Куда он делся, номер телефона? Табак в карманах. Рифмы. Адреса. А в городе твоем, чужом и сонном, Я был проездом — полтора часа. Сперва метнулся к справочной. Закрыта! Снял трубку автомата. Но куда? А ночь кругом — как черная вода. Платформа. Сквер. Листва дождем умыта. Так. Значит, пять. Потом, как будто,                                                      двойка. А дальше что? По-видимому, три? Не три, а семь... Начало вышло бойко. А две последних цифры — хоть умри! С ума сойти! А ты ведь рядом! Рядом! Твоим дыханьем ветер напоен... И вот гремит отчаянной руладой По городу нахальный телефон. Мне было стыдно голосов суровых, Встревоженных, приветливых, чужих, Всех этих Николаевых, Петровых, Пашкевичей, Благих, Соковниных. Как я просил прощения у них! Как объяснял, выспрашивал и снова На медяки разменивал рубли. Еще тебе не вымолвив ни слова, Я говорил им о своей любви... Да, я нашел тебя. И ты успела. И ты сказала: «Милый!» Как во сне... Я стал впервые этой ночью смелым: Полгорода сочувствовало мне!

Человек гоняет голубей, Плещет факелом кепчонка на шесте. Даже небо стало как-то голубей От пушистых этих пятен в высоте. Сизый турман кувыркается сперва, А затем плывет в спокойном вираже... И в глазах у человека — синева, Синева у человека на душе. Он и сам как будто тянется в полет, Раздувая эту стаю, как костер, Он свистит себе, а кажется — поет, Всей улыбкой запрокинувшись в простор! Ну а в будни человеку сорок лет, Он в литейке дышит газовым дымком, Возле самой проходной его портрет — Переизбран этой осенью в цехком. Пусть кричат ему дружки издалека: «Петр Васильич, а не выпить ли пивка!» И шумит жена (жена всегда права!): «Петр Васильич, не допилены дрова!» Отмахнется он досадливо: «Потом!» С невеликой высоты дровяника... Все мальчишки с широко открытым ртом Обожающе глядят на чудака. Да и взрослые дивятся красоте, Ненароком заглядевшись в голубень. Не мешайте!                  Плещет факел на шесте — Человек гоняет голубей.

Романтика? Таким сиропом Пускай другой полощет рот! ...Мы с грузом шли по козьим тропам, Переходили реки вброд, Мошка нас грызла по болотам, Рубахи разъедало потом, Я сам, простуженный и злой, С друзьями в головной заставе Долбил шурфы, пикеты ставил И лес валил бензопилой... Все это легче, чем в палатке Четвертый день сидеть в плену! Под заунывный скрип трехрядки Мы хмуро шутим: «Все в порядке, Работы нет, идем ко дну...» Дожди. Дожди... Кончина мира! Повсюду сумрачно и сыро, Ни книг, ни спирта, ни газет. Который век не пишут писем, И нам смертельно ненавистен И гармонист, и белый свет... А утром — солнца полыханье, И пар струится, как дыханье, И горы в чистой синеве! О, горное призванье наше! И дым костра, и запах каши, И бриллианты на траве! Романтика! В поту и пыли Мы о тебе не говорили, Но ты жила в любой груди: Оборваны и бородаты, Таежной армии солдаты, Мы — впереди! Мы — впереди! Еще покуда на планшетах — От Абакана до Тайшета — Пунктиром вьется магистраль, Еще зелеными волнами Шумит, как море, перед нами Почти нетронутая даль. Но знаем мы: близка победа, Ударит гром за нами следом, Бульдозер яростно взревет, Упрямо зарокочет трактор — По тропам, падям, перекатам За нами армия идет! И пусть мошка, тайга, болота. Трудна разведчика работа. Но ради дела своего Мы вынесем и дождь, и холод, И даже рыжего Николу С трехрядной музыкой его!

Я работал в угрозыске, Возвращался чуть свет, И в кармане                морозом Руку жег пистолет. После ночи бессонной, Молчаливо нежна, Надо мной огорченно Вздыхала жена. И небрит и простужен, Я смущенно глядел И нетронутый ужин Вместо завтрака ел... Как насмешливо лица Кривили друзья: «Тише, рядом милиция, Выражаться нельзя!» Мол, на лирика гляньте-ка, Не узнать — Шерлок Холмс! В самый раз для романтика Протоколы стихом-с... Я уклончиво хмыкал, Сам до шуток охоч... И опять мотоцикл Уносил меня в ночь. Сколько дел было за день! Паспорта проверял, Мерз часами в засаде, Хулиганов смирял И, не видя просвета, Строил версии дел... А Дзержинский с портрета Усмехаясь глядел! И бывало, ночами, Стуча у виска, Наплывало отчаянье, Леденила тоска. От жулья,              потаскушек, Матюгов              и невзгод Я сбегал тогда —                        слушать, Как дышит завод, Как клокочут мартены, Как в дождь и туман Пролетариев смена Спешит по домам... Нет наград драгоценней, Чем ночной разговор: О литье,            о процентах Говорил бывший вор... Я открыл ему двери, В телефоны оря, В человека поверил, И, как видно, не зря! Эх, утешил Андрюша! Сквозь ветер и дым Вновь шагал я по лужам К чекистам своим, Удивительным людям, К тем,         чья нежность строга, К ним,           встречающим грудью, Когда нужно,                     врага, К незаметным и близким... Так вот, День ото дня, Дружелюбней                   Дзержинский Смотрел на меня!

Ночной грозы неистовый каток Давил дома, булыжники ворочал, И вырывала молния из ночи Клокочущий по лужам кипяток. Мир задыхался, щурился, хрипел, По стеклам бил в агонии с размаху... Но оказалось, есть всему предел: Дождю и мгле, неверию и страху. Защебетал по всем бульварам май, Все заискрилось, капая за ворот, По синим рельсам огненный трамвай Обрушился на потрясенный город.