К концу лета наш тихий Эплвуд сделался мне мал, как становятся малы туфли к концу жаркого и напряженного дня. Обстоятельства сложились таким образом, что отъезд — конечно, на время — стал не только желателен, но и необходим. Не помню, говорила ли я вам, что в моей жизни всегда так: нужное приятно, а приятное правильно. Потому я считаю себя счастливой и даже, увы, не всегда могу скрыть это. Собственно, лишь осведомленность друзей, в особенности же подруг, о моей гармонии с миром эту гармонию и нарушает. Если вы хотите испортить что-нибудь хорошее, расскажите об этом людям. Они найдут способ.

Да, так вот: я решила отправиться в океанский круиз. Путешествие должно было продлиться две недели, как раз столько, сколько мне следовало бы отсутствовать в нашем городке. Туристическая компания обещала несравненный комфорт на корабле и незабываемые впечатления от экзотических стоянок не то на Восточных Карибах, не то на Западных Багамах — забыла сразу, поскольку совершенно не интересуюсь названиями ни на что не годных мест.

Перелет в Майами и сам Майами, состоящий из неряшливых пальм и похожих на бумажные коробочки гостиниц, в памяти не сохранились — ничего интересного, да и дважды двойной Beefeater c минимумом тоника перед вылетом рассеял впечатления. По секрету: я боюсь летать, так что за всю жизнь ни разу не поднималась в небо на трезвую голову…

Первый проблеск любопытства возник во мне, когда я попала в посадочный зал причала, у которого стоял суперлайнер Star Sky, второй или третий, если верить проспектам, по величине пассажирский корабль в мире, — на нем мне и предстояло провести четырнадцать ночей и тринадцать дней.

Собственно, не было ни причала, ни лайнера — ничего, кроме гигантского, слегка ободранного ангара, перегороженного поперек линией кабин, в которых сидели не слишком любезные контролеры, проверявшие билеты и паспорта. Толпы, сотни, если не тысячи людей входили в этот сумрачный сарай с залитой солнцем улицы и растекались на короткие очереди к кабинам. Колеса чемоданов грохотали по неровному бетонному полу. Все это вместе наводило на мысли о каком-то насилии, мне вспомнились кадры хроники, которую снимали наци, — прибытие очередного эшелона с евреями в лагерь уничтожения.

Сходство усиливалось тем, что толпа была чрезвычайно разнородная.

Едва ли не треть ее явно составляли дорожные и строительные высокооплачиваемые рабочие. До кризиса было далеко, и они могли потратить три-четыре тысячи на две недели семейного отдыха. Это были хмурые люди в длинных и широких шортах, таких же длинных и широких майках, в золотых цепочках с амулетами на жилистых шеях, с бритыми головами, похожими на шары для боулинга. Их можно было бы принять за мелких гангстеров, если бы не кроткие выражения лиц. Жены в обтягивающих брючках и блистающих всеми металлическими оттенками широких блузах держали руки перед собой, будто изображая рождественских зайчиков или собираясь сдавать отпечатки пальцев — на самом же деле следя, чтобы свет все время падал на дешевые колумбийские изумруды в уродливых оправах. При этом и мужчины, и женщины непрерывно что-то ели. Это, конечно, секрет, но я не люблю рабочий класс.

Здесь же стояли элегантные пары, стройные мужчины в летних пиджаках, тоненькие женщины в платьях из приличных магазинов, с недешевыми сумками и чемоданами — лос-анджелесские адвокаты и врачи, вашингтонские чиновники, архитекторы и дизайнеры, отправляющиеся в свадебное путешествие, скорей всего, не первое. Они не смотрели по сторонам, явно тяготясь полутюремной обстановкой и будущими попутчиками. Один из них читал, стоя в очереди, Торо… В общем, ладно, эти хотя бы не чавкали.

Пенсионеров в кроссовках, спортивных штанах и куртках, обвешанных фото- и видеокамерами, было большинство, как везде, где можно бессмысленно глазеть вокруг и фотографировать все подряд. Между нами, я терпеть не могу стариков. От них всегда пахнет могилой, даже если этот запах неуловим.

Очень редко мелькали молодые пары — в сандалиях, из которых торчали пыльные пальцы, в рваных джинсах, мятых тишотках, в мутных водорослях татуировок и напоминающем инквизицию пирсинге, с огромными рюкзаками. Молодежь была представлена абсолютным меньшинством, что вполне объяснимо: я не могла вообразить, чем они будут две недели заниматься на этом титанике. Можно было бы предположить, что запасы травы и таблеток у них с собой, но контролеры, видимо, пришли к такому же выводу и выворачивали их рюкзаки буквально наизнанку. Молодежь я тоже не люблю. Мне кажется, что они всё делают демонстративно, даже умирают от овердозы напоказ.

Было полно детей, я представила себе, как они будут повсюду носиться и верещать, и меня передернуло. Да, я и детей не люблю, но еще больше я не люблю лицемеров, сюсюкающих над очаровательными крошками и роняющих слезу уважения к ветеранам, сохранившим нам прекрасную страну.

Среди двух или трех тысяч пассажиров было десятка два или три китайцев. Они непрерывно оглядывались, и впечатление было такое, что им хочется присесть и прикрыться чемоданами — вторая экономика мира все еще стеснялась носить шорты. Не могу сказать, что не люблю китайцев, как не могу сказать, что не люблю регулярно приходящие на наше Восточное побережье ураганы. Конечно, лучше бы не было ни тех, ни других, но они есть, что ж тут поделаешь.

Только у самых дальних пропускных кабин толпа была пореже и другого сорта. Там няньки двигали в креслах на колесах старух, вокруг которых распространялось даже не сияние, а зарево от бриллиантов, болтающихся на их веснушчатых, скрюченных пальцах. Там старики, сплошь, от лысин до кончиков носа, покрытые пигментными пятнами, сквозь которые проступала густая сетка багровых сосудов, спокойно дымили десятидюймовыми сигарами, как бы не замечая запрещающих табличек, — и никто им не делал замечаний. Там витал сильный и приятный запах богатства, простой, но не надоедающий, как аромат по-настоящему дорогих духов.

И я пошла туда. У меня для этого были все основания в виде билета в каюту первого класса и твердой уверенности, которая не покидала меня никогда и независимо от обстоятельств, в том, что мое место возле денег.

Наконец я миновала угрюмого контролера, прошла еще несколько шагов и пересекла нанесенную прямо на полу красную черту. Тут же передо мной оказался смуглый красавец — я приняла его за араба, работающего под итальянца, но он оказался греком. С ног до головы наследник Аполлона был во всем белом плюс золотые шевроны и аксельбанты, темно-русая завитая — вот провалиться мне на месте, если не завитая! — бородка и запах Hugo Boss максимально выносимой интенсивности.

— Я старший помощник штурмана Джо Ставракис, мэм, — промурлыкало это существо и поклонилось с тошнотворным изяществом. — Я буду рад проводить вас в вашу каюту. Добро пожаловать на Star Sky…

— А где же сам корабль? — перебила я ароматизированную молочную шоколадку довольно резко. Забыла сказать: мужчин с внешностью и манерами жиголо я тоже не люблю. Жиголо должен быть похож на настоящего серьезного парня, только тогда он чего-нибудь стоит.

В ответ все шевроны и витые шнуры пришли в изумленное движение.

— Но, мадам, это же и есть Star Sky, величайший корабль столетия!

И он обвел рукой зал, почти столь же ободранный, как ангар, только в стенах его было десятка два лифтовых дверей, время от времени они с лязгом раскрывались, проглатывали очередные пятьдесят — сто моих попутчиков и с таким же лязгом закрывались.

— Да вот же, — продолжал водоплавающий грек, — вот здесь начинается корабль!

И тут я заметила едва видный шов, проходивший по полу зала как раз под красной чертой. За чертой, очевидно, было уже наше утлое суденышко…

Отказавшись от его услуг и миновав заметно удрученного профессиональной неудачей хартбрэйкера, я вошла в лифт — естественно, «для пассажиров первого класса и апартаментов». Мне показалось, что лифт ехал минут десять, а когда двери его снова раскрылись, я увидела, прежде всего, стеклянный потолок уже третьего гигантского зала. До потолка было примерно пять этажей высоты. За потолком было небо и солнце — то и другое слегка смягченное тонированным стеклом. Вокруг стояли те же пальмы, которые я с удовольствием оставила в Майами. Вдаль по коридорам — точнее, по довольно широким улицам — уходили ряды дорогих магазинов. Все это вместе, судя по надписи в лифте, называлось «Главный зал». Девушка в шевронах и аксельбантах — я готова была признать ее сестрой красавчика Джо, такой же одуряющий запах, только D&G, и нос примерно на три размера больше, чем первоначально задуманный для этого лица, — сидела за стойкой ресепшн. Она с сомнением осмотрела меня и мой билет, но все же дала мне ключ от моего жилья и объяснила, каким лифтом и по какому коридору мне добираться до места.

Дорога — с поисками — заняла не меньше получаса. За это время я обнаружила пустой театральный зал мест на шестьсот, закрытое по дневному времени казино величиной с не самое маленькое в Вегасе и гигантский буфет, работавший вовсю, снабжая пролетариев (некоторые из них еще возили за собой чемоданы, так и не добравшись до кают) пиццами и чизбургерами. Их дети уже визжали в огромном джакузи, напоминавшем кипящую супную кастрюлю. Я поняла, что большую часть своего пребывания в этом чистилище из полированного алюминия, матового стекла и мягкого пластика я проведу там, где никого из таких людей наверняка не будет, то есть в своей каюте и ресторане первого класса.

* * *

День начинается с того, что мимо моего окна проносятся лошади.

Я нажимаю кнопку у изголовья кровати — самой широкой, на какой я спала за всю жизнь. Ее вторая половина уже пуста, и лишь неистребимый запах напоминает о том, что еще полчаса назад здесь было тесно, просто некуда деваться… Жалюзи в квадратном окне поворачиваются, в мою спальню врывается бешеный свет тропического солнца. Примерно каждые три минуты конский топот нарастает, и над нижней кромкой окна проносится потная багровая лысина. Потом галоп понемногу стихает, потом нарастает снова, лысина мелькает… Вокруг верхней надстройки проложена дорожка для сумасшедших, на которой они предаются своему безумию обязательного бега в любых условиях. Думаю, что они бегали бы и после смерти, если бы кладбища были оборудованы специальными дорожками для джоггинга — воздух там чистый, одно удовольствие сделать кругов двадцать…

В ванной меня преследует тот же запах. К счастью, никаких других следов ночной гость не оставил, я терпеть не могу сбритую щетину в мыльной пене на дне раковины.

Вы, конечно, упрекнете меня в непоследовательности — и будете правы. Я действительно не люблю надушенных красавцев, да еще южан с томным взглядом и буйным темпераментом, да еще в попугайской одежде, да еще щелкающих каблуками, прикладывая два пальца к козырьку. Я провела всю жизнь среди мужчин в деловых костюмах, среди мужчин, пользующихся парфюмерией, которая почти не имеет запаха, среди мужчин с незапоминающейся внешностью и минимумом растительности на лице — а иногда и на голове. Я давно установила закономерность: пышность прически и бороды обратно пропорциональна банковскому счету и уму, исключений мало, и они, как обычно, подтверждают правило.

Да, я непоследовательна. Аксельбанты царапают кожу там, где она нежней всего, от запаха одеколона меня тошнит, а короткая кудрявая бородка вносит путаницу, иногда забываешь, что именно сейчас делает твой рот… Все так.

Но на кой черт вообще нужно было бы это занятие, если бы мы всегда следовали своим гребаным правилам и привычкам?! А?

Вот. И я нисколько не жалею о том, что этот Ставракис — к концу второй ночи я все же запомнила его фамилию — уже почти неделю занимает половину необозримой постели.

Проведя в ванной всего минут сорок, я выхожу, кое-как приготовившись к завтраку, — чтобы привести себя в порядок по-настоящему, у меня еще будет час-другой днем.

По дороге в ресторан я обнаруживаю, что мы опять никуда не плывем, а сквозь стеклянные стены ресторанной палубы виден очередной остров, прислонившийся к нам где-то внизу.

Расписание приключений строгое.

Утром мы пристаем к какому-нибудь островку Восточных Карибов (или Западных Багамов, черт их знает), и после завтрака все отправляются в экспедицию по диким местам. Места эти ощущаются и выглядят следующим образом: температура под сотню градусов; липкая влажность и запах точь-в-точь такие, как те, что я смыла с себя после ночи, — сперма и одеколон; фанерный дворец губернатора с гипсовыми колоннами, и перед ним полицейский в черном шерстяном мундире, без единой капли пота на торжественном лице цвета сливы; две улицы вдоль линии берега, застроенные картонными магазинами duty-free; и то, что продается в этих магазинах, — дешевое золото, шали-парео, сделанные на Тайване, отвратительный джин, прекрасный ром и бесчисленные акульи зубы — чтобы носить на шее. Несчастные акулы! А ведь они могли бы носить как амулеты зубы беспечных купальщиков… Но для этого они недостаточно жестоки.

Все острова абсолютно одинаковы, самое сильное впечатление — вид на наш корабль с берега. Это восставшее из океана чудовище в несколько раз больше всей островной столицы, оно заслоняет небо и солнце, оно нависает над двумя улицами, как монстр из фильма о нашествии космических захватчиков. Смотреть на него со стороны еще не проглоченного островка невыносимо страшно. Очень разумно, что пассажиров сначала запускают в обычный пакгауз — если бы они сразу увидели корабль снаружи, многие не захотели бы идти внутрь. Один парень по имени Иона был первым, кто отправился в круиз в брюхе такого чудовища. Впрочем, оно было поменьше, и, кажется, в его программе не было утренних стоянок у островов с duty-free…

* * *

В ресторане первого класса столы сервированы восемью приборами тяжелого серебра и гербовым фарфором, но почти все места всегда свободны. На дверях трепещет чуть косо приклеенная записка — твердым почерком человека, привыкшего в любых условиях разборчиво заполнять важные документы, капитан адресовался к господам пассажирам с личной просьбой не входить в ресторанный зал в шортах и купальных костюмах. Поэтому мои соотечественники, свято чтущие Декларацию прав человека, не ходят в ресторан вообще — в шортах и бикини демократической толпой с бумажными тарелками и пластиковыми стаканами в руках они слоняются по верхней, открытой буфетной палубе, на которой я мгновенно задыхаюсь от океанских банных испарений и запаха общей кухни. Там пассажиры приличного второго класса, совершенно на равных с пассажирами экономического и даже туристического, круглосуточно наслаждаются обгорелой пиццей, гамбургерами, изливающими кетчуп на все ближние предметы, колой со льдом и прочей мерзостью, которая у нас заменяет еду. Классовый мир, заключенный в области fast food, убедительно доказывает: мы — одна нация.

Что касается стариков, курящих стодолларовые сигары, и старух, сверкающих, как рождественские деревья, то они, видимо, заказывают еду в свои четырехкомнатные люксы.

Впрочем, кроме меня в ресторане обедает черепаховым супом и пьет отличное белое вино еще одна претенциозная особа, пренебрегающая кулинарными заветами отцов и интересами отечественной индустрии питания. Уже на второй день, издали поулыбавшись друг другу, мы сели за один стол и принялись неудержимо злословить по адресу попутчиков, поскольку сплетничать мешало отсутствие какой-либо информации.

А на третье или четвертое утро я вполне спокойно рассказала ей, как и с кем провела только что закончившуюся ночь. Главная прелесть такого рода дамских знакомств заключается в том, что они прекращаются вместе с объятиями по окончании путешествия — еще до того, как вы садитесь в разные такси.

Мне понравилось, что Лара — ее родители, помешанные на литературе, назвали ее так в честь возлюбленной какого-то русского поэта, я в детстве видела кино про его жизнь, и Омар Шариф в меховой казачьей шапке произвел на меня, помню, сильное впечатление, красота восточных мужчин меня всегда раздражала, но при этом они и возбуждали меня лет с десяти… Да, так вот: мне понравилось, что Лара не стала скрывать зависть.

— Не в твоих скромных физиологических радостях дело, — сказала она, — а в том, что теперь у тебя есть занятие, причем, вероятно, на все эти чертовы две недели…

— Почему ты считаешь мои ночные радости скромными? — сделала обиженный вид я. — Он неутомим и ловок…

— Не морочь голову, — она грустно усмехнулась, — я знавала этих южных чемпионов секса. Их неутомимость сосредоточена в бицепсах и разгибательных мышцах, а не там, где ей правильное место, их ловкость — это ловкость акробатов, а не любовников. Они могут совершать однообразные движения сутками, но толку в этом никакого или почти никакого. Однажды я уснула под это укачивание…

Описание было почти точное, разве что в моем случае все было дополнено омерзительным парфюмерным запахом, который, однако, как и парикмахерская бородка, возбуждал меня каким-то противоестественным образом.

— Чему ж ты тогда завидуешь? — спросила я.

— Я же объяснила: тебе не будет так скучно все это время, как мне, — она допила вино и крутила в руках бокал, очевидно, раздумывая, не попросить ли официанта налить снова. — И ты по ночам не будешь накачиваться в барах джином и текилой (я даже вздрогнула: откуда ей известна моя слабость к этим напиткам?), а потом смотреть в каюте сорок второй раз «Касабланку», заказав ее в корабельной видеотеке… И тебя гораздо меньше будет раздражать эта биологическая масса, непрерывно уничтожающая еще проще организованную биологическую массу, эти чавкающие трусы и майки, превращающиеся к танцевальному вечеру в смокинги и длинные платья, специально купленные для круиза; эти гордые и напряженные до состояния непрерывной спазмы пижоны и их возлюбленные, напуганные тем, что их бросят сразу по возвращении; эти старики, давно пропустившие все сроки приличного ухода; эти юнцы, стремящиеся превратиться в растения раньше, чем придет естественный срок; эти дети, похожие на взбесившуюся икру…

За такими мирными разговорами завтрак переходил в обед, а обед — в ужин. В промежутках мы сидели под навесом и смотрели, как десяток мужчин, похожих на мужчин, — больше атлетов не набралось среди полутора тысяч пассажиров, — играли в баскетбол на спортивной палубе. Любой из них скрасил бы путешествие даже такой придирчивой пассажирке, как Лара, но каждого подбадривала пискливыми криками совершенно очевидная жена — дело не в кольце, а в самодовольном выражении уродливого лица.

И вот уже прошел очередной ужин, и в сумерках, глядя на отлично сделанный художником-постановщиком закат, мы сидели, конечно, в баре, я с текилой, а она продолжала бокалами уничтожать южноафриканское белое.

— Тебе не приходило в голову, что он этим зарабатывает на жизнь? — спросила Лара.

— Как именно? — удивилась я. — Я не собираюсь покупать ему поддельный золотой Rolex на ближайшей стоянке и не отсчитываю по гранду после каждого оргазма…

— Не знаю… — задумчиво протянула Лара и прикончила одним глотком очередной бокал вина. — Твоя привлекательность, конечно, может заставить даже такого амура бросить на время профессию и перейти в любительскую лигу, но…

Я легко отношусь к шуткам по поводу своей внешности, потому что у меня нет на этот счет комплексов. Светлые кудри, голубые фарфоровые глаза с неизменно удивленным выражением, короткий носик, бедра вдвое шире талии и прочие особые приметы Барби — это просто и надежно, как автомат «калашников». И так же эффективно. Поэтому шутите, девочки, сколько угодно, придавайте загадочность своим темным глазам и распространяйте слухи о страстности длинноносых — нам, хорошеньким простушкам, ничего не грозит. Особенно тем, у кого под маскировочной внешностью есть хотя бы какие-нибудь мозги… Но на этот раз что-то меня кольнуло — как мелкая косточка в непервосортном рыбном филе.

— Даже если он зарабатывает таким образом, то со мной его ждет неудача, — жестко, слишком жестко ответила я. — Еще никогда я не платила мужчинам, вот они мне — это бывало… Но тоже не за постель.

Мы замолчали, выпили еще по одной порции и попрощались холодней обычного. Мне показалось, что Лара обиделась, но понять, на что именно, я не могла.

* * *

Джо — это простое имя отчасти примиряло меня с его варварской фамилией — спал так, как спят здоровые грудные дети (когда-то я видела) и такие же здоровые мужчины: на спине, раскинув руки и ноги. При этом он не храпел, чем редко могут похвастаться мужчины и даже дети, привыкшие спать на спине. От него пахло так, будто он только что облился дезодорантом, а не своим и моим потом плюс прочими естественными жидкостями. Его волосы — везде, где росли — были всегда шелковыми наощупь. Его кожа была гладкой, как полированная, представить себе прыщик на этом теле было невозможно. Его ногти… Словом, вам все ясно — кем еще, кроме альфонса, он мог быть с такой внешностью? Притом, что его нельзя было считать настоящим красавцем — слишком большой нос, слишком маленький и узкий рот, небольшие — правда, изумительного вишневого цвета — глаза… Но все это, вместе с его нечеловеческой чистоплотностью, создавало такое притяжение!.. Думаю, я была не слишком оригинальна в своем выборе, его же выбор мне всерьез льстил. В конце концов, мне не двадцать и даже не… Ладно, оставим.

Однако альфонсом он не был, вот что удивительно.

Мы не могли появляться вместе ни в ресторане, ни в танцевальном салоне — он сразу сообщил, что офицерам команды категорически запрещается вступать в близкие отношения с пассажирками. К слову — манеры некоторых морских волков говорили о том, что они больше страдают от запрета на общение с юными пассажирами… Короче — он вел себя, как джентльмен, а не сексуальная прислуга. Каждый вечер он проскальзывал в дверь моей каюты с бутылкой вполне приличного шампанского, из этих новых дорогих сортов, за которые берут необъяснимые деньги. За такую бутылку, по моим оценкам, приходилось выкладывать как раз все дневное жалованье старшего помощника или младшего штурмана, как там его. Как правило, к шампанскому прилагалась корзиночка первоклассных фруктов, или коробка швейцарских конфет, или букет цветов, которые в корабельных цветочных лавках продавали по ценам бриллиантов и сапфиров. Однажды он принес даже баночку настоящей иранской икры — впрочем, тут же признался, что она досталась ему в подарок от какого-то перса, пытавшегося таким образом извиниться за политику своего правительства…

Ночь пролетала быстрее, чем я успевала понять, что произошло.

В прекрасной постели не было нужды, потому что мы оба летали, и воздух служил нам вполне достаточной опорой.

* * *

Ближе к середине путешествия наступил вечер капитанского бала. Прелестная традиция, сохранившаяся, вероятно, со времен «Титаника», почти примирила меня с пластиково-алюминиево-стеклянным крейсером, на котором я оказалась. На капитанском бале офицеры могут и даже обязаны танцевать с пассажирками, а за столы, предназначенные для публики первого класса, подсаживается сам капитан — словом, я надеялась хорошо провести вечер. Прочие пассажирки первого класса вряд ли сумеют танцевать, а если капитан все же решит пригласить какую-нибудь из этих калек с костылем в бриллиантах, мне пригодится Джо.

Я еще приводила себя в порядок, когда в дверь постучали. Офицер Ставракис был в полной форме — то есть в белом с золотом — и при черном бальном галстуке бабочкой. Оставив его в гостиной наедине с купленной мною на утренней стоянке бутылкой приличного скотча, я вернулась в спальню и продолжила сборы. Наконец возник достойный повод надеть длинное платье, не могла же я в нем щеголять каждый вечер, как жена бригадира бетонщиков. Одевшись, что заняло минут пятнадцать, я вышла к моему океанскому павлину.

* * *

Он сидел в кресле, где я его оставила, но вместо стакана виски держал маленький алюминиевый чемоданчик — со всеми, в сущности, моими деньгами.

Дверца сейфа, скрытого в тумбе стола, была распахнута.

* * *

— Помнишь, тебе понадобились наличные перед какой-то стоянкой, и ты полезла в сейф? — своим обычным, глуховато-мягким голосом обратился ко мне Джо. — Они так громко щелкают, эти сейфы, что ничего не стоит сосчитать щелчки замка даже из спальни и определить код… Нужен только хороший слух. А у меня хороший слух, я даже одно время зарабатывал настройкой роялей…

— До того, как стал моряком? — задала я вопрос, самый идиотский из всех возможных.

— А я никогда не становился и не стал моряком, — он очаровательно улыбнулся, и тут я почувствовала, что от запаха его одеколона у меня начала кружиться голова. — Кто тебе сказал, что я моряк?

— Но форма! — заорала я, и тут же голос сел, так что последовавшие слова я прохрипела. — Но другие офицеры команды… И ты встречал пассажиров…

— Не пассажиров, а только одну пассажирку, — возразил он, — ту, которую ждал. Форму можно купить, а команда здесь в две тысячи человек, и почти вся меняется после каждого рейса, никто никого не знает…

Я все еще не могла понять, что происходит. И почему он меня ждал?..

— Твоя фамилия должна быть хотя бы в списке команды, — продолжала я нести чушь, в подобных обстоятельствах так бывает даже с самыми умными людьми.

— Конечно, — он улыбнулся еще очаровательней, — будь я членом команды и будь моя фамилия Ставракис — она, уж конечно, была бы в каком-нибудь списке. Удачная, кстати, фамилия, правда? Я сам ее не сразу запомнил… Да, интересно, кого ты будешь искать? Некоего проходимца из пассажиров, чью настоящую фамилию ты не знаешь? Что ты скажешь? Что он отнял у тебя деньги, которые ты утаила от налоговой службы? Наследство, полученное от живого мужа, который сбежал от тебя? Кстати, я его вполне понимаю. Никогда еще не встречал такого бесчувственного существа, как ты. По сравнению с тобой все мои сокамерники во всех тюрьмах — сентиментальные девочки. Не сбежать от тебя мог бы только мертвый.

Последние его слова совсем меня подкосили, во всяком случае, я сделала все необходимое, чтобы это продемонстрировать: рухнула на диван и закрыла глаза. Открывать их мне не хотелось — тем более что поделать я ничего не могла. По крайней мере, не могла пока ничего придумать.

* * *

Я услышала, как отворилась дверь, и кто-то вошел в комнату.

Я открыла глаза.

Но еще до того, как я их открыла, я знала, что вошла Лара.

* * *

За те несколько минут, что я просидела с закрытыми глазами, я поняла, что не смогу придумать выход из положения, даже если мне дадут думать до самого возвращения в Майами. Наличные я взяла с собой потому, что у меня не было времени положить их на счет в таком банке, который не мозолит глаза налоговой службе. Как о содержимом сейфа в моей каюте мог узнать этот мошенник, я не представляла себе — так же, как не представляла, чем продолжится этот сюжет. Мой одинокий труп будет ждать завтрашнего прихода горничной? Вряд ли. Джо, продолжу так называть его для простоты, не нужно, чтобы судовая служба безопасности начала пропускать всех пассажиров через сито — у него вряд ли все в порядке с документами. Да и не похож он на убийцу… Значит, скорей всего, он просто заберет деньги. «Легко пришли, легко уходят», — предательски подумала я о ставших мне уже родными за последний месяц денежках как раз в тот миг, когда открылась дверь и вошла женщина, которая никем, кроме Лары, не могла быть.

* * *

— Все-таки я не понимаю, на кой черт надо было брать с собой такую сумму, — сказала она, усаживаясь на угол стола и закуривая. — Ты что, собиралась остаться навсегда на одном из этих островов, дорогая? Это неплохая идея, но я не вижу в твоем положении, насколько я его знаю, ничего, что заставило бы принять такое радикальное решение…

— У меня есть пара встречных вопросов, — хрипота еще не прошла, и это мне не нравилось едва ли не больше всего остального: если уж ты потеряла деньги, сохрани хотя бы лицо. — Первый: как вы узнали, что я держу в сейфе? И второй: вы с этим… с этим Джо только партнеры или он прямо от меня по утрам бежал к тебе и повторял все свои подвиги? Тогда он — абсолютный феномен и представляет невероятный интерес для физиологов…

Лара искренне расхохоталась — остроумные люди, как правило, не смешливы, и меня очень привлекало то, что она могла расхохотаться по любому поводу, хотя была наблюдательна и остра умом не меньше меня.

— Все же в тебе есть нечто от живой женщины, ты не совсем робот для извлечения денег из чужих карманов! Увы, у тебя все основания для ревности, мы с ним, — она ткнула большим пальцем себе за плечо, в сторону Джо, сидевшего все так же в кресле с чемоданчиком на коленях, — не только партнеры. Но обычно на то время, что он занимается очередным нашим проектом в чужой постели, я отпускаю его из своей. Надо беречь талант, который кормит нас обоих…

— Да, в таланте этой секс-машине не откажешь, — перебила я. — К тому же у него такой тонкий слух… А чужие деньги сейчас, по-моему, извлекаю не я, а совсем другие люди.

— Что касается того, откуда мы получили информацию о тебе, — продолжала Лара, — то это просто несчастливое для тебя и удачное для нас стечение обстоятельств. Ты все же не такая умная и проницательная, какой кажешься себе. Думаю, у тебя уже были случаи в этом убедиться, но твое самомнение непобедимо. Посмотри внимательно на него — она опять указала на Джо, — он тебе никого не напоминает?

Я послушно уставилась на красавчика в опереточном мундире.

— Его зовут Диего, как и следует звать человека, брата которого зовут Рамон! — торжественно объявила она и замолчала, ожидая, видимо, моей реакции на это странное сообщение.

Признаюсь, мне понадобилось не меньше двух минут, чтобы понять, но потом я поняла все и сразу.

— Ты брат Рамона из бара у станции, — теперь пришла моя очередь смеяться, и я рассмеялась радостно и искренне, чем, полагаю, несколько улучшила мнение грабителей обо мне. — Ты даже не грек, ты мексиканец, и тебе все рассказал обо мне влюбленный в меня бармен… Черт возьми, но откуда он столько обо мне знает?!

— Твоя проблема в том, что ты всегда играешь в шахматы без партнера, — Лара раздавила сигарету в пепельнице, слезла со стола и сделала несколько шагов по комнате. Я автоматически оценила ее вечернее платье и признала, что оно не хуже моего. — Ты не воспринимаешь людей как равные тебе мыслящие и чувствующие существа, для тебя все окружающие лишь картонные силуэты, марионетки, которых ты дергаешь за веревочки. Ты не представляешь, что влюбленный бармен может следить за каждым твоим шагом и делиться своими наблюдениями с братом и его женой. Упаси боже, он не хотел, чтобы мы тебя ограбили, ему просто хотелось рассказать о том, как живет женщина его мечты… Он заметил, что ты уезжаешь из вашего тухлого Эплвуда с большим багажом, в том числе и с алюминиевым чемоданчиком, с которым ты давеча вышла из банка. А в туристическом агентстве — это через дом от его бара — билет первого класса на этот корабль был самой большой продажей за месяц, о ней говорили за стойкой у Рамона… Вокруг тебя люди, понимаешь, в чем дело?

Наступила пауза. Из коридора доносились голоса — народ стекался на бал. Молчание нарушила я.

— Ну, дорогие друзья, перейдем к делу. Я все поняла и готова оплакивать свою неправильно прожитую жизнь до самого ее конца. Но прямо сейчас я хотела бы отправиться на капитанский бал — это должен быть единственный приятный вечер за две недели. Вы берете деньги и исчезаете? Или прежде пристукнете меня на всякий случай?

— Не то и не другое, — заговорил Диего, которого я и дальше буду называть Джо, так приятнее. — Есть гораздо более интересное для всех предложение. Сейчас мы втроем отправимся на бал. Там мы будем веселиться, потому что нет серьезной причины огорчаться. А потом мы вернемся сюда и поделим все самым честным образом — на троих…

— Это, по-твоему, честно? Делить мои деньги, да еще так, что мне достанется только треть?! — возмутилась я, будто забыв, что чемоданчик у него в руках. — Вы заодно, не хватит ли с вас и половины?

Вообще-то я кривила душой: его предложение показалось мне вполне справедливым. Мне и самой приходилось делить чужие деньги примерно таким же образом…

— Все честно. Лара все придумала и оказала тебе неоценимую услугу — ты получила очередной урок жизни среди тебе подобных — такой урок стоит оплатить. Я целую неделю работал здесь по ночам, не без удовольствия, но до полного изнеможения, за такую работу некоторые берут немало. А ты, в конце концов, добыла эти деньги — думаю, не самым безупречным способом, но тем более трудным. Так что все справедливо, по трети каждому… — все-таки ему не шло говорить, с закрытым ртом он выглядел более привлекательно, но сказанное им было очень неглупо. — Конечно, я мог бы просто уйти с этим кейсом, не попрощавшись, пока ты одевалась в спальне. Более того — я мог бы сделать это в любую из ночей, когда ты засыпала без сил и спала крепко, как грузчик. Но это было бы некрасиво и испортило б всем настроение. Кроме того, нельзя загонять человека в угол — если бы мы забрали все, ты взбесилась бы и устроила нам проблемы.

Произнеся эти слова, он встал, сунул чемоданчик в сейф, закрыл, и запер — я заметила, что код он уже изменил — дверцу, и предложил мне правую руку, а Ларе — левую.

Когда мы вышли, я захлопнула дверь, даже не проверив, при мне ли ключ-карта, и правильно сделала — Джо вынул ее из кармана и протянул мне.

— Это часть справедливого ведения дел, — сказал он. — Я знаю код сейфа, зато у тебя ключ от каюты. Мало ли что может прийти в голову любому из нас, когда мы выпьем как следует…

* * *

Выпили все как следует — особенно я.

Бал удался, было необыкновенно стильно, и шикарно, и даже весело.

Но я наслаждалась этим недолго — полагаю, полчаса или минут сорок максимум.

Я напилась отчаянно, как не напивалась никогда в жизни, если не считать трех дней некоторое время тому назад, которые не хочется вспоминать.

Напившись, я оставила Лару — кстати, любопытно, настоящее ли это ее имя — и Джо танцующими. И, кажется, даже целующимися в танце — интересно, сколько времени они вместе. Никогда не могла понять, как может не надоесть мужчина за срок более месяца… Без меня они не попадут в каюту, так что волноваться нечего, жаль только, что я потеряла их в толпе… А это будет потрясающе — когда капитан прикажет арестовать их прямо здесь. Танцующие расступятся…

Вполне стоя на ногах, я протиснулась к тому столу, где капитан в это время беседовал с каким-то столетним бородавчатым уродом, то есть капитан почтительно слушал и кивал, а урод нес какой-то абсолютно непонятный вздор про международные хедж-фонды, дымил гигантской сигарой и пил огромными глотками коньяк примерно своего возраста. Несмотря на дряхлость, мерзкий старец легко перекрывал своим сиплым голосом оркестр, игравший «Звездную пыль» во всю сладкую мощь.

Я остановилась напротив капитана и стала смотреть на него в упор. В тот момент я еще кое-как соображала и помнила, что именно в таком состоянии делаюсь неотразимой — от алкоголя расслабляюсь и становлюсь похожа на настоящую женщину, а не… как там она сказала?.. робот, извлекающий деньги из чужих карманов… сама ты робот, сука!..

Прошло минут десять или два часа, прежде чем капитан встал, поклонился старой жабе и пригласил меня на танго. И я приступила к делу немедленно, понимая, что еще чуть-чуть — и единственная услуга, которую сможет оказать мне этот престарелый Кларк Гейбл, — вызвать людей с багажной тележкой и приказать им доставить тело в корабельный госпиталь для промывания желудка. Так что я спешила делать глупости. А вдруг Джо все же есть в списке…

— Капитан, я хочу найти вашего офицера по фамилии Ставракис, — сказала я. — Он встретил меня при посадке, представился, влез в мою постель, а сегодня вечером ограбил меня. У него есть сообщница, красотка, которая путешествует, как и я, в первом классе. Мне очень хотелось бы их найти, они здесь, танцуют… Честно говоря, я не стала бы его искать, если б вы не были заняты круглые сутки…

Именно такая простота действует вернее всего, я это проверяла не один раз. Капитан покрылся багровой краской, и крупная капля пота поползла под воротник его мундира.

— Мадам, это не совсем удобно, — его прекрасный баритон дрогнул. — Наши судовые правила запрещают офицерам…

— Разве капитан должен следовать всем правилам? — тут как раз пришло время поворота в танго, я прижалась к нему и слегка выгнулась назад. — Разве капитан сам не есть главное правило на корабле?

Еще через минуту дело было сделано — мы присели к бару, он подозвал какого-то малого в не столь ослепительном, но тоже сияющем белизной мундире, что-то ему буркнул, и парень исчез. Мы выпили ровно по глотку, я джина, капитан чистой воды, когда посланный вернулся. Он произнес короткую фразу — насколько я поняла, по-гречески, — щелкнул каблуками, поклонился мне и растворился в воздухе, полном слезящихся огней. Когда в воздухе появляются такие огни, это означает только одно: мне уже не стоит пить джин.

— Мадам, — капитан откашлялся, сделал глоток воды и посмотрел мне в глаза. — Офицера по фамилии Ставракис в команде нет. Я даже не уверен, мадам, что вы правильно произносите эту вроде бы греческую фамилию. Насколько мне известно, самой молодой красотке в первом классе — не считая, конечно, вас, мадам, — семьдесят один год… Если позволите, я распоряжусь, и вас проводит до дверей каюты мой первый помощник. Только до дверей, мадам… Я весьма сожалею, что не смогу покинуть бал еще по крайней мере час…

Он снова посмотрел мне прямо в глаза.

И вдруг я увидела, что это и есть Джо Ставракис, только седой и без завитой бородки — зато с потрясающими усами щеточкой.

— Ты быстро продвигаешься по службе, Джо, — сказала я. — Если так пойдет дальше, тебе понадобятся большие деньги, трети моих не хватит. Да, Джо? Пойдем ко мне напоследок, пойдем…

Капитан пожал плечами.

— Видишь, — сказал он, — ты так и не научилась ничему. Даже капитана ты считаешь своей прислугой… Кстати, тебе интересно мое настоящее имя? Так вот: меня действительно зовут Ларой, мои родители не просто читали русские книги, они были русскими…

Капитан покачнулся и медленно поплыл вверх, к слезящимся огням. Его бальное платье надувалось, как воздушный шар.

* * *

Некоторое время я вспоминала, каким образом получилось, что я лежу на постели в вечернем платье, а мои туфли стоят на прикроватной тумбочке — аккуратно, рядышком. Потом вспомнила и попыталась сообразить, какое сейчас время суток — в конце концов решила, что ночь уже кончается. Потом поняла, что физических сил у меня достаточно, чтобы нажать на кнопку, открывающую жалюзи, дело за душевными.

В конце концов я нажала на проклятую кнопку — правда, производя это действие, я пару раз заснула.

В окне был солнечный день. И по каким-то непонятным мне самой признакам я догадалась, что корабль стоит у очередного причала.

В гостиной я увидела открытый и пустой сейф. На столе, там, где вчера сидела Лара, лежал листок бумаги.

Под фирменным тиснением Star Sky явно женским почерком было написано вот что:

«Дорогая, не огорчайся, считай, что ты просто заплатила налог судьбе. Твоя доля под подушкой. Когда я засовывала ее туда, ты во сне произнесла выдуманное имя моего мужа. Но если тебе так нравится, пусть он остается Джо. Твоя Лара. Кстати, меня на самом деле так зовут — родители не просто читали русские книги, они были русскими».

Под подушкой лежал бумажный мешок, предназначенный для вещей, сдающихся в прачечную. Я не стала проверять его содержимое — вряд ли это было грязное белье.

* * *

В коридоре первого класса, как всегда, пусто, и некому обратить внимание на босую женщину в вечернем платье.

Выйдя на боковую открытую дорожку, на которой сейчас, разумеется, нет ни одного джоггера, я едва не теряю сознание от влажной духоты. Похмелье в тропиках — это ужасно.

Глубоко внизу по широкому трапу льется толпа — все в шортах и майках.

Островной городок неотличим от всех, уже виденных, — две улицы параллельно линии берега и торговые переулки, понемногу заполняющиеся пассажирами левиафана.

Мне кажется, что я вижу их.

Он так и несет деньги в алюминиевом банковском кейсе. Шорты и гавайка ему не идут, ему надо всегда быть в белом кителе.

И ей не идут джинсы — собственно, не ей, а ее имени.

* * *

Все дело в том, что я совершенно одна.

А их двое. Нет, Джо, это несправедливо — вас двое, и вы получаете две трети. Надо бы наоборот.

Однако хватит рыдать. Каждый делает то, что умеет.

Деньги ничего не заменяют и даже не утешают, но если уж начал их добывать, то останавливаться нет смысла.

Перевод с английского автора