Пабло Симон покинул Белый город с каким-то странным выражением в глазах и возвратился к себе в «Руины».

Венти и остальные ученики, воздвигнув на постаменте своего сердца статую Джордано Бруно, вернулись к обычным делам.

Звезды на небе продолжали воспевать истину, ради которой мудрец был принесен в жертву.

Алхимик теперь возглавлял школу, в которую когда-то давно попал как будто случайно; сейчас он неустанно трудился, исследуя сокровенный внутренний мир металлов и их скрытые связи с космическими силами. Но в душе его что-то надломилось; перенесенное страдание было выше его сил, и потому он погрузился в полное равнодушие и к собственным мукам, и к мукам всего мира.

Он больше не стремился приобщать к истине новые души, а предпочитал работать с теми, кто приходил к нему сам, и свел к минимуму благотворительность и помощь соседним селениям, чему в былые времена уделял очень много времени. Он презирал народ за его вассальную зависимость от официальных организаций и был полон решимости сражаться со злом его же оружием. В его глазах братская доктрина ненасилия выглядела скорее как прекрасная утопия, чем как необходимая действительность.

Жители городка, в большинстве своем крестьяне, пастухи и священнослужители, люди с простой, примитивной душой, раньше испытывали к Пабло Симону сердечное уважение, а теперь боялись его и шепотом обсуждали чудеса, которые о нем рассказывали. У авторитетных церковников было уже достаточно доказательств того, что он вел запрещенные на тот момент научные исследования, но, охваченные суеверным ужасом, они не осмеливались его выдать.

Вопреки этому отношению, ученики ложи восхищались им и признавали, что у них никогда еще не было такого способного и знающего наставника в самых глубоких таинствах Природы.

Ушедший в себя, тихий, словно воспоминание, бледный, с загадочными глазами, каждое утро на рассвете он проходил по улицам, возвращаясь после своей таинственной ночной работы, которую вел в горах, в штольнях заброшенной шахты.

При этом в его старой лаборатории, расположенной в нескольких сотнях шагов от приходского училища, всю ночь горел огонь. Но кто в ней работал?..

Пабло Симон заходил туда каждые два-три дня, а иногда запирался на несколько недель; еду ему приносили в маленьких корзиночках, которые передавали через специальное окошко в двери.

После возвращения в «Руины» он распустил всех слуг и помощников… Кто же их заменил? Время от времени его сопровождали лишь несколько братьев высокой степени посвящения, но они хранили тайну так же ревностно, как и их учитель.

Годы согнули спины его товарищей, но сам он всегда выглядел на один и тот же возраст. Для него время было именно тем, чем и является на самом деле: иллюзорным океаном, в котором плавают, тонут и поднимаются со дна все обманчивые явления проявленного мира.

Он уважал жизнь мельчайшего насекомого, оказавшегося на его пути, однако и пальцем не шевелил, чтобы помочь многочисленным больным, которых страдание побуждало искать у него исцеления своих недугов.

Его ложа приобретала самые дорогие инструменты для исследования и оплачивала путешествия на Восток за любым выделенным компонентом, который только можно было пожелать. Но народ, большая невежественная масса, не получал ни малейшей помощи, ни единого слова утешения или совета. У алхимика было столько золота, сколько можно было пожелать, ведь ни один секрет трансмутации металлов не остался для него неведом.

Как-то раз, вернувшись из одного из путешествий в Египет, он узнал, что его ищет инквизиция и самый грозный инквизитор направляется в их городок, чтобы заключить его под стражу и сжечь заживо. Пабло Симон не придал значения этому известию и заперся в своей лаборатории, позволив дням свободно течь.

И вот, когда осень застелила улицы ковром из мертвых листьев, группа всадников, возглавляемая Великим инквизитором, остановилась у его лаборатории. Едва только первые проблески утренней зари высветили озера тумана, стекшие на дно долин, солдаты и чиновники Святой инквизиции начали колотить в дверь эфесами шпаг и рукоятями пистолетов.

Члены братства получили приказ не предпринимать никаких действий, и ходили слухи, что вооруженный отряд в любом случае разбежится, когда появится один из тех ужасающих «духов», что служили ложе.

Пабло Симон, одетый в странную тунику из волокон свинца и асбеста, любовался в подземных криптах самым страшным из своих магических творений.

Со времен атлантов подобные существа появлялись все реже и реже, ведь сотворить их мог только тот, кто знал, как это сделать, и кто контролировал своей волей трансмутацию и эволюцию первичных элементов из четырех низших сфер Природы, начиная с ментальных зерен и заканчивая эфирными структурами физических форм. Творение Пабло Симона было достойно ночного кошмара безумца: посвященный оживил тело молодого араба, умершего много лет назад, но на этом не остановился — голову его он заменил головой леопарда, а руки превратил в гигантские мохнатые когтистые лапы какого-то зверя.

Тому, кто не был обучен тайным искусствам, чудище могло показаться чем-то нереальным, фантастическим, однако способность создавать подобные феномены — не чудо и не дар необычайных существ, а лишь владение законами природы, скрытыми от подавляющего большинства людей. Даже в самых своих несбыточных грезах они не смогли бы и близко подойти к тому, чтобы направлять и воплощать в действие такую силу воли.

Пабло Симон услышал шум ударов и медленно поднял голову; он устало снял капюшон и машинально поправил волосы. Монстр, стоявший перед ним, рычал в направлении лестницы, обуреваемый жаждой крови…

— Покончи с ними, Обо! Хватит им осквернять мое право на исследование! В конце концов, не я, а они сделали тебя свирепым, и теперь они столкнутся с плодом своих действий…

Его слова, произнесенные шепотом, казались пустыми, лишенными внутренней силы.

Но чудовищное создание вдруг издало судорожный вопль и скрылось в самом дальнем углу комнаты, сметая на своем пути дистилляторы, реторты и свисавшие со стен и потолка веревки. Пабло Симон обернулся и разглядел в полутьме за спиной белый сияющий образ.

— Это ты! Ты вернулась! Уходи, Ипатия, я уже не тот, что прежде, не отравляй свою душу моим обществом! Возвращайся к неизменным формам воспоминания!

Видение было неподвижным, но едва уловимый близкий голос прошептал у самого уха:

— Это ты вернись к воспоминаниям… Я вижу слова твоего Учителя, запечатленные в них: «Если мы будем пользоваться методами инквизиторов, если прибегнем к обману и насилию, то рано или поздно станем такими же, как они…» Не губи наш союз, который объединяет наши души в любви и служении далеко за пределами жизни и смерти. Многие тысячи лет назад мы вместе присягнули в верности на алтаре Эроса Птероса — любви, дающей крылья… Не покидай меня, я тебя теряю…

Светящийся образ медленно растворился в воздухе, заставив содрогнуться темное сердце теней. Мудрец стоял на коленях на мраморном полу и тихо плакал… Рычание Обо отвлекло его от собственной боли, и с выражением мягкой невозмутимости на лице, давно покинувшей его, Пабло Симон подошел к двери; снаружи слышались удары тарана и треск деревянных балок. Чудовище, чьи мускулы от напряжения были твердыми, как сталь, ждало его приказа.

Руками, одетыми в перчатки, Пабло Симон вновь укрыл голову капюшоном и достал из свинцового ящика сверкающий драгоценный камень. Он погасил горевшие таинственным образом светильники, бросил их к ногам жуткого создания и запер дверь — как раз в тот момент, когда неистовые вспышки огня и содрогания земли уничтожили все, что хранилось в его лаборатории, приглушив ужасный смертный вопль.

Он побежал вверх по винтовой лестнице, своды которой уже дали трещину и начали разрушаться. Ступени лестницы выскакивали из пазов, и Пабло Симон спотыкался о них и больно ударялся. Он сбросил на бегу тяжелую тунику, чтобы не погибнуть посреди обрушения. И вот, с окровавленными руками и ногами, он наконец поднялся на поверхность и закрыл потайной люк, и в этот момент последний обвал потряс все здание. Подземные крипты, водоемы и лаборатории — все оказалось полностью разрушено, а на самых тонких планах Природы работу завершило странное излучение.

В комнатах дома воцарилась тишина, поскольку нападавшие, испугавшись грохота, отбежали на безопасное расстояние. Пабло Симон, словно вернувшись к жизни и вновь встретившись с самим собой, был полон счастья и светился от радости, и с таким же энтузиазмом, с каким когда-то в молодости устремился на Восток в поисках источников мудрости, сейчас он направился к тяжелой двери, ведущей на улицу и наполовину разрушенной от ударов. Он открыл дверь и, улыбаясь, предстал перед глазами инквизитора, подъезжавшего на белом коне. Пабло Симон вновь стал всего лишь созерцателем жизни, он находился в мире, но не принадлежал ему и с сократовским пониманием смотрел на приближавшегося инквизитора.

Толпа, направляемая наемниками Святой инквизиции, набросилась на него, множество рук срывало с него одежду и наносило удары, пока в конце концов он не потерял сознание…

Его полуобнаженное тело обдали холодной водой, и он пришел в чувство — в темной камере под охраной дюжины солдат и священника. Как ему сказали, он находился в приходском доме и должен был немедленно предстать перед экстренным трибуналом, специально созванным по его делу.

Пабло Симон едва держался на ногах и лишь благодаря контролю дыхания не трясся от холода. Он улыбнулся, подумав о бессмысленной жестокости своих тюремщиков, которые вывели его на зимний воздух промокшим насквозь. Не оказывая сопротивления, он поднялся по лестнице, и его ввели в одну из комнат первого этажа. Приходский священник, разные церковники и несколько гражданских и официальных лиц объединились там в судебную комиссию, возглавляемую Великим инквизитором.

После вопросов протокольного характера ему предъявили обвинения в людоедстве и колдовстве и множество других обвинений, модных в те времена. Подсудимый был погружен в свои мысли и не обращал внимания на клевету, пытаясь визуализировать, полностью ли уничтожено его чудовище, не осталось ли чего-то от алхимических лабораторий. Внезапно он прервал размышления, получив весть от своих братьев из ложи: он понял, что некоторые ученики пытаются его спасти, поскольку на улице, судя по звукам, происходили небольшие стычки. Меньше чем через полчаса его пригласили выступить в свою защиту.

— Братья! Я обращаюсь к вам именно так, ибо братство людей — это факт, признают его или нет. Я никогда не совершал ни одного из тех преступлений, в которых вы пытаетесь меня обвинить; я искал истину другим путем, чем вы, но, даже если и принуждал кого-то к этому пути, я ни разу не запятнал себя кровью. Надеюсь, однажды вы сможете сказать то же самое и о себе, не греша при этом перед истиной… Очевидно одно: я исследовал тайны Природы, изучал загадочный путь душ, ведущий через все царства и через несчетное число перевоплощений. Я изучал скрытую связь между теми «ангелами», которые управляют ходом планет, и теми, кто заботится об органах наших тел. Я доказал тождественность всех религий и, обучая людей, сражался с любыми сектами, которые присваивали себе всю полноту теологического знания, ведь встреча двух подобных сект сразу же выливается в насильственную борьбу. Послушайте! Я не «верю» в Бога, как и вы не «верите» в то, что у вас есть руки; вы «знаете», что они у вас есть, поскольку в каждое мгновение получаете тому подтверждение. Точно так же я вижу проявление Божественного во всем, и его существование для меня не вопрос веры, а очевидная, естественная реальность. Я знаю, что, согласно Универсальному Закону, оно в разных своих проявлениях управляет всеми существами, и оба его инструмента, блаженство и боль, — это творцы совершенства.

— Веришь ли ты в прощение грехов?

— Все религии советуют прощать, так учили их основатели. Но, братья мои, прощение убивает только ментальные зерна боли; нанесенный вред можно исправить, лишь пройдя через страдание, и никто не сможет возместить даже смерть муравья, и уж тем более ни один человек не способен расплатиться по долгам другого.

— Еретик! — взорвался священник. — Ты не веришь в искупление, дарованное человечеству жертвой Господа нашего?

— Какая удобная доктрина! Грешите, убивайте, разрушайте, корыстно веря в то, что жертва Учителя омоет всех вас… Да, его жертва могла бы омыть вас, если бы вы практиковали добродетели, которые он советовал практиковать. Его смерть — просто знак, который указывает на жизнь. Ему нужны были не почитатели, а последователи, те, кто шел бы по его стопам, практиковал бы добродетель и ненасилие. Что сказал бы этот владыка аскетизма, узрев роскошь, в которой живут ваши иерархи, что сказал бы он, глядя на ваши костры?

— Он бичом выгнал торговцев из храма…

— Так изгоните торговцев из своей души, очиститесь внутренне, и ваши храмы будут чистыми, поскольку люди в них будут внутренне чисты.

— Умолкни, богохульник! Признаешь ли ты обвинения, выдвинутые трибуналом, или нет?

— Я признаю только те обвинения, которые выдвигает мое собственное сознание, а вас я препоручаю суждению вашего!

По сигналу инквизитора двое солдат заставили посвященного преклонить колени, и тот не оказал ни малейшего сопротивления. Коротко посовещавшись, инквизиторы сообщили ему, что через семь дней его заживо сожгут на городской площади. Пабло Симону указали на дверь, и тот, вежливо поклонившись судьям, вышел из зала с улыбкой и высоко поднятой головой.

Через неделю, в назначенный срок, жертву, чье лицо заметно постарело, а тело было истерзано множеством ран, повели на центральную площадь. Руководители ложи, следуя указаниям, которые их Учитель таинственным образом передал им, снова заставили всех братьев по ложе хранить молчание.

И вот, когда его, опутанного цепями, оплевала и забросала камнями горстка зевак из разбушевавшейся толпы, когда его уже буквально тащили на руках, к нему верхом подъехал инквизитор и ехидно спросил:

— Где же твои друзья?

— Очень близко. Они помогут мне в докучной формальности — освободиться от физического тела.

— А что же они не бегут к тебе на помощь? Тоже боятся покинуть свои дьявольские тела?

— Послушайте, инквизитор, вот в чем разница: вы проповедуете смирение Иисуса Христа, а мы проповедуем свое собственное смирение…

Шутливый ответ привел начальника Святой инквизиции в ярость, и он стал избивать философа хлыстом.

Основная масса людей, смиренные и добрые пастухи, держались в стороне от этой сцены и только издали наблюдали; но несколько сотен человек вместе с семинаристами и солдатами затолкали обвиняемого на костер, привязали его к столбу и затянули свои песнопения.

Лицо Пабло Симона сияло от переполнявшей его радости… Словно бы он основную часть жизни прожил в предвкушении этого мгновения. Он воссоединится с Ипатией на тонких планах бытия, там они сыграют священную духовную свадьбу, и благодаря союзу их душ родятся новые идеалы. Там он будет в окружении своих братьев, рядом с Джордано и мудрыми восточными адептами, которые зажгут свет в светильниках своего небесного разума.

Перед его закрытыми глазами быстро, но очень ярко промелькнула вся его жизнь, и в то же время до его слуха доносились искаженные голоса толпы. Он заметил мысленное присутствие своих братьев из «Руин», которые поддерживали его и телепатически передавали прекрасные послания. Он открыл глаза и посмотрел на своих убийц: как раз в это мгновение те бросали полдюжины факелов к просмоленному основанию костра из сосновых поленьев.

Пабло Симон опустил веки и стремительно погрузился вглубь себя; вскоре он почти полностью заблокировал все телесные ощущения; он услышал кашель кого-то, кто задыхался от дыма, и ощутил сильный жар в верхней части головы. А потом…