Условия перемирия между Наполеоном и коалицией были согласованы 4 июня. Изначально предполагалось, что оно будет действовать до 20 июля. Впоследствии, по настоянию Австрии, союзники неохотно, но все же согласились продлить его до 10 августа. Во время перемирия в Праге начались мирные переговоры, на которых Австрия выступила в качестве посредника между двумя сторонами. Еще до начала переговоров Австрия тайно обязалась примкнуть к коалиции в том случае, если Наполеон к 10 августа не согласится на четыре минимальных условия мира, выдвинутых австрийской стороной. Когда этого не произошло, Австрия объявила Франции войну, и осенняя кампания 1813 г. началась. С открытием боевых действий дипломатия в значительной степени на три месяца отошла на второй план. Россия, Пруссия и Австрия были едины в своем стремлении выбить Наполеона из Германии и оттеснить его за Рейн, равно как и в том, что этого можно было достичь исключительно военными средствами. Если бы Наполеон выиграл первые сражения, между союзниками, возможно, возник бы разлад, а Австрия возобновила переговоры с Наполеоном. В действительности, однако, вся дипломатия сводилась к укреплению союза между четырьмя великими державами, противостоящими Наполеону, и привлечению на их сторону менее крупных германских государств. В отличие от весны 1813 г. все решающие события осенней кампании происходили на полях сражений.

Незадолго до заключения перемирия Александр отправил Нессельроде в Вену, чтобы тот прояснил все недоразумения и убедил австрийцев занять более твердую позицию среди противников Наполеона. По пути Нессельроде встретился с Францем I и Меттернихом. Последний решил, что в столь кризисный момент ему самому и его повелителю было крайне важно быть ближе к месту событий. Переговоры тет-а-тет могли в значительной степени устранить взаимную подозрительность и разногласия между союзниками и Австрией. И уж точно они помогли бы избежать промедлений, связанных с посылкой курьеров в Вену и обратно. В течение следующих двух с половиной месяцев высшая европейская дипломатия сосредоточилась на небольшой территории между ставкой Наполеона в Дрездене, главным штабом коалиции в Райхенбахе на юго-западе Силезии, крупными замками Гитчине и Ратиборжице, где прошли многие частные встречи между главами союзных сил, и столицей Богемии, Прагой, где прошли мирные переговоры.

Между 3 и 7 июня Нессельроде провел серию встреч с Меттернихом, Францем I и представителями высшего военного руководства Австрии Шварценбергом и Радецким. Оба генерала были горячими сторонниками вступления Австрии в войну, поэтому их описания трудностей, с которыми столкнулась армия Габсбургов в процессе военных приготовлений, звучали убедительно. Нессельроде доверял Меттерниху, которого знал много лет, встречался с ним с глазу на глаз и вернулся в главный штаб союзников с меморандумом, в котором излагались взгляды австрийской стороны на условия мира. Беседы со всеми представителями правящей верхушки Австрии убедили Нессельроде в том, что Франц I действительно является главным препятствием на пути вхождения Австрии в коалицию, но его противодействие ни в коей мере не было непреодолимым. Однако подвигнуть австрийского монарха к войне было невозможно до тех пор, пока Наполеон не получил и не отверг весьма умеренные условия, на которых мог быть заключен мир.

Эти условия сводились к четырем пунктам. Территорию герцогства Варшавского предполагалось разделить между русскими, австрийцами и пруссаками. Пруссия должна была получить обратно Данциг, а Наполеон — вывести свои войска из всех крепостей на прусской и польской территории: Иллирия возвращалась Австрии, Гамбург и Любек вновь получали независимость незамедлительно, а остальные занятые французами города на побережье Северного и Балтийского морей — позднее, в свое время. Накануне возвращения Нессельроде в штаб коалиции, располагавшийся в Райхенбахе, Меттерних писал обеспокоенному Филиппу Стадиону, что имел множество приятных бесед с русским дипломатом, и что и он сам, и его собеседник понимали и высоко ставили интересы и положение своих стран. «Нессельроде к нам хорошо расположен и отбудет в счастливом расположении духа. Полагаю, что могу целиком и полностью обещать вам это. Его миссия принесла много пользы».

После возвращения Нессельроде в Райхенбах высокопоставленные лица со стороны Пруссии и России в ходе нескольких совещаний обсудили свой ответ на меморандум Меттерниха и условия мира, которые удовлетворяли бы союзников. Главным было то, что Россия и Пруссия увязли. Они очень сильно нуждались в помощи австрийцев. К.В. Нессельроде напоминал X.А. Ливену: «Последние события показали нам, какие ресурсы еще находятся в распоряжении Наполеона». Только вмешательство Австрии могло изменить баланс сил в пользу коалиции. Учитывая «крайнее нежелание императора Франца вести войну», у союзников не было иного выбора, кроме как принять стратегию Меттерниха и предложить Наполеону очень умеренные условия, утешая себя мыслью о том, что, «учитывая всем известный характер Наполеона, более чем сомнительно, чтобы он согласился на уступки, которых требует Австрия, какими бы незначительными они нам ни казались». Конечно, существовал риск, что Наполеон преподнесет союзникам сюрприз, приняв условия Австрии. Как Меттерних впоследствии писал Стадиону, «нельзя полагаться ни на чьи суждения» относительно того, какова будет реакция Наполеона, когда он наконец осознает нависшую над ним опасность вмешательства Австрии, «учитывая особенности характера человека, от которого в конечном итоге зависит подписание мира».

С точки зрения России проблема состояла в том, что Александр I и Нессельроде были убеждены в том, что предложенные Австрией минимальные условия вовсе не являются гарантией длительного мира. Поскольку ставки были очень высоки, внимание русских государственных деятелей сосредоточилось на главном. Менее значительные вопросы оказались вне поле зрения. Александра и Нессельроде заботило исключительно достижение устойчивого мира, гарантировавшего безопасность России. Они практически всецело сконцентрировались на германском вопросе, с которым связывали коренные интересы России. Поскольку ход их размышлений нашел отражение не только в прямых контактах с другими державами, но также и в секретных документах, которыми они обменивались между собой, у нас нет оснований сомневаться в искренности их воззрений.

И Александр, и Нессельроде были убеждены в том, что, если бы Наполеон продолжал сохранять контроль над большей частью Германии, об истинном балансе сил в Европе и безопасности Пруссии, Австрии или России не могло идти и речи. Они полагали, что, если бы Австрия ограничилась возвращением себе одной Иллирии, она по-прежнему зависела бы от милости Наполеона. По меньшей мере ей требовалось заполучить обратно Тироль, крепость Мантую и важную в стратегическом отношении оборонительную линию в северной Италии, вдоль р. Минчио. Понятно, однако, что русские предоставили заботы о спасении Австрии самим австрийцам и сосредоточились на отстаивании безопасности Пруссии. Четыре австрийских условия мира предполагали сохранение положения Наполеона в качестве правителя Рейнского союза, при том, что его брат Жером по-прежнему восседал бы на троне королевства Вестфалия. Он также удерживал бы контроль над почти всем течением Эльбы, включая все ключевые укрепленные переправы через реку. В этих условиях «всякая надежда на независимость любой части Германии будет навсегда похоронена, Пруссия окажется под постоянной угрозой нападения, против которого она не сможет серьезно обороняться, свобода торговли станет совершенно иллюзорной, поскольку император Наполеон сможет почти без усилий установить свой контроль над балтийским побережьем».

Нессельроде писал Меттерниху, что, если бы мир был заключен на основе четырех пунктах, выдвинутых Австрией, он явился бы перемирием, дававшим Наполеону достаточно времени для восстановления армий и повторного утверждения своего бесспорного владычества в Европе. Непременным условием любого по-настоящему прочного мира являлось усиление позиций Пруссии и Австрии для того, чтобы уравновесить могущество Франции. Чем сильнее они были, тем менее вероятной была бы попытка Наполеона нарушить установленный мир. Нессельроде подчеркивал уникальность текущего момента. Впервые с 1793 г. армии всех трех восточноевропейских монархий имели потенциальную возможность объединиться и сосредоточить свои силы на одном и том же театре военных действий. Они имели превосходство над Наполеоном в численности, моральном духе и организации. «Трудно и даже невозможно предполагать, что подобное стечение обстоятельств повторится, если мы не доведем дело до конца, если мы после стольких усилий и жертв не воздвигнем против Франции мощные барьеры». Если бы мир был заключен на австрийских условиях, история повторилась бы. После короткой передышки Наполеон вновь обрушился бы на Австрию и Пруссию, которые были бы слишком слабы и истощены, чтобы успешно ему противостоять. Как и в прошлый раз, исход был бы предрешен еще до того, как находящиеся на значительном удалении русские армии смогли бы прийти на выручку союзникам.

В договоре, подписанном 27 июня в Райхенбахе между Австрией, Россией и Пруссией, излагались четыре минимальных условия Австрии и содержался пункт, что Австрия вступит в войну в том случае, если Наполеон не примет ее условия к 20 июля — моменту истечения срока перемирия. Однако союзники дали ясно понять Меттерниху, что, хотя они и были готовы вступить в переговоры на этой основе, подписали бы мирный договор лишь в том случае, если бы в его текст были включены прочие условия, ставящие предел господству Наполеона в Германии и гарантировавшие безопасность Пруссии. Отношения между Австрией и союзниками достигли низшей точки в тот момент, когда Меттерних возвратился из Дрездена, где он встречался с Наполеоном, и объявил о продлении перемирия до 10 августа. Наиболее громкие протесты против этого продления прозвучал из уст барона Штейна. Типичное для членов коалиции мнение, что условия мира, предложенные Австрией, являются недостаточными, в его высказываниях усиливалось принципиальным несогласием с Меттернихом по поводу конечных целей войны. Штейн желал перерождения и более тесного сплочения союза германских государств, а также наделения этого союза конституцией, которая обеспечивала бы наличие в нем гражданских и политических прав. Для достижения намеченной цели он взывал к германскому национальному чувству. С апреля 1813 г., однако, влияние Штейна на Александра ослабло, так как Германии не удалось восстать против Наполеона, и потребность союзников в помощи со стороны Австрии стала еще более насущной. Тогда Штейн попытался нанести ответный удар, заявив, что Меттерних втирал союзникам очки, и что при наличии полумиллионной армии русских, пруссаков и шведов, готовой выступить против 360-тысячного войска неприятеля, австрийская помощь, вероятно, не столь уж необходима. Ранее он выступал в поддержку Нессельроде, поскольку последний разделял взгляды Штейна относительно того, что России следовало полностью посвятить себя делу освобождения Германии от Наполеона. Теперь, однако, он называл Нессельроде жертвой обмана Меттерниха, считая, что тот был исполнен благих намерений, но был при этом пустым и слабовольным человеком.

На самом деле прав был Нессельроде, а Штейн ошибался. Союзники были не в состоянии вытеснить Наполеона из Германии без помощи Австрии. В тот самый момент, когда Штейн писал свои обвинения, Меттерних мало-помалу подталкивал Австрию к лагерю союзников. Поскольку мирные переговоры должны были состояться совсем скоро, Меттерних написал Францу I о необходимости проявить полное согласие касательно будущей политики. Мирные переговоры могли иметь три варианта исхода. Две стороны могли прийти к соглашению на заявленных условиях, и в этом случае Австрии всего лишь было нужно к ним присоединиться. Меттерниху не было необходимости озвучивать Францу I, сколь нежелателен был подобный вариант, ибо австрийцы прекрасно знали, насколько сильно расходились взгляды противостоящих сторон на то, какие именно условия являются приемлемыми. Другой и в некоторой степени более вероятный сценарий состоял в том, что Наполеон примет минимальные условия Австрии, а союзники их отвергнут. Меттерних писал, что Австрия не может заранее решить, что следует делать в этом случае, поскольку решение в какой-то мере зависело от окружающей обстановки и обстоятельств. Однако ни при каких условиях Австрия не могла встать на сторону Франции, а поражение или распад коалиции представляли бы серьезную угрозу австрийской безопасности. Вооруженный нейтралитет мог стать временным решением, но поддерживать его в течение сколько-нибудь продолжительно времени было чрезвычайно трудно, и единственной альтернативой было бы примкнуть к союзникам.

В своей записке Меттерних сосредоточил внимание на третьем и наиболее вероятном варианте, а именно: Наполеон отвергал условия Австрии. В этом случае, согласно недвусмысленному совету Меттерниха, Австрия должна была объявить войну. Записка заканчивалась вопросом: «Могу ли я рассчитывать на непоколебимость Вашего Величества на тот случай, если Наполеон не примет условия мира, предложенные Австрией? Твердо ли Ваше Величество решили в этом случае положиться на силу оружия — как австрийского, так и всей остальной собравшейся воедино Европы?»

Франц I ответил, что любой здравомыслящий человек должен желать прочного и длительного мира, и что это было тем более справедливо по отношению к такому правителю, каковым являлся он сам, ибо он нес ответственность за благополучие «своих добрых подданных» и их «прекрасных земель». Никакая жажда приращения своих владений или иные выгоды не могут служить оправданием войны. Но он доверял суждениям Меттерниха: «Во многом я должен благодарить вас за нынешнее превосходное политическое положение моей монархии». Поэтому он соглашался с выводами своего министра иностранных дел. В том случае, если Наполеон принял бы условия Австрии, а союзники их отвергли, Франц I стал бы ждать совета от Меттерниха. Если Наполеон отклонит условия австрийской стороны, тогда она объявит войну Франции.

Таким образом, в конечном итоге все зависело от Наполеона, и он сыграл на руку союзникам. Французский представитель прибыл на мирные переговоры в Прагу с опозданием и не имел полномочий обсуждать условия. Ничто не могло в большей степени укрепить подозрения Австрии, что Наполеон всего лишь старается выиграть время и не заинтересован в заключении мира. Лишь за два дня до истечения срока перемирия Наполеон предпринял серьезный дипломатический шаг. 8 августа Коленкур, один из двух французских делегатов на мирных переговорах, посетил Меттерниха в его собственном доме и поинтересовался, какую цену готова затребовать Австрия в обмен на свой нейтралитет или присоединение к лагерю французов. Всего лишь за день до истечения срока перемирия французская сторона предоставила Меттерниху ответ на четыре минимальных условия мира, изложенных Австрией. Наполеон соглашался оставить польскую территорию и передать Австрии большую часть Иллирии. Он не делал никаких уступок в отношении северогерманских портов, отверг идею присоединения Данцига к Пруссии и потребовал компенсации для саксонского короля в обмен на утрату им позиций в герцогстве Варшавском. Эти условия никогда не удовлетворили бы Меттерниха, да и поступили они слишком поздно. Австрия прервала мирные переговоры и объявила войну Франции.

Большинство историков, в том числе и сами французы, осуждают политику Наполеона, начиная с августа 1813 г., за безрассудство, в силу которого он не смог использовать дипломатию для того, чтобы вбить клин между союзниками и добиться нейтралитета Австрии. Даже те малые уступки, которые были представлены Меттерниху 11 августа, могли повлиять на Франца I, если бы были выдвинуты в самом начале мирных переговоров. Можно было сыграть на различии целей, преследуемых в войне Австрией, с одной стороны, и Россией и Пруссией — с другой, применительно к как германским, так и польским территориям. Если бы состав участников переговоров был расширен за счет Великобритании, шансы Наполеона на внесение раскола непременно выросли бы. Все континентальные державы возмущал тот факт, что пока их территории подвергались оккупации и разграблению, Соединенное Королевство оставалось нетронутым и, по-видимому, богатело сильнее, чем прежде. Они надеялись добиться от Наполеона Территориальных уступок в Европе в обмен на готовность Англии вернуть Франции ее колонии.

Однако даже если Наполеон и допустил ошибку, не воспользовавшись дипломатией более умело с целью выявления потенциальных разногласий в стане своих врагов, его точку зрения летом 1813 г. можно понять. Отказ от серьезного рассмотрения условий мира был гораздо менее очевидным просчетом, чем изначальное согласие Наполеона на перемирие. Французский император опасался, что как только он начнет делать уступки, союзники увеличат требования. Он был прав: русские и пруссаки намеревались сделать именно это. Уступки в северной Германии, которых от него добивались, предположительно могли оказаться приемлемыми в контексте такого мира, который предусматривал бы возвращение французских колоний, но едва ли следовало ожидать, что Наполеон уступит эти территории по условиям континентального мира и тем самым лишит себя возможности использовать их в качестве разменной монеты в торговле с англичанами.

В основе всех этих мирных переговоров лежала одна фундаментальная проблема. Союзники и прежде всего Австрия стремились к чему-то вроде баланса сил в континентальной Европе. Наполеон же был приверженцем идеи создания в Европе французской империи или по крайней мере установления господства Франции. Его сторонники могли утверждать — с большим или меньшим основанием — что до момента упрочения в том или ином виде французского владычества на европейском континенте Наполеон проигрывал в войне с Великобританией и созданной ею чрезвычайно могущественной морской империей. Основная проблема Наполеона заключалась в том, что хотя континентальные державы противились британскому варианту империи, ее французский вариант представлял гораздо более непосредственную угрозу их интересам. Дипломатия, применяемая в любом объеме и сколь угодно тонкая, не могла этого изменить. Единственным способом, при помощи которого Наполеон мог заставить континентальные державы принять его империю, было вновь внушить им чувство страха перед французской военной мощью, страха, от которого европейцы было избавились после поражения Наполеона в России в 1812 г. В 1813 г. эта цель была вполне достижимой. Наполеон имел все основания полагать, что он в состоянии нанести поражение России, Пруссии и Австрии, поскольку шансы на победу были практически равны. Это обстоятельство добавляет драматизма осенней кампании 1813 г.

По численности войска Наполеона уступали армиям коалиции, но эта разница была невелика. Согласно официальным данным русской и прусской сторон, союзные войска в Германии в начале осенней кампании насчитывали чуть больше полумиллиона человек. Наполеон же в начале августа предполагал выставить 400 тыс. человек, не считая корпуса Даву в Гамбурге, который впоследствии смог освободить от гарнизонной службы 28 тыс. солдат и бросить их в наступление на Берлин. 6 августа начальник штаба Наполеона рапортовал о наличии в рядах французской армии 418 тыс. человек. Точную численность войск, задействованных на полях сражений, невозможно определить ни для одной из сторон: по грубым подсчетам в первые два месяца кампании Наполеон мог выставить более четырех человек против каждых пяти солдат коалиции. К счастью для союзников, 57 тыс. французских войск воевали против Веллингтона в Пиренеях, а еще один небольшой корпус под командованием маршала Сюше все еще пытался удержать Каталонию.

После двух месяцев боев некоторый перевес оказался на стороне коалиции. Единственным подкреплением, прихода которого мог ожидать Наполеон, был небольшой корпус Ожеро, формировавшийся в Баварии. При встречном движении Ожеро возникала опасность того, что Баварии будет легче переметнуться на сторону противника, что и произошло в октябре. В какой-то мере русские столкнулись с похожей дилеммой в герцогстве Варшавском, где Польская армия Беннигсена являлась одновременно стратегическим резервом и оккупационной силой. У России, однако, имелась возможность ввести на территорию герцогства Резервную армию Лобанова-Ростовского взамен 60 тыс. войск Беннигсена, отбывавших в Саксонию. Также в сентябре и октябре стабильный приток рекрутов пополнил ряды армии Шварценберга. Кроме того, если выйти за рамки кампании 1813 г., становится ясно, что Австрия и Россия располагали более крупными резервами свежих людских ресурсов, чем Наполеон, особенно в том случае, если бы он был вынужден полагаться исключительно на население Франции. Поэтому самые высокие шансы нанести поражение коалиции у Наполеона имелись в первые два месяца осенней кампании. Маловероятно, чтобы эта мысль тревожила французского императора. В конце концов большинство своих великих побед он одержал за еще меньший срок.

Однако он добился этого, командуя лучшими солдатами, чем те, что находились под его началом в 1813 г. Прежде всего Наполеон сильно уступал союзникам в кавалерии. За время перемирия его конные части заметно улучшились, преимущественно в количественном отношении. Несколько хороших кавалерийских полков впоследствии прибыли из Испании. Гвардейская кавалерия в основном была хорошо подготовлена, равно как польские полки и часть германских. Но подавляющее большинство наполеоновской кавалерии все еще сильно уступало российским резервам, сформированным Кологривовым, не говоря уже о старых русских кавалеристах. Кроме того, все источники сходятся на том, что кавалерия была наиболее подготовленной частью австрийской армии. Ситуация в артиллерии была, пожалуй, обратной. Снаряжение у французов было гораздо менее громоздким, чем австрийские пушки и зарядные ящики. Артиллерия Пруссии была столь слаба, что русским пришлось откомандировать часть своих батарей в расположение некоторых прусских дивизий, чтобы обеспечить им достаточную огневую мощь. В работе по истории прусского генерального штаба делался вывод о том, что офицеры французской артиллерии обычно действовали более умело по сравнению с их коллегами в рядах союзных армий. Главным преимуществом союзников по части артиллерии была ее многочисленность. Если бы им удалось собрать на одном поле боя три полевые армии и Польскую армию Беннигсена, превосходство их огневой мощи стало бы подавляющим.

Большую часть пехоты как войск коалиции, так и Наполеона составляли новобранцы, до августа 1813 г. ни разу не нюхавшие пороху. Французские призывники были моложе, чем у союзников, и при этом многие из них принимали участие в весенней кампании, чего нельзя было сказать ни об австрийском, ни прусском ландвере. Русские резервы также шли в бой впервые, но они по крайней мере имели много времени на подготовку, обычно были очень упрямы и не унывали. Однако важнее всего было то обстоятельство, что в рядах русской пехоты находилось больше ветеранов, чем в составе французской. Речь шла не только о тех, кто прошел войну 1812 г. и весеннюю кампанию 1813 г., но также о многих тысячах ветеранов, во время перемирия вернувшихся в свои полки из госпиталей и командировок. Не удивительно, что исключительно высокий процент ветеранов был в лейб-гвардии. Полки лейб-гвардии не участвовали в боях весной 1813 г., и многие из них были пополнены за счет ветеранов, отобранных из полков армейской пехоты. За время перемирия, например, Белостокский полк в составе армейского корпуса Остен-Сакена направил 200 ветеранов в лейб-гвардии Литовский полк, а 94 ветерана Ярославского полка были переведены в лейб-гвардии Измайловский полк.

Выбор корпуса Сакена в качестве источника кадровых поступлений для лейб-гвардии не был случайным: в его рядах служило исключительно много ветеранов. Более пристальный взгляд на подразделения, находившиеся под командованием Сакена, позволяет составить представление о довольно пестром составе российской пехоты в осеннюю кампанию 1813 г.

Сакен командовал двумя дивизиями пехоты — 27-й Д.П. Неверовского и 10-й И.А. Ливена. Мы уже говорили о солдатах Неверовского при описании кампании 1812 г. Все его полки были созданы заново перед самым началом войны и состояли в основном из солдат гарнизонных полков. В 1812 г. они действовали великолепно. Когда Александр впервые встретил Неверовского в 1813 г., он сказал ему: «Дивизия твоя дралась славно, и я никогда твоей службы и дивизии не забуду». Слава досталась им очень дорогой ценой. Когда, например, Одесский полк покинул Вильно в декабре 1812 г., в его рядах оставалось всего четверо офицеров, одиннадцать унтер-офицеров и 119 солдат, а общие потери полка в кампании 1812 г. составили 1500 человек. 27-я дивизия находилась в столь расстроенном состоянии, что весной 1813 г. она осталась в Литве для восполнения сил и вновь присоединилась к армии лишь во время перемирия. Неверовский выпросил для своих воинов новое обмундирование и снаряжение, пока те находились в тылу, но найти подкрепление оказалось гораздо сложнее. Опыт Одесского полка был типичным явлением во всей дивизии. Подавляющее большинство больных и раненых служащих полка находились в госпиталях России и Белоруссии. Тех, кто успел выздороветь, отправили для соединения с Резервной армией Лобанова-Ростовского. В конечном счете Одесский полк получил свою долю резервных рот от Лобанова, но к началу осенней кампании в нем было: 21 офицер, 31 унтер-офицер и 544 солдата. Около половины последних были недавно прибывшими рекрутами.

10-я дивизия Ливена сильно отличалась от только что описанной. Его полки были набраны из Дунайской армии Чичагова. Все они участвовали в боевых действиях на Балканах до 1812 г. Часть их была оставлены в резерве и использовалась для охраны крепостей и границ в 1812 и в первую половину 1813 г. Ни один из полков не столкнулся со столь же ужасными потерями, которые понесли основные полки российской армии под Бородино, во время преследования Наполеона от Москвы до Березины, а также при Лютцене и Баутцене. 1 июня 1813 г. три пехотных полка дивизии Ливена, чьи формулярные списки дошли до наших дней (Ярославский, Курский и Белостокский полки), имели в своих рядах 120 офицеров, 253 унтер-офицера и 3179 солдат. Подавляющее большинство этих воинов были ветеранами, многие из которых принимали участие в войнах Павла I и Екатерины II. На протяжении всего 1812 г. Белостокский полк, например, получил всего пятьдесят свежих рекрутов. Конечно, Белостокский и Ярославский полки лишились части личного состава в пользу лейб-гвардии летом 1813 г., но эти потери были не столь велики и не могли сказаться на качестве полков. Даже в военное время лейб-гвардия, казалось, вела отбор военнослужащих отчасти из-за их внешних данных, хотя, несомненно, кандидаты с плохим послужным списком отбраковывались. Из 94 бойцов, призванных для службы в лейб-гвардии Измайловском полку из Ярославского полка, например, только 39 были из числа элитных гренадеров и егерей.

Помимо всего прочего, лейб-гвардия не забрала у Ливена ни одного унтер-офицера, и именно вокруг этого ядра ветеранов создавались и сохранялись грозные боевые полки. В Курском полку двадцать три фельдфебеля и каптенармуса прослужили в среднем по шестнадцать лет в армии и по тринадцать в полку. Двадцать пять унтер-офицеров служили в полку в среднем по восемнадцать лет. Белостокский полк был сформирован только в 1807 г., все его фельдфебели, за исключением одного, служили здесь с момента его основания. Полковой фельдфебель Борис Васильев, 33 лет от роду, был солдатским сыном. В возрасте всего 13 лет он начал службу в Кронштадтском гарнизонном полку в качестве барабанщика и десять лет спустя стал ротным фельдфебелем. Вместе со многими другими военнослужащими Кронштадтского полка в 1807 г. Васильев был переведен в только что образованный Белостокский полк. Четыре года спустя он получил военную награду за осаду Рущука на Балканах. Будучи еще довольно молодым, но уже очень опытным человеком, он был осведомленным и грамотным руководителем в мирное время, но также являлся солдатом с хорошим послужным списком: в той мере, в какой позволяют судить сухие факты, почерпнутые из его формулярного списка, он воплощал в себе все те качества, которые мог желать видеть в своем старшем фельдфебеле командир полка.

В дополнение к бывалым унтер-офицерам Белостокский полк располагал на удивление большим числом офицеров из низших сословий, большинство из которых, хотя, разумеется, не все, были солдатскими детьми, а все они вместе стали офицерами задолго до начала кампании 1812 г. Эти воины также были закаленными в боях ветеранами. Поручик Николай Шевырев, например, прослужил пятнадцать лет в гарнизонном полку до того, как стать фельдфебелем, присоединился к Белостокскому полку в момент его формирования и сразу после этого был повышен до офицерского звания. Такие люди как Васильев и Шевырев были достойными противниками для младших офицеров и сержантов наполеоновской армии в 1812 г., многие из которых в прошлом также были рядовыми. Однако к августу 1813 г. в Германии было очень мало французских подразделений, которые могли бы сравниться с ветеранскими кадрами Курского и Белостокского полков.

Хотя армия Наполеона уступала войскам коалиции количественно и качественно, в других областях он имел ключевые преимущества. Он сам обращал внимание графа Бубна, посланника Меттерниха, на то, что внутренние операционные линии в сочетании с четкой передачей приказов и его собственным непререкаемым лидерством сами по себе представляли большую ценность. При столкновении с коалицией, состоявшей из равноправных великих держав с различными интересами, и с армиями, развернутыми вдоль огромного полукруга, протянувшегося от Берлина на севере к Силезии на востоке и Богемии на юге, эти преимущества могли стать решающими. В своих мемуарах Евгений Вюртембергский писал, что в августе 1813 г. он придерживался оптимистического взгляда относительно перспектив возможной победы союзников, но, обнаружив после окончания войны, сколь сильно союзное руководство было разобщено и пронизано конфликтами, он был теперь очень удивлен тем, что конце концов коалиция добилась успеха.

Главнокомандующим союзных войск был австрийский фельдмаршал князь Карл Филипп цу Шварценберг. До 1813 г. Шварценберг проявил себя в качестве искусного посла, а также способного и отважного командира дивизии. Менее впечатляющими были его заслуги по части командования более крупными воинскими формированиями. Никакие черты его характера или факты профессиональной биографии не давали оснований предполагать, что он мог сравниться с Наполеоном в качестве командующего крупной армии. Шварценберг был терпеливым, тактичным, добрым и почтенным человеком. Он верил в дело, которому посвятила себя коалиция, и служил ему бескорыстно, прилагая к этому все свои способности. Будучи вельможей, он имел соответствующие манеры, но при этом не обладал той долей личного тщеславия, которое было присуще его положению. Подобно Эйзенхауэру он умел разряжать конфликтную ситуацию, возникавшую в результате столкновения честолюбий и интересов агрессивно настроенных военнослужащих, находившихся под его командованием. Конечно же, аристократ Шварценберг бегло говорил на французском языке, являвшемся лингва-франка верховного командования союзных войск. Однако как главнокомандующему ему мешали недостаток уверенности в своих воинских дарованиях, благоговейный страх перед Наполеоном, а также тот факт, что невероятно трудно было командовать коалиционной армией равноправных великих держав, двое правителей которых настояли на том, что будут путешествовать вместе со штабом Шварценберга и предвосхищать его решения. Хотя ему часто было сложно найти общий язык с Александром, в целом Шварценберг симпатизировал российскому императору. Он разделял всеобщее мнение, согласно которому российский монарх был «хорошим, но слабым» человеком. Фридрих Вильгельм III, по словам Шварценберга, напротив, был «грубой, упертой и бестактной личностью, которую я не люблю настолько, насколько ценю несчастных, доблестных пруссаков».

При всех своих недостатках Шварценберг был лучшей кандидатурой на пост главнокомандующего. Верховный командующий должен был быть австрийцем, а не русским. Это являлось отражением зависимости союзников от Австрии в августе 1813 г., равно как и того факта, что крупнейшая армия коалиции была развернута на австрийской территории. Даже если бы австрийцы изъявили на то свое желание, — что было далеко от реальности, — сам Александр никогда не взялся бы за это дело. Если бы он желал стать верховным военным руководителем, ему стоило только заикнуться об этом после смерти Кутузова в апреле 1813 г. Некоторые из генералов подталкивали его к тому, чтобы он взял командование в свои руки, но Александру слишком не хватало уверенности в своих военных способностях, чтобы он мог на это согласиться. Вместо этого он предпочитал действовать из-за плеча фактического главнокомандующего, что ставило последнего в очень неловкое положение.

Российский император обращался со Шварценбергом с большим уважением, чем с Витгенштейном. В начале осенней кампании, например, можно даже обнаружить свидетельства того, что он советовал Витгенштейну подчиняться приказам Шварценберга, когда те расходились с приказами самого Александра. Весьма скоро, однако, вера в верховного главнокомандующего начала угасать, и император в какой-то мере вернулся к старым привычкам. Шварценберг быстро усвоил, что единственной гарантией того, что российские военачальники действительно выполнят его приказы, служили предварительные консультации с представителем Александра в штабе коалиции К.Ф. Толем и одобрение от Александра по всем принципиальным вопросам. Все это неизбежно затягивало и затрудняло процесс принятия решений столь сильным образом, что это могло иметь роковые последствия.

Александр и Фридрих Вильгельм уделяли определенное время для того, чтобы выслушать мнение своих военных советников. В случае с Александром речь шла прежде всего о Барклае де Толли, Дибиче и Толе. Александр, всегда склонный доверять иностранным «военным специалистам», теперь нашел частичную замену Пфулю в лице генерал-майора А.А. Жомини, одного из наиболее уважаемых военных писателей своего времени, дезертировавшего из армии Наполеона во время перемирия. Еще большие надежды Александр возлагал на старого соперника, генерала Моро, который нанес поражения австрийцам при Гогенлиндене в 1800 г. и которого император пригласил в свое окружение, когда тот находился в ссылке на американском континенте. Для Шварценберга и его австрийских штабных офицеров плохо было одно то, что им приходилось выслушивать союзных монархов и их — русских и прусских — генералов. Необходимость считаться с мнением Моро и Жомини стала последней каплей. Главнокомандующий писал своей жене о разочарованиях, вызванных тем, что он «окружен слабовольными людьми, щеголями всех мастей, творцами странных прожектов, интриганами, идиотами, болтунами и критиканами». Михайловский-Данилевский отмечал в своем дневнике, что процесс принятия решений союзниками порой напоминал вечевое собрание и сильно отличался от четкой системы командования, которая существовала ранее, — правда, скорее в идиллических воспоминаниях мемуариста, чем в реальности, — в штабе Кутузова в 1812 г.

Если власть Шварценберга над основной, так называемой Богемской армией была условной, на две другие союзные армии она не распространялась практически вовсе. Северной армией командовал Бернадот, и она была развернута вокруг Берлина. Поскольку Бернадот де факто являлся правителем крупной и независимой страны, под его начало пришлось передать одну из двух армий, а его самого было трудно контролировать любому главнокомандующему. Так как никто в главном штабе армии не мог повлиять на действия Бернадота, единственным человеком, с чьим мнением в какой-то мере считался шведский крон-принц, оставался Александр. В любом случае всю территорию между армиями Шварценберга и Бернадота удерживал Наполеон, поэтому курьеры, посланные из одного штаба в другой, как правило, делали большой крюк к востоку, так что путь туда и обратно занимал много дней. Не слишком плодотворными оказались и попытки Шварценберга контролировать генерала Блюхера, командовавшего Силезской армией. Используя любые проволочки, апеллируя к Александру и Фридриху Вильгельму прусский генерал успешно противодействовал немалым усилиям главнокомандующего, которые тот приложил к тому, чтобы передвинуть Силезскую армию в Богемию для прикрытия правого фланга союзных сил. Лишь внутри Богемской армии Шварценберг мог отдавать прямые приказы 120 тыс. человек, которые составляли ее австрийский контингент. В Силезской и Северной армиях, однако, австрийских войск не было.

В принципе предполагалось, что передвижения союзников будут осуществляться в соответствии с планом, согласованным между 10 и 12 июля в Трахенберге русской, прусской и шведской сторонами. План ставил грандиозную задачу, согласно которой «все союзные армии должны действовать наступательно: неприятельский лагерь будет той точкой, где они сольются воедино». Если бы Наполеон начал наступление против любой армии союзников, другие две должны были атаковать его в тыл. Только Силезская армия получила развернутый приказ избегать сражения с Наполеоном, прежде всего потому, что в начале июля составители плана полагали, что ее численность будет составлять всего 50 тыс. человек. Главным архитектором Трахенбергского плана был Толь: хотя остававшаяся на тот момент нейтральной Австрия не могла присутствовать на военном совете в Трахенберге, Толь отправился в австрийский штаб, где имел продолжительные беседы со Шварценбергом и Радецким, которые согласились с основными пунктами Трахенбергского плана. По настоянию осторожной австрийской стороны план затем был изменен в одном отношении: отныне любой союзной армии предписывалось избегать столкновений с Наполеоном до тех пор, пока остальные армии коалиции не были в состоянии к ней присоединиться.

Во многих смыслах Трахенбергский план был разумен. Наполеон находился в Германии, и выбить его оттуда можно было только посредством согласованного наступления всех союзных армий. Уклонение от сражения одной из союзных армий с основными силами Наполеона, во главе которых стоял он сам, также имело смысл. Была ли эта цель достижима — это другой вопрос. Армия, вторгшаяся в Саксонию и затем отступавшая перед лицом контрнаступательных операций Наполеона, обрекала себя на изнурительные марши. Избегать сражения, когда Наполеон идет у тебя по пятам, в любом случае было проще сказать, чем сделать. Русская армия, возможно, и обладала навыками арьергардных боев и выносливостью, необходимыми для того, чтобы следовать этой стратегии. Были ли на это способны австрийская армия или прусский ландвер — спорный вопрос. В позапрошлом веке, когда еще не было ни радио, ни телефона, координировать концентрические передвижения трех армий в любом случае можно было лишь в самых общих чертах. Одни армии неизбежно должны были двигаться быстрее других. По мере сближения союзников увеличивались шансы Наполеона на то, что ему удастся использовать свое центральное положение для нанесения удара по одной из армий и сдерживания двух других на несколько решающих дней. Личности трех командующих союзными армиями делали такой исход тем более вероятным. Блюхер был отважен, агрессивен и очень склонен к риску. Он не боялся Наполеона. Шварценберг и Бернадот были его полной противоположностью во всех отношениях.

В начале кампании Александр, казалось, возлагал большие надежды на то, что Бернадот поведет решительное наступление. Возможно, к этому его подвигло чувство уважения, которое он питал к иностранным, прежде всего наполеоновским генералам. В письме к Бернадоту от 21 августа он, например, намечал планы на будущее, согласно которым шведский крон-принц мог атаковать в тыл Наполеона, по-видимому, двигавшегося на восток, взять Дрезден и Лейпциг, занять узкие проходы на пути в Богемию и даже отправить легкие части своей армии в западном направлении с тем, чтобы они спровоцировали отказ рейнских князей от союза с Наполеоном. В действительности, однако, ничто в прошлом Бернадота не давало оснований предположить, что он мог вознамериться или оказаться в состоянии провернуть столь грандиозную наступательную операцию. В течение многих лет он проявлял себя как превосходный администратор и умелый политик, но не более чем компетентный, если не сказать осторожный генерал.

Бернадот также действовал в весьма стесненных обстоятельствах, некоторые из которых были политического свойства. Правящие круги Швеции, ранее предложившие ему корону, поступили так в ожидании того, что это улучшит отношения с Наполеоном и, возможно, поможет им отомстить России, как то было запланировано. Вместо этого Бернадот довел Швецию до союза с Александром, упустив блестящую возможность заполучить обратно Финляндию. Чтобы оправдать свою политику, Бернадоту пришлось выполнить обещание и забрать у датского короля Норвегию в качестве компенсации. В каком-то смысле этот шаг прочно связал его дальнейшую судьбу с коалицией, поскольку Наполеон никогда не согласился бы на ограбление своего датского союзника. Однако победа коалиции была необходимым, но далеко не достаточным условием для того, чтобы Швеция могла прибрать к рукам Норвегию. Помимо всего прочего, этот вопрос не слишком занимал входившие в коалицию великие державы. Им потребовалось бы много времени, чтобы бросить свои собственные войска против Дании. Бернадоту также посоветовали бы прочно закрепиться в Норвегии до того, как начались махинации в ходе послевоенных мирных переговоров. Все это помогает понять, почему крон-принц был столь непреклонен в своем намерении не задействовать свой шведский корпус в осенней кампании. На то была и более простая причина. Из всех войск коалиции шведы, вероятно, были слабее остальных. Если бы шведская пехота ввязалась в серьезный бой с французами, велик был шанс, что ей был бы нанесен сильный урон. Вероятным исходом могло стать возвращение Бернадота в Швецию без Норвегии и лишь с половиной армии. В этом случае его шансы взойти на престол после смерти короля оказались бы весьма призрачными.

Северная армия также стояла перед дилеммой. Если бы Наполеон повел наступление против Блюхера или Шварценберга в начале кампании, и тот, и другой имели возможности для отступления. Шварценберг, например, мог отойти обратно к своим базам снабжения, крепостям и хорошо укрепленным оборонительным позициям в центральной и южной Богемии. Учитывая, что две другие союзные армии и полчища легкой кавалерии двигались французам в тыл, Наполеон мог преследовать Блюхера и Шварценберга лишь в строго ограниченных рамках. Армия Бернадота, с другой стороны, была развернута прямо напротив Берлина. Сам он, возможно, желал отступить в направлении шведских баз, располагавшихся на побережье Балтийского моря, но если бы он оставил Берлин без борьбы, то столкнулся бы с мятежом в лице прусских генералов, чьи войска составляли самую крупную часть его армии. Бернадоту было об этом известно, и поэтому он планировал отбить любую атаку французов на Берлин. Его нервозность усиливалась из-за убежденности в том, что захват столицы Пруссии является первоочередной задачей Наполеона. И он был не так уж далек от истины: Наполеон бредил Берлином и в первый месяц войны организовал два его штурма, проходивших под началом Удино и Нея. Если бы первые сражения против Богемской и Силезской армий прошли успешно, свой следующий шаг Наполеон сделал бы в северном направлении против Бернадота, имея при себе свою гвардию и большую часть прочих резервов.

Силезская и Богемская армии находились в более безопасном положении, чем Бернадот, поскольку они стояли в обороне. Однако если бы Наполеона удалось выбить из Германии, их положение бы изменилось. Сразу после своего вторжения на опорный пункт Наполеона в центральной Саксонии они также оказывались уязвимыми. Что касается Шварценберга, то его войскам предстоял бы переход через Рудные горы — горный хребет, протянувшийся вдоль всей границы между Саксонией и Богемией. Две подходяще дороги из Богемии через Рудные горы вели к Дрездену и Лейпцигу. После пересечения хребта они на протяжении ста километров шли вдали друг от друга. Если бы Шварценберг направил свои наступавшие колонны по обеим дорогам и горным тропам, пролегавшим между ними, существовала вероятность того, что Наполеон внезапно атаковал бы один из его флангов до того, как остальные части армии смогли бы прийти на выручку. Быстрые поперечные перемещения по крутым лощинам и извилистым горным тропам Рудных гор были затруднительными даже для курьеров, не говоря уже о крупных скоплениях войск. С другой стороны, если бы Шварценберг попытался сконцентрировать большую часть своей армии всего на одной дороге, у него возникли бы проблемы с логистикой, и его колонны стали бы двигаться очень медленно. Это увеличивало вероятность внезапной атаки Наполеона на передовые дивизии коалиционной армии, пока части Шварценберга тащились длинной вереницей через горы.

Если бы армия Блюхера вознамерилась вторгнуться в центральную Саксонию, ей пришлось бы переправляться через Эльбу. Все укрепленные переправы находились в руках Наполеона, а это означало, что только он мог быстро и абсолютно безопасно перебросить свои войска через реку. Единственное, что мог сделать Блюхер для переправы, это соорудить наплавные мосты. Здесь он зависел от имевшихся в его распоряжении русских понтонных рот, которые проделали выдающуюся работу по переправе Силезской армии сначала через Эльбу, а позднее через Рейн. Построенные ими мосты представляли собой ветхие конструкции. Старший русский штабной офицер в армии Блюхера вспоминал, что «по этим мостам, возвышавшимся над уровнем воды всего на один аршин, следовало переправляться очень осторожно. Они постоянно двигались вверх-вниз, лошадей приходилось брать под уздцы, а любое повреждение брезента одной из барж могло привести к ее немедленному затоплению». Как только армия переправлялась через реку, она либо уничтожала мост и обрывала коммуникации, или же ей приходилось сооружать полевые укрепления для обороны позиций перед мостом. Последние по прочности никогда не могли сравниться с крепостями и поэтому требовали гораздо более крупных гарнизонов. Армия переправлялась по таким мостам гораздо медленнее, чем по мостам постоянным. Следовательно, она имела больший шанс быть застигнутой противником во время переправы через реку. Кошмаром любого командира была необходимость переправляться по такому мосту в спешке, когда Наполеон шел по пятам. Бедствие начинало принимать угрожающие размеры в том случае, если на переправлявшиеся войска обрушивалась непогода, ломая понтоны или лишая возможности двигаться по ним дальше.

Если мы будем смотреть на события лишь с точки зрения союзников, то неминуемо забудем о том, что Наполеон также столкнулся с серьезными проблемами. Стоя в обороне в Саксонии с большой армией, он обрекал свои войска, прежде всего лошадей, на голод. Марши и контрмарши, к которым Наполеона понуждала Трахенбергская стратегия коалиции, истощали силы молодых наполеоновских новобранцев. Враждебное отношение местного населения и более всего прочего — значительно худшее качество легкой кавалерии затрудняли французам сбор разведданных. Главная база Наполеона в Дрездене, от которой зависело снабжение французской армии продовольствием, боеприпасами и фуражом, была слабо укреплена и располагалась всего в одном дне пешего пути от австрийской границы. Оделебен, все еще находившийся в ставке Наполеона, позднее описавший эти и другие проблемы, вспоминал, что высокая надежда и цель Наполеона в ходе осенней кампании состояли в том, чтобы воспользоваться ошибками союзников. Эта надежда была реальна, учитывая театр военных действий, сложности, связанные с военными операциями союзников, и неудачные действия военачальников коалиционных войск.

Вести повествование о первых неделях осенней кампании 1813 г. в Германии тем более трудно, что сражения разворачивались на трех отдельных театрах военных действий. Главные силы армии под командованием Шварценберга на юге, Силезская армию Блюхера на востоке и Северная армия Бернадота рядом с Берлином действовали независимо друг от друга, и для ясности необходимо поочередно следить за тем, что происходило с каждой из них. Говорить же об истории осенней кампании как некоем едином и связном целом можно только после завершения первой половины кампании и совместного наступления армий коалиции в Саксонии в направлении Лейпцига.

Как и следовало ожидать, из трех командующих армиями Блюхер быстрее остальных принялся за дело после истечения срока перемирия. В действительности, громогласно заявляя, что «настало время покончить с дипломатической буффонадой», он предпринимал первые шаги еще до того, как предполагалось начать военные действия. Подстрекаемый Барклаем, Блюхер, чтобы иметь предлог, нарушил некоторые второстепенные условия перемирия и 13 августа вторгся на нейтральную территорию между двумя армиями в Силезии. Это был разумный шаг. В провинции, истощенной постоем двух крупных армий в июне — июле 1813 г., нейтральная территория вокруг Бреслау выделялась тем, что собранный здесь урожай едва начали употреблять в пищу. Столь желанную добычу стоило прибрать к рукам, чтобы она не досталась врагу.

Еще важнее было то, что демарш Блюхера позволил союзникам перехватить инициативу и вынудил Наполеона скорее реагировать на передвижения противника, чем самому направлять ход событий. Наступление Силезской армии, например, отвлекло внимание Наполеона от находившихся под началом Барклая колонн русских и прусских войск, которые в то время маршировали в юго-западном направлении для соединения с армией Шварценберга в Богемии. Если бы французы атаковали эти колонны, пока те были растянуты на марше, это могло бы иметь серьезные последствия. Кроме того, взяв инициативу в свои руки, Блюхер застал стоявшие перед ним силы французов врасплох и вытеснил их с нейтральной территории вплоть за р. Бобр. Блюхер вел наступление вместе с армейским корпусом Сакена, состоявшим из 18 тыс. русских солдат и располагавшимся на правом фланге, 38 тыс. пруссаков Йорка в центре и 40 тыс. русских Ланжерона на левом фланге.

Граф А.Ф. Ланжерон, старший офицер армии Блюхера, был одним из многочисленных французских эмигрантов на русской службе. Свой первый боевой опыт он приобрел в войне за независимость американских колоний. В 1790 г. он присоединился к русской армии, осаждавшей турецкую крепость Измаил, отчасти обуреваемый жаждой приключений, но, по слухам, также и для того, чтобы уйти от последствий дуэли со священником. Ланжерон завоевал уважение русских своей храбростью и инициативой, проявленными в ходе осады, и до конца своих дней оставался на службе у российского императора. Впервые за много лет Ланжерон увидел Париж в марте 1814 г., когда его войска штурмовали высоты Монмартра, лежавшие за воротами города. Он продвинулся по службе, в основном сражаясь с турками, однако при Аустерлице его отнюдь не блестящие действия навлекли на него гнев Александра и почти стоили ему карьеры. Впоследствии Ланжерон вернул себе расположение императора, отличившись в боевых действиях против турок, но мало кто сомневался в том, что граф был скорее компетентным, чем выдающимся генералом.

Ланжерон являлся странной фигурой в рядах русско-прусской армии Блюхера. У него была характерная для южного француза внешность: смуглая кожа, черные глаза и волосы. Он умел очаровывать, вести остроумную и непринужденную беседу в духе старорежимных парижских салонов. Он писал трагедии и сочинял песни. Крайне рассеянный, он любил игры в слова, головоломки и шарады. Временами его можно было видеть ходящим взад-вперед, с опущенной головой, руками, сцепленными за спиной, погруженным в свои мысли. На поле боя он был спокоен, производил сильное впечатление на окружающих и умело пользовался особенностями рельефа. Он выучился бегло и гладко говорить по-русски, но из-за его причудливого акцента солдаты часто его не понимали. Тем не менее подчиненным он нравился, и их приязнь была взаимной. Одной из наиболее располагающих черт характера Ланжерона было его невероятное преклонение перед храбростью, порядочностью и самопожертвованием обыкновенного русского солдата, которым, как он любил говаривать, ему выпала большая честь командовать. Возможно, в этом чувстве сквозило отношение колониального офицера, который отдавал гораздо большее предпочтение доблестным туземным крестьянам, чем грубым и развязным буржуа у себя дома. Но Ланжерон также был щедр, даже рыцарственен по отношению к своим офицерам, скор по части награждения других и часто критичен к себе самому.

Будучи старшим офицером в армии Блюхера, Ланжерон, однако, нес некоторую ответственность за поддержание добрых отношений между русскими и прусскими войсками, а также их военачальниками. Это представляло определенные трудности. Ланжерон не говорил по-немецки, а Блюхер не знал ни слова по-французски или по-русски. Общение на французском языке шло через начальника штаба Блюхера Гнейзенау. Подобно многим французам того времени, Ланжерон смотрел на немцев скорее как на объект шуток, как-то заметив, что «тяжеловесность, строгий формализм, слабое воображение этой нации, а также отсутствие у нее утонченности вызывают неприязнь по отношению к ней у других народов». Гнейзенау ненавидел французов еще больше, чем Ланжерону не нравились немцы. Кроме того, начальник штаба Блюхера был своего рода радикалом, грезившим о том, что ему удастся довести германский народ до столь же сильного националистического безумия, которое в свое время охватило революционную Францию. К французу, имевшему схожие наклонности, он питал бы ненависть, но понимал бы его; совсем иначе обстояли дела с графом, находившимся в эмиграции и сражавшимся против собственной страны.

Командная структура Силезской армии действительно сулила катастрофу. Сакен и Блюхер по крайней мере могли общаться по-немецки. Со временем они стали восхищаться отдельными качествами друг друга. Их хорошие отношения, однако, были нежданной благодатью, поскольку Сакен был остер на язык, отличался взрывным темпераментом и имел плохую репутацию в качестве подчиненного. При всем при этом по сравнению с Йорком он был просто ангелом. Командир прусского корпуса считал Блюхера идиотом, а гораздо более молодого Гнейзенау — не более чем военным теоретиком и опасным радикалом. То, что он начал подчиняться приказам этой парочки, было очевидным унижением с точки зрения заслуг Йорка и здравого смысла. Именно с этими верховными военачальниками во главе Силезская армия 21 августа осознала, что противостоит самому Наполеону, его гвардии и основным резервным силам французской армии, которые поспешили на подмогу корпусам, отступавшими перед войсками Блюхера.

Блюхер предпринял ответные действия в соответствии с Трахенбергским планом. Находившиеся под его командованием корпуса отходили и отказывались ввязываться в крупное сражение. Как и следовало ожидать, русские делали это с холодным профессионализмом. На правом крыле, близ Бунцлау Сакен спокойно прождал пять часов, которые потребовались корпусам Нея, Мармона и Себастьяни, чтобы развернуть против него войска. Затем он предоставил пехоте Ливена и кавалерии Васильчикова умело и дисциплинированно провести арьергардные бои, посредством которых удалось расстроить планы неприятельских военачальников и удержать французов на почтительном расстоянии. В одном Белостокском полку десять солдат были награждены крестами за выдержку, храбрость и умение, продемонстрированные ими в сражении при Бунцлау 21 августа. Пехоте очень сильно помогло то, что Васильчиков был одним из лучших командиров легкой кавалерии в Европе, а его полки по всем параметрам превосходили противостоявших им всадников II кавалерийского корпуса генерала Себастьяни.

На противоположном фланге армии Блюхера арьергард под командованием Ланжерона также отличился слаженностью действий, хотя и находился под сильным давлением. Кавалерией умело руководил генерал Г.А. Эммануэль, серб из Баната, принятый в 1797 г. в русскую армию. Общее командование арьергард осуществлял А.Я. Рудзевич, выходец из крымских татар, крещеный в 12-летнем возрасте. В принципе Рудзевич, хорошо подготовленный штабной офицер, был начальником штаба Ланжерона. В действительности, однако, Ланжерон возложил эти функции на генерал-квартирмейстера полковника П.И. Нейдгардта, а Рудзевича задействовал на самых сложных участках. В своих мемуарах он писал, что Рудзевич, в котором навыки штабного офицера уникальным образом сочетались с продолжительным боевым опытом, полученным на Кавказе, был самым лучшим генералом в его армейском корпусе. На этот раз Блюхер и Гнейзенау искренне согласились с мнением Ланжерона. Гнейзенау писал прусскому канцлеру Гарденбергу, что 21 августа арьергард Рудзевича рисковал быть отрезанным сильно превосходящими силами противника. Многие генералы потеряли бы самообладание и способность трезво мыслить в столь опасном положении, но Рудзевич оказал сопротивление умно, спокойно и храбро, потеснив французов и переправившись вместе со своими войсками через реку Бобр прямо под носом у неприятеля.

Менее ясно было, как прусские войска и прежде всего ландвер справятся с ведением арьергардных боев против Наполеона. На самом деле пруссаки отважно и дисциплинированно сражались в ходе четырехдневного отступления от реки Бобр за реку Кацбах, где всего за восемь дней до этого началось наступление Блюхера. Однако марши и контрмарши Силезской армии измотали войска и особенно прусское ополчение. 6-й Силезский полк ландвера, например, на момент начала наступления Блюхера насчитывал 2 тыс. человек; восемь дней спустя его численность сократилась до 700 человек. Основной причиной была скорость наступления армии и ее последующего отступления. Кроме того, штабу Блюхера потребовалось некоторое время, чтобы взяться за дело: в конечном счете Силезская армия собралась в полном составе лишь перед самым началом кампании. В ходе отступления от Бобра к Кацбаху линии движения колонн порой пересекались, а сами они смешивались с обозами. Особенно изнурительными для корпусов Йорка были ночные марши.

Учитывая особенности характера действующих лиц, кто-нибудь из них непременно должен был взорваться. После яростного спора с Блюхером Йорк отправил Фридриху Вильгельму III рапорт о своем увольнении, отметив, что, «быть может, ограниченность моих способностей не позволяет мне понять гениальные соображения, коими руководствуется генерал Блюхер».

Больше всего проблем Блюхер имел с Ланжероном. Хотя их личностные особенности сыграли в этом определенную роль, гораздо большее значение имели стоявшие перед ними боевые задачи. Когда Трахенбергский план находился на начальной стадии разработки, из всех трех союзных группировок лишь Силезская армия открыто призывала проявлять осторожность. Причиной тому была ее малочисленность: на тот момент складывалось впечатление, что численность армии не превысит 50 тыс. человек. К началу кампании она была уже вдвое больше, однако в инструкциях, которые Блюхер получал от монархов, все еще содержались советы избегать крупных сражений. Блюхер прямо ответил, что если это приказ, тогда коалиции нужно искать другого командующего, которому осторожность присуща в большей мере. Барклай и Дибич ответили, — несомненно, говоря при этом от имени монархов, — что, конечно, никто не мог помешать командующему 100-тысячной армией воспользоваться возможностями, буде таковые представятся. Получив подобные заверения, Блюхер принял на себя командование.

Ланжерону было известно об инструкциях, которые Блюхеру были даны изначально, но не об изменениях, внесенных в них Барклаем и Дибичем. Возможно, решение об отправке войск Барклая в Богемию было оплошностью, допущенной в последний момент в лихорадке приготовлений. Также возможно, что таков был замысел Александра, намеревавшегося через Ланжерона контролировать Блюхера. Без сомнения, российский император был сильно обеспокоен тем, куда мог завести Блюхера его агрессивный характер. Например, получив известия о начале наступления Силезской армии к р. Бобр, Александр I писал Блюхеру: «Недавние сражения, которые вы провели столь славным образом, не должны подталкивать вас к участию в полномасштабном деле».

Намеренно или нет, но то, как обошлись с Ланжероном, было глубоко несправедливо как по отношению к нему самому, так и к Блюхеру. Ланжерон имел некоторые основания полагать, что он действовал в соответствии с инструкциями Блюхера и пожеланиями самого Александра. У него также были все основания опасаться того, что, если позволить Наполеону преследовать Блюхера в течение еще нескольких дней, последний прекратит отступление и примет бой, каков бы ни был перевес сил противника. У главнокомандующего действительно могло не быть иного выбора, поскольку существовал предел, после которого в рядах отступавшего ландвера начались бы разброд и шатание. И сам Блюхер писал Александру, что в случае необходимости он остановится и сразится с Наполеоном, даже если у того будет большой численный перевес, при том условии, что ему удастся занять прочные оборонительные позиции, где он мог бы выгодно развернуть свою артиллерию. Неминуемую ярость у Блюхера вызывало то, что за первые две недели кампании Ланжерон многократно не подчинялся его приказам из соображений осторожности. К 25 августа он и Гнейзенау потеряли всякое терпение и окончательное решились заставить Александра сместить русского генерала с занимаемого им поста.

Очень кстати для Силезской армии Трахенбергский план сработал так, как и было задумано. К 23 августа Наполеону стало ясно, что он больше не может терять время на преследование Блюхера. Армия Шварценберга вошла в Саксонию и начала представлять угрозу для ключевой французской базы снабжения в Дрездене. Повернув назад, чтобы встретить опасность силами гвардии и корпусов Мармона и Виктора, Наполеон оставил Макдональда разбираться с Блюхером. Под его командованием находился II кавалерийский корпус Себастьяни, а также III, V и XI пехотные корпуса. Хотя Наполеон оставил Макдональду III корпус, он приказал его командиру, маршалу Нею передать командование генералу Суаму, а самому Нею взять на себя руководство армией, противостоящей Бернадоту на подступах к Берлину.

До того как отправиться в Дрезден, Наполеон приказал Макдональду начать наступление через реку Кацбах и оттеснить Блюхера за Яуэр. После этого его задача состояла в том, чтобы не выпускать противника из Восточной Силезии, держать вдали от главного театра военных действий, находившегося в Саксонии, к западу от Эльбы. Макдональд отдал своим войскам приказ о наступлении через Кацбах 26 августа. Тем временем Блюхеру незамедлительно было доложено об отъезде Наполеона и большей части неприятельской армии. Поэтому он приказал Силезской армии возобновить наступательные операции и начать с наступления через Кацбах, также запланированного на 26 августа. Такова была предыстория решающего сражения, произошедшего в тот день. Ни тот, ни другой военачальники не ждали, что противоположная сторона начнет наступление. Возникшее в результате замешательство, когда две наступавшие армии натолкнулись одна на другую, усилилось из-за проливного дождя, сильно ухудшавшего видимость.

Армия Макдональда наступала широким фронтом. Две входившие в нее дивизии — под командованием генералов Ледрю и Пюто были развернуты к югу от основных сил близ Шёнау и Хиршберга. Они должны были блокировать небольшой 8-й корпус русских под командованием графа Э.Ф. Сен-При, еще одного бежавшего из Франции роялиста, и бывшего начальника штаба П.И. Багратиона и угрожать Яуэру с юго-запада. Этот маневр позволил бы зайти во фланг армии Блюхера и представлял угрозу для ее коммуникаций и обозов, сосредоточенных в Яуэре и его окрестностях. Тем временем на противоположном конце операционной линии Макдональда III корпус, развернутый близ Лигница, получил приказ переправиться через Кацбах, занять город, а затем пробиваться по дороге от Лигница до Яуэра в тылу правого фланга союзников. Остальным частям армии Макдональда, состоявшим из его собственного 11-го и 5-го корпуса Лористона, предстояло наступать через Кацбах прямиком к Яуэру. В отсутствие Ледрю и Пюто эти два корпуса включали всего четыре дивизии, но им оказывала поддержку кавалерия Себастьяни.

Растягивание французской армии подобным образом было сопряжено с определенным риском. Как представляется, Макдональд полагал, что Блюхер останется на месте или будет отступать. Это было очень опасное предположение, ибо речь шла о весьма агрессивном противнике. Один из высших русских чинов по квартирмейстерской части впоследствии писал, что неспособность правильно определить позицию коалиционных войск была главной причиной поражения французов на реке Кацбах. Виноват в этом был не только Макдональд, но также отвратительные погодные условия и слабость французской кавалерии.

Недостаток разведданных усугублялся особенностями рельефа местности, через которую вел наступление Макдональд, и на которой происходило сражение. Грубо говоря, до начала битвы две армии разделяла река Кацбах, текущая на юго-запад от Лейпцига. Французы стояли на северном берегу, союзники — на южном. Войска Макдональда переправились через реку и сражение произошло на южном берегу: между Кацбахом и Яуэром. На две равные части поле битвы делила река Вютендер-Нейссе, которая течет от Яуэра и впадает в Кацбах почти под прямым углом.

Северная половина поля боя, т. е. территория к северу от Вютендер-Нейссе, представляла собой плоскую возвышенность, лишенную растительности и круто спускавшуюся к долинам Кацбаха на северо-западе и Вютендер-Нейссе на юго-западе. Возвышенность нигде не поднимается выше, чем на 75 метров над уровнем рек, но крутые спуски к ним, покрытые густым лесом, даже в ясную погоду не давали французам возможности видеть, что происходит на противоположной стороне реки. Дороги, пересекавшие Кацбах, взбирались на плато по крутым перевалам, что было особенно справедливо по отношению к одному такому проходу близ Вайнберга, через который шло наступление большей части французских войск. Когда эта узкая дорога покрыта грязью или льдом, по ней трудно проехать даже сегодня на машине. Гораздо сложнее было провести по ней в августе 1813 г. тысячи людей, лошадей и пушки по грязи и под проливным дождем. Велика также была опасность быть застигнутым врасплох противником, поджидавшим их на возвышенности.

26 августа 1813 г. французы столкнулись на плато приблизительно с 60% армии Блюхера, это были корпуса Йорка и Сакена в полном составе. Сакен находился справа, его открытый фланг был надежно закреплен в деревне Эйхгольц, где были развернуты 8-й и 39-й егерские полки из дивизии И.А. Ливена. К северу от нее, за Эйхгольцем располагались казаки генерал-майора Н.В. Кретова. Левее (южнее) деревни Сакен развернул свою пехоту, фронт которой образовывала 27-я дивизия Неверовского, а остатки 10-й дивизии Ливена находились в резерве. Позади и чуть справа от них были развернуты гусарский и драгунский полки И.В. Васильчикова. Между армейским корпусом Сакена и Вютендер-Нейссе стояли пруссаки Йорка. Войска Ланжерона были развернуты в южной части поля боя — к югу от Вютендер-Нейссе. Местность здесь сильно отличается от плато севернее реки. Над ней господствуют две горные цепи, протянувшиеся от берегов Вютендер-Нейссе к лесистым холмам, которые обозначают юго-западную границу поля боя. Кроме того, деревни Гённерсдорф и Германсдорф могли быть превращены в сильные оборонительные позиции для пехоты Ланжерона.

С самого утра 26 августа все планы Макдональда были нарушены. Неправильно поняв приказ, III корпус за день до этого отошел от Лигница. К моменту их возвращения на позиции генерал Суам решил, что было уже слишком поздно исполнять приказ Макдональда, переправляться через Кацбах в районе Лигница и идти оттуда на Яуэр. Главной причиной, по которой III корпус не подчинился приказам Макдональда, Суам назвал невозможность воспользоваться переправами через Лигниц из-за сильного дождя. Это звучит сомнительно, потому что русские под командованием Сакена осуществили переправу у Лигница 28 августа — к тому моменту дождь лил не переставая уже третий день. Каковы бы ни были причины, 26 августа Суам принял решение двигаться со своим корпусом вдоль северного берега Кацбаха, чтобы соединиться с основными силами Макдональда, поддерживая их атаку во время переправы через реку.

В принципе подобная концентрация французской армии была разумным шагом. На деле, однако, узкие дороги на северном берегу Кацбаха не могли единовременно пропустить такое количество людей. Между деревнями Кройтш и Нидер-Крайн образовался крупный затор. В него попала кавалерия Себастьяни, а также артиллерия и обозы. В начале затора находились четыре дивизии III корпуса. Лишь одна из них, 8-я дивизия генерала М.С. Брайе, сумела успешно пробиться, пройти по мосту и теснине у Вайнберга и оказаться на плато. Даже Брайе был вынужден оставить позади всю свою артиллерию. Макдональд приказал трем другим дивизиям III корпуса возвращаться и искать место для переправы в направлении Лигница. Две из трех дивизий в конце концов форсировали Кацбах у деревни Шмогвиц, но к моменту их приближения к плато, бой был закончен. В конечном счете единственными подразделениями французов, сыгравшим некоторую роль в сражении на плато, были солдаты Брайе, 36-я дивизия генерала Шарпантье из корпуса Макдональда и кавалерия Себастьяни. Поскольку артиллерия Брайе увязла под Кройтшем на противоположном берегу Кацбаха, у этого отряда не было даже полного комплекта пушек. Так как французы столкнулись с полными армейскими корпусами Йорка и Сакена, которые вместе составляли 60% армии Блюхера, совсем не удивительно, что они проиграли это сражение.

Отдав приказ о наступлении через Кацбах, Блюхер удивился, получив около 11 часов утра 26 августа известия о том, что французы также вели наступление через реку, направив удар против как Ланжерона, так и Йорка. Поскольку из сообщений отступавших прусских аванпостов картина вырисовывалась весьма неопределенная, генерал-квартирмейстер барон Карл фон Мюффлинг лично отправился на передовую, чтобы выяснить точную численность французов и направление их движения. Мюффлинг вспоминал, что под ним была серая лошадь, одет он был в серый плащ, и поэтому под проливным дождем его нельзя было разглядеть ближе чем со ста шагов. Мюффлинг обнаружил, что французская кавалерия и артиллерия разворачиваются на плато между Нидер-Вайнбергом и Яновицем, а пехота следует за ними в долине недалеко от Нидер-Вайнберга. Узнав об этом, Блюхер приказал Йорку атаковать французов, а Сакену — разворачивать артиллерию на холме Таубенберг юго-западнее Эйхгольца. Русская артиллерия отвлекала внимание французов и уводила их на северо-запад, подальше от наступавших сил Йорка. Она также поддерживала прусскую пехоту во время ее наступления. Тем временем пехота Сакена удерживала позиции у Эйхгольца и следила за возможным появлением новых французских колонн, поднимавшихся на плато справа от нее, севернее Яновица.

Чтобы добраться до французов, пехоте Йорка пришлось бы маршировать в лучшем случае час. Тем временем, однако, задолго до того, как были получены приказы от Блюхера, Сакен отправил 13-ю русскую тяжелую батарею полковника Брамса к Таубенбергу и начал бомбардировать французов. «Холм» Таубенберг на самом деле представляет собой совсем небольшую возвышенность, но при этом является командной высотой для всего плато, простирающегося на северо-запад к Кацбаху и на юго-запад к Вютендер-Нейссе. Сакен был слишком хорошим генералом, чтобы после обследования позиций, отведенных для его армейского корпуса, не заметить тех преимуществ, которые давало занятие холма Таубенберг, и сразу же начал действовать по собственной инициативе. Вскоре к Брамсу присоединились прочие артиллерийские батареи русских и пруссаков.

Тем временем между Йорком и Мюффлингом возникли разногласия по поводу того, как следовало наступать прусским войскам. Йорк хотел развернуть их в линию, тогда как Мюффлинг утверждал, что на плато для этого недостаточно места, и что данный маневр в любом случае занял бы много драгоценного времени. Когда Блюхер поддержал Мюффлинга, Йорк с мрачным видом повиновался и послал вперед две свои бригады, построенные в виде колонн. Потеря времени была неизбежна, но уже около трех часов пополудни между бригадами Йорка и французской пехотой завязался бой на краю плато, недалеко от теснины, спускающейся к долине реки в районе Обер-Вайнберга. Под проливным дождем лишь немногие ружья продолжали стрелять, но после короткой рукопашной схватки оказавшаяся в меньшинстве французская пехота обратилась в бегство по теснине, ведущей к переправе через реку. В этот момент часть кавалерии Себастьяни атаковала пруссаков, стремясь спасти свою пехоту, дать ей возможность выйти из боя и перестроиться. Так как ружья пехотинцев Йорка были бесполезны под дождем, они оказались очень уязвимыми для кавалерии, и полковник Юргас, командовавший резервной бригадой прусской кавалерии, попытался прийти им на выручку. Однако, к негодованию Йорка, атака прусской кавалерии была плохо подготовлена и окончилась неудачей. По свидетельству Мюффлинга, которой был тогда с Йорком, за ней последовала странная пауза, продолжавшаяся примерно пятнадцать минут, во время которой пехота Йорка и 4-тысячный отряд французской кавалерии стояли друг против друга, не осмеливаясь начать атаку. Затем внезапно, к величайшему удивлению Мюффлинга, французская кавалерия развернулась и отступила по перевалам к долине реки.

Причиной их бегства было то, что всадники Себастьяни были атакованы русской кавалерией под командованием Васильчикова. С того места близ Эйхгольца, где стояли войска Сакена и Васильчикова, позиции, занятые Себастьяни и пехотой Брайе, казались ответом на мольбы командующего русской кавалерией. Плато представляло собой идеальную арену действий для кавалерии, поскольку на нем не было канав, стен, деревьев и прочих препятствий. Более того, левый фланг Себастьяни повисал в воздухе и был открыт для атаки. Представляется, что командующий французской кавалерией ожидал, что недостающие три дивизии корпуса Суама вскоре начнут наступление через Яновиц и придут ему на подмогу. Какие бы соображения за этим не стояли, открыть фланг для генерала такого масштаба как Васильчиков значило напроситься на неприятности. Васильчиков отправил разведчиков, чтобы удостовериться в том, что деревни к северу от линии Себастьяни не заняты неприятельской пехотой, и его кавалеристы не попадут в засаду во время наступления. Обнаружив, что деревни пусты, Васильчиков пошел в наступление и атаковал французов с трех сторон одновременно.

Александрийский и Мариупольский гусарские полки атаковали противника с фронта и были поддержаны бригадой драгун. Тогда же Ахтырский и Белорусский гусарские полки прошли за деревней Кляйн-Тинц и напали на Себастьяни с фланга. Между Кляйн-Тинцем и Яновицем казаки Васильчикова ударили французской кавалерии в тыл. Граф Венансон, эмигрант из Сардинского королевства, служивший при Сакене генерал-квартирмейстером, писал П.М. Волконскому: «Я не преувеличиваю, говоря, что никогда еще маневр не был исполнен с большей точностью и умением, и он увенчался полным успехом, поскольку весь левый фланг неприятеля подвергся нападению с тыла и был опрокинут». Кавалерия Себастьяни обратилась в бегство по теснинам, ведущим к Кацбаху, прихватив с собой пехоту Брайе и бросив все пушки, которые французам удалось втащить на плато. По сообщениям французской стороны, пехота Брайе отступала упорядочение и даже прикрывала отход кавалерии Себастьяни. Сумятица началась лишь тогда, когда пехотинцам пришлось переправляться через Кацбах в сгущающихся сумерках под огнем неприятеля и среди полного беспорядка, возникшего из-за того, что дороги были блокированы двигавшимися по ним телегами, пушками и кавалерией.

Лишь к тому времени, когда остальные силы французов потерпели поражение, две дивизии из корпуса Суама стали приближаться к полю боя со стороны переправы у Шмогвица. По сообщениям русской стороны, их наступление было медленным и неуверенным. Пока французы шли на юг от переправы у Шмогвица в направлении деревни Швайнитц, они столкнулись со стрелками из 27-й дивизии Неверовского, отправленными вперед с целью замедлить продвижение противника. Перестрелка началась около семи вечера. Большая часть войск дивизий Неверовского и Ливена затем двинулась вперед при поддержке многочисленных артиллерийских батарей коалиции. Оказавшись в меньшинстве и получив известия о несчастье, постигшем остальную армию, генерал Рикар приказал своим войскам отступать и переправиться обратно у Шмогвица. Этим отступлением завершилось сражение в северной части поля боя.

Тем временем на южной половине поле боя, к югу от Вютендер-Нейссе, разворачивалось совсем иное сражение. Ланжерон отрядил 8-й корпус Сен-При для охраны подходов, ведущих от Яуэра к Хиршбергу, а в его отсутствие силы противников были приблизительно равны. В распоряжении Ланжерона находилась более многочисленная и сильная кавалерия, но развернутые против него три французских дивизии имели численное превосходство в пехоте. Учитывая рельеф местности, он тем не менее должен был бы, при прочих равных условиях, выдержать атаки Макдональда, который лично повел французов в бой.

В действительности, однако, эти условия были вовсе не равны, так как оказалось, что Ланжерон вел не бой, а скорее боевое отступление. Будучи одержим идеей, что его левому флангу и Яуэру грозит опасность, Ланжерон направил большую часть своих усилий на защиту своей линии отступления. Опасаясь, что дивизия Мэзона стремится обойти его с левого фланга, Ланжерон отправил 10-й корпус П.М. Капцевича обратно к Петервитцу для обороны линии отступления на Яуэр. После этого у него осталось всего два небольших корпуса: 9-й 3. Д. Олсуфьева и 6-й князя А.Г. Щербатова, и отряд Рудзевича для сдерживания Макдональда. В своих мемуарах, однако, Щербатов писал, что его корпус находился в резерве до вечера и не принимал никакого участия в сражении до четырех часов пополудни. Кроме того, почти все тяжелые батареи Ланжерона были отправлены в тыл для того, чтобы не мешать отступлению по узким и утопавшим в грязи дорогам. Конечно, когда все эти подразделения собрались воедино, французы оказались на поле боя в подавляющем большинстве как с точки зрения численности, так и огневой мощи. К вечеру они выбили Ланжерона с высот, располагавшихся между Геннерсдофом и Шлаупом и являвшихся командой точкой для всей южной части поля боя. Русские войска сражались упорно, но у них не было шансов удержаться против превосходящих сил противника.

В этот момент Мюффлинг вернулся из ставки Блюхера, где сообщение о том, что Ланжерон выбит со своей прочной позиции, было встречено с презрением. В своих мемуарах Мюффлинг вспоминал о том, как он обнаружил Ланжерона на холме за Шлаупом в компании Рудзевича, Олсуфьева и Щербатова. Мюффлинг поведал им о победе, одержанной севернее Вютендер-Нейссе, пропел дифирамбы Сакену и призвал их контратаковать и без промедления вновь взять Хеннерсдорфские высоты. Один из русских генералов воодушевился, но Ланжерон ответил: «Полковник, вы уверены, что главнокомандующий разворачивает мой корпус не для того, чтобы прикрыть свое отступление?» Мюффлинг добавлял: «Это было навязчивая и глубоко укоренившаяся в сознании графа Ланжерона идея, которая привела его к принятию неверных решений». Однако если у Ланжерона и были какие-то сомнения в правдивости донесения Мюффлинга, их развеяло то, что предстало перед его взором. Поручик Радожицкий, чья батарея была развернута на холме, вспоминал, что сквозь стену дождя внезапно показались прусские войска, на полной скорости преследующие бегущие французские батальоны на противоположном берегу Вютендер-Нейссе. Он слышал, как стоявший неподалеку А.Ф. Ланжерон воскликнул: «Ma foi, они бегут!»

Всего этого было достаточно для того, чтобы убедить Ланжерона отдать приказ о немедленной контратаке с целью повторного занятия позиций у Хеннерсдорфа. Рудзевич атаковал по левому флангу, Олсуфьев по центру, а корпус Щербатова впервые ввязался в бой на правом фланге. Согласно русским источникам, сила натиска и неожиданность атаки позволили выбить французов с высот без серьезного боя. Так, Псковский полк и часть корпуса Щербатова прождали в резерве целый день, пока после 4 часов пополудни им не был дан приказ о контрнаступлении. Полк наступал стремительно и как по учебнику: он атаковал батальонными колоннами, во главе которых были стрелки, а артиллерия продвигалась вперед в промежутках между колоннами. Как свидетельствует история полка, его пехота оттеснила заградительный отряд французских стрелков и начала расстреливать находившиеся за ним батальоны. В этот момент французская пехота, завидев русские колонны, собиравшиеся штурмовать ее позиции, поспешно бежала. История полка, написанная в патриотическом ключе, забывает упомянуть о том, что атаке Щербатова на Шлауп сильно помогли прусские войска, переправившиеся через Вютендер-Нейссе в тыл французам. Но в официальной русской истории кампании этот факт отмечается и отдается должное храбрости прусских войск.

Для французов сражение на реке Кацбах было поражением, но не катастрофой. Что действительно превратило поражение в катастрофу, так это преследование побежденных, которое последовало за сражением. Это было, несомненно, лучшим преследованием поверженного врага, организованным в 1813 г. 26 августа Ланжерон, мягко говоря, проявил себя не лучшим образом. Его непонимание намерений Блюхера и неподчинение его приказам могло иметь катастрофические последствия. Героями дня стала пехота Йорка и Сакена и кавалерия Васильчикова. Во время преследования, однако, именно корпус Ланжерона добился наиболее впечатляющего результата. Этот факт не упоминается в описаниях, оставленных Блюхером и Гнейзенау. Конечно, Блюхеру требовалось время, чтобы забыть о нарушении субординации со стороны Ланжерона. Более того, командующий прусскими войсками имел все основания попытаться укрепить самоуважение и моральный дух ландвера, приукрасив его достижения. Однако в секретном рапорте прусское военное руководство Силезской армии не нуждалось в пропаганде. Ликуя по поводу освобождения родной провинции и уничтожения армии Макдональда, оно в своем отчете о преследовании разгромленной армии ставило катастрофу, постигшую французов, исключительно в заслугу Ланжерону.

Это тоже было преувеличением, поскольку Йорк и Сакен тоже внесли свой вклад в разгром французов. В день сражения, вечером Блюхер приказал им обоим незамедлительно переправиться через Кацбах и ускорить бегство противника. Это было невозможно. Войска коалиции чрезмерно устали, Кацбах разлился в полную силу, а ночь был черна как смоль. На следующий день Йорк смог только добраться до моста и переправиться у Вайнберга, но тут же столкнулся с хорошо организованным французским арьергардом. В этом не было ничего удивительного, так как три четверти корпуса Суама в предыдущий день практически не участвовали в боях.

Тем временем попыткам Сакена воспользоваться переправами между Шмогвицем и Лигницем помешали затопленные берега, а также глубина и скорость течения реки Кацбах, которую непрерывный проливной дождь превратил в стремительный поток. Русские потеряли целый день на то, чтобы пройти весь путь до Лигница и там переправиться через Кацбах. Все это означало, что у французов было время для организации относительно упорядоченного, хотя и опасно скорого отступления. Было потеряно много солдат и скарба, но ни один крупный отряд не был отрезан или разбит. Тем не менее потери были велики. 29 августа, когда до конца отступления было еще далеко, на перекличке III корпуса выяснилось, что 930 человек погибли, 2722 ранены и 4009 пропали без вести. 3 сентября Сакен докладывал П.М. Волконскому, что с 25 августа его армейский корпус взял в плен 2 генералов, 63 офицера, 4916 солдат и захватили 50 пушек. К тому времени французы успели покинуть Силезию и отойти в Саксонию.

Войска Ланжерона начали преследование французов еще до рассвета 27 августа. Их командир, несомненно, ощущал потребность исправить свои ошибки, допущенные за день до этого. Снова Рудзевич командовал авангардом, хотя теперь он был усилен полками кавалерийского корпуса барона Корфа и всеми частями 10-го корпуса генерал-лейтенанта П.М. Капцевича. Почти никто из бойцов Корфа и Капцевича не участвовал в сражении 26 августа, и поэтому они находились в приподнятом настроении. Напротив, французские войска были истощены непрестанными двухнедельными маршами, проливным дождем, скудной пищей и сражением, которое длилось целый день, и в котором замаячившая было победа внезапно обернулась поражением и изматывающим ночным маршем. Начальник штаба кавалерийского корпуса Ф.К. Корф писал в своих мемуарах: «Невозможно поверить, насколько сильно проигранное сражение и несколько сильно непогожих дней понизили моральный дух французских войск». Это чересчур резко. Даже пехота Веллингтона могла бы развалиться на части, если бы лишилась продовольственного снабжения и поддержки кавалерии и была бы вынуждена вести арьергардные бои при помощи ружей, вышедших из строя из-за дождя, обороняясь против хорошо обученной неприятельской кавалерии, которая действовала при поддержке конной артиллерии и многотысячной массы свежей пехоты. Правдой, однако, было то, что исключительно трудные дни, предшествовавшие описываемым событиям, закалили силы крепких русских солдат и ослабили молодых новобранцев наполеоновской армии. Справедливо и то, что, хотя французы отличались несравненным натиском, когда ситуация складывалась в их пользу, в неблагоприятных условиях французским войскам очень часто не хватало спокойствия, приобретенного русской пехотой в результате тренировок, и ее основательности.

27 августа, когда русские нагнали французский арьергард, многие части последнего потерпели неудачу: близ Пильграмсдорфа Харьковский и Киевский драгунские полки под командованием генерала Эммануэля взяли в плен 1200 человек. На другой арьергард, под началом полковника Морана, обрушился Тверской драгунский, а также Северский и Черниговский конно-егерские полки под командованием А.Д. Панчулидзева, бывалого кавалерийского генерала грузинского происхождения. Моран дрался храбро, но из-за невозможности использовать ружья его пехотные каре просели под натиском русской кавалерии, которая атаковала одновременно с трех сторон. Поскольку пехотные арьергарды были разбиты, а французской кавалерии нигде не было видно, события грозили принять необратимый характер. Вокруг отступавших французов сновали казаки. А.Ф. Ланжерон докладывал, что уровень потерь и неразбериха в рядах противника напомнили ему о гибельном для французов бегстве от Москвы до Вислы.

Макдональд и его корпусные командиры решили, что попытки сплотить собственные войска или противостоять русским будут иметь фатальные последствия. Единственным шансом для французов было обогнать русских, а затем найти безопасное место для перегруппировки и восстановления пошатнувшегося морального духа своих войск. Возможно, это был реалистичный замысел, но его воплощение неизбежно вело к тому, что большое число отбившихся солдат дезертируют или окажутся в руках русской кавалерии и казаков. Это также означало, что шедшие особняком дивизии Ледрю и Пюто оказывались предоставленными самим себе. Ледрю удалось ускользнуть, но Пюто попытался соединиться с отступавшим корпусом Макдональда. На протяжении всего отступления Пюто на северо-запад от Хиршберга за ним подобно тени следовала кавалерия генерал-майора Юзефовича. Русские перехватили рапорт Пюто Макдональду, в котором тот намечал свои планы и направление движения. 29 августа они окружили и заперли его дивизию в ловушке близ Лёвенберга: ее тыл упирался в реку Бобр, которая из-за сильных дождей стала непригодна для переправы. Генерал Рудзевич не начинал атаку до прибытия 6-го корпуса князя Щербатова. Против столь подавляющего большинства сопротивление было бесполезно, и Пюто сдался в плен вместе с более чем 4 тыс. солдатами и 16 пушками. Всего двумя неделями ранее его дивизия начала осеннюю кампанию, имея в своих рядах свыше 8 тыс. человек. Очень немногим из них удалось бежать и снова поступить на службу к Наполеону.

Организованное союзниками преследование завершилось не ранее первой недели сентября. К тому времени армия Макдональда была вытеснена в Саксонию и потеряла, даже согласно французским источникам, 35 тыс. человек. Силезская армия также понесла крупные потери, но очень многие из тех, кого недоставало в ее рядах, были истощенными прусскими ополченцами, которые в свое время должны были вернуться в строй. Чего нельзя было сказать о раненых и пропавших без вести французах, которых обогнали наступавшие силы коалиции. Наполеон не мог позволить себе таких потерь. Равным образом не мог он позволить Блюхеру закрепиться в опасной близости от Дрездена, переправ через Эльбу и остальных армий коалиции. Катастрофа, постигшая армию Макдональда, делала очень маловероятным, что французскому императору удастся исполнить свой план и взять с собой на север гвардию и резервы для борьбы против Бернадота.

Победа сильно укрепила моральный дух и уверенность армии Блюхера и разрешила многие противоречия внутри ее командного состава. Ланжерон был прощен за свое неповиновение. После рапорта Блюхера Александру о сражении на реке Кацбах Сакен был повышен в звании до полного генерала и получил орден Св. Георгия 2-й степени. На следующий день после сражения Блюхер рассказывал всем — в пределах слышимости — прусским подданным о том, что в значительной степени победа была обеспечена в результате умелого руководства Сакеном имевшейся в его распоряжении кавалерией и артиллерией. В следующий раз, когда Сакен проезжал мимо корпуса Йорка, прусские войска встретили его приветственными криками. Все это было бальзамом на душу человека, который на протяжении многих лет видел себя жертвой несправедливости и невезения. Сражение на реке Кацбах стало поворотным моментом в судьбе Сакена. Он умрет много лет спустя после войны, будучи князем, фельдмаршалом и одним из наиболее уважаемых людей в России.

Сколь ни велики были победы Блюхера, в конечном счете исход кампании зависел от действий главной армии коалиции — Богемской армии Шварценберга. Она включала в себя больше войск, чем армии Бернадота и Блюхера вместе взятые. Только Богемская армия могла надеяться на то, что ей удастся противостоять самому Наполеону и нанести ему поражение. Более того, только в Богемскую армию входил крупный контингент австрийских войск. Австрия оставалась потенциально слабым звеном в коалиции. Если бы основные силы были уничтожены или серьезно ослаблены, а Богемия подверглась неприятельскому вторжению, возрастала вероятность того, что Австрия возобновит переговоры с Наполеоном или даже выйдет из войны.

В июне и июле Шварценберг и Радецкий высказывали предположения, что, если австрийцы вступят в войну, Наполеон нанесет первый удар по ним в Богемии. Союзники были склонны разделять эту точку зрения и всеми возможными способами стремились развеять опасения Австрии. Таким образом, уже на ранней стадии совместных военных совещаний было запланировано отправить в Богемию для усиления австрийцев Витгенштейна с 25-тысячным отрядом. По мере того как полки коалиции пополнялись неожиданно большим числом резервистов и возвращавшихся из госпиталей, планы становились более амбициозными. Когда 22 июля граф Латур, представитель Шварценберга прибыл в ставку коалиции для того, чтобы ускорить совместное планирование боевых действий, он был удивлен, обнаружив, что союзники значительно увеличили размер войска, которое они намеревались отправить в Богемию на подмогу австрийцам. В дополнение к целому армейскому корпусу Витгенштейна они наметили к отправке Прусский армейский корпус генерал-лейтенанта фон Клейста и Резервный армейский корпус великого князя Константина, который включал в себя русскую и прусскую гвардию, русский гренадерский корпус и три русских кирасирских дивизии. Всего 115 тыс. русских и пруссаков должны были отправиться из Силезии в Богемию к моменту возобновления военных действий.

Австрийцы по этому поводу испытывали несколько смешанные чувства. С одной стороны, столь крупное подкрепление, в состав которого входили лучшие войска армий коалиции, являлись существенным вкладом в дело обороны Богемии. С другой стороны, продовольственное обеспечение всей этой массы войск требовало огромных непредвиденных усилий. Хуже всего было то, что Фридрих Вильгельм, не говоря уже об Александре, ни за что не отказался бы от командования своими элитными полками, а также, что стало очевидно к тому времени, от руководства основными силами союзной армии и основными военными операциями союзников. Вместе с русскими и прусскими войсками явились два монарха, которые явно не были желанными гостями в ставке Шварценберга.

Ни при каких обстоятельствах Шварценберг не мог оказаться в роли военачальника, способного завладеть инициативой и навязать свою волю Наполеону. Но в августе 1813 г. единственно возможным для него изначальным вариантом было дожидаться подхода русско-прусских подкреплений и принять меры предосторожности против любых попыток Наполеона атаковать их на марше или вторгнуться в Богемию. Радецкий, напротив, скорее надеялся, что Наполеон начнет вторжение. В этом случае у союзников появилась бы возможность перехватить неприятельские войска на выходе с перевалов, ведущих с Рудных гор, вместо того, чтобы самим оказаться в аналогичном положении. Австрийский генерал-квартирмейстер также имел справедливые опасения на предмет того, насколько быстро и эффективно командующие различными колоннами союзников смогут координировать свои действия в том случае, если бы они были брошены в наступление через горы и в Саксонию. Даже оставляя в стороне проблемы рельефа местности и взаимодействия между союзниками, нельзя не отметить, что сама австрийская армия имела сверхцентрализованную и громоздкую командную структуру. В 1809 г. австрийцы приняли на вооружение французскую систему отдельных общевойсковых корпусов. Урок, вынесенный ими из войны, состоял в невозможности полагаться на свой высший генералитет и штабы, для того чтобы заставить эту систему работать. Поэтому в 1813 г. австрийская армия стала единственной из четырех армий, которая частично вернулась к системе, в которой централизованное верховное армейское командование имело дело напрямую с дивизиями и специальными начальниками колонн. У Радецкого были основания опасаться, что это нововведение окажется вредоносным.

Если бы он имел представление о внутреннем устройстве российских вооруженных сил, его пессимизм только бы усилился. В 1812 г. русские отправились на войну, имея компактную и рациональную структуру командования корпусами, дивизиями и бригадами. К осени 1813 г., однако, многие военачальники были повышены до звания генерал-майора и генерал-лейтенанта. Например, генерал-лейтенантов стало гораздо больше, чем имелось корпусов, а российские генерал-лейтенанты считали ниже своего достоинства командовать одной дивизией. В результате было сформировано множество корпусов, которые в действительности были немногим крупнее старых дивизий. Эти «корпуса» подчинялись семи более крупным боевым единицам, на которые была разделена полевая армия в ходе осенней кампании. Хотя эти семь единиц также носили название корпусов, во избежание путаницы я буду называть их армейскими корпусами. Два таких армейских корпуса (великого князя Константина и Витгенштейна) находились в составе Богемской армии; два в Силезской армии (Ланжерона и Сакена); еще два — в Польской армии (Дохтурова и П.А. Толстого); и один — в Северной армии (Винцингероде). Создание мини-корпусов было в значительной степени простой уступкой тщеславию генералов, но это делало структуру российского командования неустойчивой и затрудняло взаимодействие с пруссаками. В русском корпусе под командованием генерал-лейтенанта военнослужащих могло быть не больше, чем в прусской бригаде, которой порой командовал всего лишь полковник. Поскольку русские и прусские офицеры придавали большое значение вопросам старшинства и статуса, «недоразумения» были неизбежны.

Еще одной причиной неэффективности действий была позиция М.Б. Барклая де Толли. Блестяще проявив себя во время перемирия в качестве главнокомандующего, Барклай теперь оказался отстранен от верховного командования и попал в подчинение к Шварценбергу. Очевидно, Александру потребовалось несколько дней, чтобы собраться с духом и сообщить об этом Барклаю. Чтобы смягчить удар по его самолюбию, а возможно, и действительно с целью сохранить за ним исполняемые ранее обязанности, за Барклаем был сохранен пост главнокомандующего вооруженными силами России. В принципе русские корпуса в составе Силезской и Северной армий в военно-полевом отношении подчинялись Бернадоту и Блюхеру, но в вопросах управления и кадровой политики — Барклаю. Учитывая, что эти силы были разбросаны на большой территории, такая система была неработоспособной, что вызывало разочарование у всех, кто был в нее вовлечен.

Власть Барклая над русскими и прусскими подразделениями в Богемской армии была более реальной, но не более целесообразной.

Она стала бы более эффективной, если бы приказы шли напрямую от Шварценберга к командующим армейскими корпусами (великому князю Константину, Витгенштейну и Клейсту), вместо того чтобы поступать к ним с задержкой и в искаженном виде через Барклая. В течение первой половины осенней кампании даже положение Витгенштейна было проблематичным. В принципе он командовал 2-м корпусом Евгения Вюртембергского и 1-м корпусом князя Андрея Ивановича Горчакова, брата военного министра. На практике, однако, корпус Евгения был выделен из основных сил в августе 1813 г., и в действительности войсками Горчакова командовал Витгенштейн. В результате присутствие Горчакова также временами становилось излишним: в августе Витгенштейн и Горчаков часто просто-напросто мешали друг другу, стараясь выполнить одну и ту же работу.

К тому времени как ведущие генералы коалиции встретились 17 августа на военном совете в Мельнике, признаков наступления французов в Богемию не наблюдалось: почти все генералы теперь полагали, что Наполеон, возможно, атакует Бернадота и попытается взять Берлин. Радецкий и Дибич, два лучших штабных офицера, присутствовавших на совете, придерживались единого мнения. В этом случае основные силы армии не могли отсиживаться за горами и оставлять Бернадота на произвол судьбы. Если Наполеон двигался в северном направлении, союзники имели возможность безопасно перебраться через горы широким фронтом, причем главная линия их наступления должна была быть направлена через Лейпциг в тыл врага. Поэтому совет принял решение о вторжении в Саксонию сразу после прибытия русского и прусского подкреплений. Витгенштейн должен был наступать по правому флангу по дороге на Теплиц от Петерсвальда через Пирну на Дрезден. В центре пруссаки под командованием Клейста должны были пройти от Брюкса через Зайду на Фрайбург. За ними должны были следовать резервы Константина. Тем временем основные силы австрийцев должны были наступать по дороге, ведущей от Коммотау через Мариенбург на Хемниц и в конечном итоге на Лейпциг. Более мелкие отряды австрийцев должны были воспользоваться дорогами, которые шли по обеим сторонам от главной дороги, причем на краю левого фланга австрийцев находилась колонна Кленау.

Колонны союзников пересекли границу Саксонии и вошли в ее пределы 22 августа, ранним утром субботнего дня. Однако еще до их вступления в Саксонию поступавшие в ставку коалиции данные разведки подтверждали, что Наполеон в конце концов не направился на север против Бернадота, а напротив, находится в Восточной Саксонии под носом у Блюхера. Если это было правдой, то означало, что наступление на Лейпциг было бесполезно и вело в никуда. Наполеон тем временем мог разгромить Блюхера. Он мог также отойти на запад и разбить Витгенштейна или воспользоваться тем, что переправа через Эльбу у Кёнигштайна находилась в его руках, и нанести удар в юго-западном направлении — в тыл коалиции в Богемии. Эта тревога была обоснованной. Как только бы союзники углубились в массив Рудных гор, им потребовалось бы по меньшей мере четыре дня для концентрации всех сил на фланге Витгенштейна в случае нападения на него Наполеона. Хотя командующие войсками коалиции и не могли знать об этом, но Наполеон действительно писал своему командующему в Дрездене, маршалу Сен-Сиру, что он ничего не имеет против того, чтобы союзники вошли на территорию Западной Саксонии или отрезали его коммуникации с Францией. Что его действительно заботило, так это не дать им завладеть переправами через Эльбу и прежде всего крупной базой снабжения в Дрездене, которую Наполеон подготовил для осенней кампании. Более того, французский император на самом деле раздумывал о том, чтобы нанести удар в тыл коалиции через Кёнигштайн.

Если бы система управления союзными войсками была достаточно гибкой, они могли бы скорректировать свои планы еще до начала наступления и сместить его острие к востоку в направлении Дрездена. Однако в последний момент изменить траекторию движения столь многочисленной армии с весьма причудливой командной структурой было чрезвычайно трудно. Шварценберг писал своей жене вечером 20 августа: «…мы хотим пересечь границу 22 августа и затем быстро свернуть в сторону Эльбы». Этот план не представлял проблем для русских, поскольку он не менял согласованной ранее линии движения Витгенштейна и великого князя Константина. Даже пруссакам Клейста не пришлось бы маршировать слишком далеко, чтобы добраться до нового места концентрации сил в районе Диппольдисвальде и Дрездена. Для австрийцев, однако, все было совсем не так. Им предстояло пройти больше всех, и им пришлось бы идти ужасными горными тропами, которые петляли по крутым долинам горных потоков, следовавших один за другим. Уже 23 августа генерал Вильсон случайно столкнулся с австрийцами Кленау, «промокшими до нитки; большая их часть была без обуви, а многие без шинелей». Он записал, что моральный дух бойцов Кленау, значительная часть которых состояла из новобранцев, казалось, был высок, но спорным представлялось, что он останется таковым в дальнейшем, учитывая, что дождь лил не переставая, их желудки уже были пусты, повозки австрийского интендантского управления тащились в самом хвосте, а тропы утопали в грязи. Войскам Кленау потребовалось шестнадцать часов, чтобы преодолеть последние 32 километра по пересеченной местности на пути к Фрайбургу. Чтобы добраться до Дрездена, им предстояло пробираться по еще худшим тропам через Тарандтский лес.

Первоначально смещение союзников в восточном направлении было в гораздо большей степени обусловлено стремлением защитить Витгенштейна и Богемию, чем захватить базу Наполеона в Дрездене. К 23 августа, однако, разведка донесла, что Наполеон на самом деле находился в Силезии, еще дальше к востоку, чем предполагали союзники. Вечером 23 августа Шварценберг писал жене, что к следующему дню ставка коалиции будет размещена в Диппольдисвальде и что армия атакует Дрезден во второй половине 25 августа, если к тому времени там удастся сосредоточить достаточные силы. Затем он, правда, значительно способствовал тому, чтобы этого не произошло, дав большей части австрийской армии день для отдыха 24 августа.

Истинная причина этого шага заключалась в том, что дело оказывалось не столь срочным, как того опасались, поскольку Витгенштейну и Богемии не угрожала непосредственная опасность. Несомненно также и то, что добросердечный главнокомандующий внял стенаниям своих австрийских генералов по поводу жалкого состояния их войск. Не решив для себя, есть ли возможность взять Дрезден 25 августа, Шварценберг колебался.. Если бы он был Блюхером, Дрезден был бы атакован 25 августа, даже если бы половина австрийских войск выбыла из строя от истощения во время марша. С этого момента австрийцы стали пользоваться репутацией самых медлительных войск на марше среди всех армий коалиции. Георг Каткарт, британский офицер и сын английского посла в России учтиво писал о «сравнительном запаздывании их передвижений». Ланжерон высказывался более прямолинейно: «Австрийцы всегда опаздывают, и именно их неискоренимая медлительность постоянно ведет их к поражению».

В австрийской официальной истории утверждается, что когда 25 августа настал момент запланированной атаки, не успели подойти не только их собственные войска, но и пруссаки Клейста. Было решено отложить атаку до следующего дня. Но 26 августа между лидерами коалиционных сил завязался ожесточенный спор по поводу практической выполнимости штурма Дрездена. Фридрих Вильгельм III был горячим сторонником атаки: сторонником ее, хотя и менее ярым, был Шварценберг — но только в случае прибытия достаточного количества войск и не ранее этого момента. Александр, как всегда, сомневался и ко второй половине дня 26 августа выступил против этой идеи. Он полагался на совет Моро и Толя, считавших, что любая атака обречена на провал.

Такое же мнение еще 25 августа высказал командовавший дрезденским гарнизоном Сен-Сир. В девять утра 25 августа он рапортовал Наполеону, что колонны союзников приближаются к городу и, похоже, замышляют штурм: «Это атака представляется мне несколько запоздалой, учитывая приближение Вашего Величества». Он добавлял, что, поскольку Мюрат уже показался у города, и бивуачные костры наполеоновского корпуса должны быть видны союзникам, они не могут питать каких бы то ни было иллюзий относительно скорого прибытия французского императора. Вопрос, возможен ли был штурм Дрездена 26 августа, вызывает сомнения до сих пор. Оборонительные укрепления города были восстановлены и усилены Наполеоном за время перемирия: как он сам убедился за год до этого в Смоленске, даже стены старой конструкции и временные фортификации могут сильно замедлить продвижение атакующих сил. Более того, к 26 августа подкрепления Наполеона уже входили в город.

Учитывая, с какой скоростью двигались войска самого Шварценберга, вероятно, не удивительно, что он был сбит с толку тем, что Наполеон сумел пройти вместе со своими тремя корпусами 120 километров от Лёвенберга в Силезии до окрестностей Дрездена всего за три дня. Хотя это расстроило планы коалиции по взятию Дрездена, в какой-то мере цель, намеченная Трахенбергским планом, была достигнута. Наступая в тыл Наполеону и угрожая его ключевой базе в Дрездене, Богемская армия не позволила ему вести преследование Блюхера и нанести ему поражение. С ретроспективной точки зрения, союзникам также следовало быть благодарными за то, что Наполеон удовлетворился лишь тем, что пришел спасти Дрезден вместо того, чтобы реализовывать свой первоначальный гораздо более дерзкий план по уничтожению армии Шварценберга.

Когда 22 августа Наполеон впервые услышал, что коалиционная армия концентрирует свои силы в направлении Дрездена, и что ее вероятной целью являлся штурм города, он начал планировать разрушительный ответный шаг. Поскольку Сен-Сир мог продержаться несколько дней, Наполеон намеревался со своей гвардией и корпусами Мармона, Виктора и Вандама переправиться через Эльбу у Кёнигштайна, выйти союзникам в тыл и либо разбить саму неприятельскую армию прежде, чем она успеет сосредоточить против него свои силы, либо по крайней мере уничтожить ее тыловые базы. Если бы Наполеон реализовал свой план, очень возможно, что он смог бы завершить кампанию в течение двух недель, одержав победу под стать Аустерлицу и Йене. Он оказался бы на линии отступления коалиции и был бы в состоянии запереть армию Шварценберга в Рудных горах. Более того, скорость и дерзость, с которыми он продвигался вперед, парализовали бы и полностью дезориентировали лидеров коалиции, которые перемещались медленно и отдельно друг от друга. Однако когда 25 августа Наполеон прибыл в Стольпен, он изменил свое решение, поскольку оба его доверенных адъютанта, генерал Гурго и маршал Мюрат, докладывали из Дрездена, что город не выдержит натиска коалиции, если не получит немедленное подкрепление со стороны императора и корпусов, которые он привел с собой из Силезии. Поэтому Наполеон развернул свои войска к саксонской столице, тогда как через Эльбу у Кёнигштайна переправился один генерал Вандам.

Даже без мастерски задуманного удара Наполеона положение дел союзников к 27 августа выглядело удручающе. Вечером 26 августа они наконец-то предприняли попытку штурма Дрездена, и она окончилась неудачей. К тому времени гарнизон Сен-Сира был усилен войсками Наполеона. Разрушить городские укрепления оказалось чрезвычайно сложно, как и опасались Александр, Моро и Толь. Лидеры коалиции тем не менее решили попытать счастья на следующий день, исходя из того, что 26 августа в бою участвовало менее половины их армии. Это решение шло в разрез с Трахенбергским планом в том виде, в каком он был изменен Шварценбергом и Радецким. Гораздо более важно то, что это было просто глупо. С тремя корпусами, пришедшими из Силезии и засевшими в городе, штурм Дрездена не имел шансов на успех. Однако до тех пор пока союзники не овладели городом, они не могли долго стоять перед ним, поскольку не имели возможности прокормиться с земли в Рудных горах, а их продовольственные обозы переживали не лучшие времена, продвигаясь по горным тропам. Немаловажно было также, что позиция, занимаемая союзниками вне города, делала их очень уязвимыми для контратаки Наполеона.

Но главной проблемой была чрезвычайная протяженность сил коалиции: находясь за пределами Дрездена, армия союзников была растянута почти на десять километров. Находясь в безопасности за городскими укреплениями, войска Наполеона были выстроены в линию вдвое короче. Городские стены и укрепления позволяли защитникам сдерживать атаки превосходящих сил противника. В то же время Наполеон не мог сосредоточить войска для контратаки и воспользоваться слабостью положения неприятеля. На правом фланге Витгенштейн пытался удержать слабую позицию, протяженностью четыре километра, силами всего 15 тыс. человек. Его корпус также находился под обстрелом французских батарей, развернутых на противоположной стороне Эльбы. 27 августа войска Витгенштейна под сильным давлением противника были оттеснены в сторону коалиционного центра и утратили контроль над Теплицкой дорогой, которая была их главным шансом на безопасный отход в Богемию. Когда Барклай получил приказ контратаковать, чтобы отбить потерянные позиции, он отказался, заявив, что из-за грязи и проливного дождя он никогда не сможет вернуть свою артиллерию на занимаемые ею высоты, если отправит ее для поддержки контратаки своей пехоты. Георг Каткарт в тот день присутствовал в ставке коалиции. По его мнению, опасения Барклая были целиком и полностью обоснованными. Даже в австрийской официальной истории, часто критически оценивавшей действия Барклая, утверждается, что на этот раз он, вероятно, поступил благоразумно.

Однако в тот момент в ставке коалиции царила слишком большая неразбериха, вызванная событиями на Ракницких высотах, чтобы поднимать вопрос о Барклае. Каткарт вспоминал, что вскоре после двух часов пополудни «ядро ударило Моро (чья лошадь тогда стояла, должно быть, всего на полкорпуса впереди императора) в правую ногу и, пробив насквозь лошадь, раздробило ему левое колено*. Моро умер неделю спустя. Если бы ядро сразило императора, последствия были бы самыми серьезными. Великий князь Константин никогда не смог бы стать заменой своему брату в качестве главного вдохновителя коалиции. Он был абсолютно лишен обаяния Александра и его дипломатических талантов и не разделял ни приверженности своего брата делу разгрома Наполеона, ни его способности подпитывать верноподданнические чувства среди высшего генералитета, представители которого порой сомневались в том, что война в Германии действительно служит интересам России. Принимая во внимание резкие перепады настроения Константина и его собственные частые спорадические и энергичные выступления против продолжения войны, Европа могла бы стать свидетельницей внезапных и существенных изменений в политическом курсе России — подобно тем, что имели место при отце и деде Александра I.

Тем временем беда обрушилась на левое крыло союзников, состоявшее исключительно из австрийских войск. Проблема здесь состояла в том, что левый фланг коалиции был отрезан от остальных частей армии крутым оврагом близ Плауэна. В случае острой необходимости находившиеся за оврагом войска не могли быть усилены подкреплением, высланным из центра сил коалиции. Предполагалось, что генерал Меско, командовавший австрийским корпусом на краю левого фланга, будет поддержан за счет 21-тысячного отряда Кленау, но последний так сильно задержался при проходе через Тарандтский лес, что так и не добрался до поля боя. В какой-то мере Шварценберг оказался заложником многочисленности своей армии, которая была столь велика, что имевшиеся на тот момент технологии не позволяли осуществлять над ней контроль. К тому времени, когда известия, отправленные с флангов армии, дошли до главнокомандующего, предпринимать ответные действия было уже поздно.

Кроме того, Шварценберг справлялся со сложной задачей не самым лучшим образом. Не имело смысла собирать так много кавалерии союзников в центре, где большую ее часть было невозможно использовать, и оставлять пехоту Меско под столь слабым прикрытием. К тому же есть подозрения, что при всех трудностях, связанных с проходом через Тарандтский лес, Блюхер, предвидя приближение неминуемого сражения, предпринял бы больше усилий для того, чтобы подстегнуть своих подчиненных и преодолеть возникшие препятствия. Он точно не последовал бы примеру Шварценберга и изначально не стал бы давать войскам Кленау день для отдыха 26 августа во время прохода через лес. На следующий день, когда войска Кленау только начали выходить из леса и находились на расстоянии нескольких часов пути от поля боя, отряд Меско был уничтожен. 27 августа французы захватили 15 тыс. австрийских военнопленных. Солдатам Меско не повезло не только потому, что они оказались лицом к лицу с превосходящим противником, но и потому, что под дождем они не смогли воспользоваться своими ружьями. При всем при этом, гораздо большему числу австрийцев удалось бы бежать при условии более умелого руководства со стороны их генералов и штабных офицеров.

Днем 27 августа, еще до получения известий о разгроме отряда Меско, Шварценберг был полон решимости отступать обратно в Богемию. Атаки союзников по правому флангу и по центру не принесли успеха, и стало ясно, что захватить Дрезден не удастся. В этом случае было бессмысленно обрекать войска на голод, холод и болезни, оставаясь в бивуаках за пределами городской черты, в то время как солдаты Наполеона располагались в уютных квартирах внутри Дрездена. Погода стояла ужасная. Сэр Роберт Вильсон отметил в своем дневнике: «Сильный дождь и свирепый ветер. Самый худший декабрьский день в Англии ни разу не был более промозглым и дождливым». Помимо этого, однако, поступали тревожные новости о том, что Вандам переправился через Эльбу у Кёнигштайна и стал угрожать правому флангу союзников и коммуникациям Шварценберга с Богемией.

Когда в свое время Витгенштейн двигался по Теплицкой дороге к Дрездену, он отрядил Евгения Вюртембергского для наблюдения за переправой у Кёнигштайна. В распоряжение Вюртембергского поступила большая часть его собственного 2-го корпуса и 14-я дивизия генерал-майора Гельфрейха из 1-го корпуса. Всего сюда входило 13 тыс. человек и 26 орудий. У Вюртембергского было всего четыре эскадрона регулярной кавалерии и один небольшой казачий полк, но под его командованием находилась почти половина пехоты Витгенштейна. Тем не менее этого было явно недостаточно для выполнения стоявшей перед ним задачи. Войска Вандама включали не только его собственный 1-й корпус, состоявший из трех сильных дивизий, но также три крупных пехотных бригады и кавалерийскую дивизию из других корпусов. Около шести утра 26 августа от выставленных пикетов к Вюртембергскому поступили сведения, что французы начали переправу через Эльбу у Кёнигштайна и что взятые в плен французы утверждали, что под командованием Вандама находится около 50 тыс. человек.

Вюртембергский в срочном порядке обратился за помощью к Барклаю и Витгенштейну, но чтобы ее оказать, требовалось время. К моменту подхода французов единственным подкреплением, которое получил Вюртембергский, был переданный ему во временное пользование кирасирский полк великого князя Константина, чей армейский корпус утром 26 августа маршировал по Теплицкой дороге, чтобы принять участие в штурме Дрездена. Вместе с Лейб-кирасирским Ее Величества полком явился командир его бригады 23-летний принц Леопольд Саксен-Кобургский. Одна из сестер Леопольда была замужем за великим князем Константином, другая — супругой герцога Александра Вюртембергского, дяди Евгения, который тогда командовал русским корпусом, осаждавшим Данциг. Как и Евгений, Леопольд получил звание генерал-майора русской армии, будучи еще ребенком. Хотя в 1807 г. Леопольд служил в Пруссии, впоследствии он уволился с военной службы и вновь оказался в рядах армии лишь в период перемирия 1813 г. В последующие недели молодой принц проявил себя как способный и отважный кавалерийский командир и тем самым сделал свои первые шаги на пути к славе. Через много лет после окончания войны он стал известен на всю Европу в качестве первого бельгийского короля и по случайному стечению обстоятельств — дядей королевы Виктории.

Утром 26 августа, оказавшись в очень опасном положении, принц Евгений Вюртембергский сохранял спокойствие и продемонстрировал великолепную выучку и рассудительность. Учитывая численное превосходство Вандама, все, что мог сделать Евгений, так это замедлить его наступление и выиграть время до подхода подкреплений. Он решил, что может сделать это лишь в том случае, если на протяжении максимально длительного времени не даст французам возможности выйти из леса, окружавшего Кенигштайн, и построить войска в боевом порядке. Несколько обстоятельств работали на Евгения. Вандам двигался медленно и сумел ввести в дело свою артиллерию лишь в разгар сражения. Поэтому русская артиллерия смогла сломить первоначальные попытки французов выстроиться в атакующие колонны у кромки леса. Кроме того, даже когда французы все-таки пробились из леса, Евгений Вюртембергский занял сильную позицию, защищенную спереди оврагом, с центром в деревнях Кричвиц и Штруппен. Русские дрались умело и храбро, эффективно действуя во время перестрелок. Они потеряли 1500 человек, но нанесли противнику больший урон. Им пришлось ввести в бой все резервы, включая кирасиров Леопольда Саксен-Кобургского, несмотря на то что местность совсем не располагала к использованию тяжелой кавалерии. Евгений хорошо сражался, но было понятно, что на следующий день ему не удержать своих позиций против численно превосходивших сил противника, чьи военачальники смогли бы накрыть русских артиллерийским огнем и опрокинуть их фланги.

Вечером 26 августа, задержав французов на день, Евгений понимал, что должен отступить. Вопрос был в том, в каком направлении. Он не мог прикрывать правый фланг коалиционной армии на участке до Дрездена и одновременно линию отступления союзников, проходившую через дорогу на Богемию. Для выполнения первой задачи было необходимо отступить на север, тогда как защита дороги, ведущей в Богемию, требовала движения в южном направлении по Теплицкой дороге. Поскольку сражение за Дрезден шло полным ходом, и союзники намеревались штурмовать город, Евгений Вюртембергский решил, что важнее не дать Вандаму пройти на север и атаковать правый фланг. На тот момент и при той информации, которой располагал Евгений, этот выбор был полностью рационален, но когда на следующий день Шварценберг принял решение о всеобщем отступлении, Вандам оказался в состоянии блокировать движение Евгения и любых других сил коалиции по Теплицкой дороге обратно в Богемию.

Приказы Шварценберга об отступлении в Богемию были разосланы в шесть часов вечера 27 августа. Составлены они были Радецким и Толем. Армия должна была отступать тремя группировками. Примерно половина австрийских войск, включая подразделение Кленау и то, что осталось от левого фланга, должна была маршировать почти строго на запад к Фрайбургу, а оттуда свернуть на юго-запад и возвратиться на Хемницкую дорогу в Мариенбурге. Этим путем они должны были вернуться в Коммотау. Остальные части австрийских сил, включая войска Коллоредо, должны были отступить к Диппольдисвальде. Оттуда половина их отправлялась через Трауэнштайн, а другая через Альтенберг обратно в Дукс в Богемии. Тем временем все русские и пруссаки под началом Барклая и Клейста фактически половина всей армии — должны были отступить на юго-восток через Дохну к Теплицкой дороге до узкого прохода в Бергисхубель. Оттуда они отступали по дороге на Теплиц через Петерсвальде.

Эти приказы были «подправлены» некоторыми генералами, которым они были разосланы — отчасти потому, что приказы не учитывали реальной обстановки и не поспевали за ходом событий. Из трех группировок маршировать более или менее согласно плану могла только австрийская колонна, которая быстро снялась с места рано вечером 27 августа и добралась, исчерпав все силы, но оставшись невредимой, до Диппольдисвальде. Однако на левом фланге союзников войска Кленау оказались не в состоянии следовать — согласно намеченному плану отступления — на запад через Фрайбург, так как дорога на Фрайбург уже была занята Мюратом. Австрийские военачальники также наотрез отказались следовать по другой дороге, которая вела параллельно первой в южном направлении, поскольку она проходила через Тарандтский лес и неимоверно затрудняла наступление австрийцев на Дрезден. Отсюда часть австрийских войск направилась к Дуксу, тогда как остальные подразделения вернулись на Хемницкую дорогу в районе Мариенбурга, свернули оттуда налево и двинулись обратно к Коммотау. Хотя первоначальный этап этого отступления был изнурительным, опасным и хаотичным, к вечеру 28 августа австрийские войска оказались вне опасности быть отрезанными. Во многом этому способствовало то, что Мюрат преследовал австрийцев довольно вяло. Во всяком случае большая часть кавалерии Мюрата отошла слишком далеко на запад и упустила из виду основные силы австрийцев.

Гораздо более опасное положение складывалось на правом фланге коалиции, где Барклай и Клейст решили отступить от предложенного маршрута следования русских и прусских войск. Ответственность за это решение взял на себя Барклай как командующий всем правым крылом коалиции, хотя вполне возможно, что он действовал по согласованию с Толем. Вместо того чтобы идти на юг и оказаться на Теплицкой дороге, русские и пруссаки устремились точно на юг через Рудные горы. У Барклая имелись веские основания уклониться от исполнения приказов Шварценберга. Рапорты Евгения Вюртембергского свидетельствовали, что Вандам с 50 тыс. солдатами занимал позицию, которая позволяла ему перекрыть любое движение по Теплицкой дороге в сторону Богемии. Дорога проходила через перевалы, для защиты которых от сильно превосходящих сил противника было достаточно и половины войск, имевшихся в распоряжении Вандама. К тому же существовали серьезные основания предполагать, что, если бы Барклай и Клейст устремились по Теплицкой дороге, вдогонку за ними двинулась бы большая часть наполеоновской армии. Велика была опасность, что войска Барклая и Клейста окажутся зажатыми на Теплицкой дороге между армиями Наполеона и Вандама, не имея путей для отхода.

Поэтому Барклай предпочел рискнуть и отступил через Рудные горы. Русские шли по дороге до Диппольдисвальде и Альтенберга. Пруссаки направились по Старой Теплицкой дороге — от Максена через Глашютте и Баренштайн прежде чем спуститься в Теплицкую долину через перевал близ Граупена. Обе дороги не были пригодны для передвижения десятков тысяч войск, не говоря уже о сопровождавшем их скарбе и артиллерии. Старая Теплицкая дорога была худшей из двух, особенно к концу, в том месте, где она спускалась в долину. С другой стороны, у Клейста было в два раза меньше солдат, чем у Барклая, и дорога была целиком в распоряжении прусских войск. Русские, напротив, пытались пробиться по дороге к Диппольдисвальде и Альтенбергу вслед за крупной колонной отступавших австрийцев. Еще хуже было то, что к началу отступления значительная часть австрийского скарба все еще перемещалась по дороге в направлении Дрездена. Крупный затор на дороге был неизбежен, особенно в районе Альтенберга и Диппольдисвальде, где к основной дороге примыкало несколько проселочных.

По словам маршала Л. Сен-Сира, дорога, ведущая к Диппольдисвальде и Альтенбергу, представляла собой «ни что иное как непрерывную теснину». Генерал Вильсон писал, что отступавшим русским войскам приходилось протискиваться «по самым трудным дорогам, по самой ужасной местности, через самые непролазные леса, которые только существуют в Европе». По-настоящему крутой дорога стала на завершающем отрезке пути, когда она вилась по Теплицкой долине. На этом этапе чрезвычайно сильно досталось лошадям, тянувшим пушки и повозки: им пришлось тормозить, и многие из них лишились подков. На протяжении большей части пути дорога петляла вверх и вниз по холмам — от Диппольдисвальде и далее до Альтенберга. Хуже всего было то, что от начала и до конца дорога была чрезвычайно узкой. Лишь одна пушка, телега или артиллерийский зарядный ящик могли пройти здесь единовременно. Насыпи по обеим сторонам дороги возвышались на 4–6 метров. И с той, и с другой стороны к дороге вплотную прилегал густой сосновый лес. Пехота, которая шла вдоль дороги, чтобы освободить место для орудий и повозок, могла двигаться по вершине насыпи исключительно гуськом. Любую сломавшуюся телегу — а на каменистой поверхности поломки случались часто — приходилось убирать с дороги и перетаскивать через насыпь вручную.

28 августа российские войска целый день находились под проливным дождем, продрогли, изголодали, а некоторые солдаты остались без сапог, которые увязли в грязи. В числе последних был рядовой Памфил Назаров, который впервые участвовал в кампании и находился в рядах лейб-гвардии Финляндского полка. Его полк начал отступление поздно вечером 27 августа и двигался в течение всей ночи. В восемь утра была сделана остановка, чтобы солдаты могли сварить себе кашу, но они не успели этого сделать, поскольку подошли французы, и полк был вынужден сняться с лагеря. В какой-то момент днем перед изнуренными, босоногими гвардейцами появились Александр I и М.Б. Барклай де Толли, которые вышли на открытое место из лесу. Памфил вспоминал, что, увидев, в сколь жалком состоянии пребывает российская лейб-гвардия, «император принялся горько плакать и, достав из кармана белый платок, стал утирать себе щеки. Увидев это, я тоже начал плакать».

К счастью для русских, в неблагоприятной обстановке их арьергард действовал со свойственной ему дисциплиной. То же самое можно сказать о прусских и австрийских отрядах, получивших аналогичное задание. Рельеф местности в целом был благоприятен для действий арьергардов и препятствовал быстрому продвижению кавалерии. Блестяще проявив себя во время марша из Силезии и нанеся поражение силам коалиции, французские войска и их военачальники, имели все основания выбиться из сил. Однако важнее, возможно, было то, что Наполеон выпустил из-под контроля процесс преследования противника и отбыл в Дрезден, где его внимание было приковано в основном к плохим вестям, поступавшим не только от Макдональда из Силезии, но и от маршала Н.Ш. Удино, чье наступление на Берлин было остановлено при Гросс-Беерене. Выходит, французский император не знал, что у него имелась возможность разгромить армию Шварценберга. Возможно, это произошло отчасти потому, что Наполеон был плохо знаком с особенностями рельефа Рудных гор, в частности, не представлял себе расположения узких проходов на границе со стороны Австрии. В отсутствие Наполеона преследователям не хватало энергичности и согласованности действий.

Для союзников наибольшую опасность представляли не силы противника, преследовавшие их со стороны Дрездена, а корпус Вандама. Когда 27 августа началось отступление, войска Вандама не только имели большой численный перевес над силами Евгения Вюртембергского, но и располагались к югу от них. Вандам мог бы обойти Е. Вюртембергского и, не встретив сопротивления, двинуться по дороге мимо Петерсвальде, достичь Теплицкой долины и оказаться у перевалов, ведущих с Рудных гор, гораздо раньше, чем большая часть русских и прусских войск успела бы спуститься. Требовалось не так много войск, чтобы перекрыть ключевые перевалы в районе Теплица и Граупена, к которым направлялись Барклай и Клейст. Если бы это было сделано — в сочетании с энергичным и согласованным преследованием во главе с Наполеоном, — армия коалиции могла бы оказаться отрезанной в горах и вынуждена сдаться. На самом деле Наполеон поставил перед собой менее масштабную цель, приказав Вандаму всего лишь на всего войти в Теплицкую долину и захватить большое количество скарба и артиллерии, которые противник не успел бы взять с собой. Оказавшись в Теплицкой долине, Вандам смог бы действовать самостоятельно, перекрыть все горные проходы и поразить Наполеона тем, сколь сильный урон он нанес армиям союзников. Даже если бы французский военачальник не пошел дальше исполнения приказов Наполеона, потеря артиллерии и обозов стала бы для союзников сокрушительным ударом. Им было бы чрезвычайно трудно успеть воссоздать Богемскую армию в ходе осенней кампании 1813 г. Раскол между союзниками, и без того стремительно углублявшийся вследствие поражения у Дрездена, мог бы легко разрушить коалицию.

Поэтому от противостояния Вандама и принца Вюртембергского на Теплицкой дороге зависело очень многое. 26 и 27 августа Е. Вюртембергский получил два подкрепления, одно из которых было долгожданным, а другое — ровно наоборот. Долгожданным подкреплением стали 6700 солдат 1-й гвардейской пехотной дивизии генерал-майора Г.В. Розена. Лейб-гвардии Преображенский, Семеновский, Измайловский и Егерский полки, из которых состояла дивизия, представляли собой отборные части пехоты российской армии, поэтому их дополнительный вклад в боеспособность войск Е. Вюртембергского был гораздо более существенным, чем можно предположить, принимая в расчет их численность. Вместе с ними пришел небольшой отряд Гвардейского экипажа, в основном задействовавшийся при возведении мостов, а также А.П. Ермолов, командовавший тогда гвардейским корпусом.

Нежеланным подкреплением были войска, находившиеся под командованием графа А.И. Остермана-Толстого, который прибыл из Главной квартиры 26 августа, имея при себе инструкции принять на себя руководство всеми силами на правом фланге коалиции близ Кёнигштайна. Назначение старшего генерала на эту должность, возможно, было оправдано. Е. Вюртембергскому было всего 25 лет, и он никогда не командовал независимым боевым соединением. Однако Остерман-Толстой вовсе не подходил для выполнения поставленной перед ним задачи. Представляется, что Александр I просто пытался избавиться от неудобного человека в Главной квартире, который постоянно досаждал императору просьбами поручить ему какое-нибудь дело. Когда 25 августа Александр I попросил Остермана принять на себя командование войсками, находившимися по другую сторону от Кёнигштайна, он понятия не имел о том, что вскоре эта должность станет ключевой. Тем не менее назначение Остермана-Толстого служит еще одним примером того, как отзывчивость императора на пожелания представителей высшего генералитета подрывала структуру командования армией.

Даже в свои лучшие годы А.И. Остерман страдал от недостатка силы характера и тактических навыков командования независимым боевым соединением. К несчастью, август 1813 г. был не лучшим временем для Остермана-Толстого: не секрет, что после возвращения из отпуска по болезни весной 1813 г. его рассудок находился в чрезвычайно возбужденном и даже неуравновешенном состоянии. В течение трех дней после прибытия в главный штаб Е. Вюртембергского Остерман-Толстой создавал очень много помех. Непосредственным источником его истерии являлись опасения, что драгоценная лейб-гвардия Александра I может потерпеть неудачу под его командованием.

Особенно опасной эта навязчивая идея стала после того, как вечером 27 августа, когда российская армия начала отступление, А.И. Остерман получил соответствующие приказы. Согласно этим приказам ему дозволялось оставить Теплицкую дорогу и отступать через Рудные горы в том случае, если он сочтет, что дальнейшее движение по дороге слишком опасно. Само собой разумеется, слабонервный Остерман-Толстой посчитал именно так и приказал всем своим войскам сойти с дороги и двинуться в горы. Если бы этот приказ был выполнен, случилось бы непоправимое. Находившиеся под командованием Остермана-Толстого воины, наряду с прочими войсками, оказались бы в заторе, образовавшемся на дороге к Диппольдисвальде. Вандам смог бы без всякого сопротивления войти в Теплицкую долину. Союзников спасло то, что Е. Вюртембергский наотрез отказался подчиняться приказам Остермана. Он очень ясно представлял себе необходимость остановить Вандама, не позволить ему войти в долину и перекрыть армии союзников пути к спуску с Рудных гор. Е. Вюртембергского поддержал Ермолов, который располагал великолепной картой местности, изучил особенности рельефа и понял, какое это имеет значение для хода военных операций. Однако решающий голос был за Е. Вюртембергским. Поскольку он был отпрыском королевской фамилии и двоюродным братом Александра I, им было не так-то просто верховодить. Когда Е. Вюртембергский предложил взять на себя всю полноту ответственности за возможные последствия, Остерман уступил, и 28 августа было решено отступать по Теплицкой дороге.

Это было трудное и опасное предприятие. К счастью для союзников, Вандам ничего не сделал для того, чтобы перекрыть дорогу 27 августа. Это позволило русским благополучно переправить значительную часть своего скарба в Богемию. Тем не менее основные силы Вандама располагались к югу от позиций, занимаемых союзниками близ Цегиста. 28 августа французы все еще могли занять часть дороги перед ними. Чтобы оказаться наполовину в безопасности около Петерсвальде, сразу за границей с Австрией, союзникам пришлось совершить 18-километровый фланговый маневр под самым носом у противника, вдвое превосходящего их по численности. Риск быть атакованными во время марша был велик. Сама по себе Теплицкая дорога была гораздо лучше, чем дороги, ведущие через Рудные горы, но и она была далека от совершенства. Союзникам пришлось бы перемещать орудия и патронные двуколки вверх и вниз по 15-градусным уклонам под проливным дождем по каменистой дороге, покрытой опавшими сосновыми иголками и листьями, которые временами были скользкими как лед. Самая большая угроза из всех возможных таилась в узких проходах близ Гисгюбеля и Хеннерсдорфа, поскольку сравнительно небольшой отряд противника мог их полностью блокировать, однако опасности подстерегали войска коалиции на всем пути.

Е. Вюртембергский решил, что союзники будут иметь наибольшие шансы на успех в том случае, если его собственный Второй пехотный корпус и дивизия Гельфрейха проведут отвлекающую атаку в направлении Кришвицких и Кольбергских высот — в направлении Кёнигштайна. Он надеялся, что этот маневр отвлечет внимание Вандама и оттянет его войска к северу, позволив лейб-гвардии благополучно отступить через проходы близ Гисгюбеля и Хеннерсдорфа. Лейб-гвардия должна была оставить отряды у каждого из этих опасных проходов для прикрытия отступления войск Е. Вюртембергского и в случае необходимости вырвать их из тисков идущих по пятам французов. Успех плана превзошел все ожидания. Наступление на Кришвиц повел сам Е. Вюртембергский, в то время как А.П. Ермолов атаковал Кольбергские высоты, имея при себе часть полков тяжелой пехоты Вюртембергского и лейб-гвардии Егерский полк. Русские шли в бой очень решительно. Кольбергские высоты, например, переходили из рук в руки трижды перед решающим штурмом лейб-гвардии Егерского полка. 14-я пехотная дивизия Гельфрейха сначала утратила контроль над Коттой, но затем вновь овладела деревней. Французы бросили в бой резервы на севере, но не предприняли ничего для усиления небольших отрядов, которые были посланы для организации засады на русских у проходов близ Гисгюбеля и Хеннерсдорфа. Преображенский полк пробился у Гисгюбеля сквозь неприятельский заслон без особенных усилий, а Семеновцы проложили себе путь к отступлению близ Хеннерсдорфа.

Вывести из боя Второй пехотный корпус и войска Гельфрейха на севере и направить их по Теплицкой дороге заведомо было очень сложно, но в целом русские преуспели даже в этом, хотя и довольно дорогой ценой. Эстляндский пехотный полк, входивший в дивизию Гельфрейха, в боях у Кольбергского и Гисгюбельского проходов потерял шесть офицеров и двести шестьдесят солдат, что составляло треть личного состава. Гельфрейху удалось увести свои войска в целости и сохранности, однако Е. Вюртембергскому пришлось провести контратаку для того, чтобы одна из бригад князя И.Л. Шаховского смогла оторваться от преследовавших ее французов. Четыре пехотных полка Е. Вюртембергского, находившиеся под командованием генерал-майора Д.И. Пышницкого, приняли участие в ожесточенном бою на северном краю линии Вюртембергского и были, по сути, отрезаны на Теплицкой дороге, но смогли успешно свернуть на боковую дорогу, ушли от французов и соединились со Вторым пехотным корпусом вечером 29 августа — как раз вовремя для того, чтобы поучаствовать в сражении под Кульмом.

К вечеру 28 августа все войска Е. Вюртембергского и А.П. Ермолова, за исключением полков Д.И. Пышницкого, дошли до Петере вальде. Это была очень крупная деревня, раскинувшаяся на три километра вдоль главной дороги. Солдаты Е. Вюртембергского удерживали деревню и формировали арьергард армии, в то время как лейб-гвардия вернулась на Теплицкую дорогу и заняла позиции в Ноллендорфе, через которые войска Е. Вюртембергского смогли благополучно отступить на следующий день. Этот план едва не сорвался утром 29 августа. Похоже, отданные А.И. Остерманом-Толстым приказы убедили князя Шаховского задержаться перед Петерсвальде гораздо дольше, чем планировал Е. Вюртембергский. Когда 29 августа на рассвете дня они наконец начали отступление через деревню, то оказались застигнутыми врасплох отрядами французов, которые атаковали Петерсвальде со стороны не только главной дороги, но и боковых дорог, тем самым заходя русским в тыл. Густой утренний туман заполнял улицы, и в некоторых полках Шаховского началась паника. К счастью, многие пехотинцы сохранили присутствие духа, смогли принять бой и замедлить продвижение французов. Когда многочисленные, но плохо организованные отряды французов начали наступление из Петерсвальде в направлении Теплицкой долины, их атаковала кавалерия Евгения Вюртембергского во главе с кирасирами Леопольда Саксен-Кобургского. Это дало Е. Вюртембергскому достаточно времени для того, чтобы восстановить в войсках порядок, сформировать арьергард и начать планомерное отступление к Ноллендорфу под прикрытием лейб-гвардии.

В Ноллендорфе Е. Вюртембергский обнаружил не только два полка лейб-гвардии, но и четыре полка из дивизии И.Л. Шаховского, которые отошли из Петерсвальде по боковым дорогам и самостоятельно добрались до линий союзников. В своих мемуарах Е. Вюртембергский писал, что лейб-гвардии Егерский полк стрелял очень умело и сдерживал наступавших французов в течение времени, которого Вюртембергскому хватило на то, чтобы занять позицию, реорганизовать свой корпус и отправить два полка лейб-гвардии и большую часть своих собственных отрядов обратно к Ермолову. После этого Е. Вюртембергский провел в Ноллендорфе около полутора часов, имея при себе два полка Шаховского и Татарский уланский полк в качестве арьергарда. Затем он отступил за город Кульм, по имени которого будет названо сражение, состоявшееся несколько позднее. К середине дня Е. Вюртембергский с арьергардом добрались до позиций Ермолова в деревне Пристен, в двух километрах от Кульма. Здесь же находились Остерман-Толстой, Ермолов и все силы, развернутые для крупного сражения против Вандама.

Изначально Остерман-Толстой не собирался давать бой. Поздним вечером 28 августа он написал Францу I письмо, в котором предостерегал от намерения оставить Теплиц, так как неприятель ведет наступление в этом направлении сильно превосходящими силами, и Остерман не в состоянии его остановить. Австрийский монарх снялся с лагеря, но прежде чем это сделать он сообщил о послании Остермана Фридриху-Вильгельму, только что прибывшему в город. Прусский король сразу же осознал, сколь катастрофические последствия мог вызвать захват Вандамом ключевых спусков, ведущих от Рудных гор к Теплицу, в направлении которого шли как его собственные, так и русские войска. В опасности оказывался сам Александр I, поскольку он все еще находился где-то в горах на дороге, ведущей от Альтенберга. Король сразу же послал сначала своего адъютанта, полковника фон Нацмера, а затем своего главного военного советника, генерала К.Ф. Кнезебека, чтобы те предупредили А.И. Остермана о том, что тот должен любой ценой воспрепятствовать наступлению французов на Теплиц. Учитывая, что речь шла о безопасности российского императора, ответить отказом на призыв Фридриха-Вильгельма было невозможно. Поэтому Остерман и Ермолов выбрали ближайшую оборонительную позицию в Пристене, который находился на расстоянии около семи километров от Теплица. Уже к восьми часам лейб-гвардия начала обосновываться на этой позиции. Приблизительно через два часа прибыл Фридрих-Вильгельм и имел продолжительную беседу с Остерманом и Ермоловым. К тому времени солнце уже встало, и впервые за неделю российские войска смогли насладиться ясным и теплым днем.

Опорными пунктами позиции русских были три деревни: Штраден на севере, Пристен в центре и Карвиц на юге. Если бы это были саксонские деревни, с их каменными жилыми домами и церквами, массивными амбарами и прочными стенами, шедшими по периметру деревни, они могли бы стать хорошим подспорьем для оборонявшихся. Но в Богемии в то время почти все строения были возведены из дерева и покрыты соломой или гонтом. Отнюдь не являясь надежным укрытием, они быстро загорались и легко могли стать смертельной ловушкой для тех, кто находился внутри. Эггенмюле — лесопилка, находившаяся позади левого фланга русских, и близлежащая часовня — так называемая Кожаная часовня — были единственными зданиями, которые могли сослужить хоть какую-то службу оборонявшимся. Однако в ходе сражения сгорела даже лесопилка, а укрывавшиеся внутри нее раненые погибли.

Что касается местности, на которой Остерману так или иначе пришлось принять бой, то она также не слишком помогала оборонявшимся. Главное ее преимущество состояло в том, что левый фланг русских был прочно укоренен у крутых подножий Рудных гор, и его было непросто опрокинуть. На правом фланге российских войск луга, простиравшиеся от Пристена до Карвица, на востоке ограничивались водным потоком, что помогало русской кавалерии отчаянно отражать атаки французов. Однако все серьезные столкновения 29 августа произошли в центральной и северной части линии русских, тянувшейся от Пристена до Штрадена. Это была открытая местность, заросшая кустарником и перерезанная канавами, которыми обычно обозначались границы между небольшими садами деревенских жителей. Теплицкая дорога, которая проходила к югу от Пристена, слегка возвышалась над прилегающей местностью и давала некоторое укрытие войскам, находившимся в деревне или рядом с ней, от атак располагавшейся восточнее французской артиллерии.

Штраден — на левом краю линии союзников — удерживали лейб-гвардии Егерский и Муромский пехотные полки. Пристен — в центре — был занят стрелками Ревельского пехотного и 4-го егерского полков, тогда как оставшиеся части полков находились сразу за деревней и были готовы оказать им поддержку. Е. Вюртембергский ожидал, что эти войска смогут задержать, но не отбить атаку французов. Им было приказано разойтись по правую и левую стороны от деревни. Французская пехота, наступавшая от Пристена, была встречена огнем двух артиллерийских батарей Е. Вюртембергского, развернутых в нескольких сотнях метров за деревней. Сразу за батареями стояла пехота Шаховского. Слева от него находились батальоны Гельфрейха. У войск Шаховского было мало боеприпасов, у Гельфрейха их почти не осталось. Во многом им приходилось полагаться на силу своих штыков.

Слева от Гельфрейха находились три полка лейб-гвардии: Семеновский и Измайловский стояли в первой линии, Преображенский за ними, а две батареи гвардейской артиллерии были развернуты непосредственно перед колоннами пехоты. Изначально кавалерия в центре и на левом фланге российских войск была представлена исключительно лейб-гвардии Гусарским полком, который Ермолов разместил позади своей пехоты. Когда началось сражение, русские располагали всего лишь отдельными частями четырех регулярных кавалерийских и одного казачьего полков, которые должны были удерживать правый фланг между Пристеном и Карвицем, но это не сыграло никакой роли, поскольку французская кавалерия практически не предпринимала против них действий, а сам Вандам сконцентрировал всю свою пехоту в направлении Штрадена и Пристена, намереваясь прорваться к Теплицу кратчайшим путем. По обе стороны от дороги были расставлены двенадцать орудий Первой гвардейской конной артиллерийской батареи Бистрома. К началу сражения в распоряжении русских имелось около 14,7 тыс. человек.

Вандам недооценил своего противника. Он был надменным человеком и к тому же сильно спешил. В случае успешного наступления в Богемии перед ним открывалась перспектива получить маршальский жезл. Накануне вечером он рапортовал маршалу Бертье, что «противник напрасно сражался против наших отважных войск: во всех стычках он потерпел поражение и был обращен в окончательное и бесповоротное бегство». Как только авангард — бригада князя Рёйсса был готов, Вандам отдал ему приказ атаковать левый фланг русских у Штрадена. Лейб-гвардии Егерский и Муромский пехотный полки держались стойко, а когда на помощь подоспели семеновцы, войска Рёйсса были вынуждены отступить. Вскоре, однако, атака возобновилась, когда прибыли три полка дивизии Мутона-Дюверне и начали наступление на участок между Штраденом и Пристеном. Навстречу им выдвинулись батальоны Гельфреиха, поддерживаемые Тобольским и Черниговским пехотными полками дивизии Шаховского. Обстановка еще более накалилась с прибытием после двух часов четырех полков генерала А. Филиппона. Один из них направился к Штрадену, а три других атаковали Пристен.

Штраден, к тому временем объятый пламенем, был оставлен русскими, которые отошли к лесопилке (Эггенмюле) и Кожаной часовне. Вокруг этих двух объектов завязалась ожесточенная рукопашная схватка. Ермолов отправил два батальона преображенцев на выручку семеновцам, которые сражались на этом участке бок о бок с солдатами Гельфреиха и Шаховского. Тем временем полки Филиппона ворвались в Пристен, но были встречены убийственным картечным огнем, когда попытались выйти за пределы деревни. Когда войска Филиппона отступили, Е. Вюртембергский расположил две свои батареи слева от Пристена и начал обстреливать фланг и тыл французов, сражавшихся рядом с часовней и лесопилкой. Это вынудило французские войска пойти на новый штурм, чтобы заставить замолчать батареи.

К тому моменту все батальоны Е. Вюртембергского уже были задействованы, и он обратился к Ермолову с просьбой предоставить в его распоряжение Измайловский лейб-гвардии полк, чтобы оттеснить французов. Ермолов отказался, и разгорелся ожесточенный спор. По свидетельству адъютанта Е. Вюртембергского, Ермолов кричал: «…князь немец, и ему плевать, выживет русская лейб-гвардия или нет: но мой долг сохранить по крайней мере какую-то часть гвардии для императора». В этот момент дали о себе знать настроения, подспудно присутствовавшие в среде высшего армейского командования России, но отказ Ермолова ни в коей мере не был основан исключительно на ксенофобских и иррациональных чувствах. Измайловцы составляли два из трех резервных батальонов, остававшихся у Ермолова. Однако Е. Вюртембергский обратился к Остерману-Толстому, и измайловцы были предоставлены в его распоряжение. Два батальона обрушились на французов и сумели их оттеснить, но сами понесли очень тяжелые потери.

Версию этих событий, представленную прусским генеральным штабом нельзя заподозрить в предвзятости, поскольку 29 августа прусские войска не участвовали в сражении. По мнению прусских историков, битва при Пристене была одним из самых ожесточенных сражений за всю историю наполеоновских войн. Сэр Р. Вильсон, присутствовавший в тот день на поле боя, писал, что «неприятелю не досталось ни пяди земли… Никогда еще русские не сражались с большим блеском, никогда еще успех не был столь важен». Ч. Стюарт, который также являлся участником Кульмского сражения, писал впоследствии о «безрассудной храбрости» и «безупречных действиях лейб-гвардии Его Императорского Величества». Вскоре после контратаки измайловцев Остерман-Толстой был ранен пушечным ядром, которое оторвало ему часть руки. Во время отправки в тыл он сказал своим носильщикам: «Я доволен. Это цена, которую я заплатил за честь командовать лейб-гвардией».

Вскоре после этого на поле боя прибыла 2-я бригада дивизии Филиппона, и французы предприняли последний штурм Пристена. Обе бригады Филиппона атаковали деревню двумя большими колоннами. Русские батареи, располагавшиеся слева от Пристена, были вынуждены отступить, и деревня была взята. К тому времени в резерве у русских оставались всего две роты лейб-гвардии Преображенского полка, и дела выглядели безнадежно. Эти роты пошли в контрнаступление, к ним присоединились некоторые батальоны И.Л. Шаховского, хотя последние и были измотаны несколькими днями постоянных боев и практически не имели боеприпасов. Однако спасение явилось в лице гвардейской кавалерии. В ходе сражения из Граупена прибыли лейб-гвардии Драгунский и Уланский полки и были развернуты позади гвардейской пехоты. В критический момент также прибыл И.И. Дибич, который привез от М.Б. Барклая весть о том, что вскоре на поле боя должны подойти свежие отряды пехоты. После короткого разговора с Е. Вюртембергским Дибич направился к лейб-гвардии Драгунскому полку и повел его вперед против французской пехоты, которая ринулась вперед от Пристена.

В 1813 г. Николай Ковальский был молодым офицером лейб-гвардии Драгунского полка. Он вспоминал, как полк спускался по узким и порой крутым тропам с гор в Теплицкую долину под руководством штабных офицеров и двух проводников — местных пастухов. По-видимому, когда И.И. Дибич подъехал к лейб-гвардии Драгунскому полку и отдал приказ об атаке, никто не пошевельнулся, поскольку они не знали, кто он такой. Только когда Дибич раскрыл шинель и продемонстрировал свои ордена и медали, лейб-гвардейцы откликнулись на его призыв. Сначала один драгун, затем несколько и наконец целый полк двинулись вперед. А.П. Ермолов попытался остановить эту спонтанную атаку, на которую он не давал разрешения, но было уже поздно. Ковальский записал, что при их приближении французская кавалерия запаниковала и обратилась в бегство, а пехота последовала их примеру, дав всего один залп. Слабый ответ французов во многом объяснялся тем, что, в то время как лейб-гвардии Драгунский полк атаковал их во фронт, лейб-гвардии Уланский полк зашел французам далеко в правый фланг и в тыл. Почти наверняка именно уланам было оказано наиболее ожесточенное сопротивление, поскольку при сравнительно умеренных потерях среди драгун уланы потеряли треть своего офицерского и рядового состава.

Атака гвардейской кавалерии увенчалась триумфальным успехом. По их собственным оценкам, потери французов были очень велики, а наступление Филиппона провалилось. Сэр Р. Вильсон писал: «…гвардейские уланы и драгуны ринулись через перекопанную землю и канавы на стройную колонну неприятеля, которая побросала оружие и обратилась в самое стремительное бегство, однако многие сотни из них были убиты и взяты в плен. Вторая колонна отступала более упорядоченно, но не менее поспешно». Хотя и в меньшем масштабе, этот эпизод напоминает атаку тяжелой английской кавалерии на пехоту д'Эрлона на начальном этапе битвы при Ватерлоо. Тогда французская пехота, также наступавшая колонной и уверенная, что победа у нее в руках, была неожиданно атакована большим числом неприятельской кавалерии. Однако российская кавалерия была гораздо более дисциплинированной, чем английская. Гвардейцы рисковали быть атакованными кавалерийской бригадой Гобрехта, развернутой в тылу у французских колонн. Успешно контратаковав, русские не стали сломя голову преследовать противника и не стали добычей неприятельских резервов, как это случилось с англичанами. В приказе командующего гвардейской кавалерией превозносились не только правильный выбор момента для атаки и отвага ее исполнителей, но также «совершенное повиновение и внимание команде и трубе», которые продемонстрировали войска, а также тот факт, что они «готовы были всегда и в совершенном устройстве поражать неприятеля».

Бегство дивизии Филиппона положило конец сражению в тот день. Для русских это был день истинной славы. Приблизительно 14,7 тыс. русских солдат отчаянно защищались от атак примерно 30 тыс. французов. Но слава досталась русским очень дорогой ценой. Не менее 6 тыс. русских были убиты и ранены. Вплоть до завершающего эпизода сражения весь бой велся силами пехоты: из 12 тыс. солдат потери убитыми и ранеными составили 5,2 тыс. человек, из которых 2,8 тыс. были гвардейцами, а остальные числились в полках Е. Вюртембергского. Среди раненых был Александр Чичерин. Чтобы его солдаты могли его видеть, он привязал шарф к концу шпаги и был ранен в лопатку, когда пытался повести вперед свой взвод семеновцев. Докторам не удалось извлечь пулю, и он умер в агонии несколько недель спустя в российском военном госпитале в Праге. Находясь на смертном одре, Чичерин убедил своего богатого родственника раздать 500 руб. солдатам его полка, раненым во время Кульмского сражения.

В тот вечер главные военачальники союзных держав, находившиеся в Теплице, решили атаковать на следующий день, чтобы оттеснить Вандама от спусков, ведущих с Рудных гор, пока на помощь к нему не подоспел Наполеон, как того ожидали все генералы, возглавлявшие войска коалиции. Царившая в Теплице атмосфера была далека от праздничной. Дрезденская операция окончилась провалом и стоила союзникам большого числа военнослужащих, что было особенно справедливо в отношении австрийских полков. Теперь же очень серьезным образом пострадала лейб-гвардия Александра I. В ходе битвы за Дрезден взаимодействие между отдельными звеньями высшего военного командования коалицией осуществлялось из рук вон плохо. В Теплице усилились противоречия между русскими и прусскими военачальниками, с одной стороны, и австрийцами — с другой. Австрийцев обвиняли в том, что на марше они двигались очень медленно (что было правдой) и плохо дрались, что по большей части было несправедливо. Ситуация была такова, что новые рекруты, прибывшие из Богемии и пополнившие ряды полков Меско и Кленау, были плохо обмундированы и обучены и еще не готовы к суровым условиям кампании. Шварценберг просил Франца I об отставке, поскольку закономерно испытывал усталость и негодование по поводу частого неподчинения русских и пруссаков его приказам. Тем временем крупные отряды русских и прусских войск все еще оставались в Рудных горах, их требовалось вызволить и дать им время восстановить силы.

Одним из самых крупных среди этих отрядов был прусский армейский корпус генерал-лейтенанта фон Клейста, который ранее отступил от Дрездена — в основном по Старой Теплицкой дороге через Глашютте и Фюрстенвальде. Хотя Сен-Сир предположительно преследовал прусские войска, на самом деле он упустил их из виду после того, как те вышли из Глашютте. Солдаты Клейста начали прибывать к Фюрстенвальде к четырем часам дня 29 августа. Незадолго до этого адъютант Фридриха-Вильгельма граф фон Швайниц прибыл с приказами короля для Клейста, согласно которым тот должен был пробиваться через спуски в Теплицкую долину и идти на выручку А.И. Остерману-Толстому. Как Клейст говорил Швайницу, момент для этого маневра уже упущен, и в любом случае его измотанным войскам требовался отдых, прежде чем они могли приступить к дальнейшим действиям. Швайниц сообщил Клейсту, что спуски с Рудных гор в районе Теплица и Граупена полностью забиты войсками русских и их скарбом. Это означало, что Клейст не мог попасть в Теплицкую долину из Фюрстенвальде, двигаясь на юг или юго-запад.

Тем же вечером от императоров прибыл еще один гонец, полковник фон Шёлер с приказами для Клейста, согласно которым тот должен был двинуться на юго-восток через Ноллендорф и выйти в тыл Вандаму. В действительности, однако, ко времени прибытия Шёлера Клейст уже провел рекогносцировку на дороге, ведущей к Ноллендорфу, и самостоятельно решил идти в том направлении. Ключевую роль в принятии этого решения сыграл начальник штаба Клейста подполковник Карл фон Грольман, который изучил кампании Фридриха Великого в этом регионе и хорошо ориентировался на местности. Решение Клейста было крайне смелым. Двигаясь по Теплицкой дороге к Ноллендорфу, он оказывался между корпусом Вандама и подкреплениями, которые, — как полагал Клейст, Вандам, да и почти все прочие генералы, находившиеся в непосредственной близости от места событий, — Наполеон отправил вниз по дороге для усиления французских войск, собиравшихся вторгнуться в Богемию. Клейст и Грольман знали об этом и, взвесив все риски, тем не менее решились двинуться через Ноллендорф на рассвете. Своей победой в битве при Кульме 30 августа союзники во многом были обязаны удаче и случайному стечению обстоятельств, но, вопреки ряду свидетельств, не было ничего случайного в том, что Клейст появился в тылу у Вандама.

Полковник фон Шёлер вернулся в главный штаб коалиции в три часа утра 30 августа, разбудил И.И. Дибича и сообщил ему о намерениях Клейста. Впервые в штабе союзников появилось понимание, как можно одержать решительную победу над Вандамом. Лишь только забрезжил рассвет, Дибич и Толь отправили отряд для рекогносцировки местности для проведения сражения и составления плана атаки союзных войск. При обычном положении дел, характерном для российского высшего командования (а быть может, это вообще в человеческой природе), Толь и Дибич должны были быть врагами. Они были самыми подготовленными штабными офицерами своего времени. До смерти М.И. Кутузова К.Ф. Толь имел решающее влияние в главном штабе в вопросах стратегии и заслужил доверие Александра I. Когда командование перешло к П.X. Витгенштейну, Толь был отодвинут на второй план, и главным советником как главнокомандующего, так и императора по части стратегии стал И.И. Дибич. Он сохранил за собой эту должность при М.Б. Барклае де Толли. Поначалу в отношениях между Толем и Дибичем присутствовала некоторая напряженность. Многие на месте Толя стали бы сильно завидовать успеху последнего, не в последнюю очередь потому, что Дибич был на восемь лет моложе Толя. Оба, но особенно Толь, славились страстностью натуры, энергичностью и волевым характером. Эти качества вполне могли бы обострить их взаимоотношения. Вскоре, однако, они прониклись взаимным уважением. К чести Толя и Дибича стоит отметить, что каждый из них отдавал должное уму и решительности другого, а также абсолютной приверженности делу победы и благополучию армии. К началу осенней кампании они успели стать надежными союзниками и близкими друзьями, которыми они оставались до смерти Дибича в 1831 г.

Оба генерала возвратились в штаб Барклая, убежденные в том, что русские должны сдерживать правый фланг Вандама и его центр, располагавшиеся между Штраденом и Пристеном, пока австрийские дивизии Коллоредо и Бьянки при поддержке русской кавалерии пробивались сквозь и вокруг левого фланга французов на юге. Они отметили слабость левого фланга Вандама, его уязвимость для флангового маневра, а также тот факт, что подход французов мог быть в значительной степени произведен под прикрытием Стризовицких высот. Если бы, как теперь ожидалось, Клейст ударил Вандаму в тыл в тот самый момент, когда австрийцы начали опрокидывать его фланг, у союзников появлялись реальные шансы на решительную победу. Без Клейста союзники, возможно, могли выставить пять солдат против каждых четырех бойцов Вандама. Однако если бы в сражении приняли участие прусские войска, тогда преимущество союзников стало бы подавляющим. М.Б. Барклай, командовавший армией коалиции на поле боя, принял предложения И.И. Дибича и К.Ф. Толя, и утром 30 августа контрнаступление началось.

Впервые за весь август 1813 г. события более или менее пошли по тому сценарию, который был предусмотрен военачальниками коалиции. На самом деле именно Вандам начал сражение в семь утра, предприняв очередную попытку пробиться через позиции русских у Штрадена. Накануне вечером 1-я гвардейская дивизия была переведена в резерв, а вместо нее была поставлена 2-я гвардейская и 1-я гренадерская дивизии. Полки Д.И. Пышницкого, отрезанные от основных сил 28 августа, воссоединились с корпусом Е. Вюртембергского. Русские остановили атаку Вандама без особенных затруднений. Коллоредо вступил в бой около половины десятого утра. Он быстро заметил, что стоявшие перед ним французские войска можно обойти с фланга. Барклай принял предложение Коллоредо сместиться на правый фланг, а дивизия Бьянки заняла его место. Угроза с юга застала французов врасплох, и они оказались не в состоянии остановить наступление австрийской пехоты, которая грозила обойти их с левого фланга. В течение часа австрийская пехота заняла Стризовицкие высоты и зашла глубоко в левый фланг Вандама по направлению к Кульму и Аушину. Австрийцев хорошо поддерживала русская кавалерия, смявшая одну крупную батарею французов и державшая французскую пехоту в постоянном напряжении. Австрийская и русская артиллерия поднялась на все высоты к югу от позиций Вандама и нанесла серьезный урон французской пехоте, когда та попыталась закрепиться в Кульме и Аушине.

В тот момент в бой ввязался корпус Клейста, состоявший из 25 тыс. человек пехоты и имевший 104 орудия. В пылу сражения поначалу ни французы, ни союзники не поняли, кем было послано это подкрепление — прусскими командирами или Наполеоном. Коллоредо, например, остановил свое наступление до тех пор, пока ситуация не прояснилась. Однако все сомнения исчезли в тот момент, когда артиллерия Клейста открыла огонь. Положение Вандама стало отчаянным, но он сражался спокойно и отважно. Он смирился с необходимостью пожертвовать своей артиллерией и планировал отойти с боем, отражая атаки русских на западе и австрийцев на юге, одновременно тесня прусские войска на востоке и пробиваясь в направлении Теплицкой дороги. Вандаму удалось частично реализовать свой замысел, так как значительная часть его кавалерии действительно прорвалась через корпус Клейста и смогла уйти по Теплицкой дороге. Это случилось прежде всего потому, что войска Клейста по большей части представляли собой батальоны ландвера, укомплектованные изнуренными ополченцами, очень многие из которых оказались в бою впервые. Обученная пехота сумела бы выстроиться вдоль дороги и остановить наступление кавалерии, но батальоны ландвера запаниковали и бросились врассыпную в близлежащий лес. Однако корпус Клейста вовремя сплотился и перерыл путь французской пехоте, попытавшейся отступить вслед за кавалерией.

К двум часам дня сражение завершилось. Сам Вандам был схвачен казаками и доставлен к входившим в коалицию монархам. Русский офицер, вызволивший французского военачальника из рук казаков, вспоминал, что Вандам, по ошибке приняв его за генерала, передал ему свою шпагу. Этот жест сопровождался довольно театральной фразой: «Я отдаю вам свою шпагу, которая служила мне много лет во славу моей страны». Произнесенная в третий раз, когда Вандам и его шпага наконец-то были препровождены в руки Александра I, эта фраза звучала уже не так игриво. Монархи обращались с ним учтиво, но немецкое население проявило меньше великодушия, так как Вандам был печально известен всей Германии своей жестокостью и вымогательствами. Где бы он ни появлялся, его встречали язвительными замечаниями и оскорблениями, а иногда даже швыряли в него камни, выкрики «тигр», «крокодил» и «ядовитая змея» перемежались пожеланиями приятной поездки в Сибирь. На самом деле, когда Вандам оказался в Москве, местное дворянство оказало ему радушный прием, пока возмущенный Александр I не напомнил городскому генералу-губернатору, что жестокость и алчность Вандама вызывали отвращение к нему даже в рядах его собственных войск. Император распорядился, чтобы Вандам был выслан в Вятку. Этот город находился не в Сибири, но был ближайшим к ней крупным населенным пунктом Европейской России.

Союзники также заявили о своих правах на 82 пушки и более чем 8 тыс. военнопленных, включая начальника штаба Вандама. По меньшей мере столько же французов были убиты и ранены, и это не считая тяжелых потерь, понесенных ими в предыдущие дни. I корпус Вандама фактически перестал существовать. При всем при том в абсолютных цифрах в Дрезденской операции союзники в целом потеряли больше войск, чем Наполеон. Однако они не только могли себе это позволить, но и их самые крупные потери — свежие рекруты Меско могли быть быстро восполнены, поскольку мобилизация людских ресурсов в Австрии наконец-то начала набирать обороты. В то же время ключевую роль играли отнюдь не количественные показатели. Победа в сражении под Кульмом существенным образом сказалась на моральном духе и единстве войск коалиции. Напряженность в отношениях между союзниками, возникшая после поражения под Дрезденом, заметно спала, не в последнюю очередь благодаря тому, что Кульмское сражение в полной мере явилось победой союзников. Если 29 августа героями дня были русские, то австрийцы под началом Коллоредо и пруссаки под командованием Клейста внесли решающий вклад в победу на следующий день.

Офицер из окружения Александра вспоминал, что, когда император после капитуляции Вандама ехал по полю боя под Кульмом, «радость изображалась на лице его, это было первое совершенное поражение врагов, при котором он лично присутствовал». Всю свою жизнь Александр мечтал о военной славе. До Кульма его мечты были бесплодны. При Аустерлице его армия была наголову разбита, а сам он подвергся унижению. В 1812 г. ближайшие советники Александра вступили в сговор с целью отстранения его от командования армией, для которой он являлся помехой, и император был слишком умен и чувствителен, чтобы не видеть то, что действительно скрывалось за их доводами. Таким образом, все неимоверные усилия Александра на военном поприще в 1813 г. привели лишь к поражениям при Лютцене, Баутцене и Дрездене. Теперь же его труды наконец увенчались эффектной победой: решающую роль в этом сыграла лейб-гвардия Александра, которую он берег как зеницу ока.

Вслед за отправкой пленного Вандама в Теплиц, когда радость российского императора и без того не знала границ, Александр I получил известия о победе Блюхера на реке Кацбах. Даже среди его обычно сдержанного окружения раздались громкие одобрительные возгласы. На обратном пути в Теплиц Александр нагнал повозки с русскими ранеными солдатами. «Император подъезжал к ним, благодарил их, спрашивал о нуждах и называл своими сотоварищами». Следует отдать Александру I должное в том, что, хотя он никогда в полной мере не голодал вместе со своими солдатами и не делил с ними бивуаки, он часто рисковал своей жизнью на поле боя и нес на себе груз моральной ответственности, о котором немногие из них догадывались. До самой смерти Александр часто заводил разговор о двухдневном сражении под Кульмом. Со временем он стал очевидцем новых побед и свершений, «но Кульмское сражение было для него всегда любимым предметом воспоминания».

Награды посыпались на головы не только генералов, но даже простых солдат — за исключением храбрых вояк дивизий Е. Вюртембергского и Б.Б. Гельфрейха, чьи огромные достижения и жертвы оказались в тени того внимания, которые было уделено свершениям лейб-гвардии. М.Б. Барклай де Толли получил орден Св. Георгия 1-й степени, высший военный знак отличия, которым за всю историю Российской империи были награждены всего тринадцать человек. Барклай был более чем достоин этой награды за все, что он сделал для армии на посту военного министра и главнокомандующего. Однако никогда он не заслуживал этого менее чем в августе 1813 г., когда его действия часто отличались посредственностью. В этом отношении Барклай был довольно типичным представителем союзного командования периода Дрезденской операции.

Несомненно, союзникам сопутствовала исключительная удача. Мало побед в истории было одержано при наличии столь хаотичной и неэффективной структуры командования. Кампания не только могла окончиться катастрофой, но вся ее логика после начала отступления от Дрездена свидетельствовала о том, что именно это и должно было произойти. Союзники многим были обязаны удаче, хотя немаловажную роль сыграла также отвага и стойкость войск коалиции, что особенно справедливо в отношении русских в первых день сражения под Кульмом. Некоторые союзные генералы отличились удачными действиями. Клейст продемонстрировал истинное мужество, двигаясь в тыл Вандаму. А.П. Ермолов обнаружил блестящие навыки руководства войсками в первый день сражения под Кульмом, а Коллоредо хорошо проявил себя на второй день. Кроме того, Е. Вюртембергский выделяется на общем фоне как генерал, внесший наибольший вклад в достижение победы.

Однако важный вклад в конечный результат был также сделан самим Наполеоном и его генералами. В случае с Вандамом речь идет о его действиях скорее не в ходе сражения под Кульмом, а за три дня до этого, когда он позволил русским сдержать наступление своего гораздо более крупного корпуса и проскользнуть обратно в Богемию прямо у него под носом. Сен-Сира можно обвинить в том, что он упустил из виду корпус Клейста и тем самым позволил ему принять участие в сражении под Кульмом. Главным образом, однако, поражение произошло по вине Наполеона. Он отдал Вандаму ясный приказ наступать в Богемию и столь же ясно приказал Молодой гвардии оставаться на Теплицкой дороге, сразу за Пирной. Эти два приказа стали основными причинами уничтожения корпуса Вандама. Еще важнее потери одного корпуса было то, что в течение трех дней после Дрезденского сражения Наполеон мог уничтожить основные силы коалиции и закончить войну. Он не только не воспользовался этой возможностью, но и сам во многом способствовал тому, что возможная абсолютная победа обернулась очень чувствительным поражением.

Как обычно, Наполеон сохранял спокойствие перед лицом неудач. Кульм был не единственным ударом. Тогда же поступили известия о разгроме Макдональда на реке Кацбах 26 августа и о провале наступления маршала Удино на Берлин в результате неудачного столкновения с Северной армией Бернадота в сражении при Гросс-Беерене 23 августа.

Армия Бернадота состояла из трех «национальных» контингентов: шведского, русского и прусского. Самым малочисленным были шведы, а самым крупным контингентом — пруссаки. Промежуточное положение между ними занимал российский корпус Ф.Ф. Винцингероде, состоявший из 32 тыс. солдат и 120 пушек. В повествованиях о Северной армии всегда господствовала точка зрения прусской стороны. Пруссаки были не только самой многочисленной группировкой этой армии, но и сыграли решающую роль в двух сражениях, положивших конец попыткам Наполеона захватить Берлин, — при Гросс-Беерене 23 августа и при Денневице 6 сентября. В составе корпуса Винцингероде пехотой командовал граф М.С. Воронцов — выдающийся генерал, который за 1812–1814 гг. не раз отличался удачными действиями. Однако единственным случаем, когда у Воронцова и его войск не было шанса проявить себя с лучшей стороны, была осенняя кампания 1813 г. Напротив, роль прусских войск в сражениях, целью которых была защита столицы Пруссии, по понятным причинам стала частью прусско-немецкой мифологии.

То же самое можно сказать о ожесточенных стычках между Бернадотом и его прусскими подчиненными. Старшим офицером в армии Бернадота был Фридрих Вильгельм фон Бюлов.

В качестве подчиненного Бюлов являлся человеком, с которым было проще поладить, чем Йорком, но это не меняло кардинальным образом положение дел. Бюлов был умным, честным и хорошо образованным человеком, а также очень компетентным генералом; но при этом он был резким, прямым, самоуверенным человеком с неистовым темпераментом. Он мало времени уделял французам и практически не уделял его говорливому гасконскому перебежчику, который каким-то образом сумел взобраться на шведский престол и который, по мнению Бюлова, легко мог предать шведов, союзников, да и вообще любого, кто мог помешать его честолюбивым замыслам. Не улучшал отношения и тот факт, что после разгрома при Йене и Ауэрштедте в 1806 г. отряд Бюлова, по сути, сдался на милость корпуса Бернадота. По мнению одного нейтрального историка, прусский генерал никогда не забывал об этом унижении.

Бюлов и Бернадот придерживались различных взглядов относительно того, как следовало наилучшим образом вести войну. Будучи предоставлен самому себе, Бернадот организовал бы отступление с боем в направлении своих баз на Балтийском побережье в случае наступления Наполеона, в скором начале которого он был убежден. Он был осторожен, робок и испытывал благоговейный трепет перед гением Наполеона. Бюлов, гораздо более уверенный в себе и решительный человек, не просто задался целью отстоять Берлин, но хотел атаковать угрожавшие городу французские войска и держать их на максимальном удалении от столицы. Как это часто случалась между отдельными участниками коалиции в 1812–1814 гг., различия во взглядах относительно стратегии вскоре обрели политическое звучание и стали рассматриваться как предательство по отношению к общему делу. События, имевшие место в Гамбурге весной 1813 г., подтвердили подозрения прусских военачальников в том, что Бернадот не ставит перед собой задачи освободить Германию, а на его действиях могли даже сказываться его мечты, в которых он сменял Наполеона на французском престоле. Именно в этом свете вскоре стала рассматриваться осторожность главнокомандующего, проявленная в ходе осенней кампании 1813 г.

Некоторые русские придерживались столь же скептического мнения на счет Бернадота. 3 сентября представитель Александра I в штабе Блюхера отправил П.М. Волконскому послание, в котором протестовал против бездеятельности Бернадота. Как это обычно бывало, подобные письма Волконскому на самом деле предназначались для Александра, тогда как Волконский всего лишь выполнял роль своего рода фильтра. Барон Ф.В. Тейль ван Сераскеркен писал, что «шведский крон-принц за девять дней, т. е. с 23 августа, не сдвинулся вперед ни на шаг, хотя, согласно общему плану боевых действий, именно это время было отведено для решительного наступления».

Главным представителем российского императора в штабе Бернадота был К.О. Поццо ди Борго. Согласно инструкция, данным ему Александром I, Поццо должен был удостовериться в том, что Бернадот использовал свою армию для общего дела, а не исключительно в интересах Швеции, не говоря уже о практическом воплощении тех надежд, которые Бернадот мог питать относительно своего будущего в политике Франции. До тех пор пока последние оставались лишь радужными мечтаниями, им можно было потакать, равно как и законным притязаниям Швеции на присоединение Норвегии после войны. Однако Поццо ди Борго был предупрежден о том, что ему следует очень внимательно следить за Бернадотом и объединиться с сэром Чарльзом Стюартом, английским представителем в штабе крон-принца. Александр I говорил Поццо, что в данном случае российские и британские интересы совпадают: России и Англии предстояло удостовериться в том, что Бернадот использует все вверенные ему войска в интересах коалиции и не стесняет их действия, равно как и не задействует их во второстепенных или выгодных для одной Швеции операциях. К.О. Поццо ди Борго идеально подходил для выполнения этого задания. К 1812 г. значительную часть окружения Александра I представляла группа иностранцев, являвшихся закоренелыми антибонапартистами. Самым известным среди них был барон Г.Ф. К. Штейн, одной из ключевых фигур также являлся Ф.Ф. Винцингероде. К.О. Поццо ди Борго больше чем кто бы то ни было имел основания быть антибонапартистом: корсиканец по происхождению, он являлся противником французской и корсиканской политики Наполеона с 1793 г. Поццо был как раз той ищейкой, которую было необходимо напустить на человека, подобного Жану-Батисту Бернадоту: ветерана, участвовавшего в политической жизни Франции еще во времена революции, и бывшего республиканца. Не удивительно, что как сэр Чарльз Стюарт, так и барон Штейн были высокого мнения о Поццо.

Русские войска в армии Бернадота, напротив, симпатизировали крон-принцу, и он отвечал им взаимностью. Бернадот очень тактично намекал пруссакам и шведам, что им следует равняться на своих прославленных русских собратьев по оружию. Его штаб всегда охраняли русские войска, с которыми он хорошо обходился, следя за тем, чтобы они были сыты и получали свою порцию водки. Он прилагал много усилий к тому, чтобы его солдаты — всегда, когда это было возможно, — располагались в домах и разбивали бивуаки только в случае крайней необходимости. Русские солдаты ценили внимательное отношение Бернадота, и им скорее нравились его гасконский темперамент и эксцентричность. Бернадот также был учтив и пользовался популярностью в среде старших российских офицеров. В.И. Левенштерн писал в своих мемуарах, что Бернадот осенью 1813 г. провел образцовую кампанию, несмотря на всю сложность положения, в котором он оказался под стенами Берлина. Что касается А.И. Чернышева, командовавшего российскими «летучими отрядами», и М.С. Воронцова, то они по-прежнему испытывали раздражение по отношению к Ф.Ф. Винцингероде, которого они справедливо рассматривали как третьесортного генерала, сильно уступавшего им самим.

Сам Винцингероде докладывал Александру I о нерасторопности офицеров главного штаба Бернадота. Как практически все наблюдатели, он жаловался на то, что крон-принц после сражения при Гросс-Беерене «действует очень осторожно» и не смог воспользоваться плодами победы, одержанной войсками коалиции. В целом, однако, Винцингероде, похоже, поддерживал добрые отношения с Бернадотом. Подобно своему главнокомандующему он вовсе не горел желанием сломя голову бросаться в логово Наполеона. Кроме того, у Винцингероде имелись личные претензии по отношению к пруссакам, прежде всего потому, что они не сумели оказать его войскам должной поддержки, как то было предусмотрено русско-прусской конвенцией. Впервые жалобы Винцингероде на этот счет появились в июле и не прекращались в течение всей кампании. В одном из своих ранних писем он, например, сетует, что не только его собственный корпус, но даже русские батареи, отданные пруссакам во временное пользование с целью восполнить у них нехватку артиллерии, существовали впроголодь.

Перед лицом неадекватного снабжения своих войск со стороны Пруссии, русские прибегли к традиционному средству, усилив нажим на поляков. В первую неделю августа М.Б. Барклай де Толли отдал приказ о проведении новых крупных реквизиций в Польше, целью которых было изъять у населения новый урожай и направить его прежде всего на продовольственное обеспечение российских войск в составе Силезской армии. Сбору подлежало большое количество муки для солдат и овса для лошадей, а также 295 тыс. литров водки. Прусские власти обратились к Барклаю с просьбой передать некоторое количество указанного продовольствия для снабжения воинов и лошадей Ф.Ф. Винцингероде и тем облегчить положение населения, проживавшего в окрестностях Берлина. Неделю спустя Барклай издал приказ о проведении новых реквизиций, и часть полученного в результате продовольствия была отправлена Винцингероде. Сюда входило 500 тыс. кг крупы для солдатской каши, 87 тыс. литров водки и 524 тыс. кг мяса.

Как только 10 августа истек срок перемирия, Винцингероде приказал своим диверсионным и разведывательным группам обогнуть западный фланг армии Удино и выйти ему в тыл. Слухи о том, что сам Наполеон движется в направлении ставки Удино только утвердили российского военачальника в мысли, что он может взять в плен французского императора. В.И. Левенштерну было поручено командование казачьим отрядом, он получил задание вернуться с Наполеоном. Двигаясь в южном направлении с целью выхода в тыл Удино, казаки Левенштерна быстро разграбили богатое поместье, попавшееся им на пути. Записи Левенштерна свидетельствуют о том, что он дал каждому из них по сотне плетей и понизил в звании командовавшего ими урядника, но не смог вернуть большую часть награбленного, поскольку казаки сумели все очень хорошо спрятать. Разведчики Левенштерна вскоре выяснили, что Наполеон находится далеко в Силезии. Гораздо ближе располагалась слабо охраняемая казна Удино, в погоню за которой бросился ликующий Левенштерн. В характере российского полковника было что-то разбойничье. Находясь до войны в Петербурге, он часто выигрывал, а еще чаще проигрывал крупные суммы денег в карты. Во время войны он проявлял большую отвагу и инициативу в бою, а в свободное время соблазнял всех женщин, встречавшихся ему по пути от Вильно до Парижа. При всем при этом он был своего рода благородным разбойником. Хотя он помнил, что военнопленные являются большой обузой для диверсионного отряда, он всегда брал их с собой и презирал А.С. Фигнера за то, что тот убивал своих французских пленников.

В переводе на русские деньги в казне Удино находилось 2,4 млн. бумажных рублей. В.И. Левенштерн в своих воспоминаниях настаивает на том, что, согласно российскому военному обычаю, казна принадлежала лично ему, так как он захватил ее со шпагой в руках. Доставить ее в целости и сохранности в расположение русских частей было довольно проблематично. Судя по мемуарам Левенштерна, уйти от французов было проще, чем отбиться от «союзников», желавших поживиться его добычей. Непосредственная угроза исходила от его собственных казаков. Российский военный обычай, возможно, и делал (а возможно, и нет) Левенштерна законным обладателем этой добычи, однако казачьи обычаи были более демократичными. Казаки были потомками профессиональных грабителей, которые традиционно делили награбленное добро поровну, выделяя дополнительную часть своему командиру. Никто не удосужился приспособить эту традицию к условиям службы российскому императору. Во избежание недоразумений Левенштерн выдал каждому казаку по 100 серебряных франков и пообещал выдать еще столько же, когда они доставят добычу в Берлин. Следующим удачным шагом Левенштерна было то, что он сумел перехитрить и уйти от преследования находившегося поблизости казачьего диверсионного отряда под началом полковника В.А. Пренделя, который счел себя обязанным помочь Левенштерну уберечь его добычу от французов.

Возвратившись затем в Берлин, В.И. Левенштерн столкнулся с самым опасным противником в лице свирепого военного губернатора города генерала А.В. Лестока. В то время, когда Пруссия отчаянно нуждалась в деньгах, Лесток не видел оснований закрывать глаза на то, что у него под носом процветало пиратство, к тому же свободное от налогов. Поэтому между Левенштерном и Лестоком началась своеобразная игра в прятки на территории Берлина, в ходе которой губернатор пытался обнаружить телеги Левенштерна вместе с их содержимым. Когда же ему удалось их найти, Левенштерн уже успел спрятать свою добычу в безопасном месте. Левенштерн потратил некоторую сумму денег, чтобы нейтрализовать возможные угрозы для добытых им сокровищ. В своих мемуарах он писал, что на каждом углу ему встречались старые знакомые, и что он «был искренне рад быть полезным для своих друзей». В числе старинных друзей оказался князь С.Г. Волконский, а также дежурный генерал Ф.Ф. Винцингероде. Он вспоминал, что количество иностранной монеты, добытое В.И. Левенштерном, было столь велико, что курс прусского талера упал во всем Берлине. Из мемуаров Левенштерна следует, что в прусской столице у владельцев лучших борделей и торговцев шампанским дела пошли на подъем.

Тем временем Наполеон готовил свой первый из двух штурмов Берлина, поручив его непосредственную организацию Удино. Одержимость Наполеона идеей взятия Берлина была на руку коалиции. Если бы французский император просто закрыл глаза на армию Бернадота, он мог передвинуть крупные силы своей армии куда-нибудь еще. Скорее всего Бернадот не пошел бы в решительное наступление. Вместо этого он бы начал осаду Виттенберга, поскольку твердо решил удерживать укрепленную переправу через Эльбу до того, как переправиться через реку и подвергнуть себя неожиданному контрудару со стороны своего бывшего хозяина. Наполеон не только приказал сначала Удино, а затем и Нею идти на Берлин, но также выделил им слишком мало солдат, причем плохо обученных, для выполнения порученного им задания. Он поступил так отчасти потому, что презирал прусскую пехоту и не принимал в расчет ее потенциальные возможности на поле боя.

Удино неумело провел свое наступление и 23 августа потерпел поражение при Гросс-Беерене от корпуса Бюлова. 27 августа, в тот самый день, когда союзники начали отступление от Дрездена, мощная дивизия под командованием генерала Жирара, шедшая от Виттенберга на подмогу Удино, была разгромлена при Хагельберге. Русские не принимали участия в сражении при Гросс-Беерене, за одним важным исключением в виде российских батарей, постоянно находившихся при корпусе Ф.В. Бюлова для восполнения нехватки артиллерии у прусских войск. Корпус Ф.Ф. Винцингероде стоял на правом краю линии коалиции, прикрывая путь на Берлин, тогда как Удино попытался прорваться по левому краю. Сражение кончилось еще до того, как русские успели вмешаться. Французский военачальник наступал таким образом, что его колонны находились на значительном удалении одна от другой и были не в состоянии оказать друг другу поддержку. Поэтому двух прусских корпусов Бюлова и Тауэнцина было более чем достаточно для того, чтобы справиться с Удино без помощи русских. При Хагельберге, однако, А.И. Чернышев привел противника в замешательство, неожиданно атаковав его — посреди сражения — с тыла его казачьими отрядами, и тем самым внес весомый вклад в победу.

Во второй раз французов на Берлин повел маршал Ней. Он был разбит в сражении при Деневице 6 сентября. Французы снова вели наступление по левому краю позиций союзников, где находились прусские войска под началом Бюлова и Тауэнцина. На этот раз, как и при Гросс-Беерене, корпус Винцингероде располагался на правом краю позиции союзников, и лишь часть его кавалерии и артиллерии приняла участие в сражении. Но даже они вступили в бой лишь под конец сражения. В этом не было вины русских. Выбор позиции и все передвижения происходили в соответствии с приказами Бернадота. Однако действия крон-принца с самого начала подверглись суровой критике, в первую очередь, разумеется, со стороны историков, следующих в русле прусско-немецкой национально-освободительной мысли. С другой стороны, у Бернадота также имеется большое число сторонников, включая, возможно, историка, написавшего лучшие работы об этой кампании: речь идет о полковнике и военном историке прусского генерального штаба Рудольфе фон Фридрихе.

Противники Бернадота утверждают, что он шел на выручку пруссакам слишком медленно, оставил им всю грязную работу, а затем приписал успех лично себе, а также шведским и русским войскам. Сторонники Бернадота, напротив, заявляют, что у него не было иного выбора, кроме как построить свои войска широким фронтом, чтобы прикрыть все возможные пути наступления на Берлин, и что как только он обнаружил, что Ней движется в сторону Бюлова, то поспешил на выручку пруссакам настолько быстро, насколько было возможно. Сторонники Бернадота подчеркивают важный вклад в победу русской кавалерии и артиллерии на заключительном этапе сражения. Они также утверждают, что, даже если бы Бюлов тогда был вынужден отойти, к тому времени измотанный противник в случае наступления просто-напросто оказался бы в тисках между русскими и шведскими войсками.

Никто не отрицает, что прусские войска очень храбро дрались в течение нескольких часов. Сам Бюлов направлял действия своих солдат, делая это умело, спокойно и правильно подгадывая нужный момент. Полки ландвера проявили себя гораздо лучше, чем подразделения ополчения в составе корпуса Клейста в сражении под Кульмом за неделю до этого. Также бесспорным является тот факт, что если храбрость и стойкость пруссаков в значительной мере обеспечили победу в сражении при Денневице, то французские военачальники сами в немалой степени поспособствовали своему поражению. Хотя по идее пруссаки должны были оказаться в сильном меньшинстве, на деле Ней так и не сумел ввести в бой все три корпуса, бывшие под его командованием. Нечто подобное уже случалось ранее. Сам Ней находился в северной части поля боя. Он был полностью поглощен тем, что происходило вокруг него, и утратил общий контроль над ситуацией, призвав к себе на подмогу весь корпус Удино и тем самым обрекая на поражение саксонский корпус Рейнье, находившийся в южной части поля боя. Удино, глубоко оскорбленный тем, что его отстранили от общего командования, был рад посодействовать поражению своего преемника, слепо подчинившись глупым приказам. Бюлов воспользовался тем, что Удино отошел на север, и начал контрнаступление против саксонцев Рейнье. Вскоре после этого русская кавалерия и конная артиллерия ударили по открытому левому флангу Рейнье, превратив его поражение в беспорядочное бегство. И.П. Липранди писал, что ведение сосредоточенного артиллерийского огня по дрогнувшим саксонцам стало эпизодом, в котором российская артиллерия действовала самым профессиональным на его памяти образом за весь период войны.

Историк Санкт-Петербургского драгунского полка — одного из тех российских кавалерийских подразделений, которые атаковали левый фланг французов под конец сражения, — писал, что русская кавалерия сыграла решающую роль, так как спасла от поражения измотанную прусскую пехоту, рассредоточила французскую артиллерию, обратила в бегство неприятельскую пехоту и затем уничтожила часть французских арьергардов. Генерал Каменский, написавший эту историю, сетовал, что иностранцы всегда оставляли без внимания вклад России в победу, хотя на самом деле его анализ сражения не сильно отличается от того, что был проделан Рудольфом фон Фридрихом. С.Г. Волконский был столь же пристрастным патриотом, что и любой прусский историк, писавший о сражении при Денневице. В своих мемуарах он писал (что, разумеется, является нелепостью), что «вся честь» той победы принадлежала «распоряжению Бернадота и смелому действию русской и шведской артиллерии и атаке кавалерии русской». Похожая, хотя и менее ожесточенная полемика, являвшаяся практически неизбежным атрибутом боевых действий коалиции, развернулась вокруг роли прусских войск в битве при Ватерлоо. Следует, однако, сказать, что при Ватерлоо прусской армии пришлось сражаться гораздо более отчаянно, чем русским при Денневице, как это стало ясно из российской официальной истории. Единственным, в чем были согласны прусские и русские исследователи, вывод, что Бернадот не сумел достаточно решительно преследовать отступавшую армию Нея, тогда как мощное преследование вполне могло бы ее уничтожить.

Но и без того армия Нея получила серьезный урон. По подсчетам русских, французы потеряли до 18 тыс. человек, включая более 13 тыс. военнопленных. Тот факт, что последние были большей частью взяты в ходе преследования русской кавалерией бегущих французов, действительно кое-что говорит о вкладе русских в победу. В целом за первые месяцы войны Наполеон потерял 100 тыс. человек и более 200 пушек. Союзники лишились едва 50 орудий и не более 85 тыс. солдат. Ряды союзных войск пополнялись за счет прибывавших подкреплений. В начале октября к моменту наступления на Лейпциг Шварценберг заменил всех австрийцев, павших под Дрезденом, и свежие новобранцы в основном были лучше обучены, чем те, что имелись в распоряжении Меско в августе. Ряды российских войск пополнялись за счет прибывавших дополнительных резервов и солдат, возвращавшихся из госпиталей. Кроме того, к ним присоединились около 60 тыс. солдат Польской армии Л.Л. Беннигсена. Правда, пехота Беннигсена почти наполовину состояла из ополченцев графа П.А. Толстого, которые могли быть действительно полезны лишь при осадах, но остальная часть пехоты Беннигсена, равно как и вся кавалерия и артиллерия, являлись хорошими войсками.