Договорившись обо всём со Штефаном, Влад поспешил из Молдавии в Фэгэраш, где должен был найти и Луминицу с маленьким Владом, и своё войско, и бояр-жупанов. Двигаясь скорой рысью по горным дорогам, Влад не раз спрашивал себя, всех ли своих бояр найдёт в Фэгэраше: «Возможно, кое-кто из них решит воспользоваться отсутствием господина и уехать, чтобы поступить на службу к моему брату Раду». Однако никто не уехал, и эта преданность трогала сердце.

В Фэгэраше Влада также ждали новые известия от Матьяша, изложенные в очередном письме. Оказалось, что, постояв некоторое время в Сегеде и уверившись, что на Белград турки не нападут, Его Величество двинулся в Трансильванию.

Конечно, король двигался очень медленно! Влад успел съездить в Молдавию и вернуться, а венгерский монарх ещё только вступил в трансильванские пределы и приближался к городу под названием Арад. Именно в этом городе король назначил «своему верному вассалу» встречу, на которую Влад решил всё-таки отправиться, чтобы лишний раз удостовериться в том, что король воевать не намерен. Сопровождали «преданного вассала» в поездке всё те же люди – Войко и полсотни избранных людей для охраны.

«Что скажет мне Матьяш? – гадал Влад, двигаясь по широкой наезженной дороге, справа от которой высились лесистые горы, а слева текли мутные воды реки Марош. – Мой венценосный кузен ведь не может не понимать, что очень сильно задержался с обещанной помощью. Увижу ли я его войска хотя бы в Араде?»

До Арада оставался еще по меньшей мере день пути, когда путешественники вдруг увидели перед собой обширный воинский лагерь. Справа от дороги высилась лысая гора, на верхушке которой стоял чей-то замок, а у подножия выстроились боевые повозки – наверное, несколько сотен – с пушками. Слева от дороги, на поле возле реки, пасся большой табун разномастных лошадей, очевидно, предназначенных для того, чтобы эти повозки таскать. И то, и другое охранялось вооружёнными людьми, а само войско, судя по всему, расположилось чуть дальше по дороге, рядом с селением, которое белело прямо за горой. На околице стояло множество походных палаток из серого холста. Дымы костерков поднимались к небу подобно дымам из домовых труб.

«Матьяш только прибыл в Арад, а войска уже ушли дальше? Неужели решили поспешить?» – Влад ещё не успел удивиться, как тут же получил возможность всё разузнать. Дорогу перегородила большая толпа воинов, вооружённых кто чем, – копьями, мечами, палицами, цепами и даже шипастыми дубинами. Почти ни на ком не было доспехов, но все люди имели решительный и даже наглый вид. Не иначе увидели движущийся к ним конный отряд и решили проверить.

– Вы кто такие и куда едете? – спросил один из воинов на ломаном венгерском языке.

– Я – вассал короля Матьяша и сейчас как раз спешу к Его Величеству, поэтому меня не следует задерживать, – так же по-венгерски ответил Влад, тут же задав встречный вопрос: – А вы что здесь делаете?

Ответ оказался неожиданным:

– Мы тут живём.

– Живёте? – удивился Влад и уже успел подумать, что ослышался.

– Да, – ответил воин, – король Матьяш дал нашему вожаку эту землю, и мы поселились здесь по праву.

– А где сейчас ваш вожак?

– Здесь, при войске. Где же ему ещё быть, – насмешливо ощерился воин, а остальные загоготали. Они начали переговариваться, и их речь очень напоминала славянский язык, на котором в Румынии составлялись государевы указы и совершались богослужения.

– А как зовут вашего вожака? – спросил Влад уже по-славянски.

Воин, который только что щерился, вдруг переменился в лице и удивлённо уставился на своего собеседника. Несомненно, вопрос оказался понят.

– Нашего вожака зовут Ян Искра, – сказал воин, перейдя с венгерского языка на свой родной. – А откуда господин знает нашу речь? Тут ведь никто её не знает.

– Откуда я знаю вашу речь, я расскажу вашему вожаку. Проводите меня к нему, – повелел Влад.

Про Яна Искру он знал много, потому что до недавнего времени следил за его судьбой, – как же не следить за жизнью одного из вечных врагов семьи Гуньяди, причём очень необычного.

Искра был ярым последователем гуситского учения, которое католики называли страшной ересью и ядом, ведь по убеждениям гуситов всякий человек мог вести диалог с Богом напрямую, без помощи церкви.

– Священники хотят за наш счёт обогатиться и потому твердят, что без них мы не сможем говорить с Богом, – полагали гуситы.

Конечно, за такую речь каждому грозила смерть на костре, и потому вольнодумцы, не желая быть сожжёнными, начали ополчаться и так создали несколько армий, которые раз за разом успешно били рыцарей, вдохновляемых Римом на борьбу с ними. Правда, между гуситами не было полного согласия, и порой случалось, что их армии воевали не с католиками-крестоносцами, а друг с другом. Однако Искра уже давно не воевал со своими единоверцами. Он ушёл из Богемии, родины гуситского движения, на север Венгрии, где его войско много лет бродило от города к городу и воевало только с местной знатью или с венгерскими королевскими военачальниками, в том числе с Яношем Гуньяди.

Янош выступал в поход против Искры не раз, не два и не три, но никак не мог победить, тем более что к Искре присоединились также местные «смутьяны» – словацкие крестьяне, жившие на севере Венгрии. Они говорили с богемцами почти на одном языке, поэтому «гуситский яд» проникал в словацкие головы очень легко, и венгры ничего не могли с этим поделать.

Даже тогда, когда Яношу казалось, что он одолел Искру и заставил покинуть венгерские пределы, гуситский вождь лишь посмеялся – сам ушёл, но не взял с собой своё войско, а оно в отсутствие твёрдой руки так распоясалось, что вся Северная Венгрия задымилась.

Через полтора года делегация местного дворянства слёзно молила изгнанника:

– Вернись и восстанови мир!

– Отчего же вы сами не хотите усмирить еретиков и разбойников? – спросил тот.

– Мы это сделать не в силах!

– Тогда попросите Яноша Гуньяди.

– Он тоже ничего сделать не может!

Искра снова возглавил армию, но с теми, кто чересчур разгулялся и не захотел вернуться под его начало, вождь особо не церемонился. Северная Венгрия снова оказалась во власти этого «еретика», а теперь из слов воинов, встреченных Владом на дороге, следовало, что Искра обменял Северную Венгрию на некие владения в Трансильвании и на спокойную жизнь.

«Очевидно, никто не смог его победить. Искру победила лишь собственная старость. Разменивать седьмой десяток – это не шутка, поэтому гуситский вождь, конечно, жаждет отдыха или хотя бы ясного будущего, чем и воспользовался Матьяш», – так рассуждал Влад, услышав про Искру от воина на дороге, но догадываться, что за армия расположилась здесь, начал ещё раньше. Подсказку давал не только язык, так похожий на славянскую речь, но и боевые повозки, которыми всегда славились гуситы.

Между тем воин, с помощью которого Влад хотел попасть к Искре, попросил:

– Ты хоть назовись, господин, а то я не могу вести к нашему вожаку незнамо кого.

Пришлось назвать имя, но для гуситов это всё было пустым звуком. Они не знали Влада так хорошо, как он их, однако продолжали оставаться ему весьма интересными.

Подъезжая к лагерю за горой, Влад отметил, что для воинов, находящихся на отдыхе, гуситы вели себя на удивление тихо – не было слышно ни сквернословия, ни пьяных песен. Значит, правдивы оказались сведения о том, что гуситы всерьёз желали уподобиться людям, которым посчастливилось застать дни земной жизни Христа и слушать Его проповеди. Собираясь вокруг Спасителя, никто не ругался, не пил, не играл в азартные игры, не пел, не плясал, не приставал к женщинам. Вот и гуситы почитали очень тяжким грехом делать всё это, пока находятся в своём лагере.

Правда, со временем правила насчёт песен, плясок и женщин стали мягче, ведь многие гуситы жили в лагере вместе со своими жёнами и детьми. Из-за неугомонных крестоносцев и из-за внутренних распрей между самими гуситами многие люди в лагере Искры стали изгнанниками и скитальцами, вечно находящимися в походе… Возможно, поэтому служба у Матьяша стала для гуситов желанна, – теперь, когда Его Величество дал Искре землю в Трансильвании, войско «еретиков» снова смогло бы жить осёдло.

– Мы тут с начала лета, – рассказывал воин-гусит. – Землю уже размежевали, а скоро будем делить деньги, чтоб начать домы строить. Король ведь дал нам сорок тысяч золотых. Если делить хорошо, то должно хватить на всех.

«Сорок тысяч, – подумал Влад, – где-то я уже слышал это число. Кажется, папа римский дал Матьяшу на войну с турками именно такую сумму». Конечно, для войны этого не хватило бы. В Венгрии один только пеший солдат требовал жалованья по меньшей мере полтора золотых в месяц – дешевле никого не наймёшь. Всадник требовал три. А вот на то, чтобы купить мир с Искрой, сорока тысяч оказалось достаточно. «Неужто это те самые сорок тысяч? – мысленно усмехнулся Влад. – Вот тебе и добрый католик Матьяш. Папа дал ему денег на войну с нехристями, а Матьяш отдал эти деньги еретику. Но если я прав, и деньги, предназначенные для войны, потрачены на другое – значит, Матьяш воевать всё-таки не намерен, что бы мне ни обещал. Однако строить дома это тоже хорошее дело».

Самому Искре строить себе жилище не требовалось – он со своими самыми близкими соратниками поселился в замке на вершине горы, которая при ближайшем рассмотрении казалась похожей на двугорбого турецкого верблюда. С одного горба на другой тянулся деревянный мост на высоких каменных опорах, и вёл он прямо в ворота крепости.

Несмотря на то что у Влада был местный провожатый, на подступе к мосту пришлось опять останавливаться и называть своё имя. Отдать оружие гость отказался. Отказался это сделать и Войко, вызвавшийся тоже идти в гости, поэтому им обоим пришлось дождаться, пока весть об их прибытии дойдёт до Искры и тот вынесет решение – готов ли принять вооружённых или нет.

Наконец, из замка явился человек и сказал, что гостей можно пропустить, как есть, однако этого человека нельзя было назвать слугой Искры. У гуситского вождя не могло быть слуг, потому что среди гуситов не было господ. Однако, даже не имея слуг и оставаясь холостым, Искра оказался окружен заботой. Жены его соратников взяли за правило вести хозяйство сообща – готовили не только для мужей, но и для неженатых, обстирывали всех заодно и обживали очередное пристанище Искры, как умели.

В замковом дворе висело бельё, кудахтали куры, и здесь же играла целая ватага ребятишек, которые при виде новоприбывших не разбежались, а, наоборот, обступили их и начали рассматривать. Влад и Войко, ведомые всё тем же посланцем Искры, спешились и вошли в замковые покои, затем поднялись по какой-то тёмной каменной лестнице и вот оказались в небольшом зале. В глаза ударил яркий дневной свет.

По длинной стене тянулся ряд больших окон. За окнами в лёгкой туманной дымке виднелась река Марош и табун на её берегу. Посреди залы стоял длинный стол, за которым сидело множество людей весьма внушительного вида – и старых, и не очень. Очевидно, все собрались на совет, потому что на столе лежали какие-то бумаги и карта.

Искра, восседавший во главе стола спиной к камину, оказался широкоплечим седобородым человеком в простом кафтане.

– Добро пожаловать, – сказал гуситский вождь, глядя на вошедшего Влада. – Значит, ты и есть тот Владислав, о котором мне рассказывал Матьяш. Король сказал, что мы вместе с тобой пойдём в поход против турок.

– Да, как видно, я тот самый, – ответил гость по-славянски, а Войко, стоявший у него за плечом, торжественно произнёс тоже на славянском языке:

– К вам прибыл воевода Иоанн Влад, милостью Божьей господин всей Угровлахийской земли, а также герцог земель загорских – Амлаша и Фэгэраша.

– Откуда ты так хорошо знаешь наш язык, господин Влад? – спросил Искра.

– Это язык не только ваш, – ответил Влад. – В моей стране на этом языке совершается богослужение.

– А что у вас за вера, если ваши священники так служат? – спросил гуситский вождь.

– У нас вера христианская, но латиняне называют нас еретиками.

– А! Так, значит, мы с тобой оба еретики, но только каждый на свой лад, – засмеялся Искра, сделав знак своим товарищам, чтоб подвинулись и освободили два места на скамьях за столом справа и слева. – Садить, брат, – произнёс гусит, – и человек твой пусть садится. Разделите с нами трапезу.

Занятное это зрелище – трапеза гуситов! Пусть у них принято делить всё поровну, но жена, когда разносит еду, всегда старается угодить именно своему мужу – поставить лучшее блюдо поближе, а если накладывает что-либо или наливает, то опять же муж оказывается в более выгодном положении, чем остальные едоки. Когда между супругами ссора, это сразу бросается в глаза. А вот Искре никто не выказывал ни излишнего внимания, ни пренебрежения – все относились с одинаковым почтением, как к главе большого семейства.

Возможно, из-за престарелого Искры главным блюдом на этом обеде являлся суп, такой густой, что больше напоминал кашу. Эта каша на свином бульоне, с перловкой, овощами и кореньями, разваренными до мягкого состояния, беззубому вождю подходила лучше всего. Мясо там тоже встречалось, но мелко нарубленное. Искра, пусть седой и беззубый, сохранял ещё силу мышц и поэтому нуждался в сытной пище, а для зубастых на стол в добавление к супу подавались овощи в сыром виде и колбаса.

Когда хлёбово разлили по мискам и всё прочее оказалось на столе, Искра сказал:

– Помолимся, братья.

Все принялись читать вслух «Отче наш», и молитва Владу звучала знакомо и понятно, потому что гуситы произносили её не на латыни, а на своём родном языке, так похожем на славянский.

– Хлеб наш насущный дай нам днесь и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим… – слышалось гостям.

После молитвы разговор пошёл о войне. Гуситы никогда не воевали с султаном, хотя четверть века назад король Жигмонд хотел взять их в войско и вместе биться против турок. Жигмонд успел лишь договориться с Искрой, что богемец соберёт гуситов под своим началом, а дальше дело остановилось, потому что король умер. Теперь же престарелый Искра вернулся к тому, с чего всё начиналось, и стремился разузнать о повадках нового для себя противника как можно больше.

– Я слышал, турецкая конница очень быстрая.

– Да, она проворнее крестоносцев, – улыбнулся Влад.

– Про крестоносцев я знаю больше тебя, – строго заметил Искра. – Лучше говори о том, что знаешь ты.

Гость придал лицу серьёзность и пояснил:

– Почти никто из турецких конников не носит тяжелых лат, поэтому эти воины в бою юркие.

– Да, плохо для нас, – Искра покачал головой.

– У этого достоинства есть и оборотная сторона, – возразил Влад. – Лёгкой турецкой коннице трудно опрокинуть и смять врага, поэтому при нападении она не проявляет упорства. Если видит, что враги стоят крепко, тут же отступает. – Помолчав, он добавил: – Всегда есть большой соблазн начать преследовать её, но этого делать ни в коем случае нельзя. Турки специально побуждают врага нарушить боевой порядок, а затем их конница, только что убегавшая, разворачивается и снова нападает.

– Что ж, ясно. А турецкая пехота?

Остальные гуситы, находившиеся за столом, не пытались встревать, пока говорит старший, а просто слушали.

– Турецкая пехота почти вся состоит из людей плохо обученных, – продолжал румынский гость, – но есть янычары. Эти обучены хорошо. Они всегда находятся возле султана и защищают его в бою. С ними лучше не иметь дел. Многие христианские военачальники думают, что турецкое войско подобно стаду – убей пастуха, и оно рассеется. Именно поэтому кажется разумным нападать на янычар, чтобы пробиться к султану. Но этого делать не следует. Лучше не побуждать янычаров к битве, а нападать на другую пехоту.

– Разве они так сильны?

– Да. Однако султан очень боится потерять янычар, потому что на обучение новых уйдёт много времени. Он позволяет им вступить в бой лишь в самом конце. Только при взятии городов янычары – первые, кто лезет на стены, а в чистом поле всё иначе. Если есть выбор, турецкий правитель всегда предпочтёт позорно сбежать, но сохранить свою лучшую пехоту. Так почему бы не позволить ему сделать это!

Искра засмеялся:

– Сперва надо выступить в поход.

Влад спросил:

– Надеюсь, Матьяш понимает, что всякого рода промедления оттягивают наше торжество?

– Королю не пристало торопиться.

«Значит, Матьяш если и дойдёт до Румынии, то лишь к глубокой осени, когда это будет уже никому не нужно, – подумал Влад. – Значит, я прав, что выбрал Штефана. Конечно, хотелось бы объединиться с таким человеком, как Искра, но что толку могло быть от Искры и его боевого задора, если король, которого Искра обязался во всём слушаться, не желал воевать!»

* * *

В работе над портретом наступил перелом. Покончив с изображением одежды, мастер отступил на пять шагов, и вдруг старческое лицо озарилось, дрожащая рука схватилась за кисть. Снова приблизившись к картине, он подрисовал немного там, немного здесь, что-то исправил, что-то добавил, снова окинул взглядом своё произведение, вздохнул и тяжело опустился на каменную скамеечку возле окна, как будто проделал очень долгий путь.

Джулиано понял, что теперь ничто не мешает укладывать вещи и ехать обратно в венгерскую столицу. Главное сделано, незначительные детали можно дорисовать после. Другое дело, что учитель даже после наступления переломного момента предпочёл выждать несколько дней, дабы ещё раз приглядеться к модели, а то вдруг что-то упущено.

С портрета теперь смотрел не злодей, а человек, который сожалеет о прошлом. Теперь стало понятно, что взгляд героя картины направлен не просто в сторону от зрителя, а именно в прошлое, куда-то очень далеко, и что Дракула на портрете так погружён в воспоминания, будто переживает давние события снова и снова. Всё угадывалось по напряжению в лице, и это напряжённое выражение – теперь юный флорентиец, наконец, догадался – учитель стремился достоверно передать в течение полутора месяцев.

Во Флоренции старик привык рисовать людей спокойных, задумчивых, которые довольны жизнью и решили, будто подводя итог, заказать собственный портрет или портрет кого-нибудь из близких, таких же довольных. Другое дело – узник. Узника нельзя было изобразить так. Он отнюдь не казался доволен, потому что стремился в прошлое, чтобы изменить, исправить, но мог свободно переноситься куда-то лишь в мечтах. Действительность приковывала его к месту, ведь он находился в тюрьме.

Это душевное стремление, ограниченное физической несвободой, тоже очень трудно оказалось передать, ведь обычно в живописи человеческий порыв передавался через пластику тела, через наклонённый корпус, а Дракуле на картине следовало сидеть абсолютно прямо. Он и сидел, а стремление живописец передал при помощи контрастного света. Передняя часть фигуры на портрете была хорошо освещена, а спина почти терялась где-то в тени. От этого казалось, что изображённый человек словно разрывается надвое.

Да, высокая контрастность света была, несомненно, удачной находкой. Это ещё и придавало всей картине некое особое настроение, ведь в природе контрастный свет обычно появляется, когда происходит что-то, из-за чего сердце бьётся чаще, – пожар, гроза с молниями. Да и закат солнца, во время которого мы видим тот же контрастный свет, не оставляет нас равнодушными.

Правда, были в этой картине и явные огрехи. «Вот незадача, – вдруг подумал Джулиано. – Учитель забыл нарисовать, где запахивается придуманный им красный кафтан. Есть вертикальный ряд пуговиц, подле которых должна проходить вертикальная линия, но её нет. Получается, что пуговицы просто нашиты спереди. А как же носить эту одежду? Неужели, она зашнуровывается сзади? Так нельзя. Сказать учителю? Надо бы… Нет, лучше не сейчас, а то мы никогда не покинем Вышеград».

В придуманной накидке из медвежьего меха тоже оказалось не всё хорошо. Выглядела она очень естественно благодаря тщательно прорисованным ворсинкам. «Но где же пряжка, соединяющая края накидки у горла? – думал ученик. – Пряжки нет. Накидка чудом держится на плечах. Сказать учителю? Нет – а то работе не будет конца».

Юный флорентиец заметил огрех и в изображении головного убора, который по сравнению с первоначальным замыслом ещё больше усложнился. Помимо девяти рядов жемчужин, учитель нарисовал спереди на шапке большую звезду с рубином в центре, а это украшение дополнил петелькой с ещё несколькими крупными жемчужинами и султаном из белых перьев… Так вот перья на портрете торчали вертикально вверх, что противоречило законам перспективы, ведь такое изображение означало, что в жизни этот султан скособочен.

Наверное, учитель просто не обратил внимания на мелкие ошибки, потому что думал о другом. Он рисовал необычную одежду, которая привлечёт внимание зрителя. Привлечь внимание к герою на портрете – вот цель! Для того и нужны были девять рядов жемчужин, и рубин, и вычурные золотые пуговицы, и всё остальное. Однако головной убор, как ни посмотри, казался чересчур богатым. «Кого мы рисуем? – удивлялся Джулиано. – Царя Креза – легендарного богача? О! Такая роскошь и впрямь привлечёт внимание! Но достанется ли хоть немного этого внимания самому герою портрета или только одежде?»

Наверное, излишества в украшениях шапки объяснялись тем, что учитель рисовал человека, лишённого власти, а ведь бывший государь – тоже государь и потому заслуживал носить на голове некое подобие короны. Вот она и появилась в виде богатого головного убора. Большой рубин вполне можно было сопоставить с теми, которые красовались в короне Его Величества Матьяша, но вот пять огромных жемчужин, расположенных над рубином… Такого крупного жемчуга не отыскалось бы ни в короне Матьяша, ни в его сокровищнице. Может, в этой выдуманной роскоши содержался некий намёк? Намёк на превосходство Дракулы над Матьяшем? Недаром же Дракула перещеголял венгерского короля!

* * *

Когда Влад добрался до Арада, то обнаружил, что венгерское войско, которое стоит лагерем возле города, совсем малочисленное. При желании Матьяш мог собрать раза в два больше, но имел ли он такое желание? Зато королевский походный шатёр, изукрашенный гербами и цветной бахромой, был огромен, ведь в королевском шатре обычно собирались на совет все военачальники, и здесь же следовало проводить пиры по случаю очередной победы, а значит, размеры полотняного укрытия рассчитывались соответственно.

Посреди большого пустого пространства, устланного коврами и чем-то похожего на тронный зал, сидел Матьяш в резном кресле. Рядом с королём, на маленьком резном столике, виднелось серебряное блюдо, полное слив. Эти плоды невольно напоминали о том, что уже сентябрь. Пока Его Величество шёл на помощь своему вассалу, закончилось лето, и успели созреть сливы нового урожая.

Матьяш, не торопясь, брал сливу с блюда, разламывал и вынимал косточку. Половинки ягоды, одна за другой, отправлялись в рот изящным движением, а косточка – в чашку.

Королю уже исполнилось девятнадцать лет. Его манеры изменились – он стал вести себя как благовоспитанный человек, но если обычно такие перемены вызывают уважение, то у Влада они вызывали раздражение. Прежний Матьяш, который пихал в рот две сливы одновременно, тем самым не скрывая, как он их любит, казался приятнее, чем нынешний, который ел медленно, будто нехотя. Сейчас, глядя на Его Величество, посторонний человек вряд ли догадался бы, что сливы – любимая королевская пища.

Влад вошёл в шатёр быстрым шагом, порывисто поклонился и произнёс без тени радости в голосе:

– Приветствую тебя, кузен. Я рад, что ты, наконец, прибыл в Трансильванию.

– Я тоже рад быть здесь и рад видеть тебя, кузен, – очень ровным тоном произнёс монарх. – Однако я вижу, тебя что-то беспокоит.

– Я не понимаю, чего ты ждёшь, кузен, – ответил Влад. – Ты до сих пор не вступил в войну, и в то же время до меня доходят слухи, что жители Брашова и Надьшебена уже готовы признать моего брата Раду новым государем моей земли. А ведь жители Брашова и Надьшебена – твои подданные, которые ничего не могут делать без твоего позволения. Вот я и думаю, кузен… уж не намереваешься ли ты признать моего брата государем?

– Значит, кузен, ты обеспокоен всерьёз, – кивнул король. – Если так, то этим объясняется твоя дерзость. Я прощаю тебя за неё.

– Моя дерзость объясняется тем, что я вижу, – резко ответил Влад. Он и сам понимал, что так разговаривать с Его Величеством не следует, но уже не мог сдерживаться. – Я вижу близ Арада совсем маленькое войско. Неужели это все люди, которых ты сумел собрать, кузен?

– Будут ещё, – спокойно ответил Матьяш. – Остальные пока не дошли.

– И когда же они дойдут? Ближе к зиме? – язвительно спросил Влад.

– Не кажется ли тебе, кузен, – задумчиво спросил король, – что нам ещё рано идти в твои земли? Я полагаю, разумнее подождать, пока турки покинут их сами, а твоего брата Раду мы легко победим, и ты снова получишь свой трон. Таким образом мы выиграем войну и сохраним жизни нашим воинам.

– Кузен, не знаю как твои воины, а мои предпочтут умереть, но не допустить того, что сейчас делается в моей земле. Турки грабят и жгут святые обители, разоряют церкви. А когда уйдут, сколько народу угонят с собой! Не слишком ли высокой получится цена за сохранение армии?

– Кузен, – возразил Матьяш, – я понимаю, тяжело наблюдать всё это, но тебе следует понять, что если мы сейчас ринемся в бой, то можем проиграть. А проиграв, мы никак не помешаем совершиться всему тому, о чём ты говорил.

– Я вижу, ты очень боишься проиграть, кузен, – Влад понял, что приехал напрасно.

– Зато я вижу, что ты потерял всякий страх, и это погубит тебя! – король не выдержал и повысил голос. – Турок больше, чем нас. Ты должен это признать!

– Что ж. Тогда я пойду воевать без тебя.

– А если я приказываю тебе прекратить войну и остаться в Трансильвании?

– По какому праву?

– По праву твоего сюзерена. Ты мой вассал и должен меня слушаться.

– Однако сюзерен обязан защищать своего вассала, а ты этого не делаешь, кузен. Если сюзерен не исполняет обязательств, то вассал вправе взять назад свою клятву верности. Ведь так?

– Своим приказом я как раз стремлюсь оградить тебя от опасности, кузен, – возразил король. – Твоё безрассудство ведёт тебя прямо к смерти.

Влад ничего не ответил, поклонился и, повернувшись спиной к Его Величеству, направился к выходу из шатра.