X. А. Ливрага. Личность и индивидуальность

Лекция

Делия С. Гусман: Время от времени вместо наших обычных публичных лекций мы проводим встречи, на которых собираем вопросы наших слушателей, друзей и учеников. Я беру на себя роль задающего вопросы, а профессор Ливрага отвечает на них. Так и будет проходить наша сегодняшняя встреча, а вопросы и ответы будут связаны с одной очень актуальной сейчас темой – культом личности.

Профессор, первое, что само собой напрашивается в разговоре о культе личности, – это вопрос, что такое личность. Не могли бы Вы объяснить нам, что понимают под личностью различные психологические школы, связывающие это понятие с характером, темпераментом и пр. Как определяется личность в психологии?

Хорхе А. Ливрага: Одна из проблем нашей цивилизации состоит в том, что разные аспекты культуры находятся в разных фазах эволюции. Так, например, если механика и химия существуют уже тысячи лет, то психологии как таковой не больше нескольких столетий. Речь идет о молодой, развивающейся науке. В ней существует много школ и авторов, которые, в общем-то, опровергают друг друга. Научная психология разрабатывает гипотезы, цель которых – объяснить поведение человека.

Поскольку это молодая наука, родившаяся в XIX веке, психология испытала влияние материализма и механицизма и поэтому в своих исследованиях отталкивается от физического тела. Сегодня мы, несмотря на все наши знания, интуицию и убеждения, обычно говорим: «У меня есть душа» и никогда не говорим: «У моей души есть тело», хотя считаем, что душа бессмертна. Это происходит потому, что мы отождествляем себя с физическим телом, и по той же причине все теории отталкиваются от физического тела и его связей и производных.

Д.С.Г.: Из этого можно сделать вывод, что личность, будучи явлением психического плана, все же опирается на материю, на тело и биологические процессы. Вы бы это так объяснили?

Х.А.Л.: Нет, не так. Современная психология считает, что все психологические феномены, и даже ментальные и духовные, основываются исключительно на физическом аспекте, то есть на термохимических и электромагнитных реакциях, которые трансформируются в переживания, образы и различные состояния, которые поддаются объективному наблюдению.

В этом же заключается ошибка всех расистских доктрин, которые процветали и в нашем веке, и в прошлом, доктрин, которые оказались несостоятельными, хотя с точки зрения науки имели свою логику. Применяя расовый подход, например, к лошадям, мы, чтобы получить отличную скаковую породу, отбираем лошадей с самыми лучшими физическими характеристиками, а также темпераментом и характером, с рефлексами подходящего типа.

Если мы применим этот же подход, основанный на генетике и физических элементах, к человеку, результаты, вне всякого сомнения, будут не такими, как ожидается. В человеке кроме физической части существует и нечто другое, более высокое. И сын рыбака не обязательно родится рыбаком, он может стать и музыкантом, сын музыканта может стать рыбаком, сын военного – священником и т. п. Иначе говоря, то, кем мы становимся, определяет не физическая часть, а нечто другое.

Д.С.Г.: Сейчас, когда Вы уже рассказали нам немного о психологических теориях, не могли бы Вы дать философское определение личности?

Х.А.Л.: С точки зрения философии и согласно древним традициям, личность – это не высшая часть человека, а, наоборот, низшая. Говоря иначе, личность является не наивысшим производным физической части, но самой физической частью. Слово «личность» происходит от «личина», что значит «маска». В древнем античном театре актеры (актерами были только мужчины, женщины в этом не участвовали), исполняя роли женщин или богов, надевали маски, отверстие для рта которых изменяло голос или делало его более высоким в том случае, когда исполнялись женские роли.

Оттуда философия берет свой образ личности. Иначе говоря, для традиционной философии личность – это внешняя часть человека, подобная резонансному ящику – деревянной части скрипки или пианино, включающая в себя биологическую, психологическую и даже ментальную часть. При этом речь идет о конкретном ментале, земном аспекте ментала, который представляет собой оболочку, отпечаток, оставленный в мире тем, что имеет более высокую природу, – индивидом.

Индивид, как говорит само слово, означает «то, что неделимо», то, что является духовным «а томом» – настоящим атомом; не тем атомом, который недавно разделили на части, а греческим «а-томом» – «тем, что не имеет частей», где «а-» является приставкой, а «tomos» означает «часть».

Следовательно, индивид – это то, что не имеет частей, что невозможно разделить, то, что не умирает и является бессмертным, что выше всего земного и что отражается в личности – маске, которая достается каждому из нас, чтобы мы могли действовать в этом мире.

Древнегреческая маска

Д. С.Г.: Если под личностью Вы понимаете маску – или зеркало, поскольку только что сказали, что эта маска отражает природу внутреннего человека, – то как Вы объясняете ту роль, которую она играет? Почему зеркало личности не всегда отражает внутреннего человека, а прежде всего, как мы все можем сейчас наблюдать, сам мир? Как Вы считаете, что должна отражать маска на самом деле?

Х.А.Л.: Все мы когда-то наблюдали за отражением Луны в водах озера, особенно когда были детьми. Оно казалось подвижным – то исчезало, то появлялось снова и дробилось на части, чтобы потом снова стать единым образом Луны. Иногда мы зажигали спичку, чтобы посмотреть на ее отражение в воде, и нам могло показаться, что там отражаются несколько спичек, которые потом соединялись в одну или вообще исчезали.

На одной из наших лекций я говорил о том, какой силой обладает пропаганда, газеты, внушение и т. д. Реклама заставляет нас покупать определенные продукты, одеваться определенным образом, вести определенный образ жизни. Это внешнее давление обуславливает и роботизирует наше поведение, так что мы все становимся похожими друг на друга, поскольку на нас воздействуют одни и те же стимулы.

Конечно, профессор Гусман, было бы лучше, если бы личность отражала только индивидуальность, но индивидуальность не эгоистичную, а способную трудиться вместе с другими, индивида, который был бы настоящим индивидом, а не пребывал бы в постоянном движении, как вода, и не реагировал бы на все внешние стимулы.

Очевидно, что совокупность личностей, составляющая народ, – легкая добыча для тиранов, ибо любая идея, любой образ, любой слоган свободно проникает в нее, и все начинают повторять одно и то же.

Поэтому мы должны видеть гораздо глубже, пытаясь уловить то несомненно подлинное, что есть в каждом из нас. То, что не улавливается простым зрением или слухом, но входит в нас через более тонкие каналы, которые некоторые называют каналами души.

Д.С.Г.: Считаете ли Вы личность чем-то врожденным? Иначе говоря, эта маска, эта способность отражать рождается вместе с человеком или является результатом воздействия окружения, воспитания и т. д.?

Х.А.Л.: Как и во всех других случаях, с точки зрения философии мы не можем говорить об абсолютных ценностях, а можем только об относительных. Все мы рождаемся с разными личностями; это обусловлено не только нашими духовными качествами, но и психофизическими свойствами, которых я не отрицаю. Просто я не считаю их единственными и определяющими. Я не отрицаю также этнических и расовых факторов, которые могут влиять на человека.

Китаец думает не совсем так, как швейцарец или африканец. Но это не все. В человеке есть духовная, внутренняя часть, возвышающая его над психологическими факторами.

Итак, человек рождается с личностью, которая должна связывать его внутреннюю сущность и окружающий мир. Потом появляются факторы воспитания и образования, экономический, общественный и другие. Все это влияет на личность и обусловливает ее.

Даже если бы у всех людей было одно и то же воспитание, разве мы оставались бы одинаковыми в течение всей жизни? Мы отличаемся друг от друга. В одной и той же семье рождаются несколько детей, им дают приблизительно одно и то же воспитание, они растут в одних и тех же экономических условиях, у них много одинаковых вещей, но, когда им исполняется 20, 30 или 40 лет, они уже совершенно разные. Иногда наши братья абсолютно не похожи на нас и вообще ни на кого.

Иначе говоря, мы не можем, я настаиваю на этом, оперировать абсолютными ценностями. Очевидно, что воспитание играет важную роль, точно так же как семейное окружение, в котором мы растем, экономические условия, которые могут быть благоприятными или неблагоприятными, психологическая среда, в которой мы вращаемся. Но все это не может сформировать личность полностью, ибо существует еще духовный, индивидуальный элемент, стоящий выше всего этого.

Теории, которые были популярны в XVIII – начале XIX века и согласно которым совершенно новое воспитание может создать и совершенно нового человека, не соответствуют действительности. Воспитание может помочь, может многое облегчить, но не оно создает человека.

Некоторые правители, например, пытались открывать школы поэтов. В юности я наблюдал одну из таких школ. Это было очень мило и изящно; туда записывались все желающие научиться сочинять стихи, а на занятиях их спрашивали: «Роза рифмуется с…?» Понятно, что тот, кто по натуре поэт, ответит «береза», а другой может сказать и «заноза». Будущие «поэты» должны были заучивать и читать стихи, им давали примеры. Но тот, кто не нес внутри себя поэзию, тот и дальше продолжал рифмовать «стену» с «облаком» – поскольку у него просто не было поэтического чувства, ему было все равно. Я хочу этим сказать, что, хотя все мы все получили одинаковое образование, только те, кто потенциально были поэтами, смогли потом ими стать; и хотя всем нам давали одни и те же уроки музыки, только те, кто потенциально были музыкантами, смогли научиться играть на каком-то инструменте. Профессору Гусман я недавно рассказывал, что мои бедные родители целый год пытались научить меня играть на скрипке. Все, чему я за это время научился, это правильно держать ее. Но извлекать звуки… Силы небесные! Для меня это было мучение! А когда я должен был играть на пианино, то, чтобы найти «до» первой октавы, смотрел на закрепленную на внутренней стороне крышки схему и только так мог ориентироваться на клавиатуре. И хотя я получил музыкальное образование – я люблю музыку, и в моем кабинете всегда звучат произведения Вагнера, Бетховена, Баха, – на самом деле в этой области я полный нуль. Но если мне дать кисть и краски, я смогу сделать вполне приличные наброски, хотя меня никогда не обучали рисованию. Очевидно, есть то, что нам дают, но есть также и то, что мы несем внутри себя. Мы не должны забывать этого, особенно в наше время роботизации и механизации.

Д.С.Г.: Нам стоит вернуться непосредственно к нашей теме и задать вопрос, который напрашивается сам собой: что такое культ личности? Сегодня все говорят об этом, все обращаются к этой проблеме, как будто она нам всем хорошо понятна. Но я, задавая этот вопрос, первая могу сказать, что не разбираюсь в этом. Итак, что такое культ личности?

Х.А.Л.: Думаю, что мы все не разбираемся в этом вопросе, поскольку, как правило, создаем культ собственной личности, а из личностей других людей культа не делаем.

Истинная опасность заключается не в культе великих личностей, тех, кто двигал историю; опасно делать культ из своей собственной личности. К примеру, говорить: «Я не гожусь для этого, но это не важно, ведь есть другое, для чего гожусь», – значит постоянно оправдывать себя и не пытаться подняться выше той плоскости, на которой мы находимся. Можно, конечно, говорить: «Я не понимаю ничего из того, что мне говорит этот человек, но зато я хорошо к нему отношусь» или: «Я не могу сделать этого, но зато могу дотянуться рукой до потолка». Или тот, кто носит очки, может сказать: «Они придают мне вид интеллектуала», хотя в действительности они придают ему близорукий вид, и ничего больше. Да, вот это и называется культом собственной личности. И это опасно.

Итак, опасность не в том, чтобы исповедовать культ великих исторических личностей, поскольку, если бы его не было (мы понимаем здесь под личностью ту часть человека, которая открыта другим, с которой можно контактировать), спартанцы не пошли бы за Леонидом и не было бы битвы у Фермопил; не было бы Римской империи, которая шла за своими лидерами – Октавием, Юлием Цезарем; не было бы христианских мучеников, которые стремились быть подобными тем, кто стоял у истоков этой религии.

Культ великих людей необходим, злом является культ собственной личности, ибо за ним стоит эгоизм и мелочность. Сегодня мы подменили гордыней те древние ценности, те древние, столь дорогие, столь глубокие чувства, благодаря которым рыцарь с честью совершал действия, возвышавшие его.

Я говорю о древних странствующих рыцарях, имевших свою Дульсинею, которую они, быть может, никогда не видели, но любовь к которой вдохновляла их и в странствиях давала силу. Я говорю о воинах, которые умирали с именем короля на устах. Сегодня этого нет. В наших домах почти не осталось того, что принадлежало нашим дедам, нашим родителям. Мы уже почти не гордимся героями, жившими до нас, и не повторяем слов, сказанных нам мудрецами, прекрасных слов, подобных тем, что написаны здесь, на стене: «Познай самого себя». Это те самые слова, которые прочитал Сократ на фронтоне храма 25 веков тому назад, но сегодня они не в чести.

Статуя Октавиана Августа из Прима Порто, ныне стоящая в Ватикане

Мы должны попытаться преодолеть нашу личность, пойти за великими людьми, оставившими в этом мире свои следы, за теми, кто по-настоящему изменял историю человечества – в поэзии, музыке, скульптуре, политике и т. д. Должны пойти за теми, кто, в каком-то смысле, оставил нам мир, в котором мы живем, со всеми его ошибками, но также и со всеми его победами, со всей его красотой.

Д.С.Г.: Как Вы сами сказали, очень важно поддерживать культ великих людей, беря их за образец и пример, которому надо следовать. Как Вы объясняете существующую сегодня в мире тенденцию к «развенчанию» великих людей истории? Принизив их значимость, как Вы только что сказали, мы останемся ни с чем, ибо, чтобы восхищаться ими, мы должны узнать их и то, что они сделали. Сегодня все происходит наоборот. Как Вы объясняете эту разрушительную тенденцию?

Х.А.Л.: Мы живем в ситуации растущего эгоизма; общество все больше и больше дробится, и сегодня потеряла значение даже его основная ячейка – семья. Сегодня не принимается даже идея родины – считается, что это просто место, где мы родились. Семья рассматривается как объединение отца, матери и детей, которые, вырастая, уходят.

Мы свидетели процесса измельчания и разрушения всех и вся. И в этом процессе мы не способны (и к тому же не хотим) принять великих людей. Почему? Из боязни сравнить себя с ними. Я философ, но в тот день, когда я смогу сказать только три эти слова: «Познай самого себя», я буду намного лучше, чем сейчас. Наша собственная незначительность – это то, что заставляет нас пинать великих людей, принижать их. Мы поступаем так из-за своей собственной малости, мы не можем смириться с тем, что не способны на то, что делали они. И в итоге появляются образцы, гораздо менее достойные подражания, чем те, в кого нам хотелось бы верить и кому хотелось бы следовать.

Д.С.Г.: Страх сравнения, о котором Вы говорили, наверное, мешает нам развивать свою личность, поскольку есть одна вещь, о которой спрашивают все: «Что нужно делать, чтобы развить личность, чтобы стать сильнее?» Скажите, страх – единственное препятствие, или есть и другие?

Могли бы Вы посоветовать какой-то хороший путь развития личности, например, ваш акропольский путь?

Х.А.Л.: Да, страх – это одна из причин, сегодня мы все понемногу боимся всего. Я не смог освободиться от своего юношеского романтизма, и несмотря на свой возраст, и сегодня продолжаю мечтать о Дон Кихоте, продолжаю вдохновляться древними стихами и древними героями.

Я считаю, что мы должны преодолеть страх. Страх исходит из материализма. Мы думаем, что физическая часть – это единственное, что у нас есть, и поэтому очень к ней привязаны. Из страха потерять эту физическую часть (когда я говорю «физическую», то имею в виду не только тело, но и одежду, деньги, общественный и экономический статус и т. д.) мы всегда отступаем. Сегодня во главе угла стоит политика, и если ООН, например, энергично осуждает страну, которая нападает на другое государство, а потом сама вводит туда несколько сотен тысяч солдат, разве это энергичное осуждение чего-то стоит? Если мы боимся, если мы охвачены страхом, если цепляемся за свою физическую часть, то никогда не сможем преодолеть это состояние. Чтобы выйти из него, мы должны подняться до метафизического уровня сознания – уровня, на котором наше физическое тело, наша одежда, наши деньги, наши мнения и убеждения не имеют никакого значения.

Мы должны стать теми, кем являемся на самом деле, – людьми, составляющими часть природы. Разве вода в горной реке боится, падая на камни, хотя знает, что умрет, достигнув моря? Но благодаря этой самоубийственной гонке мы можем любоваться водопадами, озерами, прекрасными полями. Разве листок, прорастая весной из почки, боится осени, которая окрасит его в золотистый цвет, заставит упасть с дерева и превратит в пыль? Нет, природа не знает страха.

Природа продолжает следовать по своему пути, так как знает, что ничто не заканчивается, все начнется вновь.

Знает, что упавшая с вершин вода вновь поднимется вверх облаками пара, что лист, рассыпавшийся в пыль, удобрит землю, и на ней вырастут новые деревья. Мы просто забыли смысл жизни, забыли главное – кто мы, откуда пришли и куда идем…

Только приобретя это метафизическое ощущение смысла, это поистине человеческое чувство, мы победим страх и сможем говорить о наших грезах, наших мечтах, о том, каким нам хотелось бы видеть мир.

Д.С.Г.: Можете ли Вы дать нам какой-то практический совет, который бы помог нам развивать свою личность – или маску, зеркало, щит, как бы мы ее ни называли, – в соответствии с потребностями нашей души?

Х.А.Л.: Дать одну практическую рекомендацию, которая была бы полезна всем, очень трудно; но я попытаюсь дать один для всех совет. Было бы хорошо, немного поразмышляв, осознать, что я – это не моя рука: хотя я очень люблю ее и привязан к ней, но даже если я ее потеряю, то смогу жить дальше. В конце концов, тот, кто написал «Дон Кихота», был калекой. Надо научиться отделять себя от всего маленького и незначительного, научиться видеть истинную цену всего. Нет необходимости в псевдовосточной манере бубнить про себя: «Холод мне не мешает, жара не изнуряет, вода не мочит…», чтобы потом, сев на муравейник, не удержаться от крика. Я имею в виду не это, это абсурдный фарс. Я говорю о вполне реальном – о возможности осознать, что все проходит, что одежда изнашивается, что все материальное появляется и исчезает. Что природа, как говорил Марк Аврелий, все дает нам в долг и что потом это уходит из нашей жизни. О возможности понять, что дети однажды вырастут и станут взрослыми и тогда уже не будут жить со своими родителями. Понять, что наши дедушки и бабушки уже стары и должны умереть. Понять, что все проходит; но сделать это по-настоящему, естественно и попытаться чуть крепче зацепиться за внутреннюю, непреходящую часть нас самих.

Если мы посмотрим вглубь своего существа, за его внешние границы, то увидим, что там есть нечто, напоминающее молчаливого, но активного наблюдателя, нечто, напоминающее искру огня. Мы встретимся с тем, кого никто не может сбить с пути, с тем, кто не зависит от внешних вещей. Нам снова надо возродиться изнутри и встретиться с теми, у кого больше внутреннего огня. Речь идет о попытке выйти из того глупого сумасшествия, в которое мы погружены, чтобы достичь сумасшествия божественного. Например, Вагнер имел возможность творить благодаря одному сумасшедшему королю, который жил в Баварии; да, он был сумасшедшим, но в своем стремлении вверх. Наша проблема в том, что наше сумасшествие направлено вниз. Мы должны попытаться приобрести метафизическое ощущение жизни и признаться в том, что у нас есть стремления, есть мечты, есть сумасшествия; мы должны снять маску стыда, которой так часто пользуемся и которая нас разрушает.

На кафедрах риторики, которая преподается во всех странах, где есть «Новый Акрополь», а таких стран сейчас 28, я часто наблюдаю такую ситуацию: новички – 20–30 человек – все ходят как немые (хотя, конечно, есть прирожденные ораторы) и жалуются преподавателю (часто им оказываюсь я), что не могут говорить. Тогда я спрашиваю: «Что значит не можешь говорить?» – «Не могу говорить, потому что…» – и так человек начинает говорить. Иными словами, надо дать людям возможность стать теми, кто они есть, и вдохновиться теми, кто в жизни совершил великие подвиги, а не незначительные вещи. Нынешний мир должен измениться, и я имею в виду не косметический ремонт, а полное изменение, настоящую революцию, которая преобразила бы его в корне.

Мы должны изменить мир. Здесь, в «Акрополе», мы начинаем менять самих себя, трансформировать себя по мере своих сил и возможностей. И если мы, меняя себя, трансформируемся, то, следовательно, мы будем менять и общество, которое нас окружает, мир, с которым соприкасаемся.

Но у нас должны быть силы поднять флаг истины, добра и справедливости. Мы должны верить в сказки намного более симпатичные и приятные, чем те, в которых говорится: «Хотя цена на газ растет, цены на все остальное повышаться не будут». Лично я предпочитаю сказки моего детства, в которых Цари-Волхвы попадают в комнату через дымоход, чтобы оставить подарки. В конце концов, эти сказки лучше сказок об инфляции. Так что не думайте, что современный мир привел нас к истине. Нет, он привел нас лишь к фальши, к недоверию и страху. Мы утратили свои мечты, утратили самое священное, что у нас было, – веру в самих себя, веру в Бога, веру в старших, веру в наши флаги и символы. Мы должны снова найти все это, должны снова собраться у огня и петь древние и новые песни – все вместе, соединив свои руки, несмотря на то что думаем по-разному. Одного человека с другим связывает не равенство, а взаимодополняемость. Поэтому браки заключаются между мужчиной и женщиной, а не между людьми одного пола. Нам нужна не одна на всех идея, а один идеал – идеал согласия, идеал братства.

Д.С.Г.: Несколько дней назад Вы написали статью под названием «Синдром 2000 года». Думаю, все мы в той или иной мере испытываем беспокойство и задаемся вопросом, что произойдет в будущем, не в каком-то далеком будущем, а в ближайшие годы. Сейчас все говорят о восьмидесятых и о парадах планет, которые произойдут в следующем тысячелетии. Как Вы думаете, может ли сильная и внутренне здоровая личность сыграть важную роль при встрече с неизвестностью будущего?

Х.А.Л.: Прежде всего хочу сказать, что все, что касается следующего тысячелетия, очень относительно. Когда заканчивалось первое тысячелетие (а вы все изучали историю и знаете это), люди молились на улицах, отдавали все, что у них было, так как думали, что конец первого тысячелетия станет и концом самого мира. Древний собор в Риме (я говорю не о ренессансном, который существует сейчас, а о том, что стоял до него) был переполнен людьми, которые молились, обнимали и целовали друг друга; продавцы вина уже не продавали его, а просто дарили; продавцы хлеба раздавали хлеб. Все были преисполнены священного трепета, все стояли на коленях, и, когда пробило двенадцать часов, наступила полная тишина. Сам папа не смог ничего сказать, люди смотрели только друг на друга. И ничего не произошло! И тогда во всем Риме зазвенели колокола, и все начали танцевать на улицах…

Господа, даже не учитывая того факта, что наша хронология достаточно относительна, уверяю вас: ничего не произойдет ни в 2000, ни в 3000, ни в 4000 году. Будет то, что есть всегда, – проблемы. Мы входим в достаточно трудный астрологический период, и наши проблемы не решаются потому, что многие проведенные нами эксперименты не удались.

Сегодня наступило время жатвы, и мы соберем то, что посеяли.

Хотя материализм сеяли и исключительно интеллектуальных представлений придерживались во времена Дидро, тогда такой подход не давал о себе знать – зато он дает о себе знать сегодня. Хотя мы отказались от некоторых здоровых обычаев и традиций, регулировавших демографический рост какое-то количество лет тому назад, тогда это не имело большого значения – зато имеет сегодня. Сегодня приобретает значение неправильное распределение богатств, но об этом мы поговорим на другой лекции.

Да, нас ожидают тяжелые годы, в этом нет сомнения; и не надо быть астрологом, прорицателем или провидцем, чтобы это предвидеть. Просто вспомните, какой была жизнь несколько лет назад, и вы увидите, что сейчас она тяжелее, все подорожало; тому, например, у кого есть машина, с ней трудно, потому что ее негде припарковать, и ее увозят на кране. Но проблема не решается, наоборот – мы остаемся без машины; а вместо того чтобы строить стоянки, увеличивают количество кранов. Происходит ряд перемен, которые потихоньку все разрушают. Не нужно быть пророком, чтобы это осознать. То, что происходит в Испании, – не исключение; я могу это утверждать, так как путешествую по всем 28 странам, где есть «Акрополь», и везде вижу одно и то же. Повсюду наблюдается всеобщее изнашивание – где-то больше, где-то меньше, но оно есть везде.

Сегодня больше воров, больше психопатов, больше нежелательных людей; мир стал опаснее, неудобнее для жизни. И поскольку речь идет о цепной реакции, не надо читать по звездам, не надо быть Нострадамусом, чтобы понять: наступающий период будет тяжелым. Надо пережить эти годы, надо внутренне защититься от окружения, надо быть сильнее него. И я считаю, что для этого необходимо формирование новой личности.

Внутри старого времени надо построить новое, создать нового человека, о котором мы так часто говорим здесь, в «Акрополе». Надо создать новое время, новый тип мужчины и женщины, и не посредством скрещивания, а через осознание собственной метафизической сущности. Надо стремиться проявлять то, что мы себе приписываем. Если нас спрашивают, какие мы, мы говорим, что хорошие, что имеем достоинство, что благородны и т. д. Но насколько мы добры и честны? Мы должны воссоздать внутри себя нечто реальное и столь же естественное, как вода, как листья на дереве, как солнечный луч… Проблема загрязнения относится не только к физической плоскости. Нет, перед нами проблема психологического, ментального и духовного загрязнения. Одно и то же происходит и в кино, и в прессе. Что вы видите, когда открываете утреннюю газету? «Такой-то получил в грудь девятимиллиметровую пулю» и т. д. и т. п. «Такая-то страна готовится напасть на другую страну». «В Европе имеется столько-то ядерных боеголовок, а другая сторона имеет 50 тысяч боеголовок, направленных на Европу». «Папа сказал, что всего лишь двумястами ядерными боеголовками можно уничтожить все великие города мира». Потом мы читаем, к примеру, что наш импорт больше, чем экспорт; что все с каждым днем дорожает; что именно перед началом зимы поднимаются цены на газ и, кроме того, растут цены на электричество; что будет все хуже и хуже, и в конце – что бастуют таксисты… Читая эти строки, человек понимает, что необходимо искать из этого выход.

Мы устали от вопросов и хотим их разрешения, мы устали от слов и обещаний и хотим действия, мы устали от больших и малых психологических побед и хотим реальности. Мы хотим своего хлеба, своего вина, своей маленькой толики нежности, своей маленькой толики славы – того, на что все мы имеем право. Мы хотим, чтобы у нас была родина, чтобы у нас был Бог, хотим обрести самих себя. Мы хотим уважать других и хотим, чтобы уважали нас, и, хотя думаем, что все мы разные, мы можем протянуть друг другу руки, чтобы, как в детстве, создать хоровод. Нам нужно снова стать детьми в подлинном смысле этого слова, нужно убрать весь этот мусор, загрязняющий наш мир, подмести всю эту огромную гору мусора, понемногу, по мере своих сил. Убрать эту грязь, из-за которой киты совершают самоубийства; сегодня даже говорят о синдроме китов, потому что, пока они задыхаются в загрязненных водах, они будут продолжать убивать себя, выбрасываясь на берег. Мы уничтожаем животных – просто так. Мы уничтожаем растения – просто так, просто потому, что мы так сильно загрязняем воздух. И мы загрязняем своих детей, которые, идя по главной улице, спрашивают: «Папочка, папочка, а что такое „групповой секс“?» – потому что это написано большими буквами на стене.

Мы начали сомневаться во многом, в чем не должны сомневаться. Мы сомневаемся в том, что можем создать мир новый и лучший. Этого не должно быть. Мы не должны сомневаться в самих себе, в своей способности любить, понимать и чувствовать. Новая личность нового человека будет очень простой, способной быть вместе с другими и способной делиться с ними; она будет знать и войны, и мир, но, прежде всего, она будет знать внутреннее счастье, исходящее из ее знания о том, что она неуничтожима, бессмертна, вечна.

И что бы ни произошло, мы будем знать, что однажды вернемся сюда, подобно водам, которые сбегают по камням с вершин, чтобы потом, превратившись в пар, опять вернуться к Небу – и снова на Землю…

Мы должны обрести естественное знание, обрести свою метафизическую сущность, которая даст нам счастье, силу и славу – силу и славу не из этого мира, а из другого, более возвышенного. И мы будем знать, что ничто не может это поколебать, что оно не стареет; что ни вода, ни огонь не могут его уничтожить.

То, о чем я говорю, – это надежда. Надежда создать внутри нас человека нового и лучшего. «Акрополь» – это инструмент, это форма создания человека Нового и Лучшего. И я приглашаю вас всех пережить опыт быть акропольцами.

Мадрид, 1980 г.

 

X. А. Ливрага. Я умру… в первый раз?

Лекция

Хорхе Анхель Ливрага: Поскольку это тема особая и очень много людей задавало нам по ней вопросы, в том числе и во время радиопередачи, мы поговорим о ней в форме интервью, чтобы чисто техническая или ораторская сторона не мешала нам понимать суть того, что хочется рассказать.

Попробуем, насколько возможно, прояснить некоторые грани этой темы. Скажем, вопрос о том, в первый ли раз я пришел в эту жизнь. Или что представляет собой сам феномен смерти. Или почему это происходит со мной, хотя так говорить было бы эгоистично.

Сколько раз мы задавали себе вопрос: но почему же я? Почему это происходит со мной? Или почему тяжелая болезнь поразила моего отца, мать или моего друга, ведь они такие хорошие люди, а в то же время столько порочных людей, столько террористов имеют превосходное здоровье?

Если мы углубимся в этот вопрос и будем рассматривать его с чисто человеческой позиции, есть вероятность, что мы можем даже дойти до мысли, что Бог несправедлив, поскольку нам покажется, что закон, который нами управляет, не является ни по-настоящему совершенным, ни справедливым. Более того, нам может показаться, что он наказывает тех, кто поступает хорошо, и поощряет тех, кто поступает плохо.

Так что давайте попробуем прояснить некоторые «неизвестные», перейдя к вопросам.

Делия Стейнберг Гусман: Первый же вопрос, который здесь возникает и которым обозначена сегодняшняя наша беседа об этой великой загадке, – в первый ли раз мы умрем. Можете ли Вы как философ объяснить нам, что такое смерть? Обычно, с точки зрения общепринятых концепций, смерть воспринимается как нечто окончательное, не имеющее другого решения. Имея перед собой лишь такую возможность, при отсутствии других решений, мы бы хотели узнать, что по этому поводу думает философ.

Х.А.Л.: Мы как философы считаем смерть частью жизни. Сегодня нам известно, что материя и энергия – это две формы одного и того же, что материю можно превратить в энергию, а энергию – в материю. Наша вселенная является экосистемой, в которой, как уже давно говорил Лавуазье, а в более позднее время – Эйнштейн, ничто не исчезает, все трансформируется. И правда, если мы потрем ладони, то заметим, что появляется тепло. Распад клеток эпителия, распад определенных материальных форм приводит к появлению энергии, которая нам известна как тепло.

В свою очередь энергия, например электроэнергия, может вызывать физические феномены: перемещение объектов, работу моторов (это бесспорно материальные явления), а также осуществлять химические процессы, такие как фотосинтез, при котором из энергии солнца, воды и воздуха образуется органическая материя. Это показывает нам, что в природе все экономно. Все снова возвращается туда, откуда пришло, ничто не исчезает, все трансформируется.

Поэтому для философа смерть это не что-то окончательное и необратимое, смерть – это способ продолжения жизни. Почему? Потому что очевидно, что те ботинки, которые сейчас на мне, я могу носить ограниченное время; если я буду носить их дольше, они развалятся и мне придется ходить в носках, а если протрутся носки, я останусь босиком.

Поэтому, что я делаю, когда у меня рвется ботинок, когда он уже изнашивается? Естественно, я просто покупаю другие ботинки. А что делает Эго, Я, душа, то, что у нас внутри, когда изнашивается тело, когда оно заболевает? Так же невозмутимо оно оставляет это тело и берет другое. С таким же спокойствием, с каким я сейчас об этом рассказываю.

Очевидно, что если все наши помыслы сосредоточены на ботинках, это будет ужасно. Потому что если я отождествляю себя с этой парой ботинок, тот день, когда они окажутся в мусорном баке, станет для меня концом света. Потому что я не отождествлял себя ни с ногами, ни с самим собой, но именно с этой парой ботинок.

Но если мне удастся оторваться от чисто физически-функционального восприятия и подняться к духовному, я увижу, что в природе все устроено так же.

Вы могли видеть, как змеи сбрасывают изношенную кожу. И вы знаете, что орлы, когда старый клюв уже не может больше служить им, разбивают его о камни, чтобы избавиться от него и на его месте мог вырасти новый. И точно так же рак-отшельник меняет раковину несколько раз в течение жизни по мере того, как вырастает из старой.

А с телом, которое больше не может служить по причине возраста, болезни или несчастного случая, то же самое делает Бог, или природа, или тот, кто управляет этой системой.

Мы можем прямо сейчас, неловко повернувшись, разбить лампочку. Что мы делаем, когда случайно разбиваем лампочку? Мы ее просто меняем. По тому же принципу будут меняться и тела. То, что продолжает жить, не является собственно материальным, это нечто, что выходит далеко за рамки материи.

Материальная часть просто трансформируется в энергию. Энергия уходит из тела, и тело начинает разлагаться. Химические элементы начинают свободно взаимодействовать между собой, начинают окисляться и быстро сокращаться. Разрушается все, что может составлять органическую материю, и эта органическая материя переходит в состояние энергии и питает другие тела.

Та часть нас, которую мы называем телом, становится пищей для деревьев, для всех растений; те, в свою очередь, затем станут пищей для животных, которые их поедают, а животных употребят в пищу люди. И так повторяются циклы, знаменитые циклы Лавуазье: ничто не исчезает, все трансформируется.

Ну а где же я? Я нахожусь не в теле, которое умирает, я намного больше, намного выше. Мы могли бы провести аналогию с эхом. Если мы попадем в ущелье или место, где горы имеют более-менее вогнутую форму, и крикнем «Эй!», спустя полминуты или минуту, в зависимости от отношения между расстоянием, на котором мы находимся, и скоростью звука, мы услышим «Эй!». Это и есть эхо.

Когда наступает смерть, это, образно говоря, словно разрушается гора, которая может появиться вновь. Я – это нечто совсем другое. Я являюсь тем, кто издает звук, тем, кто находится далеко позади. Эхо находится перед горой, я же до этого был в другом месте. Однажды я пришел в это ущелье, крикнул «Эй», и ущелье ответило «Эй». Эхо уже здесь было, а я путешественник.

Если мы будем отождествлять самих себя с духовной частью нашего существа, то увидим, что мы странники, что мы путешествуем, меняя тела, как человек меняет одежду или ботинки.

Д.С.Г.: Нам ясно, что, когда мы оставим это тело, мы умрем не в первый раз, а следовательно, и когда мы родились, это случилось с нами не впервые. Но, несмотря на Ваши доводы, есть одно обстоятельство, с которым трудно спорить. Если мы действительно уже несколько раз умирали, почему мы испытываем такой страх?

Х.А.Л.: Вопрос интересный и отчасти касается того, о чем мы только что говорили. Конечно, мы боимся смерти, мы все в определенной степени по той или иной причине боимся смерти, даже животные. Я однажды, шутки ради, поставил на пути у ползущего муравья палец и постучал по полу: тук-тук-тук. Муравей тотчас остановился, приподнялся посмотреть, что происходит, и побежал в другую сторону. Это происходит инстинктивно, никто не хочет умирать, все хотят продолжать жить.

Но мне думается – теперь снова говорит философ, – что боится смерти, должно быть, именно тот, кто умирает. Кто испытывал бы страх перед смертью: тот, кто умрет, или тот, кто не умрет? Тот, кто умрет. Но кто он, тот, кто умрет, та часть, которая умрет? Это наиболее плотная из наших частей – персона.

Я говорю сейчас не о психологии, где персоной называют высшую часть, а низшую – индивидуальностью. Я говорю в философско-эзотерическом смысле, где персона – это то, что преходяще, это физическая часть, обладающая инстинктами и имеющая энергетические, эмоциональные и ментальные характеристики.

Мы очень прочно идентифицируем себя со своим телом. Мы не говорим «у моего тела кашель», мы говорим «у меня кашель»; не говорим «мое тело хочет есть», мы говорим «я хочу есть»; не говорим «мое тело испытывает жажду», говорим «я испытываю жажду».

И порой мы до такой степени являемся материалистами, что ассоциируем себя со своим автомобилем и произносим «мне разбили стекло». Нет, не мне разбили стекло, стекло разбили у машины. Мы ассоциируем себя с квартирой, в которой живем, и говорим «у меня взломали дверь». У меня нет двери, которую могут взломать. Но мы уже не делаем различий.

И точно так же, поскольку мое Я уже настолько ассоциировалось с физическим телом, я чувствую, что это я умру. Этот страх исходит не от Я глубинного и трансцендентного, он исходит от Я преходящего, от нашей персоны, от этого, скажем так, набора клеток, которые образуют наше тело. Отсюда происходит это «Я умру».

И здесь же наступает смерть. Почему? Потому что для персоны смерть – это, несомненно, реальность.

Прибавим сюда тот факт, что все малознакомое или совсем незнакомое, а также то, что кажется незнакомым, вызывает в нас некоторый страх. Те из вас, кто путешествуют, наверняка наблюдали, как некоторые люди перед предстоящим мало-мальски длительным перелетом крестятся или дотрагиваются до амулета на шее, а кто-то, протягивая руку, говорит «хорошего путешествия».

По большому счету, все неизвестное, все, что может повлечь за собой какое-то глубокое изменение, вызывает страх, потому что мы в значительной мере идентифицируем себя с тем, что является внешним. Потому мы и боимся смерти, что ассоциируем себя с телом, и чем больше мы ассоциируем себя с телом, тем больше мы боимся смерти.

Но если мы сможем перестать отождествлять себя с телом, если сможем понять, что за тем, кто испытывает голод, за тем, кто испытывает жажду, за тем, кто обладает многочисленными желаниями, есть некто, кто эти желания отслеживает, – и поэтому этот некто не является частью этих желаний, – если сможем постичь логически, естественным путем, что мы не телевизор, а те, кто смотрит этот телевизор; что мы не печатная машинка, а те, кто на машинке печатает; что мы – это некий внутренний свидетель, наблюдатель за тем, что происходит, что мы не находимся в том, что происходит, а находимся за пределами своей внешней оболочки и самих себя, – тогда смерть теряет свой трагический смысл, она воспринимается как нечто естественное, как простой переход в мир энергий, и в этом мире энергий мы получим другое тело. Тогда смерть воспринимается намного естественнее и легче.

Наше образование и отсутствие эволюции сознания приводят к тому, что мы в жизни очень привязаны если не к своему телу, то порой к своим вещам. Мы говорим: «Я бы хотел закончить книгу», «я бы хотел увидеть, как вырастут мои дети», «я бы хотел достроить дом, который мы начали». Можно сказать, что все эти вещи – по сути, продолжение тела, его расширение. Поскольку тот, кто хочет увидеть, как вырастут его дети, потом захочет увидеть, как вырастут его внуки. А тот, кто хочет достроить дом, потом захочет обставить его мебелью и, возможно, потом построить рядом бассейн.

И так бесконечно; это уловка, ловушка, в которую мы загоняем сами себя. Правда заключается в том, что нам необходимо осознать, что все проявленное, все, что однажды началось, должно завершиться. И только мы, которые находимся вне материи и которые никогда не начинались, можем продолжать движение вперед, в других формах, на других уровнях сознания. Это настоящее путешествие.

Есть такие философы, которые настолько любопытны, что, хотя не знают точно, что произойдет по другую сторону смерти, не испытывают страха. Они с интересом думают: «Посмотрим, что случится», «Посмотрим, какими мы будем там».

И мы хотя бы из любопытства можем освободить себя от этой привязки к физической части, можем вновь обрести внутреннюю радость, спокойствие в отношении смерти, то, что было присуще нашим дедушкам и бабушкам и что мы утратили, прежде всего под давлением этого материального мира, который заставляет нас ассоциировать себя с прической, с зубами, с руками, со всем, что имеет физическую природу и является преходящим.

Д.С.Г.: Большое спасибо Вам за этот ответ. Когда слушаешь Вас, кажется, что все можно объяснить просто, но на ум приходит один вопрос, который нам много раз задавали: если мы уже несколько раз жили, возможно, много раз, если мы уже умирали в других воплощениях, оставляя тело, которое было больше не в состоянии служить нам, почему мы абсолютно ничего не помним ни о моментах смерти, ни о других жизнях?

Х.А.Л.: Если бы мы попросили кого-нибудь из сидящих в зале в возрасте сорока-пятидесяти лет: «Расскажите нам о своей жизни», сколько бы времени он говорил, как вы думаете? Предположим, что физически он чувствует себя хорошо и мы предоставили ему все условия: усадили его на диван, чтобы он чувствовал себя комфортно, предложили сока или минеральной воды, чтобы не пересохло во рту, слушаем его очень внимательно и так далее, сколько, вы думаете, он бы нам рассказал?

Очень мало. Через три-четыре часа исчерпалось бы практически все, что он может нам рассказать, все, что он может нам поведать, все, что пришло ему в голову, и все, что не пришло. Так в чем же причина такой огромной разницы между сорока-пятьюдесятью годами, которые он прожил, и четырьмя-пятью-шестью часами, которые потребовались ему, чтобы рассказать нам все, что он прожил?

Причина в том, что мы не охватываем сознанием все события своей жизни. Мы бы говорили о некоторых аспектах нашей физической жизни сегодня, в настоящий момент.

Мы не охватываем сознанием всё. Да, мы помним о каком-то путешествии, о том, когда умер дядя, о том, как однажды отец очень серьезно наказал нас, о том, как служили в армии; и еще в нас живут воспоминания о том, что привлекло наше внимание, нас поразило. Но когда ничего значимого с нами не происходит, оно пройдет, растворившись в своего рода коллективном бессознательном, и мы потеряем способность вспомнить об этом.

Мы можем легко понаблюдать за этим, когда путешествуем. Я только что вернулся из Египта, и со мной путешествовали еще примерно шестьдесят человек. Я уверен, что эти молодые люди помнят о тех десяти-двенадцати днях, которые мы там провели.

И через пять или десять лет они все еще будут очень хорошо помнить об этой неделе с небольшим, которую мы прожили в Египте. Потому что они были поражены, увидев Сфинкса, пирамиды, храмы, на них произвели впечатление наши разговоры, Нил, экзотические места, люди, которые по-другому одеваются, разговаривают и едят по-другому.

Но если через пять или десять лет мы попросим их рассказать о другой неделе, о том, что произошло с первого по седьмое или восьмое марта или апреля этого года, – скорее всего, это были дни, когда у них ничего не произошло, – они не смогут вспомнить, у них ничего не отложилось. «Я был… я был в Мадриде». – «И что ты делал, что видел?» – «Не помню».

Напротив, о днях путешествия по Египту они скажут: «Я был в Каире, затем в Мемфисе, потом поехал в Асуан и, представляешь, видел еще то-то и то-то». Вопрос в том, что притягивает наше внимание. На самом деле мы запоминаем только то, что притягивает наше внимание.

А теперь перейдем к другой проблеме – почему мы не помним наши прошлые жизни. Я бы не осмелился утверждать, что мы абсолютно ничего не помним о наших жизнях. Есть некоторое количество людей, кто сохраняет воспоминания о прошлых жизнях, но эти воспоминания несколько фрагментарны. Кто это испытывал, тот знает, о чем речь. Это немного похоже на путешествие в Египет: мы помним пирамиду, мы помним поразивший нас храм, мы помним дорогу… но все это разрознено.

Если говорить о людях вообще, почему они не помнят? Я не верю, что они действительно не помнят, однако есть много способов вспоминать. Думаю, что многие из вас общались с маленькими детьми, и вы наверняка видели, как некоторые дети берут карандаш или кисточку и рисуют утенка.

Некоторым детям достаточно проиграть семь нот и показать, как они расположены на пианино, начиная от центра, чтобы они знали, где нота до. Они садятся за пианино и совсем скоро играют так, что кажется, будто они уже раньше знали сольфеджио.

А есть такие, кто не умеет играть. Им бесполезно объяснять, их бесполезно учить, и ничего с этим не поделаешь. Есть и такие детки, которым можно показать, как нарисовать утенка, и они нарисуют утенка, но он будет скорее похож на слона, гору или что-то еще, а они переживают.

У нас у всех есть врожденная склонность к чему-то, мы говорим, что у нас есть способность, есть дар. Откуда же в нас эти способности? Не является ли это одним из способов вспомнить?

Что произошло в случае, например, с Наполеоном, лейтенантом, служившим в артиллерии, который, будучи на своем месте и столкнувшись с определенной ситуацией, внезапно превратился не просто в генерала, но в императора Европы?

Что произошло с Эрнаном Кортесом, который не был хорошо образованным человеком, он даже читать не умел, а стал губернатором, представителем короля на землях в миллионы квадратных километров, и сражался и действовал так, что напоминал Александра Великого?

Что случилось с Писарро? Когда он был на острове Гальо, воинов у него было мало, так как многие не хотели дожидаться возвращения Диего де Альмагро и покинули его. Увидев, какая складывается ситуация, Писарро вышел к своим людям, вынул из ножен шпагу и, прочертив на земле линию, призвал их перешагнуть эту черту и отправиться с ним в путешествие.

Из всех воинов только тринадцать осмелились на этот шаг, и спустя годы история назвала этих людей и их предводителя «тринадцать славных». Это похоже на то, как Христос путешествовал со своими двенадцатью учениками. И Писарро, сопровождаемый только этой горсткой никому не известных людей, которые даже фамилии не имели, потому что между собой называли друг друга по месту рождения, объявил войну империи инков и выиграл ее.

Какая перемена случилась в этих людях? Что им вспомнилось? Что произошло? Откуда к нам это приходит? Если у меня есть склонность к рисованию, то не оттого ли, что однажды я уже научился рисовать? Мы не рассматриваем вещи, которые противоречат логике, противоречат всему тому, что мы знаем. Если я возьму арфу, лиру, любой музыкальный инструмент и, услышав несколько нот, постараюсь сложить из них мелодию, хотя мне не известно, что такое до, ре, ми, фа, мне не известно, что такое скрипичный ключ, что такое диез, но я буду складывать звуки, чтобы получилась мелодия, – видимо, когда-то я уже обучался музыке.

То же происходит и в отношении других врожденных способностей, которые у нас есть, к примеру, ораторского искусства – способности выступать перед людьми. Есть люди, которые, если им сказать, что нужно выступить перед аудиторией, будут дрожать всем телом, потому что для них это что-то ужасное, что-то невообразимое. «Выступить перед людьми? Мне? Как же я смогу? Боже мой!» Их приходится чуть ли не силой выталкивать на сцену.

А есть другие, которые, будучи еще совсем юными, если им говорили: «Слушай, ты будешь выступать перед людьми», отвечали: «Ух ты, вот здорово! А много их будет?» Очевидно, что между ними есть некоторая разница, и этот последний уже выступал когда-то перед аудиторией, потому что в противном случае он бы испугался – ведь соберутся люди, их будет много, и все они будут смотреть на выступающего!

Воспоминание уже только о нашей нынешней жизни причиняет нам боль. Некоторые события оставили свой след, и порой очень горький. Воспоминания, как говорил Амадо Нерво, великий иберо-американский поэт, «приходят, причиняют нам боль и уходят». Кто-то зовет их опытом. Да, это опыт, но это и боль.

Друг, который нас предал; дело, которое не удалось; мечта, которую мы не смогли воплотить; путешествие, которое хотели, не смогли совершить; мужчина или женщина, с которыми нам бы хотелось разделить нашу жизнь, или нашу радость, или просто какой-то момент, но это оказалось невозможно; место, где нам бы хотелось жить, но мы не живем там, – все то, что мы не можем совершить, причиняет нам боль.

И если нас наполняет горечь при воспоминании о том, что произошло за двадцать или тридцать лет, то что же будет, если мы вспомним другие наши воплощения, которых немало, учитывая, что вспоминаем мы то, что нас действительно очень поразило, то, что нас очень испугало.

С другой стороны, вы же согласитесь со мной, что если сейчас я сижу на этом стуле, на другом я уже не могу сидеть. Если я что-то делаю, предположим, печатаю на машинке и слушаю музыку, одному из этих занятий придется стать фоном, оба сразу не могут занимать мое сознание.

Или музыка звучит только для того, чтобы заглушить шум машин с улицы Гран Виа, или я действительно ее слушаю. Но если я действительно слушаю музыку, я отвлекаюсь от письма, которое пишу. А если наоборот, я концентрируюсь на письме, которое пишу, музыка станет всего лишь фоном, еще одним шумом, да, гармоничным, но все же просто еще одним шумом среди тех, что меня уже окружают. Все зависит от того, на что мы направляем сознание.

А что мы сказали минуту назад? Где находится наше сознание? В нашем теле, в нашем Я, в нашем текущем моменте, здесь и сейчас. И поскольку наше сознание направлено на нашу семью, физическую, нынешнюю, наших друзей, физических, нынешних, на наши текущие проблемы, физические, на политические проблемы нынешнего времени – мы не можем услышать музыку внутри.

Иногда нам кажется, будто мы слышим что-то отдаленное, нам вспоминается какое-то место, пейзаж, горы; иногда, когда мы смотрим на море или на огонь – на то, что практически не меняется в течение многих тысяч лет, мы пугаемся, будто холодок пробегает внутри, мы будто отрываемся от того, что делаем сейчас.

И в такой момент мы бы смогли что-то вспомнить, но нас это пугает, мы к этому не привыкли, потому что в наших головах крепко засело, что парапсихологические штуки от дьявола, что этим нельзя заниматься. И поэтому, когда мы сидим у костра или на берегу моря и к нам что-то приходит: мы начинаем забывать о том, кто мы, начинаем уходить куда-то… – то мы сразу же возвращаем себя: «нет, я, должно быть, схожу с ума, это наверняка из-за солнца или потому, что я не поел», нужно просто еще раз поесть и прожить этот день, как и все остальные дни.

Что происходит? Концентрируя свое сознание на «здесь» и «сейчас», на Я физическом, мы больше ничего не видим, остается только многоголосица форм. Чтобы суметь вспомнить, нам надо оторваться от «здесь» и «сейчас», от Я физического. Чтобы у нас появилась возможность вспомнить нечто другое (что, честно говоря, я никому бы не рекомендовал делать, потому что обычно вспоминается не самое лучшее), нам не нужны странные упражнения, нужно всего лишь оторваться немного от повседневности, от привычной рутины, от нашего тела, от одежды, от того, что мы получаем или теряем.

Если мы сумеем отделиться от этого, если сумеем посмотреть на огонь, на звезды, услышать море, увидеть море, на котором нет ни кораблей, ничего больше, только море и земля, тогда мы начнем уходить от настоящего и к нам начнут приходить новые образы.

Д.С.Г.: Профессор, Вы часто отвечаете на вопросы до того, как они прозвучали, и Ваши ответы устранили значительную часть неясных моментов, которые я для себя отметила, но есть вопрос, который я бы хотела Вам задать. Он хоть и является двойным вопросом, имеет более или менее единый смысл.

Мне бы хотелось, чтобы Вы как основатель философского движения «Новый Акрополь» рассказали нам, все ли темы, которые Вы сегодня затронули, темы, которые обычно обобщаются под одним названием теория перевоплощения, преподаются в «Новом Акрополе» и почему. И объясняются ли эти темы как религиозное учение, включают ли они аспекты веры?

Х.А.Л.: «Новый Акрополь», как многие из вас знают, в данный момент существует в 35 странах мира, а значит, он представляет что-то из себя, хоть он и невелик по сравнению с тем, какой могла бы быть сегодня многонациональная организация (многонациональная по духу, в духовной части, поскольку она не преследует коммерческих целей). «Новый Акрополь» достаточно велик, и довольно много людей приходят на его занятия, на его лекции, соприкасаясь там с акропольской идеей о новом и лучшем мире, о новом и лучшем человеке.

Эти люди в разных странах не смогут объяснять всё совершенно одинаково, потому что, если вы изучаете языки, вы знаете, что некоторые слова есть в испанском, но их не встретишь в итальянском или французском, и наоборот. Мы не говорим о шведском, где, как я обнаружил, нет слова империя. И мы еще не говорим об арабском и других языках в тех странах, где тоже есть «Акрополь».

Таким образом, за исключением этих маленьких различий, которые неизбежно должны возникать, среди всего, что преподается на всем этом большом пространстве, где есть философы-акропольцы, в общих чертах действительно преподается теория реинкарнации. Но я говорю теория реинкарнации, а это значит, что она преподается не как догмат веры.

Единственное, что здесь преподается, но тоже не как догма, а как нечто неизменное, постоянное, – это три принципа, которые вы видите здесь. Кроме этого, ничто здесь не дается как догмат веры. Почему? Потому что философ, полностью уверенный в чем-то, перестает думать, перестает быть философом, перестает быть собой, перестает быть индивидуальностью, сливается с массой. В этом состоит проблема убежденности.

Если мы все вместе скажем: «Я верю в этот стул, этот стул божественный, тот, кто сидит на этом стуле, будет богатым, сильным и красивым» и все в это поверим, то мы станем толпой, верящей во что-то, истинное или ошибочное. Если мы скажем: «Каждый, кто сидит на этом стуле, может стать богатым, может стать умным, мог бы стать, есть будет такая возможность», в этом случае нет массовости, а есть сумма индивидуальностей, есть обилие, многоцветье, а это все очень далеко от массовости.

В «Акрополе» ничего не преподается с позиции, которую можно было бы назвать догматичной или религиозной. Преподается определенная теория – для размышлений и для того, чтобы все узнали, какую точку зрения имели разные народы древности относительно этих проблем.

Потому что на самом деле есть вопросы новые, а есть старые. Будут возникать новые технологические проблемы, которые, возможно, не вставали перед шумерами. У шумеров не было проблем с компьютерами просто потому, что, как мы знаем, у них не было таких технологий, какие есть у нас.

Но шумеры, египтяне, инки, китайцы, японцы и, наконец, наши отцы, наши деды и те, кто придут вслед за нами, задавались и будут задаваться вопросами, свойственными человеческому существу: кто я? откуда я пришел? куда я иду? Я родился, а если я родился, то умру, а кроме того, я видел, что умер мой папа, что умер мой дедушка, и я тоже умру.

Меня это волнует, потому что это происходит со мной. В каждом из нас, я вновь настаиваю на этом, есть некий основополагающий эгоизм. У древних греков не возникали проблемы «срыва потока» элеронов самолета просто потому, что у них не было самолетов, как нам известно, а будь они у них, они были бы крохотными, из бумаги, и я думаю, что на их крыльях не было бы ни срывов потока, ни элеронов, ни закрылков… но перед ними стояла другая проблема – проблема человека.

У греков были дети, которые вырастали, превращались во взрослых, становились стариками и умирали. Это было очевидно всем, и люди спрашивали: «Хорошо, но почему мы рождаемся? почему умираем? куда мы движемся? и что мы делаем со всем этим?» Нас забрасывают в мир, мы едим кашу, растем, на нас начинают валиться проблемы всех видов – физические, психологические и так далее, и когда мы уже изнашиваемся, нас убирают со сцены.

Так думали и греки, и римляне, так думаем и мы, и все на свете. И кто-то спрашивает: «Но что же происходит? Что это такое? Это какой-то своенравный Бог, который где-то прячется и смеется над тем, что происходит? Мы что, находимся в цирке? Мы находимся на какой-то сцене, где всё так затемнено, что нам самих себя не видно, и над нами кто-то смеется?» Нет, все гораздо серьезное, но существуют и эти очевидные противоречия, и эта глубоко человеческая проблематика.

Этими вопросами задавались все люди древности. И мы рассказываем нашей молодежи, какие ответы они давали, что думали китайцы, египтяне, индусы, японцы, какое мнение имела новая философия, какое имеет современная философия. Мы рассказываем о том, к каким решениям приходили они все, чтобы получить возможность в той или иной форме снова обрести свой путь и мочь понимать духовную составляющую, далекую от мертвой буквы.

Одним словом, в «Акрополе» не преподается ничего, что было бы догматичным, если только под догмой не понимать нечто неизменное, в данном случае – наши три принципа, официально зарегистрированные. Других «догм» нет.

Все меняется, все движется, omnia transit [4]Все проходит (лат.).
, как говорили древние, sicut umbras, sicut naves, как происходит с тенями, которые завтра станут солнцем в этом внутреннем дворе, как происходит с кораблями, которые выходят из одних портов и прибывают в другие. Мы все находимся в движении, все идем, совершаем путь.

Мы не можем сказать: «Вы, сеньор, и Вы, сеньора, должны быть здесь и только здесь, не двигайтесь отсюда», потому что, пока вы это говорите, сама Земля движется и этот сеньор и эта сеньора, не вставая со стула, уже переместились на много километров от того места, где мы начинали наш разговор. Вся вселенная находится в движении, и мы не можем застывать в псевдо-догмах, скорее, мы хотим учить думать и находить истину.

Д. С.Г.: Время проложило перед нами глубокий ров и приблизило нас к своеобразной форме частичной смерти – к концу нашей сегодняшней беседы. Поэтому хотелось бы задать Вам вопрос, который, как я предполагаю, представляет интерес для всех нас, включая, естественно, и меня. Как готовиться к смерти? Что Вы могли бы оставить нам в качестве совета, поскольку к этому направляемся все мы?

Х.А.Л.: Я путешественник, я объезжаю в среднем двадцать стран в год, поскольку, являясь основателем этого движения, должен посещать все места, где есть «Акрополь». Так что я знаю, что такое путешествовать. И смерть – это путешествие.

Что мы делаем, когда собираемся путешествовать? Если мы отправляемся в Японию, или в Италию, или во Францию, мы стараемся узнать из брошюр или книг, какая она, Япония, какая она, Франция или Италия, и потом собираем чемоданы. Чтобы готовиться к смерти, тоже надо бы собирать чемоданы. Собирать духовные чемоданы, которые позволили бы нам удобно жить в мире, где нет материи.

Есть одно старое выражение, которое повторяли наши предки: «У савана нет карманов». Беспокоиться только о деньгах – это заблуждение: «Нет, но я должен оставить деньги своим детям, чтобы они смогли двигаться вперед», потому что, если детям сначала не дать образования, воспитания, то эти деньги пойдут на наркотики. Основой является не материальная составляющая, а духовная.

Мы можем собирать наш чемодан для смерти, но не класть в него ничего траурного, ничего печального. Карлос I Испанский, который был также императором Германии, например, провел несколько репетиций своей смерти, включая укладывание в гроб, чтобы быть готовым к этому. Подобным же образом можем готовиться и мы – собирать чемодан и не бояться.

Это был бы чемодан, в котором что-то лежит, и это «что-то» никто не может ни украсть, ни отобрать. Я провел несколько месяцев в Лондоне, и во время посещения Британского музея у меня украли чемодан со всем содержимым. У меня украли физический чемодан, украли какую-то одежду, несколько книг, лекарства.

Но украли ли у меня мои убеждения, мою веру в человечность, мою веру в бессмертие души, мою веру в Бога, мою любовь к поэзии, к живописи, к музыке, к морю, к солнцу? Нет, этого они украсть не смогли. Не потому, что это не лежит на поверхности, но потому, что, даже если бы меня раздели, это нечто такое, чего украсть у меня нельзя. У меня могут отобрать одежду, часы, но не могут отнять то, что невидимо.

Давайте теперь перейдем к самому процессу смерти. Мы можем представить ее себе как своего рода воровку с огромной косой, которая приходит и угрожает нам. Она у нас просит не просто кошелек или жизнь, а и кошелек, и жизнь. Но если мы пробуждаем свои внутренние убеждения, то у нас появляется что-то, чего она не сможет унести.

Может она отнять у нас нашу веру в Бога? Нашу веру в бессмертие, нашу внутреннюю решимость к постоянству, нашу решимость ковать историю? Нет, никоим образом. Эта воровка унесет какое-то количество лохмотьев, немного материи, да еще какие-то клочки волос или обрезки ногтей, и ничего больше. Ничего по-настоящему ценного – ни золота души, ни жемчужин, украшающих нас не на физическом плане, ни сандалий, в которых можно идти любыми путями, – этого великая воровка не унесет.

Если мы готовимся, читая классиков, если мы готовимся, укрепляя свой дух, если мы готовимся, по-настоящему идя путем доброты, стараясь нести доброту и благородство в сердце, стараясь иметь то, что называется духовной аристократичностью (которая не имеет ничего общего с фамильной или денежной аристократией), если мы будем способны чувствовать высокую и великую душу, – мы будем подготовлены к смерти.

Если мы можем слушать Вагнера, если мы можем смотреть на прекрасные картины, если мы можем получать удовольствие от беседы, если мы не совершаем ни преступлений, ни грехов, если любовь для нас преобладает над сексом, а достоинство и честь – над выгодой, если любовь к ближним, к родине мы ставим выше любви к своей коже или к своей рубашке, если всё великое мы выдвигаем вперед, а всё значимое – наверх, – то мы будем подготовлены к смерти.

Если мы помогаем солнцу подняться над горизонтом и осветить мир (потому что когда солнце находится на горизонте, всё отбрасывает тени и многое остается во тьме, но когда сияет то, что египтяне называли диском Амона, когда солнце находится в середине неба, даже самые маленькие, даже самые крошечные и незаметные камушки получают свет солнца, и у них нет теней), если нам удастся сделать так, чтобы не было теней и в нашей душе, чтобы тени были только у нас под ногами, но не в голове; если нам удастся достичь такого позитивного отношения к жизни, позиции не оптимистической и наивной, а действительно конструктивной, – то мы будем подготовлены к смерти.

Смерть касается только нас, лично нас, – это вещь эгоистическая. Смерть затрагивает всех нас, однако каждый переживает одно и то же в разной форме. Помню, как во Франции я беседовал с философом Леви, и он сказал мне: «Я заказал молоко на весь месяц. Если бы я умер, молочник продолжал бы приносить бутылку молока. Я буду пить это молоко или другой человек – ему не важно. Так же и мне не важно, кто мне его приносит – тот молочник или другой. Если по утрам, когда я, полусонный, встаю, я нахожу у двери бутылку молока, то мне все равно – я ее беру и уношу, не спрашивая, кто мне ее поставил».

Так же и смерть у каждого личная, своя собственная. Когда мы умираем, мир не заканчивается. В день, когда я умру, останутся поющие птицы, дворники, собирающие мусор, вечером зажжется свет, потом погаснет. Всё останется прежним. Одни люди будут хотеть убить других, одни люди будут любить других, будут дискуссии в сенатах, будут падать или расти акции. Мир не закончится со мной, потому что не с меня он и начался.

Что тогда имеет значение, имеет ценность? Значимым является то, что я сделал в течение жизни. Изменение моего окружения, очищение, которого я за свою жизнь смог добиться для себя и для многих других. Важно то, что это приготовление к смерти готовит нас не только к физической смерти, но и к тому, чтобы жить, чтобы становиться действительно полезными, чтобы становиться действительно теми, кто мы есть, становиться изнутри, и чтобы никто не мог поработить нас.

И мы будем иметь смысл жизни более глубокий, чем та «широкая свобода», о которой говорят люди на улице, чем та политизированная свобода. Я говорю о внутренней свободе, о глубоком ощущении, что мы имеем возможность делать то, что должны делать, что мы способны быть частью природы.

И когда мы соберем этот чемодан, мы уже не будем бояться ни огня, ни воздуха, ни воды, ни чего бы то ни было другого. Потому что мы подготовим все таким образом, что, когда придет смерть, единственным, что останется ей, будут лишь какие-то лохмотья. И мы почтительно скажем этой великой воровке: «Уноси то, что причитается тебе, а мое остается со мной, я унесу это сам. И я вернусь снова и, может быть, начну снова, в другой форме, и получу новый опыт. И так будет продолжаться, пока я могу совершенствоваться, и не только я, но и все мужчины и женщины, которые со мной соприкасаются. Если когда-то я хотел быть художником и не смог, я буду им в другой раз, если я хотел быть писателем или военным и не смог, я буду им при следующей возможности».

И эта великая надежда ведет нас через время. Надежда, которая даст нам осознание того, что мы поистине бессмертны.

Мадрид, 1983 г.

 

Д. С. Гусман. Воспоминания и реминисценции

 

Воспоминания и реминисценции – два аспекта темы, которую мы будем сегодня рассматривать. Они не противоречат друг другу, поскольку и в том, и в другом случае речь идет об одной и той же составляющей человеческого сознания – о памяти. Таким образом, мы рассмотрим два вида памяти.

Нас не устраивает беседа о памяти в общем, мы должны уточнить, что есть разные ее формы: одна, более конкретная, более распространенная и повседневная, – это «воспоминание», и другая, более тонкая, которую труднее определить, – «реминисценция». Обе они представляют собой память, которая в итоге для одних является удивительной способностью и истинным благословением, для других – проклятьем, от которого они готовы бежать куда угодно, для третьих – чем-то малоинтересным, а для философов это, наверное, самое привлекательное, что есть в человеке. Память охватывает все области без исключения: мы встречаемся с ней и в эмоциональном, и в ментальном мире, включая высоты нашего духовного мира.

Вообще, объясняя память, мы исходим из четырех функций человеческого сознания: воспринимать, удерживать, в нужный момент вызывать образ и вспоминать. Наиболее важной для нас является последняя функция – воспоминание, которое откуда-то издалека, из прошлого, переносит идеи, события, опыт, чувства, воскрешает в настоящем то, что мы когда-то пережили, давая возможность узнать его как свое собственное, как нечто происходившее с нами. Однако несмотря на интерес к теме воспоминания, мы не должны забывать об огромной важности трех других, предшествующих воспоминанию функций, и особенно о восприятии и удержании, которые действуют практически на бессознательном уровне, но свидетельствуют о способности различать, которую человеку следует постепенно развивать. Нужно спросить себя: а что мы, собственно, воспринимаем и удерживаем в памяти? Все, что с нами происходит, или же то, что мы заранее решили усвоить, потому что хотим этого, потому что нам это подходит или кажется полезным?

Воспоминание – это способность, благодаря которой мы переносим в свое сегодняшнее сознание то, что случилось в прошлом, но вдруг стало ясным и понятным, ожило. Она словно бы дает нам возможность заново пережить то, что было, но без необходимости повторять обстоятельства, потому что эта функция нашей психики позволяет нам переделать сценарий.

Зададимся вопросом: кто собрал этот опыт и перенес его в настоящее? Другими словами, какая часть нас самих обладает способностью собирать опыт прошлого, сохранять его и в нужный момент снова актуализировать? Интересно, какие ответы можно найти на эти вопросы. Рассмотрим некоторые из них.

Для традиционной философии – и психология этого не отвергает – человек, хотя и представляет собой функциональное единство, не является только физическим телом. В общих чертах, одна наша часть – это материальная личность, маска, кожура, если хотите, то, посредством чего человек проявляется в мире, то есть наше тело, большая часть эмоций и рациональный ум. Кроме того, есть еще духовная часть, где составляющие элементы чрезвычайно тонки; сюда можно отнести мысли, полностью лишенные эгоизма, чистый разум, в котором, как говорил Кант, размышление есть интуиция, способная улавливать вещи со скоростью света, и огромная воля, позволяющая нам быть, а не просто существовать.

Итак, традиционная философия выделяет в человеке два аспекта: это персона, то есть материальная часть, и высший элемент, индивид, «неделимый» – единое духовное начало в человеке, то, что существует вечно.

Наше физическое тело обладает памятью – ведь оно многое запоминает, – и в психологии этот вид памяти называется навыком. Просто поразительно, насколько хорошо эта память развивается, как хорошо в ней усваивается и закрепляется новое. Таким образом, самая плотная наша часть имеет свою, особенную форму памяти.

Обычно, когда говорят о памяти, подразумевают память психологическую, которую мы объясняем как способность запоминать эмоции, чувства, мысли идеи, и, в целом, все, что имеет отношение к миру нашей психики. Здесь мы переходим от памяти-навыка к психологической памяти, более тонкой. И, как ни парадоксально, оказывается, что она гораздо менее прочная и устойчивая, чем память низшего, более плотного тела. Как правило, мы можем восстановить в памяти какое-то эмоциональное состояние, но есть еще много других эмоций, в которых мы просто тонем. Бывает, что мы способны в нужный момент ухватить идею, а иногда нам это трудно, потому что нет навыка, нет его прочности и силы. Память оказывается еще слабее, когда мы заходим в область духа, индивидуума, неделимого существа; там воспоминания становятся еще более расплывчатыми. У нас есть опыт, но мы не можем его конкретизировать. Этот тип памяти Платон и многие другие философы (до и после него) называли реминисценцией. Это не воспоминание: в ней нет ни силы и тяжести привычек, ни отчетливости чувств и мыслей, которые мы могли бы конкретизировать. Реминисценция неуловима, словно облачко, и чем больше мы стремимся его поймать, тем быстрее оно от нас ускользает.

 

Память тела и память духа

Таким образом, мы определяем память как сознательное использование в нужный момент всего опыта, которым обладает персона, или маска, а реминисценцией называем актуализацию того опыта, которым обладает наше высшее Я. На физическом, эмоциональном и ментальном планах воспоминания отчетливы, на них можно сосредоточить внимание. Для реминисценций духовного плана характерна расплывчатость. Отчетливое – это воспоминания, едва различимое – реминисценция.

Но это не единственное различие, существующее между воспоминанием и реминисценцией. Важнейший фактор – время, потому что материя и дух не равнозначны по отношению ко времени, они не одновременно возникают и не исчезают в одно и то же мгновение. Поэтому возникает вопрос: с какого момента мы накапливаем опыт? Но на него нельзя ответить, если не принять во внимание, хотя бы частично, доктрину перевоплощения.

Для нашей темы доктрина перевоплощения как таковая, со всеми «за» и «против», – не главное. Но нам важно понять, что есть нечто непрекращающееся и реинкарнирующее – дух, который существует всегда, и есть тела, которые изнашиваются; и дух облачается в них как в одежду, согласно его различным потребностям. Дух непрерывен, для него не существует времени, а есть только вечность. Иногда он воплощается на Земле, в теле, а иногда его нет на Земле и у него нет тела, потому что в нем нет необходимости; дух изнашивает одно тело и воплощается в другое. Важно не облачение, а тот, кто его надевает. Нечто подобное имеет место и на физическом плане: важна не одежда, а тот, кто ее носит. Важным является внутреннее, сущностное.

Если мы говорим о теле, являющемся последним облачением, которое использует дух, тогда это тело с психикой и разумом имеет свежую память о том, что относится к этому воплощению, к этой жизни. Весь опыт собран сейчас, за последние прожитые годы. Хотя речь идет о новом, недавнем опыте, нельзя забывать, что память тела несет в себе всю силу инстинктов рода, эволюционный опыт человечества в целом (что ему тоже помогает), а кроме того, и индивидуальную эволюцию человека, потому что каждый накапливает свой опыт, усваивает его, усваивает и запоминает. В общем, можно сказать, что личность молода, даже если ей 60 или 80 лет, ведь по отношению к вечности это миг.

Дух тоже запоминает. Вечный и неизменный, он постоянно накапливает опыт и в этом, и в другом мире. Но есть одна трудность: не обладая достаточно пробужденным сознанием, мы понимаем собранный опыт рационально. Наше сознание собирает все, что мы переживаем как личность, но не фиксирует явственно то, что переживает дух. Мы хорошо запоминаем лишь то, что привлекло наше внимание, а его привлекает то, что нас интересует. Мы достаточно просты. Наше внимание обращено на холод, тепло, боль, голод, усталость, раздражение, работу или деньги. Круг внимания очень ограничен или, по крайней мере, специфичен – личность и материальные обстоятельства нашей жизни. Здесь все понятно: тут живут воспоминания и тут пролегают границы нашей памяти. Возникает вопрос: если человек действительно вечен, если дух сопровождает его через все времена и воплощается много раз, почему же нам так трудно обратиться к памяти об этом прошлом?

Трудно это потому, что существует два вида памяти – воспоминания и реминисценция. Воспоминания связаны с тем, что мы переживаем в настоящее время, и охватывают то, что нас интересует и привлекает наше внимание. Реминисценция – это память души. Но если душа спит, она мало что замечает, а если мало замечает, то запоминает еще меньше.

Платон указывает на то, что в душе есть сила, импульс, ностальгия, тоска по вещам, которым мы не можем дать определения, но чувствуем. Наверное, каждому из нас иногда доводилось, проходя по новым дорогам, испытать ощущение, что мы здесь не впервые. Или в разговоре с другом внезапно почувствовать, что это когда-то уже говорилось. Или, стоя на берегу моря, с удивлением открыть, что этот пейзаж нам знаком. Такие вещи необъяснимы, потому что мы не понимаем, как это происходит.

 

Реминисценция

Но бывают еще и другие реминисценции, более сильные. Все мы иногда думаем о смерти и миримся с ней, хотя эти мысли нам и не нравятся. Если бы можно было ее избежать, прогнать от себя, зачеркнуть, мы сделали бы это, потому что в глубине души есть реминисценция вечности, которая не позволяет принять идею смерти полностью. Нечто в нас постоянно кричит: «Смерть существует, но я не умру». Частичка нас самих, которая не приемлет смерть, – это бессмертное в нас, то, что помнит и знает, что будет жить вечно.

Итак, мы как бы распяты между конкретными воспоминаниями, которые нас не слишком беспокоят, и реминисценциями, которые время от времени вызывают у нас потрясение, словно заставляя осознать нечто большее.

Великий философ прошлого века Елена Петровна Блаватская считала, что воспоминание и реминисценция коренным образом отличаются. Память-воспоминание в лучшем случае предполагает наличие хорошо функционирующего головного мозга, и тогда мы имеем или можем иметь хорошую практическую память и сопутствующие ей воспоминания. Но реминисценции – это нечто большее, нечто гораздо более тонкое; это интуитивное восприятие, не имеющее ничего общего с физическим мозгом, в котором даже нет центров, чтобы регистрировать реминисценцию.

ЕПБ говорит, что это интуитивное восприятие приходит не из нашего физического опыта, а из опыта духовного, который всегда с нами. Эти реминисценции принимают самые разные формы, порой проявляясь как видения, а иногда – как необычайная интуиция, вдохновляющая художников. В состоянии вдохновения художнику все совершенно ясно, он видит все с поразительной отчетливостью, будь то звуки, образы, цвета или формы. Он это видит, чувствует, имеет перед собой, хотя и не в силах объяснить, как это происходит. И все это должно где-то находиться, оно не может приходить ниоткуда. Это и есть богатейший опыт, который душа собирала и хранила на протяжении веков, и в нужный момент, словно через окно из высшего мира, этот опыт возвращается и осеняет нас.

Как исследователь, ЕПБ восстановила древнейшие восточные тексты, перевела их для западного читателя, включив в свой труд «Голос Безмолвия». В нем содержатся напутствия человеку, который хочет расти, учиться, хочет идти по Пути, и здесь мы находим удивительный совет, имеющий отношение к памяти: «Убей в себе воспоминание о прежних испытаниях. Не оглядывайся назад, иначе ты погиб». Стирается не опыт, а только воспоминания, обстоятельства. Воспоминания подобны посоху, необходимому на каком-то участке дороги, а потом он больше не нужен.

Опыт необходим, он служит подтверждением сделанного. Поэтому личность – маска, наше облачение в этом мире – накапливает воспоминания и страдает из-за них. Будучи не в состоянии отделить себя от воспоминаний, персона, обращаясь к ним, снова и снова испытывает страдания. В отличие от персоны, дух, высшее Я, хранит не воспоминания, а только опыт. Воспоминания подпитываются конкретным опытом, в то время как реминисценция – его квинтэссенцией.

Раймонд Луллий, великий философ Средневековья, говорил о человеческих способностях, о трех высших качествах, как о трех девушках, чьи имена Память, Ум и Воля. Первая запоминает то, что думает вторая и хочет третья. Вторая думает о том, что вспоминает первая, третья же хочет того, о чем думает вторая и вспоминает первая. Это означает, что они пребывают в абсолютном согласии: память как ментальная способность, ум как высшая интуиция, разрушающая все преграды, и воля как корень существования. Эти три элемента действуют в человеке согласованно; сама по себе память ничему не служит. И мы можем добавить, что за пределами памяти ум и воля, или интуиция и воля, способствуют реминисценции. Они помогают вспомнить, вернуть те элементы, которые хранятся в потаенных уголках нашего Я и которые, хотя и скрыты от нас, не перестают оставаться нашими.

Еще один великий философ, Джордано Бруно, выдвигал идею революции, заключающейся в появлении нового человека, что достигается на основе более сильной памяти как реминисценции высших идей, главных архетипов, и на основе воображения, которое объединяет мир материальных элементов и мир духовных элементов. Воображение отражает высшее и передает его на нижние планы, память вспоминает высшее и передает его вниз. Это и было революцией Джордано Бруно.

 

Работа с памятью и воображением

От Джордано Бруно нас отделяет несколько веков, а потому особенно интересно приобщиться к этой революции. Развивая свою память, или, другими словами, свое умение жить, мы не проходим по жизни как ветер, а собираем опыт и не боимся его ассимилировать, обогащаясь всем, что нас интересует. И это мы называем умением жить, помнить, не повторяя постоянно одних и тех же ошибок; надо отбросить фразу о том, что человек – это единственное животное, которое спотыкается об один и тот же камень не дважды, а тысячу раз. Если у нас есть память, то, раз споткнувшись, мы больше не должны этого допускать. Это и будет расширением нашей памяти здесь и сейчас.

Нам нужно развивать и свое воображение, потому что это инструмент, позволяющий нам создавать, творить. Если, говоря о памяти, мы сказали «уметь жить», то здесь надо сказать «уметь творить». Иметь воображение не означает потеряться в лабиринтах фантазий, предаваясь которым, мы стремимся спрятаться от жизни вместо того, чтобы встретиться с ней. Воображение – это зеркало, это способность улавливать высшие образы и сила, умение сделать так, чтобы эти высокие образы стали реальностью в нашем мире. Работа с образами превращает всех нас в художников, а быть художником для каждого из нас означает формировать себя самого.

Воображение помогает нам улавливать самые высокие идеи. С его помощью, на основе чистых и благородных элементов, мы можем воспитывать чистых и благородных людей, потому что у нас есть идея, образ, архетип, и мы, как подлинные художники, воспроизводим его сейчас в самих себе. И это не только расширение памяти и воображения, но и понимание того, какое большое значение имеют наши реминисценции, восприятие их как безмолвного сигнала из мира, который существует и сегодня, из мира, который всегда есть и будет, из мира, частью которого мы являемся. В реминисценциях реально присутствует та наша часть, которая не приемлет смерть, будучи вечной. То, что прежде могло казаться нам неинтересным, абсурдным или не вызывающим никаких чувств, вдруг обретает яркость, смысл, вызывает интерес, и мы уже знаем, почему и для чего делаем то, что делаем. В общем, наша революция будет заключаться в том, чтобы научиться жить благодаря памяти, чтобы научиться творить благодаря воображению, чтобы суметь Быть.

Также надо вспомнить одну древнюю истину, с помощью которой мудрецы Востока объясняли память. Они говорили, что память – это атрибут верности самому себе. Человек, который верен самому себе, который вспоминает, познает и формирует себя, – обладает памятью. Возможно, такой человек и не скажет с абсолютной точностью, кто он. Но он может сказать нечто очень важное для нас, что поможет нам сделать первый, уверенный шаг по Пути Эволюции: «Я ЕСТЬ!»

 

Д. С. Гусман. Осмелься быть счастливым!

Лекция

Нашей сегодняшней встрече мы не дали названия, которое по форме являлось бы утверждением. Мы не можем сказать: «Счастье», не можем сказать: «Счастье существует». Мы могли бы выбрать в качестве названия то, что с философской точки зрения считаем более правильным, – вопрос «Возможно ли счастье?». Я не смогу дать на него однозначного ответа, не смогу поделиться ни формулой счастья, ни какой-то другой хитростью, потому что у меня их нет. Я предпочитаю, чтобы мы все остались с этим вопросом, чтобы каждый размышлял над ним, каждый искал свой вариант ответа на него. Потому что я уверена: если мы будем постоянно спрашивать самих себя, возможно ли счастье, мы найдем те слагаемые счастья, которых до сих пор не замечали, или начнем завоевывать их прямо сейчас.

Очень трудно дать определение счастью, поэтому нам ничего не остается, как спросить самих себя: что такое счастье? Представление о счастье сильно меняется на протяжении эпох и зависит от самых разных факторов: направлений моды, воззрений, типов личности. Есть люди, которые видят счастье только в материальном, в обладании, в богатстве – в том, что можно накопить, в тех вещах, которыми можно распоряжаться. Есть люди, которые видят счастье только в духовном. И есть люди, которые отметают целый спектр возможностей, связывая счастье с областью психологического, видя его в способности мыслить, в морали, в нормах общественного поведения, в наших привычках. Таким образом, набор мнений о том, что такое счастье, огромен и зависит, как мы уже говорили, от многого: от эпохи, от личностей и от точек зрения.

Так как мы находимся в философской школе, мне приходит на ум великий философ Сократ, который нас очень вдохновляет. Сократ всю жизнь посвятил обучению, столько лет воспитывал учеников, но любопытно, что когда его приговорили к смерти, посадили в тюрьму, сковали ноги цепями, а за несколько минут до того, как дать ему яд, с его щиколоток сняли кандалы, – Сократ нежно растер свои ноги и сказал: «Какое счастье чувствовать, что можно шевелить ногами, если несколько минут назад они были скованы». Это счастье физическое, материальное, счастье, заключенное в теле. Однако через несколько минут, уже держа чашу с ядом в руке, Сократ напомнил одному из своих самых близких учеников, чтобы тот не забыл совершить жертвоприношение Асклепию. То есть в критический момент в своем сердце и мыслях он возносит счастье на гораздо более высокий уровень, связывает его с Асклепием, богом здоровья. Быть здоровым – значит не только иметь хорошо функционирующее физическое тело: Асклепий – бог великого Равновесия, Здоровья во всех аспектах, на всех планах человеческого существования.

Итак, мы видим, что счастье зависит от того, какой момент мы проживаем, и от человека, который может направить свое сознание на одно или другое. Почти каждый согласится с тем, что счастье связано с душевным состоянием, я даже готова сказать – с состоянием души. Заранее прошу прощения, что использую слово «душа» не с позиции религии, а с позиции психологии, понимая под душой то, что нас оживляет, нашу психику, наши чувства (а они столь разнообразны), нашу способность думать, анализировать, познавать. Это и есть наша душа, наши состояния души, и большинство философов нас убеждают, что счастье заключается в том внутреннем душевном удовлетворении, которое мы обретаем, когда получаем желаемые блага.

Стало быть, счастье – это удовольствие, которое переполняет нашу душу, как только мы достигаем тех благ, которых страстно желаем. С подобной мыслью мы можем чувствовать себя легко и спокойно. Но продолжим задавать вопросы: что это за блага, достижение которых приносит нам душевное удовлетворение? И снова никто из нас не ответит одинаково. Мы все сходимся в одном: нам необходимо чувствовать себя хорошо, прежде всего внутренне. Но очень сложно объяснить, что именно позволяет нам внутренне чувствовать себя хорошо и что это за блага, которые непременно приведут нас к счастью.

Экскурс в философию в поиске ответов, которые нам предлагали на протяжении веков разные философы, может занять очень много времени. Так как это моя работа и я постоянно занимаюсь этим, постоянно читаю, объясняю и показываю это тысячу и один раз, я могу уверить вас, что нет большой разницы между знаниями мудрецов античности и теми гипотезами, которые выдвигают современные философы. Возможно, нам бросается в глаза простота, с которой говорили о счастье философы древности, и сложность, с которой объясняют его современные философы, но говорят они об одном и том же. Все нас уверяют, что желать счастья – естественно для людей, мы все хотим стать счастливыми. И нет ни одного философа, ни одной философской школы, которая отрицала бы потрясающую возможность завоевать счастье. Конечно, и те и другие предлагают свои пути к счастью. Я бы не сказала, что они разные, они, скорее, дополняют друг друга. Я выберу двух или трех наиболее древних и известных философов, чтобы мы увидели, что они говорят о разном – и в то же время об одном и том же.

Пожалуй, философия Запада находится под сильным влиянием идей Аристотеля, поэтому мы не можем умолчать о том, что писал Аристотель о счастье. Он считал счастье высшим благом человеческого существования и при этом допускал, что не все люди находят счастье в одном и том же. И после рассуждений о различных типах счастья, которое мы можем обрести с помощью тех или иных вещей, Аристотель приходит к выводу, что должно существовать некое счастье, свойственное лишь человеку. Счастье, которое не спутаешь с удовлетворением, испытываемым камнем, когда мы не беспокоим его, не передвигаем с места на место. Счастье, которое не спутаешь с тем, что чувствует дерево, которое не пытаются вырвать с корнем. Счастье, которое не спутаешь и с тем, что чувствует животное, когда оно наелось и ему тепло, когда ему удалось укрыться от бури и когда его ласкает хозяин. Счастье человека, в чем оно? Аристотель говорит, что оно состоит, ни больше ни меньше, в том, чтобы направлять свою жизнь, направлять работу своей души в соответствии с разумом и добродетелями. И вот от этого мы уже испытываем первый шок. «В соответствии с разумом» означает, что если мы хотим быть счастливыми, то не должны думать, что счастье приходит внезапно, что это как бы атмосферное явление. «В соответствии с добродетелями» означает, что если мы не прилагаем усилий и не развиваем те способности, те достоинства, которые нас характеризуют, отличают как человека и заставляют нас решительно заслуживать право называться человеком, то мы не добьемся счастья. Аристотель не описывает добродетели так тривиально, как их сегодня воспринимаем мы. Он видит в них благой образ жизни, искусство быть в ладу с самим собой и со всеми остальными. И он спрашивает себя: можно ли добиться счастья, можно ли достичь счастья? И сам отвечает на этот вопрос: да, счастья можно достичь путем длительного обучения, потому что нужно научиться приобретать добродетели, то есть нужно работать с добродетелями и с недостатками, пока в конце концов не будет достигнуто равновесие, стабильность. Вот что говорит Аристотель.

Давайте пойдем дальше и посмотрим, что говорит нам о счастье Платон. Если нам немного сложно принять идею о том, что счастье зависит от добродетелей, то слова Платона еще более строги, но на них откликается душа. Платон говорит, что человек не может достичь абсолютного счастья. И не потому, что абсолютного счастья не существует. Дело в том, что человек находится в постоянном поиске стабильности, потому что в нем, по-видимому, действуют противоположные факторы, которые с трудом уживаются друг с другом. В человеке есть земное и небесное начала. В нас есть нечто духовное и нечто материальное, нечто близкое к богам и нечто близкое к земле. И эти два начала постоянно борются, каждое из них пытается заполучить наибольшую часть наших сил. Пока идет эта борьба и пока не достигнуто равновесие, невозможно говорить о счастье. По Платону, мы обретаем счастье, когда принимаем реальность, когда принимаем, что в нас есть и то и другое начала (об этом он говорит весьма ясно), и когда мы принимаем очень глубокую идею, которую он высказал в своих диалогах, напомнив ученикам: «Вы боги, но вы забыли об этом». Это сущность людей, и поэтому нам так трудно достичь абсолютного счастья. Быть богами означает иметь частичку неба в себе, а забыть об этом – означает быть прикованными к земле. Память – это не процесс механического запоминания, память основана на том, что мы запоминаем и можем возобновить. Таким образом, Платон ставит нас перед альтернативой: если мы хотим быть счастливыми, нам необходимо сделать усилие, привести память в движение благодаря тому, что он назвал реминисценцией (припоминанием, неясным воспоминанием), и сделать так, чтобы наша душа, наша психика снова уловила, что такое Благо, Красота, Истина и Справедливость. Душа может ощутить эти истины как отблески, уловить, прожить, почувствовать их только в особые минуты, ибо спустя мгновение они ускользают, оставляя нам удовольствие воспоминания, удовольствие припоминания, оставляя то чувство удовлетворенности, которое и есть счастье.

Пифагор жил гораздо раньше Платона и был намного категоричнее его. Пифагор говорит, что счастливый человек – это мудрец; он не оставляет нам большого выбора. Следовательно, счастье – ни больше ни меньше как мудрость. Но дело в том, что сам Пифагор не считал себя мудрецом. Когда он сравнивал себя с другими людьми своей эпохи, он говорил, что он только лишь ищет мудрость. Именно Пифагор ввел в обращение термин «философ», «философия». Философ – это тот, кто ищет, тот, кто любит мудрость. Он не обладает мудростью, но любит ее. Он знает, что ему многого не хватает, но он любит то, чего ему не хватает, и постоянно пытается достичь этого. Таким образом, Пифагор не говорит нам: «Я философ, я не мудрец, и поэтому я несчастлив». Он говорит: «Я счастливый человек, потому что знаю, что я ищу».

Конфуций, живший в Китае, за много тысяч километров от Греции, был таким же категоричным, как и Пифагор. Счастливый человек – это человек справедливый. Чтобы быть справедливым, необходима мудрость, необходимо равновесие, необходимо умение приходить во всем к центру, умение познавать суть всего. Когда мы доходим до сути, до глубины всего сущего, мы можем быть справедливыми, справедливыми по отношению к самим себе, к нашей собственной жизни. И в этот миг нас охватывает счастье.

Нам нет нужды упоминать о других философах, не потому что их не было, а потому что они, в той или иной степени, говорят нам об одном и том же. Все они связывают счастье с внутренними факторами, с душой, с великой гармонией, со стабильностью, с мудростью, с познанием глубоких вещей. И все это заставляет нас задать себе вопрос: если великие философы говорят нам о счастье как о ценности внутренней, глубокой, гармоничной, то почему в обыденном понимании счастье пользуется столь дурной славой, почему мы понимаем его столь поверхностно, столь плохо? И это настолько очевидно, что я вчера говорила в шутку, что это будет самая короткая лекция в моей жизни – название: «Возможно ли счастье?», ответ: «Нет».

Дурная слава счастья невероятна. О счастье говорят как о чем-то кратком, нестабильном, неполном. Возможно, мы сами дали повод к появлению его дурной славы. Ведь все мы признаем, что счастье коротко, потому что каждый из нас когда-то испытал счастье, но сколько оно длилось – мгновения? Разумеется, у всех в жизни были минуты стабильного счастья, однако потом какая-нибудь жизненная буря показывала нам, что на самом деле счастье нестабильно. И стоило только поверить, что нам есть на что опереться, как вдруг ураганный ветер сбивал нас с ног. Также все мы задумывались о том, что счастье неполно, потому что, когда у нас есть одна вещь, мы понимаем, что хотим две, когда у нас есть две, мы хотим пять, а когда есть пять – нам надо десять. И вместо того чтобы наслаждаться тем, что у нас есть, мы постоянно страдаем, думая о том многом, что хотим получить. Поэтому счастье на самом деле кратко, непостоянно и неполно. Но не связываем ли мы счастье с предметами внешними по отношению к нам, не связываем ли мы его с тем, что всегда вне нас, что не зависит от нас и что по этой причине мы не можем контролировать?

Стоики справедливо говорили: если мы хотим достичь счастья, мы должны попытаться всеми средствами достичь тех благ, которые зависят только от нас самих. Тех благ, которые мы ощущаем как свои собственные и которые никто не может у нас отобрать. Когда мы ищем счастье, мы всегда протягиваем руки от себя, не правда ли? Платон объяснял, что сама форма нашего тела отражает наши недостатки, и показывал, как забавно, что наши руки всегда направлены наружу, словно пытаются ухватить то, чего у нас нет. Они хотят внести нечто внутрь нас самих, но сначала ищут это «нечто» вовне. Зачастую наши руки превращаются в когтистые лапы, потому что мы хотим захватить вовне что-то, не зная, сможем ли его сохранить. С этой точки зрения получается, что счастье на самом деле кратко и непостоянно, и мы должны признать правоту за теми, кто считает, что счастья нет и не может быть.

В целом мы, люди, очень капризны. Мы чего-то требуем от жизни, думаем, что счастье – это подарок, который мы заслужили только потому, что родились. И никогда не допускаем мысли о том, что счастье – это личное завоевание. Я настаиваю именно на личном завоевании – завоевание бывает и коллективное, и есть много способов добиться счастья всем вместе, если мы едины, однако это очень сложно. Я настаиваю: если бы мы пытались достичь счастья вместе, то через некоторое время начали бы в своем счастье зависеть от других людей, от того, что делают другие или как они себя ведут. Поэтому я считаю счастье в первую очередь личным завоеванием, и даже более того, без тени опасения называю его философским завоеванием: это завоевание, которое зависит от нашей любви к мудрости. Это не означает, что мы должны быть мудрецами или великими философами, что мы должны писать книги или статьи, проводить лекции или занятия, – ничего подобного. Это означает, что нужно любить истину и искать ее, осмелиться искать ее, нужно любить знания и искать их, осмеливаться искать их – вот с чего надо начать, чтобы завоевать счастье.

Чтобы поиск мудрости был успешным, недостаточно только искать ее, нужно и находить что-то, иначе мы будем вечными искателями. Это очень романтично, но совсем непрактично. Для того чтобы найти немного мудрости, чтобы знание пришло к нам, проникло в нас, пустило в нас корни, нужно бороться с главным врагом счастья – болью и ее спутниками. Боль никогда не приходит одна, ее всегда сопровождают тревога, беспокойство, тоска, страхи, страдания; именно боль – та главная преграда, с которой сталкиваются все люди, когда размышляют о своем завоевании счастья. Проблема боли также занимала всех философов, и так или иначе все они пытались отвечать на вопросы, связанные с ней. Я бы не хотела сегодня говорить о боли, это не тема нашей встречи (достаточно того, что я уже сказала), сегодня я хочу говорить о счастье. Так что если мы будем страдать от боли (не от самой боли, а от того, что она нас парализовала), то лучший способ избавиться или отстраниться от нее – увидеть, до какой степени она сковывает нас, отнимает все наши возможности, забирает все наши способности, обессиливает нас. Бороться нужно не с болью, потому что боль – это закон жизни и в любом случае по той или иной причине мы все рано или поздно почувствуем боль. Бороться нужно с параличом, который она порождает, и лучшее средство от паралича – движение. Надо разорвать цепи боли, надо найти маленькие, простые доводы, которые помогут нам избавиться от этих цепей. Я думаю, все согласны с тем, что боль появляется там, где мы сталкиваемся с трудностями, которые жизнь готовит каждому. У кого время от времени в жизни не появляются трудности? Нет необходимости поднимать руки, но если среди присутствующих есть кто-то, кто никогда не испытывает трудностей, то я попрошу его продолжить встречу вместо меня. У всех нас есть трудности, и все мы привыкли делать эти трудности причиной собственного страдания, а потом и несчастья.

Теперь давайте рассмотрим обратную ситуацию. У всех нас есть трудности, хорошо… А может быть, эти трудности – способ испытать нас? Может, эти трудности помогают нам освободить свои скрытые внутренние силы, которые иначе мы никогда не пробудим? Разве мы не можем немного поиграть и представить, что мы проходим по жизненным дорогам, полным ловушек и испытаний, чтобы увидеть, способны ли мы избежать их и достаточно ли мы умны, чтобы найти решение, выход? Трудность – это камень на пути, и если мы видим лишь камень, то он раздавит нас, но если камень – это испытание, если мы играем в эту игру, то мы скажем себе: «Некто наблюдает, способен ли я пройти дальше. Да, конечно, я способен пройти вперед». Эту игру нам следовало бы перенести в свою жизнь, чтобы трудности не парализовали нас, а наоборот, помогали нам проявлять больше собственной энергии, становиться чувствительнее (потому что это в нас уже есть), рассудительнее (ведь это тоже возможно), развивать творческие способности, воображение и интуицию. В этом случае трудности превращаются в наших друзей, и мы начинаем смотреть на них как на стимул: каждая трудность бросает нам вызов, каждая трудность вызывает нас на дуэль, и сами мы – маленькие герои, которые приняли вызов и победим их одну за другой. Трудность – это не несчастье, это возможность достичь счастья.

Мы привыкли говорить об ударах, которые получаем от жизни, и правда, мы все получаем удары судьбы, иногда настолько сильные, что мы физически страдаем. А разве эти удары – не способ пробудить нас, заставить как-то реагировать, перестать быть неподвижными, словно растения или минералы, которым часто уподобляемся? Что мы делаем, когда хотим разбудить человека, если уже поздно, а у него, как бы ни звенел будильник, даже ресницы не дрогнут? Мы энергично трясем его, потому что знаем, что иначе он не пошевелится. А если мы дремлем по жизни? А что если мы позволяем проходить мимо нас тому многому, чему мы должны научиться у жизни, считая все это просто бесполезными ударами, страданиями, несчастьем и болью, которые нам ни к чему? Что если эта встряска необходима, чтобы мы открыли глаза и осознали, что пора шевелиться, что мы должны выйти из своего окаменения, из своего растительного состояния, что мы должны перестать пускать корни на одном месте, иначе никогда больше не сдвинемся с него или, в крайнем случае, наше движение превратится в простую реакцию животных? Сколько раз мы, не стесняясь этого (и думая, что имеем на это полное право), раздражались, сердились, протестовали, боролись и спорили со всеми на свете и считали, что это и есть движение, – но то же самое делают и животные. Так разве удары судьбы – не шанс для нас, разве не говорят они о том, что мы являемся чем-то большим, чем кажется?

Думаю, что мы должны учиться не только преодолевать трудности и принимать удары судьбы, но и искать счастье в себе самих. Ведь и самые великие мудрецы говорили, что счастье находится внутри, а не вовне. И если бы мы поискали в себе, то открыли бы, что имеем гораздо больше, чем хотим иметь. Но так как мы всегда смотрим вовне: что у нас есть, а чего нет, что мы можем иметь, а чего нет, – мы не даем себе ни возможности, ни времени открыть то, что есть в нас самих.

Если бы мы начали путешествие в глубь себя, то, возможно, принялись бы обвинять других людей и обстоятельства во всем плохом, что с нами происходит. Это наиболее простой способ оправдать собственное несчастье. И если мы захотим назвать кого-то плохим или если есть люди, которых мы считаем плохими, интересно было бы последовать примеру стоиков, которые рассуждали так: они плохие, ладно, но их зло – это их зло, меня оно не касается, меня касается возможность научиться – если я вижу, что кто-то поступает плохо, я понимаю, что не хочу поступать так же. По крайней мере, стоики смотрели на это так и открыли, что так гораздо легче сосуществовать с другими людьми. Очень удобно говорить: «Есть плохие люди, и поэтому я несчастен». Есть плохие люди – и я успокаиваюсь, сажусь и засыпаю. В таком случае не только плохие люди, но и все, что происходит плохого, будет на нас влиять.

Поговорим об обстоятельствах, которые мы тоже обычно во всем обвиняем. Обстоятельства сами по себе, как говорили стоики, ни хороши, ни плохи, все зависит от того, что мы думаем об этих обстоятельствах. Чтобы понять, о чем идет речь, давайте возьмем пример из нашей повседневной жизни. Предположим, великий мудрец говорит нам: «Если у тебя есть хорошие книги, ты можешь быть счастлив, потому что книги станут твоими спутниками и подарят тебе прекрасные минуты». Но у нас уже есть свое мнение о чтении: читать скучно. Это мнение категоричное, окончательное, и совет мудреца нам не поможет, потому что мы настолько срослись со своим мнением, что не сможем выйти за его пределы и никогда не получим удовольствия от чтения, даже если в наших руках окажутся самые богатые книжные сокровища. Итак, обстоятельства бывают очень разные, обстоятельства такие, какие есть, но мы можем по-разному к ним относиться: если мы бодрствуем, если мы активны и сильны, мы сможем изменить их и прожить много благоприятных моментов; если мы пассивны, неподвижны, подавлены и побеждены несчастьями, обстоятельства всегда будут сильнее нас. Поэтому важно двигаться в глубь себя и перестать зависеть от плохих людей и плохих обстоятельств, важно открыть, что у нас есть такие внутренние возможности, которые помогут нам не зависеть от людей и обстоятельств.

Я бы даже предложила нечто большее – вызывать внутренние изменения, внутреннюю трансформацию, не только искать внутри, но и трансформировать, особенно великое множество привычек, которым мы в течение жизни потакаем, почти не осознавая этого. Эти привычки делают нас несчастными, но мы никогда не догадаемся, что несчастны именно из-за них. Мы можем начать с более простых привычек, которые можно победить, потому что с ними легче работать и они проявляются в нашей повседневной жизни. Как насчет привычки к беспорядку? Какими же несчастными делает нас беспорядок!.. Может ли быть счастливым человек, который весь день что-то ищет, не зная, где это «что-то» находится? Когда найдешь, станешь счастливым, но, в лучшем случае, будет уже поздно. Однако мы никогда не представляли себе, что порядок может способствовать нашему счастью. К тем привычкам, которые делают нас несчастными, я бы также добавила лень, потому что лентяй сам не пошевелится, он хочет жить на всем готовом, то есть требует счастья на блюдечке: «Принесите мне его и обслужите меня, потому что я это заслужил». Лень – это привычка, которую необходимо немедленно оставить, заменить ее чуть большей активностью, сделать так, чтобы мы сами были строителями собственной жизни. Есть и другие привычки – психологические, но от этого они не перестают быть привычками. У нас есть злосчастная психологическая привычка жалеть себя: «Бедный я, бедный, я так страдаю!» Как мы собираемся искать счастье, если все время страдаем из-за того, что с нами происходит так много плохого и жизнь нас так часто наказывает? На санскрите мы бы сказали, что карма очень сурова с нами, с остальными нет, но с нами… И пока мы жалеем себя, все усилия, которые могли бы потратить на завоевание счастья, мы направляем в другую сторону. Почему бы не поговорить о другой психологической привычке – самооправдании: «Нет, меня не в чем обвинять, у меня есть причины делать то, что я делаю, я делаю это, потому что это хорошо». Но иногда полезно спросить себя: если то, что ты делаешь, хорошо, и у тебя есть серьезные причины поступать таким образом, почему же ты несчастен? Ведь твои «наисерьезнейшие» причины должны принести тебе счастье. И так же мы создаем ментальные привычки – привычки нашего ума: идеи фикс, понятия, даже не понятия, а предрассудки, поспешные суждения с первого взгляда, навешивание ярлыков на ситуацию, на человека. «Это мне нравится, это не нравится – и кончено, других вариантов нет». Эти привычки никогда не помогут нам стать счастливыми, потому что мы пытаемся идти по жизни с теми немногими идеями, если не сказать предрассудками, которыми обладаем. Так мы никогда не сможем быть счастливыми, потому что нам не хватает чего-то очень важного – мудрости. Мудрость нужно искать, надо «ловить» ее, но, если мы сами пойманы в сети предрассудков, мы никогда не позволим прийти ничему новому. Также необходимо оставить привычки, которые нас парализуют.

И я продолжу предлагать, а дальше каждый сам увидит, сможет ли он использовать что-нибудь из названного, чтобы завоевать собственное счастье. Я предлагаю обратить самое пристальное внимание на негативные состояния ума. Я не буду упоминать о них, поскольку не хочу говорить о чем-то негативном: было бы абсурдно давать место в нашем разговоре подобным состояниям, ведь они и так существуют и очень сильны. А когда негативные состояния ума преобладают, мы, не замечая этого, погружаемся в тучу – если бы мы обладали парапсихологическим видением, к которому так стремимся, то увидели бы людей, окутанных чем-то черным и распространяющих вокруг свою грозу. Лучше мы поищем способы отбросить эти состояния ума, способы очень простые. Однажды я размышляла над древнеегипетскими текстами, в которых говорится о счастливом человеке, человеке мудром. Это не определения в строгом смысле слова, но характеристики, типичные свойства счастливого и мудрого человека, и они такие простые, что я даже не знаю, как о них рассказать.

Счастливый человек – тот, кто умеет любить. Но это мы уже знаем, мы уже слышали эти разговоры о любви. Да, но мы слышали о любви очень специфической: полюби меня, и ты увидишь, люблю ли я тебя. А счастливый человек способен любить, потому что имеет такие внутренние богатства, столько энергии, столько сочувствия и любви ко всему живому (а это тоже наши внутренние богатства), что отдает, не спрашивая, что получит взамен. Он отдает и получает удовлетворение от самой отдачи, от любви.

Древние египтяне говорили также, что счастливый человек всегда пребывает в хорошем настроении, хорошем расположении духа, которое иногда исчезает, но только на мгновение. Большую часть времени счастливый человек в хорошем настроении, он чувствует себя в ладу с самим собой.

Счастливый человек – щедрый человек, он находит гораздо больше счастья в том, чтобы отдавать, а не в том, чтобы получать, хотя обычно нам кажется наоборот: чем больше нам дадут, тем лучше мы будем себя ощущать. Однако тот, кто дает, чувствует себя богатым и поэтому дает, а тот, кто чувствует себя богатым, всегда чувствует себя и счастливым.

Древние египтяне говорили, что счастливый человек почтителен, уважителен, он умеет общаться со всеми с достоинством. Счастливый человек умеет сосуществовать с другими, жить вместе с другими, и поэтому он счастлив и всегда чувствует себя хорошо.

И продолжая учиться у великих философов, к радости, хорошему настроению, щедрости, уважению, вежливости, умению жить вместе мы должны добавить неутолимую жажду учиться. В жизни невозможно удовлетвориться тем, что у нас уже есть. Мы не можем – по крайне мере, мне это кажется очень трудным – сказать: «Я уже прочел три книги и не собираюсь больше читать, потому что я купил еще одну, но не продвинулся дальше пятой страницы». Тогда купи другую, потому что есть книги намного лучше, и посмотри, сможешь ли ты дойти до десятой или до сотой страницы. Мы не можем сказать в определенный момент жизни: «Я уже всему научился. Чему еще я могу научиться в моем возрасте?» Эти фразы, к сожалению, звучат очень часто, и так мы убиваем возможность постоянно учиться. Короче говоря, пока мы живы, мы можем учиться – неважен возраст, неважно состояние здоровья, учиться можно всегда. Именно эта жажда постичь суть вещей, эта способность соприкоснуться со всем, узнать внутреннюю природу всех существ, всего в мире – эта жажда вырывает нас из нашего несчастья, потому что мы вдруг замечаем, что живем в мире бесконечно богатом, наполненном тем, чего мы не знали лишь потому, что жили с закрытыми глазами.

В этом поиске счастья я могу посоветовать вам нечто очень важное: искать смысл жизни. Недостаточно просто жить. Жить… а что еще мы собираемся делать, если уже родились? Хотя многие из нас говорят, что они не выбирали, родиться им или нет, я не стала бы так думать. Конечно, мы выбирали, хотя и не помним этого. Но недостаточно только жить, занимать место в этом мире, нужно найти смысл жизни; каждый из нас должен наметить цель, задачу. Иметь цель, знать, куда мы идем, что хотим сделать в жизни, – из всего этого рождается счастье, потому что мы встаем по утрам и в первую очередь думаем о своей цели, и у нас нет времени на обычные невзгоды, наша цель говорит нам: «Сегодня ты должен сделать это, это и это», – потому что мы должны еще немного к ней приблизиться. Очень важно знать, что именно мы хотим сделать, чего именно хотим достичь и как собираемся это сделать. Потому что недостаточно иметь цель – нам нужна определенная способность ума, способность к воображению, чтобы представить, как мы сможем достичь того, чего хотим.

И почему мы не верим в простое счастье? Я не знаю, почему о счастье всегда говорят громкими словами: «счастье на всю жизнь». Вы замечали, что романы всегда заканчиваются на фразе: «Они жили долго и счастливо»? Мы закрываем книгу, и нам очень любопытно узнать, что произошло с героями через месяц, через год. Нам мало этой фразы, мы хотим знать, как сложилась их жизнь. Почему нас привлекают такие громадные вещи – нетленное счастье, совершенное, уникальное? А если мы поищем простое счастье, счастье повседневное? В нашей обыденной, повседневной жизни есть столько всего, столько маленьких вещей, которые помогают нам быть счастливыми! Благодаря им мы могли бы стать миллионерами счастья всего за несколько дней, но каждый раз переходим в новый день, не обращая на них никакого внимания. Я предлагаю возвращать счастье с помощью повседневных, простых, незамысловатых вещей, которые всегда рядом с нами. Иногда мы машинально, например, ставим в вазу несколько цветов, и они, бедненькие, стоят там, такие простые, что их едва можно назвать украшением… Но если мы остановимся на минутку и будем просто рассматривать их оттенки, их форму, расположение их лепестков, то через несколько минут улыбнемся. Зачем же отказывать себе в этом мгновении счастья, если оно каждый день в наших руках? Почему мы не наслаждаемся лучами солнца, когда идем на работу и обратно? Почему мы ходим по улице, словно несем на плечах 200-килограммовый мешок, почему не напеваем по дороге, почему не вспоминаем любимую мелодию? Почему мы не радуемся встрече с человеком, которого давно не видели или, наоборот, видим каждый день? Почему не приветствуем его, как будто мы встретились в первый раз? Это выше наших возможностей, потому что рутина убила нашу способность к повседневному счастью.

Почему бы нам, вместо того чтобы страдать, что у нас чего-то нет и, возможно, не будет в обозримом будущем, – не обратить внимание на то, что у нас уже есть, но чего мы до сих пор не брали в расчет? У каждого из нас так много того, что принадлежит только ему и чего никто не может отнять, – если мы будем все время помнить об этом, мы будем счастливы. Однако мы считаем, что все эти богатства уже наши, и запихиваем их в самый дальний угол шкафа, где они пылятся, как старый хлам. А если мы обратим внимание на то, что имеем? Если мы будем каждый день всматриваться во все то, что подарила нам жизнь, или в то, чего мы сами добились?

Я считаю, что пришел момент отнестись к завоеванию счастья по-философски и с оптимизмом. Настаиваю: по-философски и с оптимизмом. Я не имею в виду оптимиста-мечтателя, который представляет все в необыкновенном, чудесном и удивительном свете, – такой подход лишает нас объективности. Чтобы стать счастливым, необходимо видеть мир таким, какой он есть, не лучше и не хуже. Подлинный оптимизм позволяет нам видеть во всем лучшее: даже если мы видим вещи такими, какие они есть, мы можем видеть лучшее, что в них есть. Пока мы будем пессимистами, мы всегда будем замечать только худшее и никогда не увидим ничего хорошего. Мы забыли притчу о безобразной, блохастой, больной, но все же верной собаке. Философский и оптимистичный взгляд, умение всегда замечать что-то хорошее, то лучшее, что есть во всем, очень поможет нам, позволит нам почувствовать себя частью природы. Очень легко говорить: «Пусть с законами природы, с законами вселенной разбираются космонавты, для этого они выходят в космос и, обнаружив закон, приносят нам его в капсуле». Но хорошо бы нам самим стать космонавтами и свободно двигаться по космосу, по этому бесконечному миру, понимать его законы, осознавать его точность, ту математическую точность, с которой все происходит. Как хорошо заставляет нас почувствовать это и придает нам новых сил ощущение, что мы – часть вселенной, где всё следует одним законам, управляемым математически. Это и есть оптимистический подход – жить во вселенной, где все эволюционирует, идет к чему-то лучшему, к чему-то высшему. Мы могли бы сказать: «Однако я не вижу, что мир сегодня стал лучше, чем вчера, – совсем наоборот». Есть поговорка: раньше все было лучше. Я в это не верю. Возможно, сейчас все и не очень хорошо, но если мы по-настоящему углубимся в законы природы, то увидим, что эволюция не движется все время по прямой. На самом деле ничто не движется все время по восходящей линии, все развивается, движется медленно, будто по спирали. И чтобы двигаться по этой спирали, нужны большие усилия, нам нужно уметь подниматься, нужно решаться на эти усилия, потому что никто не станет подниматься за нас. Я знаю, что выбирать очень трудно, но только тот может быть счастливым, кто осмеливается выбирать, кто решается сделать то, что он выбрал. Только тот может быть счастливым, кто действует, кто знаком с усилием, ведь то, что стоит нам больших усилий, обязательно делает нас очень счастливыми.

Это и есть оптимистический подход. Мы зажигаем и поддерживаем в себе то, что называется энтузиазмом. Это огонь, который никто не сможет погасить, потому что он принадлежит нам. Это внутренний огонь, который погаснет, только если мы сами этого захотим. Во всяком случае, мы можем зажигать его каждый раз, когда захотим. Это и есть энтузиазм – смотреть на все вокруг глазами, озаренными внутренним огнем. Каждый раз, когда мы всматриваемся в жизнь, всматриваться в нее глазами, озаренными этим внутренним огнем. Каждый раз, когда мы обращаемся к людям, обращаться к ним и смотреть на них с этим внутренним огнем. Энтузиазм – это просто мечта или реальная возможность чувствовать тепло внутреннего счастья, жар внутреннего огня?

В конце концов, счастье – состояние сознания, и каждый найдет его в собственном сознании. Есть много синонимов, которые помогут нам понять, что это такое. Это спокойствие и ясность, которые наступают после сражения, когда мы уже разрешили внутренние конфликты, когда обрели стабильность, в этот момент не то чтобы нет боли, не то чтобы нет испытаний, но есть ясность и спокойствие. На мгновение мы чувствуем себя победителями, и победа приносит нам мир. Мы чувствуем себя в ладу с самими собой, мы чувствуем себя в ладу с другими, и пусть завтра будет другая битва, а послезавтра непременно еще одна, – тот, кто однажды победил, уже уверен в себе, у него есть могущественное оружие, чтобы продолжать сражаться, и он будет день за днем завоевывать новую и новую каплю спокойствия, день за днем будет заново узнавать это особое состояние сознания, которое мы называем счастьем.

Как я сказала вначале, нелегко дать определение счастью, хотя мы можем много говорить о нем… Но в любом случае, я снова хочу пригласить вас искать, находить, размышлять и помнить прежде всего о том, что жизнь дала нам намного больше, чем отобрала. И как правило, нам лишь кажется, что она нас чего-то лишила, – обычно мы сами теряем это или позволяем себе потерять, потому что мы опытные растратчики шансов.

Чтобы закончить эту встречу, я выбрала слова поэта и философа Амадо Нерво. Я очень люблю его, потому что своими стихами он всегда дотрагивается до самой глубины души человека, он говорит очень красиво и способен взволновать наше сознание, побудить нас к действию. Амадо Нерво говорит: «Счастье всегда приходит на свидание к тем, у кого сильная воля, кто никогда не уступает печали и страху». Как насчет свидания со счастьем? Каждый из нас может устроить его. Номер телефона? Ноль грусти, ноль страха, сильная воля – и счастье обязательно придет. Этого я вам и желаю, и не только желаю – я уверена, что вы добьетесь счастья.

 

Д. С. Гусман. страх изменений

Этот психологический страх, которому иногда удается овладеть физической и ментальной сферами нашей личности, имеет также другие обличья: он проявляется как страх приключений, страх риска, страх потерять что-то и даже страх успеха. Не единожды сказано, что человек – животное с привычками, и это верно. У человека много «хозяев», и они «дрессируют» его, обучая определенным привычкам, которые позволяют ему чувствовать себя в безопасности в сообществе других людей. И эти же «хозяева» заботятся о том, чтобы человек боялся отказаться от приобретенных привычек, по крайней мере, пока он соглашается с намерениями своих «дрессировщиков».

Мы живем и развиваемся в обществе, образованном различными мотивациями. Некоторые из них естественны и рождены исторической необходимостью, а другие абсолютно искусственны и вызваны к жизни увлечениями или модой, которые в данный момент владеют большинством людей. Именно искусственная необходимость, то есть необходимость с примесью неестественности, больше всего сковывает людей и не дает им меняться. Например, необходимость любить и чувствовать себя любимым является естественной для любого человека, но общественное мнение и мода добавляют к любви набор обязательных требований, которые делают ее искусственной и почти неосуществимой. Помимо самого чувства в центре отношений оказываются материальные блага и другие условия, которые закрывают двери к нормальной совместной жизни. Но человек смотрит на то, что делают все, и делает то же самое. Тогда он обретает психологическое спокойствие и получает возможность занять достойное место в обществе. Он сражается за обладание этими понятными вещами, считая, что они ему необходимы, и, приобретя, не может оставить их, потому что тогда потеряет свою стабильность, к сожалению им же самим построенную на внешних опорах. Точно так же мода навязывает определенный стиль поведения, речи, человеческого общения, определенные мнения и убеждения, которые гарантируют, что человека будут считать «нормальным», по крайней мере, в течение некоторого времени. Ему нужно быть «в струе», следовать этим навязанным извне течениям и меняться вместе с ними, чтобы даже на шаг не удаляться от стада. Поэтому он и боится изменений.

Каждое изменение, если оно существенное, влечет за собой выделение в лучшую или худшую сторону, выход за рамки общепринятого, риск отличаться от других и, следовательно, потерять какие-то из этих искусственных ценностей. Возможно, что при этом исчезнет фальшивое расположение тех, кто мало или совсем не любил нас, и непрочная привязанность к преходящим ценностям. Если мы стремимся быть философами, то есть влюбленными в мудрость, то первое и фундаментальное изменение, которое мы должны вызывать в себе, – это пробуждение сознания. Как только оно появляется внутри аморфной массы наших физических, психических и ментальных потребностей и необходимостей, сразу происходят соответствующие изменения. Пока человек живет вслепую, не имеет значения, к чему и как сильно он привыкает. Но активное сознание заставляет нас размышлять над многими сторонами существования, которые раньше, кажется, не имели никакого значения.

Философ привыкает задавать глубокие вопросы о жизни, о самом себе, о судьбе… Его разум становится более пытливым и, приводя философа к вопросу о его собственном бытии, способе существования, указывает ему на новые изменения, которые ведут к непрерывному совершенствованию. Изменения, которые для философа становятся задачей, не зависят ни от моды, ни от всеобщего одобрения; наоборот, эти изменения ведут вверх, в них каждый шаг – ступень совершенствования. Больше, чем об изменениях, стоило бы говорить об этом единственном истинном приобретении, достижении, которое создает человека независимо от других, материальных перемен, независимо от жизни и смерти, от страстей и мнений.

Почему же тогда мы боимся этих изменений, если умом знаем, что они принесут с собой только благо и помогут духовному развитию? Потому что их нужно осуществлять в одиночестве, наедине с самим собой, когда ничего не стоит одобрение других, когда не имеют значения ни чьи-то аплодисменты, ни критика. Потому что эти изменения действительно связаны с потерями, но эти потери откроют путь новым ценностям, гораздо более стабильным и гармонизирующим. Мы не знаем ни одного героя, который не прошел бы опасные испытания и не сделал бы все, что мог, для того чтобы победить. И потому что, как мы говорили вначале, есть те, кто боятся даже успеха, ибо знают, что, однажды достигнув его, нужно будет держаться на уровне этого успеха, не позволять себе ни падения, ни депрессии, ведь внутренний успех ставит высокие требования перед самим сознанием.

Но разве не стоит попробовать? Предназначение человека – становиться совершенным человеком и в любом случае, как указывают эзотерические традиции всех времен, расти выше состояния человека, чтобы становиться достойным учеником богов, а не «дрессировщиков людей». К этому предназначению должны будут прийти все, рано или поздно, с большим или меньшим страданием. Но изменение – непременное условие. Тогда почему не начать прямо сейчас? Почему не отказаться от страха, который не приносит ничего позитивного? Почему не развивать в себе храбрость человека, который знает, чего он хочет, и сражается за обладание этим? Мы стоим перед выбором: или вульгарный страх изменить то, что в любом случае меняется и оставляет нас без защиты, или мужество решительного изменения, которое превращает нас в людей твердых и уверенных в себе, идущих по жизни прямо, туда, где их ждут Судьба и Предназначение.

 

Д. С. Гусман. Почему мы не умеем выражать свои мысли и чувства?

В эпоху массовой коммуникации – и это один из многих парадоксов нашей жизни – люди испытывают все больше и больше проблем в общении друг с другом.

Сегодня в считанные часы, а порой и минуты мы можем узнать обо всем, что происходит на другом конце Земли. Новости доносятся до нас с небывалой скоростью; радио, телевидение, газеты и журналы приносят известия о важных и незначительных событиях, подавая их по-своему, окрашивая в свои любимые тона. А мы остаемся на месте и все чаще беседуем с экраном телевизора или радиоприемником, ведем диалог с газетой или глянцевым журналом, с обложки которого на нас смотрит очередная знаменитость.

Однако о том, что творится в душе наших друзей и близких, мы знаем мало или не знаем вовсе. Более того, мы не очень уверены, что сами думаем и чувствуем, и, что еще хуже, нам стоит больших усилий по-настоящему общаться с другими людьми.

Люди считают, что искренне любят, они уверены, что самостоятельно мыслят, но их суждения и их чувства кажутся неубедительными даже им самим. Доказательством этому – та стремительность, с которой современный человек меняет свои убеждения и своих партнеров… Узы между родителями и детьми держатся порой лишь на необходимости или же существуют в силу условностей. Им не хватает подлинной любви и нежности и естественного выражения этих чувств – простых слов и спонтанных жестов, которые свидетельствуют о существовании уз.

Я не говорю уже о дежурных приветствиях и привычном брюзжании, о наборе слов на все случаи жизни, припасенном нами заранее. Это тема отдельного разговора.

Человеческие отношения, лишенные даже малой толики сердечности, сводятся к одним лишь эмоциональным импульсам. Они рождаются и умирают, появляются и исчезают, неизбежно порождая нестабильность самих отношений.

Представления о жизни, будь то взгляды социальные, политические, экономические, культурные, религиозные или любые другие, оказываются подвержены капризам моды, и, хотя, как никто другой, претендуют на «исключительность», они постоянно меняются, как от дуновения ветерка.

Нам также не хватает умения ясно и четко выражать свои мысли, поскольку, честно говоря, мы слишком мало размышляем, а немногие идеи, что приходят к нам, – и те не наши собственные.

В результате в обществе всеобщей коммуникации мы оказываемся оторванными друг от друга. Средства массовой информации создают вокруг нас вакуум – с них начинается, но ими и заканчивается наше общение с миром. Мы тратим все наше время на суррогаты общения и не можем найти минуту, чтобы побыть в тишине и покое или поговорить с теми, кто нас окружает.

Мы так часто слышим слова любви, звучащие с экрана, из уст кинозвезд, что уже сами не испытываем необходимости говорить их тем, кого любим. Более того, сила вымысла делает выдуманной и нашу возможную, но непроявленную способность выразить свои мысли и чувства.

Так что же происходит?

Строго говоря, я вижу две проблемы: нехватку мыслей и чувств (которые у нас не воспитаны, и мы пока не готовы их развивать) и неспособность выразить то, что не стало нашим опытом или стало, но смутным и неопределенным.

Крах идеологий в большом и малом, ежедневные неудачи на эмоциональном плане – все это знаки, цель которых – предостеречь нас от нестабильности чувств и мыслей, не имеющих под собой прочных оснований.

Проблемы в общении проистекают от нашей внутренней неуверенности в том, насколько истинно и ясно то, что говорим или делаем мы или другие.

Я думаю, настало время заново оценить роль чувств, признать их необходимость, вернуть им место, которое они могут и должны занимать в нашей жизни. В наших силах контролировать себя, избегая негативных эмоций и усиливая положительные. Подобным же образом стоит подвергнуть ревизии свою способность размышлять, анализировать, выбирать, принимать решения и действовать в соответствии с принятыми решениями. Но, прежде всего, нужно научиться мыслить самостоятельно, не идя на поводу у устоявшихся мнений и модных течений.

А от этого до правильного выражения мыслей и эмоций остается только один шаг. Как невозможно искренне чувствовать и при этом никак не выражать своих чувств, так и не получится правильно мыслить, не действуя созвучно своим идеям.

Общество всеобщей коммуникации стоит обогатить искусством общения между людьми, которым есть чем поделиться друг с другом.

 

X. А. Ливрага. Биологические часы

В своем вечном поиске, который сегодня направлен на научную сторону вещей, человек вновь подошел к открытию «биологических часов».

Об их существовании догадывались уже более столетия назад, когда онтогенез ассоциировался с филогенезом.

И мы утверждаем, что эти «часы» должны быть открыты вновь, ведь уже древнеегипетская медицина знала, что каждая часть тела, психика и душа управляются различными духами или группами духов, которые, естественно, действуют по-разному и имеют разные жизненные ритмы.

Это легко увидеть на практике. Часто люди со здоровым сердцем умирают, например, от болезни печени. Есть и множество других примеров, которые делают возможным формирование «банков» органов, пригодных к трансплантации в другое тело, то есть еще способных функционировать, в то время как заболевания каких-то соседних органов вызвали смерть «биоробота» – того, что мы называем человеческим телом. Речь здесь идет не о смерти от несчастного случая, а о так называемой «естественной» смерти.

Приняв строго материалистическую точку зрения, мы вступим в противоречие с реальностью. Ведь первые клеточные различия – или, можно сказать, первые часовые механизмы, которые начинают работать независимо друг от друга, – начинают проявляться уже в зародыше в центральной и высшей нервных системах. Очевидно также, что если бы все «биологические часы» были отрегулированы одинаково, то все мы умирали бы в старости из-за выхода из строя именно этих органов, а не более «молодых», например желудка, костных структур или дыхательных путей.

Таким образом, можно сделать вывод, что различные формы жизни выводятся из строя своими, определенными «часами». Это может оказаться правдой… но не всей правдой. Братья, родившиеся от одной и той же пары в почти идентичных обстоятельствах и развивающиеся в одной и той же обстановке, нередко физически, психологически и духовно очень разные, и характеристики их биологического созревания полностью или частично различаются.

Единственное, что можно с уверенностью утверждать об одинаковом во всех человеческих организмах, – это то, что они неодинаковы.

Говорят, что у Гиппократа две с половиной тысячи лет назад был девиз: «Болезней не существует, существуют только больные».

Однако болезни существуют, и они тоже управляются некими элементалами, или духами, но их проявление различно для людей с разной кармой.

Таким образом, исключая случаи больших эпидемий, когда сила заболевания подавляет любое сопротивление и поражает массы людей, как бы демонстрируя равенство всех перед «карой», ошибкой будет утверждать, что все люди и даже все наши составные части управляются одинаковыми «часами», или, скорее, одинаковыми «возрастами».

Бывают 20-летние люди со старым сердцем и 75-летние старики с сердцем 30-40-летнего человека.

* * *

Эти отличия, указывающие на различие возраста физических органов, проявляются и на более тонких планах – жизненном, эмоциональном и ментальном.

Наряду с нашим «Эго», степень развития которого «отсчитывают» эти «часы», они воздействуют также на наши эмоции и чувства. «Зрелость», которую мы иногда наблюдаем у подростка, является чаще всего не прямым результатом развития его «Эго», но следствием способности управлять внешними и внутренними обстоятельствами, характерной не для его возраста, а для людей в два-три раза старше.

«Биологические часы», или духи, элементалы, которые идут с большей или меньшей скоростью, управляя временем каждого из компонентов нашей личности, проявляются – наиболее очевидно на физическом плане – в симпатической, парасимпатической, а также гормональной системах. Удивителен механизм, который управляет нашим ростом. Ведь, например, если бы кто-нибудь развивался такими же темпами, как во время первого года своей жизни, то к 20 годам он был бы размером со слона и весил бы несколько тонн. Это бы раздавило человека, сломало его кости и привело к смерти, если бы только он не жил в водной среде, как киты.

Таким же образом дух, который управляет гормональным аппаратом, дает мужчине и женщине с определенного возраста способность к воспроизводству и останавливает этот процесс в тот момент, когда усилия, затрачиваемые на него, особенно в энергетическом смысле, начинают вредить здоровью и даже угрожать жизни человека.

Мы не отвергаем возможности, что также и другие духи могут воздействовать на наши органы выражения на различных планах.

* * *

Но возникает естественный вопрос: кто или что управляет этими «часами», этими духами? Ответ был бы очень длинным для данной статьи, но в общих чертах можно утверждать, что «биологическими часами», или духами, управляет кармический клубок. Мы говорим именно о клубке, потому что, как известно, существует не один вид Кармы – их несколько: начиная с непосредственно личного и кончая коллективным космическим, с соответствующим влиянием планет и звезд. Влияния исходят и от энергетических центров, одни из которых находятся на Земле, а другие – в Космосе. Ведь точно так же, как видимые светила оказывают влияние на наши видимые тела непосредственно и на остальные тела опосредованно, «двойники» этих звезд, а также тех, которые не обладают физическим телом, воздействуют на наши тонкие и невидимые тела. И их влиянием на конкретные события нельзя пренебречь.

* * *

Настойчиво напрашивается и другой вопрос: при наличии всего этого, при огромной мощи и сложности этой системы можем ли мы сделать что-то, чтобы помочь себе и другим? Или мы можем лишь наблюдать за работой механизма, который, при всей своей хрупкости, не перестает быть механизмом – словно это компьютер, запрограммированный миллионы лет назад, в котором ввод новых данных оказывает лишь незначительное влияние на процесс в целом?

Очевидно, что перед нами действительно своего рода компьютер, запрограммированный миллионы лет назад, в котором постоянно какие-то элементы добавляются, а какие-то удаляются.

Но мы не должны впадать в заблуждение, подобно материалистам, полагая, будто все, что не является строго человеческим, является механическим. Ведь это «механическое» – не что иное как проложенный Божественным Разумом со справедливостью и добротой путь, в основе которого лежат совершенные нами действия и решения, направленные на преодоление своего несовершенства, чтобы с помощью философии обрести возможность увидеть это чудо, которое является лучшим доказательством того, что Бог существует.

И мы действительно можем сделать что-то – и не просто что-то, а многое, – чтобы помочь другим и самим себе на этом жизненном пути, ведущем к нашей реализации. Для этого у нас есть воля, негасимая духовная искра, которая, как светящаяся нить, связывает наши эфемерные воплощения.

Своим умом, вооруженным философией, понимаемой таким образом, мы можем, если серьезно на это решимся, заводить «часы», которые остановились, и регулировать механизм тех, которые выходят из строя, например при приступах страсти или гнева.

Очевидно, что нашу возможность измениться ограничивает наша собственная кармическая «клетка», наша слабость, неспособность преодолевать самих себя.

Если оставить в стороне наши космические «контейнеры», до которых мы не можем добраться на современном этапе эволюции и в дискуссиях о которых лишь теряем время, становится очевидным, что в лежит пределах наших непосредственных возможностей: сделать свою физическую, психическую и ментальную жизнь наиболее естественной и чистой. Для ясности: я не призываю обязательно делать или прекратить делать гимнастику, употреблять сахарин вместо сахара, превратить свой психический план в святилище или свой разум – в безупречной чистоты бриллиант. Нет. Я имею в виду вещи более близкие нам, которые не зависят ни моды, ни от псевдомистических воззрений. Просто-напросто: избегать физического, психического и духовного заражения. Как говорили стоики, «ничего лишнего». Вот и все. И уметь принимать штиль и шторм как естественные явления.

 

Д. С. Гусман. Искусство слушать

Тот, кто слушает только самого себя, кто ценит только собственное мнение и упивается звучанием собственного голоса, кто не придает значения существованию других людей и использует их лишь как экран для отражения своих слов, – тот никогда не сможет ни поддержать разговор с другим человеком, ни завязать с ним простых, добрых отношений.

Надо уметь слушать. Для этого нет необходимости становиться молчаливым и замкнутым, лучше проявлять это замечательное свойство, учась уважать того, кто перед тобой, кто ищет настоящих взаимоотношений, как и любой человек.

Уметь слушать – это искусство. Искусство быть внимательным; ценить то, что нам говорят другие, понимать, почему они говорят нам именно это; так же внимательно и ясно читать по глазам собеседника, безмолвно помогать ему жестами, выражением лица, которые свидетельствуют о нашем живом участии в диалоге.

Уметь слушать – значит уметь соотносить то, что мы думаем, с тем, что слышим, и благодаря этому проверять, насколько наши мысли весомы.

Уметь слушать – значит уметь вступать в беседу в нужный момент, не прерывая грубо собеседника и не пропуская мимо ушей его слов; отвечать на то, что он сказал, плести нить разговора разумно – так, чтобы разговор имел смысл, то есть начало, середину и завершение.

Уметь слушать – значит понимать и быть понятым.

Тот, кто способен вести разговор, искусно чередуя свои высказывания с высказываниями других, кто слушает других так же, как самого себя, и даже еще внимательнее, – тот умеет в каждую минуту жизни и в каждом уголке собирать подлинные сокровища. Умение слушать развивает наблюдательность, терпение, уважение к другим и способность мыслить.

Уметь слушать – это лучший способ научиться говорить.

Из книги «Философия как образ жизни»

 

Д. С. Гусман. Ответственность

Это прекрасное качество, о котором можно было бы сказать много хороших слов, определяет нашу способность действовать с пробужденным сознанием, то есть понимать, в чем заключаются наши обязанности, и выполнять их с радостью, с той радостью, какую приносит выполнение долга как материального, так и духовного. Это качество, вернее, его отсутствие в наше время становится все более и более заметным.

Мы называем «цивилизованным» тот образ жизни, который вынуждены вести, хотя в столь пестром и изменчивом мире, как наш, никто не знает, о какой именно цивилизации идет речь. В любом случае, на большинство из нас оказывает влияние цивилизация, неудачно называемая «западной» и доминирующая в больших городах и «развитых», и не столь развитых стран. Это цивилизация чисто материалистическая, и яркое тому свидетельство – синдром потребления: сегодня высшими ценностями, пределом мечтаний становится вечная молодость тела, обеспеченность и отсутствие забот.

В нашем «обществе потребителей» дети растут приучаясь к тому, что их ценят за то, что они или их родители имеют, а не за человеческие качества. Моральные ценности не входят в «потребительскую корзину»: никто в них не нуждается, никто ими не пользуется, никто ими не дорожит.

Поэтому цель большинства людей – получить дорогостоящие и широко рекламируемые материальные блага или завоевать престиж и авторитет, который в конечном счете тоже связан с материальным: званием, должностью, положением в обществе.

Недавно я ознакомилась со статистическими данными, которые обычно печатают в газетах и журналах; из них я узнала, что современные родители готовы пожертвовать всем, чем угодно, чтобы только обеспечить своим детям максимально спокойную, комфортную, удобную жизнь. Отчасти родители поступают так, стремясь уберечь детей от тех страданий, которые испытали сами, а с другой стороны – из неизбежного чувства вины, ведь они осознают, что не уделяют детям должного внимания и оставляют их одних на целый день, стараясь заработать больше денег.

Какими будут следующие поколения, воспитанные в таких условиях? Молодежь все больше привыкает к удобной, спокойной домашней обстановке; по статистике, все больше молодых людей предпочитают жить вместе с родителями, но не потому, что ценят семейное единство, а просто потому, что это удобно. Молодые становятся все беспомощнее перед жизнью; привыкнув получать все на блюдечке, они не умеют преодолевать трудности и, что еще хуже, старательно учатся этих трудностей избегать.

Мы живем в эпоху неосознанной безответственности. Я знаю, это утверждение может показаться спорным, поскольку многие стараются избежать ответственности осознанно. Но мы как философы не можем считать эту «осознанность» проявлением сознания, подлинного человеческого сознания, всегда стучащегося в те двери, за которыми прячется убежавший от ответственности.

Обязательства сегодня считаются опасной «болезнью», которой можно заразиться, поэтому и детей, и подростков, и юношей готовят «быть свободными» и не связывать себя ненужными обязательствами. Печально, что ненужными считаются обязательства – то единственное, что дает право человеку называться Человеком.

Приходить вовремя на работу или учебу, не опаздывать на деловые и дружеские встречи – этого мало. Все это еще не подлинные обязательства для тех, кто стремится пробудить свою душу, познать самого себя, понять смысл жизни и найти в ней свое место – ту роль, играя которую, он обогатился бы морально и духовно, что способствовало бы развитию самой цивилизации.

Достаточно одного взгляда на Природу, чтобы получить настоящий урок ответственности. Ни камень, ни дерево, ни животное, ни звезды, ни галактики – ничто не может избежать своей судьбы и не стремится к этому. Напротив, в Природе все исполняется с таким изумительным постоянством, что отступление от правил рассматривается как «феномен», на который обращают внимание все ученые и любители сенсаций.

В таком случае, может ли человек избежать ответственности? Конечно нет. И было бы хорошо, чтобы дети с самого начала знали, что пришли в мир, который ждет от них многого, и что им нужно начать исполнение своего долга с маленьких задач, со своих, именно своих собственных задач, неразрывно с ними связанных, которые никто не может у них отнять и никто не может сделать вместо них. Тогда благодаря этому появилась бы молодежь здоровая и телом, и духом, а потом и люди зрелые, стабильные и способные быть активной, действенной частью цивилизации, вместо того чтобы, удобно усевшись в кресле, наблюдать за ее жизнью в «окно» телевизора.

Обязательства? Все-таки они есть в нашей жизни, хотя, может быть, их меньше, чем должно быть, поскольку они приняты под давлением обстоятельств или же неосознанно. В тысячу раз лучше осмелиться взять на себя обязательства по отношению к тем, кого любишь, по отношению к тому, что тебе дорого и что ты сам выбрал, пусть даже тысячи обывателей отговаривают тебя. Рано или поздно и они восславят ответственность, когда об этом заговорят сильные мира сего и большинство.