Ксения Кошникова
Зверинец
Кто был новеньким, тот знает, как это непросто. В очередной раз убедился в этом и Антон, когда оказался запертым в кабинке туалета в разгар учебного дня. Он еще раз, с силой толкнул дверь, но безрезультатно: похоже, крепко подперта снаружи. Не орать же теперь на всю школу. Антон опустил крышку унитаза, здесь они были чуть ли не золотые, кабинка просторная – полный комфорт.
Антон усмехнулся. Идиоты, детский сад – штаны на лямках.
Голоса в коридоре стихали. Начинались уроки.
В эту школу он перевелся осенью, когда родители вдруг принялись за его воспитание. У Антона они были, как говорится, не из простых. Мать – интеллигенция высшей пробы, по настоянию собственных родителей начала строить дипломатическую карьеру, но ее увлек глянцевый мир моды (впрочем, с ее умением подать себя и внешностью – точеная фигура, ноги от талии, пшеничная коса с кулак толщиной – это был вопрос времени); отец – биохимик, золотые мозги, мечта охотников за головами. Сладкая парочка, ни убавить, ни прибавить.
Встретились они на какой-то вечеринке, и вскоре после этой встречи родился Антон, непозволительно рано для успешной карьеры. Отцу предложили выгодный контракт за океаном, отказываться от него во имя местной призрачной стабильности семейного гнезда было бы слабоумием. Оба были очень молоды, хотели повидать жизнь и найти под солнцем место потеплее.
Потому Антона, недолго думая, отдали на попечение бабушке и деду – родителям отца – и устремились к светлому будущему, пахнувшему хрустом зеленых бумажек, престижем и вольным ветром.
Бабушку Антон почти не помнил. Ласковый голос, щекочущий ноздри запах «Красной Москвы», черные с красными цветами платки, креповые платья, которые дед так и оставил висеть в шкафу. Анна, голубка, которую он не мог забыть, немного напуганная молодая женщина с фотографии, где оба они были похожи на актеров черно-белого кино. Дед нес свою тоску, которая с годами не становилась легче, сквозь дни и ночи, научился уживаться с ней, как с неприятной соседкой, и находил утешение в воспитании внука.
Они жили вдвоем скромно и просто. Антон любил деда искренне. Его восхищал цельный характер, стойкость и нехитрые, непоколебимые принципы, которые тот внушал Антону с ранних лет мягко, но настойчиво. Не обижай слабых, Антоша, не бери чужого, не бей первым, но если нападают – защищайся.
Родители приезжали и уезжали. Они никак не могли осесть на одном месте. Дипломатическая карьера, которую, по настоянию собственных родителей, еще пыталась построить мать, впрочем, уже тогда чаще мелькавшая больше на страницах светской, чем новостной хроники, требовала известной гибкости, отец трудился на благо западной науки. Бывало, они сами месяцами не видели друг друга и приезжали к Антону порознь, оставляли деньги, местные деликатесы, одежду, технику, особенно часто – телефоны. Но Антон ходил с простеньким сенсором, который выбрал сам, не желая выделяться. В местной школе его знали с первого класса, и конфликт на социальной почве случился только однажды.
– Ты мамочкин или папочкин? – презрительно спросил Тимур, нахальный развязный парень, слывший в школе «проблемным ребенком», и ткнул его пальцем в грудь. – Без них-то зассышь?
Антон не зассал.
Они дрались долго, до кровавых соплей, до полного изнеможения, не щадя ни себя, ни противника. Поднялись одновременно, одурев от схватки, и Тимур первым протянул грязную ладонь.
– Беру свои слова обратно. Давай мир.
Кто бы сказал Антону тогда, что вскоре они будут неразлейвода – не поверил бы.
Антон не ждал перемен, когда родители, в очередной раз приехав, на сей раз вместе, вдруг объявили: насовсем. «Во всяком случае, надолго», – сказала мать, оценивающе разглядывая Антона. Дело было в мае, впереди маячило лето, деревня, где у деда цвели вишни и на девять соток раскинулся огород. Родители против планов сына не возражали, занятые обустройством новой жизни. И Антон не ожидал никакого подвоха, когда, уже вернувшись в город в августе, услышал от матери:
– С осени пойдешь в пятнадцатую гимназию. Я уже все устроила. Будешь учиться в нормальной школе.
Антон опешил.
– А моя – ненормальная? – с вызовом спросил он. – Отец там учился и вроде выучился.
– Хорошая школа, – одобрительно откликнулся отец, не отвлекаясь от ноутбука. Стекла очков блестели отраженным светом экрана, на столе, как бастионы, громоздились кипы распечаток. – Меня там сделали человеком! Но мама дело говорит.
Мать улыбнулась мягко, подошла, соблюдая дистанцию. Шелковый халат серо-жемчужного цвета оттенял дымчатые серые глаза. Она вся была шелковая и стальная, и, глядя на нее, Антон никак не мог понять: что привлекло в ней когда-то смешливого и прямого отца.
– Лучше, чтобы аттестат у тебя был из другой школы. И к тому же пора заводить нужные знакомства. Ты понимаешь…
– Не понимаю.
Мать замолчала (улыбка стала еще мягче), положила руку на плечо Антону. Он вздрогнул, отвыкший от ее прикосновений. Как фокусник из шляпы, мать извлекла откуда-то небольшую коробку.
– Это к новому учебному году.
Логотип Антон узнал сразу. Несколько таких коробок лежали у него в ящике. Кровь бросилась к лицу при воспоминании о том, что Руська, вульгарная и притягательная девица из параллельного, во всеуслышание пообещала сделать за такой телефон, никого не стесняясь, зная, что неоткуда его достать. При мысли о Руське, о том, что он мог бы проверить твердость ее слов, Антону стало жарко.
– Нет, – он встал, сбрасывая руку матери с плеча, – из своей школы я не уйду. Знакомьтесь, с кем хотите, – мстительно закончил он.
Мать не воспитывала и не переубеждала. Вместо этого нанесла дипломатический визит тестю, а против деда Антон играть не мог.
Теперь дед сидел в песочном круге света старой лампы и делал вид, что разгадывает кроссворд, а на самом деле вел переговоры с Антоном.
– Ты чего артачишься насчет гимназии? Дело-то хорошее. Имя артистки, игравшей в «Азазель». Шесть букв, вторая «а».
– В гробу я видал эту гимназию. Не знаю.
– И я не знаю. Ты не горячись, жизнь – длинная дорога, а твои родители жизнь повидали, хорошую жизнь. И тебе хотят лучшей жизни. У Данте – часть загробного мира, где в ожидании рая отбывают свой срок покаявшиеся души.
– Жопа, – выдохнул Антон сквозь зубы.
– Жопа не подходит, – терпеливо ответил дед. Вторая «и».
– Тогда нецензурно, – огрызнулся Антон. – Я тебя не оставлю.
– Конечно, не оставишь, Антош, – кивнул дед. – Ты же не на другой край света уезжаешь. Но насчет гимназии… Сделай это ради меня. В знак уважения к своему старенькому дедушке.
От этого простого, такого предсказуемого и совсем не дипломатического приема у Антона кольнуло в груди. Он отвернулся, пока дед не придумал чего-нибудь похуже.
Жопа.
– Ну чего ты, в самом деле, – спросил дед из-за спины, так же, как говорил ему в детстве, когда Антон боялся идти к зубному, хотя щека уже распухла, а голова болела так, что в глазах крутились огненные кольца; когда впервые местный хулиган неполных семи лет без предупреждения ударил Антона в нос, и он вдруг, к своему стыду, расплакался, не столько от боли, сколько от обиды. И еще много раз дед клал ему руку на плечо, тяжелую и спокойную, казалось, одним прикосновением отменяющую любые беды и страхи, и говорил: «Ну чего ты в самом деле. Как маленький».
Вот так Антон и оказался в жопе, точнее в пятнадцатой гимназии. Тут учились сливки разной степени жирности, те самые мамочкины и папочкины, о которых говорил Тимур.
Учеба была напряженной. Некоторые предметы пришлось подтягивать, особенно ненавистные гуманитарные науки. Сам Антон больше всего любил то, что можно ощутить, потрогать, мастерить своими руками. Труд, физкультура, действие тела, результат. Возникшее из ничего нечто, даже если это была колченогая табуретка, находило свое место в мире и, в отличие от нагромождения абстрактных понятий, имело практическое применение. Но труда своим ученикам пятнадцатая гимназия не предлагала. В длинном списке факультативов, обязательных к посещению, были лишь умозрительные и бесполезные, с точки зрения Антона, предметы, такие как риторика или курс политологии.
Антон уткнулся в смартфон. Тима прислал фотку из столовки: смеется, позади сверкает стразами на ногтях Руська.
Прощание вышло скомканным. Неловкое пожатие рук, взгляды в сторону, Руська улыбнулась краешком жирно накрашенных губ, пропела «прощай, любить не обязуюсь». Судя по веселому селфи, они без него не скучали. У них шла своя жизнь, из которой изъяли один элемент, но разрыв быстро срастался, а элемент был выброшен и высажен на чужую планету, покрытую искрящейся коркой льда. То, что она действительно чужая, Антон понял сразу: по рукопожатиям, по взглядам местных гуманоидов, по разговорам, стихающим по мере его приближения.
Они не отвергли его напрямую, но и не приняли. Когда тихая неприязнь переросла в такую же тихую травлю, он, занятый собой и учебой, не заметил.
Впрочем, травлей, как привык понимать ее Антон, насмотревшись в своей школе всякого, назвать это было нельзя. Дед бы сказал «пакости».
Никто не караулил после школы, не изводил обидными прозвищами, не выдумывал причин для вражды. Зато был пропавший в неизвестность учебник накануне опроса, протекший сам собой «штрих», пустой лист сданной контрольной работы с его фамилией, взгляды, шепот. Словом, они были стайными зверьми, и они кружили, присматриваясь к потенциальной добыче, не переходя, однако, к делу.
Только однажды они зашли дальше. На уроке физики, незадолго до звонка, Антон поднялся, чтобы ответить, а когда сел, что-то негромко хлюпнуло. Между ног стало влажно, стул под ним омерзительно заскользил. Он уткнулся в тетрадь, стараясь ничем не выдать охватившей его растерянности и злобы. Прозвенел звонок, Антон остался сидеть, но никто не вставал. Они ждали, с предвкушением и интересом.
В полной тишине Антон поднялся. На стуле остались липкие красные разводы какой-то жижи, похожей на томатную пасту. Антон почувствовал, как быстро краснеют лоб и щеки, когда понял, чего хотел этот зверинец.
Они и не собирались запугивать. Они хотели унизить его и развлечься.
Антон побросал в рюкзак вещи и уже пошел к выходу, но девичий голос за спиной сказал:
– Я могу помочь.
Антон так удивился этому внезапному предложению, что обернулся, не подумав. Лиза, девчонка, похожая на кошку со злыми глазами, зачем-то протягивала ему белый конвертик.
– Возьми. С каждым может случиться.
Антон уже протянул руку, скорее машинально, но ничто в недобром Лизкином взгляде, в тонкой руке, предлагающей помощь, не вызывало у него доверия. И от этого, видно, она потеряла терпение. Раздосадованная, что шутка не удалась так, как они ее задумали, обсудив между собой, она рассмеялась, и громко, чтобы слышали все, сказала:
– Ничего, и у меня месячные иногда приходят раньше.
Это была команда. Грянул смех, улюлюканье, где-то слева сверкнул чей-то оскал, и Антон ударил не глядя, а потому неудачно: костяшки скользнули о зубы, он ударил еще раз, повалил противника на пол, но кто-то поймал его за локоть и обхватил сзади, не слишком сильно, но упрямо, приговаривая в ухо: «Не надо, не надо, не связывайся».
Под ним, прижатый коленом, неловко возил по полу руками тощий парень. Из разбитой губы текла кровь, пачкая белоснежную рубашку.
– За драки исключают, – проблеяла какая-то блондинка, овцеватая девица с первой парты.
– А ты думаешь, я боюсь?
В его голосе было столько злобы, что эта дура даже отшатнулась, опасаясь, что Антон бросится и на нее.
Кто-то сзади снова настойчиво потянул его за локоть, и Антон наконец обернулся.
Невысокий парень был похож на зверька: острый подбородок, круглые темные глаза, рыжеватые волосы, напоминающие шерсть то ли лисы, то ли белки.
Он вдруг подмигнул Антону и упрямо потянул за руку к выходу.
Они вышли в коридор, спустились на первый этаж, где стояли шкафчики с личными вещами учеников.
– Я Макс, – парень протянул руку.
– Знаю, – Антон кивнул, отвечая на пожатие.
– А так и не скажешь.
– В смысле?
– В смысле по тебе не скажешь, что ты знаешь хоть кого-то в своем классе. Всегда такой вид, типа я босс, забежал на пять минут между чартерами.
– Кто бы говорил, – буркнул Антон.
Макс хмыкнул. Привстав на цыпочки, он рылся в своем шкафчике. Оттуда выпали какие-то металлические штуковины, два разобранных планшета, клубок проводков, несколько учебников и россыпь кредиток. Макс был местным гением, победителем и лауреатом международных олимпиад, спикером конференций, даже получил какой-то грант в области программного обеспечения чего-то там. Все это, включая, собственно, имя Макса, Антон узнал, от скуки разглядывая доску почета. Портреты видных учеников со всеми возможными регалиями в виде венков из золотистой фольги красовались на ней, как указующий верную дорогу перст. Кроме всего прочего, Антон с интересом обнаружил, что Макс числится в их классе, но тот, видимо, занимался по индивидуальной программе и появлялся в школе эпизодически. В классе с ним не общались, но и не задевали. У Макса было что-то вроде статуса неприкосновенности, какой имеют все выдающиеся люди, слишком недосягаемые, чтобы цепляться к ним всерьез.
Макс наконец вынырнул из недр.
– Вариант не лучший, – скривился он, протягивая Антону помятые, но целые форменные брюки. – Держу тут на всякий случай. Примерь-ка.
– Спасибо, – растерянно поблагодарил Антон.
– Friend in need is friend indeed, – хохотнул Макс.
Friends они, конечно, не стали, но с того дня иногда обедали вместе. Манера общения у нового приятеля была своеобразная. Он не говорил о себе, не отвечал на вопросы и сам ничего не спрашивал, перемежал речь цитатами и то и дело перескакивал на какой-нибудь иностранный язык. Антон, сам удивленный тем, насколько истосковался по общению, считал, что даже такое странное приятельство лучше чем ничего.
И сейчас, сидя в кабинке, Антон уже подумал скинуть сообщение Максу. Он, конечно, уржется, но поможет.
Антон встал, решив предпринять последнюю попытку освободиться прежде, чем подавать сигнал бедствия, и навалился на дверь всем весом. Снаружи что-то шлепнулось, гулко стукнув о кафельный пол, дверь распахнулась так резко, что Антон вылетел, поскользнулся на палке от швабры и, потеряв равновесие, едва не приложился лбом о край раковины. «А достойное было бы завершение», – мрачно подумал он, глядя в зеркало на хмурого парня.
Антон наклонился ополоснуть лицо, а распрямившись, вздрогнул от неожиданности. В зеркале отражалась девчонка, мелкая, на вид второклассница. Она смотрела на Антона пристально и серьезно.
– Это мужской туалет.
Девчонка молчала как рыба, не отрывая глаз.
Антон обернулся, почему-то почти удивился, что она оказалась настоящей.
– Это туалет для мальчиков. Для девочек – в другом крыле, – терпеливо повторил Антон.
Девчонка как девчонка. Форменный синий сарафан, белые колготки, два задорных хвостика, в руках розовый портфель с изображением пони. Но было в ней что-то неприятное. Тем более младшая школа находилась в отдельном корпусе, и, по идее, делать ей тут было нечего. Антон поймал себя на идиотской мысли, что не хочет проходить мимо нее и, наверное, поэтому неоправданно грубо оттолкнул ее с дороги:
– Если заблудилась, спроси дежурку, овца.
Антон выбрался из заточения как раз к концу урока и влился в толпу предвкушающих большую перемену. Спускаясь в столовку, он устыдился неуместной грубости. Всего лишь ребенок. В голову пришла запоздалая мысль, что, может быть, именно девочка убрала подпиравшую дверь швабру, услышав, как он бьется внутри кабинки, наверное, испугалась. Антону стало жарко от стыда. Видел бы его дед.
– Don’t ever ask, – не отрываясь от планшета, Макс выписывал в тетрадь длинные столбики цифр и букв.
Поднос грохнул о стол так, что трещащие рядом девчонки умолкли и посмотрели в их сторону.
– Why so serious?
Их одноклассники, как обычно, сидели в углу за одним столом. Лизкины волосы блестели в свете дневных ламп; смеялся, широко разевая рот, тот бледный парень, которому Антон разбил губу. Никто из них не обернулся, когда он вошел.
– Что случилось-то?
– Слушай, ты не видел тут девчонку, мелкую, на вид лет десять? У нее два хвостика. И портфель с розовым пони, – вопросом на вопрос ответил Антон, ни на что не рассчитывая. Макс замечал только то, что имело отношение к его собственной персоне. Но приятель оторвался от планшета, даже в сторону его отодвинул.
– С пони? Ты уверен?
– Вроде да. Розовая лошадка, – растерялся Антон. Он не присматривался, но создание на портфеле было похоже на мультяшную лошадь. – А что?
– Ничего. Не видел.
– Ты плохой актер.
Макс стал молча собирать вещи.
– Что происходит?
Макс поспешно сгреб в рюкзак планшет и тетради. Он нервничал, и это обескураживало сильнее любого ответа. Антон поймал приятеля за рукав.
– Рассказывай, – велел он.
– Да ты не поверишь.
– Рассказывай, – повторил Антон с нажимом.
Макс оглянулся, словно кто-то мог их подслушивать.
– А ты веришь в призраков? – выдал Макс.
Антон опешил.
– В смысле?
Макс скривился, кусая губы.
– В общем, в начальной училась с нами девчонка, Валька. Два хвостика, да, мама ее всегда так причесывала. Рюкзак у нее был с розовым пони. Короче, нормальная, в принципе. Но этим, – он дернул головой назад, кивая на тесный кружок, – она не нравилась. Ну и… – Макс умолк, скосив глаза в сторону.
– И что?
– Затравили ее, – не поднимая глаз, сказал Макс.
Антон вдруг увидел столовку очень подробно, словно та распалась на части: холодный блеск стекла, звон никеля, размытые отражения ламп в столешницах, пар над чашками, взгляды чужих глаз, движения рук, смеющиеся и жующие рты. Слова Макса отдавались в ушах барабанной дробью, смешиваясь со звоном посуды, визгливым смехом девчонок.
– В общем, у нее отец был в приятельских отношениях, что ли, с нашим директором, – негромко продолжал Макс, – самый обычный человек, трамваи водил вроде, то есть проще некуда. Ну, где-то он директору помог, потому Вальку сюда взяли. Сам понимаешь, все сразу почуяли, что она чужая, хоть тут и форма, типа все равны, и все такое. Травили ее. На какой-то праздник позвали с собой на дачу, вроде бы пошли на мировую. Она выпала из окна второго этажа. Высота не такая большая, но внизу дорожка, вымощенная плиткой, необработанным булыжником. Короче, неизвестно, конечно, ничего не доказано. Никто ведь всерьез не назовет десятилетних детей убийцами. У взрослых мир рухнет. А что целый мир рядом с жизнью девочки?
– Ты был там? – резко спросил Антон.
Макс уронил лицо в ладони, коротко кивнул.
– Я не обижал ее, честно, – глухо ответил он, – Я ничего не видел. Был внизу, смотрел телек, они были наверху, вместе. Потом звон стекла, что-то шлепнулось. Господи, наверное, никогда не забуду этот звук. В общем, с тех пор я видел Вальку в школе. Раза два. Не знаю, видели ли остальные… Я никогда не спрашивал.
Макс замолчал.
– Ты поэтому с ними не общаешься?
Прозвенел звонок, но они сидели не шевелясь. Уходя, девчонки бросили на них недоуменный взгляд, одна выразительно постучала пальцем по виску, ее подружки захихикали.
– Нет, потому что они не программируют на питоне и разговаривать нам не о чем, – выглядывая сквозь растопыренные пальцы, наконец сказал Макс.
– Что?
– Ты что, реально повелся? – лицо Макса, до этого осунувшееся и бледное, расцветало на глазах. – Ну ты даешь! Я в восторге! Манифик!
– Ты придумал все это?
– О нет! – Макс, прикрыв глаза, зашептал: привидение убитой школьницы бродит по школе и пугает учеников. Бойтесь розового пони!
Макс перегнулся через стол и щелкнул зубами у самого лица.
Антон молчал. Зал заливал яркий холодный свет. Глаза у Макса в этом свете блестели, как две коричневые пуговицы.
– Ну, ты еще думаешь, я плохой актер?
Антон взял рюкзак и вышел из столовки.
Он снова был один. Через пару дней после того случая Макс сам подошел к нему, сказал что-то, но Антон не стал слушать.
В столовке он облюбовал столик у окна, рассчитанный на одного и, похоже, вовсе не предназначенный для учеников. Может быть, за ним пили чай буфетчицы, или на него собирали посуду. Антону было все равно. Он жевал бутерброды, глядя, как внизу скачут, потешно подпрыгивая, вороны, как летит и ложится на землю снег, как шевелятся ветки деревьев, и старался не думать ни о чем.
Слепленная на ходу байка Макса не годилась даже для дошколят и тем сильнее задела. Вестись на нее и впрямь было глупо, но в ней было что-то неприятное, как во взгляде той девчонки с рюкзаком, которую Антон больше не видел, хотя и не искал, решив выбросить весь этот бред из головы.
Новый год Антон отметил среди своих. Они приняли его как блудного сына, вернувшегося в отчий дом. Смеялись, гуляли громко, весело и пьяно, с бенгальскими огнями, кисловатым шампанским, безвкусными, замерзшими на улице шоколадными конфетами. В квартире Тимы под бесконечно длинные треки, в сигаретном дыму Антон смеялся со всеми, пил из протянутых стаканов, пытался запомнить новые словечки, танцевал с пахнущей вином и тошнотворно сладкими духами («Ты че, дурак, это же „Энжл“ от Тери Маглера») Руськой. Кофточка на ней была такой тонкой, что просвечивала родинка над правой грудью, и такой короткой, что пальцами Антон касался горячей кожи на пояснице. Руська не возражала, дышала в шею, все плыло от духоты и выпитого, по стенам бежали цветные пятна «звездного неба». Антон обнимал Руську, а потом сквозь темноту с высоты третьего этажа смотрел, как она садится в дрожащую от басов машину и уезжает куда-то навсегда.
Он проснулся во втором часу дня, уткнувшись в плечо незнакомой сладко сопящей девицы в блестящем и очень коротком платье.
– Так это же Танька, пришла к нам в сентябре, – просипел нарисовавшийся в дверном проеме Тима. – Та еще штучка. Столько ты пропустил, – добавил он, протягивая кувшин с тепловатой водой.
И уже никогда не нагонит.
Недели через две после начала третьей четверти за одинокий столик подсел Макс.
– Извини, – сказал он коротко. – С шуткой вышло не очень, признаю.
Антон упрямо смотрел в окно. Взъерошенные вороны ожесточенно делили шматок колбасы.
– Просто ты пришел такой проблемный. Хотелось тебя развлечь немного.
– Я оценил, – сухо ответил Антон.
– На ноль из десяти? – наморщил лоб Макс.
– На минус один.
Остатки каникул прошли в блаженном безделье. Антон уехал к деду и слонялся по улицам и торговым центрам с бывшими одноклассниками. История про Вальку постепенно блекла и уходила из памяти. Конечно, умнее от этого она не становилась, но сейчас уже не казалась предлогом для войны.
– Просто подумал, обедать вместе все-таки веселее. А то недолго стать асоциальным гиком, – Макс улыбнулся почти заискивающе.
– Ты такой и есть.
– Тебе виднее, – смиренно ответил Макс с видом лиса, который обещает не лезть в курятник.
С окончанием года прекратились и доставшие Антона пакости. Все кончилось так резко, словно он прошел какую-то проверку, о сути которой не имел представления. Может быть, им просто наскучила игра, или они занялись учебой, или общение с Максом, которое, впрочем, не становилось теснее, оставаясь на уровне благожелательного соседства, служило чем-то вроде воздушного щита. А может быть, все сразу.
Причины Антона не интересовали, главное, жизнь стала спокойнее. И даже когда для лабораторки им пришлось делиться на пары и Антону достался Мулин, высоченный бугай с детским лицом, один из центровых в классе, все прошло гладко.
Лето было все ближе, из открытых окон пахло нагретой землей, девчонки сменили колготки на гольфы, до конца учебного года оставалось две недели.
Вражда и даже следы ее исчезли, но общались с ним по-прежнему мало, поэтому, когда во вторник после математики, идущей последним уроком, к Антону подошла Лиза и положила на парту черный конверт из плотной матовой бумаги, он удивился.
– Вечеринка, – улыбнулась Лиза и поплыла дальше.
Несколько строк уведомляли, что Антон приглашен на вечер по случаю окончания десятого класса. Вечеринка планировалась в коттедже отца Олега Горчикова – вот уж кто был в классе на своем месте. Ладный и гладкий, ловкий и скользкий – Антон так и видел его в телевизоре среди таких же породистых типов.
Он прочитал приглашение, сунул обратно в конверт. Он не сомневался, что это только формальность, не более, никто не хочет и не ожидает его там увидеть, а потому выбросил его в урну по пути домой.
Но дома его поджидал сюрприз.
– В Италии отличный летний лагерь. Отдохнешь и язык подучишь. Вылет на следующей неделе после вашего вечера. Кстати, привезла тебе шикарный костюм, давай примерь.
Мать сказала все это скороговоркой, по пояс проглоченная чемоданом. Она вернулась из недельной поездки, видимо по Италии, ее волосы выгорели на солнце. На кровати лежал классический костюм в компании с бледно-голубой сорочкой.
– Я летом в деревню.
– Что еще за деревня? – рассеянно спросила мать, протягивая Антону пиджак. Она явно не понимала, о чем речь, словно много лет Антон по телефону и лично не рассказывал ей о вишневых деревьях, о заброшенном доме на окраине, куда они влезли ночью вчетвером, о том, как его укусила собака, маленький вредный фокстерьер бабы Жени, но она ничего этого не помнила.
– К деду.
– Шутишь? – нетерпеливо перебила она. – Отлично сидит.
Пиджак и впрямь сел как сшитый по меркам, и Антон не узнавал себя в зеркале.
– Рим, Милан, искусство, история. Антон, какая деревня. Ты совсем не думаешь о будущем, – она присела на диван, вытянув босые длинные ноги. Зеленоватый лак на ногтях блестел, как крылья майского жука. – В кого ты такой отшельник? Тебе надо путешествовать, мир смотреть, себя показывать, учиться, знакомиться с людьми. Кстати, сказали, в школе ты тоже держишься особняком. Ты ведь там почти год. Постарайся хотя бы на вечере все исправить.
– Что исправить? – огрызнулся Антон. – Ни на какой вечер я не иду.
– Конечно, идешь, – мать теряла самообладание. – Я давно заплатила. И вообще, Антон, ты и дальше будешь так решать проблемы?
– Как?
– У глаголов «избегать» и «убегать» один и тот же корень.
Антон развернулся, вышел из квартиры, как был, в итальянском пиджаке и наспех натянутых кедах. Долго и бесцельно ходил по улицам, пока не продышался теплым майским воздухом, и поехал к деду.
Но тот без всяких дипломатических визитов поддержал все решения матери. «Будет тебе семьдесят, тогда копай грядки. В твоем возрасте только меня дома и видели. Твоя бабушка (дед с нежностью посмотрел на шкаф, где таились креповые платья) всю жизнь мечтала увидеть Италию. Правильно говорит мама – отшельник, бука и сыч».
Отец не говорил ничего, у него на носу была конференция, он вылетал в Тель-Авив поздним рейсом. Когда бы Антон ни возвращался, он неизменно заставал дома чемоданы. Они лежали, словно капканы, разинув пасти, выплевывая на пол груду тряпок, флаконов, книг и безделушек.
– Ты был в Италии? – спросил Антон, не открывая глаз.
Они сидели на скамейке в полупустом школьном дворе, Макс листал какой-то талмуд, Антон просто наслаждался майским днем. Закатал рукава рубашки и чувствовал, как приятно солнце пригревает лицо.
– Я программист, не дизайнер. Что, решил костюмчик к вечеринке заказать?
– А ты в курсе дел?
– Чего? Party? Само собой.
– Еще скажи, идешь?
– Why not?
Антон открыл глаза, перед ним поплыли бурые круги, и двор выглядел словно через фильтр очередного приложения.
– Папик у Горчикова знаешь кто? Денег – тебе во сне не приснится. Чего не съездить? Коттедж у озера, скромные посиделки с бутылочкой «Кристалл». A little party never killed nobody.
Лицо Макса выплыло из солнечных кругов. Антона удивила эта внезапная тяга к красивой жизни. За полгода он так ничего и не узнал ни о Максе, ни о его семье.
– А твои родители чем занимаются?
– А у Толи и у Веры обе мамы инженеры, – туманно ответил Макс.
Хотя ни коттедж с джакузи, ни бутылки шампанского во льдах не будоражили воображение Антона, мысль о том, что на вечеринке будет Макс, немного приободрила.
Официальная часть церемонии была короткой. Внимание сосредоточилось на выпускных классах, и Антон, томясь в торжественной линейке, развлекался тем, что глазел на декольте, голые спины и обтянутые чулками ноги, представленные во всем многообразии. Некоторые девушки поглядывали на него с оценивающим интересом. Что ни говори, вкус у матери был прекрасным, и Антон жалел, что Руська не увидит его таким.
Макс, видимо, решил проигнорировать официоз, на линейке его не было.
Когда все закончилось, Антон спустился к крыльцу, щедро украшенному яркими растяжками, цветами и прочей базарной бутафорией, снял галстук, высматривая Макса. Некоторое время бестолково простояв в толпе ярмарки тщеславия среди учеников и родителей, он стал проталкиваться к выходу, обдумывая план Б: окончательно забить на этот нелепый раут, переночевать у Тимы и явиться домой завтра под вечер. Врать Антон не любил, но мать слишком занята собой, чтобы проверять. Он уже искал номер Тимура, но кто-то окликнул его.
– Лугин, поехали с нами!
Если бы не фамилия, Антон решил бы, что ослышался. У дверей темно-синего лексуса, ожидающего за воротами, стоял Муля. В светлом костюме, очень похожем на костюм Антона, он явно чувствовал себя неуютно и выглядел словно питбуль, втиснутый в комбинезончик шпица.
За водителем кто-то был, но отсюда не разглядишь. Антон неуверенно подошел.
– Давай садись, – поторопил Муля и нырнул на переднее сиденье.
Антон распахнул дверцу, нагнулся, но вместо Макса, которого все-таки ожидал увидеть, столкнулся взглядом с той овцеватой блондинкой. Дохнуло холодом кондиционера и духов, неожиданно нежных, не идущих ни к прическе девушки, затейливо украшенной живыми лилиями, ни к ее простоватому лицу с глазами навыкате. Она быстро кивнула и тут же уткнулась в телефон.
Муля обернулся, на его губах скользнуло нечто, заменяющее улыбку, машина плавно тронулась с места и влилась в колонну автомобилей.
На светофоре сидящий за рулем мужчина неожиданно спросил:
– Ты новенький? Антон Лугин?
Антон кивнул, не понимая, к чему тот клонит.
– Мать у тебя красавица. Я в этом специалист. Если что – за мной скидка.
– Папа, хватит, – резко оборвал Муля.
– Молчу, музыку включу! – он хохотнул, нажал кнопку, салон заполнила какая-то популярная дребедень.
Антон молчал. Неповоротливый, высокий и бесцветный Муля ничем не походил на своего отца. Тот был известным пластическим хирургом. Сидя наискосок, Антон видел только его профиль, уверенно лежащие на руле руки с ухоженными, почти женскими, ногтями. Представил, как эти пальцы держат скальпель, делают разрез на нежной коже груди, вкладывают туда силикон, ежедневно трогают женщин.
Он перевел взгляд на декольте блондинки, открывающее ложбинку между рыхлых грудей. Почувствовав его взгляд, блондинка оторвалась от экрана.
– Думаешь, Макс приедет? – смутившись, спросил Антон.
– Шутишь? – она усмехнулась. – Чокнутый гик с класса третьего потерял интерес к прочим играм.
Антон отвернулся к окну. Вот же сволочь!
Просить остановить машину было поздно: они мчались по автостраде, обычно забитой дачниками. Но в будний день трасса была свободна, и стрелка спидометра дрожала у сотни. Спустя минут сорок они свернули на проселочное шоссе, а с него – на грунтовку, в зеленый коридор майского леса.
Они приехали последними, остальные уже дожидались здесь. Рядом с Горчиковым, держа его под руку, стояла Лиза в черном атласном платье, больше похожем на белье. Оно обтягивало ее тело, как вторая кожа. Мулин отец высадил их и укатил, неприятно подмигнув Антону на прощание.
Коттедж Горчиковых ничем не был похож на привычную дачу. Двухэтажный особняк с каменными ступенями и большим крыльцом, с ровным покрывалом газона и затейливо подстриженными в форме зверей и птиц кустами.
– Садовник у них в Диснейленде кусты стриг, – заметил Муля то ли в шутку, то ли всерьез.
Во лжи Макса Антон не видел никакого смысла. Однако немного его было и в истории с Валькой. Все программисты с приветом, возможно, в таких потехах приятель находил какое-то удовольствие. Ломать голову над этим Антон не собирался, просто стер номер из контактов. Краткое подобие дружбы растаяло окончательно.
Длинный стол был накрыт на заднем дворе, вымощенном белой плиткой. Антон помешкал, ожидая, пока все рассядутся, и занял последнее оставшееся место на углу, опять рядом с той блондинкой. Она чуть подвинулась, даже слегка улыбнулась, когда он садился. Горчиков потянулся к одной из бутылок, хлопнула, вылетая, пробка.
– Закончился еще один год, и, будем надеяться, мы прожили его достойно.
Антон ушам не верил. Из уст этого парня высокопарная чушь звучала так просто и естественно, словно он говорит чистую правду. – К тому же в наших рядах пополнение.
Все как по команде уставились на Антона.
– Признаем, – продолжил Горчиков, не спеша обходя стол и разливая шампанское, – не все было гладко. Но предлагаем забыть глупости.
Горлышко бутылки легонько звякнуло о край бокала. Все молчали, Антон слышал свист лесных птиц, откуда-то приятно и едва уловимо тянуло запахом воды.
Он поймал взгляд Лизы. На матовой белой коже светились густо подведенные зеленые глаза.
– Выпьем в знак примирения, – сказала она. – Я хочу извиниться за всех. Это были глупые шутки. – Лиза подняла бокал, держа ножку тонкими пальцами, унизанными кольцами. Она была бы красива, если бы Антон не помнил тот маленький белый конвертик, протянутый этой рукой на глазах у этих людей.
Но выяснять отношения не хотелось. Он поднял бокал вместе со всеми, радостно зазвенел хрусталь, все заговорили разом, блондинка любезно предложила ему блюдо с закусками. Из кремовой пены торчали креветки. Глазки-бусинки глядели удивленно, словно не могли поверить, что из существ живых и быстрых их обладатели стали чьей-то закуской и вся их недолгая жизнь оказалась предназначена всего лишь для удовлетворения чьих-то пищевых прихотей.
Антона вдруг замутило, он отодвинул блюдо и глотнул шампанского.
Все болтали, перекидываясь шутками, именами, фамилиями, названиями мест. Антон слушал вполуха, качаясь на волнах шампанского. На голодный желудок и с дороги его слегка повело. Вслед за шампанским открыли вино и коньяк, и опрокинутая стопка ухнула в пищевод обжигающей магмой. Больше никто его ни о чем не спрашивал. Незаметно спускались сумерки, клонило в сон.
Кто-то включил музыку, зажглись гирлянды с сотней маленьких желтых лампочек, которых Антон не заметил при дневном свете и которыми был увит плющ, ползущий по стене дома.
Горчиков обнял черную Лизу, они закачались под незнакомую старомодную мелодию. К ним присоединилось еще несколько парочек. Блондинка заметно погрустнела, когда Муля, неловко выбравшись из-за стола, пригласил другую девчонку. Лилии окончательно увяли и лежали теперь рядом с пустой тарелкой, по которой были размазаны остатки соуса. Девушка вдруг посмотрела на Антона почти просяще, словно надеясь на приглашение. Антон пробормотал нечто невразумительное и выскользнул из-за стола.
Он обогнул дом и, кажется, впервые за весь долгий день выдохнул. Такие же гирлянды освещали дорожку к дому. С фигурными кустами, в сумерках сад выглядел почти волшебно, и Антон невольно остановился, разглядывая зеленых оленей и птиц. На крыльцо вышел парень, в котором Антон узнал того бледного, которому расквасил нос. Тот, однако, улыбнулся почти приветливо и махнул рукой за спину:
– Туалет на втором.
Предлог был хороший. Он вошел в полумрак дома, поднялся по широкой деревянной лестнице, без труда нашел ванную и умылся. В голове немного прояснилось.
Возвращаться не хотелось, и вряд ли кто-то будет искать его. Антон прошелся по коридору, выискивая укромное место, но не желая соваться в комнаты. Стеклянная дверь в конце коридора вела на просторную террасу. Здесь стоял круглый столик со стопкой женских журналов и несколько шезлонгов. Если не подходить к краю, снизу увидеть Антона будет невозможно. До него долетал смех, звон бокалов, музыка, под которую они танцевали, на удивление приятная. Антон отказывал им во всем хорошем, даже во вкусе, а между тем они должны были быть вовсе не глупы. Он опустился на один из шезлонгов, закинул руки за голову, уставился в небо, где в прорехах облаков появлялись первые звезды.
Антон, видимо, все-таки задремал, потому что, когда очнулся – резко, словно кто-то выдернул его с речного дна на поверхность, – прямо над ним сияла круглая монетка луны. Его пробудил звук, стук или шорох, источник которого он не смог определить. Антон поднялся, в первые минуты не соображая, где находится. Звук повторился. Короткий глухой хлопок. Антон осторожно подошел к краю террасы. Теплый свет гирлянд золотил пустую площадку с разоренным столом, на котором не осталось и следа от безупречной сервировки. Бокалы, бутылки валялись в беспорядке, рядом с разбитой тарелкой вперемешку с осколками лежали лилии блондинки, пиджаки словно разметало по земле, как сорванное ветром белье. Антон с удивлением узнал в голубоватом комке чье-то платье.
Музыка не играла. Дом облепила абсолютная тишина ночного леса. Антон не слышал ни разговоров, ни смеха, даже отдаленных.
Он озадаченно смотрел на опустевший двор, покинутый, словно в спешке. Антон вспомнил, как за столом кто-то вскользь упомянул озеро неподалеку. Что-то мелькнуло на самом краю зрения. Хлоп-хлоп. Антон обернулся, вглядываясь в лес. Там будто бегал кто-то маленький и проворный.
Антон прищурился, сомневаясь, не бредит ли, потому что этого просто не могло быть. Между темными вертикалями стволов прыгал ребенок. Девчонка передвигалась как зверек, от дерева к дереву, подскакивая, короткими перебежками, ранец бил ее по спине и негромко хлопал.
– Валя? – спросил он скорее себя, чем ее. Отсюда девчонка не могла его слышать, кричать он почему-то не решился.
Антон налетел на дверь так, что жалобно задребезжало стекло, кинулся вниз, чуть не пересчитав зубами ступени, выскочил на крыльцо. Главные ворота остались открытыми. Он пробежал по аллее, под праздничными бусами фонариков, и разом очутился в темноте леса, едва разбавленной блеклым лунным сиянием.
Девчонка мелькала далеко впереди. Ее колготки выделялись скачущим белым пятном.
На открытой местности Антон догнал бы ее в два счета, но лес, пусть и негустой, был ему незнаком. Он старался не терять девчонку из виду и ненароком не получить по лицу веткой. Но девчонка быстро петляла среди стволов, и в какой-то момент он все же упустил ее.
Деревья несколько поредели, и слабый запах воды, который почувствовал Антон еще у дома, стал яснее. Жидкий свет луны, сочащийся с неба, ложась дорожкой, рассеивался по ровной поверхности воды небольшого озера, и та будто слабо сияла изнутри молочным свечением.
Антон оглянулся в поисках девчонки, но взгляд споткнулся о нечто, показавшееся ему в потемках валунами. Он инстинктивно попятился, но в следующую секунду все же заставил себя подойти, хоть колени отказывались сгибаться.
На земле лежала Лиза в атласном платье с низко спущенной на одно плечо бретелькой. Белая кожа казалась еще белее, голова запрокинута, рот широко распахнут, нижняя часть лица и шея покрыты жижей, казавшейся черной. Антон почувствовал, как из самого нутра поднимается и подбирается к горлу липкий комок мути. Рядом с Лизой лежала та блондинка. Растрепанные волосы колыхались в воде водорослями, поперек шеи шел аккуратный надрез, из которого вываливался какой-то неприятный бесформенный комок. Лицо Горчикова украшала улыбка до самого уха.
Все его одноклассники лежали здесь в разных позах, сваленные как мешки с мусором, оставленные туристами.
– Расплата всегда приходит, – тоненько, по-мышиному, пропищали сзади.
Антон обернулся так стремительно, что хруст в шее полыхнул сверкнувшей в глазах молнией. Валя, девочка с двумя хвостиками, держала в руках портфель с пони.
Антон хотел что-то сказать, но изо рта вырвалось мычание.
– Особенно за то, чего ты не совершал, – снова сказали сзади.
Реальность ускользала, как вода сквозь пальцы. Восставший из мертвых Горчиков извлек из кармана платок и аккуратно стер кривую улыбку.
– Она находит невинных, – поднялась с земли Лиза, подошла к Горчикову, обвила его тонкими руками.
– С тобой было приятно играть, – заметил Муля.
Мертвецы поднимались, один за одним, вытирая лица и руки. Они медленно окружали Антона неплотным кольцом.
– А ты поверил, – сказала девчонка. Она подбежала к Лизе, и та притянула ее к себе, положила руки на плечи. «Так вот почему она казалась такой неприятной, – отстраненно подумал Антон, – маленькая копия старшей сестры».
Отрезанные от мира, они загнали его к озеру, чтобы завершить игру длиной в год.
А потом они позвали ее на дачу. Ну, типа подружиться.
Все это время Антон смотрел не туда, куда ему указывали, и видел не то, что хотели показать. Рассказывая байку о Вале, Макс, несомненно, уже знал, что произойдет в начале лета. Это открытие поразило Антона сильнее, чем весь этот кровавый маскарад.
От группы отделилось трое: Горчиков, Муля и тот бледный парень.
Что они собираются делать – было ясно без всяких слов.
Антон закрыл глаза, вздохнул, словно нырнул в теплый воздух летней ночи, прозрачной, мирной, загородной. Он вспомнил опавшие лепестки вишен на даче: в сумерках они казались снегом.
«Нападают – защищайся», – сказал голос деда у него в голове. И весь страх, вся муть, вся горечь вдруг сошли с него, словно растаявший на солнце снег, и вернули его к себе, и Антон снова стал собой, вынырнул на поверхность.
Нападают – защищайся. Это была очень простая и очень действенная философия. Не важно, где это происходит: на школьном дворе, в классе, дома, на улице или в лесу. Не важно, как это обставлено и кто нападает, какой спектакль разыгрывают и какие слова говорят. Драка есть драка, ни больше ни меньше, кровь есть кровь, а предательство есть предательство.
На него нападали, надо защищаться, вот и все. А в драке чаще всего мешают две вещи: эмоции и неумение адекватно оценить противника. Их было больше, но у Антона имелось одно неоспоримое преимущество: опыт. Он дрался много, он знал, куда бить, чтобы сделать больно.
Бледного Антон скинул со счетов сразу, вспомнив, с каким глупым видом тот лежал под ним, даже не пытаясь толком защититься, с горестным удивлением разглядывая капли крови на рубашке. Словно не веря, что она может литься из него так же легко и свободно, как из любого другого создания. Драться он явно не умел. Об этом говорили вялые руки, которые тот держал на уровне груди, не подозревая, что нужно защищать лицо.
Потому Антон начал с него, метя в нос. На этот раз удар удался. Парень взвыл и упал, как тряпичное чучело. Антон на всякий случай наподдал ему ботинком под ребра и вовремя увернулся, уловив движение сзади.
Муля был больше и мог бы задавить его одной массой, но он чувствовал себя неуютно в своем теле. В этом увальне не было ни гибкости, ни маневренности. Он топтался, пытаясь неловко подобраться к Антону. Антон, улучив момент, засадил ему ногой в пах и, не давая опомниться, схватил за волосы, припечатал лицом об колено и толкнул на землю. Прижав его коленом, Антон вывернул ему левую руку и со всей силы дернул. Что-то хрустнуло внутри этого неуклюжего тела, Муля завизжал, дрыгая ногами.
Антон не думал о пощаде, он знал: стая, загоняя добычу, травит ее до смерти.
Он вскочил, Горчиков уже подбирался к нему, самый непредсказуемый из всех троих. Он был высоким и ладным, явно занимался спортом. Хуже всего было то, что Антон не мог выматывать противника обороной, время играло против него. Думать надо было быстро, но на стороне Антона сыграло уязвленное слишком быстрым поражением союзников самолюбие Горчикова. Тот не выдержал и ударил, но слишком поспешно, не рассчитав реакцию. Антон уклонился, резкий выпад мазнул по челюсти, в глазах взорвались фейерверки, но он устоял и, воспользовавшись моментом, впечатал кулак в солнечное сплетение противника. Горчиков скрючился, воздух вышел из него со свистом, как из сдутого мяча. Антон хлопнул его по ушам, и парень почти удивленно охнул, утратив ориентацию и равновесие, захлопал глазами, хватая ртом воздух.
Счет шел на секунды. Антон устремился в лес. Видно, они, как стая, слишком зависели от вожака или не ожидали такого сопротивления, но в любой момент могли очнуться от оцепенения и броситься в погоню. Чуть скрывшись среди стволов, Антон кинулся во весь дух.
По ощущениям, он бежал не дольше двух минут, когда перед ним выросла темная громада дома. Пиджак остался на террасе, но подниматься за ним, теряя время, не хотелось.
Обернувшись, Антон проверил, нет ли погони, перебежал на другую сторону и двинулся вдоль дороги, стараясь держаться в укрытии леса.
До шоссе он добрался без препон, но дожидаться, пока по нему поедут первые машины, было немыслимо.
Антон механически сунул руки в карманы и наткнулся на смартфон, о котором совсем забыл. Экран показывал без четверти три утра. Кругом стоял лес, в небе светила луна, и ничто не сулило помощи. Антон побрел в направлении автострады. Ничего лучше, чем вызвать такси, в голову не приходило. Оставалось найти службу, которая отправила бы за ним машину за город.
Он уже набирал номер, как за спиной зашуршали шины, лежащая перед ним дорога осветилась, сначала слабо, но потом все ярче, четко очерчивая на асфальте вытянутый силуэт Антона.
Антон обернулся, щурясь от быстро приближающихся круглых фар. По дороге скоро катился газик. Дернувшись, Антон сообразил, что никому из одноклассников машина принадлежать не могла. Почти поравнявшись с ним, автомобиль замедлил ход. За рулем сидел сонный мужик в клетчатой рубахе.
– Мне бы до города добраться, – громко сказал Антон, – подбросите?
– С какой это радости? – хрипло гаркнул водитель.
Антон показал тому смартфон.
– Очень надо в город. Подбросите – забирайте. Больше ничего нет.
– А если найду? – заинтересовался мужик.
– Обыщите, – пожал плечами Антон.
Мужик сомневался. Встреча в середине ночи явно не внушала ему доверия.
– Обокрали, что ли? – подозрительно осведомился он, приглядываясь. Антон чувствовал, как саднит нижняя губа, но для синяка было рано. – Что-то ты больно чистенький. Не сынок, случайно? – он многозначительно кивнул в сторону коттеджа.
– Отмечали выпускной. Поссорился там с одной девчонкой, – ляпнул Антон первое, что пришло в голову. – Она в город поехала, хочу догнать.
Мужик, однако, вникать в очевидно слабую логику не стал. Вместо этого хохотнул и заметно повеселел.
– Если в деле замешана баба, дело труба, – высказал он свое мнение. – Телефон-то хороший?
– Очень даже. Последняя модель, – выдохнул Антон, опираясь ладонью на пыльный капот.
Он блаженствовал, сидя рядом с мужиком («будь на виду, кто тебя знает»), то проваливаясь в дрему, то выплывая из нее. Мужик взбодрился и теперь заменял собой радио. Было три утра, глухой час. Дорога шла теперь среди полей, темнела кромка леса. Где-то вдали словно тянулась узкая дрожащая полоса света, будто там, прямо среди деревьев, сквозь лес тоже ехала машина. Через пелену усталости Антон ловил обрывки речи про овощебазу, хитрожопых баб и просранный коммунизм. Отвечать не требовалось, и Антон клевал носом, убаюканный витиеватыми рассуждениями.
Мужик безжалостно растолкал и высадил Антона на краю города ранним утром, тем не менее дождавшись, пока приедет такси. Антон едва помнил, как добрался до квартиры, как спускался платить, трясясь в предрассветном ознобе, как столкнулся в прихожей с матерью, она стояла перед зеркалом в вечернем платье, тоже приехав с какого-то приема, и расчесывала волосы. Не отвечая на ее вопросы, Антон вполз в свою комнату и, скинув одежду на пол, рухнул на нерасстеленную постель.
– Антон, вставай. Одевайся.
Его разбудила мать. Что-то в ее голосе не понравилось ему еще сквозь сон.
Антон едва разлепил глаза. Проспать бы еще часов десять. Мать подбирала с пола одежду, зачем-то внимательно рассматривая каждую вещь.
– Мам, который час?
– Вставай, Антон, быстрее собирайся. Швед выехал.
– Швед?!
Шведов был чем-то вроде семейного адвоката, а заодно давним и преданным поклонником матери, хоть и прочно увязшем в семейном уюте с какой-то актриской популярных ситкомов. На деле его профессионализм, который и впрямь был высоким, ни разу не пригодился, но пару раз помогал быстро решать мелкие дела вроде заверения документов. Что могло заставить мать позвонить Шведу сейчас, Антон не мог даже предположить.
События ночи тонули в омуте. В нем мелькала полуголая Лизка, почему-то в маске с заячьими ушами, оскалившийся Горчиков, мужик на тракторе, и отделить правду от вымысла не представлялось возможным.
Антон спустил ноги с кровати. Тело ломило, как при легкой простуде, язык словно наждаком терли. Мать бросила на кровать чистые джинсы и футболку, прошипела почти брезгливо:
– Прими душ.
И вышла, хлопнув дверью.
Он машинально потянулся за телефоном, но вспомнил, что отдал его мужику. Значит, все правда. Антон подошел к окну. Солнце заливало площадку с горками для малышни. Значит, время хорошо за полдень.
– Ты скоро?
Мать приоткрыла дверь, не заглядывая. Она явно нервничала, Антон не видел ее такой очень давно. Что-то случилось, и явно не радостное.
У двери на стуле с кухни, не разуваясь, сидел тип в штатском, и по его лицу тоже было ясно, что день не задался.
– Приветствую, – сухо поздоровался он, смерив Антона взглядом.
– Здравствуйте, – осторожно ответил Антон.
– Он никуда не поедет без адвоката, – холодно отрезала мать. Интонация могла бы заморозить землю близ экватора, но тип и ухом не повел, даже не взглянул в ее сторону.
Антон юркнул в ванную, прыгнул в душ, зашипел – горячие струи ошпарили кожу. Смывая следы вчерашних событий, он лихорадочно перебирал их в памяти. Он не сделал ничего дурного. Может быть, сломал Муле руку, разбил кому-то лицо. Но вряд ли этот тип приехал сюда из-за чьего-то свернутого носа.
Антон пригладил волосы, присмотрелся к своему отражению: к счастью, следов драки на нем почти не было, зато костяшки рук выдавали с головой. С другой стороны, скрывать вроде как было и нечего.
Когда он вышел, в прихожей уже топтался Швед, неприметный мужик в очках без оправы. С типом они явно не поладили: смотрели друг на друга, как два кота, не поделивших территорию.
– Готов? – спросил Швед без приветствия.
Антон молча кивнул, натягивая кеды.
– Мы внизу.
Тип со Шведом вышли за дверь.
– Антон, – мать удержала его за руку. На ее лицо было страшно смотреть.
– Мам, что происходит?
– Делай все так, как скажет Швед.
Она вдруг обняла Антона, и Антон едва не отпрянул от неожиданности. Это было совсем уж странно.
– Дело дрянное, Антон.
Швед сосредоточенно вел, следуя за черным автомобилем неприветливого типа.
– Куда мы едем?
– В следственный комитет.
– Да что случилось? Почему вы все молчите?
– Узнаешь. Сначала ты должен мне все рассказать. Честно. Что произошло вчера?
Швед относился к Антону с прохладцей, и, хоть всегда старался ее скрыть, от этого она становилась только заметней. Антон был слишком похож на отца и служил лишним напоминанием выбора матери не в пользу Шведа. Но сейчас в его тоне не было ничего предвзятого. Антон впервые наблюдал Шведа-адвоката, профессионала со ставкой несколько сотен долларов в час.
– Да нечего рассказывать. Я ничего не сделал, – Антон нервничал. Ситуация становилась все непонятнее, но было ясно, что дело плохо.
– Не юли, – резко оборвал Швед. – Слушай меня. Ни с чем не соглашайся, ничего не подтверждай. Главное, не подписывай. Я буду рядом, буду помогать. Но ты должен все рассказать, причем быстро. Мы будем на месте через четверть часа. Рассказывай.
Никакого смысла врать Антон не видел. Пока они ехали, он торопливо изложил Шведу все, что мог вспомнить, начиная с того момента, как сел в автомобиль к Мулиному отцу, и заканчивая сегодняшним пробуждением.
Часом позже Антон повторил эту историю типу, который наконец представился (старший следователь Гущин Андрей Степанович), в кабинете, настолько похожем на сериальные декорации, что поверить в реальность происходящего никак не удавалось.
«Мы просто побеседуем, – жестко сказал Гущин. – Вас ни в чем не подозревают». Солнце било в глаза, кабинет нагревался, Антон не понимал, что происходит. Он раз за разом повторял историю, честно стараясь не упустить никаких важных деталей. И, как бы ему ни хотелось впутывать в непонятное дело мужика с газиком, Швед настоял, чтобы Антон рассказал и про него.
Гущин кивал, что-то черкал в блокноте, без конца пикируясь со Шведом на предмет прав и обязанностей.
Когда Антон окончательно одурел от их перепалки, пропитанного пылью душного воздуха, Гущин, оглушительно хлопнув ящиком, в раздражении бросил на стол бумажную папку.
– Не виноват? – спросил он, почему-то глядя на Шведа.
– У вас нет никаких оснований.
Гущин вытащил из папки фото.
– Знаете эту девушку?
С фотографии на Антона смотрела овцеватая блондинка.
– Мы учились в одном классе.
– Вот как? – ядовито спросил Гущин и бросил на стол второе фото.
Блондинка лежала, повернув голову, видимо в ванной. Чуть поблескивал кафель с узором из водорослей и рыб. Ее лицо и волосы были густо вымазаны красной жижей, сочащейся из того места, где должен был быть левый глаз. Губы напоминали лохмотья. Из растрепанных волос торчит белая лилия, на мясистых лепестках запеклась кровь. Антон тупо смотрел на фотографию. Ее сделали со вспышкой, и каждая деталь была резкой, словно нарочито подчеркнутой. Он знал, что Гущин и Швед ждут его реакции, но тело оцепенело. Антон пялился на фото в полной тишине, качаясь на стуле.
– Это не грим? – наконец выдавил он.
– Перерыв, – потребовал Швед.
Гущин молча убрал фото в папку. Антон сидел, не отрывая взгляда от места, где оно лежало, разглядывая узор столешницы. Линии бежали во все стороны, и смотреть на них почему-то было приятно.
Громко, до боли в ушах, заверещал телефон на столе.
– Привезли? Иду! – рявкнул Гущин, опуская трубку с такой силой, словно хотел вогнать аппарат в стол. – Я вас не отпускаю.
Дверь осталась открытой, оттуда приятно потянуло свежим воздухом.
– Я просил мать не говорить ничего. Чтобы ты не наделал ошибок, не бросался словами «это не я», «я не виноват», ничем случайно себя не погубил. Каждое слово на счету, – тихо начал Швед.
– Что случилось?
– Если верить твоим словам, когда ты ехал в город, кто-то прибыл в коттедж, перекрыл там всю связь, дождался твоих одноклассников и зверски убил их. Всех, кроме девочки, сестры Лизы Корабельной. Она умерла от остановки сердца. Их нашел утром садовник, явившийся на работу. В живых остались только ты и Максим Вода.
Антон наконец оторвался от столешницы и посмотрел на адвоката. От утреннего лоска не осталось и следа. Швед снял очки и устало прикрыл глаза рукой, на лбу выступила испарина, Антон чувствовал легкий запах пота, смешанный с терпким ароматом дорогого одеколона. Его затошнило, и если бы он позавтракал, наверное, вырвало бы прямо здесь.
– Вы серьезно думаете, что мы вдвоем…
– Ничего я не думаю, Антон, – раздраженно выплюнул Швед. – Мое дело работа с фактами. А факты дрянь. Большие деньги, большие люди, будут прессовать всех. Готовься, – он устало выдохнул и продолжил, уже спокойнее: – Пока против тебя играет многое, в том числе отношения с одноклассниками, но официально предъявить тебе ничего не могут. Я еще не говорил с адвокатом Максима, не знаю, кто его ведет. В каком-то смысле его положение еще более незавидное. Он зачем-то пытался покинуть страну.
– Что?!
Эта новость вывела Антона из ступора. Но мысль о том, что Макс был замешан в этом деле, пытался подставить его таким вот образом, показалась слишком уж бредовой.
– Его буквально сняли с рейса на Женеву. Теперь предстоит выяснить, что ему там понадобилось.
Гущин отпустил их на полчаса. Они спустились в кафе, где Швед заставил Антона проглотить стаканчик кофе. Пару раз к Шведу подходили какие-то мужчины, коротко здоровались, но в присутствии Антона, видимо, продолжать разговор не хотели.
– Я в туалет.
– Там, где мы были, по коридору направо. Потом возвращайся к кабинету, далеко не уходи, я поднимусь через пять минут.
Антон оставил Шведа в компании низкорослого мужчины, постарался побыстрей прошмыгнуть по лестнице, не привлекая внимания.
Коридор был пуст. Антон поспешно проскользнул в туалет и остолбенел.
На подоконнике, настежь открыв окно и выдыхая в зеленые шапки тополей дым сигареты, сидел парень, в котором Антон не сразу узнал Макса. Тот выглядел ужасно. Рыжие волосы были подстрижены под ноль. Большие очки с толстыми стеклами только подчеркивали синюшные круги под глазами. Руки заметно дрожали.
– Что ты тут делаешь?
Макс вздрогнул, но не ответил. Из окна виднелась до краев заполненная помойка. Какая-то тетка тащила набитые пакеты. Совсем рядом текла совершенно обычная жизнь, где немыслимые убийства были принадлежностью телевизионных шоу, которые включают для фона, пока режут к обеду хлеб.
– Тут можно курить?
– Ошибки никогда не должны замалчиваться, – Макс нервно облизнул губы.
– Что?
– Красивое лучше, чем уродливое.
– Ты под чем-то?
Антон встряхнул парня за плечи, и Макс обвис в его руках безвольно, как тряпка, выронил сигарету, та скатилась по жестяному подоконнику и упала.
– Он придет, – проговорил Макс едва слышно. – Все равно придет за мной.
Макс явно бредил. Антон отпустил его, привалился спиной к стене. Кафель приятно холодил кожу сквозь рубашку.
– Ты хороший парень, Антон, – сказал Макс, неожиданно громко и четко, словно только сейчас заметил его присутствие. – Постарайся жить…
Он не договорил. Послышались шаги.
– Антон, ты там?
Антон обернулся.
– Мать твою! – почему-то во весь голос закричал мужчина, с которым появился Гущин.
Антон обернулся к ним только на секунду, но и секунды хватило. Макс резко перекинул ноги за подоконник и неловко, кульком повалился вслед за сигаретой. Раздался странный звук, нечто среднее между глухим хлопком и чавканьем в болотной жиже.
Высота здесь была небольшая, но Макс летел рыбкой, головой вперед.
Адвокаты кинулись к окну, и по их лицу Антон все сразу понял и представил. Он сложился пополам, и его наконец вырвало.
Дальнейшее Антон помнил смутно. Лица, слова и вещи проступали выпуклыми контурами, словно кто-то сдувал песок с древнего барельефа, но лишь затем, чтобы в следующую минуту узоры снова скрылись под еще более плотным слоем песка.
Слова, сказанные Максом перед смертью, Антон повторял Гущину до тех пор, пока они вообще не утратили смысл и не превратились в кашу во рту, которую он с удовольствием выплюнул бы одним клейким комком. Среди угроз, ругани и криков Антону вдруг стало жалко Гущина. У него сделалось какое-то несчастное лицо человека, загнанного в угол.
Где-то в коридоре Антона грязно обругал мужчина, в котором, потерянный среди всех этих лиц, он не сразу опознал водителя газика.
– Так и знал, что не надо было связываться с тобой, сучонок!
Кто-то, вроде бы женщина, громко, не стесняясь, прилюдно рыдала. Втянув голову в плечи и послушно следуя за Шведом, как цыпленок за наседкой, Антон малодушно боялся случайно встретиться взглядом с любым из этих людей.
Антон подписал все, что велел подписать Швед, в том числе подписку о невыезде. Милан растаял силуэтом ажурного кафедрального собора, вонзившего в небо острые шпили. С утра до вечера Антон маялся дома, оставаясь в зоне досягаемости Шведа. Пресса, видимо получив особые указания, замалчивала эту историю, поэтому дед, которому решили ничего не говорить, уехал к вишням с легким сердцем, а вся информация поступала от адвоката.
Швед курсировал туда-сюда, словно большая птица, принося в клюве новости, хорошие и плохие. «Второй из двух оставшихся в живых на глазах у первого прыгает в окно? Сам? Вы думаете, я в это поверю?» – Антон представлял, как Гущин орал эти слова, и они были слышны во всем коридоре.
Зато водитель газика и найденный быстро таксист подтвердили историю Антона. Первый, однако, не преминул заметить, что Антон сразу показался ему подозрительным.
Дело тянулось, как кровавая простыня, и конца ему не было видно.
Визиты Шведа стали настолько привычными, что, однажды открыв ему дверь, Антон едва поздоровался и сразу пошел на кухню: ставить чайник. Все предпочтения адвоката он изучил хорошо. Швед литрами пил зеленый чай с лимоном, любил простое печенье «Мария» и дорогой плавленый сыр с ветчиной. Но сегодня Швед непривычно сиял, сияли стекла его очков, сияло его лицо, и даже движения приобрели какую-то легкость.
– Хорошие новости! Подозрения с тебя сняты. Убийца найден. Точнее, он сам нашелся.
Антон обернулся, застыв с чайником в руках.
– Кто? Как?
– Скверная, скверная история, – Швед поморщился. – Но для тебя она почти закончена, Антон, и это хорошо. Ну и дело. Сколько за свою жизнь повидал, но такое…
– Так кто их убил?
– Ты не догадаешься. – Швед сник, махнул рукой на чайник, показывая, что разговор будет долгим.
Антон наскоро ополоснул кружки, устроился напротив, терпеливо дожидаясь, пока закипит вода.
– В общем, – Швед вздохнул, словно перед нырком в глубину. – Стали копать, сразу во все стороны. Сам понимаешь, докуда и в каком темпе, только что не землю жрали. Ну и раскопали довольно быстро, что учился в вашем классе мальчик, Валентин. Его дразнили за это имя, видимо, еще за что-то. Отец у него был простой…
– Водитель трамвая, – онемевшими губами сказал Антон.
– Слесарь, – удивился Швед. – Ты уже слышал что-то?
Антон помотал головой.
– Пальцем в небо. Дальше.
– Дальше дрянная история. Поехали как-то вместе за город, в коттедж к Корабельным. Там этот Валентин выпал из окна. Неудачно, сломал шею, умер на месте. Чайник свистит, ты не слышишь, что ли?
Антон не слышал. Он поднялся, механически взял чайник, не ощущая горячей до боли ручки, залил кипятком заварку.
– Трагедия, конечно. Понимаешь. И вот этот мужик, отец мальчика, шесть лет ждал. Представь, выследил всех, все подготовил – маньяк, не рабочий. Шесть лет положил на это. Знакомый сказал, когда нашли его, сразу поняли. Он не отпирался, поехал спокойно. Даже вещи заранее собрал – знал, что придут, был готов. Странно, что не явился сам – проверял, что ли, нашу систему.
Швед на секунду умолк, размышляя. И продолжил, уже совсем другим тоном, в котором Антон с удивлением уловил грусть:
– Вот человек. Жил только этим моментом. Проехал по старой, заброшенной дороге, часть пути прошел пешком. Увидев, что коттедж пуст, обрубил связь, отключил сигнализацию. Он следил, оказывается, за этим домом уже давно. Представь, даже поработал на заводе, где эти сигнализации делают. Спрятался, дождался там твоих одноклассников, как паук в логове, и перерезал, без жалости, что парней, что девочек.
Швед сглотнул, покачал головой, видимо вспоминая фотографию.
– Один? Всех девятерых?
– Ты бы видел его. Не человек – машина. Убийство – оно вот здесь, – Швед выразительно постучал себя по голове кончиком ножа. – Это в голове. Если есть решимость, есть понимание, тогда нет препон. А он готовил себя к этому шесть лет, Антон. Шесть долгих лет. Мертвых лет. С женой разошелся. Такие трагедии рушат семьи. Квартиру продал. Уехал в пригород, в какую-то халупу на огороде, доставшуюся от родственников, и думал, думал, каждый день, видимо. Это не сгоряча – пошел мстить. Я Гущину не завидую, тому, что он там видел, в этом доме.
Швед кинул в чай дольку лимона.
– И потом. Что один убийца и девять выпивших подростков-идиотов, тепличных растений. Оранжерейных роз, не ожидающих беды. Ты с ними дрался, сам знаешь, что говорить.
Адвокат наконец замолчал, хмуро глядя в чашку. Антон смотрел, как раскрываются, расправляясь, чайные листья, сквозь них, как сквозь лес, дрожал свет фар едущей ночью машины. Значит, они ему не приснились, не привиделись.
– Странно. Ведь чтобы подготовить все это, нужно много времени. Откуда он узнал, что мы будем в коттедже Горчикова?
– В этой истории вообще много странного. Но мое дело – факты, а не сочинение триллеров про подростков. Преступник есть. Признание есть. Значит, все.
Наверное, Швед ждал дальнейших расспросов, благодарности, каких-то слов. Но Антону нечего было спрашивать, нечего сказать. Он чувствовал, как внутри него словно наматывается колючий шерстяной клубок.
– Спасибо вам, – выдавил Антон.
– Не благодари, – угрюмо ответил Швед. – Не уверен, что вытянул бы дело, скройся этот мужик с концами. Знаешь, – поделился он, – когда только начинал карьеру, после каждой истории хотелось тереться в душе мочалкой до крови, чтобы смыть с себя всю эту грязь. Но сегодня хочется заново родиться.
Антон кивнул.
– На Гущина зла не держи. Такое и во сне не приснится. Он обязан был копать. Мне пора ехать, – Швед встал, так и не притронувшись к чаю.
– Я не держу, – честно ответил Антон. – Что дальше?
– Следствие, суд. Думаю, в закрытом режиме. До вторника ты точно свободен. Дальше позвоню, будь на связи в любое время.
– Спасибо, – еще раз поблагодарил Антон. И все же спросил, уже когда Швед стоял в прихожей, поправляя воротничок белоснежной рубашки: – Вы как думаете, эти дети, они убили того мальчика?
– Ну, Антон, что теперь… Кто старое помянет, – Швед осекся, видимо вспомнив фото блондинки. – Там, конечно, подмазали все, что можно. Но никто ведь не обвинит десятилетних детей в убийстве.
– А то у взрослых мир рухнет?
Швед удивленно посмотрел на него, похлопал по плечу.
– Привет маме, – ответил он и побежал по лестнице, оставив Антона наедине с катающимся внутри клубком.
Он уехал в деревню. Бездумно лежал под вишнями, глядя в высокое июньское небо. В деревне не было телевизора, дед предпочитал книги, кроссворды и иногда радио «Маяк», которое, к счастью, обходило историю стороной.
– Ты чего такой смурной? – спрашивал дед. – Каникулы же начались.
Антон много раз открывал рот, но не знал, как начать, и в конце концов бросил эту затею.
Внутри наматывался и наматывался клубок.
В два дня он перекопал весь участок, подвязал саженцы и наколол дров.
– Ну силища молодецкая, – радовался дед. – Чего кручинишься, влюбился, Антош?
Антон так посмотрел на деда, что тот сразу смутился, спрятался за газету и пробормотал оттуда:
– Не лезу.
В сарае Антон отыскал инструменты и стал стругать птичек-свистулек. Пальцы не слушались, дерево не хотело принимать форму, становиться гладким, плавным, у Антона выходили обрубки, но занятые руки разгружали голову, ритм работы успокаивал.
Зло было словно брошенный в пруд камень, который покрылся илом, но круги от него все шли и шли к далеким берегам. Кто кинул этот камень первым, кто кинул следом. Круги накладывались друг на друга, пересекаясь.
В сеть все же что-то просочилось, Антон и нехотя, и жадно снова и снова читал скупые строки. Заголовки были один другого хуже: «Семь лет отмерь», «Холодное блюдо», «Горькая месть». Однажды, листая новости, наткнулся на видео какого-то ловкого журналюги.
Со слов Шведа, Антон ожидал увидеть огромного мужика с квадратной челюстью и стеклянными глазами. Но мужчина был самый обычный, крепкий, с моложавым, даже приятным лицом и на удивление обезоруживающим открытым взглядом.
Все видео составляла единственная фраза, видимо ответ на вопрос, не раскаивается ли он в содеянном. Он посмотрел прямо в камеру и сказал: «У меня был сын. А потом не стало».
Видео обрывалось, и клубок внутри у Антона катался все быстрее.
Он думал о Максе. Странный нелюдимый парень знал об этом мужчине, иначе бы не уехал. Что хотел сказать в столовой полгода назад, этой полуправдой о девочке Вале – предупредить? Или это был сговор, изысканный и заранее запланированный спектакль, где у каждого была своя роль? Или все эти шесть лет его мучило прошлое, круги на поверхности не давали выбраться на берег? Что хотел сказать последним напутствием? Постарайся жить… Как? Достойно? Не убивать? Не смотреть, как убивают? Антон не знал.
В понедельник позвонил Швед:
– Дело почти закрыто. Утром обвиняемого нашли мертвым. Скончался от сердечного приступа.
– Как Лизина сестра? – догадался Антон.
– Да, похоже на то.
Это сходство поразило Антона, но, похоже, больше никто не нашел это странным, а скорее всего, не хотел находить. Впрочем, дело специалистов – работать с фактами, а люди умирают от остановки сердца ежедневно.
Оставалось закрыть дело. Все его участники, кроме Антона, были мертвы, и уже ничего не могли рассказать. Только было в этой истории что-то, что никак не складывалось, но что – Антон понять не мог. Он прокручивал события той ночи, но чувствовал, что упускал нечто важное, оно таилось на самой глубине сознания, не желая всплывать на поверхность.
Шло лето, Антон не поехал в Милан, но ездил с родителями на острова. Ему понравился прибрежный покой и однообразное уединение. Он впервые понял, что, уезжая, некоторые вещи, кажется, можно физически оставить позади. Здесь ничто не напоминало о случившемся. Оно не уплывало вдаль, как положено прошлому, но маячило черным кораблем на горизонте, который не смел, однако, пересекать границу, приближаясь только во снах. На палубе молчаливыми фигурами стояли Макс и Валентин, Горчиков с блондинкой и Лизкой, почему-то Руська в гавайской рубахе и иногда Швед в зеркальных солнечных очках.
– Хочешь, найду хорошего психолога? – деликатно спрашивала мать.
Антон отнекивался. Унести черный корабль с глаз могли только волны, и Антон терпеливо ждал, сидя на берегу.
Он вернулся в школу незадолго до начала учебного года, забрать документы. Учиться здесь он не мог. Все знали его, и слава была недоброй.
Антон вошел в пустую школу и остолбенел, встретившись глазами с фотографией Мули в черной рамочке. На полу в больших белых вазах стояли цветы.
Все были здесь, словно герои, павшие смертью храбрых. Ангелы, невинные и невинно убиенные души. Антон впервые так прямо смотрел им в лица. Он отыскал ту блондинку, на фото она получилась лучше, чем в жизни. Ее звали Еленой Котовой. Лиза Корабельная, Петр Мулин, Олег Горчиков, Максим Вода. Клубок внутри закрутился, ему стало нехорошо.
Антон поднялся в туалет, тот самый, где меньше года назад мертвая теперь девочка открыла ему дверь, положив начало первому акту странного спектакля. Склонился над раковиной, ощущая на губах привкус хлорки. За спиной хлопнула дверца, Антон резко выпрямился. Незнакомый парень подошел к соседней раковине. Умывая руки, он смотрел на Антона через зеркало, лицо с большими голубыми глазами показалось смутно знакомым. Может быть, они виделись на факультативах.
– Ты тот парень, который выжил? – невесело пошутил он, выключая воду. Но не ушел.
Антон не ответил. Его лицо все больше напоминало ему чье-то, виденное совсем недавно.
– Странная история, да?
– В смысле? – резко спросил Антон.
Парень примирительно вскинул ладони.
– В смысле, в ней много странного.
– Откуда ты знаешь?
Они глядели друг на друга через зеркало. Парень мягко улыбнулся и почему-то спросил:
– Зачем в туалете свет днем? Наверное, забыли выключить, – он взглянул на потолок, и Антон машинально последовал за ним взглядом, где действительно ослепительно горела лампа.
И этот резкий белый поток ударил в глаза, разом осветив собой все, проникая в потайные углы памяти, и в этом беспощадном сиянии Антон вдруг увидел. Увидел мертвую Лену, в волосах которой лилии были свежими. А ведь она сняла их, цветы совсем увяли еще за ужином, сморщились, и Лена бросила их на столе. Увидел темную громаду дома и вспомнил, как до этого бежал по дорожке, празднично освещенной гирляндами. А это значит…
– Значит, кто-то уже был там, – выдохнул Антон. – И более того, все видел.
Он искал в зеркале простое, приятное лицо парня с прямым взглядом больших глаз, точь-в-точь таких же, как у отца Валентина.
В коридоре удалялись шаги, Антон кинулся вслед, но, когда он выглянул в коридор, тот был пуст, только луч августовского солнца лежал на паркете узкой сияющей полосой.
