X. А. Ливрага

Театр мистерий Древней Греции

Обрывки папируса, обугленные лоскуты холстины, истлевшие пергаменты, окаменевшие ракушки, керамические сосуды или просто черепки – вот все, что осталось от давно исчезнувшего мира, погрузившегося в реку забвения. Словно безмолвные свидетели, они напоминают нам о том, что когда-то давно существовал мир, далекий, затерянный в глубинах времени, о котором мы ничего не знаем. И в то же время подсознательно мы чувствуем, что он очень близок нам, хотя для нас он остается загадкой.

Если мы принимаем, что Время и Пространство – это измерения, в которых мы существуем, то эти измерения позволяют нам понять, что такое «близкое» и что такое «далекое». Мы получаем возможность сравнивать расстояния во времени с расстояниями в пространстве и обнаруживаем, что если и не во всем, то во многом они соизмеримы. Люди, которые когда-то давно воплощали в своих рисунках и других творениях все богатства внутреннего и внешнего мира, ушли уже очень далеко. Но те же самые загадочные космические законы, которые когда-то развели нас, дают нам возможность встретиться вновь. Руководимые этими законами, подобно небесным телам, вращающимся по своим орбитам, мы неуклонно идем дорогами Судьбы к тем временам и к тем местам, где однажды уже побывали.

Театр в Эпидавре, созданный Поликлетом в IV в. до н. э.

Мы – путешественники.

И после долгих странствий, обогащенные впечатлениями, хоть и покрытые шрамами – следами бесчисленных приключений, мы идем навстречу тому, от чего ушли. Мы жаждем новых далей, наши уставшие глаза всматриваются в линию горизонта, а пересохшие губы шепчут: «Вернемся домой!»

Заканчивается еще один цикл существования, и мы вновь должны столкнуться лицом к лицу с нашим внутренним миром, с той глубокой, интимной реальностью, которую создали мы сами своими достижениями и своими ошибками, к которой мы так стремились и которой в то же время так боялись. Продолжая идти дальше, ускоряя шаг, испытывая одновременно надежду и священный трепет перед грядущим, мы осознаем, что именно сейчас нам необходимо вновь встретиться с собой… Для того чтобы жить дальше. Чтобы возродиться и начать все сначала. Чтобы благодаря нашему возрождению весь окружающий мир мог возродиться, ощутить священное дыхание новой молодости. Чтобы в нас и в других людях вновь пробудилась давно уснувшая душа ребенка…

Погружение в глубины своего внутреннего мира, в то, что для нас является повседневным и в то же время выходит за пределы пространства и времени, дало нам возможность поделиться с читателями древними знаниями, которые для многих стали лишь пылью веков. Нам кажется, что эти знания не умерли, что в них содержатся живые семена, которые в один прекрасный день могли бы дать ростки нового, лучшего мира, более естественного, более божественного и более человечного.

В своих философских поисках мы остановили внимание на том, что в действительности является важнейшей частью нас самих, – на Театре. А в рамках Театра мы заинтересовались тем, что сегодня называется «Театр Древней Греции». Углубляясь в изучение этой темы, мы, словно уставшие странники, не утратившие после долгого пути ни скромности души, ни веры в успех, стали осознавать, как мало знаем о собственном прошлом. Отчасти причиной тому является скудность источников, но на самом деле мы просто не хотели или не сумели уберечь свое прошлое от забвения, найти для него верные объяснения.

В детстве нас учили, что театр по сравнению с действительностью – всего лишь выдумка, копия, более или менее искаженно передающая суть оригинала. Это ложь! Театр – это высшая Реальность, не стиснутая рамками пространства и времени. Он является человеческим творением только по форме. Но сам дух Театра, его сокровенная суть – глубоко метафизическая. Именно поэтому мы называем его Театром Мистерий, ибо своими корнями он уходит в древнейшие Мистерии; он возник как более доступная форма, через которую могли бы передаваться древние метафизические знания. Вернее, сам греческий театр, расцвет которого приходится на V век до н. э., произошел из Мистерий Элевсина, который был близок Афинам в культурном и географическом отношении.

Следуя принципу естественного устройства Вселенной, единой и триединой одновременно, Театр делится на Трагедию, Драму и Комедию. Как бы в подтверждение этой причастности Театра к тайне мироустройства его относили к «тайным явлениям», которые нельзя было разглашать, и только Аристотель оставил о нем некоторые разъяснения, весьма туманные. Руководствуясь ими и гораздо более ранними источниками, мы можем сказать, что трагедия – это театральное действо, где главенствуют Судьба и боги, управляющие поступками людей.

Сами люди подвластны таинственному закону – Дике (индусы называют его Карма). Согласно этому закону, каждое действие порождает соответствующие ему следствия, поэтому вся судьба человека протекает в русле целостной, комплексной системы непреклонных моральных законов, управляющих как Природой, так и людьми. Таким образом, поступки человека вписываются в модели, созданные самой Природой. Поэтому злоупотребление свободой, выходящее за рамки этих моделей и универсального порядка, считалось грехом, «впадением в крайность», отступлением от космических законов. В древности, как и сегодня, кровные узы были очень прочными и оказывали большое влияние на жизнь человека. Так как они включают в себя многие психологические и культурные элементы, оставляющие глубокий отпечаток на судьбе и личности тех, кто связан родственными отношениями, часто люди становились жертвами условий, продиктованных семьей или группой, к которой они принадлежали.

Драма отличается тем, что в театральном действии превратности и неожиданности, исходящие от богов и самой Судьбы, переплетаются с превратностями и поворотами человеческой жизни. Однако в драме, как правило, не возникает ситуаций исключительных и экстремальных, которые затрагивали бы законы бытия настолько глубоко и сильно, что произошедшие события становились бы непоправимыми. Цена боли и усилий не так уж высока. Согласно греческим и римским комментаторам классической эпохи, это обычное состояние цивилизованного человечества, или, иначе говоря, человечества не варварского. Хотя греки считали «варварским» все, что не было греческим, но в данном случае они подразумевали под варварством то, что понимают под этим все: грубость, невежество, отсутствие культуры и контроля над собственными действиями, эмоциями и мыслями.

Наконец, комедия – более поверхностная форма театрального действия, в которой преобладает подход к жизни как к игре. Ни глубокие философские вопросы, ни широта познаний не способны помешать легкому восприятию жизни, но и не могут придать ей более глубокий смысл, вызвать в человеке необходимый процесс очищения. Люди живут, рождаются и умирают, их дни проходят заурядно, в будничных, незначительных заботах. В комедии всегда происходят забавные ситуации, и разрешаются они весьма легкомысленно и просто. Боги, которые присутствуют неизменно, ограничиваются тем, что высмеивают человеческую глупость, а люди, в свою очередь, высмеивают друг друга. Судьба их направляет, но незаметно для них самих, потому что поступки людей, детские и незрелые, не могут угрожать ни равновесию Природы, ни духовной Сущности действующих лиц.

В Театре Мистерий эти три составные части соответствуют тому, что Платон называл Trino Logos (Троичный Логос). Трагедия в этом контексте является формой, в которой разнообразными путями проявляется Божественная Воля. В каком-то смысле она становится отражением Неба, обиталища богов. Хотя его законы трудно понять и весьма сложно применить в жизни, тем не менее через трагедию это Небо становится высшей реальностью существования, вызывающей в душах людей священный трепет. Драма – это вместилище Любви и Познания, собственного жизненного опыта людей из плоти и крови, обреченных страдать и наслаждаться из-за своей способности чувствовать и мыслить. Комедия – это мир форм и их взаимоотношений, с его блеском и тенями. Это обманчивый мир отражений и отзвуков, по которому бродят человеческие существа, растерянные, но счастливые в своем неведении. Их счастье пропитано смехом и слезами. Они отдают предпочтение обыденной жизни и потому обделены способностью чувствовать Вечное, Трансцендентное.

Это деление греческого театра реально и узнаваемо; но вместе с тем очевидно, что разные авторы истолковывают его по-разному в зависимости от своего мировоззрения, от темы, которую они исследуют, от психологических и физических условий, в которых развивается действие.

Театр Мистерий по своей сути педагогичен. В любом из жанров нас всегда чему-то учат. По-особому это происходит в трагедии, призванной застать зрителя врасплох, завладеть его вниманием так, чтобы он перестал быть просто зрителем, а постепенно включался в действие, как бы тоже становясь его автором или, по крайней мере, участником, живо заинтересованным в развитии событий.

Мы соприкасаемся с театром, который совсем не похож на привычный для нас театр конца XX века. Классический Театр несет в себе нечто мистическое и религиозное. В идеале он призван был добиваться того, чтобы зритель выходил из театра иным, нежели вошел. Это в некотором смысле Алхимический Театр, потому что именно через магическое театральное действие происходила глубокая трансформация всех, кто в нем участвовал. Представление не имело целью ублажить публику, а если это и происходило, то было второстепенным.

К несчастью, материал, которым мы располагаем, очень беден и обрывочен. После падения Римской империи все культурные формы античного мира стали преследоваться, ибо считались дьявольскими. Последние более или менее значительные его остатки, хранившиеся в тайных библиотеках Константинополя, были изъяты и уничтожены участниками Четвертого крестового похода, которые из-за сектантского фанатизма забыли о своей миссии и предались взаимной вражде, ненавидя друг друга больше, чем мусульман. Возможно, именно в Константинополе пал последний занавес, который отделил нас от нашего прошлого и наших истоков, не оставив нам иного выхода, чем заново выдумывать мир искусства, на сей раз неестественный, искаженный, лишенный корней.

Введение к книге «Театр Мистерий Древней Греции»

 

Д. С. Гусман

Инициатический театр

Лекция

Рождение театра произошло в тот момент, когда человек стал задумываться о причинах собственного существования, о важности своих взаимоотношений с другими людьми и с Природой, о загадках времени и обо всем, что с ним происходит. С древних времен перед человеком вставало множество вопросов, на которые он не находил ответа. Театр родился вследствие необходимости воссоздать, повторить некоторые события и ситуации, уже произошедшие в реальной жизни, для того чтобы вновь попытаться найти в них глубокий смысл.

Платон говорил, что любое искусство является отражением одной небесной, архетипальной Идеи. Каждое произведение искусства, которое мы создаем в мире материи, является попыткой уловить эту изначальную Идею, Архетип, воплотить ее в конкретной форме. Иногда нам удается приблизиться к ней, увидеть ясно и воспроизвести предельно четко. Часто Архетип остается далеким и недоступным, кажется расплывчатым и искаженным. Но если вернуться к искусству, в данном случае к театру, самой главной всегда является Идея, отражающая его суть и смысл его существования, и вытекающий из нее вопрос: в чем состоит Архетип театра, какой принцип гармонии отражается в этом творчестве? Ответ прост: театр, как и любой вид искусства, отражает законы и гармонию самой жизни.

Театр всегда пребывает в поисках глубокого смысла и законов, управляющих человеческой жизнью, пытается восстановить давно утраченные связи между земным и Небесным, человеческим и Божественным. Наряду с самыми разнообразными проблемами жизни в нем всегда присутствуют элементы возвышенного: Бог и боги, герои, Судьба. Такой подход изначально предполагает наличие гармонии, и театр призван восстановить ее. Многие писатели, историки, философы обращали наше внимание на то, что люди древности, те, кто участвовали в первых театральных представлениях, были гораздо ближе к богам, чем мы с вами. Некоторые авторы говорят, что они могли воспринимать, почитать богов и жить ими именно благодаря своей утонченности, проницательности, одаренности и чистоте. Другие утверждают, что эта близость к богам была, наоборот, лишь следствием слепой веры, неведения и страха. Кто из них прав, в данном случае не так важно. Важно то, что древние народы ощущали столь сильную близость к богам, что это чувство позволяло людям жить практически в постоянном контакте с ними. Поэтому нас не должно удивлять то, что в первых театральных представлениях – если их можно так называть, ведь тогда не было ни театров, ни сцен, ни декораций, ни освещения, – все было связано с магическим миром богов. Первые театральные представления были религиозными в самом глубоком смысле этого слова, так как связывали человека с высшей реальностью, с реальностью Божественного. В древности не было ни одного народа, который не имел бы этих исконных божественных Мистерий, этих первых священных таинств, принимавших форму театра, которые являлись попыткой воспроизвести на земле то, что когда-то давно происходило на Небе.

Как действовали боги, какую роль они играли в великой драме сотворения Вселенной и каким образом мы, люди, можем воспроизвести это, да еще в магической форме? На чем основывался древний театр, если для представлений он не нуждался ни в какой сцене и ни в каких декорациях кроме тех, которые давала сама Природа? Он основывался на воспроизведении действий, на магии действия. В каком-то смысле магия присутствует во всем, что нас окружает, и во всем, что мы делаем: в фигурах, порождаемых нашими мыслями, в образе Божества, нарисованном нами исходя из своих, человеческих мерок, в знаках имени, которое мы пишем, и в звуках произносимого вслух. Магия возникает и когда мы читаем, так как благодаря буквам, написанным или напечатанным на бумаге, в нашем уме рождаются интересные и красивые образы. Существует много форм магии, но из них люди древности отдавали предпочтение магии действия. Рисовать, читать, писать – это одно; играть – это нечто совсем другое. Воспроизводя определенное движение, актер пробуждал загадочные исконные магические силы самой Вселенной, сотворение которой также начиналось с одного первоначального движения, родившегося внутри единого великого Абсолюта. Когда к этим движениям, воспроизводимым актерами древности, добавлялась магия слова, магия звука с присущей ей силой призывания Божественного, то получались первые театральные представления, не имевшие иной сцены и иных декораций, кроме леса, луга, неба.

В театральных представлениях древних народов для разыгрывания действий использовались разные формы, в основном песнопения, к которым добавлялись танцы и игра на музыкальных инструментах. В течение многих эпох всякий раз, когда человек испытывал потребность магическим способом войти в контакт с тем Высшим, Небесным миром, присутствие которого он чувствовал, но не мог объяснить, он делал это с помощью песнопений, сопровождая их движениями и жестами. К песнопениям добавлялся танец, а к танцу – звучание музыкального инструмента. Священные танцы занимали важное место в жизни человека. Ими сопровождались все значительные события. Когда человек рождался, вокруг него танцевали; когда он достигал нужного возраста, чтобы участвовать в жизни общины, это событие также сопровождали танцами. Танцами праздновались бракосочетания, а когда человек умирал, его душу танцем сопровождали в мир иной.

Все важные изменения и вехи в человеческой жизни отмечались тем, что сегодня мы называем танцем; но в те далекие времена танец нес в себе гораздо более глубокое содержание и смысл. Им сопровождались священные действия, через него проявлялись глубокие законы Природы, управляющие также человеческим телом и его движениями. Древние жрецы с помощью танца вступали в контакт с богами. Можно даже сказать, что жрецы были первыми, самыми древними актерами в мире. Каждый раз, когда они вызывали образы богов, прося у них защиты, покровительства и благословения, каждый раз, когда они призывали немного больше света, чтобы в темноте можно было выбрать путь, по которому идти в жизни, они творили театральное действо. Это был не простой театр, а театр инициатический – он открывал таинственные двери, невидимые для обыкновенных глаз. Благодаря своей мудрости и глубокому знанию законов Природы, жрецы, переходя порог этих дверей, вступали в контакт с теми божественными персонажами, роли которых играли в театральном представлении.

Хотя зарождение театра в истории человечества, как правило, связывается с греческой цивилизацией, можно смело утверждать, что не было народа, который не имел бы своей театральной традиции, идущей из глубины веков, и везде мы наблюдаем один и тот же процесс, одни и те же этапы развития этой традиции. Вначале был театр без сцены и без стен, очень простой, естественный, магический и инициатический – в том смысле, что он давал возможность вступить в контакт с загадочными законами Природы, которые человек всегда воспринимал как часть великого Таинства существования. Во всех культурах происходила постепенная трансформация жрецов в актеров, изображающих ситуации не только божественного плана, но также и плана человеческого. От персонажей, танцев, песнопений, слов, речитативов, мимики и жестов исключительно религиозного характера происходит переход к представлениям, в которых переплетаются между собой темы, имеющие отношение и к героям, и к людям; и так из древнейшего инициатического театра рождается театр, по своему содержанию стоящий гораздо ближе к человеку и его проблемам, но несмотря на это не утративший своей изначальной функции связи с божественным миром.

В Японии испокон веков существовал религиозный театр. Согласно легендам, он появился, когда богиня солнца, поссорившись со своим братом, могущественным богом войны, бежала ото всех и спряталась в пещере, оставив человечество погруженным в глубокую тьму. Увидев это, перед пещерой собираются все боги Природы, пытаясь вернуть ее расположение. В театральной форме, с помощью песнопений, танцев и музыки, они пытаются показать богине, что нет никого красивее и лучше ее. Не выдержав, богиня выходит из пещеры посмотреть представление своих божественных собратьев, и людям, живущим во мраке, вновь возвращается свет солнца. С тех пор люди пытались подражать богам – ведь если боги играют роли, поют и танцуют, чтобы разбудить душу всего сущего и привести в движение определенные могущественные принципы и силы Природы, то почему бы и людям не делать того же? Так рождается в Японии религиозный театр. Его представления проходили в храмах, а иногда в атриумах (портиках) или под открытым небом, в зависимости от того, насколько глубоким было их содержание и какую часть священных Мистерий они отражали. Эти представления всегда носили церемониальный характер и были очень торжественными. Текст в них произносился медленно, но внятно и таким образом, чтобы вибрации каждого слова и каждого звука вступали в резонанс; символические позиции тела и жесты точно соответствовали канону; шаги и движения были замедленными и величественными. Так постепенно, играя в древнем театре, люди осмеливались говорить с богами.

Другая история рассказывает, что в Индии театр родился благодаря богу Брахме, который, имея четыре лица, обладал способностью смотреть одновременно в четырех направлениях (поэтому также говорится, что четыре Веды связаны с четырьмя лицами Брахмы). Брахма сыграл главную роль в величайшем мистическом театральном представлении, рассказывающем о сотворении бесконечной Вселенной. В свою роль он вложил всю душу и всю силу, и в результате этого представления родился наш мир. Брахма долго хранил свою тайну, но потом рассказал о ней единственному человеку – мудрому старцу по имени Бхарата. Вдохновленный этим, Бхарата начинает разрабатывать и развивать различные театральные стили, пытаясь воспроизвести те Мистерии и таинственные знания, которые были ему переданы. С тех пор в Индии существовали религиозные театральные представления, рассказывающие о сотворении мира и об определенных божественных персонажах, которые были напрямую связаны с человеком и его судьбой.

В Тибете всегда существовал таинственный священный театр, также связанный с богами. В нем не использовались декорации: главным было не создавать для зрителей ту или иную внешнюю иллюзию, а, наоборот, пробуждать в них внутренние образы, идеи, вспышки интуиции. Поэтому основной акцент делался на движениях актера, на его словах и на том, чтобы во время представления каждый зритель мог почувствовать что-то в своей душе.

Нельзя не упомянуть о Греции, об истоках того, что сегодня мы называем театром, о его сокровенной сути и глубоком смысле. Греческий театр начинался не с представлений в изумительно построенных зданиях, а со священных танцев, сопровождавшихся звуками магических музыкальных инструментов. Согласно легенде, когда новорожденного Зевса нужно было уберечь от гнева его отца Крона, пожиравшего своих детей, вокруг ребенка, спрятанного на острове Крит, местные жители исполняли живой, радостный танец, сопровождая его звуками трещоток и других громких инструментов, чтобы заглушить плач мальчика. Танец критян был особым видом театра. Когда в великих храмах оракулов верховный жрец предсказывал судьбу или передавал волю богов, он не делал это произвольно, никогда не отвечал на вопрос сразу. Для того чтобы ответить, ему нужно было создать особую атмосферу с целым рядом театральных и декоративных элементов, чтобы тот, для кого предназначался ответ, хотя бы на мгновение мог ощутить себя на Небе, а не на земле. Поэтому в храме всегда курился ладан; свое слово жрец произносил медленно, глубоким, но чистым драматическим голосом.

Танцор из традиционного индийского театра Катхакали

Испокон веков жрецы Греции держали в глубокой тайне все, что касалось магических религиозных представлений, и всегда внимательно следили за тем, чтобы это искусство не было доступно непосвященным, а передавалось от одного поколения жрецов к другому. Поэтому все связанное с инициатическими Мистериями тщательно скрывалось и охранялось. Только в особых случаях и в честь особых праздников к этим религиозным магическим представлениям допускались простые люди.

Общепринято мнение, что трагедия родилась в Греции. Как объяснял Аристотель, который, один из немногих, собрал много материалов на эту тему, слово «трагедия» происходит от двух греческих слов – «ода, песнопение» и «козел». Первым исполнителям песнопений, певцам хоров, тем, кто впервые участвовал в Олимпийских состязаниях, всегда в знак благодарности дарили козла как символ Диониса – божества, которому люди посвящали плоды своей души, великого бога жизни, энтузиазма, плодородия и вечного возобновления.

На самом же деле корни трагедии уходят гораздо глубже. За тысячу лет до того, как Эсхил писал свои произведения, в Египте уже существовали театральные представления. В них рассказывалось о трагедии Осириса, растерзанного на куски собственным братом, о трагедии Исиды, в отчаянии разыскивающей останки своего супруга по всему Египту, чтобы вновь соединить их и вернуть ему жизнь. Эти таинственные религиозные представления – Мистерии – происходили за закрытыми дверями храмов, в них участвовали только жрецы. Лишь раз в год двери храма открывались и в представлениях участвовал весь народ, сострадая Осирису, умирающему в муках и воскресающему к вечной жизни, и Исиде, оплакивающей своего супруга.

Недавние исследования ученых, занимающихся переводом текстов папирусов, показали, что за тысячу лет до того, как в Греции появился театр, в Египте уже существовало настоящее театральное произведение из трех действий, которое рассказывало о боге Горе, отыскивающем и побеждающем убийцу своего отца. В нем были предусмотрены даже перерывы, которые заполнялись танцами.

Но как бы то ни было, именно греческой трагедии мы благодарны за то, что она столь ярко выражала в своих произведениях глубокий смысл, который вкладывали в театр люди всех народов и всех времен. Театральное произведение всегда начиналось песнопениями и танцами вокруг алтаря Диониса – бога, который меньше, чем все остальные божества, поддавался объяснениям и описаниям, которого труднее всего было изобразить в какой-либо форме. Диониса называли богом энтузиазма. При анализе этого понятия мы получаем entheos – бога в нас самих, бога, входящего в душу всех ищущих. Поэтому сила Диониса проявлялась в том, что он мог вызвать у человека особое состояние души, благодаря которому тот чувствовал бога в себе не потому, что увидел его, услышал его голос и его имя или мысленно призвал его образ. Человек чувствовал бога в себе, потому что жил им всем своим существом, потому что ощущал себя наполненным его силой, вдохновленным его присутствием, окрыленным и вознесенным к Небу его благословением.

Дионис проникал в душу человека благодаря песнопениям, танцам, ритмам, звучанию инструментов и слов, и люди полностью покорялись магической силе его обаяния. В этом и состояло основное достоинство трагедии: предоставить возможность, хотя бы на мгновение, жить совершенно по-другому, вступить в контакт с Божественным внутри себя и вокруг себя, почувствовать себя богом. Поэтому такой театр назывался инициатическим – он учил людей прикасаться к божественным принципам.

Во многих книгах мы можем найти пространные описания тех удивительных, особых дней, когда граждане Афин собирались в театре. Приходили не только афиняне. Люди совершали целые путешествия со всех концов Греции, изо всех ее городов, чтобы участвовать в театральных представлениях.

В те времена театр представлял собой несколько иное зрелище, чем то, к которому мы привыкли. Сегодня существует много театров и огромное количество разнообразных театральных произведений, постоянно повторяющихся в репертуаре. Мы можем выбирать, в какой театр пойти, какое произведение смотреть, какому актеру выразить свою любовь и уважение. В Афинах, где родилась трагедия, театральное представление было событием уникальным. Эти представления являлись священными праздниками, которые проходили в конце января – начале февраля и в конце марта – начале апреля. Они всегда посвящались Дионису, принципу возобновления жизни и мистического ощущения Божественного присутствия. Это были периоды великого возрождения; люди посещали театр под воздействием сильного импульса, охватывавшего всех, как бывает всегда, когда рождается нечто поистине великое. Развивавшееся действие очаровывало, околдовывало зрителей. Когда уже были созданы первые сцены и первые прекрасные здания для представлений, греки посещали театр не для того, чтобы в очередной раз посмотреть, как создается мир, как спасают Зевса от гнева его отца или как продвигается священное шествие из Элевсина. Для них важнее всего было то, что они являлись не зрителями, не наблюдателями, а участниками всего происходившего, и в этом выражалось особое мистическое чувство их причастности к Божественному. Речь шла не о том, чтобы посредством театрального представления познакомиться с еще одним новым сюжетом, а о том, чтобы, принимая участие в нем, проживать вместе с персонажами все события, понимая, что все во Вселенной и в человеческой жизни происходит согласно закону цикличности. Раз в год повторялось одно и то же театральное произведение, одни и те же действия персонажей, и это давало человеку возможность приобщиться к тому, что всегда циклично повторяется в самой Природе, к великим героям, великим сущностям, великим богам.

Папирус с изображением Осириса и Исиды

Когда говорят о греческом театре, всегда упоминают три больших жанра: трагедию, драму и комедию. Трагедия ближе всего к тому, что мы называем инициатическим театром. В ней Судьба и боги полностью управляют событиями в мире людей. Люди кажутся куклами, влекомыми собственной слепотой и неведением, дошедшими из-за этого до самого дна пропасти, из которой не могут выбраться. Словно вихрь, их носит в разные стороны страшная сила – сила трагедии и сила Рока, а воля богов всегда берет верх над волей людей.

В драме ситуация немного смягчается: воля богов и воля людей иногда совпадают, а иногда боги и люди находят компромиссные решения, идя друг другу навстречу. Люди в драме кажутся более уверенными в себе, более готовыми стать хозяевами собственной судьбы, и им всегда предоставляется возможность искупить свои ошибки, возможность вновь и вновь пытаться, прилагать усилия и преодолевать преграды судьбы. Люди в драме страдают, но они уже не слепы.

Комедия всегда показывала жизнь как интересную и смешную игру. Люди в ней смеются, шутят друг с другом. Боги также подшучивают над людьми, но с любовью и пониманием, словно заботливые родители, которые с умилением наблюдают, как сражаются их чада в стремлении достичь того, что им дорого, и как неуклюжи бывают их действия и попытки. Судьба обходится с людьми более мягко, она не так строга и неумолима – сами люди нечасто дают ей повод гневаться, не нарушая в главном основных законов Природы. Люди в комедии словно дети, утратившие контакт с Мистериями, с Инициацией; на самом деле они не живут, а играют в жизнь. Люди смеются, а потому смеются и боги.

Самое главное в инициатическом театре то, что через все жанры – на глубоком уровне трагедии или на более легком и простом уровне комедии – он передавал определенное учение, подталкивая человека к пробуждению внутренних потенциалов и состояний души, открывая новые дали. Самыми глубокими и самыми закрытыми были Мистерии, истинный инициатический театр, в котором только жрецы полностью понимали, о чем говорилось и что происходило, и знали, каким образом и когда нужно говорить и действовать.

Вторая функция театра состояла в побуждении к размышлению и к очищению, так как все, что происходило на сцене, происходило также и в человеческой душе. Именно это заставляло зрителя задуматься. В своей жизни он проходил через страдания, но благодаря театру у него появлялся иной взгляд на них. Человек получал возможность внутреннего очищения, катарсиса, так как те попытки, решения и выходы из ситуаций, которые предлагались в театральном произведении, соответствовали шагам, в которых нуждался он сам. То же самое относится к финалу спектакля (если вообще можно сравнивать финал в жизни и в театре). Суть финала в театре состояла именно в том, чтобы человек попытался понять и применить этот принцип в своей жизни, зная, что каждое начинание и каждая ситуация имеют свое разрешение. Каким оно будет, зависит не только от богов и Судьбы, но также и от самого человека.

Дионис со статуей

Коры-Персефоны. Мрамор.

IV в. до н. э. Санкт-Петербург, Эрмитаж

Рассматривая более простые, популярные и доступные людям театральные представления, можно сказать, что они также сыграли очень важную роль. Они являлись прекрасным способом в форме, близкой для души и доступной для понимания, указать людям на существование иной реальности, на которую, не будь этой формы, человек так и не обратил бы внимания. Они показывали, что за занавесом происходит много такого, что не всегда замечается в реальной жизни. Они давали понять, что после того, как опускается занавес, для зрителя настоящая работа только начинается. Ведь если человек не сможет открыть глаза, чтобы замечать в жизни то, что показывалось в театре, ему будет очень трудно уловить другие, незримые для глаз, более высокие духовные истины.

Кто является главным в инициатическом театре – автор, актер, зритель? Может ли любой человек написать произведение для театра?

Очевидно, что существует огромная разница между авторами эпохи классической греческой трагедии и теми, кто сегодня, зачастую не будучи профессионалами, берутся создавать пьесы (хотя всегда есть прекрасные исключения из правила).

Биографы Эсхила рассказывают, что писал он только тогда, когда был вдохновлен импульсом и силой Диониса; часто то, что изливалось из его души, пугало его, заставая врасплох. Эсхил был настолько погружен в Мистерии, в получаемые через них познания и мудрость, что загадочной и таинственной была не только его жизнь, но и смерть. Казалось, что в коллегиях жрецов все желали, чтобы он замолчал, перестал писать о сокровенном. Столь сильным было его вдохновение и его способность проникать в глубокие таинства существования, что он открывал величайшие сокровенные истины, рассказывать о которых в рамках театрального действия, не искажая и не профанируя их, многие считали невозможным. В любом случае, большинство публики было не готово воспринять то глубокое содержание, которое передавалось таким способом.

Главным для автора является руководящий им принцип – вдохновение. Без вдохновения, без контакта с высшей Идеей, или Архетипом, невозможно создать не только театральное произведение, но и любое произведение искусства.

В греческом театре зрители не были простыми наблюдателями, сидящими на каменных трибунах. В эпоху, когда зарождались великие театральные представления, люди начинали смотреть пьесу на восходе солнца и заканчивали на закате (с небольшими перерывами). Но все это время зрители лишь формально оставались на своих местах – на самом деле они были на сцене, жили жизнью персонажей. Как говорил Аристотель, публику переносили в иной мир великие чувства страха и сострадания. Речь идет не об обычном ощущении страха. Это особое состояние рождалось, когда зритель проникался судьбой персонажа. Он боялся за него и одновременно за себя. Он страшился тех последствий, которые могут возникнуть, когда из-за собственного неведения, по собственной глупости человек нарушает неумолимые законы природы. Человек боялся реакции Судьбы на нарушение универсального порядка и гармонии. Именно благодаря этому чувству страха зрители более глубоко осознавали собственные ошибки, а также свои обязательства и ответственность за все, что происходит с ними и вокруг них. Они проявляли искреннее соучастие и сочувствие к великим героям, к тем, кто умеет проходить испытания с гораздо большим достоинством и благородством, чем они сами. Это было священное сострадание, благодаря которому зрители разделяли с персонажами добро и зло, радости и переживания. Они понимали, что каждое существо, начиная с богов и кончая человеком, переживает трудности и ситуации жизненного выбора, которые больше, чем всех остальных, мучают именно людей: это момент, когда приходится выбирать между человеческим и божественным. Зритель испытывал сострадание к персонажу и к самому себе, и в нем пробуждался удивительный процесс катарсиса, внутреннего очищения.

Актеры полностью жили инициатическим театром, каждый из них входил в роль так, словно она была создана для него. В течение представления актер несколько раз менял костюмы, маски, голос. Он играл разных персонажей одновременно. Роль мученика сменялась ролями женщины, старца, ребенка. Таким образом актер мог почувствовать, какими изменчивыми и относительными являются многие ситуации в жизни, как быстро они приходят и уходят, что значит родиться и что значит умереть. Он также мог почувствовать, как мало различаются между собой мужские и женские персонажи, состояние актера на сцене и зрителя перед ней.

Играя на сцене, человек жил многими жизнями на протяжении нескольких часов; за считанные минуты он проходил самые разнообразные этапы истории человечества. Если он был подлинным актером, то именно для него был создан инициатический театр.

Возвращаясь к театру нашего времени, можно сказать, что сегодня в его распоряжении находится многое из того, чего не существовало раньше, в том числе совершенные сценические и технические спецэффекты для воспроизведения перед зрителем самых разных обстоятельств и состояний. Но часто не хватает именно того древнего духа актера и духа зрителя, который позволял обоим жить тем, что происходит на сцене. Случается, что даже когда актеру удается уловить дух своего персонажа, он оказывается неспособен передать его, зажечь им зрителя.

С другой стороны, как изменилось содержание театральных представлений с тех пор! Сегодня в театре мы часто смотрим сцены из повседневной жизни с ее мелкими интересами, нам приходится наблюдать за тем, как люди ссорятся, враждуют, уничтожают друг друга – сюжеты, ничем не отличающиеся от того, что можно прочесть в любой газете. Мы все с удовольствием участвуем в этой коллективной театральной психотерапии (столкновение со стрессами, их выведение «наружу»), но таким образом мы не открываем никаких новых дверей, никаких новых далей, не учимся ничему новому. Инициатический театр, каким его создавали в древности, всегда ставил своей основной задачей научить чему-то, подтолкнуть к внутренним изменениям, трансформации. Профессор Ливрага, посвятивший одну из своих книг греческой трагедии, говорил, что инициатический театр никогда не был ни фарсом, ни чем-то искусственным. Он представлял собой живую реальность вне времени и пространства.

В своей жизни мы подвластны категориям и законам физического пространства и времени, оказывающим на нас давление, заставляющим совершать определенные, ограниченные действия за определенный временной интервал. В инициатическом театре, в этом прекрасном театре познания и ученичества, существовала абсолютная реальность, наполненная вечными ценностями, и человеку, погружавшемуся в нее, становилось совершенно не важно, какое пространство и какое время ему потребуется. Важна была та суть, которую он извлекал, то, что он узнавал и чему учился, тот живой внутренний опыт, который он уносил с собой.

Основная задача инициатического театра состояла в том, чтобы с каждого представления зрители выходили другими, немного более обогащенными в отношении человеческих качеств, понимания смысла существования. Но самое главное заключалось в том, что для этого не обязательно было испытывать «на собственной шкуре» все ситуации, события и противоречия реальной жизни.

Мы не можем говорить, что только древний инициатический театр преодолевал границы пространства и времени, так же как не можем призывать вернуться назад: категорий «назад» и «вперед» не существует. Мы можем предложить лишь вернуться к истокам инициатического театра, для того чтобы возродить его священные принципы и элементы, чтобы вновь, уже в другой форме, попытаться создать Театр жизни. Очень хочется возродить такой театр, в котором вновь стало бы возможно жить происходящим, а не просто наблюдать за ним, театр, в котором сидящие перед сценой магическим образом могли бы почувствовать себя одновременно и зрителями, и актерами, чтобы вернуться к глубинам собственной Души, к невидимой сути всего окружающего, как делали наши предки.

Откуда мы, кто мы, куда мы идем? В ответе на эти вопросы и заключается смысл инициатического театра.

Для того чтобы ответить на них, нужно, чтобы в душе каждого зрителя закрылось что-то старое и открылось нечто новое. Сегодня у нас нет инициатических театров, но несмотря на это мы также чувствуем потребность передать идеи, вечные ценности, принадлежащие человечеству всех времен и эпох. Ведь это то же самое человечество, которое живет сегодня, и то же, которое будет жить завтра.

Почему бы не помечтать о том, что среди людей, живущих в наше время, могут найтись те, кто был бы готов возродить театр, чтобы вновь научиться жить, чтобы вновь кто-то научил нас жить? Верить в это хочется хотя бы потому, что, так или иначе, желая этого или нет, каждый из нас играет определенную роль в великом Театре жизни, театре вечном, поистине инициатическом.

Мадрид, 1995 г.

 

Д. С. Гусман

Искусство и художник

Между понятиями «искусство» и «художник» для нас существует такая же связь, как и между понятиями «идеал» и «идеалист», «правосудие» и «юрист», «наука» и «ученый» и т. п.

Идеал является таковым благодаря идеалистам и вопреки им, и он продолжает оставаться идеалом, даже если нет людей, которые могли бы жить им и осуществлять его. Подлинные идеалисты помогают ему обретать силу, слабые принижают его, но идеал есть неизменный Архетип, который всегда является целью для тех, кто способен преодолеть собственную темноту и невежество окружающего мира.

Искусство – выражение Красоты и отражение Прекрасного – уже само по себе есть реальность, хотя ни один художник в мире не смог бы уловить эту реальность и выразить в форме.

Художник – это тот, кто способен достичь высот искусства, не называя искусством любую деятельность, всякое созидание.

Искусство с давних пор является предметом разнообразных толкований, которые оказываются тем более субъективными, чем более объективными пытаются быть интерпретаторы. Большая часть авторов определяют искусство с помощью двух характеристик: творчество и беспристрастие. Под творчеством они понимают способность создавать новое, а под беспристрастием – «искусство для искусства», свободное от любых интересов и связей. Но разве можно говорить о создании чего-то совершенно нового? И разве можно представить себе искусство абсолютно свободное, не имеющее ни причин, ни следствий?

Это приводит нас к новому вопросу: каково предназначение искусства? И вновь мы встречаемся с различными вариантами ответа, которые по-прежнему не могут нас удовлетворить: искусство – это подражание (миметизм), форма восприятия или выражения, воспоминание, формула морального совершенства… А вокруг этого строятся новые предположения, все более и более спорные.

По нашему мнению, хаос в идеях, который царит сейчас, связан с превратным пониманием принципов, средств и целей искусства. Он рождается из потребности – которая уже превращается в навязчивую идею – удовлетворить всех, не признавая ничью правоту, не воспринимать то, что было в прошлом, и не думать о том, что произойдет в будущем, из потребности существовать только в настоящем, которое должно быть динамичным и интересным, но при этом не обязательно опираться на опыт и пережитое, на более глубокое знание.

Все то, что художник хочет выразить, философ хочет объяснить, даже рискуя найти не истину, а лишь ее тень. Но не всякое выражение или объяснение может называться Искусством или Философией.

ИСКУССТВО

Попробуем развить некоторые из предположений, касающихся искусства.

Искусство – это творчество, но не в привычном для нас значении этого слова, а в аспекте интуиции-воображения: человек воспринимает Архетипы, подлинные Идеи, и воспроизводит предметы и явления жизни с помощью систем гармонии Вселенной.

Искусство – это подражание, имитация либо живой Природы, либо тех Идей, которые не проявляются в нашем мире, но могут быть восприняты интуицией. Это подражание отнюдь не умаляет ценности искусства, но, напротив, увеличивает ее, и увеличивает настолько, насколько оно приближается к имитируемым Архетипам. Через подражание происходит обретение определенного опыта Действительности.

Искусство – это воспоминание, ибо душа, согласно Платону, хранит память о своем божественном происхождении. Воспоминания эти, хотя и нечеткие и неопределенные, все же достаточно сильны, чтобы давать импульс лучшей части нас самих, наших представлений и действий.

Искусство – это выражение, но оно не может быть выражением какого-то беспорядочного ощущения, импульса, чувства; оно не может быть путем бегства от жизни, способом выплескивания душевных состояний мнимого художника. Скорее, оно должно выражать лучшее в человеке и лучшее, что человек может найти во Вселенной, частью которой он является. Ощущения, чувства, идеи, интуиции должны быть утонченными и сознательными, чтобы стать ступенями, по которым с каждым шагом можно все выше подниматься к пониманию великих таинств души и мира. Дисгармония, бессодержательность, отвращение и ужас не являются Архетипами, это результаты отсутствия Архетипов, и те формы, в которых они выражаются, нельзя назвать искусством, а их создателя – художником.

Искусство – это катарсис; авторы, подобные Гегелю, не любят определять конечную цель искусства как моральное совершенство, однако это совершенство можно было бы определить как неотъемлемое и естественное свойство искусства. Еще древние греки видели здесь неисчерпаемый источник очищения, подлинную причину соприкосновения человека и архетипальных Идей. Это соприкосновение освобождает душу от шлаков и дарит вечную молодость, оно усиливает воображение и поддерживает его, делая постоянно бодрствующим, постоянно активным, постоянно ищущим чего-то более высокого.

Искусство – это развитие, если оно не довольствуется копированием повседневного, но стремится к созвучию с универсальными законами. В противоположность тем, кто вместе с Гегелем приписывает авторство творения художнику, а не Природе, мы выделяем основополагающее наставление из «Голоса Безмолвия», сборника древних тибетских текстов, составленного Е. П. Блаватской в XIX веке:

«Помогай Природе и работай заодно с ней, и тогда Природа признает в тебе одного из своих творцов и станет покорна тебе. И откроет перед тобой широко вход в свои сокровенные недра… Она раскрывает свои сокровища только духовным очам, никогда не смыкающимся…»

ХУДОЖНИК

Что касается художника, давайте сначала укажем некоторые его характеристики, но не будем останавливаться на догматических определениях, которые ограничивают творческую натуру. Художник – это тот, кто рождает на свет произведение искусства при посредстве своего воображения. Для этого необходимы:

– активный ум, способный улавливать и воспроизводить идеи, трансформировать их в эстетические образы;

– дисциплинированное и творческое воображение, совершенно свободное от путаницы, вносимой фантазией, но, напротив, связанное с интуицией;

– вдохновение, или интуитивная способность воображения. Много говорят о том, что вдохновение приходит извне, но мало – о том, что его вызывает. Но вдохновение – это связь с миром Идей, которого способно достичь именно сильное и деятельное воображение человека.

Талант и гений – понятия не абсолютно тождественные, но они необходимы друг другу и друг друга дополняют. Талант имеет отношение к личной способности выражения и творческой работе. Гений имеет отношение к вдохновению. «Талант без гения – не более чем сноровка».

Художник должен быть подлинным священнослужителем, толкователем Природы, чутким посредником между совершенным Идеалом и людьми. Его предназначение в том, чтобы пробуждать душу зрителей, а не только вызывать их восхищение.

ЭСТЕТИКА И ЭТИКА

Выделяя способность искусства и художника к преобразованию, мы начинаем иначе оценивать и другой аспект вопроса, внутренне с ней связанный: это эстетика в сопоставлении с этикой.

Мы сказали, что искусство выполняет очистительную функцию, функцию моральной трансформации: здесь эстетика порождает этику – в то время как этика углубляет и оживляет понятие Красоты.

Этические представления неотделимы от эстетических, когда искусство истинно и заключает в себе подлинное послание. Речь не идет об этике поверхностной и преходящей, как мода, или затрагивающей тот или иной народ; это совокупность неизменных ценностей, которые трогают душу всех людей во все времена.

Все, чем является художник, каким-то образом отражается в его творении. Ведь хотя интуиция действует как посредник и черпает непосредственно из источника вдохновения, «человеческая» личность творца будет отчасти влиять на формы, в которых его интуиция выражается. Если характер художника груб, его искусство – если его можно так назвать – тоже будет грубым и топорным, хотя люди той же эпохи, проникнутые теми же идеями, могут этого не замечать. Здесь заложен секрет метафизического, воплощенного в физическом: этика и эстетика отражаются в искусстве при посредничестве художника.

С этими идеями созвучны размышления тех, кто посвятил искусству прекрасные слова, которые, не исчерпывая темы, подтверждают то, что мы хотели подчеркнуть.

«Искусство отражает реальное и вечное, а не временное и иллюзорное» (Джинараджадаса).

«Искусство – это душа, отделенная от факта» (Карлейль).

Искусство, как уже говорилось, не ограничивается сознанием, которое знает факты, но требует интуитивного действия, чтобы достичь «души фактов». Следовательно, искусство через любую из своих областей приводит нас к вечной сути вещей.

Об этом говорил Шиллер: искусство – это «то, что возвращает человека к его утерянному достоянию». Это «самый сильный импульс человеческой жизни» – так сказал Вагнер, который мечтал о Всеобщем искусстве, объединяющем и магию, и науку и служащем для трансформации и возрождения человека; Вагнер, который с интуитивной силой и колоссальным вдохновением создавал свое «Credo», возведя искусство в ранг религии, метафизической этики и эстетики. Его словами мы и завершим эту статью.

«Верую в Бога-Отца, в Моцарта и Бетховена, в их учеников и апостолов. Верую в Святого Духа и правду Искусства, единого и неделимого. Верую, что Искусство проистекает от Бога и живет в сердцах всех людей, освещенных Небом. Верую, что тот, кто однажды отведал его возвышенной сладости, обратится к нему и впредь никогда ему не изменит. Верую, что все могут достичь счастья посредством него. Верую, что на Страшном суде будут преданы позору все те, кто на этой земле имел наглость торговать этим благородным искусством и запятнать его низостью сердца и грубою чувственностью. Верую, что верные ученики его пребудут во славе в божественной сущности, лучистой, сияющей блеском всех солнц, среди прекраснейших благоуханий и созвучий, и что они соединятся навеки в божественном источнике всей гармонии. Дай мне Бог быть удостоенным этой благодати! Аминь!»

 

Д. С. Гусман

Тристан и Изольда: миф и символ

ДРЕВНИЕ ИСТОКИ ЛЕГЕНДЫ О ТРИСТАНЕ

Истоки этого мифа-истории теряются в глубине веков, и найти их весьма непросто. С течением времени легенда о Тристане превратилась в одно из наиболее распространенных поэтических сказаний средневековой Европы. На Британских островах, во Франции, Германии, Испании, Норвегии, Дании и Италии она стала источником вдохновения для авторов рассказов и рыцарских романов. В XI XIII веках появились многочисленные литературные версии этой легенды. Они стали неотъемлемой частью распространенного в то время творчества рыцарей и трубадуров, воспевавших великую романтическую любовь. Одна версия легенды о Тристане порождала другую, та – третью; каждая последующая расширяла основной сюжет, добавляя к нему новые детали и штрихи; некоторые из них становились самостоятельными литературными произведениями, представляющими собой подлинные произведения искусства.

На первый взгляд, во всех этих произведениях основное внимание привлечено к центральной теме трагической любви и судьбы героев. Но на этом фоне проявляется другой, параллельный сюжет, гораздо более важный – своеобразное сокровенное сердце легенды. Это история пути бесстрашного рыцаря, через многие опасности и борьбу дошедшего до понимания смысла своего существования. Одерживая победы во всех испытаниях, которые ставит перед ним судьба, он становится целостным, интегральным человеком и достигает вершин во всех отношениях: от совершенства в бою до способности к великой бессмертной Любви.

Культ романтической любви к Даме и ее рыцарского почитания, воспетый бардами, менестрелями и трубадурами, имел глубокую символику. Служение Даме означало также служение своей бессмертной Душе, возвышенным и чистым идеалам чести, верности и справедливости.

Ту же самую идею мы встречаем и в других мифах, истоки которых найти так же непросто, как истоки мифа о Тристане, – например, в саге о Короле Артуре и поиске Грааля и в греческом мифе о Тесее, который победил Минотавра благодаря любви его дамы сердца – Ариадны. Сравнивая символику этих двух мифов с символами, встречающимися в легенде о Тристане, мы видим, что они во многом схожи. Более того, мы наблюдаем, как по мере развития основных сюжетных линий это сходство становится все более очевидным.

Нашу исследовательскую работу затрудняет и то, что в этих мифах элементы истории, мифа, легенды, местного и универсального фольклора удивительным образом переплетаются, создавая интересные, но очень сложные произведения, в которых трудно разобраться с первого взгляда.

Некоторые предполагают, что миф о Тристане восходит к кельтам, так как в нем отражаются магические элементы древних верований, относящихся к периоду более раннему, чем XII век. Другие, ссылаясь на взаимосвязь символов, указывают на то, что ключ к пониманию мифа надо искать в астрологии. Третьи видят в Тристане некое «лунное божество», а четвертые считают, что история его жизни символизирует путь Солнца.

Есть и те, кто делает акцент исключительно на психологическом содержании повествования, на человеческой драме, которую проживают герои. Парадоксальным кажется тот факт, что несмотря на эпоху, в которую эта история появляется в литературе, ее герои не испытывают никаких религиозных чувств, скажем, раскаяния за свое поведение; более того, любовники чувствуют себя чистыми и невинными и даже находящимися под покровительством Бога и Природы. Есть нечто странное и загадочное в событиях этого мифа, выводящего своих героев за пределы «добра» и «зла».

Некоторые исследователи указывают также на возможное восточное происхождение отдельных эпизодов либо всего произведения в целом. По их мнению, эта история была перенесена с Востока на Запад арабами, осевшими на Иберийском полуострове.

Другие ученые подчеркивают тот факт, что эта легенда, в разных версиях, неоднократно повторялась по всему Атлантическому побережью Европы; это наводит их на мысль о том, что ее корни уходят в глубины истории, к арио-атлантам, жившим задолго до кельтов.

Интересно, что независимо от гипотез о происхождении и истории мифа о Тристане практически все исследователи приходят к выводу о существовании общего источника вдохновения, одной изначальной древней легенды. Именно она послужила основой для всех ее многочисленных поздних вариантов и рыцарских романов о Тристане. Каждый из этих вариантов более или менее точно отражает отдельные детали и нюансы первоначальной истории.

СЮЖЕТ

Мы попытались рассмотреть все известные версии мифа о Тристане и, проанализировав их, выявить основной сюжет. Хотя он не во всех деталях совпадает со знаменитым произведением Рихарда Вагнера, но, тем не менее, помогает лучше понять значение целого ряда символов, проявляющихся в рамках сюжета.

Тристан – молодой принц, живущий при дворе своего дяди, короля Марка Корнуэлльского. В страшном бою он побеждает Морольта Ирландского, которому Марк ежегодно должен отдавать в качестве дани 100 девушек. Однако и сам он смертельно ранен отравленной стрелой. Тристан покидает двор и, взяв лишь свою лиру, уплывает на лодке без весел, паруса и руля. Чудесным образом он достигает берегов Ирландии, где встречает Изольду Золотоволосую, владеющую искусством магии и целительства, унаследованным от матери. Она залечивает его рану. Тристан выдает себя за некоего Тантриса, но Изольда узнает в нем победителя Морольта, сравнив зазубрину на мече Тристана с осколком, который она извлекла из черепа погибшего Морольта.

По возвращении ко двору короля Марка Тристану поручают особо важную миссию: по золотому волоску, оброненному ласточкой, найти женщину, на которой хотел бы жениться его дядя. Тристан узнает золотой волос Изольды. После множества подвигов, достойных восхищения, – например, победы в битве со страшным змееподобным чудовищем, разорявшим Ирландию и наводившим ужас даже на самых смелых рыцарей, – он завоевывает прекрасную даму для своего дяди.

По дороге из Ирландии в Корнуэлл служанка Изольды случайно путает волшебные напитки, которые везла с собой принцесса. Ослепленная обидой Изольда предлагает Тристану напиток, несущий смерть, но благодаря ошибке служанки вместо яда они оба выпивают волшебный бальзам любви, который связывает молодую пару великим бессмертным чувством и непреодолимой страстью.

Приближается день свадьбы Изольды и Марка. Однако молодая королева и Тристан, терзаемые сердечными муками и тоской друг по другу, продолжают свою жаркую любовную связь, до тех пор пока король не разоблачает их. Далее каждая версия легенды о Тристане предлагает свой вариант развязки этой истории.

Согласно одной из версий, некий рыцарь короля Марка наносит Тристану смертельную рану, после чего герой удаляется в свой родовой замок, ожидая смерти или появления Изольды, которая может вновь спасти его. И действительно, Изольда приплывает па лодке. Но ее преследуют король Марк и его рыцари. Развязка оказывается кровавой: погибают все, кроме короля Марка, молчаливого свидетеля драмы. Прощаясь с жизнью, Тристан и Изольда поют гимн великой бессмертной Любви, пронизанный высоким чувством, торжествующим над смертью и оказавшимся гораздо сильнее боли и страданий.

По другой версии, сразу после разоблачения измены король Марк изгоняет любовников. Они укрываются в лесу (или в лесном гроте), где живут в уединении. Однажды Марк застает их спящими и видит, что между ними лежит меч Тристана как символ чистоты, невинности и целомудрия. Король прощает свою супругу и увозит ее с собой. Тристана же отсылает в Арморику, где тот женится на дочери местного герцога – Изольде Белорукой. Но память о своей прежней великой любви не позволяет Тристану ни полюбить свою супругу, ни даже прикоснуться к ней.

Защищая своего друга, однажды Тристан вновь оказывается смертельно раненным. Он посылает друзей на поиски Изольды Золотоволосой – единственной, кто способен излечить его. Белый парус на лодке, которая была отправлена на поиски Изольды, должен был означать, что она найдена, а черный – что найти ее не удалось. Лодка, возвращающаяся из путешествия, появляется на горизонте под белым парусом, но супруга Тристана, Изольда Белорукая, в приступе ревности говорит мужу, что парус черный. Так умирает последняя надежда Тристана, а вместе с ней жизнь покидает его тело. Изольда Золотоволосая появляется, но поздно. Увидев своего возлюбленного мертвым, она ложится рядом с ним и тоже умирает.

ПЕРСОНАЖИ: ИМЕНА И ХАРАКТЕРИСТИКИ

Тристан (иногда Тристрам, Тристант) – это имя кельтского происхождения. Тристан или Дростан – это уменьшительная форма имени Дрост (или Друст), которое носили некоторые пиктские короли в VII–IX веках. Это имя связано и со словом tristeza, означающим печаль и намекающим на то обстоятельство, что его мать умерла при родах, вскоре после смерти отца. Тристан был сыном Ривалена, короля Лионии (Лоонойса), и Бланшефлор, сестры Марка Корнуэлльского.

Тристан – это «герой, не имеющий себе равных, гордость царств и прибежище славы». Именем «Тантрис» Тристан пользуется всякий раз, попадая в Ирландию: когда впервые сражается с Морольтом, получает смертельную рану и отдается на милость судьбы в лодке без весел, паруса и руля и когда возвращается, чтобы завоевать руку Изольды-Изеи и передать ее своему дяде Марку. В том и другом случае это имя исполнено особого смысла.

Символично не только то, что в имени меняются местами слоги, но также и то, что изменяются все жизненные ценности Тристана. Он перестает быть рыцарем без страха и упрека и становится похожим на человека, который одержим любовной связью, ведущей к смерти, и уже не в состоянии себя контролировать. Он уже не бесстрашный рыцарь, а слабый человек, с одной стороны, нуждающийся в помощи волшебницы Изеи, с другой стороны, обманывающий ее любовь и доверие, собираясь вручить ее другому мужчине.

Изея (Изеут, Изаут, Изольт, Изольде, Изотта) – еще одно кельтское имя, возможно, восходящее к кельтскому слову «эссильт», обозначающему ель, либо к германским именам Ишильд и Исвальда.

Марио Росо де Луна в своих исследованиях идет еще дальше и связывает имя Изольды с такими именами, как Иза, Исида, Эльза, Элиза, Изабель, Исида-Авель, склоняясь к тому, что наша героиня символизирует священный образ Исиды – чистой Души, дающей жизнь всем людям.

Изольда – дочь королевы Ирландии и племянница Морольта (по другим версиям – его невеста или сестра). Она волшебница, владеющая магическим искусством врачевания и напоминающая Медею из мифа о Ясоне и арго-Ариадну из мифа о Тесее.

Изольда Белорукая – дочь Хоуэлла, короля или герцога Арморики, или Малой Британии. Этот персонаж большинство авторов считает более поздним; скорее всего, его просто добавили к первоначальному сюжету мифа.

Морольт (Мархальт, Морхот, Армольдо, Морлот, Морольдо) – зять короля Ирландии, человек гигантского роста, ежегодно отправляющийся в Корнуэлл забирать дань – 100 девушек. В вагнеровской версии мифа Морольт – жених Изеи, погибший в поединке с Тристаном; его тело было брошено на необитаемом острове, а голова повешена в землях Ирландии.

«Мор» по-кельтски значит «море», но также и «высокий», «большой». Это то самое знаменитое чудовище, которое должен был победить не только Тристан, но также и Тесей в греческом мифе, символизирующее все старое, изжившее себя и умирающее в человечестве. Ему противостоит сила молодости героя, способность совершать великие подвиги, творить чудеса и вести к новым далям.

Марк (Марос, Марке, Марко, Марс, Марес) – король Корнуэлла, дядя Тристана и супруг Изеи. По словам Росо де Луна, он символизирует Карму, или закон Судьбы. Он один выживает после драматической развязки. Но разворачиваются все события в мифе именно вокруг него, именно он становится причиной, порождающей все известные нам последствия этой драмы.

Брангвейна (Врангель, Бренгана, Брангена, Бранжьена) – верная служанка Изеи, которая, по разным версиям, намеренно или случайно меняет местами напитки, предназначенные Тристану и Изее. В произведении Вагнера Брангвейну просят подать Тристану и Изее магический напиток, приносящий смерть, но она не то из страха, не то по рассеянности подает им магический напиток, вызывающий любовь. Согласно некоторым источникам, Брангвейна заменяет собой Изею на свадебном ложе с Марком, чтобы скрыть вину своей госпожи.

СИМВОЛИЧЕСКИЕ ЭПИЗОДЫ

В легенде о Тристане можно найти много совпадений с мифом о Тесее и Минотавре. Как и Тесей, Тристан должен победить чудовище – великана Морольта, требующего дань в виде юных прекрасных дев, или же дракона, опустошающего земли Ирландии. В некоторых вариантах мифа великан Морольт и дракон четко различаются и являются разными персонажами, в других же они соединяются в одно чудовищное существо.

Идя по стопам Тесея, Тристан отвоевывает Изею, но не для себя: Тесей отдает Ариадну Дионису, а Тристан отдает Изею своему дяде, королю Марку.

В конце повествования корабль под белыми парусами означает возвращение Тесея (или смерть его отца Эгея) и возвращение Изеи, а под черными – смерть для обоих любовников. Иногда говорится не о парусе, а об особом флаге: в произведении Вагнера лодка Изольды приближается к берегу с флагом на мачте, выражающим «светящуюся радость, ярче самого света…».

СЮЖЕТЫ ИЗ ЛЕГЕНДЫ О КОРОЛЕ АРТУРЕ

В свое время Вагнер задумывал объединить сюжеты «Тристана» и «Парсифаля»: «Я уже сделал набросок трех действий, в которых намеревался использовать весь сюжет „Тристана" целиком. В последнее действие я ввел эпизод, который впоследствии вычеркнул: умирающего Тристана посещает Парсифаль, отправляющийся на поиски Грааля. Смертельно раненный Тристан, все еще сражающийся и не испускающий дух, хотя час его уже пробил, отождествлялся в моей душе с Амфортасом, персонажем из повести о Граале…»

Амфортас – король, хранитель Грааля – был ранен магическим копьем, заколдованным одним из известных черных магов, и осужден на великие страдания: вследствие колдовства его рана никогда не заживала. Нечто подобное происходит с Тристаном, которому дважды (а то и трижды) наносятся смертельные раны; только Изольда может излечить их. Фактор магии и колдовства здесь бесспорен: Тристан ранен Морольтом или драконом, и только Изея владеет волшебным искусством, способным противостоять губительным последствиям ранения. Раненый Тристан же теряет свои качества доблестного рыцаря и превращается в Тантриса, потому что становится жертвой колдовства, черной магии, и только мудрая Изея знает, что нужно сделать, чтобы снять с него ужасные чары, несущие смерть. Неожиданный поворот в сюжете напоминает некоторые фрагменты сказаний о древней Атлантиде. Увидев своего умирающего возлюбленного, Изея приносит последнюю жертву, совершает последнее великое исцеление. Она уже не ищет средство, способное вернуть Тристану жизнь, но выбирает путь смерти как единственный способ спасения и преображения.

Есть еще одно сходство с сюжетом легенды о Короле Артуре: Марк находит любовников спящими в чаще леса, с мечом между ними. Король Артур наблюдал аналогичную сцену, когда нашел Гиневру и Ланселота, которые бежали в лес, не в силах больше скрывать свою любовь друг от друга. Более того, в галисийско-португальском сборнике стихов отмечается, что Тристан и Изея жили в замке, который был предоставлен им Ланселотом. Затем Тристан решает принять участие в поисках Грааля и, отправляясь в путь, в соответствии с традицией, которой придерживались молодые люди, искавшие приключений, берет с собой арфу и зеленый щит, описанные в рыцарских романах того времени. Отсюда имена, которые ему присваивались: Рыцарь зеленого меча или Рыцарь зеленого щита.

Смерть Тристана у разных авторов описана по-разному. Есть упомянутый нами эпизод с парусами. Есть вариант, согласно которому Тристана ранил король Марк или один из придворных рыцарей, обнаружив его с Изеей в дворцовом саду. Есть другие версии, и в том числе известный вариант Вагнера. Но чаще всего именно Марк сжимает в руке смертоносный отравленный меч или копье, посланные Морганой специально для того, чтобы уничтожить рыцаря.

ВОПРОС О СНАДОБЬЯХ

Оставляя без обсуждения сюжет о любовном напитке, который королева Ирландии подготовила для свадьбы своей дочери, и ошибку, из-за которой его выпили Тристан и Изольда, поищем объяснения этой истории.

Чтобы понять значение греческого мифа о Тесее и легенды о Тристане, можно применить одни и те же символические ключи.

Согласно одному из этих подходов, Тристан символизирует человека, а Изея – его душу. Тогда вполне естественно, что они были объединены узами любви еще до того, как выпили снадобье. Но в жизни часто случается так, что разные обстоятельства вынуждают человека забыть о своей душе, отрицать ее существование или просто перестать считаться с ее потребностями и переживаниями. В результате происходит «отчуждение» друг от друга, из-за которого страдают обе стороны. Но душа никогда не сдается. Изея предпочитает смерть измене любимому, считая, что лучше умереть вдвоем, чем жить в разлуке: она предлагает Тристану выпить якобы напиток Примирения, который на самом деле оказывается ядом, то есть напитком, ведущим к смерти. Но, может быть, это было не единственным решением, может быть, не только смерть способна примирить человека с его душой? Происходит счастливая ошибка: напитки подмениваются и оба выпивают снадобье Любви. Они вновь вместе, их примирила великая сила Любви. Не для того, чтобы умереть, а для того, чтобы жить и вместе преодолевать все жизненные трудности.

Здесь мы рассматриваем сюжет с философской точки зрения. Ко многому, что касается этого мифа, можно применить философские воззрения великого Платона.

Тристан – это человек, распятый между миром чувств и миром духа, между удовольствиями земной жизни и тягой к вечной Красоте, к вечной небесной Любви, которой можно достичь лишь через смерть теневых сторон своей личности, лишь через господство над ними.

Тристан ни разу не испытывает чувства вины за свою любовь, но зато чувствует себя виновным в грехе гордыни, который поражает его сердце: вместо того чтобы сражаться за собственное бессмертие, он уступает жажде власти и земной славы. И если для этого надо отдать свою душу, он, конечно, без колебания пожертвует ею – так Тристан жертвует Изольдой, позволяя ей выйти замуж за Марка.

Тристан обретает бессмертие лишь ценой собственной смерти, которая становится для него искуплением, освобождением от всей грязи земной жизни. С этого момента начинается его возрождение, его окончательный и решительный переход из царства теней и боли в царство света и счастья. Смерть побеждена бессмертием. Песнь трубадура уступает место гимну воскрешения, лира и роза любви превращаются в сияющий меч жизни и смерти. Тристан находит свой Грааль.

В этой истории отразилось и великое учение о душах-близнецах, ибо наши герои постепенно достигают совершенства, далеко превосходящего обычную земную страсть. Их любовь превращается в полное взаимное понимание, в глубокое слияние друг с другом, в мистическое единство душ, благодаря которому каждый из них становится неотделимой частью другого.

ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

В этой истории переплетается множество символов и символических ключей. Тристан олицетворяет все человечество – молодое и героическое по духу, способное сражаться, любить и понимать красоту. Мудрая Изея – это образ заботливого ангела-хранителя человечества, воплощенного в лице Тристана, – образ, символизирующий вечные таинства бытия, которые всегда имели два лица, содержали две соединяющиеся противоположности: разум и пол, жизнь и смерть, любовь и войну. Дуальность «разум – пол» берет свое начало в древних эзотерических традициях, рассказывающих о переломном, критическом моменте истории, пройдя через который, человек получил искру разума. Мужчина и женщина (в куртуазной литературе – рыцарь и дама) первый раз должны были испытать боль разлуки, в которой в то же время было и нечто притягательное. Однако только что зародившийся Высший Разум был еще не в состоянии постичь смысл происходящего. С тех пор любовь стала восприниматься через призму влечения полов, а также через призму боли и страданий, сопутствующих ей. Но такое восприятие значительно отличается от чистого, сильного, идеалистического чувства великой, вечной небесной Любви, которое можно полностью испытать лишь благодаря пробужденному в человеке Высшему Разуму.

Другие пары противоположностей: «жизнь – смерть», «любовь – война» – мы попытаемся объяснить исходя из философского учения о Логосах, которые в своем тройственном аспекте влияют на состояние человека. Тристан черпает свой опыт из Высшего Разума – формы, характерной для Третьего Логоса. Он рыцарь, обладающий разумом, позволяющим пожинать славу в мире форм, победитель во многих битвах, но он еще не знает настоящей Войны; он галантный кавалер и обольститель прекрасных дам, но он еще не знает настоящей Любви; он трубадур и утонченный музыкант, но еще не знает настоящей Красоты. Он чувствует присутствие Изеи, но все еще не обладает мудростью, чтобы узнать в ней собственную душу.

Именно смерть подводит его к следующему шагу, именно смерть открывает перед ним двери, ведущие ко Второму Логосу – к Энергии-Жизни, Любви-Мудрости. Смерть его телесной оболочки подводит его к пониманию великого таинства энергии Жизни, в которой таятся жизненные соки, питающие всю вселенную, в которой кроется причина Бессмертия: через Смерть понимается Жизнь, и через Смерть же понимается, в конечном счете, и Любовь. Его Разум превращается в Мудрость. И только с этого момента он может одержать победу в великой войне, в великой битве, которую описывает тысячелетняя Бхагавадгита, в сражении за обретение собственной души, за обретение самого себя.

Именно в этот момент музыкант и любовник преображается в человека мудрого, теперь он знает, что Искусство и Любовь – две части одной вечной Красоты, неотделимые друг от друга.

Еще один шаг – и он живет в экстазе Смерти ради Любви. Это состояние дает ему новое зрение, открывает глаза души, приносит понимание:

Прекрасное – это то же самое, что добро и справедливость.

Разум – лишь победы и триумфы в земном мире, далеком от души.

Форма – это музыка земных звуков.

Энергия – это жизнь и знание смерти форм.

Любовь – это мудрость, искусство и красота, заслуженные в войне за обретение самого себя.

Закон – это красота, добро и справедливость.

Воля – это преодоление всех испытаний, сублимация желания.

Тристан олицетворяет совершенную, идеальную модель Пути, называемого неоплатоником Плотином «восхождением к Истине».

Тристан – любовник и музыкант, однако земные страсти превращают его любовь в красную розу с окровавленными шипами, а его лиру – в меч, который может смертельно ранить. И вдруг он входит в мир Идей. Музыкант и любовник уже может понимать и видеть. Он уже совершил путешествие, пройдя через опасные воды, защищаясь своим щитом, следуя за своей душой. Он уже дошел до дверей Нового человека, новой формы жизни.

Таков путь настоящего музыканта: от форм – к Идеям, от желания – к Воле, от воина – к Человеку.

Лучше всего изложил суть этого пути Рихард Вагнер, описавший переживания и опыт любви, которая всегда объединяет то, что из-за нашего неведения подвержено разлуке. Его слова показывают весь путь Тристана и Изольды, погруженных вначале в неутолимую волну желания, которая, рождаясь из простого, робкого признания, растет и приобретает силу… Сначала вздохи в одиночестве, потом надежда, затем наслаждение и сожаление, радость и страдание… Волна растет, доходя до своей вершины, до неистовой боли, пока не находит спасительную брешь, через которую все великие и сильные чувства сердца изливаются, чтобы раствориться в океане бесконечного наслаждения истинной Любви: «Даже такое опьянение ни к чему не приводит. Ибо сердце, неспособное сопротивляться, полностью предается страсти и, охваченное неутоленным желанием, вновь лишается сил… Ибо оно не понимает, что каждое удовлетворенное желание – лишь семя нового, еще более алчного… Что вихрь страсти, в конечном итоге, приводит к неизбежному, полному истощению сил. И когда все заканчивается, в душу, истерзанную вихрями желаний, понимающую, что она вновь остается опустошенной, закрадывается предчувствие иного, высшего наслаждения – сладости смерти и небытия, окончательного искупления, достижимого лишь в том чудесном царстве, которое тем больше от нас удаляется, чем сильнее мы стремимся туда проникнуть.

Можно ли назвать это смертью? Или это и есть сокровенное царство Мистерии, давшее семена любви, из которых выросли виноградная лоза и плющ, тесно переплетенные между собой и обвивающие могилу Тристана и Изольды, как рассказывает легенда?»