Многие существа в Природе, проникая в новую среду обитания, вынуждены реагировать на нее и постепенно приспосабливаться; так и два странствующих философа постепенно входили в зону европейского влияния, охваченную потрясениями и беспорядками. Это были Джордано, обладавший неодолимой силой познавшего себя, и Пабло Симон, ведомый своим замыслом, жаждой служения и освобождения.
Вот уже семь месяцев прошло с тех пор, как купола священного города из пустыни Гоби сгладились под растущим грузом расстояния за их плечами… Пабло Симон вспоминал долгое путешествие по Нилу, когда их лодку день за днем несло течение реки, стремившейся раствориться в море. Ученик не имел никакого представления о том, зачем они оказались в Египте. Они скрытно прошли сотню километров вверх по течению, но единственное, что он знал, — что теперь где-то в дельте их ждала встреча со старым соратником Джордано.
Лодка, допотопная конструкция из толстых досок, шла тяжело, чуть ли не дрейфуя. Человек шесть местных жителей направляли ее ход длинными жердями, заодно раздвигая ими заросли водных растений. Вода все прибывала, а в последние дни она стала розоватой, поскольку несла ил — особенность Нила, благодаря которой пустынные земли превращались в одно из самых плодородных мест в мире.
Пенистые волны, набегавшие время от времени, постепенно расширяли русло и скрывали руины — следы уже забытых человеческих рас, наций, которые уступили переменчивую сцену истории другим. Лодочники пели странную песню; они рассказывали, что ей научил их ветер, дувший сквозь трещины Сфинкса.
Пабло Симон был в нетерпении, он чувствовал, что предстоящая встреча с членом одного из тайных братств, первая после его возвращения на Запад, была чрезвычайно важна и могла принять непредвиденный оборот. Чтобы успокоить мысли, он стал ходить по палубе. Джордано, погруженный в глубины своего внутреннего мира, неподвижно сидел на носу лодки, склонившись над водой. Выступавший в роли хозяина судна сириец с высохшим и почерневшим от солнца лицом задавал тон песнопениям необычного хора; из-за широкого пояса его туники виднелась обложка какой-то книги.
Эта деталь крайне заинтересовала Пабло Симона, ведь сириец едва умел читать, тем более на европейских языках. Должно быть, он ее украл. Пабло Симон подумал, что тут может скрываться что-то любопытное, и спросил хозяина, обратившись к нему на трудном языке его страны.
— Книга была у колдуна в черной тунике… у неверного, который сопровождал армию, сравнявшую с землей наш порт; они убили детей и обошлись с нашими женщинами как с игрушками, которые потом выбросили в море… Колдун сжег наших магов и астрологов. Потом он взял мою лодку — а она была тогда великолепным парусником, — чтобы вернуться на Сицилию; по пути они все напились и поубивали друг друга…
— Кто убил колдуна? Скажи правду!
— Мои люди бросили его за борт…
— Ты мусульманин, не так ли?
— Да.
— Разве основатель твоей религии не учил, что нужно любить всех людей, даже если они не мусульмане?
— Да… Но разве Пророк христиан не учил их кротости и смирению, не учил, что убивать грешно? Почему тогда его приверженцы занимают наши земли, перекрывают нашу торговлю и жгут все, что им вздумается? Почему они пытаются все решать силой оружия?
Пабло Симон молча смотрел на этого не слишком образованного человека, некогда имевшего хороший достаток, который оказался за тысячу километров от родины и которому пришлось стать безвестным хозяином лодки с командой туземцев. Что можно было ответить на столь живое свидетельство того, как действует так называемая европейская цивилизация? Стоявший за его спиной Джордано ответил за него:
— Я слышал твои слова, добрый Абдул; теперь выслушай меня. Если один или двое из твоих людей сойдут с ума и попытаются швырнуть лодку на западный берег, ты тоже сойдешь с ума и решишь разбить ее о восточный? Или же, будучи в здравом уме, свяжешь безумцев и будешь держать курс посередине русла?
— Я сделаю второе, но…
— Послушай меня! Человечество — тоже лодка в реке жизни; если приверженцы одной религии в своем безумии пытаются разрушить лодку и убить большую часть пассажиров, зачем другим религиям подражать им? Разве это не один из видов раболепия, покорности? Если вас захватывают, защищайтесь, но без ненависти… Зерна ненависти вырастают в катастрофы, Абдул. Действие всегда рождает ответное действие. Не применяйте насилие, и рано или поздно перестанут применять насилие против вас… Не забудь то, что я тебе сказал, и не пропускай эти слова мимо ушей; быть может, и твоя жизнь, и жизнь твоей расы зависят от того, будут ли выполняться эти правила.
— В твоих словах, о мудрый, звучат черные, словно грозовые тучи, прорицания, но, возможно, они более применимы к христианам.
— Они тоже получат по заслугам и пожнут столько боли, сколько посеяли. Закон Бога справедлив, у него нет «избранных народов»; даже Солнце несправедливо по сравнению с ним…
Хозяин в сомнениях вернулся к руководству разладившимся хором, а Джордано, опершись о нос судна, продолжил исследовать воду.
— Куда мы направляемся, Джордано? Все спасаются от большого прилива, а островки превращаются в скрытые ловушки… Смотри, как крокодилы ищут себе добычу среди несчастных животных, окруженных водой!
— Через пару часов мы будем на месте…
— Вся дельта как на ладони… Где нас ждут?
Обратившись к Абдулу, Джордано спросил:
— Мы можем прибыть в храм Исиды прежде, чем его накроет большая волна?
— Да, конечно… Мы идем туда?
— Вот этот кошелек с золотом твой, если стены храма я увижу до того, как зажгутся звезды.
Абдул проводил кошель жадным взглядом: щедрая плата втрое превосходила оговоренную стоимость путешествия.
С огромным интересом Пабло Симон разглядывал храмы и пирамиды на обоих берегах и таинственные восточные горы. Солнце быстро садилось, усиливая кровавый оттенок воды. Запыхавшиеся гребцы, не жалея сил, с трудом вели лодку по болотистым протокам, наполовину запруженным водными растениями, бревнами и трупами животных — жертв наводнения.
Огромные стаи ибисов, некогда священных птиц, пролетали так близко, что чуть не задевали единственную мачту лодки.
Пабло Симон с волнением встречал каждую увиденную им руину и взглядом спрашивал у своего учителя, не это ли храм Исиды.
Солнце стояло уже над самым горизонтом, когда они вышли в широкую протоку с бурными водами; берега, покрытые обильной растительностью, растворялись в ее течении. Вдруг гребцы с криками и угрожающими жестами окружили хозяина. Тот сказал им несколько слов, а затем, раздав самым горячим по несколько ударов дубинкой, заставил их вернуться к работе.
— Что происходит? — спросил Пабло Симон.
— Местные египтяне верят, что в святилище Исиды живут призраки древних жрецов, и, поскольку мы приближаемся, они боятся их проклятий… Абдул уже в третий раз доставляет меня сюда, и всегда происходит одно и то же…
— Здесь действует ложа?
— И да, и нет. Чуть позже ты узнаешь больше.
— Я могу спросить, с кем мы встречаемся?
— Кавалер де Венти — весьма сведущий в священной науке мудрец.
— Он принадлежит к миланским ложам?
— Да, он даже работает в Папской области и во всех герцогствах полуострова.
Посередине русла перед носом судна выступала из воды кубическая конструкция, стоявшая на затопленном острове; на ней не было барельефов, но венчало ее нечто похожее на зубцы в форме бутонов лотоса. Входная дверь представляла собой одну герметично закрытую каменную створку, до нижнего края которой уже доставали волны. Солнце, почти опустившееся за горизонт, окрашивало пейзаж фантастическими красками, и храм сиял белизной посреди реки из расплавленного сургуча.
Причалить оказалось непросто, ведь вода прибывала все быстрее, и большие волны превратились в опасный, ужасающей силы прибой. В конце концов с помощью каната двое философов все же спрыгнули на уже залитую водой каменную лестницу, которая вела к единственной двери. Джордано знаком отпустил лодочника, крепко прижимавшего к груди объемистый кошель с золотом. Судно, подталкиваемое течением, быстро удалилось, и, пока оно не исчезло в одной из боковых проток, наставник стоял неподвижно, словно не чувствуя опасности волн, которые, набрасываясь на лестницу, промочили путников насквозь.
Наконец Джордано, словно пробудившись от погружения в себя, раз двадцать ударил посохом в угол двери, после чего вернулся к своему прежнему состоянию.
Через несколько минут огромная глыба немного повернулась на петлях, открыв проход для учителя и ученика. Они оказались в небольшом зале, освещенном синими лампами; стены и ковры были того же цвета, разных его оттенков.
— Это похоже на небеса! — произнес Пабло Симон, обращаясь к Джордано.
— Небо и есть подлинный «дом человека», ты и сам это знаешь.
Их диалог прервал шорох открывающейся двери, и в комнате появился человек среднего роста, с тонкими чертами лица, неопределенного возраста, на нем была изысканнейшая туника из белого льна. Он обменялся почтительными приветствиями с Джордано и сердечно поздоровался с Пабло Симоном, знавшим, что перед ним — граф де Венти, известный во всей Европе своей мудростью и легендарными алхимическими трудами, которые ему приписывали.
Как объяснил Джордано, храм Исиды никогда не предназначался именно для культа этой богини, он объединял около двух десятков глав разных течений из великого тайного братства.
Пабло Симон присоединился к нескольким церемониям, а затем руководители старшей ступени посвящения спустились в большую крипту, построенную на глубине более двадцати метров под протокой. Казалось, винтовая лестница уходит в самое сердце земли. В своеобразном вестибюле, который находился прямо над главным залом, Джордано расстался со своим учеником, сказав:
— Этот храм построили первые поселенцы атлантов более сорока тысяч лет назад, тогда он стоял на острове посреди моря рядом с дельтой большой реки. С тех пор разные инициатические ложи использовали его особые свойства и уединенное расположение — местные жители, порой случайно оказавшись неподалеку, пугались некоторых феноменов «материализации» тонких, обычно невидимых тел и теперь стараются держаться подальше от этого места. Конструкция настолько совершенна, что, несмотря на ежегодные паводки Нила, которые заливают храм почти до верхней террасы и прячут дверь под несколькими метрами воды, внутрь попадает лишь несколько капель и его крипты остаются сухими и проветриваемыми.
— А сейчас вы встречаетесь внизу?
— Так и есть, дорогой мой Пабло Симон. Я привел тебя сюда, но здесь я тебя на время оставлю. Церемония, которая сейчас состоится, древнее моря и гор, ибо еще прежде, чем было создано физическое тело этой планеты, она проходила в других уголках Вселенной. Мы, жрецы в белых туниках (этим облачениям с помощью сока определенных плодов алхимическим образом придают блеск), располагаем наши тела в том же порядке, в каком располагаются некоторые звезды на небе. Пространство, окружающее нас, синего цвета, а ароматы тщательно отобраны богами Природы. Затем мы «раздваиваемся» и саму церемонию осуществляем на тонких планах, пользуясь своими энергетическими телами.
— Так и души звезд объединяются в непостижимых таинствах за пределами их сияющих физических облачений, да?
— «Как наверху, так и внизу»… Не забывай об этом золотом ключе. Помни, что самые могущественные ключи — самые простые; они открывают все двери Природы… А сейчас иди наверх, делай что хочешь и возвращайся в полночь, через семьдесят два часа.
Пабло Симон глубоко поклонился своему Учителю, попрощался с остальными жрецами и стал быстро подниматься наверх.
Он вышел на террасу; неосязаемые посланники горизонта раздували складки его туники; всего в двух метрах от его ног вода с грохотом атаковала источенные беломраморные ступени. Борьба неподвижной силы камня и силы воды наполняла храм неясными шумами — подобные звуки возникают, когда крепко стискиваешь зубы. Время от времени какое-нибудь бревно отчаянно билось в стены, словно шпоры в бока лошади…
Пабло Симон наслаждался своим одиночеством и кипучей жизнью Природы, не позволявшей другим звукам, кроме ее собственных, достигать слуха. Дозорная башня, с которой он наблюдал за паводком, напоминала ему прочный и спокойный духовный замок посреди суетливой толпы, сведенной с ума иллюзиями — порождениями неведения и боли. Несколько маленьких облачков заслонили собой звезды…
— Так и обманчивые иллюзии мира скрывают Идеал! — воскликнул он вслух.
Волны, не найдя других аргументов, возразили ему мощным завыванием. Он перевесился через зубчатую стену с лотосами, и его лицо осветилось отблеском воспоминаний:
— Ипатия… — прошептали его губы, но он сжал их, подчинив маске спокойного безразличия.
Поток, по сравнению с которым тот, что находился перед его глазами, казался бледным отражением, стал осаждать его мистическую духовную крепость. Он почти через силу оторвался от перил и перешел в северовосточный угол башни; казалось, вода здесь убегает, преследуемая его взглядом. Пастухи неизбежности подгоняли целые стада овец из пены…
— Народы Малой Азии говорят, что ветер приносит воспоминания… — нежный, мягкий голос, прозвучавший над резными лотосами стены, привел его в оцепенение.
Не решаясь повернуть головы, он спросил:
— Это ты?
— Можешь думать так, если от этого ты станешь счастливее… Иногда мудрее пребывать в неведении…
Пабло Симон медленно обернулся; посреди террасы стоял такой знакомый ему образ. Лицо было настолько засвеченным, что казалось овалом света, таинственным эскизом луны.
— Раньше ты заставала меня в полудреме… Я уже стал сомневаться, действительно ли мы общаемся… Но сейчас я совсем не сплю, и ты говоришь со мной!
— О, не придавай этому значения! Я говорю с тобой многими способами… Я все еще стеснена в своих проявлениях, но однажды я покажу тебе, как говорят друг с другом деревья, звезды и люди, потерявшие свои лица…
— Ипатия, милая сестра! Порой мне кажется, что я внутренне слаб не потому, что мне не хватает тебя, а потому, что ко мне не сходят божественные наставники, способные одним жестом поднять павшего, излечить раны и отдернуть завесу из плоти…
— Брат, кому ты подашь милостыню — богатому или бедному, у которого ничего нет? Разумеется, ты поможешь более нуждающемуся… Так радуйся! Ты уже настолько близок к Учителям, что они доверяют тебе и предоставляют относительную свободу… словно подросшему ребенку.
— Твои слова — успокоительный бальзам! Но мой ум любит плести софизмы, он заставляет меня думать, что раз так, то самые одинокие, самые невежественные и далекие от божественной гармонии люди и есть самые «взрослые»…
Тень беспокойно пошевелилась, а потом ответила немного грустным голосом:
— Не позволяй своему телу обманывать тебя; ты не есть твое тело. Тот, кто живет в отрыве от великого Закона любящей мудрости, не одинок, он пребывает в дурной компании — в окружении множества страстей, страхов, ненависти и прочих ужасных чудовищ. Но человек, который освобождает себя, становится относительно одиноким, его сопровождает меньше страстей, он сводится к своему Я, чтобы отыскать Я всех других, а затем и не-Я. Каждый шаг на пути означает, что становится еще одной сопровождающей нас иллюзией меньше, одним обманом меньше…
Казалось, что видение рассеивается, а его голос смешивается с голосом ветра.
— Не уходи! Ипатия, почему случился весь этот ужас?.. Вместе мы бы дали человечеству…
— Молчи! Зачем размышлять о том, чего не может быть? Откуда ты знаешь, что, случись все иначе, мы принесли бы больше пользы? Ты считаешь себя мудрее судьбы?
— Нет… Но… почему судьба так жестока? Я же знаю, что должна быть какая-то причина, какой-то грех, вызвавший все это, но какой? Неужели мы могли быть столь порочными, столь невежественными?
— Откуда течет весь этот грозный поток воды? Разве можно представить, что он выходит из земли или сходит с неба просто так, ни с того ни с сего, размывает берега, сносит острова и переносит их на несколько километров, разрушая, убивая, но при этом неся плодородие, порождая цивилизацию? Тонкие пары́ образовали крошечные капли, а их своевременное объединение произвело все эти действия… В Мистериях нас учили, что очень трудно разбить несколько соединенных частиц…
— Но мы-то с тобой разделенные частицы, Ипатия.
— Не кощунствуй! И да не сохранят стены эхо этих невежественных слов! Если мы соединены любовью, никакая инквизиция не сможет нас разделить. Ты должен лишь любить Всё через Ипатию. Когда-нибудь мы станем одной душой и больше не будем разделены. Если ты знаешь об этом, если впитал это в криптах ложи, как ты можешь отрицать это и попадаться в любимую ловушку обывателя, который думает, что маленькие детали физической жизни играют самую важную роль? Любовь, связывающая людей, выходит за пределы их облачения из плоти и длится дольше, чем они. Когда духовная близость создает благородные, чистые узы, никакие внешние обстоятельства не могут на них повлиять, и тот, кто это знает, не страдает. Возлюбленный брат, я хочу, чтобы мои посещения, если я смогу повторять их, вызывали в тебе не огорчение, а духовную радость, которая придаст тебе сил и оживит твой разум. Но скоро рассвет… Я должна уйти…
— Ты уходишь из-за рассвета? Но ты же не темная лярва, чтобы бежать при виде малых Владык Авроры…
— Тот носитель, проводник, который ты видишь и который издает звуки, похожие на человеческий голос, — всего лишь «тень», он не выдерживает солнечного света… Но пусть это не обманывает тебя, я всегда рядом, и наша мистическая связь будет жить и в космическом танце звезд, и в светящихся признаниях в любви простых светлячков… Таинство наверху, таинство внизу…
— Куда я направлюсь сейчас? И где будешь ты?
— Твой мудрый наставник даст тебе совет, какой путь избрать; а что касается меня, я пойду с тобой, а ночью, погрузившись в сон, ты придешь ко мне, и мы будем трудиться вместе, как и было до сих пор…
Видение быстро утратило плотность, и его последние слова прозвучали как вздох, как стон.
— Ипатия! — тщетно Пабло Симон протягивал руки — они поймали лишь порыв ветра, но в его сердце бились счастье и надежда.
После обряда на восходе солнца он предался долгожданному отдыху.
В назначенный час ученик спустился по темной винтовой лестнице и стал ждать своего Учителя у потайной двери, ведущей в большую крипту.
Всего несколько минут спустя философ уже прижимал ученика к своему великодушному и отважному сердцу. Они вместе поднялись по лестнице и остановились в одном из небольших залов наверху. Он был украшен золотистым мрамором и оранжевыми гобеленами; с потолка свисал большой шар, как казалось — из стекла, который излучал желтоватый теплый цвет, очень напоминавший солнечный.
Пабло Симон не раз видел алхимические лампы, какие-то из них горели на жидком золоте, и огонь в них не гас веками, причем достаточно было в самом начале налить немного горючего, и больше заправки не требовалось; но он никогда не встречал ничего похожего на то, что светило сейчас.
— Учитель, в основе чудесных свойств ламп, которые я видел раньше, лежало восполнение вещества, подпитываемого благодаря излучению совершенно холодного света; но эта лампа горячая, словно свет солнца… Каким образом компенсируется столь значительная потеря энергии? Ее приходится заправлять каждые два-три часа?
— Между некоторыми элементами Природы есть симпатические связи, о которых ты еще не знаешь; во всей Вселенной они существуют в потенциале, и лишь в одной точке времени и пространства они активны. Так вот, если изменить совпадающие факторы таким образом, что потенциальное проявится, разве сложно воспользоваться огромным количеством тепловой и световой энергии, скрытой в нескольких частицах золота? Как ты знаешь, этот металл является реакцией некоторых земных элементов на действие солнца, и реакция эта направляется солнечными ангелами, то есть разу мами, отвечающими за подобные процессы в Природе. Я знаю, что сказанное не даст тебе решения задачи, но первый шаг ты сможешь сделать. Ошибка, свойственная людям, — просить решения, прежде чем полностью вникнуть в суть проблемы, с которой они столкнулись.
— Это великая истина! Брат, есть ли у тебя для меня какая-нибудь новость?
На лице Джордано отражались легкие признаки усталости, и он грел руки около лампы. Пабло Симон поспешно добавил:
— Кажется, ты утомлен… Не прерывай отдыха ради моего любопытства.
— Нет, нет! Мое тело уже оживает и восстанавливает энергетические потоки под действием лучей лампы; просто я еще не полностью им овладел… Сейчас все будет в порядке… Слушай, Пабло Симон: следуя мнению «тех, кто знает», я советую тебе вернуться в «Руины»; там тебя ждет твоя ложа. Я же должен отправиться в Италию; я проеду по нескольким городам Европы и постараюсь придать наиболее доступную форму знаниям по физике и астрономии. Возможно, в каких-то университетах, где я много лет назад читал разные предметы, мне позволят провести курсы для студентов. Профессора слишком измучены политической пропагандой и страхом перед инквизицией и, словно в отместку, решаются слушать меня и освобождаться от своих догм и предубеждений… хотя бы на час…
— Можно мне отправиться с тобой? Я немного знаком с химией и алхимией и, возможно, буду тебе полезен.
— Я был бы очень рад, но полезнее ты будешь в «Руинах»; долг превыше детских суждений, таких как «нравится» или «не нравится»… Так благодаря долгу приходит духовное счастье, ведь долг действует в соответствии с Законом, он сеет здоровое зерно. А свою работу я выполню один, но в путешествиях мне будет помогать граф де Венти, брат, знаменитый своими добродетелями, своими познаниями, а также ловкостью, с какой он умеет обходить все ловушки, которые постоянно расставляют нам фанатики и невежды.
— Ты думаешь, юные студенты из Европы смогут воспринять такую мудрость?
— Может, и нет, но я научу их тому, о чем всегда вам говорил: «При отсутствии доказательств следует прибегать к сомнению». Они хотя бы научатся сомневаться, а это, как ты знаешь, первый шаг к истине, который делает душа, порабощенная неведением.
Так они беседовали до тех пор, пока солнце не скрыло в своих объятиях лучи лампы, своей дочери.
Три дня спустя из храма Исиды вышли две лодки, одна несла Учителя, другая — ученика; паруса обоих судов наполнялись силой одного и того же ветра.