1. (1) Среди забот, что принесли римлянам великие войны – и те, что недавно закончились, и те, что вот-вот грозили начаться, – возникло дело, о котором и упоминать бы не стоило, если бы не вызвало оно бурные споры. (2) Народные трибуны Марк Фунданий и Луций Валерий предложили отменить Оппиев закон. (3) Этот закон провел народный трибун Гай Оппий в консульство Квинта Фабия и Тиберия Семпрония [215 г.], в самый разгар Пунической войны; закон запрещал римским женщинам иметь больше полуунции золота, носить окрашенную в разные цвета одежду, ездить в повозках по Риму и по другим городам или вокруг них на расстоянии мили, кроме как при государственных священнодействиях. (4) Народные трибуны Марк и Публий Юнии Бруты защищали Оппиев закон и сказали, что никогда не допустят его отмены. Многие видные граждане выступили за Оппиев закон, многие – против него. На Капитолии чуть не каждый день собиралась толпа; все римляне тоже разделились на сторонников и противников Оппиева закона, (5) женщин же не могли удержать дома ни увещания старших, ни помышления о приличиях, ни власть мужа: они заполняли все улицы и все подходы к форуму, умоляли граждан, которые спускались на форум, согласиться, чтобы теперь, когда республика цветет и люди день ото дня богатеют, женщинам возвратили украшения, которые они прежде носили. (6) Толпы женщин росли с каждым днем, так как приходили женщины из окрестных городков и селений. (7) Уже хватало у них дерзости надоедать своими просьбами консулам, преторам и другим должностным лицам; самым неумолимым оказался один из консулов – Марк Порций Катон; выступив на защиту закона, который предлагали отменить, он заговорил так:

2. (1) «Если бы каждый из нас, квириты, твердо вознамерился сохранить в своем доме порядок и почитание главы семьи, то не пришлось бы нам и разговаривать с женщинами. (2) Но раз допустили мы у себя в доме такое, раз свобода наша оказалась в плену у безрассудных женщин и они дерзнули прийти сюда, на форум, дабы попусту трепать и унижать ее, значит, не хватило у нас духа справиться с каждой по отдельности и приходится справляться со всеми вместе. (3) До сих пор, когда я слышал о заговоре женщин на каком-то острове, где они лишили жизни всех мужчин, мне казалось, что это всего лишь сказка, придуманная для развлечения. (4) Но ведь дозволять – что мужчинам, что женщинам – собираться, советоваться, договариваться, устраивать тайные сборища действительно чревато величайшей опасностью. И сейчас я даже затрудняюсь решить, что опаснее – эта история сама по себе или же тот дурной пример, который она подает. (5) Первое – забота наша, консулов и других должностных лиц; второе же, квириты, больше касается вас: ибо именно вы должны подать свой голос и решить, полезно или нет для государства то, что вам предлагают. (6) Женщины затеяли бунт, может быть, сами, а может быть, и по вашему почину, Марк Фунданий и Луций Валерий; без сомнения, в том вина должностных лиц; судить не берусь, ваша, трибуны, или – и даже еще в большей мере – консулов. (7) Ваша, трибуны, если вы возмутили женщин, чтобы поднять очередную смуту; наша, если ныне раскол в обществе, вызванный женщинами, вынудит нас принимать новые законы, как вынудила некогда сецессия плебеев. (8) Скажу правду: не без краски в лице пробирался я только что сквозь толпу женщин сюда, на форум. Глубокое уважение, которое я испытываю к некоторым достойным и честным женщинам, скорее удержало меня, а не почтение ко всему их полу. Мне не хотелось, чтобы казалось, будто к ним обращено консульское осуждение; если бы не это опасение, я сказал бы им так: (9) „Что это за нравы – бегать по городу, толпиться на улицах и обращаться к чужим мужьям? Каждая из вас разве не могла с теми же просьбами обратиться к собственному мужу у себя дома? (10) Неужто вы действительно думаете, что выглядите лучше, привлекательнее, когда обращаетесь к чужим, а не к своим и на народе, а не дома? Если бы держались вы в границах скромности, как оно подобает матронам, так и думать не стали бы, даже дома, о том, какие законы принимать, а какие отвергать”. (11) Предки наши не дозволяли женщинам решать какие-либо дела, даже и частные, без особого на то разрешения; они установили, что женщина находится во власти отца, братьев, мужа. Мы же попущением богов терпим, что женщины руководят государством, приходят на форум, появляются на сходках и в народных собраниях. (12) Ведь, что они сейчас делают на улицах и площадях, как не убеждают всех поддержать предложение трибунов, как не настаивают на отмене Оппиева закона. (13) И не надейтесь, что они сами положат предел своей распущенности; обуздайте же их безрассудную природу, их неукротимые страсти. (14) Сделайте это и имейте в виду, что требования Оппиева закона – самое малое из того бремени, которое налагают на женщин наши нравы, установления нашего права и которое они хоть как-то снесут своей нетерпеливой душой. В любом деле стремятся они к свободе, а если говорить правду – к распущенности.

3. (1) Если восторжествуют они сейчас, то на что не покусятся после? Просмотрите законы – ими наши предки старались обуздать своеволие женщин и подчинить их мужьям, а вам все равно едва удается удержать их в повиновении даже связанных такими узами. Что я говорю? (2) Если допустите вы, чтобы они устраняли одно за другим эти установления и во всем до конца сравнялись с мужьями, неужто думаете, что сможете их выносить? (3) Едва станут они вровень с вами, как тотчас окажутся выше вас. Но, скажут мне, они требуют лишь не принимать новых мер, направленных против них, просят не о том, чтобы привести в расстройство законы, а чтобы положить конец беззаконию. (4) Остерегайтесь им поверить. Они хотят заставить вас отменить закон, вами принятый, за который вы голосовали; закон, который после опыта стольких лет вы признали полезным; они хотят, чтобы, отменивши один закон, вы тем самым ослабили и другие. (5) Нету такого закона, который был бы хорош для всех. Одно важно: чтобы он был впрок большинству и полезен в целом. Если каждому, кому что не нравится в законе, дозволить ниспровергать его и рушить, к чему тогда собираться всем и утверждать закон, дабы тут же отменил его тот, против кого он направлен? (6) А еще я все-таки хотел бы знать: ради чего в конце концов матроны в тревоге высыпали на улицы и только что не являются на форум и на сходки? (7) Пришли они просить выкупить их отцов, мужей, сыновей, братьев из плена у Ганнибала? Те скорбные времена миновали, и давайте верить, что никогда они не вернутся! Однако даже и тогда вы остались глухи к благочестивым их мольбам. (8) Но коли не тревога за близких, не благочестивый семейный долг движет ими, так, может быть, в честь богов собрались они толпой? Быть может, они хотят встретить вступающую в Рим Идейскую Матерь из Пессинунта Фригийского? Каким предлогом, более или менее благозвучным, прикрывается этот мятеж женщин? (9) Мне ответят: „Мы хотим блистать золотом и пурпуром, мы хотим разъезжать по городу в повозках в дни празднеств и чтобы везли нас как триумфаторов, одержавших победу над законом, отвергших его, поправших ваши решения. Да не будет больше предела тратам нашим и нашей развратной роскоши”.

4. (1) Вы не раз слышали от меня сетования на расточительность женщин, на расточительность мужчин, не только простых граждан, а даже и должностных лиц, – (2) два порока, враждебных один другому, равно подтачивают наше государство – скаредность и расточительность; словно чума сгубили они все великие державы. (3) Чем лучше и отраднее складывается судьба нашего государства, чем шире раздвигает оно свои пределы – а ведь мы уже в Греции и в Азии входим в обильные, полные соблазнов края, овладеваем сокровищами царей, – тем в больший ужас приводит меня мысль о том, что, может статься, не богатства эти начнут служить нам, а мы – им. (4) Вот привезли мы статуи из Сиракуз, а ведь это беда для Города, поверьте мне. Как это ни удручает, но все чаще слышу я о людях, которые восхищаются разными художествами из Коринфа и из Афин, превозносят их и так, и эдак, а над глиняными богами, что стоят на крышах римских храмов, смеются. (5) Ну а по мне эти благосклонные к нашему Городу боги много лучше, и они, надеюсь, не перестанут благоволить к нам, если оставим их на прежних местах. (6) Отцы наши помнили еще, как Пирр через посла своего, Кинея, пытался соблазнить дарами не только мужчин римских, но и женщин. В ту пору не было еще Оппиева закона, дабы положить предел женской роскоши, однако ни одна не согласилась принять дары Пирра. Почему отказались они, как вы думаете? (7) По той же причине, по какой наши предки не принимали никаких законов против роскоши: коли нет роскоши, нечего и пресекать. (8) Прежде чем искать лекарство, надо узнать, какова болезнь; так же и со страстями – когда они родились, лишь тогда начинают принимать законы, призванные их обуздать. (9) Что вызвало к жизни Лициниев закон о пятистах югерах? Жадность владельцев, которые только и мечтали расширить свои поля. Отчего принят был Цинциев закон о подарках и вознаграждениях? Оттого, что плебеи уже и так платили сенату налоги к подати. (10) Так что же удивительного, что сенат не видел необходимости ни в Оппиевом законе, ни в любом другом, призванном ограничить женщин в тратах? Ведь в те времена женщины сами упорно отвергали золото и пурпур, хотя бы им их и предлагали. (11) А если б Киней в наши дни обходил со своими дарами Город, немало встретил бы он таких женщин, что с радостью приняли бы их. (12) Для некоторых страстей я не могу даже найти причину или разумные основания. Если тебе не дозволено то, что дозволено другой, может, и в самом деле есть повод испытывать унижение или гнев; но если все вы будете выглядеть одинаково, то какая же из вас может опасаться, что на нее не так посмотрят? (13) Стыдно казаться скупой или нищей, но ведь закон избавляет вас и от того и от другого – он запрещает иметь то, чего у вас и так нет. (14) „Вот как раз с таким равенством я и не желаю мириться, – говорит богачка.– Почему мне не позволяют привлечь к себе взоры обилием золота и пурпура? Почему бедности разрешено прятаться под сенью закона, и многие делают вид, будто имеют то, чего на самом деле у них нет; ведь, если бы не закон, все увидели бы их нищету”. (15) Ужель хотите вы, квириты, чтобы жены ваши похвалялись одна перед другой роскошью? Чтобы богачки старались добыть украшения, другим недоступные, а те, что победнее, выбивались из сил, чтобы не подвергнуться презрению за эту свою бедность. (16) И конечно, как только женщины начнут стыдиться того, что вовсе не стыдно, они перестанут стыдиться того, чего должно стыдиться и в самом деле. Та, что сможет, будет на свои деньги покупать украшения, та, что не сможет, станет требовать денег у мужа. (17) Горе и тому, кто уступит просьбам, и тому, кто останется непреклонным, ибо непреклонный вскоре увидит, как жена его берет у другого то, в чем отказал ей он. (18) Сегодня женщины при всех пристают с просьбами к чужим мужьям и, что еще хуже, требуют нового закона, нового голосования и даже ловко добиваются кое у кого поддержки. А ты доступен мольбам в том, что касается тебя, твоего достояния, твоих детей? Не будет закон ограничивать траты твоей жены – тебе самому нипочем их не ограничить. (19) И не надейтесь, квириты, что вернутся прежние времена, как до Оппиева закона. И дурного человека спокойнее ни в чем не обвинять, нежели потом оправдывать; и роскошь, которую никто не ограничивал, не была столь страшна, как будет она теперь, когда, подобно дикому зверю, посадили ее на цепь, раздразнили, а после спустили с цепи. Итак, Оппиев закон, говорю я, ни в коем случае не должен быть отменен. Что бы вы ни решили, да помогут вам боги».

5. (1) После этого те народные трибуны, что были против затеи своих сотоварищей, поддержали в кратких речах доводы Катона; тогда Луций Валерий выступил в защиту своего предложения и сказал так: «Если бы одни лишь простые граждане выступали здесь в защиту моего предложения или против него, я счел бы, что сказанного достаточно и стал бы молча ждать исхода вашего голосования; (2) но коль скоро предложение мое отверг достойнейший муж, консул Марк Порций, да к тому же счел нужным не только положиться на влияние своего имени – каковое и само по себе могло бы решить дело, даже если бы он хранил молчание, – но и напасть на предложение мое в длинной и умелой речи, я вынужден кратко ответить. (3) К тому же консул потратил больше слов на суровое осуждение матрон, чем на доводы против моего предложения, и даже усомнился в том, что ради дела, столь ему противного, матроны собрались по собственному почину, а не по моему наущению. (4) Я буду защищать свое предложение, а не себя, ибо против меня консул говорил предостаточно, а про суть дела гораздо меньше. (5) Когда в дни мира и процветания государства матроны умоляют вас отменить закон, принятый против них в суровые времена, консул называет это сговором, мятежом и даже расколом общества. (6) Консул произносит страшные слова, преувеличивает опасность; я знаю (как, впрочем, знаю и многое другое) и все мы знаем, как ни мягка душа Марка Катона, сколь грозен, а иной раз свиреп бывает он в своих речах. (7) Неужто так ново, что женщины вышли на улицы, если речь идет о деле, которое прямо их касается? Разве впервые видим мы их на людях? (8) Я призову в свидетельство против тебя, Катон, твои же „Начала”. Посмотри, сколько раз женщины так поступали и всегда ради общего блага. Еще в царствование Ромула, когда сабиняне овладели уже Капитолием, завязали сражение за форум и бой шел уже там, разве не женщины остановили кровопролитие? Не они разве бросились между сражающимися? Да что говорить! (9) После изгнания царей, когда легионы вольсков во главе с Марцием Кориоланом стали лагерем у пятого камня от Рима, не женщины разве отвели эту лавину, грозившую обрушиться на Город? А когда Рим взяли галлы, не женщины ли с общего согласия принесли свое золото, которым и откупился город от варваров? (10) Во время последней войны (чтобы не возвращаться к временам, столь от нас отдаленным), когда случилась нужда в деньгах, разве не пришли вдовы и не пополнили своими сбережениями государственную казну? А когда исход войны был неясен, и новые боги призваны были нам на помощь, кто как не женщины Рима отправились на берег моря, дабы встретить Идейскую Матерь? (11) Ты скажешь – это совсем разные вещи; я вовсе и не равняю их. Я хочу лишь снять с женщин обвинение в опасных новшествах. (12) Никого не удивляло, что в деле, равно волнующем всех, и мужчин и женщин, принимают они живое участие; чему же удивляться теперь, когда дело прямо касается женщин? И потом: в чем провинились они? (13) Не слишком ли изысканный у нас слух – господам не противно выслушивать жалобы рабов, а мы, слыша просьбы честных женщин, тотчас впадаем в негодование?

6. (1) Теперь перейдем к сути дела. В речи своей консул говорит как бы о двух вещах: с одной стороны, он считает недостойным вообще отменять какой бы то ни было закон, с другой – особенно рьяно восстает против отмены именно этого закона, (2) призванного ограничивать страсть женщин к роскоши. Вроде и в защиту вообще законов произнес консул свою речь, и вроде этот закон, что направлен против роскоши, ему по сердцу и нравится своей суровостью. (3) Поэтому, если не сумею я показать, что и в одном, и в другом отношении есть тут неладное, то вы рискуете не во всем разобраться и впасть в ошибку. (4) Есть законы, которые принимают не на какое-то время, а навечно, дабы польза от них была постоянной; я признаю, что ни один из них отменять не следует, разве что сама жизнь осудит его или положение дел в государстве сделает этот закон бесполезным. (5) Но есть законы, отвечающие потребностям только определенного времени, – законы, так сказать, смертные, – вот их-то, на мой взгляд, следует менять, если время их миновало. (6) Нередко война заставляет отвергнуть законы, принятые в мирное время, и наоборот, когда царит мир, следует отказываться от законов военного времени подобно тому, как по-разному приходится управлять кораблем в ясную погоду и в бурю. (7) Итак, законы по самой своей природе бывают двух видов. К какому из них отнесем мы тот, что предлагаю я отменить? Разве то древний закон, что установлен еще царями и родился чуть ли не вместе с Городом? (8) Или он из тех, что возникли немногим позже и были записаны на Двенадцати таблицах коллегией децемвиров, созданной для составления законов? Быть может, это закон, каким наши предки охраняли честь женщин, и мы должны чтить его, дабы не отменить вместе с ним стыдливость и священную чистоту нравов? (9) Да кто же не знает, что закон этот вовсе не древний и принят всего двадцать лет назад в консульство Квинта Фабия и Тиберия Семпрония? Ведь и без него наши женщины столько лет хранили чистейшие нравы, – так не безрассудно ли опасаться, что теперь, если отменим его, они предадутся соблазнам роскоши? (10) Конечно, будь этот закон древним, будь он принят с единственной целью обуздать страсти, можно было бы бояться, что, отменив его, мы их пробудим. Но ведь принят-то он был по обстоятельствам совсем иного времени: (11) Ганнибал одержал тогда победу при Каннах и стоял в Италии; в руках его были уже Тарент, Арпы, Капуя, (12) казалось, вот-вот двинет он войско на Рим; отпали от нас союзники; не стало ни воинов для пополнения легионов, ни граждан союзных городов для службы во флоте; опустела казна; мы покупали у хозяев рабов и раздавали им оружие, с тем чтобы те получили за них деньги лишь по окончании войны; (13) откупщики тогда сами вызвались предоставить государству деньги, хлеб и все прочее необходимое для войны; каждый в соответствии со своим разрядом поставляли мы рабов, чтобы служили они гребцами во флоте и содержали их на свой счет; (14) все мы по примеру сенаторов отдавали государству сколько у кого было золота и серебра; вдовы и сироты несли свои деньги в казну; был установлен предел хранимому дома – будь то вещи из золота или серебра, будь то чеканная монета, серебряная или медная. (15) Ужели в такое время помыслы женщин были так заняты роскошью и украшениями, что понадобился Оппиев закон, дабы обуздать их? Разве нам неизвестно, что, напротив того, глубокая всеобщая скорбь не позволила матронам вовремя принести жертвы Церере и сенат ограничил время траура тридцатью днями? (16) Кто же не видит, что лишь горести и нищета государства, когда каждый должен был отдать последнее на общие нужды, породили этот закон? И потому сохранять его следует, конечно, лишь до тех пор, пока сохраняются обстоятельства, его породившие. (17) Если бы все решения сената или народного собрания, принятые тогда по условиям времени, стали бы мы сохранять навечно, то чего ради возвращаем мы гражданам деньги, которые они дали в долг государству? Зачем сдаем подряды за наличные деньги? Почему не покупаем рабов, чтобы они сражались в войске? (18) Почему граждане не поставляют больше гребцов, как поставляли тогда?

7. (1) Сейчас все сословия в государстве, все и каждый чувствуют, как счастливо изменилась судьба государства, и только одни наши жены не могут наслаждаться плодами мира и спокойствия. (2) Мы, мужчины, отправляя должности, государственные и жреческие, облачаемся в тоги с пурпурной каймой, дети наши носят тоги, окаймленные пурпуром, мы дозволяем носить окаймленные тоги должностным лицам колоний и муниципиев да и здесь, в Городе, самым малым из начальствующих людей, старшинам городских околотков; (3) не только живые наряжаются, но даже и мертвых на костре покрывают пурпуром. Так ужели одним только женщинам запретим мы носить пурпур? Выходит, тебе, муж, можно коня покрывать пурпурным чепраком, а матери твоих детей ты не позволишь иметь пурпурную накидку! Что же, даже лошадь у тебя будет наряднее жены? (4) Конечно, пурпур истирается, снашивается, и я могу еще признать, то можно на него поскупиться, хоть оно и несправедливо. Но ведь золоту сносу нет, разве что при обработке потрется, так к чему же такое скряжничество? Золото – оно скорее защита и помощь и гражданину каждому, и государству, вы по себе то знаете. (5) Консул здесь говорил, будто женщины не будут друг с другом соперничать, если ни у одной золота нет. Но сколько же, клянусь богами, рождается в их сердцах боли и негодования, (6) когда они видят, что женам наших союзников-латинов оставлено право носить украшения, а им это запрещено; когда видят, как те, блистая золотом и пурпуром, разъезжают по Городу в пышных повозках, а наши жены за ними идут пешком, будто не Рим владыка державы, а города-союзники. (7) Такое зрелище может ранить и мужское сердце. Что же говорить о женщинах, которых и обычно-то волнуют всякие мелочи? (8) Государственные и жреческие должности, триумфы, гражданские и военные отличия, награды за храбрость, добыча, захваченная у врага, – всего этого женщины лишены. (9) Украшения, уборы, наряды – вот чем могут они отличаться, вот что составляет их утешение и славу и что предки наши называли их царством. (10) Чем же еще жертвовать им в дни скорби, как не золотом и пурпуром? И чем украсить себя, когда исчезла причина скорби? На общественных празднествах, во время молебствий чем могут они отличиться, как не редкостными уборами? (11) Когда отмените Оппиев закон, разве не волен ты будешь сам запретить жене своей надевать любое из украшений, что ныне запрещены законом? Ваши дочери, ваши жены, даже сестры не по-прежнему ли останутся в вашей власти? (12) Пока ты жив, ни одна не выйдет из-под твоей руки, и не они ли сами ненавидят свободу, какую дает им вдовство или сиротство; (13) да и в том, что касается их уборов, они предпочитают подчиняться скорее тебе, чем закону. Твой же долг не в рабстве держать их, а под рукой и опекой; и вам же любезнее, когда называют вас отцами и супругами, а не господами. (14) Консул тут дурно говорил о женщинах, сказал, будто это мятеж, раскол. Опасно, дескать, – того и гляди захватят наши жены, как некогда разгневанные плебеи, Священную гору или Авентин! Женщины слабы, они должны будут подчиниться вашему решению, каково бы оно ни было; но чем больше у нас власти над ними, тем более умеренной должна она быть».

8. (1) После того как все было сказано за и против закона, на следующий день еще больше женщин, чем прежде, высыпали на улицы Города; (2) всей толпой кинулись они к дому Брутов, которые препятствовали принятию предложения других трибунов, и до тех пор их упрашивали, пока не вынудили отказаться от их намерений. (3) Тогда стало ясно, что Оппиев закон будет отменен голосованием во всех трибах; так оно и случилось спустя двадцать лет после его принятия.

(4) А после того как отменили Оппиев закон, консул Марк Порций тотчас отправился с двадцатью пятью кораблями, из которых пять снарядили союзники, в гавань Луны. (5) Туда же велел он собраться войскам и разослал по всему побережью приказ дать корабли, а когда они прибыли, вышел из Луны и велел всем следовать за ним в гавань Пирены, откуда он двинется на врага со всем флотом. (6) Проплыв вдоль гористых берегов Лигурии и оставив позади Галльский залив, все собрались в назначенный день. Оттуда направились к Роде и выбили из этой крепости испанский гарнизон, что находился там. (7) От Роды поплыли дальше в Эмпории при попутном ветре. Там консул приказал сойти на сушу всем войскам, кроме моряков, набранных по союзным городам.

9. (1) Уже тогда Эмпории представляли собой два города, разделенных стеной. В одном жили греки, переселившиеся из Фокеи, как и массилийцы, в другом – испанцы. (2) Греческий город выдавался в море и был окружен стеной протяженностью менее четырехсот шагов; испанский же город, более отдаленный от моря, окружала сплошная стена длиною в три мили. (3) Римские колонисты (третий род жителей Эмпории) поселены здесь были божественным Цезарем после его победы над сыновьями Помпея. Ныне все они слились в единое целое, после того как все жители того города, сначала испанцы, а потом и греки, получили права римских граждан. (4) А в те времена можно было подивиться, как обеспечивали свою безопасность те, кто был открыт с одной стороны морю, а с другой – испанцам, племени свирепому и воинственному. Охраняло их то, что обычно составляет защиту слабых – строжайшая бдительность, поддерживаемая страхом в окружении более сильных. (5) Часть стены, обращенная к полям, была очень хорошо укреплена, и в ней были только одни ворота, которые всегда охранял кто-либо из должностных лиц. (6) Каждую ночь треть граждан проводила на стенах; дозор и обходы делали не просто по обычаю или потому, что так полагалось, а с таким тщанием, как если бы враг стоял у ворот. (7) Ни одного испанца в городе не принимали, и сами жители не выходили за стены без важного на то повода. (8) Со стороны моря, однако, все выходы были открыты. Через ворота, которые вели в испанский город, греки ходили только сразу по многу человек, и это обычно была та треть граждан, что несли стражу на стенах прошлой ночью. (9) Ходили же они туда потому, что испанцы, мало сведущие в мореплавании, и с охотой покупали привозимое на чужих кораблях, и рады были продавать плоды своих полей. Ради этой взаимной выгоды испанцы и открыли грекам вход в свой город. (10) Греки и оттого еще не слишком опасались, что жили как бы под сенью дружбы с римлянами. Дружбу эту они хранили столь же истово, как и превосходившие их могуществом массилийцы. И в тот раз греки приняли консула и его войско со всем гостеприимством и радушием. (11) Катон пробыл у них несколько дней, пока разузнал, где находится противник и сколько у него войска. Не желая терять время в бездействии, он использовал его для обучения солдат. (12) Стояло как раз то время года, когда испанцы собирают зерно в риги; Катон запретил подрядчикам закупать хлеб для войска и отослал их обратно в Рим, сказавши: «Война сама себя кормит». (13) Выступив из Эмпории, опустошает он вражеские поля, жжет урожай, все вокруг преисполняет ужасом и обращает в бегство.

10. (1) В это же время Марк Гельвий уходил из Дальней Испании с войском в шесть тысяч человек, что дал ему для охраны претор Аппий Клавдий. Возле Илитургиса на Гельвия набросились кельтиберы, и войско у них было огромное. (2) Валерий Анциат пишет, что было их двадцать тысяч; из них двенадцать тысяч перебили, взяли Илитургис и всех взрослых мужского пола поубивали. (3) Потом Гельвий прибыл в лагерь Катона, и так как та область была уже вся очищена от врагов, он отослал свои войска обратно в Дальнюю Испанию, сам же отправился в Рим и вступил в город с овацией за подвиги, столь счастливо им свершенные. (4) Гельвий внес в казну четырнадцать тысяч семьсот тридцать два фунта сырого серебра, чеканной монеты семнадцать тысяч двадцать три денария и сто девятнадцать тысяч четыреста тридцать девять оскских серебряных монет. (5) Но в триумфе сенат ему отказал из-за того, что воевал он под чужими ауспициями и в провинции другого военачальника. В Рим же он возвратился с опозданием на два года, ибо, передав провинцию своему преемнику Квинту Минуцию, оставался в том краю еще и весь следующий год из-за долгой и тяжкой болезни. (6) Поэтому и вышло так, что овация его произошла лишь за два месяца до триумфа его преемника Квинта Минуция, (7) который также внес в государственную казну тридцать четыре тысячи восемьсот фунтов серебра, семьдесят три тысячи денариев чеканного серебра и оскского серебра двести семьдесят восемь тысяч монет.

11. (1) В Испании тем временем консул стоял лагерем неподалеку от Эмпорий. (2) В лагерь явились три посла от Билистага, царька илергетов, один из них был его сыном; они стали жаловаться, что их крепости осаждены, и говорили, что вся надежда у них на римлян, а без их помощи невозможно-де им выстоять, (3) и сказали, что им хватит трех тысяч человек и противник всенепременно отступит, увидевши такое им подкрепление. Консул отвечал, что горько ему узнать, в какой опасности Билистаг, и слышать сетования послов его; (4) но сам он стоит перед многочисленным вражеским войском и со дня на день ожидает битвы, а потому никак не может делить силы свои и тем их ослабить. (5) При таких словах консула послы бросились к ногам его и заклинали, рыдая, не оставить их в крайней опасности, в каковой пребывают. К кому идти им просить помощи, если римляне отказывают. (6) Нет у них других союзников и нет никакой надежды нигде на земле. (7) Они могли бы спастись, если бы захотели нарушить верность союзу с римлянами, и вступили бы в сговор с другими племенами. Но и самые страшные угрозы не поколебали их, ибо надеялись они, что римляне помогут им и поддержат. (8) И вот нет у них поддержки, консул отказывается помочь; богов и людей призывают они в свидетели, что против воли своей, дабы избежать участи, постигшей сагунтинцев, придется им изменить Риму, ибо если уж суждено им погибнуть, так лучше не в одиночку, а вместе с другими народами и племенами Испании.

12. (1) В тот день консул отослал их от себя без ответа; но ночью стали его одолевать сомнения. (2) Бросить на произвол судьбы союзников он не хотел, а ослабить свою армию не решался, ибо тогда пришлось бы отсрочить сражение или начать его с риском проиграть. (3) Наконец решил он ни в коем случае не уменьшать войско, чтобы не было над ним угрозы уронить честь римского оружия, а союзникам вместо помощи подать надежду, (4) ибо знал, как часто, а на войне особенно, видимость имеет такую же силу, что и самое действие; кто поверил, что помощь будет, все равно что получил ее и тем сохранил в душе надежду, веру в победу и отвагу. (5) На другой день консул ответил послам, что хоть и опасается, уступив союзникам часть своего войска, ослабить его, все же больше заботит его опасность, нависшая над ними, чем над ним самим. (6) И приказал объявить, чтобы треть солдат из каждой когорты спешно готовила пищу, какую обычно берут с собою на корабли, а кораблям быть готовыми на третий день. (7) Двух послов консул отправил рассказать об этих приготовлениях Билистагу и илергетам, сына же царька ласковым обращением и подарками задержал при себе. (8) Послы отправились лишь после того, как сами увидели, что солдаты погрузились на суда; и принесши эту весть за достоверную, не только убедили своих, но и среди противников широко разошелся слух, что римские подкрепления приближаются.

13. (1) Показавши сделанное послам, консул приказал воротить солдат на сушу. (2) Приближалось время года, удобное для военных действий, и он разбил лагерь, годный и для зимовки, в трех милях от Эмпорий. Отсюда консул выводил солдат грабить вражеские поля то в одну сторону, то в другую, в лагере же оставлял каждый раз небольшую охрану. (3) Они выступали перед рассветом, чтобы успеть уйти как можно дальше от лагеря и застать врага врасплох. То было наукой новым солдатам, да и пленных они захватывали немало, так что по прошествии времени испанцы вовсе уж перестали выходить за крепостные стены. (4) Так консул узнал, чего стоят его солдаты и чего ждать от противника, и только тогда приказал он созвать трибунов, префектов, всех конников и центурионов и сказал так: (5) «Настало время, которого вы ждали, теперь вы можете показать свою доблесть. До сего дня вы не столько воевали как солдаты, сколько грабили, (6) но вот пришла пора помериться силами с врагом и в настоящем сражении; теперь сможете вы не опустошать поля, а и захватывать богатства городов. (7) В те времена, когда в Испании стояли войска карфагенян во главе с их военачальниками, а у римлян здесь вовсе не было войска, отцы наши сумели все же настоять, что границей римских владений станет река Ибер. (8) Сейчас в Испании два наших претора, консул и три войска, о карфагенянах в этих провинциях уже почти десять лет и слуху нет, мы же утратили власть даже и по сю сторону Ибера. (9) Вам предстоит вернуть ее оружием и доблестью вашей, вновь надеть ярмо, которое сбросили было с себя здешние племена, хоть и не воевали против нас как положено, а лишь поднимали при случае бунты да мятежи». (10) Такими словами возбудил он до крайности боевой дух воинов и сказал, что тою же ночью поведет их на вражеский лагерь, а пока пусть позаботятся они о нуждах телесных.

14. (1) Среди ночи консул совершил ауспиции и выступил, дабы занять заранее выбранное место прежде, чем противник догадается о его замысле. Он завел войска в тыл испанского лагеря и с первыми лучами солнца, выстроив их в боевом порядке, послал три когорты к валам. (2) Варвары, в изумлении увидевши римское войско у себя за спиной, схватились за оружие. (3) А консул обратился к своим: «Теперь, воины, больше не на что вам надеяться, как только на свою доблесть, я нарочно вас так и поставил. (4) Между нами и нашим лагерем – враги, позади – вражья земля. Остался лишь самый славный, а потому и самый безопасный путь. Спасение – в одной лишь вашей доблести». (5) После этой краткой речи консул приказал трем когортам отступать и притворным бегством выманить варваров из лагеря. Так и вышло. Испанцы, увидевши, что римляне испугались и бегут, высыпали из ворот и заполнили все пространство между своим лагерем и когортами римлян. (6) В суматохе они стали строиться, римляне же были уже построены в образцовом порядке, и консул двинул их на варваров прежде, чем те успели приготовиться к сражению. Сначала он с обоих флангов бросил в бой конников. Справа, однако, они были отброшены и, отступая в беспорядке, перепугали свою же пехоту. (7) Консул это заметил и тотчас приказал двум отборным когортам обойти противника справа и появиться у него за спиной, не дожидаясь, пока столкнутся между собою пешие строи. (8) Страх охватил испанцев, и ход битвы, едва было не нарушенный замешательством римской конницы, был восстановлен. Но все же на правом фланге и среди конников, и среди пехотинцев все настолько смешалось, что консулу пришлось собственной рукой останавливать некоторых и поворачивать на врага. (9) Так шло сражение, обе стороны лишь метали дроты, и исход его оставался пока неясным. На правом фланге, где уже началось было смятение и бегство, римляне держались с великим трудом. (10) На левом же фланге и в центре они теснили варваров, и те непрестанно с ужасом оглядывались на когорты, наседавшие на них с тылу. (11) Наконец испанцы истощили дроты, копья и стрелы и взялись за мечи. Тут бой как бы начался снова. Больше не метали копья вслепую, раня противника случайно и с расстояния, бились упорно, не отступая ни на пядь, и каждый надеялся только на свою доблесть и на свою силу.

15. (1) Консул бросил в бой запасные когорты со второй линии и тем воспламенил ослабевших было своих. (2) На первой линии встали свежие когорты, они забросали изнуренного противника новыми дротами, прорвали его строй клином, а затем рассеяли варваров и обратили их в бегство; те врассыпную бросились в свой лагерь. (3) Видя их бегство, Катон возвращается ко второму легиону, оставленному в запасе, приказывает вынести вперед знамена и сколь можно стремительнее идти на неприятельский лагерь. (4) Если консул замечал, что кто-либо из солдат в боевом пылу вырвался вперед, он наезжал на такого конем, ударял копьем и приказывал трибунам и центурионам также наказать его. (5) И вот уже идет бой за лагерь испанцев, они стараются удержаться, пустивши в ход камни, бревна, окованные с концов железом, все виды метательного оружия. Появился новый легион – и еще отважнее кидаются в бой нападающие, еще яростнее отстаивают вал испанцы. (6) Консул стал высматривать слабое место, где бы обрушиться на лагерь. Он заметил, что у левых ворот защитников мало, и тотчас направил туда гастатов и принципов второго легиона. (7) Те, кто охранял ворота, не выдержали бурного натиска, остальные же испанцы, видя, что враг прорвался за вал, побросали знамена и оружие и устремились из лагеря. (8) Многие были убиты в воротах, где толпа запрудила узкий проход. (9) Солдаты второго легиона наседали на них с тыла, остальные принялись грабить лагерь. Валерий Анциат пишет, что погибло в тот день более сорока тысяч испанцев; но сам Катон, который отнюдь не имел привычки умалять свои подвиги, говорит, что множество врагов было убито, а числа не называет.

16. (1) Три дела совершил консул в тот день, весьма достославных, по общему мнению. Первое – он послал войско в обход прочь от своих кораблей и от своего лагеря и перенес сражение в гущу врагов, не оставив воинам иной надежды, кроме как на свою доблесть. (2) Второе – он завел когорты врагу в тыл. И третье – пока остальное его войско преследовало испанцев, он стремительно повел второй легион в боевом строю, под знаменами, к воротам неприятельского лагеря. (3) Так что ничто не было упущено ради победы. Консул приказал играть отбой, и солдаты, нагруженные добычей, вернулись в лагерь; ночью он дал им несколько часов отдыха, а потом послал разорять поля. (4) Разорены поля оказались тем больше, что враги и сами потоптали их, когда бежали накануне врассыпную; так что испанцы, жившие в Эмпориях, сдались не только оттого, что проиграли битву, но и оттого, что лишились урожая. (5) Сдались и люди из других племен, что искали спасения в Эмпориях. Консул был к ним благосклонен: велел угостить их вином, накормил и отпустил по домам. (6) И тотчас же снял лагерь и отправился дальше. На пути то и дело встречал он посланцев от городов, которые сдавались ему, (7) и когда пришел в Тарракон, вся Испания до Ибера оказалась покоренной; в дар консулу варвары возвратили всех пленных – и римлян, и союзников-латинов, что оказались в плену по самым разным причинам. (8) Потом пошли слухи, будто консул намерен идти с войском в Турдетанию, нашлись болтуны, что уверяли даже, будто он уже двинулся туда через непроходимые горы. (9) Поверив пустым слухам, которые шли непонятно откуда, семь укрепленных поселений племени бергистанов восстали, но высланное консулом войско тотчас вернуло их под власть римлян, так что не было и сражения, о котором стоило бы упоминать. (10) Однако, едва лишь консул вернулся в Тарракон и еще даже не выступил далее, они восстали снова и снова были покорены, но на этот раз с ними обошлись не столь снисходительно: всех продали в рабство, дабы неповадно было столь часто нарушать мир.

17. (1) Тем временем претор Публий Манлий, приняв от своего предшественника Квинта Минуция испытанное в боях войско и присоединив к нему столь же закаленную армию, служившую под началом Аппия Клавдия Нерона в Дальней Испании, двинулся в Турдетанию. (2) Из всех испанцев турдетаны считаются народом наименее воинственным. Однако их было много, и, надеясь на это, они выступили навстречу римлянам; (3) удар римской конницы тотчас привел их в смятение, а пешее сражение даже не заслуживает этого названия, ибо опытные закаленные солдаты хорошо знали врага и сразу же решили исход битвы. (4) Но и эта победа не положила конец войне. Турдулы призвали десять тысяч наемников-кельтиберов, дабы продолжить войну чужими руками. (5) Между тем консул, встревоженный восстанием бергистанов и понимая, что другие племена, едва лишь представится случай, тотчас последуют их примеру, велел отобрать оружие у всех испанцев по сю сторону Ибера. (6) Свирепый род этот не мыслил жизни без оружия, и так удручились, что многие покончили с собой. (7) О том известили консула; тогда призвал он старейшин всех племен и сказал так: «Не нам, а вам более было бы пользы, если бы прекратились ваши мятежи, ибо до сего дня принесли они не столько бед римскому войску, сколько зла испанцам. (8) Одним лишь способом, полагаю, можно от них оберечься – сделать так, чтобы не смогли вы более бунтовать. (9) Я желаю достичь того самыми мягкими средствами; помогите же мне, вашему совету я последую охотнее, чем любому другому». (10) Старейшины хранили молчание, и консул сказал, что дает им несколько дней на размышление. (11) Он призвал их во второй раз, они снова молчали. Тогда консул приказал в один день снести стены всех поселений; в те же места, которые не сразу подчинились, отправился сам и всюду, где останавливался, принимал под свою руку окрестных жителей. (12) Только Сегестика, многолюдный и богатый город, не сдалась, и пришлось брать ее с помощью осадных орудий.

18. (1) Катону труднее было бороться с варварами, чем тем, кто явился в Испанию первыми: в ту пору испанцы, измученные и озлобленные владычеством карфагенян, охотно переходили на сторону римлян; (2) Катон же пришел как будто лишить испанцев свободы, к коей уже привыкли, и вернуть их в рабство. Оттого он всюду и заставал смуту – одни взялись уже за оружие, других мятежники брали в осаду, принуждая к измене, и если бы консул не оказал им вовремя помощь, держаться бы долее не смогли. (3) Но такою силой духа и ума отличался консул, что успевал сам заботиться и о важных делах, и о мелких, что не только обдумывал он и приказывал, (4) как поступать, а большей частью сам все и делал. Первым он подчинился суровым требованиям, которыми обуздал других; (5) в неприхотливости, бодрости и трудах соперничал он с последним солдатом, и возвышался над войском только своим положением и властью, ему данной.

19. (1) Турдетаны, как уже было сказано, призвали наемников-кельтиберов, и претору Публию Манлию вести войну здесь было гораздо труднее. Письма его заставили консула двинуться со своими легионами в Турдетанию. (2) Турдетаны и кельтиберы стояли отдельными лагерями, и когда консул прибыл, римляне тотчас стали затевать легкие стычки с караулами турдетанов и, хоть и было оно подчас нерасчетливо, всегда выходили победителями; (3) затем консул послал военных трибунов к кельтиберам, чтобы начать переговоры, и предложил им на выбор три условия. (4) Первое – перейти на сторону римлян за плату вдвое выше той, о которой договорено было у них с турдетанами; (5) второе – разойтись по домам, и тогда не будет вменено им в вину, что они помогали врагам римлян; (6) третье – если все же захотят они продолжать войну, пусть сами назначат время и место, дабы решить дело оружием. Кельтиберы попросили день на размышление; (7) но на их совещание проникли турдетаны, и стало оно таким беспорядочным и шумным, что ничего решить не сумели. (8) Римляне так и не знали, в войне они или в мире с кельтиберами; продолжали брать, как в мирные времена, съестные припасы в усадьбах и поселениях врагов, заходили иногда по десять человек в их укрепления и жилища, словно был какой-то договор о торговле. (9) Видя, что никак не удается вызвать противника на бой, консул послал сначала несколько легковооруженных когорт грабить их поля в тех местах, которых война еще не коснулась; (10) затем, узнавши, что кельтиберы оставили свою поклажу и обозы в Сагунтии, отправился брать этот город. Но кельтиберы и на это никак не ответили. Тогда консул роздал жалованье не только своим, но и воинам претора, завел все войско в преторский лагерь, а сам с семью когортами возвратился на берег Ибера.

20. (1) С таким малым числом воинов захватил он несколько городов; на его сторону перешли седетаны, авсетаны и свессетаны. (2) Лацетаны же, обитавшие в местах лесистых и бездорожных, не слагали оружия отчасти по природной своей дикости, отчасти, помня о том, как нападали они на союзников римлян и опустошали их земли, пока консул и его солдаты сражались в Турдетании. (3) Потому и повел Катон на селение лацетанов не только когорты римлян, но и молодых солдат из союзников, которые рвались отомстить лацетанам. (4) Поселение их было протяженным в длину, а в ширину не слишком; остановясь примерно в четырехстах шагах, (5) консул оставил на том месте несколько отборных когорт и приказал не двигаться с места, пока он сам не явится к ним; с остальными же воинами двинулся он в обход к дальнему концу поселения. Вспомогательное войско его большей частью состояло из молодых свессетанов. Им и велел он первыми броситься на стены. (6) Когда лацетаны узнали воинов-свессетанов, вспомнили они, сколько раз безнаказанно разоряли их поля, сколько раз били их и обращали в бегство, и тогда, открыв внезапно ворота, всем скопом обрушились на свессетанов. (7) Трудно было свессетанам слышать их боевые кличи, еще труднее – выдерживать их бешеный натиск. (8) Консул, убедившись, что дело идет, как он и предвидел, промчался под стенами к когортам, что оставил неподалеку, и быстро повел их на город; город был тих и безлюден, ибо все в ярости бросились преследовать свессетанов; (9) консул вошел с когортами в город и успел овладеть им прежде, чем лацетаны вернулись. Ничего у них не осталось, кроме оружия, и вскоре они сдались.

21. (1) Отсюда победитель тотчас повел войско против укреплений Бергия. Там угнездились разбойники и совершали набеги на замиренные земли провинции. (2) К консулу явился вождь бергистанов и стал оправдываться: ни он-де, ни люди его племени не хозяева больше у себя в городке, ибо приняли разбойников, а теперь те и распоряжаются. (3) Консул велел ему возвратиться домой, придумать что-либо, если спросят, куда ходил, (4) и сказал, что сам подойдет и станет под стенами; разбойники бросятся их защищать, пусть вождь со своими людьми тем временем захватит городскую крепость. (5) Как он приказал, так и сделали. Разбойники оказались между римлянами, что штурмовали стены, и варварами, что овладели крепостью, и страх сковал их. Тем, кто брал крепость, и их родственникам консул после победы сохранил свободу и достояние, (6) прочих же бергистанов приказал квестору продать в рабство, а разбойников казнить. (7) Замирив провинцию, Катон обложил немалым налогом железные и серебряные рудники, и после того провинция стала богатеть день ото дня. (8) В благодарность богам за все, что свершил консул в Испании, сенат назначил трехдневные молебствия.

22. (1) Тем же летом другой консул, Луций Валерий Флакк, в Галлии сразился с войском бойев и одолел их в битве близ Литанского леса. (2) Восемь тысяч галлов, как пишут, остались на поле боя; прочие же не стали больше воевать и разбрелись по своим домам и полям. (3) Конец лета консул провел на берегах Пада возле Плацентии и Кремоны и восстановил в этих городах все, что было разрушено во время войны.

(4) Вот как обстояли дела в Италии и в Испании. В Греции же Тит Квинкций провел зиму так, что, исключая этолийцев – ибо они не могли ни надеяться на плоды победы, ни пребывать сколько-нибудь долгое время в спокойствии, – все радовались почету, которым теперь была окружена Греция, наслаждались миром и свободой, восхищались умеренностью, справедливостью и терпимостью, проявленными римским полководцем после победы, (5) как ранее восхищались доблестью его в пору войны. И тут Квинкций получил постановление сената, которым объявлялась война царю лакедемонян Набису. (6) Прочитавши письмо, Квинкций распорядился, чтобы в Коринфе в назначенный день собрались послы от всех союзных городов. И виднейшие граждане их съехались отовсюду; Квинкций, чтобы не дать этолийцам уклониться, сказал так: (7) «Римляне и греки вместе вели войну против Филиппа, не только сплотившись в едином порыве, но имея – и те, и другие – свои особые причины. (8) Филипп нарушил договор о дружбе с римлянами, то помогая их врагам карфагенянам, (9) то нападая на римских союзников; с вами же поступал он так, что, даже забудь мы о собственных обидах, ваши обиды стали бы для нас законной причиной поднять оружие против Филиппа. Сегодня дело решаете вы. (10) Скажите, хотите ли оставить Аргос во власти Набиса, который, как вы знаете, захватил его, (11) или считаете справедливым освободить город, столь знаменитый и столь древний, расположенный в сердце Греции, вернуть ему свободу, чтобы жил он так же вольно, как другие города Пелопоннеса и Греции? (12) Как видите, все теперь в ваших руках; римлян касается только одно: если хоть один город останется в рабстве, неполной будет их слава освободителей Греции. (13) Впрочем, если не тревожит вас участь жителей Аргоса, не заботит, какой пример и какая опасность кроются тут, не пугает зло, что подобно чуме охватит все и вся, мы признаем справедливым любое ваше решение. Об этом и хотел я знать ваше мнение, сделаю же я то, что решите вы большинством голосов».

23. (1) После речи римского полководца стали по очереди высказываться другие. (2) Посланец афинян сколько мог живо описал благодарность своих сограждан, он превозносил благодеяния римлян, сказал, что по просьбе афинян римляне помогли им против Филиппа, (3) а теперь вот не пришлось даже и просить, они сами предлагают избавить греков от тирании Набиса. Посланец горячо негодовал на тех, кто в клеветнических речах преуменьшает заслуги римлян, подозревает их в дурных замыслах на будущее, (4) вместо того чтобы благодарить за прошлое. Упреки эти явно обращены были к этолийцам. (5) Тогда Александр, один из первых граждан Этолии, сначала с яростью напал на афинян, сказавши, что прежде были они самыми первыми и самыми ревностными сторонниками свободы, а после изменили общему делу и принялись льстить римлянам во имя собственной выгоды; потом стал он жаловаться, (6) что ахейцы, воевавшие сперва на стороне Филиппа, покинули его, когда звезда его стала закатываться, и теперь вернули себе Коринф и пытаются захватить даже Аргос. (7) Этолийцы-де первые стали врагами Филиппа, всегда были стойкими союзниками римлян, договор с которыми предусматривал, что после победы над Филиппом отвоеванные у него города и селения достанутся этолийцам, и вот теперь у них пытаются обманом отнять Эхин и Фарсал. (8) Римлян тоже обвинил он в коварстве: они-де обольстили греков ложным призраком свободы, а сами держат гарнизоны в Халкиде и в Деметриаде, хотя, когда Филипп медлил вывести свои войска из этих городов, повторяли не раз, (9) что «Греция не будет свободной, пока Деметриада, Халкида и Коринф остаются во власти чужеземцев», (10) ныне же хотят оставить войска свои в Греции будто бы для того, чтобы защищать нас от Набиса и освободить Аргос. (11) Пусть уводят свои легионы в Италию. Этолийцы обещают, что Набис уведет войско из Аргоса либо добровольно, как мы с ним договоримся, либо уступая силе оружия и подчиняясь единодушному решению всей Греции.

24. (1) Это хвастовство вызвало гнев Аристена, претора ахейцев. (2) «Боги, покровители Аргоса,– воскликнул он,– Юпитер Всеблагой Величайший, Юнона Царица, попустите ли, чтобы город этот стал добычей, за которую спорят лакедемонский тиран и разбойники-этолийцы? Чтобы подвергся он в нашем союзе участи еще более тяжкой, чем под властью Набиса? (3) Море, что лежит между нами и этими разбойниками, Тит Квинкций, не спасет нас. Что станется с нами, если укрепятся они посредине Пелопоннеса? Греческий у них лишь язык, а людской только образ, (4) нравами же и обычаями они свирепее, чем любые варвары, да что там – чем дикие звери! Оттого заклинаем вас, римляне: освободите Аргос от Набиса и устройте дела Греции так, чтобы остаться ей мирной, избавленной от разбойников-этолийцев». (5) Римский военачальник, видя, что все греки яростно нападают на этолийцев, сказал: «Я бы ответил вам, но вижу, сколь сильна ненависть ваша, и потому полагаю важнее ее смягчить, нежели возбуждать еще более». (6) И прибавил, что удовлетворен суждением, какое имеют греки о римлянах и об этолийцах, но сейчас хотел бы знать только одно – решат ли они воевать против Набиса, если откажется он вернуть Аргос ахеянам. (7) Все решили воевать, и тогда Квинкций призвал в меру сил каждого города выставить вспомогательное войско. К этолийцам он тоже отправил посла, не слишком надеясь добиться желаемого, а дабы открыли свои намерения, что и случилось.

25. (1) Квинкций послал военных трибунов за войском, что стояло в Элатии. (2) А посланцам Антиоха, которые в те же дни явились договариваться о союзе, ответил, что не может принять никакого решения в отсутствие десяти легатов, а потому посланцам надлежит отправиться в Рим и обратиться к сенату. (3) Войска прибыли из Элатии, и Квинкций повел их на Аргос. Претор Аристен с десятью тысячами воинов-ахейцев и с тысячей конников встретил его в окрестностях Клеон, и оба войска, соединившись, стали лагерем неподалеку. (4) На другой день спустились в долину у Аргоса и стали лагерем в четырех милях от города. (5) Гарнизоном лаконцев командовал Пифагор, зять тирана и брат его жены. При приближении римлян укрепил он сильными отрядами обе крепости (ибо в Аргосе их две) и прочие места, которые либо были для того удобны, либо облегчали врагам вторжение в город. (6) Все эти приготовления, однако, не могли заглушить страх, который внушало приближение римлян. К опасности, что надвигалась извне, прибавился еще и мятеж внутри города. (7) Был в городе некий Дамокл из Аргоса, юноша более храбрый, нежели благоразумный; он сговорился с несколькими верными людьми, связав их клятвою, что они изгонят лаконцев из Аргоса. Желая увеличить число заговорщиков, он доверился людям не слишком надежным, (8) и однажды, когда разговаривал он со своими сторонниками, к нему пришел стражник с приказом Пифагора явиться к нему. Дамокл понял, что замысел его раскрыт, и призвал заговорщиков, что были здесь, взяться с ним вместе за оружие, (9) ибо это лучше, чем умереть под пыткой. В сопровождении нескольких человек пошел он к форуму, крича, что всякий, кто хочет спасти государство, пусть следует за ним, ибо он – вождь их и восстановитель свободы. (10) Но никто, разумеется, за ним не пошел, ибо видели, что сил у него мало и надежды на удачу никакой. (11) Лакедемоняне окружили кричавшего Дамокла и его сторонников и убили. (12) После схвачены были и другие; многих казнили, а немногих бросили в тюрьму. Следующей ночью немало горожан спустились со стен с помощью веревок и укрылись в лагере римлян.

26. (1) Беглецы говорили, что, если бы римское войско стояло у самых ворот города, (2) восстание Дамокла могло бы оказаться успешным, и даже сейчас, придвинь римляне лагерь под стены, аргосцы не станут сидеть сложа руки. Квинкций выслал легкую пехоту и конников; они обошли Киларабид (гимнасий, расположенный меньше чем в трех милях от города) (3) и стали биться с лакедемонянами, которые устремились бегом из ворот им навстречу: вскоре лакедемонян загнали обратно в город, и римский полководец стал лагерем на том самом месте, где только что шел бой. (4) Выждав день, дабы посмотреть, не будет ли в стенах вражеского города какого волнения, он убедился, что город подавлен страхом, и созвал совет, чтобы решить, брать ли Аргос. (5) Все греческие военачальники, кроме Аристена, считали, что город надо взять, ибо он был единственной причиной войны. (6) Квинкций не разделял их чувств и, с заметным одобрением выслушав Аристена, который выступил против общего мнения, (7) прибавил даже, что раз война начата была ради избавления аргосцев от тирана, то что же может быть более опрометчивым, чем осаждать Аргос, забыв о главном враге? (8) Сам же Квинкций намерен идти на Лакедемон, против тирана, ибо Лакедемон и Набис – корень войны. Распустив совет, Квинкций послал легковооруженных солдат за фуражом. Все созревшее зерно, какое было на окрестных полях, они сжали и свезли, недозревшее вытоптали и попортили, чтобы не досталось врагу. (9) Потом Квинкций двинулся в поход, перешел через гору Парфений, оставил позади Тегею и на третий день разбил лагерь при Кариях, где, прежде чем вступить в земли противника, стал ожидать подкреплений от союзников. (10) Пришли полторы тысячи македонян от Филиппа и четыреста фессалийских всадников. Теперь вспомогательных войск у Квинкция было достаточно, и он ждал только обозов с припасами, которые приказано было поставить соседним городам. (11) Сошлись и великие морские силы. Уже из Левкады прибыл с сорока кораблями Луций Квинкций, уже прислали восемнадцать палубных судов родосцы, уже стоял у Кикладских островов царь Эвмен с десятью палубными судами, тридцатью легкими и множеством других меньшего размера. (12) В надежде вновь обрести отечество стеклись во множестве в римский лагерь и сами лакедемоняне, ранее покинувшие город из-за притеснений тиранов. (13) Их было немало, уже несколько поколений страдало от тиранов, которые сменялись в Лакедемоне; (14) во главе изгнанников стоял Агесиполид, которому царское достоинство принадлежало по праву рождения. Еще ребенком был он изгнан тираном Ликургом после смерти Клеомена, первого тирана Лакедемона.

27. (1) И с суши, и с моря грозили тирану столь великие силы, (2) что, сравни он их честно со своими, тотчас лишился бы всякой надежды; но он не желал отказаться от войны. На Крите набрал он еще тысячу самых крепких юношей и присоединил к той тысяче критян, что в то время были уже в его армии. Еще были у него под оружием три тысячи наемников и десять тысяч соотечественников, включая в их число и жителей укрепленных поселений. Набис окружил город рвами и валами, (3) а граждан жестокими наказаниями держал в страхе, дабы предотвратить любую попытку мятежа, ибо не мог надеяться, что люди желают удачи тирану. (4) Некоторые граждане города были ему подозрительны, потому он собрал войска свои на равнине, (5) что зовется Дромос, потом созвал лакедемонян, без оружия, окружил их своими вооруженными стражниками (6) и сказал: «В такие времена следует мне быть настороже, те же, кто по нынешним обстоятельствам подпали под подозрение, сами должны желать, чтобы не дали им злоумышлять, ибо, злоумыслив, понесут кару. (7) И оттого желаю я взять некоторых из вас под стражу, покуда не минет гроза; а как отбросим врагов (каковые и не так уж мне опасны, если только сумею уберечься от внутренней измены), то возвращу им тотчас свободу». (8) Тут же велел он выкликать имена примерно восьмидесяти юношей из лучших и самых известных семей и каждого, когда отзывался, приказывал отправить в тюрьму. Следующей ночью все они были убиты. (9) Потом кое-кого из илотов (тех, что издавна живут в укрепленных поселениях, обрабатывая землю) обвинил в стремлении перейти к врагу; их провели по улицам, избивая плетьми, и умертвили. Страх вселился в сердца людей, и не стали они стремиться к каким-либо переменам. (10) Тиран же держал своих солдат за городскими стенами: начать бой он не смел, видя, сколь неравны силы, а оставить город опасался, понимая, какие колебания и неуверенность владеют жителями.

28. (1) Окончив приготовления, Квинкций покинул стоянку и на другой день прибыл в Селласию, на той стороне реки Энунт, в то место, где, как рассказывают, Антигон, царь Македонии, бился с Клеоменом, тираном Лакедемона. (2) Узнавши, что спуск труден и дороги узки, Квинкций предпочел небольшой обход по горам, послав вперед людей прокладывать дорогу, достаточно широкую и с которой было бы хорошо видно во все стороны. Он дошел до Еврота, который течет почти под стенами города. (3) На римлян, когда размечали они место для лагеря, и на самого Квинкция, который ушел вперед с конниками и легковооруженными, напали вспомогательные отряды тирана; страх и смятение овладели римлянами; они такого не ожидали, ибо во все время похода никого ни разу не встретили и земли, по каким шли, казались совсем мирными. (4) Не полагаясь на собственные силы, конники звали на помощь легковооруженных, те звали конников, и оттого росло общее смятение. Но появились легионы, (5) и едва шедшие впереди когорты вступили в бой, враги, охваченные ужасом, тотчас укрылись за стенами. (6) Римляне же отошли от стен так, чтобы не долетали до них дроты, и стояли некоторое время в правильном строю; но никто на них не вышел, и тогда возвратились в лагерь. (7) На другой день Квинкций опять повел свои войска строем вдоль реки, мимо города, мимо горы Менелай. Впереди шагали легионные когорты, легковооруженные и конники замыкали строй. (8) Набис в стенах города поставил в боевой готовности своих наемников (на них он возлагал все надежды) с намерением напасть на римлян с тыла. (9) И как только прошли последние ряды, наемники вылетели из города через несколько ворот разом – с тем же неистовством, что и накануне. (10) Легковооруженных и конников, что замыкали колонны, вел Аппий Клавдий; предвидя, что может случиться, и не желая быть застигнутым врасплох, он приуготовил своих, и они сразу же повернули против врага знамена и развернули весь строй. (11) Так сошлись два строя, началась настоящая битва и длилась немалое время. Наконец войска Набиса не устояли. Они не бежали бы в таком смятении и беспорядке, если бы не насели на них ахейцы, хорошо знавшие здешние места. Ахейцы устроили великую резню, у многих отняли оружие, когда те в бегстве своем рассеялись по окрестности. Квинкций стал лагерем недалеко от Амикл, (12) опустошил эти пригородные места, что радовали взор и привлекали множество горожан, а увидевши, что никто не показывается из ворот, перенес лагерь на берег Еврота. Оттуда разорял он долину у подножия Тайгета и поля, которые тянутся вплоть до моря.

29. (1) Примерно в то же время Луций Квинкций вновь занял многие приморские города; какие сдались по доброй воле, какие от страха, а какие взяты были силой. (2) Затем Луций удостоверился, что Гитий – место сбора всех морских сил лакедемонян, и, зная, сколь близко от моря стоят лагерем римляне, решил напасть на город всеми римскими войсками. (3) Гитий был тогда городом крепким, жили там и свои граждане, и чужестранцы, и хватало всего, что надобно для войны. (4) Так что дело предстояло нелегкое, но, к счастью для Квинкция, подошли на помощь царь Эвмен и флот родосцев, оказавшиеся весьма кстати. (5) Воины трех союзных флотов сошлись во множестве и в несколько дней подготовили все, что надо для осады города, укрепленного и с суши, и с моря. (6) Придвинулись к стенам черепахи, воины вели подкопы, и таран уже сотрясал стены. Вскоре под частыми ударами обрушилась одна башня, а за нею и часть стены. (7) Римляне кинулись в пролом, другие в это же время пытались ворваться в город со стороны порта, там, где не так круто, и тем отвлекали врагов от пролома. (8) Цель была близка, да римляне ослабили натиск, понадеявшись, что город сдастся, но того не случилось. (9) Власть в Гитии делили меж собою Дексагорид и Горгоп. Дексагорид послал сказать римскому полководцу, что готов сдать город; (10) и было уже договорено, когда это сделать и как, но тут Горгоп убил предателя. При одном военачальнике защита города усилилась. И взять его становилось много труднее, но тут явился Тит Квинкций с четырьмя тысячами отборных солдат. (11) И когда показался он во главе войска на гребне холма неподалеку от крепостных стен, а со стороны своих осадных сооружений стал наседать Луций Квинкций, действуя и с суши, и с моря, (12) Горгоп, потерявши всякую надежду, сделал то, за что покарал смертью Дексагорида, – сдал город, (13) договорившись, что ему разрешат вывести воинов, которыми защищал его. (14) Еще до падения Гития Пифагор, которому тиран доверил защищать Аргос, передал командование Тимократу из Пеллены, а сам с тысячью наемников и двумя тысячами аргосцев ушел в Лакедемон, к Набису.

30. (1) Нежданный приход римского флота и сдача приморских городов напугали Набиса, (2) но потом упорное сопротивление Гития затеплило в нем некоторую надежду; когда же услышал он, что и этот город сдался римлянам, не осталось у него больше надежд, ибо оказался окружен на суше (3) и совсем отрезан от моря. Тогда Набис решил уступить судьбе и послал в римский лагерь разузнать, примут ли от него послов. (4) И когда сговорились, явился к римскому командующему Пифагор с одной только просьбой – чтобы встретился Квинкций с тираном. (5) Квинкций собрал совет, и все сказали – пусть встретится, и назначен был день и место. (6) Квинкций и Набис – каждый с небольшим отрядом – сошлись на холмах посреди равнины. Солдат своих оставили тот и другой в таком месте, чтобы их видеть, а сами сошли вниз – Набис с телохранителями, (7) а Квинкций со своим братом, с царем Эвменом, с родосцем Сосилом, с Аристеном, вождем ахейцев, и с несколькими военными трибунами.

31. (1) Тирану предоставили выбор, первым ли говорить или слушать, что ему скажут; он предпочел говорить и сказал так: «Если бы мог угадать я, Тит Квинкций и вы все, здесь присутствующие, почему объявили вы мне войну, почему воюете против меня, я стал бы в молчании ожидать, как решится моя участь. (2) Но не могу заставить душу свою отказаться от всякой попытки узнать перед смертью, за что предстоит мне погибнуть. (3) Клянусь богами, походи вы на карфагенян, которые, как рассказывают, ни во что не ставят святость союзов, тогда, конечно, не дивился бы я, видя, что вам ничего не стоит вести себя так со мною. (4) Но я смотрю на вас, я вижу перед собою римлян, тех, для кого верность договорам с другими народами – самое святое из всех божественных дел, а верность союзникам – самое святое из дел человеческих. (5) Я смотрю на себя и льщусь надеждой, что я (если говорить об обстоятельствах государственных) – тот, кто вместе с другими лакедемонянами издавна связан с вами договором, а по-человечески – тот, кто сам связан с вами дружбой и союзом, а недавно и возобновил их, когда воевали против Филиппа. (6) Но не нарушил ли я дружбу и союз, не подорвал ли я их, держа под своею властью Аргос? (7) Что тут сказать? На суть ли дела сослаться или на обстоятельства? Если по сути, то мне есть два оправдания: сами аргосцы меня призвали, сами сдали мне город, и я принял его под свою власть, а не захватил: и было это тогда, когда аргосцы держали руку Филиппа и не были вашими союзниками. (8) Что же до обстоятельств, то и они в мою пользу: ведь я уже владел Аргосом, когда заключил с вами договор, и вы потребовали прислать вам воинов, а вывести войско из этого города не требовали. (9) И, конечно, в споре об Аргосе справедливость на моей стороне, ибо не ваш принял я под власть город, а вражеский, по желанию граждан, (10) а не принудив их силой; и сделал то с вашего согласия, ибо по условиям договора вы оставили Аргос мне. (11) Кроме прочего, тяготеет надо мной имя тирана и молва о делах, тиранам свойственных, – что призываю рабов к свободе, а неимущих наделяю землей. (12) Что до имени тирана, могу сказать: кто бы ни называл меня так, я-то остался таким, каким был, когда сам ты, Тит Квинкций, заключал со мною союз. (13) И помнится, тогда называли вы меня царем, а теперь вот зовете тираном. Если стал я властвовать по-другому, то должен ответить за непостоянство свое, а если та же власть стала зваться у вас по-другому, то уж за ваше непостоянство надлежит ответить вам. (14) А что давал я рабам свободу, дабы увеличить число граждан, и оделял бедняков землею, могу и тут сослаться на время, и буду прав. (15) Ведь делал я это тогда, когда вы заключили со мной союз и приняли от меня войско против Филиппа. (16) Но даже если бы и сейчас делал я то же, то не стал бы спрашивать, что тут для вас оскорбительного и чем нарушил я дружбу с вами, а сказал бы лишь, что следую обычаям и установлениям наших предков. (17) Не судите о том, что делается в Лакедемоне, по вашим обычаям и законам. Не сравнивайте по отдельности то одно, то другое. У вас по цензу набирают конников, по цензу – пехотинцев, и считаете правильным, что, кто богаче, тот и командует, а простой народ подчиняется. (18) Наш же законодатель, напротив, не хотел, чтобы государство стало достоянием немногих, тех, что у вас зовутся сенатом, не хотел, чтобы одно или другое сословие первенствовало в государстве; он стремился уравнять людей в достоянии и в положении и тем дать отечеству больше защитников. Слишком много сказал я и говорил долее, чем принято было у отцов наших. Можно сказать и короче: после того как заключил с вами союз, я ничего не сделал такого, дабы раскаиваться вам, что приняли меня в друзья».

32. (1) Римский полководец отвечал на это так: «Не с тобой вовсе заключили римляне договор о дружбе и союзе, (2) а с Пелопом, истинным и законным царем лакедемонян; права его, как и власть, тираны захватили силой и удерживали за собой, ибо мы заняты были войнами то с карфагенянами, то с галлами, то с другими народами. Тем же воспользовался и ты совсем недавно, во время Македонской войны. (3) Разве подобает тому, кто вел войну с Филиппом за свободу Греции, вести дружбу с тираном, да еще с самым жестоким и самым свирепым к своим согражданам, какой когда-либо существовал? (4) Даже если бы ты не захватил коварным обманом Аргос, не удерживал бы его и дальше, нам все равно надлежало, раз уж освобождаем мы всю Грецию, восстановить старинную свободу и законы Лакедемона, на которые ссылаешься ты, словно второй Ликург. (5) Как! Мы заставили Филиппа вывести войска из Иаса и из Баргилий, и если позволим тебе попирать Аргос и Лакедемон, два достославных города, некогда светочи Греции, то навек запятнаем свою славу освободителей Греции! (6) Но аргосцы, скажешь ты, были в сговоре с Филиппом. Не заботься о наших обидах. Да к тому же мы знаем, что повинны тут два или три человека, а не весь город; (7) и, клянусь богами, не по решению народа призвали в город тебя и твоих солдат и открыли вам ворота крепости! (8) Вот фессалийцы, фокейцы и жители Локр – те с общего согласия присоединились к Филиппу, это нам известно; однако и их мы освободили, как и всю остальную Грецию. Как же, по-твоему, должны мы поступить с Аргосом, где собрание граждан ни в чем не повинно? (9) Ты говорил здесь – вменяют тебе в преступление, что призывал рабов к свободе и раздавал земли неимущим. Провинность немалая, спору нет. Но чего стоит она в сравнении с неслыханными злодеяниями, что вершите ты и твои приспешники каждый день? (10) Вот созовем мы свободные собрания граждан, будь то в Аргосе, будь то в Лакедемоне, услышишь тогда, какие преступления вершит самая наглая из тираний. (11) Я уж не говорю обо всех прежних жестокостях; а какую резню устроил зять твой Пифагор в Аргосе почти на моих глазах! Сколько крови пролил ты сам, когда я уж почти вступил на землю лакедемонян! (12) Ты приказал бы хоть привести сюда, пусть в цепях, тех, кого схватили на сходке, кому в присутствии сограждан обещал ты, что пребудут хоть и в тюрьме, да в безопасности; несчастные родители, что оплакивают их как умерших, пусть утешатся, увидевши, что они живы. (13) А если и так, скажешь ты, вам-то, римляне, что за дело? И такое посмеешь ты молвить освободителям Греции? Воинам, которые пересекли море, бились на море и на суше, чтобы возвратить вам свободу? (14) Все равно, скажешь ты, я-то сам дружбу с вами ведь не нарушил, на наш союз не посягнул. Сколько раз доказывать тебе, что именно это-то ты и сделал? Не стану говорить о многом, скажу лишь об одном, о главном. (15) Какими деяниями кладут конец дружбе? Не тем ли, что нападают на союзников наших как на врагов? Не тем ли, что вступают в союз с нашими врагами? (16) Ты сделал и то, и другое. Союзник Рима, ты посмел силой оружия покорить себе другого союзника Рима – город Мессену, принятый в число друзей наших на таких же правах, что и Лакедемон. (17) С Филиппом же, врагом нашим, не только заключил ты союз, но – о боги! – вступил в родство через префекта его Филокла. (18) Словно неприятель, ведущий с нами войну, заполонил ты море вокруг Малеи пиратскими кораблями. Римских граждан убил ты и захватил в плен не больше ли, чем сам царь Филипп? (19) Кораблям, что везут нашим воинам продовольствие, способнее теперь проходить даже у берегов Македонии, нежели мимо Малеи. (20) И нечего тебе взывать к верности дружбе и союзу! Не пытайся говорить как простой человек, говори истинным своим языком – языком тирана и врага римлян».

33. (1) Тогда Аристен принялся уговаривать и молить Набиса, чтобы тот спасал свою жизнь и достояние, покуда еще не поздно. (2) По именам называл он тиранов соседних городов, что по доброй воле сложили с себя власть, восстановили свободу сограждан и потом жили до старости в мире и даже в почете. (3) Пока говорили да слушали, приблизилась ночь и положила конец собранию. На другой день Набис сказал, что раз римлянам так угодно, он уходит из Аргоса, выводит свой гарнизон и намерен также вернуть пленных и перебежчиков. (4) Если же римляне захотят еще чего-либо, пусть письменно изложат свои требования, чтобы мог он обсудить их с друзьями. (5) Тирану дали время посоветоваться со своими; Квинкций тоже собрал совет, на который допущены были самые видные граждане союзных городов. (6) Большинство твердо стояло за то, чтобы продолжить войну и покончить с тираном, иначе свобода Греции всегда будет в опасности; (7) разумнее было не начинать войну против Набиса, нежели теперь прекращать уже начатую; (8) ведь он укрепит тогда свое владычество, и получится, будто сам римский народ вручил ему неправую власть; а это поощрит многих других в стремлении отнять свободу у сограждан. (9) Однако Квинкций мыслями своими склонялся к миру. Он видел, что враг заперся за стенами, и значит, придется осаждать город, а осада будет долгой и неизвестно еще чем кончится. (10) Лакедемон не Гитий, который даже и брать не пришлось, ибо он сдался сам, но город весьма могущественный, и много у него оружия и защитников. (11) Одна надежда, что, когда приблизится римское войско, начнутся распри между самими сторонниками Набиса или жители поднимутся против него. А тогда никто и не станет сражаться, едва увидят знамена когорт почти уже в воротах Лакедемона. (12) К тому же легат Виллий объявил ведь, возвращаясь от Антиоха, что мир, заключенный им с этим царем, ненадежен и Антиох уже переправил в Европу гораздо более сухопутных и морских сил, нежели раньше. (13) Если армия занята будет осадой Лакедемона, какие войска выставит он, Квинкций, против столь могущественного царя? (14) Так говорил консул вслух, про себя же опасался, что новый консул получит по жребию в управление провинцию Грецию и придется тогда почти уже добытую славу победителя уступить преемнику.

34. (1) Доводы его, однако, нисколько не убедили союзников; тогда Квинкций притворился, будто согласен с ними и тем сумел добиться, что они согласились с ним. (2) «Ну, ладно!– сказал он.– Раз вы так хотите, давайте осадим Лакедемон. Но не надо обманываться на этот счет: осаждать город – дело весьма долгое, так что зачастую осаждающие теряют терпение прежде, чем осажденные. Придется вам, значит, приготовиться зиму провести под стенами Лакедемона. (3) Если бы долгое это дело сулило нам одни лишь опасности да труды, кои и души ваши и тела готовы выдержать, я сам призывал бы вас к осаде; (4) но ведь потребуются еще и большие расходы; чтобы осаждать столь огромный город, нужны и осадные сооружения, и метательные устройства, да и немало понадобится обозов с продовольствием и для ваших воинов, и для наших, чтобы сыты были всю зиму. (5) Так что следует все предусмотреть, дабы после не стали вы колебаться или не отреклись бы позорно от начатого. По-моему, следует каждому из вас написать в свой город и узнать, что там думают и сколько войска могут выставить. (6) У меня вспомогательных войск хватает даже с избытком, только чем мы многочисленнее, тем больше нам всего нужно. Во вражеской стране вокруг нас – голая земля, а зима уже близко, и трудно будет доставлять припасы, да и привозить их придется издалека». (7) Такая речь тотчас заставила каждого живо вообразить, как встретят у него в городе предложение начать осаду: равнодушие, злоречие и зависть тех, кто остается дома, к тем, кто идет на войну; (8) свобода мнений, из-за которой трудно достичь единодушия; скудость городской казны да хитрости, на которые пускаются люди, когда приходится отдавать деньги на общие нужды. (9) И тогда они отказались от прежнего своего мнения и решили: пусть полководец сам выбирает путь, какой сочтет наиболее выгодным для римского народа и его союзников.

35. (1) Квинкций, посоветовавшись только со своими легатами и трибунами, составил условия, (2) на которых мог бы быть заключен мир с тираном. Условия были такие: между Набисом, с одной стороны, и римлянами, царем Эвменом и родосцами – с другой, устанавливается перемирие на шесть месяцев; Тит Квинкций и Набис пошлют в Рим послов, дабы договор был скреплен властью сената; (3) начнется перемирие с того дня, когда эти условия в письменном виде будут вручены Набису; из Аргоса и из всех других городов в его землях Набис за первые десять дней выведет свои гарнизоны и передаст эти города римлянам безоружными и свободными; (4) Набис не уведет с собою ни единого раба, будь то рабы царские, либо государственные, либо простых граждан; а если какие уже уведены, возвратит их, как положено, господам; (5) Набис вернет приморским городам корабли, которые у них отнял, себе же оставит лишь два легких судна не более чем с шестнадцатью гребцами каждое; (6) всем упомянутым союзникам римского народа Набис возвратит пленных и перебежчиков, а мессенцам к тому же и имущество, какое отыщется и узнано будет владельцами; (7) к людям, изгнанным из Лакедемона, отправит Набис их детей и жен, тех, что пожелают вновь соединиться со своими мужьями, не принуждая ни одну разделять с супругом изгнание; (8) Набис вернет все добро тем солдатам-наемникам, которые либо вернулись домой, либо перешли к римлянам; (9) ни один город острова Крита не сохранит Набис под своей властью, и те, которыми владеет на острове, возвратит римлянам; ни с кем из критян и ни с каким другим народом не вступит Набис в союз и не будет вести войну; (10) из всех городов, какие он возвратил и какие сами отдались под власть и покровительство римского народа, Набис выведет все свои гарнизоны; и никакого ущерба не будут чинить тем городам ни сам Набис, ни его люди; (11) ни одного поселения, ни одной крепости не станет строить Набис ни на своей земле, ни на чьей-либо; а дабы не усомнились римляне, что выполнит Набис эти условия, даст он пятерых заложников по выбору римского полководца – и в их числе собственного сына – и уплатит сто талантов серебра сейчас, а по пятьдесят талантов будет платить каждый год восемь лет подряд.

36. (1) Условия записали, Квинкций перенес лагерь ближе к Лакедемону и послал условия в город. (2) Некоторые из них не слишком пришлись тирану по нраву. Он, однако, не ждал, что вовсе не упомянут о возвращении изгнанников и весьма тому обрадовался; более же всего оскорбился Набис тем, что лишали его кораблей и приморских городов. (3) Он и вправду стал чрезвычайно богат благодаря морю, ибо его пиратские корабли бесчинствовали по всему побережью Малеи. Да и солдат набирал он отличных из юношей тех приморских городов. (4) Хоть и обсуждал Набис условия со своими друзьями тайно, вскоре все о них узнали, ибо приспешники царские столь же мало способны блюсти тайну своего государя, сколь мало надежны и во всем остальном. (5) Советчики Набиса хулили не все условия, а каждый порицал лишь то, которое было ему не в прибыль. Кто женился на супругах изгнанников или завладел их имуществом, тот кричал против возвращения жен и имуществ, ибо, говорил, то не возмещение изгнанникам, а грабеж нам. (6) Рабы, освобожденные было тираном, теряли не только свободу – взорам их предстояло рабство еще более ужасное, нежели прежнее, когда окажутся вновь во власти разгневанных своих господ. (7) Наемники тосковали, что с заключением мира лишатся наград за службу, а домой возвратиться не смогут, ибо ненависть их сограждан к пособникам тирана равна была ненависти к нему самому.

37. (1) Поначалу ропот шел лишь по дружеским кружкам, но вскоре недовольные устремились к оружию. (2) По доносившемуся гулу толпы тиран решил, что народ уже достаточно накален, и приказал созвать сходку. (3) Там он рассказал, что велено было римлянами, коварно прибавляя от себя кое-что, сулившее жителям еще более тягот и еще сильнее приводившее их в негодование. На каждое требование толпа отвечала криком – то общим, то в какой-нибудь части сходки. Тут Набис и спросил, чего они от него хотят, что ему отвечать и как действовать. (4) И все почти закричали в один голос: «Ничего не отвечай! Будем воевать!» И как в обычае у толпы, каждый желал ему бодрости духа и добрых надежд и твердили, что фортуна помогает смелым. (5) Тиран и сам от их воплей одушевился и стал хвалиться, что Антиох и этолийцы придут на помощь, да, впрочем, у него и без них хватит войска, чтобы выдержать осаду. (6) О мире больше не было и речи; все разбежались по местам, назначенным каждому заранее. Некоторые тотчас сделали вылазку и стали бросать в римлян дротики, так что у тех не осталось больше сомнений в том, что воевать придется. (7) Потом четыре дня шли легкие стычки, которые ничего не дали. (8) На пятый же день начался бой почти настоящий. Лакедемонян загнали обратно за стены и так напугали, что некоторые из римских воинов, когда преследовали беглецов, смогли ворваться, не встретив сопротивления, в город, там, где в стенах образовались проломы.

38. (1) И тогда Квинкций, уверившись, что враги, исполненные страха, больше не решатся на вылазки, понял, что пришло время ему приняться за осаду. Пославши людей за кораблями союзников, что стояли у Гития, сам он тем временем вместе с военными трибунами стал объезжать стены, дабы рассмотреть расположение города. (2) Некогда Спарта вовсе не имела стен, их возвели лишь недавно тираны в местах открытых и ровных, а на труднодоступных и возвышенных вместо укреплений расставили караулы. (3) Осмотрев все, Квинкций рассудил, что следует взять город в кольцо, и окружил его всеми своими силами – было же их у него, считая и римлян, и союзников, пехоту и конницу, наземные войска и моряков, до пятидесяти тысяч человек. (4) Одни тащили лестницы, другие – факелы и все прочее, нужное не только для осады города, но и чтобы навести на осажденных страх; Квинкций приказал кинуться на стены с громкими криками сразу со всех сторон, дабы лакедемоняне, с ужасом видя опасность отовсюду, не знали, куда броситься сначала и куда бежать на помощь. (5) Лучших своих воинов разделил он на три отряда: первый пошел на город со стороны храма Аполлона, второй – со стороны храма Диктинны, а третий – из местности, называемой Гептагонии; во всех этих местах город открыт и лишен стен. (6) Великий ужас отовсюду надвигался на Лакедемон, то тут, то там слышались внезапные крики, со всех сторон шли тревожные вести; все же поначалу тиран и сам кидался туда, где было всего опаснее, и посылал своих военачальников; (7) но под конец, видя, что страх сделался всеобщим, впал в оцепенение и не мог больше ни говорить, ни слушать. Не только не в силах был он принимать решения, но даже, казалось, совсем потерял рассудок.

39. (1) В узких проходах, в трех разных местах против трех отрядов римлян стояли лакедемоняне поначалу твердо; но бой разгорался и мало-помалу стал неравным. (2) Лакедемоняне бросали дроты, но римляне легко защищались от них своими большими щитами, и дроты либо не доставали воинов, либо задевали лишь слегка; (3) а проходы были узки, и слишком тесны, так что негде было разбежаться, чтобы бросить дротик с силою; даже двигаться свободно не удавалось и устоять при метании было трудно. (4) Брошенные без разбега дроты тел не достигали и лишь немногие воткнулись в щиты. (5) Некоторые из римлян были, правда, ранены дротами, которые бросали воины, стоявшие выше; когда же римляне продвинулись дальше, то стали бросать на них с крыш домов уже не только дроты, но и черепицу. (6) Воины Квинкция такой напасти не ожидали, однако подняли щиты над головами, сошлись плотно и тем самым не оставили места, куда могли попасть дроты, что метали издали и вслепую, – даже вблизи не найти было места, куда воткнуть копье; и вот под защитой такой «черепахи» стали двигаться вперед. (7) Сначала шли медленно и с трудом, ибо улицы были узки и полны толпою своих и врагов, но, тесня противника, достигли улиц более просторных, и тут уж лакедемонянам невозможно стало держаться против римской силы и натиска. (8) Они повернули назад и врассыпную устремились к тем частям города, что лежат выше. Набис счел, что город уже взят, и, весь дрожа, искал, куда бы спрятаться. (9) Римляне и в самом деле взяли бы Лакедемон, но тут Пифагор, который и вообще действовал смело, как того требует долг полководца, один из всех догадался, как спасти город. Он приказал поджечь дома, что возле стен. (10) Раздували пожар с тем тщанием, с каким обычно тушат, и оттого дома загорались вмиг; (11) на римлян обрушились крыши, осколки черепицы, горящие балки; вихри пламени понеслись по улицам, а в тучах дыма опасность казалась страшнее. (12) Те римляне, что бросились было в бой, отхлынули от стен; те же, что ворвались уже внутрь, когда пожар поднялся позади их, испугались, что будут отрезаны от своих, и поторопились выбежать обратно. (13) Увидев, что происходит, Квинкций велел трубить отбой, и римлянам пришлось отойти от города, который они почти уже захватили, и воротиться в лагерь.

40. (1) Квинкций больше надежд возлагал на то, чтобы напугать врагов, чем на положение дел. Поэтому и следующие три дня он старался все время их тревожить: то затевал стычки, то строил сооружения в разных местах, чтобы закрыть неприятелю пути к бегству. (2) Действия эти испугали тирана, и он вновь послал Пифагора к римскому полководцу. Поначалу Квинкций не пожелал вовсе его слушать и приказал покинуть лагерь; но Пифагор принялся молить его самыми униженными словами, даже встал на колени и наконец добился-таки, что его выслушали. (3) Сперва всё говорил он, что как римляне решат, так оно и будет. (4) Когда же слова эти не возымели действия, ибо сочли их пустыми и ненужными, сказал, что, как и записано в условиях, переданных несколькими днями ранее, Набис согласен заключить мир, уплатить деньги и выдать заложников.

(5) Тиран был еще в осаде, а вести, которые непрестанно приходили в Аргос, исполнили жителей мужества, (6) и они, предводительствуемые неким Архиппом, изгнали спартанцев из города. Пифагор увел с собою лучших воинов, оставленных же в крепости было мало, и аргосцы их попросту презрели. (7) Тимократу из Пеллены, так как пользовался он своею властию милосердно, сохранили жизнь и отпустили под честное слово. Квинкций заключил мир с тираном, отпустил Эвмена и родосцев, а брата своего Луция Квинкция отправил обратно к флоту; после чего прибыл в Аргос, где встречен был с радостью.

41. (1) В радости жители Аргоса на день прибытия римского полководца и его войска назначили Немейские игры – самые что ни на есть торжественные, которые прежде не проводились по причине военных бед; во главе же Игр поставили самого Квинкция. (2) Еще многое довершало их радость: возвращались из Лакедемона сограждане, которых увел туда сначала Набис, а недавно Пифагор; (3) возвращались и те, кто бежал из города, когда Пифагор раскрыл заговор и стал убивать участников его; радовались они и тому, что с ними римляне, которые ради них же взялись за оружие, избавили от тирана и после долгого рабства вернули свободу, – в самый день Немейских игр раздался голос глашатая: отныне аргосцы свободны. (4) Радовались и ахейцы – тому, что восстановили Аргос в Ахейском союзе; правда, и горечь тут примешалась оттого, что Лакедемон остался под игом тирана. (5) И одни этолийцы на своих собраниях всячески поносили за то римлян и говорили: «С Филиппом воевали до тех пор, пока не покинул он все города Греции, а Лакедемон вот оставили под властью тирана. (6) Законный царь, который бился под римскими знаменами, и славные граждане города осуждены провести остаток дней своих в ссылке; (7) выходит, что римский народ – пособник всевластного Набиса». Из Аргоса Квинкций увел войско обратно в Элатию, откуда в свое время выступил на войну против спартанцев.

(8) Некоторые утверждают, будто тиран вел войну вовсе не из стен Лакедемона, (9) но стоял лагерем напротив римлян; и будто, понадеявшись напрасно на помощь этолийцев и прождавши долго, вынужден был наконец вступить в бой, ибо римляне стали нападать на обозы, что везли ему припасы; и будто был он побежден в том бою, лагерь же его взят, а уж затем пришлось ему просить мира, после того, как потерял пятнадцать тысяч человек убитыми и более четырех тысяч пленными.

42. (1) Около того же времени доставлены были в Рим письма: от Тита Квинкция обо всем, что произошло под Лакедемоном, и из Испании от консула Марка Порция. Сенат постановил провести трехдневные молебствия в честь обоих военачальников. (2) В провинции консула Луция Валерия после разгрома бойев у Литанского леса воцарилось спокойствие, (3) и он явился в Рим, дабы провести выборы, после которых объявил консулами Публия Корнелия Сципиона Африканского во второй раз и Тиберия Семпрония Лонга. Отцы обоих были консулами в первый год Второй Пунической войны. (4) Потом провели выборы преторов: избрали Публия Корнелия Сципиона и двух Гнеев Корнелиев – Меренду и Блазиона, а также Гнея Домиция Агенобарба, Секста Дигития и Тита Ювенция Тальну. После выборов консул вернулся в свою провинцию.

(5) В том же году ферентинцы попытались добиться новых прав для тех латинов, что приписаны к римским колониям: чтобы считались они римскими гражданами. (6) Те из них, кто записался в колонисты в Путеолы, Салерн и Буксент, стали и о себе утверждать, будто они римские граждане; но сенат рассудил, что это не так.

43. (1) В начале того года [194 г.], когда консулами были Публий Сципион Африканский во второй раз и Тиберий Семпроний Лонг, в Рим прибыли послы тирана Набиса. (2) Сенат принял их вне города, в храме Аполлона. Они просили сенат утвердить мир, что заключил Тит Квинкций, и того достигли.

(3) Потом сенат занялся распределением провинций; почти все сенаторы придерживались мнения, что, коль скоро война в Испании и в Македонии кончена, оба консула должны получить в управление Италию. (4) Сципион же представил мнение, что в Италии достаточно одного консула, а другому следует отдать Македонию. «В скором времени предстоит нам тяжкая война с Антиохом, – сказал он.– Если Антиох по собственному почину переправился уже в Европу, подумайте, чего не сделает он, (5) подстрекаемый этолийцами – а они нам враги, тут сомневаться не приходится, – да еще и Ганнибалом, чья воинская слава держится на победах над римской армией». (6) Пока обсуждали, какую провинцию какому консулу дать в управление, преторы бросили жребий. (7) Гнею Домицию досталось ведать судебными делами в Городе, а Титу Ювенцию – тяжбами между гражданами и иноземцами; Дальняя Испания выпала Публию Корнелию, Ближняя Испания – Сексту Дигитию; два же Гнея Корнелия получили: Блазион – Сицилию, а Меренда – Сардинию. Посылать новую армию в Македонию не сочли нужным. (8) Напротив того, решили, что войска, которые там стоят, Квинкций возвратит в Италию и распустит; и Марк Порций Катон тоже распустит войско, что стоит в Испании. (9) Оба консула получили в управление Италию, и сенат поручил им набрать два городских легиона, дабы у республики после предписанного роспуска войск стало всего восемь легионов.

44. (1) Священная весна справлялась в предыдущем году [195 г.] в консульство Марка Порция и Луция Валерия, (2) но понтифик Публий Лициний доложил сначала у себя в коллегии, а потом от ее имени в сенате, что справлена она тогда была в нарушение священных установлений; сенаторы, следуя мнению понтификов, постановили справить ее заново. И еще постановили провести обещанные вместе с нею Великие игры, отпустив на них столько денег, сколько положено издавна. (3) В Священную весну следовало принести в жертву весь приплод скота, что народился между мартовскими и майскими календами, в консульство Публия Корнелия Сципиона и Тиберия Семпрония Лонга.

(4) Потом провели выборы цензоров; цензорами стали Секст Элий Пет и Гай Корнелий Цетег. Как и их предшественники, они выбрали первоприсутствующим сената консула Публия Сципиона. Из списка сенаторов вычеркнули они всего только троих, из которых ни один не отправлял курульной должности. (5) Великую благодарность всего сенатского сословия снискали цензоры, велев курульным эдилам дать сенаторам отдельные от народа места на Римских играх; прежде сенаторам приходилось на играх смешиваться с толпою. Общественных коней отняли лишь у немногих всадников; и ни одно сословие не пострадало от суровости цензоров. По их приказанию подновили и расширили Атрий Свободы и Государственную виллу.

(6) Священная весна и игры справлены были по обету, который дал некогда консул Сервий Сульпиций Гальба. Пока все заняты были зрелищем, (7) Квинт Племиний, находившийся в тюрьме за преступления и святотатства, совершенные в Локрах, подговорил нескольких человек, чтобы внезапно, среди ночи подожгли Рим в разных местах и в Городе, встревоженном ночным смятением, сломали бы двери его темницы. (8) Но заговор раскрыт был предательством сообщников Племиния; и доложили о том сенату. Племиния спустили в нижнюю тюрьму, и там принял он смерть.

45. (1) В тот год выведены были колонии римских граждан в Путеолы, в Вольтурн и Литерн по триста человек в каждой. (2) И еще в Салерн и в Буксент. Выводили колонии назначенные для того триумвиры: Тит Семпроний Лонг, бывший в то время и консулом, Марк Сервилий и Квинт Минуций Терм. Распределили землю, что принадлежала ранее кампанцам. (3) Другие триумвиры – Децим Юний Брут, Марк Бебий Тамфил и Марк Гельвий вывели колонию римских граждан на Сипонтские земли, что принадлежали прежде арпийцам. Равно вывели колонии римских граждан в Темпсу и в Кротон. (4) Темпсанские земли отобраны были у бруттийцев, которые некогда изгнали с тех земель греков. Кротоном владели греки. (5) Колонию туда выводили триумвиры Гней Октавий, Луций Эмилий Павел и Гай Леторий, а в Темпсу – Луций Корнелий Мерула, Квинт <...> и Гай Салоний.

(6) И множество знамений видано было в тот год, а о других получены известия. На форуме, на Комиции, на Капитолии видели капли крови; (7) не раз шли земляные дожди; голова Вулкана пылала пламенем. Воды реки Нар потекли молоком; в Аримине в семьях свободных людей явились на свет дети без глаз и носов; а в Пиценских землях родился ребенок без рук и без ног. (8) Понтифики постановили во искупление этих знамений провести обряды очищения; а когда жители Адрии сообщили, что у них шел дождь из камней, решили провести девятидневные молебствия с жертвоприношениями.

46. (1) В Галлии проконсул Луций Валерий Флакк возле Медиолана дал сражение галлам-инсубрам, а также бойям, которых вождь их Дорулат перевел через Пад, дабы подстрекнуть к восстанию инсубров; и в сражении том убито было врагов десять тысяч. (2) В эти же дни сотоварищ Флакка Марк Порций Катон отпраздновал испанский триумф. В триумфе несли двадцать пять тысяч фунтов серебра в слитках, сто двадцать три тысячи серебряных денариев, пятьсот сорок фунтов оскского серебра и тысячу четыреста фунтов золота. (3) Катон велел раздать из добычи каждому пешему воину по двести семьдесят ассов, а каждому конному – в три раза больше.

(4) Консул Тиберий Семпроний возвратился в свою провинцию и сначала повел легионы на земли бойев; Бойориг, царь бойев, и два его брата подняли все племя и разбили лагерь на равнине, готовые к сражению, если римляне перейдут границы их владений. (5) Узнавши, сколь многочисленны враги и сколь уверены они в победе, консул поспешил послать гонца к сотоварищу, дабы тот, буде не видит к тому препятствий, шел к нему сколь возможно быстрее; сам же, сказал, станет нарочно медлить, ожидая его прихода. (6) По той же причине, по какой консул медлил, галлы, осмелев, спешили дать сражение. Они хотели покончить дело, пока не соединились оба войска. (7) И однако же, целых два дня только стояли, готовясь биться, если римляне выйдут из своего лагеря; на третий же день они двинулись, дошли до самых римских валов и бросились на лагерь сразу со всех сторон. (8) Тогда консул велел своим воинам взяться за оружие; когда же вооружились, задержал несколько, чтобы еще возросла слепая спесь врагов, а сам бы он мог за это время распределить легионы и когорты по воротам, через какие каждой выходить. (9) Два легиона получили приказ идти из двух главных ворот, (10) но там такое множество собралось галлов, что никак не могли выйти. И бились долго в сильной тесноте не только мечами, но и щитами, и врукопашную: (11) римляне – дабы вырваться из лагеря, галлы – дабы ворваться в лагерь или же хоть не выпустить римлян. (12) И долго напрасно усиливались, но наконец Квинт Викторий, центурион первого пила второго легиона, и Гай Атиний, военный трибун четвертого, сделали то, что часто помогает в тяжком бою: вырвали из рук знаменосцев боевые знамена и бросили в самую гущу врагов. (13) И первыми, дабы вернуть знамена, устремились из ворот воины второго легиона.

47. (1) И они бились уже по ту сторону валов, а четвертый легион все еще оставался в воротах; тут услыхали сильный шум с другого конца лагеря. (2) Галлы ворвались через квесторские ворота; не менее двухсот солдат убили, квестора Луция Постумия, прозванного Тимпаном, да еще Марка Атиния и Публия Семпрония, которые командовали союзниками; все они стойко бились с врагом. (3) Этой частью лагеря галлы владели недолго: воины отборной когорты, посланной консулом защищать квесторские ворота, перебили одних; тех, кто уже вошел, выгнали и не дали войти новым. (4) Почти в то же время четвертый легион вместе с двумя отборными когортами вырвался из лагеря. Так что у лагеря шли сразу три битвы, в трех разных местах; невнятные крики доходили до слуха воинов и оттого рассеянно бились, ибо тревожились о товарищах своих, коих судьбу не ведали. (5) Так шло до полудня – и сила равная с обеих сторон и надежда на победу. Но галлы, телом слабые и изнеженные, не вынесли столь долгий ратный труд, жару и более всего жажду и бежали; на тех же, что оставались, римляне напали яростно, расстроили ряды врагов и загнали обратно в их лагерь; (6) Консул велел трубить отбой, и воины послушались почти все. Но некоторые, разгорячившись в битве, понадеялись захватить вражеский лагерь и гнались за беглецами до самых их валов. (7) Увидевши, что римлян немного, галлы всей толпой высыпали из лагеря и римлян разбили, так что кого не укротил приказ консула, тех укротил страх и вернулись обратно в лагерь. И римлянам, и галлам доставалось попеременно то бежать, то торжествовать победу. (8) Все же галлы потеряли почти одиннадцать тысяч человек, а римляне – пять тысяч. И галлы отошли в глубь своей страны.

48. (1) Консул повел свои легионы к Плацентии. Некоторые пишут, что, соединившись с сотоварищем, опустошили они земли бойев и лигурийцев до самых тех мест, где леса и болота преградили им путь; другие же утверждают, что Сципион не сделал вовсе ничего достойного упоминания и воротился в Рим проводить выборы.

(2) В том же году Тит Квинкций привел свою армию на зимние квартиры обратно в Элатию и всю зиму творил суд, дабы исправить беззакония, кои насаждены были в городах правлением Филиппа и его префектов, ибо, стремясь придать больше сил своим сторонникам, ущемляли они права и свободу других. (3) С началом весны Тит Квинкций явился в Коринф, где по его указу назначен был съезд городов Греции, и обратился с речью к посланцам их, обступившим его будто на сходке. (4) Начавши с тех римлян, что первыми вступили в дружбу с народами Греции, сказав после о полководцах, которые командовали до него в Македонии, остановился он на делах, что совершил здесь сам. (5) Слушали Квинкция с особенным одобрением, но недовольны остались тем, что сказал он о Набисе. Сочли, что освободителю Греции никак не уместно (6) оставлять один из самых главных городов ее во власти свирепого тирана, столь же ненавистного согражданам, сколь опасного соседям.

49. (1) Квинкций знал об этих настроениях и сказал так: «Признаюсь, что слушать не стал бы я о мире с тираном, кабы была уверенность, что не погубим Лакедемон; (2) но так как справиться с Набисом можно только, похоронив его под развалинами великого города, то и рассудил я, что довольно будет оставить все как есть, ибо тиран ослаблен сейчас настолько, что обиды соседям своим не нанесет; (3) если же прибегнем к более сильным средствам, не погибнуть бы городу от самих стараний спасти его свободу». Окончив речь о прошлых делах, (4) Квинкций прибавил, что намерен со всем войском воротиться в Италию; (5) не пройдет и десяти дней, как услышат греки об уходе римского войска из Деметриады и из Халкиды; сейчас на глазах ахейцев возвращает он им Акрокоринф; и пусть все увидят, кто привык лгать – римляне или этолийцы; (6) они ведь упрекают греков, что те слепо доверили свободу свою римскому народу, сменили-де иго македонян на иго римлян. (7) Но ни делам этолийцев, ни речам их никогда нельзя было давать веры, сказал Квинкций. И посоветовал гражданам других городов ценить друзей не по словам их, а по делам и распознавать получше, кому должно доверять, а кого опасаться. (8) И свободой своей да пользуются греки в меру, ибо, разумно ограниченная, она целительна для каждого гражданина и для всего государства, но излишек свободы приводит к распущенности и необдуманности поступков, что нетерпимо для других и гибельно для тех, кто ей предается; (9) да озаботятся греки согласием между городами, между первыми гражданами и сословиями и между всеми гражданами в каждом городе: если все будут жить согласно, тщетными окажутся против них усилия царей и тиранов; (10) а несогласие и мятежи благоприятствуют злоумышленникам, ибо в городских смутах сторона, которая потерпит поражение, предпочтет скорее прибегнуть к помощи чужеземцев, нежели уступить согражданам. (11) Да хранят греки сами и да оберегают своим попечением свободу, что добыта для них чужим оружием, возвращена им чужой верностью; пусть народ римский знает, что вручил свободу достойным и не пропали напрасно благочестивые труды его.

50. (1) Услыша отеческие его наставления, прослезились радостно все, даже и сам Квинкций. (2) И ропот одобрения слышался то и дело, и призывали друг друга сложить слова его в памяти своей и в сердце подобно словам оракула. (3) А когда умолкли, сказал Квинкций, чтобы за два месяца отыскали римских граждан, которые у них в рабстве, и отослали бы к нему в Фессалию, ибо позор обрушится на их головы, если в освобожденной стране освободители останутся в рабстве. (4) И громко благодарили все Квинкция еще и за то, что побуждает их исполнить долг столь священный и непреложный. (5) В Греции в самом деле весьма много было римлян, что попали в плен во время Пунической войны, и, как никто из своих их не выкупил, то Ганнибал их продал. (6) Сколь велико было число пленных, можно судить по рассказу Полибия: он пишет, что содержание их обошлось ахейцам в сто талантов; выкуп же за каждого установлен был в пятьсот денариев. Так что, если расчесть, выходит, что было их в Ахайе тысяча двести человек, (7) а из того можно вывесть, какое число было во всей Греции.

(8) Собрание не разошлось еще, когда увидели, что гарнизон, здесь стоявший, спускается с Акрокоринфа, шагает прямо к воротам и покидает город. (9) Полководец последовал за своими воинами, а все шли за ним и громко славили спасителя и освободителя; и распростившись с провожавшими, возвратился Квинкций в Элатию по той же дороге, по какой пришел. (10) В Элатии он приказал легату Аппию Клавдию вести все войско через Фессалию и Эпир в Орик и там ожидать его. Ибо именно из Орика решил Квинкций переправлять войско в Италию. (11) И написал тотчас брату Луцию Квинкцию, который был его легатом и командовал флотом, собрать в Орике со всех концов Греции суда для перевозки воинов.

51. (1) Сам же Квинкций отправился в Халкиду, вывел гарнизоны не только оттуда, но и из Орея и из Эретрии, а после того созвал посланцев от всех городов Евбеи; (2) он напомнил, каково было им, когда пришел он, и каково теперь, когда уходит, и с тем отпустил посланцев. (3) Потом Квинкций отправился в Деметриаду и вывел оттуда гарнизон; а провожали их так же, как было то в Коринфе и в Халкиде. И продолжал путь к Фессалии, (4) где предстояло не только освобождать города, но также беспорядок и безвластие заменить разумным правлением. (5) Причиной же беспорядков были не одни лишь пороки времени или насилия царские и произвол, но происходили они также и от беспокойного нрава народа; от самых истоков своих и до наших дней ни одно народное собрание, ни одну сходку, ни какой-либо совет не умели люди эти провести без распрей и смуты. (6) Квинкций поставил судей и сенат, отобравши по состоянию имущества каждого, и тем сделал властными в городах таких граждан, кои более других стремились сохранять мир и спокойствие.

52. (1) Устроивши так дела в Фессалии, пришел Квинкций через Эпир в Орик, чтобы плыть оттуда в Италию. (2) В Орике все его войско погрузилось на суда, и поплыли в Брундизий; а из Брундизия шли через всю Италию до самого Рима словно бы на триумфе: впереди везли добычу, какую отняли у врагов, и вереница повозок не короче была колонны солдат. (3) Когда дошли до ворот Рима, сенат встретил Квинкция вне города; сенаторы выслушали отчет о делах его и поспешили присудить ему триумф, столь заслуженный. (4) Триумф длился три дня. В первый день несли оружие, дроты, бронзовые и мраморные изваяния – и больше их было отнятых у Филиппа, нежели взятых у городских общин; во второй день несли золото и серебро, обработанное, сырое и в монетах. (5) Было там сорок три тысячи фунтов серебра в слитках и двести семьдесят тысяч фунтов обработанного; множество сосудов всяких, больше всего чеканных, некоторые весьма тонкой работы, а также несчетно предметов из бронзы, с великим искусством сделанных, и десять серебряных щитов. (6) Серебряных монет было восемьдесят четыре тысячи аттических, что зовутся там тетрадрахмами, каждая весом почти в три денария. (7) Золота было весом до трех тысяч семисот четырнадцати фунтов, я уж не говорю о щите целиком литого золота, да еще четыре тысячи пятьсот четырнадцать Филипповых золотых монет; (8) на третий день пронесли полученные в дар от греческих городов золотые венки числом сто четырнадцать. (9) Провели и животных, предназначенных в жертву. Перед колесницей триумфатора шли пленники и заложники из самых знатных родов, в их числе и Деметрий, сын царя Филиппа, и Армен Лакедемонянин, сын тирана Набиса. (10) Под конец въехал в город сам Квинкций; за колесницей его шагали солдаты в великом множестве, ибо он привел из Греции все свое войско. (11) И роздано было каждому пешему воину по двести пятьдесят ассов, каждому центуриону – вдвое больше и втрое – каждому всаднику. (12) И еще то отличало триумф Квинкция, что шли там римляне, вызволенные из рабства, все с обритыми головами.

53. (1) В конце того года [194 г.] народный трибун Квинт Элий Туберон по сенатскому постановлению предложил народу закон, который и был одобрен: «Да выведены будут две латинских колонии, одна – в земли бруттийцев, другая – в земли фурийские ». (2) И для того назначили триумвиров, давши им власть на три года. Триумвирами стали для выведения колоний в землю бруттийцев Квинт Невий, Марк Минуций Руф, Марк Фурий Крассипед; для выведения колоний в земли фурийские – Авл Манлий, Квинт Элий и Луций Апустий. Гней Домиций, городской претор, созвал два народных собрания на Капитолии, где и утвердили тех триумвиров для обеих колоний.

(3) В том же году посвятили богам несколько храмов: Юноне Матуте – на Овощном рынке, по обету консула Гая Корнелия, данному за четыре года пред тем, во время войны с галлами; освятил же он храм будучи уже цензором; (4) храм Фавну эдилы Гай Скрибоний и Гней Домиций построили за два года пред тем на серебро, добытое от штрафов; и Гней Домиций освятил его, будучи уже городским претором; (5) храм Фортуне Примигении на Квиринальском холме посвятил Квинт Марций Ралла, дуумвир, нарочно для того назначенный; (6) а обет дал консул Публий Семпроний Соф за десять лет пред тем, во время Пунической войны; он же, будучи уже цензором, сдал подряд на строительство этого храма; (7) дуумвир Гней Сервилий посвятил на Острове храм в честь Юпитера, а обет же дал за шесть лет пред тем, во время войны против галлов, Луций Фурий Пурпуреон, в ту пору претор; он же сдал подряд на строительство уже как консул. Таково было свершенное в том году.

54. (1) Публий Сципион возвратился из своей провинции Галлии для избрания новых консулов. Состоялись консульские выборы; консулами стали Луций Корнелий Мерула и Квинт Минуций Терм. (2) На следующий день стали преторами Луций Корнелий Сципион, Марк Фульвий Нобилиор, Гай Скрибоний, Марк Валерий Мессала, Луций Порций Лицин и Гай Фламиний. (3) Курульные эдилы Авл Атилий Серран и Луций Скрибоний Либон устроили тогда в первый раз на Мегалесийских играх сценические представления. (4) Римские игры, данные этими же эдилами, сенаторы впервые смотрели, сидя на отделенных от народа местах, и оттого, как при всякой новизне, пошли разные толки. Одни говорили: (5) наконец-де цензоры воздали должное высшему сословию, давно бы так; другие, напротив, толковали: что-де умножает славу сената, то ведь отнимается от достоинства народа, и таковые разделения по неравенству сословий вредят согласию их и стесняют свободу; (6) пятьсот пятьдесят восемь лет смотрели римляне игры все сообща, и какая же причина, что ныне сенаторы не желают оставаться среди народа (7) и богатый брезгует бедным соседом? О такой новизне в старину не слыхивали, и не бывало столь спесивых сенаторов ни у одного народа. (8) И наконец, как рассказывают, сам Сципион Африканский раскаялся в том, что он же и придумал, будучи консулом. Забвение древних порядков никогда не заслуживает одобрения; люди всегда предпочтут сохранить все, как было в древности, разве что собственный опыт заставит от того отказаться.

55. (1) В начале консульства Луция Корнелия и Квинта Минуция [193 г.] столь часто возвещали о землетрясениях, что люди устали не только от них самих, но и от дней и обрядов очищения, которые проводились всякий раз. (2) Консулы же только и делали, что приносили искупительные жертвы, а сенат не собирали и управлением государством вовсе не могли заниматься. (3) Наконец велели децемвирам справиться в Книгах и по ответу их устроили трехдневные молебствия. (4) И надевши венки, возносили моления у всех изображений богов, и велено было, чтобы и в семьях каждый молил богов. По постановлению сената консулы приказали: буде в день, что объявлен священным ради искупления прошедшего землетрясения, придет весть о новом, никто не смел бы ту весть оглашать. (5) Потом метали жребий об управлении провинциями сперва консулы, а после преторы. (6) Галлия досталась Корнелию, а лигурийцы – Минуцию. Что же до преторов, то Гай Скрибоний получил городскую претуру, а Марк Валерий – суды по делам иноземцев; Луцию Корнелию выпала Сицилия, Луцию Порцию – Сардиния, Гаю Фламинию – Ближняя Испания, а Марку Фульвию – Дальняя.

56. (1) На тот год консулы не ожидали никакой войны, но доставлено было письмо от Марка Цинция, префекта в Пизе; (2) он писал, что по селениям лигурийцев прошли сходки, заговор охватил все племя, и двадцать тысяч лигурийцев с оружием в руках обрушились на земли Луны и опустошили их, после же вторглись в пизанские пределы и разорили все побережье. (3) Тогда консул Минуций (ибо он ведал Лигурийской провинцией) поднялся на ростры и от имени сенаторов объявил, что два легиона, (4) набранные в прошлом году в Городе, должны собраться в Арреции не позже чем через десять дней; он же, Минуций, наберет два городских легиона им на замену. (5) И еще приказал явиться на Капитолий союзникам и латинам, а также должностным лицам и послам городов, которые должны были поставлять воинов. (6) И велел им поднять пятнадцать тысяч пеших и пятьсот конников по числу молодых мужчин в каждом городе. (7) И сказал, чтобы с Капитолия прямо шли к воротам и отправлялись бы, нимало не медля, домой, дабы тотчас же приступить к набору. (8) А Фульвию и Фламинию поручили набрать в Риме для пополнения войск по три тысячи пеших воинов и по сотне конников каждому, да пять тысяч пеших и двести конников из союзников – латинов; этим же преторам приказано было, как придут в свои провинции, распустить по домам прежних воинов. (9) Но воины городских легионов принялись наперебой жаловаться народным трибунам: кто – что отслужил уж свой срок, кто – что недужит, и по этим причинам они-де освобождены должны быть от службы. Конец тем жалобам положило письмо Тиберия Семпрония; (10) он писал, что десять тысяч лигуров вступили на землю Плацентии, резней и пожарами дошли до стен колонии и до берегов Пада; (11) и бойи тоже не сегодня-завтра восстанут. Тогда сенат постановил: народным трибунам причины, что будут приводить, дабы не идти на войну, в уважение не брать и признать то мятежом. (12) И еще добавлено было, чтобы союзники-латины, кои служили в армии Публия Корнелия и Тиберия Семпрония и коих те консулы отпустили, явились в Этрурию в тот день и в то место, какое указал в своем распоряжении консул Луций Корнелий; ему же приказано было набирать в городах и селениях, какие пройдет, направляясь в свою провинцию, воинов столько, сколько сочтет нужным, их вооружать и вести с собой, домой же отпускать, лишь кого и когда он захочет.

57. (1) Окончивши набор, консулы отправились по своим провинциям; тогда Тит Квинкций предложил сенату рассмотреть и, если ему будет угодно, утвердить постановления, что принял он вместе с десятью легатами в Греции; (2) он добавил, что сделать это сенаторам будет легче, если выслушают они послов, прибывших со всех концов Греции, от многих городов Азии и от царей. (3) Гай Скрибоний, городской претор, ввел их в сенат, и каждый получил весьма благоприятный ответ. (4) Антиоха же дело, как требовавшее больше времени, дабы его обсудить, передали рассмотреть десяти легатам, из коих некоторые бывали у царя в Азии или в Лисимахии. (5) А Титу Квинкцию велели собрать потом тех легатов, с ними вместе выслушать посланцев Антиоха и ответить им, как того требуют достоинство и польза римского народа. (6) Главными в царском посольстве были Менипп и Гегесианакт. Менипп стал говорить первым: не видит он, какая трудность в их деле, ибо прибыли они затем лишь, чтобы просить о дружбе и заключить союз с римским народом. (7) А в дружбу вступать меж собой могут города и цари только тремя путями. Первый – когда победители предписывали условия побежденным; тогда кто силою оружия одержал верх, тот и получает все, а потом и по своим законам и по своему благоусмотрению решает, что покоренным вернуть, а что себе оставить. (8) Второй – когда силы оказались равны, и стороны заключают на равных договор о мире и дружбе, соглашаются, кому что вернуть и какие требования удовлетворить; если же какое владение или имущество пострадало от войны, то улаживают дело либо по древним установлениям, либо исходя из взаимной выгоды. (9) И третий – когда те, кто прежде никогда не враждовали и сошлись, дабы заключить союз и вступить в дружбу; тут никто своих условий не устанавливает и чужих не принимает, ибо нет ни победителей, ни побежденных. (10) Так-то и обстоит дело с Антиохом, и царь никак не поймет, с чего бы это римляне сочли себя вправе давать ему свои условия, указывать, которые города Азии должны стать свободными, а которые будут платить подати, да еще – в какие будет закрыт доступ и для войска царского и для самого царя. (11) Так можно говорить об условиях мира с Филиппом, ибо Филипп – враг, но не так должно говорить о союзе с Антиохом, ибо Антиох римлянам друг.

58. (1) На это Квинкций ответил: «Если вам угодно делить, какие есть союзы да дружбы, то и я хочу предложить два условия; если же царь их не примет, то передайте ему, что он вступить в дружбу с римским народом не сможет. (2) Первое: царь требует, чтобы не вмешивались мы вовсе, когда речь идет о городах Азии; тогда и сам он пусть не вмешивается в дела Европы. (3) Второе: если не останется царь в пределах Азии, а переправится в Европу, римляне сочтут себя вправе продолжать дружбу, что вели до сей поры с городами в Азии, а также еще и с другими азийскими городами вступать в дружбу». (4) От таких слов вознегодовал Гегесианакт: ему, мол, и слышать в поношенье, как закрывают Антиоху доступ в города Фракии и Херсонеса, (5) коими прадед его Селевк, победив и убив в бою царя Лисимаха, с честью овладел и передал наследникам и кои Антиоху пришлось потом либо отбивать у фракийцев, что и совершил он столь же достохвально, либо заселять снова, призвавши назад земледельцев в те города, которые были покинуты жителями, как и сама Лисимахия; те же, что лежали в развалинах или были сожжены, он отстроил заново с великими для себя затратами. (6) Так приобрел и так вернул себе Антиох эти владения. И разве изгнать его оттуда все равно, что запретить римлянам входить в Азию? (7) Ведь они-то никогда не имели в Азии никаких владений! Всей душой стремится царь к дружбе с римлянами, но на условиях славных, а не низких. (8) На то Квинкций: «Если уж начали мы рассуждать о достойном и славном (а ведь только об этом, или прежде всего об этом, и подобает рассуждать первому в мире народу и столь могущественному царю), (9) то скажите, что же достойнее – добиваться свободы для всех греческих городов, где бы ни находились они, или стремиться ввергнуть их в рабство и обложить данью? (10) Антиох думает, будто слава его в том, чтобы поработить города, коими прадед его овладел лишь по праву войны, дед же и отец вообще никогда не считали своими наследственными владениями; (11) ну, а римский народ будет, как прежде, с постоянством и верностью стоять за свободу греков. (12) Народ наш освободил уже Грецию от Филиппа, и так же точно желает он освободить в Азии города греков от Антиоха. (13) Не для того выводили греки свои колонии в Эолиду и Ионию, чтобы быть у царя в рабстве, но для того, чтобы древнейшее племя греческое множилось и распространялось по всей земле».

59. (1) Гегесианакт не знал, что и сказать; не мог он того оспорить, что, кто дает свободу, похвальнее поступает, нежели кто обращает в рабство; и пристойный предлог для притязаний Антиоха тоже сыскать не сумел. Тогда Публий Сульпиций, старший годами из всех легатов, сказал: (2) «Что тут хитрить? Квинкций ясно, кажется, предложил два условия, вот и выбирайте одно, а нет – так и говорить о дружбе не стоит». (3) «Мы, – ответил Менипп, – не хотим и не можем обсуждать условия, коими уменьшится царство Антиоха».

(4) На другой день Квинкций привел в сенат всех посланцев из Греции и из Азии, дабы знали они, что думает римский народ и каковы намерения Антиоха касательно греческих городов. И в сенате сказал так: да объявят они согражданам своим, что римский народ, (5) столь же доблестно и верно, как отстоял их свободу от Филиппа, отстоит ее и от Антиоха, если не уйдет царь тотчас из Европы. (6) Тут Менипп принялся заклинать Квинкция и отцов-сенаторов: да не спешат принимать решение, которым нарушено будет равновесие в мире, (7) пусть дадут время поразмыслить и себе, и царю; Антиох-де выслушает их условия и придумает, как быть, либо уступит, дабы сохранить мир. Так и отложили все дело. (8) А к Антиоху послали тех, кто побывал уже у него в Лисимахии: Публия Сульпиция, Публия Виллия и Публия Элия.

60. (1) Посланцы отправились; но тут римские послы, вернувшись из Карфагена, принесли весть: Антиох готовится к войне и того не скрывает; Ганнибал же помогает царю; и еще сказали, что следует быть наготове, ибо тогда же могут вновь начать войну и пунийцы. (2) Ганнибал бежал из отечества к Антиоху, про то я уже рассказывал, и был у царя в великой чести по той лишь причине, что не сыскать ему было другого человека, чьи советы были бы столь полезны в войне; войну же против римлян Антиох замышлял с давних пор. (3) А совет Ганнибала всегда был один: войну вести в Италии, (4) ибо, когда придут враги-чужеземцы, Италия-де сама поставит им и припасы, и воинов. Если же не в Италии воевать, а в других землях, то римляне обрушатся на противника всей силой италийской и всеми своими воинами, и тогда не сравняется с ними ни один царь, ни один народ. (5) Себе же требовал Ганнибал сто палубных кораблей, десять тысяч пеших воинов и тысячу конников. С тем флотом мыслил он отправиться в Африку, ибо сильно надеялся, что сможет и карфагенян подвигнуть взяться вновь за оружие. (6) Если же те промедлят, он, Ганнибал, поднимет войну против римлян где-либо в Италии. Царю же следует со всем остальным войском переправиться в Европу и стоять где-нибудь в Греции; в Италию не плыть, но под угрозой римлян держать, этого будет довольно, ибо видимостью и слухами в войне можно многое сделать.

61. (1) Ганнибал заставил царя на то согласиться, но желал также расположить в свою пользу умы сограждан; писать же им не посмел, ибо опасался, что письмо перехватят и все узнают. (2) В Эфесе свел он знакомство с неким тирийцем по имени Аристон, а что тот был весьма ловок, Ганнибал испытал уже ранее в делах не столь важных. Он задарил Аристона, много чего посулил, да без согласия царя, и уговорил поехать в Карфаген; (3) его научили, что сказать и кому, Ганнибал дал ему тайные знаки, по которым узнают, от кого он послан. (4) Аристон приехал в Карфаген и не успел еще оповестить друзей Ганнибала, как враги Ганнибала о нем узнали. (5) И стали все говорить об Аристоне в кружках и на пирушках. (6) А после и прямо в сенате кто-то сказал, что ничего не выгадали, изгнав Ганнибала, ибо он и в отсутствие плетет заговоры, сеет смятение в умах и нарушает спокойствие; (7) и что прибыл некий тириец Аристон от Ганнибала и царя Антиоха, и кое-кто каждый день с ним совещается и заваривает тайно смуту, скоро варево их вырвется наружу на погибель всем. (8) И закричали все: призвать-де Аристона да спросить, для чего приехал, а буде откажется отвечать, отослать в Рим с легатами, ибо и без того дорого обошлось нам безрассудство одного человека; частные лица могут делать ошибки на собственный страх, (9) государство же должно быть чисто не только от вины, но и от молвы о ней. (10) Аристона призвали, и он пытался себя оправдать – стоял на том, что никому не принес-де никаких писем; (11) а зачем приехал, не нашел, что ответить, и вовсе смутился, когда его уличили в том, что беседовал только с теми, кто в дружбе с Баркидами. (12) Началась перепалка. Одни кричали, что лазутчик он, вязать его надобно и взять под стражу, другие твердили, что подымать шум нет никакой причины; (13) опасный пример – хватать ни за что чужеземца, ведь так же станут поступать и с карфагенянами, которые часто ездят по делам в Тир и в другие торговые города. Так и было в тот день отложено дело. (14) Аристон же, попав к пунийцам, по-пунийски и поступил: как стемнело, вывесил исписанные дощечки в самом людном месте города – над входом в дом, где заседали каждый день должностные лица; сам же после полуночи сел на корабль да и сбежал. (15) На другой день пришли суфеты занять места свои и начать суд, увидали дощечки, сорвали и прочитали. И вот что там было написано: «Аристон частных поручений не имел ни к кому, а лишь государственное – ко всем старцам» (так называли в Карфагене сенат). (16) Выходило, что дело касается всех, и оттого не стали так уж упорно вести розыск об отдельных лицах. В Рим все же отправили послов, дабы доложить консулу и сенату о случившемся, а заодно и пожаловаться на обиды, чинимые карфагенянам Масиниссою.

62. (1) Масинисса, заметивший, что карфагеняне много потеряли в глазах римлян и между собой не ладят – сенат не доверяет первым людям города из-за переговоров их с Аристоном, народ из-за того же не доверяет сенату, – (2) решил, что ему представляется случай отомстить карфагенянам. Опустошив их берега, он обложил данью некоторые города, что платили прежде карфагенянам. (3) Край тот зовется Эмпории и лежит на побережье Малого Сирта, и земля там весьма плодородна. Город только один – Лептис, который платил карфагенянам дань по одному таланту в день. (4) Масинисса разорил всю страну, а частью ее как бы даже и завладел. Так она оказалась разорена, что сомнительно стало, ему ли, карфагенянам ли она принадлежит. (5) Узнавши, что карфагеняне отправили в Рим послов, чтобы очиститься от подозрений и пожаловаться на него, Масинисса и сам отправил послов в Рим, дабы постарались усилить подозрения римлян и оспорить права карфагенян на подать. (6) Масиниссовы послы, когда выслушали рассказ о чужеземце-тирийце, прежде всего постарались внушить сенаторам опасение, как бы не пришлось Риму воевать сразу и с Антиохом, и с Карфагеном. (7) Особенно подозрительно было то, что, схватив Аристона и решив отправить его в Рим, сенат Карфагена не озаботился взять под стражу ни его самого, ни его корабль. (8) А как пошла речь о земельных владениях, то между послами Масиниссы и карфагенянами возникла распря. (9) Карфагеняне уверяли, что границы у них все по праву; Публий Сципион, говорили они, после своей победы установил границы карфагенских владений, (10) и та земля, о которой идет спор, в тех границах и была; Масинисса и сам их признал, когда гнался он за неким Афтиром, бежавшим из царства Масиниссы и бродившим с отрядом своих нумидийцев вокруг Кирены, сам же и просил карфагенян разрешить ему пройти по той земле – считал, значит, без всякого спору, что принадлежит она Карфагену. (11) Нумидийцы же доказывали: неправда, будто Сципион провел так границы, а если уж судить по праву да по справедливости, то во всей Африке не сыскать и одного поля, что было бы собственной карфагенской землей. (12) Они ведь пришли издалека и выпросили кусок земли, только чтобы построить город; определяли же размер участка так: разрезали шкуру одного быка на ремни и сколько теми ремнями можно было окружить, столько им земли и дали. И все, кроме Бурсы, первого их поселения, взято не по праву, а силою. (13) Что ж до земли, о которой спор, не могут карфагеняне доказать, ни что принадлежала она им всегда – т.е. с тех пор, как захватили они ее во владение, – ни даже сколько-нибудь долгое время. По обстоятельствам отходила эта земля то к ним, то к царю нумидийцев, и овладевал ею всякий раз тот, кто мог осилить другого оружием. (14) Пусть же сенаторы дозволят остаться этой земле, какой была она прежде, – до того, как карфагеняне стали врагами римлян, а царь нумидийцев их союзником и другом, и да согласятся римляне, чтобы владел ею тот, кто может ее удержать. (15) Сенат счел нужным ответить и тем и другим, что отправит в Африку послов, дабы рассудили карфагенский народ с нумидийским царем на месте и в их присутствии. (16) Посланы были Публий Сципион Африканский и Гай Корнелий Цетег и еще Марк Минуций Руф, а они, рассмотрев дело и выслушав спорящих, не сочли правыми или виноватыми ни тех, ни других и оставили все как было. (17) Решили они так сами или был им наказ, неведомо; а ведомо то, что римлянам в ту пору на руку была распря между карфагенянами и нумидийцами. (18) Коли не так, Сципион и сам бы, своею волею мог положить ей конец, ибо и дело знал, и много почтения заслужил, и заслуги имел перед одной и другой стороной.