30 марта, Страстная суббота

Себаштиану всегда говорил, что нельзя вернуться из Города смерти, не пролив слез. К сожалению, если человек борется с преступностью, он так или иначе приобщается к темной стороне жизни.

Португалец, как его называли близкие друзья, прилетел в Мадрид утренним рейсом и сразу поехал на кладбище Альмудена, расположенное в восточной части города. Таксист высадил его у входа, и Себаштиану молча ступил на освещенную землю и направился в глубь кладбища, мимо могил и склепов, по центральной аллее, которая вела на новую территорию. В то мартовское утро в Мадриде дул холодный северный ветер, небо хмурилось: зима явно не желала упустить возможность порезвиться напоследок, разразившись зимней бурей. Себаштиану был одет в длинный плащ и нес в руке дорожную сумку, на вид довольно легкую.

Благодаря смуглому оттенку кожи, полученному в наследство от португальских предков, Себаштиану выглядел загорелым круглый год. На голову выше многих других мужчин, он был вынужден в шумных местах наклоняться, чтобы расслышать своего собеседника. По пути, под кипарисами, он столкнулся с человеком средних лет в форме, похожей на мундир муниципальной полиции.

– Простите, – заговорил Себаштиану. – Я ищу могилу. Похороны в семье Аласена.

Человек пожал плечами.

– Могил тут хватает. – Он ухмыльнулся, довольный дурацкой шуткой. – Вам, должно быть, туда. – И указал рукой направление.

Себаштиану поблагодарил его и пошел дальше по дорожке. После смерти отца он целых восемь лет не бывал на кладбище, но запах увядших цветов и сырой от зимних дождей земли, серые могильные плиты и холод, проникавший в душу, забыть невозможно. Ближние аллеи, входные ворота и парковку он помнил настолько отчетливо, как будто с тех пор минули часы, а не годы. Иногда угрызения совести одерживали верх над его упрямством, убеждая навестить могилу отца, но в последний момент всегда возникало препятствие, мешавшее ему послушаться веления внутреннего голоса.

Себаштиану невольно замедлил шаг, оглянулся вокруг и тяжело вздохнул. Воспоминания бурным потоком затопили его. Впереди, метрах в пятидесяти – шестидесяти, направо уходила дорожка, которая тянулась вдоль первого, примыкавшего к выходу, ряда могил. В феврале исполнилось восемь лет, как там похоронили отца. Себаштиану закрыл глаза, ощутив привычную боль непоправимой утраты. Он пытался подавить в себе чувство вины, но не мог избавиться от гложущего чувства, что Должен был хотя бы попробовать наладить с отцом отношения. Он помнил, как после смерти матери они с отцом постепенно отдалялись друг от друга, пока не стали чужими людьми. Он часто задавался вопросом, исчерпал ли он тогда весь запас средств, чтобы отношения с отцом не охладели, сойдя на нет, словно жар остывшего пепелища. И от груза этой вины ему, наверное, не избавиться до конца дней. Себаштиану усилием воли изгнал из головы горестные мысли и продолжил путь.

Через несколько минут он заметил большую группу людей и присоединился к ней. Отец усопшего был известной личностью, тем не менее Себаштиану поразило, как много народу пришло поддержать родных. Приблизившись, он узнал кое-кого из толпы провожающих – важные персоны, причем некоторые прятали лица за темными очками, невзирая на пасмурный день.

Священник читал заупокойную, и Себаштиану постарался сосредоточиться на словах молитвы, чтобы отвлечься от тягостных воспоминаний. Он стоял в одиночестве, чуть в стороне от всех остальных.

Заупокойная служба длилась сорок минут и завершилась погребальной церемонией. По мнению Себаштиану, подобный обряд не встречался больше нигде, кроме Испании. Двое работяг в голубых комбинезонах встали с противоположных концов гроба и с усилием подняли его. Затем с помощью толстых веревок из дрока, покрикивая друг на друга и обмениваясь указаниями, как будто грузили диван (что Себаштиану всегда считал хамской бесцеремонностью), они опустили домовину в могилу. С глухим стуком гроб ударился одно ямы. Неужели же не существует более гуманного, более христианского ритуала предания земле покойных? Или по крайней мере более современного.

Люди, присутствовавшие на похоронах, начали расходиться, но Себаштиану будто прирос к месту. Его преследовали навязчивые воспоминания о тех давних похоронах. Тогда он не испытывал глубокой скорби и до сих пор стыдился своего равнодушия. И очень долго он не мог решить для себя вопрос, есть ли его вина в том, что ему не хотелось оплакивать отца.

– Себаштиану! – раздался возглас справа.

Себаштиану повернулся, поднял голову и улыбнулся при виде Орасио Патакиолы. Мгновенно память услужливо воскресила картины далекого прошлого, и радостные, и печальные.

– Орасио! Рад видеть тебя.

– Мне говорили, что ты приедешь, ноя не поверил. Я тоже рад встрече.

Орасио, старик лет семидесяти, источал жизненную энергию каждой клеточкой своего тела. Умные и внимательные глаза замечали все и с неподдельным интересом изучали окружающий мир. Густая седая шевелюра придавала ему благообразный вид, внушая почтение, несомненно, заслуженное. Он был высокого роста и сохранил юношескую стройность и ясный, деятельный ум. Орасио приходился кузеном матери Себаштиану, являясь соответственно двоюродным дядей Португальца.

Себаштиану приветствовал родственника крепким рукопожатием.

– Это ужасно, – сказал Португалец, кивнув на свежую могилу. – Вчера мне позвонил друг, чтобы рассказать о несчастье. Я воспользовался тем, что на следующей неделе у меня запланирован доклад здесь, в Мадриде. В сущности, я всего лишь приехал на пару дней раньше.

Орасио рассеянно покачал головой. Казалось, он не слышал, что говорил Себаштиану.

– Просто нет слов. Мы все потрясены. Это произошло в четверг, поздно вечером, скорее, даже ночью. Очень многие самоуверенно думают, что им не грозит стать жертвой убийцы, наивно полагая, будто в нашем кругу подобное зверство невозможно. И… – Он вновь тряхнул головой и потупился.

Свинцовое небо предвещало дождь, и дувший с утра порывистый ветер гонял по земле сухие листья. Португалец укутал шею шарфом и попытался сообразить, когда же в последний раз видел Хуана. Себаштиану помнил, как маленьким мальчиком тот гонял в футбол во дворе школы, на стадионе с гравийным покрытием. По окончании матча в волосы и ботинки набивалась куча мелких камешков, рубаха пропотевала насквозь, и совершенно не хотелось возвращаться на уроки. Хуан был Ровесником Себаштиану, но учился в другом классе. Связь между ними прервалась, когда Себаштиану уехал из Мадрида – сначала учиться, а потом и работать за границу. Правда, в тех редких случаях, когда, возвращаясь ненадолго в Испанию, Португалец собирал друзей, Хуан неизменно приходил на встречи. Близко они не дружили, но Хуан считался больше чем знакомым.

Родители молодых людей, напротив, на протяжение многих лет поддерживали тесные отношения. По сути, Хуан Аласена был не столько приятелем Себаштиану, сколько сыном друга дяди Орасио и отца.

– Себаштиану. – К Португальцу подошел представительный мужчина и взял его за локоть.

– Дон Клаудио. Не могу передать, как я скорблю о случившемся.

– Ужасное несчастье. – Дон Клаудио обернулся и с тревогой посмотрел вслед пожилой сеньоре, которую уводила под руку женщина помоложе. – Его мать сражена горем.

Что Себаштиану мог сказать отцу Хуана? Любые слова сожаления прозвучали бы сейчас бессмысленно и фальшиво. Он с детства помнил дона Клаудио как человека необыкновенного – сильного, мужественного и заядлого спортсмена. В этот холодный день он был в шляпе, перчатках и длинном темном пальто до пят. Истекшие годы, а особенно последние события не прошли для него бесследно. Бледность кожи, но в большей степени влажные глаза с застывшим в них печальным выражением придавали лицу болезненный вид. «Только увидев, как безжалостно время к другим, начинаешь осознавать собственный возраст», – подумал Себаштиану.

– Себаштиану, я хочу попросить тебя об одолжении.

– Ну конечно, дон Клаудио.

– Представь, полиция ничего нам не сообщает. – Он развел руками и добавил: – Отделывается туманными фразами, самой общей информацией, но никто не желает рассказать, что произошло на самом деле. Вчера мы весь день просидели в комиссариате, а потом в Институте судебной медицины, пока нам соизволили отдать тело бедного Хуана. – Он гневно сжал кулаки. – Нам ничего не говорят!

Себаштиану покосился на Орасио, тот молча поджал губы.

– Пойми, нам необходимо знать правду. Мы ведь места себе не находим. У тебя есть связи в полиции. – Он настойчиво сверлил Себаштиану взглядом. – Помоги нам.

Его просьба застала Себаштиану врасплох.

– Ох, дон Клаудио. Все не так просто. Я уже много лет не живу в Мадриде и не имею никакого отношения к управлению внутренних дел. Если полиция предпочитает молчать, что я могу сделать? – Чувствуя себя крайне неловко, он отступил на полшага назад, пытаясь установить между ними хотя бы минимальную дистанцию.

– Официально – мало, я отдаю себе в этом отчет, – признал дон Клаудио. – Ноты с ними работал, а друзьям принято идти навстречу. Я вовсе не требую полного отчета, но любая незначительная подробность поможет нам разобраться в причинах нашего несчастья. Почему Хуан? Почему нам ничего не говорят? Доколе нас будут держать в неведении?

– Прошло всего два дня со… – он запнулся, смущенный жестокостью своих слов, – со смерти Хуана. А сегодня суббота, дон Клаудио. Полагаю, вам следует потерпеть несколько дней. Детективам нужно время на предварительное следствие. Тогда они смогут поделиться с вами конкретными фактами. Пусть полицейские делают свою работу, и я уверен, что в скором времени вы узнаете от них правду.

– Все так. Но пожалуйста, поговори с кем-нибудь и расскажи нам, что узнаешь. – Дон Клаудио повернулся к Орасио в поисках поддержки, а затем вновь обратился к Себаштиану: – Ты был другом Хуана, и мы хотим лишь одного – спать спокойно. Умоляю тебя, Себаштиану.

Португалец неопределенно повел плечом.

– Только кажется, что это легко, дон Клаудио. Но я сделаю все, что в моих силах.

Выражение лица дона Клаудио выдавало напряжение, не покидавшее его на протяжении последних суток, но он как будто воспрянул духом, ощутив маленькую надежду.

– Искренне благодарю, сам лично и от имени жены. Для нее будет утешением узнать, что ты здесь.

Дон Клаудио откланялся, не прибавив к сказанному ни слова и оставив Себаштиану с Орасио в замешательстве.

– Думаешь, сможешь им помочь? – осторожно спросил Орасио.

– Едва ли. Я уже давно не был в Мадриде. Вероятнее всего, меня даже слушать не станут. Полицейским детективам не нравится, когда кто-то начинает охотиться в их угодьях.

– Не хочу давить на тебя, но я убежден, что к твоей просьбе отнесутся очень внимательно. Ты можешь положиться на свою репутацию, и не настолько ты далек от этих сфер. Лично я согласен с Клаудио: недопустимо, что их держат в неведении.

– С момента преступления прошло слишком мало времени. Опрометчиво рассчитывать на мгновенный результат в делах такого рода, – возразил Себаштиану, пожимая плечами. – В любом случае я сделаю что сумею.

Он рассеянно посмотрел вокруг, скользнув взглядом по могильным плитам и мощеным аллеям. Неподалеку какая-то мамаша пыталась изо всех сил урезонить двоих сыновей, порывавшихся побегать наперегонки по дорожкам между могилами. Теперь вошло в моду приглашать на похороны классические инструментальные дуэты и квартеты, и, когда стихал ветер, со всех сторон слышались приглушенные фрагменты музыкальных фраз. Люди неторопливо, небольшими группами покидали это скорбное место, одни – тихо взявшись за руки, другие разговаривали в полный голос.

– Ты надолго в Мадрид? – полюбопытствовал Орасио.

– До вторника. Кажется, я уже говорил, что вечером в понедельник выступаю с докладом. Боюсь, я не успею выполнить просьбу дона Клаудио.

Орасио печально вздохнул, выражая смирение. Помолчав немного, он сказал неуверенно, с вопросительной интонацией в голосе:

– Со мной пришли друзья твоего отца.

– Орасио, я…

– Ладно, не стоит беспокоиться, – сдался Орасио, мягко шлепнув его по плечу. – Пора идти. У тебя есть мой телефон. Позвони мне потом, как-нибудь встретимся и поболтаем.

Себаштиану улыбнулся и кивнул головой, заведомо зная, что не позвонит. Где-то раздался бой часов, и стая голубей вспорхнула в небо как раз в тот момент, когда Себаштиану медленно побрел к выходу.

Кладбище Альмудена находится на востоке Мадрида. Себаштиану вышел из главных ворот в двенадцать тридцать и заторопился к стоянке такси, тщательнее обмотав шею шарфом. Стремительно холодало, к тому же начал накрапывать дождь. Себаштиану посмотрел на часы – одно из больших электронных табло, развешанных по городу на площадях и перекрестках, и дождался, когда они покажут температуру воздуха: два градуса. «Почти как в Лондоне», – подумал он.

Себаштиану сделал знак одному из таксистов на стоянке и, усаживаясь в машину, попросил отвезти его в центр. Такси спустилось вниз по проспекту Дарока и поехало к центру по безлюдным в Святую неделю улицам. Себаштиану смотрел по сторонам, стараясь не думать о недавно разыгравшейся сцене. Он с любопытством поглядывал в окошко, вспоминая знакомые улицы и площади. Как обычно, когда в Мадриде идет дождь (несмотря на тот факт, что многие жители удрали из города на праздники), на дороге образовался плотный транспортный затор. Муниципальный постовой, упакованный с головы до пят в непромокаемый люминесцентный плащ, с должным усердием пытался по мере сил нормализовать ситуацию, опровергая общественное мнение о беспомощности городской полиции.

Себаштиану закрыл глаза, убаюканный плавным движением машины. Мысленно он вновь перенесся на кладбище.

Хуан Аласена был сыном одного из лучших друзей покойного отца. Себаштиану хорошо его знал в детстве, но имел весьма смутное представление о том, каким человеком он стал, повзрослев. В последние годы они встречались редко. Хуан производил впечатление любителя легкой жизни, кутилы и ловеласа, так и не остепенившегося, не склонного обременять себя обязательствами.

Иное дело – его отец, известный предприниматель, блестящий и успешный, стоявший на пороге ухода на покой, со строгими старомодными взглядами, сформировавшимися в прошлом столетии. Понятно, что человек, привыкший полагаться на содействие властей, растерялся, столкнувшись с более чем формальным отношением к нему следователей. Но детективы сейчас по горло заняты проверкой рабочих версий, медицинской экспертизой и сбором вещественных доказательств, так что у них, как ни цинично это звучит, совершенно нет времени на сострадание к семье погибшего.

Себаштиану решил, что честно постарается сделать все возможное, чтобы разузнать о деле Хуана. При этом он не питал иллюзий, будто дон Клаудио удовлетворится неполными сведениями. В кругах профессионалов Себаштиану пользовался уважением и мог похвастаться дружескими связями в полиции, но так уж повелось, что оперативники всегда неохотно шли навстречу тем, кто от имени родственников пытался вытянуть у них конфиденциальную информацию. Такие партии, как правило, разыгрываются втемную. Поэтому перед Португальцем стояла довольно сложная задача, учитывая сжатые сроки и плотность графика. Во время своего пребывания в Мадриде он предполагал разобраться с делами, которые до сих пор откладывал в долгий ящик, а вечером в понедельник ему предстояло читать доклад о тенденциях суицида среди подростков на конференции, куда были приглашены крупнейшие эксперты со всего мира.

Такси резко затормозило. Себаштиану открыл глаза и с тяжелым вздохом достал мобильный телефон из внутреннего кармана пиджака. Просмотрев записную книжку, он активировал нужный номер.

– Слушаю вас.

Услышав голос старого друга, Себаштиану невольно улыбнулся.

– Морантес? Это Себаштиану.

Возникла секундная пауза.

– Быть не может, Себаштиану! Где пропадаешь?

– Я в Мадриде, по делам. Если ты свободен, приглашаю выпить по рюмочке.

– С удовольствием. Куда пойдем? – с готовностью согласился собеседник.

В конце концов они остановили выбор на известном пивном баре в центре, и Себаштиану снабдил таксиста новым адресом.

Бар «Ла-Ардоса» на улице Колумба принадлежал к числу излюбленных баров Морантеса. Дело даже не в том, что старинная таверна, уютно устроившаяся в знаковом районе города, отличалась особой атмосферой, просто лучше пива, чем предлагали в «Ла-Ардосе», в центре Мадрида было не сыскать. Не говоря уж о превосходной тортилье из картошки с луком. Стены бара, сравнительно небольшого, украшали изразцы с изображением быков, в глубине высилась солидная стойка, радовавшая глаз изобилием кранов и бутылок с пестрыми этикетками, а вместо столов в зале стояли три большие деревянные бочки. К бочкам прилагалось по паре табуретов, и это были все удобства, на какие могли рассчитывать посетители, заглянувшие сюда, чтобы отдохнуть и расслабиться. День был в разгаре, когда Себаштиану переступил порог бара. Морантес уже дожидался его, коротая время за первым стаканом пива.

Себаштиану вспомнил их первую встречу. Тогда Морантес протянул ему свою визитную карточку со словами: «Если возникнут проблемы, ты знаешь, кому позвонить». Порой, столкнувшись с особенно запутанным и необычным преступлением, Себаштиану обращался к нему за помощью, и Морантес охотно вытаскивал для него каштаны из огня.

– Как поживает великий Морантес? – воскликнул Португалец и добавил, отвечая на свой вопрос. – Явно процветает.

– Obrigado, meu amigo. – Морантес подошел к Португальцу, чтобы обнять друга. При этом он порывался доесть маринованный огурчик, который держал в руке.

– Вижу, ты по-прежнему норовишь сделать несколько дел одновременно. Не можешь на минутку перестать жевать? – рассмеялся Себаштиану.

Морантес, невысокий человек лет пятидесяти, слегка располневший и изрядно облысевший, работал в Национальном разведывательном центре, бывшем СЕСИД, включенном в систему спецслужб, отвечавших за борьбу с терроризмом.

– Как, ты разве не знаешь, что секрет моей силы именно в огурцах! А эти еще и ядреные. Хочешь попробовать? Или в Англии ты отвык от настоящих корнишонов? – Не прерывая тирады, Морантес повернулся к стойке и потребовал пинту «Гиннесса» для своего друга. – Очень рад тебя видеть, профессор Сильвейра.

– И я тоже, – искренне сказал Себаштиану. – Как жизнь?

Морантес скорчил театральную мину.

– Хм, грех жаловаться. Скрипим помаленьку.

Полтора года назад жена Морантеса скончалась от рака легких. Агония длилась почти год, метастазы одержали верх над химиотерапией и героическими усилиями врачей. Донья Соль запомнилась Себаштиану как женщина необыкновенная, терпеливая и добрая, боровшаяся с болезнью с удивительным мужеством. Она хотела умереть в родном доме, на супружеской постели и рядом с любимым мужем. И однажды осенним утром она ушла, внезапно, оставив в душе знавших ее людей пустоту, которую невозможно заполнить.

– Приятель, я вижу тебя насквозь.

– Ты, португальский джентльмен. Ничего себе комбинация! – Морантес хлопнул его по плечу. – Ну, рассказывай, сколько ты здесь пробудешь? Что собираешься делать?

– Я ненадолго, – сообщил Себаштиану. – До вторника.

– Предупреждаю, мой великолепный нюх учуял, что потягивает душком. Почему ты вернулся? Расследуешь новое дело?

– Нет, – ответил Португалец.

Себаштиану был профессором антропологии Университетского колледжа Лондона и возглавлял кафедру социальной антропологии. Преподавательскую деятельность он совмещал с сотрудничеством с Интерполом и британской полицией, составлял психологические портреты и конструкции модели поведения серийных убийц. Работать с полицией он начал несколько лет назад, когда жителей Лондона до глубины души потрясла череда убийств, совершенных с особой жестокостью. В помощь следствию по этому громкому делу Интерпол создал консультативную комиссию экспертов, и Себаштиану пригласили войти в ее состав как специалиста в области поведенческих структур человека. Комиссия сыграла решающую роль в том расследовании, выявив психологические характеристики и специфические особенности поведения преступника, что в конечном счете дало возможность поймать маньяка. Работа стала для Себаштиану своеобразной отдушиной, восполняя личную жизнь, которая совсем его не устраивала: он с удвоенной энергией принимался за расследование дел, требовавших его участия. Поэтому, а может, еще по какой-нибудь причине его брак развалился. Так или иначе, но в один прекрасный день Сьюзен ушла от него после холодного объяснения, состоявшегося в не менее холодное лондонское утро. Жена винила его в том, что он не боролся за сохранение их отношений. Вероятно, она была права.

С той поры сотрудничество Себаштиану с Интерполом сделалось более-менее постоянным; он также поддерживал связь с Научным поведенческим отделом ФБР и полицией нескольких европейских стран. В течение короткого периода времени Себаштиану работал совместно с подразделением по борьбе с терроризмом в Испании и таким образом познакомился, а затем и подружился с Морантесом.

– Никаких серийных убийц, – подчеркнул Себаштиану. – Я приехал, чтобы принять участие в международной конференции и попить пивка с друзьями.

Морантес поднял пивной бокал и провозгласил тост:

– С приездом, коли так.

Себаштиану снял пробу с «Гиннесса» и закусил фаршированными оливками.

– Правда, это еще не все, – признался он. – Откровенно говоря, мне совсем не хочется обременять тебя, но без твоего содействия мне не обойтись. Пустяк, ничего существенного. Нужна хотя бы предварительная информация по делу, о котором мне сегодня рассказали.

– Что за дело? – Морантес взял очередной корнишон и, выдернув из него деревянную шпажку, отправил в рот.

– Друг, а точнее, друг моего отца, Клаудио Аласена, солидный, уважаемый человек, обратился ко мне за помощью. Их семью постигла трагедия: убили сына, а близкие даже не знают, как и что произошло. Полиция, похоже, не расположена посвящать родных в подробности его гибели. Дон Клаудио попросил меня разобраться, расспросить знакомых – вдруг что-то выяснится. Конечно, преступление было совершено позавчера, и рано делать выводы, но только представь, каково родителям. Ты знаешь, к кому можно обратиться?

Закончив речь, он заметил выражение лица Морантеса и удивленно поднял брови.

– Хуан Аласена? – уточнил Морантес.

Себаштиану был поражен.

– Он самый. Ты с ним знаком?

– Немного, – ответил Морантес, слегка наклонив голову. – Он работал у нас, и на него действительно напали два дня назад. И хотя это дело полиции, кое-кто из наших сотрудников тоже в нем заинтересован.

– Потрясающее совпадение! – воскликнул Португалец. – Хуан работал в СЕСИД? Я просто ошеломлен.

Морантес двусмысленно усмехнулся и пояснил:

– В архивах. Должность не связана с оперативной работой и не особенно… – он запнулся, подыскивая уместное определение, – ответственная, но начальство начинает нервничать, когда ликвидируют кого-то из своих. Только вообрази: ветераны конторы прожужжали всем уши историями времен «холодной войны» и шпионских игр. – В словах Морантеса сквозил затаенный сарказм.

– Кто у вас занимается этим делом?

– Пара ребят из безопасности. Ба! По сути, вся их работа сводится к тому, чтобы разнюхать, что известно полицейским. С ними разговаривать бесполезно, но я могу свести тебя с младшим инспектором, дамой, которой поручено возглавить следствие. В конце концов, волков бояться – в лес не ходить, дружок.

– Что, по-твоему, я должен ответить? – отмахнулся Себаштиану. – Ты же меня знаешь. А тебе-то что известно о деле?

– Очень мало. Парня похитили у казино в Торрелодонес, а затем забили до смерти на пустыре в пригороде. В настоящий момент у нас очень немного фактов. На автостоянке около казино обнаружили место, где похититель запарковал машину, в которую он потом посадил твоего приятеля, и криминалисты работают сейчас с вещдоками, ищут зацепки. – Морантес одной рукой поднес высокий бокал к губам, выставив вторую ладонью вперед, давая понять, что еще не закончил. – Я также слышал, будто парень играл в ту ночь по-крупному, что соответствовало его привычкам. Детективы, которые ведут расследование, обязательно проверят счета и разберутся с прочими темными делишками. Видишь ли, собака где-то здесь зарыта. – Он произнес «здесь» как «здеш», как говорят уроженцы северных провинций.

– Не густо.

– Это все, что я слышал. Непосредственно я не вмешиваюсь в расследование, и в моем ведомстве хватает шантрапы, которая не дает заскучать.

Себаштиану отхлебнул пива и вытер салфеткой пену, осевшую на губах.

– Ну а твоя знакомая?

Морантес пожал плечами.

– Дело ведет новая оперативная группа. Младший инспектор, о которой речь, моя давняя приятельница.

Себаштиану нахмурился.

– И кто она?

– Ты ее не знаешь, – ответил Морантес. – Новая опергруппа использует самые современные методы и экипирована по последнему слову техники. Обещать ничего не могу и даже не поручусь, что она согласится тебе помочь. Но я устрою тебе встречу с ней.

– И что она за штучка?

– Куколка.

– Черт побери, Морантес. Мне вовсе не льстит, что ты представляешь меня этаким самодовольным пижоном.

Морантес расхохотался:

– Да знаю я, сынок. Ноты всегда так заводишься, что любо-дорого смотреть. Она профессионал высокого класса, и я не хотел бы выкручивать ей руки. Все зависит от нее.

– Ладно, сделай что сможешь. Я признателен тебе.

Исчерпав тему разговора, они допили аперитив и отправились вместе пообедать в соседний ресторан. Потом Морантес предложил подбросить Себаштиану на своей машине, куда он скажет, но тот предпочел пройтись, надеясь, что прогулка по холоду его взбодрит.

Попрощавшись с Морантесом, Себаштиану вскинул на плечо дорожную сумку и зашагал по улице Фуэнкарраль. Ему в самом деле хотелось проветриться и обдумать состоявшуюся беседу.

Морантес поведал ему, что «контору», как называли СЕСИД (теперь НРЦ), изрядно лихорадило изнутри; в кулуарах ведомства процветало политиканство, став заурядным явлением. Вынужденное преобразование традиционного управления военной разведки в более современную структуру, подчиненную гражданским руководителям, очень осложнило обстановку. Все это вкупе с нестабильной политической ситуацией в Стране басков и недавним драматическим появлением на сцене исламского терроризма не давало расслабиться антитеррористическим подразделениям и службе контршпионажа.

Новая опергруппа, занимавшаяся расследованием убийства Хуана, по словам Морантеса, создавалась с целью изучения современными методами новых форм и структур международной организованной преступности. Как будто спецслужбы жандармерии и полиции не обладали достаточным международным престижем. Однако процесс глобализации требовал больших перемен.

Себаштиану дошел пешком до Гран-Виа, где находился Дом книги. Он заглянул туда и застрял надолго, купив в результате с полдюжины книг, которые сложил в свою сумку.

В шестом часу вечера, пребывая в глубокой задумчивости, он, сам не ведая как, забрел на Пласа-де-Иглесиас, как окрестили ее горожане. Официальное название площади – Художника Соролья – не прижилось, жители предпочитали ему привычное, следуя укоренившейся традиции. Себаштиану посмотрел на открывавшуюся перед ним улицу Элоя Гонсало и остановился. Стоит пройти лишь пару кварталов вперед, и он очутится на площади Олавиде, возле своего старого дома, где когда-то жила его семья и где он провел детство. Этот дом навевал множество воспоминаний, правда, не всегда приятных.

Площадь Олавиде была широкой: ощущение пространства возникало не только благодаря ее размерам, но и потому, что окрестные дома стояли на приличном расстоянии друг от друга. Обликом она немного напоминала Себаштиану площади северных городов, своими пятиэтажными домами, решетчатыми балконами, уставленными цветочными горшками, и фасадами, выкрашенными в цвета охры, оранжевый и бледно-голубой. Но в детстве она казалась ему более изысканной и нарядной. Муниципалитет расстарался, соорудив подземную автостоянку с двумя въездами со стеклянными дверями, которые местные пацаны разукрасили граффити, и благоустроил квартал детской площадкой. С противоположной стороны площади до сих пор сохранились уютные кафе, где летом можно было посидеть на террасе под тростниковыми тентами и полакомиться омлетом с копчеными колбасками. Себаштиану нерешительно приблизился к парадному подъезду своего прежнего дома, уворачиваясь от шнырявших под ногами детишек – немногочисленная компания (те, кто остался на праздники в Мадриде) играла в салки. В последний момент Себаштиану чуть не повернул обратно, но неведомая сила влекла его к дому.

– Вот те на! Никак это дон Себаштиану?

Португалец тотчас узнал голос, услышав который он точно перенесся в прошлое, на много лет назад, и обернулся с улыбкой.

– Бенито, как поживаете?

– Ну, как видите, постарел маленько. Но грех жаловаться, верно? Другим приходится намного хуже.

– Да, конечно, – доброжелательно согласился Себаштиану.

– Между нами, давненько вас не видать. Вы вернулись насовсем?

– Нет, всего на несколько дней.

Бенито являлся знаковой фигурой. Этот дом и всю площадь невозможно было представить без Бенито. Очень многие, особенно старожилы, знавшие его десятилетиями (с памятных шестидесятых, нелегких для Мадрида), считали Бенито символом и оплотом порядка и спокойствия. Он принадлежал к славному поколению настоящих сторожей и не шел нив какое сравнение с теми, кто стал частью недавнего эксперимента городских властей, неудавшегося и бессмысленного. Бенито принадлежал к славной когорте сторожей с пикой, свистком и большой связкой ключей. Себаштиану прекрасно помнил, как Бенито открывал дверь, когда он поздно вечером возвращался домой. Иногда он нарочно не находил ключи в кармане и стучал в дверь. вызывая сторожа, чтобы лишний раз дать ему чаевые. Позднее жильцы общими усилиями уговорили его занять должность привратника в доме. Теперь стук деревянного жезла об асфальт уже не отдавался эхом по ночам, но по крайней мере квартал по-прежнему оставался под надзором Бенито.

– Будьте спокойны, ваша квартира в полном порядке.

Дочь Бенито убирала апартаменты раз в неделю, и за труды Себаштиану регулярно переводил ей деньги из Лондона. Невозможно сказать, почему он так и не сдал квартиру, пустовавшую долгие годы. Он нередко подумывал об этом, но, проявляя непонятную нерешительность, всякий раз откладывал вопрос на неопределенный срок. Во время нынешнего визита в Мадрид он планировал, в числе прочих дел, выставить квартиру на продажу. Деньги ему не помешали бы, а с каждым годом он приезжал в Испанию все реже. Не имело смысла удерживать недвижимость, не приносившую дохода.

– Я задержусь на пару дней.

– Великолепно! – вскричал Бенито, энергично жестикулируя. – А если захотите покушать, имейте в виду, что лучшей поварихи, чем моя Мария, до сих пор не сыщется во всем Чамбери. Ей нетрудно в любой момент приготовить для вас что-нибудь вкусненькое.

Себаштиану спрятал руки в карманы.

– Спасибо, Бенито. Честное слово, рад вас видеть. Передавайте поклон донье Марии, – сказал он и шагнул вперед, намереваясь пройти в дверь.

– Ой, погодите минуточку. Мария велела мне передать вам открытку, если вдруг вы появитесь. – Бенито покопался в карманах пиджака и вынул кусочек желтовато-бежевого картона. – Один сеньор оставил недавно.

Себаштиану взял открытку, помеченную логотипом «Друзья Кембриджа». Текст записки был написан пером, жирными буквами и знакомым почерком дяди Орасио Патакиолы: «Надеемся, что ты найдешь время заглянуть к нам в понедельник в восемь вечера».

«Друзья Кембриджа». Себаштиану усмехнулся про себя и застыл неподвижно с пригласительной открыткой в руке. Философское общество, должно быть, скрашивало последние годы жизни отца. Шесть эрудитов (гениев, по мнению некоторых) собирались два или три раза в неделю в квартире на последнем этаже старого дома на улице Баркильо. Ученые беседовали о философии, математике и науке в целом, попутно исправляя огрехи миропорядка, ибо стремились к совершенству.

В девяностом году Себаштиану на время перебрался из Лондона в Мадрид. Перед ним стояла цель: выявить связи между ИРА и ЭТА и проторить новые пути сотрудничества между антитеррористическими подразделениями Испании и Британии. Судьба привела его в город, где жил отец, ставший для сына чужим человеком после смерти матери – двадцать лет назад. С тех пор они не виделись, и Себаштиану не испытывал потребности позвонить ему или поинтересоваться, как он поживает. Иногда, оставаясь наедине с собой, он задумывался, правильно ли он поступал. С отцом он тогда так и не встретился, но дядя Орасио Патакиола имел обыкновение периодически приглашать племянника на завтрак. В таких случаях они мирно вели нейтральные беседы, старательно избегая запретных тем и не касаясь личных переживаний. Обычно они обсуждали события, произошедшие с момента их последнего свидания. В их отношениях не было места ни холоду, ни отчуждению. Возвратившись в Лондон, Себаштиану очень скучал по тем завтракам.

Случалось, профессору попадались упоминания об ученом обществе в специализированных литературных журналах или университетских философских периодических изданиях. Ссылки на работы общества сделались чаще, когда отец выпустил первые книги. Себаштиану не купил ни одной.

Португалец положил открытку в карман и вошел в вестибюль дома с чувством нарастающей тоски.

Квартира была темной. Именно такой он ее помнил, и таким было большинство старых квартир в Мадриде. А может, детские воспоминания по прошествии лет истерлись, от ветхости утратили краски, сохранив только два цвета, черный и белый. Длинный коридор с комнатами по правой стороне запечатлелся в его сознании с фотографической точностью. Большой персидский ковер расстилался поверх коричневого ковролина, заминаясь многолетними складками, на стенах выстроились ровным рядом светильники. Зажигавшие их черные выключатели передавали весточку из прошлого столетия. Себаштиану унаследовал квартиру после смерти отца, восемь лет назад, и не переступал ее порог годов так тридцать. За последние восемь лет он не раз бывал наездами в Мадриде, всегда по служебной надобности, и неизменно останавливался в каком-нибудь отеле системы NH. Конечно, он мотивировал это тем, что в гостинице ему удобнее, но на самом деле решающую роль играли совсем другие причины. Однако на сей раз он, наверное, поселится на площади Олавиде: в конце концов, здесь его дом. И следовало привести в порядок и разобрать вещи, прежде чем выставлять апартаменты на продажу.

О наследстве и прочих делах отца в нужное время позаботился Орасио. Себаштиану увильнул от своих обязанностей, ссылаясь на занятость, хотя подобное поведение было с его стороны проявлением эгоизма и малодушия.

Профессор помедлил в прихожей, просторной и выстуженной, с огромным гобеленом на стене. На шпалере была выткана картина, представлявшая зарисовку из жизни древних римлян: изобильный пир с виноградом и дичью, лениво растянувшиеся сытые собаки и сверкающие доспехи. Двойная раздвижная дверь слева вела из холла в гостиную, а справа протянулся коридор. Комната Себаштиану находилась в глубине дома, рядом с кухнями. Множественное число как нельзя лучше подходит к описанию этих грандиозных помещений. Всего их было три: то, что называют элегантным эвфемизмом office, собственно кухня и громадная кладовая.

Себаштиану вступил в гостиную и замер посередине. «Боже мой! Ничего не изменилось». Стараниями дочери Бенито здесь, как говорится, все блестело как стеклышко. Нелегко, оказывается, вернувшись вдруг домой, сохранить душевный покой и наигранное безразличие, когда множество мелких деталей, связанных с прошлым, вызывает бурю воспоминаний, возрождая угасшие чувства. Закрыв глаза, Себаштиану будто наяву услышал голос матери, звавшей его к столу или предлагавшей отцу чашечку кошмарного «Нескафе» без кофеина, который они обычно пили. Он вспомнил, как, растянувшись на паркетном полу, смотрел выпуски новостей и детские передачи по старенькому телевизору в деревянном корпусе.

Себаштиану прошел по коридору в свою комнату: те же кремовые стены. Он поставил дорожную сумку на кровать. Очевидно, ее недавно перестилали, но обветшавшая ткань белья зримо свидетельствовала о необратимости времени: ярко-желтые покрывала стали белесыми от старости. Себаштиану убрал свой небогатый гардероб в пустой шкаф и отнес несессер в ванную комнату. Убедившись, что с горячей водой проблем нет, он удовлетворенно улыбнулся и включил душ на полную катушку. Хотя дочь Бенито следила за отоплением и батареи исправно работали, горячий душ придется весьма кстати.

Себаштиану наскоро осмотрел дом, лишь заглянув в спальню родителей, проверил кухни, подсобные помещения и наконец отправился в ванную. Он долго простоял под душем, с наслаждением подставляя тело под упругие струи и дожидаясь, когда горячая вода согреет окоченевшие члены и смоет грязь – не только с кожи. Завершив водные процедуры, он вытерся и взял с крючка на двери старый банный халат, чистый и бережно хранимый. Он мысленно сделал пометку, что дочери Бенито нужно заплатить хорошие чаевые.

Потом он сидел на диване в гостиной, смежив веки, пока не задремал.

 

31 марта, Пасхальное воскресенье

Звонок мобильного телефона застал Себаштиану за чашкой кофе в чуть ли не единственном баре, работавшем с утра в воскресенье на площади Олавиде. Забавно, как много, оказывается, на свете вещей, которых не хватает человеку, когда он живет за границей. Пожалуй, самое главное – незначительные мелочи, на которые люди просто не обращают внимания у себя дома. Что может быть естественнее, чем за утренним кофе послушать разговоры о вчерашнем футбольном матче, или получить приглашение приятеля пропустить рюмочку в баре в субботний полдень, или устроить импровизированный ужин в каком-нибудь ресторане в одиннадцать вечера, – именно таких милых пустяков ему недоставало больше всего. Намного легче люди привыкают к разлуке с семьей и родиной.

Пошарив в кармане пальто, профессор выудил телефон.

– Да?

– Себаштиану?

– Слушаю. – Он тотчас узнал голос дона Клаудио.

– Это Клаудио Аласена. Прошу прощения, что беспокою тебя в такую рань, да еще в воскресенье, но мне не терпится узнать, нашел ли ты возможность поговорить с друзьями о нашем деле. Понимаю, мы виделись только вчера, однако…

– Боюсь, в настоящий момент мне нечего вам сказать, – признался Себаштиану, – однако я уже побеседовал с одним человеком на эту тему, – добавил он поспешно. – Так что в скором времени я жду новостей.

– Я подумал и пришел к выводу, что повел себя вчера довольно грубо, – стал оправдываться дон Клаудио. – Я не имею права просить тебя об одолжении. Тем более ты только приехал, и у тебя наверняка масса важных дел. Я хотел бы попросить у тебя прощения.

Извинение дона Клаудио очень удивило Себаштиану.

– Не за что, – запротестовал он. – Я с радостью сделаю все, что в моих силах, хотя… – он запнулся, – я уже предупреждал, что на многое рассчитывать не стоит.

Ответ прозвучал неразборчиво.

– Простите, дон Клаудио, я не расслышал.

– Что угодно, Себаштиану, любая малость имеет значение. Нужно поймать этих негодяев и наказать их.

– Разумеется, – согласился он.

– Ну хорошо, я прощаюсь. Должен сказать только, что ты не представляешь, как я тебе благодарен за помощь. Жду известий от тебя, и еще раз спасибо.

Дон Клаудио отсоединился. Себаштиану невольно почувствовал сострадание. Мучительно пережить потерю сына, погибшего внезапной и страшной смертью!

Португалец спрятал телефон во внутренний карман пиджака и потянулся за чуррос. Но вскоре мобильный телефон снова ожил, заставив его вздрогнуть. Эта модель была снабжена виброзвонком, и аппарат надсадно и продолжительно жужжал перед тем, как заиграть мелодию, и Себаштиану все время казалось, будто к нему в карман забралась оса.

– Да?

– Себаштиану Сильвейра?

– Это я.

– Добрый день, меня зовут Беатрис Пуэрто. Я звоню вам по просьбе Морантеса.

– Вот как, – отозвался Себаштиану. Старый друг даром времени не терял.

– Я приготовила для вас документы. Мы можем встретиться сегодня во второй половине дня?

– Конечно, – подтвердил он. – У вас на службе?

«Проклятие, сегодня ведь воскресенье».

– Нет-нет. Лучше на площади Монклоа, под аркой. Встретимся там в семь.

– Договорились. – Он хотел поблагодарить ее, но связь резко оборвалась.

Итак, утро не прошло впустую.

Себаштиану позавтракал поздно. До встречи с младшим инспектором у него оставалось в запасе несколько часов, и он решил, воспользовавшись случаем, разведать обстановку вокруг казино в Торрелодонес. Он вышел на улицу, совершенно пустынную в это праздничное воскресенье, и простоял несколько минут, высматривая такси. Себаштиану понятия не имел, где находится злосчастный пустырь, где оборвалась жизнь Хуана, и потому собирался начать, как говорится, от печки – паркинга, откуда похитили несчастного. Впрочем, он не предполагал обнаружить нечто такое, что ускользнуло от полиции, и собирался наведаться туда скорее для очистки совести. Иными словами, преследовал чисто эгоистическую цель. Разумнее потратить время на осмотр места происшествия, пусть и поверхностный, составив собственное мнение, чем бездельно бродить по городу.

Такси доставило его к подъезду казино в пять пятнадцать, аккурат к открытию игорного заведения для широкой публики. Автобус ИМСЕРСО высадил у парадной лестницы группу пенсионеров, приготовившихся со вкусом спустить свои пенсии в рулетку. Себаштиану свернул вправо, оставив помпезное здание слева от себя, и дошел до парковки, где насчитал около двух десятков машин – они, вероятно, принадлежали персоналу казино. В отдалении, почти в самом конце паркинга, он заметил переносные знаки, запрещающие стоянку, и направился к ним. По пути он цепким взглядом осматривал площадку, запоминая каждую деталь. Преступник подкараулил Хуана, когда тот покинул игорный зал. Следовательно, убийце пришлось долго ждать, не выпуская из поля зрения двери казино. Где он при этом находился? Действуя грамотно, он должен был наметить по меньшей мере два наблюдательных пункта: главный и запасной – на случай если подъехавшая машина вдруг закроет ему обзор. Себаштиану приблизился к четырем запрещающим знакам, опутанным длинной желтой лентой. Отмеченный таким образом полицией прямоугольник пять на три метра обозначал место, где стояла машина, куда силой затолкали Хуана. Себаштиану присел на корточки и принялся внимательно изучать землю на огороженной площадке. Первым делом в глаза бросились следы работы криминалистов: кое-где на крупных булыжниках еще белели пятна порошка. Эксперты явно искали отпечатки пальцев преступника – в пылу борьбы он мог невзначай коснуться мостовой руками. Повернув голову, Себаштиану удостоверился, что с этой точки вход в казино виден превосходно. Он удовлетворенно хмыкнул. Теперь остается определить, где преступник облюбовал себе запасной наблюдательный пункт.

Себаштиану пытливо огляделся по сторонам. На расстоянии примерно пятидесяти метров от очерченного прямоугольника рос кустарник, достаточно густой, чтобы послужить неплохим укрытием. Правда, с этой позиции подходы непосредственно к предполагаемому месту похищения не просматривались, зато всякий, кто направлялся к стоянке от парадной лестницы казино, был как на ладони. Португалец не поленился дойти до живой изгороди и еще раз снова прикинул угол обзора. Все верно, видимость прекрасная. Он раздвинул ветви и заглянул в глубь кустарника. Возможно, ему посчастливится найти, например, окурок, пригодный для анализа ДНК, или же отпечаток ботинка. Около десяти минут он шарил в кустарнике, стараясь ступать осторожно, чтобы ненароком не затоптать след. «Поразительно, сколько вещественных доказательств попросту не замечают на месте преступления», – любил повторять один из его приятелей из Скотланд-Ярда в Лондоне. Вздохнув, Себаштиану присел на корточки. Он до сих пор не уставал удивляться превратностям судьбы: как вышло, что он, португалец по происхождению, обосновавшийся в Лондоне, профессор университета, человек академического склада, пришел в итоге к сотрудничеству с полицией разных стран? Слишком часто этот мир содрогался при появлении очередного жестокого убийцы, общество буквально задыхалось в опутавших его петлях насилия, словно жертва в кольцах удава. Себаштиану невесело усмехнулся.

Наконец Португалец выбрался из кустарника и вернулся к тому месту, где убийца поставил машину. Начав от угла, он повернул налево на девяносто градусов и медленно пошел вдоль ленты: площадка соответствовала примерно габаритам легковой машины плюс метр с каждой стороны, и внутри ограждения полиция перевернула каждый камень. Себаштиану двигался неторопливо, маленькими шагами, уставившись в землю перед носками ботинок. Обойдя площадку по периметру, он отступил на полметра и повторил кругосветное плавание; оно также не дало результатов.

Себаштиану выпрямился, подбоченившись, и в сотый раз заскользил взглядом по каменистому прямоугольнику, как вдруг краем глаза уловил серебристое мерцание или отблеск у основания одного из запрещающих знаков. Он нагнулся и вдоль края круглой подставки запрещающего знака обнаружил осколки стекла, перемешанного с галькой. Себаштиану аккуратно передвинул знак, освободив пятачок земли под ним. Достав ручку из внутреннего кармана пальто, методично принялся ворошить стеклянное и каменное крошево, пока не выкопал осколок приличного размера. Осторожно перевернув его, Себаштиану увидел, что на обратной стороне сохранился кусочек наклеенной этикетки. И хотя осколок размером не превышал одного квадратного сантиметра, по его форме легко было догадаться, что он является частью растертой в пыль ампулы, раздавленной скорее всего колесом какой-нибудь машины. Себаштиану с возмущением воззрился на запрещающий знак и покачал головой. Кто же ухитрился так метко водрузить знак прямо на осколки? Он тщательно изучил обрывок этикетки и попытался разобрать надпись: «Инсул…» Инсулин. Брови поползли вверх. Этикетка мало пострадала, да и края стекла выглядели довольно острыми, не стершимися и не осыпавшимися. Значит, осколок пролежал на земле очень недолго.

– Послушайте, вам нельзя здесь находиться.

Себаштиану не пошевельнулся, опасаясь потерять равновесие, и лишь слегка приподнял голову.

– Почему же?

Охранник в форме частного агентства, вооруженный резиновой дубинкой и пистолетом, на миг смешался.

– Вы собираетесь посетить казино?

– В настоящий момент – нет, – отозвался Себаштиану.

– Тогда вам точно не следует здесь находиться. Это частная собственность. Кроме того, данный участок огорожен полицией.

Себаштиану вынул удостоверение и протянул охраннику, не меняя своего неустойчивого положения. Растерянный охранник подошел поближе и взглянул на документ.

– Интерпол, – любезно сообщил Себаштиану. Сотрудничество с Интерполом не давало ему права вмешиваться в любое расследование, но охранник вряд ли об этом знал.

– Раз такое дело, – пробормотал охранник, возвращая корочки, – я уведомлю директора?

Себаштиану отрицательно покачал головой и ответил:

– Нет необходимости. Я задержусь тут всего на несколько минут.

Охранник успел удалиться на пару метров, когда Себаштиану, спохватившись, остановил его вопросом:

– Постойте. Это вы дежурили здесь в ночь на субботу?

Охранник повернулся.

– Да. Сейчас я выхожу в дневную смену, но на прошлой неделе дежурил по ночам. Детективы в курсе.

– Вот здесь стояла машина человека, похитившего жертву, – сказал Португалец, указывая пальцем. – Полагаю, что там, где я сейчас нахожусь, могли быть другие машины. В казино в тот вечер было много народу?

– Полно. Полицейские меня об этом тоже спрашивали. На парковке почти не оставалось свободных мест.

Себаштиану кивнул и поблагодарил охранника. Из кармана он вытащил носовой платок и бережно завернул осколок стекла с этикеткой – в подарок Морантесу. Может, это вовсе и не улика, но нельзя пренебрегать даже крошечным шансом напасть на след преступника. Себаштиану посмотрел на часы и вспомнил, что в семь договаривался встретиться с младшим инспектором.

* * *

На площадь Монклоа профессор прибыл без опоздания. Ступив под своды серой Триумфальной арки, он спрятал руки в карманы и принялся ходить кругами, чтобы не замерзнуть. Себаштиану чувствовал, что серьезно втягивается в это дело. Он ведь приехал только на похороны, а в итоге у него в кармане пальто, возможно, лежит важное вещественное доказательство с места преступления, и назначена встреча с офицером полиции в общественном месте, как в американских фильмах про шпионов.

Площадь Монклоа была почти пустынной. Только компания местной молодежи, не замечая холода, тусовалась неподалеку, словно уже наступило лето; ребят нисколько не волновали ни стужа, ни законы городских властей, запрещающие распивать пиво на улице.

Себаштиану надеялся, что долго ждать не придется. Только теперь он сообразил, что не представляет, как выглядит женщина. Судя по голосу, она должна быть сравнительно молодой особой, но кто знает. По прошествии пяти минут бесшумно подкатил красный «сеат» и остановился, въехав колесами на бордюрный камень. Передняя дверь со стороны пассажирского сиденья открылась с мягким щелчком.

– Сильвейра.

Себаштиану сел в машину и с интересом взглянул на инспектора полиции. Она оказалась привлекательной женщиной с большими карими глазами лет тридцати. Волосы она заплела в короткую косичку, доходившую до плеч, и была одета в джинсы и теплую замшевую куртку. В этом наряде и с такой прической она выглядела совсем молоденькой.

– Это я. А вы Беатрис Пуэрто, да?

– Младший инспектор Пуэрто, верно, – сухо представилась она, подчеркнув звание. Женщина не скрывала раздражения. Обернувшись, она схватила с заднего сиденья белую папку.

– Благодарите своего друга Морантеса.

– Вас я тоже благодарю, – сказал Себаштиану, забирая у нее досье.

Пуэрто передернула плечами.

– Будь моя воля, информация не вышла бы за пределы комиссариата. В папке фотокопии, и у меня всего одна минута, чтобы предупредить вас. – Она посмотрела ему в глаза с явной угрозой. – Это дело не касается Интерпола, и наше управление не просило вашей помощи. Я знаю, что вы лично пытаетесь помочь семье Аласена, но мне известны всякие случаи. Все бумаги, – она показала пальцем на папку, – секретны. В досье собраны заключения судебных медиков и некоторые данные экспертизы, а также другие отчеты, важные для следствия. Я даю их вам исключительно по просьбе Морантеса. Профессор Сильвейра, в деле содержится информация строго конфиденциальная, весьма деликатного свойства. Вы должны гарантировать мне, что документы не увидит никто, кроме вас. И они не попадут в руки ваших коллег в Лондоне.

– Ручаюсь. Однако кое-какие сведения мне придется сообщить семье покойного. Именно по этой причине я здесь.

– Мы только начали розыск, и… существует опасность, что следствие затянется. Вы понимаете, что родные погибших всегда начинают нервничать в подобных обстоятельствах, но во имя общего блага мы обязаны действовать благоразумно. Давайте договоримся, что вы прочитаете документы, составите резюме и покажете мне, чтобы я с ним ознакомилась. И только тогда, если у меня не возникнет возражений, я разрешу передать эту информацию семье Аласена. Все понятно?

– Абсолютно.

Себаштиану открыл дверь и вышел из машины.

– Сеньор Сильвейра, – она продолжала разговор через окно, – я оказываю вам любезность ради Морантеса, но, если вы нарушите договор или захотите обсудить это дело с кем-то раньше, чем со мной, мы подадим жалобу вашему начальству. В папке моя визитная карточка. Когда посмотрите материалы, позвоните мне.

С этими словами она съехала с тротуара и прибавила газу. Себаштиану понимал позицию младшего инспектора: конечно, ей не хотелось оставлять секретные материалы по делу, из-за которого сбивались с ног ее коллеги, в руках сотрудника Интерпола. Чем она обязана Морантесу, что согласилась нарушить правила?

Побеседовав с молодой женщиной, Себаштиану разыскал дежурную аптеку и купил герметично закрывавшийся пластиковый пакетик, чтобы сохранить, не повредив, осколок стекла, подобранный на стоянке у казино. Он предпочитал передать ампулу лично Морантесу, а не младшему инспектору Пуэрто.

Профессор взял такси и поехал домой, планируя сразу приступить к чтению отчетов. Время поджимало, и следовало браться за дело засучив рукава.

Открыв папку, он прежде всего обнаружил визитную карточку Беатрис Пуэрто, младшего инспектора полиции. Черт побери, несмотря на строгость и жесткие манеры, она была необычайно хороша. И Себаштиану решительно не мог представить ее в роли полицейского, который неутомимо преследует преступника с пистолетом наперевес. С другой стороны, сеньорита Пуэрто, похоже, знала себе цену. Или она сеньора?

За визитной карточкой последовали выдержки из полицейских протоколов.

Акт о возбуждении уголовного дела.

По статье: умышленное убийство. Номер: CM 12A-1424

Потерпевший, Хуан Фелипе Аласена, 32 года, белый мужчина, обнаружен 29марта в 7.20утра. Патруль жандармерии, получив сигнал от двух молодых людей (имена см. в приложенном протоколе опроса свидетелей), прибыл наместо происшествия и принял меры по установке ограждения на территории радиусом в пятьдесят метров. Были оповещены: следственная группа уголовной полиции, эксперты-криминалисты, судебный следователь, скорая помощь местной станции CA МУР [15] и управление судебной медицины автономии.

В 7.50 утра на место преступления прибыли инспекторы Эрнесто Суарес и Эрминио Лафуэнте в сопровождении двух экипажей радиофицированных патрульных машин и скорой помощи САМУР. Они констатировали смерть потерпевшего и вслед за тем подтвердили закрытие доступа в зону для посторонних лиц. В 8.05 прибыла передвижная лаборатория департамента судебной медицины мадридской автономии и два сотрудника технической бригады научно-следственного отдела, которые произвели осмотр места происшествия (см. отчет о выявленных вещественных доказательствах). В 8.30 судебный следователь дал разрешение на опознание тела, что было осуществлено в 8.45, после чего труп был отправлен в отделение Института судебной медицины Мадрида.

До сих пор вопросов не возникало. Себаштиану разыскал маленький блокнот и занес в него основные данные: занимаясь расследованием, он имел обыкновение делать для себя пометки и записи на бумаге. На месте преступления собралось в общей сложности десять человек, не считая трех сотрудников САМУР. «Слишком много», – подумал он. Добросовестный сыщик всегда озабочен тем, чтобы на месте происшествия не наследили, не повредили или уничтожили улики.

Себаштиану перевернул страницу и вынул заключение судебных медиков. К нему прилагались фототаблицы, отснятые технической бригадой, – жуткие изображения, к которым Португалец, к несчастью, успел привыкнуть. Техники представили панорамные и узловые снимки, сделанные с разных точек. На некоторых было зафиксировано положение тела убитого и нанесенные ему увечья: Хуан Аласена, в наручниках, лежал, скорчившись на песке. Обритую наголо голову покрывала корка спекшейся крови и засохшей грязи с торчащими клочками волос, придавая несчастному устрашающий вид. В открытых глазах с застывшими зрачками отражался ужас. Себаштиану представил себе всю сцену с пугающей ясностью. Хуан, распростертый на земле, беспомощный, со связанными руками, пытался втянуть убийцу в разговор, силясь понять причину происходящего. Возможно, осознав под конец, какая участь его ждет, он взмолился о пощаде. Словно кадры ускоренной съемки, перед глазами Себаштиану замелькали картины избиения его бедного друга камнями. Он встряхнул головой, прогоняя душераздирающее видение.

В папке находились и другие фотографии, сделанные позднее, на вскрытии. Их Себаштиану просмотрел мельком. Эти снимки ни о чем ему не говорили. Далее он нашел краткий отчет экспертов, работавших на месте преступления. В заключении, или по крайней мере в самой важной его части, сообщалось:

Тело потерпевшего найдено на земле в положении лежа, лицом вверх. Руки скованы за спиной наручниками (фирмы «Смит-и-Вессон» из никелированной стали – см. Приложение 1). Обнаружены множественные ушибы головы, повлекшие за собой большую потерю крови и повреждение мозгового вещества; также в результате предварительного осмотра обнаружены ушибы грудной клетки. Череп обрит под ноль, и волосы, найденные рядом с телом, принадлежат потерпевшему. Погибшего видели в последний раз в казино в Торрелодонес около 3.00 утра. Швейцары показали, что примерно в это время на вспомогательной стоянке возникла потасовка, но служебная инструкция запрещает им вмешиваться (см. прилагающийся протокол допроса). На основании показаний швейцаров было установлено точное место потасовки, определена площадь, которую занимала машина правонарушителя/лей и произведен осмотр обозначенной территории. Перечень вещественных доказательств прилагается. Вкратце следует отметить, что ожидаются результаты анализа пробы ДНК, выделенной слюны, снятой с окурков, найденных в пределах периметра. В настоящий момент это является первостепенной задачей. Отпечатки пальцев не обнаружены. Отчетливых следов протекторов шин автомобиля не имеется.

Себаштиану обратился к комплекту фотографий и перебирал их, пока ему не подвернулись снимки со стоянки у казино. Фотографии сделали в пятницу, но на них отражалась та же картина, какую он видел сегодня воочию. Профессор вновь посетовал на неаккуратность полицейского, устанавливавшего запрещающие знаки, и вспомнил, что собирался позвонить Mорантесу, чтобы уведомить о своей находке.

Португалец продолжил изучение протоколов, вчитываясь в каждое слово: преступник вывез жертву на пустырь в большой машине темного цвета; Хуана тащили волоком не меньше двадцати метров до места, где его забили камнями; около трупа обнаружили следы ботинок предположительно 42-го размера (однозначно не принадлежали Хуану Аласене); кровь, забрызгавшая все вокруг, относилась к нулевой группе с положительным резусом (соответствует группе крови Хуана); в радиусе двух метров найдено несколько выбитых зубов Хуана, что свидетельствует о жестокости ударов; полицейские эксперты идентифицировали микрочастицы полимера (возможно, резиновых перчаток), оставшиеся на камнях, послуживших орудием убийства. Примерно в метре от трупа в пластиковом пакетике вместе с горсткой фишек из казино лежало письмо, отпечатанное на принтере. Текст был набран шрифтом «курьер» размером в двенадцать пунктов.

«Я искал формулу счастья в игре, ответ не нашел и погиб безвозвратно. Мой поступок продиктован не отчаянием, и я не хочу просить за него прощения. Меня ждет освобождение. Это шанс ускользнуть от соблазна, единственный путь преодолеть рабство денег и бессмысленное расточительство. Я не совершаю преступления – убийства или казни – и уверен, что вы меня поймете. Слова обретают различный смысл в зависимости от того, из чьих уст они исходят. Речь затемняет идею, искажает ее, порой изобличая злой умысел, которого на самом деле нет. Попытайтесь заглянуть вглубь и под покровом необходимого зла разглядеть истину. Общество и закон не отнесутся благосклонно к сему поступку, однако какое значение имеет общество, если его маленькая частица не способна вести достойную жизнь, если сама личность порабощена и заражена пороком? Я выбираю самый верный путь сквозь чащу сумрачного леса комедии. Фортуна пожелала, чтобы одним ударом были освобождены две души».

Подобного поворота событий Себаштиану не ожидал. Убийца оставил записку. И что она означает? Может, речь о человеке, жаждущем искоренить грех? Он и в самом деле сумасшедший мститель? Или, наоборот, он подбросил фальшивую улику, чтобы сбить охотников со следа? Себаштиану стал читать дальше:

Дактилоскопический анализ бумаги с применением нингидрина [16] и УФО не выявил отпечатков пальцев. Общий трасологический анализ места происшествия положительного результата не дал.

В двух метрах от тела жертвы были обнаружены выделения со следами солей аммония в концентрации, характерной для мочи человека. Лабораторное исследование пробы показало ее генетическое несоответствие образцу ДНК Хуана. Похоже, убийца не сумел дотерпеть до более укромного местечка. Себаштиану поискал среди актов экспертизы данные радиоиммунологического анализа мочи, который позволял определить, принимал ли убийца инсулин. Утренняя находка осколка ампулы наводила на подобную мысль. Но нужного заключения в деле не оказалось. Должно быть, прошло еще слишком мало времени, и в лаборатории не успели обработать всю информацию. Впрочем, эксперты ведь до сих пор ничего не знали об инсулине. Португалец отметил про себя, что при встрече нужно уточнить это у Морантеса.

Себаштиану поставил локти на стол и закрыл глаза. У него промелькнула неясная догадка, скорее даже смутное ощущение какой-то неправильности, будто совсем маленькая, но очень важная деталь выбивалась из общей картины. Опыт в расследовании подобного рода преступлений является обоюдоострым оружием: обширные знания обеспечивали детективу на практике преимущество в противостоянии с преступниками, и одновременно существовала опасность, что в какой-то момент произойдет профессиональная деформация. Старый оперативник начнет проводить параллели и аналогии там, где их нет и быть не может. Вот и Себаштиану изучил за время «полевой» работы слишком много аналитических отчетов, и теперь ему померещилось, будто из тумана материализовался призрак убийцы, одного из целого легиона душегубов, с кем он встречался в прошлом.

Внимание Себаштиану привлекла другая выписка из протокола:

Обнаружены следы о-хлорбензилиденмалонодинитрила (вещества CS, входящего в состав аэрозолей, применяемых как средство самообороны) в концентрации 45 %. (Примечание управления: подобная концентрация вещества в сжиженном газе является противоправной в соответствии с Законом об оружии.) Попадание ирританта в дыхательные пути вызвало воспаление слизистых оболочек и глазных капилляров, а также тяжелые ожоги тканей гортани.

Получив в лицо струю столь ядовитого слезоточивого газа, Хуан должен был кричать от боли, однако никто не поспешил ему на помощь.

Себаштиану глубоко задумался, пытаясь выделить для себя главное и правильно сформулировать то, что необходимо рассказать Клаудио Аласене. Он прочитал далеко не все документы. Ему предстояло еще ознакомиться сданными экспертизы, предварительными выводами следствия и (если младший инспектор Пуэрто соизволила его приложить) планом розыскных мероприятий полиции. Но было уже поздно, и он почел за благо отложить это до завтра и дочитать досье утром, на свежую голову. Он не сомневался, что быстро составит свое заключение, покажет его сначала полиции, а затем родным Хуана и вернется в Лондон. Морантес сообщит ему о дальнейшем ходе расследования.

 

1 апреля, понедельник

В понедельник Себаштиану по привычке проснулся в семь утра и спустился позавтракать в кафе на площади. Он вошел в зал и устроился за столиком с чашкой чая, круассаном и стаканом свежего апельсинового сока. Жидкий чай по испанской традиции отдавал веником. Впрочем, найти за границей паэлью, приготовленную как полагается, тоже нет никаких шансов.

Португалец положил папку на стол и открыл ее, дождавшись, когда отойдет официант. Фотографии внушали трепет и не предназначались для посторонних глаз, Себаштиану не хотелось, чтобы они возбудили чье-либо нездоровое любопытство. Он пропустил уже прочитанные вчера документы и нашел листок с обобщающими выводами по фактам, собранным к настоящему моменту.

Заключение по уголовному делу.

Примечание следственной бригады: потерпевший значился в реестре лиц, которым запрещено посещение казино и игровых залов. Он был признан здоровым и исключен из реестра за неделю до преступления.

Вот это да! Морантес обмолвился, что Хуан был завсегдатаем казино, но Себаштиану искренне удивился, узнав, что приятель не удержался на краю пропасти и превратился в лудомана. Профессор, конечно, не подозревал о тайном грехе Хуана; близкие погибшего предпочитали о нем не распространяться. Оказывается, пылкое юношеское увлечение игральными автоматами переросло в болезнь за последние годы. Этой болезнью по статистике страдают полмиллиона человек в Испании; только в мадридской автономии лудоманов насчитывается до пятидесяти тысяч. Упомянутый реестр лиц, которым запрещено посещение казино и игровых залов являлся формой защиты от злоупотреблений азартными играми и был создан в интересах родственников заядлых игроков – одержимых, готовых пустить по ветру состояние ради удовлетворения своей страсти. Для того чтобы такого больного занесли в черные списки без его официального согласия, требовалось судебное постановление. После этого несчастному игроку запрещалось появляться в казино и в салонах бинго. Себаштиану слышал, что процедура реабилитации была не менее сложной. Тем не менее в ночь своей смерти Хуан играл в казино.

Факты позволяют объединить настоящее уголовное дело по убийству с делами CM-AJO-23 (дата совершения преступления: 11 марта) и CM-PSE-1578 (дата совершения преступления: 27 февраля) (см. приложенные документы). Во всех случаях на месте преступления обнаружены аналогичные предсмертные записки, якобы подтверждающие самоубийство. Предположительно написаны преступником/цей/ками. По оценке экспертов, все прочие детали преступления в каждом отдельном эпизоде не совпадают.

Себаштиану оцепенел с рогаликом в руке, застывшей в воздухе над тарелкой. Он прочитал последний абзац во второй и в третий раз, не веря своим глазам. Три убийства за один месяц! Порывшись в папке, он извлек последний лист бумаги.

На месте каждого из трех преступлений были найдены аналогичные письма. Бумага идентична во всех трех случаях, и шрифт принтера совпадает (входит в стандартный набор шрифтов всех моделей лазерных принтеров фирмы «Хьюлетт-Пакард»). Стиль изложения также идентичен. По данным психиатрической экспертизы, «предсмертные» записки составлены одним автором. Личные, профессиональные или криминальные связи между потерпевшими не выявлены. Управлением криминологии рекомендовано объединить три дела в одно производство и рассматривать как серию убийств.

– Сеньор?

Себаштиану перевел взгляд на официанта.

– Да?

– Я спрашивал, не желаете ли еще чаю?

– Нет-нет, спасибо. – Он нетерпеливо махнул рукой. Официант деликатно исчез, а профессор вновь уставился на лаконичное сообщение, лежавшее перед ним на столе, настолько окончательное и безапелляционное в своем лаконизме, что он был сражен наповал. Серийный убийца? В Мадриде? Боже милостивый! Как же он вчера ухитрился это упустить? Себаштиану вытащил из кармана мобильный и торопливо набрал номер.

– Морантес слушает.

– Приветствую, это Себаштиану.

– Неужели, Португалец, ранняя пташка! Я как раз собирался тебе звонить.

Себаштиану запоздало сообразил, что времени только без четверти восемь.

– Ладно уж. Я только что дочитал материалы, которые мне передала младший инспектор Пуэрто.

– Да, мне тоже прислали один экземпляр.

– Морантес, ведь речь идет о серийном убийце! – Себаштиану с трудом сдерживал* эмоции. – Это что, серьезно?

– Абсолютно, можешь поверить. Более того, в субботу состоится пресс-конференция. Вроде бы один журнал, падкий на сенсации, пронюхал об убийствах и на будущей неделе грозится обнародовать информацию. Мои ребята ломают голову, как смягчить удар.

– Вас растерзают на клочки.

– И что ты предлагаешь? – философски отозвался Морантес. – Однако у меня есть кое-что, чего ты еще не видел.

– То есть?

– Я раздобыл дела по двум первым убийствам.

– Дружище, ты великолепен. Когда ты мне их дашь?

– Э-э, не так быстро, Португалец. Слишком уж ты шустрый. Дай мне сначала их прочитать, а там посмотрим.

– Морантес, в Мадриде происходит не так много серийных убийств. Этот парень действует со скоростью и частотой, которые не укладываются ни в какие рамки. Обычно серийники выдерживают более длительные перерывы между убийствами. Атри последних преступления произошли буквально в считанные недели.

– Португалец, я знаю, что в этих вопросах ты number one, – сказал Морантес с нарочитым испанским акцентом, – но пойми и ты, что тема очень и очень деликатная.

– Ладно, как скажешь.

Морантес на другом конце связи расхохотался, довольный своей шуткой.

– А что ты волнуешься? Мы же договорились встретиться вечером. Я перезвоню попозже и уточню где.

Себаштиану усмехнулся:

– Старый лис. Своего не упустишь, не так ли? Между прочим, я нашел одну вещь, которая тебя, вероятно, заинтересует.

Себаштиану подразумевал осколок стекла, подобранный на стоянке у казино. Он не думал, что на нем сохранились отпечатки пальцев, однако обращался с уликой очень бережно – на всякий случай.

– Давай, не томи.

– При встрече.

– Как хочешь. Да, последнее, – обронил Морантес. – Как тебе Беатрисита? Ей палец в рот не клади, верно?

Морантес перезвонил через пять минут. Этот звонок, как потом выяснилось, надолго задержал Себаштиану в Мадриде.

– Послушай, Себаштиану, – выпалил приятель озабоченно.

– Говори.

– Маленькая нестыковочка. Сегодняшняя встреча отменяется. Я уезжаю из Мадрида на пару дней, так что, извини, не смогу передать тебе остальные документы.

Себаштиану разочарованно прищелкнул языком. Ему придется вернуться на работу. Он все же преподавал в университете, и на носу была экзаменационная сессия. Лишних сотрудников, к сожалению, на кафедре антропологии не имелось, и отсутствие одного из профессоров, пусть даже кратковременное, не останется незамеченным.

– Ну что ж поделаешь, – смирившись с обстоятельствами, сказал Себаштиану. – Пришли мне материалы в Лондон по электронной почте.

– Хорошо. Но ты пропустишь пресс-конференцию. А я-то собирался достать тебе билеты в ложу. Как на футбол. Уверен, там яблоку негде будет упасть. Но мне особенно жаль, что я не смогу лично тебя проводить.

– И мне тоже. Но ждет работа и банда юнцов с большим самомнением и буйным воображением, кого нужно научить мыслить общечеловеческими категориями. В любом случае остаемся на связи. Держи меня в курсе, поскольку у меня странное предчувствие.

Возникла пауза.

– Что ты имеешь в виду?

– Я не знаю, как объяснить. Некое ощущение, которое мне пока сложно описать. W повторяю, мне нужно передать тебе одну вещь, возможно, очень важную, – сказал Себаштиану, вспомнив об осколке ампулы инсулина. – Я оставлю пакет на твое имя у привратника.

– Вот тебе раз, теперь ты напускаешь туману. Между прочим, никто тебя за язык не тянул.

– Я прочитаю протоколы и скажу яснее.

– Себаштиану, давай поступим иначе. Я пришлю к тебе водителя с краткими отчетами по двум эпизодам. Все документы дать тебе не могу, так как я еще с ними не закончил, но хоть что-то, чтобы ты стал разговорчивее.

– Превосходно. Но в течение часа, не позже. Потом мне нужно уйти.

– Договорились.

Морантес не подвел, досье с материалами по двум первым убийствам привезли довольно быстро. Себаштиану сказал Морантесу чистую правду: маньяк проявлялся поразительно часто. Как правило, после каждого убийства наступает период эмоционального затишья, серийнику требуется передышка, пока не завершится цикл реконструкции фантазии и навязчивые желания не подтолкнут его к новому преступлению. Тут уместна аналогия с массивной скороваркой: после того, как частично выпущен пар, внутреннее давление понижается и проходит некоторое время, прежде чем оно снова возрастет настолько, что зазвучит свисток.

Себаштиану устроился на одном из мягких диванов в гостиной. Он нетерпеливо вытряхнул документы из большого белого конверта, взглянул на часы и огорченно засопел. До начала конференции, где ему предстояло выступать, осталось меньше двух часов, а ведь еще нужно доехать до Автономного университета.

В руках у Португальца оказались две подборки документов, сколотые по отдельности скрепками; их предваряла записка приятеля, гласившая: «Посмотрим, что ты извлечешь из этого».

Первый отчет содержал данные по убийству Ванессы Побласьон, известной как мадемуазель Нуар. Проститутка оказывала услуги садо-мазо, принимая клиентов в своей квартире в «австрийском» Мадриде. Она также участвовала в шоу лесбиянок в низкопробном столичном кабаке два раза в неделю, что служило неплохой прибавкой к доходу от постоянной клиентуры. Ее квартира, окнами выходившая на мост Сеговии, была воплощением кошмара, апофеозом которого являлся пыточный зал с богатейшей коллекцией соответствующих атрибутов, включая маски и кожаную амуницию, цепи и ремни, плети и прочие орудия для истязаний, клетки и «коня». Убийца пришел в дом, очевидно, по предварительной договоренности. Вероятнее всего, он связался с жертвой по одному из объявлений, опубликованных в специальных журналах. Он хладнокровно задушил женщину шелковым шнуром, раздел донага и сотворил с ней нечто невообразимое, воспользовавшись различными приспособлениями из коллекции жертвы. Полицию вызвали соседи, которых в течение нескольких дней беспокоило исходившее из квартиры зловоние. Взломав дверь, полицейские обнаружили два трупа в комнате – на тело Ванессы убийца положил мертвую птичку. Вокруг одной из лапок была обернута записка, вещавшая о похоти, наказании и самоубийстве:

«Если ты хочешь действительно понять причину моего поступка, разгадай тайный смысл этого письма. Человек, безудержно потакая самым низменным страстям, уподобляется дикой твари. Утопая в пучине распутства и сладострастия, он неминуемо теряет человеческий облик. Предаваясь плотским наслаждениям, он заслуживает звания не человека, но животного. Однако лишь от нас зависит решение освободиться от земных пут, наложив на себя руки».

В результате допроса соседей и клиентуры мадемуазель нашелся человек, случайно столкнувшийся на лестнице с подозрительным типом. Возможно, именно он убил Ванессу. Свидетель описал тщедушного мужчину в длинном плаще и шляпе. Судебно-медицинская экспертиза выявила в дыхательных путях и глазах Ванессы следы газообразного вещества, концентрированного ирританта, аналогичного тому, каким вывели из строя Хуана Аласену.

Вначале следственная бригада сосредоточилась на версии, что убийство совершено озлобленным клиентом или сексуальным извращенцем, слетевшим с тормозов. Но уже через несколько дней появление второй «предсмертной» записки на месте другого преступления возбудило подозрения, что в городе действует серийный убийца.

Себаштиану не нашел в присланных документах более подробной информации и понял, что отчеты криминалистов и заключения судмедэкспертов остались у Морантеса. Португальца особенно удивила одна деталь: мертвая птичка на теле Ванессы. Что хотел сказать убийца? Себаштиану решил поразмыслить об этом на досуге.

Второе убийство произошло ночью 11 марта на вилле в пригороде Мадрида, а именно в местечке Гадаликс-де-ла-Сьерра. Хулио Мартинес, адвокат и человек в высшей степени общительный и светский, был найден мертвым в своей гостиной приходящей домработницей утром следующего дня.

В течение многих лет Хулио работал в солидной и уважаемой адвокатской конторе, осуществлявшей юридическое сопровождение сложных финансовых операций. «Иными словами, обеспечивал правовую базу для отмывания денег и различных схем увода доходов клиентов от налогов», – цинично подумал Себаштиану. Кроме того, фирма готовила пакеты нормативных документов для иностранных компаний, инвестировавших капиталы в различные отрасли экономики Испании, и оказывала консультативную помощь в вопросах слияния или покупки предприятий. Мартинес работал как вол и получал за это солидное вознаграждение. Благодаря своему профессионализму адвокат находился на очень хорошем счету у начальства, и ходили слухи, будто через год его сделают компаньоном фирмы. А компаньоны в этой конторе зарабатывали большие деньги. Тонкий, изощренный ум адвоката, однако, мало соответствовал его физическому облику: Мартинес принадлежал к когорте тучных людей и явно рисковал в скором времени заработать инфаркт миокарда. Более того, директора фирмы неоднократно убеждали его сесть на диету или заняться фитнесом в ближайшем пятизвездном спортивном клубе: их не прельщала перспектива иметь в компаньонах человека с пошатнувшимся здоровьем. Тем не менее Мартинес пропускал мимо ушей их прозрачные намеки, а так как лишний вес не мешал ему неизменно добиваться блестящих результатов, то начальство постепенно забыло о проблеме.

Коллеги в адвокатской конторе высоко его ценили, по отношению к подчиненным он был требовательным, но справедливым начальником. За пределами своего кабинета он превращался в обаятельного и жизнерадостного весельчака, любителя обильно поесть и выпить. Если позволял рабочий график, Мартинес никогда не отказывался погулять и покутить.

Копнув поглубже, полиция выяснила, что сеньор Мартинес предавался излишествам с большим энтузиазмом, чем предполагало его руководство. Медицинские обследования (время от времени адвокат посещал одну из известных клиник Мадрида) свидетельствовали, что печень у парня подвергалась большим нагрузкам и находилась не в лучшем состоянии, а винный погреб в его особняке отличался богатством и разнообразием напитков.

Мартинеса постигла ужасная смерть. Виллу тщательно осмотрели сверху донизу, но не обнаружили никаких следов взлома на окнах или дверях, из чего следовало, что Хулио лично знал преступника или же впустил его, став жертвой обмана. Проникнув в дом, убийца не мешкая приступил к своим жестоким игрищам: ударив хозяина по голове каким-то тяжелым предметом, он плеснул ему в лицо щедрую порцию жидкого азота.

Себаштиану болезненно поморщился.

Сжиженный газ при температуре минус сто девяносто семь градусов по Цельсию мгновенно заморозил рот, глотку и гортань жертвы. Затем убийца снова облил шею несчастного азотом и нанес множественные удары штихелем. Граверный резец нашли рядом с трупом, но дактилоскопический анализ не принес результатов. То, что произошло с кожей и замороженными участками тела невозможно представить без содрогания: от безжалостных ударов плоть растрескалась и прорвалась, от чего в горле образовались зияющие раны. Смерть наступила от травматического шока и большой потери крови.

Перед входной дверью убийца посадил плюшевую собаку, словно поручив ей охранять дом. Какой в этом заложен смысл? На месте преступления было выявлено немало улик, например, волокна ткани, волосы, частицы уличной грязи и следы отпечатков ног, но как раз их обилие помешало сделать окончательные выводы. Между убийцей и жертвой, очевидно, произошла схватка, поскольку в гостиной царил страшный разгром: большой стеклянный стол, опрокинувшись на хозяина, разбился, и вещи, лежавшие на нем, рассыпались по полу. Важное открытие поджидало полицию в ванной комнате для гостей, примыкавшей к гостиной: некто воспользовался туалетом, забрызгав мочой кромку унитаза – видно, промахнулся парень. Эксперты-криминалисты взяли пробы и установили, что моча не принадлежала жертве. Следовательно, не исключалось, что небрежность допустил убийца. Теперь ожидались результаты анализа пробы ДНК, взятой из мочи с пустоши, где погиб Хуан Аласена; лишь сравнение образцов позволит точно определить, наследил ли в обоих случаях один и тот же человек. И если да, тогда убийца оставил неопровержимое доказательство своей причастности к двум преступлениям.

К ошейнику плюшевой игрушки была прикреплена «предсмертная» записка:

«Я должен обязательно найти выход из создавшегося положения, отбросив прочь колебания. Я не знал удержу в погоне за удовольствиями, нельзя объять необъятное. Тенета страстей, лабиринт грехов, ад недостижимого умиротворения. Спасение близко, стоит лишь переступить порог, но как же трудно это сделать».

Из письма, подвергнув его соответствующему анализу, можно было извлечь немало ценных данных. Опираясь на новые методы исследования и опыт, накопленный за долгие годы, полиция имела шанс получить психологический портрет преступника, причем весьма достоверный.

Себаштиану дочитывал рапорт набегу, выскочив из дома в последний момент: он едва-едва поспевал к началу конференции в Автономный университет. Справку по материалам следствия придется писать вечером. Себаштиану планировал оставить ее вместе с досье, осколком ампулы и письмом с изложением собственных версий в привратницкой у Бенито – в точности как он обещал Морантесу. Профессор не сомневался, что друг передаст его заключение младшему инспектору Пуэрто и семье Аласена.

И это все, что он мог сделать для несчастных родителей: сын дона Клаудио пал жертвой случайного выбора психопата, без всяких особых причин и мотивов.

Ровно в восемь часов вечера в понедельник Себаштиану вышел из метро на станции «Гран-Виа» и, сориентировавшись, направился к дому номер два по улице Баркильо. По обыкновению, Португалец явился минута в минуту к назначенному времени. Прожив много лет в Англии, он приобрел привычку к пунктуальности. Правда, в стране, где пунктуальностью считалось получасовое опоздание, Себаштиану частенько заставал врасплох хозяев, поспешно завершавших последние приготовления к ужину или собиравшихся наконец принять душ.

Конференция в Автономном университете прошла успешно. Доклад профессора слушатели встретили аплодисментами, пожалуй, даже восторженно. Он также встретился с коллегами. Завязавшиеся знакомства сулили заманчивые перспективы и в будущем могли очень пригодиться. Не говоря уж о гонораре за выступление, который (с учетом его заработка преподавателя университета и внештатного сотрудника Интерпола) был более чем приемлемым. Покинув стены университета, он нашел в кармане пальто приглашение философского общества и вспомнил, что хотел повидаться с дядей Орасио Патакиолой. Страстная неделя закончилась, вместе с праздниками наступил конец и тишине в Мадриде: улицы вновь были забиты транспортом. Только небо хмурилось по-прежнему, как все предшествующие дни. По сообщениям теленовостей, устойчивая скверная погода вредила туристической отрасли так же интенсивно, как и размывала курортные пляжи. Под непрерывный аккомпанемент пронзительных сигналов плотный поток машин растекался по городу реками красных огней; измученные водители, потеряв и терпение, и надежду, пытались объехать образовавшиеся заторы. Пробки усугублялись в часы пик бесчисленными и бесконечными ремонтными работами, затеянными мэром исключительно во благо жителей столицы. Котлованы, желтые заборы и рокочущие экскаваторы (все вместе издававшие оглушительный грохот) на каждом шагу превращали улицы в тесные ущелья – ловушки, из которых невозможно выбраться. Кое-где автомобили были припаркованы в два ряда; дамы в меховых пальто без зазрения совести останавливались у магазинов («всего на минуточку»), перегораживая дорогу и вызывая бурю негодования. Пешеходы невозмутимо шли по своим делам, твердо уверенные, что их весь этот хаос совершенно не касается. Что поделать, это Мадрид с его знаменитыми пробками.

Едва Себаштиану вошел в подъезд, ему навстречу выступил человек в синей униформе.

– Простите, вы к кому?

– К Орасио Патакиоле, – ответил Португалец. – Последний этаж.

– Ах, ученое общество. Действительно, вам в мансарду. Портье показал гостю, как пройти к лифту, но Себаштиану предпочел подняться на шестой этаж пешком. На двери он заметил позолоченную дощечку с соответствующей надписью: «Общество "Друзья Кембриджа"». Себаштиану нажал кнопку звонка и, дожидаясь, пока ему откроют, попытался угадать, как выглядит то место, о котором он был много наслышан. Наводило на размышления, почему, несмотря на неоднократные приглашения дяди, Себаштиану никогда прежде не бывал в мансарде на улице Баркильо, штаб-квартире общества. Волнение, которое он теперь испытывал, явилось для него неожиданностью. Вскоре он услышал шаги, приближающиеся к двери, и створка распахнулась.

– Себаштиану, как я рад, что ты сумел прийти. Проходи, проходи. Ну же, давай пальто.

Португалец ступил в маленькую прихожую и вручил Орасио верхнюю одежду.

– Не хотелось уезжать, не повидавшись, – признался Себаштиану. – Из-за конференции и обязательств перед семьей Аласена у меня почти нет времени. Но как можно упустить случай и не попробовать один из твоих фирменных коктейлей?

– Вот и замечательно, – улыбнулся дядя. – Идем со мной, все уже собрались.

Это была традиционная для последнего этажа квартира – с высокими потолками и мансардными окнами. Из прихожей, налево по коридору, можно было попасть в спальни, кухню и ванную. Другая дверь открывалась в гостиную средних размеров, где заседали члены общества. Небольшое помещение представляло собой образец уюта и респектабельности. Почетное место в комнате занимали изрядно потертые, но удобные на вид кресла с коричневой кожаной обивкой, со всех сторон их окружали стеллажи с книгами в серых и коричневых переплетах. Кресла и трехместный диван располагались вокруг невысокого стола темного орехового дерева, на котором лежали журналы по философии и математике, а также несколько ежедневных газет. Два больших окна занавешивались легкими шторами и плотными гардинами коричневого цвета; извне стекла заливали потоки проливного дождя. Около двери стоял массивный пюпитр, где покоился экземпляр «Потерянного рая» Мильтона с иллюстрациями на библейские сюжеты, выполненными углем. Среди картин, оживлявших стены, особенно выделялся холст кисти Антонио Лопеса в охристой гамме, изображавший кавалькаду всадников в дымке дождя, гарцевавших перед Королевским дворцом, – наверное, свиту какого-нибудь дипломата, спешившего вручить верительные грамоты. Пол был покрыт бежевым ковролином, поверх которого в живописном беспорядке расстилались персидские ковры.

– Сеньоры, с удовольствием представляю вам Себаштиану Сильвейру, – объявил Орасио.

Вот так, спустя годы, Себаштиану очутился там, где прошли последние часы жизни его отца.

В гостиной собралось пять человек, и Себаштиану охватило тягостное чувство, словно отец его все еще обретался где-то здесь, в этих стенах. Профессор откашлялся.

На трехместном диване расположился Иван Польскаян, азербайджанец по происхождению, гроссмейстер международного класса по шахматам и писатель, если Себаштиану верно запомнил основные факты его биографии. Где-то он прочитал, что с самого начала жизнь шахматного гения складывалась непросто. Его семья подвергалась преследованиям за политические убеждения и вынуждена была бежать из родной страны. Мальчик стал свидетелем смерти матери (в одночасье сгоревшей от пневмонии) в каком-то захолустном местечке Восточной Европы. Вместе с отцом и братьями он совершил трудное путешествие: на пути в Париж они пересекли Югославию, север Италии и львиную долю французской территории. Иван очень рано увлекся шахматами, и отец сделал невозможное, чтобы оплачивать его уроки и записать в Детскую шахматную ассоциацию Парижа. Юный Иван Польскаян обеими руками ухватился за представившуюся ему возможность и с незаурядным рвением и целеустремленностью осваивал тонкости мастерства. Трудом и упорством он быстро добрался до призовых мест, прочно заняв верхние строчки турнирной таблицы, и выиграл чемпионат Франции по шахматам в пятнадцать лет. В пятьдесят пять лет Иван являлся самым молодым членом ученого общества. Как знаток математики и рациональной философии, он находил удовольствие в игре ума и не опасался выдвигать дерзкие, порой сумасбродные идеи в отличие от своих более консервативных друзей. Иван пристально посмотрел на Себаштиану и приветствовал его наклоном головы.

Справа от шахматиста, у книжного шкафа, стоял шестидесятивосьмилетний Оскар Шмидт. Работая корреспондентом одной немецкой газеты, он всю жизнь путешествовал по азиатским регионам, впитывая традиции утонченной культуры этих стран. Розовощекий, с солидным животом и ухоженными усами с подкрученными кончиками, он выглядел типичным тевтоном. Он был одет в серую тройку, и Себаштиану неожиданно пришло в голову, что для полноты образа ему недоставало только монокля.

– Добро пожаловать, – произнес Шмидт с сильным немецким акцентом, из тех, что никогда не смягчится, проживи его обладатель даже весь свой век в чужой стране.

В человеке, занимавшем место на диване по левую руку Ивана Польскаяна, Португалец узнал знаменитого доктора Эмилиано дель Кампо, выдающегося ученого, считавшегося светилом в области медицины. Список его достижений и званий впечатлял: доктор психиатрии, защитивший с отличием диссертацию в Принстоне, почетный доктор множества европейских университетов. Дель Кампо пользовался уважением и широким признанием как исследователь и первооткрыватель новых методов лечения многочисленных душевных заболеваний, в частности шизофрении; его открытия разрушили стереотипы, служившие препятствием на пути к познанию такой загадочной и неизведанной сущности, как человеческий разум. Он уже перешагнул семидесятилетний рубеж, но черные глаза под густыми седыми бровями свидетельствовали о недюжинной интеллектуальной мощи. Он вынул изо рта трубку, распространявшую благовонный сладковато-пряный запах, и слегка приподнялся в знак приветствия.

Напротив доктора, водном из уютных кресел, восседал пятый действующий член «Друзей Кембриджа». Он перебирал какие-то бумаги и негромко разговаривал с Орасио. Альберто Карнабуччи – посол Италии по должности, философ и писатель по призванию – горделиво заявлял, что в конечном счете врата рая ему откроют его заслуги как «друга Кембриджа». Себаштиану уже открыл рот, чтобы спросить у дяди, почему общество носит такое оригинальное название, когда Альберто вдруг подскочил, положив бумаги на журнальный стол, и крепко пожал руку гостю. Что ж, позднее он непременно удовлетворит свое любопытство.

– Piacere.

– Ну, теперь ты со всеми познакомился. – Орасио указал на свободное кресло. – Садись и отведай лучший сухой мартини в Испании.

Орасио двинулся к буфету, стоявшему у стены между двумя окнами, и налил порцию мартини из шейкера. Придирчиво выбрав из вазочки оливку, он поднес рюмку племяннику.

– Если в Лондоне сыщется более достойная выпивка, мы перенесем штаб-квартиру туда.

Себаштиану принял бокал и посмотрел его на свет.

– Как жаль, что искусство смешивать коктейли уходит в прошлое.

– Друг мой, добрый коктейль нынче мало где можно попробовать. Теперь в него добавляют кока-колу и прочую химическую бурду. Для настоящего сухого мартини нужен прежде всего первоклассный джин, сдобренный капелькой белого вермута, а не эти современные растворители для краски. Хотя Альберто утверждает, что вермуту там вовсе не место.

– Несомненно, в наше время сухой мартини – единственный напиток, подобающий настоящим мужчинам, – изрек Альберто. – Вы знаете, как раньше называли на киностудиях вечерний коктейль? «Рюмка мартини». Нельзя терять стиль.

– А сейчас Орасио поведает, как этот коктейль изобрели в 1860-х на севере Калифорнии, – вмешался Оскар. – Историк всегда остается историком, верно?

– И добавит, что популярным его сделал Джеймс Бонд, – уточнил Альберто с лукавой улыбкой.

Альберто был высокого роста, с волосами, вьющимися на затылке, и непокорной седой прядью. Не отвлекаясь от беседы, он протирал очки в тонкой стальной оправе, периодически проверяя чистоту стекол на свет, направив на одну из галогеновых ламп на потолке.

Орасио скорчил презрительную гримасу.

– Мистер Бонд употреблял мартини с водкой, – возразил он. – А знаете почему? Потому, что марка «Смирнофф» приобрела в шестидесятых годах право на прокат этих картин.

– О, да просто Ян Флеминг так написал в своих романах, только и всего.

– Да что англичане понимают в выпивке? – возмутился Орасио.

Альберто расхохотался.

– Вспоминается известный анекдот, – продолжал Орасио. – Говорят, Раймонд Чандлер на самом деле совсем не хотел писать сценарий для «Синего георгина». Он согласился на уговоры продюсера лишь с условием, что в контракт будет включен особый пункт, позволявший ему работать в нетрезвом виде. Студия «Парамаунт» обязывалась предоставлять ему лимузины и секретарш двадцать четыре часа в сутки, а сверх того врача и медсестер, дабы колоть ему витамины, поскольку он, разумеется, ничего не ел, когда уходил в запой. После завтрака, где продюсер принял экстравагантные требования писателя и где, как гласит легенда, Чандлер угостился тремя двойными мартини и тремя порциями виски с мятным ликером, автор детективов отправился домой и закончил сценарий за две недели.

Рассказ Орасио развеселил всех. Выждав несколько мгновений, Орасио вздохнул и повернулся к Себаштиану.

– Ты, конечно, уже что-нибудь узнал о мальчике Клаудио Аласены? – спросил он.

– Да, и, боюсь, новости неутешительные.

Он коротко поведал о том, что происходило до сегодняшнего дня, и о полицейском расследовании. Его сообщение вызвало шквал разнообразных восклицаний и общее потрясение.

– Серийный убийца! – вскричал Альберто. – Е incredibile!

– Пока это только версия.

– Но тогда ты останешься, чтобы участвовать в следствии? – задал вопрос Орасио.

– Нет, что ты. Дело находится в компетенции испанской полиции; она должна официально запросить нашей помощи. В таких случаях предусмотрен ряд формальностей, которые необходимо соблюдать.

На несколько минут установилось молчание, нарушенное Эмилиано дель Кампо:

– Ужасная история. – Он закрыл книгу, которую неспешно перелистывал, и потянулся за большой бутылкой коньяка стоявшей перед ним на деревянном столе. Себаштиану попытался выдержать его пристальный взгляд, но не смог и был вынужден отвести глаза. Взор медика, пронизывающий и пытливый, словно доискивался до самых сокровенных мыслей. – Чудовищная жестокость. Если нужна наша помощь…

Дель Кампо сжал губы. Казалось, услышанное произвело на него неизгладимое впечатление. Себаштиану не подозревал, что дель Кампо – близкий друг семьи Аласена.

– Лично я могу сделать немногое, разве что пожелать, чтобы этот кошмар закончился для дона Клаудио и его супруги как можно скорее.

– Я присоединяюсь к пожеланию Эмилиано. Клаудио Аласена – верный друг, – подал голос Оскар Шмидт.

– Безусловно, – согласился Себаштиану.

– Bene, – неожиданно воскликнул Альберто Карнабуччи. – Давайте развлекать нашего гостя. Приступим к делу? Мне не терпится поделиться со всеми тем, что нам удалось выяснить.

– Постой, Альберто, – прервал его Орасио. – Нашему молодому другу неведомо, чем именно мы занимаемся.

Патакиола встал с кресла.

– Четыре месяца назад я сделал одну из самых удачных своих находок. Не вдаваясь в подробности, скажу, что я проводить отпуск в итальянском городе Верона и по чистой случайности наткнулся на одну вещь, немедленно завладевшую моим вниманием. Как-то вечером меня пригласили на ужин старинные друзья, которых я не видел много лет. Это был один из тех ужинов, когда люди с удовольствием вспоминают юность и сетуют, «как быстро бежит время». Незадолго до того умерла мать Франчески, хозяйки дома, и оставила супругам нешуточное наследство. Я не стану утомлять вас перечислением унаследованных ими домов и прочей недвижимости, поскольку за ужином главным предметом разговора сделались две коробки, набитые ветхими документами. Друзья хотели, чтобы я просмотрел их и определил, есть ли среди них что-нибудь ценное. Обе коробки мать Франчески хранила на антресолях с тех пор, как умер ее муж, что случилось довольно давно. В коробках лежали его личные вещи, как я уже говорил, отправленные вдовой на чердак и благополучно забытые, пока их снова не извлекли на свет в связи с наследственными делами.

В сущности, никто не сомневался, что содержимое коробок имеет определенную ценность, так как предки моих друзей принадлежали к числу самых родовитых итальянских семейств и, следовательно, играли заметную роль в истории Италии в прошлом столетии. Мои друзья сначала предполагали отвезти документы в музей, чтобы эксперты их изучили и каталогизировали. Однако, зная о моем увлечении литературой и искусством, они решили, улестив меня изысканным ужином, узнать мое мнение, не откладывая дела в долгий ящик.

В первой коробке мы нашли рукописи, представляющие огромный интерес для историков, но я снова не хочу обременять вас излишними деталями. Во второй же мы нашли нечто такое, отчего просто онемели: три листа пергамента в превосходном состоянии. Удивляло, как бережно когда-то упаковали документ, аккуратно вложив его между двумя толстыми стеклянными пластинами. Фактически страницы хранились в полном вакууме. На мои взволнованные вопросы Франческа отвечала, что смутно припоминает витрину, находившуюся в давние времена на столе в кабинете ее отца, и больше ничего.

Орасио вел рассказ, встав на противоположном конце комнаты около комода, на котором помещался предмет сантиметров семидесяти в ширину и около трех-четырех сантиметров в высоту, покрытый куском черного бархата. Не вызывало сомнений, что под бархатом скрывался тот самый раритет.

– Это фантастическая находка. Дело не столько в содержании – оно, конечно, довольно любопытно, но не является формулой философского камня, – сколько в том, кто написал документ. Его автор – один из величайших итальянских поэтов на все времена. Возможно, самый великий. Так уж получилось, что я пылкий поклонник сей исторической личности и хорошо знаком с его творчеством. Друзья попросили меня взять на себя труд тщательно исследовать его и подтвердить подлинность авторства. Ради этого они согласились передать мне документ в Мадрид, как только будет покончено со всеми необходимыми формальностями в связи со вступлением в наследство. Таким образом, с момента появления документа из недр коробки и до нынешней неофициальной экспозиции прошло несколько месяцев. До вчерашнего дня он находился в Прадо, в руках лучших реставраторов и экспертов, причем некоторые знатоки приехали из Рима. Сегодня он перед нами, но уже завтра утром вернется в Италию.

– Ты испытываешь мое терпение, Орасио, – признался Себаштиану. – Можно наконец узнать, о ком или о чем речь?

Орасио сдвинул бархат, и Себаштиану подошел к витрине. Не меньше трех пядей в ширину и глубину, она представляла собой два стеклянных листа по два сантиметра толщиной каждый, между которыми были вложены три желтоватых пергамента. Стекло держалось на подставке и было закреплено почти вертикально, с небольшим наклоном назад под углом примерно в двадцать градусов. Себаштиану нагнулся к витрине, освещенной электрическим светом с потолка, и попытался разобрать слова: начертанные много сотен лет назад черными чернилами, они до сих пор сохранили относительную четкость. Сам пергамент был попорчен временем и кое-где протерся до дыр, отчего отдельные строки сделались неразборчивыми. На третьем листе текст обрывался, не доходя до середины, заставляя сожалеть, что история не получила продолжения.

– Данте Алигьери, – торжественно провозгласил Орасио.

Себаштиану с изумлением воззрился на дядю, в следующий момент он вновь впился глазами в витрину.

– Вот это да! – воскликнул он, опомнившись. – Потрясающая находка. Мне не терпится узнать, что там написано.

– И нам тоже, – заявил Иван Польскаян. Он достал из кармана пиджака серебряный портсигар и предложил сигарету Себаштиану. Тот отказался, покачав головой, и коротко пояснил: «Не курю».

Орасио вернулся к гостям и уселся рядом с Себаштиану. Замечание Польскаяна заинтриговало Себаштиану. Неужели содержание документа известно одному Орасио? Похоже, другие члены общества были осведомлены не больше, чем он сам.

– Действительно, – подтвердил Альберто Карнабуччи. – Лишь мы с Орасио знаем, о чем этот текст, поскольку только нас пригласили присоединиться к экспертам Прадо, изучавшим документ. Орасио удостоился этой чести потому, разумеется, что нашел его. Ну а я проявил изрядную настойчивость. Как истинный флорентиец, я большой поклонник таланта Данте. Я не мог упустить счастливую возможность поучаствовать в переводе его автографа.

– Что касается остальных, Орасио вызвал нас сразу, как только прибыл в Мадрид с автографом, – поделился Иван, – следовательно, мы увидели документ в первый же день, но всей компанией мы не могли присутствовать при переводе. Теперь работа как будто завершена. Наши дорогие друзья крепко держали рот на замке.

Развалившись на диване, шахматист выпустил колечко сигаретного дыма и несколько мгновений рассеянно наблюдал, как оно тает в воздухе.

– Перевести текст оказалось задачей непростой, хотя в нашем распоряжении находились новейшие компьютерные системы. Причем главная проблема заключалась вовсе не в истолковании архаичного языка поэта. Верно прочитать документ – вот что представляло основную сложность, так как состояние пергамента далеко от идеального, – объяснил Орасио.

– Ну, так рассказывай, дружище, мы все сгораем от любопытства, – поторопил его Оскар.

Орасио поудобнее устроился в кресле и пригубил коктейль.

– Так как времени у нас достаточно, позвольте я расскажу всю историю с начала, чтобы освежить ключевые моменты в вашей памяти, а заодно похвастаться собственной, – повел речь Орасио. – Данте Алигьери родился в мае 1265 года во Флоренции, в скромном доме напротив Toppe делла Кастанья. Благородным происхождением он был обязан своему предку, отважному рыцарю, отличившемуся в крестовых походах и завоевавшему право на герб под знаменами императора Конрада III. Отец Данте жил во Флоренции и занимался банковским делом, хотя злые языки утверждали, будто он не брезговал и ростовщичеством. Мать Данте скончалась, когда он был еще маленьким ребенком, и его отец почти сразу после ее смерти вступил в новый брак. Увы, семью словно преследовал злой рок: в скором времени отец Данте тоже покинул сей мир. Однако по обычаю того времени отец позаботился составить нотариальное брачное обязательство, согласно которому Данте полагалось жениться на Джемме Донати.

– Флоренция, пожинавшая плоды «первого народоправства», – принял эстафету Альберто, – была разделена на два противоборствующих стана – имперскую партию гибеллинов и папскую партию гвельфов. Незадолго до рождения Данте по причинам, которые нас не касаются, между враждебными группировками произошли ожесточенные, кровопролитные столкновения, завершившиеся победой гибеллинов. Семья Данте, выступавшая на стороне гвельфов, искушая судьбу, осталась во враждебной Флоренции, оказавшейся под властью имперской партии гибеллинов. На их счастье, через год после рождения Данте гибеллины потерпели поражение в битве под Беневенто, благодаря чему семья некоторое время жила спокойно. Тем не менее до умиротворения Флоренции было далеко, как никогда, поскольку крупная победа гвельфов повлекла за собой беспощадные преследования и изгнания из города, жертвами которых на сей раз явились гибеллины. Король Манфред погиб под Беневенто, и в изгнание отправили даже его тело, найденное после сражения.

Комната наполнялась красноватыми отблесками пламени камина и мягким светом торшера в барочном стиле, удачно гармонировавшего с интерьером гостиной.

– Детские годы Данте прошли в коллегии францисканцев Санта-Кроче, и уже с ранних лет он проявлял склонность и недюжинные способности к гуманитарным наукам, – вновь взял слово Орасио. – Слета 1286-го до весны следующего года он изучал право, философию и, возможно, медицину в университете в Болонье. Как известно, – небрежно обронил он с добродушным высокомерием эрудита, уверенного, что для его собеседников, людей широкообразованных, частности вроде этой не явятся новостью, – в ту эпоху во Флоренции не существовало университета, подобного Болонскому или Сиенскому, и потому Данте пришлось уехать из родного города.

– Ты забегаешь вперед, Орасио, – прервал его Альберто Карнабуччи, говоривший с мягким итальянским акцентом. – В девять лет в его жизни произошло событие чрезвычайной важности: первая встреча с Беатриче ди Фолько Портинари, прелестной девочкой, младше его на год, которая превратилась в женщину, до конца дней владевшей его помыслами. К несчастью для себя, он снова увидел свою возлюбленную лишь спустя девять лет.

– Возлюбленную совсем не в том смысле, в каком это слово употребляется ныне. – Альберто и Орасио вели рассказ по очереди, и Себаштиану переводил взгляд с одного на другого, словно следил за игрой в теннис. – Беатриче очень юной вышла замуж за состоятельного горожанина, банкира Симоне Барди. Молодая женщина умерла в возрасте двадцати четырех лет.

– Ее смерть стала для Данте огромным потрясением, едва не лишившим его рассудка, – добавил Орасио. – Он написал поэму «Vita Nuova» в девяносто втором. – Оратор сделал паузу. – Разумеется, в 1292-м, – уточнил он с улыбкой. – И это случилось приблизительно через пару лет после смерти Беатриче. Естественно, в поэме он воспевал свою любовь к юной даме. «Я говорю, что с этого времени Амор стал владычествовать над моей душой» – так сказано в начале книги. Красиво, правда? В период между первой встречей с возлюбленной и второй он усердно учился и водил дружбу с самыми прославленными поэтами. В конце «Vita Nuova» Данте сообщает, что ему явилось чудесное видение, в котором возлюбленная предстала во всем блеске и славе, и тогда-то и родился замысел «Божественной комедии». Со дня смерти Беатриче и хождения поэта в загробный мир, описанного в этом произведении, минуло десять лет.

Себаштиану два или три раза перечитывал «Божественную комедию», и в домашней библиотеке в Лондоне хранилось несколько разных изданий шедевра. В его голове молнией мелькнула некая мысль – смутная, пока не оформившаяся идея, имевшая, однако, большое значение, как подсказывала интуиция. Профессору пришлось сделать над собой усилие, чтобы сосредоточиться на словах Альберто.

– Но раньше, – промолвил итальянец, – а точнее, в 1289 году, Данте сражался на равнине Кампальдино против Ареццо и тосканских гибеллинов, а в августе того же года участвовал в осаде замка Капроны. Безумства юности, знаете ли. Примерно в то же время он женился на Джемме – ей он за всю жизнь не посвятил ни одной строчки. В браке с ней у Данте было трое детей: Якопо, Пьетро и дочь Антония, которая постриглась в монахини после смерти отца и, конечно, приняла церковное имя Беатриче.

Себаштиану потянулся к столику за своим мартини, но рюмка, оказывается, уже опустела.

– Справив тридцатилетие, – вступил Орасио, привставая и забирая бокал, – наш многострадальный герой ввязался в политику, осознав в один прекрасный день, что не создан для военного дела. – Орасио налил гостю новую порцию коктейля. – Я говорю «многострадальный герой», поскольку на новом поприще его поджидали сплошные несчастья. В ту эпоху право быть избранным в народный совет и занимать государственные должности имел только гражданин, приписанный к одному из цехов. Данте вступил в гильдию врачей, так как род его занятий и интеллектуальные изыскания (в области поэзии и науки) в представлении современников теснее всего соприкасались именно с медициной. Затем в течение шести месяцев он состоял членом особого совета тридцати шести, приданного народному капитану. Политическая карьера поэта на первых порах развивалась вполне успешно, и спустя пять лет его избрали одним из шести приоров, верховных правителей Флоренции. Именно с этого момента начинаются его испытания. В комнате раздался гулкий треск – это рассыпалось в топившемся камине одно из поленьев. Себаштиану, несмотря на то что он был одет в толстый шерстяной свитер, чувствовал себя вполне комфортно у пылающего огня.

– Старинная вражда между гвельфами и гибеллинами разгорелась опять, получив новое воплощение в распре белых и черных. Естественно, названия партий не имели никакого отношения к цвету кожи их сторонников. Данте, облеченный властью приора, был вынужден вмешаться. Чтобы погасить конфликт, он подверг ссылке лидеров обеих группировок, в том числе и своего родственника, а также одного из лучших друзей.

В этот миг дверь приоткрылась и на пороге появилась старая женщина, экономка, приглядывавшая за квартирой.

– Можно? – спросила она.

Ученые друзья дружно кивнули, и экономка вошла в комнату с большим блюдом в руках. Она молча прошествовала к столу и поставила на него блюдо с канапе, разными сортами сыров и кусками quiche lorraine.

– Закуска, – провозгласил Оскар. – Скромно, но изысканно.

В гостиной становилось душно: аромат трубки дель Кампо непрерывно смешивался с дымом сигарет Ивана и запахом горящего дерева в камине.

– История на этом не заканчивается. – Орасио протянул руку к блюду. – Несмотря на яростное сопротивление Данте и вождей белых гвельфов папским притязаниям, в 1301 году папа Бонифаций VII1 пригласил Карла Валуа якобы для урегулирования разногласий между противоборствующими группировками. В действительности он стремился подчинить Флоренцию и привел к власти во Флоренции черных во главе с вероломным Донати, после чего прокатилась новая волна изгнаний. В списках подлежащих изгнанию значилось и имя нашего Данте. А после того как он отказался платить огромный штраф, поэта приговорили к сожжению на костре, если нога его когда-либо ступит на землю Флоренции. С тех пор начались его странствия по всей Италии, и доподлинно известно, что он жил одно время при дворе делла Скала в Вероне и присутствовал на собрании в Сан-Гонденцо, где был заключен союз между белыми и гибеллинами. Но когда в Ластре союзники потерпели сокрушительное поражение, совершенно точно, что нашего героя там не было. Кто-нибудь желает воды?

Орасио склонился над столом и стал наполнять большие бокалы водой с изрядным количеством льда и лимона.

– Я, пожалуй, продолжу, – сказал Альберто. – В те годы Данте совершил путешествие из Болоньи в Падую, где познакомился с Джотто. Тогда же, вдохновленный примером Цицерона и Боэция, он приступил к созданию «Пира». Трактат был задуман как своеобразный компендиум универсального знания и облечен в поэтическую форму.

– И вот наконец, – подхватил Орасио, – мы добрались до сути дела. В тот же период он написал послание, нечто вроде путевых заметок. Их мы, собственно, и переводили. В 1308 году Данте получил письмо от своего друга Пьетро делла Бастонья, ученика знаменитого Леонардо Пизанского, более известного как Фибоначчи.

– Фибоначчи – фигура, которая в наше время вызывает особый интерес, – вставил Иван Польскаян. – И породила бурю страстей в узком кругу нашего общества. – Он покосился на Орасио. – Не так ли, любезный друг?

Шахматист тщательно загасил энную сигарету, слегка раздавив окурок в пепельнице. Он разговаривал с заметным акцентом, но грамматически строил фразу безукоризненно, словно по учебнику. Себаштиану вновь задумался о том, какие узы связывали так крепко «друзей Кембриджа».

– Мне не хотелось бы отвлекать внимание присутствующих от письма Данте, но не будете ли вы так добры удовлетворить мое любопытство, – сказал Португалец.

– Изволь.

– Почему ваше общество называется «Друзья Кембриджа»?

– Отец никогда не объяснял тебе, в чем смысл? – спросил Иван с едва заметной улыбкой. – Ну так давайте прервем лекцию о Данте, дабы поведать историю, которая стоит за нашим названием. Следует заметить, она сильно отличается от той, что нам преподносят эти старые идеалисты. В начале XX века, в 1900 году, выдающийся немецкий ученый Давид Гильберт выступил с докладом на Международном математическом конгрессе в Париже о математических задачах, ожидающих решения. В своей блестящей речи он сделал краткий обзор основных тенденций развития науки в истекшем столетии и предложил список из двадцати трех фундаментальных проблем в математике, решение которых в тот момент еще не было найдено. Он считал, что данные проблемы должны стать основополагающими для математических исследований в грядущем веке. Гильберт утверждал, будто определение круга насущных проблем не менее важно, чем их решение. Иными словами, одна только постановка проблемы, понимание, в каком направлении необходимо идти, даже если неясно, откуда начинать, является сама по себе большим достижением. Несомненно, Гильберт был одним из математиков, кто внес немалую лепту в развитие науки. Заслуги и авторитет немца сыграли свою роль, и крупные ученые приняли вызов. Действительно, многие из перечисленных Гильбертом задач были разрешены полностью, другие лишь частично, некоторые до сих пор не поддаются усилиям научного сообщества.

– Недавно, – вмешался Эмилиано дель. Кампо, – американский Математический институт Клея в Кембридже выделил семь нерешенных задач из списка Гильберта и назначил премию в семь миллионов долларов за их решение: по миллиону за задачу.

– Неплохо, – пробормотал Себаштиану.

– В число семи проблем тысячелетия вошли гипотеза Римана, гипотеза Пуанкаре, гипотеза Ходжа, гипотеза Свиннертона-Дайера, уравнения Навье-Стокса, теория Янга-Миллса и задача о равенстве классов NP и Р в теории алгоритма.

– И мы, пятеро верных друзей, объединили усилия, отдавая себе отчет, что решение столь абстрактных задач лежит далеко за пределами чистой науки, – продолжал Орасио. – Мы попытались использовать для решения каждой проблемы разнообразные подходы, взяв на вооружение красоту шахматной математики – сочетание точности и страсти, а также изобретательность и свежесть восприятия классиков, изощренность восточной философии, знание психиатрии и понимание механизма мыслительных процессов. Вдохновенное стремление к познанию. И мы решили одну из задач.

– Миллион долларов никогда не бывает лишним, – с широкой улыбкой прокомментировал Оскар.

– «Друзья Клея», – произнес Себаштиану, проверяя, как это звучит. – «Друзья Гильберта». «Друзья Кембриджа». – Он усмехнулся. – Я тоже выбрал бы последний вариант.

– Скромная дань уважения нашим… наставникам.

– И какую же из задач вы решили? – полюбопытствовал Себаштиану.

– Мы опирались на разработки Коутса и Уайлза середины семидесятых на тему комплексных чисел, существенно их дополнив, чтобы полностью разрешить проблему Свиннертона. Мы не станем тебя утомлять подробностями этой запутанной гипотезы. Достаточно сказать, что нам потребовалось два года напряженной работы, и в результате Альберто нашел верный ключ. Пары простых чисел и последовательность Смарандаче.

– Смарандаче?

Альберто взмахнул руками.

– Прогрессии. Мы сосредоточились на числах Люка, последовательности целых чисел, которая задается с помощью рекуррентной формулы. Один, три, четыре, семь, одиннадцать, восемнадцать и так до бесконечности.

– Минуту, – вмешался дель Кампо, поворачиваясь к Себаштиану. – Каким будет следующее число?

Себаштиану задумался, пристально глядя на собеседника, прокручивая в голове ряд чисел и так и этак. Дель Кампо также не спускал с него глаз, слегка потряхивая трубкой, зажатой в левой руке.

– Двадцать девять, – ответил наконец Себаштиану. Это простая прогрессия: каждое следующее число получается путем сложения двух предыдущих.

– Точно, – подтвердил психиатр.

Себаштиану кивнул, мимолетная улыбка тронула его губы.

– Что ж, приятное отступление, – заметил Орасио и обратился к итальянцу: – Итак, Альберто, вернемся к Данте, не позволяй Себаштиану увести себя в сторону.

Из папки, лежавшей перед ним, Альберто достал бумагу.

– Вот перевод пергамента.

Альберто надел очки в металлической оправе и начал читать:

Гражданам прекраснейшей и славнейшей дочери Рима, Флоренции, было угодно извергнуть меня из ее сладостного лона. Я блуждал, скитаясь, по всем краям, на которые простирается наша речь, поневоле обнаруживая раны, судьбой нанесенные. В тот раз путь мой лежал в Пизу, город, знаменитый своей башней, куда я спешил на встречу со своим добрым другом Паоло Джерарди, слушателем прославленного Леонардо Пизанского. Усовершенствовал ли Фибоначчи свои познания, прочитав в переводе с арабского на латинский трактат «Al-jabr w'al-muqabala» [32] выдающегося математика аль-Хорезми или же приумножил ученость во время многочисленных дальних странствий, то неведомо, но достоверно, что приобретенной мудростью он добросовестно поделился с моим другом.

Леонардо, сын Боначчи, поведал мне устами Паоло о многодневных плаваниях по нашему морю, к африканским берегам, до порта Буджа [33] , а также о подробнейшем изучении теорий Абу Камила и аль-Караджи. Всем известный труд «Liber Abaci» [34] , им написанный, является неоспоримым свидетельством его поистине удивительной учености.

И еще я хочу подробно рассказать о Паоло.

Муж среднего роста, с походкой слегка неровной, но не лишенной плавности. Он всегда облачен в скромные одежды, так как считает неподобающим хвастаться богатством нарядов или предаваться излишествам роскоши. Напротив, в обращении он неизменно проявляет достойную сдержанность и любезность. В еде и питье он также предпочитает умеренность, ссылаясь на то, что скудная пища имеет благотворное влияние на живость ума. Кушанья на его столе самые обычные, хотя я могу подтвердить, что никогда я ни в чем не знал отказа, когда удостаивался чести гостить у него.

У него удлиненное лицо с носом, напоминающим клюв хищной птицы, и сильным подбородком, выступающим вперед. Он наделен от природы челом чистым и глазами ясными, я бы сказал, живыми, а кроме того, смуглой кожей, свойственной жителям этого края, и темными волосами, которые растут в изобилии как на бороде, так и на голове. Мало я встречал людей, преданных всем сердцем учению и науке до такой степени, что если какая-то задача требует его немедленного внимания, он оставляет в стороне все прочие свои занятия. Если пытливый разум побуждал его к действию, он не знал покоя, не насытив любознательности. Если предложенная задача не имела легкого пути решения, он упорно атаковал ее, словно осажденную крепость, пока не находил искомое. Его превосходные качества достойны восхваления: и крепкая память, и проворный ум, не говоря уж о безупречной добродетели.

Хорошо изучив «Liber abaci» Фибоначчи, он издал рукописи, тщательно упорядочив их и снабдив комментариями. Магистр, знаток методов математических и практических исчислений, он преуспел также в теории, исследовав квадратные уравнения, подобные тем, что содержатся в трудах аль-Хорезми, Абу Камила и аль-Караджи.

В словах, словно доносившихся сквозь толщу столетий, что-то вновь потревожило невнятную ассоциацию, осевшую у Себаштиану в глубине подсознания. Он напрягся и попытался облечь ее в понятную форму, но кусочки головоломки не хотели складываться в картину.

– Одну минутку, – вмешался Орасио. Себаштиану, оставив бесплодные попытки поймать ускользающую мысль, переключил внимание на него. – Будет уместно, если мы по ходу дела осветим вопрос о состоянии науки в ту эпоху, в частности математики. Мы не сделали этого раньше, однако, мне кажется, нам все же следует кое-что уточнить.

– Я не великий эксперт, – обронил Иван, – но давайте проверим. – Он на мгновение прикрыл глаза и продолжил: – Паоло Джерарди написал книгу под названием «Librodi ragioni», или книгу о пропорциях. Этот трактат по алгебре, в свое время оказавший большое влияние на развитие научной мысли. В трактате были исследованы 193 алгебраические задачи, применимые преимущественно в коммерческих расчетах. В последних примерах описывалось решение девяти кубических уравнений, пять из них неприводимых.

– Боюсь, я мало смыслю в кубических неприводимых уравнениях, – признался Себаштиану.

– Все очень просто. – Иван вновь завладел разговором. – Уравнение первой степени описывает прямую, квадратное уравнение определяет плоскость, как, допустим, лист бумаги, а кубическое уравнение – объем. Например, маслину в твоем мартини можно описать с помощью кубического уравнения, в частности, графика, представляющего собой симметричную параболу. Способов решения подобных уравнений, которые в наши дни входят в программу институтов, в то время еще знали. Более того, считалось, будто они не имеют решения.

– Стоит отметить, что наш Джерарди, хваставшийся тем, что сумел найти алгебраическую формулу решения кубических уравнений, заблуждался в своих выводах. Так как он никогда не проверял полученные результаты, подставляя их в условие задачи, он не догадывался, что его решения ошибочны. Проблема решения уравнений подобного типа сдвинулась с мертвой точки лишь в шестнадцатом веке.

– А теперь, чтобы вторая часть письма была полностью понятной, – промолвил Орасио, – я должен напомнить некоторые факты, касающиеся императора Генриха VII. Семь elettori из Германии, собравшись на конвент во Франкфурте, 27 ноября 1308 года провозгласили молодого Генриха Люксембургского наследником имперской короны. В Италии незадолго до этого события завершилась война, инспирированная Корсо Донати, о чем мы уже упоминали. Наиболее влиятельные персоны и политики с интересом следили за действиями и передвижениями нового императора. И первым делом он собрал войско и начал шествие по Европе в направлении Италии. Вскоре стало очевидно, что он стремился не только вновь подчинить себе бывшие города империи, но и выступал как явный противник папы Климента V.

Рассказ продолжил Иван:

– Приблизительно тогда же Данте возвратился из Парижа, куда он ездил, чтобы укрепить Генриха VII в намерении сокрушить власть черных во Флоренции. Установлено, что в ту пору Данте жил в северных областях Италии и сблизился с такими особами, как Кангранде делла Скала в Вероне. Но надежды Данте, будто «король римлян» поспешит во Флоренцию, развеялись. Генрих двинул свое войско на Брешию и, встретив сопротивление, подверг непокорный город осаде в мае 1311-го. Город был взят в сентябре этого же года. А затем, вместо того чтобы проложить путь в центр Италии, император повернул на Геную. Там он оставался до середины февраля 1312 года, а месяца два спустя прибыл в Пизу в сопровождении Данте, последовавшего за ним, с тем чтобы убедить вторгнуться во Флоренцию как можно скорее. И вот мы видим Данте в стенах Пизы, рассуждающим о математике. Второй фрагмент посвящен Пизанской башне и дает ответ на ряд вопросов, которые до сих пор являлись предметом жестоких споров, как, скажем, дискуссия об имени архитектора. Полагаю, мы произведем фурор в уважаемом сообществе архитекторов, – заявил он со злорадной улыбкой.

Отдав дань заутрене, отслуженной священниками, путешествовавшими с нами, мы вошли в город на рассвете и пошли по дороге, которая ведет к башне. Накануне мы стояли на реке Арно, на левом берегу, и заночевали на постоялом дворе в дне пути от города. Мои ноги изнывают от усталости, так как в последнее время я много странствовал, и я ощущал трепет, вступая в Пизу, бывшую смертельным врагом моей возлюбленной госпожи Флоренции, тем паче что более доброжелательного приема невозможно представить. Императора приветствовали с почестями, подобающими его высокому положению, дарованному милостью Божьей. Я лелеял надежду, что мне выпадет случай увидеться с моим другом Паоло Джерарди прежде, чем настанет полдень. Ученый диспут произойдет под сенью Кампанилы [38] , которая хотя и построена лишь до половины, но уже наклонилась к югу.

Шестьдесят золотых было пожертвовано, чтобы заложить первый камень 9 августа 1173 года от Рождества Господа нашего и сделать чертежи, начертанные умелой рукой Боннано Лизано. Как мне удалось узнать, отклонение Кампанилы от вертикальной оси сделалось настолько угрожающим, что попечители Дуомо [39] , обеспокоившись, весной года 1298-го от Рождества Господа нашего дали задание маэстро ди Симоне укрепить землю, на которой она возвышалась, а земля эта сплошь состояла из песка. Причиной таких распоряжений послужило то, что Томмазо ди Андреа да Понтадера [40] уже установил, что наклон Кампанилы невозможно исправить. И сие отклонение от оси исчисляется в два локтя с половиной.

В году 1284-м от Рождества Господа нашего строительство вновь остановилось из-за войны с Генуей, но после того башню подняли до седьмого этажа из восьми полагавшихся по плану.

Тем не менее все было готово к началу диспута на площади, и многие важные люди собрались в ожидании вокруг Паоло и молодого Джанлукки Исненьи, дерзнувшего претендовать на должность, которую занимал мой возлюбленный друг. На хитроумные способы решения сложных задач торговой математики, представленные Исненьи, мой друг отвечает…

Альберто развел руками:

– И на этом, друзья мои, текст пергамента обрывается. Жаль, однако…

– Минуточку, тут уместен небольшой комментарий. – Орасио адресовал свои слова Себаштиану. – Профессор математики в эпоху Средневековья в Италии жил в мире жесточайшей конкуренции. Огромное значение имело то, что за каждый прослушанный курс студенты платили непосредственно своим наставникам. Таким образом, всегда существовала опасность, что студенты перестанут ему платить, если сочтут квалификацию лектора неудовлетворительной. Следовательно, благополучие профессора зависело от его репутации, и если, случалось, она бывала опорочена, он мог потерять должность, так что ему приходилось покидать университет и даже город. Затем, чтобы поддержать на должном уровне свой престиж, профессора участвовали в публичных диспутах, являвшихся чем-то вроде образовательных олимпиад. Победитель приумножал свою славу и, если весть о нем распространялась широко, еще и количество учеников. Как правило, инициатором диспута выступал кандидат, обладавший неоспоримым правом выносить на всеобщее обсуждение ряд тезисов по теме, в которой знаменитый профессор считался корифеем. Тот, в свою очередь, готовил для оппонента собственные вопросы из данной области, и по прошествии определенного времени они встречались в общественном месте для интеллектуального поединка. Победа присуждалась тому, кому удавалось убедительно доказать большее число тезисов или решить большее количество задач, если речь шла о математиках.

Себаштиану заставлял себя слушать усилием воли. Исторический экскурс был достаточно интересен, но на краю сознания бродила та неуловимая мысль, не дававшая ему покоя. Смутная ассоциация все время напоминала о себе, словно укус насекомого на спине, – зудящая точка, маленькая и недоступная.

– Итак, – вмешался Иван, – обладатель уникального, революционного способа решения задачи, иными словами, тот, кто изобрел новый математический метод, изначально имел существенное преимущество перед оппонентами. Из-за сложившейся системы соперничества и общей атмосферы недоверия, господствующей в ученой среде, публикация научных открытий фундаментального значения была совсем не в интересах исследователей. С большой долей уверенности мы можем предположить, что победил Паоло Джерарди, ибо его имя вошло в историю, но наверняка мы этого никогда не узнаем.

Озарение пришло внезапно – в одно короткое мгновение ускользающая мысль, вертевшаяся в голове у Себаштиану, обрела форму. Когда, приехав в Мадрид, он прочитал заключения экспертов, его зацепило слово, будто бы выпадавшее из контекста, прочно поселившись в темных недрах сознания: «Комедия». «Я выбираю самый верный путь сквозь чащу сумрачного леса комедии». Предпоследняя фраза из «предсмертной» записки Хуана Аласены. «Комедия! Боже мой, "Божественная комедия"». Себаштиану застыл в кресле, точно изваяние. Голоса, звучавшие в комнате, слились в невнятный гул и вдруг исчезли. В душе Португальца крепла ужасающая уверенность. Он почти не сомневался, что догадка верна, но инстинкт умолял его не спешить, настойчиво призывая к осторожности.

– Орасио, – негромко позвал он. – Как караются грешники в первом круге Ада в «Божественной комедии»?

Себаштиану читал книгу давно, и подробности потускнели в его памяти. Он помнил отдельные сцены и строфы, но предпочитал проверить свою страшную догадку, проконсультировавшись с Орасио. Напряжение, волнами исходившее от Себаштиану, передалось другим, и в гостиной установилась плотная, как ватное одеяло, тишина. Орасио испытующе посмотрел на племянника.

– Миновав преддверие Лимба, где, как мы помним, пребывал Вергилий, провожатый Данте, мы встречаем праведных язычников, то есть безупречно добродетельных людей, не ведавших христианства. Их наказание заключается в том, что им не дано вовек узреть милость и славу Господа. Достаточно упомянуть, что в первом круге высится замок мудрых, где в числе прочих обитали древние поэты Гомер и Овидий. Предчистилище, – продолжал Орасио, – вплоть до врат Святого Петра, становится местом, где души отлученных и непокаявшихся ждут, когда им откроется доступ в Чистилище, то есть к искупительным мукам. И в этой связи возникает вопрос: какова вероятность, что душа из Лимба не очутится по ошибке в том месте, которое Данте называет сферой воздуха. Если мы рассмотрим в целом систему аллегорий, обратившись к традиционному истолкованию текста…

Себаштиану кивнул. Все правильно, память его не подвела.

– А второй круг? – спросил он.

Орасио, не привыкший, чтобы его перебивали, моргнул и ответил не сразу, заинтригованно поглядев на Себаштиану.

– Во втором круге находятся обреченные на муки за грех сладострастия, – степенно уточнил Орасио. – В этом отношении мотивы чувственности, вожделения обретают особое звучание. Речь идет не только о деянии, но и о греховных помыслах. Чтобы ты лучше разобрался, скажу, что в эпоху, когда создавалось это произведение, было очень велико влияние Джованни Фиданцы, святого Бонавентуры. Его философские трактаты считаются трудами, содержащими ключ к пониманию теологии и морали Средневековья. Таким образом, согрешить в помыслах было ничуть не лучше, чем согрешить физически. Забавно, что место казни за сладострастие расположено во втором круге, сразу вслед за Лимбом, иными словами, выше тех, где караются грехи, казалось бы, менее тяжкие, как, допустим, чревоугодие. И это доказывает, что в действительности к сладострастию, хотя оно и являлось смертным грехом, относились терпимо. Например, во втором круге мы встречаем Франческу да Римини, выданную замуж за хромого Джованни Малатесту и влюбившуюся позднее в своего деверя Паоло. Застигнутые во время любовного свидания, они были убиты разгневанным мужем. В круге втором в наказание назначены вьюги и ураганный ветер, который крутит несчастных и истязает нагую плоть. – Он хлестнул воздух рукой. – Вот и все, в самых общих чертах. Разумеется, на эту тему можно рассуждать бесконечно. А зачем тебе?

Себаштиану не отводил требовательного взгляда от Орасио.

– А третий? – упрямо продолжал он, пропустив мимо ушей вопрос дяди. Строки поэмы постепенно всплывали в памяти.

– Чревоугодники и те, кто предавался излишествам, уступив соблазну. В целом в третьем круге находятся люди, преданные обжорству, неспособные пожертвовать ради будущей благодати первобытной тягой к еде, те, кто животные инстинкты ставил выше духа человеческого. Их наказание – холод, ледяные дожди, град и снег. Себаштиану, а почему тебя это интересует?

Себаштиану перевел дух, приходя в себя. Он осознал, что сидит на краю кресла, а все остальные настороженно следят за ним.

– У тебя есть здесь экземпляр поэмы? – спросил Себаштиану.

– Разумеется, – отозвался Орасио.

Он снял один том с полки книжного шкафа и подал племяннику. Некоторое время Себаштиану молча перелистывал страницы: он читал быстро, разыскивая определенные места, которые помнил смутно.

– Если коротко, – сказал он наконец, – серийные убийцы, как правило, следуют заданному сценарию или ритуалу. Бывают, конечно, исключения, но редко. Джек Потрошитель убивал только проституток, чтобы затем изуродовать их тела. Вычислить этот сценарий – значит сделать первый шаг, и очень важный шаг, к поимке преступника. Он дает нам недвусмысленные указания. Я думаю, что убийца Хуана Аласены воодушевлен поэмой Данте, – медленно закончил он.

На улице Себаштиану первым делом вытащил мобильник и набрал номер Морантеса. Друг ответил после четырех гудков.

– Себаштиану, – голос Морантеса звучал натянуто, – я сейчас не могу говорить.

– Одну секунду, у меня важное сообщение.

– Да, Себаштиану, но…

– Кажется, я понял, чем руководствуется твой преступник, – торопливо перебил Португалец.

Из трубки не доносилось ни звука.

– Морантес?

– Да, я здесь. Послушай, я сейчас не могу говорить. Я тут увяз по уши… Возвращаюсь в Мадрид послезавтра, тогда и увидимся.

– Я же завтра уезжаю. Позвони мне в Лондон, и я тебе все расскажу.

– Даже не думай, парень. Если у тебя есть горячая информация, с тобой многие захотят побеседовать. Учти…

Вдруг раздался грохот, похожий на выстрел, оборвав агента на полуслове, послышались крики и брань.

– Вот дерьмо! – завопил Морантес. – Португалец, жди меня через два дня в Мадриде. – И мгновенно оборвал связь.

Себаштиану озабоченно выключил телефон. Во что влип его приятель? Он закрыл глаза и потер веки большим и указательным пальцами. Итак, до конца недели он остается в Мадриде. Португалец снова открыл телефон и позвонил в туристическое агентство.

 

2 апреля, вторник

Два лишних дня в Мадриде нарушали все планы Себаштиану. Теперь профессору предстояло звонить в университет и договариваться, чтобы помощник провел вместо него занятия, а секретарша отменила назначенные встречи. И как назло, все это приключилось в начале последнего триместра, практически накануне экзаменов.

Но с другой стороны, как он мог уехать из Мадрида, располагая такой информацией? Если будет следующая жертва, а на сей счет он не тешил себя иллюзиями, то отчасти по его вине. Он должен остаться, поговорить с Морантесом и поделиться своими выводами. И убедить его, если друг не поверит.

Себаштиану не сомневался, что убийца скоро заявит о себе снова.

Наутро Португалец во второй раз наведался в Дом книги в центре города, купив «Божественную комедию» и несколько книг с комментариями и критическим анализом поэмы. Также он приобрел труд по орнитологии: он догадывался, к какому семейству птиц относилась пичуга, которую убийца Ванессы Побласьон (или мадемуазель Нуар) подбросил в квартиру несчастной, но предположение требовало проверки. Себаштиану вернулся домой, съел скромный обед и читал до самого вечера. У него появилось желание позвонить младшему инспектору Пуэрто и справиться о Морантесе, но он не стал этого делать. Португалец верил, что приятель сумеет о себе позаботиться.

Он открыл поэму великого итальянца на первой странице:

Поздно вечером Себаштиану бегом пересек площадь Олавиде, очень надеясь, что компьютерный магазин на противоположной стороне еще работает. В магазине горел свет, но табличка на двери сообщала: «Закрыто». На всякий случай Португалец подергал ручку, но ему не повезло. Тогда он заглянул внутрь через стекло и принялся подавать знаки продавцу, молодому парню с длинными волосами и серьгой в ухе. «Закрыто?» – беззвучно спросил Португалец, старательно артикулируя.

Юноша по ту сторону стекла задумался на пару мгновений, а затем улыбнулся и вышел из-за прилавка.

– Мы уже закрылись, но минутка всегда найдется, – сказал он, впуская профессора в магазин.

Себаштиану искренне поблагодарил его.

– Мне нужен адаптер для этого ноутбука. Я привез технику из Лондона, и у адаптера английская вилка, то есть квадратная вместо круглой.

– Секундочку. – Парень нырнул в дверь, которая вела в небольшое подсобное помещение. Вскоре продавец вернулся. – Вот, пожалуйста. Дайте мне ваш ноутбук, и мы проверим, подойдет ли.

У юноши была заразительная улыбка, и Себаштиану тоже улыбнулся. Компьютер включился с тонким писком.

– Что? Большая запарка? – полюбопытствовал продавец, укладывая адаптер в пакет.

– Нет, не особенно. Но ведь часто бывает, что из-за какой-нибудь ерунды невозможно работать. В любом случае спасибо, что открыли ради меня магазин.

– Да ла-а-адно, – сказал парень, растягивая слово. – Не за что. – Он заглянул в прайс-лист и принял деньги. – Надеюсь, вы останетесь довольны. Если возникнут проблемы, обязательно приходите.

Себаштиану утвердительно кивнул и вышел из магазина. Он просидел ночь, составляя краткий отчет и дублируя информацию для доклада семье Аласена.

 

3 апреля, среда

Устроившись в баре рядом с домом, Себаштиану читал в газете раздел о международных событиях и маленькими глотками пил кофе – обжигающий, как всегда. Механически просматривая страницу за страницей, он даже не пытался вникнуть в содержание статей. Ему не удавалось избавиться от мыслей о Хуане, Ванессе и Хулио и, для полноты картины, о сотнях невинных, погибших от руки психически больных убийц. В течение многих лет он тщился понять таких преступников, копаясь в их сознании (сколь бы извращенным оно ни было) в поисках хоть какого-то смысла, анализируя цели и мотивацию. Некоторые коллеги Себаштиану были убеждены, что надо самому стать чудовищем, чтобы разобраться в логике маньяка, но ему этот трюк никогда не удавался. Он вспоминал разнообразные случаи: над раскрытием одних убийств он работал сам, о других читал в десятках сводок и донесений. Он ломал голову, надеясь нащупать параллели с серией убийств в Мадриде, хотя прекрасно знал, что каждый такой случай уникален и каждый убийца несет в себе собственный мир, извращенный и порочный, и не имеет ничего общего со своими «выдающимися» предшественниками.

Себаштиану набрал на мобильнике номер Клаудио Аласены. Друг отца ответил на звонок немедленно. В последние дни он, наверное, не отходил от телефона. Себаштиану объяснил ему, что задержался в Мадриде и в скором времени сможет кое-что рассказать. Полиция по-прежнему хранила молчание. Однако Себаштиану не забыл предупреждение Морантеса о пресс-коференции в субботу, после чего трагическая правда все равно дойдет до семьи Аласена. Себаштиану чувствовал себя обязанным заранее подготовить несчастных родителей, до того как пресса начнет со смаком обсасывать пикантные подробности. Но прежде он должен переговорить с младшим инспектором Пуэрто во избежание еще больших неприятностей. Приняв такое решение, он достал блокнот и написал две записки, одну адресовав своей секретарше, а другую – коллеге. Он нуждался в совете и хотел услышать мнение еще одного специалиста. Если младшего инспектора это обидит, тем хуже для нее. Главное – поймать чудовище. Оставалось только изыскать способ отправить письма по электронной почте.

Себаштиану пришла в голову шальная идея. Он встал и направился к соседнему столику в кафе.

– Добрый день, – поздоровался он.

Парень из местного компьютерного магазина повернул голову, торопливо дожевывая гренок. С ним рядом сидела девушка, его сверстница, – иными словами, ей было лет семнадцать.

– Сомневаюсь, что ты меня помнишь, – начал Себаштиану.

– Конечно, – отвечал юноша с полным ртом. – Адаптер, вчера вечером.

– Точно. Я хотел спросить, не знаешь ли ты, откуда можно отправить электронную почту. Есть какой-нибудь workcenter поблизости?

Белокурая девушка с очень короткой стрижкой смотрела на Португальца во все глаза.

– Разве у вас в ноутбуке нет модема? – удивился парень. Себаштиану слегка поморщился.

– Боюсь, нет. Это старый компьютер. Вообще-то у меня нет подключения к Интернету в Испании. А в офисе я пользуюсь выделенной линией.

– Да ради Бога, никаких проблем. Я только открою магазин, оттуда и пошлем.

– Большое спасибо, – поблагодарил Себаштиану. – Я допью кофе и приду.

Он повернулся и возвратился к своему месту у стойки. Кофе остыл, поэтому он не стал его допивать и заказал еще одну чашку – погорячее. Вскоре молодая парочка встала из-за стола и вышла из бара. Себаштиану выждал несколько минут, чтобы дать ребятам время открыть магазин, расплатился за завтрак и последовал за ними.

Когда Себаштиану вошел в магазин, ребята зажигали свет и поднимали жалюзи. Португалец еще раз поздоровался и спросил, не помешал ли он. «Нисколько», – ответил парень.

– Отправим вот с этого. – Движением подбородка он указал на уже включенный компьютер. – Я одного не пойму, почему у вас нет выхода в Интернет с ноутбука.

Девушка (Себаштиану решил, что она подружка молодого человека) сидела за прилавком, уткнувшись в журнал. Не поднимая головы, она пробормотала:

– Вот так рухлядь.

Себаштиану понадеялся, что она имела в виду его ноутбук. Возможно, сыграла роль занудная профессорская привычка все объяснять, раскладывая по полочкам, а может, судьба решила протянуть ему руку помощи, однако его следующая фраза не только повлияла на дальнейший ход событий, но и коренным образом изменила течение жизни самого Себаштиану.

– Я захожу в Интернет только с компьютера у себя в офисе. На самом деле у меня не так много времени, чтобы бродить в Сети, как мне бы хотелось. – Он пожал плечами, едва ли не извиняясь.

Парень потрясенно уставился на него.

– Ну и ну!

– Много работы, – добавил Португалец.

Ребята переглянулись с таким видом, словно перед ними вдруг возник динозавр, твердо вставший на путь к полному вымиранию. Парень быстро справился с двумя посланиями Себаштиану, а затем все-таки не вытерпел.

– Один вопрос, – сказал он. Себаштиану поднял брови. – Кем вы работаете?

– Я профессор, преподаю в университете.

Молодой человек широко открыл глаза от изумления.

– И не сидите весь день в Интернете? – выпалил он недоверчиво. – Бог ты мой, с такой прорвой информации в открытом доступе!

– Нет, парень. Я ежедневно пользуюсь электронной почтой, а кроме того, у нас довольно хорошая сеть внутренней информации в университете, но должен кое в чем признаться. Поиск данных высокой степени достоверности по моей специальности требует времени, которым я не располагаю. Я читаю испанские электронные издания.

– И что у вас за специальность?

Себаштиану не понравилось, что разговор заходит слишком далеко. Он неопределенно пожал плечами.

– Может, что-то секретное? – допытывался парнишка. Себаштиану украдкой покосился на часы и начал придумывать предлог, чтобы вежливо распрощаться.

– Оставь его в покое, Давид, – вмешалась девушка, надменно смерив взглядом Себаштиану. – Вместе с другими скромнягами он разработал классный поисковик для испанских веб-сайтов, и теперь ему неймется раззвонить об этом всему миру.

Давид покраснел и с досадой прикусил губы. «Чем черт не шутит», – подумал Себаштиану. Его осенило, как можно исправить положение. Малый вполне заслуживал того, чтобы бросить ему спасательный круг, позволив сохранить лицо в присутствии подружки.

– Реестр лудоманов, – сказал он. – Предположим, я хотел бы узнать, внесен ли определенный человек в рестрикционные списки игроков. Как мне это сделать?

– Какие списки?

Себаштиану всю ночь размышлял о том, почему, с точки зрения убийцы, именно Хуан Аласена должен был стать олицетворением грешников из четвертого круга Ада. Профессор не сомневался, что убийца очень тщательно выбрал жертву, чтобы она полностью отвечала заданным правилам игры. Представив себя на месте преступника, Себаштиану пришел к выводу, что идеальной кандидатурой он счел бы самозабвенного расточителя, человека, чья безудержная тяга к игре известна окружающим. А пагубное пристрастие жертвы документально подтверждалось официальными списками лудоманов, не так ли? Умеренный игрок убийцу не устраивал. Также Себаштиану понимал, что маньяки, одержимые своими бредовыми фантазиями, не жалеют сил на выполнение жуткого замысла; они терпеливо вылавливают нужные им специфические подробности в потоке общей информации, например, в хвалебных статьях на страницах газет или в сводках, поступающих из вражеского стана, то есть полиции. Себаштиану знал о черных списках лудоманов чрезвычайно мало. Его интересовало, насколько просто до них добраться и где они опубликованы. Не исключено, что убийца имел к ним доступ.

– Тех, кто свихнулся на игровых автоматах, – внесла ясность блондинка из глубины магазина.

Себаштиану послал ей предостерегающий взгляд.

– Если выразиться более корректно, то речь идет об информационной системе, куда заносят данные о людях, кому запрещено посещать казино и игровые залы по предписанию суда. Я был бы не прочь узнать, кто имеет к ней доступ, какая организация несет за них ответственность и так далее.

Парнишка закатил глаза.

– Ну вы даете! Это чертовски сложно. Думаю, ваши списки не предназначены для широкой публики, так ведь?

– Полагаю, что да.

– А по ним могут наводить справки сотрудники больниц или, может, полицейские?

Себаштиану развел руками:

– Именно это мне бы хотелось выяснить.

– Если дело обстоит так, тогда они должны быть размещены в сетях, куда можно зайти извне, в удаленном доступе. И конечно, хорошо защищены. Какая еще информация вам нужна?

Себаштиану назвал имя сына дона Клаудио.

– Хорошо бы посмотреть, не упоминалось ли его имя в связи с какими-нибудь событиями.

– Блин. Это будет непросто сделать.

Себаштиану вызывающе посмотрел на юношу.

– Естественно, – промолвил он с подчеркнутой иронией.

Парень протянул руку, схватил лист бумаги и приблизился к Себаштиану.

– Заключим сделку. Напишите мне все, что известно о реестре. Можете указать, допустим, врачебную коллегию или название еще какой-нибудь инстанции, и если я разыщу нужные сведения, вы купите мне модем.

Себаштиану несколько мгновений пристально разглядывал парнишку и наконец улыбнулся.

– Ладно, договорились.

Они представились друг другу (ребят звали Давид и Роса) и обменялись номерами мобильных телефонов на случай, если всплывут интересные факты, после чего Себаштиану покинул магазин, направившись прямиком домой.

 

4 апреля, четверг

В ту ночь Себаштиану спал плохо и проснулся внезапно. Далеко не сразу он сообразил, что заливается трелью его мобильник. Профессор оставил телефон включенным на ночь, чего обычно не делал. Он кинулся за трубкой в угол спальни.

– Да?

– Португалец, я поверить не могу, что ты еще дрыхнешь, укоризненно сказал Морантес.

– Нет, конечно. Теперь уже нет. Ну и напугал ты меня в тот раз. Как дела?

– Ба! В лучшем виде. Как мы договариваемся?

Себаштиану с трудом разлепил веки, пытаясь поскорее побороть сонливость и заторможенность только пробудившегося человека. Он вспомнил, что должен передать Морантесу осколок стекла, найденный на автостоянке у казино.

– Дай мне пару минут, и я буду готов. Который час? – Он бросил взгляд на прикроватный столик, но маленький будильник был повернут боком, и рассмотреть циферблат не удалось.

– Семь. Я как жаворонок. В пределах получаса я заеду за тобой.

– Буду ждать.

Связь прервалась.

Примерно через полчаса Себаштиану, с влажными волосами, выскочил на улицу. Уже светало, но фонари на площади все еще горели. Машина Морантеса была припаркована в дальнем конце площади. Себаштиану открыл заднюю дверцу и забрался в салон. Водитель, незнакомый ему агент НРЦ, мельком взглянул на него в зеркало заднего обзора и приветствовал коротким кивком.

– Прежде всего, что тогда произошло? – спросил Себаштиану.

Морантес, сидевший впереди, показал перевязанную левую руку.

– Ничего. Рутинная проверка с небольшим осложнением.

– Да? А рука?

– Это и есть осложнение. Не беспокойся. Послушай, спасибо, что задержался, и сожалею, если это причинило тебе лишние хлопоты.

Себаштиану придвинулся к проему между двумя передними креслами.

– Ерунда. Я должен кое-что тебе сказать.

– Мы для того и встретились, – подал реплику агент секретной службы.

Себаштиану извлек из кармана пальто пластиковый пакетик и передал другу.

– Найдено на паркинге в том месте, где похитили Хуана Аласену.

Морантес взял пакетик, зажег в машине свет и поднес находку к лампочке. Он повертел осколок, рассматривая его с разных сторон.

– И что?

Себаштиану в общих чертах поведал о своей экскурсии к казино и поделился соображениями насчет осколка стекла, подобранного на парковке. Профессор объяснил, что если ампула принадлежала убийце, то он, возможно, диабетик. Но разумеется, ее мог потерять любой из посетителей казино. Не исключено также, что ампулу подбросили специально, чтобы сбить со следа. Себаштиану не скрыл, что весьма удивился, обнаружив осколок под знаком, установленным полицией. Морантес вполголоса выругался.

– Во всяком случае, – заметил Португалец, – радиоиммунологический анализ пробы мочи с пустыря должен показать, страдает ли убийца гипергликемией. Результаты уже получены?

Морантес пожал плечами:

– Наверное, нет. Но ты же знаешь, я в этом деле лицо неофициальное и не располагаю полной информацией. Я уточню. Итак, что у тебя еще? Собираешься продиктовать мне номер мобильника нашего молодца?

Себаштиану не стал блуждать вокруг да около и сказал:

– Ваш убийца, вероятно, следует сценарию, который сочинил итальянский автор четырнадцатого века.

Морантес сделал резкое движение, пытаясь повернуться, и сморщился от боли. Чертыхнувшись, он остался сидеть спиной к Себаштиану.

– Повтори, – буркнул он.

– Я не дам голову на отсечение, поскольку фактов мало, но я проштудировал отчеты вдоль и поперек и думаю, что не ошибаюсь. Этот тип еще больший извращенец, чем вы считали.

– Португалец, не темни, пожалуйста.

– Хорошо, начну сначала. Ты слышал о Данте?

– Тот, кто написал «Божественную комедию»? Читал ее тысячу лет назад.

– В поэме описано путешествие поэта в преисподнюю в сопровождении великого Вергилия. Данте разделяет Ад на девять кругов, которые расположены концентрическими уступами на склонах глубокой пропасти. По мере нисхождения каждый последующий круг меньше предыдущего, то есть Ад представляет собой нечто вроде… – Себаштиану прикрыл глаза, подыскивая подходящее сравнение, – чудовищной воронки, которая сужается книзу, достигая центра земного шара. Выше первого круга находятся врата Ада, а в последнем, девятом, круге заключено Зло – сам Люцифер.

Водитель поправил зеркальце на лобовом стекле, чтобы лучше видеть Себаштиану.

– Парень, все этот невероятно увлекательно, но я не вижу связи, – признался Морантес.

– Не спеши. В каждом круге пребывают мужчины и женщины, одинаково грешившие, и все они претерпевают особую кару и муки, определенные для данного круга.

– Что за прелесть этот Данте, – иронично заметил Морантес.

– Ты не слушаешь, – с упреком сказал Себаштиану, нетерпеливо взмахнув рукой. – Во второй круг Ада Данте помещает сладострастников и сравнивает их тени со стаей скворцов.

Морантес склонил голову.

– Птица, найденная на теле мадемуазель Нуар, или Ванессы Побласьон, – это скворец. Я проверил. Что же касается сладострастия, думаю, по части любовных игр нам нечем было бы удивить достойную сеньору.

– Продолжай, – велел Морантес.

– В третьем круге обитают малодушные, неспособные противостоять греху чревоугодия. Чревоугодие Данте понимал в широком смысле, не только как пристрастие к еде. Ненасытность и обжорство караются холодом, ледяным вечным дождем, который никогда не прекращается. – Себаштиану счел необходимым еще раз перечислить аналогии. – Чревоугодие, в том числе неумеренная склонность к выпивке, и холод, как, скажем, жидкий азот при температуре приблизительно двести градусов ниже нуля. Записка была примотана к ошейнику плюшевой собаки, оставленной у дверей виллы. Игрушка может символизировать Цербера, стража третьего круга.

Водитель не отрывал глаз от Португальца. До сих пор он не произнес ни слова.

– И наконец, в четвертом круге терпят мучения скупцы и расточители, не умевшие достойно распорядиться деньгами. В наказание им назначено шагать хороводом, толкая перед собой каменные глыбы, навстречу друг другу, пока сонмище расточителей не сшибется грудью с ратью скупцов. После битвы грешники откатываются назад, чтобы начать вечный путь сначала.

Морантес вновь наклонил голову.

– Аласена? – недоверчиво уточнил он.

– Хуана до смерти забили камнями. А затем убийца наголо обрил его, ибо Данте наделяет подобных нечестивцев «плешью гладкой». Более того, в послании убийцы содержится слово «комедия»! Яснее он не мог написать, и я показал себя полным идиотом, не догадавшись сразу. Понимаю, насколько дико это звучит, но все следы ведут в одну сторону. Если ты обдумаешь факты, ты с этим согласишься. У тебя в разработке очень серьезное и запутанное дело, и, похоже, его «лейтмотивом» является Данте. Лучше бы я ошибался, это возможно. Но мою гипотезу стоит принять к сведению по меньшей мере.

– Португалец, – начал Морантес, опять делая попытки повернуться, – не расскажешь ли ты мне поподробнее об этой комедии?