Глава XXXVI. «СВОЯ СВОИХ НЕ ПОЗНАША…»

Поезд стоял в Загорске два часа. На вокзале толпился народ, суетились пассажиры с чайниками, вещевыми мешками, корзинами. Тревожно свистели паровозы, еще более усиливая суету и галдеж.

Заславский после вчерашнего совещания — на даче Рябина близ Загорска — отправлялся в Барановск. Он прекрасно понимал, что наружность в таких конспиративных поездках играет большую роль, поэтому-то он оделся так, чтобы меньше навлечь на себя подозрений. Красноармейский шлем и наган сбоку довершал его военную одежду.

Револьвер у этих красных собак сам говорит за себя.

И действительно, вид у Заславского был боевой — красноармейский, если бы из-под шлема не выглядывало породистое лицо пресыщенного дворянина и если бы не выдавали его чересчур дворянские манеры.

Усевшись в поезде, Заславский осторожно осмотрелся по сторонам: не следит ли кто. В вагоне народу было битком — каждый был занят своим делом — тревогами предстоящей дороги. Заславский успокоился.

«Удастся ли Елене и князю освободить Бронислава? — размышлял под стук колес Заславский. — Жаль, если парень пропадет, таких людей теперь мало…»

Напротив Заславского сидел Вешнев. С того времени, как Заславский сел в их купе в Загорске и Вешнев увидел его лицо, неотступная мысль преследовала его.

«Где я видел его лицо?» — размышлял Вешнев. Перебирая напряженно всех своих знакомых, приобретаемых им в последнее время, и всех своих старых знакомых, Вешнев никак не мог припомнить. Наконец глаза его радостно заблестели.

«Неужели Заславский?» — думал он.

«Какой это морде я так понравился?» — беспокойно в свою очередь думал Заславский, заметив пристальные и частые взгляды Вешнева. Несколько минут он внимательно и незаметно наблюдал за ним и беспокойство его с каждым разом все усиливалось. «Черт! Неужели следят?» — похолодело у Заславского в груди.

«Нет, это не Заславский, — рассуждал про себя Вешнев. — Чтобы этот гордый дворянин надел такую пакостную форму!.. Не-ет, от него такого не дождешься…»

Пристально всматриваясь в лицо Заславского, Вешнев вдруг заметил, как осторожно и бегло через опущенные веки глаза Заславского ощупывали его с ног до головы. Вдруг от одной мысли мелкий холодный пот выступил на лбу Вешнева. «Следят!» И как только он не догадался раньше? Сердце отчаянно застучало, мысль лихорадочно заработала, ища выходы.

«Бежать! Немедленно бежать!»

В это время поезд, замедлив ход, подходил к станции Лиски, но за окнами уже стояли густые сумерки, из-за станционных построек выглядывал широкий серп луны.

«Бежать!»

Заславский с деланно равнодушным лицом поднялся и, спотыкаясь в проходе через протянутые пассажирами ноги, направился к выходу.

«Пойдет или не пойдет следом?» — думал он.

Когда Заславский скрылся в сумерках вагона, Вешнев толкнул в бок Зенчикова и шепнул тихо на ухо:

— Бежим! Мы, брат, вляпались… Скорей, пока не поздно!

Вешнев решил воспользоваться отсутствием Заславского, которого он принял за чекиста, и бежать, соскочив на замедленном ходу поезда.

Вон и площадка. Скрипнула наружная дверь. В лицо хлестнул осенний ветер. Звенели по рельсам громко колеса.

— Прыгайте сейчас за мной, — сказал Вешнев Зенчикову и скрылся за дверью, метнувшись лунной тенью. Задыхаясь от волнения, за ним последовал Зенчиков. Обе тени скрылись в стоящих у станции штабелях дров.

— Петяш, а ведь тут дело-то неладно, — заметил один из агентов дорожной ЧК другому, проходя мимо замедлившего ход поезда, — с чего это они прыгают на ходу? Айда за ними!

И, осторожно, привычно прячась в лунных тенях, оба агента скрылись в дровах.

Вешнев и Зенчиков, пригнувшись, мчались по переходам, образованным штабелями дров. Сознание того, что им удалось ускользнуть от рук чекиста, наливало их сознание гордостью.

«Наклеили нос, как нельзя лучше, — думал каждый из них, — пусть-ка теперь ищет ветра в поле…»

Но радоваться им пришлось недолго. Завернув за один из углов, Вешнев вдруг столкнулся с стремительно бежавшей фигурой. По общему облику, по красноармейскому шлему Вешнев узнал своего преследователя.

Завязалась отчаянная свалка. Цепляя друг друга за горло, разрывая одежду, барахтались обе фигуры в осенней пыли, а рядом танцевала смешная тень с подполковничьими усами Зенчикова.

В это время из-за угла выросли громадные под луной тени двух агентов дорожной ЧК.

— Руки вверх! Что за драка?!

— Он кинулся грабить меня…

— Этот бандит напал на меня, — сразу вместе выкрикнули и Вешнев, и Заславский.

— А ну, марш за нами, там разберем, кто на кого напал!

Тщательный обыск, произведенный у Заславского и Вешнева, обнаружил ряд ценных документов. Все трое были арестованы. В помещении дорожной ЧК старые приятели, вместе служившие раньше в одном полку, вместе кутившие ночами в офицерских собраниях, чеканившие мазурки на паркете великосветских балов, наконец, узнали друг друга.

Через час после этого в Загорск в Губчека легли шифрованные телеграммы.

 

Глава XXXVII. «ЛУЧИ УЖАСА»

Сергей Воротынский после смерти старика-отца получил двухмесячный отпуск и поселился на даче, где был убит его отец. Он усиленно занялся научными работами, разбирал бумаги отца, пытаясь постичь сущность «голубых лучей», изобретенных профессором. Но это ему плохо удавалось: недостаток специального образования затруднял ему работу по исследованию сложнейших химических формул, оставшихся в бумагах профессоре. Они упорно хранили тайну великого ученого, как ни бился с ними Сергей.

Особенно тормозило работу отсутствие первой части работы профессора, украденной преступниками. Восстановить ее было не по силам Сергею. Вызвать же какого-нибудь профессора из Москвы Сергей не решался: он знал, какую колоссальную силу имеют эти лучи. Если бы тайна их попала в руки советских врагов, то можно наверное сказать, что борьба Советской России в многочисленными врагами, которая до сих пор протекала так успешно, была бы немыслима. Черная реакция, получив в свои руки эти лучи, надолго, если не навсегда, оставила бы в рабстве многочисленные массы трудящихся мира, доведя их до вырождения.

Мало того, следствием этих лучей, которыми бы жадная буржуазия пользовалась для выполнения своих необузданных желаний — было бы опустошение мира и гибель всего человечества. Только пролетариат мог бы использовать в своем организованном мировом коллективе эти лучи для творческой, непрестанной энергии. В руках же борющегося пролетариата «голубые лучи» стали бы непобедимым оружием, с помощью которого он пришел бы к победе.

Сергей целые дни и ночи проводил за опытами и толстыми книгами профессора. С молодым упорством и настойчивостью он метался от одной попытки к другой. Но результаты были мизерны, работы продвигались медленным, черепашьим шагом.

В один из таких осенних вечеров, когда одетые в осеннее золото широкие берега Днепра переливались под заходящим солнцем разнообразными чудными красками, Сергей после непрерывной трехдневной работы, усталый от постоянных неудач, решил прогуляться по берегу Днепра.

Свои выкладки и все бумаги профессора Сергей, следуя его же осторожности, запрятал в новое место, искусно замаскированное так, что ни один самый остроумный и сообразительный Шерлок Холмс не мог бы их найти. Сергей боялся, что люди, похитившие часть работы отца, могли захватить в бумагах и некоторые указания о местонахождении других частей, поэтому он благоразумно перепрятал бумаги из двух мест, указанных отцом перед смертью, в это новое место. Но сколько он ни бился над загадочными указаниями в предсмертной записке отца о третьей части важных документов, сколько он ни старался разгадать загадочность внешне нелепых фраз, — это ему не удавалось. Старый профессор унес тайну с собой.

Прохладный днепровский ветер освежил усталую голову Сергея. Далеко на горе застыл в блестящем величии осени чудный родной город. Оттуда беззаботная радостная жизнь стучалась в сознание Сергея, напоминая о молодых, еще не растраченных силах. Теперь бы только жить… Но Сергей чувствовал, что сейчас он не имел права на это. На советских окраинах еще гибли сотни трудящихся, отвоевывая свое право на свободное существование, на свободный труд. Он, Сергей, должен был помочь им во что бы то ни стало!

Когда вечерние сумерки окутали приднепровские заросли, когда с реки потянуло влажным холодком и вдали заглушено по-вечернему пульсировал город, Сергей решил возвратиться домой.

Небольшая прогулка вновь разбудила в нем энергию и зажгла неутомимый огонь работы.

Просматривая выкладки отца, Сергей с каждый разом все больше и больше убеждался, что в изобретении его фигурировал какой-то новый, открытый, видимо, отцом же, неизвестный доселе элемент: следы его он находил в многочисленных формулах бумаг отца. И сейчас, идя к дому, он проверял себя и решил, что путь, по которому он ведет исследование — был правилен. Мало того, он убеждался, что работы его в отыскании этого элемента находятся накануне разрешения. Недавней усталости от неудач уже не было. Одушевленный этим, Сергей быстро шел по узким, заросшим бурьяном тропинкам.

Около дома ему вдруг показалось, что за углом мелькнула какая-то тень. Сжав в кармане браунинг и чутко насторожившись, Сергей обошел кругом дома, но ничего не заметил.

«Наверно, какая-нибудь бродячая собака — много их тут теперь развелось», — подумал Сергей.

Но когда Сергей тронул ручку двери, сзади его вдруг раздался осторожный шорох, и не успел Сергей обернуться, как на него был накинут кусок какой-то плотной материи, и несколько дюжих рук стиснули его, как тисками.

Борьба была безуспешна.

 

Глава XXXVIII. ТАЙНА ПЕЩЕРЫ

Когда Васютин вернулся с веревками, внизу, в яме, было уже тихо. Только по верху воды билась небольшая рябь. Комок обиды и горечи подкатился к горлу Васютина. Он хотел сам прыгнуть в эту яму, но вовремя сообразил, что это было бы безумием — выбраться отсюда без чьей-либо помощи было невозможно — края ямы были совершенно гладки, так, что не за что было зацепиться. Васютин спустил веревку и беспомощно болтал ею в воде, думая, что если Павел на дне, то он мог бы ее заметить. Но холодный блеск воды был мертв и глух.

«Черт возьми, и как только я недосмотрел!» — рвал на себе волосы Васютин.

Шансы на успех уменьшались. Кругом была глухая пещерная темнота, и в ней он, Васютин, один. Долго Васютин, упавший духом, сидел на выступе скалы, пока не заметил, что полоска света его фонаря стала вдруг тускнеть…

Заряд в фонаре истощился — его надо было сберечь. Поэтому Васютин потушил его. Еще неизвестно, что ждало его впереди. Выбрав наиболее удобную позицию, Васютин, держа в одной руке фонарь, а в другой револьвер, приготовился ждать. Глубокая усталость одолевала его. Он задремал.

* * *

Павлушка долго барахтался в яме, пытаясь за что-нибудь зацепиться. Он чувствовал, как какая-то непреодолимая сила тянула его вниз. Он слышал ободряющий крик Васютина и напрягал все усилия, чтобы удержаться на поверхности, и хоть был Павлушка искусным пловцом, но его силы с каждой секундой ослабевали. Собрав последние усилия, вынырнул из воды, глотнул полной грудью воздуха и, как камень, упал вниз. Он почувствовал, как какая-то сила подхватила его, закрутила в водовороте и понесла с колоссальнейшей быстротой. Давление воды было так сильно, что у него звенело в ушах и теснило в груди. Он уже задыхался от недостатка воздуха. Несколько раз он пытался вынырнуть, но голова его упиралась во что-то твердое.

Поток был плотно заключен в земле. В глазах у Павлуши потемнело. Сердце билось учащенно и прерывисто, силы иссякли. Павел сделал последнюю попытку, судорожно метнувшись вверх. Смерть была неизбежна. Павел судорожно открыл рот и вдруг почувствовал, как легкие его наполнились оживляющим сырым воздухом. Павел сразу пришел в себя, новые силы пришли к нему. Поток глухо шумел в темноте, парализуя с силой движения Павлуши. Он метнулся в сторону и вдруг почувствовал корявый берег потока, ухватился за выступы и повис на них. Немного отдышавшись и собрав последние силы, Павлушка быстро начал карабкаться и, когда почувствовал под ногами ровную почву — облегченно вздохнул.

Куда он попал?

Павел всматривался в густую сырую темноту и не мог понять. Внизу по-прежнему шумел водоворот и глухо замирал где-то в подземелье. Павел понял, что это еще не было его спасенье. Могильная жуть скрывалась в этом подземном гроте. Смерть все равно неотступно висела над ним. Бессильно прислонившись к сырой стене, Павлуша заплакал. Он заживо похоронен в этом гроте, он больше никогда не увидит солнца, товарищей, приволья зеленых полей… Глухие рыдания были особенно жутки в этом подземелье. Вдруг Павел услышал характерное и так знакомое ему шуршание скользящего тела, и затем легкое шипенье. Павел растерянно вскочил и в ужасе прижался к стене.

«Гадюки!» — молнией мелькнуло в его голове. Смерть ждала его раньше, чем он ожидал. Куда можно было бежать от этих змей! Кровь застыла в жилах Павлуши, парализовав все его движения. Павлуша уже чувствовал, как это шуршанье приближалось — ему казалось, что в темноте он уже различает упруго изгибающиеся змеиные тела. Несколько секунд, и холодные скользкие кольца обовьют его ноги тугим кольцом, чтобы пустить в кровь смертельный яд.

Павлушка инстинктивно бросился в сторону. Он услышал, как внизу под ним бился водоворот.

Все равно уже лучше погибнуть в воде, чем от укуса, змей.

Холод потока вновь охватил его и стремительно понес, яростно разбиваясь об уступы. Мгновение Павел еще чувствовал над собой воздух и дышал им последний раз… Потом впереди он услышал бешеный рев теснящихся вод. Несколько секунд — и стиснутые со всех сторон воды потока сдавили бессильное что-либо сделать тело Павлушки, скрывшись в земных недрах…

 

Глава XXXIX. ТОЛЬКО ГОРА С ГОРОЙ НЕ СХОДЯТСЯ

Перекувырнувшись несколько раз в воздухе, тело Фальберга погрузилось в донские волны. Казалось, что гибель была неизбежна. Волны, скрывшие под собой Фальберга, уже спокойно и уверенно катились, как будто ничего не случилось. Вдали, уже далеко, грохотали вагоны поезда. Жизнь кругом принимала уже свой обычный вид.

— Туда ему и дорога, — пробормотал человек, преследовавший Фальберга и стоявший на мосту, — жаль только, что портфель с бумагами пропал…

Человек спустился на рельсы и медленно, не оглядываясь больше, поплелся. Он был уверен, что Фальбергу уже не выбраться из Дона.

Но это было не так. Сильная натура Фальберга, бывавшая в больших переделках, перенесла и это испытание. Через минуту после падения Фальберг вынырнул, судорожно глотая воздух. Он был спасен.

Вода была холодна, и пропитавшаяся ею одежда стала тяжелой и тянула вниз. Портфель, засунутый за пояс, сильно мешал плыть.

Фальберг направлялся к ближайшему берегу. Вот уже близко, несколько сильных взмахов, и он на твердой земле.

Но тут вдруг недалеко от Фальберга из воды вынырнуло какое-то маленькое барахтающееся, ослабевшее тело. Силы Фальберга истощились, и он испытывал внутреннюю борьбу.

«Помочь или бросить?»

Наконец Фальберг бросился к нему. Он видел, как упорно боролся человек, несколько раз погружаясь в воду. Приблизившись, Фальберг заметил мальчика, судорожно боровшегося с волнами, он уже задыхался, несколько раз хлебнув воды. Ухватив его левой рукой за воротник рубашки, Фальберг тяжело поплыл к берегу.

Через несколько минут Фальберг ухватился за прибрежные кусты, выбрался на землю и, обессиленный, упал. Рядом без сознания растянулось тело вытащенного им мальчика.

* * *

Уже солнце скупой осенней лаской начало согревать землю, когда Павлушка пришел в сознание. Над ним озабоченно склонился Фальберг. Долго он бился над телом мальчика, пока тот не вздохнул и не открыл глаза. Сколько драгоценного времени потратил он на это, но было жаль этого неизвестного мальчика, неизвестно каким путем попавшего в Дон.

— Наконец-то, — облегченно вздохнул Фальберг, когда Павлуша открыл глаза, — здорово же тебя, малец, закачало…

— Где я? — слабо проговорил Павлушка, оглядываясь кругом с недоумением. Но глаза его радостно заблестели, когда он увидел солнце и родную теплую землю.

— Я и сам не знаю, где, брат, мы с тобой обретаемся. Одно знаю, что не на дне Дона, а это самое главное.

— Товарищ Фальберг, — слабо и радостно воскликнул Павлушка, всмотревшись в лицо Фальберга и пытаясь приподняться.

— Что за черт! Вот не ожидал встретить приятеля… И откуда, малыш, ты меня знаешь, я что-то тебя не помню?

— Да я же Востряков Павлушка из Барановска, — захлебываясь от радости, проговорил Павел. — Меня-то вы не знаете, да я вас хорошо знаю…

— Вот это здорово! Нежданно-негаданно, оказывается, приятеля спас от смерти. Вот так ловко, — засмеялся Фальберг. — Ну, дружище, рассказывай, как же это ты в Дон угодил.

Павлушка рассказал по порядку обо всем происшедшем с ним, начиная с открытого вместе с ребятами подземного хода в Барановской башне. Но после случая с гадюками в подземном гроте он, как ни пытался, ничего не мог припомнить.

— Вот дальше-то я и не помню, что случилось, знаю, что я опять попал в поток, а вот как в Дону очутился — не могу понять…

Фальберг сообразил, в чем дело.

— Этот поток, брат, как раз выходит, видимо, на дно Дона. Можно только удивляться, как ты вынес все это. Но где же эта пещера, где остался товарищ Васютин?

— Не знаю… Мы с Васютиным обшарили ее всю и не могли найти входа…

— Но ведь не может быть, чтобы единственным выходом из этой пещеры был тот, который унес тебя… Я думаю, у них есть более удобный ход.

— Наверно, так…

— А как быстро течет вода в этом потоке?

— Страшно быстро! Мне и сейчас делается страшно, как только я вспомню его. Я знаю, вы думаете, что может быть, можно по этому потоку добраться до пещеры и освободить Васютина… Нет, это невозможно, товарищ Фальберг.

— Но где же может быть эта пещера, где? Если бы только знать…

Фальберг понимал, что так дело оставить нельзя. Надо было что-нибудь предпринять. Что сейчас делается с Васютиным? Удастся ли ему отбиться от бандитов? А если удастся, то сумеет ли он выбраться оттуда? Или, может быть, будет похоронен навсегда в этом бандитском логове, если не удастся найти, где оно?

— Ну, Павлушка, ждать, брат, нечего. Надо идти на выручку Васютину.

— Верно, товарищ Фальберг, надо. Может быть, удастся. Я соберу всех ребят, мы облазим все в окрестностях Барановска, авось, нападем на что-нибудь…

Через полчаса они, уже достаточно отдохнувшие и обсохшие на солнце, двинулись в путь.

— Товарищ Фальберг, а вы не знаете, что сделалось с ребятами, что лазили в подземелье в башне? — спросил по дороге Павлушка.

— Так это ты с ними вместе открыл ход? О, они, брат, важное дело сделали!

Шагая важно рядом с Фальбергом, Павлуша гордо улыбнулся, считая вполне основательно и себя участником этой работы.

— Они, брат, носы повесили после твоего исчезновения. Искали тебя долго. Хорошие ребята!

Павел с удовольствием представлял себе, как удивятся они, увидев его невредимым, и как будут завидовать его необычайным приключениям…

 

Глава XL. ВСЕ ГОТОВО

Завойский, тот самый, что стрелял в товарища Александровского, был помещен в госпиталь ГЧК, находящийся на углу Долгих Рядов и Воскресенской улицы. Комната, где он лежал, находилась во втором этаже, окнами во двор. У двери дежурили двое часовых, на дворе под окнами — один.

Вечер. Доктор Базилевский только что осмотрел Завойского, переменил перевязки. Раненый был очень слаб и с трудом поворачивался на постели. Пульс был неровный, высокая температура. Внешний вид раны, до этого бывший довольно благоприятным, сегодня почему-то резко изменился к худшему.

— Боюсь, не заражение ли у него крови, — покачал головой Базилевский. — Одного только не понимаю, почему внезапно наступило такое резкое ухудшение?

Дав некоторые указания фельдшеру и сиделкам, Базилевский ушел, предупредив, чтобы его вызвали, если раненому будет хуже.

Еще не закрылась дверь за доктором, как раненый полуоткрыл глаза, и по его губам пробежала злобная усмешка. Во всей его позе уже не чувствовалось слабости. Это был хищник, готовящийся к нападению.

Но вот фельдшер, проводивший Базилевского, вошел в комнату, и снова на кровати лежит почти безжизненное тело Завойского.

Вечер тихо уходит, уступая свое место ночи, которая вползает незаметно и неслышно во все уголки и щели.

Сиделка, склонивши голову на руки, дремлет у окна, фельдшер развернул газету на столе и при мигающей коптилке читает последние фронтовые новости.

Раненый тяжело дышит, мечется и что-то бормочет во сне. Вот резким движением он садится на кровати, встает и пробует идти. Сиделка и фельдшер бросаются к нему и схватывают его под руки. Он вырывается, падает на пол, увлекая за собой державших его.

Фельдшер и сиделка поглощены возней и не слышат легкого сверлящего звука, идущего откуда-то со стороны окна. Чья-то рука в черной резиновой перчатке осторожно надавливает на стекло и вынимает его. Вот поднята и задвижка.

В комнату мягкими прыжками вскакивают два человека в масках и, сжимая что-то в руках, бросаются к барахтающейся на полу около кровати группе.

Ни фельдшер, ни сиделка не успели опомниться, как к их лицам были прижаты губки, пропитанные хлороформом.

Короткую борьбу сменяет тишина.

Люди в масках, привязав платками губки, встают, а за ними встает и Завойский, до сего времени игравший роль умирающего.

Слабости как не бывало. Он отдает шепотом какие-то приказания, которые почтительно выслушивают его освободители.

— Как обстоят дело с внешним караулом? Снят ли или еще нет?

— Все сделано. Иначе мы не могли бы проникнуть к вам.

— Каким способом ликвидирован караул?

— Вот этим, — ответил один из замаскированных, показывая на какую-то коробку, висящую у него на спине. От коробки отходила длинная резиновая трубка с зажимом.

— Что это?

— Неужели не помните? Это баллон с тем самым усыпляющим газом, которым немцы не один раз угощали нас на фронте. Средство верное, действует без ошибки и следов не оставляет.

— А как же вам удалось пустить газ на чекистов?

— Это было трудновато, но все же мы справились. Пришлось путешествовать по крышам. Хорошо еще, что темь непролазная, да ветер сильный. Взобравшись на крышу, мы и угостили ваших караульщиков усиленной порцией. Скоро не проснутся.

— Однако, довольно. Поговорить мы успеем всегда. Надо выбраться отсюда, и как можно скорее.

Завойский осторожно выглянул в окно. Сонные улицы были тихи и спокойны. Часовой у наружных ворот спал, сидя на ступеньках крыльца.

Все предвещало удачу.