Сел на нарты, Крикнул: — Хэй! — да взмахнул хореем, и, как крылья лебедей, снег обдал оленей. За селением Югрой в отблесках рассвета мчится облако за мной, не теряя следа. Не отстанет от тебя ни за что в дороге... Мельтешат, пургу клубя, у оленей ноги. То ли ветер, то ль буран опустился с неба?! Ледовитый океан захлебнулся снегом. Ни дорожки, ни тропы днем с огнем не сыщешь. Оглашает стук копыт тундровое днище. На малице до бровей леденцы-осколки... Ой, оленьих скоростей берегитесь, волки! Чуть слова мои слышны, на губах теснятся, но олени-бегуны, ног не чуя, мчатся. Ой, пурга, ты не крути, не труби тревогу... Я с собою прихватил песенку в дорогу. Хватит песни, знаю сам,— как не хватит, если нет начала и конца у ненецкой песни... Я везу назло ветрам за сто километров из райцентра землякам радости в конвертах.

Наш лайнер воздушный в белесом дымке Плывет по кудрявым волнам облаков — Так белый олень среди белых снегов На север спешит к ледовитой реке. На этой реке Красный город стоит — У ненцев зовется он Нарьян-Мар,— Как дерево тундры, скромен на вид, Суров и спокоен, как тундра сама. Бородкою щеки мои щекотнул Тот ветер рассветный, одетый в туман, И я со ступенек на землю шагнул, Шагнул я на Ленинский меридиан. Мне это открытье — как праздничный дар. Мне это известье — как песенный лад. Баку, и Ульяновск, и Нарьян-Мар На меридиане едином стоят. Кружится от счастья моя голова, Как будто в Ульяновском парке стою Иль вдруг комиссаров бакинских слова Я слышу — и сердцем мужаю в бою. Три города связаны общей судьбой, И в северном этом, невзрачном на вид. Вдруг нефтью запахло, и смертной борьбой, И степью, где Волга в апреле шумит. Отсюда мне слышен Октябрьский набат, Отсюда мне виден пожар кумача, Осенние ветры в фанфары трубят, И смотрят на север глаза Ильича. Струится речей его чистый поток, Травой и листвой повторен нараспев, И дум его золотоносный песок Сияет на каждой старинной тропе. По Красному городу северян Иду я, счастливый, лицом на рассвет. Я вижу сверкающий меридиан, Как мост перекинутый, меридиан, Связующий вехи событий и лет.

Когда он родился, упругий звучный лук? Тот век полузабыт, а час незасечен... Он прадедам моим кормилец был и друг, Враждебным племенам сулил погибель он. Когда была земля красна и горяча От крови, что лилась, от гнева, что горел, Бесстрашней и прямей полдневного луча Был дерзостный полет остроконечных стрел. В излучинах речных чернели те следы, Где падало зверье, где недруги легли... Отметины чужой непамятной беды Щетинистой травой навечно заросли. Я мысленно хочу тот лук поднять с земли, Но груз былых веков лежит на тетиве. Жестокий тот язык, звучащий издали, Поймешь ли до конца, гуманный человек? Я силюсь расщепить древесные слои, Из коих склеен лук — трехслойная дуга, Но вечный горизонт попробуй раздвои, Попробуй раздели на тучи и снега! Я силюсь натянуть рукою тетиву. Но жилы в ней тверды, как мамонта клыки. Гляжу на древний лук и грежу наяву Той силой молодой                            прадедовой руки... Враждою ли пылал природы древний лик, Таила ли врага колючая трава — Поведай мне о том, костра прямой язык, Как в каменных руках звенела тетива! Во славу тех побед пускался в пляс огонь, А древний бог зари и ликовал и пел. Подобно малышу, что босою ногой Певунью-тетиву нечаянно задел. Наверно, разум мой в туманах заплутал, Коль давние века воскресли для меня, А то зачем же лук моим оружьем стал, Врагов моей земли под снегом хороня? Зачем мои стихи вихрятся на ветру, Подобно волосам косматой головы? Зачем я захмелел на том былом пиру? Так спросите меня, внимательные, вы. Не знаю, может быть, округлый мой Ямал И нефтепровод наш, гудящий тетивой, Напомнили мне лук, упругий, как металл... Так позавидуй мне, могучий предок мой!