Рассказал я о многих моих друзьях-охотниках. Они ушли из жизни…

Хоть немного хочу рассказать о более молодых членах нашего охотничьего братства, о следующем поколении, о тех, кто группировался около старших, тянулся к ним, учился у них и сейчас продолжают охотиться сами и приобщают к этому делу свою молодежь — внуков нашего братства. Не могу промолчать, дабы читатель не подумал, что кончается у нас на Руси эта традиционная отрасль человеческой деятельности.

Однако не могу рассказывать о каждом столь же подробно, нет для этого сил и времени, кроме того, у них впереди будет еще много неожиданного, интересного, в том числе и охотничьего, да и писать о тех, кто сейчас рядом с тобой, труднее.

С Модестом Калининым за последние сорок лет я охотился больше всего; так складываются обстоятельства, что и по сию пору он наиболее постоянный мой спутник.

Ирина Михайловна Орлова, его мать, была моей сослуживицей. Тогда уже немолодая, стройная, по-своему красивая женщина, смугловатая, что делало ее несколько похожей на цыганку. Кстати, это, видимо, было в роду начиная с отца ее, профессора М. М. Орлова, замечательного русского лесовода, одного из основоположников лесной науки. Однажды Ирина Михайловна пришла ко мне, чтобы «посоветоваться, как ей быть с сыном». Модест сильно увлекся охотой, и я, как охотник, должен посоветовать — что делать? Я выслушал внимательно и подумал: какая постоянная история — парень увлекся охотой, бросил учение, и меня, охотника, спрашивают, как вылечить от этой страсти. Для проверки спросил:

— Плохо учится?

— Нет, что вы, отлично.

— Так в чем же дело?

— Постоянно просыпает, пропускает уроки.

Что я мог ответить, кроме того, что если отличник, то не так уж страшно.

В таком стиле Модест Калинин продолжал учиться и дальше. И он был студентом двадцать лет! Но не сдал ни одного зачета или экзамена на отметку ниже «пяти», только «пятерки» были в его матрикуле, диплом получил с отличием.

Мне понравился этот красивый чернявый парень, в глазах которого, стоило заговорить об охоте, загорался прямо-таки фанатический огонь.

Как-то весной Модест снова много напропускал. Вскоре наступало время весенней охоты на токах: число пропущенных лекций могло увеличиться. Снова поднялся бы вопрос об исключении. Я уже предвкушал неприятный заступнический поход к декану факультета. Неожиданный звонок по телефону — меня вызывают из лаборатории наверх.

В кабинете у директора его заместитель, декан факультета, профессор Самойлович и комендант зданий академии Мухортов. Обращаясь ко всем, директор сказал:

— Георгий Георгиевич говорит, что на его жизнь было покушение. Расскажите, пожалуйста.

Самойлович повторяет рассказ:

— Я сидел в своем кабинете за столом. В меня стреляли через окно. Пуля прошла очень близко, врезалась в потолок — вот она.

На ладони у декана лежала слегка деформированная пуля от малокалиберки.

Директор продолжал:

— Мухортов, расследуя это дело, посмотрел из кабинета Георгия Георгиевича, нашел направление выстрела по двум отверстиям в стекле. Он считает, что выстрел был произведен из окна квартиры Орловых, где проживает студент Модест Калинин, — полуобернувшись ко мне, добавил укоризненно: — ваш подшефный и продолжатель. Дело неприятное. Георгий Георгиевич дважды представлял студента Калинина к исключению из академии, и сейчас у Калинина прогулы.

Далее последовало обсуждение происшествия. Самойлович был страшно возмущен, возбужден, требовал возмездия. В это время в кабинет вошел заведующий кафедрой военного дела. Генерал выслушал в чем дело, но, когда ему назвали фамилию преступника, прогремел басом:

— Ерунда! Калинин на таком расстоянии никогда бы не промахнулся! Лучший стрелок академии, дает девяносто пять — девяносто шесть в десятку, она вся-то в гривенник. Что-то не то.

Вызвали и Модеста.

После выступления генерала обстановка разрядилась, но далеко не полностью, потому что выстрел был, — и, похоже, направленный в человека, от которого зависела судьба студента.

Калинин объяснил дело так: он готовился к экзаменам, заметил, что против окна по стволу дуба вверх и вниз бегает поползень. Профессор Доппельмайер поручил ему пополнять коллекцию зоомузея нашей кафедры, он знал, что поползня в ней нет. Открыл форточку и выстрелил. Малокалиберка у него была по праву — член первой команды академии по пулевой стрельбе. Вероятно, пуля срикошетила от мерзлого ствола дерева.

Дело кончилось благополучно для Модеста, но момент был достаточно тревожный. Какую-то роль оказало и мое соображение, что при данном освещении Модест фигуры Самойловича через стекла видеть никак не мог.

Меня всегда интересовал вопрос: почему человек становится охотником? А Модест Калинин? Среди его окружения охотников не было. Зов предков? С детских лет потянулся он к этому делу. Начал в голодное блокадное время стрельбой из рогатки по воробьям. Ему, наверно, одному из миллионов мальчишек удалось избежать столь непременных упреков взрослых: «Зачем ты стреляешь птичек?» Напротив, он, вероятно, чувствовал себя как индеец, принесший в вигвам бизонью печенку. Детское увлечение претворилось в страсть, позже в научную специальность; думается мне, что, так как началось с практически необходимой добычи, выразилась она еще и в том, что Модест всегда стрелял дичь помногу.

Увлечение охотой продолжалось, разгоралось. Начиная со старших курсов он стал ездить на практику широко, по всему Союзу. И ни на одну минуту не оставляя привычки рассматривать окружающее с точки зрения охоты. Развиваясь как охотник, Модест шел по стопам нашей компании, прислушиваясь и приглядываясь, в частности, ко мне. Так же в студенческие годы состоял в кружке научного охотоведения, рьяно охотился в нашем Лисинском учебно-опытном охотничьем хозяйстве, как и я в свое время, стал чемпионом академии по пулевой стрельбе. Любил породных собак.

Как и в других случаях, рассказывая о ком-нибудь из друзей, особенно ярко вижу одну-две охоты с ним. Для Модеста — это охота на озере Виркинсельга. В конце красивой, в тот год затяжной осени мы с Модестом Калининым приехали на Карельский перешеек, рассчитывая застать на одном из озер массовый пролет серой утки. Получили на базе челнок, добрались через узкую протоку к озеру Виркинсельга. Заранее решили, что будем стрелять в вылетающих из камышей уток, а толкать челнок поочередно, смена — после первого промаха. Памятный для нас обоих день.

Вокруг большого озера стояли пустые разноцветные финские домики (это было вскоре после войны), а на воде и на берегах ни одной лодки. Я вспомнил, как недавно пролетал над этими местами. Во всех озерах сверху хорошо были видны лежащие на дне затопленные финнами при уходе различные шлюпки и даже яхты. На Карельском перешейке неизменно чувствую печаль и неуютность.

По берегам Виркинсельги сосновые боры, кое-где березы и осины, — они в этот день были особенно заметны, нарядно и ярко вспыхнули среди хвойной зелени. Замечательное озеро: много отмелых берегов, заливов и ериков, густо поросших различными водяными растениями. Дни оказались самыми пролетными, утка шла верхом, иногда присаживаясь; много ее было и по камышовым берегам озера. Один из нас, стрелок, стоял на носу лодки, а другой осторожно длинной пропешкой с тупым концом внизу толкал лодку, раздвигая ее носом то камыши, то тресту, а иногда с трудом пробираясь по густым водорослям. Тут обнаружилось, что условие, которое мы приняли, оказалось невыполнимым: стрелять до первого промаха, после него замена. Промахов не было, пришлось толкача заменять по часам. На той охоте я понял, что ученик сравнялся с учителем. Чтобы к этому вопросу больше не возвращаться, скажу, что в дальнейшем по дробовой стрельбе Модест стал значительно сильнее меня, на стенде он дошел до кандидата в мастера спорта. В лесу случалось так, что во время охоты с гончими Модест успевал попутно добыть одного-двух рябчиков, «ныряющих» с вершин деревьев, — труднейшие выстрелы. И во время охот с легавой Модест частенько стрелял без промаха.

Пожалуй, из всех моих друзей-охотников никто столько не добывал вальдшнепов, уток, зайцев и другой дичи, как он. Однако с годами Модест стал меньше обращать внимание на результаты охоты: интересуется природой в самом широком смысле, ходом процесса охоты, а не количеством взятой дичи, дарит ее друзьям и спутникам. Еще характерная черта: не может снять шкурку с убитой пушнины или — еще труднее — добить подранка. Охоту и природу знает лучше всех из нашей компании — правда, это не удивительно, это его специальность.

Как компаньон по охоте приятен, не отказывается ни от какой работы: у костра, у машины и на стоянке в деревнях. Но самое хорошее в нем как в охотнике — верность делу. Такой пример. Многие мои гончие, особенно последние, отличались чрезвычайно высокой вязкостью; когда со мной Модест, я спокоен. Если заяц или лисица вовремя не взяты, наступает кризис: вечер, надо торопиться с отъездом, а в таинственной глубине леса идет и идет неустанный и неумолчный гон. Снять с гона собаку чрезвычайно трудно. Надо по лесу в темноте подобраться к гону, остановить и взять на поводок обазартившуюся собаку. И вот тут-то, бывало, многие мои спутники, смущенно извиняясь, уезжали в город. И в какой-то мере были правы — им надо рано на работу. Модест никогда, ни при каких обстоятельствах гончую в лесу не бросит.

Дополню к этой характеристике, что, начав, как и все мы, в ранние годы с очень плохих ружей, он имел и имеет ружья высокого класса. Практика охоты с собаками начиналась с наших собак, потом были, конечно, и свои. Я навсегда запомнил его англичанку Диву, величайшего мастера работы по вальдшнепам. Несколько раз бывал с ней на осенних высыпках. Незабываема обстановка этих охот: высокое небо, нарядные леса, гогот пролетных гусей и… работа Дивы. Надо было видеть, как она осмысленно, прямо как человек, обыскивает припойменные ольшаники, как осторожничает, как, прихватив малейший запах, какие-то флюиды, оставшиеся на палой листве, уверенно ведет и четко становится. Ни один вальдшнеп не уйдет… вот он, длинноклювый красавец, взрывающийся воркующими крыльями неожиданно и резко!

Сегодня Модесту Владимировичу Калинину немало лет, сильно побелела голова, не очень уж хорошее здоровье, пожертвованное, как ни странно, тому же охотничьему делу, но по-прежнему великая к нему страсть. Свое научное мышление по охотоведению он обосновал на двойной основе: лесохозяйственном образовании и биологическом. По моему мнению, на сегодняшний день старший научный сотрудник ЛЕННИЛХа Калинин — один из самых знающих и ведущих охотоведов страны. Он широко наблюдает у нас и в соседних странах охотничье дело, пишет о нем, занимается составлением альманаха «Наша охота», страстно защищает природу и оскорбляется душевно, если кто-нибудь, спутав охотников с браконьерами, укоризненно выскажется об этой извечной человеческой страсти.

Модест Калинин с братьями Ливеровскими на выставке собак. 1973 г.

Моя дочь Ольга — член нашего охотничьего братства. Это несколько необычно, но иначе и быть не могло. В семье, весь уклад жизни которой отражал мою увлеченность охотничьей страстью, где использовалась любая возможность, чтобы уехать в лес, на озеро, в новгородское приволье, — в этой семье не было сына, росла дочь. А впервые я взял Ольгу в лес, когда ей было без малого три месяца. Из лесной деревушки Колмышино принес ее на полотенце к любимому озеру Городно. На высокой горе Мулёвке положил в одеяльце прямо на брусничник. Рядом мы с женой собирали ягоды. Вдруг девочка, обычно спокойная, зашлась отчаянным криком. Распеленав, увидели маленького рыжего муравья, — по себе знаю, рыжие самые кусачие. Так моя Ольга встретилась с первым в ее жизни «зверем». Потом было много разных зверей — и прежде всего собаки. Девочка относилась к ним без должного уважения. Подползала к моему свирепому Ошкую и тыкала пальчиком прямо в глаза. И тот безропотно терпел. Когда Ольга подросла, я научил ее ходить на лыжах, плавать и ухаживать за собаками. С семи-восьми лет стал брать в лес. Помнится, иду на тягу, а сзади поспевает моя кнопка, важно вышагивая по лужам в резиновых сапогах. Брал ее и на глухариные тока. Уходил от костра довольно надолго, а она спокойно оставалась одна, следила за огнем, помешивала кашу, играла какими-то палочками, тихонько напевала. Быстро научилась распознавать следы на снегу, узнавать голоса птиц. Помню, как я был доволен, когда она, повзрослев, стала стрелять на стенде и вполне прилично освоила дробовую стрельбу.

Не знаю, что первично: то ли общение с лесом делает человека поэтом, то ли поэтичность натуры помогает человеку почувствовать красоту природы, но связь несомненная.

Обучение охотничьему делу.

Я привел отрывок из стихотворения Ольги, напечатанного в журнале «Охота». Там у нее глухарь —

Я хорошо помню первого Ольгиного глухаря. Мы с ней затаборились на краю просеки в 59-м квартале Лисинского лесничества. Прилет был неплохой, штук шесть-семь. И надо же так случиться, что неподалеку от нас с вечера запел мошник. Темнеет, а глухарь все то чит и то чит. Не люблю стрелять на подслухе, а тут подумалось: «Затучило. Хорошей зари не жди. Может, и не запоют…» Дал Ольге свое «Лебо», сказал: «Скачи!» Невысокая фигурка с длинным ружьем на плече исчезла в сумерках, а я сидел, привалясь к стволу дерева, слушал. Тянулось настороженное ожидание. Глухарь пел, пел и наконец смолк. Тишина. Совсем стемнело. Ясно, охота у Ольги не получилась, но что она делает там, в ночном лесу? Пойти поискать? И тут — вспышка света, гром выстрела и шум падающей птицы. Подошла Ольга, я осветил ее фонариком. Повесив ружье за спину, она несла перед собой огромную птицу, прижимая ее к груди двумя руками. Успокоилась, рассказала, что очень боялась спугнуть, не скакала, а делала к глухарю по два осторожных шага, четко прослушивая конец глухой песни. Когда подошла близко, глухарь смолк. Оглядела, но стрелять боялась — темно. Ждала, смиряя сердцебиение, думала: «Хоть бы луна показалась из-за тучки, на минутку бы выглянула!» Потом вспомнила мой совет: «Если темно, плохо видно, — не целься, обязательно обнизишь. Взгляни пристально на глухаря и стреляй навскидку, как на стенде». Так и сделала, а дальше — «разве из „Лебо“ могут быть подранки?» Надо сказать, что у нашей молодежи мое садочное ружье считалось легендарным по бою.

Хорошо освоив охоту на токах, Ольга предпочитала ее всем другим, ездила в весеннее время на тока слушать глухарей, наблюдать весну:

Ружье у Ольги дареное. Мой старый друг по работе и охоте Сергей Коротов был владельцем красавца ирландца по кличке Рыжик. Собака породная, эффектная, но несколько миниатюрная. На выставке собак рядом с огромной фигурой владельца Рыжик казался еще мельче. Сергей попросил Ольгу водить по рингу своего любимца. Рыжик получил первое место с оценкой «отлично», а растроганный хозяин подарил ей ружье. Прекрасное легонькое немецкое ружье «Аншютц» шестнадцатого калибра. Сам Сергей с ним не охотился — «дамская игрушка», и бой слабоват — рассыпает. Это ружье сыграло большую роль в жизни Ольги-охотницы. На ходовых охотах она всегда была с ним. «Таскать весь день тяжелое ружье ради одного-двух выстрелов? Нет уж, я лучше с этим, легоньким, а промажу — не беда». Потом и вовсе от ружья отказалась, однако в охотах продолжала принимать горячее участие.

Ездила она и на охоты с гончими. Мы относились к ней как к равной, поручали выправлять собак на сколах, вести на сворке рвущийся в бой смычок. И знали друзья-охотники: если Ольгеша в деревне с нами, — будет на ужин тарелка отличных щей. Найдет время, сунет в печку чугунок перед выходом на охоту.

Охотились мы с дочкой по пороше на русаков, с легавой; по бекасам в пойме Ильменя; по вальдшнепам в красивые осенние дни — и по молодым тетеревам. Каждый год на своем озере, шлепая по воде, вытаптывали из камышей уток. Практика немалая. Я решился взять ее на охоту по медведю.

Берлогу нашел мой друг и один из героев этой книги Василий Матвеевич Салынский неподалеку от своей деревни Сенная Кересть. Охотились нашим небольшим кружком. По глубокому снегу подошли к берлоге. Женя Фрейберг воткнул ружье прикладом в снег и раскинул треногу фотоаппарата. Дочку я поставил рядом с собой. Честно скажу — волновался. Волновался на медвежьей охоте второй раз в жизни, хотя был не новичком в этом деле. Первый раз — когда еще не знал, как поведу себя при встрече с этим могучим зверем; а теперь — чувствуя ответственность за дорогого человека. Медведица выскочила из берлоги, раздались выстрелы, она вздыбилась перед нами с Ольгой. Мы тоже выстрелили, медведица упала. При разделке туши нашли несколько пуль, — Ольгина прошла у сердца. Ей и присудили шкуру, которая до сих пор украшает стену деревенского дома Воиновых.

Я сделал дочь охотницей, уж не знаю, хорошо это или плохо для женщины. Теперь она передает любовь к лесу и его обитателям тем, кто следует уже за ней.

* * *

Боря Ермолов — доцент Лесотехнической академии Борис Васильевич Ермолов, мой первый зять и ученик по охоте.

Блокадный мальчик, чудом сохранивший здоровье, превратился в широкоплечего парня с приветливым, чисто русским лицом. Он стал героем Правдинского бассейна — чемпионом среди юношей по плаванию, играл вместе со своим другом, тоже в будущем членом нашего охотничьего братства, Володей Шалагиным в ватерполо за «Зенит». Закончив там же курсы тренеров, обучал искусству плавания молодежь.

Борис рано потерял отца; попав в нашу семью, со страстью включился в охотничье дело. Был способным учеником. С помощью стенда научился отлично стрелять. Сам натаскал хитрого и умного ирландца Тролля, довел его до диплома первой степени и участника межобластных состязаний легавых собак. Охотится много, азартно, не гоняется за количеством убитой дичи. Из всех охот больше всего ценит весеннюю на глухариных токах и хорошо разбирается в этом деле. Но именно на этой охоте ему сначала страшно не везло: никак не мог добыть птицу, подходил слишком близко, горячился и стрелял быстро, как на стенде. Сейчас Борис — знающий и удачливый глухарятник.

Многое может сказать о человеке его отношение к собакам.

Борис Ермолов. У деревни Еглино. (Осень 1976 г.).

…Наша первоосенница гнала четвертый час. Потеплело. К полудню наст стал отдавать. По следам было видно, что беляк идет по снегу верхом, а Долькины узкие лапки нет-нет да и глубоко посовываются. Еще тревожней — на снегу рдеют капельки крови.

Надо кончать нагонку, снимать собаку. Но как это сделать? Ни на трубу, ни на крик ее не выманишь — уж такая она. А тут еще беляк — черт бы его побрал! — пошел напрямую, надоело ему крутиться в одном урочище. Мы остались далеко, чуть не отслушали, пошли на гон. И опять, уже в новом месте, слышим Долькин голос. И еще час, другой… Неожиданно выжловка резко смолкла. Обеспокоенные, мы, проваливаясь по колено в снег, побежали с Борисом в ту сторону, напрягая слух, приставляя к ушам ладони, ловили хоть какой-нибудь звук. Лес молчал угрюмо, далеко прошумела электричка. Долька исчезла. Мы крутились по тропинкам, расходились, сходились, и вдруг Борис поднял руку: «Стойте, слушайте!» Совсем рядом, в густом ельнике, раздался какой-то жалобный не то писк, не то стон. Бегом туда. На заячьем следу, мертвенно опустив голову, лежит наша собачонка, от нее идет пар, на хребте бугорком сбилась шерсть, розовый снег у лап. «Собаченька наша, что с тобой?» Мы подошли, она не пошевелилась, не открыла глаза, нахлестанные ветками, только дрогнул кончик хвоста. Слава богу — нашлась. Теперь к дому, мы сами так устали, что готовы были свалиться с ней рядом. «Долюшка, пойдем, пойдем домой, милая!» Выжловка не пошевелилась. Я сделал вид, что ухожу, Боря за мной. Отошли шагов на пятьдесят, позвали — Долька недвижна. Стоя над измученной собакой, мы думали: что же делать? Боря сказал: «Замерзнет», — решительно скинул и передал мне рюкзак, нагнулся, взвалил на плечи собаку, держа обеими руками за лапы, понес. До дома три километра. Ход тяжелый…

На нашем озере Городно у Ермоловых уютный домик, построенный Борисом почти целиком своими руками. Рядом с ним дом его друга и члена нашей компании, заядлого глухарятника, московского физика Игоря Персианцева.

На Борисе Ермолове я окончу рассказывать о самых близких мне охотниках. Делаю это с чувством досады и некоторой виновности. Ведь далеко не все тут, много других встречал я за долгую жизнь; стоит только позволить памяти вернуться вспять, как возникают фигуры такие интересные, колоритные, что хочется хотя бы кратко упомянуть о них. Но нет возможности рассказывать обо всех участниках наших охот даже последних лет.

Незабываема огромная фигура Сергея Яковлевича Коротова, потомка Ганнибалов. Этот останец дворянской интеллигенции был великолепным ученым-химиком, профессором, заведующим кафедрой, одновременно прекрасно знал русскую историю. Он был постоянным спутником нашей охотничьей компании, именно спутником, а не участником потому, что всегда вел как бы самостоятельную охоту, только присоединяясь к нашей. Охотник, с моей точки зрения, отличный, но узкий: лучше него никто не мог найти тетеревиные выводки, отлично знал гончих и охоту с ними — все это вывез из родных псковских мест, где провел молодые годы, охотился со своим двоюродным братом Ильей Селюгиным и его отцом, известным знатоком гончих. Глухариному делу, как ни странно, учил его я, а охоту по пушному зверю он совершенно не знал. Наших любимых лаек обидно для меня и других лаечников называл северными дворнягами.

Многое в Коротове удивляло нас: скажем, охотник, а на лето из города не выезжает. И только после того, как я снял ему в Домовичах пол-избы, стал туда ездить с семьей постоянно. Говорил: «Лешка научил меня жить». Ясно представляю себе его в красной рубашке, подпоясанной шнурком с кистями, большого, красивого, сидящего на корме лодки, жена на веслах, а на носу лодки — ирландка Шельма.

Удивляла нас и поражала способность Сергея Яковлевича к счету в уме. Представьте себе: компания из нескольких человек возвращается поездом в Ленинград после четырехдневной охоты. Спать рано. Кто-то говорит: «Давайте рассчитаемся». Коротов лежит на второй полке купе, довольный и оживленный «посошком» перед отъездом. «Ладно, — говорит, — прикину. Юрий, ты как?» Брат перечисляет, что он истратил на покупку продуктов, сколько отдал хозяйке, где мы останавливались, напоминает, что он опоздал на день к нашему отъезду и билет брал сам. Говорю и я о том, что покупал, о билете и так далее. Так поступает каждый из нас. Молчание на верхней полке длится не очень долго. Потом следует четкое и ясное решение, кто кому и сколько должен, точно до копейки.

Незабываемая фигура Сергея Яковлевича Коротова.

А Василий Николаевич Павлов! Тоже колоритная фигура, но другого плана. Он был преподавателем физкультуры в военных училищах и сам недюжинный спортсмен. Неоднократно, на разных уровнях, получал звание чемпиона: по теннису, по лыжам, играл в русский хоккей в командах высокого класса, однако… ко всему этому относился, правда, как к любимой, но работе. Душа его принадлежала гончим собакам. Он держал их и дома на Кировском проспекте, и в вольерах в разных местах, один и с товарищами — такими же фанатиками гончих. Павлов долгие годы был председателем секции гончих у нас в Обществе, всесоюзно-известным экспертом-кинологом. Павловские русские гончие славились не только в Ленинграде.

Однажды гостил он у меня в Домовичах со своим действительно замечательным смычком Рогдаем и Волгой. Охота была удачной, но едва не кончилась трагедией. По довольно уже глубокому снегу мы набросили смычок прямо с лесовозной трассы. Собаки сразу же побудили зайца и на первой же сотне метров нарвались на спящих волков. Гон оборвался. Выжлец выкинулся из леса на чистинку ко мне в ноги. Выжловка изо всех сил мчалась по чищенной треугольником трассе, спасаясь от волчицы — положение безнадежное, — однако, к великому счастью, почуяла хозяина. Он стоял на обочине шоссе за снеговым валом, ничего не видел и не слышал. Волга почуяла, кинулась через вал — спаслась. Матеруха промчалась незамеченной. О погоне мы узнали по следам. Василий Николаевич был страшно расстроен, гладил дрожавшую Волгу, ругался нехорошими словами, чего в обыденной жизни никогда не делал. Охоту закончили немедленно, вернулись домой и вскоре пошли на станцию.

В ожидании поезда — В. В. Померанцев и Л. Н. Грузов.

По дороге я — в который раз! — убедился, насколько Павлов знал гончих собак и что лучшего предмета разговора для него не было. Семнадцать километров твердого чищенного большака — разговаривать удобно — от дома до станции, это часа четыре, он, ни на минуту не умолкая, посвящал меня во все тонкости происхождения ленинградских гончих. По памяти называл клички собак, фамилии владельцев, полевые и выставочные награды. Великий был знаток этого дела.

Семья Тиме — да, именно семья: отец Владимир Альбертович, сыновья Игорь и Алик — настоящие охотники, а муж дочери Валерий еще и превосходный рыбак. Они на лето приезжают в свой дом в Домовичах, семья большая: дети, внуки, правнук, — но все помещаются. Рассказать о них можно многое и настолько интересное, что коротко нельзя.

Леонид Николаевич Грузов — профессор Академии связи, доктор наук, подполковник, умница и веселый человек. Он был большим любителем лаек и экспертом по этой породе. С каким теплом и какой радостью я вспоминаю наши совместные охоты с ним и его приятелем профессором Баженовым, крупным ученым и милейшим человеком, который и сейчас, несмотря на почтенный возраст, не забывает охоты, особенно своей любимой — на глухаря. Грузов умер рано от быстротечной тяжелой болезни.

В заключение я хочу вспомнить одну не очень удачную, но памятную охоту. Состоялась она в ноябре 1962 года, когда мы на трех машинах поехали на Псковщину, в район Цапельки. Здесь — это первый и последний случай — сошлись почти все охотники, о которых я рассказывал. У меня сохранилась фотография, сделанная также членом охотничьего братства, из молодых, Глебом Персианцевым. Посмотрите — здесь Урванцевы, Померанцев, Фрейберг, Семенов, Тищенко… Мы вышли из дома, гончие еще не подняли зайца, а мы на опушке леса обсуждаем предстоящий маршрут.

Обсуждаем. Слева направо: Н. Н. Урванцев, В. В. Померанцев, Т. Ермолова, за ней почти не видна Е. И. Урванцева, Леша Ливеровский, Б. Ермолов, Митя Гольданский, А. А. Ливеровский, Л. Калинина, Е. Н. Фрейберг, Н. Н. Семенов, В. В. Щербинский, Д. В. Тищенко. Глеб Персианцев снимал группу.

Труд окончен, он был радостен и печален. Печален потому, что большинство героев этой книги ушло из жизни. Радостен потому, что мне, кажется, удалось что-то добавить к памяти об этих людях. Все они были равны в охотничьем братстве, вознесла ли их судьба на самую вершину славы и почестей и покоятся они под гранитными обелисками или до конца жизни остались в наших тихих красивых лесах и лежат на сельских кладбищах под скромными крестами и звездочками.