Коринна, в ярко расшитой атласной пижаме самой экзотической расцветки, лежала на модной кушетке, обитой белым бархатом, в полуосвещенной гостиной богатой квартиры, где они жили с матерью, и листала глянцевый журнал о Голливуде.

Ее полное имя было Коринна Корали. Когда ее мать через несколько лет после развода с Джеррольдом Барроном вышла замуж за Динсмора Колетта, Коринна, тогда еще маленькая, взяла фамилию отчима и подписывалась Коринна Колетт. Когда отчим еще через несколько лет ушел от них, она хотела вычеркнуть его имя из своей жизни и вернуть себе фамилию отца. Она так бы и сделала, если бы мать яростно не восстала против. Так что она осталась Коринной Колетт.

Гостиная была обставлена по последнему слову моды, но лишена всякого уюта. Здесь не чувствовалось атмосферы дома. Занавеси на окнах были из черного бархата, повсюду красовались статуэтки фавнов, сатиров, черных чертиков и драконов. По верху стены лесенкой шли книжные полки, на одной из них стоял языческий божок с очень злобным видом, не обещавшим ничего хорошего его почитателям. Комната была не просто просторной, она казалась пустынной. Пустую стену напротив книжных полок украшала единственная картина в импрессионистском стиле. Хаотичная мешанина злых мазков, заключенных в рамку. Возле стен были расставлены столики для коктейлей, на которых яркими пятнами выделялись ровные треугольники серебристого и ярко-красного цвета — модернистские пепельницы.

Собственно, здесь не было ничего приятного и красивого, если не считать девушку. Она была очень мила — с хорошей фигуркой, благородными чертами лица. Но они до странности не сочетались с его выражением. Казалось, поговорка, что душа видна в глазах человека, не применима к этой девушке, в больших красивых глазах которой не было ничего, кроме самовлюбленной надменности. Циничная усмешка на изящных губах, вызывающе ярко накрашенных, сразу перечеркивала то приятное впечатление, которое производило это милое лицо. Длинные загнутые ресницы слипались от густо наложенной туши, прямые брови были выщипаны в узкую выгнутую линию, так что ее можно было принять за дочь одного из сатиров, украшавших комнату, словно она тоже была частью обстановки.

Причудливые новомодные часы пробили четыре раза, Коринна захлопнула журнал и капризно отшвырнула его в сторону. Он угодил в маленького черного фавна с оранжевым брюшком, который упал на пол, на коврик перед камином, где тускло мерцали на углях малиновые огоньки — единственное, что привносило в комнату атмосферу домашнего очага. Голова божка отбилась и откатилась в угол, но девушка только равнодушно посмотрела на поверженного кумира. Видимо, фигурка не была ее любимой безделушкой.

Где-то в глубине квартиры прозвенел звонок, напоминая звук флейты. Девушка резко выпрямилась и, быстро кинув взгляд на часы, удивилась. Одиннадцать! Кто это может быть в такое время? Ах, как скучно! Почему Лиза никогда сразу не платит за купленные вещи? Ей смертельно надоело, что к ним постоянно приходят из магазинов и клянчат деньги. Они такие навязчивые и никакого права не имеют тревожить их так рано. Что ж, этому наглецу придется отправиться восвояси, вот и все. Лиза еще не вставала, и она не намерена ее будить. Если что, пусть Белла сама ее будит. Она и пальцем не пошевелит.

Вошла служанка, держа в руках визитную карточку.

— Мисс Коринна, пришел джентльмен, к вашей маме. Что мне делать?

— Джентльмен! В такой час? Он сказал, что ему назначено?

— Нет, мисс Коринна.

— А, ну так, значит, это из магазина, за деньгами.

— Нет, мисс Коринна, не похоже. Он настоящий джентльмен. Правда, я его раньше у вас не видела. Он передал свою карточку.

Служанка протянула ей визитку, Коринна недовольно вскочила с дивана и схватила ее. Она была гибкая, изящного сложения, которое не мог скрыть даже дорогой бесформенный балахон, бывший на ней. Луч утреннего солнца упал на ее золотистые волосы, воспламенив их крутые завитки до красно-рыжих, подчеркивая их пышность и яркость, осветил нежную кожу щек. Девушка сейчас могла бы показаться даже прелестной, если б не злобная скука на ее лице. Она стояла, в изумлении рассматривая визитку.

Баррон! Неужели это!.. Нет, не может быть! Он бы не посмел! Лиза все устроила, чтобы он никогда не посмел явиться сюда! Наверное, просто однофамилец. Странно, до сих пор им никогда не встречались однофамильцы.

Но стоп! Ведь отца звали не так! Он Джеррольд Баррон. А это какой-то Дан... Это же имя ее брата! Как странно, она почему-то всегда думала о нем как о ребенке! Хотя к этому времени он уже, конечно, вырос, стал взрослым мужчиной. Джентльменом, как сразу определила служанка.

С неожиданным чувством возмущения и обиды она вскинула голову и распорядилась:

— Приведите его сюда.

Когда Дан шагнул в комнату, солнце вошло в зенит и в полную силу освещало девушку, стоявшую в своей надменной красоте, холодно и презрительно взирая на брата, которого не видела ни разу в жизни.

Дан замер у двери, глядя на нее во все глаза. Он был поражен ее красотой и внешним сходством с отцом — это оказалось для него неожиданностью.

Служанка замешкалась на пороге, бросая удивленный взгляд то на одну, то на другого и дивясь их сходству.

Коринна заносчиво вздернула подбородок и посмотрела на Дана, словно от того можно было ждать любой угрозы. Так они стояли, глядя друг на друга и онемев от удивления. Наконец девушка заговорила.

— Вы хотели видеть Лизу? — высокомерно спросила она. — Она еще не вставала. И я не собираюсь ее будить.

— О нет, конечно, не надо, — очнулся Дан, вспомнив о вежливости. — Прошу меня извинить!

Девушка свысока оглядела его:

— В любом случае — кто вы такой и что вам здесь надо?

Дан обезоруживающе улыбнулся ей.

— Я бы тоже мог спросить, кто вы. Впрочем, — добавил он с доброй усмешкой, — ваши волосы и глаза и так мне все объяснили. Вы — дочь своего отца и... моего тоже!

Коринна вскрикнула и часто-часто заморгала ресницами, будто не могла вынести доброго и радостного выражения, появившегося на лице у молодого человека при этих словах, но тут же взяла себя в руки, скрывая чувство, нараставшее у нее в груди.

— Зачем вы приехали? — нагло спросила она. — Что вам нужно от моей матери?

— Мне нужно ей кое-что сказать. Она ведь и моя мать.

Девушка снова издала невнятный звук.

— Сказать? И что же?

— Ну, я скажу это лично ей. — Лицо Дана вдруг омрачилось и стало очень серьезным. Он сразу сделался старше.

Девушка жадно вглядывалась в него, изнемогая от любопытства.

— А что, если я не позволю вам ее увидеть? Она не выйдет к вам, пока не узнает, для чего вы приехали. Я вообще сомневаюсь, что она захочет вас видеть, когда услышит, кто вы такой. Что дает вам право рассчитывать на ее внимание?

— Я приехал сказать ей то, — сурово промолвил Дан, — что просил передать отец. И ваш отец, кстати сказать! Это очень важно!

— Откуда мне знать?

— Вы ведь и сами это прекрасно понимаете. — Дан строго посмотрел в ее огромные серые глаза, и действию этого прямого взгляда она не могла сопротивляться.

— Насколько мне известно, было специально обговорено, что он никогда, никогда в жизни не будет пытаться связаться с матерью.

— Верно, но смерть освободила его от этого обещания. Мой отец умер. Это была его последняя, предсмертная просьба — он просил меня приехать к вам и поговорить с ней. Теперь вы понимаете, почему должны сказать ей, что я здесь?

За спиной у Дана вдруг бесшумно поднялась толстая портьера и кто-то вошел. В комнате сразу воцарилась звенящая тишина. Потом послышался голос — резкий, наглый, грубый, широко открытые глаза девушки были устремлены за плечо Дана.

— Что здесь происходит, Коринна? — От звука этого голоса Дан вздрогнул. — Кто этот нахал и почему ты позволяешь себе обсуждать меня с ним?

Дан обернулся и оказался лицом к лицу с обладательницей голоса.

Перед ним стояла невысокая, хрупкого сложения женщина с яркой, броской внешностью, передавшейся и дочери. Но в матери все казалось ложным и неискренним, а девушка была более непосредственной. Дан понял это с первого взгляда, и все, что копилось у него в душе долгие годы, неудержимо хлынуло наружу. Неужели это его мать? Как мог отец, необыкновенный человек, полюбить такую женщину?

О да, она была красавица! Никто не стал бы это отрицать. Но красота ее была лишена души и подобна раскрашенной картинке, за которой ничего не стоит. И его отец, насколько мог судить Дан, должен был распознать это сразу же. Впрочем, он вспомнил, что отец был очень молод, он встретил эту женщину в девятнадцать. Он сразу влюбился и завоевал сердце своей безжалостной возлюбленной. Только с годами, после многих скорбей и разочарований, он приобрел ту проницательность и знание людей, которые могли бы в свое время спасти его от жестокой ошибки.

И внезапно все в мгновенном озарении открылось перед Даном — и подлинная натура матери, и роковая ошибка отца, и оправдание этой ошибки, за которую он расплатился всей жизнью, — так, словно Дан всегда это знал, но только сейчас понял с отчетливой ясностью. Это был ответ на вопросы, мучившие его с детства. Почему Господь попустил такому прекрасному человеку совершить столь ужасную ошибку? Но это было все равно, что спросить: «А почему Господь позволил Адаму и Еве съесть запретный плод?» И только сейчас он получил ответ: Господь таким образом воспитал в отце мудрость, душевную тонкость и нежность. Это был ответ на вопрос: «Зачем нужна боль?» В его голове, как луч солнца, вспыхнула строчка из старинного гимна, который так любил петь отец:

Господь намеренно провел душу отца через испытание болью и разочарованием, чтобы сделать ее такой чистой и чуткой! Дан в один миг осознал это. И когда заговорил, в голосе его звучала нежность, но исходила она словно не от него, а от его отца:

— Я — Дан Баррон! А вы... моя мать? Да?

На нежном девичьем лице Лизы почти не было морщин. Только глаза выдавали ее истинный возраста: безжалостные, циничные, беспокойно блестевшие. Аккуратно подведенные губы сжались в тонкую прямую линию. Улыбки на них не было, ни намека на радость при виде сына не появилось на этом красивом, похожем на цветок лице. Это было лицо чужого человека.

— Ах вот оно что! — сказала Лиза, внимательно оглядывая юношу. — Я приняла бы вас за Джеррольда Баррона, если бы вы не представились. О чем вы говорили с моей дочерью? И вообще, какое право имели появляться здесь?

Дан спокойно, с хмурым и сосредоточенным видом, смотрел на нее, отмечая одновременно внешнюю привлекательность и внутреннюю неприглядность. Голосом, исполненным уверенности и торжественности, он ответил:

— Это право дала мне смерть!

И Лиза замерла, уставив на него испуганный взгляд.

— Он умер? — с ужасом спросила она. — Вы хотите сказать, Джеррольд Баррон умер?

Дан молча кивнул и вежливо ждал, что будет дальше. Она посмотрела на него. Если сын был сейчас так похож на отца — та же вежливая, полная достоинства манера поведения, сдержанное, умное лицо, проницательный взгляд, зачесанные назад волнистые волосы — все это перенесло Лизу в те дни, когда Джеррольд Баррон ухаживал за ней. Тогда она, по натуре поверхностная, была очарована его сильным, благородным характером, пока не увлеклась другим, не таким благородным, но дьявольски соблазнительным мужчиной.

— Вы на него очень похожи, — произнесла она неожиданно нежно, и в глазах ее промелькнула тоска по прошлому.

— О, вы не могли бы оказать мне большей чести, — ответил Дан несколько напыщенно.

— Он был очень славный! — продолжала Лиза с ноткой грустной ласки в голосе, которая когда-то, наверное, заставила обмануться Джеррольда, что и привело его к роковой ошибке.

— Он был прекрасный человек! — заявил сын в ответ.

— Да, — задумчиво проговорила Лиза. — Наверное. А вот я была недостойна его, вот в чем дело! Видимо, отсюда и все проблемы, — как будто даже с сожалением закончила она.

Коринна молча, глядя во все глаза, наблюдала за ними, — она видела мать совсем другой, такой, какой никогда ее прежде не знала. Ей были известны все любовники матери, известно, как она к ним относится, однако никогда еще не доводилось дочери видеть на ее лице такое выражение почтения и искреннего уважения — совсем не похожее на обычную для нее насмешливость или соблазнительное кокетство. Коринна наблюдала за матерью не отрывая взгляда, и на лице девушки появилась глубокая задумчивость. Значит, Лиза может быть и совсем не такой, какой она привыкла ее видеть?

Голос Дана нарушил торжественное молчание:

— Тогда почему вы вышли за него замуж?

Лиза посмотрела на своего сына, словно ее призвали к ответу перед судом. Зрачки ее расширились — неужели от страха? — с губ сорвался легкий, беззаботный смех, будто она хотела укрыться за этой напускной беззаботностью.

— Именно потому, что он был таким замечательным, а мне тогда хотелось все попробовать! — ответила она красивым переливчатым сопрано.

Дан на минуту замер, опустив глаза, озадаченный этим признанием. Затем поднял на мать ясный взгляд и, глядя на нее в упор, спросил голосом, полным отчаянной скорби:

— Но тогда... почему вы... бросили нас?

Женщина отвела взгляд, казалось, она была слегка пристыжена, но когда снова посмотрела на Дана, от ее секундного замешательства не осталось и следа, она опять заговорила тем же резким и злым тоном:

— Потому, что я по натуре бабочка. Такой уж я родилась! Я никогда не могла терпеть семейных обязанностей! — и горделиво вздернула подбородок, словно даже гордилась этим. — Я не виновата! — Последние слова прозвучали почти весело, в ее глазах заиграли веселые искорки.

— А вы простили бы свою мать, если бы она поступила с вами так, как вы поступили со своим сыном и... и со своей дочерью?

— А при чем тут моя дочь? Что я ей сделала? — резко возразила Лиза. — Я ведь, как вы знаете, взяла ее с собой. Что еще от меня нужно?

— Неужели вы считаете, что это для нее было лучше? — серьезно спросил Дан. — Лишить ее отца, да еще такого, которого вы сами только что признали замечательным, чтобы привить ей тот же образ жизни, какой вели сами — как вы выразились — бабочки?

— Ах, вот вы о чем! — беспечно откликнулась Лиза. — А почему бы ей не стать такой же бабочкой, если она хочет? У Джеррольда остался ты, и совершенно очевидно, что он воспитал тебя по своему подобию. Я считаю, что Коринна была со мной вполне счастлива. Спросите ее, испытывала ли она в чем-нибудь нужду.

Лиза стояла, меряя его насмешливым взглядом, улыбка кривила ее накрашенные губы. Лицо женщины казалось маской наигранной веселости, под которой скрывалось подлинное горе.

Дан кинул взгляд на сестру, совсем ему незнакомую.

Та стояла в нише окна и смотрела на мать с нескрываемой враждебностью. Услышав вопрос Дана, она быстро опустила глаза.

— Ах! — сказала Коринна. — О, я не знаю. Я не очень люблю бабочек. Я ведь никогда не знала своего... отца!

И тут голос ее сорвался и перешел в тихие всхлипывания. Девушка опустилась на низкую атласную кушетку, расшитую драконами, и закрыла лицо руками; слезы катились сквозь пальцы и крупными каплями падали на паркет.

Лиза закричала на нее, не сдерживаясь:

— О, ради всего святого! Еще слез мне тут не хватало! Вон с моих глаз! Ты же знаешь, Коринна, я никогда не разрешала тебе плакать, да еще по такому поводу! Рыдать о том, чего ты даже не знала! Какая глупость! Отправляйся немедленно к себе!

Девушка не двинулась с места. Мать повернулась к Дану:

— Вот видите, что вы натворили! Что, Джеррольд специально прислал вас сюда, чтобы не дать мне спокойно жить? Что он просил мне передать? Скажете вы, наконец, или нет? Я не хочу больше тратить на вас время.

Дан снова перевел взгляд на Лизу.

— Все, что отец хотел вам сказать, содержится вот в этом письме, — тихо произнес он, доставая из кармана конверт. — Я не хотел причинять вам неприятности. Хотя вы сами, похоже, никогда не задумывались, сколько горя принесли мне и отцу. Все эти годы я никак не мог совместить в своей душе идеал женщины, матери и жены с образом той, которая могла оставить такого человека, как мой отец, да еще с маленьким ребенком. Мне трудно было поверить, что вы сделали это по доброй воле, а не в силу обстоятельств, но теперь я вижу, что это было именно так. Вот ваше письмо!

Он протянул ей конверт, Лиза схватила его. И на ее лице мелькнуло странное выражение, а в глазах вспыхнул злой огонек.

— Достаточно я уже наслушалась ваших упреков! — резко бросила она и быстро вышла из комнаты.

Дан стоял, глядя на дверь, за которой она исчезла, словно ожидая, что Лиза вернется. А у окна все еще рыдала Коринна.

В комнате было совсем тихо, слышались только тихие судорожные всхлипывания. Через некоторое время Дан наконец очнулся и заметил, что она плачет. У него было ощущение, что он находится в чужой, незнакомой стране и не может привыкнуть к чуждым звукам и окружению.

Девушка сидела опустив голову и закрыв лицо руками — воплощение горя и отчаяния, — что никак не сочеталось с ее вызывающим нарядом. Ей сейчас подошло бы одеяние уличного беспризорника. Она казалась маленькой и трогательной, с яркими, спутанными волосами, на которые падал луч света из окна, — и сердце Дана вдруг переполнилось жалостью к ней. Сестра! Родная сестра! Такая расстроенная!

— Почему вы плачете? — спросил он одновременно с удивлением и заботой.

Она подняла на него залитое слезами лицо. Тушь растеклась, помада была смазана. Он смотрел на нее, ошеломленный, потом поспешно отвел взгляд, словно видеть ее такой было выше его сил.

Коринна заговорила тоненьким, жалобным голосом, в бессильной злости сжав кулачки.

— Все это ужасно! — Она передернула плечиками. — Чья-то мать! Чей-то отец! Ты приехал, и мы совсем не знаем друг друга. Меня все это бесит. У меня никогда не было отца! А мне он был так нужен! — Она снова спрятала лицо в ладони.

Дан подошел и встал рядом, положил руку на голову сестры и погладил ее по волосам.

— Сестра, прости, что я тебя расстроил.

Узкие плечики, содрогающиеся от злых рыданий, постепенно перестали вздрагивать, девушка подняла голову и с любопытством посмотрела на Дана, а потом вдруг спросила обиженно, как маленькая девочка:

— А тебе-то какое дело?

Лицо Дана озарилось бесконечной нежностью, и он вдруг заулыбался.

— Сам не знаю, — признался он. — Но мне есть до тебя дело. Может, потому, что ты моя сестра. А может, ради отца, которому было не все равно.

В глазах девушки зажглось жадное любопытство.

— Правда? Ему было не все равно? Он думал о нас? Ведь я не виновата, что не знала его. А почему ему было не все равно, как ты думаешь?

— О, я знаю отца. Мне так хочется рассказать тебе о нем. Только... здесь мы не сможем поговорить! — Он окинул взглядом неуютную комнату, потом посмотрел на Коринну. — Мне нужно рассказать тебе об отце. Иди умойся и переоденься, а то у тебя какой-то дикий вид! Надень что-нибудь скромное, и пойдем погуляем в парке, например, и я тебе расскажу, какой у нас был отец!

Никто никогда не говорил Коринне, что у нее дикий вид. Она задохнулась от возмущения, гнев боролся в ней с желанием узнать, что брат хотел рассказать ей. Девушка медленно поднялась, кулачками вытирая слезы, подошла к зеркалу и минуту пристально смотрела на себя. Потом со слегка смущенной улыбкой повернулась к Дану.

— Правда, вид у меня ужасный, — призналась девушка, взяла пачку сигарет с ближайшего столика и протянула Дану. — Бери, — сказала она, стараясь говорить смело. — Мне всегда становится легче, когда я покурю.

Дан отрицательно покачал головой:

— Спасибо, я не курю!

Она недоверчиво уставилась на него:

— Не куришь? — и, быстро повернувшись, вышла.

В смущении юноша остался стоять у окна и глядеть на улицу, размышляя о том, вернется Коринна или нет. Она ведь ничего не сказала. Сколько ее ждать? Может, сейчас придет мать и выпроводит его? Или лучше самому уйти, не дожидаясь неприятностей?

Нет, он не может так поступить. Он обещал сестре, что они пойдут гулять. Надо подождать еще...

Он бы удивился, если бы знал, как спешила Коринна. Она, которая не привыкла ничего делать сама, даже не позвала служанку и, запершись, приводила себя в порядок. Ее служанка тоже, наверное, удивилась бы, увидев, как быстро и ловко Коринна смывает косметику. Наконец она была готова. Наверное, ее странный братец решит теперь, что она по-дурацки выглядит без косметики!

Девушка выбрала узкий городской костюм, самый простой из всего, что у нее было, — ярко-синий, с такого же цвета шляпкой и белым шарфом. Самой себе она сейчас казалась чуть ли не монахиней — до того скромный у нее был вид.

Кинув напоследок хмурый взгляд на отражение в зеркале, она медленно направилась в гостиную.