ПИСЬМО I

Мери Анна Доддъ къ миссъ Делэнъ, въ Боллиделэнъ.

Констанцъ.

Милая, несравненная Китти,

О, съ какою любовью бросаюсь я въ объятія твои, мой другъ! Какъ умоляю тебя дать мнѣ убѣжище въ твоемъ нѣжномъ сердцѣ! Все кончено, мой милый другъ, все миновалось! Ты изумляешься, ты блѣднѣешь, ты дрожишь; но успокойся, Китти, и выслушай меня. Я безсильна, я беззащитна передъ упреками дружбы! Ты обвиняешь меня, ты готова произнести мой приговоръ… о, остановись, мой другъ! Я виновата, признаюсь въ томъ; я преступница! Ты говоришь: «все кончено! Такъ Мери Анна смѣялась, играла его чувствами! измѣнила ему въ послѣднюю минуту!» Да, ты обвинишь меня въ этомъ! Трепещу и сознаюсь въ своей винѣ; но я не такъ виновна, какъ ты можешь думать. Выслушай мои оправданія; будь снисходительна, будь сострадательна.

Сознаюсь во всемъ, не отрицаю ничего. Не могу даже сказать, что чувства мои измѣнились по долгомъ, основательномъ размышленіи. Не могу сказать, что боролась съ моими сомнѣніями, уступила имъ, только обезсиленная борьбою — нѣтъ, мой другъ, не могу хитрить съ тобою. Признаюсь тебѣ, что въ то самое утро, какъ письмо твое было получено мною, въ ту минуту, какъ мои горячія слезы текли, падая на страницы, исписанныя твоею рукою, какъ я цаловала строки, дышавшія твоею любовью, въ эту минуту мгновенно озарился мой горизонтъ; пространство населилось образами и лицами; предостерегающіе голоса раздались вокругъ меня и надо мною, и прочитавъ твои слова: «итакъ, если все твое сердце нераздѣльно принадлежитъ ему…» — я затрепетала, Китти, глаза мои наполнились слезами, грудь моя взволновалась рыданіями и я, въ смертельной тоскѣ воскликнула: «о, спасите меня отъ клятвопреступленія, спасите меня отъ меня самой!»

Да, твое письмо разрушило все. Это была сцена, какою заключается второй актъ Лучіи ди Ламмермуръ. Мама, баронъ, Джемсъ — всѣ были готовы къ совершенію брака; и, какъ Лучія, одѣтая ужь въ подвѣнечное платье, съ розами въ волосахъ, въ очаровательномъ уборѣ изъ брюссельскаго кружева на головѣ, я предстала имъ блѣдная, трепещущая! Роковой вопросъ твой звучалъ въ ушахъ моихъ, какъ грозный голосъ неумолимаго, правдиваго судьи: «все ли твое сердце нераздѣльно принадлежитъ ему?» — «нѣтъ, нѣтъ!» вскричала я громко, «не принадлежитъ, не будетъ принадлежать!» Не помню, въ какой дикой рапсодіи высказались мои волненія; не помню, какимъ бурнымъ водопадомъ излилось мое сердце. Я говорила въ томъ восторженномъ энтузіазмѣ, какимъ возносилась древняя пиѳія. Я не знаю ничего; слышала только потомъ, что сцена была невыразимо-ужасна. Баронъ, бросившись на своего арабскаго коня, ускакалъ въ лѣса; Джемсъ, въ изступленіи, увлекаемый какимъ-то мщеніемъ — кому, за что, не зналъ онъ самъ — поскакалъ за нимъ; мама упала въ обморокъ, испуская ужасные вопли; самъ папа, который такъ флегматиченъ, кричалъ въ ужасѣ и рвалъ на себѣ волосы.

Сцена перемѣняется. Мы скачемъ по констанцской дорогѣ. Замокъ съ густыми своими лѣсами исчезаетъ за нами; дикія горы Шварцвальда встаютъ вокругъ насъ. Мрачныя сосны киваютъ намъ своими величественными глазами; хоръ лѣсныхъ птицъ провожаетъ насъ тоскливою пѣснью; скалы, обрывы, кипящіе каскады мелькаютъ передъ нами; мы скачемъ, скачемъ; но еще быстрѣй несется вмѣстѣ съ нами тоска, вѣрная наша спутница.

Мы прибыли въ Констанцъ въ полночь. Я бросилась въ постель, и рыдала, пока задремала въ изнеможеніи. Сладки, сладки были эти слезы: онѣ лились кристальною струей изъ переполненнаго бассейна — да, переполнено было грустью сердце твоей бѣдной Мери Анны!

Не отъ раскаянія о проступкѣ я плакала — нѣтъ; я отдавала половину сердца, обѣщая все сердце свое нераздѣльно. Не потому, что чувствую себя виновною въ обманѣ — умоляю тебя о снисхожденіи, о поводѣ, Китти — нѣтъ: я прошу состраданія, пробудившись къ ужасному сознанію, что не могу быть любима такъ, какъ могу любить; къ отчаянной мысли, что не внушаю страсти, которая одна вознаграждаетъ за муки любви. Ахъ, Китти! любовь — страданіе., ужаснѣйшее всѣхъ страданій, О, желаю тебѣ никогда не чувствовать этой терзающей страсти съ ея мучительнымъ блаженствомъ.

Не упрекай меня, Китти: мое сердце уже упрекало меня горько, ужасно! Сколько разъ я спрашивала себя: «кто же ты, осмѣливающаяся отвергать санъ, знатность, богатство, блескъ, славное имя? Если всего этого и преданной любви тебѣ мало, чего же ты ищешь?» О, сколько разъ я вонрошала себя, и единственнымъ отвѣтомъ былъ тяжелый вздохъ сердца, скорбный голосъ душевнаго страданія! Да, мой другъ, кто знаетъ меня, не обвинитъ въ суетности, желаніи обманчиваго внѣшняго блеска. Ты знаешь лучше всѣхъ, что не таково сердце мое, не таковы его слабыя струны.

Въ избыткѣ скромныхъ думъ, я могу цѣнить себя ниже, чѣмъ требуетъ самое безпристрастное сужденіе; и если счастіе въ низкой долѣ, я, не колеблясь, готова избрать ее. Суди объ искренности словъ моихъ изъ того, что я только теперь разобрала свой гардеробъ, остававшійся въ ящикахъ. Ахъ, Китти, еслибъ ты его могла видѣть! Папа былъ благородно-щедръ, онъ позволилъ мнѣ шить и покупать все, что только я вздумаю. Разумѣется, это пробудило во мнѣ не расточительность, а осмотрительную скромность желаній, и я ограничилась единственно необходимымъ, absolument nécessaire. Назову тебѣ изъ своихъ вещей только двѣ кашмировыя шали, три восхитительные écharpes брюссельскаго кружева, двѣнадцать утреннихъ визитныхъ и осьмнадцать вечернихъ бальныхъ платьевъ; подвѣнечное платье валансьенскаго кружева, отдѣланное жемчугомъ и брильянтами; спереди на корсажѣ также брильянтовая лилія, съ жемчужинами, представляющими капли росы — мысль очень-милая и вмѣстѣ простая, совершенно-приличная характеру подвѣнечнаго платья: невинность въ скромной долѣ. Платье для визитовъ на другой день, напротивъ, чудо великолѣпія! А еслибъ ты видѣла, какія у меня шляпки… Ахъ, какъ я люблю эти миньятюрныя шляпки! Какъ мило умѣютъ носить ихъ француженки! Какъ граціозенъ и гармониченъ весь туалетъ дамы, или дѣвицы, умѣющей одѣваться!

Ты понимаешь, мой другъ, что шагъ, мною сдѣланный, поставилъ меня въ деликатное положеніе относительно моего семейства. Мелочныя, язвительныя замѣчанія, которымъ я подвергаюсь, растерзали бы твое сердце. Джемсъ, напримѣръ, однажды прямо сказалъ, что я поступила какъ Джо Юдсонъ, который, будучи назначенъ служить въ Индіи, взялъ впередъ за годъ жалованье, потомъ сказалъ, что не хочетъ ѣхать изъ Лондона. «Мери Аннѣ хотѣлось только нашить себѣ нарядовъ», заключилъ онъ. Ахъ, Китти, мужчины такъ грубы, такъ пошлы, такъ неблагородны въ своихъ понятіяхъ! Они думаютъ, что мы дорожимъ именно нарядами — и больше ничѣмъ; они не понимаетъ, что наряды для насъ только средство къ достиженію цѣли — покоренія сердецъ. Мама, скажу къ ея чести, очень-добра со мною; естественно ей жалѣть о разстройствѣ аристократическаго родства; но, съ истинно-материнскою любовью, она забыла о собственномъ прискорбіи, думая только обо мнѣ, о моихъ страданіяхъ. Я также доставила ей утѣшеніе, и неожиданное, и очень-важное. Папа, по соображеніямъ, которыхъ не стоитъ объяснять, на этихъ дняхъ серьёзно вздумалъ возвратиться въ Ирландію. Мама удостовѣрилась въ томъ, случайно прочитавъ письмо мистера Порселя къ папа. Вообрази, мой другъ, ея отчаяніе! Прости, милая Китти, если мои слова оскорбятъ нѣжную впечатлительность твоего сердца, но я должна сказать тебѣ, что Ирландія, ирландское общество несносны. И къ чему послужили бы въ такомъ случаѣ всѣ мои наряды? Не-уже-ли они дѣланы для броффскихъ вечеринокъ? Я, несмотря на всѣ огорченія, меня разстроившія, соединилась съ мама для сопротивленія этому ужасному намѣренію; и нѣтъ сомнѣнія, что общими силами мы одержимъ побѣду. Я, много, много должна еще сказать тебѣ, и потому буду писать завтра, а пока прости.

Твоя навѣки

Мери Анна Доддѣ.

 

ПИСЬМО II

Мери Анна Доддъ къ миссъ Дулэнъ, въ Болдидулэнъ.

Констанцское Озеро.

Милая, несравненная моя Китти,

Вѣрная своему слову, сажусь продолжать разсказъ о моихъ тайнахъ, первая часть котораго лежитъ ужь передъ тобою. Я остановилась на главѣ «Désagréables» потому позволь мнѣ кончить эту тэму, прежде нежели перейду къ пэйзажамъ, болѣе-привлекательнымъ.

Бетти Коббъ недавно вздумала отдать свою руку и сердце, и, признаюсь, я не думала, чтобъ такого мужа было можно отъискать гдѣ-нибудь, кромѣ Уатерклуфа — кажется, такъ называется милая деревня въ землѣ каффровъ, близь которой наши войска столько разъ попадались въ засаду. Это — пастухъ, безобразный, грубый, дикій великанъ; Бетти влюблена въ него до безумія. Ни обѣщаніе удвоить жалованье, ни подарки, ни ласки и просьбы не могли поколебать ея привязанности къ чудовищному предмету ея страсти. Мама вообразила, что не можетъ жить безъ Бетти; потому мы должны возить съ собою ея уродливаго великана, который срамитъ своимъ нелѣпымъ костюмомъ запятки нашего экипажа — это чрезвычайно-непріятно! Но довольно говорить объ этомъ; опишу тебѣ мѣстность, въ которой мы теперь живемъ.

Констанцское озеро! это слово звучитъ очаровательно: оно возбуждаетъ мысли о восхитительныхъ пейзажахъ. Когда мы подъѣзжали къ нему, я, исполненная самыми живописными ожиданіями, съ любопытствомъ выглядывала изъ кареты при каждомъ новомъ поворотѣ извилистой горной дороги; но скоро смерклось, и я ничего не видала. Рано на другой день я встала и, взявъ съ собою Августину, отправилась любоваться видами. Мы вышли на набережную; передъ нами разстилалось широкое пространство воды грязноватаго цвѣта, опоясанное низкими, едва-замѣтными берегами. Ни ледниковъ, ни снѣговыхъ горъ, ни даже холмовъ не было вокругъ этой большой лужи. Какое разочарованіе! Я могла срисовать только старика-лодочника съ длинною сѣдою бородой. Таможенный офицеръ (мы вышли на набережную у таможни) очень-красивый собою мужчина, съ черными усами, былъ въ восторгѣ отъ моего эскиза. Я не придавала рисунку особенной цѣны, потому и согласилась на просьбы Августины вырвать его изъ альбома и подарить офицеру. Ты не можешь себѣ вообразить, Китти, съ какою любезностью принялъ онъ мой подарокъ. Онъ сказалъ мнѣ, что таможенная шлюбка всегда будетъ готова къ моимъ услугамъ, когда мнѣ вздумается сдѣлать прогулку по озеру. Потомъ онъ проводилъ меня до гостинницы.

Я не сказала мама ничего объ этомъ знакомствѣ; потому-что, войдя въ комнату, услышала, что пріѣхалъ Джемсъ вмѣстѣ съ какимъ-то другимъ господиномъ; оба они послѣ дороги такъ были утомлены, что легли спать и не велѣли себя безпокоить. Конечно, Китти, мнѣ было чрезвычайно-интересно узнать, кто этотъ господинъ; но всѣ мои разспросы не привели ни къ чему положительному; я узнала только, что онъ молодъ, хорошъ собою, высокаго роста, бѣгло говоритъ понѣмецки и пофранцузски, такъ-что слуга не зналъ, англичанинъ онъ, или нѣтъ. Такимъ-образомъ я принуждена была мучиться нетерпѣніемъ до самаго завтрака.

Для моихъ нервъ, разстроенныхъ послѣдними событіями, это было очень-раздражительно. Я дѣлала тысячи различныхъ предложеній; я строила воздушные замки, о которыхъ не могу разсказывать даже тебѣ, мой другъ. Наконецъ, не въ силахъ будучи удерживать мучительное любопытство, я рѣшилась разбудить Джемса и спросить, кто его спутникъ. Я перешла черезъ корридоръ, отъискала его комнату — слуга сказалъ, что братъ спитъ въ 13-мъ нумерѣ — тихо отворила дверь и вошла. Шторы были спущены; въ комнатѣ было очень-темно. Въ одномъ углу стояла кровать, съ которой слышалось тяжелое дыханіе спящаго. Тихо, пошла я туда. Глаза мои, привыкшіе къ темнотѣ, начали различать предметы; я увидѣла разбросанное по стульямъ платье, сѣрый шелковый шлафрокъ на свѣтлорозовой подкладкѣ; подлѣ него лежала шапочка, такого же цвѣта, съ огромною серебряною кистью; я видѣла и шлафрокъ и шапочку эту на Джемсѣ. Но тутъ же лежало много другихъ вещей, очень-дорогихъ и красивыхъ, которыхъ я не замѣчала прежде у Джемса. Я знала страсть брата къ мотовству; но множество великолѣпныхъ перстней, булавокъ, пуговокъ, запонокъ, цѣпочекъ изумило меня. Замѣчу кстати, Китти, что нынѣшніе молодые люди гораздо-болѣе нашего привязаны къ брильянтамъ и дорогимъ вещамъ. Особенно привлекла мое вниманіе опаловая брошка, представляющая попугая въ пальмовыхъ листьяхъ; эмалевый рисунокъ былъ удивительно-хорошъ и оправленъ чудными каменьями.

Случай былъ соблазнителенъ: такая брошка слишкомъ-хороша для мужчины; я вздумала воспользоваться своею находкою и только-что прикрѣпила ее къ корсажу, какъ ручка двери повернулась и — представь себѣ, Китти, мой ужасъ! — послышался въ передней голосъ Джемса! Итакъ я была не въ его комнатѣ и на постели спалъ не онъ! Спрятаться — была первая моя мысль, и я стала за гардробъ въ ту самую минуту, какъ дверь отворилась. Если я проживу сто лѣтъ, не забуду этого страшнаго положенія. Одно только опасеніе, что малѣйшій шорохъ меня выдастъ, спасло меня отъ обморока; но мнѣ казалось, что услышатъ біеніе моего сердца — такъ оно трепетало въ груди моей!

Джемсъ вошелъ, не боясь, какъ видно, испугать спящаго, и, натолкнувшись по дорогѣ на два стула, подошелъ къ кровати, сѣлъ на нее и закричалъ: «Джорджъ!.. Тайвертонъ! Ахъ ты, старый хрычъ, хочешь, видно, проспать цѣлыя сутки?»

Ахъ, Китти, вообрази, какъ я испугалась, услышавъ, что я въ комнатѣ лорда Джорджа! Едва могла я — и не знаю, какъ могла — удержаться отъ крика.

Долго будилъ Джемсъ лорда, пока тотъ наконецъ проснулся и, зѣвая, сказалъ:

— А, это ты, Джемми! Очень-радъ, что ты меня разбудилъ. Я видѣлъ страшный сонъ. Вообрази, мнѣ представлялось, будто-бы я все еще въ Палатѣ Лордовъ слушаю свое проклятое дѣло; будто бы Скречли мнѣ отвѣчаетъ и обѣщается доказать лордамъ, что я виновенъ въ дурномъ обращеніи, въ жестокости. Голосъ стараго злодѣя еще раздается въ моихъ ушахъ, осыпая меня упреками.

— Да было, въ-самомъ-дѣлѣ, что-нибудь такое? сказалъ Джемсъ, закуривая сигару.

— Дѣйствительно, онъ отзывался обо мнѣ очень-невыгодно. У этихъ крючкотворцевъ, ты знаешь, свой особенный языкъ, и, защищая хорошенькую женщину, вышедшую замужъ семнадцати лѣтъ, они будутъ безпощадно терзать твои слабости. Впрочемъ, это бы еще не бѣда. Плохо то, когда докажутъ такъ-называемое «жестокое обращеніе», а горничная твоей жены, особенно француженка, всегда найдетъ противъ тебя улику.

— Не-уже-ли? сказалъ Джемсъ.

— Разумѣется. Каждое слово, непріятное для госпожи, кажется француженкѣ «жестокостью». Вообще, я тебѣ скажу, Джемми, съ женитьбою сопряжено множество непріятностей. Дай мнѣ огня.

Нѣсколько времени они курили молча. Мое положеніе стало несноснѣйшею пыткою: не говоря о страшной опасности, я имѣла несчастіе невольно подслушать ихъ секреты.

— Такъ чѣмъ же рѣшилось твое дѣло? спросилъ Джемсъ.

— Отложили рѣшеніе. Требуютъ дальнѣйшихъ доказательствъ, объясненій и тому подобныхъ глупостей… Скверныя сигары, рѣшительно не курятся!

— Это лучшія гаванскія.

— Значитъ, мнѣ попалась дурная. Не въ первый разъ я дѣлаю неудачный выборъ, Джемми, и онъ захохоталъ своему замѣчанію. — Пожалуйста, Джемми, не говори никому о моемъ проклятомъ дѣлѣ. Ну, докурилась наконецъ! и онъ бросилъ сигару. — Пора, кажется, вставать. Подними жалузи, Джемми.

Представь же себѣ, милая Китти, ужасъ моего положенія: Джемсъ ужь поднялся съ кровати и шелъ къ окну; еще мигъ — и свѣтъ ударитъ въ комнату, откроетъ меня! Мои чувства были чувства утопающаго, который, въ-добавокъ, не смѣетъ и кричать. Джемсъ ищетъ рукою шнуръ жалузи. Еще секунда — и будетъ поздно! Съ энергіею отчаянія бросилась я изъ-за гардроба, толкнувъ его такъ сильно, что онъ съ громомъ упалъ на Джемса. Съ быстротою молніи выбѣжала я изъ гибельнаго нумера, пробѣжала по корридору, бросилась въ свою комнату и упала безъ чувствъ, поспѣшно запираясь въ ней. Шумъ шаговъ и громкій говоръ въ корридорѣ заставили меня очнуться. Изъ отрывочныхъ словъ, долетавшихъ до меня, поняла я, что разсуждаютъ о странномъ случаѣ въ комнатѣ Тайвертона. Ахъ, милая Китти, съ какимъ восторгомъ убѣдилась я, что ускользнула неузнанная!

Общій голосъ приписывалъ паденіе гардроба неосторожности самого Джемса; говорили, что онъ, вѣроятно, толкнулъ его. Вмѣстѣ-съ-тѣмъ я узнала, что Джемсъ ушибенъ, хотя неочень-больно.

Много прошло времени прежде; нежели я собралась съ мыслями и могла подумать объ открытіи, мною сдѣланномъ. Не могу сказать, чтобъ я не была до нѣкоторой степени поражена, узнавъ, что лордъ Джорджъ женатъ. Его внимательность ко мнѣ не была пустою любезностью. Дѣвушка, понимающая жизнь, не ошибается въ этихъ случаяхъ; а еслибъ и усумнилась въ смыслѣ любезностей, всегда умѣетъ вызвать объясненіе.

Я испытывала чувства его раза три и убѣдилась въ его «безграничной преданности». Какъ же убійственно было для меня узнать, что онъ женатъ! Единственнымъ утѣшеніемъ было, что у нихъ съ женою идетъ дѣло о разводѣ. Бѣдняжка! Всѣ его выраженія, смыслъ которыхъ прежде былъ для меня страненъ, объясняются этимъ несчастнымъ обстоятельствомъ! Охотно теперь простила я ему нерѣшительность, колебанія, которыя прежде такъ часто смущали меня. Не будучи еще свободенъ, онъ не могъ открывать вполнѣ своихъ чувствъ, и теперь я поняла благородство борьбы, которая кипѣла въ его сердцѣ. Ахъ, Китти! какъ справедливо говоритъ поэтъ:

Сонный потокъ тривіальной привязанности лѣниво влечетъ свои мелкія струи по тинистому руслу и однообразнымъ берегамъ обыкновенной жизни; но кипучему каскаду страстной любви только утесы задерживающихъ его скалъ придаютъ бурную стремительность, сокрушающую всѣ преграды, презирающую всѣ бездны опасныхъ пучинъ! Я увѣрена, что такова страсть лорда Дж.; и теперь, когда эта пошлая Палата Лордовъ отказала ему въ просьбѣ о разводѣ, я знаю, что только рука нѣжной привязанности удержитъ его отъ отчаянныхъ порывовъ, спасетъ отъ погибели его дивное сердце!

Будь же откровенна со мною, милая Китти, признайся, что тебя шокируютъ такія идеи, что твоя ирландская pruderie краснѣетъ отъ мысли о любви къ женатому человѣку, пугается его страсти. Да, отъ меня не скроешься, мой другъ; вижу, какъ твои милыя губки надулись, какъ ты стараешься придать своимъ нѣжнымъ чертамъ мрачное выраженіе судейской суровости; но выслушай мою защиту. Обращаясь къ самому лорду Дж., я должна сказать, что это восхитительнѣйшій молодой человѣкъ; всякій, сколько-нибудь знающій его, убѣжденъ, что женщина, которая не чувствуетъ себя счастливою въ его обществѣ — демонъ. О благородствѣ характера его, о необыкновенномъ его тактѣ можетъ тебѣ свидѣтельствовать слѣдующій случай. Въ замѣшательствѣ послѣ бѣгства изъ его комнаты, я совершенно забыла о брошкѣ, которую прицѣпила къ платью, и вышла къ завтраку, не снявъ ее. Вообрази, Китти, мой стыдъ и ужасъ, когда Джемсъ закричалъ черезъ столъ: «Какую славную вещичку ты надѣла, Мери Анна: я мало видывалъ такихъ отличныхъ». Я вспыхнула, какъ огонь, потомъ поблѣднѣла; я чувствовала, что упаду въ обморокъ; но въ ту же минуту лордъ Дж. громко сказалъ: «Дѣйствительно, булавка очень-изящна; у меня была почти такая же, только съ изумрудами, а не съ рубинами; и мнѣ кажется, мистриссъ Доддъ, что ваша лучше».

Человѣкъ, умѣющій избавить васъ отъ такого ужаснаго положенія, достоинъ всякаго довѣрія, и я поблагодарила его взглядомъ; а онъ тотчасъ же далъ разговору другой оборотъ, предложивъ ѣхать на озеро ловить рыбу, и мы, кончивъ завтракъ, отправились садиться въ лодку.

Его необыкновенная любезность никогда не выказывалась такимъ блестящимъ образомъ; но я была весь день молчалива и задумчива. Затруднительность моего положенія была невыносима; и только тогда, какъ онъ подалъ мнѣ руку на возвратномъ пути въ отель, я нѣсколько ободрилась.

— Отчего вы такъ серьёзны? сказалъ онъ: — я не требую признаній; но и я ввѣрю вамъ мой секретъ, если вы довѣрите мнѣ одну изъ вашихъ тайнъ.

Я не отвѣчала ему, Китти, и шла молча, съ опущеннымъ вуалемъ.

Пишу все это моему несравненному другу откровеннѣе, нежели стала бы припоминать наединѣ сама съ собою; разсказываю все моей Китти; съ ея вѣрнымъ сердцемъ дѣлюсь своими радостями и печалями, своего надеждою и страхомъ. Но оставляю воображенію милой Китти дорисовать картину моей любви, волненій моего сердца. Ахъ, милая, добрая, несравненная Китти! не пойми ложно, не пойми превратно чувствъ твоей навѣки

Мери Анны.

Я хотѣла сказать тебѣ наши будущіе планы; но еще ничего не рѣшено опредѣлительно. Папа вчера получилъ большой пакетъ отъ мистера Порселя, по всей вѣроятности, съ дѣловыми бумагами, и съ-тѣхъ-поръ все сидитъ, читаетъ ихъ. Мы боимся, что онъ рѣшится ѣхать въ Ирландію; и каждый разъ, какъ онъ входитъ въ комнату, трепещемъ этого объявленія. Мама приготовляется къ защитѣ.

Кери все еще живетъ у Моррисовъ. Какъ она не умретъ съ тоски въ ихъ обществѣ — не понимаю. Жить безъ всякихъ развлеченіи, не видя даже порядочныхъ людей, для меня было бы невыносимо. Она совершенно лишена чувства благородной гордости. Я предполагаю, что развязкою этой скучной исторіи будетъ предложеніе руки отставнаго капитана; но пока у нихъ, кажется, все ограничивается дружбою, уваженіемъ и тому подобнымъ.

 

ПИСЬМО III

Кенни Дж. Доддъ Томасу Порселю, Е. В., въ Броффѣ.

Констанцъ.

Я получилъ бумаги въ-цѣлости. Убѣжденъ, что счетъ совершенно-вѣренъ. Желалъ бы только болѣе-благопріятнаго итога. Повторяю, намъ нужны деньги; присланныхъ вами едва станетъ до начала слѣдующаго мѣсяца; потому, пожалуйста, поторопитесь прислать еще.

Констанцъ мнѣ нравится. Городокъ тихій, покойный — скучный, если хотите; но мы надѣлали ужь столько шума, что пора посидѣть въ тюрьмѣ. Время проходить у насъ однообразно. Джемсъ и лордъ Дж., который опять пріѣхалъ къ намъ, каждый день тотчасъ послѣ завтрака отправляются на озеро удить рыбу и пріѣзжаютъ домой только къ ужину. Мери Анна читаетъ, пишетъ, шьетъ, поетъ. Мистриссъ Д. проводитъ время, бранясь и мирясь съ Бетти; эти занятія, перемежаемыя обыкновенными слезливостями и ханжествомъ, не оставляютъ ей ни минуты скучать. Я, когда не сплю, стараюсь пріучиться говорить понѣмецки — цѣль вздорная, скажете вы; я извиняюсь тѣмъ, что и не подвигаюсь къ ней ни на шагъ.

Да, вѣдь я не говорилъ еще вамъ о возвращеніи Джемса. Онъ тридцать часовъ гнался за негодяемъ «барономъ», и остановился только тогда, какъ лошадь подъ нимъ упала. Мѣстная полиція значительно способствовала избавленію преслѣдуемаго, задерживая повсюду Джемса по всевозможнымъ поводамъ и безъ всякихъ поводовъ. Бѣдняжка прискакалъ въ Фрейбургъ, измучившись до смерти и безъ копейки въ карманѣ; но, по-счастью, встрѣтилъ тамъ лорда Джорджа, который и доставилъ его къ намъ.

Лордъ Дж., какъ я подозрѣваю, въ послѣднее время терпѣлъ неудачи; но въ чемъ онѣ состояли — не могу догадаться. Дѣла его плохи, и онъ ѣздитъ безъ слуги. Правда, духомъ онъ попрежнему веселъ и бодръ; но такіе молодцы, какъ онъ, никогда не покажутъ унылаго вида. Дружба его съ Джемсомъ не очень-то мнѣ нравится; но я молчу, зная, что за такой намекъ всѣ на меня вооружатся. И нельзя не сознаться, онъ очень-пріятный малый: всѣ его любятъ; но именно этого-то я и боюсь. Еслибъ эти «вольныя птицы» были вялы, скучны, непріятны, отъ нихъ было бы мало опасности. Человѣкъ говоритъ на всѣхъ европейскихъ языкахъ, чудесно одѣвается, удивительно ѣздитъ верхомъ, восхитительно правитъ, отлично стрѣляетъ изъ пистолета, превосходно играетъ на бильярдѣ, повсюду, куда ни явится, бываетъ душою общества, мастерски толкуетъ о политикѣ — такой человѣкъ вездѣ отлично будетъ принятъ; а потомъ окажется плутомъ или обманщикомъ. Что дѣлать, Томъ Порсель, я самъ люблю такихъ удальцовъ; знаю, что не слѣдуетъ, а люблю; они меня развлекаютъ.

Лордъ Дж., впрочемъ, во всемъ держитъ сторону мистриссъ Д. Говоря какъ-то со мною о политикѣ, онъ сказывалъ, что всегда подавалъ голосъ за министерство, какое бы оно ни было; тому же правилу слѣдуетъ онъ, вѣроятно, и въ частной жизни. Вчера вечеромъ разсуждали мы о будущихъ планахъ, и онъ сильно настаивалъ, чтобъ на зиму ѣхать намъ въ Италію. Хотя и непріятно было мнѣ оспоривать предложеніе чисто съ финансовой стороны, но я выразилъ опасеніе, что эта поѣздка будетъ стоить очень-дорого. Онъ остановилъ меня. «До-сихъ-поръ, сказалъ онъ: — вы еще не испытали дешевизны заграничной жизни (это было совершенно-справедливо) и знаете ли почему? по самой простой причинѣ: вы жили всегда въ городахъ, куда туристы съѣзжаются толпами, жили на большихъ дорогахъ; надобно заѣхать подальше; надобно посѣтить мѣста, неиспорченныя наплывомъ путешественниковъ: эти далекіе уголки завидны и въ нравственномъ и въ экономическомъ отношеніяхъ». Мери Аннѣ съ матерью началъ онъ объяснять прелести итальянской жизни и итальянской природы самыми яркими красками, увлекательно описывалъ оливы, звѣзды, ночи, мороженое, теноровъ, волканы, музыку, горы, макароны. На меня напалъ съ бюджетной стороны. Нѣтъ нигдѣ въ мірѣ такой дешевизны. Мраморные палаццо тамъ стоятъ пустыми и отдаются за безцѣнокъ. Все родится тамъ само-собою, и потому достается за-даромъ. Фрукты продаются возами; вино по два пенса бутылка; климатъ такой, что не нужно и одѣваться, развѣ только изъ благопристойности, стало-быть и на туалетъ расходовъ мало. Все это очень-пріятно, и если вѣрить хотя половинѣ того, что онъ говоритъ, поѣздка въ Италію очень-выгодна. Мистриссъ Д. прибавила свой аргументъ слѣдующаго содержанія: «Мы накупили къ свадьбѣ множество нарядовъ; куда они годятся въ Ирландіи? Блестѣть парижскими модами и заграничными уборами въ нашемъ провинціальномъ обществѣ то же самое, что подавать картофель на серебряномъ блюдѣ. Вещи нами пріобрѣтены, заключила она: — надобно же ими пользоваться». У меня быть знакомый пьяница, который всегда оправдывался такъ: «вино куплено; не пропадать же ему». Она твердо основывалась на этомъ аргументѣ и много говорила о «нашей обязанности пріискать дочерямъ партію, чего невозможно сдѣлать въ Ирландіи». Конечно, я не пускался въ споръ. Еслибъ я подалъ ей мысль, что обращаю вниманіе на ея слова, у насъ поднялась бы нескончаемая исторія; потому я сказалъ, что подумаю и тогда рѣшусь. Скажите же мнѣ, сколько денегъ вы можете переслать намъ въ-теченіе зимы? Всѣ расходы по помѣстью вы, разумѣется, обрѣжете до послѣдней возможности. Постарайтесь также, если можно, перезаложить нѣсколько участковъ. Теперь, говорятъ, коммерческія дѣла остановились и много капиталовъ праздныхъ. Быть-можетъ, и найдете какого-нибудь простака. Жаль, что нынѣ ихъ стало меньше прежняго!

На вопросы ваши, относительно Джемса, не могу ничего сказать. Викерсъ не отвѣчалъ на два послѣднія письма, и совершенно не знаю, куда мнѣ присунуть своего молодца. Думаю, однакожь, писать къ лорду Моддельтону, близкому родственнику лорда Джорджа; попрошу у него мѣсто по дипломатической части. Лордъ Дж. говоритъ, что это ныньче единственная карьера, нетребующая никакихъ способностей. «Сдѣлайте его attaché при какомъ-нибудь посольствѣ, и современемъ онъ будетъ посланникомъ», говоритъ лордъ Дж. Въ-самомъ-дѣлѣ, Джемсъ мужчина видный, красивый; а тамъ, говорятъ, это именно и требуется. Если изъ просьбы моей къ Моддельтону ничего не выйдетъ, серьёзно думаю послать Джемса въ Австралію. Конечно, объ этомъ нельзя говорить мистриссъ Д.; по ея понятіямъ, сыну суждено быть камергеромъ, или, по-крайней-мѣрѣ, конногвардейцемъ.

Я вамъ писалъ объ уранг-утангѣ, за котораго вышла Бетти Коббъ, и котораго мы должны таскать за собою, кормить и поить, что очень-убыточно, да и небезопасно, потому-что онъ свирѣпъ до крайности. Я придумывалъ, какъ бы отъ него избавиться, и остановился на той мысли, что прекрасно было бы переслать его къ вамъ, въ Ирландію: онъ тамъ скоро сочинилъ бы какое-нибудь уголовное преступленіе, и тогда его безъ хлопотъ можно отправить въ ссылку. Поговорите объ этомъ съ адвокатомъ Коргисомъ; я знаю, онъ оказывалъ подобныя услуги.

Кери здорова. Я вчера получилъ отъ нея письмо. Когда самъ буду писать ей, перешлю вашъ поклонъ. Буду дожидаться здѣсь, въ Констанцѣ, вашего отвѣта. Пишите же скорѣе

Вашему преданнѣйшему

Кенни Дж. Додду.

 

ПИСЬМО IV

Джемсъ Доддъ Роберту Дулэнъ, Е. В., въ Trinity-College, въ Дублинъ.

Брегенцъ.

Милый Бобъ,

Не хотѣлъ писать тебѣ отсюда, потому-что наша здѣшняя жизнь представляетъ мало эффектнаго; но получилъ нынѣ поутру письмо съ добрыми вѣстями и не могу не сообщить ихъ тебѣ. Дѣло состоитъ въ томъ, что товарищъ министра иностранныхъ дѣлъ извѣщаетъ моего старика о назначеніи меня чѣмъ-то куда-то, вслѣдствіе чего требуютъ меня въ Лондонъ для какого-то испытанія. Увѣдомленіе мое не слишкомъ-отчетливо; но таковъ дипломатическій слогъ, надобно же привыкать къ нему. Загвоздка тутъ въ испытаніи; лордъ Дж. увѣрялъ; что никакихъ испытаній не бываетъ, потому-то я и прельстился было дипломатическою службою. Тайвертонъ, впрочемъ, говоритъ, что все можно «подмазать»; кого тутъ надобно «подмазать»: министра, или кого-нибудь изъ низшихъ чиновниковъ, еще не знаю; но, разумѣется, безъ этого ни одно дѣло въ Англіи не обходится — развѣ мало такихъ дѣльцовъ, какъ я, получаютъ мѣста?

Я обязанъ этимъ опредѣленіемъ Тайвертону: онъ писалъ пропасть писемъ и хлопоталъ такъ горячо, какъ о своемъ собственномъ дѣлѣ. По секрету онъ мнѣ говоритъ, что кандидатовъ были цѣлыя сотни, и дивится моей удачѣ. Изъ всего, однако, вижу, что на первый разъ мнѣ не дадутъ жалованья, и слѣдовательно моему старику надобно будетъ немного израсходоваться, потому-что attaché долженъ жить прилично, держать лошадей, и вообще, какъ говорится, «задавать тонъ». По-моему, военная служба лучше; но въ ней та невыгода, что армію посылаютъ, какъ въ ссылку, то въ Индію, то на Мысъ Доброй Надежды; дипломатъ выигрываетъ по-крайней-мѣрѣ то, что живетъ всегда въ какой-нибудь столицѣ.

Не знаю, куда меня назначатъ; недурно, еслибъ въ Неаполь; но можно жить и въ Вѣнѣ. Всѣ радуются моему счастью, кромѣ старика, который производитъ на насъ непріятный эффектъ, разсчитывая, сколько ему будетъ стоить моя дипломатическая жизнь, и жалѣя, что мундиръ съ золотымъ шитьемъ очень-дорогъ. Онъ, кажется, раскаявается, что не сдѣлалъ изъ меня медика или юриста. Матушка еще больше раздражаетъ его насмѣшками надъ тривіальностью его вкусовъ.

Какъ только состоится мое назначеніе въ посольство, употреблю всѣ силы, чтобъ уговорить нашего старика возвратиться въ Ирландію. Вопервыхъ, только соблюдая въ своемъ Додсборо строжайшую экономію, они могутъ давать мнѣ денегъ, сколько нужно для дипломатической жизни; вовторыхъ, если они будутъ странствовать около тѣхъ мѣстъ, гдѣ я буду состоять при посольствѣ, они будутъ меня страшно компрометировать своими манерами и промахами въ свѣтской жизни.

Письмо мое къ тебѣ будетъ по-необходимости коротко: завтра я отправляюсь въ Лондонъ, засвидѣтельствовать мое глубочайшее почтеніе и искреннѣйшую готовность къ услугамъ министерству иностранныхъ дѣлъ. Я, пожалуй, не прочь быль бы остаться и здѣсь еще недѣли на двѣ, потому-что лучшее время для уженья только-что начинается, и вчера мы, вдвоемъ, поймали одиннадцать большихъ и штукъ до тридцати мелкихъ форелей. Мѣстоположеніе Брегенца также прекрасно: съ одной стороны швейцарскія Альпы, съ другой — тирольскія горы. Городъ стоитъ на самомъ берегу озера, довольно-оригиналенъ и очень-живописенъ. Жители патріархальны, какъ только можно вообразить, и одѣваются преуродливо. Въ послѣднемъ Мери Анна не соглашается со мною, и нарисовала съ разныхъ стариковъ, парней и бабъ множество этюдовъ, которые, впрочемъ, тоже не красивѣе своихъ оригиналовъ.

Спѣшу прибавить «новѣйшее извѣстіе»: сейчасъ приходилъ въ мою комнату нашъ старикъ объявить, что у него нѣтъ въ наличности денегъ для моей поѣздки въ Лондонъ. Превосходно будетъ, если вся моя карьера разстроится ради какой-нибудь сотни фунтовъ. Кажется, старикъ нашъ прожилъ за границею втрое болѣе, нежели разсчитывалъ, и дѣла наши въ такомъ завидномъ положеніи, какъ у рѣдкаго банкрота.

Что жь, если общій корабль сядетъ на мель, я не буду много горевать: я готовь пуститься одинъ въ маленькой лодочкѣ. Когда ты получишь это письмо, великобританское правительство будетъ ужь имѣть новаго слугу, который однако и въ почетѣ, и безъ почета одинаково останется твоимъ вѣрнѣйшимъ другомъ.

Джемсъ Доддъ.

P. S. Сестра моя Кери писала, что будетъ здѣсь ныньче или завтра, чтобъ видѣться со мною до моего отъѣзда. По всему однако видно, что напрасно она торопится. Скверная будетъ штука, если старикъ въ-самомъ-дѣлѣ не найдетъ мнѣ денегъ на дорогу. Одна мысль объ этомъ бѣситъ меня.

 

ПИСЬМО V

Каролина Доддъ къ миссъ Коксъ, класной дамѣ въ институтѣ миссъ Минсингъ, на Черной Скалѣ, въ Ирландіи.

Брегенцъ.

Милая миссъ Коксъ,

Вѣроятно, мое письмо еще не было получено вами, когда вы отправили свое; я писала обо всемъ, что васъ интересуетъ и, какъ умѣла, отвѣчала на ваши заботливые вопросы. Думаю, однако, что теперь мое прежнее письмо ужь дошло до васъ и не хочу снова разсказывать, какъ я проводила время, опасаясь утомить повтореніемъ мелочныхъ подробностей даже вашу дружбу.

Все это время прожила я, попрежнему, у доброй мистриссъ Моррисъ, и только третьягодня возвратилась къ роднымъ, чтобъ увидѣться съ братомъ Джемсомъ до отъѣзда его въ Лондонъ, куда онъ ѣдетъ получить мѣсто но службѣ. Мама испугала меня, написавъ, что его пошлютъ въ Индію или въ Китай; но здѣсь онъ меня успокоилъ, сказавъ, что будетъ служить по дипломатической части и будетъ причисленъ къ одному изъ европейскихъ посольствъ.

Джемсъ очень-милъ и добръ; правда, онъ не умѣлъ сохранить себя отъ опасностей, соединенныхъ съ нашимъ путешествіемъ; но остался попрежнему искрененъ въ своихъ привязанностяхъ и благороденъ въ душѣ. Капитанъ Моррисъ, который очень-хорошо знаетъ жизнь, увѣренъ, что Джемсъ будетъ прекраснымъ человѣкомъ, и боится только одного: тѣсной дружбы его съ лордомъ Джорджемъ Тайвертономъ. Этого лорда капитанъ не любитъ и не хвалитъ. Правда, трудно вообразить людей, между которыми было бы менѣе общаго. Моррисъ непоколебимъ въ своихъ строгихъ понятіяхъ о чести; а Тайвертонъ, кажется, вовсе не таковъ, хотя и у него характеръ, быть-можетъ, въ-сущности добрый и услужливый. Онъ имѣетъ большое вліяніе на Джемса. Впрочемъ, это неудивительно, если Тайвертову удалось пріобрѣсть вліяніе и на всѣхъ другихъ членовъ нашего семейства; даже папа, при всей своей проницательности и разсудительности, расположенъ принимать его мнѣнія. Это тѣмъ замѣтнѣе для меня, что и долго не была въ своемъ семействѣ, а послѣ разлуки всякая перемѣна бываетъ очень-замѣтна. Мы живемъ за границею попрежнему, и тратимъ очень-много денегъ, конечно, отъ нашей неопытности и желанія блестѣть.

Но для того, чтобъ насладиться всѣми истинными удовольствіями путешествія по Европѣ, вовсе не нужно тратить тысячи фунтовъ. Моррисы, напримѣръ, имѣютъ гораздо-менѣе состоянія, нежели мы, а между-тѣмъ объѣхали всю Европу, и жить имъ нигдѣ не было разорительно. Вы пишете, милая миссъ Коксь, о своемъ намѣреніи переѣхать жить за границу, какъ скоро пріобрѣтете возможность позволить себѣ отдохнуть отъ постоянныхъ вашихъ трудовъ. Я воспользовалась вашимъ позволеніемъ и переговорила объ этомъ съ мистриссъ Моррисъ. Она сказала, что за границею въ лучшихъ климатахъ есть прекрасные города, гдѣ жизнь необыкновенно-дешева и дала мнѣ списокъ мѣстъ, гдѣ можно съ большимъ комфортомъ жить, расходуя меньше той суммы, какою будете располагать вы. Одни изъ этихъ городовъ въ Бельгіи, другіе въ Германіи, третьи въ Италіи. Вообразите, напримѣръ, что на Мозелѣ, въ самой живописной мѣстности, можно нанять прекрасный домикъ за двѣнадцать фунтовъ въ годъ и имѣть все остальное по такой же дешевой цѣнѣ. Вообразите себѣ, напримѣръ, столицу какого-нибудь маленькаго нѣмецкаго герцогства, гдѣ первый министръ получаетъ триста, а проживаетъ двѣсти фунтовъ въ годъ, гдѣ входъ въ театръ стоитъ четыре пенса и гдѣ дамы по вечерамъ сидятъ въ общественномъ саду съ работою въ рукахъ.

Я знаю, что есть такія же дешевыя мѣста въ Ирландіи, въ Шотландіи, быть-можетъ въ герцогствѣ Уэльскомъ, но тамъ общество будетъ чуждаться человѣка, живущаго такъ скромно. Здѣсь, напротивъ, ограниченность состоянія не помѣшаетъ вамъ бывать въ лучшемъ кругу.

Скажу вамъ нѣсколько словъ о Брегенцѣ, гдѣ мы теперь живемъ. Онъ лежитъ при маленькомъ заливѣ Брегенцскаго Озера, окруженъ высокими горами. Видъ на Брегенцъ съ озера живописенъ. Часть города построена на довольно-высокомъ холмѣ; улица, туда ведущая, такъ крута, что по ней можно подниматься только пѣшкомъ. На вершинѣ холма старинныя ворота, украшенныя странною и грубо-высѣченною статуею. Она представляетъ женщину, ѣдущую на конѣ по волнамъ. Легенда говоритъ, что, нѣсколько вѣковъ назадъ, дѣвушка изъ Брегенца жила въ Швейцаріи. Однажды ночью она подслушала, что швейцарцы хотятъ внезапно напасть на Брегенцъ; тотчасъ же она убѣжала тайкомъ, переплыла на лошади черезъ Рейнъ и успѣла достичь родины во-время, чтобъ предупредить городъ объ угрожающей ему опасности. Въ воспоминаніе объ этомъ подвигѣ поставлена ей статуя, прибавляетъ преданіе. Но сохранилось о героинѣ воспоминаніе, еще болѣе-поэтическое. Ночной сторожъ, каждую ночь, въ двѣнадцать часовъ провозглашаетъ имя этой дѣвушки, триста лѣтъ назадъ пробудившей въ полночь сонный городъ, спасенный тѣмъ отъ погибели. Не ручаюсь вамъ за историческую справедливость преданія; но сколько добродушной поэзіи въ этой неизмѣнной памяти объ оказанной когда-то услугѣ!

Я люблю, тихую, добродушную, патріархальную Германію и грустно мнѣ будетъ разставаться съ ною.

Когда и куда мы отправимся отсюда — не могу вамъ сказать навѣрное. Мама и Мери Аннѣ очень хотѣлось бы ѣхать въ Римъ и Неаполь; мнѣ самой было бы чрезвычайно-пріятно видѣть Италію; но опасаюсь, что поѣздка туда будетъ стоить слишкомъ-дорого, по-крайней-мѣрѣ при нашихъ вкусахъ и образѣ жизни.

Но нигдѣ не забудетъ милой своей наставницы, никогда не перестанетъ со всего откровенностью дружбы и благодарности повѣрять ей всѣ свои мысли и чувства, нѣжно ее любящая

Каролина Доддъ.

 

ПИСЬМО VI

Мистриссъ Доддъ къ мистриссъ Мери Галларъ, въ Додсборо.

Брегенцъ.

Милая Молли,

Особенному счастью я обязана тѣмъ, что наконецъ-таки получила письмо ваше, адресованное въ Фрейбургъ; потому-что въ Германіи четыре Фрейбурга, и письмо ваше постепенно перебывало во всѣхъ четырехъ, пока дошло до меня.

Напрасно вы уговариваете меня возвратиться. Чѣмъ болѣе живу я въ чужихъ краяхъ, тѣмъ болѣе привязываюсь къ здѣшней жизни. Ни въ Англіи, ни въ Ирландіи не умѣютъ пріятно проводить время, не умѣютъ веселиться. Въ маленькомъ городкѣ, изъ котораго теперь пишу вамъ, больше развлеченій, нежели въ Дублинѣ. Какъ же вы хотите, чтобъ я разсталась съ чужими краями?

Всѣ мы, слава Богу, здоровы; кромѣ того, что К. Дж., по обыкновенію, хандритъ и ворчитъ, все у насъ хорошо; и самъ К. Дж. могъ бы радоваться, еслибъ не врожденная угрюмость и неуживчивость его характера. Джемсу обѣщано прекрасное мѣсто по дипломатической части. Получивъ извѣстіе объ этомъ, я такъ встревожилась, что едва не упала въ обморокъ. Мнѣ вообразилось, что моего бѣднаго Джемса зашлютъ куда-нибудь въ Азію, на островъ Малагу или въ Гименейскія Горы; но лордъ Джорджъ сказалъ, что его опредѣлятъ къ одному изъ важнѣйшихъ европейскихъ дворовъ; и въ-самомъ-дѣлѣ, онъ можетъ тамъ принести большую пользу англійскимъ дѣламъ своею привлекательною наружностью. Мой Джемсъ рѣшительно картинка, заглядѣнье и какъ двѣ капли воды похожъ на бѣднаго Тома Мек-Керти, который былъ убитъ своими земляками въ «морозный годъ». Я убѣждена, что Джемсъ найдетъ себѣ знатную и богатую невѣсту. Расходы но случаю поѣздки Джемса въ Лондонъ задержали насъ здѣсь. К. Дж. говоритъ, что у него довольно выходитъ денегъ и на Джемса, что намъ не остается средствъ выѣхать отсюда. Но, отправивъ Джемса, мы вытребуемъ, чтобъ на зиму ѣхать въ Италію. Лордъ Дж. говоритъ совершенно-справедливо: «быть за границею и не съѣздить въ Италію то же самое, что встать изъ-за стола, не дождавшись индюшки съ трюфлями». — «Не-уже-ли, говоритъ онъ: вы удовольствуетесь ростбифомъ, который очень-питателенъ для желудка, но вовсе не соблазнителенъ для изящнаго вкуса, не даетъ пищи воображенію». Какъ это сравненіе вѣрно, Молли! Дѣйствительно, сердце человѣческое требуетъ высшихъ наслажденій.

Васъ удивитъ, что лордъ Дж. опять съ нами; и меня удивило его возвращеніе. Не знаю его намѣреній; но то вѣрно, что его привлекаетъ къ намъ Мери Анна; впрочемъ, она такъ хорошо понимаетъ жизнь, что и не боюсь за нее. Я совершенно-справедливо сказала вчера К. Дж.: «Браните чужіе края, какъ вамъ угодно, К. Дж.; осуждайте здѣсь и кухню и нравственность, и легкія вина и женщинъ; но вы согласитесь, что въ чужихъ краяхъ одно по-крайней-мѣрѣ хорошо: здѣсь не влюбляются». Да, милая Молли, здѣсь неслыхано, чтобъ дѣвушка выходила замужъ по любви.

Кстати о бракахъ. Бетти (нынѣ ужь не Коббъ, а Thaüdey) пріискала себѣ прекраснаго мужа. Это чудовище ѣстъ и пьетъ неимовѣрно-много. Я боюсь и подумать о томъ, какъ разсердится К. Дж., узнавъ, сколько стоитъ намъ его содержаніе. Потому я велѣла трактирщику ставить въ счетъ только половину того, что онъ съѣстъ и выпьетъ, а другую половину издержекъ на столъ его уплачиваю изъ собственныхъ денегъ. Бетти съ утра до ночи плачетъ, потому-что онъ бьетъ ее; но если кто-нибудь другой скажетъ противъ него хоть слово, Бетти выходитъ изъ себя и готова наговорить ужаснѣйшихъ дерзостей.

Впрочемъ, все это, быть-можетъ, къ-лучшему, потому-что нѣсколько развлекаетъ меня. Я здѣсь умираю отъ скуки. Меня утѣшаетъ только то, что Мери Анна говоритъ: восхищаться чѣмъ бы то ни было, показывать, что намъ весело, гдѣ бы то ни было — признакъ самаго дурнаго тона. Скучать ныньче въ модѣ. Быть-можетъ, поэтому и лордъ Дж. уговариваетъ насъ ѣхать на нѣсколько недѣль къ озеру Комо, я готова, потому-что скучнѣе, нежели здѣсь, не будетъ на Комо; кромѣ-того, Комо это въ Италіи, гдѣ мы непремѣнно хотимъ быть.

Оканчиваю здѣсь письмо, потому-что почтмейстеръ прекращаетъ пріемъ писемъ, какъ только захочется ему обѣдать, а нынѣшній день, какъ мнѣ сказали, онъ уйдетъ обѣдать рано; но на слѣдующей недѣлѣ приготовлю вамъ подробное письмо обо всемъ.

Искренно любящая васъ

Джемима Доддъ.

P. S. Комо очень-пріятно, какъ мнѣ объяснила Мери Анна: туда съѣзжается вся европейская аристократія, и мы тамъ пріобрѣтемъ на зиму множество свѣтскихъ знакомствъ.

 

ПИСЬМО VII

Кенни Дж. Доддъ Томасу Порселю, Е. В., въ Броффѣ.

Брегенцъ.

Милый Томъ,

Нынѣшній день не почтовый, но я пользуюсь нѣсколькими минутами домашняго перемирія, чтобъ отвѣчать на ваши вопросы, неочень-умѣстные. Говорю вамъ прямо, подружески: вы столько же понимаете жизнь, сколько понимаетъ кротъ астрономію.

При поѣздкѣ за границу мы имѣли цѣль; благоразумна она или нѣтъ — это все-равно; но ея достиженіе обусловливается только широкимъ, роскошнымъ образомъ жизни, который ставятъ въ-уровень съ лучшимъ обществомъ, даетъ право на аристократическія знакомства.

Вѣроятно, вы не будете противъ этого спорить. Скажите жь теперь, къ чему безпрестанные ваши толки объ экономіи, разсчетливости и прочихъ пустякахъ?

Вы возразите, что мы не умѣли достигнуть своей цѣли; отвѣчаю: только потому, что не могли съ блескомъ поддерживать начатаго съ блескомъ. Мы потеряли битву потому, что у насъ недостало боевыхъ снарядовъ. Теперь скажите мнѣ: виноватъ ли поставщикъ, если армія терпитъ нужду? Такъ думаю не я одинъ. Лордъ Джорджъ, которому я какъ-то показалъ ваше письмо, былъ скандализированъ его содержаніемъ. Не хочу оскорблять васъ, Томъ, но онъ выразился такъ: «Счастье для вашего друга Порселя, что онъ управляетъ не моимъ имѣніемъ». — «Еслибъ Ирландія подвергалась землетрясеніямъ, сказалъ онъ: — еслибъ поля покрывались тамъ потоками лавы, я понималъ бы объясненія вашего управляющаго; но при недостаткѣ такихъ фактовъ, они для меня совершенно-загадочны».

Кромѣ-того, замѣчу, что въ жалобахъ вашихъ утомительное однообразіе. Хоть для курьёза, напишите что-нибудь повеселѣй и пощадите меня отъ ирландскихъ дождей, долговъ, гнилого картофеля и пр. Вы скажете, что напрасно я хочу забыть о своихъ дѣлахъ; не безпокойтесь, нельзя забыть о шпанскихъ мушкахъ, когда онѣ прилѣплены къ спинѣ.

Джемсъ вчера отправился въ Лондонъ. Собрать его въ дорогу стоило мнѣ порядочныхъ денегъ; мэккертіевское наслѣдство теперь прожито, и нужно все ваше финансовое искусство для снабженія меня къ новому походу достаточнымъ количествомъ провіанта.

Да, Томъ, мы отправляемся въ Италію. Я долго спорилъ, но меня, сбили на всѣхъ пунктахъ: артистическомъ, нравственномъ и экономическомъ. Главнымъ состязателемъ былъ лордъ Дж., «ѣхать за границу и не быть въ Италіи, говоритъ онъ, то же самое, что одѣться на балъ, дойдти до дверей бальной залы и вернуться назадъ». Впрочемъ, онъ устроилъ нашу поѣздку прекрасно и экономически. По случаю нанялъ онъ для насъ виллу на озерѣ Комо, за самую ничтожную цѣну. Потомъ нашелъ намъ веттурино, возвращающагося безъ сѣдоковъ, и потому взявшаго самую сходную плату. Лордъ Дж. говоритъ: «Конечно, ѣхать съ веттурино несовсѣмъ-элегантно; но мы выигрываемъ этимъ пятьдесятъ наполеондоровъ». Мистриссъ Д. ни за что не согласилась бы, еслибъ подозрѣвала это; потому онъ сказалъ ей, что всѣ аристократы ѣздятъ такимъ образомъ, и что намъ, по-счастью, попался тотъ самый веттурино, который возилъ въ Римъ принца Альберта.

Онъ долженъ запречь въ нашу карету четырехъ лошадей, и трехъ въ свой экипажъ, на которомъ ѣдетъ прислуга. Платить дорожныя пошлины по мостамъ и проч. должны мы; ремонтъ также нашъ; кромѣ-того, за каждый день мы платимъ ему пять наполеондоровъ, и должны дать, по пріѣздѣ, Buona mano, или подарокъ, если останемся довольны.

Мы хотѣли ѣхать завтра, но мистриссъ Д. отлагаетъ до субботы, потому-что «пятница тяжелый день»; что жь, я самъ тому вѣрю: вѣдь я женился въ пятницу; впрочемъ, я оставилъ въ секретѣ это соображеніе. Кстати о свадьбахъ. Скажу на вашъ вопросъ, что Тайвертонъ любитъ Джемса, но жениться на одной изъ его сестеръ и не думаетъ. Это все фантазіи мистриссъ Д. Впрочемъ, я радъ ея заблужденію, потому-что мысль объ аристократическихъ связяхъ мирительно дѣйствуетъ на ея сердце. Лордъ-женихъ для нея то же, что креазотная пилюля для раздраженнаго зуба. Вы спрашиваете: если Тайвертонъ не женихъ, зачѣмъ же мы допускаемъ его такъ сближаться съ нами? Какъ вы смѣшны! Да просто мы его любимъ потому, что онъ отличный малый, отлично-знающій свѣтъ и пріятный собесѣдникъ.

Вы говорите, что «я, повидимому, сталъ не такъ строго судить о людяхъ», и приписываете это вліянію заграничной жизни. Признаюсь, что вы не ошибаетесь: я мирюсь съ чужими краями. Дѣйствительно, снисходительность, съ какою смотрятъ здѣсь на человѣческія слабости, очень-пріятна.

Конецъ осени мы думаемъ провесть близь Комо, а на зиму поѣдемъ на югъ. До половины января проживемъ во Флоренціи, потомъ до начала весны въ Римѣ, оттуда проѣдемъ въ Неаполь и возвратимся въ Римъ къ пасхѣ, чтобъ видѣть церемоніи. Послѣ того можно будетъ подумать о сѣверныхъ краяхъ. Переѣзды и, слѣдовательно, расходы, порядочные. Но лордъ Дж… говорить; «предоставьте эту часть мнѣ, я принимаю на себя всѣ дорожныя хлопоты». Если путешествіемъ онъ будетъ распоряжаться такъ же хорошо, какъ моими векселями, мы останемся довольны. Онъ имѣетъ необыкновенный талантъ все превращать въ деньги. Теперь вы не можете пожаловаться, чтобъ наши обстоятельства и планы были вамъ мало извѣстны. Прощайте жь, пока.

Шплюгенъ. Гостинница. Понедѣльникъ.

Я думалъ, что письмо давно ужь отправлено къ вамъ, но, открывъ нынѣ письменный ящикъ, нашелъ его тамъ. Да, съ каждымъ днемъ я становлюсь разсѣяннѣе. Вотъ мы, какъ видите, на самой вершинѣ альпійскаго хребта, въ маленькой гостинницѣ, куда прибыли вчера и увидѣли повсюду глубокій, блестящій снѣгъ. Путь нашъ до-сихъ-поръ былъ скученъ и утомителенъ. Пришлось порядкомъ и поголодать. Теперь отдыхаемъ.

Тайвертонъ уже три раза горячо спорилъ съ веттурино, который говоритъ, что на колесахъ ѣхать далѣе нельзя, потому-что выпалъ глубокій снѣгъ; а по условію, говоритъ онъ, не обязывался онъ везти насъ на-саняхъ; потому, заключаетъ онъ, мы должны здѣсь ждать, пока дорога очистится. Между-тѣмъ снѣгъ падаетъ сильнѣе-и-сильнѣе. Тайвертонъ настаиваетъ, чтобъ веттурино везъ насъ. Судьею здѣсь содержатель гостиницы, у котораго мы должны будемъ нанять сани, если веттурино не обязанъ везти насъ. Потому можно предвидѣть, каковъ будетъ приговоръ.

А вотъ явился и Тайвертонъ объявить мнѣ приговоръ. Мы должны отпустить веттурино, уплативъ ему всѣ дорожныя издержки до Милана, Buona mano, или подарокъ, который слѣдовало дать ему только тогда, если будемъ имъ довольны, и, сверхъ-того, еще «приличное вознагражденіе за то, что задерживали его». Послѣ того, мы можемъ жить въ гостинницѣ, пока дорога исправится, и тогда можемъ пріискать себѣ лошадей.

Четверкъ. Шплюгенскаяи гостинница.

Вотъ ужъ седьмой день мы прозябаемъ и мерзнемъ въ гнусной гостинницѣ, куда жаль было бы загнать и порядочную собаку. Сколько еще недѣль пришлось бы намъ оставаться тутъ — неизвѣстно, еслибъ не открылъ пути къ освобожденію непредвидѣнный случай. Оказалось, что ныньче ночью два семейства проѣхали черезъ Шплюгенъ безъ всякой задержки, только перемѣнивъ лошадей. Вы не повѣрите, милый Томъ, чти намъ сказали на вопросъ: «почему намъ нельзя было сдѣлать такъ же?» — намъ сказали, что мы могли выѣхать когда намъ было угодно; что мы оставались здѣсь только по собственному капризу, желая ѣхать не иначе, какъ на колесахъ, что невозможно. Какъ вамъ это нравится? Я вспыхнулъ, по шумъ въ ушахъ напомнилъ мнѣ, что я могу надѣлать убытковъ обществу застраховала жизни, если не удержу своего волненія. Распустивъ галстухъ и смочивъ голову холодною водой, теперь чувствую себя лучше. Кери — милая дѣвушка — ухаживала за мною, и развеселила меня анекдотомъ объ одномъ джентльменѣ, который нанялъ веттурино отъ Генуи до Рима, съ условіемъ доѣхать въ девять дней. Веттурино спѣшилъ, думая получить Buona mano, если доставитъ своего пассажира ранѣе срока; и дѣйствительно, привезъ его въ Римъ на восьмой день, измучивъ лошадей. Что же сказалъ ему джентльменъ, когда веттурино попросилъ разсчета? — «Мой другъ, ты долженъ былъ везти меня девять дней; потому я у тебя вычитаю, сколько слѣдуетъ за полугоры сутки.

Однакожь мой припадокъ оставилъ слѣды: подагру въ лѣвой ногѣ; но теперь она затихаетъ и мы можемъ скоро отправиться.

Тайвертонъ нанялъ у трактирщика двѣнадцать маленькихъ саней; на каждыя сани здѣсь сажаютъ только по одному человѣку. Завтра выѣзжаемъ и къ вечеру будемъ въ Кьявеннѣ.

Адресуйте намъ въ „виллу на озерѣ Комо“. Надѣюсь вскорѣ по пріѣздѣ получить отъ васъ письмо съ деньгами, о которыхъ повторяю мою убѣдительную просьбу. Adieu. Вашъ преданный

Кенни Дж. Доддъ.

 

ПИСЬМО VIII

Мери Анна Доддъ къ миссъ Дулэнъ, въ Боллидулэнѣ

Шплюгенскія Альпы.

Милая Китти,

Пишу эти строки въ домикѣ, выстроенномъ на Шплюгенскомъ Хребтѣ для пріюта застигнутымъ бурею. Мы теперь на высотѣ семи тысячъ футовъ; вокругъ насъ лежитъ снѣгъ въ пятьдесятъ футовъ. Вчера мы, не слушая предостереженіи проводниковъ, отправились изъ шплюгенской гостинницы. Папа говорилъ, что если его не повезутъ, онъ пойдетъ пѣшкомъ, и спорить съ нимъ было невозможно. При отъѣздѣ кавалькада наша была очень живописна: впереди ѣхали длинныя, низкія сани, нагруженныя камнями, для проложенія дороги и развѣдыванія, нѣтъ ли подъ снѣгомъ проваловъ; за ними слѣдовали трои саней съ багажомъ; потомъ сани мама, съ опытнымъ проводникомъ Бернгардомъ, братъ котораго провожалъ Наполеона; за мама ѣхала Кери, за Кери я. Папа ѣхалъ позади всѣхъ; слуги и служанки были посажены вмѣстѣ съ багажомъ. Арьергардъ составляли нѣсколько другихъ саней съ людьми, которые должны были, въ случаѣ надобности, расчищать дорогу заступами и лопатами. Поѣздъ оканчивали сани съ веревками, баграми и другими снарядами, предвозвѣщавшими бѣдствія и опасности. Мы были одѣты ужасными чудовищами; кромѣ мѣховыхъ сапоговъ, шапокъ и рукавицъ, у насъ на лицахъ были чехлы, въ родѣ вуалей, для защиты отъ снѣжной пыли. Все это придавало такой безобразный видъ, что я была рада необходимости каждому изъ насъ ѣхать на особенныхъ саняхъ.

Нѣсколько миль мы проѣхали очень-хорошо; снѣгъ былъ твердъ, лошади могли иногда ѣхать небольшою рысью, и тогда бубенчики ихъ звенѣли очень-пріятно. Дорога шла зигзагами вверхъ по крутой горѣ, кавалькада стягивалась и растягивалась живописнѣйшимъ образомъ. Голоса звонко раздавались въ тишинѣ утра; блестящія снѣговыя поляны и холмы и, внизу, деревня Шплюгенъ — все это вмѣстѣ составляло прекрасный пейзажъ. Я замечталась. Мой проводникъ, красивый горецъ, видя мои блестящіе глаза, вообразилъ, что я испугалась, началъ успоконвать меня, увѣрять, что нѣтъ никакой опасности, а еслибъ и была, то онъ скорѣе… Продолжать ли мнѣ? не покажется даже моей милой Китти ребяческою суетностью наслажденіе, которое доставляетъ впечатлительному сердцу нѣжная преданность, кто бы ни былъ человѣкъ, подвергающійся вліянію нашей красоты?

Мы потеряли изъ виду деревню; мы достигли дикихъ, но величественныхъ мѣстностей, гдѣ повсюду глазамъ нашимъ представлялось взволнованное снѣжное море. Мы ѣхали по дѣвственному снѣгу и путь нашъ направлялся только по высокимъ вехамъ. Замѣтно было, что мы подвигались впередъ не безъ опасностей, потому-что мы часто останавливались; люди, воруженные заступами и лопатами, безпрестанно то уходили впередъ, то возвращались. Наконецъ мы привыкли къ этимъ остановкамъ и нѣсколько успокоились; но наши проводники были, казалось, взволнованы; они собирались кружками, горячо разсуждали; они всматривались въ небо; видно было, что они встревожены перемѣною погоды. Папа успѣлъ перерѣзать нѣкоторыя изъ веревокъ, прикрѣплявшихъ его къ санямъ, и, послѣ многихъ усилій, высвободилъ голову изъ-подъ трехъ попонъ, которыми былъ обвязанъ.

— Близко вершина? закричалъ онъ поанглійски: — много намъ еще подниматься въ въ гору?

Разумѣется, его вопросовъ никто не понималъ; но, замѣтивъ, что онъ выпутался, трое изъ проводниковъ бросились на него, и, послѣ непродолжительной борьбы, въ которой онъ столкнулъ двоихъ въ снѣгъ, ему опять завязали голову шерстяными саванами. Я сначала боялась, что онъ задохнется, но успокоилась, видя, что попоны продолжаютъ шевелиться. Этотъ случай былъ мнѣ единственнымъ развлеченіемъ до поздняго вечера, когда вдругъ зашумѣлъ вокругъ насъ рѣзкій вѣтеръ и мой проводникъ сказалъ, что мы теперь на какомъ-то мѣстѣ съ длиннымъ именемъ, а лучше было бъ, еслибъ мы успѣли доѣхать до другаго мѣста, имя котораго еще длиннѣе.

Я спросила его: почему же? Но мой вопросъ замеръ въ складкахъ капюшона и я должна была ограничиться собственными соображеніями, какъ вдругъ мы остановились и проводники начали съ крикомъ спорить, воротиться намъ, или ѣхать дальше. Я была такъ завязана, что, конечно, не могла разслышать словъ, но жесты были ясны. Одинъ изъ проводниковъ, горячо-доказывавшій, что надобно ѣхать впередъ, особенно привлекъ мое вниманіе; хотя онъ былъ, можно сказать, навьюченъ огромнымъ плащомъ, но движенія его отличались благородствомъ; въ его осанкѣ было что-то повелительное. Онъ переспорилъ всѣхъ и мы двинулись впередъ. Я слѣдила за интереснымъ незнакомцемъ, пока могла, но онъ ушелъ въ сторону; я не могла поворотить голову, какъ вдругъ — вообрази мое изумленіе, мой испугъ, Китти — какъ вдругъ онъ тихо сказалъ, склонившись надъ моимъ ухомъ: «не бойтесь, моя Мери: я храню васъ». Это былъ лордъ Джоржъ! Онъ занялъ на моихъ саняхъ мѣсто проводника. Какое мужество, какая преданность! Я думала, что онъ съ комфортомъ ѣдетъ, привязанный къ санямъ, подобно мнѣ, а онъ для меня боролся съ опасностями, холодомъ и бурнымъ вѣтромъ!

Съ той минуты, милая Китти, я не замѣчала опасностей, окружающихъ меня. Я видѣла только его, сидящаго рядомъ со мною такъ близко ко мнѣ и такъ далеко, потому-что нѣсколько мѣховыхъ шубъ образовали между нами стѣну. Ахъ, Китти! онъ назвалъ меня: «моя Мери»! Онъ искалъ моей руки, но не могъ найдти ее между шубами; онъ могъ только нѣжно пожать мой локоть. Я не боялась, я не замѣчала свиста бури, грохота обваловъ: онъ былъ подлѣ меня, онъ хранилъ меня: какая опасность была мнѣ страшна? Мы выѣхали на верхнюю площадь горы; вдали торчали нѣсколько пиковъ, не защищая насъ; тутъ вихрь рванулъ съ ужаснѣйшею свирѣпостью, неся на насъ цѣлыя облака снѣжной пыли; повсюду лежали огромные сугробы; переднія сани съ каменьями увязли въ снѣгу; лошади остановились въ изнеможеніи. Вдругъ лошадь саней мама упала; судорожно поднимаясь, она изорвала одну изъ веревочныхъ постромокъ, замѣнявшихъ оглобли, потомъ бросилась, таща сани за остальную постромку; сани потеряли равновѣсіе и опрокинулись. Мама страшно вскрикнула; я поблѣднѣла; но въ ту же минуту лордъ Дж. сказалъ, наклонясь къ моему уху: «ничего, ничего; она упала въ мягкій снѣгъ; она не ушиблась»; въ смятеніи, лошадь Кери рванулась впередъ, но въ ту же минуту провалилась по грудь; проводникъ успѣлъ схватить Кери. Теперь дошла очередь до меня; лордъ Дж. неустрашимо бросился впередъ, хватая мою лошадь за узду; но она вырвалась у него бѣшенымъ прыжкомъ, порвала веревки и дико ускакала, оставивъ мои сани глубоко-завязшими между двухъ снѣговыхъ стѣнъ. Папа соскочилъ, чтобъ помочь намъ; но платье и попоны его были такъ тяжелы, что онъ упалъ на спину и лежалъ, громко крича, не будучи въ силахъ встать.

Буря, казалось, выжидала этой минуты, чтобъ разразиться со всею свирѣпостью; вихрь крутилъ и низвергалъ на насъ огромныя массы снѣга, который ложился глубокимъ слоемъ, занося лошадей по самую спину; люди тонули въ немъ по грудь. Кругомъ насъ раздавался грохотъ низвергающихся лавинъ; воздухъ потемнѣлъ, какъ-будто наставала ночь. Слова не могутъ дать ни малѣйшаго понятія объ этой сценѣ смятенія, ужаса, отчаянія. Крики и проклятія проводниковъ, вопли смертельной тоски сливались съ ревомъ и свистомъ бури, съ грохотомъ обваловъ. Возы съ багажомъ совершенно провалились; Бетти, погружавшаяся вмѣстѣ съ ними, была спасена неимовѣрными усиліями проводниковъ. Патрикъ, получивъ въ спину ударъ отъ лошади, подумалъ, что его толкнулъ одинъ изъ проводниковъ, бросился на мнимаго противника и завязалъ съ нимъ драку. Ѳаддей, мужъ Бетти, куда-то пропалъ. Въ довершеніе всего, папа, думая подкрѣпиться водкой, въ смущеніи, выпилъ почти цѣлую бутылку притиранья, которымъ умывается мама, и кричалъ, что онъ отравился. Мама я не видѣла; но толпа, суетившаяся около ея саней, доказывала, что ей дурно.

Не могу передать тебѣ всѣхъ сценъ, быстро-смѣнявшихъ одна другую; опасности и забавные случаи — все тутъ было. Наши усилія поправить свое положеніе кончались нелѣпыми катастрофами; на каждомъ шагу мы падали или погружались по самыя плечи въ мягкій, глубокій снѣгъ. Лошади ужь и не пытались вставать; онѣ лежали, заносимыя снѣгомъ, какъ бы имъ опротивѣла борьба за свое спасенье. Къ-счастью, въ числѣ уцѣлѣвшаго багажа была наша карета, стоявшая, со снятыми колесами, на саняхъ. Мама, Кери и я были въ нее посажены; къ санямъ, на которыхъ она стояла, припрягли всѣхъ лошадей; проводники также схватились за постромки и неимовѣрными усиліями сани съ каретою были сдвинуты; папа и Бетти были наскоро привязаны къ другимъ санямъ и мы медленно потащились впередъ.

Когда мама усѣлась въ карету и нѣсколько отдохнула отъ ужаса, съ нею сдѣлался нервическій припадокъ; по, къ-счастью, лордъ Дж. нашелъ ту бутылку, которой напрасно искалъ папа, и нервы мама успокоились. Онъ, бѣдняжка, никакъ не соглашался сѣсть съ нами въ карету, и все шелъ пѣшкомъ; какъ у него достало силы вынесть этотъ ужасный путь — незнаю; дивное самоотверженіе одушевляло его. Какъ медленно мы ѣхали, можно судить изъ того, что передъ нами расчищали дорогу заступами и лопатами; ежеминутно надобно было вытаскивать лошадей и людей, связывать рвавшіяся веревки, ставить на полозья сани папа, которыя безпрестанно опрокидывались. Въ три часа мы проѣхали не болѣе мили. Наконецъ, около полуночи, добрались мы до каменнаго зданія, стоявшаго среди снѣжной поляны. Оно было занесено снѣгомъ; окна укрѣплены желѣзными рѣшетками; на кровлѣ лежали тяжелые камни, чтобъ не сорвало ее вѣтромъ. Намъ сказали, что это домъ, выстроенный для спасенія застигнутыхъ бурею, и что мы должны въ немъ дождаться, пока погода утихнетъ.

— Тутъ ужь есть люди, сказала Каролина, когда мы приблизились къ дому: — видите, тамъ огонь?

Въ-самомъ-дѣлѣ, подъѣхавъ еще ближе, мы увидѣли у дверей толпу проводниковъ; за домомъ стояло нѣсколько экипажей и саней.

Проводники начали перекликаться, и мы узнали, что домъ занятъ путешественниками, которые выѣхали изъ Шплюгена сутками ранѣе насъ, и бѣдствовали на дорогѣ еще ужаснѣе, нежели мы.

Наша встрѣча съ папа въ кухнѣ (такъ я назову комнату въ нижнемъ этажѣ этого мрачнаго дома) была трогательна, потому-что папа выпилъ много водки, желая поправить свой желудокъ послѣ отравы, и теперь ему воображалось, что мы въ Додсборо; папа обнималъ всѣхъ и поздравлялъ съ возвращеніемъ домой. Мама ужаснулась, думая, что онъ лишился разсудка, и съ нею началась истерика. Десятка два проводниковъ и прислуги тутъ же пили «schnaps», ѣли, курили, кричали, шутили, не обращая вниманія на наши страданія. Наконецъ намъ удалось отвести папа въ другую комнату и уложить въ постель, съ хорошимъ матрасомъ; тамъ былъ и каминъ, въ которомъ развели мы пріятный огонь, Мама успокоилась. Лордъ Дж. сдѣлалъ ей чай въ чугунномъ горшкѣ и, вмѣсто чашки, съ рѣдкою находчивостью употребилъ въ дѣло свою бритвенницу. Мы всѣ отогрѣлись и развеселились.

Путешественники, занявшіе комнаты въ верхнемъ этажѣ, повидимому, имѣли съ собой довольно запасовъ, потому-что мимо насъ безпрестанно проносилъ лакей ихъ блюда, ароматическій запахъ которыхъ удивительно возбуждалъ нашъ аппетитъ. Лордъ Дж. увѣрялъ даже, что ему послышалось, будто-бы у нихъ хлопнула пробка шампанскаго. Мы хотѣли разузнать, кто эти путешественники; но проводники могли сказать намъ только, что путешественниковъ двое, джентльменъ и леди, и что они ѣхали въ собственной каретѣ англійскаго фасона.

— Надобно прибѣгнуть къ сильнымъ мѣрамъ, сказалъ наконецъ лордъ Дж. Я войду ошибкою въ ихъ комнату и познакомлюсь съ ними.

Мы старались уговорить его не дѣлать этого; но, Китти, у него твердая воля и ничто не въ-состояніи поколебать его рѣшимости. Онъ ушелъ; хлопнула тяжелая дверь, потомъ хлопнула другая дверь; нѣсколько секундъ продолжалась пауза; наконецъ мнѣ и Кери послышался веселый смѣхъ, затѣмъ опять настала тишина. Впрочемъ, быть-можетъ, намъ и слышенъ былъ бы какой-нибудь разговоръ, еслибъ мама въ это время не почивала: ея тяжелое дыханіе не давало ничего разслушать. Черезъ нѣсколько минутъ Кери послѣдовала примѣру мама; я одна осталась сидѣть у огня, и въ эти-то минуты одинокаго ожиданія дѣлюсь моими мыслями съ милымъ своимъ другомъ, несравненною Китти.

Уже около трехъ часовъ ночи. На небѣ не видно ни мѣсяца, ни звѣздъ; повсюду мракъ. Вѣтеръ завываетъ и, кажется, готовъ поколебать стѣны крѣпкаго нашего убѣжища. По-временамъ слышится громъ низвергающихся лавинъ. На нѣсколько миль кругомъ насъ снѣжная пустыня. А ты, Китти, спокойно почиваешь теперь или, быть-можетъ, ты нѣжно думаешь о своей Мери Аннѣ, которая раскрываетъ теперь тебѣ тайны своей души. Ахъ, не осуждай меня за ту странную смѣсь чувствъ и мыслей, которую ты найдешь въ этомъ письмѣ: такова человѣческая жизнь. Бѣдное мое сердце наполнено и страхомъ и надеждою, и высокими замыслами и робкими опасеніями. Ахъ, еслибъ ты была со мною! У тебя нашла бы я совѣтъ, ободреніе, помощь.

Лордъ Дж. не возвращается. Чѣмъ объяснить это? Все смолкло въ угрюмомъ зданіи. Сердце мое стѣсняется опасеніями, замираетъ отъ боязни чего-то, мнѣ самой неизвѣстнаго. Почтовый курьеръ проѣзжаетъ мимо этого зданія въ пять часовъ и, быть можетъ, я окончу свое письмо подъ вліяніемъ грустной тоски, которая теперь овладѣла мною.

Вообрази, мой другъ, какое mal-à-propos. Кто наши сосѣды — какъ ты думаешь? Мистеръ и мистриссъ Гор-Гэмптонъ, подобно намъ, отправляющіеся въ Италію! Что можетъ быть непріятнѣе, оскорбительнѣе такой встрѣчи? Ты помнишь нашу прежнюю короткость, можно сказать, дружбу; помнишь, какимъ несчастнымъ обстоятельствомъ она была прекращена. Лордъ Джорджъ, возвратившійся наконецъ въ нашу комнату, сказалъ мнѣ, что мистеръ и мистриссъ Гор-Гэмптонъ въ одномъ домѣ съ нами! Но, вмѣсто-того, чтобъ раздѣлять мое неудовольствіе, онъ, кажется, находитъ такое столкновеніе очень-милымъ и забавнымъ. Конечно, онъ не знаетъ характера мама, не знаетъ, на что она можетъ рѣшиться. Не знаю, чѣмъ это можетъ кончиться. Кажется, намъ прійдется пробыть здѣсь наступающій день; и вотъ, подъ одною кровлею, на вершинѣ шплюгенскихъ Альповъ, бьются сердца, исполненныя ревностью, ненавистью, мщеніемъ, презрѣніемъ!

Я, со слезами на глазахъ, спросила лорда Джорджа: что намъ дѣлать? Но онъ, повидимому, не понимаетъ затруднительности нашего положенія, потому-что отвѣчалъ: «Дѣлать тутъ ровно нечего». Потомъ, на повторенные мои вопросы, онъ отвѣчалъ: «О, Гор-Гэмптоны люди лучшаго тона: отъ нихъ нельзя ожидать никакой непріятности. Будьте увѣрены, они съумѣютъ держать себя совершенно-прилично». Я не понимаю его словъ, Китти. Стеченіе обстоятельствъ, или, пофранцузскому выраженію, situation, очень-странно. Благовоспитанность, хорошій тонъ, соблюденіе приличій тогда только могутъ распутать непріятныя отношенія, когда обѣ враждебныя стороны проникнуты этими прекрасными понятіями; но что произойдетъ, когда одинъ изъ враговъ неукротимъ и лишенъ всякой тонкости, всякой деликатности?

Но какъ ни желала бы я сообщить тебѣ результатъ нашей встрѣчи, я должна запечатать письмо. Лордъ Джорджъ беретъ его съ собою и сейчасъ отправляется въ Toll-haus, лежащій въ трехъ миляхъ отсюда. Двое изъ нашихъ проводниковъ отказываются идти далѣе, и мы принуждены прибѣгнуть къ мѣстному начальству. Лордъ Джорджъ отправляется искать правосудія. Милый лордъ Джорджъ! онъ не щадитъ себя для насъ и говоритъ, что готовъ на смерть «за одно привѣтливое слово, за одинъ благосклонный взглядъ» твоей

Мери Анны.

P. S. Съ курьеромъ, который провозитъ почту, вѣроятно, случилось какое-нибудь несчастіе. Онъ проѣзжаетъ здѣсь ночью; теперь ужь свѣтаетъ, а его еще нѣтъ. Мы въ ужасномъ безпокойствѣ; мы не знаемъ, что съ нами будетъ.

 

ПИСЬМО IX

Мистриссъ Доддъ къ Мистриссъ Мери Галларъ, въ Броффѣ.

Колико, въ Италіи.

Милая Молли,

Послѣ утомительнаго и безпокойнаго путешествія, которое разстроило бы нервы носорога, мы наконецъ отдыхаемъ въ Италіи. Двои сутки мы провели среди снѣговыхъ горъ, при пятнадцати градусахъ мороза выше замерзательнаго нуля, который означается на бодрометрѣ, такъ-что, можно сказать, лишались всякой бодрости и всякой надежды на спасеніе; и во всемъ этомъ была виновата непредусмотрительность К. Дж. Вообразите себѣ разсказы путешественниковъ объ ужасахъ Шпицбергена и вы получите нѣкоторое понятіе о нашемъ положеніи. Это удовольствіе стоило намъ осьмнадцати фунтовъ. — Ужели? спросите вы. — Да; К. Дж. и не думаетъ исправляться. Я надѣялась, что урокъ, недавно имъ полученный въ Германіи, когда о его похожденіяхъ было напечатано во всѣхъ газетахъ, принесетъ ему пользу — ни мало! Я вамъ разскажу случай, вполнѣ-обнаруживающій его прекрасныя качества. Послѣ мучительнаго переѣзда по альпамъ, достигли мы такъ-называемаго «Дома для убѣжища застигнутыхъ бурею». Изнуренная опасностями пути, я бросилась на постель и заснула. Поутру, когда я встала, Мери Анна сказала мнѣ, что въ «Домѣ убѣжища» вмѣстѣ съ нами нашли пріютъ какіе-то англійскіе путешественники, взявшіе съ собою на дорогу хорошій запасъ провизіи. Дѣйствительно, лакей поставилъ на столѣ кофе и завтракъ; отворилась дверь и путешественники, мужчина и дама, вошли. Я не вѣрила своимъ глазамъ; но она преспокойно сѣла за столъ, не обращая на меня вниманія, нимало не смутившись. Я наблюдала за нею, не сводя испытующаго взгляда съ ея наглаго лица. Я все еще не могла опомниться, думала, что мои глаза меня обманываютъ, боролась съ недоумѣніемъ, какъ вошелъ въ комнату К. Дж. «Я объискалъ всѣ углы, милая Джемима, допрашивалъ всѣхъ: нигдѣ, ни у кого нельзя купить куска. Но говорятъ, что у англичанъ, которые»… онъ не могъ договорить фразы, потому-что въ эту минуту взглянулъ на завтракающихъ.

— Что за чудо, мистриссъ Д.? сказалъ онъ: — вѣдь это наша добрая мистриссъ Горъ-Гэмптонъ; это она, она!..

— Я увѣрена, что для васъ встрѣча съ нею неожиданна, отвѣчала я, взглянувъ на него съ горькою укоризною.

— Еще бы! сказалъ онъ, стараясь улыбнуться: — я думаю, что и не воображалъ этого страннаго столкновенія. Но во всякомъ случаѣ, очень-радъ ему: теперь мы по-крайней-мѣрѣ не умремъ съ голоду.

Вы поймете, Молли, что я скорѣе перенесла бы всѣ мученія безводныхъ пустынь, нежели дотронулась бы до куска, принадлежащаго ей. Но не успѣла я сказать слова, какъ ужь мой К. Дж. идетъ къ столу, раскланиваясь, улыбаясь, ухмыляясь и, вѣроятно, воображая себя очаровательнымъ. Она и не подняла на него взгляда отъ чашки съ чаемъ, которую пила, но спутникъ ея вставилъ въ глазъ стеклышко и безстыдно глядѣлъ прямо въ лицо К. Дж.

— Если не ошибаюсь, сказалъ К. Дж.: — имѣю честь и удовольствіе видѣть…

— Ошибаетесь, почтеннѣйшій, жестоко ошибаетесь: съ-роду васъ не видывалъ.

— Я имѣлъ удовольствіе говорить, что узнаю не васъ, сэръ, а миледи, мистриссъ Горъ-Гэмптонъ.

Она при этихъ словахъ приподняла голову и посмотрѣла на К. Дж. такъ спокойно, будто-бы онъ восковая кукла, какія выставляются въ окнахъ у парикмахеровъ.

— Узнаёте меня, madame, говоритъ онъ нѣжнымъ голосомъ: — или я долженъ напомнить вамъ свое имя?

— Я опасаюсь, что оно мнѣ ничего не напомнитъ, отвѣчаетъ она съ самою оскорбительною улыбкою сожалѣнія.

— Но вѣдь вы — мистриссъ Горъ-Гэмптонъ? спрашиваетъ онъ, дрожа отъ любви и отъ изумленія.

— Пожалуйста, Аугустъ, избавь меня отъ него, говоритъ она, прихлебывая свой чай.

— Не-уже-ли вы не понимаете, милостивый государь… не-уже-ли вы не видите… что вы ошиблись… что вы въ заблужденіи?

— Говорю, что видятъ глаза мои, милостивый государь, отвѣчалъ К. Дж.:- передо мою сидитъ дама, которая со мною… наединѣ со мною проѣхала двѣсти семьдесятъ миль; она жила со мною въ гостинницѣ на одной квартирѣ, обѣдала за однимъ столомъ и, скажу болѣе, она…

Но терпѣніе мое истощилось, милая Молли. Человѣческое сердце не можетъ выносить такихъ оскорбленій. Онъ хвалился при мнѣ своею низкою интригою и она не противорѣчила его словамъ. У меня вырвался крикъ, раздавшійся на весь домъ; я упала въ сильнѣйшемъ истерическомъ припадкѣ, какой только могла вынесть моя натура. Я изорвала въ клочки свой чепецъ, растрепала на себѣ волоса и, если правду мнѣ говорили, мои конвульсіи были ужасны. Я успокоилась только черезъ четыре часа. Но могу сказать, что страдала не я одна: К. Дж. изгибался, какъ нитка: съ нимъ были спазмы. Между-тѣмъ, она и ея спутникъ удалились, не сказавъ ни слова никому изъ насъ.

Ахъ, Молли, каково было выносить это? — не говорю ужь о той непріятности, что, при своемъ слабомъ сложеніи, должна я была кушать черный хлѣбъ съ лукомъ: другаго ничего не нашлось. Вотъ каковы были наши удовольствія на пути черезъ Альпы въ прекрасную Италію! Утѣшаюсь однако тѣмъ, что дала потомъ К. Дж. понять всю низость его поведенія.

Мы спустились къ подошвѣ горъ въ полночь; тутъ ждала насъ новая пріятность. Я вамъ говорила, что когда нашу карету ставили на сани, съ нея сняли колеса. Что же съ ними сдѣлали эти безумные проводники, какъ вы думаете? — отправили ихъ впередъ на другихъ саняхъ! И вотъ мы въ своей каретѣ очутились на грязной дорогѣ безъ колесъ, съ однѣми осями. У кого достало бы тутъ терпѣнія? Еще больше меня раздражило, что К. Дж., преспокойно усѣвшись на камень, хохоталъ до слезъ, глядя на насъ.

— Прекрасно! отлично! говорилъ онъ, съ лицомъ, обезображеннымъ отъ смѣха. — Теперь не жалѣю, что заѣхалъ сюда! Этотъ смѣхъ вознаграждаетъ меня за всю дорогу! Вотъ первое утѣшеніе, какое получаю отъ путешествія! Очень-радъ, очень-радъ!

Но у меня ужь не остается на листѣ мѣста, чтобъ передать вамъ отвѣтъ мой ему на эти слова; потому отлагаю его до слѣдующаго письма и остаюсь

вашею преданнѣйшею слугою

несчастная Джемима Доддъ.

 

ПИСЬМО X

Джемсъ Доддъ къ лорду Джорджу Тайвертону, въ Брегенцъ.

Общеевропейскій Отель, въ Гомбургѣ.

Милый Тайвертонъ,

Ты часто говаривалъ, что я проложу себѣ хорошую дорогу въ свѣтѣ — и твои предсказанія начинаютъ оправдываться. Когда мы съ гобою разставались, я твердо намѣревался идти по слѣдамъ Меттерниха и Пальмерстона. Жизнь представлялась мнѣ рядомъ блестящихъ дипломатическихъ успѣховъ; я ужь воображалъ, какъ Лондонъ подноситъ мнѣ дипломъ на титло своего гражданина , какъ меня приглашаютъ на обѣдъ къ королевѣ, какъ меня возводятъ въ перы. А теперь — что ты скажешь на это? — теперь мнѣ не до почестей и я бы не согласился быть министромъ иностранныхъ дѣлъ, еслибъ мнѣ предложили это мѣсто.

Чтобъ ты не вообразилъ меня сумасшедшимъ, объясню тебѣ причину переворота въ моихъ мысляхъ. Я скакалъ изъ Швейцаріи въ Англію съ посланническими мечтами, почти не обращая вниманія ни на дорогу, ни на спутниковъ, сидѣвшихъ рядомъ со мной въ дилижансѣ. Но когда мы доѣхали до Франкфурта, въ глаза мнѣ бросились объявленія, которыми были покрыты всѣ стѣны гостинницы: «Гамбургскія минеральныя воды. Послѣдняя и самая блестящая недѣля сезона» . Затѣмъ слѣдовало великолѣпное описаніе гамбургскихъ удовольствій, длинный списокъ знатныхъ посѣтителей, скандалёзные намеки, анекдоты о лицахъ, сорвавшихъ банкъ и покупающихъ теперь замки и помѣстья на выигранныя сотни тысячъ. Я хотѣлъ посмѣяться этимъ пуфамъ… но, что дѣлать? — противъ воли мечталъ всю ночь объ игрѣ, воображалъ, что привожу въ отчаяніе банкира и т. д. Въ довершеніе всего, лакей поутру вошелъ ко мнѣ съ докладомъ, что коляска, которую вчера велѣлъ я приготовить, чтобъ ѣхать въ Гомбургъ, готова . Я старался доказать ему, что вовсе не требовалъ коляски; но онъ твердо стоялъ на-своемъ, и видя, что судьба влечетъ меня въ Гомбургъ, чтобъ дать мнѣ мильйоны, я всталъ съ постели, одѣлся и сѣлъ въ коляску.

Видъ Гомбурга, представляющій очень-мало живописнаго, нѣсколько охладилъ меня; самое мѣстоположеніе этого городка говоритъ, что туда съѣзжаются только затѣмъ, чтобъ играть. «Ничего, подумалъ я: я ужь не новичокъ за зеленымъ столомъ. Закину удочку, попробую счастія: будетъ удача — хорошо; не будетъ — поищемъ рыбы въ другихъ водахъ». Старикъ наградилъ меня на дорогу, какъ ты знаешь, неочень-богато: у меня было всего сто-тридцать фунтовъ; потому я долженъ былъ соблюдать разсчетливость и могъ рискнуть развѣ какимъ-нибудь десяткомъ наполеондоровъ. Силою необыкновеннаго терпѣнія и вниманія удалось мнѣ въ то же утро составить изъ нихъ шестьдесятъ. Долго жить въ Гомбургѣ мнѣ было некогда, потому я сѣлъ играть и вечеромъ. На свои фонды въ три часа пріобрѣлъ я тридцать-двѣ тысячи франковъ. На слѣдующее утро, выигралъ еще столько же съ небольшою прибавкою, а вечеромъ — двадцать тысячъ, и видя, что фортуна начинаетъ шалить, пошелъ ужинать.

Я былъ совершенно-чужой въ Гомбургѣ, ни одного знакомаго лица не встрѣтилъ я тамъ, потому велѣлъ подать себѣ ужинъ въ отдѣльную комнату и, будучи въ духѣ, принялся пить тосты за собственное здоровье. Потомъ, почувствовавъ наклонность къ пѣнію, началъ удовлетворять ей съ такою ревностью, что возбудилъ общее вниманіе, и наконецъ лакей, съ учтивымъ поклономъ, попросилъ меня укротить мои музыкальные восторги, потому-что дама, занимающая сосѣднюю комнату, страдаетъ головною болью.

— Пожалуй, готовъ замолчать, если могу этимъ оказать ей услугу, сказалъ я, проникнутый веселымъ и добрымъ расположеніемъ духа, и, единственно для-того, чтобъ спросить что-нибудь, прибавилъ: — А что эта дама — молода?

— Молода и чрезвычайно-хороша собою, сэръ.

— Хороша?

— Необыкновенно-хороша; можно сказать, неземной красоты, сэръ.

— А какъ ея фамилія?

— Графиня де Сент-Оберъ, вдова знаменитаго графа де Сент-Обера, котораго имя, конечно, извѣстно господину лорду по газетамъ.

Но оно не было извѣстно по газетамъ господину лорду, который потому и продолжалъ разспросы. Изъ нихъ оказалось, что графъ, но несчастной неосторожности, застрѣлился на другой день послѣ свадьбы, и лакей чрезвычайно расчувствовался, описывая скорбь молодой супруги, такъ-что два раза сморкался и утиралъ глаза.

— Но теперь она ужь утѣшилась? спросилъ я.

— Не умѣю ничего сказать на это господину лорду, отвѣчалъ онъ, пожимая плечами: — она не выѣзжаетъ въ свѣтъ и, кажется, жизнь потеряла для нея прелесть. Единственное развлеченіе графини — уединенная прогулка въ паркѣ.

— Часто она прогуливается?

— Каждый день, въ опредѣленный насъ, ѣдетъ она въ паркъ за милю отсюда, въ уединенное мѣсто. Тамъ ждетъ ее верховая лошадь, и она ѣздитъ одна, иногда до поздняго вечера.

Это меня заинтересовало. Ты знаешь, я имѣю слабость къ хорошенькимъ наѣздницамъ. Оканчивая бутылку шампанскаго, я размечтался о прекрасной вдовѣ; потомъ легъ спать, намѣреваясь видѣть ее во снѣ; но, къ величайшему негодованію своему, проспалъ до утра, какъ тюлень.

Однако первою моею заботою поутру было послать черезъ лакея извиненіе въ томъ, что я имѣлъ несчастье побезпокоить графиню вчера вечеромъ, хотя льщу себя надеждою, что не былъ причиною усиленія боли.

Лакей принесъ мнѣ отвѣтъ, что «графиня благодаритъ меня за деликатную внимательность и чувствуетъ себя совершенно-хорошо».

— И даже можетъ ѣхать на прогулку, по обыкновенію?

— Точно такъ, сэръ.

— Почему ты это знаешь?

— Она приказала заложить карету, сэръ.

— Послушай, мой милый: не найдешь ли ты для меня экипажа, или, что еще лучше, хорошей верховой лошади?

— У Лагранжа есть пара отличныхъ верховыхъ лошадей, сэръ; князь Джучателли оставилъ ихъ вмѣстѣ съ грумомъ въ уплату тридцати тысячъ франковъ долга.

Черезъ четверть часа я ужь былъ у Лагранжа и осматривалъ лошадей: онѣ были превосходны. Тотчасъ же, я купилъ ихъ за шесть тысячъ франковъ и выбралъ собственно для себя «Боба», отличнаго гнѣдаго жеребца. Замѣть въ скобкахъ, милый Тайвертонъ, что, по прежнему маршруту, въ это самое утро долженъ былъ я представляться въ Лондонѣ тузамъ министерства иностранныхъ дѣлъ.

— Желаю всякаго удовольствія вамъ, господа! сказалъ я, усаживаясь въ сѣдлѣ: — а я здѣсь болѣе на своемъ мѣстѣ, нежели на казенномъ стулѣ, за вашими скучными столами.

Сопровождаемый грумомъ, я направился въ паркъ; скоро насъ опередилъ экипажъ графини, съ опущенными сторами. Паркъ пересѣченъ аллеями, и мнѣ было легко, держась боковыхъ дорожекъ, незамѣтно слѣдить за каретою. Черезъ полчаса ѣзды экипажъ остановился и графиня вышла.

Даже ты соглашаешься, что я знатокъ въ дѣлѣ амазонскаго костюма. Въ настоящемъ случаѣ шляпа, платье, перчатки, хлыстъ — все выдерживало строжайшую критику. Едва я успѣлъ осмотрѣть костюмъ графини и поймать на-лету взглядъ ея черныхъ глазъ, какъ она была ужь въ сѣдлѣ и черезъ минуту исчезла между деревьевъ. Она держалась восхитительно. До того времени я не имѣлъ понятія объ истинной наѣздницѣ

«Жалѣлъ, я думаю, бѣдный графъ, что застрѣлился!» подумалъ я, очарованный ловкостью амазонки, отъ которой не могъ оторвать мыслей, проѣзжая аллеи парка; вдругъ на перекресткѣ она промелькнула предо мною. Она скакала одна; грума не было за нею. «Онъ потерялъ свою госпожу; быть-можетъ, лошадь ее понесла, быть-можетъ, она въ опасности», подумалъ я и поскакалъ за нею; черезъ четверть часа я настигъ графиню; она неслась быстрымъ, по правильнымъ галопомъ; вдругъ остановилась: у нея упалъ хлыстъ; она указала мнѣ на него рукою. Я стремглавъ соскочилъ съ лошади, поднялъ его; она, краснѣя, извинялась въ своемъ повелительномъ жестѣ: она думала, что за нею скачетъ ея грумъ, отсутствіе котораго не было ею замѣчено. Не могу дать тебѣ понятія о восхитительности ея голоса, ея акцента; никогда я не слыхивалъ ничего столь очаровательнаго. О, чего не отдалъ бы я въ ту минуту за твой французскій прононсъ, милый Тайвертонъ! Тысячу франковъ заплатилъ бы я за одинъ изъ тѣхъ комплиментовъ, которые такъ эффектно ты говоришь опернымъ сиренамъ. Но языкъ плохо слушался меня на чуждомъ нарѣчіи; я однако высказалъ все, что только могъ придумать, недостаточность фразъ дополняя выраженіемъ глазъ, и довольно успѣшно, судя по тому, что она покраснѣла, благосклонно улыбаясь. Одну пользу принесла моя неопытность во французскомъ языкѣ: я не понималъ, позволяетъ она мнѣ сопровождать ее, или нѣтъ; потому смѣло и неотступно слѣдовалъ за нею въ прогулкѣ и даже рѣшился проводить ее до города.

Прельстивъ меня верховою ѣздою, она довершила очарованіе своимъ разговоромъ. Когда прошло первое смущеніе неожиданной встрѣчи, ея слова зазвучали съ такого невинною безискусственностью, что я положительно былъ плѣненъ. Она — осуществленный идеалъ свѣтской француженки, этого прелестнѣйшаго въ мірѣ существа, по твоимъ собственнымъ словамъ. Какъ мнѣ хотѣлось продлить нашу прогулку! Не знаю, замѣтила ли она, что, нарочно выбравъ окольную дорогу на возвратномъ пути, я достигъ счастья быть съ нею нѣсколько лишнихъ минутъ; но если замѣтила, то была такъ мила, что простила эту невинную хитрость, не обнаруживъ, что догадалась о ней. Недолго былъ я подлѣ нея, но она приковала меня къ себѣ на-вѣки. Ты смѣешься надъ влюбленными; но я скажу тебѣ, что моя графиня гораздо-лучше сицилійской княгини, которою ты восхищался въ Эмсѣ; она также брюнетка; но какимъ восхитительнымъ румянцемъ оживлено ея смуглое личико! Кромѣ-того, замѣть, моей графинѣ не больше двадцати двухъ лѣтъ. А еслибъ не исторія вдовства, ей нельзя было бы дать и девятнадцати.

Какое блаженство! и этимъ блаженствомъ я обязанъ себѣ одному: никто не помогалъ мнѣ; не было у меня ни общихъ съ нею друзей, ни рекомендательныхъ писемъ. «Я самъ нашелъ и побѣдилъ ее!» эта мысль можетъ внушать нѣкоторую гордость.

Ты, быть-можетъ, подумаешь, что я слишкомъ-самоувѣренъ, что минутный успѣхъ я называю побѣдою. Если такъ, ты ошибаешься, мой милый. Она ужь призналась, что твой покорнѣйшій слуга произвелъ въ ея чувствахъ переворотъ, который за двѣ недѣли она назвала бы невозможнымъ. Ирландская смѣлость одерживаетъ и въ любви такія же невѣроятныя побѣды, какъ на нолѣ битвы. Она сама говорила мнѣ, что не ожидала такой быстроты. Она, конечно думала, что я, покоряясь пошлой рутинѣ, цѣлый мѣсяцъ буду вести осаду букетами и другими приготовительными средствами — нѣтъ; я прямо сказалъ ей, что она — восхитительнѣйшее существо въ мірѣ; что было бы преступленіемъ оставлять ее въ одиночествѣ; что только ирландецъ способенъ любить ее достойнымъ образомъ, то-есть всею душою; что она должна выйдти за ирландца, который умѣетъ быть только героемъ и любовникомъ. Недѣлю она хохотала надъ этими словами; теперь, вотъ ужь три дня, не называетъ меня «monsieur le Sauvage», какъ прежде, а спрашиваетъ моего совѣта во всемъ; не дѣлаетъ шага безъ моего одобренія. Съ тобою, Тайвертонъ, всегда былъ я откровененъ, потому признаюсь, что употребилъ съ нею стратегему: безъ стратегемъ нельзя побѣдить ни въ битвѣ, ни въ любви. Такъ, напримѣръ, я сказалъ ей, что у отца моего огромныя богатства; что мать моя изъ княжеской фамиліи — что подтвердитъ и сама матушка, какъ ты знаешь; о себѣ я намекнулъ только, что предпочту дипломатическимъ почестямъ скромное семейное счастье, насколько оно возможно съ четырьмя тысячами фунтовъ дохода и очаровательною женою.

Я сказалъ: «четыре тысячи фунтовъ», потому-что больше ненужно. У насъ съ нею часто споры по поводу моихъ расходовъ. Я бросаю деньги горстями; я отбиваю у богатѣйшихъ иностранцевъ все, что только есть блестящаго въ магазинахъ; мои комнаты наполнены картинами, японскими вазами, хрусталемъ — все для-того только, чтобъ придать себѣ славу богача. И еслибъ ты слышалъ, какъ она бранитъ меня за мотовство, какъ умоляетъ меня вспомнить, что le prince (такъ называетъ она батюшку) можетъ быть недоволенъ моею расточительностью!

Я едва удерживаюсь отъ хохота при этомъ; и еслибъ не зналъ, что буду примѣрнымъ мужемъ и сдѣлаю ее вполнѣ счастливою, то стыдился бы, что такъ ее обманываю. Но цѣль у меня благородная и потому я спокоенъ совѣстью.

Я упомянулъ тебѣ о нашей свадьбѣ: она рѣшена. Препятствіе только одно: она дала обѣщаніе не вступать во второй бракъ и хочетъ просить разрѣшенія у своего дяди, кардинала (страшнаго богача, прибавлю мимоходомъ; она его наслѣдница; и ты увидишь, какія лошади, какое вино, какія сигары будутъ у меня, когда онъ покинетъ бренный міръ, чего надобно ждать въ скоромъ времени). А пока, ты долженъ мнѣ помочь кое въ чемъ, именно: подобно всѣмъ иностранкамъ, моя графиня знаетъ какъ-нельзя-лучше нашу аристократію; она постоянно меня спрашиваетъ, знакомъ ли я съ маркизомъ такимъ-то, съ герцогинею такою-то, и мнѣ чрезвычайно-затруднительно пріискивать причины, почему я незнакомъ ни съ однимъ титулованнымъ лицомъ. Пожалуйста, пришли мнѣ рекомендательныя письма къ троимъ или четверымъ изъ нашихъ аристократовъ, живущихъ теперь въ Гамбургѣ. Списокъ ихъ посылаю тебѣ, и ты вѣрно найдешь въ немъ нѣсколько добрыхъ пріятелей, которые не откажутся хоть на улицѣ раскланиваться съ твоимъ другомъ. А большаго я и не требую.

Ожидаю отъ тебя еще другаго одолженіи: сдѣлай милость, передай извѣстіе обо мнѣ моему старику. Самъ я совѣщусь писать ему, съ одной стороны, потому, что недавнее происшествіе (о которомъ напишу послѣ) сдѣлало его подозрительнымъ; съ другой, онъ будетъ сердиться за то, что я не доѣхалъ до Англіи, хотя, клянусь тебѣ, я бросилъ бы должность на другой же день по опредѣленіи, еслибъ и получилъ ее. Вѣдь меня сдѣлали бы, много-много, секретаремъ посольства въ Гагѣ, Туринѣ, или другомъ подобномъ городѣ, гдѣ можно умереть со скуки. А твой Джемсъ Доддъ мѣтитъ выше.

Тебѣ интересно знать наши планы. Сколько могу предвидѣть, мы женимся уже по пріѣздѣ въ Италію, не раньше. Кардиналъ, вѣроятно, пришлетъ намъ разрѣшеніе въ Миланъ; тогда съ ея стороны не будетъ затрудненій. Эта узкость понятій и неразрывная съ нею боязливость въ обращеніи — одно, что мнѣ въ ней ненравится. Она читала мнѣ однажды длинныя нравоученія за то, что я поцаловалъ у ней ручку! Она даже грозилась, что будетъ со мною видѣться не иначе, какъ при m-lle Pauline, своей горничной! Я чуть не обмеръ отъ страха. Впрочемъ, если такая скромность смѣшна въ невѣстѣ, то пріятна въ женѣ.

Тебѣ конечно угодно знать, какъ велико ея состояніе? Я самъ не знаю объ этомъ ничего опредѣленнаго. Образъ ея жизни великолѣпенъ: а то показываетъ большія средства — вотъ и все, что могу предполагать. Впрочемъ, я спокоенъ: цѣлый бельэтажъ въ лучшей гостинницѣ, четыре верховыя лошади, двѣ кареты, толпа лакеевъ, горничныхъ, и т. д. достаточно ручаются за полноту кошелька.

Моихъ средствъ надолго недостанетъ, потому я долженъ повозможности торопить дѣло. Теперь тебѣ извѣстно все, милый Тайвертонъ; не оставь же меня твоими благими и мудрыми совѣтами. Вообще, обсуди все хорошенько и напиши, что ты думаешь.

Она чрезвычайно безпокоится о томъ, согласятся ли мои родные на нашу свадьбу — это очень скверно. Я старался внушить ей, что я совершенно независимъ отъ нихъ въ финансовомъ отношеніи (что и справедливо, если понимать въ томъ смыслѣ, что на наслѣдство не могу много разсчитывать), но вѣроятно понадобится, чтобъ ее успокоить, нѣчто въ родѣ формальнаго согласія и благословенія. Переговоры объ этомъ поручаю тебѣ, ты не откажешь мнѣ въ своихъ услугахъ.

Сейчасъ доставили мнѣ изъ Парижа, шкатулку съ ожерельемъ и другими, бездѣлушками, которыя выписалъ я въ подарокъ ей. Она восхищена ими, но не можетъ скрыть ужаса, пробуждаемаго въ ней моимъ мотовствомъ. Впрочемъ, двадцатью тысячами франковъ, которыя заплатилъ за эти вещи, я дешево купилъ вырвавшееся у ней восклицаніе: «мои жалкія сто тысячъ дохода будутъ ничтожны для человѣка, который такъ бросаетъ десятки тысячъ». Итакъ, милый Джорджъ, у насъ будетъ четыре тысячи фунтовъ дохода — несовсѣмъ-дурно!

Ѣдемъ съ нею прогуливаться верхомъ, потому кончаю письмо. Отвѣчай мнѣ поскорѣе, какъ слѣдуетъ доброму пріятелю, и позаботься, сколько можешь, о благоустройствѣ дѣлъ твоего преданнѣйшаго

Джемса Додда,

Адресуй мнѣ въ Луцернъ, потому-что она хочетъ, чтобъ мы уѣхали изъ Гомбурга: сплетни и разные пересуды уже начались, потому оставаться здѣсь дѣйствительно непріятно.

 

ПИСЬМО XI

Миссъ Мери Анна Доддъ къ Томасу Порселю, Е. В., въ Броффѣ.

Villa Della Fonlana, Lago di Сото.

Милый мистеръ Порсель,

Бѣдный папа такъ страдаетъ со времени нашего пріѣзда въ Италію, что не можетъ отвѣчать самъ на ваши письма и принуждёнъ сдѣлать меня своимъ секретаремъ. По непріятному случаю съ нашею каретою, мы были принуждены оставаться въ деревушкѣ Колино, самое имя которой показываетъ, что она лежитъ въ мѣстности, неблагопріятствующей здоровью. Тутъ подагра, припадки которой чувствовалъ онъ уже съ недѣлю, усилилась такъ, что заставила его лечь въ постель. Медика нельзя было найдти ближе, какъ въ Миланѣ, за сорокъ миль, и вы можете судить, какъ мы безпокоились, дожидаясь его. Наконецъ онъ пріѣхалъ, пустилъ кровь папа въ понедѣльникъ, два раза повторялъ кровопусканіе во вторникъ, и хочетъ опять прибѣгнуть съ этому благодѣтельному средству нынѣ, если только силы паціента позволятъ употребить его. Конечно, вслѣдствіе всего этого, папа чувствуетъ большую слабость; но по-крайней-мѣрѣ онъ теперь можетъ продиктовать мнѣ нѣсколько строкъ въ отвѣтъ на ваши письма. Что касается уплаты мистеру Краузеру, папа говоритъ, что не можетъ въ настоящее время платить ему и едва когда-нибудь удовлетворить его требованія. Въ какой формѣ передать ему отвѣть папа — совершенно зависитъ отъ васъ. Гаррисъ также долженъ подождать, пока ему заплатятъ. Не соглашайтесь на просьбы Гели уменьшить арендную плату; напротивъ, прогоните его съ фермы, если онъ будетъ неисправенъ. Деньги въ «Больницу для бѣдныхъ» взнесите, потому-что, по словамъ папа, она помогаетъ искорененію нищихъ въ Ирландіи. Вексель, посланный вами, полученъ; но онъ слишкомъ ничтоженъ, и папа васъ проситъ о присылкѣ, болѣе-значительныхъ суммъ. Онъ говоритъ, что это будетъ полезно его здоровью.

Могу прибавить, что мама и я готовы подвергнуться всякимъ лишеніямъ, даже отказать себѣ въ необходимомъ, лишь бы только принести пользу здоровью папа. Мама согласна на все, кромѣ возвращенія въ Ирландію. Мы ограничиваемъ себя во всемъ: не держимъ экипажа; столъ нашъ состоитъ изъ двухъ блюдъ; мы донашиваемъ старыя платья; совершенно отказались отъ общества. Если можете придумать еще какую-нибудь экономію, мама будетъ вамъ очень-благодарна: не упоминайте только о Додсборо, что повредить спокойному тону нашей переписки.

Присылайте письма на имя мама, потому-что папа теперь не можетъ заниматься дѣлами, и докторъ говоритъ, что онъ еще нескоро совершенно оправится. О Джемсѣ мы не знаемъ ничего съ-тѣхъ-поръ, какъ отпустили его; но съ нетерпѣніемъ ждемъ его письма или приказа о опредѣленіи его. Кери проситъ васъ не забывать, что она всегда была вашею любимицею и посылаетъ вамъ искреннѣйшее свое почтеніе, съ которымъ и я также имѣю честь остаться

Вашею покорнѣйшею слугою

Мери Анна Доддъ.

P. S. Неизвѣстно, когда папа выздоровѣетъ; потому мама думаетъ, что лучше всего будетъ высылать векселя на ея имя.

 

ПИСЬМО XII

Мистриссъ Доддъ къ мистриссъ Мери Галлеръ, въ Додсборо.

Милая Молли,

Ваши письма адресуйте на виллу съ фонтанами у озера Комо; она такъ называется потому, что въ саду стоитъ мраморная лахань, надъ которой представлены, также изъ мрамора, три танцующія дѣвушки. Съ трехъ сторонъ вилла наша окружена озеромъ, а съ четвертой отрѣзана отъ земли высокою неприступною горою, черезъ которую нѣтъ и дороги, такъ-что доѣхать до насъ можно только водою. Съѣстные припасы привозятъ къ намъ въ лодкахъ; пока погода стоитъ хорошая, мы не терпимъ особенной нужды въ пищѣ. Но я не знаю, что будетъ съ нами, когда поднимутся осеннія бури. Туземцы ихъ не боятся, потому-что питаются оливками и большими дынями особеннаго рода, которыя называются у нихъ арбузами; но мы до этихъ арбузовъ не смѣемъ и дотрагиваться послѣ того, какъ ихъ попробовалъ К. Дж. Это случилось на дорогѣ, въ маленькой деревушкѣ, которая называется Колика. Онъ скушалъ ломоть арбуза; ему понравилось; онъ скушалъ другой, потомъ третій, и не отсталъ, пока не съѣлъ весь огромный арбузъ. Потомъ сказалъ мнѣ:

— Джемима, какъ называется эта деревня? Не та ли это, о которой сказано въ «Путеводителѣ», что плоды, въ ней растущіе, смертельно вредны иностранцамъ?

— Я не знаю, поищу однако въ книгѣ. Не успѣла я договорить этихъ словъ, какъ онъ страшно закричалъ:

— Пропалъ я! Смерть моя! смерть моя! умираю!

Всю ночь онъ промучился. Лордъ Джорджъ поскакалъ на разсвѣтѣ за докторомъ въ Миланъ и привезъ его къ вечеру. Токарь сказалъ, что черезъ полчаса всякая помощь была бы напрасна. Онъ выпустилъ изъ К. Дж. съ полведра крови, если не больше; потому-что, по новой лекарской системѣ, всѣ наши страданія происходятъ отъ крови. К. Дж. успокоился, благодаря ему, но очень ослабѣлъ, и теперь смиренъ какъ младенецъ. Его узнать нельзя, Молли; даже голосъ измѣнился. Кери не отходить отъ его постели. Иногда онъ даже забывается отъ слабости. Такъ, вчера, онъ принялъ лорда Джорджа за Джемса и началъ предостерегать сына отъ лорда:

«Остерегайся его, милый дружокъ мой Джемсъ: еслибъ равные не выгнали его изъ своего общества, онъ не сталъ бы таскаться за нами. Повѣрь мнѣ, милый, онъ ненадежный человѣкъ и какъ бы я радъ былъ отвязаться отъ него…»

Лордъ Джорджъ показалъ видъ, что не понимаетъ и хотѣлъ замять разговоръ, заговоривъ что-то о парламентѣ; но К. Дж. продолжалъ: «Вотъ мой милый, вѣдь кажется и по дѣлу о разводѣ Палата Лордовъ нашла, что онъ виноватъ».

«Онъ бредитъ», сказалъ лордъ и далъ намъ знакъ уйдти изъ комнаты, оставивъ съ нимъ одну Кери. Въ-самомъ-дѣлѣ, бѣдный К. Дж. говорилъ совершено-непонятно. Каролина умѣетъ за нимъ ухаживать. Хорошо, по-крайней-мѣрѣ, что, при недостаткѣ другихъ достоинствъ, отличается она хотя этимъ.

Вы не можете вообразить себѣ, милая Молли, какая тоска жить здѣсь. Вотъ ужь три недѣли, у меня не высыхаютъ глаза отъ слезъ. Бетти Коббъ тоже плачетъ: у ней свое горе: гадкій уродъ, за котораго она вышла, бѣжалъ, обобравъ у ней всѣ деньги, серьги, даже, платья. Горничная Мери Анны говоритъ, что у него дома есть жена. Прекрасную партію составила Бетти!

Не знаю, сколько времени прійдется намъ жить въ этомъ несносномъ мѣстѣ. Докторъ думаетъ, что выздоровленіе К. Дж. можетъ продлиться на нѣсколько недѣль. Мы даже опасаемся, что голова у него навѣкъ останется въ затмѣніи. Такъ, напримѣръ, вчера мы думали, что онъ дремлетъ; но онъ открылъ одинъ глазъ и попросилъ Кери приподнять стору, чтобъ видно было въ окно. Долго смотрѣлъ онъ на озеро, подходящее къ самому дому, и сталъ улыбаться. «Что онъ думаетъ?» сказала я шопотомъ; но онъ услышалъ и сказалъ: «Вотъ что я думалъ, Джемима: я думалъ, что это озеро хорошее убѣжище отъ тюрьмы». Тутъ я увидѣла, что его забвеніе прошло и прежній разсудокъ возвратился къ нему.

Вотъ, милая Молли, вѣрный разсказъ о нашей бѣдственной жизни. Пожалѣйте о вашей Джемимѣ. Кери идетъ на полчаса гулять по террасѣ. К. Дж., не заботясь ни о комъ изъ насъ, посылаетъ ее каждый вечеръ гулять, и я должна занять ея мѣсто на это время. Тоскуя и скучая, остаюсь

ваша навсегда

Джемима Доддъ.

 

ПИСЬМО XIII

Миссъ Мери Анна Доддъ къ миссъ Дулэнъ, въ Боллидулэнъ.

Villa della Fontana. Сото.

Забыть тебя… нѣтъ, моя несравненная Китти! Какъ могла ты написать такія жестокія слова? Забыть тебя, значитъ забыть о свѣтлыхъ дняхъ дѣтства, о драгоцѣнныхъ воспоминаніяхъ юности, о первыхъ волненіяхъ сердца, раскрывающагося невѣдомымъ дотолѣ ощущеніямъ, о томъ времени, когда мечты становятся дѣйствительностью. Причиною моего молчанія была тяжелая, можно сказать, опасная болѣзнь папа, возбуждавшая въ насъ даже опасенія за его жизнь. Только въ послѣднее время могла я отдохнуть душою и предаться наслажденію безпечности. Теперь онъ каждый день на два или на три часа встаетъ съ постели, можетъ кушать легкія блюда, даже принимать участіе въ разговорѣ; мы еще должны беречь его слабое здоровье, но съ каждымъ днемъ онъ замѣтно чувствуетъ себя лучше; онъ уже начинаетъ смѣяться, становится похожъ на себя.

Теперь ты видишь, почему я могла забыть о перепискѣ съ тобою, милая Китти. Я была такъ занята одной мыслью — о здоровьѣ папа, что даже не помню, писала ль тебѣ изъ Италіи и говорила ль о нашей восхитительной виллѣ. Она построена на мысѣ острова Комо, и принадлежитъ князю Бельджіано, владѣнія котораго такъ огромны, что онъ платитъ правительству однихъ налоговъ съ земли до мильйона франковъ, какъ слышала я отъ лорда Джорджа, которому, по дружбѣ, онъ согласился отдать въ наймы эту виллу, одну изъ прекраснѣйшихъ на всемъ озерѣ. Вообрази, Китти, великолѣпный мраморный фасадъ, съ дорическимъ портикомъ, отражающійся въ водѣ, которая омываетъ ступени крыльца. За виллою снѣговая гора; вилла осѣнена померанцевыми, лимонными, оливковыми деревьями, дикими кактусами, виноградными лозами, величественными кедрами; воздухъ наполненъ благоуханіемъ. Не только природа окружаетъ насъ картиною дивнаго своего богатства, чудной красоты; не только горы и холмы, лѣса и вода соединяются въ гармонически-прелестныхъ очертаніяхъ: самая атмосфера наполняетъ здѣсь грудь мою какимъ-то страстнымъ восторгомъ, котораго не знаютъ жители Сѣвера. Самый языкъ звучитъ магическою мелодіею: пѣсня гондольера, фонарь рыбака, скользящій ночью но темной синевѣ озера — все говоритъ здѣсь: Италія! Италія! дивная, несравненная страна! страна страстной, мелодической пѣсни, земля поэзіи, земля любви!

Ахъ, милая Китти, какъ восхитительны прелестныя ночи на террасѣ, гдѣ, слѣдя взоромъ за падающими звѣздами, прислушиваясь къ нѣжнымъ звукамъ далекой мелодіи, мы сидимъ, тихо нашептывая другъ другу свои чувства! Какъ тогда бьется сердце въ тактъ съ плескомъ озера о скалы прибрежья! Какъ восхищенъ духъ упоительною сценою итальянской ночи! Лордъ Джорджъ восхитителенъ; въ Италіи все существо его обновилось, оживилось. О! вы не знаете въ туманной-Англіи, что такое молодость, что такое жизнь. За Альпами, тамъ, на холодномъ Сѣверѣ, онъ былъ похожъ на этихъ людей, у которыхъ разсчитаны всѣ движенія. Но какія сокровища скрывались въ этой бурной груди подъ корою условныхъ фразъ и чувствъ! Какъ страстенъ, какъ откровененъ здѣсь онъ! Онъ разсказалъ мнѣ всю свою жизнь. Молодость его прошла въ Оксфордѣ, среди оргій и блестящихъ ученыхъ тріумфовъ; потомъ онъ былъ гусаромъ, сталъ членомъ парламента и покрылъ себя безсмертною славою на политическомъ поприщѣ. Но для меня было странно, Китти, что даже въ эти минуты безграничной откровенности онъ не касался воспоминаніемъ несчастныхъ узъ, убившихъ его жизнь; однажды, мнѣ казалось, онъ былъ близокъ къ тяжелому признанію; оно трепетало на его устахъ; но онъ только вздохнулъ, тяжело вздохнулъ и сказалъ: «Остается разсказать еще эпизодъ моей жизни самый печальный, самый ужасный эпизодъ ея… но я не въ силахъ говорить о немъ теперь». Мое сердце сильно билось; но онъ былъ погруженъ въ свою печаль. Наконецъ онъ прервалъ долгое молчаніе, пламенно прижалъ мою руку къ своимъ губамъ и вскричалъ: «А когда пріидетъ время говорить о томъ, прійдетъ мнѣ съ нимъ вмѣстѣ часъ повергнуть къ ногамъ вашимъ имя и богатство моё, назвать васъ нѣжнѣйшимъ изъ всѣхъ именъ, именемъ…» Вообрази же, Китти, что въ эту самую минуту, когда рѣшительное признаніе было почти высказано, въ этотъ самый мигъ сестра моя, незнающая деликатности въ подобныхъ случаяхъ, подошла къ намъ, спрашивая у меня, гдѣ лимоны, нужные для лимонада папа! Я никогда не прощу ей этого безчувственнаго поступка. Оправданіе, которое она потомъ придумала, еще болѣе увеличиваетъ вину ея. Вообрази, когда мы пришли въ мою комнату, она сказала:

— Я была увѣрена, что тебѣ будетъ очень-пріятенъ случай избавиться отъ этого скучнаго лорда Тайвертона.

О, Китти, еслибъ ты видѣла, еслибъ ты слышала того, о комъ она такъ выражалась! Но я только сказала ей:

— Такое замѣчаніе свидѣтельствуетъ о необыкновенной вашей проницательности; вы, Кери, первая открыли, что лордъ Тайвертонъ скучный человѣкъ.

— Я хотѣла только сказать, что его вѣчные толки о себѣ салонъ наконецъ должны наскучить, и что занимательнѣйшій человѣкъ въ мірѣ будетъ болѣе интересенъ, если иногда будетъ говорить о чемъ-нибудь, кромѣ себя…

— Какъ, напримѣръ, капитанъ Моррисъ, рѣзко сказала я.

— Пожалуй, сказала она, улыбаясь: — капитанъ Моррисъ даже совершенно не говоритъ о себѣ. Съ этими словами она вышла изъ комнаты.

Замѣчаніе Кери объясняется тѣмъ, что она завидуетъ высокому положенію, какое занимаетъ въ свѣтѣ лордъ Джорджъ. Она понимаетъ, какъ жалокъ ея капитанъ передъ нимъ; а чувство это неочень-пріятно. Впрочемъ, она должна знать, что я готова сдѣлать все, зависящее отъ меня, чтобъ уменьшить бездну, раздѣляющую этихъ двухъ людей; но видитъ также, что уничтожить ее выше моихъ силъ; но ужь это не моя вина.

Ты отдаешь справедливость моему сердцу, Китти, выражая свою увѣренность въ томъ, что я желаю всякаго счастія доктору Бельтону; я желаю ему успѣховъ на новомъ поприщѣ дѣятельности. Но мое знаніе свѣта и жизни увѣряетъ меня, что лучше было бъ ему остаться въ той скромной сферѣ, которая такъ соотвѣтствуетъ его талантамъ. Ты говоришь мнѣ, что въ Дублинѣ онъ имѣлъ счастіе на одномъ обѣдѣ познакомиться съ графомъ Дервудомъ, нашимъ посланникомъ въ Испаніи, который былъ такъ пораженъ его дарованіями, знаніями и скромностью, что предложилъ ему быть медикомъ при посольствѣ, и что докторъ Б. принялъ это предложеніе. Конечно, оно очень-лестно; но разсказъ твой совершенно-невѣроятенъ. Позволь тебѣ сказать, что, по всей вѣроятности Б. обязанъ своимъ счастіемъ единственно вліянію лорда Тайвертона графъ Дервудъ его дядя. Если даже допустить, что графъ и ничтожный деревенскій докторъ встрѣтились за обѣдомъ (что вовсе неправдоподобно), то вѣроятно ли, чтобъ завязался между ними разговоръ? А если даже и сказалъ ему графъ что-нибудь, то развѣ два-три бѣглыя слова о холерѣ, или что-нибудь подобное, и заговорилъ съ другими собесѣдниками, не дожидаясь его отвѣта. Согласись, что тутъ некогда и не въ чемъ было Б. обнаружить свои достоинства. Я прямо спрашивала объ этомъ лорда Дж.; сначала онъ не хотѣлъ признаться, но потомъ, улыбаясь, сказалъ: «Что жь, вѣдь съ моей стороны было очень-ловкою продѣлкою удалить доктора въ Испанію; вѣдь онъ былъ встарину вашимъ обожателемъ — не правда ли?»

Ты видишь, какъ просто произошло это, повидимому, странное возвышеніе доктора Б. мы начинаемъ сильно безпокоиться о Джемсѣ. Онъ уѣхалъ уже съ мѣсяцъ, а мы не получали отъ него еще ни строки. Письмо твоего брата къ нему лежитъ, ожидая его или адреса его. Итакъ, и Робертъ ничего не знаетъ о его судьбѣ?

Прости же, моя милая Китти. Ты видишь, сколько у меня безпокойствъ и волненій; но я попрежнему остаюсь

искренно-любящая тебя

Мери Анна Доддъ.

P. S. Сейчасъ принесли къ лорду Тайвертону письмо, адресъ котораго писанъ почеркомъ Джемса. Оно было адресовано въ Брегенцъ, потому странствовало долго изъ почтамта въ почтамтъ, пока нашло насъ. Горю нетерпѣніемъ узнать, что онъ пишетъ. Прости.

 

ПИСЬМО XIV

Кенни Джемсъ Доддъ Томасу Порселю, Е. В., въ Броффѣ.

Озеро Комо.

Милый Томъ,

Начинаю письмо нынѣ, а допишу его развѣ черезъ нѣсколько дней, потому-что еще очень-слабъ физически и душевно, и могу писать только по нѣскольку строкъ. Мери Анна извѣщала васъ о моей болѣзни, слѣдовательно оставимъ въ сторонѣ этотъ непріятный предметъ. Не ожидайте также отъ меня описанія Италіи, потому-что до-сихъ-поръ я не выходилъ еще изъ комнаты, слѣдовательно знаю Италію почти такъ же плохо, какъ всѣ наши безчисленные туристы, поучающіе публику своими разсказами. Скажу только, что видъ изъ моего окна прекрасенъ и что итальянцы живутъ не одними макаронами, какъ у насъ обыкновенно думаютъ — нѣтъ, они ѣдятъ мясо, хлѣбъ, овощи, какъ и всѣ остальные люди.

Девять часовъ вечера.

Принимаюсь за продолженіе письма, потому-что Кери позволила мнѣ пять минутъ побесѣдовать съ вами. Ахъ, какая милая, добрая дѣвушка моя Кери! Какъ она заботится о больномъ отцѣ! Дай Богъ ей счастія въ жизни. Безъ нея мнѣ пришлось бы плохо на чужой сторонѣ. Даже наше путешествіе не испортило ее; о другихъ этого нельзя сказать; осталась добра, проста, попрежнему. Дай Богъ ей счастія!

Воскресенье. Вечеръ.

Нынѣ поутру я чувствовалъ себя въ-состояніи просмотрѣть свои счеты, которые сильно нуждаются въ ревизіи; потому послалъ за Мери Анною: счеты подавались ей. Провизія здѣсь очень-дешева; другихъ расходовъ у насъ не было, сколько я знаю. Вообразите же мое изумленіе, когда открылось, что у насъ выходило слишкомъ по пяти фунтовъ въ день.

— Понимаешь ты, Мери Анна, какъ это произошло? сказалъ я

— Нѣтъ, папа.

— Ну, понимаетъ ли твоя мать?

— Нѣтъ, папа.

— Понимаетъ ли хоть лордъ Джорджъ?

— Нѣтъ, папа; но онъ говоритъ, что навѣрное Джіакомо объяснитъ все, потому-что Джіакомо образецъ честности.

— Кто жь такой вашъ Джіакомо? сказалъ я.

— Онъ maestro di casa, или дворецкій, папа. Онъ завѣдуетъ прислугою, держитъ ключи, вообще распоряжается хозяйствомъ.

— Откуда жь вы его взяли?

— Онъ служилъ у князя Бельджіано, который рекомендовалъ его лорду Джорджу, какъ вѣрнѣйшаго и лучшаго слугу. Въ аттестатѣ, данномъ отъ князя при отъѣздѣ за границу, сказано, что его можно считать скорѣе другомъ, нежели слугою.

— Очень-пріятно пріобрѣсть такого друга. Говоритъ ли онъ поанглійски?

— Превосходно, папа; кромѣ-того, пофранцузски, порусски, поиспански, понѣмецки.

— Пришли жь его ко мнѣ, и мы потолкуемъ, сказалъ я.

— Ныньче ему некогда, папа: онъ занятъ приготовленіемъ бала, который дается ныньче въ городѣ.

А такъ-какъ ныньче почтовый день, то результаты моего объясненія съ Джіакомо отлагаются до слѣдующаго письма.

Отъ Джемса я не получалъ еще ни строки и начинаю сильно безпокоиться о немъ.

Вашъ преданнѣйшій

Кенни Дж. Доддъ.

 

ПИСЬМО XV

Кенни Дж. Доддъ Томасу Порселю, Е. В., въ Броффѣ.

Пино.

Милый Томъ,

Письмо мое, вѣроятно, будетъ длинно, потому-что намъ приказано выѣхать отсюда, и не зная, когда и гдѣ мы остановимся, я долженъ теперь же написать вамъ обо ясенъ подробно и обстоятельно.

Предъидущее мое письмо кончалось, сколько помню, ожиданіемъ объясненія съ синьйоромъ Джіакомо Лампорекко. Этотъ милый джентльменъ былъ такъ утомленъ своими подвигами на балѣ, что отдыхалъ два дня и явился ко мнѣ только на третій.

— Вы Джіакомо? спросилъ я его. Надобно вамъ замѣтить, что я увидѣлъ передъ собою здороваго, плотнаго, красиваго мужчину лѣтъ сорока, одѣтаго очень-щеголевато, въ джентльменскомъ костюмѣ, съ блестящею цѣпочкою изъ мозаическаго золота на широкой груди, съ опаловыми запонками на рубашкѣ, съ золотыми пуговицами на жилетѣ, съ великолѣпнымъ вензелевымъ перстнемъ на пальцѣ, прилично чему и въ лицѣ у него было сановитое выраженіе, которому немало содѣйствовала борода, достойная великаго визиря, и басистый голосъ, на полтона гуще лаблашева.

— Джіакомо Лампорекко, отвѣчалъ онъ своимъ внушающимъ уваженіе голосомъ.

— Очень-радъ, сказалъ я ласково, стараясь быть какъ можно любезнѣе съ такою почтенною особою. — Мнѣ нужно получить отъ васъ нѣкоторыя свѣдѣнія относительно моихъ расходовъ.

— А! счеты по хозяйству! сказалъ онъ, слегка нахмуривая брови съ довольно-яснымъ выраженіемъ презрѣнія.

— Да, Джіакомо; расходы кажутся мнѣ слишкомъ-велики; ужасно, невѣроятно-велики!

— Господинъ милордъ въ Лондонѣ израсходовалъ бы вдвое-больше, сказалъ онъ, кланяясь.

— Вопросъ не въ томъ; мы живемъ въ Ломбардіи, въ землѣ, гдѣ всякая провизія необыкновенно-дешева. Какимъ же образомъ мы здѣсь израсходовали столько, сколько не прожили бъ и въ Парижѣ?

Тутъ онъ съ быстротой, о которой не могу вамъ дать и понятія, началъ болтать о цѣнѣ хлѣба, мяса, птицы, рыбы, доказывая, что все это стоитъ очень-дешево; что столъ господина милорда былъ очень-скуденъ; что морская рыба изъ Венеціи подавалась не болѣе двухъ разъ въ недѣлю; что рѣдко выпивалось по двѣ бутылки шампанскаго; что бордо было очень-плохо, а бургонское eure хуже; однимъ словомъ, что, по его мнѣнію, господинъ милордъ пріѣхалъ съ экономическою цѣлью, какъ иногда дѣлаютъ знатные милорды, и что это намѣреніе исполнялось очень-удовлетворительно.

Каждая фраза его была пропитана ядовитою наглостью, а между-тѣмъ при всякомъ словѣ онъ кланялся, раболѣпно улыбался, подобострастно изгибался, такъ-что я былъ озадаченъ контрастомъ между смысломъ и тономъ его рѣчи. А онъ продолжалъ съ непостижимой скоростью перечислять имена всѣхъ «знаменитыхъ милордовъ», illustrissimi inglesi, которыхъ обманывалъ и обкрадывалъ въ-теченіе двѣнадцати лѣтъ. Остановить его на какомъ-нибудь фактѣ разницы между цѣною провизіи и огромностью израсходованной суммы было рѣшительно-невозможно, хотя онъ ясно давалъ понять, что всякое разъисканіе объ этомъ покажетъ въ господинѣ милордѣ гнуснаго, низкаго скрягу, который въ-сущности даже и не милордъ, а просто нищій самозванецъ.

Я выходилъ изъ терпѣнія отъ такой наглости; но итальянскій докторъ выпустилъ изъ меня столько крови, что я даже не могъ и думать расправиться физическими средствами съ дерзкимъ бездѣльникомъ, и потому увидѣлъ себя въ необходимости ограничиться замѣчаніемъ своему собесѣднику, что такъ-какъ мы съ нимъ наединѣ, то я назову его воромъ и разбойникомъ.

Едва произнесъ я эти слова, какъ онъ выхватилъ изъ-подъ жилета длинный сверкающій ножъ и бросился на меня. Я схватился за палку джемсовой удочки, которая стояла, къ-счастію, подлѣ меня, и поднявъ это слабое оружіе, остановилъ его, а самъ, въ ужасѣ, закричалъ: «бьютъ! рѣжутъ!» Въ одну секунду Гайвертонъ, мои дочери, вся прислуга прибѣжали въ комнату; вбѣжали даже поселяне, привезшіе намъ провизію. Я, задыхаясь отъ гнѣва и испуга, долго не могъ сказать ни слова, а между-тѣмъ синьйоръ Джіакомо шепталъ что-то на ухо лорду Джорджу и, очевидно, склонилъ его на свою сторону.

Тайвертонъ поспѣшилъ выслать всѣхъ изъ комнаты, говоря дочерямъ, чтобъ онѣ успокоились, и потомъ, затворивъ дверь, усѣлся подлѣ меня.

— Ничего, не бойтесь, пустяки, сказалъ онъ мнѣ ободрительнымъ тономъ:- дѣло обошлось неважною царапиною, которая заживетъ черезъ два дня.

— Что такое вы говорите? сказалъ я.

— Пустяки, впередъ вы будете осторожнѣе, сказалъ онъ, улыбаясь. — впрочемъ, вы ударили по опасному мѣсту, и ваше орудіе несовсѣмъ-удобно для деликатныхъ операціи.

— Вы хотите свести меня съ ума, лордъ? Я васъ не могу понять; объясните, о чемъ вы говорите.

— Не безпокойтесь, дѣло неочень-важно; я умѣю ладить съ этими молодцами: сунуть ему двадцать-пять наполеондоровъ — и онъ будетъ доволенъ.

— Вы раздражаете, оскорбляете меня! Пожалуйста, оставьте меня одного.

— Ну, не сердитесь же хоть на меня, Доддъ, сказалъ онъ своимъ ласковымъ голосомъ: — и знаю, это случилось нечаянно, вы не имѣли намѣренія…

— Что случилось нечаянно? какого намѣренія не имѣлъ я? вскричалъ я въ бѣшенствѣ.

Онъ въ отвѣтъ размахнулся палкою удочки и захохоталъ.

— Вы хотите сказать, что я ударилъ этого негодяя? закричалъ я.

— Ничего, большой бѣды не вышло.

— Вы говорите, что я ударилъ его? отвѣчайте же.

— Мнѣ было бъ очень-пріятно думать, что вы его не ударили. Другъ друга они колотятъ безъ церемоніи; но не любятъ, чтобъ ихъ били англичане. Да успокоитесь же: къ завтрему все будетъ устроено. Докторъ дастъ свидѣтельство о раздраженномъ состояніи нервъ, мозга и тому подобное. Мы докажемъ, что вы не можете отвѣчать за свои поступки.

— Вы удостовѣритесь въ основательности нашей теоріи, если будете продолжать бѣсить меня, сказалъ я, въ ярости стиснувъ зубы.

— Дѣло такимъ образомъ уладится; конечно, оно будетъ стоить денегъ; безъ этого не обойдется; но, по-крайней-мѣрѣ, мы постараемся избавить васъ отъ ареста.

— Пошлите ко мнѣ Кери! Пошлите ко мнѣ дочь! сказалъ я, чувствуя, что изнемогаю.

— Но лучше ли намъ окончательно согласиться?…

— Пошлите ко мнѣ Кери, лордъ, и оставьте меня въ покоѣ, сказалъ я выразительнымъ голосомъ. Онъ ушелъ изъ комнаты и черезъ минуту вошла Кери.

— Успокойтесь, успокойтесь, милый папа, сказала она: — еслибъ онъ не былъ дурной человѣкъ, то не сталъ бы жаловаться.

— И ты въ заговорѣ противъ меня? И ты принимаешь сторону враговъ?

— Нѣтъ, сказала она, обнимая меня:- я знаю, что еслибъ этотъ обманщикъ не оскорбилъ васъ, не угрожалъ вашей безопасности, вы никогда бы не сдѣлали этого, папа.

Мнѣ стыдно признаться, милый Томъ, но болѣзнь и кровопусканіи такъ ослабили мой духъ, что я заплакалъ отъ мысли о невозможности опровергнуть выдумку бездѣльника. Даже моя милая Кери вѣрила ей!

— Мнѣ надобно уснуть, мой другъ, я слишкомъ-утомленъ.

— Усните, папа, это лучше всего, сказала она, тихо опуская занавѣсы оконъ и садясь у моей постели.

Я притворился, что сплю, хотя не могъ задремать ни на минуту. Я все думалъ о томъ, что уличенъ передъ всѣми, даже передъ моей Кери, въ проступкѣ, котораго не дѣлалъ. Черезъ нѣсколько времени послышался шопотъ: «его надобно разбудятъ»;- «какъ ему сказать объ этомъ?» Я отозвался: — «Что такое?»

— Пусть передастъ ему Кери, сказала мистриссъ Д., поспѣшно, удаляясь изъ комнаты. Кери опятъ сѣла у моей постели и нѣжно начала спрашивать, какъ я себя чувствую; но я просилъ ее скорѣе сказать, въ чемъ дѣло.

— Ничего, папа, ничего; простая формальность — не больше. Гадкій Джіакомо, несмотря на всѣ старанія лорда Джорджа уговорить его, подалъ на васъ жалобу въ судъ.

— Ну, что же далѣе?

— Судья принялъ его жалобу и далъ предписаніе…

— Арестовать меня?

— Не безпокойтесь, милый папа: это одна формальность; полицейскій служитель самъ говоритъ…

— Такъ онъ здѣсь? въ нашемъ домѣ?

— Не тревожтесь, милый папа: увѣряю васъ, все устроится прекрасно. Полицейскій служитель хочетъ только видѣть васъ, чтобъ удостовѣриться въ невозможности взять васъ…

— Въ тюрьму, гдѣ сидятъ воры?

— Папа, я не буду безпокоить васъ своими словами, если вы такъ гнѣваетесь. Впрочемъ, вы ужь знаете все; и если только вы позволите полицейскому служителю войдти на минуту въ вашу комнату, отъ васъ больше ничего не потребуютъ.

— Готовъ принять его, сказалъ я унылымъ тономъ, и Кори пошла сказать объ этомъ.

Черезъ пять минутъ полицейскій служитель вошелъ, въ-сопровожденіи четырехъ вооруженныхъ солдатъ, которые построились во фронтъ и съ трескомъ опустили свои карабины «къ ногѣ». Предводитель ихъ посмотрѣлъ на мою фигуру съ очевиднымъ изумленіемъ: онъ вѣроятно ожидалъ найдти въ преступникѣ гиганта съ атлетическими формами, а не жалкое существо, едва-владѣющее ослабѣвшими членами. Видъ комнаты также не соотвѣтствовалъ его предположеніямъ: напрасно искалъ онъ глазами арсенала съ смертоносными орудіями, или хоть какихъ-нибудь оборонительныхъ орудій.

— Это господинъ милордъ? сказалъ онъ наконецъ, обращаясь къ Кери. Она кивнула головой.

— Спроси у него, какъ зовутъ его самого, сказалъ я Кери: мнѣ любопытно это.

— Меня зовутъ — отвѣчалъ онъ звучнымъ голосомъ — меня зовутъ Александро Лампорекко. Съ этими словами онъ скомандовалъ своей свитѣ: «на лѣво-кругомъ, маршъ» и они вышли воинскимъ порядкомъ. За дверью сказалъ онъ имъ шопотомъ нѣсколько словъ и въ корридорѣ, передъ моею комнатою, неумолкаемо раздавались съ той минуты мѣрные шаги часоваго.

— Это также формальность, Кери — не правда ли? сказалъ я. Я былъ въ бѣшенствѣ, хотѣлъ вскочить, броситься въ корридоръ… и не знаю, чего бъ я тамъ не надѣлалъ; но слабость моя была такъ велика, что, едва приподнявшись, я упалъ на кровать и зарыдалъ какъ ребенокъ; потомъ овладѣла мною совершенная апатія. Напрасно старались они разогнать во мнѣ уныніе, пробудить любопытство, или хотя безпокойство: я оставался совершенно-безчувственнымъ.

На девятый день, когда я завтракалъ, Кери, подавая мнѣ телячью котлетку, сказала, улыбаясь:

— Папа, не думаете ли вы, что хорошо было бы для васъ подышать чистымъ воздухомъ? Погода нынѣ прекрасная.

— Да вѣдь я арестантъ; вѣдь меня считаютъ убійцею и приговорили къ вѣчному заключенію въ этой комнатѣ.

— Папа, не гнѣвайтесь такъ; вы знаете, у иностранцевъ всегда поднимается шумъ изъ пустяковъ; они преувеличиваютъ до смѣшнаго каждую бездѣлицу. Что дѣлать? надобно сообразоваться съ ихъ обычаями.

— Къ чему все это ведетъ, Кери?

— Просто къ тому только, что вы, милый папа, одѣнетесь и поѣдете въ городъ. Ваше дѣло будетъ производиться въ судѣ, если вамъ угодно будетъ явиться. Я убѣждена, что оно кончится въ пять минутъ, и съ нетерпѣніемъ желаю, чтобъ оно рѣшилось скорѣе.

Не стану повторять убѣжденіи, которыя внушала ей доброта и любовь къ бѣдному отцу. Развязка была та, что я выбрился, одѣлся и поѣхалъ по тихому озеру въ сосѣдній городокъ.

Кери поѣхала со мною, зная, какъ говорила она, что это будетъ мнѣ пріятно. И она не ошибалась, моя милая. Сцена, окружавшая насъ, была дивно-прекрасна: горы, зеркальное озеро, свѣтлое, голубое небо, роскошная растительность береговъ… я не могу описать этого, какъ Байронъ или Шелли; но природа дѣйствуетъ и на ничтожнаго человѣка такъ же, какъ на великихъ поэтовъ. Я былъ въ тихомъ, сладкомъ забвеніи о всѣхъ житейскихъ дрязгахъ, когда мы подъѣхали къ городу и вошли въ судъ, гдѣ ждалъ насъ мой адвокатъ, синьйоръ Мастуччіо. Какъ производился судъ — не буду вамъ расказывать; довольно того, что меня присудили заплатить раненому (ктожъ его ранилъ? вѣрно не я) семь-сотъ цванциггеровъ вознагражденія, уплатить его расходы на леченіе и прочее. «Но гдѣ же такъ производятся дѣла? сказалъ я своему адвокату, выслушавъ приговоръ:- президентъ суда самъ училъ моего обвинителя, Джіакомо, что ему говорить»

— Да, Винченціо Лампорекко ловкій человѣкъ.

— Что вы говорите? Онъ другъ Джіакомо?

— Онъ его отецъ.

— А полицейскій, который арестовалъ меня?

— Братъ Джіакомо. Одинъ изъ ассессоровъ суда, Луиджи Лампорекко, двоюродный братъ ему.

— Я надѣюсь по-крайней-мѣрѣ, что вы, синьйоръ Мастуччіо, не подвергнетесь мщенію этой могущественной фамиліи за то, что защищали меня?

— Не безпокойтесь, моя мать изъ-рода Лампорекко.

Можете легко понять, милый Томъ, что послѣ этого мое прощаніе съ судьями было неочень-любезно. Потому вечеромъ въ тотъ же день я получилъ приказаніе выѣхать изъ Ломбардо-венеціанскихъ владѣній въ-теченіе двадцати-четырехъ часовъ.

Куда мы теперь отправимся? Назначенъ фамильный совѣтъ, на которомъ я предложу ѣхать въ Парму. Англійскіе туристы не имѣютъ привычки портить своимъ присутствіемъ этотъ маленькій городокъ, находя, что онъ скученъ, не представляетъ никакихъ развлеченій, ничего интереснаго. Тѣмъ лучше.

Лордъ Джорджъ получилъ какое-то письмо. Прочитавъ его, отправился къ мистриссъ Д., пригласивъ съ собою Мери Анну. Они о чемъ-то жарко и долго толковали. Но ни Кери, ни мнѣ великая тайна не сообщена: мы, вѣроятно; недостойны знать ее.

Безпокоюсь о Джемсѣ, который до-сихъ-поръ не пишетъ. Что съ нимъ сдѣлалось? Кери утѣшаетъ меня, объясняя молчаніе его разсѣянностью; но, какъ видно, и сама безпокоится о братѣ.

Сейчасъ возвратился изъ семейнаго совѣта и не очень доволенъ тѣмъ, что вздумалъ предложить Парму. Мистриссъ Д. и Мери Анна съ восторгомъ одобрили мой выборъ, говоря, что невозможно найдти лучшаго города. Кто-нибудь изъ насъ, или они или я, сильно ошибся. Желаю, чтобъ раскаиваться пришлось не мнѣ.

Вашъ преданнѣйшій

Кенни Дж. Доддъ.

 

ПИСЬМО XVI

Джемсъ Доддъ къ лорду Джорджу Тайвертону.

Мантуа. Гостинница Cour de Vienne.

Милый Джорджъ,

У меня въ распоряженіи для письма къ тебѣ только пять минутъ. Лошади стоятъ у подъѣзда. Многое разскажется тебѣ при свиданьи, потому-что мы проѣхали по Тиролю, по Штиріи, прожили десять дней въ Венеціи, посмотрѣли на Верону и т. д.

Теперь спѣшимъ въ Миланъ, гдѣ ожидаю найдти тебя съ приглашеніемъ отъ матушки синьйорѣ Жозефинѣ. Я сказалъ Жозефинѣ, что приглашеніе давно ждетъ насъ, и, пожалуйста, устрой, чтобъ я не оказался лжецомъ.

Разрѣшеніе вступить во второй бракъ еще не получено Жозефиною — это ужасно мучитъ меня; но до истеченія мѣсяца она надѣется имѣть его. До того времени она желаетъ жить въ совершенномъ уединеніи; слѣдовательно вилла ваша очень удобна для насъ.

Разумѣется, матушка и сестры должны принять ее съ распростертыми объятіями. Мери Аннѣ ненужно и толковать объ этомъ. Постарайся также уговорить и батюшку разстаться съ халатомъ. Пріучи, по возможности, и прислугу держать себя приличнѣе, какъ бываетъ въ порядочныхъ домахъ.

Полагаюсь на тебя во всемъ, твой преданнѣйшій

Джемсъ Доддъ.

P. S. Послѣдній свой билетъ въ пятьсотъ фунтовъ я размѣнялъ въ Венеціи, потому нельзя затягивать дѣла.

 

ПИСЬМО XVII

Мистриссъ Доддъ къ мистриссъ Мери Галларъ, въ Додсборо.

Парма. Гостинница Cour de Parme.

Милая Молли,

Когда я писала вамъ въ прошлый разъ, мы жили, хотя скромно, на озерѣ Комо, и остались бы на Комо всю осень, еслибъ К. Дж., по обыкновенію, нисколько не заботясь объ удобствахъ семейства, не завелъ драки, за которую намъ велѣли выѣхать въ-теченіе двадцати-четырехъ часовъ. Для насъ было это большою непріятностью, потому-что въ то самое утро лордъ Джорджъ получилъ письмо отъ Джемса. Я правду говорила, Молли, что Джемсу ненужно ни учености, ни трудолюбія, нужны только деньги, чтобъ устроить свою карьеру блестящимъ образомъ. Судите, основательны ли были эти надежды, съ которыми К. Дж. неугодно было соглашаться: Джемсъ поѣхалъ на минеральныя воды въ Гамбургъ, если не ошибаюсь, и тамъ познакомился съ очаровательною девятнадцатилѣтнею вдовою, утопающею въ богатствѣ и происходящею отъ самой знатной фамиліи во всей Франціи.

Какъ онъ сблизился съ нею — не знаю; не знаю также, откуда онъ взялъ денегъ для покупки себѣ великолѣпныхъ лошадей и кареты, тысячи восхитительныхъ подарковъ своей невѣстѣ. Теперь они путешествуютъ вмѣстѣ: она въ своемъ, онъ въ своемъ экипажѣ, такъ-что видятся только, когда останавливаются въ большихъ городахъ, но и тутъ соблюдаютъ такую скромность, какъ-бы совершенно посторонніе другъ другу. Для вступленія же въ бракъ они ждутъ только какого-то разрѣшенія отъ дяди невѣсты, кардинала. Пока оно получится, невѣста хочетъ жить въ совершенномъ уединеніи; по этой причинѣ, а также, чтобъ дать намъ случай оказать ей должное вниманіе, Джемсъ написалъ, чтобъ мы пригласили ее на нашу виллу.

По-несчастію, въ тотъ самый день, какъ получено его письмо, К. Дж. приказали ѣхать съ Комо. Что намъ было дѣлать при такихъ обстоятельствахъ? К. Дж. навѣрное не захотѣлъ бы приглашать графиню, боясь издержекъ; потому мы не сказали ему ничего, согласились, въ угожденіе ему, ѣхать въ Парму, скучный городъ, гдѣ нѣтъ хорошаго общества, но дешево жить, надѣясь, что тамъ онъ будетъ доволенъ и, слѣдовательно, обходителенъ; потомъ лордъ Дж. отправился въ Миланъ встрѣчать жениха и невѣсту, а мы поѣхали въ Парму. По дорогѣ К. Дж., по обыкновенію, компрометировалъ насъ своимъ грубымъ обращеніемъ на почтовыхъ станціяхъ. Разскажу только одинъ случай. На послѣдней станціи, куда мы пріѣхали ночью, сказали, что лошадей нѣтъ, хотя К. Дж. видѣлъ ихъ въ конюшнѣ болѣе десятка. Онъ съ Патрикомъ Бирномъ силою разогналъ трусливыхъ конюховъ, вывелъ четверку, запрегъ въ экипажъ, посадилъ Патрика форейторомъ, самъ сѣлъ на козлы и мы уѣхали, сопровождаемые криками и проклятіями побѣжденныхъ итальянцевъ. Мы скакали въ совершенной темнотѣ, по неизвѣстной дорогѣ, и скоро замѣтили, что несемся подъ гору. Едва К. Дж. успѣлъ крикнуть Патрику: «тише!» какъ подъ колесами у насъ зашумѣла вода… «Мы попали въ рѣку!» закричалъ К. Дж., и въ тотъ же мигъ наша карета опрокинулась на бокъ, въ воду. Я лишилась чувствъ, и когда опомнилась, лежала ужь въ избушкѣ, на постилкѣ изъ каштановыхъ листьевъ.

— Все. кончилось благополучно, мама, сказала Кери:- ручей былъ неглубокъ; намъ скоро помогли поселяне изъ сосѣдней деревни и лордъ Джорджъ, котораго мы обогнали на дорогѣ.

Мы поѣхали далѣе въ экипажѣ лорда Джорджа, а К. Дж. остался хлопотать съ нашею каретою. Въ Пармѣ мы выбрали лучшую гостинницу. Лордъ Джорджъ сказалъ нѣсколько словъ хозяину — и намъ отвели великолѣпныя комнаты, отъ которыхъ Мери Анна осталась въ восторгѣ. Кери говорила, что надобно послать за ея отцомъ, не понимая, что насъ компрометировалъ малѣйшій намекъ о непріятномъ приключеніи, жертвою котораго онъ остался; потому я не могла согласиться говорить кому бы то ни было въ гостинницѣ о К. Дж. Онъ черезъ нѣсколько часовъ пришелъ пѣшкомъ, но достаточно вознаградилъ себя за труды прекраснымъ ужиномъ, который былъ намъ поданъ. Порядкомъ покушавъ и выпивъ нѣсколько стакановъ, онъ развеселился, и даже велѣлъ подать шампанскаго. Мы увидѣли, что надобно подождать, пока онъ сдѣлается еще добрѣе, и тогда передать ему извѣстіе о приглашеніи. Мери Анна даже сѣла за фортепьяно и пропѣла для него романсъ.

— Благодарю тебя, моя милая; но романсъ твой не по моему простому вкусу. Спой мнѣ какую-нибудь ирландскую пѣсенку.

— Нѣтъ, папа, увольте меня отъ этой обязанности, сказала она и ушла изъ комнаты.

Послѣ этого, конечно, было неумѣстно начинать съ нимъ деликатный разговоръ, потому-что онъ остался недоволенъ поступкомъ дочери. На другой день, за завтракомъ, онъ былъ въ лучшемъ расположеніи духа, и мы воспользовались этимъ, чтобъ сообщить ему новость объ успѣхахъ сына. Но онъ, слушая насъ, твердилъ одно: «Такъ онъ не былъ въ Лондонѣ!» Потомъ объяснили мы ему, что послали приглашеніе графинѣ и ждемъ ея пріѣзда съ часу-на-часъ. Онъ тяжело вздохнулъ и выпилъ рюмку ликеру.

Но мы, не обращая на это вниманіе, все говорили о графинѣ. Ожидая пріѣзда ея съ каждою минутою, мы не обѣдали до семи часовъ, говоря К. Дж., что еще только пять. Наконецъ онъ сказалъ:

— Милая Мери Анна, прикажи Патрику, чтобъ онъ принесъ мнѣ туфли, у меня устали ноги.

— Папа, это невозможно: мы ждемъ графиню. Онъ замолчалъ со вздохомъ; потомъ опять сказалъ:

— Нельзя ли мнѣ хоть закурить сигару?

— Здѣсь, папа? Какъ это можно! Табачный запахъ самымъ непріятнымъ образомъ поразитъ графиню.

«Вотъ они! вотъ они!» закричала Мери Анна, черезъ минуту, и съ громомъ подъѣхала къ отелю тяжелая дорожная карета.

— Я уйду, на всякій случай, чтобъ не было хуже, сказалъ К. Дж., и, схвативъ со стола свѣчу, бросился изъ комнаты.

Едва я успѣла оправить чепецъ, какъ на лѣстницѣ послышались шаги. Самъ хозяинъ гостинницы вошелъ доложить о пріѣздѣ графини, и она явилась, опираясь на руку Джемса, но, едва увидѣвъ меня, стремительно подбѣжала и поцаловала мою руку. Никогда въ жизни я такъ не конфузилась, и едва не упала въ обморокъ отъ такой почтительности. Потомъ она бросилась въ объятія Мери Анны, и онѣ цаловались минутъ пять. Но Кери съ непростительною холодностью только подала ей руку.

Мери Анна поспѣшила снять съ нея шаль и шляпку, и въ это время я замѣтила, что она безпокойно глазами ищетъ чего-то или кого-то. — Что это? шепнула я Мери Аннѣ. — «Она спрашиваетъ, гдѣ князь, то-есть папа». — Я въ душѣ поблагодарила Джемса, что онъ рекомендовалъ насъ ей подъ знатнымъ титуломъ и снова шепнула Мери Аннѣ: — «Скажи ей, что князь неочень здоровъ и теперь въ постели». Но она такъ занялась съ нами, что не имѣла времени разспрашивать о немъ, и мы, въ восторгѣ другъ отъ друга, сѣли пить чай. Тутъ я могла разглядѣть ее пристальнѣе и, увѣряю васъ, Молли, должна признаться, что никогда не видывала такой красавицы. Она смугла, какъ испанка; волосы ея совершенно-черны; черные глаза сверкаютъ огнемъ, на щекахъ нѣжный румянецъ. Она, казалось, отгадала, съ какимъ чувствомъ я смотрю на нее, потому-что нагнулась и съ жаромъ поцаловала нѣсколько разъ мою руку.

Я очень жалѣла, что не могу съ нею говорить и не понимаю словъ ея; но Мери Анна была въ восторгѣ отъ ея ума и любезности; даже Кери, всегда холодная и недовѣрчивая, была очарована.

Послѣ чая, Джемсъ, подсѣвъ ко мнѣ, разсказалъ все попорядку. «Если нашъ старикъ будетъ держать себя недѣли двѣ, какъ слѣдуетъ, мнѣ достаточно этого времени; красавица, которую вы видите у себя, и четыре тысячи фунтовъ дохода будутъ моею неотъемлемою собственностью», сказалъ онъ. Онъ доказалъ мнѣ необходимость жить, пока она у насъ, на широкую ногу. «Она останется здѣсь только до четырнадцатаго числа, когда кардиналъ, дядя ея, пріѣдетъ въ Пизу, гдѣ будетъ она должна съ нимъ видѣться; слѣдовательно, намъ нужно поддержать себя передъ нею всего только какія-нибудь три недѣли, и, какъ видите, расходы не будутъ превышать какихъ-нибудь трехъ или четырехъ сотъ фунтовъ. А мой кошелекъ, прибавилъ онъ:- совершенно истощился; я долженъ былъ продать свою тележку и лошадёнокъ въ Миланѣ, чтобъ доѣхать сюда не нуждаясь». Потомъ онъ сказалъ мнѣ, что ея верховыя лошади будутъ приведены завтра или послѣ завтра, и что надобно достать нѣсколько такихъ же лошадей для него и сестеръ.

Я обѣщала уговорить на это мистера Д. Сначала онъ ворчалъ и не поддавался; но едва на слѣдующее утро увидѣлъ графиню, какъ самъ растаялъ и восхитился. Она какъ-будто ободряла его нѣжные взгляды — таковы, милая Молли, всѣ француженки. Я даже замѣтила, что онъ изъ-подъ газеты посматривалъ на ея ножку, которая, надобно признаться, миньятюрна и обольстительна.

— Надѣюсь, теперь вы довольны, мистеръ Д., сказала я, проходя мимо его стула.

— Да, сказалъ онъ: — акціи на лондонской биржѣ поднимаются теперь, какъ пишутъ.

— Я говорю не о биржѣ, а о томъ миломъ предметѣ, который вы разсматриваете съ такимъ вниманіемъ.

Онъ покраснѣлъ, но не отвѣчалъ ничего.

Вотъ вамъ наши новости. Она теперь живетъ съ нами ужь четыре дня, и эти дни показались мнѣ часами, хотя безъ нея Парма была бы для меня самымъ скучнымъ городомъ.

Каждое утро графиня, Мери Анна, Джемсъ и Тайвертонъ ѣздятъ верхомъ; возвратившись, одѣваются къ обѣду. Мери Анна всегда бываетъ въ бальномъ костюмѣ, подражая графинѣ; я также одѣваюсь соотвѣтственно ихъ туалету. По вечерамъ занимаемся музыкою, играемъ въ карты, ѣздимъ въ оперу и день проходитъ чрезвычайно-пріятно. Я, къ-сожалѣнію, не могу говорить съ графинею, но Мери Анна неразлучна съ нею. Кери, по обыкновенію, холодна, однакожь и она соглашается, что графиня очень-мила.

Моя молодежь возвратилась съ прогулки. Я должна одѣваться къ обѣду. Прощайте же, милая Молли, и порадуйтесь счастью вашей

Джемимы Доддъ.

P. S. Мери Анна извиняется передъ Китти Дулэнъ, что не успѣла написать ей, но воспользуется первою свободною минутою, чтобъ подѣлиться съ нею своими впечатлѣніями. Пока можете сказать Китти о необыкновенномъ счастьѣ Джемса; вѣдь Китти, кажется, сама посматривала на него, не понимая, что вовсе ему не партія.

 

ПИСЬМО XVIII

Миссъ Мери Анна Доддъ къ миссъ Дулэнъ, въ Боллидулэнъ.

Парма.

Милая Китти,

Рѣдко я должна извиняться предъ тобою за краткость моихъ писемъ; но теперь именно такой случай. У меня почти не остается свободной минуты. Письмо мама къ мистриссъ Галларъ объяснитъ и тебѣ, какое счастіе дается судьбою Джемсу и, можно прибавить, всѣмъ, близкимъ къ нему. Красота, молодость, умъ, достоинства души, знатность — все соединено въ его избранницѣ. Она по матери испанка, изъ рода Лас-Каланьясъ, занимающаго первое мѣсто между испанскими грандами. Ея отецъ графъ Сент-Амандъ, побѣдившій прусскую армію при Маренго — ты видишь, что я живу теперь въ мірѣ славныхъ историческихъ воспоминаній. Она постоянно была въ высшемъ обществѣ, и чрезъ нея я буду введена въ кругъ его. Всѣ ея понятія вращаются въ этой сферѣ, такъ-что, напримѣръ, папа напоминаетъ ей Талейрана, а матушка, говоритъ она, необыкновенно походитъ на княгиню Эстергази.

Съ бѣднымъ Джемсомъ она обращается такъ, что еслибъ я не знала истинныхъ ея чувствъ, не знала, что она любитъ его до безумія, то могла бы думать, что она играетъ имъ. Она смѣется надъ его любимыми претензіями, напримѣръ, говоритъ, что онъ дурно ѣздитъ верхомъ. Благодаря ей, онъ безпрестанно рискуетъ сломать себѣ шею. Но странныя противорѣчія въ ея характерѣ неисчислимы. Такъ она, гордая, величественная до суровости при другихъ, становится самою рѣзвою шалуньею, оставаясь со много наединѣ въ своей комнатѣ. Я говорила ей, что Джемсъ еще безумнѣе полюбилъ бы, увидѣвъ эту сторону ея характера. Она въ отвѣтъ на это хохочетъ, говоря: «увидитъ, увидитъ современемъ». Впрочемъ, и со много стала она вполнѣ откровенна только недѣли чрезъ двѣ но пріѣздѣ. «Если вамъ еще не хочется спать», сказала она однажды, «я попрошу васъ къ себѣ, то-есть въ мою комнату, въ гости».

Переодѣвшись, я поспѣшила къ ней, и едва вѣрила своимъ глазамъ, увидѣвъ ее въ великолѣпномъ восточномъ костюмѣ, съ пунсовымъ тюрбаномъ на головѣ; подлѣ нея лежалъ кинжалъ въ богатой оправѣ; она курила папироску.

«Запирайте же за собою дверь, и закуривайте папироску, сказала она. Напрасно я увѣряла ее, что не курю. Она смѣялась. — „Уже-ли вы только вчера выѣхали изъ чопорной Англіи? Гдѣ и съ кѣмъ вы жили? Можно ли не курить?“ Она принудила меня попробовать, но у меня на первый разъ закружилась голова. Понемногу, однако, я привыкла къ этому удовольствію. Потомъ она стала объяснять мнѣ свои понятія о положеніи женщины въ образованномъ обществѣ. Тебѣ показались бы они странны, потому-что ты не приготовлена смотрѣть на свѣтъ такъ, какъ я. Но я теперь вполнѣ раздѣляю ихъ. Тѣмъ неменѣе остаюсь, милая Китти, какъ и прежде, навѣки твоею

Мери Анна Доддъ.

P. S. Я знаю, ты потребуешь отъ меня нѣсколькихъ словъ обо мнѣ самой и моихъ видахъ на будущее. Но что сказать тебѣ? Будущее мое еще скрывается въ туманѣ. Онъ молчитъ. Я вижу, что его сердце изнываетъ тоскою, горитъ нетерпѣніемъ. Но онъ таитъ въ глубинѣ души свои страданія. Когда все это разрѣшится? Когда онъ будетъ свободенъ — кто знаетъ? Но тогда твоя Мери Анна будетъ счастлива.

 

ПИСЬМО XIX

Кенни Дж. Доддъ къ Томасу Порселю, Е. В., въ Броффѣ.

Парма.

Милый Томъ,

Лучъ солнца, освѣтившій на нѣсколько дней вашихъ друзей, оказался предшественникомъ мрачнаго урагана, и всѣ наши веселья кончились печалью и раздорами. Письмо мистриссъ Д. къ старухѣ Галларъ объяснило вамъ, какимъ образомъ Джемсъ возвратился, не доѣхавъ до Лондона. Вы ужъ слышали о милой молодой вдовѣ, знатной фамиліи, съ огромнымъ богатствомъ; а если еще не слышали, то, но чистой совѣсти скажу, завидую вамъ, потому-что въ послѣднее время судьба моя была — съ утра до ночи слушать толки о ней. Во всякомъ случаѣ, теперь вамъ извѣстно, что фамилія Доддовъ готовилась украсить свое родословное древо вѣтвью, столь знаменитой, что даже Мек-Керти могли гордиться такою прививкою. Племянница какого-то кардинала, имѣющая четыре тысячи фунтовъ дохода, благоволила изъявить согласіе на вступленіе въ бракъ съ мистеромъ Джемсомъ Доддомъ, и мы возносились до облаковъ такимъ благополучіемъ. Она изволила поселиться у насъ и была такъ милостива, что даже меня наградила титуломъ князя.

Нечего разсказывать, какъ тянулись мы изъ послѣднихъ силъ, чтобъ блеснуть передъ нею великолѣпіемъ, свѣтскостью и богатствомъ. Обѣды, вечера, лошади, кареты, опера, букеты — все явилось у насъ, чтобъ молодая и прелестная графння видѣла, что мы достойны вступить съ нею въ родство, и что промахи въ бонтонѣ у насъ достаточно вознаграждаются искусствомъ поваровъ и полнотою кошелька, словомъ, чтобъ овладѣть четырьмя тысячами фунтовъ, мы показывали, что имѣемъ сами вчетверо болѣе.

Со дня на день ожидалъ я желаннаго разрѣшенія отъ дяди ея на бракъ; со дня на день отлагалось судьбою исполненіе моей надежды. Прошло пять недѣль, о разрѣшеніи не было и слуха. Кардиналъ былъ занятъ множествомъ различныхъ дѣлъ необыкновенной важности; ему не оставалось ни минуты вникнуть въ дѣло племянницы; а время шло и шло, унося сотни фунтовъ (отчасти наличными деньгами, а болѣе векселями).

Впрочемъ, только мы двое съ Кери обнаруживали нетерпѣніе и недовольство медленностью кардинала; другимъ было очень-пріятно жить на роскошную ногу, и нѣжныя чувства ихъ совершенно удовлетворялись нарядами и обѣдами. Наконецъ я спросилъ себя: «Долго ли жь это будетъ продолжаться? Что будетъ съ моимъ кошелькомъ и даже съ моимъ запасомъ вексельной бумаги, если такъ пройдетъ еще мѣсяцъ?» Отвѣта не могъ я придумать самъ, потому послалъ за мистриссъ Д., чтобъ дать ей случаи выказать свою геніальность разрѣшеніемъ мудреной задачи.

Совѣщаніе наше происходило въ такъ-называемой моей комнатѣ, иначе сказать въ темномъ чуланчикѣ подъ лѣстницею, гдѣ каждую ночь собирается мышиный парламентъ. Мистриссъ Д. была такъ разстроена обстановкою моего помѣщенія, что предложила перенесть нашъ конгрессъ въ ея комнату, что и было исполнено.

Я столько разъ писалъ о нашихъ семейныхъ разладицахъ, что безполезно утомлять васъ новыми подробностями въ томъ же родѣ. Довольно сказать, что мистриссъ Д. выдержала свой характеръ. Она очень-краснорѣчиво изображала блескъ и выгоды предполагаемаго брака; убѣдительно и презрительно доказывала ничтожность пожертвованій, которыми достигается эта великая цѣль; ядовито разоблачала тривіальное скряжничество, овладѣвающее мною; завершила свою диссертацію стереотипнымъ контрастомъ между мною, Доддомъ, и фамиліею Мек-Керти — всегдашній финалъ ея дивертиссментовъ.

— Итакъ вступленіе окончено, сказалъ я: — приступимъ же къ дѣлу: когда будетъ свадьба?

— Спросите кардинала: когда онъ намѣренъ прислать свое согласіе?

— Итакъ «рѣшеніе отлагается на неопредѣленное время», какъ выражаются въ парламентѣ, сказалъ я:- но когда согласіе будетъ ею получено, что тогда? Тотчасъ же свадьба?

— Да; но предварительно вы должны выдѣлить жениху приличную часть изъ вашихъ помѣстій.

— А какъ велика можетъ быть эта часть, если всѣ помѣстья, за уплатою долговъ, не стоятъ пяти сотъ фунтовъ?

— Пяти сотъ фунтовъ и ненужно, сказала она съ досадою: — вы должны понимать мои слова въ настоящемъ ихъ смыслѣ.

— Позвольте же просить васъ раскрыть моему слабому разумѣнію этотъ истинный смыслъ.

— Я хочу сказать, мистеръ Доддъ, что, женясь на богатой невѣстѣ, Джемсъ и самъ не долженъ быть нищимъ: онъ долженъ также имѣть состояніе.

— Это было бы прекрасно; но если состоянія нѣтъ?

— Если этого состоянія нѣтъ, если отецъ промотался на удовлетвореніе… однакожь я не хочу выказывать своихъ горестныхъ воспоминаній.

— И не высказывайте; потому-что иначе и я высказалъ бы свои.

Она увидѣла себя въ необходимости прибѣгнуть къ рыданіямъ и даже небольшой истерикѣ вслѣдствіе столь грубаго оскорбленія; успокоившись чрезъ нѣсколько времени, удостоила однако меня снисходительнымъ объясненіемъ, что она считаетъ нужнымъ наградить Джемса вовсе не дѣйствительными землями, а просто бумагами и планами, которые бы замѣняли ихъ недостатокъ, что мы ужь дѣлали съ такимъ блестящимъ успѣхомъ при сватовствѣ Мери Анны.

— Нѣтъ, сказалъ я: — не ожидайте отъ меня такого надувательства. Тогда вы меня такъ запутали безъ моего вѣдома, что я радъ былъ хоть какъ-нибудь отвязаться отъ васъ. Теперь вы меня не поддѣнете на эту удочку. Пусть Джемсъ умретъ холостякомъ, а я не соглашусь быть подлымъ плутомъ.

Еслибъ я сказалъ ей, что хочу идти въ канатные плясуны, это не поразило бъ ея такимъ изумленіемъ.

— Что такое съ вами сдѣлалось? произнесла она насмѣшливо: — откуда вы прониклись такими нѣжными деликатностями въ правилахъ чести? Не думаете ли исправиться, собираясь умирать?

— Хотя и невѣжливо противоречить дамамъ, однако я принужденъ сказать, мистриссъ Д., что, къ-сожалѣнію, еще не собираюсь умирать; но я не могу быть мошенникомъ; быть-можетъ, еслибъ я имѣлъ счастіе родиться Мек-Керти, я думалъ бы иначе; но теперь…

Она поблѣднѣла отъ досады и, задыхаясь, не могла выговорить ни слова; тогда я, видя, что принудилъ къ молчанію непріятельскую артиллерію, открылъ батальный огонь и пошелъ на проломъ, то-есть далъ полную волю своимъ чувствамъ и высказалъ все, что думаю о нашемъ путешествіи, нашихъ смѣшныхъ, разорительныхъ и постыдныхъ приключеніяхъ, и такъ далѣе; она почла нужнымъ предаться истерикѣ. Я позвалъ къ ней Мери Анну, ушелъ въ свою комнату и, утомленный битвою, а также и успокоенный торжествомъ и чистотою своей совѣсти, сладко и крѣпко заснулъ. Не знаю, сколько времени я проспалъ бы, еслибъ не разбудилъ меня поутру стукъ въ дверь. Я отперъ. Вошла Кери съ разстроеннымъ лицомъ.

— Что такое? Что случилось, мой другъ? спросилъ я.

— У насъ всѣ встревожены, папа, сказала она, схвативъ мою руку своими ручками: — графиня уѣхала.

— Уѣхала?.. какъ?.. куда?

— Уѣхала, ныньче поутру, очень-рано на разсвѣтѣ, кажется, въ Геную, но мы не знаемъ этого хорошенько, потому-что прислуга подкуплена и молчитъ…

— Зачѣмъ же, по какому случаю она уѣхала?

— Кажется, папа, что она подслушала какой-то разговоръ, вѣроятно, секретный, между вами и мама. Но какъ она поняла его? Вѣдь она не говорила съ нами поанглійски. Она по секрету послала свою горничную за лошадьми и уѣхала, пока мы всѣ спали. Но она оставила Мери Аннѣ записку, въ которой, извиняя свой безцеремонный отъѣздъ, говоритъ, что вамъ и мама будетъ понятна его причина и насмѣшливо замѣчаетъ, что «семейные разговоры надобно вести спокойнымъ голосомъ, чтобъ не разглашались домашнія тайны». Потомъ она холодно проситъ передать ея поклонъ Джемсу, котораго называетъ «votre estimable frère», и оканчиваетъ увѣреніемъ въ «глубокомъ уваженіи и искренней своей преданности» Мери Аннѣ.

— Это удивительно! вскричалъ я, болѣзненно сознавая въ душѣ, что удивительнаго тутъ ничего нѣтъ, и дѣло объясняется очень-понятно для меня. — Принеси мнѣ эту записку!

— Она увезена Джемсомъ.

— Какъ, и Джемсъ уѣхалъ?

— Да, папа, онъ ускакалъ догонять ее, впрочемъ, самъ не зная хорошенько, по какой дорогѣ она уѣхала. Бѣдняжка! онъ совершенно потерялся!

— А твоя матушка?

Кери печально наклонила голову.

Ахъ, Томъ, этого жеста было достаточно для меня, чтобъ угадать, какія сцены ожидаютъ меня. Я погрузился въ печальныя размышленія, среди которыхъ застало меня извѣстіе, что мистриссъ Д. желаетъ со много видѣться; оно разразилось надо мною, какъ смертный приговоръ. Мнѣ представлялось, что я ужь изобличенный преступникъ, которому объявляютъ рѣшеніе уголовнаго суда: «Кенни Доддъ! ты злодѣй и губитель. Своимъ гнуснымъ тупоуміемъ, своимъ необузданнымъ характеромъ, своимъ безразсудствомъ ты разрушилъ счастіе своего сына, растерзалъ его сердце и лишилъ его четырехъ тысячъ дохода. Но твои злодѣянія не ограничиваются этимъ. Ты также…» На этомъ пунктѣ растворилась дверь и медленно вошла мистриссъ Д., сопровождаемая Мери Анною. Но, рѣшившись вступить въ единоборство безъ свидѣтелей, я велѣлъ дочерямъ оставить насъ. Чтобъ не нарушать тайны, не буду разсказывать и вамъ подробности битвы; скажу только, что она была упорна и продолжительна. Меня обвиняли, я обвинялъ; атака слѣдовала за атакою, побѣда колебалась.

— Прекрасно, madame! сказалъ я наконецъ:- думайте, какъ хотите. Ясно одно: заграничная жизнь для насъ неудачна. Итакъ возвратимся домой, гдѣ мы умѣемъ жить не хуже другихъ.

— Если вамъ угодно, извольте ѣхать, но я не намѣрена.

— Не намѣрены? Это ваше послѣднее слово?

— Да.

— Въ такомъ случаѣ нечего мнѣ и терять драгоцѣннаго времени на пустыя разсужденія. Иду собираться въ дорогу.

— Счастливаго пути, мистеръ Доддъ, сказала она, величественно уходя изъ комнаты и уступая мнѣ поле битвы, если не побѣду. Не знаю, кто изъ насъ болѣе правъ, кто болѣе виноватъ; но я рѣшился ѣхать домой и отправляюсь немедленно отсюда въ Геную, въ Генуѣ сяду на пароходъ, который привезетъ меня прямо въ Англію. Сосѣдямъ вы можете сказать, что я возвращаюсь только на нѣсколько недѣль, по хозяйственнымъ дѣламъ. А болѣе близкимъ людямъ скажите, по секрету, что я вызванъ правительствомъ для важныхъ совѣщаній и для занятія очень-значительнаго мѣста.

Въ Генуѣ будутъ мнѣ нужны деньги, потому пришлите туда, сколько можете собрать.

Вашъ преданнѣйшій

Кенни Дж. Доддъ.

P. S. Напрасно льстилъ я себя надеждою, что въ Пармѣ жить дешево: при разсчетѣ оказалось противное. Правда и то, что мы жили до сумасбродства роскошно.

 

ПИСЬМО XX

Мери Анна Доддъ къ миссъ Дулэнъ, въ Боллидулэнѣ.

Парма. Отель Cour de Parme.

Милая Китти,

Въ послѣднее время у насъ было столько непредвидѣнныхъ непріятностей, что я даже совершенно не помню, когда писала тебѣ въ послѣдній разъ, и какъ объясняла разрывъ нашъ съ графинею де Сент-Амандъ. Во всякомъ случаѣ, мнѣ кажется, что ее нельзя винить, хотя мы и были очень огорчены ея отѣздомъ. Для женщины, рожденной въ высшемъ кругу, имѣющей аристократическія привычки, самая мысль вступить въ родство съ людьми сомнительнаго богатства должна казаться ужасною. Я даже не знаю, любила ль она когда-нибудь Джемса. Она считала приличнымъ для себя выйдти за него, полагая, что онъ знатенъ и богатъ — вотъ все. Она-ли виновата, что обманулась? И кто поступилъ бы иначе на ея мѣстѣ? Она права. Я понимаю ея поступокъ и правила. Но мы ужасно разстроены духомъ, благодаря неловкости папа. Джемсъ ѣздилъ отъискивать свою невѣсту, былъ въ Римѣ, Болоньѣ, Анконѣ, но нигдѣ не могъ найдти слѣдовъ ея.

Папа даже рѣшился-было разстаться съ мама, потому-что она хотѣла остаться въ Италіи, онъ — возвратиться домой черезъ Геную, моремъ, «чтобъ на сухой землѣ не терпѣть новыхъ кораблекрушеній» и не встрѣтиться на возвратномъ пути съ новыми непріятностями. Я хотѣла остаться съ мама; Кери папа бралъ съ собою. Все ужь было готово къ его отъѣзду, какъ я получила письмо отъ милаго лорда Джорджа, который звалъ насъ въ Геную, гдѣ скоро начнутся великолѣпные праздники. Тогда мы вмѣстѣ съ мама, сказали папа, что охотно ѣдемъ съ нимъ въ Геную; онъ обрадовался этой уступкѣ, или, какъ ему казалось, раскаянію, и примиреніе наше пока довольно-прочно. Этимъ кончаются извѣстія, касающіяся меня.

Но сообщу тебѣ другую новость, сильно-оскорбившую мама. Послѣ отъѣзда графини, папа нѣсколько времени былъ боленъ подагрою. Мама въ это время получила письмо отъ капитана Морриса и сочла нужнымъ распечатать его, зная, что папа не въ-состояніи вести корреспонденціи. Моррисъ дѣлалъ предложеніе Кери. Я это предвидѣла. Возможно ли было намъ согласиться принять въ свое семейство человѣка, который былъ бы опаснѣйшимъ врагомъ нашимъ? Нѣтъ сомнѣнія, что онъ принялъ бы сторону папа, который могъ пріобрѣсть энергію подъ его вліяніемъ. Потому я вполнѣ одобряю поступокъ мама, которая отказала ему на-отрѣзъ, не говоря ничего папа, чтобъ не безпокоить его. Притомъ же Кери слишкомъ еще молода и даже легкомысленна. И какихъ выгодъ можетъ ожидать наше семейство, вступая въ родство съ какими-нибудь Моррисами? Однимъ словомъ, для насъ было большимъ счастіемъ, что письмо Морриса попало въ наши руки. Это единственное утѣшеніе, которое имѣла въ послѣднее время твоя на-вѣки

Мери Анна Доддъ.

 

ПИСЬМО XXI

Мистриссъ Доддъ къ мистриссъ Мери Галларъ, въ Додсборо.

Генуя. Отель Feder.

Милая Молли,

Послѣ отъѣзда графини де-Сент-Амандъ, причины котораго было бы слишкомъ долго разсказывать, мы вздумали переселиться въ Геную. Но болѣзнь К. Дж. — слѣдствіе его вспыльчивости, задержала насъ въ Пармѣ около мѣсяца, такъ-что мы едва успѣли прибыть въ Геную поздно вечеромъ, наканунѣ начала большихъ праздниковъ, которые привлекли въ этотъ городъ множество иностранцевъ.

Въ отели, куда мы подъѣхали, всѣ комнаты были заняты, да и во всемъ городѣ уже нельзя было отъискать квартиры ни за какую цѣну. Одно англійское семейство при насъ, ненашедъ помѣщенія, уѣхало въ Кьявари, потому-что даже суда въ гавани были наполнены народомъ. К. Дж. началъ пересматривать списокъ остановившихся въ отелѣ, надѣясь найдти въ числѣ ихъ пріятеля, у котораго можно было бы выпросить пріютъ; но изъ множества англійскихъ именъ не оказалось ни одного знакомаго; а лордъ Дж., хотя и зналъ всѣхъ аристократовъ, но всѣ они были родственники или близкіе друзья людей, съ которыми онъ «былъ въ разладѣ». Мы стояли такимъ образомъ на подъѣздѣ, разсуждая, что намъ дѣлать, какъ мимо насъ быстро прошелъ вверхъ по лѣстницѣ джентльменъ, лица котораго мы не успѣли разглядѣть. Содержатель отеля самъ провожалъ его, потому было видно, что джентльменъ этотъ человѣкъ важный. К. Дж. спросилъ о немъ лакеевъ; едва они успѣли отвѣчать, что «этотъ синьйоръ занимаетъ № 4, большую квартиру въ бель-этажѣ, а больше ничего они не знаютъ», какъ содержатель отеля подошелъ къ намъ съ улыбкою и поклонами, объявляя, что синьйоръ, занимающій № 4, считаетъ себѣ истиннымъ удовольствіемъ предоставить въ наше распоряженіе половину своихъ комнатъ, и надѣется, что мы не найдемъ неудобнымъ принять это предложеніе.

— Кто жь онъ? кто жь онъ? закричали мы въ одинъ голосъ; но хозяинъ гостинницы такъ изуродовалъ англійское имя, что мы не могли его разобрать и, отложивъ разгадку до того времени, какъ увидимъ его въ «спискѣ жительствующихъ», отправились, сопровождаемые хозяиномъ, въ уступленныя намъ комнаты. Онѣ были меблированы великолѣпно: зеркала, японскія вазы, картины, рѣзная мебель придавали имъ видъ истинно-княжескаго палаццо. Въ большой гостиной горѣлъ огонь въ мраморномъ каминѣ, а столъ былъ покрытъ англійскими газетами и журналами; это показывало, что неизвѣстный вельможа оставлялъ намъ комнаты въ томъ видѣ, какъ занималъ ихъ самъ.

— Поищемъ же нашего незнакомца, сказалъ лордъ Джорджъ, пробѣгая глазами списокъ сеньйоровъ, жительствующихъ въ этомъ отелѣ: «а, вотъ онъ: „№ 4. Большой апартаментъ. Жительствуетъ, сэръ Моррисъ Пепрайнъ, баронетъ“. — Это однофамилецъ того Пепрайна, которому принадлежатъ каменоломни аспидныхъ плитъ близь Голигеда, въ княжествѣ Уэльскомъ, прибавилъ лордъ Джорджъ:- знаете?»

— Нѣтъ, сказали мы всѣ.

— Какъ же! это мѣсто извѣстное. Его нарочно ѣздятъ смотрѣть. Какъ называется оно?… да, Пилдммолли-Кестель, такъ, по-крайней-мѣрѣ насколько доступно человѣческому языку это имя. Но дурно имя или хорошо, а самыя каменоломни приносятъ пятнадцать тысячъ фунтовъ годоваго дохода, слѣдовательно можно примириться съ ихъ названіемъ.

— Не родня онъ вамъ, лордъ? спросилъ К. Дж.

— Не припомню; быть можетъ; но мы никогда не считали нужнымъ принимать Пепрайновъ за родныхъ.

— Во всякомъ случаѣ, онъ очень-милый и деликатный человѣкъ; надобно выпить за его здоровье, сказалъ К. Дж., видя, что лакей несетъ намъ ужинъ. Мы сѣли за столъ въ самомъ пріятномъ расположеніи духа, и скоро забыли о незнакомцѣ, потому-что было много у насъ другихъ предметовъ разговора, особенно, главное торжество великолѣпныхъ праздниковъ, карусель съ турниромъ, назначенный завтра. Мы теперь только и думали, какъ бы достать хорошее мѣсто на этомъ дивномъ зрѣлищѣ.

Оставшись въ моей комнатѣ наединѣ съ Мери Анной, мы долго разсуждали о незнакомцѣ, котораго она считала родственникомъ лорда Дж., объясняя, что только этому обстоятельству мы обязаны его внимательностью. «По его презрительнымъ отвѣтамъ я вижу, говорила она, что лордъ Дж. не хочетъ признавать родства съ нимъ. Его гордость неизмѣрима. Это, быть-можетъ, худое предзнаменованіе для меня, прибавила она, улыбаясь, но мы посмотримъ». Съ этимъ она пожелала мнѣ спокойной ночи.

На другой день поутру мы сидѣли за завтракомъ, толкуя о предстоящихъ веселостяхъ, какъ вдругъ К. Дж., читавшій газеты, закричалъ. «Вотъ канальство! (его любимое выраженіе). Вотъ такъ штука! Извольте-ка слушать, какая новость: „По бездѣтной кончинѣ сэра Вальтера Ричарда Пепрайна, имя и обширныя помѣстья этого древняго рода переходятъ къ сыну сестры покойнаго баронета, капитану Джорджу Моррису, который становится богатѣйшимъ землевладѣльцемъ графства и будетъ имѣть большое вліяніе. Конечно, намъ неизвѣстны его будущія намѣренія; но вообще надѣятся, что новый владѣтель возвратится изъ чужихъ краевъ, гдѣ нынѣ находится, и поселится въ родовомъ замкѣ“. Курьеръ княжества Уэльскаго. — Поздравляю, господа и госпожи, съ объясненіемъ вчерашней услуги, съ раскрытіемъ тайны. Но возникаетъ новая загадка: почему онъ не заговорилъ съ вами на подъѣздѣ? Не-уже-ли онъ тогда не узналъ насъ?

Ахъ, Молли! я думала, что упаду въ обморокъ отъ этихъ словъ. Я смертельно боялась, что К. Дж. взглянетъ на меня и замѣтитъ мое смущеніе. Въ-самомъ-дѣлѣ, вообразить страшно, что я надѣлала! Я отказала жениху съ пятнадцатью тысячами фунтовъ дохода, съ баронетскимъ титуломъ, жениху той дочери, которая такъ мало имѣетъ видовъ на замужство! потому-что, если у Мери Анны сотни поклонниковъ, то у Кери это былъ первый и, быть-можетъ, послѣдній! Она была бы миледи, была бы внесена въ „Книгу перовъ и баронетовъ!“ Я, кажется, не выдержала бъ и призналась, если бъ Мери Анна не взяла меня за руку и не отвела прочь.

Какъ мы ни заняты были хлопотами, чтобъ достать хорошее мѣсто на турнирѣ, но мысль о Моррисѣ не покидала моей головы. Я знаю, что К. Дж. будетъ меня мучить до конца жизни, если узнаетъ, что я отказала Моррису. Я придумывала двадцать средствъ поправить свою ошибку: хотѣла писать ему, или заставить писать Мери Анну, или послать къ нему Джемса. Потомъ придумывала, что можно сказать, будто Кери смертельно занемогла отъ любви къ нему, и что мы соглашаемся на предложеніе для спасенія нашей дочери; но Мери Анна высказала слѣдующія глубокія замѣчанія: „повѣрьте, мама, онъ не уйдетъ отъ насъ. Еслибъ онъ былъ молодой человѣкъ — дѣло надобно бы считать погибшимъ; но Моррису тридцать-пять или тридцать-шесть лѣтъ: въ эти годы чувства не измѣняются. Нѣсколько мѣсяцевъ онъ будетъ стараться забыть ее, но вы увидите, что наконецъ онъ возвратится къ намъ; а если не возвратится, мы посмотримъ, какъ на него дѣйствовать: пробужденіемъ ревности или возбужденіемъ состраданія“. Она много говорила въ этомъ смыслѣ и совершенно убѣдила меня въ благоразуміи своихъ соображеніи. Потому мы согласились, что надобно выжидать и наблюдать, конечно, скрывая все отъ К. Дж.

Циркъ съ своимъ турниромъ и другими представленіями скоро разогналъ мою унылость, потому-что лордъ Дж. безпрестанно приносилъ новыя извѣстія то о какомъ-нибудь гигантѣ, то о прелестныхъ наѣздницахъ, и намъ не оставалось ни минуты подумать о другихъ дѣлахъ.

Достать мѣсто было необыкновенно-трудно. Не говоря о креслахъ, партеръ былъ наполненъ герцогами, графами, баронами; ложи продавались по двадцати-пяти наполеондоровъ, да и за эту цѣну почти невозможно было найдти ни одной. Съ утра до ночи лордъ Джорджъ хлопоталъ, обращался къ нашему посольству, разсылалъ повсюду записки, дѣлалъ визиты, какъ бы дѣло шло о жизни и смерти.

Вы не можете себѣ вообразить, милая Молли, какъ интересуются въ чужихъ краяхъ артистами. Во всѣ эти дни только и было толковъ, что о нихъ. „Сколько получилъ теперъ за шесть спектаклей? Хорошо ли поетъ Карлотта? Каково танцуетъ Франческа? Здорова ли Нина? Будетъ ли она, какъ прежде, порхать легкимъ мотылькомъ, или потеряла свою воздушность?“ Лордъ Джорджъ и Джемсъ по цѣлымъ днямъ разсуждали объ этомъ и познакомили насъ съ малѣйшими подробностями о каждомъ и каждой изъ нихъ, начиная отъ мужчины, который таскаетъ на спинѣ быка, до малютки съ крыльями, которымъ будутъ играть въ воланъ его отецъ и дядя. Особенно всѣхъ сводила съ ума какая-то Софія Беттраме; извѣстія о ней сообщались по телеграфу. Она въ Ліонѣ. Она доѣхала до Виши. Она уже на Мои-Сени. Она обѣдала съ графомъ Квадрильяно. „La Sofia“ — „La Betlrame“ — эти слова раздавались по двадцати разъ въ минуту изъ каждыхъ устъ. Гдѣ она остановится? въ гостинницѣ Croce di Matta, или въ Leone d'oro, или въ Cour de Naples? Человѣкъ, видѣвшій, какъ привели ея лошадей, былъ львомъ общества цѣлые два дня; какой-то старикъ, говорившій съ ея лакеемъ, получилъ вдругъ три приглашенія на обѣдъ. Жарко спорили, за сто тысячъ франковъ или талеровъ она ангажирована. Потомъ начались пари о ея лѣтахъ, цвѣтѣ ея глазъ, ростѣ и такъ далѣе, до того, что матери семейства было даже щекотливо слушать иные разговоры; Джемсъ не уступалъ въ этомъ лорду Джорджу.

Наконецъ разнесся слухъ, что Софія чѣмъ-то оскорбилась, раскапризничалась и не хочетъ ѣхать въ Геную. Еслибъ вы видѣли, Молли, какая печаль водворилась въ цѣломъ городѣ при этомъ извѣстіи! Еслибъ открылась чума — уныніе былобъ не такъ велико.

Вы не повѣрите, какъ всѣ огорчены и раздражены. Старики съ сѣдыми усами, невозмутимые банкиры, холодные негоціанты, безчувственные нотаріусы, не говорю ужь о людяхъ лучшаго тона, ходили, повѣся носы, будто приговоренные къ смертной казни. Всѣ, встрѣчаясь, пожимали руки съ печальными восклицаніями и расходились съ глубокими вздохами.

Потому въ настоящую минуту, послѣ всѣхъ ужасныхъ расходовъ и приготовленій, никто не знаетъ, что будетъ съ турниромъ. Носятся самыя странныя догадки о причинахъ неудовольствія Софіи, придумываются самыя невѣроятныя предположенія. Что въ нихъ правда, что нѣтъ — не знаю. Но они ужасны.

Вторникъ. Вечеръ.

Телеграфъ сообщилъ, что она пріѣдетъ. Джемсъ поскакалъ доставать печатный экземпляръ объявленія.

Джемсъ возвратился съ извѣстіемъ, что она уже въ Нови. Если она пріѣдетъ нынѣ вечеромъ, городъ будетъ иллюминованъ. Не правда ли, это ужасно, Молли? Можетъ ли женщина, сохранившая свою репутацію, наслаждаться такою славою?

Подъ окнами у насъ толпа народа и всѣ въ восторгѣ кричатъ, какъ бѣшеные; лордъ Джорджъ предполагаетъ изъ этого, что она пріѣхала. Джемсъ воротился съ улицы съ измятою шляпою, въ изорванномъ пальто. Волненіе въ городѣ превосходитъ всякое описаніе.

Да, она пріѣхала. Толпы идутъ къ отелю Croce di Malta пѣть ей серенаду.

Среда. Два часа ночи.

Рука моя дрожитъ; сердце мое, то замирая отъ стыда, перестаетъ биться, то трепещетъ гнѣвомъ, вырываясь изъ груди. О, какой несчастный случай, милая Молли!

Мы успѣли достать мѣсто въ циркѣ; съ опасностью жизни пробились сквозь толпу и наконецъ достигли нашей ложи, второй отъ сцены. Съ часъ представленіе продолжалось утомительно, не возбуждая ничьего вниманія. Наѣздники, въ красныхъ курткахъ, галопирующіе стоя на бѣлыхъ лошадяхъ; перевертывающіеся на воздухѣ клоуны; трехлѣтній мальчикъ, пляшущій на лошадиной спинѣ; силачъ, бросающій чугунные шары; другой, стоящій внизъ головою на бутылкахъ — все это было старо и скучно, все это было только прелюдіею; но загремѣли трубы, возвѣщая появленіе синьйора Аннибала, великаго новаго Геркулеса. Онъ галопомъ въѣхалъ на сцену, обтянутый въ трико тѣлеснаго цвѣта, такъ-что казался совершенно нагимъ — ни вскрикнула, увидѣвъ это неприличіе; но вообще онъ, можно сказать, показался мнѣ красавцемъ. Сдѣлавъ два круга по цирку, онъ поскакалъ опять за кулисы и въ тотъ же мигъ явился опять, держа на ладони протянутой руки лежащую женщину, распущенные волосы которой падали почти до полу. Это была Софія. Можете вообразить, какимъ энтузіазмомъ встрѣтили ее зрители. Она лежала на его ладони, какъ оцѣпенѣлая, а онъ скакалъ во весь галопъ, опираясь только пальцами одной ноги о сѣдло, и вытянувъ другую горизонтально. Я краснѣла, слыша, какъ мужчины, восхищаясь, обсуживаютъ стройность ея формъ — вѣдь и она была обтянута въ тѣлесное трико, Молли! и вотъ Геркулесъ остановился дать минуту отдыха лошади почти прямо подъ нашею ложею. К. Дж. и наши кавалеры, лордъ Джорджъ и Джемсъ, конечно высунулись черезъ барьеръ ложи, наведя на нее бинокли, чтобъ полюбоваться до-сыта, но въ тотъ же мигъ Джемсъ отчаянно вскричалъ: „Она! это она!“ Мы съ Мери Анною вскочили и взглянули. У меня помутилось въ глазахъ, милая Молли, потому-что она смотрѣла прямо на насъ, и кто жь была она? — та женщина, на которой хотѣлъ жениться Джемсъ! Да, она томно лежала на рукѣ гиганта и, прехладнокровно улыбаясь, смотрѣла на насъ! Я вскрикнула, Молли, такъ, что раздалось по всему цирку, и упала на руки Мери Анны.

Если я перенесу этотъ позоръ, милая Молли, то природа дала убійственно-крѣпкую силу характера вашей изнемогающей подъ бременемъ стыда

Джемимѣ Доддъ.

 

ПИСЬМО XXII

Каролина Доддъ къ миссъ Коксъ, въ институтъ Минсингъ, въ Ирландіи.

Сестри, Генуэзскій Заливъ.

Милая миссъ Коксъ,

Мнѣ чрезвычайно хотѣлось быть въ Генуѣ; я надѣялась видѣть въ этомъ славномъ городѣ тысячи интересныхъ предметовъ; но мы были въ Генуѣ и покинули ее, не видѣвъ ничего, кромѣ жалкихъ фиглярствъ цирка; да и тутъ получили непріятность, которая заставила насъ удалиться изъ Генуи. Мнѣ было это очень-грустно. Мелькомъ взглянувъ на нѣкоторыя улицы, я была восхищена дивною архитектурою зданій и мечтала познакомиться съ гордою Генуею среднихъ вѣковъ, царицею морей. Народонаселеніе было также интересно по своему разнообразію. Лигуріецъ, далматъ, суліотъ, армянинъ, турокъ, египтянинъ, мавръ смѣшиваются въ живописномъ безпорядкѣ съ европейцами. Мнѣ не удалось полюбоваться этими зрѣлищами, потому-что и въ Генуѣ, какъ вездѣ, мы стали предметомъ общихъ насмѣшекъ и должны были поспѣшно бѣжать.

Сплетни, къ которымъ подаютъ поводъ наши неудачи, не огорчали бы меня, еслибъ я не видѣла, что мы имѣли несчастіе потерять уваженіе почтенныхъ людей, мнѣніемъ которыхъ нельзя не дорожить.

Я часто писала вамъ о мистриссъ Моррисъ, которая была такъ добра ко мнѣ. Тогда Моррисы были небогаты; теперь они получили большое наслѣдство. Они въ Генуѣ жили въ одномъ отелѣ съ нами — и не сдѣлали намъ визита. Я знаю, что богатство не измѣнило ихъ. Потому прекращеніе ихъ знакомства съ нами должно приписать нашей винѣ.

Моя бесѣда съ вами прерывается отъѣздомъ. Мери Анна пришла ко мнѣ сказать, что мы немедленно отправляемся въ Спецію, откуда проѣдемъ во Флоренцію. Итакъ, простите до Флоренціи, милая миссъ Коксъ. Ваша

Каролина Доддъ.

P. S. Моррисы пріѣхали сюда вчера вечеромъ, и ныньче поутру уѣхали, опять не видясь съ нами. Между-тѣмъ они, вписывая свое имя въ книгу посѣтителей, должны были замѣтить и наше имя. Мери Анна и мама были очень недовольны мною, когда я упомянула объ этомъ въ разговорѣ. Но мнѣ хотѣлось бы знать, какъ объясняютъ они холодность Моррисовъ.

 

ПИСЬМО XXIII

Мери Анна Доддъ къ миссъ Дулэнъ, въ Боллидулэнѣ.

Лукка. Отель Паньини.

Милая Китти,

Вообрази наше счастіе: мы уговорили папа ѣхать во Флоренцію оттуда поѣдемъ въ Римъ, потомъ въ Неаполь, а потомъ? — далѣе, далѣе! Папа, вѣроятно, получилъ пріятныя извѣстія отъ Порселя, потому-что въ хорошемъ расположеніи духа: шутитъ и весело подсмѣивается надъ нашими непріятностями и неудачами.

Изъ нихъ послѣдняя — свадьба Джемса разстроилась. Не хочу распространяться объ этомъ; скажу только, что мнимая графиня была вовсе не тѣмъ, чѣмъ казалась, и братъ очень счастливъ, ускользнувъ отъ ея сѣтей. Впрочемъ, онъ сильно страдалъ и его огорченіе увеличивалось безжалостными насмѣшками папа.

Изъ Генуи мы ѣхали по морскому берегу и останавливались въ Спеціи на два дня, купаться въ морѣ — удовольствіе, которымъ здѣсь пользуются чрезвычайно-наивно, можно сказать патріархально. Дамы и мужчины вмѣстѣ шутятъ, хохочутъ, кокетничаютъ въ водѣ такъ же непринужденно, какъ въ гостиной. Новость положенія придаетъ всему этому необыкновенную занимательность. Но это, вѣроятно, оскорбляетъ твои ирландскіе предразсудки, потому я молчу.

Лукка такъ понравилась папа, что онъ готовъ былъ бы здѣсь прожить очень-долго; но лордъ Джорджъ отстранилъ эту опасность, намекнувъ трактирщику, что папа очень богатъ. Потому счетъ возросъ до громадныхъ пропорціи; папа разсердился, и завтра мы ѣдемъ во Флоренцію, которая, по увѣренію лорда Дж., восхитительна. Нигдѣ, говоритъ онъ, общество не достигло той свободы нравовъ, какъ во Флоренціи; тамъ не существуютъ узкіе предразсудки, которыми отравляются удовольствія въ Англіи. Горю нетерпѣніемъ видѣть «прекрасную Флоренцію», какъ ее называютъ сами итальянцы. Твоя, неизмѣнно тебя любящая

Мери Анна Доддъ.

 

ПИСЬМО XXIV

Кенни Доддъ къ мистеру Томасу Порселю, Е. В., въ Броффѣ.

Флоренція.

Милый Томъ,

Около мѣсяца ужь не писалъ я вамъ, да и теперь едва могъ выбрать нѣсколько свободныхъ минутъ. Изъ заголовка видите вы, что мы во Флоренціи. Какъ и зачѣмъ сюда мы попали — не умѣю вамъ сказать. Изъ Генуи хотѣлъ я везти своихъ домочадцевъ прямо въ Додсборо и не понимаю, что помѣшало исполненію этого плана. Вообще, я очень-слабъ головою послѣ моей болѣзни.

Вы знаете, какъ невѣста Джемса оказалась канатною плясуньей. Счастье наше было, что у ней ужь есть два мужа, иначе Джемсу не миновать бы ея рукъ. Теперь онъ отдѣлался долгами, платить которые прійдется мнѣ; чѣмъ? — вопросъ неудоборазрѣшимый. Съ позоромъ бѣжали мы изъ Генуи, и прежде, нежели я могъ опомниться отъ стыда, очутились во Флоренціи, въ великолѣпномъ отелѣ. Здѣсь ожидало насъ новое развлеченіе. Милая супруга моя отъискала нѣкоего падре Джіакомо, который наградилъ ее множествомъ книжекъ; она ихъ раздавала по дорогѣ, и когда мы достигли Флоренціи, достигла этого города и вѣсть о подвигахъ мистриссъ Д. Она подверглась бы величайшимъ непріятностямъ, еслибъ опять не выручилъ насъ Моррисъ, который хорошъ съ нашимъ посланникомъ. Онъ хлопоталъ за насъ, какъ за родныхъ; но когда я началъ благодарить его и просилъ возобновить знакомство съ нами, онъ, по какой-то непонятной для меня причинѣ, отклонилъ это предложеніе, такъ-что отчасти обидѣлъ меня своею странною холодностью.

Впрочемъ, пишу вамъ не затѣмъ, чтобъ разсказывать жалкія приключенія мистриссъ Д. и ея покорнѣйшаго супруга, а съ единственною цѣлью напомнить вамъ, что намъ очень, очень нужны деньги, присылкою которыхъ вы чрезвычайно-обяжете вашего стараго пріятеля

Кенни Дж. Додда.

 

ПИСЬМО XXV

Джемсъ Доддъ Роберту Дулэну, Е. В., въ Trinity College, въ Дублинъ.

Флоренція.

Милый Бобъ,

Еслибъ ты зналъ, какъ трудно найдти часъ свободнаго времени въ шумной Флоренціи, ты не сердился бы на мое долгое молчаніе. Съ утра до утра мы веселимся, кутимъ, волочимся. Какъ очаровательна флорентинская жизнь, ты поймешь, если я скажу тебѣ, что даже нашъ старикъ увлекся, пустился въ развлеченія и даже не морщится отъ нашихъ расходовъ. Они очень-велики, но что жь дѣлать? Жить хорошо и беречь деньги — вещи несовмѣстныя.

Между-тѣмъ знай, мой другъ, я влюбленъ! Она мила неописанно, невообразимо. Ты знаешь, я не могу противиться нѣжному, томному взгляду — у ней именно такой взглядъ.

Она сидѣла въ ложѣ № 19, надъ оркестромъ; мнѣ сначала было видно только ослѣпительно-прекрасное плечо ея, но вотъ она обернулась — какой дивный профиль. Такъ прошло нѣсколько спектаклей. Я употреблялъ всѣ усилія, чтобъ попасть въ сосѣднюю ложу, но она принадлежала прусскому посланнику; я подкупилъ одного изъ музыкантовъ и усѣлся съ гобоемъ на его мѣсто въ оркестрѣ, но оттуда былъ видѣнъ только барьеръ ложи. Я сталъ волочиться за танцовщицею, чтобъ видѣть ее изъ-за кулисъ — достигъ своей цѣли; но моя красавица помѣнялась мѣстомъ съ другою дамою и сидѣла спиною къ сценѣ! Однимъ словомъ, судьба меня преслѣдовала, но я упорно боролся — и восторжествовалъ! Я сѣлъ опять въ кресла; я видѣлъ иногда ея профиль. Однажды даже — о восторгъ! она взглянула на меня въ лорнетъ! Она замѣтила меня! Я не вѣрилъ своему счастію. Такъ продолжалось три спектакля. Въ третій вечеръ она смотрѣла на меня долго и пристально, и въ антрактѣ мнѣ подали записку: «Если вы зайдете въ ложу № 19, вы тамъ найдете стараго друга, который будетъ очень-радъ васъ видѣть». Я стремглавъ бросился къ завѣтной ложѣ: «Кому принадлежитъ № 19?» спросилъ я капельдинера. — «Madame de Goranton», отвѣчалъ онъ съ французскимъ выговоромъ; я не могъ догадываться, кто эта madame de Goranlon; вообрази жь мое удивленіе и радость, когда, отворивъ дверь ложи, я былъ встрѣченъ дружескимъ пожатіемъ руки и знакомымъ хохотомъ мистриссъ Горъ-Гэмптонъ!

— Вы, кажется, располагались обожать издалека, мистеръ Доддъ? сказала она, улыбаясь. — Аделина, позволь тебѣ представить моего друга, мистера Додда. Холодный, ледяной поклонъ былъ отвѣтомъ на эти слова; потомъ Аделина развернула свой вѣеръ и, прикрывшись имъ, шепнула что-то почтенному джентльмену, сидѣвшему подлѣ нея; онъ улыбнулся и сказалъ; «Parfaitement, ma foi».

Я началъ говорить съ мистриссъ Горъ-Гэмптонъ; она сказала, что очень-рада видѣть меня, несмотря на нѣкоторыя неудовольствія съ нашимъ семействомъ; спрашивала, здорова ли мама, попрежнему ли очаровательны Мери Анна и Кери; говоря о нихъ, она старалась вовлечь въ разговоръ свою подругу; но Аделина отвѣчала только взглядомъ или легкимъ наклоненіемъ головы на ея слова. Она была со мною не просто застѣнчива или холодна — нѣтъ, милый Бобъ, въ ея манерѣ выражалось совершенное презрѣніе; а между-тѣмъ, ея красота такъ очаровала меня, что я готовъ былъ на колѣняхъ умолять ее объ одномъ благосклонномъ взглядѣ. Конечно, она замѣчала это. Мистриссъ Горъ-Гэмптонъ также замѣчала и пригласила меня къ себѣ ужинать. Ей хотѣлось, чтобъ и Аделина высказала хоть одно ободрительное слово; но Аделина была непреклонна; и когда я сказалъ, что принимаю приглашеніе, капризно замѣтила, что у нея болитъ голова, и что она думаетъ лечь въ постель тотчасъ но пріѣздѣ домой. Передаю тебѣ, милый Бобъ, эти мелочныя подробности, чтобъ ты могъ судить, какъ сильно я влюбился, если меня не оттолкнули такіе явные знаки холодности

Я поѣхалъ ужинать къ мистриссъ Горъ-Гэмптонъ. Аделина сдержала свое слово и удалилась почивать. Съ нами ужинали нѣсколько знатныхъ иностранцевъ, но хозяйка оказывала мнѣ явное предпочтеніе. Оно не утѣшало меня, и въ три часа утра съ досадою возвратился я домой, проигравъ (скажу мимоходомъ) шестьдесятъ наполеондоровъ въ ланскне. Съ нетерпѣніемъ ждалъ я возвращенія лорда Джорджа, который ѣздилъ въ Маремму стрѣлять бекасовъ. Я хотѣлъ сдѣлать его своимъ повѣреннымъ, узнать отъ него, кто прелестная Аделина, о которой мистриссъ Горъ-Гэмптонъ не сказала ни одного слова, сколько-нибудь опредѣлительнаго, вообще только превознося похвалами ея умъ, сердце и красоту. Но, вообрази мое отчаяніе! послѣ этого вечера ложа № 19-й опустѣла, а вечеромъ, въ разсѣяніи, не припомнилъ я, по какимъ улицамъ ѣхали мы на квартиру мистриссъ Г. Г. и Аделины. Предметъ моей страсти исчезъ отъ меня. Я впалъ въ меланхолическое расположеніе духа, былъ недоволенъ всѣми и всѣмъ.

Но одинъ человѣкъ во Флоренціи особенно былъ для меня несносенъ, это — Моррисъ. Я чувствовалъ потребность выместить на немъ свою досаду. Однажды мнѣ попался нашъ лакей, отправленный къ нему съ письмомъ отъ моего старика. Разспросивъ лакея, узналъ я, что батюшка съ Моррисомъ ужь три дня о чемъ-то толкуютъ; я тотчасъ же заключилъ, что предметомъ ихъ бесѣдъ служу я, и, въ порывѣ досады, поскакалъ къ Моррису. Мнѣ отвѣчали, что онъ не принимаетъ. Я спросилъ перо и бумаги и написалъ ему самую оскорбительную записку. Мнѣ отвѣчали, что «отвѣтъ будетъ въ скоромъ времени» и я долженъ былъ удалиться, внѣ себя отъ бѣшенства.

Я чувствовалъ, что нанесъ ему смертельную обиду и долженъ пріискать себѣ секунданта. Тайвертонъ еще не пріѣзжалъ съ охоты; я пошелъ по кофейнымъ и не встрѣтилъ ни одного человѣка, на котораго могъ бы положиться въ дѣлѣ, касающемся чести. Въ раздумьѣ, шелъ я по улицѣ, какъ вдругъ мимо пронеслась карета, изъ окна которой глядѣло на меня чье-то лицо, какъ-будто знакомое. Карета остановилась — и ты можешь вообразить мое изумленіе, когда я увидѣлъ передъ собою доктора Бельтона. Онъ, какъ ты знаешь, уѣхалъ въ Мадридъ, медикомъ при нашемъ посланникѣ; счастье тамъ ему послужило: посланникъ сдѣлалъ его своимъ секретаремъ, и теперь посылалъ его въ Берлинъ и Лондонъ съ какими-то важными депешами, относительно которыхъ надобно было объясниться съ министромъ иностранныхъ дѣлъ.

Перемѣна въ общественномъ его положеніи была незначительна по сравненіи съ тѣмъ, какъ измѣнился онъ самъ. Деревенскій докторъ, застѣнчивый и неловкій, прикрывающій чувство собственнаго превосходства молчаливостью, сдѣлался вполнѣ свѣтскимъ человѣкомъ. Даже наружность его подверглась измѣненію: онъ держался прямѣе, казался выше и красивѣе. Вотъ первое впечатлѣніе! Но, поговоривъ съ нимъ, я нашелъ въ немъ того же добродушнаго, благороднаго человѣка, какимъ былъ онъ всегда, нимало-невозгордившагося своимъ возвышеніемъ.

Одно только показалось мнѣ странно: онъ не обнаруживалъ никакого желанія увидѣться съ нашимъ семействомъ, которое встарину такъ хорошо принимало его. А когда я предложилъ ему отправиться къ намъ, онъ, нѣсколько смѣшавшись, отвѣчалъ, что не можетъ ѣхать, потому-что очень утомленъ. Я зналъ, что когда-то у нихъ съ Мери-Анною была взаимная страстишка, и предположилъ, что, вѣроятно, произошелъ какой-нибудь разладъ, дѣлавшій свиданіе тяжелымъ для него, потому, не настаивая на своемъ предложеніи, перемѣнилъ разговоръ и согласился идти въ гостинницу обѣдать съ нимъ.

Тутъ я откровенно объяснилъ ему свои обстоятельства, особенно столкновеніе съ Моррисомъ. Онъ очевидно смотрѣлъ на это дѣло не съ моей точки зрѣнія, но согласился остаться на сутки во Флоренціи и принять на себя переговоры съ моимъ противникомъ. Устроивъ такимъ-образомъ вопросъ о дуэли, я отправился въ Каррару, за тосканскую границу, гдѣ не помѣшаютъ нашему дѣлу.

Вотъ тебѣ подробный разсказъ, который, быть-можетъ, будетъ доконченъ ужь не моею рукою. Теперь живу съ столицѣ скульптуры, нетерпѣливо ожидая Бельтона.

Говорятъ, что умирающій припоминаетъ всю свою жизнь, произнося ей приговоръ. Подобное теперь испытываю я. Стыдъ, печаль и раскаяніе — вотъ мои чувства. Я позорно осужденъ собственною совѣстью. Въ чемъ мои достоинства? Они ограничиваются привычкою играть въ карты. Но сомнительно, хорошо ли это для жизни, почетно ли для характера.

Я слишкомъ расположенъ теперь къ откровенности и могу насказать много признаній, которыми не очень буду доволенъ впослѣдствіи. Потому не хочу писать больше и остаюсь твоимъ

искреннѣйшимъ другомъ

Джемсъ Доддъ.

 

ПИСЬМО XXVI

Мери Анна Доддъ къ миссъ Дулэнъ, въ Боллидулэнѣ.

Флоренція, Casa Dodd.

Милая Китти,

Семнадцать мелкоисписанныхъ страницъ, на которыхъ изливались передъ тобою чувства моего сердца, брошены въ огонь. За что, почему постигла ихъ такая судьба? Потому, другъ мой, что чувства, волненія, надежды, ихъ породившія — все исчезло, и мое бѣдное, растерзанное, убитое сердце имѣетъ столько же общаго съ прежнимъ страстнымъ сердцемъ, какъ пепелъ, лежащій теперь передо мною, съ тѣми листами, отъ которыхъ остался единственнымъ слѣдомъ. Пожалѣй меня, милая Китти. Какой свѣтлый, полный блеска и торжествъ міръ открывался мнѣ! Мы вошли въ самое аристократическое общество; нашъ корабль смѣло и величественно плылъ по лазуревому морю — теперь, Китти, онъ разбился, погибъ!

Не ожидай отъ меня подробнаго разсказа о несчастіяхъ: это выше моихъ силъ. Моя рука дрожитъ отъ рыданій, и эти строки будутъ носить отпечатокъ состоянія моей души.

Онъ обманулъ, Китти! обманулъ сердце, имъ побѣжденное, страсть, имъ внушенную! Да, самымъ чернымъ коварствомъ онъ заплатилъ за мою безграничную привязанность. Мое сердце замираетъ, когда я спрашиваю: «Ужели онъ не любилъ меня? ужели такова была эта страсть, которая казалась мнѣ вѣчною?» О, съ какою грустью прощалась я съ нимъ, когда онъ уѣхалъ изъ Флоренціи на нѣсколько дней! И какъ онъ умѣлъ казаться печальнымъ! Но, войдя на другой день въ комнату Джемса, я нашла на столѣ его записку:

«Милый Джемсъ,

„Дичь здѣсь напугана, да и той мало; за-то можно охотиться на кабановъ и попадается пропасть зайцевъ.

„Скажи, пріѣхала ль во Флоренцію моя жена? Если пріѣхала, пожалуйста, повидайся съ нею, и напиши, каково она поживаетъ.

«Твой

Джорджъ Тайвертонъ.»

Я упала на стулъ и залилась слезами. Теперь снова глаза мои наполняются ими. Я не могу писать.

Я нѣсколько успокоилась; но блѣдныя щеки, впалые глаза — все говоритъ о моихъ страданіяхъ. Нѣтъ, не хочу болѣе говорить о немъ; не хочу говорить и о себѣ — это слишкомъ-грустно.

Въ пятницу… что было въ пятницу? я забываю числа, смѣшиваю дни, въ пятницу Джемсъ хотѣлъ драться на дуэли съ Моррисомъ. Не знаю, въ чемъ состояла обида, и кто изъ нихъ былъ оскорбленъ; знаю только, что Джемсъ искалъ секунданта, и въ эту минуту случайно ѣхалъ мимо него, въ дорожной каретѣ — кто, ты думаешь? Нашъ старый другъ и сосѣдъ, докторъ Бельтонъ. Онъ ѣхалъ съ депешами въ Лондонъ; но по телеграфу ему было приказано дождаться во Флоренціи новыхъ депешъ. Онъ согласился быть секундантомъ брата, который тотчасъ же поскакалъ за границу.

Мы не знаемъ причинъ ссоры; но каковы бъ ни были онѣ, благоразуміе доктора Бельтона и неизмѣнное благородство сэра Морриса Пенрайна успѣли отстранить всѣ поводы къ дуэли. Нынѣ утромъ Моррисъ и Бельтонъ пріѣхали къ паркъ и долго съ нимъ говорили о чемъ-то. Я не могла разслушать ихъ бесѣды, но подъ конецъ они весело смѣялись и хохотъ папа громко раздавался по комнатамъ.

Я одѣлась и вышла въ гостиную. На мнѣ было темносинее платье муаре (оно очень къ лицу мнѣ) съ гремя воланами на юбкѣ и тремя оборками изъ валансьенскаго кружева на рукавахъ. Я была очень-интересна, и съ удовольствіемъ смотрѣла на себя въ зеркало, противъ котораго сидѣла, ожидая ихъ появленія. Признаться ли, Китти? Мнѣ хотѣлось поразить Бельтона перемѣною, какой обязана я своему путешествію. Мнѣ хотѣлось насладиться его изумленіемъ, его замѣшательствомъ. Я думала о томъ, какую систему принять съ нимъ: быть внимательною или гордою, дѣйствовать на него воспоминаніями прошедшаго или блескомъ настоящаго? Я почти стыдилась своихъ приготовленій къ борьбѣ съ такимъ слабымъ противникомъ; но послышался голосъ папа: «Прошу васъ въ гостиную; я сейчасъ пріиду къ вамъ» — и вошелъ докторъ Бельтонъ.

Я ожидала, если не покорности, то по-крайней-мѣрѣ удивленія и смущенія. Но, повѣришь ли? онъ остался такъ спокоенъ, какъ бы увидѣлъ не меня, а Кери! Едва могла я подавить въ себѣ горькое чувство гнѣва. Въ его манерахъ невыразимая самоувѣренность; онъ сталъ свѣтскимъ человѣкомъ! Онъ говорилъ о высшемъ обществѣ, какъ о своемъ кружкѣ; онъ даже не намекнулъ о нашихъ прежнихъ отношеніяхъ.

Я сказала ему, что ненавижу Ирландію. Онъ холодно замѣтилъ, что послѣ этого, конечно, лучше жить въ чужихъ краяхъ. Онъ даже сдѣлалъ намекъ о неудачномъ подражаніи высшему обществу. Я начала съ энтузіазмомъ говорить объ искусствѣ, картинахъ и статуяхъ. Онъ съ холодною дерзостью отвѣчалъ, что не изучалъ искусствъ такъ глубоко, чтобъ быть краснорѣчивымъ судьею въ этомъ дѣлѣ. Однимъ словомъ, Китти, никогда еще не видѣла я такой дерзости, самоувѣренности, холодности. Такъ измѣнился въ нѣсколько мѣсяцовъ скромный докторъ Бельтонъ! Я была очень-рада, что скоро вошелъ папа; но, къ досадѣ моей, началъ онъ говорить Бельтону комплименты о «перемѣнѣ къ лучшему, въ немъ происшедшей», и даже спрашивалъ у меня подтвержденія своимъ словамъ. Разумѣется, я отвѣчала очень-недвусмысленной насмѣшливой улыбкой. Однако докторъ Бельтонъ имѣлъ дерзость принять приглашеніе къ обѣду; сначала онъ отказался, но, по настоянію папа, согласился, очень холодно и равнодушно. Я желала бы только, чтобъ лордъ Дж. былъ съ нами: тогда я показала бы этому Бельтону, какъ привѣтлива умѣю быть съ людьми, достойными моего вниманія.

Суббота. Утро.

Вообще говоря, Китти, нашъ вчерашній обѣдъ прошелъ довольно-весело, гораздо-лучше нежели я ожидала. Сэръ Моррисъ Пенрайнъ также былъ у насъ и, не смотря на непріятныя отношенія, въ которыя мама поставила себя съ нимъ, держалъ себя очень-сносно, можно сказать, любезно. Вѣроятно, папа объяснился съ нимъ удовлетворительнымъ образомъ, потому-что онъ возобновилъ свою внимательность къ сестрѣ.

Тебѣ конечно интересно знать, какъ показался мнѣ мистеръ Бельтонъ при тѣснѣйшемъ знакомствѣ. Я должна признаться, что ему удалось разсѣять неблагопріятное впечатлѣніе, оставленное во мнѣ его утреннимъ визитомъ. Онъ дѣйствительно воспользовался своимъ положеніемъ въ обществѣ, и его можно назвать свѣтскимъ человѣкомъ. Вообще, онъ очень-пріятный молодой человѣкъ. Они кажется, завели большую дружбу съ Моррисомъ.

Джемсъ возвратился во время ужина и, нѣсколько смѣшавшись сначала при видѣ Морриса, скоро оправился и былъ съ нимъ очень-любезенъ. Моррисъ, несмотря на свою угрюмость, дѣйствительно хорошій человѣкъ, и я не вижу причинъ отказывать ему, если онъ вздумаетъ возобновить свое предложеніе Кери. Я разслышала, между-прочимъ, что онъ шепнулъ Бельтону: «если вы хотите сдѣлать предложеніе. я увѣренъ, что леди Луиза будетъ согласна». Уже ли Бельтонъ смѣетъ мечтать о какой-то леди Луизѣ? Это дерзко, это несносно!

Надобно тебѣ сказать еще, что передъ самымъ ихъ отъѣздомъ произошло очень непріятное объясненіе. Моррись звалъ Бельтона къ себѣ назавтра. Онъ вынулъ свою записную книжку, чтобъ удостовѣриться, можетъ ли располагать временемъ, и, взглянувъ, сказалъ:

— Да, кстати. Этого нельзя упускать изъ виду. Не можете ли вы отъискать господина, съ которымъ поручено мнѣ видѣться. Здѣсь находится теперь родственникъ лорда Дервута, моего посланника. Этотъ изобрѣтательный господинъ давно живетъ плутовскими продѣлками; но теперь вздумалъ расширить кругъ своихъ изобрѣтеній за предѣлы простаго плутовства, и сочинилъ фальшивый вексель на имя своего родственника. Графъ уплатилъ по векселю, но далъ мнѣ непріятное порученіе сообщить племяннику, что его преступленіе извѣстно дядѣ, который не намѣренъ избавлять его отъ уголовнаго наказанія во второй разъ. Скажите же мнѣ, не знаете ли вы, гдѣ найдти лорда Джорджа Тайвертона.

Ахъ, Китти! я и безъ прибавленія имени съ каждымъ словомъ яснѣе убѣждалась о комъ идетъ дѣло. Я едва не умерла отъ стыда и ужаса.

Мама приняла это не такъ: она ужасно разгнѣвалась, осыпала лорда Дервуда самыми жесткими именами и не пощадила его агента; къ-счастію, гнѣвъ ея былъ такъ великъ, что никто не разобралъ ея словъ. Съ нею сдѣлалась истерика, и я должна была идти ухаживать за нею въ ея комнату, потому не слышала, чѣмъ кончился разговоръ. Но я слышала ужь довольно, чтобъ возненавидѣть жизнь и людей!

Потомъ пришелъ ко мнѣ Джемсъ и разсказалъ множество ужасныхъ вещей о лордѣ Джорджѣ; онъ узналъ ихъ отъ Морриса. Я боялась, что нѣжное мое сердце не вынесетъ всѣхъ этихъ ударовъ. Джемсъ говоритъ, что его ссора съ женою — хитрая выдумка, для-того, чтобъ она могла возбуждать состраданіе и вымаливать деньги у богатыхъ людей, а онъ потомъ, грозя ея жертвамъ дуэлью и уголовнымъ судомъ, получалъ съ нихъ еще болѣе; что самъ Джемсъ былъ назначенъ сдѣлаться ихъ жертвою… ужасно, ужасно, Китти!

Не могу писать: слезы, какъ дождь, падаютъ на бумагу. Пожалѣй о твоей несчастной

Мери Аннъ Доддъ.

 

ПИСЬМО XXVII

Кенни Доддъ Томасу Порселю, Е. В., въ Броффъ, въ Ирландіи.

Флоренція.

Милый Томъ,

Вся эта недѣля прошла у меня въ хлопотахъ и только нынѣ могу я отдохнуть. Впрочемъ, другъ мой, если много было мнѣ непріятностей, то было кое-что и пріятное, но неожиданнаго открылось мнѣ столько, что я боюсь запутаться въ своемъ разсказѣ, несмотря на всѣ свои усилія изложить все попорядку.

Итакъ, вопервыхъ, о Моррисѣ, или сэръ Моррисѣ Пенрайнѣ, какъ нынѣ онъ титулуется. Я ужь писалъ вамъ, съ какимъ горячимъ участіемъ хлопоталъ онъ по дѣлу мистриссъ Д., и какъ странно мнѣ казалось послѣ того, что онъ не хочетъ возобновлять нашего знакомства. Еслибъ я былъ моложе, я просто обидѣлся бы и разошелся съ нимъ навсегда; но въ наши лѣта, милый Томъ, человѣкъ дѣлается осмотрительнѣе, лучше научается цѣнить благородство и искреннее участіе, которое встрѣчается такъ рѣдко. Потому я, подумавъ, рѣшился разспросить его, чѣмъ могли мы его оттолкнуть отъ себя?

Я поѣхалъ прямо къ нему въ квартиру и попросилъ прямо объяснить, чѣмъ онъ недоволенъ. Онъ молча посмотрѣлъ на меня и сказалъ что-то о недавнихъ обстоятельствахъ, о моей забывчивости и тому подобное; я ничего тутъ не понималъ. Видя это, онъ, казалось, разсердился и выдвинулъ свои письменный ящикъ, съ жаромъ говоря:

— Я постараюсь помочь вашей памяти; взглянувъ на письмо, вы… Но вдругъ онъ остановился, ударилъ себя рукою по лбу и быстро сказалъ: «извините меня, если я предложу вамъ вопросъ. Въ Генуѣ вы были нездоровы — правда ли?»

— Совершенная правда.

— Вы получили отъ меня письмо въ то время?

— Никакого письма я не получалъ.

— Не получали?

— Нѣтъ.

— О, въ такомъ случаѣ… онъ не договорилъ и быстрыми шагами началъ ходить по комнатѣ, какъ-бы еще болѣе разсердившись.

— Мистеръ Доддъ, сказалъ онъ черезъ нѣсколько минутъ, схвативъ горячо мою руку. — прошу у васъ извиненія за мое предположеніе, которое заставило меня быть холоднымъ относительно васъ, и, быть можетъ, совершенно отдалило бы насъ другъ отъ друга, еслибъ не ваша благородная прямота, которая теперь объясняетъ для меня все. Я думалъ, что вы получили мое письмо. Теперь вижу, что ошибался и выражаю искреннее сожалѣніе о томъ, что дѣйствовалъ подъ вліяніемъ этого ошибочнаго предположенія.

Я, въ свою очередь, вышелъ изъ терпѣнія отъ этихъ туманныхъ объясненій, ничего необъясняющихъ, и готовился просить его говорить прямѣе, но онъ предупредилъ мое желаніе:

— Повѣрьте мнѣ, всѣ прискорбныя послѣдствія моей ошибки обращались исключительно на меня. Вамъ не о чемъ жалѣть. Въ письмѣ, недошедшемъ до васъ, я просилъ у васъ руки вашей младшей дочери, миссъ Кери. Теперь могу ли возобновить это предложеніе?

Онъ продолжалъ говорить съ жаромъ, но очень-разсудительно; говорилъ, что онъ много старше Кери, но тѣмъ не менѣе надѣется сдѣлать ее счастливою, и вообще разсуждалъ обо всемъ очень-основательно. Не нужно прибавлять, что мое удовольствіе равнялось моему изумленію. Однако я объяснилъ ему разстроенное положеніе своихъ дѣлъ. Онъ отвѣчалъ, что это для него все-равно, потому-что теперь у него есть независимое состояніе:

— Мистеръ Доддъ, заключилъ онъ: — согласитесь на мою просьбу, по-крайней-мѣрѣ не отказывайте мнѣ — и я буду счастливѣйшимъ человѣкомъ.

Я конечно отвѣчалъ, что съ своей стороны очень-радъ, что никогда не надѣялся для Кери такой блестящей партіи, но что надобно переговорить съ нею, и что если она не хотѣла выйдти за него прежде, когда онъ не былъ богатъ, то мой совѣтъ ей будетъ не измѣнять своихъ чувствъ по разсчсту.

Онъ ушелъ отъ меня на минуту, вѣроятно, чтобъ извѣстить свою матушку о новомъ положеніи дѣла, и потомъ возвратился вмѣстѣ съ нею. Старушка была такъ же довольна, какъ и сынъ ея, и говорила, что выборъ невѣсты совершенно соотвѣтствуетъ ея желанію. Она говорила о Кери съ такою любовью, что я расчувствовался и захныкалъ.

Счастливъ я былъ въ тотъ день, хотя, по разнымъ причинамъ, и долженъ былъ скрывать свою радость отъ домашнихъ. Моррисъ просилъ у меня позволенія сдѣлать намъ визитъ на другой день, чтобъ засвидѣтельствовать свое уваженіе мистриссъ Д. Кажется, тутъ нечему было возбуждать опасеній. Я надѣялся тишины — и ошибся, милый Томъ. Умная голова моего почтеннѣйшаго сынка, мистера Джемса, вообразила, что Моррисъ оскорбляетъ его. Въ экстазѣ отъ этого мудраго соображенія, онъ скачетъ къ Моррису, чтобъ отплатить ему обидою за обиду, къ-счастію, не видится съ нимъ, однако же сочиняетъ ему самую наглую записку.

Не знаю, какъ поступилъ бы Моррисъ, еслибъ не считалъ уже себя близкимъ къ нашему семейству; но теперь, благодаря посредничеству добраго доктора Бельтона (о счастіи котораго вы конечно знаете, и который везъ депеши черезъ Флоренцію) и еще болѣе — благоразумію самого Морриса, дѣло окончилось мирно.

Скажу кстати: вы не повѣрите, милый Томъ, какъ горько мнѣ было сравнивать Джемса съ Бельтономъ, который былъ ему товарищемъ по школѣ, не имѣлъ ни связей, ни состоянія, и такъ много выигралъ личными достоинствами! А мой Джемсъ… Что изъ него выйдетъ? а пока еще не вышло ничего хорошаго.

Эти размышленія былибъ нескончаемы, еслибъ я не получилъ сейчасъ записки отъ Бельтона, что онъ проситъ меня немедленно пожаловать къ себѣ по весьма-важному дѣлу, и для того присылаетъ за мною свою карету. Итакъ, до слѣдующей почты. Вашъ

Кенни Дж. Доддъ.

 

ПИСЬМО XXVIII

Миссъ Каролина Доддъ къ миссъ Коксъ, въ институтѣ миссъ Мииссингъ, въ Черной Скалѣ, въ Ирландіи.

Флоренція.

Милая миссъ Коксъ,

Неблагодарностью съ моей стороны было бы не поспѣшить вамъ разсказать о моемъ счастіи. Думала ль я, недѣлю назадъ, что Флоренція дастъ мнѣ блаженство! Сэръ Моррисъ Пенрайнъ, который, по какому-то недоразумѣнію, почти прекратилъ знакомство съ нами, снова сблизился съ папа, содѣйствуя освобожденію матушки отъ разныхъ непріятностей. Не знаю, какъ произошло, что онъ сталъ попрежнему друженъ съ нами; вѣроятно, недоразумѣнія разъяснились. Знаю только, что, простившись однажды очень-холодно, на слѣдующее утро онъ явился чрезвычайно-внимательнымъ ко мнѣ.

Онъ тихимъ и взволнованнымъ голосомъ попросилъ у меня позволенія поговорить со мною нѣсколько минутъ наединѣ. Онъ усиливался быть спокойнымъ, но не могъ скрыть своего волненія; это придавало особенное значеніе его словамъ. Не буду пересказывать нашего краткаго разговора; онъ кончился тѣмъ, что мы — невѣста и женихъ; свадьба наша будетъ черезъ двѣ или три недѣли; потомъ мы на яхтѣ сэра Морриса поѣдемъ на нѣсколько дней въ Неаполь и мимо береговъ Испаніи возвратимся домой. Какъ счастлива я буду на своей милой родинѣ! Тамъ, въ замкѣ сэра Морриса, будете и вы у меня въ гостяхъ, милая миссъ Коксъ! До скораго свиданія, когда тысячу разъ обниметъ васъ ваша

Каролина Доддъ.

 

ПИСЬМО XXIX

Кенни Дж. Доддъ Томасу Порселю, Е. В., въ Броффѣ.

Флоренція.

Наконецъ-то, милый Томъ, дѣла наши распутались, побѣда одержана мною на всѣхъ пунктахъ и я безпрекословно владычествую въ семействѣ Доддовъ. Излагать подробностей не стану; довольно того, что вы можете объявить въ газетахъ: «Новѣйшія извѣстія. Телеграфическою депешею мы увѣдомлены, что, несмотря на всѣ интриги пробивной партіи, К. Дж. держитъ твердою рукою бразды правленія и, по его распоряженію, Додды возвращаются въ Ирландію».

Итакъ, милый Томъ, великій результатъ, къ которому такъ долго я стремился, наконецъ достигнутъ! Облегчивъ сердце этими радостными словами, могу спокойнѣе возвратиться къ разсказу о нашихъ дѣлахъ.

Я въ прошломъ письмѣ остановился на томъ, что Бельтонъ прислалъ за мною. Пріѣхавъ, я засталъ его въ разговорѣ съ прилично-одѣтымъ джентльменомъ, котораго онъ мнѣ отрекомендовалъ какъ «мистера Корля Дэвиса»; когда я вошелъ, мистеръ Дэвисъ разсказывалъ забавный анекдотъ изъ своихъ итальянскихъ приключеній, но тотчасъ же оставилъ свою исторію, говоря, что теперь надобно заняться дѣлами.

Бельтонъ объяснилъ мнѣ, что мистеръ Корль — агентъ нѣсколькихъ лондонскихъ банкировъ, взыскивающій въ Италіи деньги по векселямъ этихъ конторъ и разныхъ лицъ. Я все еще не понималъ, какія же дѣла могутъ быть у меня съ нимъ. Я зналъ, что вы занимаетесь уплатою моихъ грѣховъ, потому сказалъ мистеру Дэвису, что онъ, вѣроятно, смѣшалъ меня съ какимъ-нибудь другимъ Доддомъ.

— Въ такомъ случаѣ вексель, находящійся въ моихъ рукахъ, фальшивый, потому-что онъ подписанъ вашимъ именемъ. И онъ вынулъ изъ толстаго бумажника вексель въ пятьсотъ фунтовъ, данный мною мистеру Аугусту Гор-Гэмптону съ обязательствомъ уплатить его до истеченія девяти мѣсяцевъ.

До истеченія срока оставалось пятьдесятъ-два часа. Иначе сказать, крокодилъ уже выставлялъ изъ яйца свою чудовищную голову.

— Если подпись не ваша, то поддѣлана удивительно-хорошо, прибавилъ онъ, разсматривая ее въ микроскопъ.

— Ваша ли эта подпись? спросилъ Бельтонъ.

— Моя, отвѣчалъ я съ геройствомъ Муція Сцеволы.

— Въ такомъ случаѣ, сказалъ Дэвисъ, улыбаясь, дѣло не представляетъ никакихъ затрудненій.

— Не знаю, такъ ли, сэръ, мнѣ оно представляется затруднительнымъ.

— Не безпокойтесь, мистеръ Доддъ, уступчиво сказалъ онъ:- Мы не жиды; мы готовы сдѣлать въ угоду вамъ все, что только возможно; единственно съ этою цѣлью я сюда и пріѣхалъ. «Не протестуйте векселя, если только можно кончить дѣло полюбовно», сказалъ мнѣ мистеръ Гор-Гэмптонъ: «переговорите лично съ мистеромъ Доддомъ, спросите, какъ ему удобнѣе совершить уплату; можете взять наличными только половину суммы, а на другую половину написать новый вексель на три мѣсяца, лишь бы только не вводить мистера Д. въ затрудненіе». Вотъ его подлинныя слова; трудно найдти человѣка благороднѣе Гор-Гэмптона.

Мистеръ Дэвисъ говорилъ это отъ глубины сердца; въ каждомъ словѣ его слышалось: «Гор-Гэмптонъ мой другъ, и я не допускаю сомнѣнія въ его благородствѣ».

— Могу ли я спросить, по какому случаю выданъ этотъ вексель? сказалъ Бельтонъ, внимательно разсмотрѣвъ его и сличивъ почеркъ подписей, съ какою-то другою бумагою, бывшею у него въ рукахъ.

Мнѣ было чрезвычайно-совѣстно отвѣчать на вопросъ Бельтона. Тяжело старику моихъ лѣтъ сознаваться въ дурачествахъ молодому человѣку. Онъ замѣтилъ это и, быстро обратясь къ Дэвису, сказалъ: «я очень-радъ, что вижусь съ вами въ настоящую минуту — васъ убѣдитъ въ томъ эта бумага».

Мнѣ было не до того, чтобъ наблюдать за другими, но я былъ пораженъ страшнымъ впечатлѣніемъ, какое произвела на Дэвиса бумага, показанная ему Бельтономъ. Онъ поблѣднѣлъ, улыбка его исчезла, въ глазахъ выразилось безпокойство.

— Видите, милостивый государь, я очень откровененъ съ вами, сказалъ Бельтонъ, сложивъ бумагу. — Я могу представить доказательства всему, въ чемъ обвиняетъ это письмо. Графъ Дервудъ передалъ эти бумаги мнѣ, предоставивъ право дѣлать изъ нихъ какое угодно употребленіе. Мистеръ Доддъ, продолжалъ онъ обращаясь ко мнѣ:- если я не могу спрашивать васъ о происхожденіи вашего векселя, то могу по-крайней-мѣрѣ самъ сказать вамъ, что лица, его засвидѣтельствовавшія, составляютъ одну шайку мошенниковъ.

— Вы можете отвѣчать за ваши выраженія, сказалъ Дэвисъ, чертя карандашомъ по бумагѣ, какъ бы записывая слова Бельтона; но рука его такъ дрожала, что онъ не могъ написать ни одной буквы.

— Ваши замѣчанія излишни, милостивый государь, возразилъ Бельтонъ: — повторяю: это шайка мошенниковъ, плутующихъ въ игрѣ, обирающихъ посредствомъ угрозъ, даже составляющихъ фальшивые документы.

Дэвисъ бросился къ двери, но Бельтонъ предупредилъ его, и онъ молча опустился на стулъ.

— Итакъ, мистеръ Дэвисъ, вы видите, что совершенно отъ меня зависитъ, какъ поступить съ этими мошенниками.

При этихъ словахъ вошелъ лакей и подалъ визитную карточку; взглянувъ на нее, Бельтонъ сказалъ:

— Проси пожаловать сюда, и черезъ минуту явился лордъ Джорджъ Тайвертонъ. Онъ замѣтилъ меня, дойдя до середины комнаты и тутъ въ первый разъ я увидѣлъ слѣды замѣшательства на лицѣ его.

— Мнѣ сказали, что у васъ нѣтъ никого, сказалъ онъ съ досадою и дѣлая движеніе, чтобъ идти назадъ.

— Въ дѣлѣ, по которому вы пожаловали, милордъ, никто изъ присутствующихъ намъ не помѣшаетъ.

— Значитъ, попались? спросилъ Тайвертонъ Дэвиса; тотъ отвѣчалъ едва-замѣтнымъ наклоненіемъ головы. Съ глухимъ проклятіемъ Тайвертонъ бросился въ кресла, надвинувъ шляпу на глаза.

Я былъ озадаченъ и разстроенъ этого странною сценою. Говорите, что хотите, а чрезвычайно прискорбно, когда человѣкъ, съ которымъ вы были близки, вдругъ оказывается негодяемъ. При этихъ случаяхъ, самъ чувствуешь себя пристыженнымъ и униженнымъ. Я даже не могъ слѣдить за сценою жаркаго спора между Бельтономъ и Дэвисомъ; Тайвертонъ во все время не произнесъ ни слова. Я понялъ только, что подъ-конецъ Дэвисъ былъ уничтоженъ; онъ началъ говорить покорнымъ и умоляющимъ голосомъ.

— Признаетъ ли мистеръ Доддъ, что онъ долженъ уплатить по векселю? сказалъ онъ.

— Я не спрашиваю его объ этомъ; но позволяю вамъ спросить.

— Молчи, Дэвисъ, вѣдь ты знаешь, что это была штука, сказалъ Тайвертонъ, ужь спокойно курившій сигару: — нечего тутъ и хлопотать. Наше дѣло проиграно, мой милый.

— Совершенная правда, милордъ, сказалъ Бельтонъ:- чѣмъ скорѣе Дэвисъ уступитъ, подобно вамъ, тѣмъ лучше.

Онъ началъ шопотомъ говорить съ Дэвисомъ. Я разслушалъ только два-три слова, изъ которыхъ догадался, что Дэвисъ просилъ полюбовной сдѣлки, а Бельтонъ не соглашался на нее, и что требованія Дэвиса отъ пятисотъ фунтовъ постепенно понизились до ста, и наконецъ до пятидесяти.

— Ни пяти фунтовъ, ни пяти шиллинговъ, милостивый государь! рѣшительно сказалъ Бельтонъ. Я почту себя глупцомъ, если вы получите хоть пенни. Вѣдь вы знаете, что для васъ большая милость даже то, если вы ускользнете безнаказаннымъ.

Дэвисъ еще продолжалъ просить денегъ, не столько въ надеждѣ получить, сколько по самолюбію отъявленнаго плута.

Споръ этотъ мало меня занималъ. Все мое вниманіе было сосредоточено на Тайвертонѣ, который закуривалъ ужъ третью сигару и усиленно затягивался, какъ-бы въ сильномъ волненіи, ни разу не посмотрѣвъ на меня. Пауза въ разговорѣ отвлекла мое вниманіе, я увидѣлъ, что Дэвисъ передаетъ Бельтону разныя бумаги (которыя моему опытному взгляду показались векселями), а Бельтонъ внимательно пересматриваетъ ихъ.

— Теперь, милордъ, я къ вашимъ услугамъ; но предполагаю, что нашъ разговоръ можетъ происходить и безъ свидѣтелей, сказалъ Бельтонъ, положивъ бумаги въ карманъ.

— Почему жь не остаться тутъ Дэвису? лѣниво потягиваясь, отвѣчалъ Тайвергонъ: — его запуганный видъ будетъ благотворно дѣйствовать и на меня.

Не дожидясь дальнѣйшаго хода бесѣды, я взялъ шляпу и, пожавъ руку Бельтону, котораго попросилъ къ себѣ обѣдать, поспѣшно ушелъ. Но онъ успѣлъ мнѣ шепнуть:

— Дѣло ваше кончено; больше объ этомъ не безпокойтесь.

Занятый разными очень-назидательными раздумьями, дошелъ я до своей квартиры, гдѣ узналъ, что мистриссъ Моррисъ вмѣстѣ съ самимъ Моррисомъ были у насъ, и что визитъ прошелъ очень-удовлетворительно. Мистриссъ Д. впродолженіе часа только четыре раза упомянула о блескѣ Мек-Керти. Это утѣшительно! Кто знаетъ? быть-можетъ современемъ о Мек-Керти и вовсе не будетъ рѣчи!

Моррисы обѣдаютъ съ нами. Но вотъ вошла ко мнѣ Мери Анна и говоритъ, что должна сказать что-то важное. Посмотримъ, въ чемъ дѣло.

Тайна раскрылась. Теперь объяснилось, какъ не дошло до меня письмо Морриса: мистриссъ Д. задержала его, когда я лежалъ больной въ Генуѣ. Мери Анна, подъ величайшимъ секретомъ, призналась мнѣ, что сама была соучастницею въ этомъ удачномъ подвигѣ. Она прибавила, что признаніе вынуждено у нея не столько надеждою загладить свой поступокъ, непростительный по ея собственнымъ словамъ, сколько благодарностью къ деликатной осторожности Морриса, который, какъ она замѣтила, догадывается о причинахъ пропажи, но не хочетъ ни малѣйшимъ намекомъ разстроивать своихъ новыхъ родныхъ.

Откровенно скажу, милый Томъ, что вижу въ этомъ признаніи черту благороднаго характера; увѣряюсь, что всѣ глупости, вліянію которыхъ она подвергалась, не совершенно еще испортили ее: она еще можетъ исправиться. Хвалю и Морриса. Такимъ образомъ я, какъ видите, доволенъ наконецъ всѣми, и не я виноватъ, если не былъ доволенъ прежде.

Все наконецъ уладилось прекрасно. Я предполагаю, что, начитавшись напрасныхъ надеждъ въ моихъ письмахъ, вы будете ожидать со слѣдующею почтою опять какой-нибудь разладицы. Но нѣтъ; на этотъ разъ можете быть покойны. Въ субботу свадьба Кери. Она не разстроится — не бойтесь: я не обѣщалъ за Кери воздушныхъ замковъ.

Моррисъ нравится намъ съ часу на часъ все болѣе. Даже мистриссъ Д. утверждаетъ, что «отбросивъ свою сухость, онъ будетъ очень-милъ и любезенъ». По-моему, онъ всегда останется такимъ, каковъ есть, да и прекрасно. Но теперь намъ не время пускаться въ споры.

Квартира наша наполнена модистками, ювелирами и т. д. Мистриссъ Д. блаженствуетъ среди ихъ. Джемсъ въ восторгѣ отъ Морриса, который ввѣрилъ его попеченію конную часть; но жарче всѣхъ восхищается Мери Анна. Ни слѣда ревности, ни тѣни зависти не помрачаетъ ея любви къ сестрѣ: все сердце свое она отдала счастію сестры. Мнѣ кажется, что Бельтонъ цѣнитъ въ ней эту хорошую черту.

Но пора кончить письмо. Въ субботу свадьба и въ тотъ же день Моррисы отправляются въ Римъ, а Додды въ Ирландію. Итакъ, до скораго свиданія, милый мой другъ

Вашъ преданнѣйшій

Кенни Дж. Доддъ.

P. S. Скажите мистриссъ Галларъ, чтобъ она позаботилась отопить комнаты; прикажите Неллигену поправить кровлю. Теперь насъ ужь ничѣмъ не выманишь изъ Додсборо, слѣдовательно надобно позаботиться о своемъ родномъ гнѣздѣ.

 

ПИСЬМО МИСТЕРА ДОДДА КТЬ ИЗДАТЕЛЮ

Додсборо, близь Броффа, въ Ирландіи.

Милостивѣйшій государь,

По вашему желанію, я собралъ всю нашу заграничную корреспонденцію. Вы ужь имѣли дѣла съ типографіями; не хотите ли пустить въ свѣтъ и наши письма? Мнѣ кажется, что изъ сотни нашихъ соотечественниковъ, пускающихся путешествовать по Европѣ, девяносто-девять дѣлаютъ такіе же нелѣпые промахи, какимъ подвергались мы. Потому полагаю, что наши злоключенія могутъ служить предостереженіемъ для нашихъ послѣдователей. Во всякомъ случаѣ, предоставляю нашу корреспонденцію въ полное ваше распоряженіе; но если вздумаете выпустить насъ на свѣтъ, не пишите мнѣ объ этомъ ничего, потому-что мистриссъ Д. читаетъ всѣ адресуемыя мнѣ письма, и если узнаетъ, что вы ее печатаете — не сдобровать ни вамъ, ни мнѣ!

Вамъ пріятно будетъ услышать, что, во вторникъ на прошедшей недѣли, мы благополучно возвратились домой, гдѣ нашли все попрежнему. Мнѣ удалось достать мѣстишко для Джемса, и его заграничная свѣтскость дѣлаетъ его первымъ львомъ въ нашемъ графствѣ. Порсель говоритъ, что Додсборо назначено къ продажѣ съ аукціона, и разсудивъ хорошенько, я вижу, что это самое лучшее для насъ: по-крайней-мѣрѣ очистимся отъ долговъ.

Устроивъ свои дѣла, думаю съѣздить въ Соединенные Штаты, поглядѣть на американцевъ, которые мнѣ очень нравятся. Если это намѣреніе исполнится, буду писать вамъ.

А пока имѣю честь остаться

Вашимъ покорнѣйшимъ слугою

Кенни Дж. Доддъ.

P. S. Нѣтъ ли у васъ хорошихъ знакомыхъ въ Соединенныхъ Штатахъ? Если есть, пожалуйста снабдите меня рекомендательными письмами.

1854