Случилося у Льва в чины произвожденье За службу должно награждать; Но я хочу сказать, Что злоупотребленье И в скотской службе есть. «Ну как без огорченья Возможно службу несть, Когда достоинство всегда без награжденья? — Мартышка говорит, На Льва рассержена, Обижена была она И обойденною считалась. — Перед лицом служа, Мартышкой я осталась! Медведь стал господин, И Волка наградили; Лисицу через чин Судьею посадили В курятнике рядить, — Случится же судью так кстати посадить! А где они служили? Край света, на войне; и то Не ведает еще никто, Что били ли они или самих их били. А я Хотя не воин, Хотя и не судья, Известна служба Льву моя; Известно, кто чего достоин». «Да где ж служила ты?» — Барсук ее спросил. «Перед самим царем два года с половиной Шутила всякий день, а он меня сравнил Теперь с другой скотиной, Котора ничего не делала нигде!» «Шутила ты везде, И чином наградить тебя бы было должно; Твой также труд не мал! — Барсук ей отвечал. — Но произвесть тебя по службе невозможно: Ты знаешь ведь, мой свет, Что обер-шу́тов в службе нет».

«Такое-то число и год, По силе данного веленья, Рогатый крупный, мелкий скот Имеет изгнан быть из Львиного владенья И должен выходить не в сутки, в один час», — Такой объявлен был Львом пагубный указ, И все повиновались: Отправился козел, бараны в путь сбирались, Олень, и вол, и все рогатые скоты. «А ты, косой, куды?» «Ах, кумушка, беды! — Трусливый зайчик так лисице отзывался, А сам совался И метался, — Я видел тень ушей моих; Боюсь, сочтут рогами их. Министры Львины. Ах! зачем я здесь остался? Опаснейшими их рогами обнесут». «Ума в тебе не стало: это уши» — Лисица говорит. — «Рогами назовут — Пойдут и уши тпруши [2] ».

Корабли мои объехали Сицилию, И тогда-то были славны, были громки мы. Нагруженный мой черный корабль дружиною Быстро плавал по синю морю, как я хотел. Так любя войну, я плавать помышлял всегда; А меня ни во что ставит девка русская [4] . Я во младости с дронтгеймцами [5] в сраженье был, Превосходнее числом их было воинство. О! куда как был ужасен наш кровавый бой! Тут рукой моею сильной, молодецкою Положен на ратном поле молодой их царь; А меня ни во что ставит девка русская. Нас шестнадцать только было в корабле одном. Поднялась тогда на море буря сильная, Нагруженный наш корабль водой наполнился, Но мы дружно и поспешно воду вылили, И я с той поры удачи стал надеяться; А меня ни во что ставит девка русская. Не досуж ли, не горазд ли я на восемь рук? Я умею храбро драться и копьем бросать, Я веслом владеть умею и добрым конем, По водам глубоким плавать я навык давно; По снегам на лыжах бегать аль не мастер я? А меня ни во что ставит девка русская. Неужель та девка красная подумает, Что тогда я сбруей ратной не умел владеть, Как стоял в земле полуденной под городом, И в тот день, как с супостатом битву выдержал, Не поставил богатырской славе памятник? А меня ни во что ставит девка русская. Я рожден в земле высокой, во Норвегии, Там, где из лука стрелять досужи жители; Но чего мужик боится, я за то взялся: Корабли водить меж камней по синю морю, От жилой страны далеко по чужим водам; А меня ни во что ставит девка русская.

Я петь хочу Атридов, Хочу о Кадме петь; Но струны лиры только Одну любовь звучат. Я лиру перестроил, Вновь струны натянул, Хотел на ней Иракла Я подвиги воспеть; Но лира возглашала Единую любовь. Простите впредь, ирои! Коль лира уж моя Одну любовь бряцает.

В час полуночный недавно, Как Воота под рукой Знак Арктоса обращался, [7] Как все звания людей Сна спокойствие вкушали, Отягченные трудом, У дверей моих внезапно Постучал Ерот кольцом. «Кто, — спросил я, — в дверь стучится И тревожит сладкий сон?..» «Отвори, — Любовь сказала, — Я ребенок, не страшись; В ночь безмесячную сбился Я с пути и весь обмок…» Жаль мне стало, отзыв слыша; Встав, светильник я зажег; Отворив же дверь, увидел Я крылатое дитя, А при нем и лук, и стрелы. Я к огню его подвел, Оттирал ладонью руки, Мокры кудри выжимал; Он лишь только обогрелся: «Ну, посмотрим-ка, — сказал, — В чем испортилась в погоду Тетива моя?» — и лук Вдруг напряг, стрелой ударил Прямо в сердце он меня; Сам, вскочив, с улыбкой молвил: «Веселись, хозяин мой! Лук еще мой не испорчен, Сердце он пронзил твое».

Некогда в стране Фригийской [8] Дочь Танталова [9] была В горный камень превращенна. Птицей Пандиона дочь [10] В виде ласточки летала. Я же в зеркало твое Пожелал бы превратиться, Чтобы взор твой на меня Беспрестанно обращался; Иль одеждой быть твоей, Чтобы ты меня касалась; Или, в воду претворясь, Омывать прекрасно тело; Иль во благовонну мазь, Красоты твои умастить; Иль повязкой на груди, Иль на шее жемчугами, Иль твоими б я желал Быть сандалами, о дева! Чтоб хоть нежною своей Жала ты меня ногою.

Хмель как в голову ударит, То заботы все заснут; Я богат тогда, как Крезус [11] , И хочу лишь сладко петь. Лежа, плю́щем увенчанный, Ни во что я ставлю всё. Пусть кто хочет, тот сражайся, Я покуда буду пить. Мальчик!.. Полную мне чашу Поскорей вели подать: Лучше мне гораздо пьяным, Чем покойником лежать.

Царь в художестве изящном, Коим Родос процветал, Напиши ты мне в разлуке Дорогую по словам: Напиши сперва, художник, Нежны русые власы; И когда то воск позволит, То представь, чтобы они Обоняние прельщали, Испуская аромат; Чтоб под русыми власами, Выше полных щек ее, Так бело, как кость слонова, Возвышалося чело. Брови черными дугами Кистью смелою накинь, Не расставь их и не сблизи, Но так точно, как у ней, Нечувствительно окончи. Напиши ее глаза, Чтобы пламенем блистали, Чтобы их лазурный цвет Представлял Паллады взоры; Но чтоб тут же в них сверкал Страстно-влажный взгляд Венеры. Нос и щеки напиши С розами млеком смешанным; И приветствием уста Страстный поцелуй зовущи. Чтоб ее прекрасну грудь И двойчатый подбородок Облетал харит собор. Так ты ризой пурпурóвой Стройный стан ее одень, Чтоб и те красы сквозили… Полно… Вижу я ее; Скоро, образ, ты промолвишь!

На бедре, прижженном сталью, Знаю лошадь по тавру; А парфянина по шапке. Я ж влюбленного тотчас По сердечной легкой метке И на взгляд могу узнать.