Бывают в жизни такие моменты, когда время останавливается. Как правило, это происходит тогда, когда мы невероятно счастливы или невыносимо несчастны. Ну, невероятно счастлива я ещё не была, а вот ужасные несчастья со мной, как я думала раньше, случались. Впрочем, теперь-то я понимаю, что виновник всех моих бед – я сама. Никакая начитанность не заменит личный опыт и не поможет поступить правильно, даже когда это очень важно.

Идея побега из Японии, однажды поселившись в моей голове, больше не желала покидать мысли. Я мало что знала о Европе, кроме того, что нравы там свободные, люди огромные и весёлые, а ещё на каждом шагу всякие диковинки. Полтора года назад я серьёзно считала, что Европа – это одна большая страна, разделённая на провинции. Англия, Франция, Италия и другие страны были лишены для меня всякой индивидуальности. Я даже не задумывалась о том, как и на что я буду жить, если мой невозможный побег удастся. Возможно, я рассчитывала, что смешные и непонятные люди Запада примут меня с распростёртыми объятиями и приспособят к какой-нибудь интересной и необычной деятельности, много увлекательнее той, какую могла предложить мне родина. Поразительно, насколько глупой может быть взрослая девушка 14-ти лет, если она родилась и выросла в закрытой стране.

Пароход, стоявший в порту, был таким огромным, а я казалась себе такой маленькой, что у меня не возникало даже сомнения в том, что я смогу туда пробраться и спрятаться так, что меня никто не найдёт и не сможет вернуть обратно. Я знала, что Европа находится очень далеко, и что плыть нам придётся долго – целый месяц, а может и год. Но такие «мелочи» меня тоже не волновали.

Всё, о чём я по-настоящему думала и беспокоилась, – это как уговорить Хину отправиться в путешествие со мной. Ха! За минувшие годы наша дружба стала главной и единственной моей драгоценностью, пожертвовать которой я не решилась бы ни за что на свете, даже за обещание лучшей судьбы. Как-то само собой подразумевалось, что мы всегда будем вместе, даже возможное замужество Хины нас не разлучит. Я постараюсь понравиться будущему мужу Хины, чтобы он не гнал меня. А в том случае, если он всё-таки будет против нашей дружбы, я его, например, отравлю. Мало ли способов избавиться от неугодного человека!

Не то чтобы я всерьёз собиралась кого-то травить, нет. Но жизнь без Хины виделась мне совершенно бессмысленной. Для меня человечество делилось на Хину и всех остальных, Хина стоила всего, остальные – ничего. Даже если бы мне пришлось работать в переплётной мастерской или на фабрике, я всё равно ухитрялась бы находить время, чтобы встречаться с Хиной. Иначе и быть не могло.

Смешнее всего была моя наивная вера в то, что чувства Хины идентичны моим. Вообще мы с ней мало говорили о чувствах. Хина очень любила романтические истории про несчастных куртизанок и их ещё более несчастных возлюбленных, но меня подобные сюжеты никогда не увлекали. Вся эта трагическая любовь на расстоянии, когда ты не можешь ни прикоснуться к объекту своей любви, ни даже поговорить с ним по душам, – кому это нужно? Кто добровольно на такое согласится? Я не верила в такие истории. Да я и не видела их вокруг себя: знакомые мне люди не очень-то пылали страстями. Даже родители Хины – единственная любящая пара, которая была мне знакома – на людях вели себя очень сдержанно. Я ни разу не видела, чтобы они прикоснулись друг к другу.

Я думала, что в моём отношении к Хине куда больше настоящего чувства, чем во всех этих людях – скучных, тусклых, безрадостных, занятых мелкими проблемами. Причём сие представлялось мне очевидным, и я ни разу не сочла нужным поинтересоваться у Хины, что она-то думает на этот счёт.

Но Хину интересовала жизнь иноземцев, это я знала точно. Она с большим удовольствием и некоторой завистью разглядывала первых наших городских красавиц, одетых по западной моде. Они казались ей прекрасными, словно бабочки, и она сильно сокрушалась, что родители не признают и не понимают такую форму одежды, запрещая дочери наряжаться. Меня мода нисколько не интересовала, но я готова была выучить наизусть весь список оборок, воланов, кружев, пряжек и брошек, чтобы рассказывать о них Хине и пробудить её любопытство.

В назначенный день я не пошла в переплётную мастерскую, сказавшись больной. Хина, которая видела моё состояние в последнюю нашу встречу, убедила родителей, что я нуждаюсь в отдыхе. Таким образом, на семейном совете было решено отложить мою встречу с хозяином переплётной мастерской на неделю.

Но к концу недели меня уже не будет в Японии, это я решила твёрдо. Осталось лишь улучить момент и уведомить о моих планах Хину. А она, конечно, ни о чём не подозревала и вела себя как обычно: была милой и кроткой, беспокоилась о моём здоровье, пыталась убеждать меня, что работа в мастерской не так уж и плоха. Но что она, девочка из богатой семьи, могла знать о труде!

Времени на долгую подготовку у меня не было. Иностранные корабли заходили в наш порт довольно часто: раз в два-три месяца. Но кто знает, смогу ли я вырваться из мастерской? Говорят, что работницы в таких заведениях нечасто покидают их стены. Там за мной непременно будут следить, далеко убежать не позволят…

Хина, конечно, ни о чём не подозревала. Она думала, что я больна, и только бранила меня за долгие прогулки на побережье. А меня и в самом деле лихорадило, и ночью я спать не могла. Сейчас, вспоминая об этом, я поражаюсь своей недогадливости. Я думала о чём угодно, кроме того, что Хина откажется последовать за мной!

Наш последний разговор оказался совсем не таким, как я его себе представляла. В тот день наконец-то пошёл дождь после долгой засухи, от раскалённой земли сразу начал подниматься пар, и вокруг стало жарко и душно, как в бане. Хина хотела укрыться от непогоды в доме (несмотря на ожидание дождя, вряд ли с его появлением погода стала более приятной), но я повела её в беседку в дальнем конце сада. Мы редко заходили сюда: беседка была очень старая, с облупившейся краской, её построил ещё прадед Хины для своей супруги. На крыше сидели деревянные петухи, широко разинувшие клювы в безмолвном крике, позолота с них слезла ещё два десятилетия назад. Беседка выглядела чрезмерно запущенной, пол скрипел, а крыша промокала. Зато здесь было тихо и уединённо, никто не сумел бы подслушать наш разговор.

– Сора, тебе надо лечь в постель, – по привычке начала уговаривать меня Хина, – в такую жару нельзя перенапрягаться. Подумай, как ты сможешь работать, если совсем ослабнешь?

Я глубоко вздохнула и произнесла:

– Я не хочу работать.

– Да? – слегка удивлённо отозвалась Хина. – А как же ты будешь?.. – тут она смутилась и прикусила язычок. Бедная Хина решила, что обидела меня, напомнив о том, что у меня нет ни денег, ни возможности вести праздную жизнь. Она спешно пыталась найти слова, которые оправдали бы её и успокоили меня. – Я, конечно, никогда не брошу тебя, Сора-тян, и всегда буду помогать, чем смогу. Но мои папа и мама…

Тут я её перебила:

– Хина, ты действительно никогда не бросишь меня?

– Конечно, – снова слегка удивившись, ответила Хина. – Разве может быть иначе?

Она смотрела на меня совсем круглыми, ничего не понимающими глазами. У неё были большие глаза с красивым и необычным разрезом, длинные ресницы. Я вдруг почувствовала гордость от того, что слышу эти слова от такой красивой и милой девушки. Ещё нескоро появится в её жизни мужчина, которому она готова будет сказать нечто подобное. А может, он никогда не появится.

– Хина, я хочу уехать.

Снова непонимающий взгляд.

– Я хочу уехать очень далеко отсюда.

– Куда? – спросила Хина. – И зачем? Мы ведь тогда не сможем часто видеться…

– Да, поэтому я прошу тебя поехать со мной, – я улыбнулась и взяла её за руку. – Мы заперты здесь, как в клетке, а мир такой огромный! Мы можем увидеть его, если захотим.

– Да о каком мире ты говоришь? – всё не могла взять в толк Хина. – Ты хочешь перебраться на север, где зимой снег и люди такие грубые?

– Нет, я хочу на запад, в Европу. Завтра уходит пароход, на котором мы с тобой можем спрятаться. Я выяснила, трап на ночь не убирают, а судно такое огромное, что мы непременно найдём место, где схорониться. Нам нужно только немного денег и тёплых вещей, а то вдруг там действительно снег…

– Сора, подожди, – Хина нахмурилась и вынула свою руку из моей, – ты это серьёзно?

– Ну конечно! – сказала я. – Разве ты не понимаешь?

Первое прозрение пришло в тот момент: да, она не понимает.

– Сора, ну это же смешно. – тщательно подбирая слова, Хина заглянула мне в глаза и робко улыбнулась. – Даже если предположить, что тебе удастся пробраться на корабль и остаться там незамеченной, что само по себе очень спорно, то что ты будешь делать в Европе? На что тебе сдались эти ужасные западные варвары? И на что ты сдалась им?

– Не я! А мы! – меня начало захватывать отчаяние, к которому я была совсем не готова. – Мы с тобой вместе обязательно придумаем, чем заняться! Хина, это же совсем другой мир, там нет ни сословных предрассудков, ни осуждения тех, кто мыслит иначе… Тебе же так нравятся их платья, туфли и шляпки, ты можешь менять платья хоть каждый день и надевать новую шляпку всякий раз, как тебе надоест старая…

– Сора-тян, ты говоришь о вещах, которые совсем друг с другом не связаны! – Хина обращалась ко мне так мягко и проникновенно, будто я была ребёнком или сумасшедшей. – Это здесь я привлеку всеобщее внимание, надев западный костюм, а там я стала бы выглядеть чёрной сойкой, нацепившей павлиньи перья. Варвары дурно относятся к нам, считают нас необразованными дикарями. Увидев японскую девушку в лентах и оборках, они только посмеются. Сора-тян! Мне даже не верится, что я обсуждаю с тобой такую чепуху.

– Но ведь ты всегда говорила, что тебе интересна жизнь чужеземцев… – я совсем растерялась. Глупая, глупая!

– Да, но не настолько, чтобы пытаться стать частью их мира. Это просто невозможно, пойми, Сора. Мы разные!

Истолковав моё ответное молчание как знак согласия, Хина успокаивающе погладила меня по голове.

– Пойдём домой, Сора-тян, я налью тебе чаю. Ты просто устала и переволновалась из-за всех этих перемен в твоей жизни.

– Нет, я вполне понимаю, что говорю. Хина-тян, пожалуйста, не бросай меня! Я же люблю тебя!

– Я тоже тебя люблю, Сора, – успокаивающе кивнула она.

– Нет, нет, ты не понимаешь! Я люблю тебя!

Хина горько вздохнула и опустила голову. Я вдруг увидела, насколько ей сейчас неловко, как тягостен ей этот разговор и с каким усилием она сдерживается, чтобы не оттолкнуть меня. Что-то тяжёлое оборвалось у меня в груди и стало больно дышать.

– Я знаю, милая, – сказала Хина. – Просто… я не могу сделать так, как ты хочешь.

И больше она ничего не сказала, но продолжала глядеть на меня, будто я сама должна была прочесть несказанные фразы в её глазах. И я прочла их, все до единой. Наконец-то мне всё стало ясно.

– Ты знаешь, как относятся к тебе мои родители, – после долгой паузы проговорила Хина. – Ты всем нам очень дорога. Мы обязательно постараемся…

– Нет, пожалуйста, не старайтесь! – мне пришлось её перебить, чтобы не выслушивать эти пустые, бездушные, сентиментальные слова. – Спасибо, Хина. Спасибо тебе. Я пойду.

– Останься, дурочка! – в голосе Хины была забота и такая беззащитная, бесхитростная ласка, что мне стало совсем невмоготу. – Останься, сейчас мы будем пить чай с рисовыми пирожными, твоими любимыми. Пожалуйста, не выдумывай глупостей, моя Сора. Ты же моя лучшая в мире подруга!

– А ты – всё, что у меня есть. – сказала я и отвернулась. Я могла бы наговорить ещё много подобного, меня изнутри будто жалили змеи. Откуда-то всплыли в памяти дурацкие, пошлые выражения про глаза и небеса, про грудь, льнущую к груди, про рыдания и влажные от слёз рукава. Ну уж нет.

Я пошла вон из сада, и Хина больше не стала меня останавливать. Я затылком видела её расстроенное, несчастное лицо и безвольно поникшие руки. Мне хотелось завыть, но я больно укусила себя за руку, чтобы отвлечься и задавить плач.

Вечером, лёжа на тюфяке в своей клетушке, я чувствовала себя по-настоящему больной. У меня поднялся сильный жар, всё тело тряслось, я едва могла напиться воды, расплескав половину чашки. Ночью я вышла из дома со своим узелком. Мыслей в голове больше не было, кроме одной: добраться до порта, взойти на корабль и спрятаться там. И будь что будет.

Не помню, как я проделала настолько долгий путь. Кажется, по меньшей мере половину дороги я ползла на четвереньках, так как ноги отказывались меня держать. Простоволосая, в дешёвой белой одежде и босиком (обувь я потеряла по пути), я добралась до места. Ночь была лунная, я ясно видела фиолетовое небо, жёлтую дорожку на поверхности моря, чёрную громаду парохода и дежурного матроса, стоявшего у трапа с фонарём в руке. Заметив меня, он предупреждающе поднял фонарь и сказал что-то грубое на своём наречии.

Я не остановилась. Он преградил мне путь и повторил свои слова намного громче. Тут мне пришлось остановиться и посмотреть в его лицо. Это был совсем молодой, но очень крупный мужчина с круглым бледным лицом, усыпанным веснушками. Он показался мне настолько уродливым, что я скривилась.

Он замахал руками и заговорил что-то сердитое.

– Пропусти меня! – сказала я, не узнав свой охрипший голос, и попыталась отодвинуть его с дороги.

Он вдруг отскочил и принялся отряхиваться, будто с моей руки на него переползли какие-то насекомые. При этом он не переставал кричать.

Но вокруг было тихо. Не обращая внимания на матроса, я стала подниматься по трапу на борт корабля. Этот участок дороги казался мне тяжелее всех предыдущих: трап буквально ходил ходуном под моими ногами. Или это я шаталась, как пьяная? Канатные поручни выскальзывали из моих ослабевших пальцев, каждую минуту я рисковала сорваться вниз, в блестящую, как чернила, воду.

Негодующие крики матроса, который почему-то не оставил свой пост и не последовал за мной, всё ещё доносились до меня. На палубе, широкой и длинной, как вся наша улица, было совсем темно и безлюдно. Я увидела скопление каких-то тюков, дошла до них, рухнула на колени, и меня вырвало. Я почувствовала во рту вкус крови.

Приступ рвоты окончательно ослабил меня. Я даже не смогла отползти подальше от этого места, так и рухнула лицом вниз. В ушах страшно зашумело, и я потеряла сознание.

Потом я почувствовала грубое прикосновение, меня резко перевернули. Солнце ударило мне в лицо. Какие-то человеческие фигуры склонились надо мной, их крики оглушили меня. Люди трясли меня за руки, дёргали за одежду, приказывали встать – это было понятно по их интонации. Я зажмурилась, на большее у меня не хватило сил.

Потом меня куда-то перенесли. Вокруг стало темно и душно. Я лежала на чём-то волглом, но мягком, меня без конца мутило и рвало, а одежда была мокрой от пота. Несколько раз чья-то рука давала мне напиться, трогала лоб. Однажды я открыла глаза и увидела двух мужчин: одного с коричневой бородой и смешной непонятной трубкой в руке, другого в моряцкой форме, со злым и встревоженным лицом. Они говорили между собой, но я ничего не понимала.

Потом мужчина с коричневой бородой обратился ко мне на очень плохом японском. Он спросил, как я себя чувствую.

Я попыталась ответить и не смогла: голос пропал.

– У тебя оспа. Нам приходится прятать тебя здесь, чтобы болезнь не распространилась. – сказал коричневобородый серьёзным и строгим голосом. – Знала бы ты, девочка, сколько забот ты нам доставила.

Второй мужчина добавил несколько фраз на своём языке, и они прозвучали куда эмоциональнее. Наверное, он проклинал меня за то, что я свалилась на их головы со своей болезнью. Что ж, я не могла его за это винить. Я вообще ничего не могла, настолько мне было худо.

Я очень плохо помню подробности плавания. Почти всё это время я была опасно больна. Сейчас мне кажется, что моряки были бы рады от меня избавиться, просто выбросив за борт, но тот мужчина с коричневой бородой – доктор – запретил им вредить мне. И я осталась жива. Оспа даже не изуродовала моё лицо, только на руках и ногах осталось несколько отметин.

Конечно, по прибытии в чужеземный порт меня просто выбросили, как котёнка. Доктор передал мне мой узелок и добавил от себя немного местных денег. Никакого пышного прощания мне не устраивали, матросы так ещё и обругали напоследок.

Вот так я, пошатываясь от слабости, оказалась в чужой стране, даже не зная её названия. Это произошло больше года назад, но сейчас я чувствую себя так, будто всё рассказанное не имеет ко мне отношения. Возможно, там, в душном и тёмном трюме, где я пролежала несколько недель, настоящая Сора всё-таки умерла. Должна была умереть, ведь от оспы умирают.

Я обязана была пропасть в огромном жутком городе, где даже днём было пасмурно от смога, но не пропала. Европа была охвачена модой на всё японское, и это уготовало мне роль экзотической зверушки. Если вдуматься, не так уж и плохо. Я быстро нашла себе место у одной состоятельной вдовы, которая стала рассказывать всем знакомым, что у неё служит настоящая гейша (и ей верили!). Я научилась жить в этом мире, я выучила язык и многое узнала о нравах людей Запада, о которых у нас ходило столько сплетен.

Прошло больше трёх месяцев, прежде чем я решилась написать Хине и оставила свой обратный адрес. Прошёл целый год, прежде чем мне доставили посылку из родного города. В большой фанерной коробке, похожей на детский гробик, лежала нарядная кукла в синем атласном платье и смотрела на меня знакомыми ласковыми глазами.