу ассоциации, полные гротескного абсурда. Именно Дали принадлежала идея шокирующего кадра в этом фильме — разрезание человеческого глаза. «Он не переставал восхищаться своим милым Сальвадором, словно нарочно толкал меня в его объятия, хотя я его даже не видела», — вспоминала впоследствии Гала.

Гала-Градива

Сальвадор Дали часто называл свою музу Гала Градивой. В знаменитой фантастической повести немецкого писателя Вильгельма Йенсена «Градива, фантазия времен Помпеи», написанной в 1903 году, Градива исцеляет героя, молодого археолога Норберта Ганольда. Эту повесть проанализировал знаменитый психоаналитик Зигмунд Фрейд в своей статье «Бред и сны в „Градиве“ В. Йенсена». По этому поводу Дали говорил: «Гала отлучила меня от преступления и излечила от безумия.

Благодарю! Я жажду ее любить! Жениться на ней я был просто обязан.

Симптомы истерии исчезали один за другим, как по мановению руки. Сильный и свежий росток здоровья пробился в моей душе».

Набережная в Кадакесе

Выбравшись из такси в измятом костюме, утомленная долгой дорогой, Гала не понимала, что ей делать в этой деревушке на краю света. Ей сразу стало скучно и жалко себя. Подступало раздражение, подогреваемое жарой. Поначалу Гала приняла Дали за противного и невыносимого типа из-за его прилизанных черных волос, которые придавали ему вид профессионального танцора аргентинского танго. Необычна была и его походка, какая-то подпрыгивающая, и костюм — белые узкие брюки, шелковая рубашка с жабо, длинные бусы, что делало молодого человека женоподобным. А он в ее присутствии чувствовал себя скованно. Элегантная, пресыщенная парижанка мерил а Дали холодным взглядом. Он ей совершенно не понравился. Неужели этот, по-видимому, психически неуравновешенный молодой человек действительно необычайно талантлив? Уж слишком он эксцентричен.

Гала не разделяла восхищения своего мужа молодым каталонцем и, кроме отчуждения, ничего не чувствовала. А Дали вел себя странно, в свою очередь не доверяя Гала. Время от времени от сильного смущения и стеснительности, которые испытывал художник, на него нападали неудержимые приступы истерического хохота… Сальвадору было двадцать пять лет, и он был девственником. Гала, зрелая, опытная женщина, была на десять лет его старше.

«Мне мешала говорить ее кожа, такая близкая ко мне, такая естественная. Кроме болезненной красоты лица, в ней таилось еще немало элегантности. Я смотрел на ее стройную талию, на победительную походку и говорил себе с некоторой долей эстетического юмора: „У Победы тоже может быть омраченное плохим настроением лицо. Не надо прикасаться к этому“. И все же я захотел прикоснуться к ней, обнять ее, когда Гала взяла меня за руку. Тут подкатил смех, и я стал хохотать, и чем сильнее, тем это было обиднее для нее в данный момент. Но Гала была слишком горда, чтобы обижаться на смех. Сверхчеловеческим усилием она сжала мою руку, а не бросила ее пренебрежительно, как сделала бы любая другая женщина. Ее медиумическая интуиция объяснила ей значение моего смеха, такого необъяснимого для других. Мой смех не был „веселым“, как у всех. Он не был скептическим или легкомысленным, но он был фанатизмом, катаклизмом, пропастью и страхом. И самым ужасающим, самым катастрофическим хохотом я дал ей понять, что бросаю его к ее ногам», — писал Дали в дневнике.

 

Оживший сон

Дом художника стоял за деревней, на берегу бухты, похожей на полумесяц. Он был выкрашен в белый цвет, перед ним рос эвкалипт и пламенели герани, ярко выделяясь на черном гравии. Наутро, чтобы поразить своих гостей, Сальвадор решил предстать перед ними в экстравагантном виде и насладиться произведенным эффектом — он, как и многие неуверенные в себе люди, любил эпатаж. Художник тщательно подготовился: выкрасил синькой выбритые подмышки, смешал козий помет, рыбий клей и лаванду и этим «благовонием» умастил тело, заложил за ухо цветок красной герани. И вдруг, выглянув в окно перед выходом на пляж, Дали увидел Гала словно новыми глазами. Она показалось ему совершенно неземной. Эпатировать гостей расхотелось. Дали внезапно осознал, что это женщина всей его жизни, снившаяся ему на протяжении многих лет, женщина, о которой он мечтал одинокими ночами. Как он сразу этого не понял? С самого детства в своих снах он часто видел русскую девочку, укутанную в белый мех, мчавшуюся в санях, запряженных тройкой, по блестящему снегу, разлетавшемуся во все стороны…

«Она была уже там. Гала, жена Элюара. Это была она! Галючка Редивива! Я узнал ее по обнаженной спине. Тело у нее было нежное, как у ребенка. Линия плеч — почти совершенной округлости, а мышцы талии, внешне хрупкой, были атлетически напряжены, как у подростка. Зато изгиб поясницы был поистине женственным. Грациозное сочетание стройного, энергичного торса, осиной талии и нежных бедер делало ее еще более желанной», — вспоминал художник. Говорить с нею Сальвадор не мог, зато всячески старался услужить ей: кидался за подушкой, чтобы поудобнее усадить ее на тахте, бежал за стаканом воды… И с несказанным восторгом сто раз на дню помогал переобуть сандалии…

 

Прогулки по скалам

На следующий день Сальвадор встретился с Гала, и они пошли гулять по скалам у мыса Креус, вдоль голубых морских бухточек. Дали ждал, когда Гала заговорит, но она не знала, с чего начать. На эту встречу с Сальвадором ее направил Поль, как будто специально толкая ее к сближению с молодым каталонцем. Увидев картину Дали «Скорбная игра», Элюар и его друзья-сюрреалисты хотели выяснить, не копрофаг ли Дали или он просто по своему обыкновению эпатирует публику, изобразив на картине экскременты. Гала и Дали шли молча, наконец Гала решилась заговорить и выполнить поручение Поля. «Если эти вещи соответствуют вашему существованию, — сказала она ему, — то я нахожусь с вами в жизненном несогласии, потому что мне в моей жизни это кажется ужасным». Художник поклялся, что он не копрофаг, что это все выражение его тайных подсознательных страхов, и вдруг, как это часто с ним бывало, начал истерически хохотать. Гала остановила его. «Мой мальчик, мы больше никогда не расстанемся», — выждав паузу, неожиданно и твердо произнесла она. Фраза оказалась судьбоносной…

Набережная у мыса Креус, Кадакес

Когда Сальвадор находился в обществе Гала, он не мог отвести от нее взгляда. Он смотрел на нее не только как на притягательную женщину, но как на явление Женщины с большой буквы. Она казалась ему божественной, неизведанной, недоступной, пришедшей из сновиденного Зазеркалья… Как ни странно, ему, робкому и закомплексованному, очень нравилось надменное, гордое, презрительное и высокомерное выражение лица Гала, лишенное дружелюбия. Она и манила его, и отпугивала. Художник в своем двадцатипятилетнем возрасте еще ни разу не вступал в близкие отношения с женщиной. Ему казалось, что для этого необходима какая-то ужасная физическая сила, которой он не обладал. «До знакомства с Гала, — рассказывал Дали, — я был убежден, что я импотент… К тому же, я прочитал один жутко порнографический роман, в котором какой-то Казанова рассказывал, как, проникая в женщину, он слышал, что она трещала, как арбуз! Я сразу же себе сказал: „Ты, конечно же, не способен заставить женщину трещать, как арбуз“».

Любовь Дали, любовь полубезумца, вспыхнувшая с первого взгляда, не могла быть такой, как у других. Их прогулки с Гала напоминали блуждания двух сумасшедших. Они забирались все выше и выше по узким горным тропам, пока у Гала не начинала кружиться голова. С каждой новой встречей они как бы говорили себе: «Пора с этим покончить». В решающий день Гала надела белое и такое тонкое платье, что, увидев ее, Дали вздрогнул. «Что вы хотите, чтобы я сделал с вами?» — сгорая от возбуждения, спросил он у нее. И, вся дрожа, она ответила тонким детским голосом: «Я хочу, чтобы вы вышибли из меня дух!»

«Никакое толкование в мире не могло изменить смысл этого зова, — писал Дали. — Я должен был ее убить. Преступление легко можно было выдать за самоубийство, особенно если бы Гала заранее оставила предсмертное письмо. А если ее сбросить с высоты башни толедского собора? Лови, лови момент и убей ее! Но мой энтузиазм дал трещину…»

Ежедневные прогулки с Гала благотворно влияли на Сальвадора. Истерические симптомы исчезали один за другим. Он снова становился хозяином своей улыбки, своих движений. «Здоровье, как роза, расцветало в моей голове», — говорил Дали.

 

Поцелуй

…В то жаркое лето в Кадакесе Гала чувствовала себя необыкновенно помолодевшей и посвежевшей. Такой красивой она никогда еще не была — стройная, сильная, загоревшая, Гала вызывала восторг обожания у Дали, который сходил с ума от любви к ней. «Тело Гала, — говорил ослепленный любовью художник, — мне казалось сделанным из божественной плоти цвета золотистого муската». Он называл ее «моя оливка». Изысканная парижанка, столичная штучка с модной прической каре на подвитых волосах, привыкшая к роскоши и комфорту, сменила свои элегантные наряды и туфли на высоких каблуках на простые шорты, рубашку и сандалии. Она перестала делать маникюр, и ее ногти, обычно накрашенные красным лаком, выделялись своим натуральным светлым тоном на сильно загоревших руках. Ее густые черные волосы, в которые она втирала оливковое масло, естественные, без завивки, свободно развевались на ветру. Гала стала похожей на местную жительницу, жену рыбака, настолько ловко она управлялась с лодкой, подаренной ей Дали. Ноги, постройневшие от плавания и долгой ходьбы, приобрели еще более красивые очертания.

Кроме Гала, Дали не видел никого вокруг. «Ее мимолетные движения, жесты, ее выразительность — это все равно что вторая Новая Симфония: выдает архитектонические контуры совершенной души, кристаллизующиеся в благодати самого тела, в аромате кожи, в сверкающей морской пене ее жизни. Выражая изысканное дыхание чувств, пластика и выразительность материализуются в безукоризненной архитектуре из плоти и крови», — писал художник.

Взбираясь по тропинке над морем, Дали впервые решился поцеловать Гала. «Я поцеловал ее приоткрывшиеся губы, — описывал это событие художник в своем дневнике. — Я никогда еще так не целовался, так глубоко, и не думал, что такое может быть. Все мои эротические „Парсифали“ пробудились от толчков желания в так долго подавляемом теле. Этот первый поцелуй, в котором столкнулись наши зубы и сплелись наши языки, был лишь началом голода, который побуждал нас вкушать и поедать из глубины самих себя. Так я пожирал ее рот, кровь которого смешалась с моей кровью. Я исчезал в этом бесконечном поцелуе, который разверзся подо мной как бездна водоворота, в который меня затягивало преступление и который, я чувствовал, грозил проглотить меня»…

 

Гала выбирает Дали

Ко времени встречи с Дали союз Гала с Полем Элюаром исчерпал себя, во всяком случае, со стороны Гала, которую их брак перестал удовлетворять. Она не поспевала за сексуальным воображением поэта, пресытилась свободой, которую он ей предоставлял, устала от тройственного союза с Максом Эрнстом, навязанного Полем. Многочисленные короткие романы, которые Поль поощрял, не оставляли следа в душе Гала и не придавали ей новых сил. Гала не разделяла фантазий Поля, подразумевавших необходимость делиться любовью с кем-то еще. Она чувствовала себя разочарованной и усталой женщиной. История монотонного брака, в который превратилась ее жизнь с Полем, подходила к концу. Ей необходимо было что-то новое, но на самом деле хорошо забытое старое: брак с одним мужчиной. Но не с простым, а с творческой личностью с задатками гения, которому она бы посвящала всю себя и самозабвенно ему служила. Ей была нужна новая глина для лепки, чтобы почувствовать себя в своей лучшей роли, которая ей так удавалась по жизни. Но, с другой стороны, брак Гала и Поля был прочным, устоявшимся. Гала была всем обеспечена, если не сказать, что купалась в роскоши. К ее услугам были лучшие магазины, рестораны, товары. Наконец, у них была дочь, обожавшая свою мать. Почему Гала все же решила оставить Элюара ради Дали? Азарт авантюрной натуры? Пылкая страсть? Ставка на гениальность молодого художника? Желание покорить мир в союзе с Дали? Но ведь будущее этого странного молодого человека, так не похожего на всех, с кем приходилось встречаться Гала, было крайне неопределенным. На момент знакомства с Гала Дали был известен лишь узкому кругу любителей искусства и то, главным образом, благодаря своим странностям и причудам. Он был одиноким рыцарем, так же как и Поль Элюар в юности, своим призванием противопоставившим себя семье, и прежде всего отцу. Однако для Гала он обладал каким-то необъяснимым очарованием, как и она для него. Но Гала, в свою очередь, быстро поняла, что перед ней гений. Полусумасшедший, но обладающий большой духовной силой. И чего-то ждала. Наверное, воплощения ее собственных мифов? Считала, что он сможет стать этим воплощением.

Если Поль Элюар был очень талантлив, то Дали был гениален, и чуткая душа Гала затрепетала от волнения и предчувствий. Может, она по своему обыкновению разложила карты на судьбу и прочитала по ним будущую всемирную славу и признание Сальвадора Дали? Увидела, что будет блистать вместе с ним на вершине художественного Олимпа? Во всяком случае, она почувствовала, что жизнь дает ей еще один шанс выступить в роли создательницы, творительницы гения, и пошла навстречу этому шансу, ощущая в себе силу и уверенность, как и раньше, когда способствовала рождению знаменитости из скромного, застенчивого юноши, тайно от всех писавшего стихи. Поэтому, вернувшись в Париж из Кадакеса, где она задержалась якобы из-за болезни дочери (Поль уехал раньше), Гала объявила мужу, что остается с Дали. И осталась с ним на пятьдесят три года…

 

Изгнание Дали

…Как-то на пляже после отъезда Гала в Париж Сальвадор увидел белую кошку с глазом, проколотым рыболовным крючком. Недобрый знак. Через несколько дней художник получил письмо от отца, в котором тот сообщал, что Сальвадора окончательно изгнали из семьи. По мнению добропорядочного отца семейства, не было ничего ужаснее, чем жизнь с Гала. В консервативном Фигерасе выходить с француженкой в свет было равносильно посещению проститутки. Тот факт, что в действительности она была русской, еще более усиливало подозрения. Кроме того, она была старше, и она была замужем. В результате отец лишил сына наследства. Вспыхнув, Сальвадор тут же с горя обрил себе голову в знак того, что начинается новый этап в его жизни. Вечером он заказал такси, которое на следующий день довезло его до границы, и он пересел в парижский поезд. Но едва художник успел приехать в Париж, как тут же заторопился обратно. Ему хотелось, не медля, продолжить поиск новых живописных решений. Он решил взять с собой Гала, и та согласилась.

«При мысли о том, что у меня в комнате будет живая женщина с грудью, волосами, деснами показалась мне такой заманчивой, что с трудом в это верилось, — писал Дали. — Перед отъездом я посетил своих друзей-сюрреалистов и понял, насколько Гала была права. Мне везло, и в том числе в любви, которой я отдавался как сумасшедший. Но в Кадакесе я оказался не сыном нотариуса, а лишь опозоренным блудным сыном, изгнанным из семьи и живущим вне брака с русской женщиной, которая, как считал отец, торговала наркотиками».

 

Фанаты страсти

Прежде чем они вернулись в Кадакес, Гала и Дали сбежали в испанский город Ситгес близ Барселоны, пустынные пляжи которого сверкали под зимним средиземноморским солнцем. Сбежали за несколько дней до его первой персональной парижской выставки. Он словно забыл о предстоящем вернисаже и находился во власти совсем другой мечты. Ему было неинтересно наблюдать за развешиванием его картин, ведь перед Дали раскрывалась страшная и волнующая тайна — любовь женщины. Там, запершись в комнате, они отрезали себя от остального мира… Открывшийся перед Дали мир женской любви потряс его до глубины всего его естества. Его охватила неудержимая буря чувств и эмоций, неведомых ему доселе.

«При каждом движении Гала мне хотелось плакать, — вспоминал он, потрясенный, взбудораженный, охваченный любовным неистовством. — Эта нежность сопровождалась порой некоторой долей садизма. Я вскакивал, крича на нее: „Ты слишком красива“, и тут же осыпал ее поцелуями, сжимал в объятиях. Чем больше я чувствовал ее сопротивление моим слишком пылким объятиям, тем больше мне хотелось ее сжать. Мои порывы изнуряли ее, но это лишь разжигало меня. Наконец Гала заплакала. Тогда я исступленно набросился на нее, исцеловывал лицо, сосал нос, сжимал щеки, сплющивал ей нос, сосал губы, что вызывало у нее гримасу, и снова обнимал ее, прижимая ей уши к щекам. Я стискивал ее маленькое личико в безумном бешенстве, как будто месил кусок теста для хлеба. Желая ее утешить, я заставлял ее плакать…»

Медовый месяц повторился и на курорте во Франции, в городке Карри-ле-Руэ на Лазурном Берегу, недалеко от Марселя. В местной маленькой гостинице они сняли два номера. В одном Сальвадор работал, в другом — они с Гала предавались любви. Дали, влюбленный до безумия, любовался божественной кожей Гала — гладкой, упругой, матовой, — совершенными пропорциями ее фигуры, которую он так часто будет изображать на своих полотнах, добиваясь особого свечения ее кожи. «Я изучал Гала с методичностью физика или археолога, — писал Дали, — и с воодушевлением и исступлением влюбленного. Я стал фанатом страсти. Я погряз в любви и занимался ею жадно, лихорадочно, доводя себя до пароксизма, позволив своим вожделениям наконец насытиться…»

После этих побегов он относился к своим выставкам как к «их» с Гала выставкам, а с 1934 года подписывал свои картины двойным именем «Гала — Сальвадор Дали». Порабощение было полным и безвозвратным. Теперь о себе художник говорил только «мы», подразумевая слияние с Гала в одну личность и подчеркивая их странную зависимость друг от друга. Это бегство продолжалось всю их супружескую жизнь, даже тогда, когда Дали стал скандально знаменитым со своими закрученными длинными усами и выпученными глазами, запечатленными на множестве фотографий, для которых он всегда с удовольствием позировал фотографам вместе с Гала.

В неразрывном союзе с Гала художник олицетворял светлую сторону, любимую и вызывающую восхищение у других людей, а Гала, напротив, темную, пугающую и отталкивающую. Она была тайным советником художника, придающим ему силу и владевшим всеми его страшными тайнами, скрытой пружиной, и без нее он никогда не мог бы справиться с враждебным ему миром и раскрыть свой безмерный дар. Гала знала о нем больше, чем он сам знал о себе, и вела за собой с воодушевлением, верой и отвагой.

Художник не уставал восхищаться совершенством Гала. «Когда Гала отдыхает, могу сказать, что она равна своей грацией часовне Темпьетто ди Браманти, что близ собора Святого Петра Монтозио в Риме, — записывал он в дневнике. — И как Стендаль в Ватикане, я позже и независимо от него могу поставить на одну доску стройные колонны с ее гордостью, нежные и упорные перила с ее детскостью, божественные ступени с ее улыбкой. Долгими часами перед мольбертом, украдкой любуясь ею, когда она этого не замечала, я твердил себе, что она такое же прекрасное полотно, как работы Вермеера и Рафаэля. Тогда как другие, кто нас окружает, кажутся всегда так мало прорисованными, так посредственно отделанными, что похожи скорее на гнусные карикатуры, намалеванные на скорую руку голодным художником на террасе кафе».

Порт-Льигат

«Микрокосмом из микрокосмов» назвал Порт-Льигат, затерянное место, изолированное от остального мира и решительно повернувшееся к морю, французский писатель Анри-Франсуа Рей. Он написал, что это какое-то особенное место, словно отрицающее время и пространство — «время здесь не существует, его можно растягивать по своей воле. Пространство становится эластичным — достаточно только этого захотеть; кажется, что сюда ничего не просачивается из остального мира, оставшегося за горой».

 

Бедные, но гордые

В Порт-Льигате, маленькой бухте в четверти часа ходьбы от Кадакеса, где по утрам царила дикая и жестокая красота, Дали приобрел для себя и любимой женщины жалкий домишко с разрушенной крышей у местной рыбачки Лидии. Одна комната примерно четыре на четыре метра должна была служить одновременно мастерской, прихожей, столовой и спальней. Несколько ступенек вели в душ, туалет и кухню. «Не думай больше о проблемах, — сказал он Гала, — не думай о расходе воды, электричества, о комнате для прислуги. У нас будет только наша страсть, которая нас скоро состарит. И когда я напишу о тебе книгу, ты встанешь в один ряд с Беатриче».

О том, что они жили в нищете, никто не должен был догадываться. Притчей во языцех стал персик, который влюбленным приходилось делить пополам. «Секрет моего влияния, — вспоминал Дали, — это то, что оно всегда было тайным. Секрет влияния Гала был, в свою очередь, в том, что оно было вдвойне тайным. Но я знал секрет, как оставаться втайне. Гала знала секрет, как оставаться скрытой в моей тайне. Иногда похоже было, что мой секрет раскрыт: ошибка! Это был не мой секрет, а тайна Гала! Наша бедность, отсутствие у нас денег также было нашим секретом. Почти всегда у нас не было ни гроша, и мы жили в страхе нищеты. Тем не менее мы знали, что не показывать этого — наша сила. Мы могли умереть с голоду, и никто никогда не узнал бы об этом. „С голоду помирай, а виду не подавай“ — вот каким был наш девиз». Дали говорил, что они с Гала были похожи на испанца, которому нечего есть, но, как только пробьет двенадцать, он идет домой и садится за пустой, без хлеба и вина, стол. Он ждет, пока все пообедают. Под палящим солнцем спит пустая площадь. Из всех окон видно, кто уже поел и идет через площадь. Сочтя, что уже пора, человек встает, берет зубочистку и выходит прогуляться на площадь, как ни в чем не бывало ковыряя зубочисткой в зубах. Находясь в бедственном положении, Гала, как истинная леди, следовала аристократическим принципам жизни, например увеличивала чаевые по мере таяния денег, и считала, что лучше ничего не есть, чем питаться плохо.

Пока Дали не спал, не ложилась и Гала, наблюдая за его работой еще более напряженно, чем он сам. Поэтому художник нередко пускался на жульничество, не желая увидеть ее страдающей. «Это ведь твоей кровью я пишу картины», — сказал он ей однажды. Как-то раз, решив написать часы, художник написал их очень мягкими. Это было однажды вечером. Дали и Гала поели очень вкусного сыру, потом художник остался один и рассуждал, как супермягок плавленый сыр. Через два часа, когда Гала вернулась из кино, картина, которой было суждено стать одной из самых знаменитых, была закончена. Сальвадор усадил Гала и закрыл ей глаза. Раз, два, три! Он убедился, что изображение произвело эффект, ибо Гала никогда не ошибалась. По поводу картины она сказала: «Никто не сможет ее забыть, увидев только раз». И оказалась права.

Гала проявила удивительное умение организовать быт семьи. «Если я не заработаю денег, Гала опять придется творить чудеса из того немногого, что у нас еще остается, — вспоминал художник. — Никогда грязные уши, цыганская жизнь и засаленные простыни не вступали к нам на своих длинных лапах. Мы не знали жареной-пережареной картошки и унизительных визитов служащих с неоплаченными счетами за газ и электричество и безнадежными звонками у запасного входа пустой кухни. Никогда не сдавались мы бытовой прозе. Мы выкручивались благодаря чудесам стратегической ловкости Гала. Располагая небольшими средствами, мы питались скромно, но хорошо. Мы никуда не ходили. Гала сама шила себе платья, а я работал в сто раз больше, чем любой посредственный художник. Я полностью выкладывался, готовясь к новым выставкам и продавая работы редким товарищам. Гала иной раз упрекала меня, что я работаю за низкую плату, а я отвечал — удивительно, что есть еще товарищи, ведь я гений, а гениям предназначено умирать с голоду».

Гала и Сальвадор Дали

Но Гала вовсе не хотела умирать с голоду. Она понимала, что необходимо выходить в свет, обзаводиться связями и знакомствами. На зиму супруги покидали свой домик, продуваемый всеми ветрами — Гала нельзя было находиться в таком климате, у нее сразу же обострялся плеврит, — и уезжали в Париж. Познакомившись через виконта де Ноайя, первого покупателя картин Дали, с князем де Фосини-Люсэнжем, она чистосердечно рассказала ему о том, в какой нужде живут они с Сальвадором и как это мешает его творчеству. «Дали необходимо спокойствие, — добавила она, — а следовательно, деньги, чтобы рисовать». Тогда князь создал специально для Дали небольшой комитет коллекционеров, названный «Зодиаком», в который вошли представители высшего общества. Раз в месяц какой-нибудь маркиз или виконт выкупал произведение Дали, тем самым давая ему средства к существованию и рекламу в обществе.

Все держалась на Гала, на ее бешеной энергии, упорстве и поистине фанатической преданности художнику и его идеям. Она без устали, не щадя себя, объезжала весь Париж, и если бы не ее настойчивость, мир не узнал бы о существовании художника по имени Сальвадор Дали. «Особенно страдала Гала: во второй половине дня одержимо и преданно она пускалась в крестовый поход с моими проектами под мышкой, — читаем мы в дневнике Дали. — Ее терпение превышало все границы человеческой выносливости. Она возвращалась вечером осунувшаяся, чуть живая от усталости — и с теми же рулонами, плодами моего увлечения.

Я спрашивал:

— Не пошло?

Она рассказывала мне обо всем терпеливо и в мельчайших деталях. Мы часто плакали, а потом, чтобы забыть про заботы, отправлялись в полумрак местного кинотеатрика. Повторялась одна и та же история: сперва находили мои изобретения бессмысленными и не имеющим коммерческой ценности. Затем, когда Гала настойчиво убеждала их в практической ценности, ей возражали: вещь внешне эффектна, но ее невозможно создать, или она стоила бы сумасшедших денег. Приговор был беспощадным. Подавленные, мы должны были отказываться от одного проекта и приниматься за другой.

Гала наспех обедала и отправлялась на автобусе в новый крестовый поход. Но перед этим крепко целовала меня в губы и говорила: „Мужайся!“ И я, расстроенный, полдня писал свою антимодернистскую картину, в то время как у меня в голове кружились тысячи неосуществимых проектов».

Посвящение Гала

Художник не только рисовал Гала. В 1931-м он посвятил ей свое стихотворение «Любовь и память»:

Развод Гала и законный брак

15 июля 1932 года девятая палата гражданского суда департамента Сены признает развод Эжена и Гала Грендель после пятнадцати лет супружеской жизни. Их дочь Сесиль остается на попечении отца, а на самом деле забота о ней возложена на бабушку, и жить она продолжает в пансионате. А в конце 1934 года Гала выйдет замуж за Сальвадора Дали в Париже, в консульстве Испании.

 

Современники о Гала

Всюду, где бы ни появлялся художник, его сопровождала сдержанная, молчаливая и загадочная Гала — в безукоризненном строгом костюме от Шанель, скупая на внешние эффекты, слова и улыбки, непроницаемая, как сфинкс, хранящая ей одной известные тайны. Одно только присутствие Гала вселяло в художника уверенность. «Дай мне руку, — говорил он ей на улице, — я могу упасть». Сальвадор не мог обходиться без Гала. Ему нужно было, чтобы она всегда была рядом.

«Гала склонялась надо мной, оберегая мой сон, заботясь о моем возрождении (Гала Градива раз уже излечила меня своей любовью от безумия), — писал Дали в дневнике. — Спустившись на землю, я преуспел в „славе“ сюрреалиста. Однако новая вспышка безумия угрожала этому успеху, так как я полностью ушел в воображение. Надо было разбить эту хризолиду. И реально поверить в свое творчество. Она научила меня ходить, а теперь необходимо идти вперед, как Градива. Надо было разорвать буржуазный кокон моего страха. Или безумен, или жив! Я вечно повторял: жив — до самой старости, до самой смерти, единственное мое отличие от сумасшедшего — то, что я не сумасшедший. Как хризолида, я был закутан в шелковую нить своего воображения. Надо было разорвать ее, чтобы паранойальная бабочка моего разума вышла из нее преображенной, живой и естественной. „Заточение“, условие метаморфозы, без Гала угрожало стать моей собственной могилой».

Гала, 1932 г.

Если бы Гала спросили, безумен ли Дали, она бы просто пожала плечами. Невозмутимая и роскошная, она сохраняла спокойствие в самых рискованных ситуациях. Никакие выходки художника не могли вывести ее из себя. Она во всем соглашалась с Дали, не перечила и не спорила, поддерживала все его устремления и фантазии, не меняясь в лице. Ледяное чудовище, чуждое всяких сантиментов, — так порой воспринимали Гала современники из-за ее сдержанного, резкого, твердого и несгибаемого характера. Скромная, неброская, она никогда не стремилась выделиться. В центре внимания всегда должен быть он, гений, творец, король, непревзойденный Сальвадор Дали! Она словно забывала о себе, но на самом деле рядом с гением, воспитанным ею, была сама собой на все сто процентов. Поддерживая другого, жертвуя для него своим временем и энергией, она обретала себя, раскрывала свои лучшие черты и качества. Время оказалось не властно над безоговорочной верой Гала в блестящее будущее для нее и Дали. Это был секрет музы — не только позировать и вдохновлять, но и верить, верить вопреки всему и вселять эту непоколебимую веру в вечно сомневающегося в себе мужа. «Ты самый талантливый, самый потрясающий художник в мире», — не уставала повторять Гала, и эти слова были для Дали хлебом насущным, ежедневной молитвой, действенным заклинанием. Она умела внушить своему мужчине небывалую, непреходящую, неземную уверенность. И в этом заключался один из секретов власти Гала! Наверное, Гала можно было назвать медиумом. Существование Гала определялось судьбой избранного ею мужчины. Таков был ее путь, которому она следовала всю свою жизнь. Казалось бы, несовместимые ипостаси — священная мать и развратная женщина — каким-то образом объединялись в противоречивой натуре Гала.

«Судьбоносная альпинистка»

Так назвал Гала доктор Пьер Румегер, написавший в 1950 году диссертацию «Мистицизм Дали в свете истории религий». «Она знала, что Дали — гений, и породила гения… — писал он. — Гала повстречалась с ущербным больным и произвела его в величайшие — наряду с Пикассо — личности своего времени; напитавшись его идеями, она, в прямом смысле слова, его возвеличила. Сколько бы ее ни критиковали, я считаю, что она была для него источником жизни, матерью, сестрой, вдохновительницей, женой, любовницей».

Гала преуспела в своей коронной роли воспитательницы гениев. Она нашла свое призвание, жизненное предназначение и следовала ему неукоснительно. Но ее имя и ее жизнь с Дали были окружены сплетнями, слухами, кривотолками и подчас противоположными мнениями об их отношениях. Поэт и меценат Эдуард Джеймс писал о своем друге Дали: «Он женат самым традиционным образом и сейчас самый благополучный человек на свете, а не тот неврастеник на грани срыва, которого мы все знали. Какое счастье для художника найти идеальную жену. Такое бывает один раз из ста. И случилось с Дали. Думаю, будущее его радикальным образом переменится».

«Семейная пара Гала — Дали в какой-то мере напоминала герцога и герцогиню Виндзорских. Беспомощный в житейском отношении, чрезвычайно чувственный художник был пленен жесткой, расчетливой и отчаянно стремящейся вверх хищницей, которую сюрреалисты окрестили Гала-Чума. О ней говорили также, что ее взгляд проникает сквозь стены банковских сейфов. Впрочем, для того, чтобы выяснить состояние счета Дали, рентгеновские способности ей были не нужны: счет был общим. Она просто взяла беззащитного и, несомненно, одаренного Дали и превратила его в мультимиллионера и звезду мировой величины. Еще до бракосочетания в 1934 году Гала удалось добиться того, что их дом начали осаждать толпы богатых коллекционеров, страстно желавших приобрести реликвии, освященные гением Дали» — это слова журналиста Фрэнка Уитфорда из «Санди таймс».

Французский книгоиздатель, коллекционер живописи Пьер Аржилле, отвечая на вопросы журналистов, сказал: «Эта женщина обладала необычайной притягательностью. Ее первый муж Элюар до самой своей смерти писал ей нежнейшие любовные письма. Сальвадор без конца ее рисовал. Честно говоря, она была не так уж и молода для натурщицы, но художники, сами знаете, народ непростой. Коль скоро она его вдохновляла…»

А вот мнение Джона Ричардсона, директора галереи Кнёдлер в 1970-е годы, дружившего с супругами Дали: «У меня сложилось впечатление, что он искусно разыгрывал свои вспышки, будучи умным и искусным актером, и прекрасно понимал, что делает. В коммерческих отношениях он был дьявольски хитрой бестией и вдобавок очень жесток. Гала умела манипулировать им, а он в свою очередь манипулировал ею. В артистическом мире существует непреложная аксиома: творец представляется свободной личностью, человеком не от мира сего, зато жена у него практична донельзя, настоящий черт в юбке. Но Гала в самом деле была чертовкой. Она могла вас поколотить, если не получала, чего хотела. А хотела она, как мне кажется, власти, денег и роскоши».

«Супружеская чета умела ладить со всеми на свете, — писал дипломат и политик Гастон Бержери. — У Дали были обворожительные манеры, он прекрасно воспитан, Гала тоже. Без нее он, может быть, и позволял бы себе какие-нибудь выходки, но она понимала значимость встреч, цену человеческих отношений и всячески их поддерживала. За взаимоотношения с внешним миром отвечала Гала».

Друзья говорили о супругах: «Она была его половиной, а он — ее рабом». Она волшебным образом преобразовывала творческую энергию Дали в финансово успешные проекты, взяв на себя организацию выставок, поиск богатых спонсоров, продажу картин. Сам Дали неоднократно утверждал, что Гала в буквальном смысле спасла его от полного безумия и именно ей — единственной — он обязан своей мировой славой. Она, вершившая судьбами художников и поэтов, дала ему все — и женскую любовь, и здоровье, и творчество, и деньги, и успех…

«Во всем мире, — писал Дали, — и особенно в Америке, люди сгорают от желания узнать, в чем же тайна метода, с помощью которого мне удалось достигнуть подобных успехов. А метод этот действительно существует. И называется он параноидно-критическим методом. Вот уже больше тридцати лет, как я изобрел его и применяю с неизменным успехом, хотя и по сей день так и не смог понять, в чем же этот метод заключается. В общем и целом его можно было бы определить как строжайшую логическую систематизацию самых что ни на есть бредовых и безумных явлений и материй с целью придать осязаемо творческий характер самым моим опасным навязчивым идеям. Этот метод работает только при условии, если владеешь нежным мотором божественного происхождения, неким живым ядром, некой Гала — а она одна, единственная на всем свете…»

…Однажды, оставшись на короткое время без Гала — Сальвадор выступал с лекцией, а она, почувствовав необходимость взбодриться, вышла выпить кофе, — он в буквальном смысле мог умереть. Верный своей привычке эпатировать публику, он облачился в скафандр водолаза и ботинки на свинцовых подошвах, таких тяжелых, что художника пришлось вынести к публике. Голову его закрывал металлический шлем. Дали пытался что-то говорить, но его не было слышно из-за непроницаемого шлема, но самое худшее, что могло случиться, он начал задыхаться. Зрители почувствовали неладное по беспорядочным взмахам его рук и побежали за Гала, в сумочке которой лежал ключ от шлема, едва не погубившего художника…

С Гала и без нее

В «Дневнике одного гения» Дали метафорически изображает свою жизнь с Гала — и возможную жизнь без нее: «Мне видятся двое рыцарей. Один из них наг, второй тоже голый. Каждый из них вот-вот готов пуститься в путь по одной из двух совершенно симметричных улиц, и их кони, одинаково подняв одну ногу, уже устремились вперед. Но одна из улиц залита холодным, безжалостным светом объективности, вторая же заполнена ясным, словно на свадебных торжествах рафаэлевской мадонны, прозрачным воздухом, который обретает вдали безупречную чистоту кристалла. Внезапно одну из улиц заволакивает непроницаемый туман, он все густеет, превращаясь в какую-то непроходимую свинцовую тучу. Оба рыцаря — это два Дали. Один из них принадлежит Гала, другой — тот, каким бы он был, если бы никогда ее не встретил». Такова была власть и влияние этой удивительной личности.

 

Мифическая женщина

В предисловии к «Дневнику гения» Сальвадор Дали говорил о себе так: «Уникальный гений, которому выпала уникальная удача слиться с гением Гала, единственной мифической женщиной нашего времени». Он мифологизировал Гала и все, что было с ней связано. Художник особенно любил у своей жены родинку на мочке левого уха и придавал ей сакральное значение. Такая же родинка была и у Пабло Пикассо, в мастерской которого супруги побывали перед войной. «Родинка Гала — единственная живая частичка ее тела, которую я могу охватить целиком двумя пальцами. Она внушает мне подсознательную уверенность в моем бессмертии феникса», — говорил Дали. По его мнению — а он страстно увлекался эзотерическими трактатами, — родинка Гала соответствовала пересечению линий золотого сечения. «Я предполагаю, что внутреннее солнце — привилегия исключительных натур — пробивает изнутри этот внешний слой, проявляясь на поверхности в форме родинки — отметины божественных творцов. Конечно, и обычные люди могут иметь родинки в большом количестве, разбросанные наугад, располагающиеся как придется. Но у существ исключительной психологической организации (а таковой он, несомненно, считал Гала. — Авт.) родинки являются отражением внутреннего солнца, заключенного в них божественного начала», — писал он.

Гала стала для него центром Вселенной, его ангелом, его демоном, его галлюцинацией, его кислородом. Настоящей феерией, вечным праздником. Она светилась потаенной радостью и неистребимым жизнелюбием. Гала всегда находилась в согласии с собой, она не зависела от чужих оценок и мнений, и в этом, наверное, заключался секрет ее внутренней свободы и вдохновляющего воздействия на мужчин. У нее был невероятно сильный характер, упорный и несгибаемый, способность противостоять неизвестности, не раскисать и не жаловаться, что делало ее незаменимой для мнительного и робкого Дали. При виде лифта его охватывала паника. А как он боялся заключения договоров! По поводу последнего Гала однажды сказала: «Утром Сальвадор совершает ошибки, а во второй половине дня я их исправляю, разрывая легкомысленно подписанные им договоры».

На первый взгляд более странной пары трудно было себе представить — чувственная Гала, не раз занимавшаяся любовью с другими мужчинами на глазах супруга, и скованный комплексами художник, который панически боялся близости с женщиной и делал исключение только для Гала. Наверное, их объединяла любовная ненасытность, но у Гала это проявлялось в реальной жизни — она неустанно преследовала молодых людей, которые позировали художнику, и часто добивалась своего, — а у Дали — в творческом воображении. Ему достаточно было созерцать красоту, а не обладать ею. «Мне хватает моего необузданного воображения, — говорил художник. — И, в конце концов, я ни в чем не нуждаюсь». «Оргазм — это только повод, — объяснял он. — Главное — это наслаждение от видения». После возвращения из Америки на родину он устраивал эротические живые картины, в которых участвовали красивые девушки и юноши, обычно в номере шикарного отеля «Риц» в Барселоне. Дали никогда не приглашал Гала на представления своего театра, объясняя это тем, что она — «пуританка». Ну, уж пуританкой Гала точно не была. Просто она закрывала глаза на любимые развлечения своего гениального мужа, граничившие с пороками вуайериста. «В любви, — писал Дали в своем произведении „Видимая женщина“, — я придаю особую цену тому, что обычно называют извращением и пороком. Я расцениваю извращение и порок как самые революционные формы мысли и деятельности, а также считаю любовь единственным достойным занятием в человеческой жизни». Любовь проходила через сердце художника, а эротизм — через глаза. Хотя в «Мистическом манифесте» художник говорил, что «духовная жизнь невозможна без целомудрия», видимо, в его представлении, на зрение целомудрие не распространялось.

 

Avida Dollars

Поразительная интуиция Гала подсказывала верные ходы, а неукротимая энергия и настойчивость в продвижении картин мужа приносила свои плоды. Гала почувствовала, что именно Америка возведет Дали на вершину мировой славы, и не ошиблась. А поспешить с отъездом за океан супругов заставили революционные события в Испании, которая была парализована всеобщей забастовкой. Шестого октября, когда была провозглашена независимость Каталонии, супругов на рассвете разбудил местный рыбак и посоветовал уезжать как можно скорее.

Они быстро собрали вещи и покинули Порт-Льигат на много лет. В поездке их сопровождала новая знакомая Карен Кроссби, вдова богатого американца. «В купе третьего класса у самого локомотива, Дали сидит и смотрит поверх груды своих картин, напряженный, как охотник в засаде, — вспоминала Карен их путешествие в порт Гавр, откуда они должны были отплыть в Америку. — Благодаря сложной системе веревочек он привязал все свои картины либо к одежде, либо к пальцам. Бледный от беспокойства, он громко заявляет: „Я сел возле локомотива, чтобы как можно быстрее добраться“».

Гала и отбивные

Сальвадор Дали был предельно эксцентричен, экстравагантен. Когда его спрашивали, почему он изобразил любимую жену Гала с двумя отбивными на спине, ответил просто: «Я люблю мою жену и люблю отбивные; не понимаю, почему не могу нарисовать их вместе…»

Жизнь знаменитой пары в Америке, где они прожили все военные и первые послевоенные годы, била ключом. Деньги потекли к ним рекой. В США Сальвадора Дали ждал сенсационный успех — страну охватила сюрреалистическая лихорадка. Чем только не занимался Дали в Америке! Разносторонность его гения поражает. Он устраивал сюрреалистические балы и выставки своих картин. Сотрудничал с Альфредом Хичкоком и Уолтом Диснеем. Оформлял витрины модных магазинов и павильоны международных ярмарок. Его внимание привлекли оперные и балетные постановки, для которых он писал либретто и придумывал костюмы. Он читал лекции по искусству, занимался фотографией и книжным иллюстрированием. И за всем этим, несомненно, стояла бешеная энергия его музы.

…На одном из костюмированных балов Гала в первый и единственный в ее жизни раз затмила Дали. Это был сюрреалистический бал в ночном клубе «Красный петух» на 56-й авеню, где супруги решили отпраздновать свой грандиозный заокеанский успех. Оглядев себя в зеркале со всех сторон, она осталась очень довольна своим отражением — юбка из красного целлофана, ярко-зеленый лиф… Но самый главный эффект заключался в головном уборе. На голову Гала прицепила куклу, имитирующую труп ребенка, изглоданный муравьями; череп муляжа сжимали клешни омара, излучавшего фосфорическое сияние. Тема смерти и разложения, муравьи и омары — неизменные спутники Дали, отражение его страхов и ночных кошмаров. Но зрителям было не до фрейдистских символов. Публика восприняла это как намек на шокировавшую всю Америку недавнюю трагедию, которая еще не изгладилась из памяти: похищение и убийство ребенка Линдбергов, сына авиатора, впервые пересекшего Атлантический океан. Напрасно Дали выступал в защиту жены, его слова не возымели действия, а, напротив, только спровоцировали газетную шумиху.

Сон Гала

(из дневника С. Дали)

«Гала, проснувшись при моем появлении, крикнула из своей комнаты:

— Послушай-ка, малыш Дали! Мне только что приснилось, будто через полуоткрытую дверь я видела тебя в окружении каких-то людей.

И знаешь, вы взвешивали золото!..

Перекрестившись в темноте, я торжественно пробормотал:

— Да будет так!

А потом я расцеловал мое божество, мое сокровище, мой золотой талисман!»

Этим появлением на балу Гала вызвала новую волну пересудов, обвинений ее в жестокости, алчности, аморальности. Недоброжелатели утверждали, что Гала развратила и Дали, развила в нем жажду денег любой ценой и эгоизм. Бывший друг Дали, поэт Андре Бретон, стал называть вернувшегося из США Сальвадора не иначе как «Avida Dollars», то есть «жадный на доллары». Сама Гала честно признавалась в многочисленных интервью: «Мы все время охотимся за деньгами. Нам приходится содержать виллу в Испании, дом во Франции, квартиру в Нью-Йорке, да еще бесконечные отели. Одно разорение!»

 

«Атомная Леда»

В 1945 году после взрыва атомной бомбы, названной «Малыш», которым Дали был потрясен, атом стал главным предметом размышлений художника. В его пейзажах, написанных в это время, отражался ужас, испытанный Дали при известии об атомном взрыве. Его завораживала мысль о том, что материя состоит из множества мельчайших частиц, а расщепление атомного ядра произвело на него самое большое впечатление. Художник заинтересовался физической природой атома, частицы которого, как известно, не соприкасаются друг с другом. Этим фактом Дали был особенно поражен: он с юности не терпел физических контактов с кем-либо, кроме Гала.

«Одна приятельница, которая всегда восхищается мной, уже не раз намекала на красоту моих ног, — вспоминал художник. — Я считаю глупыми ее назойливо повторенные комплименты. Она сидит на земле, ее голова слегка опирается на мое колено. Вдруг она кладет руку мне на ногу — я чувствую еле ощутимую ласку ее трепещущих пальцев. И тут же вскакиваю, охваченный чувством ревности к самому себе, как если бы внезапно сам стал Гала. Отталкиваю свою поклонницу, бросаю ее наземь и топчу ногами что есть силы. Меня с трудом отрывают от нее, окровавленной».

Атомная Леда. 1949

Дали был удивлен сходством собственных физических ощущений и строения атома. Свою картину «Атомная Леда», написанную в 1947 году, художник выстроил по тому же принципу — в ней ни один изображенный объект не касается друг друга. Море на картине не соприкасалось с землей, и по этому поводу Дали писал: «Так, по-моему, проецируется на плоскость воображения один из мифов о соединении божественного и животного и наоборот».

Создав эту картину в классической манере, художник отдал дань «атомной» моде. Сюжет из древнегреческого мифа, изображающий Леду, супругу царя Спарты Тиндарея, в процессе совокупления с олимпийским громовержцем Зевсом, принявшим облик лебедя, был известен еще с XVI века. Его использовали в своих ныне утраченных работах великие Леонардо да Винчи и Микеланджело. Леда снесла два яйца. Из одного вышли герои-близнецы Кастор и Поллукс, а из другого — Клитемнестра и прекрасная Елена, ставшая причиной Троянской войны.

Дали считал себя и Гала божественными братом и сестрой, но на полотне в образе Леды она олицетворяет его мать, а с Кастором и Поллуксом Дали соотносил себя и умершего брата, которого тоже звали Сальвадор Дали. Он умер в возрасте двух лет от гастроэнтерита. Призрак маленького мальчика в кружевах, портрет которого висел в спальне у неутешных родителей, повсюду преследовал Дали, родившегося через девять месяцев после смерти брата. Он чувствовал свою невольную вину перед братом, на постели которого он спал, и его ночи превратились в кошмарные.

Возможно, эта семейная драма и стала причиной его легендарной эпатажности? «Каждый день я убивал его собственными руками, — признавался художник в 1966 году, — забивал ногами с элегантностью истинного денди. Он был моим темным божеством, мы были Кастором и Поллуксом; я — Поллукс, бессмертный брат, а он — смертный. Я убивал его беспрестанно, потому что „божественный Дали“ не мог иметь ничего общего с этим земным братом».