Когда ученик придворного живописца пришёл в Соломонову башню уже вместе с учителем, заключённый встретил гостей спокойно. Джулиано, сравнивая сегодняшнее и вчерашнее поведение Дракулы, даже удивился, насколько мудр оказался комендант, предложивший нанести в башню лишний визит. Если б кузен Его Величества только сегодня узнал, что помилования не ожидается, то, несомненно, вылил бы всё своё раздражение на престарелого живописца. Однако благодаря кастеляну этого не случилось, и теперь Его Светлость просто сидел в резном кресле возле стола и без всякой злобы разглядывал пришедшего старика, который в свою очередь разглядывал свою модель.

Джулиано по указанию учителя растворил рамы обоих окон в комнате, и сразу стало светлее. Сделалось заметно то, чего не было видно раньше. Например, дорожки, протоптанные по коврам и дававшие ясное представление, как узник чаще всего передвигался по своей темнице – от кровати до окна, смотревшего на реку, от окна к столу и от стола к кровати. Среди других вытертостей этот треугольник особенно бросался в глаза, а вычерчивался он явно не один год.

Конечно же, за время, что Дракула провёл в заточении, обстановка в комнате обновлялась и ковры – тоже, но всё говорило о том, что король Матьяш выделяет мало денег на содержание кузена. Подумав об этом, Джулиано вздохнул, но сразу напомнил себе, что преступление Его Светлости велико, и потому королю не следует расточать средства на этого злодея – ни на обстановку в его тюрьме, ни на одежду.

О знатности заключённого напоминало очень немногое – например, щегольские сапоги из светлой кожи с тисненым узором. В таких сапогах не станешь ходить по грязи и не отправишься в дальнюю дорогу, потому что на них неминуемо останется след от стремян. Наверное, именно в этой обуви Дракула когда-то был арестован, а она за все минувшие годы не сносилась до дыр только потому, что её обладатель сидел взаперти. И всё же, бродя много лет по комнате, Его Светлость стоптал каблуки и сильно сточил мысы.

Комендант, приведший флорентийцев в комнату к узнику, поначалу собирался остаться и посмотреть, как будут рисовать картину. Усач расположился на каменной скамейке у окна, однако вскоре заскучал, потому что старый живописец не принимался за работу, а всё ходил вокруг трёхногого станка, на котором уже была поставлена загрунтованная доска. С помощью ученика художник разворачивал установку к окну то чуть больше, то чуть меньше, после чего так же сосредоточенно начал перебирать рисовальные принадлежности в деревянном ящике.

– Ладно. Оставляю вас, – сказал комендант и, уже выходя, перед тем как закрыть за собой дверь, добавил: – Кричите, если что.

«А успеем ли закричать?» – подумал Джулиано, хотя уже не слишком верил в возможность своей скорой смерти. И всё же он вздрогнул, когда вдруг услышал голос узника.

– А почему твой учитель со мной не говорит? – спросил Его Светлость. – Поприветствовал, а теперь молчит. Неужели брезгует?

– Учитель не знает здешнего языка, – пробормотал юный флорентиец.

– Совсем не знает?

– Только приветствия, – Джулиано пожал плечами. – Наверное, он уже слишком стар, чтобы усваивать новое.

– Я так и не спросил, откуда вы оба прибыли ко двору Матьяша.

– Мы прибыли из Флоренции, Ваша Светлость.

– Вот, значит, как? Далековато забрались, – заметил Дракула и принялся рассуждать. – Получается, что твой учитель не знает здешнего языка, но всё же отправился в эту далёкую страну, где, если заблудится, то даже дорогу спросить не сможет и не объяснит, кто он.

– Остаётся надеяться, что мой учитель не заблудится, – вздохнул Джулиано.

– Твой учитель – отважный человек, – вдруг произнёс узник. – Не всякий подобно ему решится на такое путешествие.

Джулиано очень удивился, потому что видел – Его Светлость, выражая похвалу, говорил искренне, – а ведь ученику придворного живописца прежде не доводилось слышать об учителе лестных слов. За время жизни в Венгерском королевстве юноша уже привык, что никто по-настоящему не уважает престарелого глуховатого мастера в поношенной одежде, а уж услышать похвалу от Дракулы, который вчера только и делал, что отпускал язвительные замечания, было неожиданно вдвойне.

Джулиано взволновался.

– Должен признаться, Ваша Светлость оказались первым, кто заметил отвагу моего учителя.

Дракула ничего не ответил, но юному флорентийцу очень хотелось продолжить разговор.

– А откуда Ваша Светлость так хорошо знает здешний язык? – спросил Джулиано. – Ведь Ваша Светлость не здешний, а из соседних земель.

– Да, я нездешний, однако моё детство прошло в этом королевстве, в городе Сегешваре, и последняя четверть жизни тоже прошла в этом королевстве, в тюрьме, – узник усмехнулся. – Так с чего бы мне плохо говорить на здешнем языке?

Видя, что собеседник опять становится язвительным, юный флорентиец притих, а Дракула примирительно улыбнулся и сказал:

– Тебе незачем меня бояться. Если я иногда бываю резок, то это лишь отголоски прежних страстей. К примеру, когда долго носишь доспех, то на коже остаются следы. А когда долго носишь в сердце ярость и обиду… – Его Светлость не договорил и, судя по всему, договаривать не собирался, посчитав, что и так слишком откровенен, поэтому Джулиано поспешно кивнул.

– Да-да, я понимаю, Ваша Светлость.

Наверное, узник и сам был не прочь поболтать, поэтому ученик придворного живописца решился на новый вопрос… нет, не про ощипанного ворона. Упоминать про ворона сейчас не следовало, чтобы не рассердить собеседника, ведь погибшая птица была связана с делом об измене Матьяшу. Немного подумав, Джулиано решил спросить не о том, что разъединяет короля с Дракулой, а о том, что их объединяет.

– Ваша Светлость, а позвольте задать немного скучный вопрос…

– Позволяю.

– Вашу Светлость часто именуют кузеном короля Матьяша, но я знаю, что на самом деле ваше родство с Его Величеством более сложного порядка. Кем же Ваша Светлость доводится королю?

– А! – узник пренебрежительно махнул рукой. – Это даже не родство. Просто у покойного Яноша Гуньяди было очень много младших сестёр, и он пристраивал их, как мог. Одна из этих сестёр вышла замуж за моего старшего брата. А другая стала женой моего родного дяди. Ни в том, ни в другом браке детей не родилось. Да и сами браки длились недолго. Мы с Его Величеством Матьяшем не родственники, а свойственники. От этого свойства он может в любую минуту откреститься, если захочет. Так или иначе, наши семейные связи не определить одним словом, вот Матьяш и зовёт меня кузеном.

Между тем престарелый живописец определился, как должна освещаться доска, и теперь выбирал место для героя портрета. Старик подошёл к узнику, чинно поклонился и произнёс несколько слов, а ученик перевёл:

– Мой учитель просит Вашу Светлость встать, чтобы можно было передвинуть кресло в другое место.

Очевидно, подобных просьб кузен Его Величества никогда прежде не слышал, поэтому хмыкнул, улыбнулся и встал, а старик, взяв кресло, с видимым усилием перетащил ближе к окну, из которого открывался вид на Дунай.

После этого юному флорентийцу опять пришлось переводить:

– Теперь мой учитель просит Вашу Светлость сесть сюда и повернуть голову направо.

Когда просьбу исполнили, старик снова внимательно оглядел узника, но опять остался недоволен. Джулиано замялся:

– Вашей Светлости теперь следует переместиться вместе с креслом чуть левее. Я помогу, – юноша взялся руками за края спинки.

Дракула исполнил и эту просьбу, но теперь всё происходящее перестало его забавлять:

– Ну? Теперь твоему учителю нравится?

Однако учителю не нравилось, и ученик начал опять побаиваться, как бы чего-нибудь не случилось. Престарелый живописец прекрасно знал, кого рисует, и что у этой модели за характер, но, казалось, позабыл об этом. Джулиано всё же напомнил учителю, что тот рисует человека жестокого и гневливого, но старик лишь отмахнулся и повторил, что недоволен тем, как лежит свет.

– В чём дело? – меж тем спросил узник, которому язык флорентийцев, конечно же, оставался непонятен.

– Ваша Светлость, тысяча извинений! – ответил Джулиано. – К сожалению, придётся опять чуть-чуть переместиться. На этот раз вперёд.

– А, по-моему, и так неплохо.

Юноша перевёл, однако старый флорентиец отрицательно помотал головой.

– Ваша Светлость, пожалуйста. Учитель считает, что правильный свет очень важен. Давайте передвинемся.

– Твой учитель – упрямый человек, – проговорил узник, исполняя и эту просьбу, а Джулиано подвинул за ним кресло.

Теперь Дракула, снова повернув голову направо, как нужно было для портрета, о чём-то задумался. Наверное, Его Светлость размышлял о том, что после стольких уступок может потребовать взамен некоей услуги, потому что в итоге произнёс:

– Скажи-ка, юноша, а ведь ты перед поездкой в Вышеград собирал обо мне сведения?

– Да, Ваша Светлость, – вынужденно признался Джулиано.

– Тогда скажи, кто сейчас правит в моей земле.

Ученик придворного живописца смутился, потому что именно к этому вопросу оказался не готов:

– О, Ваша Светлость… честно сказать, я не знаю…

– Как так? Там уже не правит мой брат Раду?

– Может быть, правит… А возможно, что нет… Просто последний год там такая неразбериха. Иногда сообщают, что власть взял какой-то Лайота, если я правильно произношу это имя, а затем сообщают, что на троне снова брат Вашей Светлости.

Узник явно заинтересовался:

– А что за Лайота?

– Не знаю, Ваша Светлость, – всё больше смущаясь, повторил Джулиано и принялся оправдываться. – Я почти не интересуюсь политикой. Она ведь очень мало связана с живописью. И я как-то не подумал, что Ваша Светлость будет спрашивать о том, что сейчас творится за пределами тюрьм… то есть за пределами Вышеградской крепости. Разумеется, я должен был об этом подумать, но… тысяча извинений, Ваша Светлость.

– Ну, хорошо, – снова задумался узник. – Ты не знаешь, что делается в моей земле. Но ты должен знать, что сейчас делается при дворе и что сейчас больше всего занимает короля Матьяша. Расскажи мне об этом.

– О! Это я знаю и охотно расскажу, Ваша Светлость, – облегчённо вздохнул Джулиано. – Его Величество Матьяша сейчас больше всего занимает его предстоящая свадьба.

– Свадьба? – спросил Дракула. – Именно свадьба?

– Да.

– А война с турками его не занимает?

– Ну, это, наверное, тоже, – непринуждённо ответил ученик придворного живописца, – но война с турками это дело вечное. О ней постоянно говорят при дворе, но лишь потому, что нельзя не говорить. Я даже слышал, что Его Величеству эти разговоры год от года всё больше докучают. Он бы и рад забыть о турках, но не может. Это и в самом деле утомительно слушать – всё время турки, турки, турки. А вот свадьба занимает короля в гораздо большей степени.

Узник задумался:

– Свадьба… – проговорил он. – Значит, прежняя супруга Матьяша умерла? Давно?

– Прежняя супруга? – Джулиано озадачился. – Я о такой не слышал.

– Сколько ты живёшь при дворе?

– Почти четыре года.

Дракула усмехнулся:

– А я сижу в этой башне гораздо дольше – ещё с той поры, когда ты мальчишкой по чужим виноградникам промышлял. Я помню то, о чём ты, очевидно, даже не знаешь.

– Возможно, – ученик придворного живописца нахмурился. – Однако я рос не настолько голодным, чтобы рисковать шкурой, покушаясь на чужой урожай.

– Пусть так, – махнул рукой узник. – Ну, расскажи мне то, что знаешь. Кастелян, паскудник, никаких новостей не рассказывает, да он толком и не знает ничего.

– Да я тоже мало что знаю, – Джулиано пожал плечами.

– Отчего ты отвечаешь так нехотя? – насторожился Дракула. – Я сказал тебе два слова и уже успел обидеть?

– Нет, Ваша Светлость ничем меня не обидели, – ответил флорентиец, поняв, что обижаться на узника глупо.

– Тогда расскажи что-нибудь.

Джулиано начал рыться в памяти, ища подходящие для рассказа сведения, и вдруг вспомнил, что за супруга была у Матьяша раньше.

– Ваша Светлость, – произнёс юноша, – я, кажется, знаю кое-что о покойной королеве, которой теперь Его Величество подобрал замену. Предыдущая супруга Его Величества была дочерью богемского короля, так?

– Да, это она, – подтвердил Дракула.

– Но она умерла очень давно, – заметил Джулиано, – больше десяти лет назад. А Ваша Светлость ещё помнит её живой? Значит, Ваша Светлость и впрямь очень давно находится в заточении…

– Да, и сдаётся мне, что жизнь при дворе с тех пор изменилась даже больше, чем я полагал, – усмехнулся узник.

Меж тем старик-живописец уже приступил к делу, поэтому велел ученику отойти от заключённого подальше и не загораживать свет, а также прекратить беседу, потому что лицо модели должно было оставаться неподвижным.

Джулиано послушно отошёл в сторону и всё же испросил у учителя разрешение продолжить разговор хотя бы в форме монолога – не побуждать узника говорить, а лишь говорить самому. Ведь беседа Дракулу явно успокаивала.

– Теперь Вашей Светлости нужно хранить молчание, – пояснил юный флорентиец, обращаясь к узнику, – иначе портрет не получится. Однако я буду продолжать рассказывать, ведь я обещал…

Дракула кивнул.

– Двор у Его Величества блестящий! – с воодушевлением начал Джулиано. – Меня уверяли, что в последние годы там всё преобразилось. Стало очень весело и появилось много новых придворных. Часто проходят празднества, на которых устраиваются состязания между поэтами, музыкантами. А как богато накрыты столы! Так богато, что всегда много чего остаётся. Я однажды вынес под полой целого гуся! И никто не хватился… А мы с учителем ели этого гуся целых три дня. А вообще всё, что остаётся после праздников, раздают бедным, не выбрасывают в реку. За то, что король думает о бедных, его любят и называют справедливым.

Узник хмыкнул. Наверное, он считал своё заточение в башне не очень-то справедливым, но юный флорентиец за время жизни при дворе привык, что о короле надо отзываться только с восхищением, и не мог вот так, с ходу, изменить привычную тональность, даже если бы хотел.

– А ещё король поражает всех своими мудрыми суждениями, – продолжал Джулиано. – Ваша Светлость ведь не станет отрицать, что Его Величество очень образован. Его можно спросить про любую книгу, и он ответит, что читал её или по крайней мере слышал о ней.

Узнику явно не нравилось, что его собеседник придерживается такого хорошего мнения о Матьяше, но собеседник продолжал восхваления:

– Благодаря такой начитанности король способен быть не только мудрым, но и остроумным, что очень нравится женщинам. Не знаю, что было десять лет назад, а сейчас многие дамы при дворе, включая замужних, рады бы обратить на себя внимание Его Величества. Эх, вот где золотая жила! Рисовать фавориток Его Величества! Даже на одном портрете можно хорошо заработать. Но моему учителю вряд ли когда-нибудь достанется такой заказ. Когда король заказывает портрет женщины, то не любит ждать долго…

Меж тем лицо Дракулы, слушавшего рассказ, изменилось настолько, что это заметил даже старик-живописец и выругался.

Джулиано запнулся, посмотрел на учителя, а затем на узника. Да, лицо Его Светлости и впрямь сильно изменилось, и с этим нужно было что-то делать:

– Ваша Светлость недоволен моим рассказом? – спросил юноша. – По-вашему, король ведёт себя неподобающе, если у него есть фаворитки? Но Его Величеству едва за тридцать. Он молод и… А Ваша Светлость разве не позволял себе ничего подобного в молодые годы? Ведь и во дворце Вашей Светлости наверняка были придворные дамы, которые…

Теперь Его Светлость беззвучно смеялся.

– Наверное, я очень плохо представляю себе жизнь в тех землях, где Ваша Светлость был правителем, – сказал Джулиано. – Всё же другая страна, другие обычаи.

Узник, помня о том, что раскрывать рот нельзя, кивнул.

– А всё-таки, – не унимался флорентиец, – ведь Ваша Светлость до сих пор холост и…

Юношу прервал разгневанный учитель, который никак не мог начать работать, потому что выражение лица узника всё время менялось. Старик возмущался очень громко, да к тому же голос усиливался эхом, ведь в комнате были высокие сводчатые потолки.

Вдруг взвизгнула дверная задвижка, и в комнату заглянул латник. Очевидно, шум встревожил охрану. Джулиано теперь не знал, куда деваться, поняв, сколько всего натворил. А вот Дракулу произошедшее очень позабавило. Он засмеялся теперь уже громко.

Наконец, учитель перестал кричать, а дверь комнаты снова закрылась. Юноша принялся извиняться перед учителем, ну а тот, как всегда великодушный, дал ученику ещё несколько минут на болтовню, но с условием, что после этого должна наступить полная тишина.

– Что у вас там за разговоры? – весело спросил узник.

– Учитель говорит, что так совершенно невозможно рисовать, – пояснил виноватый Джулиано. – Однако учитель даёт мне ещё несколько минут, чтобы я быстро расспросил Вашу Светлость и наконец замолчал.

– Так замолчи прямо сейчас, – Дракула пожал плечами.

– Но Ваша Светлость! – взмолился Джулиано, которому начавшаяся беседа о женщинах была весьма интересна – гораздо интереснее, чем ощипанный ворон, про которого так хотела узнать Утта.

– Что же тебе не даёт покоя? – узник даже удивился.

– Ваша Светлость, – юноша опустил глаза, – как это во дворце может не быть придворных дам? Неужели в землях Вашей Светлости такие строгие обычаи?

Дракула вздохнул:

– Вовсе нет, не строгие. Просто так вышло. Я ведь жил холостяком, а будь у меня супруга, у неё в услужении находилось бы много женщин, в том числе знатных. Однако я не женился. Поэтому и женщины, которых ты именуешь придворными дамами, в моём дворце не завелись. Зачем они там?

– К примеру, для матери Вашей Светлости, – сказал Джулиано. – Вот у матери Его Величества тоже есть свой двор и знатные дамы в услужении.

– Моя мать умерла давным-давно, – ответил Дракула. – А даже будь она жива, то не стала бы заводить себе таких прислужниц, потому что по обычаям моей страны вдова государя должна жить не во дворце вместе с сыном, унаследовавшим власть. Она должна уйти от мира, постричься в монахини и пребывать в монастыре.

– А! Вот оно что! – протянул флорентиец. – Но где же тогда… – юноша запнулся.

– Что?

– Где же тогда правители вроде Вашей Светлости селят своих любовниц? За пределами дворца?

– А это уже не твоё дело.

– Что ж…

– Теперь я ответил на все твои вопросы? – устало спросил Дракула.

Джулиано видел, что узник не настроен продолжать беседу, но и любопытство юного флорентийца было удовлетворено не до конца.

– Ммм… Ваша Светлость, позвольте один последний вопрос.

– Только если он и впрямь последний.

– Ваша Светлость одно время жили в Турции. А я премного наслышан о гаремных женщинах, – торопливо продолжал Джулиано. – Говорят, что это нечто особенное. У Вашей Светлости они были?

– Да, была одна, – ответил узник с полным безразличием.

– Всего одна?

– Мне подарил её султан, а сам я не стал бы покупать.

– Отчего?

– Оттого, что не собирался поселяться в Турции навсегда, – всё так же безразлично пояснил Дракула. – Зачем мне там имущество? Это лишние хлопоты. А вот султан посчитал, что невольница – хороший подарок. Я сначала удивлялся, как сумел заслужить султанское благоволение, ведь подарок очень дорогой. А султан дарил с таким расчётом, чтобы невольница родила мне детей, и чем больше, тем лучше. Дети с матерью жили в турецкой столице и не могли уехать без высочайшего дозволения. Так я оказался привязан к Турции.

– Из-за детей?

– Да.

– А эта женщина сумела привязать Вашу Светлость сама по себе? – продолжал выпытывать флорентиец.

– Не особенно.

– Почему?

– Не знаю. Наверно оттого, что я бывал у неё наездами и не успевал привязаться как следует.

– А правда ли, что гаремных женщин учат всяким занятным вещам, применимым в постели? Я слышал…

– Я тоже слышал, – раздражённо перебил узник, – но могу тебе сказать, что в невольницах, которых предпочитают турки, ценятся не умения, а девственность.

– Значит, на счёт умений это неправда…

– Скорее заблуждение. Я знаю, что в Турции всех невольниц, предназначенных для утех, учат особой походке, чтоб казались привлекательнее. Учат правильно смеяться, чтоб это не было похоже на ржание. Учат танцевать, петь.

– А я слышал, гаремные женщины часто грустны. Они ведь тоскуют в неволе.

– Особой грусти не замечал.

– А вот я ещё хотел бы знать…

– Вопрос о невольнице был последним, – строго сказал Его Светлость. – Больше я не стану говорить о женщинах.

– Вашей Светлости неприятен этот разговор? – Джулиано надеялся, что удастся вызнать что-то ещё, потому что разговор получился и вправду занятный. Такого при дворе у Матьяша не расскажут. – Почему Ваша Светлость не хочет об этом говорить?

Узник усмехнулся:

– Сходи, найди на улице нищего, который три дня не ел, и начни расспрашивать о тех блюдах, которыми ему раньше доводилось лакомиться. Расспрашивай, пока у него голодные колики не начнутся, а затем признайся – ты задавал вопросы просто так, а не потому, что хотел дать собеседнику денег, чтобы он мог купить себе поесть. Посмотрим, начнёт ли он браниться, или набросится на тебя с кулаками…

Флорентиец сочувственно посмотрел на узника:

– Простите Ваша Светлость, я не подумал…

– Да, тебе-то хорошо, ты свободен, а мне…

– …в ближайшие месяцы, а возможно даже в ближайшие годы, покушать не предвидится, – докончил флорентиец. – И потому Ваша Светлость не хочет разговорами разжигать аппетит? Понимаю.

– Так замолчи уже!

– А знаете, Ваша Светлость, – вдруг спохватился Джулиано, – я ведь могу рассказать кое-что о том, что поделывает нынешний султан. Ведь Ваша Светлость недавно спрашивали о войне с турками, и я знаю о войне кое-что. Просто с этими разговорами я совсем забыл…

– И что же ты знаешь? – оживился узник.

– Султан готовится к новому походу на христиан. Молдавский государь не раз говорил Его Величеству, что ожидает в своей земле турецкие орды.

– Молдавский государь? – ещё больше оживился узник. – А в Молдавии по-прежнему правит Штефан?

– Да, Ваша Светлость.

– И ты говоришь, что он отправляет послания Матьяшу?

– Да, Ваша Светлость, отправляет.

– Выходит, что Штефан с Матьяшем дружны?

– По крайней мере, не враждуют, – ответил Джулиано. – Вот раньше они враждовали, но затем пришли к согласию.

– И как давно? – спросил Дракула.

– Простите, Ваша Светлость, но я не помню, – юный флорентиец в который раз принялся извиняться за то, что не интересуется политикой. – Я только знаю, что враждовали они ещё до того, как я прибыл ко двору Его Величества. А сейчас живут вполне мирно.

Узник помрачнел, но вдруг с каким-то злым весельем прибавил:

– А известно ли тебе, что Штефан был моим другом? Я надеюсь, он и сейчас таковым остаётся, но ты говоришь, что мой друг пришёл к согласию с Матьяшем, который упрятал меня сюда. Вот не знаю, хорошо это или плохо…

– Ваша Светлость подозревает, что молдавский государь под влиянием Его Величества мог изменить своё отношение к Вашей Светлости?

– Ну, вот, даже ты заподозрил это, – заметил Дракула.

– Я этого не заподозрил.

– Тогда что ты думаешь по данному поводу?

– Я, конечно, ничего не понимаю в политике, Ваша Светлость, – Джулиано пожал плечами, – но возможно, что сближение молдавского государя с Его Величеством чем-то поможет Вашей Светлости. Что ни делается, всё к лучшему. Ведь не просто так появилась эта пословица.

– Выходит, и моё заточение здесь к лучшему? – с усмешкой спросил узник, но через мгновение сам же ответил с горечью: – А может, ты и прав. Не посади меня Матьяш в крепость, ещё неизвестно, что бы со мной стало! Может, не протянул бы и трёх лет. Пал бы, воюя с турками! А голова моя, набитая паклей, отправилась бы путешествовать по турецким областям, где её выставляли бы на площадях как доказательство военного могущества султана.

В течение следующего часа узник сидел в кресле совершенно неподвижно, глядя в одну точку, чем очень порадовал престарелого живописца – старику уже давно не попадалась такая смирная модель, но Дракула, конечно, сидел так вовсе не потому, что старался для портрета. Просто кузену Его Величества было о чём подумать.

* * *

Новость о Штефане занимала Влада недолго. «Откуда я могу знать, крепкое ли у него с Матьяшем установилось согласие, – рассуждал узник. – Зачем мне изводить себя понапрасну? Ведь неизвестно, так ли уж они ладят. Но даже если мой давний друг хорошо уживается с моим давним врагом, это в самом деле может обернуться благом. Что если Штефан попросил своего нового приятеля проявить ко мне снисхождение?»

«Незачем гадать!» – мысленно одёрнул себя заключённый румынский князь, ведь даже если Штефан о чём-то и просил, на решение Матьяша уже никак не удалось бы повлиять. Если что-то и можно было сделать, то много лет назад. Находясь в заточении, не следовало пытаться ловить воронов, а при каждом визите кастеляна в башню не следовало говорить о венгерском короле плохо.

Влад в который раз подумал: «А если б я вёл себя смирно и изображал покаяние, то как повернулась бы моя судьба? Может, давно уже оказался бы свободен? А вдруг Матьяш только и ждёт, что я смирюсь? Вдруг он ждёт даже сейчас и готов отпустить?»

Мысль об этом настойчиво соблазняла узника, но он гнал её прочь. Гнал он и мысли о женщинах, которых уже давно не видел даже издали, однако недавние расспросы о «любовнице» живо воскресили в памяти образ Луминицы. Влад не мог не думать о ней. Не мог не вспоминать её.

Теперь он вспоминал её уже повзрослевшую – такой она стала через два с половиной года после того, как была привезена из молдавских земель. Отроческая угловатость из неё исчезла, и теперь все линии тела сделались плавными, что ещё больше притягивало глаз. Начнёшь смотреть, а взгляд будто сам собой перекатывался с одной округлости на другую, с ложбинки на горку, с горки в ложбинку. Однако росточка у Луминицы не прибавилось. И ножки остались такие же маленькие.

Прежним остался и бойкий характер. А может, стал ещё бойчее, и временами Влад даже страдал от него, ведь Луминица, с детства усвоившая от матери, что пуще смерти нужно бояться худой молвы, так до конца и не свыклась со своим положением.

Казалось бы, счастья привалило. Даже в самых сладких мечтах старостова дочь не могла представить, что вместо опанков наденет расшитые башмачки и что шею ей будут оттягивать дорогие украшения. Луминица стала хозяйкой большого городского дома – не дворца, конечно, но государь проводил здесь столько же времени, сколько во дворце. Казалось бы – что ещё нужно?

И всё же старостова дочь признавалась, что каждый раз со страхом вступает под свод Божьего храма, потому что чувствует себя грешницей. Наверное, потому и старалась Луминица, как бы ни казалось это глупо, склонить Влада к женитьбе. Ожидая его в гости, наряжалась тщательно, подводила глаза чем-то чёрным по самому краю, будто собиралась напускать чары, и даже ела мёд, чтобы целовать её стало слаще. Когда долгожданный гость приходил, Луминица спрашивала, стала ли краше с первого дня знакомства, или подурнела, а, получив уверения, что прелестей стала ещё больше, со вздохом замечала:

– Жалко, что всё это только для греха и служит.

Влад привык, что его время от времени корят, призывают внять голосу совести, но однажды во время ужина Луминица совсем уж рассердилась, вскочила из-за стола и прямо пожаловалась – стыдно ей показываться людям в городе.

– Они что, тычут пальцем? – спросил Влад, предполагая, что только в этом дело. «Изловить наглецов, поотрубать лишние пальцы, и всё уладится», – мысленно добавил он, но Луминица опровергла это предположение, ответив:

– Нет, никто пальцем не тычет. Все кланяются.

– Почтительно или с издёвкой?

– Почтительно!

– Тогда чем ты недовольна?

– Они кланяются не из уважения ко мне, а потому что боятся твоего гнева! – жалобщица уже сама достаточно разгневалась, чтобы топнуть ножкой.

Влад оперся о подлокотник кресла и придал лицу такое выражение, как если бы собрался разбирать земельный спор меж двумя жупанами. «Что же всё-таки случилось? – размышлял государь. – Отчего она опять бушует?»

– Чего ты хочешь? – спокойно осведомился он.

– Чего я хочу? Не спрашивай, будто не знаешь! – Луминица подошла к нему ближе, и ножка в расшитом башмачке снова топнула об пол.

– Я не могу жениться на тебе, – ответил Влад.

– Потому что мой отец – деревенский староста? Ах, зачем же ты увёз меня из родительского дому! – жалобщица закрыла лицо ладонями, будто плача. – Не увёз бы, так не пришлось бы мне изведать столько стыда!

– А зачем ты улыбалась, стоя на дороге?

– Дурочка была! – Луминица отняла руки от лица и снова топнула ножкой.

Влад тоже начал закипать:

– Вот и я, видно, дурак был. Схватил в Молдавии первое, что попалось на глаза. В другой раз буду выбирать тщательнее, а тебя верну твоему отцу, как негодный товар.

– Я, по-твоему, негодная? – обиделась старостова дочь. Минуту назад она сожалела, что покинула отчий кров, но теперь всем своим видом показывала, что совсем не стремится туда вернуться.

Зная, что слова у Влада не расходятся с делом и что он вполне может отправить «негодницу» назад, Луминица заплакала уже непритворно, глаза наполнились слезами:

– Негодная? Вот как ты заговорил! Да где твоя совесть?! Ты свою совесть на ярмарке продал. Чёрт у тебя её купил, дал взамен одну меру бесстыдства и ещё каменного сердца полмеры. Бесстыдник! Увёз меня из родительского дому, а теперь я больше не гожусь тебе? Но если надумаешь отправить меня назад в Молдавию, то знай, что тебе придётся везти меня силой. Я не поеду, – она вздохнула и повторила ещё тише. – Не поеду.

Влад, видя слёзы, уже готовые пролиться, расхотел ссориться:

– Ладно. Беру свои слова обратно.

– Нет уж! Скажи всё, что собирался, – видя, что опасность миновала, Луминица опять попробовала воевать.

– Да я уж и так сказал лишнего, – румынский государь примирительно улыбнулся.

– Нет, ты сказал не всё! – выпалила Луминица, прямо глядя на него блестящими от слёз глазами. – Я желаю знать, отчего ты на мне не женишься!

Теперь она стояла в двух шагах от Влада.

– Скажи мне! Ведь у тебя всё время отговорки, – требовала старостова дочь. – Я твои отговорки не первый год слушаю, а теперь ты прямо скажи, чем же я тебе не гожусь. Если дерзкая, так я не буду больше… – жалобщица потупилась и замолчала.

Влад меж тем раздумывал, как лучше ответить. Причина, из-за которой он не желал жениться, и в самом деле была. Весьма серьёзная причина…

Влад помолчал ещё немного, а затем спросил:

– Слушай-ка, Луминица, я ведь внимателен? Навещаю часто?

– Да, ты посещаешь меня во всякую свободную минуту. Тем более странно слышать, что я негодна тебе.

– Значит, часто?

– Часто.

– А сколько уже прошло времени с тех пор, как твой отец отдал тебя мне?

– Два года и… – Луминица загнула пальчики на правой руке, – и пять месяцев.

– Не слишком много, но и не мало, – заметил Влад, – потому теперь пришла моя очередь выказывать недовольство.

Луминица насторожилась и, казалось, уже начала догадываться, о чём пойдёт речь:

– Чем же ты недоволен?

– Тем, что до сих пор в этом доме не слышу детского плача. Вот женюсь я на тебе, а ты так и не родишь… Что же мне тогда делать?

Наверное, старостова дочь и сама задумывалась на этот счёт, а теперь очень огорчилась, когда узнала, – она не одинока в своих подозрениях о том, что бесплодна. Но главное, в таком случае ничего поделать было нельзя. И впрямь негодная. Действительно – как государю жениться на женщине, у которой не родится детей.

Отсутствие детей и жизнь в позоре – это уже два горя, причём одно ведёт за собой другое. Луминица стояла и молча смотрела на Влада, а по щекам уже бежали хрустальные капли, частью смывая ту краску, которой старостова дочь подводила глаза, чтобы «напускать чары».

Влад встал с кресла, обнял Луминицу:

– Ну, хватит буянить.

Старостова дочь уткнулась ему в кафтан, обняла крепко, всхлипнула:

– Бессовестный! Наказание ты моё до скончания жизни! – затем она спросила. – А если даст нам Бог детей?

– Мне не просто дети, а сын нужен.

Луминица ещё немного повсхлипывала, а затем легонько толкнула князя, будто желая растормошить его:

– Нужен? – это прозвучало уже с улыбкой. – Посмотрел бы ты на себя! Застыл посреди комнаты, глаза вдаль устремил, мечтает. Аист тебе, что ли, сына принесёт? Чтобы сын родился, тебе самому постараться надо. Пойдём.

Луминица взяла Влада за руку и повела прочь от стола в спальню.

Уже после князь спросил, что же стало причиной для нынешней размолвки, и оказалось, что старостова дочь подслушала разговор своих служанок, которые судачили о госпоже.

– Может, их заменить? – предложил Влад.

– Не нужно, – вздохнула Луминица. – Другие будут такими же. Будут судачить и обо мне, и о тебе.

– А что же они говорили обо мне? – спросил Влад.

Луминица снова вздохнула:

– Говорили, что мои крики, слёзы – тебе это в забаву. Что тебе в своём дворце воевать не с кем – люди кругом смирные. Вот ты и нашёл себе… а дальше они стали говорить обо мне.

– Может быть, всё-таки заменить их? – повторил Влад, поскольку не был согласен с мнением служанок на свой счёт.

– Не нужно, – твердила Луминица. – В самом деле, не нужно. Пусть они языкастые, зато одна очень хорошо шьёт, а другая хорошо стряпает.

Влад кивнул, но думал уже не о служанках, а о наследниках. Он часто задумывался об этом с тех пор, как смог прочно утвердиться на троне. «Власть теперь у меня в руках, – думал Влад, – но кому она достанется после моей смерти? Кому, если нет сыновей?» У него было два сына в Турции, но они не могли считаться наследниками, потому что их никто не окрестил.

Эти некрещёные чертенята, одному из которых исполнилось шесть лет, а другому – всего три года, жили вместе с матерью в турецкой столице, в доме, стоявшем недалеко от султанского дворца.

Жилище и женщина появились у Влада ещё давно, после того, как он отвёз своего осиротевшего друга Штефана в Трансильванию, но сам был выдворен оттуда Яношем Гуньяди. Тогда Влад, очень злой и раздосадованный, отправился в Молдавию, но не задержался там надолго, потому что не хотел кланяться Петру Арону, убийце Штефанова отца. Вместо этого лучше было поехать в Турцию.

Турки не были Владу врагами. Пусть они продержали его в почётном плену почти четыре года, но после этого помогли занять румынский престол. Конечно, эта помощь большой пользы не принесла, ведь первое правление Влада длилось всего месяц, после чего пришлось бежать и провести много лет в чужих землях, но затем странник подумал – не попросить ли турок о помощи снова?

Влад не знал, сможет ли добиться приёма у нынешнего султана, потому что был близко знаком только с прежним, но, как ни странно, оказался принят. Встреча случилась в личных покоях турецкого правителя, в небольшой уютной комнате с невысоким, в полтора человеческих роста, потолком. Поверху каждой из четырёх стен тянулся ряд стрельчатых окошек, хорошо освещавших помещение. Откуда-то из боковой двери доносилось журчание родника или фонтана, а напротив главных дверей находилось возвышение, заваленное подушками, где сидел молодой султан Мехмед.

В прежние времена Владу доводилось видеть Мехмеда только мельком, когда тот сопровождал своего отца Мурата во время дворцовых церемоний. Мехмед с тех пор изменился не слишком сильно. Рыжеватая борода стала гуще, а вот нос остался таким же крючковатым, и глаза – серые или даже зелёные – смотрели с таким же хитрым прищуром.

Влад находился не в тронном зале, но всё же, помня обычаи, отвесил султану два поклона. Один раз – при входе, а второй раз – пройдя от дверей несколько шагов.

Заодно с обычаями пришлось вспомнить и турецкий язык, которому Влада обучили за четыре года, пока продолжался почётный плен. Поэтому, когда султан милостиво разрешил подойти ещё чуть ближе и сесть на ковёр напротив возвышения, гость, в третий раз поклонившись, ответил по-турецки:

– Благодарю, великий султан.

– Оставим приветствия и церемонии, – проговорил Мехмед. – Я знаю, кто ты, а ты знаешь, кто я. Поэтому отвечай коротко и прямо. Чем ты можешь быть мне полезен?

– Я знаю правителей северных стран так, как не знает никто из твоих советников, – отвечал Влад. – Я могу предугадывать поступки этих правителей, чтобы великий султан, зная будущее, в итоге получил наибольшие выгоды.

– А в чём здесь выгода для тебя? – спросил Мехмед, почесав бороду.

– Я надеюсь на то, что великий султан, когда придёт время, не забудет моих услуг.

– Значит, ты хочешь, чтобы я подобно моему отцу помог тебе вернуть твой трон? – ещё больше сощурился Мехмед. – Но ведь тебе известно, что я пока не намерен воевать с северными странами.

– Перемирие не вечно, – пожал плечами Влад.

– Дай-ка я тебя испытаю, – с недоверием произнёс Мехмед. – Расскажи мне про нового правителя Молдавии.

Влад сразу понял, что султан спрашивает про Петра Арона.

– Я подумываю отправить ему письмо, – продолжал султан, – письмо с повелением платить мне дань. Если ты хорошо знаешь этого человека, то скажи, что он мне ответит.

– Этот человек – трус, – усмехнулся Влад. – Он не любит войн, и даже свою власть получил без боя, потому что похитил её, как грабитель, нападающий на прохожих ночью в переулке. Если ты, великий султан, прикажешь этому человеку, чтобы он платил дань, он будет платить. Но не назначай большую дань, потому что казна Молдавии почти пуста. Отсутствие денег – единственная причина, по которой тебе могут отказать. Тебе не дадут того золота, которого нет, но то, которое есть, непременно дадут.

– Да, ты говоришь как знаток, – заметил Мехмед и снова почесал бороду. – Мои советники говорят мне то же, что и ты, но куда менее уверенно.

Влад, привстав, поклонился:

– Благодарю, великий султан.

– А свинья Юнус по-прежнему твой враг? – спросил Мехмед.

Теперь речь шла про Яноша Гуньяди, а молодой султан, называя его «свинья Юнус», следовал примеру своего отца, не раз воевавшего с этим венгром.

– Всё верно, великий султан, – сказал Влад. – Свинья Юнус – мой злейший враг, и я не успокоюсь, пока он не умрёт.

– Хорошо, – засмеялся Мехмед. – Я тоже думаю, что ему лучше умереть, и в этом наши с тобой цели сходны.

Влад выжидательно смотрел на султана, а тот пояснил:

– Я решил. Я беру тебя на службу. Ты станешь моими ушами и глазами в северных странах. Ты будешь приезжать к моему двору раз в два месяца и рассказывать все новости, но должен будешь делать это хорошо. Если вдруг окажется, что я знаю то, чего не знаешь ты, тогда моих милостей можешь не ждать, но если окажется наоборот – жди награду.

Влад заслужил награду на следующий год, когда рассказал султану, что Яношу Гуньяди, несмотря на все старания, не удаётся подчинить себе Молдавию.

Власть в этой стране постоянно менялась, и с каждым из правителей Янош пытался договориться, что очень не нравилось Мехмеду, не желавшему, чтобы венгры прикрывались от турок молдавскими и румынскими землями, как щитом.

– Ты порадовал меня, – улыбнулся Мехмед. – Значит, наши молдавские дела сейчас хороши.

После этого на Влада и свалилось вознаграждение, но стало скорее обузой, чем благом – султан подарил «своему верному слуге» дом в турецкой столице недалеко от дворца, хотя Влад предпочёл бы и дальше останавливаться в дворцовых покоях поблизости от тех, где уже много лет жил его младший брат Раду.

Когда-то братья прибыли ко двору вместе, но для Влада почётный плен давно закончился, а для Раду всё продолжался и продолжался. Младший брат приехал в Турцию шестилетним, а теперь почти превратился в юношу и выглядел, как турок, если не обращать внимания на колпак, который полагалось носить всем христианам при турецком дворе. Раду даже говорить предпочитал по-турецки, потому что наполовину забыл румынскую речь.

Теперь поводов видеться с ним стало ещё меньше, чем раньше, но от султанских подарков не отказываются. А подарки на этом не закончились. Мехмед сказал, что дом всегда кажется пустым, если там нет женщины, и подарил Владу невольницу.

В положенный срок у неё родился мальчик. Затем – ещё один. Влад очень полюбил этих двух чертенят, однако не хотел, чтобы они стали единственными его детьми.

А тем временем в «северных странах» жизнь шла своим чередом. В Молдавии власть опять досталась Петру Арону, и тогда пришла пора для султана последовать давнему совету Влада по поводу дани. Султан потребовал от Молдавии платить небольшую сумму в две тысячи золотых ежегодно и получил согласие.

– Твои советы ценны, мой верный слуга, – сказал Мехмед, – поэтому я выполню то, что обещал тебе. Скоро свинья Юнус умрёт от моей руки, а ты получишь трон своего отца.

Однако вскоре после этого Янош Гуньяди умер без всякого участия со стороны Мехмеда, да и румынский трон удалось вернуть почти без турецкой помощи – султан лишь немного помог деньгами, чтобы вооружить пятитысячную армию, собранную Владом в Трансильвании. Румынский государь не чувствовал себя обязанным, поэтому в конце концов сделался вассалом короля Матьяша и обещал порвать с турками.

Влад с грустью думал о том, как же трудно рвать прежние связи. Целых три человека, родных ему по крови, находились в Турции – младший брат и два сына. Но что можно было предпринять? Даже останься Влад слугой султана, Мехмед никогда не дал бы Раду позволения уехать. Надежда на то, что удастся увезти от турецкого двора малолетних детей, тоже казалась призрачной. «Значит, придётся резать по живому, потому что быть турецким слугой мне больше не подобает, – сказал себе тогда румынский князь. – Раньше причиной был общий враг, а теперь его нет».

* * *

На второй день работы над картиной флорентийцам не повезло. Почти сразу после того, как они явились в башню, на небе собрались тучи, а ещё через полчаса начался дождь, и освещение в комнате стало другим, да и оконные рамы пришлось затворить, чтобы на полу не появились лужи. Комната погрузилась во тьму, а старик-живописец не хотел рисовать при свете свечей, решив, что лучше просто подождать, пока немного развиднеется. Флорентийцам оставалось сидеть и слушать, как крупные капли звонко барабанят по каменным подоконникам, стучат в окна. Затем этот звук исчез, слился в один общий шум. Когда дождь разошёлся в полную силу, новые капли уже не стучали, а целыми ручьями стекали по стёклам витражей.

Дракула, тоже некоторое время следивший за звуками, доносившимися с улицы, понял, что сейчас подходящее время для вопроса:

– А всё-таки любопытно, зачем король прислал вас…

– Ваша Светлость имеет в виду предназначение будущей картины? – живо откликнулся Джулиано, который был рад развлечься разговором.

– Да. Что Матьяш говорил по поводу картины? Для чего она нужна?

– Король был очень краток, – подумав, ответил молодой флорентиец. – Его Величество сказал, кого рисовать, куда ехать, и на этом аудиенция закончилась. Где хочет повесить изображение Вашей Светлости, он не упоминал.

– А часто ли Матьяш заказывает что-то у твоего учителя?

– Ммм… – Джулиано замялся, – по правде говоря, учитель уже давно не рисовал для Его Величества, но тут подвернулся случай…

– С моим портретом?

– Нет, другой. Совсем недавно нам пришлось рисовать маленькую дочь начальника королевской псарни. Его Величество, отправляясь на охоту, случайно увидел эту девочку и мимоходом заметил, что она прелестный ребёнок, поэтому надо бы сделать с неё портрет. Начальник королевской псарни полушутя возразил, что сделать портрет невозможно, потому что дочка ужасно непоседлива и не способна усидеть на месте даже несколько минут. Однако Его Величество почему-то нахмурился и произнёс: «Когда король говорит что-либо, то менее всего хочет услышать в ответ “это невозможно”». Я не присутствовал там – мне рассказывали.

– Кто рассказывал?

– Сам начальник королевской псарни. Он выглядел очень обеспокоенным, когда пришёл в наш дом. Начальник королевской псарни сказал, что не хочет лишиться расположения Его Величества из-за одного досадного недоразумения, и заказал портрет. По счастью для учителя, другие придворные живописцы были заняты, а мы…

– Понятно, – кивнул узник.

– Оказалось, что девочка и впрямь не может позировать, – продолжал юный флорентиец и даже вскочил, потому что эта история очень его волновала. – Модель была страшно подвижна. Сразу начинала ерзать на стуле, вертеться, смотреть на потолок, а если мы на мгновение переставали за ней следить, то обнаруживали стул пустым, а девочка стояла где-нибудь возле полок и перебирала наши старые кисти… Даже отец не мог заставить свою дочь замереть, а уж он был заинтересован как никто!

Учитель улыбнулся, догадавшись, о чём речь. Пусть Джулиано рассказывал на венгерском языке, но ещё и показывал. Вот ученик вытягивает вперёд руку, обозначая рост девочки, затем изображает, как та внимательно изучает потолок. Вот, изображая самого себя, повествователь оглядывается по сторонам, словно ищет кого-то, а, найдя, досадливо притопывает.

Меж тем юноша так распалился, что рассказывал уже больше самому себе, чем другим. Наверное, для узника все эти подробности не имели особой ценности, но Джулиано очень гордился своей ролью в этой истории:

– И тогда я придумал рассказывать девочке сказки. Одну за другой, без остановки. И… о чудо! Девочка сидела неподвижно и слушала! Она так и получилась на портрете, с широко распахнутыми глазами и приоткрытым ртом. Ха! Представьте себе!

Дракула терпеливо ждал окончания рассказа, а Джулиано всё говорил:

– Когда начальник королевской псарни показал Его Величеству портрет, то поведал и эту историю со сказками. Король весьма развеселился и сказал: «Вот видишь! А так бы у девочки не было портрета». Затем Его Величество приказал послать за моим учителем и за мной, похвалил и сказал, что для нас есть задание потруднее.

Теперь заключённый снова мог задавать вопросы:

– Значит, после той истории Матьяш отправил тебя с учителем сюда?

– Да.

– Для выполнения трудного задания?

– Да.

– А почему же Матьяш считает, что с меня трудно рисовать портреты?

– Его Величество не уточнял, а мы с учителем не осмелились спросить, – юный флорентиец пожал плечами.

– А сам как думаешь? – настаивал на ответе узник.

Джулиано замялся:

– Ну… в первый день я видел Вашу Светлость в таком настроении, что… сами понимаете…

Его Светлость помолчал немного и задал следующий вопрос:

– Матьяш сказал, как скоро хочет получить картину?

– Его Величество не говорил о сроках.

– А спросить вы опять не осмелились? – нахмурился узник.

– Мы спрашивали, – возразил молодой флорентиец, – но Его Величество отмахнулся, давая понять, что время здесь не главное и что в этом отношении он предоставляет нам полную свободу.

Дракула вздохнул и глубоко задумался.

– Вот, значит, как, – наконец, произнёс он. – Значит, у Матьяша есть лишь отдалённые планы насчёт меня. Или он вовсе не решил, что со мной делать?

– Я не могу судить об этом, Ваша Светлость, – Джулиано опять пожал плечами.

– Да-а-а, – протянул узник, – уж не знаю, хорошо или нет, что Матьяш не любит крови и потому избегает рубить головы. Посадил в крепость и всё тянет, тянет время…

– В прошлый раз Ваша Светлость, наоборот, радовались, что сохранили голову, – напомнил ученик придворного живописца. – Ваша Светлость считали, что, оказавшись в этой башне, убереглись от турецких сабель.

– Я помню, что говорил! – раздражённо отозвался Дракула. – Я вижу, и ты хорошо помнишь… очень хорошо помнишь. А может, ты послан ко мне соглядатаем?

Джулиано состроил презрительную гримасу.

– До чего ж ты обидчив, – усмехнулся Дракула, а затем добавил, – но если король спросит, можешь так ему и передать! Я ценил великодушие моего дражайшего кузена лишь первое время, пока пребывал здесь. А сейчас я думаю, лучше б он поступил так, как поступил бы покойный Гуньяди.

– Ваша Светлость подразумевает отца Его Величества? – осторожно уточнил флорентиец.

– Да, покойный Гуньяди не стал бы церемониться, – Дракула вдруг с подозрением посмотрел на юношу. – Что? Тебе не нравится, как я отзываюсь об отце Матьяша? Об этом можешь тоже доложить королю.

– Да почему Ваша Светлость полагает, что я стану докладывать! – возмутился Джулиано.

– А зачем тогда ты задаёшь мне столько вопросов? Вчера всё вызнавал-вызнавал. Последний раз меня так подробно расспрашивали о моей жизни, когда проводили расследование моей так называемой «измены» Матьяшу.

Джулиано хотел было признаться, что на расспросы его подбивает одна девица в городе, которой очень хочется узнать правду про ощипанного ворона, но престарелый живописец не дал сделать такого признания, потому что велел ученику растворить окна.

Дождь ведь только что кончился, и из-за туч сразу начало выглядывать солнце. Работа над портретом возобновилась, но через некоторое время её опять пришлось прервать. Ученик придворного живописца первым заметил чёрную птицу с мощным клювом, которая приземлилась на каменный подоконник окна, смотревшего в сторону крепости.

Узник в это время смотрел в другое окно, с видом на Дунай, и о чём-то думал, а старик сосредоточенно рисовал, поэтому они ничего не заметили, а птица меж тем прошлась по подоконнику взад-вперёд, будто выискивая что-то, но, как видно, ничего не нашла. Тогда она заглянула в комнату, просунув голову за прутья, наклонила голову вправо, затем влево, оглядывая людей своим чёрным, изредка моргающим глазом.

Наконец, птица прокричала:

– Ар! Ар!

Дракула резко обернулся и радостно прокричал:

– Матьяш!

Увидев резкое движение и услышав крик, пернатый гость тут же улетел, шумно вспорхнув с подоконника, но узник совсем не огорчился. Он, встав с кресла, торопливо подошёл к кровати, достал из-под подушки кусок хлеба и пояснил:

– Я совсем забыл оставить Матьяшу пищу. Наверное, он обиделся. Прилетел, а на окне ничего нет.

– Матьяшу? – переспросил Джулиано.

– А как же ещё я должен был назвать этого ворона? – в свою очередь спросил Дракула. – Предыдущий был Янош, а этот – Матьяш. Должен сказать, что Матьяш гораздо осторожнее Яноша. Вот Янош был неосмотрителен. Бывало, залетал в комнату и садился прямо на стол, а Матьяш не таков. В комнату не суётся. Разве что голову просунет за решётку, но чуть что – сразу улетает.

– Тогда зачем теперь оставлять пищу, если ворон улетел? – спросил Джулиано.

– Он скоро вернётся, – заверил узник.

– А… а что стало с предыдущей птицей? Куда она делась? – осторожно поинтересовался юный флорентиец, на что Дракула, отщипывая от хлеба небольшие куски и выкладывая на окне с внешней стороны, усмехнулся:

– Разве тебе кастелян не рассказал?

– Ну… рассказал, но не всё. К примеру, я не знаю, как Вашей Светлости удалось поймать того ворона.

– Так я же говорил, что Янош был неосмотрителен, – пояснил Дракула, снова усаживаясь в кресло. – Янош привык к моим подачкам и залетал прямо в комнату, чтобы получить их. А однажды я решил, что этому ворону незачем летать на свободе. Когда он снова прилетел, я закрыл окна, а окончательная поимка была делом времени. Я выдрал Яношу большие перья из крыльев, чтобы он остался в комнате и не улетал. Время от времени я проверял, насколько отросли новые перья. Если они начинали отрастать, я снова выдирал их. Полгода всё было хорошо, а затем я, наверное, недоглядел…

– Но зачем было лишать птицу способности летать? – не понимал Джулиано.

– Я хотел, чтобы Янош разделил со мной наказание, – голос узника вдруг изменился.

Теперь казалось, что слова были отлиты из металла и падали с грохотом, как падает на пол латная рукавица или оружие.

– Я хотел, чтобы Янош тоже посидел взаперти, – продолжал Дракула. – Ради справедливости. Ведь из-за Яноша началась моя вражда с Матьяшем. Если бы Янош не обошёлся с моим отцом так, как обошёлся, всё было бы по-другому, и я бы здесь не сидел.

– Ваша Светлость говорит уже не о птице? – робко спросил юный флорентиец.

– А тебя интересует птица?

– Ну… да. Ведь никто не знает, куда она делась, – Джулиано развёл руками и поспешно добавил, чтобы задобрить собеседника. – Я, признаться, не верю, что Ваша Светлость могли убить эту птицу, хотя некоторые полагают…

Узник испытующе посмотрел на собеседника.

– Неважно, что они полагают… – продолжал Джулиано. – Главное, что никто толком ничего не знает.

– Я тоже не знаю, – ответил узник уже более дружелюбным голосом. – Я только догадываюсь, что ворон улетел. Я не видел, как это случилось. Кто бы мог подумать, что Янош с ощипанными крыльями попробует улететь, но вдруг смотрю – нигде нет. Я спрашивал у охраны, не валяется ли он где-нибудь во дворе на камнях, но мне сказали, что нет. Значит, он на своих ощипанных крыльях всё же перелетел через стену, а вот что случилось дальше, я не знаю.

Рассказ звучал очень правдоподобно, и потому Джулиано недоумевал: «Почему Утта уверена, что всё это – ложь? К тому же, если Дракула казнил ворона, то куда дел мёртвое тело? Съел вместе с внутренностями, костями и перьями? Да этого не может быть!»

Затем юноша посмотрел на хлеб, оставленный на окне, и снова задумался, а Дракула, проследив за взглядом собеседника, добавил:

– Матьяш тоже должен разделить со мной наказание. Ведь это его тёзка Матьяш запер меня здесь. Вот мы с Матьяшем вместе в этой башне и посидим. Ради справедливости. Только как поймать этого хитрого ворона? Возможно, я сплету верёвочную петельку и поймаю его за ногу, когда он в эту петельку наступит. Я ещё не решил, а ведь надо действовать наверняка, потому что Матьяш очень осторожен. Если мне не удастся поймать его в первый раз, то он может и не дать мне второй возможности, улетит и не вернётся никогда.

Слушая, как узник рассуждает о ловле воронов, Джулиано не удержался и укоризненно покачал головой.