Мы учимся в седьмом классе. Класс у нас шумный, на уроках мы не скучаем: болтаем, иногда и вовсе срываем занятия. То есть не все, но большинство наших мальчишек. И если на уроках русского, математики, географии у нас тишина, так как учителя по этим предметам строгие, то на уроках английского языка у нас настоящий разгром. Наша учительница, Нина Николаевна, старается отдать нам свои знания, пытается сделать интереснее свои уроки. Но, к сожалению, у нее больные ноги и ей трудно ходить. Этим и пользуются некоторые.

Другим классам Нина Николаевна всегда рассказывает разные истории на английском языке, а нам из‑за нашей дисциплины не успевает объяснить даже необходимого материала.

Мы говорили с мальчишками, которые срывают уроки английского, — не помогло. А бедная Нина Николаевна чуть не плачет от их «геройства». Мы говорили ребятам: «Разве это героизм обижать слабого? Это подлость! Это поступок, недостойный советского человека!» А они лишь головы отворачивали или передразнивали говорившего. Немногие понимают, что наша учительница — человек сильной воли. Другая на ее месте давно бы бросила наш класс и ушла, а она по-прежнему учит нас, по-прежнему вкладывает в свое дело всю душу. А безобразия повторяются тоже по-прежнему.

Мы хотим помочь Нине Николаевне. Но как? Поставьте нас на правильный путь. Как бороться с хулиганством?

И на это письмо оказалось нелегко ответить, а не ответить нельзя. Ответ я писал долго, перечитывал и увидел: взрослым тоже приходится и задавать такие вопросы, и искать на них ответы.

Мне вспомнилась одна поездка в трамвае. Тогда в трамваях еще были кондукторы. В нашем вагоне кондукторшей оказалась пожилая женщина маленького роста.

На остановке в вагон села компания молодых людей и несколько рабочих с текстильной фабрики, где только что кончилась смена. Все пассажиры взяли билеты, а молодые люди из этой компании билетов брать не стали.

Кондукторша подошла к ним:

— Оплатите проезд.

Трое отвернулись. Один, нахально улыбаясь, сказал: «Проездной у меня. Туда и обратно» — и захохотал. Пятый полез в карман, достал монету, а когда кондукторша протянула за ней руку, поднял монету к потолку.

— Что же, бабуля, ты не даешь мне билета? Я деньги приготовил! Допрыгни!

Компания загоготала. Кондукторша снова повторила:

— Оплатите проезд!

Но молодые люди продолжали издеваться над пожилой женщиной.

Мы ехали во втором вагоне, кондукторша не могла позвать на помощь вожатого, а когда попробовала позвонить в звонок, чтобы остановить трамвай, парень, который и был заводилой, заслонил звонок спиной.

Пассажиры стали увещевать хулиганов:

— Постыдились бы!

Но увещевания только подзадоривали безобразников.

— Вы что‑то сказали? Ты, в шляпе, к тебе обращаюсь! Ты что — контролер? А не контролер — помалкивай в тряпочку!

Человек в шляпе замолчал. На его лице появился страх. Он знал, на что бывают способны такие компании.

У меня кровь бросилась в голову, и еще не зная, что сделаю в следующую секунду, я шагнул к хулиганам.

Но меня опередили. Немолодой рабочий подошел к заводиле:

— А ну, марш от звонка!

Тот начал:

— А тебе что, папаша, на…

Договорить он не успел.

«Папаша» так двинул его плечом, что тот отлетел в сторону. Кнопка звонка была нажата. В моторном вагоне задребезжал звонок. Трамвай резко остановился.

— Извините, товарищ кондуктор, — сказал «папаша». — Откройте дверь. Мы сейчас наведем порядочек.

Дальше все происходило, как в кинокартине, где торжествует справедливость. Поднялись все мужчины, ехавшие в вагоне, в том числе и преодолевший свой испуг «человек в шляпе», и негодяев, мгновенно утихнувших, вышвырнули из вагона. Приземляясь в осенней луже, они верещали:

— За что? Хулиганы!

Вагон тронулся. «Папаша» сказал:

— Видывали таких. Трусы!

Он прав. Хулиганы всегда трусы. Они выламываются и измываются над окружающими, красуются, пока не почувствуют твердого отпора.

Хулиганы увядают не только тогда, когда получают отпор, но и тогда, когда не получают поддержки. Вернемся к школьному письму. Авторы письма понимают — ребята, издевающиеся над больной учительницей, ведут себя отвратительно, трусливо, не по-мужски. Однако не умеют всем своим поведением показать, что их презирают. Выказать свое презрение решительно и твердо не так легко. Решимость сказать, что с трусами и подлецами не желаем иметь ничего общего, требует смелости.

Но ничего не поделаешь! Если вы сами пришли к выводу, что такое поведение — подлость, нужно быть последовательными.

Нельзя не заметить, что ребята в этом письме словно бы разделились на два лагеря: девочки и мальчики. Но мальчики не поддерживают девочек, не хотят помочь им в борьбе с безобразиями на уроках. Последнее время мне нередко приходилось встречаться со случаями, когда мужчины вели себя немужественно. Не по-рыцарски, если будет позволено употребить такое слово. Пожалуй, сильнее всего меня поразила одна фраза. Всего одна фраза, сказанная моей дочерью.

Однажды мы с ней поехали в Ялту. У нее были студенческие каникулы. Я заканчивал книгу. Утром мы завтракали в кафе на набережной. Здесь по утрам было пусто. Через огромное окно видны море, теплоходы, катера и чайки. Вечером съедали что‑нибудь у себя в номере. Но однажды решили поужинать в кафе, где обычно завтракали. Вечером там собиралось много шумных компаний. Пока мы ждали ужина, из‑за соседнего столика донеслась брань. Там никто не ссорился, просто «разговаривали». Но каждое второе слово было ругательством.

Я оглянулся. Люди за другими столиками опустили глаза в тарелки, делая вид, что ничего не слышат. Уверенности, что меня поддержат, если я попытаюсь пресечь брань, у меня не было. Мне пришлось сделать над собой усилие, но я его сделал. Подошел к столику, за которым ругались.

— Прекратите ругань, — сказал я. — Или мы выведем вас отсюда. (Я не знал, кто это «мы».)

— А что? А мы ничего! Так, к слову! — сказал один из них.

Чувствуя, как у меня тяжело колотится сердце, я вернулся на место. И вдруг увидел, что дочь смотрит на меня не то испуганными, не то сердитыми глазами.

Я хотел спросить ее, что случилось, но не успел. К нам направлялся один из тех, кто ругался.

Я снова оглянулся и увидел: на поддержку соседей рассчитывать не приходится.

— Мы, конечно, извиняемся, — сказал тот. — Больше себе не позволим. Выпей с нами.

— Не пью с незнакомыми! — резко сказал я. — С пьяными тем более!

Он еще постоял с минуту, потом ушел к своей компании. Уф, обошлось…

Нет, не обошлось!

За соседним столиком больше не ругались, по громко обсуждали, как посчитаются со мной, когда мы выйдем из кафе.

— Уйдем! — взмолилась дочь.

— Ни за что! — ответил я. Как буду выглядеть в глазах дочери я, немолодой мужчина, прослуживший десять лет в армии, пишущий на морально-нравственные темы, если испугаюсь кучки сквернословящих и угрожающих мне парней? Выглядеть буду так, как себя поведу.

Как большинству моих сверстников мне случалось быть в переделках не только в военное время, но был я тогда моложе и здоровее.

Тут соотношение сил было невыгодное. Прямо надо сказать, — безнадежное.

Но я понял: никакая сила не заставит меня уйти отсюда, пока мы не кончим ужинать. Особенно сегодня. Утром в парке дочка повела меня в тир. Когда‑то я прилично стрелял. Но сколько лет прошло с тех пор!

Однако тут я не осрамился. Более того, сам был поражен, как удачно я стрелял. Девять из десяти! Дочь была в восторге. Не скрою, я гордился ее удивлением и похвалами больше, чем когда ей нравилась моя статья или рассказ.

И после этого на ее глазах праздновать труса? Ни за что!

Я подозвал официантку:

— Принесите, пожалуйста, бутылку сидра, — попросил я.

— Зачем нам сидр? — возмутилась дочь.

— Может понадобится! — сказал я. Сидр разливают в толстые бутылки — «шампанки». Я недвусмысленно поставил бутылку, не раскупоривая, рядом с собой.

Ничего в кафе не случилось. Но с дочерью мы поссорились.

— Они тебя подкараулят, когда ты вечером выйдешь на набережную, — сказала она, когда мы доели ужин и ушли к себе. — Весь наш отдых пропал.

— Можешь не беспокоиться! Все хулиганы трусы! — сказал я.

— Трусы? Пусть трусы! Они и нападут на тебя вчетвером.

— Но я же не мог, чтобы при тебе звучала брань. Я бы себя перестал уважать… Хорош мужчина! Хорош отец!

Этот довод не возымел действия. Тогда я спросил ее:

— Ну вот, когда ты идешь из университета и вы наталкиваетесь на хулиганов… Как поступают твои спутники?

— Спешат перейти на другую сторону, — горько ответила дочь.

Психология человека, который привыкает переходить на другую сторону улицы, если видит, что на этой стороне неблагополучно, может жестоко подвести, когда дело дойдет до него самого. Никогда и ни за кого из осторожности не заступившись, он вряд ли сможет постоять и за себя самого. Трудно предположить, что ему в один миг удастся переломить уже сложившийся стереотип поведения, — такое благоразумие незаметно переходит в трусость.

Я не проповедую драчливость и грубую силу. Но бывают в жизни случаи, когда мужчина не смеет отвернуться, уклониться или промолчать. Если при нем оскорбляют женщину или обижают слабого, он обязан вступиться. Если он поступит иначе, его нельзя уважать. И он сам потеряет право на самоуважение.