Beth Lewis

THE WOLF ROAD

Печатается с разрешения автора и литературных агентств AM Heath & Co Ltd. и Andrew Nurnberg.

© Beth Lewis, 2016

© Перевод. Е. Галицкая, 2017

© Издание на русском языке AST Publishers, 2017

 

Я больше не твоя девочка

ЧЕЛОВЕК ШЕЛ ПО СНЕГУ, а я пряталась высоко в ветвях дуба, наблюдая за ним. Все лицо в татуировках – ни единого клочка чистой кожи на лице. Этот человек ищет меня. Он всегда искал меня. Кровь стекала с его ножа для разделки рыбы, оставляя красные пятна на снегу. Не рыбья кровь – человеческая. Детская. Сегодня этим ножом он снял скальп с парнишки из Такета. Клок волос свисал с пояса мужчины, и с него тоже капала свежая, еще теплая кровь. Тело он бросил в чаще на съедение волкам.

Я подышала в ладони и крикнула:

– Далеко же ты забрался от дома, Крегар!

Голые ветви порвали мой голос в клочья. Зима превратила лес в сборище скелетов, и мое укрытие могло показаться ненадежным, но я-то знала, что делаю. Он не выследит меня и не найдет моих следов, потому что здесь – мои владения, он здесь – чужак.

Крегар посмотрел вверх, приподнял нижние ветви, но я умею прятаться так, что даже он не найдет.

– Кто это тут зовет меня? – Его голос напоминал скрежет кости по дереву. Он наводил ужас, когда Крегар впадал в ярость, и успокаивал тихим рокотом, когда тот бывал в настроении. Однако прошли времена, когда я верила в его доброту. Все притворство и ложь, уж теперь-то я знаю.

– Я видела, что ты сделал с мальчишкой, – крикнула я, – и где ты оставил его тело. Это его скальп висит у тебя на поясе.

Крегар тяжело дышал. От холода у него текло из носа прямо на бороду. Оскаленные зубы, как у горного медведя. Даже рубашку не надел – впрочем, как всегда, когда шел убивать. Волосатая грудь была покрыта татуировками и потеками крови.

– Это ты, девочка Элка? Это моя Элка прячется в ветвях, как белка?

– Я не твоя! Никогда не была и не буду!

Я сжала в руке нож. Длинное лезвие, зазубренное с одной стороны, и рукоятка из оленьего рога.

Крегар оставил слишком много следов, теперь любой сможет его выследить. Капли крови на снегу отмечали его путь.

– Спускайся, обними старика Крегара. Я соскучился.

– Ха, так я и поверила. Мне и тут хорошо.

Угольно-черные глаза обшаривали чащу. Черные как болезнь, сумасшествие, ненависть и ложь. Он оскалил белые, словно надгробные камни, зубы и покрутил в руках нож, разбрызгивая кровь. Капли разлетались во все стороны, усеивая снег красными пятнами.

– Элка, ты же знаешь, я тебя не обижу. – Теперь голос звучал дружелюбно. – Разве я могу обидеть свою Элку?

Он двинулся вперед, будто слепой, увязая в глубоком снегу. Его всегда лихорадило после того, как он кого-нибудь убивал, и сейчас от пылающей кожи шел пар. Худощавый, жилистый и лицо, если б не татуировки, довольно приятное – такого можно и с родней познакомить.

Крегар устал от игры в кошки-мышки и, тяжело дыша, привалился к стволу тополя.

– Да я тебя уже сотню раз мог убить, девочка. Взял бы тесак и перерезал горло, пока ты спишь. А потом снял бы кожу, как с вареной форели.

И этого человека я столько лет называла папой!.. Меня затошнило.

– Ботинки бы себе сделал, – продолжил Крегар. Его улыбка становилась все шире, а голос аж зазвенел от восторга, будто он перечислял блюда на праздничном столе. – Да еще и на пару ремней хватило бы. А твоими шелковыми волосами набил бы себе матрас.

Он рассмеялся, поднял нож и ткнул им в мою сторону, хотя и не знал, что я там.

– Из тебя хорошие ботинки получились бы, девочка Элка.

Я такое и раньше слышала, однако сейчас по спине пополз холодок. Он много чего и похуже говорил, но только не мне. Я все еще боялась его, боялась того, что он делал и что заставлял делать меня. Ничего, теперь я все исправлю!

– Ты столько месяцев искал меня, Крегар, а я нашла тебя первая.

Мой нож был хорошо сбалансирован для метания. Про себя я умоляла Крегара оставаться на месте: «Только не двигайся, не шевелись».

– Я боялся, что ты пропадешь без меня, Элка. Самой тебе в этом мире не выжить. Здесь есть кое-что похуже волков в темноте. И кое-что похуже меня.

Если бы не кровь, его можно было бы принять за нормального человека. Человека? Ветер шевелил детский скальп у него на поясе. Это проклятый детоубийца Крегар Холлет, и никакие красивые слова этого не изменят.

Я выпрямилась, тихо, словно падающая снежинка, и отвела руку для броска. Выдохнула. Представила себе оленя на его месте и со всей силы метнула нож. Попала! Нож вонзился в плечо чуть ниже ключицы. Он прошел сквозь плоть и древесину, пришпилив Крегара к стволу. Я услышала глухой удар – так нож вонзается в деревянную мишень. Я этот звук хорошо знаю – столько раз тренировалась. Черт, идеальный получился бросок!

Крегар взвыл скорее от неожиданности, чем от боли. Не ожидал такого от своей маленькой Элки?.. Он выкрикивал проклятия, повторить которые у меня не поворачивается язык. Его кровь смешалась с кровью мальчишки. Черные полосы татуировок на груди теперь чередовались с горячими алыми струйками.

Крегар попытался выдернуть нож, но зазубрины крепко застряли, и он взревел от боли, будто раненый медведь.

– Иди сюда, девочка. Я тебе кишки выпущу.

Он все еще искал меня глазами, выкрикивая жуткие угрозы, и лес наполнился его воплями. Птицы сорвались и улетели, кролики попрятались в норы, а он по-прежнему пытался высмотреть меня среди ветвей. Вот только в этом лесу я была невидимкой. Крегар хорошо меня обучил.

– Элка, ведь я тебя все равно найду! Найду и убью!

Я не смогла удержаться и рассмеялась. Я сделала его! Наконец-то! Поставила капкан и поймала бешеного медведя!

– Судья Лайон тебя первая найдет! Я ей все рассказала. Где мальчик и где тебя искать. Она увидит, что ты с ним сделал. Она перешла горы ради того, чтобы поймать тебя.

Крегар заткнулся и побледнел. Судья Лайон со своим револьвером – это серьезно. Она за ним уже несколько месяцев охотилась. И я тоже.

Он начал умолять, пытаясь меня задобрить. Струйки слюны стекали по его бороде, и их становилось все больше с каждым вздохом. Я наблюдала за ним, пока не послышался цокот копыт. От взмыленных лошадиных боков поднимался пар. Судья Лайон и ее помощники пришли за плохим парнем. А ведь повернись все иначе, я сама могла бы оказаться на его месте.

Награда мне была не нужна. Зачем мне золото? Я просто хотела выжить.

Я увидела их вдалеке среди деревьев. Пришпиленный к дереву, Крегар в панике вопил, вцепившись в рукоять и пытаясь выдернуть нож. След из кровавых капель приведет их прямо к нему.

Лайон умнее Крегара, у нее орлиные глаза. Она мигом вычислит меня и сцапает за то, что я сделала. Я знаю, у нее ко мне много вопросов, но отвечать на них я не собираюсь.

Крегар услышал топот копыт и ржание лошадей. Его глаза округлились, словно у подстреленного оленя. Пора уходить – с этой минуты его судьба в руках закона. Только нож жалко. Сколько кроликов и куниц я им освежевала, сколько раз он мне жизнь спасал. В этих чертовых краях найти хороший нож так же трудно, как и хорошего человека. Когда жизнь – твоя единственная ценность, и тебе приходится отдавать долги, старый добрый нож всегда пригодится. Пусть я потеряла его – но долги отдала. Лайон теперь от меня отстанет. Конечно, если Крегар не расскажет ей всю правду.

 

Начало или что-то вроде того

КОГДА ПРИБЛИЖАЕТСЯ БУРЯ и по небу катятся раскаты грома, забеги в укрытие, плотно запри дверь, забейся в угол и молись, чтобы она тебя не нашла. Если найдет – твоя жизнь изменится навсегда. Когда буря пришла в Риджуэй, мой дощатый городок, спрятаться мне, семилетней девчонке, было негде. В тот день я ругалась с бабкой. Та хотела, чтобы я пошла в лес и набрала сосновой смолы для светильников. Говорила, что она пахнет приятно, когда горит. А я вопила, что не хочу, чтобы в моем доме пахло сосновой смолой.

– Девочка, это мой дом, – заявила бабка. – А ты здесь в гостях, пока родители не вернутся. Скорей бы уж.

Кажется, тогда меня звали по-другому. Не помню, чтобы бабка называла меня Элкой.

Я предложила ей пойти куда подальше и начала выть.

– Ну ты и черноротая! Что за бес в тебя вселился? – рявкнула бабка и потянулась за клюкой. Ох, сейчас мне достанется. А у меня вообще-то еще c прошлого раза отметины на спине не зажили.

– Никакая я не черноротая! А ты мне не мать, и нечего командовать!

Я выла и изо всех сил толкала стол. Сейчас переверну, чтоб все ее тарелки и вилки по полу рассыпались. А чего? Пусть знает!

Бабка глубоко вздохнула. Я видела в Риджуэе других стариков. Они тоже так вздыхали, когда кто-нибудь им досаждал, вроде как сокрушаясь, что в мире полно идиотов. Моей бабке уже лет сто, не меньше. Все лицо в морщинах, и вздыхала она тяжело и устало, словно прожитые годы давили ей на грудь.

– Твоя мать, – сказала бабка, – моя непутевая доченька, сбежала с твоим папочкой.

Она взглянула на меня и, наверное, увидела во мне мою маму, потому что ее глаза на мгновение потеплели. А потом вспомнила, что я наполовину папина, и опять разозлилась. Она так сжала зубы, что стало страшно – вдруг сломаются и изо рта повыпадают.

– Они вернутся! – захныкала я. – Вот папа тебе покажет, когда узнает, как ты меня лупила.

Бабка рассмеялась. Смех у нее был визгливый и дребезжащий, как вопли сорокопута.

– Папочка твой на севере золото добывает, а мать ему сапоги чистит. Им не до тебя, девочка. Мы с тобой тут вдвоем. Поэтому собирайся и иди за смолой, а не то я тебя так отделаю, что еще долго будешь помнить!

Бабка сжала кулаки. Она была из долины Муссы, упрямства и воли ей не занимать. Вот так посмотришь – ну прям божий одуванчик, а силища неимоверная. Однажды руку мне сломала.

Я надулась и заявила, что ненавижу эту чертову смолу.

– И тебя ненавижу, – добавила.

Бабка развела руками – видать, я ее уже совсем достала – и сказала, что пойдет погуляет.

– И не ходи за мной, – заявила она. – Видеть тебя не хочу.

Она ушла, а через полчаса загремел гром, и небо потемнело. Так громыхало, словно камнепад начался. Я и теперь, когда такое слышу, прям со страха помираю. Трясусь и холодею с головы до ног. А еще потею, как полярная лисица летом. А все из-за того дня. И из-за того что бабка меня одну бросила во время бури.

Нашей маленькой хижине, затерянной в лесу, не устоять против такой грозы. Бабка рассказывала, что они с дедом ее раз сто ремонтировали, пока он не погиб во Втором Конфликте двадцать лет назад. А потом она ее сама столько же ремонтировала. Мы с бабкой как кошка с собакой жили, но были в нашей маленькой хижине и светлые дни. Сейчас, когда над головой грохотал гром, очень хотелось, чтобы бабка обняла меня своими железными руками.

С севера шла буря: протиснулась между двумя вершинами и заползла в нашу долину, зажатую между гор. Теперь она словно по трубе покатится прямо к нашему порогу и дальше, до самого Риджуэя. Буря швырялась камнями и сломанными ветками, снегом и дождем. Я смотрела из окна, как она несется вниз по склону – вылитый гризли!

Земля затряслась. Ветер сорвал крышу, и та разлетелась на куски, врезавшись в кедр. Наверное, я плакала; не помню. Мне, семилетней, казалось, что разверзся ад. Гром гремел так, что я почти оглохла. Дождь и град превратили меня в кусок льда. Я забралась под стол, вцепилась в ножку и кричала буре, чтобы та убиралась. Отцепись от меня! Я звала бабку, умоляла вернуться и проклинала ее.

Потом помню, как летела по воздуху. Ветер подхватил стол, словно сухой листок. Я боялась разжать руки. Изо всех сил вцепилась в ножку и зажмурилась. Камни и ветви били по телу, секли по рукам и ногам, вырывали клочья волос. Крошечные осколки льда впивались в лицо раскаленными железными опилками. Ветер швырял меня вместе со столом из стороны в сторону, словно мы ничего не весили. Буря игралась с нами.

Или стол распался на куски, или я его отпустила – не скажу. Вопя и кувыркаясь, я полетела, не зная куда – вверх или вниз, в небо или на скалы.

Плохо помню, что было потом. Буря наигралась и отпустила меня, а сама пошла на восток. В нос ударили запахи кедра, ольхи и кипариса. Падение замедляли деревья, хватая меня ветками. Наконец, рубашка зацепилась за сук, и я повисла футах в десяти над землей. Потом рубашка порвалась, и я упала на кучу мха, больно ударившись спиной.

Буря уже перевалила за хребет. Они длятся недолго, зато успевают такого натворить – век не забудешь. Я сидела, качаясь, на одном месте и пыталась сообразить своими детскими мозгами, что же произошло. Что это вообще было? Сколько времени я так сидела? Может, минут десять, может, полдня. А потом проголодалась.

Все вокруг было зеленым и коричневым. Даже неба из-за веток не видать. Куда ни глянешь – везде густые заросли. Хорошо, что я маленькая – могла пролезть.

– Бабка! – звала я. – Бабка, ты где?

Лес молчал. Скоро я поняла, что она не придет.

Бабка говорила, что мы живем на юге долины. Даже карту мне как-то раз показывала. Риджуэй был еще южнее. Я прикинула, что если буря пришла с севера, значит, надо возвращаться назад. С чего-то я решила, что нужно идти на юг. Юг на карте был внизу, потому я пошла вниз по склону и скоро обнаружила, что заблудилась.

Я попыталась представить себе карту БиСи. Так наша страна теперь называется. Только буквы. Настоящее имя многие забыли, а некоторые и вспоминать не хотели. Оно было напечатано на карте, но поверх него бабка чертила новые границы и территории. Однажды от старых карт не стало никакого толку, и пришлось рисовать новые. Старики в наших краях называли тот день Катастрофой, или Перезагрузкой, а далеко на юге говорили про Судный День. Бабка тогда совсем маленькой была, когда все случилось, и ее мать называла это Большой Глупостью. Мир вернулся в каменный век. Я не спрашивала, что это значит. Зачем? Живешь здесь и сейчас, а прошлое остается в прошлом. Мое «здесь и сейчас» – ночь, которая стремительно приближалась.

Ботиночки у меня были хорошенькие, мягкие и теплые, из шкурки куницы, вот только по лесу в таких не походишь. Через пару часов порвались. Буря наделала дыр в моих джинсах, а рубашка превратилась в лохмотья и едва держалась на плечах. Я брела по лесу, пока не наступила темнота. Желудок громко урчал от голода. Я заревела, по щекам покатились крупные слезы. Мне ведь было всего семь лет. Когда подкралась ночь, я свернулась в клубочек в пустом стволе, а по мне ползали жуки и гусеницы. Я так дрожала, что даже дерево тряслось, и мне на голову сыпалась труха.

Раньше я никогда одна не оставалась. Со мной всегда бабка была, а до нее мама с папой, хотя я их совсем не помнила. Бабка говорила, что они пошли на север – богатство добывать; когда вернутся, поделятся со мной. С тех пор прошло несколько лет. Через год после отъезда они письмо прислали. Какой-то путешественник привез его в Риджуэй и оставил в универсальном магазине. Я попросила бабку мне почитать, и она читала мне его столько раз, что я помнила каждое драгоценное словечко. Странные названия, странные и волнующие слова: Халвестон, Великий Юкон, Кармакс, Мартинсвилл, мамино и папино имена. Я просила бабку читать мне его снова и снова – так родители будто становились ближе. Письмо мне их возвращало. Я держала его под подушкой, и чернила уже почти выцвели от времени и постоянного перечитывания. До сих пор сердце сжимается при мысли, что буря его у меня украла.

Я громко шмыгнула носом, послала куда подальше все мои страхи и попыталась уснуть. То была худшая ночь в моей жизни. Впереди будет еще много холодных и темных ночей, но ни одна из них с этой не сравнится. Тогда я впервые поняла, что в этом мире у тебя есть только ты. Сидишь себе дома, болтаешь с бабкой, греешься у очага, обута, одета, – а в следующий миг тебя подхватывает буря и уносит в какую-то глушь. Больше у тебя ничего нет. Ни письма, ни бабки. А родители – так о тех вообще давно ни слуху ни духу. Только я и этот трухлявый ствол. А что еще от жизни надо? Разве что поесть немного… Я свернулась в клубочек, устроилась поудобнее и закрыла глаза.

Что-то скреблось снаружи. Когти скрежетали по коре.

Сердце чуть не остановилось. Похоже, было уже за полночь. Я все-таки уснула. Сквозь ветви струился лунный свет. После урагана небо всегда ясное, и ночью светло как днем. Но в густом древнем лесу я могла рассмотреть лишь колышущиеся листья папоротников на расстоянии вытянутой руки от моего убежища.

Папоротники дернулись. Сердце бешено заколотилось.

Скрежет когтей все ближе и ближе.

Я затаила дыхание – может, меня не найдут. Мне показалось, что мелькнули медвежьи когти. Здоровенный гризли шумно принюхивался. Я выскочила из ствола быстрее, чем кролик из норы, и бросилась прочь. Я бежала и бежала. Не оглядывалась. Не знаю, долго ли. А потом почувствовала запах дыма и увидела свет.

– Бабка! – закричала я. – Бабушка, я тебя нашла!

На маленькой полянке стояла хижина. Не такая, как бабкина, поменьше. Из трубы шел дым, а из окон струился свет. Значит, в доме пылал очаг. Деревянный навес над порогом поддерживали два толстых ствола, рядом на треугольных рамах сушились оленьи шкуры. На ветке висели, позвякивая, штук десять железных капканов. И везде были развешаны и разбросаны по земле поломанные и целые проволочные силки. На растянутых веревках вялились тонкие полоски красного мяса. Я их как увидела – в животе заурчало, и слюнки потекли. Бабка всегда меня учила, что нельзя красть у хороших людей. Но мяса там было столько, что охотник и не заметит, если кусочек пропадет. И потом, откуда мне знать, хороший ли он человек? Насчет плохих людей бабка ничего не говорила.

Я кралась тихонечко, словно волк на охоте, прислушиваясь к каждому шороху. Веревки были натянуты прямо под навесом, потому мне пришлось пробираться мимо окна. Я уговаривала себя, что проскользну тихо, как тень, а потом побегу так быстро, что ни один старый толстый охотник меня не догонит. Запах мяса сводил с ума. Металлический, с примесью дыма – можжевельник, наверное, или яблоня. Такое вкусное, соленое и совсем-совсем близко. Только руку протяни. Я потянулась за ближайшим куском, и тут зазвонил колокольчик. Умный охотник. Хорошо охраняет свой ужин. А то вдруг медведь решит его украсть. Или голодная девочка.

Из хижины послышался топот сапог. Я сунула кусок вяленого мяса в рот и бросилась прочь. Не знаю, что за мясо – может, лось, может, олень, – но вкус у него был отменный. Дверь хижины распахнулась. Охотник не окликнул меня, но я все равно оглянулась. Он стоял на пороге. Темная тень, в шляпе, с ружьем в руках. В этих землях законов не было, и он мог пристрелить любого, кто позарится на его собственность. Я удирала со всех ног.

А потом услышала, как он идет за мной.

Я мчалась как заяц, быстро и тихо, а он словно дикий бык с шумом проламывался сквозь кусты.

Сердце бешено стучало. Я не хотела умирать в лесу за кусочек мяса, которое я даже распробовать не успела. Я проклинала бурю, которая принесла меня сюда. Я ревела, всхлипывала и вроде как даже вопила. Охотник настигал. Он так меня и не окликнул, но разве вы позовете оленя, прежде чем нажать на спусковой крючок?

Наверняка хочет меня убить. Пристрелить как собаку.

Мои меховые ботиночки превратились в лохмотья, и один из них зацепился за ветку. Не знаю, как я мясо из зубов не выпустила, когда падала. Так и плюхнулась лицом в грязь на дне высохшего ручья.

И вдруг стало тихо. Ни шагов за спиной, ни треска кустов.

Он меня не догнал. Я его сделала! Украла его ужин и сбежала. Я села на колени и, откусив огромный кусок от полоски мяса, проглотила его целиком.

Тут я почувствовала, что за мной кто-то наблюдает, и повернула голову. Большая и темная тень возвышалась надо мной. Я даже не увидела, как он замахнулся прикладом.

Проснулась я в хижине, с повязкой на разбитой голове. Охотник сидела на стуле у дверей, уставившись на меня горящими глазами. Шляпа лежала у него на коленях, а ружье он держал под рукой. Наверное, он тоже в грязь упал, потому что все лицо было в темных потеках.

– Откуда ты взялась? – В его голосе прозвучало что-то похожее на доброту.

Бабка предупреждала меня, чтобы я с незнакомцами не разговаривала, а этого странного парня, который сам в лесу жил, я вообще-то в первый раз видела.

– Куда ты шла? – вновь спросил он. Похоже, не удивился, что я на вопросы не отвечаю. – У тебя папа с мамой есть? Где они?

Я моргнула и покачала головой.

– У меня только бабка.

Он улыбнулся, блеснув ровными белыми зубами.

– Ну вот, хоть что-то. А где она живет? Долстон? Риджуэй?

Видать, он ответ у меня на лице прочитал.

– Значит, Риджуэй.

Он потер щеку, но полосы грязи не исчезли.

– Да, девочка, далеко же ты забралась от дома.

– Покажи мне, куда идти, и духу моего здесь не будет.

– В здешних лесах водятся хищные звери, которые любого с потрохами сожрут. Я не могу тебя отпустить.

Я поерзала на кровати и почувствовала, как к щекам приливает кровь. Что я знала об этом охотнике? Одет в старые джинсы, рубашка у него такая же драная, как и у меня. Кожаная куртка с мехом висела рядом с дверью, а под ней подпирала стену пара снегоступов.

– Не врешь? – наконец произнес он. – А вдруг ты бандитка? Или от властей прячешься? А может, ты воровка и стянула кое-что посерьезнее, чем кусок вяленого мяса?

Бабка часто говорила, что я бандитка, вот только охотнику я об этом докладывать не собиралась.

– Утром я как раз собирался в Риджуэй – пару шкур продать. День туда, день сюда.

Он помолчал и вновь потер лицо. Грязь осталась на месте, и теперь я засомневалась – а грязь ли это?

– Девочка, я не намерен лезть в твои дела, но я поспрашиваю насчет твоей бабки. Если я ее найду и она захочет забрать тебя домой, тогда я тебя к ней отведу.

– Я помогу ее найти, – заявила я и попыталась слезть с кровати. Однако голова закружилась, и я упала, больно ударившись локтями и коленями.

– Да ты и мили не пройдешь. Ты же совсем ребенок. Сколько тебе лет? Пока ты не сможешь нести ружье, толку от тебя никакого. Лучше ложись спать. – Охотник взял шляпу. – Я уйду до того, как ты проснешься. Поддерживай огонь в очаге и ничего не трогай.

Он накрыл лицо шляпой и откинулся на стуле, прислонившись к двери.

Я залезла на кровать и закуталась в одеяло.

– А как тебя зовут? – спросила я.

– У меня много имен, – ответил он, не поднимая шляпы.

Я нырнула под одеяло и натянула его до подбородка. В ту ночь я так и не смогла уснуть. Следила за охотником. А он до самого утра не издал ни единого звука. Не захрапел, не вздохнул, не пошевелился. Даже бабка так тихо не спала. Прям как каменная статуя. Я такие в прошлом году видела, когда бабка меня в Кувер-Сити возила. Сказала, что меня нужно окультурить. Вот же придумала! В день Большой Глупости Куверу хорошо досталось, и многие статуи были разрушены. Мы три дня туда добирались и три дня обратно. В общем, я аж шесть дней в седле провела, зажатая между бабкой и лошадиной шеей. Конечно, я потом ей заявила, что не хочу окультуриваться.

Наверное, я все-таки уснула. Наблюдала-наблюдала за охотником, а потом на секундочку закрыла глаза, и вот уже утро, а его и след простыл. Ружья тоже не было. «Поддерживай огонь в печи, – сказал он, – и ничего не трогай». Можно подумать, я когда-то взрослых слушалась. Тем более сейчас, когда сама уже взрослая.

Сначала я стащила еще один кусочек вяленого мяса с веревки под навесом и поджарила его, так что он стал хрустящим, а концы аж обуглились. Хороший завтрак получился. Потом начала копаться в вещах охотника. Нашла несколько монет – сейчас такими уже не пользуются, чашу из вишневого дерева, запертую деревянную шкатулку и нож – такой острый, что кабана можно за пару минут освежевать. Ручка из берцовой кости оленя или лося, а клинок длиной в мое предплечье. Красивый! Я нарезала им мясо, просто чтобы посмотреть, каков он в деле. А потом решила, что мне тоже такой нужен. Вот вернется охотник – попрошу мне сделать.

Потом мне стало скучно. День туда, день сюда, сказал охотник. Надо же, как далеко меня занесло. Где теперь моя бабка и куда мне идти? На север или на юг? Вверх или вниз?

Вещей у охотника было немного, так что скоро в доме ничего интересного не осталось. Я вышла на улицу, лазила по деревьям, смотрела, как солнце поднимается все выше и выше, а потом наступили сумерки. Интересно, он уже добрался до Риждвея? Узнал там про меня? Странный какой-то, ни имени не спросил, ни где я живу. Вообще-то, наша хижина была не в самом городе, а в долине. Однако в Риджуэе нас хорошо знали, и я решила, что он легко бабку найдет.

Я весь день поддерживала огонь в очаге и игралась с ножом. Сколько с ним всего можно сделать! Тонко-тонко нарезать мясо или быстро и аккуратно убить кролика. Занятая своими мыслями, я не заметила, как наступила ночь, и я уснула на полу возле очага.

Проснулась я с первыми лучами весеннего солнца и провела весь день почти так же, как и предыдущий: облазила все вокруг, искала следы кроликов. Даже одну из беличьих ловушек поправила – ее, видать, бурей повалило.

Приближался вечер, и я жевала очередной кусок мяса, держа в руке нож, когда в хижину вошел охотник с большим мешком на плече. Он в замешательстве уставился на меня, но не сказал ни слова. Потом в его голове вроде как что-то щелкнуло, он пришел в себя и швырнул мешок на пол с таким звуком, словно там были дрова.

– Нашел твою бабку, – сказал он, вешая куртку.

Что-то екнуло в груди. Ну вот, веселье кончилось, завтра она опять будет меня лупить и поучать. Я осторожно положила нож на пол, взглянув на него так, словно прощалась с любимой игрушкой.

– Ты меня домой отведешь? – спросила я.

Если честно, я даже хотела увидеть бабку; но ведь как только вернусь, она мне сразу дело найдет – заставит доски таскать, чтобы крышу перекрыть, или буквы на доске напишет и будет меня учить.

– Во время бури на твою бабушку дерево упало.

– Она умерла?

Охотник кивнул, не сводя с меня глаз.

До сих пор стыдно, что сперва я подумала: «Значит, учебы больше не будет». И еще: «Поделом ей». А потом я почувствовала, как у меня все внутри сжимается. Наверное, нужно было заплакать, вот только совсем не хотелось. Завопить от радости? Тоже нет. Я просто тихо жевала мясо, уставившись на нож, и так продолжалось довольно долго. Охотник тоже ничего не сказал, молча наблюдал за мной, ожидая, как я поступлю, и пытаясь понять, что я за человек.

Он переступил с ноги на ногу, и половицы скрипнули. Пока я смотрела на тот нож, мое сердце и разум, наконец, пришли к согласию, и я поняла, что чувствую. Я потянулась за ножом.

Прикоснувшись к белой костяной рукоятке, я уже знала, что сделала правильный выбор. Я не хотела возвращаться в бабкину хижину. Она никогда не разрешала мне есть вяленое мясо и играться с ножами. Она заставляла меня учить буквы и решать примеры, мыть руки и стирать одежду. Вот только это совсем не мое. Она пыталась заставить меня делать то, что мне не нравилось, и чем больше она наседала, тем больше я противилась.

Я все еще сжимала в зубах кусок мяса. Охотник кивнул на него и спросил.

– Нравится?

Я кивнула.

– А ножом ты пользоваться умеешь?

Я не знала, что он имеет в виду, но кивнула еще раз.

– Ты хоть раз шкурку с кролика снимала?

Я вздрогнула. Один раз попыталась – год или два назад. Бабка меня нашла и так мне всыпала, что на спине живого места не осталось. Второй раз она сломала мне руку.

Он повторил свой вопрос, и в его голосе прозвучало недовольство.

– Да, сэр.

– Ну, раз ты разделывала кролика, значит, что угодно разделаешь. Я тут свинью на шкуры выменял и уже на куски порубил, чтобы легче нести было. Сдери с ней шкуру и отрежь жир. А мясо поруби на кусочки, чтобы завялить. Поняла?

Я кивнула и сделала шаг вперед. Охотник высыпал из мешка куски туши. Розовая шкура и бледное мясо, на яблоне закоптить – просто объедение будет. У меня чуть слюнки не потекли. Я и в семь лет знала, что нож – это мое. В общем, почти всю ночь провозилась, но справилась. Охотник наблюдал за мной, время от времени прикладываясь к бутылке. Ни разу не сказал, чтобы я была осторожнее, разве что: «Пробуй с другого стороны», когда чуть полпальца не отхватила.

Утром мы вдвоем развесили куски мяса в маленькой коптильне.

Охотник положил руку мне на плечо.

– Девочка, у тебя талант обращаться с ножом. Я научу тебя, как им правильно пользоваться. Имена в этом лесу ничего не значат, но мне как-то нужно тебя называть.

Потом он взглянул на меня и провел рукой по моим взъерошенным волосам.

– Ух, ты, прямо как оленья шерсть.

Так я стала Элкой. Своего имени он мне так и не сказал, и через пару недель я стала звать его про себя просто «Охотник». Он научил меня плести силки, ставить капканы и попадать в белок с расстояния в пятьдесят ярдов. А я помогала ему разделывать добычу, расставлять ловушки, скоблить шкуры и готовить их для просушки. И еще прибирала в хижине. Я спала на полу у очага, а он в своей кровати. Хотя не так уж много он и спал – часто охотился по ночам, говорил, что на волков, вот только волчьих шкур ни разу не приносил.

Так мы и жили, и моя жизнь мне нравилась. Я стала другим человеком и забыла прежнее имя. Теперь меня звали Элка. Я могла сделать лук и стрелы и подстрелить куницу. Забыла буквы и числа, забыла свою бабку и почти не вспоминала о маме с папой, хотя слова из их письма не шли из головы. Я помню все, чему научил меня Охотник. Однако воспоминания о годах, проведенных с ним, покрыты мраком. Долгие зимние месяцы пролетали в мгновение ока. Как я ни старалась – не могла заполнить те пробелы в памяти.

Какой же я была дурой! Охотник стал моей семьей, хотя я о нем ничего и не знала, но и о своих родителях я тоже почти ничего не знала, а они были родными людьми. Иногда ты сама выбираешь себе семью, и такие связи ближе, чем кровное родство. Охотник стал моим отцом, однако теперь мне нужна была мать.

 

Мама в лесу

Я ПРОЖИЛА В ИЗБУШКЕ Охотника целых три года, прежде чем нашла ее. Мне уже исполнилось десять; мои тощие руки стали сильными, а спина крепкой, оттого что приходилось много работать. Охотник был не самым дружелюбным человеком, но нам как-то удавалось ладить. Черт, временами даже казалось, что я его не раздражаю.

У нас были правила – теперь-то я понимаю, что для меня. Не задавать вопросов. Не уходить далеко от хижины. Не рассказывать об Охотнике другим людям. Выполнять последнее правило было проще всего, потому что за три года я никого другого и не видела. Пока я жила с бабкой, во мне бурлила злость и выплескивалась в воплях, скандалах и истериках. Теперь она куда-то исчезла. Может, потому, что охотник видел мою дикую сущность и не пытался приручить ее или посадить на цепь, как бабка. Заприте волка в клетке – он будет рычать и попытается перегрызть вам глотку. Но дайте ему свободу, и он просто пойдет своей собственной тропой, и вам уже не нужно будет бояться, конечно, если вы его не спровоцируете.

Зима приближалась. Еще пару недель, и все вокруг накроет пушистым белым одеялом. Зимы в наших краях длились почти восемь месяцев. Сугробы поднимались выше человеческого роста, пронизывающие ветра сдирали с тебя кожу, а деревья склонялись под тяжестью снега словно подвыпившие старики в баре. Охотник говорил, что со времен Большой Глупости с каждым годом зимы становились все холоднее и снега выпадало все больше. А летом, наоборот, жарко, как в тропиках. Но если уж ты пережил белое безмолвие, то становился еще сильнее и злее. В наши времена люди не живут так долго, как до Большой Глупости, да и стареют быстрее, но, по крайней мере, погибают от ураганов и засухи, а не от неведомых болезней и бомбежек. Природа честна с нами.

Шел дождь, а Охотник заставил меня рубить дрова. Не самая легкая работа, а еще и топор у нас был тупой. Я выругалась, когда скользкая рукоятка выскочила из рук, и швырнула застрявший топор вместе с поленом в кучу дров.

– Да что это за топор! Я бы дохлым кроликом и то быстрее нарубила!

Охотник сидел под навесом и чистил винтовку. На охоту идти собирался.

– Почему ты меня с собой никогда не берешь? Я помогу оленя разделать и мясо дотащить.

Он даже головы не поднял.

– Ты хочешь замерзнуть до смерти?

Я откинула с лица мокрые, прилипшие волосы, а дождь зарядил еще сильнее. Земля размокла, мои ботинки увязали в грязи. Мне их Охотник принес весной, сказал, что они из могилы. Какой-то мальчик из Долстона зимой умер. Я спросила, почему на них кровь, а он объяснил, что у мальчишки были больные легкие. Я отмывала ботинки в ручье, пока всю кожу на ладонях не стерла.

– Нет, – ответила я. – Не хочу я замерзнуть.

Охотник прикрутил прицел.

– Элка, у каждого из нас своя работа. Даже у этой винтовки.

Мне она всегда нравилась. Такая длинная, черная и блестящая. А дуло длиннее, чем моя рука. Охотник учил меня, как правильно ее держать, вот только пострелять ни разу не дал. Сказал, что отдача плечо из сустава выбьет.

Он поставил на место затвор и подергал несколько раз. Тот скользил, как по маслу.

– А где ты взял винтовку? – спросила я и прикусила язык. Не задавай вопросов, таковы правила.

Однако охотник не рявкнул на меня как обычно, а просто опустил винтовку и начал наполнять магазин пулями. Самодельными, конечно.

– У одного русского во время Второго Конфликта, – ответил он, глядя на не меня, а на винтовку. – Я ему взамен свою старенькую «М-16» оставил. Из нее его и пристрелил. А это у меня Драгунов. Запомни девочка: если есть возможность – пользуйся лучшим.

Я подняла полено с застрявшим топором и попыталась вытащить его. Другого у нас не было, а рубить дрова ножом и молотком совсем неудобно.

– Так ты участвовал в той войне? Бабка говорила, что и дед там был.

– Мы все участвовали. Только не все носили форму.

Охотник смотрел, как я сражаюсь с поленом, но даже не попытался помочь. Он вставил последний патрон в магазин, потом взял шляпу и вощеную куртку.

– Завтра вернусь, – заявил он и зашагал прочь по грязи. Сейчас едва за полдень перевалило, обычно он так рано никогда не уходил, но я решила, что так надо, а вопросы задавать больше не отважилась.

Прежде чем исчезнуть за деревьями, Охотник остановился.

– Возьмись за конец топорища, а полено ногой прижми.

Я так и сделала, и у меня все получилось.

– Поддерживай огонь в печи, девочка Элка.

Мог бы и не напоминать – я всегда за печкой следила, но он почему-то раз за разом повторял эти слова, когда уходил. Может, так он хотел сказать, что я ему не безразлична? Вместо «Я тебя люблю» – «Поддерживай огонь в печи»?

Почему эти слова пришли мне на ум? Мне никто никогда не говорил, что меня любит. Ни Охотник, ни бабка. Особенно бабка. Откуда же они взялись у меня в голове?

«Передай моей малышке, что я ее люблю».

Мамино письмо. Оно давно пропало и, наверное, уже истлело. Буря украла его у меня, но слова еще хранились в памяти. Вдруг я поняла, что не вспоминала о нем с прошлой зимы. Почти полгода.

Неожиданно мне захотелось увидеть Охотника. Нет, никаких обнимашек и телячьих нежностей, просто захотелось, чтобы он был рядом. Чтобы не уходил на охоту на всю ночь. Только рядом с ним я чувствовала себя в безопасности.

Далеко он уйти не мог. Вообще-то он мне запрещал за собой ходить, и обычно я его слушалась. Однако сейчас я зашла в дом, взяла куртку и шапку, да еще и кусок хлеба с мясом прихватила. Подумала немного и добавила еще пару кусочков. Охотник из лесу всегда голодный возвращался.

Когда я вышла из дома, ливень стих; видать, скоро вообще закончится. Я прикинула, что Охотник обогнал меня всего минут на десять, и пошла за ним. Он меня учил выслеживать добычу, но земля так размякла, что фиг тут чего выследишь. Его следы наполнялись грязной водой, а тропинка быстро становилась болотом. Позвать его я не могла, на то было еще одно правило. На охоте нужно молчать. Даже если гризли нападет – держи рот на замке.

Не знаю, как долго я шла. Прояснилось, небо стало голубым-голубым. Было уже около пяти, однако ноги-то у меня короткие, потому шла я медленно и, наверное, очень сильно от него отстала. Летом вечера долгие, и солнечный свет может сыграть с тобой злую шутку. Я нарушила еще одно правило Охотника – не уходить далеко от хижины. Но я прикинула, что раз я знаю обратную дорогу, то он не будет на меня очень сильно злиться. И потом – я же уже взрослая, мне почти десять.

Тут я набрела на полянку, поросшую высокой травой, и застыла на месте. На меня таращились карие глаза. Большие, испуганные, определенно женские. Сначала я подумала, что мне привиделось в сумерках, но женщина помахала рукой и захромала в мою сторону. Руки затряслись, и я уж было решила драпануть, а в мозгу судорожно перебирала варианты: спрятаться, помочь ей или убежать. Всего лишь женщина. Я столько лет ни одной женщины не видела.

Охотник строго-настрого наказал мне ни с кем не разговаривать, однако любопытство взяло верх. И потом я решила, что раз уж нарушила одно правило, то можно и другие.

Странно, как ее в такую глушь занесло? Мои собственные волосы отросли почти до плеч и ужасно мешали, а у нее, представляете, они аж до пояса висели. Черные и шелковистые. У меня были карие глаза, а у нее золотистые. Я-то думала, что высокая, а она оказалась раза в полтора выше. Из женщин я только свою бабку помню, но только теперь поняла, что она была старой высохшей каргой. До меня вдруг дошло, что я улыбаюсь. Вот так стояла и лыбилась, как клоун, пока женщина ко мне приближалась.

– Привет, – сказала она тихим слабым голосом, рукой прижимая к груди разодранную рубашку. Когда она подошла ближе, оказалось что это не рубашка, а что-то вроде ночной сорочки. Бесполезная кружевная штука.

– Почему ты так одета? – спросила я; самый простой вопрос «Кто ты?» не пришел в мою десятилетнюю голову.

Она оглядывалась по сторонам и пригибалась, норовя спрятаться в высокой траве, словно за нее кто-то охотился или она в прятки играла, а тут я объявилась. Видать, моего вопроса она не услышала, потому что не ответила.

– Почему ты здесь одна бродишь? Ты что, потерялась? – спросила женщина. Ботинок у нее не было – видать, бродяжка какая-то. Хотя на бродяжку не похожа. А какой у нее голос! Бродяжки так не разговаривают. В жизни такого красивого не слыхала. Мои уши огрубели от рычания Охотника, а ее слова звучали как музыка.

– Ничего я не потерялась.

Она опустилась на колени и положила руки мне на плечи, вроде как хотела убедиться, что я не привидение.

– Ты где-то рядом живешь?

Я сказала, что рядом, и тогда она улыбнулась. Все мои сомнения мигом рассеялись. Я нашла себе маму, вот так просто пошла в лес и поймала, как Охотник ловит кроликов. Он бы мной гордился. Я улыбнулась во весь рот, сверкнув зубами, которые никогда не забывала чистить. Охотник постоянно твердил, что хорошие зубы – это хорошее здоровье, и они у него белые и блестящие.

Я вытащила из кармана кусок хлеба и протянула женщине. Она взглянула на меня, немного помедлила, дрожа всем телом и рыская глазами по сторонам, потом схватила хлеб и впилась в него зубами. Набив рот, пробормотала что-то похожее на «спасибо», а я не знала, что ей ответить.

– Нужно отсюда выбираться, – прошептала она. – Ты знаешь, в какой стороне город?

С гор уже спускался холод, а у нее из одежек – одна кружевная рубашка. До города не дойдет, это точно.

– У меня в хижине тепло, – сказала я. – Только ничего там не трогай.

Она кивнула, доела хлеб и пошла за мной.

– Сколь тебе лет? – спросила она, когда мы зашли в лес.

– Десять.

– А что ты делаешь в этой глуши?

Я не стала рассказывать ей об Охотнике. Когда придем домой, сама все увидит. А я к тому времени покормлю ее и отмою. Дурак будет, если не захочет на ней жениться и сделать моей мамой!

– А ты? Тебя как зовут? – спросила я.

Она все глядела по сторонам, словно боялась, что кто-то в любую минуту может выпрыгнуть из кустов.

– Мисси.

Вообще-то имена в этом лесу не имеют значения, и Охотник назовет ее как захочет. Мне он тоже новое имя дал.

– Чего ты боишься? – спросила я. – Здесь тебя никто не обидит.

– Ты уверена?

Я фыркнула.

– Я эти леса как свои пять пальцев знаю. Мы с папой здесь всю жизнь прожили.

Вообще-то, я Охотника папой никогда не называла. Только когда его не было рядом, я решалась произносить это слово вслух – мне нравилось, как оно звучит.

– Я проснулась… утром… посреди леса. Помню, как лежала дома в кровати, за окном мелькнула тень… – Она покачала головой, и я увидела, что из-под ее прекрасных черных волос на лоб стекает струйка крови. – А потом я оказалась здесь. Я в лесу весь день провела.

Я не обращала внимания на ее лепет. Мало ли чего человек наболтает после целого дня в лесу на холоде. Я ей просто сказала, чтоб вела себя тихо, потому что медведи могут услышать. Она шла рядом, съежившись и обхватив себя руками, больше ни слова не проронила до самого дома. Охотнику нравились люди, которым можно заткнуть рот.

Уже стемнело, и на небе высыпали звезды. Мисси дрожала от холода, и как только я открыла дверь, сразу бросилась к печке. Я притащила с улицы несколько поленьев и подкинула их в огонь. Видать, от того, что в доме были гости, я отвлеклась и когда засовывала поленья в печку, тыльной стороной ладони прикоснулась к горячей железной дверце. Меня накрыла волна боли, и на коже сразу вздулся толстый волдырь.

Я зашипела и выругалась, а Мисси легонько ахнула, подбежала ко мне и схватила за запястье. Я уж было собралась оттолкнуть ее здоровой рукой, но поняла, что она хочет помочь. Мисси дула мне на кожу, а я дергалась, хныкала и ничего не могла с собой поделать. Бывало и больнее, вот только до волдырей я ни разу не обжигалась.

– Все хорошо! – проворковала она. – Все пройдет. Мы тебя вылечим.

Потом улыбнулась так, что всю боль как рукой сняло. Повела меня на улицу к бочке, в которой мы с Охотником дождевую воду собирали, и все время обнимала за талию. Бабка меня никогда так не обнимала, а уж Охотник тем более. Внутри вдруг стало так тепло, как никогда не было.

Мисси опустила мою руку в ледяную воду, отчего я дернулась и скрипнула зубами, но холод быстро помог.

– Много шума из ничего. – Мисси улыбнулась и выпустила мою руку. Она оторвала полоску ткани от ночной рубашки, отчего стали видны коленки, покрытые гусиной кожей от холода, и намочила ее. Потом аккуратно перевязала мне руку. – Смотри, чтобы повязка была холодной, пока боль не пройдет. И не пытайся раздавить волдырь, хорошо?

Она говорила со мной как с ребенком, которого знала с самого рождения. Я всегда хотела, чтобы у меня была такая мама – красивая и добрая.

– Спасибо. – Рука уже совсем не болела.

– Мама меня так лечила, когда я на кухне обжигалась, – сказала Мисси. – Давай вернемся в дом, пока не замерзли.

Она подкинула в печку еще несколько поленьев, зажгла лампу и сказала, чтобы я сидела спокойно. Она закутала меня в одеяло. Я ей разрешила. Не каждый день обо мне так заботились. При свете лампы я заметила потеки крови на подоле ее рубашки, но решила, что она просто поцарапалась в лесу. Во взъерошенных волосах запутались веточки и нити мха, и выглядела она так, словно ее тащили за ноги через всю долину Муссы.

– Тебе надо вымыться, – сказала я и притащила ей миску с водой и гребешок. Мне его Охотник из Риджуэя привез. Велел разобраться с вороньим гнездом на голове.

Мисси как-то странно на меня посмотрела и осторожно взяла расческу. Я помогла ей вычесать мусор из волос, и они снова стали шелковистыми.

Тут на пороге появился Охотник.

Я удивилась даже больше, чем когда Мисси в лесу увидела. Он ведь когда на охоту уходил, все ночь не возвращался. А тут вдруг объявился: стоял в дверном проеме, держа в руках винтовку. Шляпа закрывала лицо.

Мисси напряглась и придвинулась поближе к печке. Ее пальцы судорожно сжали полено.

– Элка, кого это ты домой привела? – спросил Охотник странным голосом.

– Это Мисси, – сказала я. – Она будет моей новой мамой.

Охотник снял шляпу и повесил ее на крючок, поставил винтовку рядом с дверью. Его лицо вдруг изменилось. Обычно оно было холодным, как лед, а тут вдруг осветилось теплой улыбкой.

– Ох, милая, – сказал Охотник, и мои брови взлетели от удивления. Потом он повернулся к Мисси: – Простите нас. С тех пор как умерла ее мама, она сама не своя.

У меня челюсть отвисла, и я уставилась на Охотника. Я его не узнавала. Кто этот мужчина? Вроде выглядел он как Охотник, но внутри у него поселился кто-то другой.

Мисси немного успокоилась и опустила полено.

– Вы голодны? – спросил он и взглянул туда, где лежал кусок хлеба, который Мисси уже съела. – Где вы живете? Может, вас домой проводить?

– Но… – начала я, однако он быстро заткнул мне рот.

– Тихо, Элка, ты и так уже много натворила.

– В Д-долстоне, – сказала Мисси.

Охотник кивнул и протянул ей руку. Она встала и взглянула на меня так, словно я тут была самой страшной.

– Это совсем недалеко. Я могу вас туда отвести, чтобы вы не заблудились. Но уже поздно, может, останетесь на ночь?

Она отказалась и попросила отвести ее домой.

Охотник взял свою куртку и накинул ей на плечи. Моя челюсть уже почти до пола отвисла.

– Элка, а ты дома сиди, пока я Мисси провожаю, – наказал мне он и открыл перед ней дверь. Да что вообще происходит? Охотник никогда людям двери не открывал. Он вообще с ними не разговаривал.

– Извини, Элка, – сказала Мисси. – Спасибо за хлеб.

Я уж было хотела закричать, чтобы он мою новую маму не забирал, но Охотник повернулся ко мне спиной и вышел из дома.

Он пропадал всю ночь и весь следующий день. Мисси я больше никогда не видела.

Когда он вернулся, то ни слова не сказал о Мисси и о том, что я хочу новую маму. Ни стукнул меня, ни обругал – просто вел себя так, словно ничего не случилось. Охотник опять стал самим собой – больше никаких улыбок и сладкого голоса. Вообще никогда.

Через неделю после встречи с Мисси моя рука достаточно зажила, и я пошла колоть дрова. Топор оказался таким острым, что им бриться можно было.

– Люди – женщины – очень опасны. Некоторые злые как волчицы, другие кроткие, словно косули, но не угадаешь, кто есть кто, пока они не подберутся достаточно близко.

Я никогда не спрашивала, что он имеет в виду – не ответил бы. Сейчас он просто подошел, и встал рядом с поленицей.

– Только ты и я, девочка Элка. Только ты и я.

Я больше не пыталась искать маму, потому что он был прав. Он не разрешил бы мне привести никого в дом, и следующие семь лет мы так и жили, только вдвоем. Он показывал мне, как стрелять из винтовки, как разбирать ее и чистить. Каждый год мы делали запасы на зиму, и он всегда точил для меня топор. Мы построили новую коптильню, потому что я росла, и нужно было больше мяса, и еще он где-то добыл скороварку, и мы начали консервировать мясо про запас. Шрам от ожога почти исчез, осталась лишь серебристая полоска – не заметишь, если не присматриваться, однако доброта, излечившая его, поселилась глубоко во мне. У Мисси ничего не было, но она с радостью поделилась со мной частью себя. Я запрятала это чувство глубоко-глубоко, чтобы никто его не нашел, даже Охотник.

Когда я подросла и стала ему почти до плеча, он решил, что пора взять меня на охоту. Сначала я помогала ему снимать шкуру и нести добычу домой, а потом он позволил мне стрелять разную дичь – кроликов, медведей, даже лосей. Только не оленей. Когда на прошлой неделе мне исполнилось семнадцать, он впервые позволил мне подстрелить молодого оленя. Его мяса хватило нам надолго, а остатки мы обменяли на пули и соль. Олени были для Охотника особенной дичью, он относился к ним очень трепетно. В тот день я поняла, насколько он мне доверяет, и теперь мы с ним стали близки, как никогда. Я даже не боялась называть его папой вслух.

 

Долстон и та женщина

ДОЛСТОН – шахтерский городок. Здесь я за одну оленью и три кроличьи шкурки выменяла коробку гильз для винтовки, да еще и на комнату с ужином в таверне «Стоункаттер» хватило. Теперь, когда я выросла, охотник не боялся отпускать меня одну. В лесу быстро взрослеешь. Я никогда не оставалась в городе надолго, не искала ни выпивки, ни знакомств, а если бы шахтеры захотели познакомиться поближе, то у меня с собой был верный нож.

Долстон – одно из тех мест, о которых забыли и бог, и люди. Немногочисленные дома – наполовину каменные, наполовину деревянные, да и те еще недостроенные. Все местные жители, казалось, были припорошены угольной пылью. Я вообще-то людей не люблю, мне ближе деревья и всякая лесная живность, но в Долстоне обитали люди особого сорта. Эти парни, приезжавшие сюда в конце лета, когда шахты, разогретые солнцем, словно каменные печи, уже остывали, и там можно было работать, восхищали меня своей мрачной решимостью. Представьте, что вам приходится каждый день спускаться в преисподнюю. Когда я возвращалась домой из этого шахтерского городишки, мне приходилось долго отмываться.

Я шагала по улице, сжимая в одной руке нож с рукояткой из оленьего рога, а в другой коробку патронов, и вдруг застыла как вкопанная. На стене гостиницы висел нарисованный углем портрет Охотника. Вокруг были написаны какие-то буквы и цифры. Художник даже про татуировки не забыл.

– Ты его знаешь? – раздался за спиной женский голос. Чистый и холодный, меня вроде окатили ледяной водой из ручья.

Странно, я не слышала, как она подошла. Ни шагов по доскам не заметила, ни запаха в воздухе. Это я-то! Да я учую, как медведь за горой пукнет, а потом вынюхаю его и выслежу до берлоги раньше, чем зверюга почешется.

Женщина подошла так тихо и незаметно, что у меня аж мурашки по коже побежали. Вся в черном, с черной лентой, обвязанной вокруг шеи. Еще у нее была серебряная цепь и шестизарядный револьвер на поясе. Она его и не пыталась прятать, ведь в таком городе, как Долстон, оружие лучше держать на виду. Повыше меня, а охотник говорил, что я высокая – прям как волк в длину, вместе с хвостом, и такая же тощая. Глаза у нее были голубые и холодные. Я взглянула на ее прямую спину и почувствовала себя дикаркой. В жизни таких не встречала.

– Ты его знаешь? – повторила она еще раз, помедленнее, словно пыталась добиться ответа от тупой скотины.

– Ни разу не видела, – ответила я.

Вряд ли она мне поверила, потому что не отстала. Вот только Охотник всегда меня предупреждал, чтобы я о нем людям не рассказывала. Он просто хотел тихо жить в лесу, и я его понимала.

– Его зовут Крегар Холлет, и он разыскивается за убийство восьми женщин и одного ребенка. Наверное, живет в лесу. – Она приподняла идеальные брови, глядя на меня так, словно пыталась высмотреть ложь. – Женщин похищал из домов, а потом охотился за ними, как за дикими зверями.

– А вам-то что до этого? – спросила я. Мне хотелось поскорее сбежать. Что-то в ней было такое… словно она меня насквозь видела, видела мою душу и мои грехи. Мне показалось, что под кожей зашевелились муравьи. Лицо Охотника. Разговоры об убийствах. Одно с другим никак не вязалось.

– Убийства противозаконны.

Я заставила себя расхохотаться.

– Леди, да в наших краях законов отродясь не было!

Она положила руку на револьвер, а моя скользнула к ножу.

– Теперь есть. – В ее холодном голосе прозвучал металл.

– Да кто вы, черт возьми, такая?

– Дженнифер Лайон, судья Долстона, Риджуэя и Эрминтона. Весь юг БиСи под моей юрисдикцией.

– Красивое имя, красивые слова. Вот только здесь они ничего не значат.

– А ты? – спросила она. Кажется, мой смех ее совсем не задел. – Имя-то у тебя есть?

Я улыбнулась во все тридцать два зуба.

– У меня их несколько. А теперь простите, судья Дженнифер Лайон, мне пора идти.

Я покрутила в воздухе рукой и низко поклонилась. Потом сорвалась с места – мне не хотелось оставаться на ночь в одном городе с этой женщиной. Меня вдруг затрясло. На портрете был нарисован Охотник, я нисколечки не сомневалась, вот только она назвала его Крегаром. Он убивал женщин, сказала она. Убил ребенка. У меня внутри все сжалось. Охотился за женщинами в лесу, сказала она. Да ведь в БиСи много охотников. А сколько их живет вдалеке от людей! Наверное, она моего Охотника с кем-то перепутала. Конечно, перепутала. Нужно его предупредить.

Я даже сама себе не хотела признаваться, как эта женщина, Лайон, меня напугала. У меня аж ноги начали дрожать. Спускаясь по ступенькам, я зацепилась носком ботинка и, чтобы не упасть, вытянула руку вперед и оперлась на столб. Серебряный шрам. Старый ожог. Мисси. Я семь лет о ней почти не вспоминала, а тут вдруг ее лицо всплыло перед глазами. Длинные черные волосы. Ужас в глазах. Может, она тогда убегала от этого парня – Крегара? Лайон сказала, что он похищал бедных женщин прямо из их домов. Что тогда рассказывала Мисси? Легла в кровать, а потом увидела в окне темную тень.

Лайон не из тех, кто ошибается. Я повернулась к ней.

– Когда он их убил?

Женщина подошла ближе.

– Последнее убийство произошло четыре ночи назад, перед рассветом. Еще одно – за несколько дней до этого. Но мы считаем, что он убивает уже около десяти лет. Счет, наверное, идет на дюжины.

Она отпустила рукоять револьвера и начала крутить что-то, висевшее на серебряной цепи.

Неделю назад мы с Охотником преследовали оленя. В первый раз он разрешил мне самой его подстрелить. Я завалила зверя с первого выстрела. Через несколько дней он оставил меня дома, а сам отправился на волчью охоту. Вернулся без шкуры, но вся рубашка была забрызгана кровью. Теперь-то я понимаю, почему он одежду снимал, когда убивать шел. Меньше доказательств, как сказала бы Лайон.

– Так ты его никогда не встречала? – спросила она.

Я покачала головой.

– В жизни не встречала никого с таким именем.

И ведь не соврала. Муравьи под моей кожей зарывались все глубже и уже добрались до костей. Ужасно хотелось оказаться как можно дальше от этого города и этой женщины.

Я вернулась в лес, туда, где был мой дом. В хижине, где я жила, спала и ела столько лет, я вновь подумала, что Лайон ошиблась. Мало ли у кого татуировки. Что, значит сразу убийца? Нет, мэм, на вашем портрете не мой Охотник.

Охотника дома не было, поэтому я подбросила дров в печку и решила проверить капканы. Возвращаюсь я к хижине, а там кто-то есть. Нет, не Охотник. Снаружи три лошади привязаны, значит гостей трое. Они что-то швыряли в доме, потом перевернули стол и разбили наши чашки. Лошади перепугались, когда из окна вылетел стул Охотника. Потом из дверей вышла та женщина. Она что-то держала в руках. Деревянный ящик, к которому Охотник мне строго-настрого запретил прикасаться. Он когда с охоты на волка возвращался, что-то туда прятал, а потом засовывал его под доски пола. Думал, я там его не найду. А я и не пыталась искать, но только из уважения, хотя заглянуть в него очень хотелось.

Значит, судья Лайон следила за мной до самого дома. Я уж было приготовилась метнуть нож, но тут она открыла коробку, и ее затрясло. Лицо побагровело, глаза налились кровью.

Лайон держала в руках кусок шкуры.

Я хорошо в шкурах разбираюсь. Знаю, как выглядит оленья, лосиная, заячья, свиная, кабанья и даже гусиная, и шкура рябчика без перьев. Но такой шкуры я еще не видела. Человеческий скальп с окровавленными волосами. Лайон уронила коробку, и куски кожи рассыпались по земле. Я заметила среди них один с длинными черными волосами.

Я помню, как расчесывала их семь лет назад, помню, как пропускала пряди между пальцами. Меня затошнило.

– Его скальпа здесь нет. Но вот этот, похоже, принадлежит недавней жертве, – сказала Лайон, когда двое мужчин вышли из хижины – один высокий и жилистый, второй крепко сбитый, похожий на мешок вяленого мяса.

Я так и не узнала, о ком она говорит. Сверху послышалось цоканье – видать, белки из дупла вылезли. Я их не видела, но у меня на деревьях было расставлено несколько ловушек, так что парочка точно попалась бы. При мысли о еде мой желудок взбунтовался.

Я и моргнуть не успела, как Лайон вскинула свой револьвер и выстрелила. Я чуть не оглохла, а то, что осталось от белки, свалилось к моим ногам. Вот тогда и я поняла, что в честной драке мне с этой женщиной не справиться.

Я затаила дыхание, чувствуя, как сердце выскакивает из груди. Орлиные глаза Лайон обшаривали ветви в поисках добычи.

– Мы не ошиблись, это логово Холлета. Но он сюда не вернется. Поймет, что мы его нашли. Сожгите все! – приказала она, вскакивая на лошадь.

Один из мужчин разбрызгал вокруг керосин, словно живую воду, и дом, в котором я прожила десять лет, вспыхнул. Они уехали, а я все еще смотрела на пламя. Я потеряла не только свою хижину. Я смотрела, как тлеют и корчатся в языках пламени волосы Мисси, и мне казалось, что мое сердце тоже превращается в пепел. Я потеряла человека, которого называла папой. Охотник оказался совсем не Охотником; я не знала, кем он был на самом деле. Лайон сказала, что его зовут Крегар Холлет – душегуб и детоубийца. Как можно поверить в такое? Я не могла распутать тугой клубок чувств в моей душе. Любая ложь станет правдой, если верить в нее достаточно долго. Я знала, что охотник не отвел Мисси домой в ту ночь, но это знание было запрятано глубоко в темных уголках моей души. Я все время повторяла себе эту ложь, чтобы она стала похожей на правду.

По щекам текли слезы. Я хотела, чтобы Мисси стала моей мамой, а папа убил ее. Она единственная была добра ко мне, да и он вел себя дружелюбно. Конечно, нельзя пугать добычу, потому что спокойное животное легче убить. Он успокоил Мисси, прежде чем сделал то, что сделал.

Папы так не поступают! Вот только он был мне не родным, я сама его выбрала. И ошиблась в выборе.

Из глубин памяти, словно пауки, выползли слова: «Передай моей малышке, что я ее люблю». Слова моих настоящих родителей из письма, которое они прислали с дальнего-дальнего севера. Охотник… Крегар мне ни разу такого не говорил. Я вытерла глаза и сказала себе, что они слезятся из-за дыма – дом-то еще горел, а вместе с ним сгорала моя старая жизнь. Однажды я оставила свою бабку и ушла, не оборачиваясь. Но тогда у меня выбора не было, за меня все буря решила. Сейчас я должна уйти от Охотника. Может быть, когда голова и сердце придут к согласию, я вернусь и выслушаю его – пусть сам расскажет мне всю правду. Какая-то часть меня вопила, что нужно быть полной дурой, чтобы сомневаться в словах Лайон после всех тех скальпов. Однако другая часть, которая все больше и больше сжималась, глядя, как огонь пожирает дом, никак не могла поверить.

Нужно побыть одной и все обдумать.

У меня оставался нож и несколько кусочков вяленого мяса того оленя, что я подстрелила на прошлой неделе. Что еще надо?

Я всегда себе говорила, что нельзя жить вчерашним днем. Надо жить здесь и сейчас. Вот только я не хотела, чтобы Крегар был моим «сейчас».

Он убивал людей. Просто так, ради забавы. Убивал женщин и детей – одного ребенка точно, и еще убил Мисси. Воспоминания о годах, когда мы с ним жили, я запихнула в самый темный уголок памяти и накрепко закрыла на замок, а вот Мисси я хорошо помнила. Глядя на сундук со скальпами я, наконец, осознала, что он натворил.

– Будь ты проклят, Крегар Холлет! – громко сказала я, глядя на огонь. – Ты детоубийца и лжец, Крегар.

Теперь я знала, как его зовут.

– Ты был моим Охотником! – кричала я. – Ты научил меня разводить огонь, ставить капканы, чистить оружие. Черт, да ты мои царапины и раны лечил, а сам в это время… а сам…

Я упала на колени в грязь и разревелась.

Жар от огня осушил мои слезы, словно намекая, что Охотник их не стоит. А он и не стоил. Лайон сказала правду. Я видела, что лежит в его сундуке, и больше не могла здесь оставаться.

Десять счастливых лет сгорали и превращались в дым вместе с хижиной.

Охотник на волков, надо же. Худший охотник во всем БиСи, а их тут пруд пруди. Где были мои глаза?.. Я подбежала к куче дров и кинула полено в огонь. Потом подобрала топор и тоже швырнула туда же. Давай, гори! Спали тут все дотла! Пусть ложь превратится в дым.

Есть правила, которые нельзя нарушать. Нельзя убивать ради забавы. Убивай ради пищи или чтобы выжить, но не для развлечения. Иначе лес сожрет тебя и выплюнет кости.

Я уходила в лес и вновь возвращалась к хижине. Куда мне идти? Продать мне нечего, обратиться за помощью не к кому. Пойти в Риджуэй и умолять о приюте незнакомцев на улицах? Или вернуться в Долстон, пойти к той женщине и сказать: «Я знаю его. Это он убил всех тех женщин. Пойдите и убейте его»?

Не знаю, был ли то страх или дурацкая верность, но когда я представила, что Лайон пристрелит его из своего шестизарядного револьвера, меня замутило. Дым наполнил легкие, и я упала на колени, задыхаясь от кашля. Надо уходить, а то вернется Крегар, и мой скальп тоже попадет в деревянный сундучок. Бежать, не чуя под собой ног, подальше от него. Вот только после всех криков и слез внутри у меня было пусто. Остались лишь слова из давно потерянного письма: «Скажи моей малышке, что я ее люблю».

Охотник однажды спросил, где мои мама и папа, и я сказала ему, что они отправились искать золото. Он рассмеялся и заявил, что они наверняка уже мертвы. Но я верила, что они нашли то, что искали, и теперь живут в роскоши далеко-далеко на севере и ждут свою малышку. У меня есть настоящие мама и папа, и они такие богатые, что у них туалет в доме. Бабка о такой роскоши всегда мечтала. А еще у них есть отдельная комната для меня, а в ней – настоящая кровать, так что больше не придется спать на полу. У них есть слуги, которые убирают в доме и работают на шахтах, поэтому родители смогут проводить со мной целые дни. Они обнимут меня, и скажут что любят. И это будет правда.

Вдруг по небу прокатился раскат грома. Я похолодела, а ветер раздул пламя, и теперь оно с жадностью пожирало остатки моего дома. От него шел такой жар, что спечься можно было, однако меня все равно затрясло. А потом затрясло еще сильнее, когда я поняла, что мне придется встретиться лицом к лицу с этой бурей. Я должна пройти сквозь нее, если хочу избавиться от Крегара и найти родителей. Я покрепче сжала нож, так что зазубрины на клинке впились в кожу, и зашагала прямо в пасть буре.

Небо потемнело и нахмурилось. Сверкали молнии, гремел гром. Пламя костра осветило мое лицо, и я заорала: «Нет, буря, ты меня сегодня не получишь! Сегодня я иду за тобой!»

Я бросилась ей навстречу, вопя во все горло, чтобы выкричать слезы и гнев на того, кем оказался мой Охотник. Буря заметила меня, заглянула мне в глаза и даже глубже – в самое сердце. Она поняла, что я иду за ней, желая наказать за то, что она оставила меня с Крегаром. Поняла и трусливо отступила. Белые облака разошлись в стороны, приоткрыв тонкую линию голубого неба, указывающую на север. Туда, где мои мама и папа, их богатство и мой новый дом.

Буря дала мне спокойно уйти. Я не поблагодарила ее и даже козла в ее честь не зарезала, как некоторые тут делают. Она мне кое-что задолжала, после того как бросила прямо в пасть детоубийце по имени Крегар Холлет. Гнев затуманил мой разум, и я даже не подумала спрятать или запутать следы. Вот дура! Не сообразила, что Крегар за мной пойдет.

 

Мусса нашлась

ДЕСЯТЬ ДНЕЙ я шла прямо на север. Иногда оборачивалась и видела черный дым от сгоревшей хижины на фоне голубого неба. На четвертый день он стал белым – значит, огонь окончательно погас; а на шестой я и вовсе его не увидела. Мой дом исчез, и я поняла, что хотел мне сказать лес: у меня никогда и не было дома. Если все, что мне рассказали об Охотнике – правда, то надо бежать без оглядки, потому что я все еще слишком близко к нему. Меня по-прежнему мучили сомнения, что Лайон ошиблась, я думала, что надо вернуться и найти мужчину, которого называла папой. А потом перед глазами вставали высохшие скальпы, и я понимала, что она права. Все ее слова – правда. Потому я продолжала идти.

Здесь росли уже совсем другие деревья – высокие, тонкие и разлапистые. Лето умирало, и было уже достаточно прохладно, чтобы не потеть, но не так холодно, чтобы отморозить пальцы, потому идти было легче. Я шла вдоль реки Мусса, спала на земле и охотилась время от времени, чтобы не умереть с голоду. На третий день мне до смерти надоели белки, и я устала спать на камнях. Вся живность попряталась. Никто не шел в мои капканы. Однажды сработала ловчая яма, я кинулась туда, но какая-то крупная тварь первой добралась до моей добычи. Лес был против меня.

Я скучала по Охотнику. Сейчас мне не стыдно в этом признаться. Да, я скучала по нему тогда. Даже думала вернуться и поискать его. Вот только нашей хижины больше не было, и я не представляла, где Охотник. Я еще подумала: «А вдруг он за мной пойдет», но потом решила, что он сейчас слишком занят. Прячется от Лайон с ее револьвером.

А потом перед глазами вставали корчащиеся в огне черные волосы и татуированное лицо на плакате. Я вновь и вновь повторяла себе одну и ту же ложь. Охотник мертв. Крегар Холлет убил его. Чертов ублюдок убил моего папу! И мне становилось легче.

Через десять дней склоны, по которым я взбиралась, стали крутыми, и я поняла, что нахожусь в самой высокой точке долины. Река превратилась в ручей и скрылась за одной из вершин. Так далеко я никогда не заходила. Я и представить не могла, что Мусса может быть такой узкой. Она извивалась между камнями, словно старая змея.

Забраться на крутой склон я не могла, да и не хотелось уходить далеко от реки. Крегар учил меня держаться поближе к воде. В природе без нее не выжить. Без еды ты помрешь через три недели, а вот без воды – через три дня, и то будет жестокая смерть. Сначала начнет болеть голова, потому что мозг высасывает всю воду из тела, да так, что ты готов камни грызть. А потом ты начинаешь видеть всякие вещи. Вот это самое плохое. Тебя убивает не жажда, а мысли о том, что любимый человек стоит на краю утеса, и ты уже мчишься навстречу, раскинув руки. Ты вообще ничего не соображаешь и падаешь. Сколько я улыбающихся трупов видела на дне каньона Коутс! Лес жесток, но они сами виноваты – если уж отправляешься в путь с пустыми руками и пустой головой, то поделом тебе.

Я наполнила водой старую флягу Крегара. Ту, что он во времена Конфликта раздобыл. Наверное, забрал у солдата, которого убил. Так же как и винтовку. На день мне воды хватит, если пить помаленьку, а больше и не понадобится. Я хотела подняться повыше и осмотреться, а потом пойти назад, к тощей Муссе.

Ничего у меня не вышло.

Длинная и широкая каменная стена повернула в другую сторону от реки. Везде, куда ни посмотри, росли одинаковые деревья. Тут до меня дошло, что я забрела в один из Фальшивых лесов. Деревья здесь вырубили когда-то, а потом высадили новые – прямыми бездушными рядами. Они все одинаковые, земля плоская, словно поверхность озера, а воздух наполнен тошнотворным запахом хвои. Вот как здесь дорогу найти? Неба не видать из-за густых листьев, но я прикинула – раз сверчки уже начали трещать, то скоро вечер. Я старалась идти так, чтобы каменная стена всегда была справа. Я не теряла ее из виду и даже могла прикоснуться, если надо. В Фальшивых лесах главное – не сбиться с пути.

Мусса вот за этим хребтом, повторяла я себе. Прямо за хребтом.

Однако ее там не было. Ее нигде не было. Наверное, спряталась под камнями от солнца и медведей. У меня в груди все сжалось. Ночь наступала быстро, а я оказалась совсем не там, где хотела. Воды оставалось всего на два пальца, и ко мне потихоньку начал подкрадываться холод.

А потом я увидела то, от чего душа ушла в пятки. В двадцати футах к северу росло дерево, совсем не похожее на другие. Оно сразу бросалось в глаза. Жесткая, бурая кора была содрана, и обнажилась желтая сердцевина. Оголенный участок ствола начинался где-то на уровне моих коленей, и заканчивался у меня над головой. Я подошла ближе, трясясь как осиновый лист. Земля вокруг превратилась в грязь, хотя за неделю ни капли с небес не упало, а трава и мох были вытоптаны и уже засохли.

Я прижала руку к стволу, молясь, что не найду там того, чего искала.

Древесина была еще теплой. Моя кровь вдруг стала холодней, чем талая вода. Я сняла с сучка клок бурой шерсти и потерла в пальцах. Я отлично знала, что это такое.

Медвежье чесальное дерево! Медведь большой, футов восемь будет, если на задние лапы встанет. Следы вели на северо-восток, а мне как раз туда и надо. Раньше я уже охотилась на медведей, даже убила одного, но с винтовкой, да и Охотник всегда рядом был. А тут в одиночку, только с ножом… Вот зараза!

Тут я поджала хвост. Посмотрела на юг, откуда пришла. Прикинула, что должен быть путь через горы. Надо пересечь Муссу и пойти по другой стороне. Однако я целый день шла на север, и воды почти не осталось. Я «вложилась» в это дело, как сказал бы Охотник. Медвежьи следы – широченная лапа и когти, длиннее, чем мои пальцы – вели вверх по склону. Мусса наверняка за этой горой. А медведь далеко от чесального дерева не отходит.

Пока я там стояла и прикидывала, что к чему, опустилась ночь. Тропа исчезла, и стало так темно, хоть глаз выколи. А медведи-то в темноте видят лучше, чем я. Я обругала себя последними словами. Забрела в медвежью страну, огня развести нечем. Ни приюта, ни надежды.

– Вот дерьмо, – сказала я, испугав какого-то мелкого зверька.

Где-то в вышине заухал филин, вышедший на ночную охоту. В этом лесу ты или охотник, или жертва. Раньше и я была крупным хищником, а теперь шансов против голодного гризли у меня не больше, чем у хромого кролика. На открытом пространстве я стала легкой добычей. Я всматривалась в темноту и видела то, чего лучше не видеть. Куст казался медведем, сухой пень – глядящим на меня волком. Куда не глянь – везде смерть. Сердце колотилось так, словно хотело выскочить из груди.

Заметив небольшую груду камней у подножия каменной стены, я поспешила туда. Дождя не было почти неделю, трава и листья высохли, из них теперь отличный фитиль получится. В полной темноте я начала вслепую шарить по земле и наскребла небольшой пучок. Представляю, как глупо я выглядела.

Паника сжимала грудь. Времени совсем не осталось. Если окажешься в лесу после заката, первым делом запали костер. Без него ты легкая добыча.

Я вытащила из ботинка шнурок и привязала его к согнутой ветке, затем проковыряла в ней ножом канавку и заострила вторую ветку. Получился такой грубый лук для добывания огня. Пришлось очень сильно постараться, прежде чем от куска коры пошел дымок. От запаха горящего дерева мое сердце встрепенулось. Я увидела маленькую искорку и тут же раздула ее.

Теперь у меня был огонь и камни за спиной – неплохая защита от того, кто захочет откусить от меня кусочек. Да еще оставался нож. Рукоятка из оленьего рога и такое острое лезвие, что с ним никакие когти не сравнятся. Чертовски хороший нож!

Даже не пытайся уснуть, когда рядом бродит гризли. Я громко завопила, предупреждая медведей и волков, что так просто не сдамся. Если сунутся – будет драка. Если бы охотник меня сейчас видел, то обозвал бы дурой. Ни укрытия, ни воды. Забилась в какую-то нору. Сказал бы, что я идиотка, и заставил бы месяц форель потрошить.

Я такую работу терпеть не могла. У меня на рыбу никогда времени не хватало. Слишком мокрая. И ловить ее трудно. Если честно, мне было лень с ней возиться. Я однажды слышала, что некоторые раньше так развлекались – целыми днями сидели, чтобы одну рыбку поймать. Одну за весь день! После Падения народу не до того стало, а мне уж тем более. Дурацкое занятие. Мне рассказывали, что рыбную мелочь тогда обратно в речку выбрасывали. Если рыбу один раз поймали, то она становится умнее и второй раз уже ни в жизнь не попадется. Прикиньте, эти идиоты разводили умных рыб. Так и без ужина остаться недолго.

Однажды Охотник взял меня на рыбалку. Мне тогда лет двенадцать было. Сказал, что хочет поймать лосося – вроде они тут в одном месте всегда собираются икру метать. Охотник взял сетку, а мне велел учиться их голыми руками ловить. Я простояла по пояс в ледяной воде почти целую ночь. Ни одной чертовой рыбы не поймала, а Охотник вытягивал их одну за другой, словно им не терпелось на сковородку попасть. Я с ним потом целый день не разговаривала, пока он не дал мне белесый вареный глаз и сказал, что это деликатес – лучшая часть рыбы для лучшего охотника. У меня тогда прям в груди потеплело.

Какая гадость! В жизни ничего хуже не пробовала! И ни разу не слышала, чтобы Охотник так громко и долго смеялся. Он редко смеялся, и я сразу перестала злиться. Но рыбьи глаза больше не ела.

В ту ночь медведя я так и не увидела. Слышала, как он бродит где-то неподалеку, храпит и вынюхивает корешки и личинок. Медведи сейчас к зиме готовятся, жир копят, потому едят все, что попадется. В такую пору они особенно раздражительны и если уж надумают кого съесть – меня, например, – то их ничто не остановит.

Вскоре наступило утро, и птицы встретили его своими песнями. Я затоптала огонь и присыпала его землей. Мне только пожара не хватало. И потом – всегда оставляй лес таким, как он был. Обычные правила приличия.

Я зашнуровала ботинок, проверила, на месте ли нож, допила остатки воды и отправилась в путь, надеясь увидеть Муссу за тем хребтом. Через несколько часов я поднялась на вершину. От волнения сердце выпрыгивало из груди.

А потом оно камнем упало в желудок.

Впереди были лишь скалы.

Ни реки, ни воды. Становилось жарко, лес превратился в парную. Жуки оживились, а с меня ручьями потек пот.

Медвежьи следы шли совсем рядом, огибая каменную стену. Меня окружали фальшивые деревья и серые скалы, а рядом проходила медвежья тропа. В моем распоряжении только мозги, но без воды и они скоро начнет выкидывать трюки.

Выбора не было. Если поверну назад – просто потеряю время. Мусса где-то рядом, и ее наверняка сыщет большой старый медведь. Меня затошнило от страха, когда я ступила на медвежью тропу. Больше всего я боялась двух вещей: обнаружить в конце тропы дохлого косолапого, который искал воду, да так и не нашел, и нарваться на живого гризли. Второе пострашнее.

Наступил полдень, во рту пересохло от жажды. За целый день журчания реки я так и не услышала – только мыши и птицы нарушали тишину. Вокруг кружили мухи – так и нарывались, чтобы я их прихлопнула. Потом Фальшивый лес начал потихоньку меняться – ровные ряды деревьев сменились перекрученными стволами, увитыми ползучими растениями, а между ними росли кусты, похожие на огромные пуховые подушки. Я со всех ног ринулась навстречу этому правильному лесу.

Я все еще придерживалась медвежьей тропы и старалась идти быстро, насколько позволяли усталые ноги. Однако тропа понемногу начала исчезать, или просто мои глаза больше не могли ее рассмотреть. Казалось, рот набит песком, а голова объята пламенем. Я изо всех сил боролась с обезвоживанием.

Лес стал густым и недружелюбным. Шипы впивались в кожу, а корни и лианы старались меня задержать. Медвежью тропу я все-таки потеряла. Птицы, качающиеся на ветках, заходились в хохоте каждый раз, как я спотыкалась и падала. В высоченных папоротниковых зарослях таились ямы и поваленные стволы. По этому лесу я за все утро и пары миль не прошла.

А потом раздался голос.

Охотник. Крегар.

– Девочка Элка, ты меня предала, – сказал он. – Привела их прямо к моему дому.

Деревья разорвали его голос на куски, и я не могла определить, где сейчас охотник – впереди, сзади или у меня под ногами.

– Я не предавала тебя, – ответила я, вцепившись в нож. Зазубрины впились в ладонь.

– В лесу нет имен, девочка, и никто не будет о тебе скучать.

Ярость, звучащая в его голосе, вдруг исчезла. Теперь он говорил со мной, как охотник с добычей.

– Я ей ничего не сказала! – крикнула я, и бросилась прочь, спотыкаясь и размахивая руками, словно пытаясь отогнать призраков.

– Элка, ты нарушила главное правило. Никому обо мне не рассказывать!

Обезвоживание. Оно все-таки настигло меня и вцепилось мертвой хваткой. Охотник всегда говорил, что я мало пью. Но я ему еще покажу – вот доберусь до Муссы и выпью ее до дна. Пусть знает, как хорошо он меня научил.

Хрустнула ветка. По-настоящему. Призраки не шумят. Я мгновенно пришла в себя.

Из переплетения ветвей на меня смотрели желтые глаза. Между нами было шагов десять, не больше. Серая шерсть среди зеленой листвы. Зверь мигнул и двинулся вперед, не отрывая от меня горящих глаз. Я так стиснула нож, что пальцы побелели.

Все знают: если ты увидишь перед собой волка, значит, его стая уже готова тобой закусить.

Охотник не учил меня охотиться на волков. Каждый раз, когда он уходил на ночную охоту, я просилась пойти вместе с ним. Вдруг мне однажды понадобится убить волка, а я не буду знать как. Позорище. Однако охотник меня ни разу с собой не взял. Я-то все думала, что он за меня боится и пытается защитить. Вот дура!

Да пошел он! Я знала, как убивать медведей – они не слишком сообразительные. А вот волки будут поумнее, чем многие люди в Долстоне.

Теперь стали видны и острые уши. Волк поднимался по стволу поваленного дерева, чтобы лучше меня рассмотреть. И вдруг он прыгнул.

Сердце замерло. А потом я рассмеялась.

Всего лишь волчонок, нескольких месяцев от роду, пушистый, на толстых лапах. На голове у него была черная полоска, словно кто-то мазнул сажей.

– Ты меня до смерти напугал!.. Что ты здесь делаешь? – Конечно, я знала, что зверь не ответит, но меня все еще трясло.

Какой чудесный малыш! Услышав мой голос, он прижался к стволу и заскулил, и жалобный плач растопил мое сердце. Я посмотрела по сторонам – стаи рядом не было. Ни рычания, ни шороха кустов, ни топота лап. Малыш был в лесу один-одинешенек, прям как я.

Я подошла ближе и вытянула руку, успокаивая его.

Волчонок бросился прочь и в мгновение ока исчез в чаще. Со ствола на землю посыпались мох и древесная труха. А потом я заметила еще кое-что, отчего у меня камень с души свалился. Следы волчонка. Отпечатки толстых, влажных лап на древесине.

Я вскочила на тот ствол и бросилась вслед за волчонком. Он дышал ровно и выглядел вполне упитанным, значит, не страдал от жажды.

Преодолев подъем, я уловила самый чудесный звук в мире. Ничего прекраснее в жизни не слышала! Где-то неподалеку журчала вода.

Я торжествующе завопила и ринулась на звук. Пусть все слышат – мне было все равно. Я бы сейчас медведя затоптала и не заметила.

Она была там – дурацкая, играющая в прятки Мусса. Я упала на колени и пила, пила кристально-чистую воду, и никак не могла напиться. Потом я лежала на спине и смеялась, не переставая.

Я благодарила волчонка, медвежью тропу и лес. Голова прошла, и мозги вновь заработали как надо. С другого берега реки из зарослей тростника за мной пристально следили желтые глаза. Волчонок с черной полоской на голове подошел к воде и начал жадно лакать. А где его мама? В лесу он один не выживет. У леса для волков свои правила, и они строже, чем для людей. Волку нужна стая. Без своей семьи волк, считай, что мертв. Этот волчонок нарушил правила, а лес к таким жесток. Будь оно все проклято!

Волчонок напился и неуклюже вскарабкался на берег. Не было в нем еще ловкости и грации взрослого волка. Он посмотрел на вершину и вдруг, испугавшись чего-то, ринулся обратно в лес. Я подошла к воде, чтобы наполнить фляжку и остановилась. Взглянула в ту сторону, где исчез волчонок, и подумала, что нужно было пойти за ним.

Однако все мысли о волчонке разом вылетели из головы, когда я увидела, что его так испугало.

 

Вершина хребта

Я ВСЕГДА СЧИТАЛА, что у меня самые быстрые ноги в долине Муссы – кого угодно обгоню, даже Охотника. Вот только никакие ноги не помогут, если приходится удирать от огромного бурого медведя. Я мчалась во весь дух, перепрыгивая через поваленные стволы и проскальзывая между деревьями. Кажись, медведю не очень понравилось, что я его чесальное дерево трогала и из его реки пила.

Никогда не убегайте от медведя! Побежишь – медведь бросится за тобой. Но, черт возьми, он был такой здоровенный и так внезапно появился… Из пасти зверя летели клочья белой пены, и я спиной чувствовала его тяжелое горячее дыхание.

Густые деревья и кусты замедлили бег неуклюжего зверя, и мне удалось оторваться. Легкие горели, как в доменной печи, и, казалось, что вся вода в теле превращается в пар. Перед глазами мелькали зелено-бурые пятна. Следом за мной мчался медведь. От топота лап тряслась земля, звери, заслышав его, бросались наутек. Сердце заходилось от медвежьего рева, однако я продолжала бежать.

А потом увидела впереди то, отчего душа ушла в пятки.

Поляна.

На открытой местности я медведя не обгоню. Мне захотелось завопить, зарыться в землю и надеяться лишь на то, чтобы он поскорей со мной покончил. Один удар лапы, и тебя конец, девочка Элка. Смерть положила руки мне на плечи и расхохоталась.

Но меня не так-то просто убить!

Не успела я добежать до поляны, а в голове уже возник план спасения. Я резко нырнула влево. Медведи – животные крупные, быстро поворачивать не способны. Мой преследователь врезался в дерево, и я услышала, как ствол разлетелся в щепки. На пару секунд зверь застыл, оглушенный, а мне только того и надо было.

Я взлетела по поваленному дереву, зависшему на соседнем, и, подпрыгнув, отчаянно вцепилась в ветку. Раскачавшись и уловив момент, я как белка перелетела на следующую ветку. Медведь врезался в поваленный ствол, раздробив его в щепки. Я взобралась еще выше, и тут зверь встал на задние лапы. Глядя на чесальное дерево, я прикинула, что он футов восьми ростом, но оказалось, что все двенадцать. Плохо у меня с числами.

Я еще не успела высоко забраться. Медведь навалился на дерево и начал его расшатывать, пытаясь повалить на землю, и меня вместе с ним. Потом зарычал, и дерево начало понемногу поддаваться. Послышался треск. Медведь вытянул лапу с острыми когтями и отхватил кусок от ветки, на которой я сидела, чуть не зацепив мою ногу.

Я завопила, стараясь отпугнуть его. Сказала, чтобы он шел лучше рыбу ловить.

– Не ешь меня, медведь. Посмотри – одна кожа да кости. Жира на зиму от меня никакого.

Я поймала взгляд зверя – он словно понимал, о чем я говорю. Не сводил с меня глаз, похожих на черные жемчужины, и в них я видела мудрость леса. Потом поднял одну лапу и осторожно положил на ветку, совсем рядом с моей ногой. Он запыхтел и тихонько захныкал, как будто ему было одиноко и просто хотелось с кем-то поиграть.

Вся его ярость и задор испарились, и он опустился на четыре лапы. Начал загребать когтями землю, словно надеясь, что я передумаю и спущусь, немного подождал, а потом пошел прочь. Видать, решил, что я не стою таких усилий. Наверное, он был уже сыт – вон какой толстый, и шерсть лоснится. Или понял мои слова, присмотрелся и решил, что я невкусная. И вообще, мы же оба дети леса, так что невежливо меня есть.

Я тяжело дышала, легкие горели огнем, сердце выпрыгивало из груди. Поудобнее устроившись на ветке, я решила передохнуть. В следующий раз, когда я открыла глаза, наступила ночь, и луна заливала все вокруг прохладным белым сиянием. Красиво. Однако там, куда не доставал лунный свет, таились звери, и в них не было никакой красоты – только зубы и голод. Лес молчал, лишь где-то скреблись жуки. Я не видела и не слышала ни медведей, ни волков, хотя это еще ничего не значило. Один из них вполне мог притаиться под моим деревом.

Я взяла фляжку и сразу почувствовала, что она пуста. Я не успела ее наполнить – появился медведь.

В желудке забурчало и запекло. Сколько дней я уже не ела. Никогда еще так долго без еды не оставалась. Даже когда мы с Охотником по неделям в лесу на охоте пропадали, все равно находили что поесть. Он всегда мог подстрелить какого-нибудь гуся, а одну меня вообще в лес не отпускал. Теперь-то ясно почему – чтобы я его не выдала! Или боялся, что я вернусь домой с десятком гусей и жирным оленем. Вот он тогда почесал бы в затылке и подумал: «Черт, да эта девочка лучшая охотница во всем БиСи. Она в десять раз больше меня знает!»

Я уже одиннадцать дней одна-одинешенька в лесу и все еще жива. Выжила, и даже неплохо справляюсь. Вначале я была немного не в себе, понимаете, вроде как в шоке: человек, которого я называла папой, оказался… Крегаром Холлетом. Такие вещи даром не проходят – от них мозги затуманиваются. И не только мозги. Я сидела на ветке и вспоминала все хорошие дни с добрым Охотником, и плохие с Крегаром, наши охоты, мои порезы и царапины, которые он перевязывал, когда я была еще маленькой. Его смех. Все его уроки. Чему он учил меня в те дни, которые я не помню?

По щеке скатилась слеза. Я оплакивала разрушенную, разлетевшуюся на куски жизнь. Оплакивала Мисси и всех, кого зарезал Крегар. Я очень испугалась, когда увидела его в первый раз, и он за мной погнался. Однако тот страх быстро прошел. Мисси, другие женщины и еще ребенок – они боялись его до самой смерти. Каково это – знать, что ты сейчас умрешь от руки самого настоящего чудовища? Медведь мог убить меня, но не из злости. А такой человек, как Крегар, только ей и жил.

Я вытерла слезы и слезла с дерева, тихо и осторожно подошла к краю поляны. В лунном свете танцевали пылинки и мошкара. Маленькая частичка красоты в моем развалившемся на куски мире. Небо было чистым, значит, бури можно не бояться, хотя, судя по поваленным деревьям и разбитым стволам, они не обходили стороной эти места. Луна заливала вершину хребта серебряным светом. Там закончится Мусса, и начнется моя новая жизнь. Неважно, что я не ела несколько дней и давно ничего не пила; я просто хотела поскорее выбраться из этой долины.

На рассвете я поднялась на вершину хребта.

Передо мной раскинулся целый мир, мой новый мир. Земля была плоской и сухой – прерия, но совсем не такая, как я видела во время путешествия на юг. Трава здесь поднималась высоко и была не зеленой, как ей положено в это время года, а бурой. Такое случается в местах, пострадавших от Большой Глупости. Охотник говорил, что эти почвы бесплодны, потому что их отравил яд из бомб. Нет, они не были совсем мертвыми, однако ничего хорошего на них больше не росло. Я боялась, что дальше на севере я увижу лишь вот такие искалеченные земли. Большая Глупость превратила леса в пыль, а сердца выживших покрылись коркой льда. И больше всего от катастрофы пострадал Север.

Впереди протянулась гряда высоких скалистых гор, покрытых снегом. Мои настоящие мама и папа ждут меня за этими хребтами. Жизнь у них просто сказка – деньжат и копченого мяса завались.

Я быстро определила, где север, и заметила на фоне утреннего неба, освещенного восходящим солнцем, тонкую струйку дыма. Немного западнее, за морем бурой травы, рядом с небольшим сосновым леском, расположилась небольшая ферма. Я разглядела стадо коров в загоне, несколько лошадей и идущую вокруг дома веранду. Похоже, кто-то неплохо обосновался в здешних местах. Может, они поделятся едой и водой. А вдруг и мои родители тут побывали? Эта мысль придала мне уверенности.

Спускаясь, я старалась не терять из виду тонкую струйку дыма. Правда, пришлось немного отклониться в сторону, и дом оказался на несколько миль дальше, чем я рассчитывала. Однако если я найду там пищу, теплый очаг и новые знакомства, то оно того стоило.

 

Ферма Мэтью

В МИРЕ ЛЮДЕЙ правил еще больше, чем в лесу. Некоторые совсем простые, и большинство им следует, не задавая вопросов, – не убий, не укради и все такое. Другие – странные, например, нельзя разговаривать во время еды или охотиться на оленей на чужой территории. Правда, это правило я нарушала, и не раз. И еще одно – когда ты встречаешь новых людей, не подкрадывайся к ним. Постучись в двери как друг, что приходит на чай и приятную беседу. Покажи им свое оружие, не прячь его. Впрочем, тут я сжульничала, спрятав нож под курткой. Правила – хорошая штука, но если я их нарушаю, значит, и другие могут.

Деревянный знак над воротами покачивался на цепи и был пробит пулей. Первая подсказка, что в этом месте что-то неладно. Вторая – запертый скот, который в это время дня должен пастись на равнине, поедая последнюю летнюю траву. На окнах я заметила защитные железные ставни – такие есть почти у всех домов в БиСи, но эти были закрыты и закреплены цепями. Зачем? Солнце сияло, и в воздухе не ощущалось запаха бури. Однако мой желудок бурчал, а руки тряслись от мыслей о еде, так что я наплевала на все подсказки. Вот дура!

Я осторожно шла по тропе к дому, держа руки на виду, чтобы хозяева знали, что оружия у меня нет. Я была уже на полпути, когда на крыльцо вышел мужчина – старый и тощий, как ивовое дерево. Он направил на меня двустволку и спросил:

– Мисс, что вы здесь делаете?

Еще одно правило – никогда не говори прямо, что тебе нужно, иначе останешься без туза в рукаве.

– Я заблудилась в лесу. Ищу дорогу на север.

Волос у него на голове вообще не было, и я подумала, что в жизни такой болячки не видела. Если замечаешь лысую рысь или медведя, значит, они больны и до весны не дотянут. А этот тип, похоже, пережил больше зим, чем я могла сосчитать. Что-то у меня в мозгу не складывалось.

– Ты куда идешь? – спросил он.

– В Халвестон.

Еще одно волшебное слово из маминого письма. Мужчина странно посмотрел на меня, потом его лицо расплылось в улыбке.

– Что такой юной девушке делать в Халвестоне?

Я вспомнила еще одно правило Охотника. Не отвечать на вопросы.

– Неважно. Я просто хочу найти дорогу.

Он кивнул.

– У тебя впереди долгий путь. Выглядишь ты не очень – одна кожа да кости. Голодная? – спросил он. Потом поставил ружье и широко открыл дверь.

Я не знала, что делать. Я ведь у него только дорогу спросила, а он мне место за столом предлагал. Конечно, я надеялась, что предложит, но не думала, что получится легко. Люди в этих краях не так уж просты.

– У меня на плите кастрюля с чили.

Ну и ладно. У меня нож, и я вышибу дух из этого дохляка, прежде чем он схватится за ружье. В животе прям буря началась.

– Да, сэр, голодная.

– Тогда заходи, не стесняйся. Пока будешь есть, я карту нарисую.

Голос у него был тихий и дружелюбный. А еще он улыбался глазами – Охотник так не умел. Его улыбки были на поверхности, а у старика они словно шли изнутри. Если посмотреть на них обоих – сразу поймешь разницу.

Я поблагодарила его и подошла поближе, хотя эти несколько шагов были самыми трудными за всю мою жизнь. Ноги будто налились свинцом, а жилы затрещали от усилий, когда я попыталась сдвинуться с места.

– Это твой дом? – спросила я, вспомнив про дырку от пули в табличке над воротами.

Он опять улыбнулся.

– Ты имя на воротах видела?

Я кивнула.

– Там написано Мэтью.

У меня терпения не хватало его загадки разгадывать.

– Значит, ты Мэтью?

– Я бы признался, что меня именно так зовут, но вдруг я тебе денег должен.

Он подмигнул мне и громко рассмеялся. Я не знала, что думать об этом типе по имени Мэтью, но до меня доносился запах чили, кипящего на плите…

Видать, старик заметил, что я колеблюсь. Сделал умный вид, вроде как угадал, о чем я думаю, и заявил:

– Мне нужно посмотреть, как там чили, потому заходи, как будешь готова. Двери открыты.

И вошел в дом. Повернулся спиной к незнакомцу и даже дверь не закрыл. Он ведь знал, что я могу его убить. Решил, что такая девчонка ему не опасна? Доверия во мне не осталось ни капельки, а вот у Мэтью его хватало на нас обоих.

Я шла к дому медленно и упрямо, словно пробираясь сквозь густой кустарник, но скоро махнула на все рукой. На этой ферме все было как в бабкиных глянцевых журналах. Она их хранила под матрасом и заворачивала в пластик, чтобы не отсырели. Если я хорошо себя вела, а такое бывало нечасто, бабка разрешала мне посмотреть их перед сном. Говорила, что они не дают ей забыть о тех вещах, которые мы потеряли после Большой Глупости и Второго Конфликта. Наверное, она была такой сердитой, потому что жила в прошлом, а не здесь и сейчас. Так вот фотографии в тех журналах словно были сделаны в поместье Мэтью. Отдых на дикой природе. Понаблюдайте за медведями в их среде обитания. Горячий шоколад у камина. Ну и все такое прочее. Медвежья шкура с когтями на полу, кожаные диваны, плита с двумя конфорками и столько кастрюль, сковородок, поварешек и тарелок, что любому нормальному человеку на десять жизней хватит. На самом деле нужен только большой железный чайник, сковородка и острый нож. А все остальное так, для забавы. Мне вдруг начало казаться, что я десять лет в выгребной яме прожила.

Мэтью стоял у плиты, помешивая чили длинной деревянной ложкой. Он ничего не сказал, когда я вошла, но один из стульев за обеденным столом был слегка отодвинут. Мэтью взял другую ложку, маленькую, серебряную и, как по мне, совершенно бесполезную и попробовал соус. Причмокнул, как козел, и добавил немного соли, перца и еще травы какой-то.

– Кофе хочешь? – предложил он и снова попробовал соус.

Охотник мне не разрешал пить кофе. Говорил, что него мысли путаются. А мне сейчас нужна была светлая голова.

– Спасибо большое, не хочу. А можно стакан воды?

«Веди себя вежливо, однако будь начеку, в этих лесах всякие люди попадаются». – Так меня Охотник учил. Тогда я еще не знала, что это он о себе говорил.

– Возьми. Вода минеральная, тебе сейчас полезно будет.

Я понятия не имела, что это за вода такая и чем она отличается от обычной речной, но у меня во рту пересохло, а она была холодной. Я осушила стакан одним долгим глотком, поставила его на стол и, забыв про манеры, смачно рыгнула.

Мэтью промолчал, лишь улыбнулся.

– Извини, – сказала я. – Просто целый день не пила, а кое-какие позывы трудно сдержать – сам знаешь, как оно. Черт, твой чили отлично пахнет!

Он аккуратно, двумя пальцами, взял стакан со стола.

– Знаю, юная леди, и не сержусь. Наоборот, как по мне – это был отличный комплимент.

Я улыбнулась. Наверное, я была красная, как рак. Мэтью пододвинул стул и сел напротив.

– А ты раньше в Халвестоне была?

– Нет. Я иду на север, потому что ищу кое-кого. Я их много лет не видела. Может, они здесь прошли.

Что можно ему рассказать? Он казался дружелюбным и добрым. Приятный, в общем-то, парень, вот только я его в первый раз видела.

От аромата, доносящегося из кастрюльки, у меня желудок свело.

Он опять кивнул. Наверное, привычка.

– У меня редко гости бывают.

– Лет пятнадцать тому назад женщина с мужем по пути на золотые прииски.

Я не хотела ему так много рассказывать, однако каждый раз, когда я пыталась уснуть, из глубин памяти всплывали слова из маминого письма, и сейчас я отчаянно надеялась, что он все-таки видел моих родителей. Вдруг расскажет, как они выглядят. Бабка свои журналы как святыню хранила, а дочкиных фотографий в доме не было ни одной.

Мэтью откинулся на стуле, надул щеки и почесал в затылке.

– Пятнадцать лет тому назад? И не упомнишь… Значит, за золотом шли?

Я кивнула.

– Мы в то лето церковь в Мартинсвилле достроили. Немало путешественников к нам заглядывало.

Я почувствовала слабый проблеск надежды. Мартинсвилль мама упоминала в письме.

Он продолжил рассказ, в этот раз глядя прямо на меня, хотя до того в потолок пялился – вроде как все воспоминания у него на чердаке хранились.

– В основном мужчины – группки из четырех или пяти друзей, которые складывали в общий котел все, что у них было. Еще нескольких одиночек – глупые идеалисты. Теперь припоминаю – была там одна семейная пара. Как их звали, не помню, но шли они в Халвестон. А женщина была симпатичной… – Он рассмеялся и добавил: – Точно, я ее запомнил, потому что она назвала Юкон Великим. Ни разу не слышал, чтобы старину Юкона так называли.

Еще слова из маминого письма. Наверное, я улыбнулась, потому что Мэтью замолчал и взглянул на меня. Потом спросил странным бесцветным голосом:

– Твои родители? Правда?

Было в его голосе что-то такое, отчего отвечать совсем не хотелось, однако мое лицо все за меня сказало. Мэтью молчал, глядя на меня со странной смесью жалости и веселья. Чего это он?

Потом он встал и подошел к высокому книжному шкафу в другом конце комнаты. Из щели между шкафом и стеной достал рулон бумаги и развернул его на столе. Я увидела карту БиСи, Севера и других территорий, мне неизвестных. На ней не было надписей, как на бабкиной.

– Мы здесь, – сказал Мэтью и ткнул длинным тонким пальцем в черную точку, окруженную пустотой.

Я нашла хребет, с которого спустилась, и Муссу. Дальше на юг была еще одна точка – наверное, Долстон, хотя вполне возможно и Риджуэй. На карте весь мой путь занимал не больше фаланги пальца, и когда я взглянула на север – бескрайний и пустой, – мне стало страшно.

– Это Мартинсвиль? – спросила я, указав на черную точку, рядом с которой был нарисован крест.

Мэтью еще раз кивнул и улыбнулся. Интересно, а он больше ничего не умеет?

– Твои родители отправились в путь во время второй Лихорадки?

– Да, сэр.

Я слышала, что во время Большой Глупости какие-то идиоты сбросили бомбы не туда, куда надо, искорежив землю и открыв залежи желтого металла.

Мэтью откинулся на стуле, поглаживая подбородок.

– Долгий путь. Посмотри сюда – это Халвестон.

Дорога к нему была одна – вверх по карте, через пустоту.

– Как ты сама туда доберешься? Несколько сотен миль…

Я поморщилась. Зачем он спрашивает? Лучше бы он не видел моего испуга. Дорога есть дорога, десять миль или сто – какая разница? Ну, так я себя успокаивала.

– У меня есть две ноги. А что еще надо?

Он кивал и кивал, словно деревянный болванчик.

– Еда, например, – сказал Мэтью, взглянув на горшочек с чили, – и вода.

Он посмотрел на пустой стакан, потом перевел взгляд на меня.

Стул вдруг показался ужасно неудобным.

– Мне просто не везло. Я умею охотиться… Просто… просто не везло.

Мэтью улыбнулся одними глазами, а потом забарабанил по столу.

– Тогда возблагодари Господа за то, что он послал тебе меня.

Он встал и подошел к плите, где кипел горшок. Навалил целую миску чили, от которого шел пар, и поставил передо мной. Затем положил рядом одну из тех серебряных ложечек. Себе накладывать не стал.

– Ешь, пока горячее.

Меня дважды просить не надо было. Во рту пекло, но я не обращала внимания. Как будто голос мне нашептывал: «Привыкай к роскоши, Элка. Теперь все будет хорошо! Такой же чили, острый и мясной, ждет тебя на севере».

А потом донесся топот копыт. Несколько лошадей. У меня сердце упало. Мэтью помрачнел, молча встал, взял ружье и направился к двери. Я продолжала жевать. Пропади оно все пропадом, но я таки набью желудок, прежде чем начнут палить.

– Эй, вы! – рявкнул Мэтью и, пинком открыв дверь, вскинул ружье.

Я сидела в стороне от двери, но могла видеть, что происходит снаружи. Мэтью, стоявший в дверном проеме, оглянулся. Его лицо, освещенное льющимся с улицы светом, исказила жутковатая улыбка. У меня внутри все сжалось, но я продолжала глотать чили.

Над дверями висело распятие. Ну, знаете, вроде как Господь благословляет вас, когда вы выходите из дома. Я-то всегда считала, что это трусость. Как говорится, на бога надейся, а сам не плошай. Потом я прищурилась и хмыкнула. Распятие было перевернуто. Уж если ты деревяшку прибить не способен, то тебе никакой бог не поможет.

Я покачала головой, доела чили и взглянула на карту. Маленькие городки на ней были отмечены красными точками, а те, что побольше, – черными квадратиками. Вдоль дороги на север я вообще черных квадратиков не увидела. Только пригоршня красных точек, окруженных пустотой. Вот и отлично! Людей-то я не особо люблю. Никогда не знаешь, что у них на уме. Поди разбери, обнять они тебя хотят или придушить?

В верхней части карты Мэтью зарисовал целый кусок старой территории. Наверное, это то место, куда бомбы во время Большой Глупости упали. Я разглядела там только одну красную точку, однако букв я не знаю, потому название прочитать не сумела.

Звук копыт стих.

Я уже вылизала всю тарелку и не смогла сдержать отрыжки. Брюхо сказало спасибо за отличный хавчик.

Потом я услышала голоса. Вернее один, женский, который мне был отлично знаком. Какого черта тут Лайон делает? Она что, за мной шла? Или это просто единственный дом между Муссой и горами? Случай привел этого бледного демона сюда или она умнее, чем я думала?

Вдруг весь хавчик попросился наружу. Я вскочила и спряталась за дверью.

– Преподобный Мэтью? – спросила судья Лайон. От ее ледяного голоса по спине побежали мурашки.

Желудок от страха скрутился в тугой узел, выпихивая чили.

Я не слышала, что ответил Мэтью. Наверное, опять кивнул.

Потом до меня донесся скрип седел – видать, всадники спешились.

– Преподобный Мэтью, вы знаете, кто я?

– Да, мэм, знаю.

– Я ищу двух людей, – сказала она, и мне показалось, словно на меня обрушился огромный камень. Двух!

– Посмотрите на этого человека. – Я услышала хруст бумаги. Наверное, тот портрет Крегара. – Вы его видели?

– Да уж, такое лицо я бы запомнил, – сказал Мэтью. – Вот только я его ни разу не видел.

– А девушку?

Я напряглась.

Мэтью молчал. Неужели выдаст меня? Может, уже выдал?.. Я судорожно шарила глазами по комнате, ища выход, но железные жалюзи на окнах превратили ее в крысиную ловушку.

Потом я услышала шаги, звяканье шпор и скрип деревянной ступеньки.

– Не возражаете, если я тут осмотрюсь?

Голос Лайон теперь прозвучал намного ближе.

Я нащупала нож и встала за дверью. Я слышала, как фыркали лошади на улице. Судя по всему, там было еще двое, помощники Лайон. Она их хорошо выдрессировала, они не проронили ни слова.

– Мадам, – произнес Мэтью и сделал шаг ей навстречу. – Вы думаете, такой старый кобель, как я, не заметил бы девчонку?

Он рассмеялся.

На сердце полегчало. Он меня не продал. Пока.

Лайон сдвинулась с места, и я смогла разглядеть ее в узкую щель между дверью и стеной. Поразительно, как она здесь оказалась? Я еще раз напомнила себе – держись подальше от людей, потому что они привлекают других людей. От них одни неприятности. Вот она, стоит передо мной – бледная, вся затянута в черное, и волосы прям идеально уложены. Она была выше, чем Мэтью, а спину держала так прямо, что я взглянула на нее и сама выпрямилась.

Лайон ничего не сказала, лишь кинула на него холодный взгляд. Потом шаг, и она уже возле дверей. Так близко, что я чувствовала запах конского пота и слышала ее дыхание. Спокойное и размеренное. Наверное, если бы за ней медведь погнался, у нее и тогда дыхание не сбилось бы.

Лайон сделала еще один шаг вперед, и теперь я уже не могла ее рассмотреть. Плохо.

– А как та девушка выглядела? – спросил Мэтью.

Заскрипели деревянные ступени.

– Приблизительно вот такого роста, каштановые волосы до плеч, карие глаза. Дикарка.

Сердце бешено стучало, и я молилась, чтобы она его не услышала.

– В зеленой куртке? – спросил Мэтью, и сердце вдруг остановилось.

– Вероятно. – Лайон сделала шаг назад, и теперь я вновь могла ее рассмотреть. – Значит, вы ее видели?

– Да, видел.

Интересно, я успею выскочить из дверей и перерезать этому дохляку горло, прежде чем Лайон меня пристрелит?

– Что она натворила? – поинтересовался Мэтью.

Лайон криво улыбнулась, и мне вдруг стало холодней, чем во время снежной бури.

– Она разыскивается в связи с несколькими убийствами.

Черт, меня еще больше затрясло. Я ведь ни в чем не виновата!.. Мне вдруг захотелось выскочить из дома и проорать это прямо в ее самодовольную рожу.

– О, господи, – запричитал Мэтью, – а я-то ее накормил и дорогу показал. Откуда я мог знать? Прости меня, Господи, если она опять нападет на кого-то.

– Где она? – Голос Лайон больше не был холодным – в нем прорезалась сталь.

– Проходила пару дней назад. Я показал ей дорогу и благословил на прощание. Сказала, что пойдет на восток, к побережью.

Лайон прищурилась, и на секунду мне показалось, что она не поверила Мэтью.

– Если задержитесь в наших краях на пару дней, приходите в воскресенье в церковь. На этой неделе мы принесем в жертву агнца и будем молиться о мягкой зиме.

Я закатила глаза. Это ж какими надо быть идиотами, чтобы верить, будто Бог управляет ветрами и снегом.

Лайон кивнула, но не Мэтью, а своим помощникам. Здесь им больше делать было нечего. Потом спустилась по ступенькам и вскочила на лошадь.

– Молитесь своему богу, – сказала она. – Там, где правит закон, ему места нет.

Она рявкнула «Пошли», и все три лошади рванулись с места.

Мэтью, конечно, идиот, верящий во всякие сказки, но он спас мою шкуру, потому, когда он вернулся в дом, я ему чуть на шею не бросилась. Я быстренько спрятала нож, чтобы он его не увидел, и села за стол.

– Спасибо, что отправил Лайон куда подальше.

Мэтью немного постоял в центре комнаты, шевеля губами. Вроде как молился. Потом налил мне воды и сел напротив. Лицо у него потемнело. Я-то все думала, когда он меня про Крегара и Лайон расспрашивать начнет, а он молчал. Вроде как ему дела до этого не было. Вместо этого он спросил, как меня зовут.

– Элка, – ответила я.

Он вроде как заслужил капельку правды.

– Странное имя.

– Папа говорил, что я появилась на свет с оленьими рогами – огромными, как у самца во время гона. Мама чуть не умерла, когда меня рожала. Рога спилили, когда мне годик исполнился. – Я широко улыбнулась. – А потом родители ушли на север.

Мэтью кивал и кивал, и от его дерганий меня прям укачивать начало.

Больше он на меня не смотрел, просто сидел напротив, не зная, куда деть руки. Вроде как его мучило что-то.

– Спасибо, что накормил, – сказал я, вставая с места. – Пойду.

Полуулыбка Мэтью испарилась.

– Лайон еще не успела далеко уйти. Лучше пережди немного, – сказал он, а потом тихо и грустно добавил: – Скоро все закончится.

Тут у меня в голове помутилось, накатила слабость, и я рухнула на стул. Наверное, слишком быстро встала. Перед глазами замелькали яркие пятна.

– Отличная идея, – сказала я.

Все поплыло.

– Совсем недолго осталось… – нежно пробормотал Мэтью, словно убаюкивая ребенка.

Тут свет померк, а когда я очнулась, то почувствовала, что лежу, уткнувшись лицом в холодный стол.

Я не могла ни вздохнуть, ни пошевелиться. Руки и ноги были растянуты и прикованы железными цепями. И я больше не чувствовала ни ножа на боку, ни фляги.

У меня мороз пошел по коже – да на мне ни клочка одежды! В глазах все расплывалось, но я-таки разглядела Мэтью, который стоял на полу на коленях и молился, держа в ладонях что-то похожее на нож.

– Господь всемогущий, благослови заблудшее дитя, агнца твоего, и этот дом, – говорил он, обращаясь к клинку. – Прими эту жертву и ниспошли нам мягкую зиму.

– Ах, ты ж проклятый ублюдок! – завопила я во весь голос, но он лишь продолжил молиться еще громче.

Цепи не поддавались ни на дюйм. Как мне отсюда выбраться? Я видела лишь Мэтью, слышала его голос и чувствовала холодное прикосновение стали к обнаженной коже.

 

Кровь за кровь

ПОХОЖЕ, мы сейчас в подвале. Не знаю, какое дерьмо этот ублюдок мне в воду подмешал, но перед глазами все плыло, в голове мутилось, да еще и в ушах звенело. Я толком ничего не видела и не слышала, разглядела только, что стена не деревянная, а каменная и пол земляной. Сквозь пелену в глазах заметила за спиной у Мэтью большой шкаф, набитый консервированным мясом и рыбой, овощами и картошкой. Короче, целый подвал жратвы. Видать, Дьявол любит этого парня. Наполнил его кладовые, но отнял волосы на голове и еще заставил убивать. Зато у него была хоть какая-то, пусть даже эгоистичная и дерьмовая, причина. А Крегар убивал просто так.

Я вопила, проклиная преподобного, однако язык заплетался, и собственные слова казались мне невнятным мычанием. Мэтью даже глазом не моргнул, пока молитву не закончил. Не знаю, кому он там молился, Богу или Дьяволу, но обещал пролить кровь в его честь и просил, чтобы тот послал мягкую зиму. Чтобы пальцы на ногах не мерзли.

– Почему я должна умирать? – проговорила я непослушными губами. – Что я тебе сделала?

– Замолчи. Кровь агнца должна смыть грехи, так сказал Господь.

Его голос жужжал, словно рот был набит мухами.

– Я не… агнец! – сказала я, и к горлу подкатила тошнота.

– Элка, я вижу на тебе клеймо греха! Агнец, которого мы выбрали в жертву, всего лишь соблазнила нескольких мужчин. Если верить Лайон, а ее честность не подлежит сомнению, ты убийца, а это худший из грехов.

– Я никого не убила. Она ведь не говорила… я не… – пыталась я оправдываться, но мозги меня подвели. Я извивалась в цепях, не обращая внимания на раскалывающуюся от боли голову.

– Отобрала ли ты чью-то жизнь или просто смотрела, как убивают, – ты виновна, и твоя горячая проклятая кровь согреет нашу зиму.

Слова преподобного поразили меня в самое сердце. Может, я и правда виновата, даже если сама не убивала?

– Господь, укрепи мою руку и направь клинок, дабы я вознес хвалу твоему имени! – произнес Мэтью, а потом встал и подошел ко мне. Представляете, этот ублюдок держал в руках мой нож. Да я ему за такое сердце вырежу и сама Дьяволу скормлю! Клянусь!

Рука у него была твердая. Не дрожала.

– Расслабьтесь, юная леди, – нежно промурлыкал он, словно предлагал мне еще порцию чили. – Сейчас будет немножко больно.

Он погладил меня по волосам, и мне захотелось откусить эту чертову руку.

Он резал меня моим собственным ножом. Начал от левого локтя, потом вверх по руке, через всю спину и снова вниз, до правого. Я не закричала. Было не так уж больно, хотя нож глубоко вошел в тело. Меня Охотник посильнее лупил. Теплая кровь побежала по спине.

– Ты будешь отмечена крестом, дабы Господь знал, что ты предназначена ему! – заявил Мэтью и резанул от шеи до самой задницы.

Наверху в доме скрипнули половицы. Или почудилось? Наверное, из-за его отравы я слышала то, что мне хотелось. А может, Лайон вернулась?

– Чертов ублюдок, убери от меня руки! – завопила я. – У него нож. Помогите!

– Никто не услышит твоих проклятий. – Мэтью отошел куда-то в сторону, и я услышала, как он тащит мешок по земляному полу.

Никто не бросился мне на помощь, никто не отозвался на мои крики, и скрипа половиц я тоже больше не слышала. В сердце потихоньку вползал страх. От мысли, что я отсюда не выйду, мне стало холодно.

– Зло должно быть очищено! – воскликнул Мэтью.

Он засунул руку в мешок, и послышался странный скрипучий звук – словно снег захрустел. А потом я завопила – он сыпанул мне на спину пригоршню соли и втер ее в глубокие порезы. Я больше не могла ни о чем думать, ничего не видела и не слышала – просто орала во всю мочь. Когда поняла, что он опять полез в мешок за солью, то изо всех сил заколотила цепями по железному столу.

Голову окутывал туман. Я сражалась с болью, с бешенно бьющимся сердцем и с самой смертью. Этот сукин сын почти убил меня. Разрезал и оставил истекать кровью.

И вдруг мой нож, покрытый моей же кровью, упал на пол. Нет, мне не почудилось. Кто-то плеснул мне на спину теплую воду, и она смыла кровь и соль с порезов, прекратив мои мучения. Вот только в голове не прояснилось. Я не понимала, что происходит, где я. Думала, что сейчас я проснусь в лесу, на берегу Муссы, мокрая после купания…

В горле у Мэтью забулькало, он что-то несвязно пробормотал и рухнул на пол прямо у меня перед глазами. Кровь фонтаном ударила из перерезанного горла. Может, мне это приснилось? А вода на спине?.. Я увидела чьи-то ноги. Человек обошел вокруг стола, и я почувствовала запах леса. Двигался он тихо, как волк, подкрадывающийся к добыче. Я в лесу, точно в лесу.

– Привет! – пробормотала я непослушными губами, чувствуя под пальцами влажную комковатую землю. Пробормотала или просто подумала, не знаю. Какой бы бог здесь ни правил – он жестоко наказывал меня. Я умирала. У реки или на том чертовом железном столе – я умирала. Я все повторяла и повторяла про себя, что сейчас умру, а потом открыла глаза – не знала, что они были закрыты, – и увидела на полу Мэтью. От ужаса у меня язык отнялся.

В голове прояснилось. Я словно вынырнула из воды, отплевываясь и отчаянно хватая ртом воздух. Перед глазами кружилось. Я ничего толком не могла рассмотреть, а если бы и рассмотрела, все равно бы не поняла, что к чему.

В комнате кто-то был. Охотник пришел забрать меня домой? Нет, откуда ему здесь взяться. Может, какой-то добрый человек или один из врагов преподобного. Через пару минут до меня дошло, что незнакомец что-то говорит. Что-то вроде «убийство» и «геенна огненная». Он выражался прям как преподобный, но после наркоты и соли я не могла толком ничего разобрать. Лишь размытые очертания ног прямо перед глазами. Вы когда-нибудь пытались опознать мужчину по ногам? Нелегко, скажу я вам, особенно когда тебя опоили какой-то дрянью.

Кто бы то ни был, он отвязал мне одну руку и одну ногу. А я лежала и боялась пошевелиться.

Незнакомец наклонился надо мной – я почувствовала тяжесть его тени – и поцеловал меня в макушку. Меня передернуло. Однако в его поцелуе было столько доброты, что в голове вновь все перемешалось. Да раньше я бы березу зубами перегрызла, чтобы только Охотник меня так поцеловал. Не знаю, боль была тому причиной или соль, а может, запах смерти, исходивший от Мэтью, но от того поцелуя желудок скрутило в тугой узел, а по телу побежали мурашки.

Незнакомец склонился к моему уху, и от его слов меня будто окатило ледяной водой. Они были полны яда и злости.

– Подумай, почему я тебя не убил.

Потом он поднялся по ступеням, и я услышала, как заскрипели половицы. Все стихло. Крупные слезы полились из глаз, и я зарыдала, словно ребенок, ударивший пальчик. Не знаю, сколько я лежала на том столе, трясясь от страха; по-моему, целую вечность. В доме было тихо – ни скрипа половиц, ни звука открывающихся дверей. Цокота лошадиных копыт я тоже не слышала. Тишина окутывала меня, словно снег.

Я попыталась встать, опираясь на свободную руку. Порезы лопнули, брызнула кровь, и соль вновь попала в раны. Я тихо зашипела сквозь зубы. Забавно, однако, – сижу голышом в подвале черт знает у кого, с ног до головы покрытая кровью. Хотя думала я тогда совсем о другом. Кто, черт возьми, меня спас? Какой-то псих, который случайно проходил мимо?.. У меня аж голова разболелась от таких мыслей. Тот незнакомец много болтал, но все его слова растворились в тумане, кроме последних: «Подумай, почему я тебя не убил».

Черт, откуда мне знать? Да и, по сути, какое мне дело? Ты же не станешь спрашивать медведя, почему он тебя не съел. Повезло и повезло. Будешь задавать слишком много вопросов – спугнешь удачу.

Вот что я тогда себе говорила. Однако моя темная половина, которая хранила запертые в памяти секреты, ни на минуточку мне не поверила.

Я встала на колени, чувствуя себя как сокол с перебитым крылом. Второй рукой я пошевелить не могла. Меня трясло – то ли от страха и боли, то ли оттого, что я голышом сидела в подвале, а до зимы совсем недалеко.

Цепь на второй руке крепилась к железной скобе, и я быстро от нее избавилась. Земляной пол пропитался кровью; теплая грязь просачивалась между пальцами ног, словно я шагала по летнему мху. А потом я увидела еще кое-что и не смогла подавить желания вернуться и пнуть дохлого Мэтью в живот.

На противоположной стене висело зеркало. Этот больной ублюдок любовался собой, когда убивал во имя своего Господа! Просто так резать ему было скучно, нет, хотелось смотреть, как он кромсает меня в клочья моим же ножом!.. Я смогла рассмотреть в зеркале свою спину – изрезанную, покрытую кровью и присыпанную солью. Кровавое месиво! Я изо всех сил пнула Мэтью еще раз.

Каждый раз, когда я двигалась, соль попадала в раны. Хотелось поскорее натянуть на себя одежду и свалить отсюда, вот только потом пришлось бы кровь с рубашки неделю отстирывать. Труб я в подвале не заметила, но подозревала, то где-то в доме должна быть ванная. Я сжала в руке нож. Конечно, в глубине души я знала, что незнакомец давно ушел, и потом – если он не убил меня в подвале, какой смысл убивать наверху?

Вцепившись в нож, я вдруг поняла, что руки дрожат. Да я вся тряслась как осиновый лист и тяжело дышала. В доме было тихо. Снаружи тоже ни единого звука, лишь коровы мычали в загоне.

Я вылезла из подвала и оказалась в коридоре как раз напротив кухонного стола – голая, вся в крови. На плите стояла кастрюля с чили. В другой раз я бы его съела, а сейчас соль отбила весь аппетит.

Спину ужасно пекло. Крана в кухне не нашлось, стало быть, рядом с домом колодец или ручей. Где-то же Мэтью брал холодную воду.

Когда живешь в глуши – можешь ходить в чем угодно, и никто тебе слова не скажет. Я порадовалась, что Мэтью жил так уединенно, когда вышла на порог. Никто не кинулся наутек, завидев меня.

Солнце почти село, а я предпочла бы свалить с фермы до темноты. Лучше уж в лесу переночевать, чем провести еще секунду в этой дыре. Даже подумать страшно, какие демоны здесь обитают.

Я обошла дом вокруг и увидела загон с коровами – они уже собирались спать. Поилка для скота ничуть не хуже любой ванны. Огромное железное корыто, длинное и широкое, высотой почти мне до пояса, стояло в дальнем конце загона. Я перелезла через забор, охая, словно ребенок, который шагает босиком по гальке. На перекладинах остались кровавые потеки.

Потом я опустилась в холодную воду и не смогла сдержать крика. Любопытная корова бросилась прочь и спряталась в стаде. Плевать. Спину прям огнем жгло; жаль, что не я перерезала глотку чертовому преподобному.

Дрожащими руками я обхватила себя за плечи, борясь с болью, аккуратно смыла кровь и соль, очищая порезы. Жжение понемногу утихло, и я нырнула с головой, чтобы смыть кровь с волос. Не помню, когда я в последний раз купалась в ванной. Пустая трата времени – сколько ловушек можно поставить или дров нарубить. Пару раз в месяц быстренько окунусь в реку – и все, довольно. Однако в этой поилке я просидела намного дольше, чем надо. Когда я вылезла, мокрая и дрожащая, вода в корыте была красной. Пришлось извиниться перед коровами.

– Тут почти вся кровь вашего хозяина, – сказала я, немного подумав. – Он столько ваших убил. Выпейте его и помочитесь им.

Я отыскала спальню этого чокнутого ублюдка и разорвала одну из его мягких льняных простыней. Сделала из нее повязки, только наложить их сразу не получилось. Вы когда-нибудь пытались забинтовать раны на спине трясущимися руками? Гиблое дело! Наконец мне удалось закрепить повязки, боль немного утихла, и я уже не боялась, что перепачкаю кровью одежду. Правда, я измазала ей всю комнату, и она теперь выглядела прям как подвал. И пускай!

Я сошла вниз, забрала свою одежду и прихватила несколько банок с консервами. Нашла рюкзак, упаковала в него банки, несколько морковок и еще красивые серебряные ложки. В пыльной деревянной коробке обнаружилось множество полезных вещей: металлические удочки с плоскими поплавками, несколько мотков шерсти и толстый рулон вощеной бумаги. Повезло! Конечно, красть нехорошо, не по закону, но убивать еще хуже, и потом Мэтью первый начал.

Я вышла из дома в ночь. Полдня в этих стенах круто изменили мою жизнь. Оказалось, что Лайон охотилась не только за Крегаром, но и за мной, и она уже висела у меня на хвосте. Загадочные слова «Подумай, почему я тебя не убил» никак не шли из головы. Пока я шагала к лесу, они крутились у меня в мозгу, смешиваясь с мыслями о Лайон, Крегаре и Мэтью, отчего по спине бежали мурашки. Но как только я оказалась среди деревьев, все мысли словно растворились. Меня окутали знакомые запахи перегноя, коры и хвои, и я понемногу начала успокаиваться. Здесь, в лесу, меня никому не найти.

 

Почти что рай

ЗА ЦЕЛЫЙ МЕСЯЦ я ни единой живой души не встретила. Приближалась зима. Я шла, охотилась, спала, опять шла. Если честно, мне это уже порядком надоело. Снег понемногу начал сползать с гор, и иногда я просыпалась, а вокруг все белым-бело. Я старалась часто промывать раны – не хотела заражение крови заработать, но спина прям огнем пекла, и с каждым днем все сильнее, а лекарей поблизости не было. Хотя и особо доверять их мазям и припаркам не стоит. Охотник говорил, что все лекари – шарлатаны. Обдерут тебя как липку. Сделают так, что хуже станет, и выманят все до последнего гроша. Но когда он поранил руку, и она пожелтела и распухла, как гриб со спорами, то скулил, прям как младенец. Сам побежал к лекарю.

Болезнь всех нас превращает в сосунков и нытиков, а дела мои шли все хуже и хуже. Я решила, что пора остановиться и все обдумать.

Где-то рядом проходила дорога, но лучше туда не соваться – вдруг меня Лайон углядит. У нее глаз как у орла. Однако я все равно держалась поблизости, на случай если со спиной будет совсем плохо. Может, меня какая добрая душа подберет.

Отойдя от дороги на пару миль к западу, я обнаружила среди густого леса чудесное озеро. Вода в нем была спокойной и гладкой, как зеркало. Вокруг росли орешник, ольха, бузина. Был там и огромный дуб, который тянул ветви на юг, к солнцу. Он подсказал мне, где я и куда нужно идти. Вокруг озера я заметила заросли пушистых елей, а чуть дальше – целое поле папоротника. В зарослях скреблись и шуршали какие-то мелкие зверюшки, и мимо пробежали штук девять или десять кроликов.

Я подошла к берегу, и, от того что там увидела, у меня дыхание перехватило. Вода была прозрачной, как стекло, словно ее здесь вообще нет. Камни на дне отражали солнечный свет. Ближе к середине, на глубине, вода темнела. Рыб на мелководье я не заметила, не знаю, водились ли они тут вообще. На дальней стороне озера я увидела скалы, вдвое выше моего роста, и с них падал поток воды. А еще озеро было совершенно круглым.

Дыхание здесь не превращалось в пар, и когда я сняла куртку, то не почувствовала холода. Неудивительно, что вокруг пели птицы и шуршало столько разной живности. Наверное, я наткнулась на горячий источник – мне Охотник о них часто рассказывал.

– Тебе бы там понравилось, девочка. Рядом с такими озерами-воронками зимы никогда не бывает. Русские бомбы еще сотню лет воду нагревать будут.

Стоя на берегу этого рая, я сказала себе: «Элка, вот где стоит задержаться ненадолго и подлатать себя. Тут есть все, что надо, – вода, еда и тепло».

Во время Большой Глупости БиСи хорошо досталось, и я слышала, как люди рассказывали о таких местах. Вода здесь была какая-то особая, видать из-за бомбы, потому что вокруг озера все так и перло из земли. Я бомбу не боялась – что она мне сделает. Зато в таком густом и зеленом лесу охотиться одно удовольствие.

Я немного осмотрелась и нашла подходящее местечко, рядом со скалой, между зарослями орешника и бузины. У леса есть одно золотое правило: не пытайся получить все и сразу. Вода, деревья и кусты; можно хорошо устроиться. Я прикинула, что до заката осталась пара часов, и вытащила из рюкзака – того самого, что у преподобного стащила – свой нож. Потом нашла пару невысоких деревьев, ветки которых начинались где-то на высоте моей талии. Самое то для укрытия.

Я срубила ореховое деревце толщиной в руку и надежно закрепила эту перекладину на ветках деревьев. Стоило мне нагнуться, как открывались раны, и меня пронзала боль. В другой раз я бы уже вопила, но сейчас мне во что бы то ни стало надо было закончить это чертово укрытие. Я ни о чем другом не думала; главное – крыша над головой, прежде чем ночь наступит.

Я закрепила на перекладине тонкие ветки, и теперь вся конструкция напоминала вываренные оленьи ребра. Белые, гладкие, с прорехами толщиной в руку. Достаточно густо, чтобы было тепло. Сверху навалила листья папоротника, орляка и всякое такое – клещи и пауки меня не беспокоили. Если ты их не трогаешь, то и они тебя не тронут. Может, я их домики и использовала для своего укрытия, зато им ночевать тепло будет, и я под дождем не намокну. Уж если ты живешь в лесу, научись находить такую маленькую выгоду во всем.

Потом высекла искру и развела маленький костер рядом со входом в шалаш.

Хотя быстро стемнело, луна сияла так ярко, что поверхность озера казалась зеркалом. Вся поляна была залита лунным светом, над поверхностью воды танцевали светлячки. Я съела немного консервированной оленины – подарок от преподобного – и отправилась на боковую. Меня окутало такое спокойствие, что спала я в ту ночь крепко, как никогда.

Меня разбудили первые лучи восходящего солнца. Я поставила силки и решила, что пришла пора помыть спину. Охотник купаться не любил, говорил, что от него начинает пахнуть человеком, и звери его издалека чуют. Помню, как-то раз он пришел домой, и от него не воняло потом и засохшей кровью. Сказал, что пойдет охотиться на особенных зверей и должен пахнуть как человек. Я тогда не обратила внимания на его слова – он частенько загадками говорил. Теперь, когда я узнала, что он убийца, то поняла: это была не загадка, а урок.

Сколько недель я на озере прожила, сама не знаю, счет потеряла. Вода там была прямо-таки волшебная – спина быстро зажила, только шрамы остались. Я облазила все окрестные леса и выяснила, где заканчивается тепло. Между дорогой и озером я нашла человеческие следы и даже несколько раз слышала голоса – точно не Крегар и не Лайон. Кто бы это ни был, близко они не подходили.

В силки часто попадались кролики. Один раз, когда я проверяла ловушки на белок, то нашла голубя. Он одной ногой попал в петлю и висел, махая крыльями и пронзительно крича. Когда я его нашла, нога уже почти оторвалась, в лесу он бы ни дня не прожил. Так что я, можно сказать, ему услугу оказала.

Голубь был не очень большой, а у таких пичуг только грудку и можно есть. Охотник меня многому научил, и теперь я с ними разделывалась быстрее, чем лиса с цыплятами. Сначала я сломала бедняге шею, так быстро, что он испугаться не успел. От страха мясо жестким становится. Пара взмахов ножом, и голова и крылья уже аккуратной кучкой лежат на траве. Зачем мусорить. Убивать надо чисто, без злобы.

Голуби – умные птицы, что бы там горожане ни говорили. Они хранят семена и орехи в зобу, на черный день. У этого парня там пара желудей обнаружилась, а что, тоже жратва, вкусные, если их правильно приготовить. Я положила желуди в карман, а потом засунула большие пальцы глубоко в горло птице. Мне это, еще когда я совсем маленькая была, понравилось – чувствуешь, что там внутри у птицы, ощущаешь ее горячую, живую кровь. Черт, да ты словно разгадываешь божий замысел и видишь, о чем Он думал, создавая эту пичугу. Раз голубя так легко разделать – значит, он для этого и предназначен. Даже в детстве в моих маленьких ручонках было достаточно сил, чтобы разорвать грудку и вывернуть птицу наизнанку. Я разделила его, словно спелый апельсин. Вычистила кишки и аккуратно сложила рядом с крыльями. Теперь я держала в руках темно-красное, аппетитное, еще теплое тельце – бери и жарь.

Я принесла голубя в лагерь, насадила на вертел и подвесила над костром. Потом пошла умываться в озере. Хорошие манеры и здравый смысл требовали, чтобы я убирала за собой. Иначе медведи или еще какое зверье придут прямо к твоему порогу. По правилам нужно было вырыть яму и предать останки земле. Зарыть поглубже и сказать: «Спасибо».

Однако я не сразу вернулась назад.

Голубь быстро подрумянился, и, почуяв запах сладкой коричневой корочки, прожаренной до хруста на ольховых ветках, я не смогла удержаться. Два укуса, и от грудки ничего не осталось. Намного лучше крольчатины. Нельзя позволить такому сокровищу обуглиться или пересохнуть, нет, ни за что. А теперь уже можно убрать кишки и крылья.

Подходя к тому месту, где разделала голубя, я услышала хруст тонких птичьих костей в чьих-то острых зубах. Мне стало холодно в первый раз, с тех пор как я добралась до этого озера. Я осторожно выглянула из-за толстого ствола. Шелковистые белые перья разлетались во все стороны; кто-то, пыхтя и чавкая, грыз то, что осталось от голубя.

Точно не медведь – от него было бы больше шума, и потом он бы на такую мелочь, как голубиные потроха, не позарился.

Тут я почувствовала на щеке дуновение ветра, и мой желудок провалился прямо в ботинки. Ветер подхватил мой запах и понес к зверю.

Хруст прекратился. Перья опали на землю.

Сердце шумело в ушах. Я потянулась за ножом и чуть не умерла от страха. Вспомнила, что в лагере его оставила. Я даже отсюда видела, как поблескивает на солнце мой клинок на другой стороне озера. Он вроде как смеялся надо мной и приговаривал: «Ну, ты и дура, Элка!»

Зашуршали листья, и рядом с моим деревом опустились несколько перьев.

Броситься наутек и побыстрей добраться до ножа? Вдруг я окажусь проворнее того зверя, что грызет остатки моей добычи? Или выскочить из-за дерева и напугать его?.. Хотя может и разозлиться до чертиков. Я тихонько выглянула из-за ствола и наткнулась на пристальный взгляд желтых глаз.

В десятке шагов от меня стоял здоровенный волчара.

Нельзя отводить взгляд – иначе клыки мигом сомкнутся на твоей шее. Лес испуганно затих. Умолкли птицы, попрятались мелкие зверьки, и даже ветер притаился в ветвях. Я слышала только наше дыхание, мое и волка. Он не сводил с меня желтых глаз. Не пытался броситься, не рычал, а просто стоял, низко опустив морду с налипшими перьями. Видать, поужинать хотел, а я ему помешала.

– Ладно, парень, – сказала я, выходя из-за дерева, чтобы он меня видел.

Волк оскалил зубы. Совсем молодой. Крупный, но худющий, словно в жизни не наедался. Его шкура была припорошена снегом, а значит там, за деревьями зима уже спустилась с гор. Не удивительно, что он забрел в эти места; видать, пока я тут была, снаружи сильно похолодало. Я сделала шаг назад, подняв руки, чтобы успокоить его. Волк зарычал, оскалив белоснежные клыки. Что делать? С голодными волками я еще не сталкивалась.

Снег осыпался с его головы, и тут я увидела между глазами черную полоску. Словно кто-то из волчьих богов, если они у них имеются, провел пальцем, измазанным сажей.

– Черт, да ты тот щенок, что меня к Муссе вывел… – сказала я, сама не веря в это. С другой стороны, я никогда не видела волков с такими метками. Тому неуклюжему пушистику всего несколько недель было, а этому парню уже несколько месяцев. Значит, я прожила у озера намного дольше, чем думала.

Волк не злился и не собирался нападать, просто вежливо намекал, чтобы я оставила их с голубем в покое.

– Хорошо, Волк, наедайся. – Отойдя достаточно далеко, я снова услышала хруст. В глубине души я понимала, что он не опасен. Однажды этот волчонок меня спас, и сейчас я рада была вернуть долг.

Время у озера текло странно. На мир уже опустилась зима. Я видела, как издалека идут ураганы и снежные бури, но мою поляну они миновали. Выпавший снег на траве не задерживался, а лед на озере если и появлялся, то к утру таял. Иногда я думала, ухмыляясь, что это кровь преподобного принесла нам теплую зиму.

Волк кружил вокруг лагеря, но близко не подходил. Я его не боялась, и он меня тоже. Если я ловила белку или кролика, то оставляла ему голову и кишки, а через пару минут уже слышала, как он пыхтит и чавкает. Мне было приятно. Я много времени провела одна и только сейчас поняла, как мне одиноко. До того, как появился Волк, я за три недели ни единого слова не произнесла. Если бы не он – вообще бы разговаривать разучилась. Теперь я громко звала его каждый раз, когда был готов ужин. Приходи и бери!

Так прошло несколько дней, и однажды я осталась посмотреть, как Волк будет есть. Рядом с озером время текло медленно, вроде как у тебя впереди целая вечность. Я тихонько сидела в десяти футах от горки кроличьих потрохов и ждала. Не знаю зачем. Может, просто хотелось быть к нему поближе. Волку нужна стая, и нам, людям, тоже. Всю жизнь рядом со мной был друг, пусть он и оказался ублюдком, и если честно, в глубине души я чувствовала, что мне чего-то не хватает.

Волк подошел спокойно, как обычно, потом заметил меня и глухо зарычал. Он не собирался вцепиться мне в глотку, а типа спрашивал: «Эй, чего тебе здесь надо?» Начинать знакомство с укусов не хотелось. Однако волк прикинул, что я на его жратву не покушаюсь, и захрустел заячьей головой. Он заглатывал потроха и мозг, не сводя с меня желтых глаз. В них не было ни злости, ни ярости, только любопытство. Наверное, Волк считал меня давно потерянным членом стаи.

Доев потроха, он исчез в лесу, и больше я его в тот день не видела. Назавтра я сделала то же самое, только теперь придвинулась к нему поближе на пару дюймов. Так повторялось изо дня в день, пока волк не перестал на меня рычать. Он с хрустом грыз череп, не глядя в мою сторону. Как только я поняла, что он привык ко мне, я бросила ему кроличью лапу. Она упала как раз посередине между нами.

Волк не пошевелился. Сначала он переводил взгляд с меня на мясо. Потом осторожно, крошечными шажками, двинулся в мою сторону. Нас разделяла всего пара футов, и я почувствовала затхлый, кисловатый запах его шкуры. Было в нем что-то знакомое. Волк понюхал свежее, еще теплое мясо и взглянул на меня. Вначале мне показалось, что он не станет есть.

Однако он взял кроличью лапу в зубы, лег на траву и начал грызть. Сердце встрепенулось, и радость расцвела в груди, словно цветок. Вот только острые когти и зубы – это вам не лепестки. Одно неосторожное движение, и волк мне горло перегрызет. Вряд ли он на меня бросится, но он все-таки дикий зверь, и нужно быть осторожной.

Волк расправился с мясом и поднял голову, принюхиваясь. Еще хотел. У меня была вторая лапа, и я снова бросила ее между нами. Волк лежал как статуя Сфинкса. Я такую на картинке в старой книжке видела. Передние лапы вытянуты вперед, сам напряжен и готов вскочить в любую минуту. Он тихонько зарычал, но я не пошевелилась, просто сидела тихо и ждала.

Волк подполз ближе. Еще немного, и еще. Потом схватил мясо.

С ума сойти! Он был так близко, что я могла до него дотронуться. Я видела пятна грязи и листья, застрявшие в шерсти, чувствовала запах его дыхания. Не знаю, какой бог-идиот меня надоумил, но я протянула к Волку руку.

Он зарычал и немного отодвинулся.

Сердце, казалось, сейчас выскочит из груди. Мышцы покалывало, словно они затекли, а теперь вновь оживали. Я пыталась вспомнить, как надо дышать: вдыхала и выдыхала, вдыхала и выдыхала.

Я ведь могла остаться без руки. А потом и жизни. Надо ж такую глупость учудить. Самая дурацкая из моих выходок.

Волк перестал рычать, вытянул серую мохнатую шею и понюхал мою руку. Меня трясло. Мозги вопили, требовали убрать руку.

– Это же волк! Чертов волк! – надрывались они. Однако я приказала им заткнуться. Я знаю, что делаю, потому не лезьте, куда не надо!

Волк еще раз понюхал меня, придвинулся ближе, потом еще ближе и ткнулся влажным носом прямо в ладонь. Мне захотелось завопить и пуститься в пляс. Представляете, дикий зверь, дитя леса, решил, что я достойна стать его другом! У меня аж в глазах защипало. Волк потерся о руку, и я почесала его под подбородком.

Вдруг он насторожился. Не знаю, что его испугало. Наверное, кролик зашуршал в кустах или змея. А может, ему просто надоело мое внимание. Он вскочил и теперь стоял надо мной, весь такой гордый и величественный. Мне показалось, что в ту минуту я потеряла частичку себя, отдала волку, и теперь я всегда должна быть с ним рядом, чтобы совсем ее не лишиться.

Зверь развернулся и исчез среди деревьев, взмахнув на прощание пушистым серым хвостом.

Дни шли за днями, а волк не появлялся. Кучи потрохов росли все выше и выше, собирая мух. Я думала, что потеряла Волка и, стыдно признаться, даже плакала. Он стал моим другом в этом странном месте, где всегда лето, а время будто застыло. Только Волк здесь был настоящим, и когда он опять не пришел, чтобы похрустеть беличьим черепом, меня охватил страх, которого я уже давно не испытывала.

 

Демон среди деревьев

ПРОШЛО НЕСКОЛЬКО НЕДЕЛЬ. Без Волка я чувствовала себя очень странно. Бродила как во сне. Сначала в голове умолкли те слова, что я услышала в подвале Мэтью: «Подумай, почему я тебя не убил», затем я перестала беспокоиться о Лайон и ее шестизарядом револьвере. Больше не думала о родителях, не проверяла силки и не поддерживала огонь. Просто лежала в шалаше и ждала, умирая от тоски. Какая-то темная тень окутала меня, запеленала как младенца, а я и не думала сопротивляться. Мне даже нравилось.

Возле озера стало еще теплей, поэтому я не одевалась и ходила в одном белье. Небеса были чистыми и голубыми. Здесь никогда ничего не менялось.

Когда я не лежала, уставившись в одну точку, то сидела на берегу озера, смотрела на воду, и мне виделись там разные вещи. В переплетении диковинных красок возникали очертания медведей и орлов, человеческие лица и играющие дети. Видать, у меня крыша поехала. Не знаю отчего. Может, из-за того, что Волк от меня сбежал или я слишком долго прожила на этой поляне наедине со своим горем. В общем, было в том озере какое-то волшебство, притупляющее чувства, – вот оно и превратило сообразительную девчонку в бестолковую дуру.

Я как будто валерьянки или белладонны объелась. Знакомое чувство. Охотник ими оленей успокаивал, говорил, от этих травок они становятся тихими и дружелюбными. Ведь если зверь напуган, то мясо будет на вкус дерьмо-дерьмом. Правда, я однажды увидела, что олениха ест ягоды белладонны как конфеты. Выходит, на оленей они не действовали.

– Ну, значит, на другую дичь подействуют, – заявил Охотник, и мне того ответа вполне хватило.

Теперь мне начало казаться, что кто-то бродит во тьме. Я видела лица в ветвях деревьев и слышала хруст веток под сапогами. Всеми святыми клянусь, кто-то там был. Так и просидела всю ночь, сжимая нож и подпрыгивая от каждого шороха.

– Идите сюда, демоны! – шептала я вновь и вновь. Когда они нагуляются в лесу, то придут за мной. Я буду биться изо всех сил, пока они не вырвут душу из моего тела.

Рядом с шалашом промелькнула тень. В нос ударили запахи гнили и железа – так воняют демоны ада. Я не хотела умирать в постели. Не собиралась так умирать. Оскалив зубы, я выскочила наружу. Луны не было, вокруг царила густая, непроглядная тьма. Потом между деревьев скользнула тень. Нет уж, от меня не спрячешься.

Я пошла за ней прямо по кромке воды, сжимая в руке нож. Большая темная фигура, наполовину человек, наполовину зверь, поворачивала голову из стороны в сторону, словно филин. Демон искал меня. Я увидела его руки с острыми орлиными когтями, и во мне начал подниматься гнев.

Я завопила во всю мочь – такого демон даже в аду не слыхал – и бросилась на него. Хотела застать врасплох. Он повернулся, зашипел и пробормотал что-то на своем дьявольском языке. Но я не слушала его, не хотела, чтобы дьявольские чары смутили мой затуманенный разум. Демон развел когтистые лапы и попытался меня схватить, однако я была быстрее молнии – нырнула под них и всадила нож в его брюхо.

Зверь зарычал, и этот рык пробудил давние воспоминания. Я слышала его много лет назад, когда олень ударил Охотника рогом в живот. Рана была неопасная, но Охотник просто сходил с ума от ярости. Несколько дней подряд я слушала его рев от рассвета до заката и узнала бы где угодно.

Однако этот демон не мог быть Крегаром. Крегару меня здесь не найти, и вообще, я его следов со времен Долстона не видела, разве что это он спас меня в подвале Мэтью. Хотя какая разница, Лайон уже наверняка его поймала. Я отшатнулась и, взглянув на тварь, увидела в ней лишь тьму. Да что же ты такое? Голова раскалывалась от боли, и в мозгах совсем помутилось. Демон все повторял какую-то бессмыслицу вроде: «Ты учишься, ты учишься».

А затем он растворился в воздухе, и в лесу воцарилась тишина. Значит, это все-таки был демон или призрак – только они умеют так исчезать. Не знаю, что случилось потом, но проснулась я на берегу озера, сжимая в руке нож, а рядом со мной растекалась лужа черной крови.

Я проспала всю ночь и почти целый день. Собственное тело казалось мне пустым и высохшим. Не помню, когда я ела в последний раз. Мозги окутывала темная мгла, и даже после долгого сна она не рассеялась. Зато у озера я увидела Волка, и сердце чуть не выскочило из груди от счастья. Он стоял на другой стороне, напряженный и настороженный. Забыв о демоне, я радостно закричала:

– Привет, Волк!

Он прижал уши, услышав мой голос, и подошел на мягких лапах. Снега на шкуре не было, значит, далеко он не уходил. Какой красивый – сплошные мышцы, зубы и когти! Шерсть бело-серая, с коричневым оттенком, который появляется, когда листья начинают опадать. И еще черная полоска на голове между глаз. Тысячи слов не хватит, чтобы описать мои чувства. Старое доброе уважение одного хищника к другому. Мы могли убить друг друга быстрее, чем вы бы клацнули пальцами, и не исключено, что однажды так и будет, однако сейчас, в лесу, на берегу озера, я чувствовала больше родства с волком, чем со всеми людьми, которых встречала.

Зверь подошел поближе и настороженно меня понюхал.

– Прости, нету у меня сегодня заячьих голов. – Опустившись на колени, я протянула ему руку, а он прихватил ее огромными зубищами.

Я подалась назад, пытаясь вырваться. Какая глупость, нож в шалаше забыла! Волк посильнее сжал челюсти, но кусать не собирался. Просто держал во рту мою руку, очень нежно, как щенка за шкирку.

Потрясение быстро прошло. В глазах волка я не видела ни злости, ни ненависти. Однако он меня не отпускал. А потом начал тянуть к шалашу, подальше от воды. Я не могла понять, что происходит, и, согнувшись, неуклюже ползла за ним, стараясь держать руку прямо.

Он отпустил меня только возле шалаша. Начал прыгать вокруг, то убегая к деревьям, то возвращаясь назад, – вроде как звал за собой.

– У меня здесь есть все, что нужно. – Я встала, и голова закружилась от резкого движения. – Вода, еда и тепло. Никуда я не уйду.

Я повернулась к нему спиной и услышала громкое рычание. Волк не шутил. Как только я обернулась, он вновь начал носиться туда-сюда.

– Куда ты меня зовешь? – спросила я, потом скрестила на груди руки и покачала головой.

Он вновь зарычал, на этот раз со злостью.

– Ты от меня сбежал, а потом появляешься как ни в чем не бывало и хочешь, чтобы я бросила такое чудное местечко? Ты что задумал, Волк?

Я знала, что он не понимает моих слов, у меня еще не настолько крыша поехала, однако надеялась, что смысл он уловит. Волки – умные звери.

Волк пронзительно тявкнул и вновь метнулся туда-сюда. В его глазах я увидела тревогу. Может, он узнал, что приближается какая-то опасность? Или встретил демона и понял, что я в беде? Странное это было озеро. В его темных водах таилось нечто, погрузившее всю долину в туман забытья. Я совсем забыла, что иду на Север.

Видать, из той бомбы вытекала какая-то гадость. Она отравила воду, а я ее пила, купалась в ней и ела пропитанное ею мясо животных. Вот яд и проник в мою кровь. Теперь ясно, почему здесь так легко ловятся кролики и белки – они тоже слабы и одурманены.

Волк прав. Пора валить отсюда!

– Теперь я буду называть тебя Умным Волком, – сказал я, решительно ему кивнув, и быстренько собралась. У меня даже пара банок с консервами – из дома преподобного остались. Еще подумала, что надо наполнить фляжку водой из озера, но потом решила, что идея дурацкая.

Как только я собрала рюкзак и забросила его на плечи, Волк повел меня подальше от озера. Наверное, у него был план, подсказанный волчьим богом, или он просто захотел сменить обстановку, а может, решил наказать меня за то, что от кроликов ему доставались только потроха… В общем, это чертова зверюга привела меня прямо в лапы Лайон.

 

Город Генезис

СНЕГА ЗДЕСЬ НЕ БЫЛО.

То есть он все еще лежал на ветвях, но, судя по всему, снегопадов не было уже давно. Земля растаяла и превратилась в грязь. Да ведь уже весна!

На следующую ночь я пожалела, что не умерла. Боль накатила такая, что всю трясло. Я молила ночное небо даровать мне смерть, и мои вопли подсказали голодным медведям, где меня искать. Волк все время был рядом, грел меня и удерживал на месте. Проснувшись утром, я почуяла его запах – я спала, зарывшись лицом в мохнатую шею.

Мне понадобилось несколько дней, чтобы избавиться от яда, а потом я вновь стала старой доброй Элкой. Немного заторможенной, зато в голове прояснилось. И вернулись слова, о которых я совсем забыла: «Скажи моей малышке, что я ее люблю». Меня как громом ударило. Скоро я увижу маму и папу. Я не хотела больше жить с Охотником, он оказался фальшивкой. А мама и папа, они настоящие и ждут меня на дальнем Севере.

Однако вместе с этими словами вернулись и воспоминания о подвале Мэтью. Я вспомнила ноги того мужчины, швы и багровые пятна на его брюках. Вспомнила, как он положил руку рядом с моей головой. Он что-то говорил тогда, но я ничего не могла разобрать. «Неинтересно убивать дичь, пойманную в чужие силки». В моей голове хранилось еще много глубоко запрятанных слов, запахов и картин. Кто же то был? Больной ублюдок, ненавидевший преподобного, или Крегар? Крегара Лайон наверняка уже поймала. Ледяная и яростная женщина, хранящая закон.

Когда я увидела с вершины холма город, то упала на пузо и прокляла волка. Мне совсем не хотелось встречаться с людьми. А он лежал рядом и молчал. Вроде даже глаза закатил, прям как моя бабка, когда я какую-то глупость делала. Потом я еще раз хорошенько все обдумала и сказала:

– Ну ладно, Волк.

Нужно было узнать, где я сейчас и как далеко от Халвестона. Охотник рассказывал мне истории про дураков, которые стремились на Север за сотни лет до Большой Глупости. Все они шли через Доусон-сити. Доусону, правда, хорошо досталось во время Второго Конфликта, когда чертовы русские попытались зайти с другой стороны. Старики в Риджуэе рассказывали, что мужчины из долины Муссы наваляли им по самое не балуй. У нас-то в то время клоун при власти был, а за океаном всем заправляла та женщина, вот русские и зашли так далеко. Если верить россказням стариков, то мужчины Муссы голыми руками с ними справились. Впрочем, и Большая Глупость, и Второй Конфликт – что было, то прошло, к чему о них думать.

Доусона больше не было, и наверняка на его месте построили другой город. Может, даже Халвестон. Преподобный говорил, что Север большой, и я не знала, по какой дороге сейчас иду.

Город стоял на перекрестке. Одна дорога вела с востока на запад, вторая – с севера на юг. Она была шире, и по ней явно больше ездили. Деревянные арки с каждой стороны обозначали границы города. Я заметила нескольких парней, которые шли на север и тащили с собой сани и громоздкие вьюки. Этот городок, раза в два побольше Долстона, был одним из перевалочных пунктов – путешественники могли купить здесь все, что им требовалось.

– Сунешься туда, тебя пристрелят и шкуру спустят, – предупредила я Волка, и он обиженно фыркнул и отполз назад.

Я положила руку ему на шею.

– Тебя убьют, как только увидят. Оставайся здесь.

Кажись, Волк меня понял, потому что когда я встала на ноги, остался лежать. Вид у него был несчастный. Он несколько раз тявкнул и даже завыл, хотя отлично понимал, что я говорю правду.

По улице слонялись несколько парней, возле магазинов сидели старики, держа на коленях ружья, и жевали табак. Никто не обратил на меня внимания. Я не думала, что улицы будут такими пустынными, зато деревянные дома оказались намного выше, чем выглядели издалека. Меня в первый раз в такой большой город занесло. Аж волосы на затылке дыбом встали. Ничего, нож при мне; зайду и выйду.

Я сразу направилась в магазин. Продавцы обычно в курсе местных сплетен. Они знают все и всех, кто проходил через их город; если мне где и покажут дорогу, то только там.

На окне висел нарисованный углем портрет Крегара. Так странно было видеть его лицо – ведь столько времени прошло. На меня вдруг навалилась тоска, но быстро рассеялась. Интересно, его уже поймали или он все еще в бегах? Ни за что не стану о нем спрашивать.

Когда я толкнула дверь, зазвенел колокольчик. Вдоль помещения тянулись два высоченных стеллажа, забитых разными товарами, а в дальнем конце за прилавком восседала дородная дама, полируя ногти пилочкой.

– Доброе утро, милочка, – сказала она, когда я подошла поближе. – Чем могу помочь?

– Да вот интересно, как ваш город называется?

Женщина отложила пилочку, а ее брови, похожие на огромных волосатых гусениц, сошлись на переносице.

– Ты что, на арке прочитать не смогла?

Я покачала головой.

– Это город Генезис, а ты в универсальном магазине Мод. Назван в честь выдающейся особы – меня.

Она рассмеялась, но я шутку не поняла. Хотя грудь у Мод и правда была выдающаяся.

– Куда направляешься?

Я не стала ей лгать. Что посеешь, то и пожнешь, и если посеешь ложь, то плоды будут горькими. В этой женщине я почувствовала доброту, и хотя она была глубоко спрятана, я не хотела, чтобы после моей лжи доброта ушла еще глубже.

– В Халвестон. Говорят, там есть желтый металл, который делает людей богатыми. Вдруг мне тоже повезет.

Губы Мод расплылись в улыбке, обнажив пожелтевшие от табака зубы.

– Ха-ха! – Ее смех был похож на ослиный рев. – Дорогуша, да полмира на это надеется!

Я скромно потупила глаза, сделав вид, что ее слова оскорбили мои чувства.

– Черт, девочка, я не хотела сказать ничего такого…

Она накрыла мою руку пухлой ладонью, достала с полки карту и расстелила ее на прилавке. У Мэтью была почти такая же.

– Парни, что охотятся за золотом и камушками, идут через Халвестон, поэтому будь осторожна. Ступай на север через перевал, потом через озеро. В тех местах лишь несколько маленьких городишек. Главное, не сходи с дороги глупцов.

Она подмигнула, и во мне шевельнулось беспокойство – женщина вдруг показалась очень знакомой.

Я нашла на карте длинное и узкое озеро, а к северу от него, на расстоянии пальца, обнаружила Халвестон. Настроение поднялось. Теперь у меня были отличные ориентиры, значит, можно не идти по дороге. Горный перевал и озеро. Если их придерживаться, то точно не потеряешься.

– Спасибо, мэм, – поблагодарила я и уже было развернулась, чтобы уйти, когда она меня окликнула:

– Постой.

Из-за прилавка она не встала. Трудно ей было, видать, с таким весом.

– Задержись в городе ненадолго. У нас сегодня повешение. Весь город на площади соберется поглазеть.

– А кого вешать будут?

– Одну женщину. Промолчала, когда ее сынок магазин грабил.

В горле встал большой холодный ком.

– Вы здесь людей за такое вешаете?

– Да в наших краях и за меньшее вешают.

– Правда? – спросила я, изо всех сил стараясь, чтобы голос не дрожал.

Мод кивнула.

– Парень застрелился, когда его нашли. Он свое получил. А теперь та, что его прятала, получит.

– Ну и правильно! – заявила я, сама не веря в то, что говорю. Разве мать сделала что-то плохое? Не заслужила она, чтобы ее вешали.

– Точно! – ответила женщина. – Судья Лайон ее арестовала и привезла к нам. На север от Кувер-Сити лучшей виселицы, чем у нас, не сыскать.

Тут она рассмеялась, и ее жиры заходили ходуном.

Тяжелый комок из горла провалился прямо в желудок. Лайон! Здесь! Сейчас! Она меня в лицо знает, и мне совсем не хотелось нарваться на нее еще раз. Но, черт возьми, какая-то темная часть меня мечтала о встрече с ней, так же как я когда-то хотела пойти на медведя. Интересно, Лайон сможет меня поймать? Помнит ли мое лицо после долгой зимы забытья? Эта женщина пугала меня до смерти, но все равно я сгорала от любопытства. Очень хотела узнать, как человек может стать таким холодным?

– Ты в порядке, дорогуша? – спросила Мод.

Я слишком долго стояла столбом.

– Никогда не видела, как людей вешают. Пожалуй, поброжу по округе еще немного.

– Ее на закате повесят.

Я поблагодарила Мод и вышла из магазина.

До заката оставалось всего ничего, потому я последовала за толпой на городскую площадь, в центре которой рос огромный дуб. Веревку перекинули через толстый сук и привязали к паре лошадей. Больше на этом дереве ни ветвей, ни листьев не было. Короля леса ободрали, превратив его в орудие казни. Вроде как поймали огромного гордого гризли, побрили и заставили танцевать. Женщина меня мало волновала, но дуб такого не заслужил.

Лайон я увидела сразу же. Она стояла возле виселицы. С ног до головы в черном, и револьвер на поясе, на виду. По бокам два помощника. Какая она холодная! Наверняка у нее лед вместо крови и сосульки вместо костей.

Толпа оживилась, и вскоре я поняла почему. Два шерифа вели преданную мать. Женщина была истощена. Видать, зима далась ей нелегко. Она ведь ничего плохого не сделала – только попыталась спасти сына. Черт, может, она даже не знала, что он натворил.

Я потом перевела взгляд на Лайон, и ее глаза показались мне черными дырами, потому что в них я не могла уловить даже проблеска чувств.

Могу поспорить на свой нож, что Лайон точно так же бродила по округе и расспрашивала народ о ней, как и тогда обо мне. Разыскивается в связи с убийством. «В связи» – вот что имеет значение в этой забытой богом стране. Попадешь в одну комнату с преступником, а тебя потом Лайон за это повесит. Значит, мне надеяться не на что. Я ведь столько лет бок о бок с Крегаром прожила.

Один из помощников судьи накинул петлю женщине на шею. Лошади храпели и били копытами. Толпа вопила.

Я зажмурилась, когда щелкнул хлыст, и лошади сорвались с места. Вопли толпы заглушили хруст ломающейся шеи. Никогда раньше не видела, как вешают людей, и не хотела, чтобы моим первым повешенным стала любящая мать.

Когда тело упало на землю, я вновь открыла глаза. Лайон не шевельнулась, словно ей было все равно, что рядом умирает женщина.

Мимо проскользнул какой-то малец, и я почувствовала, как в кармане орудуют крошечные пальчики. Вот ворюга! Я схватила его за руку и подтащила поближе. Он был весь покрыт пылью и угольной сажей. Лет десяти.

– Отпусти, – тихонько взвизгнул пацан.

Я опустилась на колени, лицом к лицу.

– Верни!

По моему взгляду он понял, что я с ним шутки шутить не собираюсь, и разжал ладонь. Один из моих силков упал в грязь. Я про них совсем забыла. Взять-то у меня больше нечего – в карманах ни гроша.

– Вокруг столько полиции, а ты воровать пытаешься?

Пацан молчал.

– Сделаешь для меня кое-что, и я тебе дам кусочек серебра. Он подороже сотни силков будет.

Глаза пацана вспыхнули, и он кивнул.

Я ему прошептала на ухо все, что нужно сделать.

– Понял?

– Да, мэм, понял.

Он попытался выдернуть руку, но я держала крепко.

– И не вздумай предать меня, горло перережу!

Я вытащила нож, и мальчишка оцепенел, а потом еще раз кивнул, уже серьезно. Больше никаких шуток – в его глазах я видела страх. А страх, если им правильно пользоваться, действует на людей лучше, чем все деньги мира.

Я отпустила пацана, и он начал проталкиваться сквозь толпу. Я стояла и смотрела, как он идет прямиком к Лайон. Та опустилась на колени, чтобы поговорить с ним, и испачкала в грязи черные брюки. Впрочем, на это она внимания не обращала. Она слушала пацана, а я, затаив дыхание, ожидала ее реакции.

Лайон резко обернулась к своим помощникам и что-то сказала – мне было не разобрать. Потом улыбнулась малышу, дала ему монетку и отпустила. Он вскочил на ноги и сорвался с места.

Вскоре мальчишка подбежал ко мне.

– Я ей все передал.

– Уверен? Повтори, что ты ей сказал.

Пацан набрал в грудь побольше воздуха и затараторил:

– Моя кузина видела того мужчину с татуировками в Мартинсвилле пару дней назад. Он кричал, что законники спалили его дом, и если он кого из них увидит – им мало не покажется. Я сказал ей: думаю, вам стоит об этом знать, мисс Лайон.

– Молодец! – Я почти не соврала – тот мужчина в доме преподобного рядом с Мартинсвиллем вполне мог оказаться Крегаром. Правда, случилось это шесть месяцев назад, а не пару дней. Черт, да мне просто нужно было знать, не сидит ли он в одной из Лайоновских камер или не повесили ли его уже на том бедном дубе. – А что она сделала?

– Сперва серебро! – Пацан протянул руку, нахмурив тонкие брови, словно я уже его обманывала раньше.

Я рыкнула, как Волк, и повторила:

– Что она сделала?

Он обиженно фыркнул.

– Она спросила, была ли с ним девушка.

К горлу подкатил ком.

– А ты ей что сказал?

– Сказал, что про девушку ничего не слышал.

Я облегченно вздохнула, но ком в горле так и не исчез.

– И что потом?

– Она крикнула мужикам, чтобы седлали лошадей. Сказала: «Хочу увидеть, как этого ублюдка повесят за то, что он сделал с моим мальчиком». А потом они ушли.

Меня затрясло.

Я отдала пацану одну из ложек и отпустила его. В голове мутилось – похуже, чем возле того озера. Значит, Крегара еще не поймали, и это он убил сына Лайон. Теперь ясно, отчего она так его ненавидит. Да она всю страну прочешет, и могу поспорить, тот, кто встанет у нее на пути, получит пулю. По спине побежали мурашки. Я перешла ей дорогу, и теперь она охотилась и за мной. Тогда, в Долстоне, я ее обманула, а теперь, когда узнала, что забрал у нее Крегар, мне прям не по себе стало. Наверное, она решила, что мы с ним заодно. Может, она и права. Я столько всего не помнила о жизни с Крегаром; теперь же, вдали от него, воспоминании возвращались все быстрее и быстрее.

 

Как правильно плевать в корабли

НЕ ЛЮБЛЮ ДОРОГИ. Одни люди их протоптали, а другие идут по ним, не задавая вопросов. Я всю жизнь жила по правилам леса и по своим собственным. И одно из этих правил – никогда не иди по следам другого человека. Люди делают то, что им мамы с папами говорят, и повторяют их жизни: те же ошибки, те же радости и печали. Деревья не могут расти рядом с родителями – им не хватает пространства, света и воды. Они хиреют и умирают. У людей все то же самое, хотя с первого взгляда и не скажешь. Ранчо и магазины передаются от отца к сыну, от мамы к дочери, и выбора не остается. Если сыновья пытаются управлять наследством по-своему, отцам это не нравится, они начинают ссориться, и семья разваливается.

Я всегда выбирала свой собственный путь. Конечно, Крегар меня многому научил, однако идти по его стопам, особенно после того, как я узнала, чем он занимался, – нет уж, ни за что. Когда я жила с ним, то шагала по его тропе, но сейчас хотела просто забыть об этом. Глядя на горящую хижину, я поклялась, что больше никогда не пойду по пути другого человека, и очень надеялась, что боги простят меня за то, что я шла по нему так долго.

Я понятия не имела, что там, на дороге, ведущей к северу от Генезиса. Дороги притягивают воров и всяких сомнительных личностей. Они охотятся за дураками, а я совсем не дура.

Я вернулась туда, где оставила волка. Его там, конечно, не было. Дикий зверь не станет долго сидеть на одном месте. Он знает мой запах и найдет меня, если ему понадобится еда или компания. Я уж было собралась уходить, когда вдруг заметила нечто, отчего мороз пошел по коже.

Отпечатки ботинок на земле.

Прямо там, где я оставила волка, там, где я несколько часов назад лежала на животе, рассматривая город с вершины холма. Они были раза в полтора больше моих. У одного на подметке не хватало куска, а второй стоптан изнутри. Я знала эти ботинки. Сколько раз их мыла, а потом сушила у печки после дождя. Он пробежал здесь – когда идешь спокойным шагом, отпечатки не такие четкие – и сделал это специально. Он хотел оставить мне послание.

Лес вдруг замолчал, и только сердце билось в ушах, заглушая все звуки. Крегар шел за мной, наступая на пятки. Он стоял здесь, глядя на Генезис, и знал, что я там. А вдруг он все еще где-то неподалеку? Прячется за тем стволом или за тем выступом и поджидает меня?.. Я резко обернулась, рассматривая каждую веточку, каждое деревце, – и вдруг увидела на коре бурые потеки. Чья это кровь? Его или новой жертвы? Я чувствовала его запах, видела среди стволов очертания его фигуры, слышала, как он шепчет мое имя.

Я сорвалась с места.

Мчалась, путая следы, старалась держаться дороги, но не выходить из леса. Ближе к ночи отыскала небольшую пещеру и устроилась там на ночлег. Я старалась забыть про те отпечатки – что они значили и кому принадлежали. У входа в пещеру я развела большой костер, чтобы медведи не подумали сунуться в мое укрытие. Потом достала последнюю банку консервов, доставшихся от преподобного, и, положив в рот первый кусочек, поняла, что уже давно ничего не ела. Я запихнула в себя всю банку, как чайка, глотающая рыбу целиком.

Я ужасно устала от страха и беготни по лесу и в ту ночь спала как убитая. На следующее утро проснулась с рассветом и увидела рядом с пещерой медвежьи следы. К счастью, отпечатков ботинок там не было. Наверное, медведь хотел сунуться в пещеру, да костер ему не понравился. Зато теперь я знала, что они уже проснулись и бродят по округе. Два дня я шла на север. Волк так и не появился, и я начала волноваться. Я надеялась, что он не ранен и не голоден, что с ним все в порядке и я его скоро встречу.

Следов Крегара я тоже больше не видела. Наверное, он потерял меня или отпечатки моих ботинок завели его на край какого-нибудь обрыва. Здесь его точно не было – ни за кучей валежника, ни в пещере, ни вон в той ложбине.

Мне казалось, что в каждой тени таятся демоны и призраки. Я шла и шла без остановки, ведь Крегар тоже был где-то в этом лесу, слишком маленьком для нас двоих.

Лиственные деревья сменились елями и соснами. Везде, куда ни глянь, свет закрывали еловые лапы, покрытые густыми иглами. Одуряюще пахло смолой и хвоей, и я жадно вдыхала этот аромат. Мне на хорошие запахи всегда было наплевать – бабка бы вам рассказала, но я научилась воспринимать их как часть леса. Каждый имеет свое назначение. Зверью они подсказывают, какие ягоды не стоит есть, потому что они ядовиты, пчелам и мухам – на каких цветах лучше кормиться. Да и потом, запах хвои намного приятнее, чем вонь перегноя.

Три дня я шла на север. Запутывала следы и старалась не упускать из виду дорогу. Один раз увидела повозку с лошадью, которая ползла медленно, словно большая толстая улитка в гору, потом разглядела группу мужчин, тащивших на спинах огромные рюкзаки.

На четвертый день я взобралась по осыпающемуся глинистому склону и оказалась на плоской вершине хребта. Деревьев здесь не было, зато в тени крупных валунов еще лежали последние лоскуты снега. Дул холодный пронизывающий ветер, и в первый раз за долгое время мне пришлось застегнуть куртку до самого подбородка. Жаль, нет со мной шапки. Вот Охотник никогда не жаловался на отмороженные уши. Я однажды примерила одну из бабкиных модных шляп, ну знаете, с большими полями, и бабка сказала, что я в ней на поганку похожа. Больше я шапок не носила, разве что во время дождя. От свирепого ледяного ветра стыли глаза, но я все равно рассмотрела то, отчего у меня желудок волчком закрутило.

Чертово озеро! Такое огромное, больше похожее на океан – даже с вершины хребта я не могла рассмотреть другой берег. Я сглотнула. Терпеть не могу воду – никаких тебе деревьев, никакой еды, кроме слизкой рыбы. На южном конце озера виднелось что-то вроде пристани. Люди, как муравьи, цепочкой бегали туда-сюда между какой-то квадратной штукой на воде, кораблем, наверное, и рядами приземистых зданий. Я никак не могла разглядеть, что они там носили, было слишком далеко, зато заметила повозку. Интересно, это та же самая, которую я на дороге видела?

Дорога упиралась в озеро и здесь заканчивалась, а с обеих сторон поднимались высоченные горы. Значит, единственный путь – через озеро. Как же я эти корабли ненавижу!

– Вот дерьмо! – завопила я с вершины горы. Я вопила и вопила, да так громко, что кто угодно мог услышать – и Крегар, притаившийся среди деревьев, и те люди на корабле. Мне было все равно. Черт, я даже надеялась, что они услышат.

Я сама на корабле никогда не была, но часто видела их на Муссе. Лентяи, которым пройтись лень, плавали на них из Кларкса в Вайт-Топ, что на полпути до Кувера. Мне хотелось плюнуть в них, что я частенько и делала. У нас с Охотником даже соревнование было – кто дальше плюнет. Он учил меня, как правильно это делать: набрать слюней, податься всем телом и вперед! Пока мне не исполнилось тринадцать, он всегда побеждал. А потом мы перестали соревноваться – Охотник не любил проигрывать. Только однажды он позволил мне взять верх – на последней оленьей охоте, за неделю до того, как я встретила Лайон в Долстоне. Он разрешил мне первой нажать на курок и сказал, что у него в груди такое теплое чувство, вроде он мне наследство передает. Я иногда вспоминала того оленя и отличного вяленое мясо, которое Лайон сожгла в коптильне вместе с хижиной. До сих пор о нем жалею.

Если я хочу добраться до севера и оставить Крегара позади, другого пути у меня нет. Лодки – те же фургоны, только без лошадиного дерьма. Я твердила это себе, пока спускалась с горы. Когда стемнело, я присоединилась к глупцам, бредущим к пристани.

Вдоль воды протянулась шеренга домов – там были и харчевни, и гостиницы, и даже бар, где наливали виски. На пристани стояли груды ящиков, а шустрые пацаны и крепкие мужики перетаскивали их на корабль. Самые тяжелые цепляли к ржавому крану и сгружали в грузовые трюмы под палубой. Потная и распаленная толпа выплеснулась из бара и продолжила веселиться уже снаружи. Между столбами были протянуты гирлянды крошечных электрических лампочек, как светлячки в стеклянных банках, отчего казалось, что над улицей повисло звездное небо. Охотник никогда не доверял электричеству, говорил, что еще до Большой Глупости люди отлично без него обходились. Теперь его получали от генераторов, и многие носы воротили, но как по мне, те лампочки – самое настоящее волшебство.

На меня нахлынули запахи: пот докеров, резкая вонь виски и цветочный аромат женских духов – кто-то с ними перестарался. Пахло водой, гниющими на солнце водорослями и дизельным горючим, вытекавшим из двигателя корабля. И был еще один запах, перекрывающий все остальные, от которого желудок заурчал, как пойманная в капкан росомаха.

Из киоска на середине улицы, битком набитого голодными дураками, шел ароматный дым – вишневое дерево, видать. Я побрела туда, куда вело меня брюхо, лавируя между группками подвыпивших мужчин и женщин, которые во весь голос делились радостью со всем миром. Они выкрикивали нечто вроде: «Мы идем туда, где нас жду несметные сокровища, а через полгода вернемся с полными карманами рубинов!»

Я не обращала на них внимания. Мне жутко захотелось кусочек того вяленого мяса, что делали мы с Охотником. Бывало, он приносил из города свинью, уже разрубленную на куски, чтобы легче тащить, а потом мы ее солили и коптили. Правда, свинина нам редко перепадала – уж очень дорогая, но если везло, то мы устраивали настоящий пир.

Я уставилась на угли. Жир, стекавший со свиной туши, шипел и пузырился, а запах от него шел просто одуряющий. Конечно, до нашей свининки ему далеко, но на голодное брюхо и такое сойдет.

– Будешь брать или просто так глазеешь? – спросил мужчина за прилавком, тощий и сгорбленный, как будто его самого завялили. Кажись, на китайца смахивает, хотя я сомневалась, потому что раньше их никогда не видела. В одной руке он держал мачете, а в другой – вилку с двумя зубцами.

Со свиньи капал жир, а хрустящая золотистая корочка была покрыта красноватой глазурью, которая уже начинала чернеть по краям. Сладковатый запах шел не от углей, а от самой шкурки. Мой желудок заурчал, вымаливая кусочек.

– А сколько стоит? – поинтересовалась я, вдруг вспомнив о том, что в карманах ни гроша.

– Два доллара или грамм золотой пыли. – Мужчина щелкнул зубами, как одна из тех жутких черепах в заболоченных озерах. Он успел обслужить двух посетителей, пока болтал со мной.

– Серебро берете?

Я протянула ему ложку. Мужчина покосился на нее и заржал, визгливо и зло.

– А ну пошла отсюда! Я не подаю!

Меня пихали локтями и плечами. Я поскользнулась на пятне свиного жира и упала в жижу. За спиной раздался хохот и издевательские крики. Было ужасно стыдно, и я чувствовала себя полной дурой. Надо же, решила, что те ложки чего-то стоят!.. Я высыпала их из рюкзака прямо на землю.

Начал накрапывать дождь. К тому времени, как я поднялась и счистила с себя грязь, он уже превратился в ливень. Голодные люди толпились возле киоска, все громче выкрикивая заказы. По улице потекла река грязи, но пьяниц это не испугало. Некоторые поснимали с себя всю одежду и ну танцевать голышом!.. Я подняла воротник и перебежала на другую сторону, чтобы спрятаться на крытом крыльце магазина, где набилась уже куча народу. Я сидела на деревянном полу, привалившись к стене, и наблюдала, как покупатели несут от киоска полные тарелки мяса с жареной картошкой. Рот наполнился слюной, и я не заметила, как ко мне подошел элегантно одетый мужчина с дьявольской улыбочкой. Тем более я не обратила внимания на то, что он держал в руках.

 

Красавчик

– ВПЕРВЫЕ ВИЖУ ДЕВУШКУ, которая пытается что-то выменять на ложки, – дружелюбно сказал незнакомец. Голос у него был ласковый, словно теплая вода, в которой приятно греть ноги зимними вечерами. – Да еще у Чена.

Он был весь такой модный, в сером костюме, котелке и блестящих ботинках, и даже в тусклом свете электрических гирлянд я рассмотрела, какой он красавчик.

– Тебе чего надо? – спросила я.

Он достал из-за спины тарелку, полную жареного мяса. Мой желудок заурчал.

– О, ничего. Я был очень голоден и от жадности взял две порции. Один я с ними не справлюсь. Будешь?

– А что ты за это хочешь? – настороженно спросила я. Я сидела, прижав колени к груди, а нож был спрятан под курткой – вытаскивать неудобно. Однако я прикинула, что все равно успею, если красавчик решит напасть. – У меня денег нет.

Он покачал головой и присел рядом. Слишком близко. Я отодвинулась чуток. Он протянул мне полную тарелку мяса, покрытого красноватой глазурью, с хрустящей картошечкой. Как оно пахло!.. Я взяла тарелку и едва сдержалась, чтобы не зарыться в нее лицом.

– Деньги – еще не все.

Теперь я, наконец, смогла получше его рассмотреть. Коротко стриженный, без бороды, с карими глазами и массивной квадратной челюсть. У меня внутри все прям затрепетало. Я с трудом отвела глаза, а то подумает, что я на него пялюсь. Он казался намного старше меня, но не морщин, ни седых прядей я не заметила.

Красавчик снял шляпу и положил на колено.

– Почему ты со мной поделился? – спросила я, прикидывая, нет ли в подливке белладонны.

Он вздохнул.

– Знаешь, были времена, когда доброта ценилась. От Чена ты ее не дождешься. И потом, тебе сейчас это нужнее, чем мне.

Никогда раньше не слышала, чтобы кто-то так разговаривал – меняя тон и делая паузы. Однако голос и глаза у него были добрые, а мне чертовски хотелось есть.

– Спасибо, сэр, – сказала я и зарылась в тарелку. Вкуснота неимоверная! Я чуть язык не проглотила. Мясо оказалось одновременно сладким и кислым, острым, как перец чили, и соленым, как океан. Не знаю, что Чен с ним делал, но оно определенно стоило тех двух долларов, которые красавчик за него заплатил. Хотя, как по мне, немножко жестковато. У нас с Охотником мясо нежнее получалось. Видать, Чен его просолил неудачно. Или свинья у него была другой породы.

Красавчик не успел и пару кусочков съесть, а я уже всю подливку вылизала. Потом я заметила, что он наблюдает за мной, и опять покраснела. Стало ужасно стыдно оттого, что я все делаю «неправильно».

Он улыбнулся и протянул мне свою тарелку.

Его порцию я тоже умяла и даже сдержалась, не рыгнула.

Потом красавчик цокнул языком, покачал головой и, воздев руки, сказал:

– Где мои манеры?!

Он повернулся ко мне и, приподняв брови, тонкие как у какой-нибудь модницы, протянул руку.

– Джеймс Эверетт Колби. Я из Бостона, Массачусетс. Рад знакомству.

В жизни про Бостонамассачусетс не слышала. В БиСи места с таким названием точно не было, разве что где-то далеко на юге. Крегар говорил, что там живут смазливые мужики с нежными ручками; судя по Колби, не врал.

– Меня зовут Элка, – сказала я, нежно прижимая к себе тарелку и вылавливая пальцами последние кусочки свинины.

Он протянул руку, но я ее не пожала. Как по мне, это уж слишком фамильярно.

– Эл-ка, – повторил Колби, зачем-то разорвав мое имя на две части – вроде как на вкус пробовал. – Похоже, имя германского происхождения. Означает «благородная».

Я поморщилась.

– Никакого не германского. Мама говорила, что меня воспитали дикие животные. Я забрела к ним из лесу, а за мной шла огромная олениха. Меня они себе оставили, а олениху застрелили. Мяса нам тогда на целую зиму хватило. Потому меня и зовут Элка. Ничего германского тут нету.

Некоторые парни странно себя ведут, когда говоришь им, что они не правы, однако Колби только еще шире улыбнулся, блеснув острыми белыми зубами. Было в нем что-то лисье – блеск в глазах, что ли?

Я поставила тарелки одна на другую. Щеки полыхали.

– Ты тоже за золотом на север едешь? – спросила я, не зная, что еще сказать.

– Вроде того. Я занимаюсь экспортом-импортом. Половина ящиков в этих доках принадлежит мне. Оборудование для шахтеров.

Я понятия не имела, что значит «экспорт-импорт», но спрашивать не стала, а просто кивнула. Решит еще, что я совсем необразованная.

– А ты на этом корабле поплывешь?

– Да, отплываем завтра утром в девять. Ты тоже там будешь? Между нами, не переношу качку. – Он наклонился ко мне поближе. – Хорошо бы, кто-нибудь был рядом. Не хочется провести две ночи и три дня в одиночестве.

– У меня денег на билет нету, – ответила я, думая о том, что он сказал. Я как представила, что придется провести в деревянной коробке две ночи, меня аж затошнило. Хорошо, если я буду не одна.

– Жаль, – ответил он, постукивая пальцами по полям шляпы. Потом искоса взглянул на меня и спросил: – А где ты сегодня преклонишь свою очаровательную головку? Под звездами? Похоже, ты из тех, кто любит свежий воздух.

Горячая кровь опять прилила к щекам. Я даже не почувствовала, как похолодало после дождя. Меня раньше никто очаровательной не называл. Я тощая, с квадратной челюстью, ноги у меня как у дровосека, да и руки тоже. Меня за всю жизнь Охотник один раз похвалил – когда погладил волосы и назвал Элкой, вот только не знаю, польстило ли мне такое сравнение.

Что ответить?.. Колби легонько подтолкнул меня локтем и ухмыльнулся, став еще больше похожим на лису. Я не удержалась и улыбнулась в ответ. Сказала, что переночую в гостинице. Пусть от его взгляда меня бросало в жар, зато мозги хорошо работали. Нельзя говорить незнакомому мужчине, где ты ночевать собираешься.

– Значит, будем соседями, – сказал Колби, расплываясь в улыбке. – Я тоже снял комнату на верхнем этаже, поближе к звездам.

Потом он вдруг опустился на колени и взял меня за руку. Стер с нее грязь и сделал то, отчего у меня внизу все задрожало.

Черт, да он ее поцеловал!

– Мне завтра рано вставать, так что пора идти в свою комнату. Спокойной ночи, Элка. – Он мягко погладил мою ладонь пальцами, и у меня внизу все замерло.

– А… – вот и все, что я смогла сказать.

Колби выпрямился, поправил шляпу и пошел прочь, однако, шагнув с крыльца, обернулся.

– Найди меня утром. Подумаем, что делать с твоим билетом.

Он наставил на меня палец и покачал им, словно рисуя в воздухе свои мысли.

Мне вдруг захотелось обнять его и, черт возьми, сделать еще кое-что.

– Да, конечно, сэр.

– Джеймс. Называй меня Джеймс, – сказал он и подмигнул. – Сладких слов, Элка.

Да, мои сны о тебе будут не только сладкими.

Он пошел прочь и вскоре исчез из виду. Черт, первый раз в жизни встречаю такого мужчину. А если пойти за ним и сказать, что мне ночевать негде? Может, у него в номере найдется свободный диванчик. А потом, когда красавчик уснет, я заберусь к нему под одеяло и дам волю рукам.

Я потрясла головой. Элка, да ты ведь мужчины от быка не отличишь. А вдруг все совсем не так, как кажется?.. Но Колби говорил со мной словно с умной и достойной его внимания девушкой, и, черт возьми, он поймал меня, как рыбу на крючок.

Мои инстинкты твердили, что лучше спать в лесу – там безопаснее, потому что нет людей. Однако отпечатки ботинок Крегара у Генезиса превратили лес в большую ловушку. Он где-то там. У деревьев есть глаза, уши и цепкие ветви, и сейчас они охотились за мной. Не думала, что скажу такое, но пока корабль не унесет меня подальше от Крегара, в городе мне ночевать безопаснее, чем в лесу.

Опять начался дождь, и пока меня никто не гнал с крыльца, я присела на корточки – и заснула под пьяные крики, музыку и мысли о мистере Джеймсе Эверетте Колби.

 

Полезай в ящик, девушка!

Я ПРОСНУЛАСЬ еще до рассвета оттого, что какая-то старая овца пинала меня по ногам и вопила, чтобы я убиралась с ее крыльца. Я встала, с хрустом разминая шею. Все тело затекло и болело. Киоск Чена был закрыт, но из жестяной трубы еще шел дым, теперь наполнявший улицу запахом гари, а не вкусного сладкого мяса. Дождь стих, на востоке за горами небо уже начало светлеть.

Я спустилась к докам. Матросы спали, избавляясь от усталости и последствий вчерашней пьянки. На причале осталось всего несколько ящиков. Черт, какой же большой этот корабль – длиннее секвойи и раз в десять выше меня. Я как подумала, что придется провести на нем пару дней, так аж живот свело. И ведь сойти нельзя. Я плавала как трехногий лось – в смысле, от одного берега до другого доберусь, но с трудом.

Я похолодела, и даже восходящее солнце не могло меня согреть. Колби велел найти его утром. Как раз самое время. Гостиница находилась неподалеку. Какой-то парень протирал окна грязной тряпкой. У него было круглое суровое лицо – видать, все северяне так выглядят.

– Доброе утро, сэр, – дружелюбно сказала я.

– Закрыты, – буркнул парень, не повернув головы. Я с ужасом заметила, что на той руке, в которой парень держит тряпку, на один палец больше, чем нужно.

– Я вашего постояльца ищу. Его Колби зовут.

Парень перестал размазывать грязь, но так и не повернулся.

– Его много девушек ищет.

Он шумно втянул воздух и выплюнул большой комок зеленой слизи прямо на дощатый настил. Грудь вдруг пронзила странная боль. Колби назвал меня очаровательной, и неприятно было думать, что он другим девушкам говорил то же самое.

– Так ты знаешь, где он?

Парень вздохнул и указал тряпкой вверх по улице.

– Только что ушел. К капитану порта. Большой дом. Внутрь не заходи.

Такой молодой, а говорит, словно уже устал от этого мира. Хотя ничего удивительного – поживешь здесь, еще не так разговаривать будешь.

Я его все равно поблагодарила – не знаю, услышал ли он. Дом капитана порта, самый большой в городе, стоял в одиночестве на другой стороне доков. Высоченный, целых три этажа, и построен из камня, а не из дерева, как остальные. Я понятия не имела, кто такой капитан порта, но, судя по дому, важная шишка. Я подумала о дереве, которое растет в центре поляны. Остальные деревья теснятся по краям, и сколько семян они ни бросают в землю, все равно не могут подобраться поближе. Дерево в центре – оно или король, или отравляет все вокруг. Чем был тот дом, я пока не разобралась.

Свет горел в окнах на первом этаже, и я заметила, что внутри движутся две тени. Я подобралась поближе и спряталась за высоким пнем, поджидая, пока Колби выйдет.

Долго ждать не пришлось. Большая деревянная дверь открылась, пропуская наружу желтый свет, и из нее появился красавчик Колби. За ним шел еще один мужик – на голову выше и вдвое толще, его пузо свисало над поясом, как мешок картошки.

– Так мы договорились?

Толстяк пожал ему руку и сказал:

– Поднимайте ее на борт.

Я улыбнулась – Колби сдержал обещание. Мне хотелось завопить от радости, подбежать к Колби и поцеловать его в розовые губы, а еще пожать руку тому толстяку. Я поплыву на корабле и скоро увижу родителей! А может, со мной поедет и Колби, когда закончит свои дела. Будет чертовски круто, если я появлюсь перед родителями с таким мужчиной. Надо будет спросить его, когда отплывем.

Колби и толстяк говорили еще о чем-то, но я больше не слушала. Я просто улыбалась. Наконец, мужчины закончили разговор. Толстяк закрыл дверь, и Колби растворился в темноте. Я его едва не упустила. Впрочем, мои быстрые ноги и острые глаза не подвели. Я догнала его возле доков, где он проверял ящики. Немного постояла, наблюдая за ним. Думая, что его никто не видит, он осматривал ящики, поднимая и опуская крышки, что-то напряженно подсчитывая в мозгах.

Уже почти рассвело. Я поплевала на руки и пригладила волосы, вычесав несколько палочек и листьев, затем поправила одежду. Глубоко вдохнула и попыталась успокоить сжавшийся от волнения желудок.

– Доброе утро, – поздоровалась я.

Колби вздрогнул.

– Черт, мисс Элка! – сказал он, прижимая руку к груди, словно у него чуть сердце не выскочило. – Прямо из ниоткуда появилась!

– Да ты пугливый, как мама-олениха. У тебя что – прыгающие бобы в костях? – сказала я, покраснев до ушей.

Колби рассмеялся, но смеялся он вместе со мной, а не надо мной, как Крегар, когда я ляпала какую-то глупость. Его смех был заразительный и сладкий.

– Может быть. Но в свою защиту скажу – ты подкралась очень тихо.

– Я всегда так. Если хочешь, в следующий раз буду топать изо всех сил.

Он улыбнулся, а потом, покраснев, опустил взгляд на свои ботинки.

– Ты говорил, что поможешь мне попасть на корабль. – Я решила напомнить ему, потому что сам он никак не начинал.

Колби осмотрелся и кивнул мне, чтобы я наклонилась поближе.

– Я могу тебя провезти, – прошептал он. – Все каюты заняты, но я нашел способ. Будет, правда, не очень удобно…

В груди потеплело.

– Ничего, я всю жизнь на земле сплю. Подушки и матрасы не для меня.

– Что ж, отлично. – Он похлопал рукой по высокому, почти ему до пояса, и длинному, как гроб, ящику. – Вот твой билет. Временно, пока корабль не отойдет подальше. Тогда я выпущу тебя, и моя каюта будет в твоем распоряжении.

В его глазах вновь появился лисий блеск.

Теплота в груди сменилась неприятным холодком – на меня навалились сомнения.

– Почему ты мне помогаешь?

Он положил руки мне на плечи, наклонился вперед, и его голос вдруг стал совсем другим. Мне бабка так письмо читала, когда уже знала все слова наизусть.

– Потому что мы с тобой похожи. Я из Бостона. Он не сильно пострадал во время войны, но многие жилые районы были разрушены. Моя мама, упокой господи ее душу, сказала, что и дом ее родителей тоже попал под бомбежки. Я вырос на улице, пытался выживать как мог, ел то, что найду в мусорках…

Странная какая-то у него история. Никогда не слышала о Бостоне и даже не представляла, что такое «мусорки» и как это – «вырасти на улице». Почему он себе хижину не построил, как все нормальные люди? Но я все равно слушала, и его слова были как мед для моих ушей.

– Добрый человек, у которого не было детей, подобрал меня и воспитал как собственного сына. Однажды я спросил у него, почему он так поступил, и до сих пор ясно помню его слова: «Если ты совершишь хоть один добрый поступок в своей жизни, значит, я сделал это не напрасно. Когда у тебя появится шанс бескорыстно помочь другому человеку, не раздумывай». Ты мой шанс, Элка.

У меня аж на сердце потеплело, оттого что в этом мире еще остались люди, которые делают добро ради добра. Он меня ни о чем не просил, ничего не ожидал взамен, и я вдруг почувствовала себя виноватой, оттого что плохо о нем думала. Последние сомнения таяли под лучами утреннего солнца.

– Никто раньше для меня такого не делал, – сказала я.

Он склонился ко мне, нежно поцеловал в щеку и ответил:

– Они многое потеряли.

От его поцелуя у меня внизу все затрепетало, и я, заикаясь, пробормотала что-то невнятное.

Колби улыбнулся.

– Твой билет, – сказал он и протянул руку, чтобы помочь мне забраться в ящик.

Я оперлась на нее, хотя и сама бы справилась – с одной рукой залазить оказалось намного трудней. Я видела, с какой радостью женщины принимают помощь от мужчин. Неужели они не понимают, что их жизнь станет намного легче, если они научатся все делать сами?

Я залезла в ящик, в котором не было ничего, кроме обрывков старых газет, и устроилась поудобнее. Со всех четырех сторон в нем были прорезаны дырки – чтобы удобнее нести, чему я была очень рада. Терпеть не могу замкнутые пространства.

– Веди себя тихо. Скоро придут рабочие, чтобы отнести ящик на корабль. Если тебя найдут, я уже помочь не смогу. Безбилетный проезд – преступление. Тебя отвезут в Генезис и будут судить.

– Знаю я, что делают с преступниками в Генезисе. Не беспокойся, если надо, я умею сидеть тихо.

– Это умение тебе сейчас очень пригодится. Я забью в крышку пару гвоздей, чтобы не соскальзывала.

Я немного подумала и кивнула.

– Скоро увидимся, Элка, – сказал он и накрыл ящик крышкой.

Сквозь дыры я видела его ноги. Послышался стук молотка. Гвозди входили в дерево и надежно закрепляли крышку с четырех сторон.

Колби закончил, похлопал по крышке и сказал:

– До вечера.

Я выглянула в одну из дырок и увидела, как он шагает в сторону города, крутя в руках молоток и что-то насвистывая. Я толкнула крышку, но она держалась крепко. Рука скользнула к ножу, спрятанному под курткой. Я вытащила его и прижала к себе, словно ребенок любимую игрушку. Впрочем, у меня больше и не было ничего, разве что еще рюкзак с пустыми консервными банками.

Я попробовала вытянуть ноги, но ботинки уткнулись в доски. Ящик был похож на пещеру с эхом, когда ты кричишь, а бог отвечает тебе твоим же голосом. Я слышала, как бешено стучит сердце, слышала свое частое дыхание и боялась, что воздух закончится, прежде чем Колби меня выпустит. Я боялась, что рабочие услышат, как кровь шумит в моих жилах, и меня повесят в Генезисе.

Потом донеслись голоса: мужчины недовольно ворчали, что еще рано, что они не успели и глаз сомкнуть, и что эти ящики нужно было погрузить еще прошлым вечером.

Кто-то ударил кулаком по крышке так сильно, что я испугалась – вдруг он ее проломит.

– Ты только глянь! – завопили прямо у меня над головой. – «Хрупкое! Не кантовать!»

Грянул смех.

– Давайте, и поаккуратнее, – сказал тот же мужчина, и в дыры просунулись руки, отчего я тихонечко сжалась посередке, чтобы меня не задели.

По-моему, я всю дорогу не дышала. Мужчины ворчали, что в таком тяжелом ящике не может быть ничего хрупкого. Кажется, меня тащили несколько миль. Передний конец ящика задрался, и я испугалась, что выскользну; видимо, мы поднимались по сходням. Потом он резко опустился – ящик сгружали в трюм. Свежий холодный воздух сменился запахом стоячей воды и водорослей. Ящик упал, и я больно ударилась локтем, но стиснула зубы. Ужасно хотелось обругать неуклюжих ублюдков.

Солнце стояло уже высоко, и в ящике было достаточно светло, чтобы я могла рассмотреть свои руки. Рабочие опустили в трюм еще какие-то грузы, потом люк закрылся, и все погрузилось во тьму. Когда мои глаза, наконец, привыкли к темноте, двигатели взревели, и пол затрясся. Мы начали двигаться: сначала медленно, покачиваясь из стороны в сторону, потом быстро набрали скорость. Я выглянула в одну из дырок и с огромным облегчением увидела, что рядом со мной большое окно. Правда, оно было невероятно грязным, но кое-что я могла рассмотреть. Мы плыли вдоль одного из берегов, над которым поднимались высокие горы, освещенные солнцем.

Мне понадобилось несколько часов, чтобы привыкнуть к движению, и к тому времени, как стемнело, я почувствовала, что проголодалась. Я же с собой ни еды, ни воды не взяла. Не проблема. Я знаю, как их добыть, если понадобится. Я взяла нож, засунула в щель между ящиком и крышкой. Вскоре крышка поддалась – сталь сильнее дерева. Я не собиралась ждать, пока Колби придет и накормит меня, и потом я ведь не пленница. Я не слышала ни единого звука в трюме с тех пор, как корабль отплыл, потому не волновалась, что меня кто-то увидит.

Наверное, какой-то бог подслушал мои мысли, потому что до меня вдруг донесся слабый шлепок по дереву. Я спрятала нож под курткой и затаила дыхание.

Еще один шлепок. Больше я ничего не услышала, только крысы скреблись да кровь шумела в ушах.

Я выглянула по очереди в каждую из дырок: из той, что возле головы, я увидела еще один ящик. В ногах то же самое. С одной стороны окно, с другой трюм, и там я разглядела нечто, отчего сердце чуть не остановилось. Из ящика напротив на меня таращились огромные блестящие глаза.

 

Как нанести верный удар

– ВЫПУСТИ МЕНЯ отсюда! – попросил ящик. Вернее, девушка из ящика. Тоже молоденькая. – Ты должна меня выпустить.

– Ничего я не должна. Я знаю тебя не лучше, чем камень в сапоге, – сказала я и отвернулась. – С камнем мы и то дольше знакомы.

– Пожалуйста, пока они не пришли, – взмолилась девушка.

– Не знаю, кто придет за тобой, но у меня все в порядке. Скоро придет мой знакомый и меня выпустит.

Я поудобнее устроилась в ящике и стала думать о Колби. Вспоминала, как он назвал меня очаровательной. Я не хотела слушать ту странную девушку, но она все бубнила и бубнила.

– Ты собираешься плыть в его каюте?

– Да.

– Симпатичный?

– Не твое собачье дело, хотя он и правда красавчик, – ответила я, представив улыбку Колби.

Слава богу, девушка заткнулась, но, как выяснилось, ненадолго.

– Ты его шанс? – спросила она, и картинка у меня в голове вдруг треснула.

Я прижалась к дырке и вновь встретилась с ней взглядом.

– Что ты сказала?

Смех у нее был кислый, как зеленое яблоко.

– Я тоже шанс Джеймса.

Джеймс! Колби! Лживый сукин сын! В груди заболело – я представила, как он смотрит на других девушек и болтает с ними. Говорит им те же слова, на которые поймал меня. Не буду я его ждать! Вот прямо сейчас пойду и найду его. Пусть выбирает она или я. Я не буду запасным вариантом!

Я схватила нож, засунула его в щель между крышкой и древесиной и начала поворачивать. Издалека донесся волчий вой. Мой Волк!.. Он шел за мной через горы, охранял меня, и мы с ним встретились на другом краю озера. Я столько лет прожила в лесу, что знаю, как воют волки, когда радуются добыче, и на следующее утро на снегу остаются лишь обрывки шерсти и пятна крови, или когда дерутся, выясняя, кто главный в стае. Однако то был совсем другой вой – он предупреждал об опасности, а я знала, что нужно слушаться, когда лес с тобой говорит.

Донесся скрип открывающейся двери. У меня похолодели ноги.

– Тихо, – прошипела девушка, как рассерженная змея.

Я услышала голоса двух мужчин и сразу узнала Колби. Его голос звенел, как колокольчик, а второй был скрипучий, как плохо выделанная кожа. Волк продолжал выть, и я запрятала нож туда, где смогу быстро до него дотянуться.

– Которая? – спросил скрипучий голос.

– Вот эта. За вторую уже заплатили, – ответил Колби. Он разговаривал совсем не так, как на пристани. В нем все еще было что-то лисье, но теперь эта лиса взбесилась.

Кто-то пнул мой ящик.

– Эй, ты там жива? – спросил мужик со скрипучим голосом и заржал, как подавившийся сеном осел.

Кто-то поддел ломом крышку ящика, и раздался громкий треск. Сердце сорвалось в галоп, и у меня не осталось времени ни на то, чтобы схватить нож, ни на то, чтобы поинтересоваться, кто это пришел за мной. На меня смотрел Колби, сжимая в нежных руках лом. Рядом стояла помесь человека и кабана. Я его сразу узнала – капитан порта, жирный ублюдок. Он истекал жиром и потом и пялился на меня, приоткрыв рот, словно я была свиной отбивной.

– За эту двенадцать, – улыбаясь, сказал Колби.

Как же мне хотелось содрать это милое личико с его милого черепа!

– Двенадцать? – хрюкнул Кабан. – Да эта уродина больше восьми не стоит.

– Согласен, уродина редкостная, – заявил Колби. – Но на лицо смотреть не обязательно. – Он, ухмыляясь, взглянул на меня, как на гнилой фрукт.

Мне захотелось плакать, орать во весь голос. Ты же говорил, что я очаровательная.

– Дай на вторую взглянуть, – сказал мужчина.

Колби положил руку ему на плечо, и я подумала, успею ли вскочить и вырвать у него ломик.

– Я же говорил, что за вторую заплатили люди, с которым вы точно не захотите ссориться. У них на нее большие планы. Так что или эта, или вообще никто.

Я пошевелила ногой, готовясь к прыжку, а Колби услышал и отбросил лом в сторону. Как я проклинала его про себя!

Кабан взглянул на меня, потом схватил жирной потной рукой за волосы и дернул. Вы даже не представляете, как больно было, словно голову оторвали. Я взвыла, как баньши, а он вздернул меня на ноги и вытащил из ящика. Я ударилась коленями о палубу и вновь завопила.

– Убери свои чертовы руки! – рявкнула я, скрежеща зубами от боли, но он, все еще держа за волосы, рывком заставил меня встать.

Я пнула его в голень и плюнула прямо в глаз. Он завыл и выпустил меня. Колби заржал, и я обернулась к нему. Мои глаза горели от ненависти и желания убивать.

Однако я не успела выхватить нож. Колби ткнул меня ломом прямо в живот. Весь воздух разом вышел, и я оказалась на коленях, прежде чем поняла, что случилось. Боль пришла секундой позже, в глазах потемнело. Я прижимала руки к животу – боялась, что выблюю все внутренности на блестящие ботинки Колби.

– Теперь она будет посговорчивее, – сказал Колби. – Десять – и можешь делать с ней что угодно. Только не убивай. Она пойдет в наркопритон в Халвестоне – им там на рожи плевать.

Он рассмеялся и подтолкнул Кабана локтем.

Тот заворчал и согласился:

– Десять.

Этого не может быть, наверное, мне послышалось. Этого не может быть!

Я даже вздохнуть не могла – все тело пронзала острая боль. Видать, ребро сломано.

Потом раздался звон монет, и когда Колби заговорил, его голос вновь звенел, как колокольчик.

– Развлекайся! Как закончишь – засунь ее обратно в ящик. Я буду ждать на палубе.

Дверь со скрипом открылась и захлопнулась. Кабан пялился на меня, оттопырив губу.

– Только ты и я, – прохрипел он срывающимся голосом. Потом закашлялся и сплюнул на палубу кусок слизи.

– Только тронь меня, – сказала я так спокойно, как только смогла, – и больше не увидишь солнца. Обещаю!

Он оскалился, обнажив потрескавшиеся, желтые зубы, и выдохнул. У него из пасти несло как от кучи кроличьих потрохов, пролежавших день на солнце.

Я попыталась отодвинуться, но ребра и грудь болели, потому я осталась на месте, постаравшись принять грозный вид.

– Ну, давай, – сказал он, подвигаясь поближе. – Я буду нежен.

Вдруг он схватил меня за горло и сжал, а затем уложил на спину. Живот отозвался болезненным спазмом. Вопить от боли я не могла, на глаза навернулись слезы, и кровь бросилась в лицо. Кабан залез на меня и попытался просунуть колено между ног.

От его веса и вони в желудке поднималась желчь. Я дергалась и боролась, однако, сколько я ни пинала и ни била его, он и ухом не повел.

– Прекрати. – Все еще держа меня за глотку, толстяк приподнял мою голову и стукнул о палубу.

Я словно оказалась под водой – уши заложило, глаза затуманились, а ноги и руки вдруг стали тяжелыми и бесполезными.

Кабан разорвал мою куртку. Потом рубашку. Я почувствовала холодное дуновение на голой коже. Он лизнул меня, и слюни закапали всю грудь. Запустил руку между ног, пытаясь стянуть штаны.

От шока я вынырнула из воды.

Он уже расстегнул пояс и начал грубо и лихорадочно срывать белье.

Я не понимала, что происходит. Как я вообще здесь оказалась?

– Сейчас ты ответишь за то, что меня ударила… – По его бороде стекала слюна.

Когда охотишься, нужно уметь выжидать, пока не придет время нанести удар. Как сейчас. Я не добыча! Никогда не была и не буду. Особенно для такого неуклюжего недоумка.

Сердце билось так громко, что я его слышала. Он мычал угрозы и называл меня уродиной. Потом опустил голову и лизнул мою шею – прям как медведь, который собирается тобой пообедать. Вот только здесь кусаюсь я.

Я повернула голову и впилась зубами в его ухо.

Он завизжал, а потом уперся мне в лицо ладонью, пытаясь оторвать от себя. Однако зубы у меня острые, а челюсти сильные, как у росомахи. Когда он отдернул голову, половина уха осталась у меня в зубах.

Острый металлический привкус крови наполнил рот, и я выплюнула ее прямо на пол трюма. Кабан заревел и откатился. Пришло мое время! Я согнулась, вытащила нож из-за пояса и, стараясь не обращать внимания на треск собственных ребер, всадила его по самую рукоять в брюхо этой твари.

Кабан взревел. Кровь из живота выплеснулась мне на кожу. Я вытащила нож и выползла из-под толстяка. У него в горле заклокотало, в стороны полетели красные брызги.

– Сука, – пробулькал он, пытаясь подняться. – Ты… труп.

Прижимая одну руку к животу, а во второй держа скользкий от крови нож, я взглянула ему прямо в глаза.

– Я тебе говорила, сукин сын. Женщины – это тебе не товар. А уж я тем более!

Оскалив зубы, он бросился на меня и обеими руками сжал горло. От гнева он совсем поглупел – даже забыл, что у меня нож. Старался выдавить из меня жизнь.

У мужиков есть еще одна слабость, помимо тупости, – висящие причиндалы. Я прямо по ним коленом и заехала. Кабан заревел, и хватка на секунду ослабла. В глазах вновь потемнело, а уши словно наполнились водой. Понимаете, он сделал ошибку: обеими руками сжал мне горло, а мои остались свободными.

Я всадила нож ему в шею по самую рукоять. Смотрела прямо в маленькие свиные глазки и видела, как угасает жизнь, словно пламя свечи, а он видел, как приходит смерть. И тяжело, как гнилое дерево, повалился мне на грудь.

Вот и все.

В жизни никого не убивала.

Я видела, как гас этот свет в глазах лосей и оленей, – но не в человеческих. Особой разницы не было.

Я откатила его в сторону и немного полежала, стараясь успокоить колотящееся сердце. Трясущимися руками застегнула джинсы, попыталась застегнуть и куртку, но этот ублюдок поотрывал все пуговицы. Девушка из ящика звала меня и умоляла выпустить, но мне сейчас было не до нее. Я поднялась на дрожащие ноги и вытащила нож из шеи этого животного. Даже не попыталась вытереть. Зачем, если я снова собиралась пустить его в ход.

Я вылезла из трюма с одним-единственным желанием, и никто – ни люди, ни боги – не смогли бы меня остановить.

Колби действительно ждал на палубе. Ярко светила луна; опираясь на борт, он держал в пальцах сигарету. Вокруг никого не было, потому я и не подумала подкрадываться. Колби наверняка услышал мои шаги, однако головы не повернул. Он смотрел, как винты вспенивают воду.

– А ты быстро, Тони. Признайся, на самом деле она тебе понравилась.

Я стояла у него за спиной, держа нож лезвием к себе, так, чтобы он лежал вдоль руки. Во мне кипела ненависть, превращая пот в пар, а кровь толстяка шипела и пенилась.

– Нет, я ему не понравилась.

Колби резко обернулся, сигарета выпала из пальцев. Я схватила его за грудки и прижала к перилам, приставив к горлу нож. Он поднял руки, сдаваясь, и уставился на меня расширенными глазами, словно увидел демона, вышедшего из ада. Кровь текла по моему лицу и струилась изо рта, а пылающие глаза покраснели от гнева и слез. Грудь была обнажена и покрыта кровью, отчего я и вправду выглядела как монстр.

– Ох… Элка… Что он с тобой сделал?

– А ты как думаешь? – ответила я.

– Я не… – Его глаза бегали. Он искал помощи или пытался выдумать очередную ложь. – Я был уверен, что он тебе понравится, и вы поладите, когда останетесь вдвоем.

– Выходит, ты мне мужа хотел найти?

– Элка, пожалуйста… давай поговорим.

Черт, как же мне это нравилось.

– Десять, – сказала я.

Он наморщил лоб, вроде как я на другом языке говорила.

– Твой дружок уже не сможет жениться ни на ком. – Я прижала нож к его горлу. – Поэтому отдай мне те десять долларов, которые он за меня заплатил, и все, что у тебя есть. За беспокойство, сам понимаешь. Быстро!

Колби начала шарить в карманах, а я подставила свободную руку, в которую он кидал монеты. Потом засунула их в куртку и широко улыбнулась, чтобы он увидел окровавленные зубы. Теперь у меня были деньги. Больше мне от Джеймса Эверетта Колби ничего не надо.

– Он… он мертв?

– Догадайся сам. – Я шагнула назад, отведя клинок от его горла, дала ему время вдохнуть и подумать, что я могу с ним сделать. Потом покрутила нож в руке и стукнула Колби по голове костяной рукояткой. Он взвизгнул и, отступив, уткнулся спиной в борт. Я схватила его за воротник, вытащила из кармана ключ от каюты, а потом склонилась прямо к его уху.

– Надеюсь, ты умеешь плавать? – спросила я и перекинула дохляка через перила прямо в пенный след. Всплеска почти не было. Никто не завопил: «Человек за бортом», никто не бросился смотреть, из-за чего шум. Всем на корабле было плевать на пропажу этого типа.

Конечно, я могла проткнуть его ножом или перерезать ему глотку, прежде чем сбросить в воду, что я и собиралась сделать, но когда я взглянула в его глаза, страх остановил мою руку. Не его страх, а мой. Во что я превращусь, если еще раз увижу, как умирает огонь в человеческих глазах? Колби от меня избавился бы, не колеблясь, вот только у него такого шанса не было. Звери убивают, когда приходится бороться за свою жизнь. Вот и я за свою боролась. Мне пришлось выбирать – или он, или я. С Колби было не так. Если бы я прирезала его, безоружного, я стала бы не лучше Крегара.

Где-то в глубине души заскреблись сомнения. Наверное, стоило убедиться, что он мертв. Я уставилась на черную воду: ни машущих рук, ни головы, ни криков о помощи. Вода была холоднее снега, ему не выжить.

Его убила вода, не я.

Вся ярость вдруг испарилась, меня начало трясти. Я стояла на коленях, вцепившись в борт, и медленно, глубоко дышала. Вернулась боль. Болело все – желудок, спина, грудь, голова. Я смотрела на черную воду, усеянную клочьями белой пены, и думала, не прыгнуть ли туда вслед за Колби. Нет, не дождетесь! Ни медведь, ни волк не подымут лапы кверху, если они ранены или голодны. Вы видели, чтобы медведь прыгал с утеса просто так, от тяжелой жизни? Спорим, не видели. Звери продолжают бороться, пока у них хватает сил. Они не сдаются, и я не сдамся.

Я медленно побрела обратно в трюм. Внизу от запаха крови кишки вывернулись наружу, и я не смогла сдержаться – опустошила желудок прямо за кучей ящиков. Потом вроде бы стало легче.

Нашла лом возле двери и направилась к ящику с девушкой, стараясь не смотреть на труп толстяка, чье достоинство вываливалось из расстегнутых брюк.

– Эй, ты там жива? – спросила я у ящика.

Из дырки показалась рука.

– Пожалуйста, выпусти меня отсюда.

Я посмотрела на себя – вся покрыта кровью, на пузе лиловые синяки – и решила предупредить ее, ну так, на всякий случай. Девушек легко испугать.

– Я тут выгляжу… – Корабль закачался, и на меня вновь накатила тошнота. – В общем, ты не ори, если что.

Мои ребра возмущенно протестовали, когда я поддевала ломом крышку. Наконец передо мной предстала девушка, одетая в оборки и цветочки, с подушкой и бутылочкой воды. Ну конечно, за нее ведь заплатили.

– Что-то осталось? – Я ткнула пальцем в бутылку.

Она протянула ее, уставившись на меня с открытым ртом.

– Всего несколько капель.

Я осушила бутылку одним глотком, вытерла рот и сплюнула кислоту и кровь.

– Пошли. Поможешь мне.

Она вылезла из ящика так, как будто только училась ходить. Худющая, как тростник, руки тонкие, как веточки, и такое же тело. Светло-золотистые волосы и блестящие карие глаза. Ясно дело, Колби не хотел, чтобы Кабан на нее забрался. Черт, такой персик заслуживает кого получше.

– Господи, – сказал она, переводя взгляд с мертвеца на меня. – Ты в порядке?

Я не ответила. Что говорить? Нет, не в порядке, совсем не в порядке и, наверное, больше никогда не буду.

Девушка подошла поближе. Она была выше меня.

– Я все слышала. Мне очень жаль.

Я нахмурилась.

– Ты ни в чем не виновата.

Улыбка у нее была такая безмятежная, словно она вообще забот в жизни не знала.

– Не могу поверить, что ты его убила…

Вдруг ее лицо исказилось от страха.

– Джеймс! Он скоро вернется. Нам надо уходить.

Я покачала головой.

– Он решил поплавать.

– Ты его…

Я вновь покачала головой.

– Он еще дышал, когда ушел под воду.

Она открыла рот, чтобы еще что-то сказать, но тут я ее перебила:

– Это булавки? Дай сюда! – Я показала на ленту, которой было подпоясано ее платье.

Девушка взглянула туда, куда я показывала.

– Эти? Зачем тебе?

Вот идиотка! Я распахнула куртку.

– Не хочу сверкать на весь мир своими сиськами.

Она забавно покраснела, отдала их мне и отвернулась, чтобы не смущать.

Когда я привела себя в приличный вид, то кивнула на мертвеца.

– Нужно запихнуть его в ящик.

Ее глаза округлились.

– А как мы его поднимем?

Вот идиотка!

– Мы не будем его поднимать. У тебя что, мозгов не хватает? Принеси вон тот кусок брезента.

Я кивнула на кучу ящиков. Она подошла туда, скрестив руки на груди, словно не хотела ничего здесь касаться, и взялась за кусок брезента большим и указательным пальцами. Я смотрела, как она пыталась стянуть его, и, по правде, не знала, что с ней делать.

– Ты что, издеваешься? – спросила я, и она взглянула на меня, словно я на иностранном языке говорю.

– Не идет, – пожаловалась девица, дергая за брезент, словно вытягивала нитку из юбки.

– Черт, да у новорожденного больше сил, чем у тебя!

Я подошла и потянула за кусок брезента обеими руками. Дернула, и он легко поддался. Ну, если честно, я повыпендривалась малость. Не стоило так сильно тянуть. Ребра хрустнули.

– Отнеси вон туда, – велела я, изо всех сил стараясь скрыть боль.

– А как мы его в ящик затащим? Он же как кит. Нам не поднять, – опять заныла девица. Вот идиотка!

– Делай что говорю и не распускай нюни.

Она шумно выдохнула и принесла кусок брезента. Скоро мы засунем Кабана в ящик и свалим наконец отсюда.

– А теперь что?

Я подошла к ее ящику, который был чуть поменьше моего.

– Надо повернуть его на бок. Только тихо.

Девица нахмурилась, посмотрела на тело, на ящик, на брезент и вновь перевела взгляд на меня. Нахмуренное личико просветлело, и на нем появилось удивленное выражение. Словно в голове зажглась электрическая лампочка. Я даже отблески света в глазах видела. Вроде в черепе больше ничего и не было.

– Умно, – сказала она и взялась за ящик.

Вместе мы перевернули его, так что он оказался открытым боком прям напротив мертвеца. Девица без слов поняла, что я хочу сделать, и сама догадалась разложить брезент – один конец в ящике, второй рядом с телом.

Мы опустились рядом с мертвецом на колени, и тут она струхнула.

– Это просто тело, – сказала я. – Мясо и кости. Чертов ублюдок получил по заслугам.

Я вдруг вспомнила его вес на груди, быстрое, хриплое дыхание, запах его слюней… Сердце бешено застучало, и я обнаружила, что пялюсь на дыру в его брюхе, жалея, что не сделала еще парочку.

– Да я не потому… – Тихий нежный голос вырвал меня из тьмы. – Давай уже заканчивать.

И она сделала нечто такое, отчего я просто офигела. Встала, сняла платье и аккуратно положила его на ближайший ящик. Она стояла передо мной в трусах и лифчике, а я не знала, куда глаза девать.

– Какого черта ты вытворяешь?

– Не хочу платье испачкать. Потом не отстираю.

Охотник всегда говорил, что без пары кровавых пятен костюм не полон, и каждую неделю возвращался домой с новыми. Ей я ничего такого не сказала, просто кивнула, стараясь не смотреть.

Девица больше не колебалась, когда пришлось прикоснуться к трупу. Пошарила по его карманам и извлекла оттуда пригоршню монет. Сложила их рядом с платьем и кивнула мне. Вместе мы затащили Кабана на кусок брезента. Дальше было легче. Мы приподняли край и закатили труп в ящик. Звук получился такой, будто кто-то мешком угрей шлепнул. Я не смогла сдержать улыбку.

Ломом я повытаскивала гвозди из крышки моего ящика – по одному для каждого угла. Потом попросила девицу придержать крышку. Четыре быстрых удара, и вот уже Кабан надежно упакован и готов к доставке.

– Ребята на другом конце озера очень удивятся, когда найдут его вместо тебя.

– Пусть подавятся! – Надо же, эта симпатичная мордашка умеет выражаться.

Тут она что-то заметила на стене и сказала:

– Отойди в сторону.

Я отошла, а она сняла со стены пожарный шланг и начала поливать пол трюма. Вода смывала кровь и дерьмо, и они просачивались между досками. Как ни странно, с ними уплывали боль и ненависть. Конечно, не все, но мне стало легче. Мы умылись, я сполоснула нож, а она, наконец, натянула платье. Потом я взглянула на свои ладони, грязные и дрожащие. Они казались мне чужими. Кабан и Колби словно поселили во мне какую-то тьму. Когда я вонзила нож в брюхо Кабана, в моем собственном тоже что-то завелось; я чувствовала, как оно ворочается и растет. Я перестала быть сама собой. Из глаз брызнули слезы, и я даже не попыталась их сдержать. Слезы текли по щекам и капали на разорванный воротник. Я стояла, покачиваясь, не соображая, где нахожусь. Может, все еще возле озера? Надышалась ядом, и он отравил мои мозги? Очень хотелось верить, что ничего этого не было – ни Кабана, ни того, что я с ним сделала.

Потом пришло другое чувство, то, что обычно появляется после убийства – глубокое и настоящее. Оно напрочь смыло боль. Так вот почему Крегар убивал – ему нравилось это чувство.

Девушка помахала рукой перед моим лицом, стараясь вернуть меня на землю.

– У Колби была каюта, – сказала я, доставая ключ. Мне сейчас нужно было найти что-то мягкое, чтобы поудобнее устроить свои ребра. – Теперь она ему не нужна.

Девушка протянула мне руку.

– Пенелопа.

– Чего? – переспросила я. Я такого слова еще в жизни не слышала.

– Меня зовут Пенелопа.

Интересно, кто ее так назвал? Я пожала протянутую руку.

– Элка.

Люди обычно спрашивают, почему меня так зовут, но раз у нее самой такое странное имя, то и вопросов не будет. Девушка улыбнулась и вдруг очень серьезно сказала:

– Элка, спасибо, что ты меня спасла.

У меня аж щеки порозовели. Мне никто еще «спасибо» не говорил. Я пробормотала что-то вроде: «Да пожалуйста!», спрятала руки за спиной и стояла, не зная, что делать дальше.

Пенелопа немного помолчала.

– Ты в Халвестон едешь?

Я кивнула, а ее лицо прям просветлело. Она улыбнулась уголком рта, и в глазах промелькнуло шаловливое выражение.

– Есть одна идея…

 

Девушка, которая знает буквы

– ДА НИ В ЖИЗНЬ! – сказала я, заперев дверь в каюте Колби, маленькой, тесной комнатке с двумя полками – одна над другой.

– Да брось, Элка, – отмахнулась Пенелопа. – Отличная мысль. Мы обе выиграем.

Я осторожно улеглась на нижнюю полку.

– Ага, что, например, выиграю я? Целый день буду слушать болтовню фифы, которая о лесе ничего не знает?

Она не обиделась на мои грубые слова.

– Пожалуйста, возьми меня в Халвестон. Я сделаю все, что ты захочешь. Я… я помогу тебе купить участок или найти работу… не знаю, может, получить разрешение на добычу… Пожалуйста. Люди Колби будут меня искать на дорогах. Ты же помнишь, что он сказал – за меня уже заплатили.

Она болтала и болтала, и я услышала два слова, которых не знала раньше: «участок» и «разрешение». Тут меня осенило. Я знала имена родителей, но прочитать их не смогла бы. Я-то планировала людей пораспрашивать, когда до места доберусь. Папа с мамой наверняка уже разбогатели, и найти их будет нетрудно, однако помощь не помешает.

– Значит, там есть записи обо всех старателях? – спросила я.

– Да, конечно, в конторе, где разрешения выдают.

– А ты умеешь читать? Сможешь найти кого-то в тех разрешениях?

Мне было не по себе, оттого что я задаю такие вопросы. Я читать не умела и как-то без этого обходилась. Но теперь я ведь не на оленей охотилась, а на людей, а они оставляют следы на бумагах.

Пенелопа взглянула на меня совсем по-другому. В ее глазах не было жалости, нет, скорее что-то, похожее на понимание.

– Да, умею, – тихо ответила она.

Я лежала молча. Слава богу, Пенелопа тоже затихла. Мне нужно было немного подумать.

– Сообщу тебе, что решила, когда приплывем, – сказала я, и она уж было открыла рот, чтобы поныть, но я ее перебила: – И не приставай ко мне больше, иначе отправлю плавать вместе с Колби. Ясно?

Пенелопа вновь фыркнула. Честное слово, ужасно хотелось выкинуть ее в одно из дурацких круглых окошек, но сил не было. Я закрыла глаза, а она забралась на верхнюю полку. Немного поерзала, сердито попыхтела, затем успокоилась. Я никогда раньше не спала ни с кем в одной комнате – только с Охотником и с бабкой – и боялась, что не смогу уснуть. Я молилась всем богам, чтобы сны мне сегодня не снились. Умоляла голову забыть обо всем, что сегодня случилось, просила ее не обращать внимания на боль в животе. Не знаю, услышали меня боги, или я просто устала, как собака, но я сразу провалилась в сон. А проснулась от потрясения.

 

Бекон

ПАХЛО БЕКОНОМ.

Нет ничего лучше в мире! Соленые, тонко нарезанные ломтики жира, подрумяненные на сковороде. Тот, кто скажет вам, что не любит бекон, – или идиот, или лжец. Хотя, с другой стороны, доверять нельзя никому.

Пенелопа осторожно разбудила меня, и я сразу почуяла этот запах. Как только он коснулся моего носа, глаза широко открылись, а рот наполнился слюной. Я и думать забыла о том, что произошло прошлым вечером. Однако когда я попыталась сесть, воспоминания вернулись словно удар в живот. При каждом движении все мое тело било мелкими камнями.

– Давай, – сказала Пенелопа, ставя тарелку на раскладной столик. А потом добавила, помогая сесть на кровати: – Я тебе не только завтрак раздобыла.

– Ты о чем?

Она подняла сумку, стоящую на полу, и достала несколько рулонов белых бинтов, синюю рубашку и упаковку таблеток.

– Это что такое? – Не нравилось мне все это. Я докторов с их ножами и пилюлями терпеть не могла, оттого даже не попыталась скрыть раздражения.

– Я видела, как Джеймс тебя ломом ударил. Могу поспорить, пару ребер сломал. Помнишь, я деньги из карманов у того типа вытащила. В общем, вот они.

Да у девчонки орлиные глаза! Вот уж не ожидала.

– Можно я посмотрю? – спросила она, указывая на мою рубашку.

– Что ты собираешься делать?

Пенелопа мило улыбнулась.

– Помогать.

Ладно, хуже уже не будет. Она начала расстегивать булавки, и у меня вдруг желудок сжался. Я почувствовала, как в ушах поднимается вода, услышала, как отрываются пуговицы. Отмахнулась от этих мыслей и сказала себе, что Кабан больше ничего не сможет со мной сделать. Ни одному мужчине или женщине не позволю так со мной обращаться.

Пенелопа осторожно расстегнула рубашку, и я увидела жалость на ее лице.

– Тебе стоило убить Джеймса. – Ее глаза блестели от гнева. Вдруг я поняла, что она на несколько лет старше меня. Я-то подумала, что мы одногодки, когда увидела ее в ящике. Наверное, страх превратил нас обеих в испуганных детей. А теперь она выглядела лет на пять старше.

Мне не хотелось смотреть на то, что красавчик сотворил с моим телом. Я и так это чувствовала. Потому перевела взгляд на свои руки, которыми держалась за верхнюю полку, пока Пенелопа разматывала бинты. Новые порезы и царапины – красные линии, которые скоро побелеют и останутся. На память.

Они напоминали мне о разных вещах – одни я хотела бы поскорее забыть, вроде преподобного, другие воспоминания были счастливыми. Например, вот эта тонкая белая линия на предплечье. Я тогда еще совсем маленькая была – скоблила лосиную шкуру и порезалась. Охотник перевязал рану и каждый день менял бинты, как и положено отцу. Или серебристый, почти незаметный шрам от ожога. Мне тогда помогла Мисси – забинтовала руку обрывком ночной рубашки. Впрочем, мысли о ней, теперь, когда я узнала, что произошло, больше не приносили радости. Воспоминания об охотнике и Крегаре перемешались, я больше не знала, что правда, а что нет.

Я дернулась, когда Пенелопа дотронулась до меня. Она провела пальцами, такими мягкими, словно ей никогда не приходилось рубить дрова, по самой страшной части синяка, прямо над ребрами. Я зашипела, как пойманная змея, когда она нащупала эту точку, и она поморщилась вместе со мной.

– Извини. – В ее голосе прозвучала такая боль, словно это в нее ломом ткнули. – Потерпи еще чуть-чуть.

Она водила по коже пальцами, надавливала то в одном месте, то в другом и выслушивала мои проклятия. Прошла вечность, прежде чем она вновь взглянула на меня.

– Два ребра сломаны, – сказал Пенелопа, покачав головой.

– Ты что, доктор?

Пенелопа промолчала, взяла несколько рулонов бинтов и встретилась со мной взглядом.

– Сейчас будет больно.

Да что она знает о боли?

Такая если ежевикой уколется – вопить будет. Потому я не обратила внимания на ее предупреждение, только кивнула, чтобы она поскорей приступала. Она начала бинтовать мою талию и ребра, и черт, это действительно было больно.

Я ругалась и выкрикивала жуткие проклятия, но она и ухом не вела – продолжала бинтовать и даже ни разу не сбилась.

– Ты на моего отца похожа. Такая же стойкая, – с улыбкой сказала Пенелопа.

Замотала меня, как жаркое в фольгу – можно в печь ставить.

В голове мутилось от боли в ребрах, и я даже обрадовалась, когда Пенелопа со мной заговорила. По крайней мере, перед глазами больше не стояли Колби, вновь и вновь тыкающий меня ломом в живот, и ухмыляющийся Кабан.

– Это как? – спросила я.

– Он всегда помогал людям, так же как ты помогла мне. Он был хороший.

Потом ее улыбка погасла.

– А где он сейчас? – спросила я.

– Умер. Утонул в отравленном озере.

Мои руки, цеплявшиеся за верхнюю полку, разжались. Сколько в этих местах отравленных озер? Я там встретила демона. Я помнила его черные когти, похожие на орлиные, но теперь картина в моей голове начала меняться. Я увидела человеческие руки вместо когтей, и в каждой он держал по ножу, рога превратились во взъерошенные волосы, черная кожа стала смуглой, морда сначала стала лицом Кабана, потом Крегара… потом моим.

– Элка? – Нежный голос ворвался во тьму. Я открыла глаза и увидела встревоженную Пенелопу. Она уже закончила бинтовать ребра, и теперь лишь булавки не давали мне развалиться на куски. – Ты куда ушла?

– Здесь я, – ответила я, не зная точно, о чем она говорит. Конечно, ушла! Я была возле озера. Смотрела в лицо демону и видела, как вся моя жизнь мелькает на его черной шкуре, словно в театре теней. Я ей об этом не сказала, просто опустила взгляд на свои ребра. Они были надежно закреплены. Если бы я обмотала их обрывками простыни, так хорошо не получилось бы; она заслуживает пару минут моего времени.

– А что за озеро? Кто его отравил?

– По словам отца, это случилось во времена Краха. – Так Пенелопа Большую Глупость называла. – Упала одна из советских бомб, – но не взорвалась. Получившаяся воронка со временем превратилась в озеро, а из бомбы вытекали радиоактивные химикаты.

Она говорила медленно, совсем не так, как ублюдок Колби, и я могла разобрать и понять каждое слово; пожалуй, даже слишком медленно – я барахталась в ее словах, словно в густой патоке.

– Мы обнаружили озеро в каком-то Богом забытом месте, неподалеку от дороги. Папа сказал, что надо задержаться на несколько дней. Из-за бомбы там было тепло и полно дичи. Вот только вода… Он пил ее постоянно, говорил: «Нужно выпивать не меньше трех литров, чтобы избежать обезвоживания». – Она произнесла последние слова глубоким голосом, пытаясь копировать папу.

Ее рассказ меня озадачил. Может, вода и была отравлена, но я-то пила ее столько времени и со мной ничего не случилось. А они там всего несколько дней пробыли. Наверное, пришли сразу после того, как я сбежала. Что-то в ее истории не сходилось, но я слушала, не перебивая.

– Я не пила воду, мне казалось, что с тем местом что-то не так. – Она тяжело вздохнула. – Отец стал мрачным, сидел весь день на берегу. Потом у него начинались галлюцинации. Однажды он решил, что найдет спасение от грехов на дне озера, и нырнул.

– Он не вернулся?

Пенелопа кивнула, и я задала еще один вопрос:

– А когда это случилось?

Слезы заструились по ее молочно-белым щекам.

– Неделя, может, пару недель назад. Точно не помню. Так глупо. Он вел себя так глупо! Но он сказал, что до нас там кто-то уже разбивал лагерь, и, значит, опасности нет.

Я почувствовала укол раскаяния.

– С чего он так решил?

Пенелопа покачала головой. Ее глаза были широко открыты, словно она пыталась представить себе ту картину.

– Мы нашли шалаш и кострище. Кто-то жил там совсем недавно, потому мы и остались.

Уколы раскаяния теперь отдавались барабанной дробью во всем теле. Мой шалаш. Мое кострище.

Вот черт!

По спине поползло чувство вины, взбираясь по бинтам как по ступенькам. Теперь придется вести ее в Халвестон, чтобы извиниться за мое невольное участие в этой истории. Но, черт возьми, я не виновата, что ее папаша допился до такого. Не моя вина, что она оказалась в том ящике. Мы обе вляпались про уши, однако путь от озера до ящика Колби она прошла сама. Я никого не винила за то, что со мной случилось, и не собиралась решать проблемы этой девчонки. С меня хватит. Тому демону вряд ли понравилось, что я всадила ему в брюхо нож. За мной охотился Крегар, оставляя отпечатки ботинок и пятна крови, чтобы меня подразнить. Лайон шла за мной по пятам. Я была в полушаге от ее револьвера и ножа Крегара, и от всех остальных демонов, и я не настолько ненавидела людей, чтобы позволить им увязнуть в этой куче дерьма.

– Черт, как жаль! – сказала я. Прозвучало не особо вежливо. Пенелопа взглянула на меня, словно ожидала чего-то еще. Девушка, скоро ты поймешь, что я не из таких.

Вздыхая и сопя, Пенелопа начала складывать бинты в пластиковую сумку. Потом выпрямилась и сказала мне:

– Поешь, а потом выпей пару этих таблеток. – Она указала на пачку. – Мы приплываем завтра утром.

Она выскочила из каюты, громко хлопнув дверью. Я решила, что холодный бекон лучше, чем никакого, и, не медля ни секунды, опустошила тарелку. Наполнив желудок, я взглянула на те пилюли. Серебристая сторона пачки была покрыта крошечными буквами, похожими на паучков, которые ничего для меня не значили. В другое время я бы их выкинула из окна и поискала чего-нибудь в лесу, вот только здесь мне ни табака, ни ведьмина ореха не найти. Проклятый корабль!.. И все же я проглотила парочку, хотя и не верила, что они помогут.

Я высунулась из круглого окошка, насколько мне позволили ребра, и сразу учуяла напряжение в воздухе. Приближалась буря, черные тучи были готовы пролиться дождем и бедой. Я выдохнула и закрыла окошко. Завтра я покину корабль. Если я окажусь в лесу, и вокруг будут деревья, за которые можно держаться, я ее переживу.

Пилюли и корабль меня усыпили. Я забралась на свою полку и закрыла глаза. Пенелопа сопела сверху, как поросенок, вынюхивающий маму. Так спят те, кто привык к спокойной жизни, к пуховым перинам и заботе родителей. А еще сытно есть три раза в день и пить из фарфоровых чашек. Может, она и старше меня, но, черт возьми, в лесу сама и дня не протянет.

Скоро Пенелопа спросит о моем решении. Если я возьму ее в Халвестон, она прочитает записи и поможет найти моих родителей. Однако до Халвестона пара недель пути по дороге, а по лесу и того больше, а у меня были монеты Колби, так что я могла нанять того, кто мне прочитает. Пенелопа, конечно, милая девушка, но она как камень на шее, а я не хотела рисковать – времени не было. Охотник однажды сказал, что люди опасны. Некоторые жестокие, как волки, другие кроткие, как олени, но ты не поймешь, кто есть кто, пока они не подберутся слишком близко. Я не хотела никого к себе подпускать. У нее есть мозги, чтобы выбраться из неприятностей, а у меня – острый нож, так что мы в равных условиях.

Я приняла решение и, наконец, смогла уснуть.

Утром мы прибудем в доки, я сойду с корабля и отправлюсь навстречу буре. Лучше встретить ее на твердой земле… Забарабанил дождь, капли стекали по стеклу, а стены каюты сотрясались под ударами ветра. То была еще не буря, а лишь затишье перед бурей. Оно успокоило меня и заморозило мое сердце. Буря говорила со мной, предупреждала, как волчий вой – тогда, в ящике. Природа помогала мне выживать в мире людей, и стоило бы слушать ее повнимательнее. Но обрывки тьмы в душе не позволили мне рассмотреть правду. Демоны заткнули мне уши. Сладкие слова Колби. Хриплое дыхание Кабана. Черная ложь Крегара. Я не услышала предупреждения.

 

Город Эллери и жирная бабища

ПРЕЖДЕ чем хлопнуть дверью, Пенелопа сказала:

– Не пей больше двух таблеток за раз.

Потом я услышала топот ее ботинок в коридоре. Я отказалась вести ее в Халвестон. Сказала, что дорога слишком опасная; пусть найдет себе в помощь надежного мужчину. Ей мои слова не понравились, но мне попутчики были не нужны, особенно такие, которые силки от чулок не отличат.

Я надела синюю рубашку, которую достала Пенелопа, засунула старую, вымазанную в крови, в ящик для белья и заколола куртку булавками. Как доберусь до Халвестона – первым делом куплю пуговицы.

Я ни разу не выходила из каюты и на борту никого, кроме Пенелопы, не видела, потому шла медленно, осторожно заглядывая в каждый коридор. Я боялась, что кто-то потребует показать билет, а у меня его нет, потому пыталась придумать, как бы половчее улизнуть с корабля. Остальные пассажиры тащили чемоданы и узлы с одеялами и палатками; из некоторых торчали котелки со сковородками, позвякивая на каждом шагу. На самом деле половина всего этого – лишний груз. У меня были куртка, нож и пустой рюкзак. Консервы преподобного закончились, ложки я выкинула, осталась только его деревянная коробка да одеяло. А что мне еще надо? Я шла опустив голову и прижимая руки к ребрам. Не хотелось, чтобы меня толкнули или локтем задели. Наконец я нашла путь на палубу и увязалась за толпой.

Доки на другой стороне озера выглядели почти так же, только дорога от них вела на север. Здесь было больше деревьев, повозок и оборудования. Три красавчика курили возле кучи ящиков – один наблюдал за тем, как пассажиры спускаются по трапу, а другие присматривали за выгрузкой багажа. Пенелопы нигде не было видно; впрочем, я ее особо и не высматривала. В глубине души я надеялась, что с ней все в порядке и мы еще увидимся в Халвестоне. Я ей все объяснила, но она все равно надулась, когда я сказала, что теперь наши пути расходятся.

Странно. Я спасла ее, вытащила из того ящика, а она отплатила мне тем, что достала таблетки и бинты. Никто никому не должен. Почему она тогда на меня разозлилась?

Дождь разошелся на не шутку, и я чувствовала запах приближающейся бури. На земле мне было уютнее, хотя ноги и увязали в грязи. Нет, корабли – это не мое. Правда, как я сошла с трапа, меня сразу вывернуло, а потом еще долго шатало, как на волнах.

Магазины со снаряжением и едой были натыканы вдоль дороги, словно крючки на длинной леске. Хозяева закрывали окна ставнями, запирали двери и покрепче привязывали фургоны. Мужчины с грязными усами в дешевой одежде бормотали что-то вроде: «Участок стоит всего пятьдесят баксов, а заработать можно миллионы!» – и размахивали мятыми бумажонками, которые стоили больше, чем земли, которые они продавали – если, конечно, они вообще продавали землю. Люди вроде и не замечали, что приближается буря.

Много лет назад, когда я рассказала Охотнику о своих родителях, он мне тоже одну историю рассказал: про глупцов, которые шли на север. Ему папа прочитал из какой-то книжки; значит, то была правда. Охотник говорил, что полные надежд мужчины и женщины шли на север через горы. Они покупали инструменты и участки земли вот у таких усатых мужиков, которые толпились в доках. Они верили, что их никто не обманет, да и зачем – ведь на севере уйма золота, хватит на всех. Через несколько месяцев эти глупцы возвращались на юг бледные, с потухшими глазами, без денег и надежд. Если возвращались.

Я не собиралась повторять ошибки тех глупцов, я не охотилась за землей, я охотилась за людьми, хотя от некоторых толку было не больше, чем от этих бумажек. Мои родители не дураки, все в меня, они себе, небось, жирный участок отхватили. Если честно, глядя на тех, кто шел на север, я думала, сколько ж им всем земли надо. Мои родители пришли туда пятнадцать лет назад. Да они, наверное, уже дворец себе построили и платят мечтателям за то, чтобы те за них золото добывали.

– Немного осталось, – сказал я себе. Я промокла до костей, но так было даже лучше – дождь смывал запах корабля и вонь Кабана.

Потом народ, подняв воротники, ринулся в ближайший бар, а я, как дура, осталась стоять в одиночестве посреди улицы. Тележка с промывочными лотками, прикрепленная толстой железной цепью к врытому в землю столбу, сдвинулась с места под порывом ветра.

Пенелопы нигде не видно. Нет, я ее не высматривала, просто была настороже. Заметила, что один из тех красавчиков с корабля внимательно на меня смотрит. Он направился ко мне, потом остановился и отступил, словно молодой волк перед вожаком.

– Документы! – донесся голос за спиной.

Я обернулась и увидела, кто тут вожак. Жирная бабища с широченными плечами, огромными руками и прической, как у вольного траппера. Жетон на груди, поношенная красная куртка, которая была ей мала, – все говорило о том, что она здесь закон.

– Документы! – повторила она. – И живо. Я не собираюсь тут весь день торчать.

Она смотрела не на меня, а сквозь меня. Тут столько народу, что могу поспорить, ей пофиг, кто с документами, а кто без. Она наблюдала за тем, как город закрывает окна и двери и готовится к буре.

Документов у меня не было, и я ничего ей давать не собиралась. Когда она это поняла, то взглянула мне в глаза и выпятила грудь. За спиной у нее появилась еще одна женщина в красной куртке.

– Где документы и билет? – спросила она.

– Нет у меня документов, – ответила я чистую правду. – За мой проезд знакомый заплатил.

– Это город Эллери! – произнесла бабища с пафосом, которого город явно не заслуживал. – Мы здесь отговорок не принимаем. Нет документов – проведешь ночь в камере, а завтра утром мы тебя вместе с грузом на юг отправим.

Против груза я ничего не имела, но провести еще два дня, качаясь на волнах и страдая от морской болезни, совсем не хотелось. Я окинула взглядом улицу, высматривая, как бы улизнуть половчее, и заранее попросила прощения у ребер. Однако здоровенная бабища схватила меня за руку и потащила в сторону дома, на котором была вывеска с нарисованным жетоном – таким же, как у нее.

Все произошло так быстро, что я не успела ничего сообразить. Она поймала меня, как лосося на крючок, и выдернула из воды. Следом семенила еще одна женщина в красной куртке. Да и красавчики поглядывали на нас искоса. Они ошивались неподалеку и могли слышать каждое слово. Одинокая девушка, без документов, какой-то знакомый за нее заплатил… Они ждали Колби и ящики со мной и Пенелопой. А теперь, видать, поняли: что-то случилось.

– Эй, вы чего? – сказала я. – У меня есть билет. Вы правов не имеете!

– Так покажи его, и ты свободна, – утомленно ответила бабища.

Мы подошли к зданию, и тут я увидела нечто, отчего мне захотелось бежать со всех ног. Мое собственное лицо. Оно уставилось на меня с рисунка, прибитого к стене. А рядом – портрет Крегара, который я уже видела в Долстоне и Генезисе. Чернила начали расплываться под дождем, но меня мог узнать любой.

Они знают, как я выгляжу. Лайон знает. Целый мир знает мое лицо, и меня кинут в одну клетку с тем ублюдком. Я попыталась выдернуть руку, но бабища держала крепко. Второй рукой я потянулась за ножом.

– Постойте! Извините меня! – произнес нежный голосок. Осторожно обходя грязные лужи, к нам направлялась Пенелопа.

– Тебе чего? – спросила баба в красной куртке.

– Вы взяли моего партнера, – ответила Пенелопа, грозно уставившись на меня, чтобы я не подумала рта раскрыть. Ее чудесное белое платье насквозь промокло и облепило фигуру, волосы прилипли к голове.

– Партнера? – переспросила жирная бабища.

– Да, – ответила Пенелопа, протягивая ей слегка промокшую бумажку, и добавила еще более нежным голоском: – Ее зовут Портер. Мы с ней едем на север. Простите ее за неблагоразумное поведение. Видите ли, она немного… не в себе. – Она постучала пальцем по виску. – Но работать умеет. Будет мне помогать.

Ветер хлестал меня по спине. Буря приближалась, и бабища начала нервничать.

Она посмотрела по сторонам.

– А где ваше снаряжение?

Пенелопа деланно вздохнула и ответила:

– На корабле, где же еще. Вот билет, и отпустите ее.

Вторая женщина в красной куртке взяла бумажку, и хватка слегка ослабла. Мои глаза метались между нею и портретом. Как бы она не заметила, что мои документы прибиты к стене участка. Пенелопа смотрела на меня как на грязь, прилипшую к ботинку. Интересно, это она прикидывается или на самом деле?

Красная куртка развернула бумажку, прочитала имя: «Портер Маклиш» и протянула ее жирной бабище.

– Дура дурой, и дерзкая, но она мне нужна. Пожалуйста, отпустите ее, – уже поприветливее сказала Пенелопа.

Сердце стучало в ушах в ритме дождя. Они стояли и рассматривали бумаги – слова, которые для меня ничего не означали, разве что очередную головную боль. Эти трое владели магией, которая мне была недоступна. Слова на клочке бумаги могли отправить меня обратно на юг – или открыть мне путь на север. Всего лишь бумага. Она рвется легче, чем холопок, размокает в воде, выцветает на солнце. Но в жирных руках той бабищи, да и любого, кто умел разбирать буквы, она обретала власть.

Веселого мало.

– Вроде как все в порядке, – заявила красная куртка, взглянув на Пенелопу. Ресниц у нее вообще не было, только складки кожи да припухлости под глазами, словно у зазевавшейся жабы, которую цапля застала врасплох.

Жирную бабищу она не убедила. Та скосила рыбьи глаза на Пенелопу и поинтересовалась:

– Мисс, а ваши документы где?

На щеках у Пенелопы проступил румянец, и она уж было открыла рот, но выкручиваться ей не пришлось. Кран поднял необычно тяжелый ящик, и из доков донесся вопль.

Я знала этот ящик. Пенелопа тоже, даже еще лучше. На желтой древесине проступали кровавые пятна.

– Что за… – воскликнула женщина в красной куртке и хлопнула толстую бабу по плечу.

Та глухо зарычала и отпустила меня. Потом сунула бумажку Пенелопе и сказала:

– Свободны.

Два раза повторять не пришлось. Жирная бабища и женщина в красной куртке торопливо зашагали по направлению к кораблю, как раз когда ящик с чавканьем упал в грязь. Я посмотрела на Пенелопу, увидела, что она в панике; дьявол и ангел на моих плечах дружно развели руками и сказали: «Элка, а выбора-то у тебя нет».

– Давай быстрее, – сказала я ей, торопливо шагая прочь. – Нам надо найти, где спрятаться.

Пенелопа бросилась вслед за мной, и мы оглянулись только раз – когда услышали треск дерева и женские крики.

– Не останавливайся!

В Эллери новости распространились быстро, но даже трупа было недостаточно, чтобы заставить жителей покинуть дома, когда приближается буря. Мы торопливо шагали, опустив головы, и я умоляла небеса послать нам укрытие прежде, чем разверзнется ад. Но знаете, как бывает – загадаешь что-нибудь светлое, а судьба подсунет тебе какое-нибудь дерьмо.

 

Раскаты грома

МЫ ВЫШЛИ из города, и я быстренько потащила Пенелопу в лес, прочь от дороги. Нас окутали запахи деревьев, смолы, дождя и опавших листьев, смешанные со жгучим предчувствием приближающейся бури, и я улыбнулась – в первый раз за долгое время. Буря стремительно надвигалась. Капли дождя стали холодными и тяжелыми, словно небеса бросали в нас камни. Низкое небо было покрыто густыми черными тучами.

Пенелопа прислонилась к дереву, тяжело дыша, а я на секунду присела на камень, чтобы дать отдых измученным ребрам.

– Надо найти укрытие. Буря приближается.

Пенелопа поднял голову и взглянула на небо, словно зная, что там искать.

– Тут неподалеку у дороги должен быть городок… – начала она, но замолкла, услышав мой смех.

Смеяться было больно, однако я не обращала на это внимание. Я проклинала демона и ангела на моих плечах.

– Следующий город, который ты увидишь, будет Халвестон, – пообещала я, злорадно глядя на ее посеревшее лицо.

– Ты хочешь сказать…

Я взглянула ей прямо в глаза и встала.

– Буря приближается.

Мне некогда было с ней разговаривать, даже смотреть на нее было некогда. Хотелось одного – идти вперед. Я слишком много времени провела сначала в ящике, потом в каюте. Сейчас нужно найти груду камней или пещеру, чтобы спрятаться, прежде чем настигнет буря.

Я не знала этих лесов, и потихоньку под кожу начал закрадываться холодок. Ребрам стало полегче, зато настроение испортилось. Пенелопа, в кружевном платье и дурацких туфлях, шагала вслед за мной, обняв себя руками, чтобы хоть немного согреться. Я слышала, как стучат ее зубы. Слышала, как она спотыкается. Она пыталась заговорить со мной, но я не отвечала.

Однако Пенелопа не жаловалась. Ни разу не сказала: «Мне холодно», «Я есть хочу» или «Далеко нам еще?». Она просто тащилась следом за мной, и лицо у нее было мрачнее тучи.

Подходящий утес нависал над ручьем, который из-за дождя превратился в бурлящий поток. Пенелопа смотрела на воду, разинув рот, словно перед ней была Мусса. Городские жители совсем не умеют понимать природу. Им все кажется намного больше, хуже или злее, чем есть на самом деле. Прихлопнут москита, который сосет кровь из руки, а потом неделями на зуд жалуются. Так если его прихлопнуть – зудеть еще хуже будет. Обитатель леса прекрасно знает: москита надо смахнуть тихо и осторожно и потом не обращать внимания на красные точки. Есть вещи и похуже, чем зудящий локоть. Когда за тобой по пятам гризли несется – тут уж не почешешься.

– Шагай по моим следам, – велела я Пенелопе, и она судорожно сглотнула. – Вода ледяная, свалишься – можно уже не вылазить.

– Ты серьезно? – обиженно спросила она. – Через такой ручей мне не перейти.

Очень хотелось схватить ее за волосы и потащить, но я сдержалась. Просто сказала:

– Ну и подыхай здесь, когда грянет буря.

Ручей пенился и бурлил. Да, крепкий орешек.

– Оставайся здесь, – велела я.

Через час начнет темнеть, а я костями чувствовала надвигающуюся бурю. Она быстро приближалась, словно гнев безумного бога, которому я забывала молиться. Нужно найти путь через ручей. В прежние времена я бы просто перешла его вброд, и пусть бы вода лупила меня, как хочет, пока я не переберусь на другой берег. Однако сейчас у меня просто не было сил. Я представила, как вода хлещет по ребрам и животу, и меня аж затрясло. Зато выше по течению я увидела поваленное дерево, нависающее над ручьем, – наш мост и смертельная ловушка. Природа ничего просто так не дает.

От дождя кора, поросшая мхом, стала скользкой и осклизлой. Ствол пролежал тут уже довольно долго, отчего за ним получилось что-то вроде дамбы. Спокойное озерцо, через которое мы с Пенелопой сможем перейти. Я взяла ветку и, стоя на берегу, померила глубину: по грудь, может, в середине чуть глубже. Потом провела рукой по стволу, чтобы увидеть, сможем ли мы по нему перейти. Он был сколький как лед. Я не обрадовалась, конечно, что придется задницу намочить; с другой стороны, хуже свалиться с него прямо на камни.

Пенелопа стояла на берегу, там, где я ее оставила, и дрожала, словно новорожденный жеребенок. Даже издалека я видела ее страх. Она переступала с ноги на ногу и трясла головой, глаза лихорадочно бегали. Мне показалось, что передо мной олень – он прядет ушами, его длинные ноги, как сжатые пружины, и хруста веточки достаточно, чтобы он сорвался с места. А длинная тонкая шея готова для ножа.

– Ты что-то нашла? – заорала Пенелопа.

Я вытащила нож.

– Нашла, но боюсь, тебе не понравится.

Я всадила нож в поваленный ствол. Он глубоко вошел в древесину. От толчка ребра вновь заныли. Пенелопа догнала меня возле спокойного озерца как раз тогда, когда по небу покатились первые раскаты грома.

– Слушай сюда, – сказала я. – Я буду держаться за ствол. Как только переберемся на другой берег, скидывай платье и начинай прыгать.

– Я не могу… – опять начала она.

Я схватила ее за плечи и взглянула прямо в глаза.

– Приближается буря. Мы должны найти укрытие, и если ты не перейдешь сейчас эту речку, то буря доберется до тебя и порвет на клочки, как тряпку. Поняла?

Пенелопа несколько секунд смотрела мне в глаза, затем кивнула.

– А ты?

– За меня не волнуйся.

Я сняла куртку, ботинки и носки и запихнула их в рюкзак. Здоровой рукой, которая с другой стороны, не там, где поломанные ребра, я буду держать его над головой.

– Держись рядом и не тормози.

Я шагнула в ледяную воду, и бок вновь заныл.

За моей спиной Пенелопа подоткнула платье до талии и сняла туфли. Она неловко держала их в поднятой руке, а второй цеплялась за поваленный ствол. Я слышала, как она выдохнула, когда вода дошла до задницы, а потом выругалась, когда вода поднялась на пару дюймов выше. Мне уже доводилось слышать такие слова. Однажды охотник загнал в палец рыболовный крючок. Он проклинал небеса и всех людей на Земле. Я смеялась до упаду, пока тот крючок вырезала.

Я вытащила нож и теперь использовала его как медведь – когти. Сколькие камни так и норовили вывернуться из-под ног. Ручей становился все глубже – вода почти добралась до моих повязок. Я не сдержалась и застонала, когда холод обжег синяки.

Грянул раскат грома.

– Быстрее, – крикнула я и всадила нож в дерево.

Слишком глубоко.

И слишком резко вытащила.

Ствол треснул. Один из камней, державших его, сдвинулся с места.

Время будто замедлилось.

Я швырнула рюкзак с вещами на берег и рванулась к Пенелопе, чувствуя, как трещат ребра. Она изо всех сил пыталась оттолкнуться от бревна, но оно уже разворачивалось по течению, увлекая ее за собой.

– Элка! – вновь и вновь выкрикивала она, борясь со стволом и с течением.

Над головой раздался удар грома, но мне сейчас было не до бури. Только бы вытащить Пенелопу.

Однако я никак не могла до нее дотянуться. Ствол крутился и переворачивался, затаскивая девушку под воду. Он тащил ее к бушующему потоку и острым камням.

Я вылезла из воды и помчалась по берегу, но река неслась слишком быстро, а я была ранена. Белое платье терялось в белой пене.

– Пенелопа!

Ствол застрял между двумя камнями, и я бросилась в воду. Через секунду я заметила в пене светлые волосы и бледную руку. Дерево с жутким треском начало ломаться под напором воды.

– Пенелопа! Отпусти чертово бревно!

Треск стал еще громче – теперь он напоминал барабанную дробь. Пенелопа не разжала рук. Она уткнулась лицом в ствол, цепляясь за него изо всех сил.

– Чертова дура! – рявкнула я. – Отпусти!

Вот упрямая фифа!.. Волна ударила в бок, и в глазах потемнело. От холода, боли и безумной усталости закружилась голова. Голые ноги скользили на камнях.

Я схватила руку Пенелопы.

– Я держу тебя! – завопила я, стараясь перекричать шум воды. – Отпусти!

Пенелопа взглянула на меня безумными красными глазами. Сперва мне показалась, что она не узнала меня, но потом она очнулась и отпустила бревно. Мы сражались с течением, и я обнимала ее за талию, стараясь не выпустить. Я забыла про свои ребра. Не думала о том, что им не понравятся мои выходки.

Мы выбрались на берег, и я сразу начала скидывать одежду.

– Снимай платье, быстро, – рявкнула я, когда увидела, что Пенелопа прижимает к себе туфли. Потом заметила, что у нее по ноге течет кровь из жуткой рваной раны под коленом. Природа всегда возьмет свое.

Раздался треск. Ствол лопнул как раз в том месте, где за него держалась Пенелопа, со звуком, похожим на щелчок резиновой ленты. Течение понесло его на камни. В воздух полетели щепки, и река тут же их поглотила.

Мы не сказали друг другу ни слова.

Разделись до белья и бледные, покрытые гусиной кожей, начали прыгать, пока звезды из глаз не посыпались. Затем помчались туда, где я бросила свой рюкзак. Я вываливала из него все, пока не обнаружила деревянный ящичек преподобного.

– Найди несколько сухих веток, только с деревьев не обрывай, и несколько сучьев потолще, – сказала я, выдыхая пар. Пенелопа не стала спорить.

Вновь загремел гром, весь мир закачался. Быстро… огонь… нужно разжечь огонь… найти укрытие и забиться туда. Сейчас! Немедленно!

Я открыла сундучок трясущимися руками, чтобы убедиться, что кремень и шерсть не намокли. Слава богу, сухие.

Я перетащила все в пещеру и обнаружила, что она уходит далеко в глубь холма. Собрала побольше веток и расчистила место рядом со входом, но подальше от дождя. На мне ничего не было – только белье, меня трясло, а зубы цокотали, словно любопытные птахи. Я дышала на руки, пытаясь согреть их.

Солнце садилось, и небо потемнело перед бурей. У меня оставалась всего одна попытка.

Я разорвала на кусочки вощеную бумагу, сложила побеги и веточки на поросшей папоротником площадке и сверху положила железную удочку. Несколько глубоких вздохов. Главное, чтобы руки не дрожали.

– Давай, Элка, – сказала я себе.

Я ударила кремнем по железу, и на бумагу посыпались искры. Еще и еще раз, пока она не вспыхнула. Аккуратно, словно больному цыпленку, я скармливала костру побеги и веточки. Вскоре дрожащая Пенелопа принесла несколько толстых веток, которые успели высохнуть после дождя, и огонь заревел.

Я сняла бинты, чтобы просушить их вместе с одеждой, и на глаза навернулись слезы. Хотя после купания в холодной воде отек на боку спал, черно-фиолетовый синяк все еще выглядел ужасно. Он тянулся от живота до середины спины. Интересно, а моя кожа станет такой, как раньше?

Проклятый Колби!

Потом я заметила, что Пенелопа не сводит с меня взгляда, а лицо у нее испуганное.

– Что? – спросила я.

– Шрамы… – пробормотала она. Те самые, которые мне от преподобного достались. Если честно, я о них вообще забыла. Они были неглубокими, быстро зажили.

– Долгая история, – сказала я, улыбаясь. – Однако интересная.

Пенелопа устроилась поудобнее на плоском камне и попросила меня рассказать.

– Они мне достались от человека, который потом получил по заслугам. Чертов ублюдок.

Я рассказала ей про ферму Мэтью, про его чили. Рассказала про преподобного. Представляете, я-то думала, что рядом с божьим человеком я в безопасности.

– Прикинь, как я удивилось, когда проснулась в подвале с голой задницей.

Пенелопа рассмеялась – я в первый раз слышала такой смех. Словно колокольчик, звенящий среди шумной толпы.

– Он разрезал меня от плеча до плеча, потом от шеи до задницы. А потом… кто-то пришел и перерезал ему глотку.

– Кто?

Я вспомнила ноги, запах леса, голос, исполненный горечи.

– Не знаю, но всю дорогу до Генезиса я надеялась, что мне удастся пожать ему руку.

– Генезис? – побледнев, повторила Пенелопа.

– Да, одна дыра неподалеку от того озера.

Она кивнула.

– Я там Джеймса встретила.

Я поняла.

– Он умер и больше тебя не тронет.

Однако я знала, что мертвецы на самом деле иногда не умирают. Я все еще слышала дыхание Кабана и, когда закрывала глаза, видела его слюнявую морду.

Небо потемнело, загремел гром, отозвавшись дрожью у меня в костях. Ветер гнул деревья, было слышно, как ломаются ветки и трещат стволы. Повезло, что сейчас у меня над головой каменная крыша.

Пенелопа придвинулась ближе к костру и прислонилась спиной к стенке. Она выжала волосы и пыталась сушить их над костром, осторожно, чтобы они не вспыхнули. Кровь на ноге она вытерла и перевязала рану полоской ткани.

– А почему судья Лайон за тобой охотится? – ни с того ни с сего спросила она.

У меня аж сердце подпрыгнуло.

Шум леса, плеск воды, потрескивание веток в костре, шорох мелких тварей и жужжание насекомых – все звуки вдруг стихли. Я слышала лишь, как кровь пульсирует в ушах, да в небесах хохочет гром.

– Я в Генезисе не только Джемса встретила, – сказала Пенелопа.

– Не знаю никакой Лайон, – ответила я, скаля зубы. Рука потянулась к ножу.

– Не прикидывайся. Мы же с тобой вроде как танцуем. Ты спасаешь меня, я спасаю тебя, потом я тебя и опять ты меня. – Она кивнула на реку.

– И что с того?

Могу поспорить, Пенелопа заметила мою ярость.

– Я видела твой портрет в Эллери. Если бы я не подошла, та толстая женщина тебя арестовала бы.

Я ничего не сказала. Просто не знала, что сказать.

– А знаешь, как я поступила? Мне пришлось подкатить к одному очень неприятному типу, чтобы украсть его билет. Его звали Портер Маклиш.

Я не стала доставать нож, но все равно держала его под рукой.

– Я тебя не просила. Зачем ты это сделала?

Она яростно выдохнула.

– Да потому что ты мою чертову жизнь спасла!

Лес вновь наполнился разными звуками. Я взглянула на эту совсем незнакомую женщину другими глазами и вдруг почувствовала укол стыда, оттого что думала о ней плохо и соврала ей всего пять минут назад.

– Лайон охотится за человеком, который убил ее сына, – тихо сказала я.

Брови Пенелопы взлетели вверх.

– Этот человек вырастил меня. Я не знала, что он убийца, пока мне Лайон не рассказала. Она думает, что я ему помогала или что я знаю, где он сейчас, но я не знаю. Я вообще ничего не знаю.

Пенелопа немного помолчала, обдумывая мои слова.

– А что в Халвестоне?

– Мои родители. Они наверняка разбогатели на золоте и драгоценных камнях.

Пенелопа кивнула. Я видела на ее лице грусть, смешанную с каким-то чувством. Я его и раньше видела, на лице Колби, когда я сказала ему, куда иду. Что-то вроде жалости.

Удар грома сотряс небеса, и порыв ветра задул наш костер, словно пламя свечи. Пенелопа, дрожащая и бледная, как снег, прижалась ко мне в темноте. Пока ветер не утихнет, вновь развести огонь мы не сможем, потому я просто попыталась ее согреть.

Ветер выл, как умирающий волк, стонали деревья, дрожала земля. Словно сама мать природа пробудилась и в гневе шагает по лесу, коваными башмаками выбивая двери и топча тарелки. Сверкали молнии, освещая все вокруг. Медведей и волков я сегодня не боялась – они так же беззащитны перед бурей, как и мы.

Если ты в лесу один-одинешенек, то буря обрушивается на тебя безжалостно. Но если рядом с тобой тот, в чьем сердце есть добро, пусть это даже бесполезная фифа, то буря всего лишь буря. Разрушительная стихия, в которой нет ничего зловещего или порочного. Обычная погода.

Я очень странно себя чувствовала, сидя у стены рядом с Пенелопой. Я казалась себе беспомощной, словно отдала этой почти незнакомой женщине всю свою силу, и теперь остаток пути меня поведет она. Сидя в темной пещере и чувствуя, как Пенелопа вздрагивает с каждой вспышкой молнии и ударом грома, я мечтала избавиться от той жесткости и ярости, которую поселили во мне Крегар и лес. Из глаз брызнули слезы и потекли по щекам, словно дождь.

За всю ночь мы с Пенелопой не сказали друг другу ни единого слова. Через пару часов, когда буря ушла на юг и мы поняли, что нас уже не сдует, я вновь разожгла костер, чтобы выгнать холод из костей, и подбрасывала в него дрова, пока он не разгорелся. Пенелопа достала сухие бинты и нежно, словно мама, начала накладывать новые повязки.

Не помню, когда я закрыла глаза. Спала я недолго, потому что проснулась прямо перед рассветом. Что-то было не так – я даже во сне это чувствовала. Я села, посмотрела по сторонам, и у меня чуть сердце не остановилось.

Нож пропал, Пенелопы тоже не было, а в темноте я услышала рычание.

 

Трудный вопрос

ПОТОМ ДО МЕНЯ донесся испуганный голос – задыхающийся, исполненный паники, возносящий молитвы богам. Пенелопа стояла у подножия холма и двумя руками сжимала нож. На полпути к вершине в отблесках пламени блестели желтые глаза.

– Пенелопа, – прошептала я, и рычание стало громче.

Она резко обернулась.

– Элка, не выходи, тут что-то в папоротниках.

– Знаю, – ответила я. – Это волк.

За спиной у зверя хрустнула ветка. Что-то подсказало, что это не мой Волк.

Я встала рядом с Пенелопой.

– Дай сюда нож.

От страха люди глупеют, и Пенелопа тоже вела себя как дура. Я накрыла ее ладони своими и отобрала нож.

– Возвращайся к костру. Быстро. Где один волк, там и стая, а после бури они на взводе.

Пенелопу трясло.

– Я не могла уснуть. Услышала шаги и попыталась тебя разбудить, – тарахтела она. – Я хотела их напугать.

– Вернись к костру, – велела я и потащила ее назад, в пещеру. Я не отводила взгляда от желтых глаз, но они не приближались и не двигались. Рычание умолкло.

Когда мы были в безопасности под защитой костра, я прижала эту идиотку к стене и приставила нож к горлу. В свете пламени ее глаза казались стеклянными.

– Никогда не трогай мой нож. И не ходи охотиться на волков в темноте.

Они испуганно кивнула и вздрогнула, оттого что камни впились ей в спину.

Я смотрела ей прямо в глаза, хотела, чтобы она все поняла. Это не игра. В темноте ты можешь умереть.

Потом я отпустила ее и присела у огня, чтобы подкинуть дров.

– Прости, – покорно прошептала Пенелопа, сев рядом со мной.

– Черт возьми! – Я даже не пыталась скрыть злость. – Ты что, совсем ничего не понимаешь?

Она смотрела на пламя, словно ребенок, которого шлепнули по рукам.

– Вокруг волки, медведи, росомахи и куча змей. Черт, да тебя порвут на куски быстрее, чем ты обоссышься!

Хотелось схватить ее и потрясти. Вот бы я проснулась и обнаружила ее разделанной, как индейка на Рождество! Везде пятна крови, а чудесное белое платье торчит из пасти волка. Я слишком много крови видела. Помнила, как кровь Кабана выплеснулась мне на грудь. Как она текла по спине от ножа преподобного; чувствовала и его горячую кровь на своей спине. Ощущала черную демонскую кровь на своих руках. Я закрыла глаза и вспомнила ноги того мужчины, а потом и лицо. Я его знала. Теперь, вдалеке от отравленного озера, картина прояснилась. Там, в подвале, был Крегар. И возле озера тоже. Он был моим демоном, а я – его ангелом, и он ждал, пока я паду.

– Элка, – воскликнула Пенелопа. – Что с тобой?

Грудь сжалась, я не могла дышать. Я широко открывала рот, стараясь заглотнуть хоть немного воздуха. Руки демона на моей шее, руки Крегара, покрытые кровью… Они сжимались. В глазах потемнело, во рту возник запах железа. Языки пламени уплывали, словно пятна масла по воде. Я падала в черный океан. Океан дурной крови.

Пенелопа изо всех сил хлестнула меня по щеке.

От шока легкие открылись, и в грудь хлынул воздух.

– Элка, – повторила она, и я вцепилась в ее голос, словно в брошенную веревку. – Давай, дыши.

Вдох-выдох. Вдох-выдох. Я потихоньку выползала из тьмы. Океан пропал, и вернулось пламя.

– У тебя была паническая атака, – невозмутимо сказала Пенелопа. Я жадно глотала воздух, словно он мог закончиться.

– С чего ты взяла?

Она открыла фляжку и протянула мне.

– Папа был врачом.

Слово «папа» она произнесла так спокойно, словно говорила о хлебе или о расческе. Вообще никаких чувств. Если он был доктором, значит, знал, что озеро отравлено. Почему же тогда он пил воду?.. Не было в ее истории ни капельки смысла.

Я осторожно покосилась на Пенелопу. Слишком много она знает, я прям нервничать начала. С чего бы это? Ум и лживые речи Колби посадили меня в тот ящик. Зато знания и сообразительность Пенелопы вылечили меня и помогли выбраться из Эллери. На что еще она способна? Мне вдруг стало страшно. Я могла сразиться с медведем и выйти один на один против волка или пумы, однако в мире людей я одинокая хромая овца.

– Пенелопа… можешь сделать для меня кое-что? Типа «ты спасаешь меня, я спасаю тебя».

– Чего ты хочешь? – спросила она, даже не пытаясь скрыть подозрительности.

Я покраснела и занервничала. Черт, почему я бабку не слушалась? Я перевела взгляд на огонь, чтобы не увидеть в глазах Пенелопы жалости или чего похуже. Вдруг она рассмеется. Набрала воздуху в грудь, уговаривая себя, что стыдиться нечего. А если она рассмеется, оставлю ее в лесу, на прокорм волкам.

– Научишь меня читать?

– Пообещай, – нервно сказала Пенелопа, – что ты не убьешь меня, если что-то пойдет не так.

Я нахмурилась.

– Что-то может пойти не так, только если ты будешь учить меня не тому, что надо.

Солнце встало, мы уже полчаса шли по лесу. Я заметила волчьи следы у костра, но ей ничего не сказала – вдруг опять паниковать начнет. Вокруг бродили три, может, четыре зверя. Разведчики.

– Я буду учить тебя тому, что надо, – сказала Пенелопа, и я почувствовала раздражение в ее голосе.

Наверное, ученые люди не любят, когда невежды сомневаются в их уме. Мне тоже не понравится, если она начнет меня учить разделывать зайца. Одни знают одно, другие – другое, однако всем нам порой приходится учиться. Я выучу то, что она знает с детства, и поделюсь с ней умениями девчонки, выросшей в лесу: покажу, как ловить и потрошить животных.

– Халвестон между тех гор. – Сквозь деревья виднелись горные пики. Они все еще были покрыты снегом, и я знала, что мы приближаемся к вершине мира. В долине Муссы в это время года снега днем с огнем не сыщешь. – Никогда таких высоких не видела. Рядом с ними скалы Риджуэя все равно что комары.

– Ты из Риджуэя идешь? – спросила Пенелопа.

– И что с того?

– Так это пять… почти шесть сотен миль. – Она взглянула на меня, потом на мои ботинки. – Ты что, всю дорогу пешком шла?

– Нет, – сказала я, очищая подошву о корень. – Немного в ящике проехала.

Что такое мили, много это или мало? Но я шла несколько месяцев, а я не из медлительных.

В воздухе пахло весной, и меня вдруг словно обухом по голове ударило – я оставила свой дом и Охотника прошлый летом. Меньше года отделяли меня от той жизни. Всего несколько месяцев назад преподобный порезал мне спину, а Крегар прошептал в ухо: «Подумай, почему я тебя не убил». Прошла зима, а я нисколечко не приблизилась к ответу.

– Так ты меня будешь грамоте учить или расспрашивать о том, сколько я прошла? – Щеки пылали, и мне хотелось поскорее отряхнуть с себя мысли о прошлом.

– Да какой уж тут алфавит, когда кушать хочется, – заныла Пенелопа.

Как-то я упустила из виду, что городские не могут долго обходиться без еды. Видать, привыкли кушать каждый день и думают, что небо им на голову упадет, если они пару часов поголодают. У Пенелопы вообще жира не было, никаких запасов, чтобы продержаться без еды. Уж если так приходится платить за красоту и внимание мужчин, лучше я буду живой уродиной, чем мертвой красавицей.

– Хорошо. Значит, так: ты учишь меня, я учу тебя. Черт, я не буду приносить тебе еду и кормить, как маленького беспомощного ребенка!

Я вытащила несколько силков из рюкзака, который заставила ее нести – а что, у меня ребра поломаны, – и показала, как найти заячьи следы и поставить ловушку. А потом наблюдала, как она затягивает петлю, подвешивает ее на высоте трех пальцев от земли и делает из веточек и кустарника небольшой тоннель, чтобы дичь прямо в силки привести.

– Неплохо, – похвалила я, когда она последнюю ловушку поставила. – Вот только учить тебя огонь разводить у меня уже терпения не хватит. Не хочу замерзнуть, пока ты тренируешься. Нам понадобятся дрова.

Пенелопа ринулась искать ветки для костра, прям как дрессированный щенок. Я к тому времени уже добыла огонь, и она смотрела на меня, как на фокусника из бродячего цирка, который голубей из рукава достает.

– Ты так много знаешь…

– Огонь развести легче легкого. Большого ума не надо.

– А у нас в доме был электрический обогреватель.

– Наверное, опасная штука.

– Да. У нас был камин, но мы им не пользовались. Из-за маминых больных легких. – Она вздохнула. – Знаешь, есть что-то такое в живом огне…

Тут я с ней согласилась. Даже в середине дня, когда сквозь зеленые весенние листочки сияло солнце, и бояться вроде как было нечего, рядом с огнем я чувствовал себя в безопасности. Маленькая частичка дома среди дикого леса.

– Ты столько всего умеешь делать, а я про такое только в книжках читала. Меня папа медицине учил, а мама – играть на фортепиано и пятистопному ямбу.

– Ямбу? Какая от него польза?

Пенелопа рассмеялась и кинула в костер несколько веточек. Огонь тут же сожрал их, словно конфеты.

– Никакой. Я могу объяснить тебе, почему горит огонь – описать химическую реакцию. Могу рассказать стихотворение о языках пламени, которые танцуют в глазах любимого, но теплее от этого не станет.

– И кролик не сготовится, – кивнула я. Если честно, я даже немного жалела ее. Бедняга оказалась в моем мире. – Я точно так же себя чувствую, когда приходится с людьми и их бумагами дело иметь.

Пенелопа взглянула мне в глаза, грустно улыбнулась и подняла толстую ветку. Она нарисовала две линии и еще одну между ними.

– Буква А, – сказала она.

Другая буква была похожа на внушительный бюст Мод из Генезиса, лежащий на боку.

– В.

Еще одна – на половинку луны. Где-то в глубинах памяти шевельнулось воспоминание о бабке с ее доской.

– С.

Пенелопа рисовала, пока не добралась аж до последней буквы алфавита.

Потом начала сначала и заставила меня повторять их по памяти. Сразу все и не упомнишь! Да этих чертовых загогулин там больше сотни! Как люди ухитряются их не забывать, да еще и слова складывать? А уж этих слов столько, что вообще не сосчитаешь. Неужели в голове такое уместится?..

Шесть раз я повторила написанные на земле буквы и решила, что с меня хватит. Горячая кровь прилила к щекам. Пенелопа все твердила, что мне нужно сосредоточиться, что я невнимательно ее слушаю. Давай, повтори еще раз, и еще раз… Я ей что, чертов пересмешник?

Я вытащила нож и всадила его в землю, прям посредине буквы О.

Пенелопа заткнулась.

Я встала и пошла проверять силки. Конечно, я вела себя не очень вежливо, но ведь я такая и есть. Я пообещала ее не убивать, но насчет того, что я не буду злиться, мы не договаривались. И я не обещала, что не заеду ей в челюсть ботинком, если она меня разозлит. А я уже начала закипать. В общем, чем дальше я буду от нее, тем лучше.

Первая ловушка оказалась пустой и нетронутой. Никто не пробегал этой тропкой. Я сняла ее и засунула в карман. Во второй я обнаружила только кроличью лапу, которая застряла в петле. Какой-то зверь – росомаха, наверное, первым добрался до моего обеда. Я выругалась, но не разозлилась. Я бы и сама так поступила.

Сквозь деревья я видела Пенелопу. Она сидела на пне, оставшемся с тех времен, когда в этих местах заготавливали лес. Пни здесь были везде, а из земли перли новые деревья, чтобы заполнить прорехи. Оттого этот лес был зеленее, чем другие. Вокруг полно всяких кустов, высоких и низких. Наверное, тут и морошка есть, правда, для нее сейчас не время. Бабка меня часто гоняла ягоды для пирога собирать. Хотя как по мне, не стоил он того, чтобы столько горбатиться. Я никогда сладости не любила – моему брюху мясо подавай.

Пенелопа вглядывалась в чащу, почесывая ногу, которую в речке поранила. «А ну-ка перестань!» – подумала я. Еще чего не хватало – грязными ногтями кожу царапать. Она сидела в луче света, вся в белом, сияющая как ангел. Только я почему-то видела не человека, а ужин – красиво разукрашеный рождественский ужин на освещенном столе. Я подкрадывалась к ней, прячась за деревьями, словно выслеживая оленя.

Потом я услышала, как кто-то сучит лапами в кустарнике, – мелкий зверек прощался с жизнью. И Пенелопа, сидящая на пне, вновь выглядела как Пенелопа, а не как ужин. Какая-то часть моего мозга – наверное, задняя, которая подсказывает, что ты голодна, – окончательно запуталась и посылала мне неверные сигналы. Я никогда не была в лесу с кем-то, кто слабее меня. Я никогда не была вожаком. А сейчас пришлось. Вожаки всегда получают то, чего хотят, вот только мой мозг понятия не имел, чего я хочу.

В одной из ловушек я обнаружила кролика – петля затянулась вокруг его шеи.

Он затих. Знал, что его ждет.

Так странно забирать чужую жизнь. До встречи с Кабаном я бы даже думать не стала – взяла бы кролика за лапу и прекратила его страдания. Теперь-то я видела, что зверек ничем не заслужил такой участи. Кабан заслужил, даже не сомневайтесь, а кролик мне ничего плохого не сделал, просто оказался не в то время не в том месте. Я стала его кабаном. Хотела забрать у него то, что он не хотел отдавать.

Желудок заворчал. Я вытащила нож. Я вожак стаи, и я должна кормить… Вот только… я не могла.

Я всегда жила по своим правилам – они помогали мне отличать добро от зла. Но теперь я совсем запуталась. Если я убью бедного зверька, то стану такой, как Кабан? Как Крегар?

Похоже, кролик понял суть моих размышлений и начал дергаться. Силки затянулись.

Кабан не должен был нападать на меня – его заставили грязная похоть и тупая голова. Во мне не было похоти, и тупой я тоже не была. Я просто хотела есть, а кролик это еда… И все равно я не могла отрезать ему голову.

Я сама себя не узнавала. Это всего лишь кролик! Да я сотни их убила. Тушила их, коптила, тушенку делала, жарила с луком и картошкой. Во что я превратилась, если не могу его выпотрошить? Упитанный кролик, хороший ужин для нас двоих получится… Мысли перепутались, и я никак не могла их расплести.

– Ты поймала кролика! – Пенелопа стояла у меня за спиной. Я чуть из штанов не выпрыгнула – не слышала, как она подошла. Распустила нюни: бедный кролик, он ни в чем не виноват… Вот дура! А если бы не Пенелопа, а медведь подкрался? Прекрати жалеть себя! Пора заканчивать думать о Кабане, здесь не место.

Я взяла кролика за ногу, вытащила из силков и сломала ему шею.

– Сумеешь освежевать?

Пенелопа улыбнулась и взяла мертвого кролика, даже глазом не моргнув. Вторую руку протянула за ножом.

– Принеси немного дров, – попросила она. Вроде как добродушно, чтобы я не подумала, что она мне приказывает, и в то же время достаточно твердо, чтобы я поняла – это и в самом деле приказ.

Пенелопа еще возилась с кроликом, когда я вернулась с кучей больших веток, сломанных бурей. Я подкинула их в костер, а потом стала наблюдать за ней. Пенелопа обращалась со зверьком так осторожно и ласково, как будто это плюшевый медвежонок, и она боится его порезать. Осторожно подцепляла шкурку, вместо того чтобы просто стянуть ее. Подрезала ее на лапках, вместо того, чтобы их отрубить.

– Хватит! – сказала я. – Это наш ужин, а не ребенок, которого ты сиськой кормишь. Мы обе с голоду помираем.

– Ты сама попросила его освежевать, – сказала она. – А я и раньше кроликов потрошила. Знаю, что делаю.

Я рассмеялась.

– Да ни черта ты не знаешь. Он протухнет, пока ты с него шкуру снимешь.

– Тогда покажи, – сказала она, протягивая мне кролика и нож.

Я взяла их, и в этот раз меня совесть не мучила.

– Сначала надо его выпотрошить. – Я воткнула нож кролику в брюшко. Горячие, исходящие паром кишки пузырились, как жаркое на плите. – Вот почки, печень и сердце, – сказала я, вытягивая их одной пригоршней.

Пенелопа внимательно смотрела, а я видела себя. Мне было восемь лет, когда охотник впервые принес домой оленя.

– Потом отрезаешь задние лапы. – Я положила кролика на пень, сломала лапы и отрезала их.

Охотник погладил блестящую темно-коричневую шкуру и сказал:

– Девочка, олени – благородные животные, и с ними нужно обращаться уважительно.

Потом он вспорол живот зверю, лежащему на крыльце хижины. Звук был такой странный – вроде разрешаешь пластиковую бутылку.

– Засунь большие пальцы под шкуру – края брюшка ты все равно есть не будешь, и отдирай уверенно и быстро.

Охотник взял ведро и закинул туда потроха. Кровь он уже выпустил. Он всегда говорил, что животное нужно хорошенько обескровить. А еще – оно должно быть спокойным, когда ты его убиваешь. Страх портит мясо.

Пенелопа ахнула и кивнула, пристально глядя на кролика. Видать, запоминала мои слова.

– Когда сдерешь шкуру со спины и увидишь просвет между шкурой и мясом, – отрезай голову.

Я вывернула шею и отделила ее, сделав глубокий надрез. Пенелопа выдохнула.

Охотник связал задние ноги оленя и подвесил его на крюк.

– Одной рукой берешься за шкуру, другой придерживаешь тело – и тянешь в разные стороны.

Звук был такой, словно мерную ленту из рулона вытягивают. Сразу обнажились задние лапы, а потом и передние, розовые и сияющие, словно выскользнули из упрямых чулок.

Охотник велел мне внимательно следить, как он ножом для разделки рыбы оленя свежует. Маленький нож – маленькие порезы, чтобы мясо не испортить. Нам его на несколько месяцев хватит, так что нужно отнестись к нему с уважением, сказал Охотник. А потом начал стягивать шкуру.

Я отдала освежеванную тушку Пенелопе.

– Поняла? – спросила я, и она кивнула, крутя кролика в руках. – В следующий раз побыстрее шевелись.

Охотник снял шкуру почти до шеи. Самое сложное место. Он осторожно поднес нож к подбородку, сделал разрез вдоль челюсти и велел мне подержать голову. Я вцепилась в нее маленькими детскими пальцами, которые утонули в блестящей бурой шерсти.

Спину начало покалывать.

– Принеси ореховую ветку, – резко сказала я. Мне захотелось остаться одной. – Прочную и зеленую. Толщиной в палец.

Пенелопа молча встала и ушла. А я чувствовала, как пальцы оплетает оленья шерсть.

В воспоминаниях нет ничего хорошего. Они рассказывают нам о счастливых мгновениях, которые остались в прошлом и уже не вернутся, а заодно и обо всем том дерьме в промежутке. Охотник однажды сказал, что если происходит что-то плохое, мозги нас защищают – прячут ужасы, оставляя лишь пустоту и черные пятна. Видать, и со мной такое случилось. Мой мозг запер плохие воспоминания за семью замками. Чертов трус! Я его не просила, какое он имел право? Ничего, скоро я все вспомню. Уже начинаю вспоминать. Теперь я далеко от Крегара, и рядом со мной Пенелопа. Однажды двери в мозгу откроются, и воспоминания вернутся. Они собьют меня с ног, словно буря, катящаяся с гор. И все изменится.

 

Я говорю: «Надо резать», а она такая: «Даже и не думай!»

ПЕНЕОПА ПОДЖАРИЛА КРОЛИКА на вишневых ветках, да еще и диким чесноком приправила. Такой вкуснятины с этой стороны Муссы я еще не ела.

Мы просидели на поляне почти целый день. После еды и отдыха ребра немного отпустило, и я поставила силки, чтобы обеспечить завтрак. Я не заметила, когда Пенелопа начала прихрамывать. Она сказала, что натерла ногу мокрыми туфлями, и порез тут ни при чем. Я ей поверила, ведь она у нас в медицине разбирается.

Остаток дня мы друг с другом почти не разговаривали. Я была не в настроении. Слова Крегара кипели в мозгу, как отравленный чили преподобного: «Подумай, почему я тебя не убил». Это сказал Крегар, а не Охотник. Наверное, он понял, что я не выдала его Лайон, потому решил не убивать. Но почему он тогда идет за мной по пятам? Я чувствовала, что он где-то неподалеку, прячется вон за той горой или за этим деревом. Если он придет – я буду готова. Когда я ставила и снимала ловушки – я тренировалась.

Я вырезала круг на коре, приблизительно на уровне головы Крегара. Потом взяла нож за рукоять и швырнула в мишень. Нож отскочил и упал на землю. Потом еще, и еще, и так много раз.

– Плохая балансировка, – крикнула Пенелопа от костра.

Я нахмурилась.

– Да что ты об этом знаешь!

Она подошла ко мне.

– Рукоять слишком тяжелая для лезвия.

Я напряглась, словно Пенелопа сказала какую-то гадость о моем первенце.

– Рукоять отличная. Ни черта ты в ножах не понимаешь!

– А ты ни черта не понимаешь в физике, – ответила она.

Я открыла рот, чтобы огрызнуться, вот только я и правда не знала, что оно вообще такое.

– Ты же этот нож не для метания делала?

Я покачала головой.

Пенелопа вытянула палец и положила на него клинок, придерживая за рукоятку. Потом отпустила руку, и он упал на землю.

– Ну и что с того?

Она подняла нож.

– Рукоять слишком тяжелая. Он не сбалансирован.

А я, кровь из носу, должна научиться бросать его и попадать в мишень.

– И что теперь делать?

Пенелопа показала на шишки на оленьем роге.

– Нужно их спилить.

– Легко сказать. Они же прочные, как железо, – заявила я, забирая у Пенелопы нож и грустно глядя на него.

– Как хочешь. Но этим ножом ты в мишень никогда не попадешь. Придется что-то менять.

Менять! Терпеть не могу это слово. Бабка попыталась меня изменить, когда увидела, как я кролика потрошу. Один мужик из Риджуэя тоже заявил, что если я не изменюсь, то замуж никогда не выйду. Не пытался меня менять только Крегар – думал, что я такая же, как он.

– Не сейчас, – промурлыкала я, баюкая клинок в руках. Мой нож – моя жизнь. – Успеется.

Мы провели ночь под деревом. Его ветви почти касались земли, так что получилось что-то вроде пещерки. Из-за Пенелопы я глаз не сомкнула. Она крутилась и бормотала во сне. В общем, мы обе не выспались и встали уже уставшие. Если я не посплю, меня лучше не трогать, и Пенелопа тоже оказалась не сахар.

Мы цапались весь день, как парочка росомах из-за белки. Шагали с рассвета до самого заката, а прошли разве что миль двадцать. Пенелопа всю дорогу ныла: ноги болят, я устала, я есть хочу, мне холодно. Жалобы, жалобы, жалобы. Она хромала еще сильнее, чем вчера. Скорее всего, прикидывается. От мозоли такого не бывает.

От веса рюкзака снова разболелись ребра, но когда я пыталась отдать его Пенелопе, она начинала ныть, так что я плюнула и уже не спорила.

– Если не заткнешься, – рявкнула я, когда мы подошли к каменистому склону, – я тебя прям здесь брошу.

Мы приблизились к подножию гор, дороги теперь будут крутыми и скалистыми. Не хотелось слушать ее нытье.

– Мне нужно отдохнуть, – заявила она. – Ужасно хочется пить.

Я не остановилась, просто отцепила фляжку от рюкзака и швырнула на землю. Пусть поднимает. И так почти все выхлебала.

До Халвестона оставалось дня три пути, и у меня ее стоны уже в печенках сидели. Я вообще в тот день о жутких вещах думала. Прикидывала, как бы оставить ее среди ночи. Или найти овраг и устроить несчастный случай. Или насыпать ей в воду болиголова. Да что угодно, лишь бы она заткнулась.

На следующий день мое желание исполнилось. Пенелопа и слова не сказала. Она, спотыкаясь, брела за мной, бледная и вспотевшая от усилий, и не проронила ни единой жалобы. За все утро только раз рот открыла – попросила меня немножко отдохнуть в теньке. Когда мы присели, я поняла, что с ней что-то не в порядке. Она дышала так, словно кто-то изнутри бил ее в грудь – прерывисто и неглубоко. Сидела, прислонившись к дереву, а руки лежали на земле. Муравей пополз по ее пальцу, а она даже не пошевелилась, чтобы его сбросить. Он продолжил свой путь вверх по запястью, потом по руке. Кусачий красный муравей. Уж если цапнет – чесаться будет жутко. Он до самой шеи добрался, когда я его скинула.

– Пенелопа, – позвала я, щелкая пальцами у нее перед носом.

– А… Мы что, уже идем?

– Ты никуда не идешь.

Она попыталась встать, но не смогла – сил не хватило.

Когда я увидела повязку на ноге и кожу вокруг нее, у меня челюсть отвисла. Бинты пропитались чем-то желтым, а кожа покраснела. Вокруг раны расползались воспаленные вены.

– Вот дерьмо! – шепотом выругалась я.

Я не могла размотать повязку – гной и кровь приклеили ее к коже.

– Господи, Пенелопа, – сказала я. – Какого черта ты молчала?

У нее из глаз брызнули слезы.

– Не хотела тебя задерживать.

Я намочила бинты и отодрала их. Увидела открытую рану, и мне чуть плохо не стало. Кожа по краям была белой, а вокруг красной. Из нее сочился зловонный желтый гной, а кровь по венам разносила яд дальше по ноге в кишки, грудь и голову.

– Заражение, – сказала Пенелопа.

– Вот уже нет! – рявкнула я в ответ. – Сиди здесь.

Я взяла флягу и нашла небольшой ручеек. Он стекал с гор, прямо из-под снега. Холодная и чистая талая вода. Когда я вернулась, то обнаружила, что Пенелопа тычет пальцем в рану. А еще докторская дочка!

Я оттолкнула ее руку и вылила ледяную воду прямо на рану. Пенелопа вцепилась мне в руку острыми, как орлиные когти, ногтями и взвыла, как баньши.

А потом я услышала шорох среди деревьев и вспомнила о волчьей стае. Пенелопа их сейчас в гости пригласила.

Я быстренько отыскала плоский камень и еще немного табака и тысячелистника. Добавила воды и растерла их в кашицу. Потом очистила порез, так тщательно, как только смогла, и наложила кашицу прямо на рану. Пенелопа вновь завопила, но я была наготове, зажала ей рот ладонью и заставила взглянуть мне в глаза.

– Мы здесь не одни, – тихо сказала я.

Ее слезы потекли по моей ладони, потом запястью. Я увидела, что она поняла, и отпустила ее.

Шорох становился все громче. Приближался.

Я оторвала полоску ткани от голубой рубашки, намочила ее и перевязала рану.

– Только попробуй почесать, я тебе пальцы оторву.

Пенелопа кивнула. Даже спорить не стала.

Потом она допила последнюю талую воду, сказав, что это снизит внутреннюю температуру.

Теперь мы шли вдвоем, и я обнимала ее за талию, чтобы перенести вес с больной ноги. Медленно, слишком медленно.

Интересно, волки еще идут за нами? Что бы они сделали, если кто-то из их стаи был ранен? Впрочем, я знала ответ. Они бы его бросили. Сила стаи в силе самого слабого, а Пенелопа сейчас просто мертвый груз. Законы природы – они не просто так. Ты должен делать правильный выбор, чтобы выжить. Нас окружали волки, поджидая, пока мы совсем ослабнем. Если Пенелопе не станет лучше, то до Халвестона мы не доберемся. И если я ее не брошу, то волки и меня сожрут.

Мы разбили лагерь, однако уснуть я так и не смогла. Сидела у костра, глядя, как Пенелопа потеет и дрожит. Кровь разносила отраву по всему телу. Что же мне делать? Какая-то часть моего мозга, дикая и примитивная, говорила, что я должна ее бросить – если ветка прогнила и готова упасть, то ее отрезают, а не ложатся под ней спать. Однако другая часть говорила, что я должна доставить Пенелопу в Халвестон. Но у меня ведь ребра сломаны, а весит она не так уж мало. Наверное, я смогу отрезать ей ногу, прежде чем заражение поднимется слишком высоко, однако кровь привлечет всякое зверье. Я сидела в темноте и сама с собой спорила. Звезды усеяли ночное небо, но мне сейчас было не до всяких красот. Три или четыре раза за ночь я вроде бы приходила к решению, а потом голова спрашивала: «Ты уверена?», и спор начинался снова.

И лишь увидев, как с другой стороны костра на меня таращится пара желтых глаз, я поняла, что надо делать.

 

На полпути в никуда

ДАЖЕ НЕ ПРЕДСТАВЛЯЮ, что подумала Пенелопа, когда проснулась на рассвете. Прямо на мне лежал здоровенный волчара, а я даже не шевелилась. Разглядев в свете костра черную полоску у него на голове, я сразу поняла, что была права. Это мой волк выл, предупреждая меня о Колби, когда я плыла на корабле. Наверное, он обошел озеро кругом, по горам, там, где ни один человек не пройдет.

Я целый час объясняла Пенелопе, почему я еще жива и почему она еще жива, что у нее не галлюцинация и что я не сошла с ума. Все время волк сидел рядом, глядя на Пенелопу так, словно он отрыгнул ее после ужина и не может понять, что же такое съел. Он вырос с тех пор, как я оставила его у Генезиса, и теперь я, наконец, чувствовала, что в моем мире все стало на свои места. Я трепала его шерсть, чесала за ухом, гладила большим пальцем черную полоску и валялась с ним по земле. Бледная Пенелопа смотрела на нас словно пучеглазая рыба, вздрагивая и вдыхая каждый раз, когда волк скалил зубы или подвывал.

– Не показывай, что ты его боишься, – сказала я. – Или он тебе руки откусит.

– Как… – начал она, – как ты с ним… он же волк.

Волк поднял на нее горящие глаза, и она отшатнулась, прижавшись к дереву.

– Ну, люди убили больше волков, чем волки людей. Так что я даже не знаю, кого надо бояться.

Пенелопа была такой бледной, словно ее лицо освещал лунный свет. Повязка, которую я наложила, могла успокоить боль, но с ядом, который кровь разносила по телу, она справиться не могла.

– Ну, хотя бы гной течь перестал, – сказала я, накладывая новую повязку.

Волк посматривал мне через плечо и, похоже, ухмылялся. Он с Пенелопой не разговаривал и держался от нее подальше, словно в нашей стае она была подкидышем.

– Мы долго шли, да еще ничего не ели, и теперь организму не хватает сил сражаться самостоятельно. Нужны антибиотики.

– А где их достать?

Волк тихонечко рыкнул, я и почесала ему шею, чтобы успокоить.

– В Халвестоне, – сказала Пенелопа, вздрогнув, когда я начала накладывать новую примочку. – У фармацевта.

– Тогда пора двигаться.

Пенелопа шла, держась за меня, и вместе мы преодолели последний хребет, который отделял нас от Халвестона. Волк трусил позади. Мне все казалось, что он качает головой, словно говорит: «Какого черта ты таскаешь с собой этот мешок костей? Избавься от нее, и мы быстрее доберемся до города». Чего еще ждать от волка.

Понадобилось несколько часов, чтобы подняться на вершину вершины хребта. Однако вид, который открывался оттуда, стоил всех усилий. На юге простиралось огромное озеро. Городок Эллери на побережье казался совсем крошечным. Дорога на север была лишь царапиной на земле, словно шрам на коже мира.

Север? Черт! Большая Глупость превратила эти земли в инопланетный пейзаж. Высоко в небе сгущались черные тучи. Воронки и ямы размером с долину Муссы обнажали разноцветные скалы, и отовсюду валили клубы дыма.

Раненый и злой мир больше не даровал человеку никаких благ, их приходилось вырывать когтями и зубами. Мне вдруг стало жаль деревья и зверей, которые умерли, когда упали бомбы. Их не должны были сбросить на нашу землю. Ошибка в навигации или еще какой просчет, так говорили старики, – бомбы полетели не туда. Они предназначались городам на далеком юге, которые и так были уже почти разрушены. Эти бомбы должны были убивать людей, а не природу. Они наполнили небо дымом и ядом, яростными и смертоносными бурями. Старики говорили, что вода перестала течь, и все огни погасли. Остались лишь обугленные камни да пепел сгоревших деревьев. Природа, наверное, думает, что люди такое заслужили, и если честно, я с ней согласна. Это искалеченная земля когда-то была бесценной, живой и дышащей, а на нее наступили мимоходом, как на муравейник. Когда я смотрела, во что она превратилась, у меня сердце разрывалось.

На берегах Муссы деревья совсем другие – прямые и высокие, они тянутся к синему небу. А здесь, на скудной и твердой почве, деревья низкие и скрюченные, с темной листвой. Уже наступила весна, но я нигде не видела сочной молодой зелени. Над горами, низкими равнинами и искореженной землей завывал ветер, и в его голосе звучала боль.

Так вот почему те, кто шел за золотом, были дураками. Они сбивались с пути сразу после того, как доставали компас и делали первый шаг. Когда я подумала о родителях, в груди начал расти холодный ком. Они шли на север, думая: «Там золота на миллионы, и в воздухе чувствуется лихорадочное волнение. Мы вернемся богатыми, как царь Мидас. Передай моей девочке, что я ее люблю». Неужели они такие же глупцы, как и остальные?

– Эй, ты в порядке? – Пенелопа стояла рядом, а Волк свернулся у моих ног. Сколько времени я уже тут торчу?

– Не знаю, что делать, – сказала я. – Эта земля не любит людей.

– Халвестон вон там, – показала Пенелопа. – Его еще называют «Воротам к богатству».

У подножия горы расположился город – я таких огромных в жизни не видела. К нему вела одна большая дорога, а от него расходилось штук десять маленьких. Словно одуванчик – на одном стебле сотни маленьких пушинок, торчащих во все стороны. Значит, Север здесь и заканчивается, потому что дальше даже дороги нормальной не сыскать. Я словно дошла до края мира.

Халвестон располагался в высохшем устье реки – между гор осталась темная расщелина. Наверное, во время Большой Глупости бомбы выжгли всю долину и высушили реку. Земля была усеяна прогнившими серыми пнями. Из этих деревьев построили Халвестон, и он все продолжал расти, расползаясь, словно кровь по снегу. Скоро станет такой же большой, как Кувер-Сити. Я хотела ненавидеть этот город – и не могла. Чувствовала, что по его улицам бродили мои родители. Мама покупала здесь картошку и платья, а отец торговался, чтобы продать подороже ведро с золотом.

Еще полдня вниз по склону, и я буду совсем рядом с ними. Я смотрела на огромные здания и пыталась отгадать, в каком они живут. Кровь начала бурлить, словно кастрюля жаркого на медленном огне. Родители дико обрадуются, когда увидят меня, скажут, как ждали и верили, что я их найду, а я расскажу им все мои истории. О буре и летающем столе, о сумасшедшем преподобном, об отравленном озере и о том, как я плавала на корабле в каюте первого класса. Только о Крегаре и Лайон я им не скажу ни слова. Никогда.

Мы будем разговаривать до утра. И все, что мне нужно, отвести Пенелопу в контору, где выдают разрешения.

Тут она почувствовала мое волнение и решила все испортить. Ее колени подогнулись, она начала трястись и корчиться, изо рта полетели брызги белой пены.

Я держала ее крепко-крепко, чтобы она голову о камни не разбила. Волк прижимал уши и тихо порыкивал, но не рассерженно, а тревожно и подозрительно.

Я такое уже видела много лет назад и понимала, что дело плохо. У одного парня в Риджуэе тоже были припадки. Они длились часами, а когда он приходил в себя, то каждый раз терял кусочек разума. Его папа с мамой работали в поле. Когда у него случался припадок, коровы начинали мычать, и родители быстро бежали домой. Так повторялось снова и снова, но однажды коровы не замычали. Парень лежал на полу. Он был жив, однако ничего не соображал. Поговаривали, что отец отвел его в лес, чтобы там его медведи съели, потому что у семьи не было денег за ним ухаживать. Понятное дело, я не хотела, чтобы Пенелопа потеряла разум. Мне нужны ее буквы. Нужна она сама. Я прижимала ее к себе, не давая размахивать руками и биться головой о камни.

Наконец, она утихла. Совсем. Мое сердце бешено заколотилось. Она не могла умереть. Мы же так близко, мы столько прошли!..

– Пенелопа, даже не думай, – прошептала я ей в ухо. – Ты меня вот так не бросишь!

Я услышала ее дыхание. Почувствовала пульс на ее шее.

Я сидела, держа на коленях больную девушку, а за нами наблюдал свирепый дикий волк. Вот такая у нас странная семейка. Волк засеменил вниз по склону, обернулся и тявкнул, словно говоря: если хочешь, чтобы приблуда выжила, то пора в путь. Потом он понесся прочь, размахивая хвостом.

Пенелопа так и не пришла в себя.

Волк вернулся и вновь тявкнул, теперь погромче. Он смотрел на меня, не отрывая глаз, но от беспокойства за Пенелопу я плохо соображала. По щекам потекли слезы. И тут я разозлилась. Она, видите ли, залезла мне в душу, заставила о себе заботиться, а теперь умирает!

Волк взялся зубами за рюкзак и дернул. Я знала, чего он хочет, знала его мысли так же хорошо, как свои. Мы должны добраться до Халвестона. В большом городе точно есть врач.

– Я не смогу нести все сразу, – сказала я. – Надо и тебе потрудиться.

Наплевав на сломанные ребра и боль во всем теле, я взвалила Пенелопу на себя. Она весила меньше, чем годовалый олененок.

– Бери наши вещи, – велела я Волку, кивнув на рюкзак.

По-моему, он сузил глаза. Потом очень медленно взялся зубами за лямку, показывая, что делает это только потому, что у меня груз тяжелее, и глухо зарычал.

– Не ной, – сказала я. – У тебя все кости целы.

Он полунес, полутащил сумку и всю дорогу ворчал, как капризный ребенок, которого заставили лущить орехи.

– Не думала, что ты такой ворчун.

Волк рыкнул погромче, и я засмеялась, однако в груди понемногу начала расти тревога. С Пенелопой он не разговаривал, а инстинкты у волков поострее осколков кварца. Вообще-то, немудрено: в ее истории про папу смысла ни на грош.

На полдороге к подножию горы волк вдруг резко свернул в лес. Я заорала ему вслед, но он даже не обернулся. Я обозвала его ворюгой и сукиным сыном и крикнула, чтобы рюкзак отдал. Только начхать ему было на мои вопли.

Не пойти за ним – потерять вещи… Как я ругалась! Я буквально с ног падала, а тут надо по лесу блуждать!..

Зря я его проклинала. Мне этого зверя небеса послали. Когда я его обнаружила, он сидел на крыльце маленькой охотничьей хижины. Такие рассыпаны по всем лесам; в них охотники, трапперы и всякие заблудившиеся придурки, вроде нас, могут найти приют. Обычно там есть печка, дрова и кровать, а если повезет – еще и еда.

– Молодец! – сказала я Волку.

Пенелопа пошевелилась и застонала, и у меня от сердца отлегло. Захотелось зарыдать и хорошенько тряхануть ее за то, что заставила меня волноваться.

Я зашла в хижину, вдохнула прохладный застоявшийся воздух – видать, тут всю зиму никого не было – и положила девушку на кровать. Одеяло, поеденное молью, я швырнула на пол и не успела и глазом моргнуть, как Волк на нем пристроился. Потом я разожгла огонь в печке и закрыла дверь. Скоро в домике стало жарко. Приближалась ночь. Понадобилось больше времени, чем я рассчитывала, чтобы сюда добраться, потому что пришлось нести дополнительный груз.

Может, тепло помогло, может, ровная кровать, но Пенелопа вскоре открыла глаза. Через несколько минут она сообразила, что мы уже не под открытым небом, и уставилась на меня.

– Где я?

Я села на кровать рядом с ней. Пенелопа была ужасно бледная, и я чувствовала жар, сжигающий ее тело. Если мы не доберемся до доктора, то будут еще припадки.

– В охотничьей хижине. Ты потеряла сознание.

Она села на кровати, вздрогнув и зашипев, когда пришлось пошевелить ногой.

– Ты что, меня несла?

– Ты спасаешь меня, я спасаю тебя, уговор такой был, – сказала я дрожащим голосом.

Пенелопа улыбнулась, и дрожь сразу прошла.

– А волк тут? – мрачно спросила она.

– Вон, на полу валяется, как свинья в помоях.

Волк фыркнул и потянулся, куснув меня за ботинок.

Я размотала повязку и почувствовала запах разложения. Вены вокруг раны выглядели немного лучше; похоже, примочка немного замедлила яд. Однако на саму рану страшно было смотреть – из нее сочился гной, кожа на краях почернела.

– Идти можешь? – спросила я. – Только теперь правду говори.

Пенелопа молчала, глядя, до чего себя довела. Я протянула ей фляжку и заставила выпить до самого дна. Потом достала из рюкзака одеяло и укрыла ее.

– Элка, прости меня, – сказала она, держа перед собой флягу так, словно собиралась на нее молиться.

– Да что уж теперь. Идти ты не можешь, значит, до Халвестона не доберешься. А ведь ты мне там нужна.

Пенелопа вздохнула, совсем тихо, не как капризный ребенок, а вроде как жалея себя. Я вот себя жалеть не умею – пустая трата времени и сил.

– Мы останемся здесь на ночь. А утром обо всем поговорим.

Она не стала спорить, да и Волк тоже. Правда, он тихонечко фыркнул, когда я его в сторону отодвинула. Я лежала рядом с ним и слушала его дыхание. Такое спокойное, словно нет в мире ни забот, ни тревог. Он в тепле, а рядом его стая, даже если один из ее членов ему не по нраву.

Зато у меня в душе росло беспокойство как перед бурей. Ты вроде чувствуешь, что она скоро разразится, но не знаешь когда. Вот с такими мыслями я легла спать в ту ночь. Хотя Волк вернулся, и жизнь начала налаживаться, да еще рядом Пенелопа, девушка, которая оказалась больше, чем пустым местом, я все равно не могла успокоиться. Знаете, как бывает – ходишь по рынку, и куда ни повернешь – везде одно и то же лицо. Наверное, это потому, что мы почти пришли в Халвестон, а там до черта незнакомых людей. И еще я боялась, что там мой портрет висит на каждом столбе.

Перед глазами встало лицо Лайон. Не было в ней ничего человеческого – лишь лед и стекло. Она мне что-то сказала, но я не услышала. И, если честно, не хотела слышать.

Меня разбудили холодный утренний свет и волк, храпящий под боком. Вскоре проснулась и Пенелопа. Я сменила ей повязку и дала еще немного воды. Волк сел, уставившись тяжелыми, словно камни, глазами на девушку. Интересно, о чем он думает. Может, о том, что ей не стоит доверять?

Антибиотики широкого спектра.

Вот что нужно отыскать в Халвестоне. Пенелопе пришлось повторить это странное слово несколько раз, мои мозги его так сразу не запомнили. Я сказала Волку, чтобы он за ней присматривал, однако он не пожелал оставаться в хижине, а уселся на пороге, и я не стала спорить. Просто погладила его, опустилась перед ним на колени и обняла за шею.

– Никуда не уходи, – прошептала я, зарывшись в его шерсть. – Ты мне нужен.

Волк потерся о меня головой, и я поняла, что он будет здесь, когда я вернусь. Однако, спускаясь с горы, я подумала: «А вернусь ли?» Боюсь, где-то в этом городе меня поджидает Лайон, а может, даже и Крегар. Конечно, Лайон охотится на Крегара в Мартинсвилле далеко к югу отсюда, а мне всего-то нужно найти врача, взять у него эти биотики и вылечить ногу Пенелопы. В общем, раз плюнуть. Вот только я знала, что Халсвестон не похож ни на один из городов, в которых я бывала раньше, и что он пережует меня и выплюнет, если я сделаю хоть один неверный шаг.

Как оказалось, я сделала не один.

 

Халвестон

ХАЛВЕСТОН ИЗ ТЕХ ГОРОДОВ, что возникают на пустом месте и быстро разрастаются. Здесь обитали в основном те, кто месяцами копался в земле и вернулся ни с чем, только с кровоточащими пальцами. Были и счастливчики, которым повезло: они нашли богатство – и тут же спустили его на женщин и виски. И на них на всех охотились агенты по продаже земельных участков, хозяйки борделей и скупщики золота с подкрученными весами.

Халвестон состоял из досок, крыс и ржавчины. Он начинался с одной улицы, застроенной деревянными домами, потом к ней добавилась вторая; промежутки между ними заполнили киоски и фургоны, и город начал расползаться во все стороны. Запруженная дорога превратилась в грязь у ворот, из которых валила толпа людей всех цветов и национальностей. Мужчины и женщины, черные и белые, китайцы и латиносы с далекого юга. Тут даже были суровые беловолосые люди с голосами густыми, как патока. Я слышала от Охотника, что русские пришли в наши земли по льду во время Второго Конфликта. Правда, он еще говорил, что на другой стороне Берингова пролива полно краснокожих, но я ни одного не увидела. Жители Халвестона расступались перед беловолосыми, а некоторые выкрикивали слова, которых я не понимала. Народ винил их в Большой Глупости, можете себе представить? Они не отвечали за те бомбы, как и я не отвечала за смерть мальчишки из Риджуэя, чьи ботинки сейчас носила. Я улыбнулась одному беловолосому, хотя от остальных они получали лишь презрение.

Люди этого города как будто на себе клеймо носили – мигом поймешь, кто они и откуда. Желтая кожа, согнутые спины, приступы изнуряющего кашля. Все местные выглядели больными. И хотя я не могла определить, что это за хворь, я ощущала ее, словно душок, от которого у меня мороз по коже шел. Я видела, что дерево прогнило изнутри, по коре и цвету листьев, и не стала бы строить хижину из таких бревен. Люди в Халвестоне были похожи на эти деревья. Развести огонь они сгодятся, но доверять им нельзя – построишь хижину, а потолок тебе на голову обвалится.

Халвестон – кипящий котел с чили! На каждого местного тут приходились сотни людей разных мастей и размеров. Я даже заметила нескольких с такими же татуировками на лице как у Крегара. Мои уши наполнили десятки языков – одни грубые, словно плевки, другие сладкие, как мед, а сбившиеся в кучку угольно-черные парни вообще вроде как языками щелкали. Шлепки моих ботинок по грязи смешивались с болтовней и криками, плачем детей и визгливыми криками лоточников, нахваливающих свой товар. В неистовом гомоне я почти забыла, зачем сюда пришла.

В Халвестоне, городе наркотиков и алкоголя, грехов и грешников, золота и грязи, отбросы получали второй шанс. В маленьком желтом автобусе, вкопанном в землю, теперь выращивали бобы и разводили цыплят. Капот старого «Шевроле» превратился в гриль, на котором были призывно расставлены тарелки с ребрышками и кусками лепешек. Если честно, здесь я чувствовала себя практически дома.

Я никогда не любила людей, но обитатели Халвестона проходили мимо и шли дальше по своей дороге, по дороге между жизнью и смертью. Никого из них здесь уже не будет следующей весной. Никто не смотрел на меня, никто меня не искал. В этом городе можно легко сбежать от закона и исчезнуть, затерявшись среди изогнутых улочек или насыпав местному судье полный карман монет.

Я спросила у чумазой женщины, пропитанной самогоном, где найти доктора. Она промычала что-то невнятное, назвала меня «морячком», показала дорогу, а потом предложила прийти попозже, поразвлечься за хорошую цену. Я рассмеялась и пошла прочь. Меня раньше за парня никогда не принимали; что ж, отлично, может, меня никто и не узнает.

Гора обуви у дверей доктора поведала мне все, что нужно знать об этом городе. Смерть здесь такой же бизнес, как и жизнь. Ботинки стоили пару баксов, а детские, совсем маленькие, вообще можно было купить за монетку. Однако никто не хотел носить обувь мертвецов, хотя она почти ничего не стоила. Не зря говорят: ты успеешь пройти только пять шагов, а потом смерть подкрадется и похлопает по плечу. Впрочем, я сколько уже носила ботинки мертвеца, а она за мной так и не пришла. Видать, не хочет со мной связываться. А зачем? Я сама, добровольно, шла в руки к дьяволу.

Вдруг все мысли из головы разом выскочили. На стене, прямо над кучей обуви, наполовину залепленный плакатом с рекламой зубной пасты, висел мой портрет, нарисованный углем, а рядом – рожа Крегара.

Меня затрясло. А потом я поняла, что клей еще свежий, и кости превратились в сосульки. Я обернулась и окинула взглядом улицу – на каждом углу, на каждом фонарном столбе висели белые листы бумаги. Я крутилась и крутилась, и везде натыкалась на собственное лицо. Сосульки стали железными шипами, потому что в конце улицы, на невысоком холме, я увидела полицейский участок. Большой, из темного камня, а вокруг него, словно жуки, кружили полицейские в красных и черно-красных куртках. Казалось, над этим местом нависает темная туча, отчего лошади, привязанные у входа, беспокойно переступали с ноги на ногу и тихо ржали. Рядом с участком была тюрьма, и я не хотела бы оказаться ни там ни там.

Но если я сейчас повернусь и сбегу, Пенелопе придется отрезать ногу. Волк так бы и поступил, если бы кто-то из его стаи был ранен.

Я стояла у порога, словно яблоко, висящее на низкой ветке. Ноги не двигались – я не могла ступить ни шагу. Просто подходи и бери.

Парень, торговавший обувью, сложил товар и нырнул внутрь докторского дома. У меня не было времени задумываться, что он там забыл.

– Вы потерялись, мисс?

Я стремительно обернулась и увидела перед собой мужчину в темно-синем костюме, прям как из музея. На шее у него висели очки на цепочке, а зеленый жилет прикрывал брюшко, слишком большое для такого тощего типа. У него были тонкие усики с навощенными кончиками, черные резиновые сапоги, защищавшие брюки от грязи, и галстук, разрисованный танцующими птичками.

– Мисс, вы потерялись? – вновь спросил мужчина. Говорил он в нос, словно у него насморк.

– Я знаю, где я.

Я отступила, чтобы закрыть спиной рисунок на стене.

Видать, он заметил, что я вся на нервах, потому что покачал головой и представился:

– Простите, мисс, забыл представиться. Я Стенли, Стенли Билкер.

Он протянул мне руку – чистую, розовую и слишком мягкую. Я пожала ее, и на ладони остались грязные пятна. Он сказал что-то типа: «Эх!», достал белоснежный платок и вытерся.

– Мисс, похоже, вы тяжелой работы не боитесь. Верно?

– И что? – спросила я, начиная искать путь к отступлению.

– Хочу вам кое-что предложить. – Засунув руку в карман, он достал оттуда аккуратно сложенный кусок бумаги. – Такая девушка, как вы, – сильная, решительная и энергичная – определенно ищет подходящий участок.

У меня внутри все оборвалось.

– Так я могу вам его предложить! – Мужчина развернул бумажку и протянул мне. – За пятьдесят долларов вы получите землю, которая гарантированно стоит миллионы.

– Мне оно не надо, да и пятидесяти баксов у меня нет, – ответила я, отступая к двери докторского дома.

Стенли не сдавался и извлек из кармана еще один клочок бумаги.

– Тридцать долларов, и вы получите отличный участок у реки Каннат, на внутренней стороне излучины! – Потом он вытащил еще одну бумажку. – А вот за двадцать пять долларов, только на внешней.

– Я же говорю, мне оно не надо. – Я стояла на пороге, возвышаясь над маленьким человечком, и очень надеялась, что до него дойдет. Не хотелось вытягивать нож, чтобы он меня наконец услышал.

Стенли протянул мне руки, полные разрешений на добычу.

– Я вижу, что авансовый платеж вас смущает. Мы предлагаем гибкую систему оплаты. Пожалуйста, берите участок на реке Каннат прямо сейчас, не платя ни единого цента. А в конце месяца я вас навещу, и вы за платите мне двадцать процентов от вашего долга. Что может быть легче? Насколько я могу судить, вы достойны доверия и безусловно со мной рассчитаетесь, поэтому я и иду вам на уступки. Я бы не каждому такое предложил. Тут есть люди, которым за сезон и крупицы золота найти не удается, даже если земля так же богата, как моя, но вы…

Стенли все тараторил, и я прекратила волноваться, что он узнает меня на портрете. Он видел не лица, а ценники.

За моей спиной звякнул колокольчик, и дверь открылась. Стенли заткнулся. Высокий человек в длинном белом халате стоял в дверном проеме. Морщинистое лицо, но острые, зоркие глаза. Волосы того же цвета, что и халат, и короткая щетина на крепкой квадратной челюсти, похожей на стальную скобу.

– Здравствуйте, доктор, – сказал Стенли. – Мы тут с девушкой деловые вопросы решаем. Извините за беспокойство.

– Ничего мы не решаем, – резко оборвала я. – Мне ваши бумаги не нужны.

Доктор приподнял черно-белые брови.

– Слышал, Билкер? Отвали.

Навощенные усики дернулись, и Стенли сжал в кулаке аккуратные бумажки.

– Доктор, неблагоразумно в чужие дела вмешиваться.

Я заметила кобуру с револьвером у него на поясе и похолодела. Только перестрелки мне не хватало.

Доктор вышел из дверей, и мы со Стенли увидели, что вместо трости он опирается на двустволку.

– Мой порог, это тебе не рынок, – сказал доктор, и торговец побледнел. – Обделывай свои грязные делишки в другом месте.

Похоже, у них и без меня был повод друг друга не любить. Стенли запихнул бумажонки в карман и примирительно поднял руки.

– В другой раз, доктор. И то лишь потому, что здесь леди. – Он поклонился мне. – Мисс, если надумаете, у меня есть для вас выгодное предложение.

Потом пригладил пиджак и зашагал прочь, быстро перебирая ногами в резиновых сапогах, как ребенок, который споткнулся и не хочет, чтобы другие это видели.

Я услышала, как ружье стукнуло по дереву, когда доктор повернулся, чтобы уйти в свой офис.

– Эй, ты заходишь или тебе удочка нужна?

– Я не люблю рыбачить, – ответила я, не сообразив, что это была шутка, и последовала за ним.

В нос ударил запах алкоголя. Не того, который пьют, а кристально-чистой жидкости, которая жутко щиплет. Мы оказались в небольшой квадратной комнате. У одной стены стоял длинный стол со стеклянной крышкой, другая до самого пола была затянута длинной бледно-зеленой шторой, а еще одну, в которой не было ни дверей, ни окон, занимали полки с разными склянками и крошечными пузырьками, наполненными микстурами, сушеными травами и маленькими белыми таблетками. Я такого доктора в первый раз видела. Наш, в Риджуэе, был просто толстой жабой, и все его добро умещалось в один саквояж.

– На что жалуешься? – Доктор уселся за стол и положил двустволку прямо на стеклянную крышку.

– Ни на что! – ответила я, глядя круглыми глазами на все те бутылочки и пузырьки. – Я здорова как конь.

Он улыбнулся, и вокруг глаз появились морщинки.

– Ты была у меня раньше? Разве мы не встречались?

Я посмотрела на него в упор.

– Нет, сэр, не была.

– Я лиц не забываю.

Я сглотнула, когда увидела сквозь стеклянную крышку, прямо под двустволкой, два портрета – мой и Крегара. Пары спирта обожгли мне горло, и голос сорвался.

– Я вообще раньше в Халвестоне не была.

У меня кровь закипела в жилах. Дверь была закрыта. Может, за той шторой есть запасной выход? А вдруг мне удастся первой схватить двустволку?

Если он и заметил, что я таращусь на портрет, или понял, что я вся на взводе, то виду не подал, только спросил, чем может мне помочь.

– Моя подруга ранена, и у нее началось заражение, – сказала я, стараясь, чтобы мой голос дрожал как можно убедительнее. – Ей нужны эти… широкие биотики.

Доктор вновь приподнял черно-белые брови, и на лбу блеснул серебристый шрам. Потом почесал щеку – звук вышел такой, словно железной щеткой по камню скребли.

– Антибиотики широкого спектра?

Я вздрогнула. Мне-то казалось, что после всех повторений я это слово отлично запомнила. Я кивнула, и доктор открыл тумбочку возле стола. Несколько секунд копался в ней, достал крошечную белую коробочку и поставил на стеклянную крышку.

– Диоксидин. Пусть принимает два раза в день в течение недели. Должно помочь при любой инфекции.

Я взяла коробочку и взглянула на ряды букв – а они точно английские?

– Это все? – спросил он, и в его голосе звучала доброта.

– Добавьте еще бинтов, – попросила я. Наши уже никуда не годились.

Он достал из тумбочки пару тугих рулонов и еще широкую стеклянную бутылку.

– Это для стерилизации, – объяснил он. – Итого сорок пять долларов.

У меня в груди все сжалось. Такие деньги!.. Я вытащила из кармана монеты Колби и протянула их на раскрытой ладони.

– Я… я… – Черт, что сказать? – На что мне хватит?

Доктор грустно посмотрел на меня, потом протянул бинты и бутылку, а коробочку забрал.

– Только на это. Диоксидин в наши дни достать трудно.

Грудь сдавило еще сильнее. Бинты и спирт не помогут Пенелопе встать на ноги. Ей нужны пилюли, а она нужна мне.

– А что случилось с твоей подругой? – вдруг спросил доктор. Судя по голосу, он не собирался меня обманывать или дурачить, просто спрашивал из профессионального интереса.

– Упала в разлившуюся реку. Я ее вытащила, испугалась, что простудится в холодной воде, а на поцарапанную ногу и внимания не обратила. Вот дура!

– Ты очень храбрая. Не каждый на такое решится.

– Вы бы для друга тоже так сделали… – В глазах защипало. Я нуждалась в Пенелопе, и не только потому, что она умеет читать. Надо что-то придумать. – Мне очень нужны эти пилюли, – сказала я и, взглянув на его двустволку, почувствовала вес ножа на поясе. Нет, так нельзя, не по-людски.

– Я умею охотиться, могу достать хорошие шкуры хозяйки. Я могу… убирать. Я отработаю.

Доктор поджал губы.

– Мне ничего такого не надо.

Из-за портьеры донеслось «Здравствуйте», и раздался стук ящиков.

– Доставка! – произнес голос.

Доктор с любопытством взглянул на меня, прищурил глаза и пошевелил губами, словно пережевывая какую-то мысль.

– Я на минуту.

Он чуть сдвинул штору, вышел, а потом с ним поздоровался какой-то парень.

Белая коробочка лежала прямо передо мной. Я чувствовала, как кровь пульсирует в венах, а сердце мечется, как испуганная лошадь. Ангел и демон на моих плечах сцепились не на шутку. Один кричал про Пенелопу и моих родителей, а другой огрызался, что нужно все делать по правилам. Если я их нарушу – чем я тогда лучше Крегара? Но, черт возьми, я уже столько всего натворила, что никакой ангел не исправит.

Доктор попрощался с курьером.

Я схватила коробочку и вылетела из дверей на улицу, ботинки громко шлепали по грязи. Я кинула взгляд через плечо, боясь увидеть нацеленную мне в спину двустволку, однако в открытой двери никого не было. Нужно смотреть вперед, не терять головы и наконец спрятать эти пилюли.

Я с разбегу врезалась в спину какому-то мужчине, поскользнулась и упала в грязь прямо на задницу. Мужчина обернулся, и у меня перехватило дух. Я его знала, видела у хижины Крегара. А потом в Генезисе у виселицы. Тогда он стоял рядом с Лайон. Ее помощник – тот, который коренастый и с бородой.

Он взглянул на отрытую дверь докторского дома, на коробочку у меня в руках и мое испуганное лицо и сразу все понял. Схватил меня, забрал коробочку и посмотрел мне прямо в глаза. Он же меня узнает, тут мой портрет на каждом столбе! Я обругала и себя, и дьявола на плече, который показал мне дурной путь. Вот что бывает, когда нарушаешь правила! Теперь меня отведут к Лайон, а она начнет задавать вопросы. О Крегаре и ее сыне. Пенелопа останется без таблеток, а я так и не найду своих родителей.

– У тебя чек есть? – спросил он насмешливо, уже зная ответ. Его голос громыхал как камнепад.

Я ничего не ответила. Слова застыли у меня в глотке. Глаза широко распахнулись и тоже застыли. Я вся заледенела от страха. Мне казалось, что если он меня отпустит, я разобьюсь вдребезги.

– Похоже, тебе к врачу надо, – сказал помощник и потащил меня за собой. У него на поясе я заметила сверкающий револьвер и вспомнила хижину Крегара и ту белку, которую прямо в глаз подстрелили. Я начала судорожно оглядываться, высматривая Лайон.

Однако ее там не было. Только я, он, несколько любопытствующих зевак и Билкер – он стоял чуть дальше по улице. Похоже, помощник Лайон меня не узнал. Даже не подумал, что это мое лицо на портрете. Он же меня вблизи не видел и в Долстоне со мной не встречался. Но скоро я попаду в тюрьму, Лайон меня узнает, и моя жизнь будет кончена. Моя и Пенелопы.

Помощник Лайон затащил меня в дом и швырнул прямо на стол. Я увидела перед собой двустволку, белый халат и озадаченное лицо доктора.

Помощник схватил меня за шею и прижал к стеклу. Затем поставил коробочку с пилюлями прямо у меня перед носом и сказал доктору:

– Вот, воровку поймал. Подумал, что вы захотите взглянуть ей в лицо, прежде чем я ее на холм отведу.

Доктор взял коробочку и прочитал этикетку. Я напряглась. А потом заметила, что мой портрет со стола исчез.

– Вы убежали до того, как я успел чек выписать, – сказал доктор, беря в руки блокнот и карандаш с пожеванным концом.

Человек Лайон растерянно взглянул меня.

– Она ведь украла эти таблетки! Вышла от вас и бросилась бежать!

Доктор царапал что-то в блокноте и даже не взглянул на стража закона.

– У нее подруга серьезно больна. Она ничего не крала.

Помощник смотрел то на меня, то на доктора, широко разинув рот, словно рыба.

– Так она их купила?

Доктор кивнул, вырвал листок из блокнота и протянул мне вместе с пилюлями.

– Да, и еще вот что. – Он вытащил из ящика бинты и бутылочку со спиртом и протянул мне. – Вы так торопились, что забыли о них… Отпустите ее, она ничего плохого не сделала.

Помощник поворчал немного, но меня отпустил. Я старалась не поворачиваться к нему и смотрела на доктора.

Доктор с улыбкой протянул мне бинты и все остальное, и в его глазах промелькнули отблески заходящего солнца. Мои руки дрожали. Что происходит, что теперь доктор от меня потребует в уплату долга?

Человек Лайон почесал в затылке, взглянул на меня и спросил:

– Ты за них заплатила?

Я кивнула, не отрывая глаз от стола, чтобы он не рассмотрел моего лица.

Он опять заворчал, извинился перед доктором и вышел из дому с таким видом, словно ему отвесили оплеуху. Вскоре его черная куртка исчезла в толпе.

Мы остались с доктором наедине. Я тяжело дышала и ждала, когда мне на голову опустится топор.

Как-то раз я случайно испортила мясо, и Охотник так разозлился, что подвесил меня на дереве на целую ночь. Сказал, что разделает меня, как оленя, и пришел утром с большим мясницким ножом. Мне в жизни так страшно не было. И хотя он просто перерезал веревку, страх остался в глубине моей души. Сейчас, в кабинете доктора, былой страх вернулся, но теперь я боялась еще больше, потому что не только моя жизнь висела на волоске.

Я протянула доктору все лекарства. Если меня нашпигуют дробью или кинут за решетку, как я тогда Пенелопе ногу отрежу? Я бормотала какие-то извинения, подталкивая лекарства к доктору, а он пихал их назад.

– Лекарства возврату не подлежат, – заявил он, и улыбка на его лице сказала мне намного больше, чем слова.

Я уж было открыла рот, чтобы спросить, чего он, черт возьми, хочет от меня взамен, но не произнесла ни звука. Потом снова открыла рот, чтобы поблагодарить, однако простого спасибо мне показалось слишком мало. Потому я лишь кивнула, и он кивнул в ответ. Вот и все. Я вышла из его кабинета с пилюлями, бинтами и целой охапкой доброты, которая повисла на мне тяжелым грузом. Он вроде как невидимую метку на мне поставил. Такую дождем не смоет. Ее не срежешь и не выжжешь. Словно лучик яркого света разогнал тьму, поселенную Колби и Кабаном. В докторе с двустволкой было столько доброты, что я как будто Богу в лицо заглянула!

Возвращаясь из Халвестона к Волку и Пенелопе, я пыталась понять, зачем доктор это сделал. Всю дорогу об этом думала. А потом солнце спряталось за тучи, на небе появился красно-желтый крест, и я все поняла. Впереди меня ждали кровь и золото. И еще расплата. Я шла навстречу Крегару и Лайон, чего бы они там ни задумали. Мне не спрятаться от них даже на самом далеком севере, даже если я найду своих родителей. Небеса не лгут, просто не умеют лгать. Дождь это дождь, солнце это солнце, буря это буря, а будущее – это будущее. Мне не нужно знать буквы, чтобы прочитать его. Доктор одним маленьким поступком научил меня тому, что я запомню на всю оставшуюся жизнь. Он показал мне, как делать добро, и теперь я должна поступить так же. Повернуться и посмотреть в лицо Крегару и своему прошлому, а не бежать от них. Главное, найти в себе силы, чтобы это сделать.

 

У меня есть план

Я НИКОМУ НЕ РАССКАЗАЛА о докторе и помощнике Лайон. Сама не знаю почему. Пенелопа не стала бы меня осуждать, а Волку так вообще было все равно. Но мне хотелось оставить это только для себя. Доктор, имени которого я так и не узнала, дал мне намного больше, чем бинты и пилюли.

Я не хотела делиться.

Я отдала Пенелопе биотики и объяснила, как их принимать. Пот с нее тек в три ручья – в таком виде в конторе, где разрешения выдают, никого не очаруешь. Пройдет еще неделя, прежде чем она встанет на ноги, и даже больше, прежде чем рана окончательно заживет. Значит, придется еще несколько дней торчать в этой хижине, сгорая от нетерпения. Целую неделю охотиться и ставить капканы, поддерживать огонь и строить из себя медсестру. А ведь я больше всего на свете хотела побыстрее оказаться в Халвестоне и найти родителей. Они там – или там были. Я их нутром чувствовала. Мама и папа прошли через ворота Халвестона и уворачивались от ползучих гадов вроде Билкера, когда те пытались навешать им лапши на уши. Может, доктор лечил их или продавал им пилюли и мази. А может, я уже видела их в толпе.

Я так близко, до цели осталось совсем чуть-чуть! Однако что-то подсказывало мне, что меня и моих родителей разделяют горы – горы с лицами Крегара и Лайон.

Я все думала о том, что сделал доктор для меня и Пенелопы. Я ведь могла попасть прямиком в лапы Лайон, рассказать ей про все ужасы, что творила, и заплатить по счетам, если бы он позволил помощнику Лайон отвести меня в тюрьму. Однако он уготовил мне другое искупление. Я должна разгрести все зло, что принесла в город как грязь на ботинках. Раз лицо Крегара смотрело на Халвестон с угольного рисунка, значит, его еще не поймали. Лайон сейчас в городе, и у нее есть на то причина. Не я, со всеми своими грехами, а Крегар. Он шел за мной и ждал чего-то, не знаю чего, а Лайон шла за нами обоими.

Из труб Халвестона поднимался дым. Иногда мне казалось, что ветер доносит звуки скрипки. Крегар где-то там, а может, прячется в лесу, выслеживая меня. Пришло время остановиться. Хватит убегать от преследователей. Теперь у меня был план. Я придумала его, сидя на валуне и глядя на звезды.

Каждое утро я проверяла ловушки, потом меняла повязки Пенелопе и наконец, наполнив флягу из говорливого ручья на холме, взбиралась на скалу и сидела там до захода солнца: терла рукоятку ножа о камень. Ни пилы, ни лезвия у меня не было, оставался только камень против оленьего рога, и я была уверена, что камень победит.

Я почти не ела в те дни, – времени не оставалось. Нужно было сбалансировать нож, чтобы он стал пригодным для метания. Тогда у меня появится шанс выбраться из грязи, в которой я барахталась столько лет.

На второй день такой работы руки начали кровоточить, однако я продолжала тереть рукоять о камень. Костяной пыли под валуном становилось все больше, а наросты на роге – все меньше. Я смотрела, как нож, мой единственный друг, которой прошел со мной весь путь и знал меня лучше всех, превращался в нечто новое, что подарит мне свободу вместо секретов. Чистый и сияющий, он был покрыт кровью, которую я пролила. Я пообещала ему, что остался один, последний раз, когда его клинок умоется в крови.

Дни шли, похожие друг на друга, как две капли воды. Небо синело, затем чернело, я спускалась к хижине и укладывалась спать на полу. Пальцы болели и кровоточили, а утром все начиналось снова.

Волк фыркал и скулил, а иногда и порыкивал, когда Пенелопа заговаривала со мной. Похоже, они заключили между собой шаткое перемирие. Он не пытался ее съесть, а она перестала вскрикивать каждый раз, когда он скалил зубы. Я чувствовала себя странно, когда сидела между этими двумя, потому что я была единственной, с кем они оба разговаривали. Никогда не видела, чтобы волки так себя вели. Во всяком случае, пока Волк был со мной, он ничего такого не вытворял. Интересно, это в нем вдруг пробудилось зло или в Пенелопе оно скрывалось с самого начала?

Я сидела на валуне, а волк свернулся калачиком у моих ног. Вдруг он глухо и яростно зарычал, отчего у меня кровь застыла в жилах. Я уж было подумала, что это Крегар, или Лайон, или вообще гризли. А появилась Пенелопа.

Она с трудом вышла из хижины, опираясь на палку. Щеки у нее порозовели, и она перестала выглядеть как труп. В руке она держала флягу.

– Спокойней, Волк, – сказала я. – Не ссорься с ней.

Но он не унимался. Стоял, прижимая уши, скалил зубы и рычал. Пенелопа застыла на месте. Ее глаза были полны страха, и я почувствовала себя виноватой. Я соскочила с валуна, сжимая в руке нож, и схватила волка за шкирку.

Он взвизгнул и перестал вести себя как дурак.

Было в Пенелопе что-то такое, отчего его дикая кровь закипала. Что видел он за ее золотистыми кудряшками и стройными ногами? Предупреждает ли Волк, чтобы я держалась подальше от Пенелопы, от Халвестона и от алфавита? Или чувствует секреты, которые она прячет, и предостерегает меня от опасности? Я начала вспоминать все, что Пенелопа рассказала мне об отце и его смерти. Складывала два и два, но четыре никак не выходило. А Волк, видать, уже семь раз отмерил, и я подозревала, что его подсчеты точнее моих.

Я взглянула Пенелопе в глаза. Не знаю, что я думала там увидеть, может, все те секреты, которые она прятала… Впрочем, если бы люди могли видеть чужие тайны, то я бы уже болталась на виселице в Генезисе вместе с моим спасителем.

– Тебе не стоило вставать, – сказала я, придерживая рычащего волка.

– Я уже целую неделю валяюсь, – ответила Пенелопа и, хромая, подошла поближе. – Я с ума сойду, если еще хоть минуту на дырки в крыше полюбуюсь.

Я сделала шаг навстречу, чтобы взять у нее флягу. Волк окончательно сбил меня с толку.

– Что случилось? – встревоженно нахмурившись, спросила Пенелопа.

Меня так и подмывало выложить ей все свои сомнения и увидеть, как она будет юлить, говорить умные слова и хлопать ресницами. Но мои руки покрывала костяная пыль, и сейчас мне больше всего хотелось продолжить работу – трудиться над ножом, пока он не станет идеальным. Нет, мисс, в эту игру мы поиграем в другой раз.

Я взяла флягу из ее рук и глотнула холодной воды.

– Ничего.

Пенелопа кивнула, и мне впервые стало неловко рядом с ней. Я этот момент навсегда запомню. Даже когда я стояла перед ней залитая кровью, я такого не чувствовала. Даже после того, как я ее из речки выловила, заставила раздеться догола, а потом доставала вопросами о ее мертвом папаше, все было по-другому.

– А что ты здесь делаешь? – спросила она. – Я тебя почти не вижу – уходишь с рассветом, появляешься ночью…

Я протянула ей нож со стертой рукоятью.

Ее лицо вспыхнуло, словно банка со светлячками. Пенелопа взяла нож, положила его на палец, как тогда, пару недель назад. Он немного покачался, задрожал и упал на землю.

– Почти! – сказала Пенелопа, а потом с трудом наклонилась и подняла его. – Еще чуть-чуть.

Я забрала у нее нож и почувствовала, как в груди поднимается теплая волна.

– Мне бы теперь потренироваться, – сказала я. Чем я и займусь. Я буду бросать нож целыми днями, пока не научусь всегда попадать в цель.

Пенелопа улыбнулась, и ее улыбка была искренней.

На следующий день я вышла из хижины до восхода солнца. Волк больше не спал под крышей – он уходил в лес и охотился или занимался еще какими-то волчьими делами. Утром я находила его спящим на крыльце или возле валуна. Наверное, обиделся, что я его за шкирку схватила. Больно было смотреть, как он от меня отдаляется, как будто я теряла частичку себя.

– Я больше не буду злиться, клянусь, – сказала я Пенелопе. – Научи меня.

Ей моя просьба не понравилась, но она все равно согласилась. Видать, решила, что так отплатит мне за биотики и за то, что ногу не пришлось отрезать. Хотя какая мне разница, почему.

Пенелопа вытащила из стены ржавый гвоздь и нацарапала на полу несколько букв. Когда она их писала, я вдруг поняла, что половину помню. В груди затрепетало, щеки порозовели, и я обнаружила, что скалюсь, как идиотка.

Радостно выдала ей буквы аж до середины алфавита, прежде чем запнулась.

Пенелопа растерялась, но потом помогла мне добраться до конца.

– Еще не все потеряно! – с улыбкой заявила она, и я чувствовала, что она права.

 

Кости в лесу

НОГА ПЕНЕЛОПЫ почти зажила, так что она могла ходить без палки, да и мой нож был готов – теперь он не падал с пальца. Волка я не видела с прошлой ночи, и когда он не появился утром, мне стало ужасно плохо. Мы были готовы двинуться в путь. И хотя уходить не хотелось – я бы лучше осталась и подождала, пока Волк простит меня и вернется, – мне было ясно: пока Пенелопа со мной, он не придет.

Никогда не думала, что придется выбирать между ними, и даже представить не могла, что выберу Пенелопу.

Я научилась читать свое имя, знала, как пишется «Волк», «дерево», «олень» и «Лайон». По словам моей наставницы, скоро мы перейдем к словам посложнее и даже научимся читать целые предложения. У меня в кишках завелся маленький червячок страха, и я никак не могла сосредоточиться на учебе.

Пенелопа уже достаточно окрепла, чтобы дойти до Халвестона, и начала приводить в порядок волосы и одежду. Я ей сказала, что люди в Халвестоне не обратят внимания, если на ней будет пара грязных пятен; даже наоборот, станут таращиться, если ты там такая чистенькая появишься. Когда мы придем в Халвестон, то быстренько побежим в контору, что дает разрешения, а потом я постучусь в дверь к своим родителям. Я не помнила, как они выглядят, но знала: они улыбнутся, когда увидят меня. Они засияют от радости, обнимут крепко-крепко, поцелуют и скажут, что больше никуда меня не отпустят.

Червячок страха поднял голову, когда мы с Пенелопой сделали первый шаг по направлению к городу. Она шла медленно, но не ныла, а я держалась поближе – вдруг упадет. Небо затянуло темными тучами, и начал капать дождь, когда мы подошли к воротам.

– Наверное, они в городе. – Пенелопа говорила тихо и заметно напряглась, когда нас окружила толпа. – Твои родители.

А где им еще быть!.. В БиСи всего не так много больших городов: Халвестон, Долстон и Риджуэй, а на севере так вообще ничего нет, сплошная глухомань.

Я Пенелопе об этом ничего не сказала, просто кивнула, а она посмотрела на меня так, словно я ее не услышала.

Теперь, когда рядом со мной была такая очаровашка, как Пенелопа, Халвестон оказался совсем другим городом. Мужики, которые раньше не обращали на меня внимания, теперь свистели и выкрикивали нам вслед всякие непристойности. Кислолицые бабы косились на нее, словно она собиралась увести у них мужей. Такая девушка, как Пенелопа, в городке вроде Халвестона – что ледяная вода в засуху. Все хотят глотнуть, и никто не намерен делиться. Ее белое платье посерело от грязи, но кому до этого дело. Увидев ее открытые плечи, мужики наперебой предлагали куртки, а заметив повязку на ноге, клялись донести на руках до луны и обратно. Ну и я – коротышка рядом со стройной богиней, да еще с огромным рюкзаком. Судя по улыбкам и подмигиваниям, меня принимали за мула.

– Этот город… – с придыханием сказала Пенелопа, изумленно озираясь по сторонам, словно мы попали в волшебную страну. – Он такой… живой.

– Хватит уже восторгаться, – сказала я ей. – Здесь не так уж все красиво, поверь.

Чем дальше мы шли по улицам, тем сильнее становился дождь. Земля размокла, превратившись в густую подливку, и народ начал натягивать шляпы или прятаться в бары и игорные дома. Туфли Пенелопы, выжившие в бурной реке, постоянно увязали в грязи. В очередной раз потеряв туфельку, она прокляла грозу и сняла вторую.

– Добрый день, мисс, – раздался знакомый голос.

– Добрый день, сэр. – Пенелопа улыбнулась Стенли Билкеру, словно кошка змее.

Этот тощий ублюдок меня даже не узнал.

– Такая красивая женщина не должна мокнуть под дождем, – сказал он, прикрываясь шляпой. – Особенно без соответствующей одежды. Я буду счастлив проводить вас в лучший бутик Халвестона. Ваш мужчина может подождать на улице под навесом. У меня много друзей в городе, которые с радостью дадут скидку прекрасной леди. Если вам негде остановиться, я могу посоветовать одно местечко с чистыми простынями. А пока ваш мужчина занимается своими делами, я с удовольствием пригласил бы вас чего-нибудь выпить.

Пенелопа подняла брови и расхохоталась. Совсем не так, как обычно. Этот смех словно говорил: «Сэр, вы сейчас ляпнули ужасную глупость!»

– О боже, – сказала она, глядя сквозь него. – Боюсь, вы все неправильно поняли. Моя спутница не мужчина, и вы, как вижу, тоже.

Стенли ощетинился, его усы встали дыбом, но Пенелопа продолжала:

– Таких, как вы, можно найти в любом конце этой несчастной страны. Наверняка вы еще и участки продаете! Спорим, ваши разрешения не стоят бумаги, на которой написаны. Вы забираете деньги у мертвых и крадете у живых, торгуя их мечтами.

Вокруг нас стали собираться люди. Стенли покраснел, надул щеки и начал что-то бормотать, однако никто не обратил на него внимания.

Пенелопа шагнула к нему и повысила голос, чтобы все слышали.

– Вы из тех мужчин, что не могут честно зарабатывать на жизнь из-за… – она кивнула на его достоинство, – некоторых дефектов анатомии.

Из-под навеса перед магазином послышались смешки.

– Мисс… – зашипел Стенли, внезапно лишившись голоса.

Я стояла и лыбилась во весь рот. Стенли взглянул на меня и наконец узнал. Его глаза сделались круглыми, как блюдца.

– Ты! – завопил он.

Люди вокруг нас смеялись и подталкивали друг друга локтями. Толпа росла.

– Сэр, – жестко сказала Пенелопа, и все внимание вновь переключилось на нее. – Я не нуждаюсь в ваших услугах.

Жители Халвестона, ухмыляясь, ждали, что теперь будет делать Стенли. Таких людей, как он, опасно выставлять дураками. У них нет тормозов, и если у такого типа есть револьвер, то лучше придержать язык, когда с ним разговариваешь.

Пенелопа взглянула ему прямо в глаза и сказала:

– Свободен!

Навощенные кончики усов задрожали. Я потянулась за ножом, и он заметил мое движение. Я стояла достаточно близко, чтобы выпустить ему кишки прежде, чем он схватится за оружие.

Стенли все понял. Конечно, он ведь мошенник, а не дурак. Он поднял обе руки и поклонился Пенелопе.

– Браво, дамочка! Больше я тебя с твоим песиком не побеспокою. – Он отступил на несколько шагов и добавил: – Вот только Халвестон – город небольшой. Наши пути еще пересекутся.

Стенли нырнул в толпу, чуть не сбив с ног какого-то парня, и исчез.

Я, наконец, прыснула от смеха и обняла Пенелопу за плечи.

– Да ты с тем же успехом могла ему причиндалы отрезать и на серебряной тарелочке подать!

Она улыбнулась.

– А разве делают такие маленькие тарелочки?

– Он не забудет, – сказала я, когда до меня дошло, что мы только что натворили. – Теперь у нас есть враг.

Люди начали расходиться, но одна женщина, одетая в лиловый плащ с золотыми пуговицами, почти не заляпанный грязью, подошла к Пенелопе и пожала ей руку.

– Я столько лет хотела ему все это высказать!

У нее был странный акцент. Пенелопа потом объяснила, что она из Франции, но я не знала, в какой стороне от БиСи это место находится, да и особо не интересовалась.

Держа руку Пенелопы, женщина продолжила:

– У него сомнительные дружки. Будьте осторожны.

Пенелопа кивнула, но, видать, она эту мелкую тварь не боялась. Наверное, знала что-то, чего не знала француженка.

– Мы с подругой уже имели дело с людьми подобного толка, но спасибо за заботу, мисс…

Женщина вновь протянула руку и представилась:

– Мадам Делакруа. Амандин Делакруа.

Пенелопа напряглась, словно ее окунули в холодную воду.

– Enchantй, – выдавила она сквозь сжатые зубы.

Они долго смотрели друг на друга – Пенелопа настороженно, с широко открытыми глазами, а Делакруа понимающе и удивленно. Похоже, Пенелопа ее знает. Еще один секрет, который кроется в хорошенькой головке.

Пенелопа и Делакруа начали тараторить на незнакомом мне языке. У женщины морщинки вокруг глаз и тяжелая челюсть; волосы цвета воронова крыла уложены с помощью шпилек так, чтобы они обрамляли лицо. Непонятно, какой они длины – до плеч или до колен. Да и вся женщина какая-то непонятная. Старше меня и Пенелопы, вместе взятых. Ни худая, ни толстая. Словно из глянцевых журналов моей бабки – слишком яркая. Богатая, видать, но не боится просто так бродить по городу.

Мне стало скучно.

– Извините! – громко сказала я. Не слишком вежливо вышло. – Нас ждут дела.

Делакруа не понравилось, что я влезла в разговор: она замолчала, облизнув зубы. Я заметила, как кончик языка скользнул по деснам, и у меня желудок свело.

– Pardon, mademoiselle, – обругала она меня какими-то нехорошими словами.

Пенелопа, даже когда болела, такой бледной не была.

– Надеюсь, мы поняли друг друга? – спросила женщина.

Пенелопа настороженно и неохотно кивнула. Делакруа с улыбкой попрощалась с нами обеими. Я еще ни у кого такой походки не видела: она словно плыла над грязью. Ее ждала группа мужчин, и, прищурившись, я даже сквозь дождь рассмотрела их модные костюмы. Красавчики в Халвестоне! Те самые, которых я уже видела раньше.

– Пошли отсюда, – сказала я и вцепилась в Пенелопе руку. Она покорно позволила себя утащить.

В полдень над Халвестона нависла тьма, солнце пряталось за черными дождевыми тучами, и город был полон опасностей. Рисунки висели на каждом столбе, однако Пенелопа презрительно махнула рукой и сказала, что мои волосы нарисованы неправильно. Я их коротко стригла, а на портрете они до плеч.

– Побрейся налысо, и тебя вообще никто не узнает, – заявила она.

Сначала я была склонна согласиться, но потом представила себе, как мои родители посмотрят на лысую девицу, которая явилась из ниоткуда и называет себя их дочерью.

Контора, которая выдает разрешения, находилась в другом конце города. Маленькое кирпичное здание было зажато между борделем, вывеской которому служило ржавое крыло от самолета, и харчевней, перед которой стояли красные пластиковые стулья. А что, логично – покупаешь себе участок земли, потом набиваешь брюхо и идешь отмечать с девчонками или парнями, которые не могут сказать «нет». В этом городе много разных ловушек для кошелька.

– Так ты собираешься мне рассказать? – спросила я Пенелопу.

Она даже не взглянула на меня.

– Что рассказать?

– Нечего лапшу на уши вещать, – буркнула я. – Сама знаешь.

Пенелопа откинула со лба влажную челку.

– За меня уже заплачено, помнишь?

– Хочешь сказать, это та женщина, которая за тебя заплатила?

Не знаю почему, но я взяла ее за руку и крепко сжала. Лучше забыть те дни в ящике и на корабле.

– И о чем вы договорились?

Пенелопа вздохнула.

– Я отдаю ей деньги до конца месяца или придется отрабатывать долг.

– Сколько?

Она горько рассмеялась.

– Слишком много.

Я сжала ее руку, и тут у меня в голове возникла идея.

– Слушай, мои родители наверняка богаты и той женщине, Делакруа, горы золота отвалят, если я их попрошу.

– Элка… – начала Пенелопа, но я ее не слушала.

– Главное, их найти, и ты еще до утра избавишься от своего долга.

– Я не…

– Ты спасаешь меня, а спасаю тебя. Помнишь? – сказала я, и она грустно улыбнулась в ответ. – Если поторопимся, то ты получишь деньги еще до рассвета.

– Хорошо, – неуверенно ответила Пенелопа.

У меня голова шла кругом, и я не разобрала ее тон, не услышала, что она меня предостерегает. Но, черт возьми, я чувствовала – мои родители здесь. И сегодня мы их найдем!

Клерк оказался тщедушным, суетливым человечком, в рубашке с расстегнутым воротом. Борода у него росла только на шее и на подбородке, а остальная часть лица была гладкой, как у младенца. Я прикинула, что ему лет сорок, хотя кожа как у двадцатилетнего.

– Вам помочь? – спросил он, когда мы вошли.

В комнате места хватило бы человек на двадцать, но он работал там один. Перед его столом стояло два стула, на которых мы и пристроились. Вдоль стен тянулись ряды металлических шкафов с выдвижными ящиками, и везде были навалены кучи бумаг.

– Мы ищем людей, которые подавали заявки на добычу много лет назад, – сказала Пенелопа.

Клерк вздохнул.

– Извините, мы такую информацию не выдаем.

Пенелопа жалобно распахнула глаза и склонилась над столом.

– Пожалуйста, мы должны найти их. Это очень важно.

– Правила есть правила, – уже не очень уверенно ответил клерк.

– О, прошу вас, – улыбнулась Пенелопа. – Нельзя ли чуть-чуть отойти от правил? Моя подруга ищет родителей.

Клерк еще раз вдохнул, будто не в силах сопротивляться.

– Я буду очень, очень благодарна, если вы нам поможете, – добавила она, трепеща ресницами.

– Ну… – начал клерк, и я поняла, что он на крючке. – Я не вправе дать вам информацию, но если вы найдете ее сами…

Пенелопа улыбнулась, поняв, что он имеет в виду.

– С радостью покопаюсь в ваших бумагах.

Я вздохнула, заметив возбужденный блеск в глазах клерка. Хорошо бы дело только глазами и ограничилось.

– Я подготовлю документы. Они там, сзади… где нас никто не побеспокоит.

Когда он исчез за металлическими шкафами, я повернулась к Пенелопе и прошептала:

– Те же не собираешься сделать то, о чем я думаю?

Она нахмурилась.

– За кого ты меня принимаешь? Давай, исчезни ненадолго. Пойди поешь или еще что-нибудь. Только оставь мне рюкзак и нож. На всякий случай.

– Я тебя не брошу.

Пенелопа положила руки мне на плечи.

– Я с ним справлюсь. Просто скажи, как звали твоих родителей, и оставь мне нож.

– Мне это не нравится.

Пенелопа улыбнулась и чмокнула меня в щеку.

– Положись на меня.

Что я и сделала. Можете считать меня идиоткой, но я этой девушке доверяла. Я сказала ей, как звали маму и папу и в каком году они сюда прибыли. Слова из маминого письма крепко-накрепко отпечатались в памяти. Я оставила ей нож, и она засунула его в рюкзак. Сам по себе нож привлекает внимание, а если он в рюкзаке, никто и слова не скажет.

– Вы идете? – крикнул клерк. – У меня тут для вас куча бумаг.

Я вновь вздохнула.

– Задай ему жару, если будет руки распускать.

– Не сомневайся!

Я вышла из конторы и потом не спрашивала Пенелопу, что произошло в той комнате между металлическими шкафами. Дождь пошел сильнее, и Халвестон превратился в город-призрак. Пустынные улицы и закрытые ставни. Дождь стал для меня благословением, превратив лица на портретах в черные кляксы. Впервые, гуляя здесь, я почувствовала себя в безопасности, хотя удовольствия от такой прогулки никакого. Ботинки у меня хорошие, но в такой грязи они долго не протянут. А Пенелопа босиком вообще далеко не уйдет.

К счастью, я знала, где купить дешевую обувку, и денег как раз хватало. Я направилась к дому доктора, возле которого лежала кучи обуви. Конечно, я помнила, что ботики мертвецов приносят несчастье, но, прикинув все за и против, решила рискнуть.

Доктор сидел на крыльце, держа на коленях двустволку, прямо рядом с кучей обуви, которая стала еще выше.

– Не думал, что снова тебя увижу, – недружелюбно сказал он.

Он не встал мне навстречу – сидел в тени и, похоже, был совсем не рад гостям.

– Мне ботинки нужны, – сказала я.

– У тебя есть ботинки.

– Для моей подруги, которая ногу поранила. Ей уже лучше, спасибо вам большое.

Я высматривала мальчишку, который продавал обувь, но его нигде не было, потому я протянула несколько долларов доктору.

– Я заплачу.

– Мне не нужны твои деньги, – мрачно сказал он.

Я присмотрела одну пару на самом верху, подходящего размера. Видать, раньше они принадлежали молодому парню и выглядели совсем новыми.

– А что вы хотите? – спросила я и придвинулась поближе, чтобы быстренько их схватить, если понадобится.

Наверное, доктор понял, о чем я думаю. Он подцепил ботинки двустволкой за связанные шнурки и приподнял их.

– Я хочу, чтобы вернулся мой сын.

У меня сердце упало. Выходит, это его сын обувь продавал.

– А что с ним случилось?

Доктор смотрел на ботинки, и глаза у него были красные – я даже в темноте заметила.

– Нашли в лесу два дня назад. Без ног. – По щекам доктора потекли слезы. – Его разделали, как тушу. Мы потом нашли костер. Там были… кости.

Он выпустил ботинки и зарыдал, вытирая слезы белым рукавом.

Во мне пылала темная, яростная ненависть. Это не он. Точно не он.

– А волосы у вашего парня были? – спросила я, желая убедиться.

Доктор удивленно взглянул на меня, словно я говорила на другом языке.

– Откуда ты знаешь?

Да будь оно проклято!.. Крегар убил парня, а волки и медведи обглодали ему ноги. Я видела отражение того, что сделал Крегар, в глазах доктора. Крегар пришел за мной прямо к его порогу.

– Я… я найду убийцу. Клянусь, найду и убью. Если понадобится, я убью его десять раз.

Доктор посмотрел на меня тяжелым взглядом.

– Откуда ты его знаешь?

– Не имеет значения.

Доктор поднялся.

– Ты привела монстра к моему порогу, а теперь говоришь, что это не имеет значения?

Я покачала головой, отчего капли дождя разлетелись во все стороны.

– Он за мной всю зиму охотился.

В голосе доктора звучало презрение.

– Лучше бы он тебя поймал. Лучше бы он убил тебя, а не моего мальчика, моего прекрасного мальчика…

В глубине души начала разрастаться скорбь, и мир окутала тьма.

– Согласна. И он все еще может меня убить, если я не доберусь до него первая. Но богом клянусь, я заставлю его заплатить за все.

Доктор нагнулся, взял ботинки и швырнул их мне.

– Надеюсь, твоя подруга знает, что ты такое. Помоги ей бог.

Этот добрый человек в моих благодарностях не нуждался. Он был сломан, и сломала его я. Нож держал Крегар, но я была его рукой.

Я прижала ботинки к груди и бросилась прочь. Бежала по улицам, пока они не стали похожи одна на другую. Дождь и не думал затихать, смеркалось. Хорошо бы найти бар. В ушах до сих пор звучали слова доктора и его рыдания; надо было их заглушить. Перед глазами стояли все те ужасы, которые я совершала… могла совершить… наверное, совершила. Я видела, что делал Охотник, когда становился Крегаром, но раньше я была слепа. А теперь могла разглядеть все так же ясно, как долину Муссы с вершины холма. Воспоминания пытались прорваться в мозг; если бы у них получилось, я бы просто умерла.

Нашли кости.

– На три пальца! – сказала я бармену, ткнув в бутылку.

Он налил мне и взял деньги.

Огненная вода обожгла горло.

На доллары, которые получил Колби за мое тело, я купила еще пару стаканчиков, и даже сдача осталась.

Слова Крегара засели в голове, как иглы дикобраза: «Подумай, почему я тебя не убил».

Я выпила еще стаканчик, и иглы притупились.

Я не из тех, кто прячет правду на дне бутылки, однако сейчас у меня не хватило бы сил встретиться с правдой лицом к лицу. Видеть, как доктор, самый добрый человек, которого я встречала в жизни, буквально истекает кровью из-за меня, было выше моих сил.

Мне нужно избавиться от ангела и дьявола на плечах, сбросить со спины эту ношу.

Спотыкаясь, я вышла из бара и сразу поняла, что должна сделать. Словно глядя на меня, на вершине холма стояла ярко освещенная тюрьма. Я зашагала к ней по пустым улицам, увязая в грязи. Я шла к Лайон, чтобы ответить ее на вопросы. Шла в камеру, к цепям и решеткам. Я расскажу все, что знаю о Крегаре, и Лайон его поймает. Мне больше не придется убегать.

Неожиданно меня схватили за руку и громко воскликнули:

– Элка, я их нашла!

Я резко обернулась и увидела Пенелопу. Ее ноги были покрыты грязью после быстрого бега, платье и волосы промокли под дождем. Я не понимала, что она говорит. Моя кровь была густой от страха и алкоголя, и я не узнала бы собственного имени, если бы мне его прошептали на ухо.

Я совсем растерялась и без слов протянула ботинки. Пенелопа машинально их взяла.

– Ты меня слышишь? – Она притянула меня к себе, чтобы взглянуть прямо в глаза. – Я нашла твоих родителей!

 

Дорога на Такет

МЫ СИДЕЛИ в дешевом притоне, который назывался «Приют «Першингов», и я заставляла Пенелопу в десятый раз рассказывать одно и то же.

Меня, пьяную и решившуюся идти в пасть к Лайон, остановили на полпути. А все из-за Пенелопы. Ей нужны были деньги моих родителей. Да и мне они были нужны. Я не позволю ей отрабатывать долг, удовлетворяя мужиков типа Кабана.

Заплетающимся языком я пыталась извиниться за то, что хотела бросить ее. Она вообще не понимала, что я несу, однако пыталась меня успокоить. «Все в порядке, – твердила она. – Я все понимаю». И крепко меня обнимала.

Черт, да я в жизни спиртного в рот не брала и для первого раза выбрала не самое лучшее пойло. Бармены в Халвестоне разбавляли виски растворителем и добавляли перец чили; понятно, что у меня перед глазами все плыло. И немудрено, что я вдруг захотела пожертвовать жизнью из-за того, что Крегар убил какого-то мальчишку, которого я совсем не знала. Крегар вообще кучу народу завалил.

– Эй, очнись! – сказала Пенелопа, щелкая пальцами у меня перед носом, чтобы привлечь внимание. – Я бы и не поверила, если бы собственными глазами не увидела документы. Твои родители купили удаленный участок возле Такета почти пятнадцать лет назад. Записей об их смерти я не нашла, так что они еще могут быть там.

– А где, черт возьми, этот Такет? – спросила я.

– Пятьдесят миль отсюда к северо-западу.

– Пятьдесят миль… – повторила я и уткнулась лицом в ладони. Четыре дня пути, если не останавливаться, чтобы поесть. – Сукин сын! Чертов сукин сын.

– Элка…

– Я думала, что мы уже пришли. Я думала, что они здесь, и я… что не нужно больше бежать и драться…

Я разрыдалась.

– От кого ты бежишь? – спросила Пенелопа.

– От него! – Я стукнула кулаком по столу. – От него, чертова сукина сына по имени Крегар Холлет. Он не остановится, пока не найдет меня. А когда найдет – убьет.

– Человек, который вырастил тебя, – проговорила Пенелопа, будто складывая кусочки мозаики, – и убил сына Лайон?

– И еще одного парнишку в этом городе пару дней назад.

– Тот прыщавый клерк мне рассказывал. По его словам, было… что-то с ногами того мальчика.

– Медведи и волки едят все, что найдут.

Пенелопа бросила на меня странный взгляд, удивленный и в то же время исполненный жалости. Она открыла рот, вроде хотела что-то сказать, затем передумала. Что тут говорить. Крегар убил мальчишку, не первый раз и не последний, а звери подобрали остатки. Вот и все.

Пенелопа смотрела на стол и водила пальцами по рисункам древесины, словно не могла заставить себя взглянуть мне в глаза. Потом тихим голосом спросила:

– Думаешь, он в городе?

– Он где-то близко. Где я, там и он.

Странное выражение на ее лице сменилось тревогой. Интересно, она за себя или за меня боится?

– Нет, он в лесу, – сказала я. – Мучает меня, дышит мне в шею и ждет, пока я… черт, я сама не знаю, чего он ждет.

Пенелопа накрыла ладонью мой кулак.

– Тогда идем в Такет. Надо убираться отсюда.

Хотя перед глазами все расплывалось, ее я видела ясно. Она тоже не прочь поскорее свалить из Халвестона.

– Ты и я, Элка, – сказала Пенелопа. – Лайон найдет Холлета, Делакруа не найдет меня, а если у нее все-таки получится, то нам помогут твои родители. В общем, мы от всех избавимся.

Алкогольный туман уже начал таять, как зимний снег под солнечными лучами. Я разжала кулак, и наши пальцы переплелись.

– Избавимся, – повторила я.

Дождь стих, снаружи было темно, хоть глаз выколи. Пенелопа договорилась, чтобы нас пустили переночевать в задней комнате «Приюта», и я с радостью обнаружила, что на двери есть задвижка. Мы улеглись на одной кровати под одним одеялом. Не знаю, что было тому причиной, виски или компания, но спала я крепко и проснулась на рассвете с раскалывающейся головой. Пенелопа мне даже не посочувствовала и вообще отказывалась со мной разговаривать, пока я не умылась в корыте для лошадей.

У нее теперь была добротная куртка, которую она где-то нафлиртовала, и крепкие ботинки. В общем, можно не бояться, что ее ветром унесет. Я потратила почти все монеты, доставшиеся от Колби, и Пенелопа наградила меня взглядом, от которого и камень бы расплавился, однако на завтрак нам хватило. Почти всю порцию хэша из солонины с бобами чили, взятую на двоих, съела Пенелопа. Оказалось, что аппетит у нее хоть куда, если не приходится жареных белок обгладывать, а мой желудок как раз бунтовал.

Мы не стали возвращаться в охотничью хижину. Зачем? Все вещи мы оттуда забрали, да и Волк вряд ли там меня ждал. Пенелопа взяла у клерка карту, на которой жирно обвела карандашом участок моих родителей, так что мы знали, куда идем. Если честно, намного спокойнее следовать линии на карте, чем полагаться только на ум и чутье.

– Ты бы нам пару кроликов поймала, – сказала Пенелопа, когда мы шли на север через Халвестон.

Я пообещала, раскаиваясь в том, что потратила все наши деньги. Мало того что гордость была задета, так еще и голова раскалывалась. Халвестон уже начал просыпаться. В ушах звенели крики лоточников, внутренности хлюпали при каждом шаге, а рот наполнялся слюной и жгучей желчью. Так вот что такое выпивка… Черт! Я без конца твердила Пенелопе, чтобы она меня больше не подпускала к бутылке. На десятый раз она рявкнула, что разобьет мне ее о голову, если я не заткнусь.

По дороге из Халвестона я заметила хорька Билкера и презрительно ему кивнула. Он стоял с таким видом, как будто ему губы рыболовным крючком проткнули. Такой за нами не пойдет; мы уже далеко будем, когда он решится распустить хвост.

Не люблю я дороги, от них сплошные проблемы. Поэтому где-то через полмили мы свернули в лес. Линия на карте уходила на запад, подальше от воронок и бедствий дальнего севера. Сколько бы там ни было золота – оно того не стоило. Я не хотела смотреть на израненную землю и слушать, как она стонет, доверяя свои страдания ветру. Может, однажды я посещу те места, чтобы извиниться за все несчастья, которые принесли люди. Но я люблю жизнь. Я хочу, чтобы рядом со мной были Пенелопа, мои родители и Волк. Мне нужны деревья, звери, ягоды и папоротник.

Лес был прекрасен. Красные сосны здесь не росли, однако куда ни глянь – везде увидишь черно-белые канадские ели и альпийские пихты. Камни были покрыты мхом, стволы оплетал плющ. В густой чаще весь день стоял туман. Пахло свежестью и теплом, словно в первые дни весны, хотя лето уже подбиралось к середине. Нас окружали оживленная болтовня белок и стрекотание сверчков, следы лосей и оленей на оленьих тропах. И никаких признаков человека.

Пенелопе до леса дела не было; наверняка она в деревьях видела только деревья. Обидно. В башмаках мертвого парня она шла быстро, и мы немало отмахали. К полудню в голове прояснилось, кишки успокоились. Видать, Пенелопа заметила, что я пришла в себя, потому что в первый раз за день открыла рот, однако ее вопрос мне совсем не понравился.

– Какой он был? – спросила она, и у меня опять скрутило нутро.

– Кто?

Я знала, о ком она.

– Холлет. Он тебя воспитал. Неужели ты даже не догадывалась, какой он?

– Обычный человек, – сказала я, споткнувшись о поросший лишайником камень.

Пенелопа обиженно фыркнула и наморщила лоб.

– Человек? Как мог человек такое совершить? Он монстр!

Я рассмеялась.

– Монстры ненастоящие. Они существуют только в детском воображении, под кроватями и в шкафах. Мы живем в мире людей, и неправильно говорить им, что они монстры. Тогда они решат, что ничего плохого не делают. Ведь раз такова их сущность, то ничего уже не изменишь. Нет, они люди, из плоти и крови. Плохие, но все равно люди. Колби поступил с нами ужасно, но от этого он не стал монстром. Он поймал нас так же, как я ловлю кроликов на обед. Разве я монстр?

Пенелопа покачала головой.

– Ну вот. Он просто ублюдок. Человек всегда остается человеком.

Пенелопа хмурилась и старалась не смотреть на меня. Не стоило упоминать Колби. Видать, раны были еще слишком свежие.

– А каким он был человеком?

Если честно, я не думала о том, каким был Крегар после того, как стал Крегаром. Охотник, которого я знала, умер, и гвоздями в крышке его гроба стали угольный портрет в Долстоне и ледяные слова Лайон, которые оказались правдой.

– Я называла его Охотник, – начала я, аккуратно подбирая слова. – Он нашел меня в лесу, когда мне было семь. Я у него с крыльца кусок вяленого мяса стащила, и он за мной погнался. Черт, мясо того стоило!.. Я раньше с бабкой жила, так вот ее вареная говядина – просто помои по сравнению со стряпней Охотника.

Пенелопа несмело улыбнулась. Ей трудно было поверить, что такой человек, как Крегар, мог делать что-то хорошее.

– Он многому меня научил, – с тоской продолжила я, вспомнив уроки Охотника. – Как охотиться и находить кроличьи тропы, чтобы поставить силки. Какие растения можно есть, а какие лучше обходить стороной. Мы с тобой выжили в лесу только потому, что Охотник меня всему научил. Как я могу забыть об этом?

– Выходит… он был неплохим?

– И не всегда был хорошим. – Отведя рукав, я продемонстрировала несколько маленьких белых шрамов на предплечье. – Как-то раз я случайно попала в капкан для куниц. Охотник снял его, но потом заставил меня спать на улице три ночи за то, что я капкан испортила. Сказал, что он человечьей кровью воняет, и к нему ни один зверь близко не подойдет. В общем, хоть в речку выкидывай.

– Похоже, они с моим папой родственные души, – с грустной улыбкой промолвила Пенелопа.

Я помогла ей взобраться на зазубренный валун. Он раскололся во время Большой Глупости, и ни вода, ни ветер еще не успели сгладить острые края. Такие валуны были раскиданы по всему лесу, из-за чего идти приходилось довольно медленно.

– Ты о нем почти ничего не рассказывала.

– А что говорить? Он умер.

– Так теперь самое время. Никто тебе не возразит.

Почти четверть мили Пенелопа молчала.

– Он любил книги. Газеты, журналы, любое печатное слово. Он и его отец хранили все, что удалось спасти после Падения. Я выросла, читая об утерянном мире.

– Вряд ли тот мир был хуже нашего.

– По словам папы, вначале была холодная война. Ничего не происходило, никто не погибал. А потом вдруг… Никто не знает, кто первым атаковал – они или мы. Начали падать бомбы, и люди поняли, что мир изменился. Нас охватили паранойя и паника: сосед шел против соседа, богатые против бедных. Словно дамбу прорвало. Война длилась несколько лет, бог знает, сколько людей погибло, и мир раскололся на части. Говорят, кое-кто в Вайт-Топе даже называл произошедшее Перезагрузкой. Когда война закончилась, победителей не было, пришлось все начать с нуля.

Голос Пенелопы стал грустным и она нахмурилась.

– И опять ничего не изменилось. Вокруг нас по-прежнему убийства, изнасилования и войны. Мы все просрали! Нам выпал такой шанс построить новый мир… а мы вернулись к тому, с чего начинали.

Я понимала, почему в ее голосе столько горечи.

– Не знаю, что меня больше пугает – то, что изменилось, или то, что осталось прежним. Я дитя нового мира и другого не знаю. Мне каждый день приходится добывать пропитание, и если удается, значит, день был хороший. На большее я не рассчитываю. Если честно, такой девушке, как я, нечего ждать от жизни. Да я и не жду. Нужно жить настоящим, а не прошлым. Иначе с ума сойдешь.

– Вот почему ты не видела, что творит Холлет? Тебе не удалось собрать воедино все фрагменты прошлого и решить задачу… А ты никогда не думала, что могла бы остановить его?

Она разозлилась, ей было больно, и вину за эту боль она решила свалить на меня. Вот только со мной такое не пройдет.

– Не зарывайся! – жестко сказала я. – Ты мне нравишься, но если попытаешься сказать, что я убивала женщин и детей вместе с Холлетом, нашей дружбе конец. Пусть тебя забирает та француженка вместе с кабанами.

Пенелопа вздрогнула и глубоко вздохнула. Ярость и гнев вышли из нее вместе с воздухом.

– Прости, я не хотела. Я совсем не то… Просто я… – Она осеклась, так и не объяснив, что имела в виду. – Иногда самые близкие люди оказываются незнакомцами.

Видать, знала, о чем говорит.

– Твой отец? – спросила я.

Пенелопа кивнула. Больше она ничего не сказала, да я и не спрашивала. Все равно расскажет, когда со временем перестанет бояться воспоминаний. Не знаю, где и когда это случится – может, в Такете, может, на Луне, но давить на нее я не собиралась. На меня-то никто не давил, вот и я не буду.

– Я все равно хочу думать, что если бы ты знала, кто он такой, то рассказала бы все полиции.

Я тоже хотела так думать. Хотя… Охотник был моей единственной семьей. С другой стороны, если бы я призналась Лайон, что он живет в хижине в десяти милях от дороги на Риджуэй, сын доктора был бы жив.

Черт, если и дальше так рассуждать, то если бы я не убежала от Лайон, то не попала бы к Колби в ящик и не встретила бы Пенелопу. Если бы я сдала Крегара, моя нескладная подруга попала бы в бордель мадам Делакруа.

– Нельзя жить прошлым, – заявила я. – Так и сердце разорваться может.

Пенелопа улыбнулась.

– Я жила в доме, зацикленном на прошлом. Мне трудно от него отделаться.

– Похоже, вы с папашей неплохо жили на юге, – сказала я, остановившись у ручья, чтобы наполнить флягу.

– Через несколько лет после маминой смерти отцу надоело лечить богачей в Вайт-Топе. – Склонившись над ручьем, Пенелопа умыла лицо. – Он заявил, что они – причина всех бед этого мира, и когда он лечит их сломанные кости или болячки их отпрысков, то чувствует себя запачканным. Потому он решил помогать старателям. И меня с собой потащил.

– Наверное, что-то ужасное случилось по дороге к тому озеру, – предположила я, глотнув воды из фляги. Я не ожидала ответа, да Пенелопа и не ответила.

– Давай поторопимся, – сказала она, напряженно улыбнувшись мне.

Мы с ней как будто играли в забавную игру. Вообще-то, мне плевать на других людей, но Пенелопа поймала меня как слепого крольчонка. Впервые ее увидела, я подумала, что она до утра не доживет. А она дожила и продолжала бороться и выживать, – я таких, как она, еще не встречала. В первый раз за всю жизнь, а мне уже почти восемнадцать, меня не тянуло жить в лесу в одиночестве. Странное чувство.

В тот день мы почти не разговаривали. Пенелопа время от времени показывала на грибы и кусты, усыпанные ягодами, и спрашивала, можно ли их есть. Да, если хочешь к вечеру откинуть копыта, сказала я. Однако потом отыскала несколько ягодок морошки, сладкой, как мед, и Пенелопа ненадолго заткнулась.

За пару часов до заката мы отыскали место для лагеря. Я дала Пенелопе коробку преподобного и объяснила, как добывать огонь, а потом отправилась в лес ставить ловушки. Вряд ли в них что-то попадется, да и оставаться тут надолго мы не планировали, но все-таки попробовать стоило. Опускались сумерки, а значит, скоро появятся олени. Я отыскала несколько троп и поставила пару пружинных капканов – последние, что у меня остались. Потом решила, что силки на зайцев тоже не помешают. Справилась со всем и пошла обратно в лагерь.

Пенелопа сидела у ревущего костра, улыбаясь во весь рот.

– Смотри! – воскликнула она.

Я взглянула на коробку. Пенелопа почти всю вощеную бумагу извела, а мне бы всего клочок размером с ноготь понадобился. Год назад я бы ей все высказала. А что, нечего растопку зря переводить! Но сейчас мне было все равно. Плевать, что у нас бумаги не осталось, – я была за Пенелопу.

– Вот черт, – вздохнула я, садясь рядом и протягивая руки к костру. – Скоро ты научишься ловить зайцев, и тогда я тебе буду не нужна.

Она рассмеялась, и ее смех звенел как колокольчик, а значит, был искренним, обняла меня за плечи, прижала к себе и поцеловала в лоб.

– Не надейся, дорогая, просто так ты от меня не отделаешься.

– Мы уже миль тридцать прошли, – сказала я. – Так мы завтра к вечеру в Такете будем.

Пенелопа стала серьезной.

– Ты хочешь пойти прямо к своим родителям?

В животе все сжалось.

– Не знаю… А ты бы что сделала?

Она глубоко вдохнула. Я видела, как шевелятся мысли в ее белокурой головке.

– Я… я пришла бы в Такет завтра, сняла комнату в гостинице, а с утра наведалась к ним.

И тут из леса донеслись щелчок и глухие удары. Я вскочила на ноги, взяла нож и велела Пенелопе оставаться на месте и поддерживать огонь. Она не стала ни спорить, ни спрашивать.

Я бросилась в лес – сердце бухало как сумасшедшее – нашла свой капкан и в последних лучах заходящего солнца увидела маленькую коричневую тень, которая пыталась вырваться из ловушки. Олень был маленький и молодой, но нам с Пенелопой хватит. Сегодня мы устроим настоящий пир. Я подкралась поближе сквозь ряды тополей. Он как-то странно двигался… Может, хромой был, или его предки пострадали от бомб… Все равно отличный получится ужин.

Я оленятины не ела с тех пор, как год назад мы с Охотником оленя подстрелили. Он тогда впервые позволил мне нажать на курок. Я вновь почувствовала волнение и азарт. Вот только этот олень был какой-то другой – совсем не похож на тех, что я потрошила и свежевала. Те были побольше, с гладкой шкурой и длинной шерстью.

Олень заметил меня и застыл. Я повесила нож на пояс и сказала: «Шшш». Шаг за шагом я приближалась к нему, и когда была уже совсем близко…

– Эй! А ну отойди от него! – закричал мужчина из-за деревьев.

Я резко обернулась, готовая защищаться.

Темнокожий мужчина, с плеча которого свисала пара кроликов, поднял руки.

– Пожалуйста, – умоляюще сказал он. – Пожалуйста, это мой сын.

В умирающем свете дня я вновь взглянула на свою добычу, а потом попятилась и уперлась спиной в дерево. Кровь стучала в ушах, заглушая все звуки. Не олень! Это не олень! Не олениха и даже не олененок.

Это был мальчик, и он плакал.

Мужчина опустился на колени и осторожно высвободил его ногу из капкана. Мальчик обхватил отца руками.

– Простите… простите… простите… – пробормотала я, уставившись на мальчика, на его пушистые черные волосы. – Я не увидела… не рассмотрела…

Мужчина нахмурившись взглянул на меня.

– Ничего страшного не случилось, – беззлобно ответил он. – Джошу не стоило так далеко забредать, – сказал мужчина, погладив ребенка по волосам, и протянул мне руку. – Марк Томпсон. А это Джош. Ваш костер вон там?

Пенелопа. У меня сердце упало.

– Я увидел огонь, – дружелюбно сказал мужчина, но я видела, что его трясет. – Предлагаю обменять кролика на тепло.

Он искренне улыбался, и я его не боялась, однако малыш, попавшийся в капкан, напомнил мне о чем-то ужасном, и я подумала, что рядом с этими двумя расслабляться не стоит.

 

Томпсон и его сын

ПЕНЕЛОПА аж подскочила, увидев меня с Томпсоном. Она схватила здоровенную ветку и уж было собралась стукнуть его по голове, когда заметила мальчика, цепляющегося за подол отцовской рубашки. Я сказала ей, что поймала нам ужин, и рассмеялась. Пенелопа швырнула ветку в костер и настороженно уставилась на гостей. Нужна веская причина, чтобы блуждать по лесу на самом краю мира. Да и одежда у них была неподходящая. Грязная рубашка мужчины была изодрана и забрызгана кроличьей кровью, так же как и футболка мальчика. Ни курток, ни рюкзаков.

– Они меняют тепло на полный желудок, – объяснила я.

– Элка, – шепотом спросила Пенелопа, уставившись на Марка. – Ты уверена?

Я подумала о то, что могла сделать с этим мальчиком, и ответила:

– Чертовски уверена.

Пенелопа кивнула и, проскользнув мимо меня, протянула руку Марку.

– Меня зовут Пенелопа. Вы не доставите нам проблем?

Она не улыбалась. Не шутила.

– От нас проблем не будет, – ответил мужчина с таким серьезным видом, словно молился, и прижал к себе мальчика. – Мы надеялись на вашу любезность.

Пенелопа взглянула на меня, и я кивнула.

– Хорошо, – сказала она, потом улыбнулась и подмигнула мальчику. – Ты голодный?

Она сняла с плеча у Марка кроликов и забрала у меня нож. Мы все сидели вокруг костра – Пенелопа с Марком потрошили зверьков и болтали, словно давние друзья. Я никогда еще не видела, чтобы Пенелопа с кем-то чувствовала себя так свободно.

– У меня сестра в Такете, – рассказывал Марк. – И я собираюсь работать у нее на лесопилке.

Мы с Пенелопой взглянули друг на друга с улыбкой. Да он такой тощий, что от рева циркулярки в щепки разлетится!

Я их особо не слушала, просто старалась быть начеку. Шум, свет и запахи еды могли привлечь медведя. Но большей частью я присматривала за Марком. У него на щеках была густая черная щетина, а глаза такие, словно он не спал несколько дней. Похоже, он всего лет на пять старше Пенелопы, и морщины на его лице не от долгой, а от тяжелой жизни.

– Вдвоем путешествуете? – спросил Марк, насаживая кролика на ветку над костром.

Мы обе промолчали.

– Что с вами случилось? – спросила Пенелопа, переводя разговор на них самих.

Мужчина положил руку на спину мальчика.

– Мы с Джошем шли по дороге в Халвестон, и на нас напали. Забрали все.

– Дороги для дураков, – сказала я, качая головой.

– Вы правы. С тех пор я стараюсь идти по лесу.

У парня были добрые глаза, и сына он от себя не отпускал. Я немного расслабилась. Разговор потихоньку затих, и Марк обратил внимание на меня.

– Забавное у вас имя, – сказал он. – Элка. Никогда такого не слышал.

Я улыбнулась и протянула руку за кроликом.

– Мама рассказывала, что отец нашел меня в лесу. Я лежала на земле и плакала. Только когда меня в оленью шкуру завернули, я заткнулась и уснула. Меня назвали Элкой, а не Олененком, потому что я девочка.

Пенелопа рассмеялась. Она никогда не спрашивала, почему меня так зовут, потому эту сказку раньше не слышала.

Мальчик тоже хихикнул, но когда увидел, что мы смотрим, сразу замолчал.

– Рад знакомству, Элка, – сказал Марк. – И с вами тоже, Пенелопа.

Щеки Пенелопы вспыхнули. Из-за костра, наверное. Она улыбнулась Марку, и такой светлой улыбки я у нее еще не видела.

Марк с сыном обглодали кролика до костей. Желудок у парня так урчал, что мне стало его жаль, и я ему отдала свою часть добычи. Они с Пенелопой болтали о какой-то ерунде, а я смотрела, как мальчик рисует на земле узоры. Было уже очень поздно, и к костру начал потихоньку подкрадываться холод.

– Вы с сыном ложитесь поближе к огню, – сказала я, когда разговор потихоньку стих, а мальчик начал клевать носом. – Но если ты хоть дохнешь не в ту сторону, то детей у тебя больше не будет! – Я показала на свой нож, а потом на его достоинство. – Ясно?

Марк вздрогнул и судорожно закивал.

– Да, мэм, понял. Ничего не случится, клянусь. Вы спасли моего сына, и я вам обязан.

«Да я чуть не убила твоего сына», – подумала я, но промолчала.

– Спокойной ночи, Марк, – тихо сказала Пенелопа и улыбнулась, потом подошла ко мне, и мы с ней устроились подальше от костра.

– Они хорошие люди, – прошептала она мне на ухо. – Могла бы быть и повежливее.

– Все люди хорошие до поры до времени, – ответила я. – Заткнись и давай спать.

Я слышала ее дыхание и тихий шепот Марка. Повернулась, чтобы они были на виду. Мужчина сидел, прислонившись к дереву, а мальчик спал у него на коленях, положив черноволосую голову на папин живот. Марк, заметив мой взгляд, улыбнулся, закрыл глаза и попытался уснуть. Наверное, он и правда был хорошим человеком. Никогда не видела мужчину, который так заботился о ребенке.

Однажды Охотник, уходя на двухдневную охоту, дал мне теплое одеяло. Сказал, что я еще не нарастила жирка и могу замерзнуть. То был не Крегар. От Крегара бы я только кучу дерьма получила. Ему было плевать, замерзну я или нет. Охотника я называла папой, когда он не слышал. Крегара я хотела убить. Два разных человека с одним и тем же лицом… Мне нужно во всем разобраться. Эта часть моего прошлого никак не давала мне покоя. Остальные воспоминания были окутаны густым туманом; теперь он понемногу начал рассеиваться.

Я всю ночь не спала. Смотрела сквозь густые ветви деревьев, как катится по небу луна. Марк с мальчиком не шевелились. Пенелопа тоже. Я тихо разбудила ее перед рассветом.

– Пора идти, – сказала я. – Пока они не проснулись.

– Что? Зачем? – начала спрашивать она, толком не придя в себя после сна.

– Ты знаешь зачем. Мы их обогрели, накормили, но нянчиться с ними мы не можем.

Марк с сыном еще спали, прислонившись к дереву. Я подумала, что Пенелопа сейчас начнет спорить, рассказывать мне про «ответственность», про то, «что он всего лишь ребенок», но она лишь прошептала:

– Ты права.

А потом встала, двигаясь тихонько, как змея в траве.

Мы собрали вещи и ускользнули, не разбудив Марка с сыном. Мне было не по себе, оттого что мы их бросаем, но Пенелопа сложила три ветки в виде стрелы и нацарапала на земле слово «Такет».

– Чтобы не заблудились, – пояснила она, и я возражать не стала.

Когда мы отошли достаточно далеко и небо осветили первые лучи восходящего солнца, я просила у нее:

– Почему ты решила, что они хорошие люди?

– Инстинкт.

– Ты ему доверяешь?

– Да, – твердо сказала Пенелопа. – Только не всегда следую. Как с Джеймсом. Инстинкты говорили мне, что будут проблемы, но он меня очаровал. Больше я такой ошибки не совершу.

Я рассмеялась.

– Мое нутро ничерта о людях не знает. Оно мне твердило, что все слова Колби – чистая правда. И с Крегаром то же самое.

Пенелопа тоже рассмеялась и сказала, что мне лучше лес слушать.

– Оно только раз не ошиблось, когда велело держаться подальше от Лайон, а еще лучше, бежать от нее, куда глаза глядят.

– Она жестокая, – покачала головой Пенелопа. – Рассказывали, что она была шерифом в одном городке к востоку от Вайт-Топа. В игорном доме стрельба начались, и случайно застрелили мальчика, который мыл посуду. Она того мальчишку в глаза не видела, но выследила стрелка до самого Кувер-Сити и прямо там, на вокзале его арестовала. Говорят, привязала его к лошади и тащила всю дорогу до Вайт-Топ.

Я сглотнула едкую желчь и дрожащим голосом спросила, выжил ли тот стрелок.

– После трехдневной скачки? Я слышала, что когда его отвязали и перевернули на спину, на нем ни клочка кожи не осталось. Можно было череп и ребра рассмотреть. Его кости оставляли борозды на дороге. Она всем рассказала, что с ним сделала. Родители убитого мальчика назвали ее героиней.

У меня задрожали руки, и я вцепилась в спиленную рукоять ножа.

– После того случая ее повысили, – сказала Пенелопа. – Она не остановится, пока не поймает Холлета. И бог знает, что она с ним сделает за убийство сына.

 

Обитатели Такета

МЫ ДОБРАЛИСЬ до Такета на закате. Уставшие и голодные, без гроша в кармане, так что комнату снять и поужинать нам было не на что.

Из головы не выходила история про Лайон. Ее сына убил Крегар, но она-то думает, что я обо всем знала. Или помогала ему и смогу рассказать, где тело мальчика. Ее не переубедишь; оставалось надеяться, что сработает мой план, мой проклятый умный план, ради которого я стерла рукоять ножа в пыль. Черт, он должен сработать, потому что иначе мне придется убегать и прятаться до конца жизни. Мне просто везло – столько раз удавалось выбраться из переделок, но сейчас я чувствовала, что моя удача заканчивается.

Хотя здесь, в Такете, я немного выиграла время. Трудно было назвать его городом, но первое, что я заметила, – наших с Крегаром портретов не было ни на стенах, ни на столбах. Длинные руки Лайон не дотянулись так далеко на север. Пока. Через месяц, может, через два она сюда доберется. Потом мысли о ней и Крегаре вытеснила совсем другая тревога.

Мои родители. После стольких лет, стольких миль и стольких людей между нами мне было трудно поверить, что они так близко. Здесь, на краю мира, несколько домиков были зажаты между Ничем и Нигде. Разум подсказывал, что папа с мамой здесь. Мама писала, что они пойдут в Халвестон, а в конторе, выдающей разрешения, сказали, что они в Такете. Там не было документов об их смерти. Все указывало на то, что они здесь, но мое нутро сжималось, предупреждая: «Элка, не будь дурой. Такого везения не бывает».

Я смотрела на людей на улицах Такета. Вон та женщина, спящая на крыльце, может быть моей мамой. А мужчина, толкающий тележку, вполне может оказаться моим папой. Я ведь понятия не имела, как они выглядят.

Такет расположился вдоль излучины реки. Лесопилка, о которой говорил Марк, была на другом берегу – длинное приземистое здание. Громоздкий деревянный мост соединял две части города. Я слышала пыхтение генераторов и низкий рев циркулярных пил, распиливающих на доски прекрасные сосны. Конечно, людям нужна крыша над головой. А дом просто так, из одних желаний, не построить.

Такет состоял из кучки маленьких деревянных домиков и нескольких заведений – по одной штуке каждого. Один универсальный магазин. Одна контора, выдающая разрешения на добычу. Один скупщик золота. Одна гостиница. Один бар. Все были оснащены тяжелыми штормовыми ставнями и общественными убежищами на случай бури. Люди, будто тени, тихо сидели на верандах или в дверных проемах, дремали, прикрыв лица шляпами на ступенях бара. Над городом нависали тоска и безысходность, и казалось, под их весом он медленно погружается в землю.

Однако не все здесь были подавлены унынием. Несколько мужчин и женщин шагали по улицам с гордым видом – ну чисто петухи, хвастающие своими гребнями. Мы с Пенелопой заметили у них кое-что общее – все они тащили банки, доверху набитые блестящими золотыми комочками. Наверняка у всех тех парней, что сейчас глушили виски, раньше тоже такие банки были.

– Что они с этими желтыми штуками делают? – спросила я у Пенелопы. – Кто их покупает?

Пенелопа взглянула на женщину с банкой и поняла, о чем я.

– Точно не знаю. Слышала, на юге некоторые благополучные города отстроились и жителям нужны драгоценности.

При слове «драгоценности» у меня челюсть отвисла.

– Значит, весь этот пот и слезы ради пары блестящих безделушек?

– Блестящие безделушки и легкомысленные траты позволяют людям забыть о том, в каком мире они живут. Потому они такие ценные.

Я фыркнула. Дурацкий способ тратить деньги. Впрочем, если мои родители зарабатывают на этом, то почему бы и нет. Однако здесь я не заметила ни одного человека, который казался бы по-настоящему богатым.

На город опускалась ночь, неся с собой холодное дыхание приближающейся зимы. Здесь, на севере, лето длилось всего полтора месяца, до того, как выпадал первый снег, а в неудачные годы и то меньше. Только устроишь пикник в канун летнего солнцестояния, а тут тебе снегопад. А иногда уже и гирлянды на Рождество развесишь, а его все нет и нет. Не угадаешь; надо слушать ветер, ощущать его на своей коже, и тогда он тебе шепнет. Сегодня ветер шептал мне: «Не расслабляйся, Элка, впереди долгая холодная ночь».

– Денег у нас нет, – сказала я. – В лесу спать будем?

Пенелопа улыбнулась и велела идти за ней. Видать, усмотрела что-то своими зоркими глазами. Я даже немного растерялась – не люблю пасти задних. Я-то думала, что Пенелопа знает, что делает, но все оказалось совсем наоборот.

Мы пошли к мосту через реку. На другой стороне возле лесопилки я увидела, как обнимаются мужчина и женщина. Марк с сыном добрался до Такета одновременно с нами и таки встретился с сестрой.

Я схватила Пенелопу за руку.

– Да ни в жизнь! Мы к ним не пойдем.

– Почему?

Я оттащила ее в сторону от дороги.

– Слишком опасно! – сказала я, имея в виду совсем не нас.

– Не говори чепухи. Они хорошие люди, – заявила Пенелопа, взглянув на меня с таким видом, что и молоко скисло бы.

– Правильно. Они хорошие люди, – прошипела я. – Не хочу, чтобы они плохо кончили.

– Ты о чем? – спросила Пенелопа, глядя на меня как на сумасшедшую.

Я подтащила ее поближе, чтобы нас никто не услышал.

– Если они помогут нам… помогут мне, с ними случится что-то плохое. – Пенелопа попыталась меня остановить, но я продолжала: – Доктор из Халвестона, который мне помог, был самым добрым человеком на свете. Крегар узнал о его помощи, – только не спрашивай меня как. Теперь сын доктора мертв, а все из-за меня. Я не хочу больше крови на своих руках.

Пенелопа с жалостью взглянула на меня.

– Это просто совпадение. Ужасное совпадение, но ты ни в чем не виновата. Холлета здесь нет, он в Халвестоне.

Я покачала головой, чувствуя, как страх превращается в гнев.

– Крегар везде! Он отличный охотник. Ты увидишь его, только если он сам этого захочет, а тогда ты уже будешь у него на прицеле. Он здесь, я чувствую!

– Элка! – Пенелопа положила руки мне на плечи. – Успокойся. Он не следит за нами, а у этого мальчика есть семья, которая его защитит. Ничего с ним не случится. Мне очень хочется сегодня поспать под крышей.

Я взглянула ей в глаза. Они были полны мольбы, безумной усталости и уверенности, которой мне не хватало. Они умоляли поверить. Волк завыл бы и сказал: «Нет, мэм». Неожиданно на меня навалилась тоска по этому зверю. У него все просто. Лес и кроличий бок – вот и все, что надо. А мне нужно было, чтобы все стало как прежде. Я обернулась и через плечо посмотрела на лесопилку: тускло горели лампы, и радостные голоса разносились над спокойными водами реки. Пенелопа пыталась сказать мне, ни говоря ни слова, что мы с ней принадлежим миру людей и не должны спать на земле. Волк не любил людей, и всего несколько месяцев назад я тоже, но теперь на меня словно помутнение нашло.

Если честно, я не знала, что делать.

Потому сделала глупость.

Я кивнула Пенелопе и побрела за ней, отставая на полшага. Держалась позади, когда мы перешли через мост и зашагали к лесопилке. Марк с сестрой стояли у огромных амбарных ворот, когда-то выкрашенных красной краской; теперь она выцвела и стала бурой, словно запекшаяся кровь. Марк заметил нас, и его лицо вспыхнуло, осветив все вокруг.

Малыш был в сарае, подбрасывал в воздух опилки, и они сыпалась ему на голову как снегопад. Бледно-желтая пыль и древесная стружка, которые когда-то были сосной, ольхой, вишней и дубом, покрывали волосы ребенка, отчего они казались белокурыми, словно их подсвечивало встающее за спиной солнце. Малыш совсем не напоминал того мальчика из леса, и мне стало еще хуже. Желудок болтало и выкручивало. Я смотрела, как мальчик кружится под ливнем опилок, а Пенелопа тем временем пыталась уболтать Томпсонов пустить нас переночевать.

Сестра Томпсона назвала меня по имени. Я оторвала взгляд от мальчика и взглянула на нее. Гладкая темная кожа, черные волосы, остриженные почти наголо, и шрам на подбородке, слишком аккуратный для несчастного случая на лесопилке.

Ее звали Джози, и она сказала, что мы в их доме желанные гости. Я пожала протянутую ладонь – грубую и сильную, почти как моя. Джози мне сразу понравилась, и я не стала этого скрывать.

– Спасибо. – Мне стало легче от того, что женщина с такими руками присмотрит за мальчиком. – Пенелопа уже несколько недель мечтает провести ночь под крышей.

– У нас достаточно места, – ответила Джози. – Вы помогли Марку сюда добраться, а значит, как минимум заслужили спать в хозяйской спальне.

Она подтолкнула брата локтем, и он поморщился, словно не одобрил шутку. Пенелопа улыбнулась Марку как тогда, в лесу, и ее глаза вспыхнули. Меня аж передернуло от мысли, что придется с ними целый вечер болтать.

Джози повела нас мимо амбара и древесных складов к дому, стоящему посреди поля. Я только по забору поняла, что это именно поле, а не обычная земля. Заборы я терпеть не могу. Они растут из земли, словно острые зубы, – зазеваешься чуток, и капкан захлопнется. Вроде как пасть, готовая тебя проглотить. Люди их ставят, чтобы показать всему миру: «Это мое!»

Дом был старый, видать, еще до Большой Глупости построен, и наполовину каменный. Я в таких здоровенных еще ни разу в жизни не была. Лестница вела на второй этаж, а по обе стороны от нее располагались спальни. Ковер на полу протерся до дыр, по стенам бежали трещины, картины в деревянных рамах висели криво. Пахло дымом и соусом барбекю, с другого конца длинного коридора доносился звон посуды. Еще люди. Больше выбора для Крегара.

Муж Джози, бледный, как молоко, стремительным шагом вышел из кухни, улыбаясь и вытирая руки о полотенце. Джетро. Джози и Джетро. Их имена звучали как музыка, и двигались они, словно в танце – обнимали друг друга, целовали нас в щеки, пожимали руки мне, Пенелопе и Марку, и все это сразу. Он был родником, а она водой в нем. Стремительный поток и водная гладь.

Было в них что-то такое, что согрело меня, и я растаяла. Я их еще прокляну за это, когда придет зима, и моя жизнь покатится к чертям, но пока я радовалась теплу, еде и компании. Мы вшестером сидели вокруг обшарпанного кухонного стола. Джетро шуровал в кастрюлях и накладывал полные тарелки ребрышек с картошкой и овощами. Я глотала еду, словно в последний раз в жизни, и когда смотрела на сидящего рядом мальчика, мне казалось, что так оно и есть. Малыш с горящими глазами запихивал в рот целые жмени картошки. Я не знала, что и когда должно случиться. Теперь-то знаю. Но тогда инстинкты и мозги тщетно пытались меня предостеречь.

Демон в моих кишках удобно устроился и отгородился забором. Если бы не Пенелопа, я бы давно сбежала из этого дома. Почти весь вечер я просидела тихо, не поднимая глаз. Скоро Джози перестала донимать меня вопросами, а малыш уснул, прислонившись к моему плечу. Все смеялись. Я молчала.

Марк и Пенелопа засыпали друг друга вопросами: «А почему у тебя нога забинтована?», «А откуда ты идешь?», «Вайт-Топ? Красивый город». Они повернулись друг к другу и больше ни на кого за столом не обращали внимания. Джози и Джетро тоже не отрывали глаз от Пенелопы. Еще бы, она такая красавица и заставляла всех вокруг радоваться. Она даже малышу понравилась. Значит, вот как бывает у нормальных людей. Они наслаждались разговором, и я вдруг поняла, что рада за Пенелопу, которой выпал шанс поболтать с кем-то, кроме меня.

Опустилась ночь, и нам с Пенелопой постелили в одной комнате. Там были две узкие кровати и столик между ними, но даже под теплым одеялом я все равно не могла успокоиться и уснуть. Закрывала глаза и сразу видела Крегара. Видела, как он заходит в дверь или забирается в окно. Видела, как он стоит у моей кровати, держа в руках окровавленный скальп.

Пенелопа спала как убитая. Однако открыла глаза еще затемно и, кутаясь в одеяло, спросила:

– Нервничаешь?

– С чего мне нервничать?

Есть с чего.

– Ты когда в последний раз видела родителей?

Я пожала плечами. Не помню, когда я их видела. Если честно, я их вообще не помнила. Я чувствовала себя так, словно охотилась за гусями, которые давно улетели на юг.

– Тебе не обязательно идти, – сказала я. – Оставайся здесь.

Пенелопа взглянула на меня, приподняв брови, сжала зубы и заявила, чтобы я заткнулась и начала одеваться.

– Мы выходим после завтрака.

Так мы и сделали. На завтрак была яичница с толстыми ломтиками бекона. Мы пообещали нашим хозяевам, что скоро вернемся. Пенелопа улыбнулась и поцеловала в щеку Марка и мальчика. Ну, а я не из тех, кто целуется.

Ходьба немного успокоила мои нервы. Пока ты идешь, ты вроде как нигде. Я могла бы шагать и шагать вечно. Мы с Пенелопой почти не разговаривали. Она смотрела на карту, чтобы не сбиться с пути, а у меня на сердце лежал камень. Тяжелый и холодный. В каждом мужчине, идущем навстречу, я видела Крегара, а когда мы зашли в лес, мне начало казаться, что он прячется за ближайшим деревом. Его глаза смотрели на меня из каждого ручья. Я нутром чувствовала, что пройдет совсем немного времени, и эти видения станут реальностью. Он скоро будет здесь. Но и я, наконец, пойму, что означали те слова в подвале преподобного.

Скоро. Дверь в моей голове ходила ходуном, готовясь сорваться с петель.

Родители мне помогут, они защитят меня. Ведь они мои родители.

– Почти пришли, – сказала Пенелопа. – Вот кряж, отмеченный на карте. Их участок должен быть с другой стороны. Если пойдем вдоль реки, будем там через час.

Так близко. У меня аж желудок скрутило. Я всегда представляла, как родители бегут мне навстречу с распростертыми объятиями, крича от радости, что дочка, которую они оставили столько лет назад, вернулась к ним, и разбрасывают золото, словно конфетти. Даже не задумывалась, что может быть по-другому. Однако здесь, далеко на севере, зима не просто превращает тебя в лед, высушивает кожу и останавливает сердце. Она замораживает тебя изнутри. Люди здесь твердые, как камни, они встречают гостей с ружьем, и мои родители, наверное, такие же.

 

Мои родители

УЧАСТОК НА РЕКЕ ТИН, принадлежавший папа и маме, находился с внутренней стороны излучины. Получалось что-то вроде кармана, а горный кряж c другой стороны участка защищал его от непогоды. Пенелопа сказала, что эта река – приток Юкона. Она течет по этой земле, неся с собой золото. В самом центре участка, подальше от разливающейся реки, стояла бревенчатая хижина. За ней росли высокие, разлапистые ели и сосны, взбиравшиеся на горный кряж. Ни одной другой хижины или тропки, ни единой души поблизости. Впервые за несколько месяцев я почувствовала себя в чертовом раю.

Пенелопа с улыбкой подтолкнула меня локтем и уже открыла рот, чтобы позвать хозяев, но я схватила ее за руку.

– Подожди!

Что-то было не так.

Деревянный промывочный желоб, лежащий на траве, зарос мхом. Везде валялись зеленые пластиковые лотки для промывки золота – одни сломанные, другие покрытые грязью. Возле реки ржавел водяной насос. Между забытыми трубами и черпаками пробивались летние цветы.

Тишину нарушали только пение птиц на деревьях, журчание реки да шорохи кроликов и другой мелкой живности. Стук моего сердца. Дыхание Пенелопы.

Я сделала несколько шагов к хижине. Надо быть осторожной. Вдруг папа и мама не разглядели, кто к ним идет, и сейчас ждут за дверью c двустволкой, заряженной дробью? Сердце выскакивало из груди, когда я шагнула на крыльцо.

– Мама? – громко сказала я, чтобы услышали в доме. – Папа?

Вот сейчас рывком откроется дверь, они выскочат на крыльцо, обнимут меня и скажут: «Девочка, мы же могли тебя застрелить!»

Никто не вышел.

Дверь оказалась открыта, и хотя уже стоял полдень, в хижине было темно. Я оглянулась и нашла глазами Пенелопу. Она держалась в отдалении, скрестив на груди руки, и встревоженно хмурилась.

– Здесь никого нет! – крикнула я. – Причем давно.

Пенелопа опустила руки и двинулась ко мне. На полпути она замерла, и на ее лице появилось странное выражение.

Я не обратила на него внимания и толкнула дверь. Меня окутали запахи сырости и пыли. Дыру в крыше прикрывала упавшая ветка. Комната была всего одна. В углу стояла кровать, спрятанная за шторой, свисавшей с потолка, словно балдахин. В центре располагалась железная печка с погнутой трубой. Окно, так густо покрытое копотью, что его не было видно, выходило на реку. Хижина выглядела так, словно здесь порылся голодный медведь. И ничего не нашел. Разве что за шторой что-то могло быть.

Меня окликнула Пенелопа.

Я обнаружила ее за хижиной. Она смотрела на клочок земли.

– Что там?

Пенелопа обернулась и отступила в сторону. Она смотрела не на клочок земли, а на деревянный крест.

– Тут написано «Филлип». Твой отец.

Все тело – руки, ноги, голову – пронзила острая боль.

– Ты же говорила, что они живы, – прошептала я.

– Я сказала, что не нашла записей о смерти.

Рядом с крестом была наполовину выкопана еще одна яма. Пустая могила.

– Может, мама живет с другим мужчиной в Халвестоне или где-нибудь еще, – сказала я и сама не поверила своим словам.

Подумала о шторе над кроватью и похолодела.

Я вернулась в хижину. Пенелопа пошла за мной.

Мы стояли над кроватью.

– Ты хочешь, чтобы это сделала я? – спросила она, и я кивнула.

Пенелопа очень медленно подняла штору. Сначала я увидела ногу, серую и высохшую. Потом все остальное. Ее тело высохло, как дерево. Мертвые губы растянулись, обнажив десны, словно она кричала что-то этому миру. Руки, написавшие письмо, были сложены на груди и сжимали лопату, еще покрытую землей. Наверное, она похоронила мужа, а потом легла спать и не проснулась. Странно, что ее не нашли медведи.

– Здравствуй, мама, – прошептала я.

Я не понимала, что меня трясет, пока Пенелопа не накрыла мою ладонь своей. Потом положила руку мне на плечи. Обняла. Обычно я не люблю обниматься, однако сегодня был особый случай. Я держалась за Пенелопу, как за жизнь. Наверное, я плакала. Сейчас уже не помню. Мой мир распался на куски. Все надежды и мечты о любящей семье, о руках, которые меня обнимут, о родителях, которые скажут мне те три слова, что я никогда не слышала: «Мы тебя любим», обратились в прах.

– Извини, – выдохнула я в воротник Пенелопы.

– За что?

– У нас нет золота, чтобы расплатиться с француженкой.

– Ничего, – прошептала она в ответ. – Со мной все будет в порядке.

На следующий день мы похоронили маму рядом с папой. Пенелопа сделала крест и нацарапала на нем имя.

Мюриэл.

А как меня на самом деле зовут? Я ни разу об этом не задумывалась, пока не увидела надписи на крестах. Интересно, что напишут на моем? Ведь я на самом деле не Элка. Мама и папа звали меня по-другому, и бабка тоже, но все, кто помнил мое настоящее имя, умерли. Теперь и не спросишь.

– Наверное, надо сообщить об их смерти? – спросила я Пенелопу, когда мы вколачивали в землю мамин крест.

Она ответила не сразу. Постояла, глядя на участок, на реку и на приспособления для промывки, потом сказала:

– Пока нет. – И ушла в хижину.

Я осталась снаружи.

Мои родители мертвы. Люди, которых я ни разу в жизни в глаза не видела. А у меня ведь, кроме них, никого не было. Я целый год к ним шла.

А что теперь? Что у меня осталось? Убийца, идущий по моим следам, и петля закона, сжимающаяся все туже и туже на моей шее. Я отвернулась от могил и людей, что спали в них, и побрела к реке.

На другой стороне объедали зеленые побеги олениха с олененком. Дальше к востоку бродила здоровенная лосиха, и ее запах, свежий, живой и настоящий, пьянил так, что никакое виски в Халвестоне не сравнится. В природе нет лжи; ее приносят с собой люди. Здесь все именно то, чем кажется. Сосна пахнет сосной. Ярко-красные ягоды предупреждают, что есть их не стоит. Медведь попытается убить тебя, только если решит, что ты ему угрожаешь.

Я пнула проржавевший насос, и коричневые хлопья дождем посыпались в траву. Вероятно, все не так плохо, как выглядит, но что я знаю о механизмах? Я могу за вечер построить коптильню при помощи ножа и пригоршни гвоздей, но дай мне прочистить масляный фильтр, и можешь попрощаться с мотором. Проще его со скалы скинуть.

Пенелопа чем-то гремела в хижине и выбрасывала мусор из двери.

– Найди метлу, – крикнула она сердитым голосом.

Если она не нашла ее в крошечной хижине, значит, ее нет и в помине.

Я отправилась в лес, отыскала прямое деревцо и несколько листьев папоротника. Через десять минут я вернулась в хижину и спросила Пенелопу, что она собралась подметать.

– Нужно сделать этот дом пригодным для жизни, – сказала Пенелопа, забирая у меня метлу. – Можешь залезть на крышу и скинуть ветку?

Мои руки и ноги как свинцом налились. Я двигалась медленно, с трудом. Каждый раз, когда я смотрела на могилы, мне становилось еще хуже. Тяжесть, поселившаяся в душе, пыталась выбраться наружу. Она протискивалась через поры. Казалось, нос забит ее вонью. Хотелось выкричать ее, выплакать, зажать уши, чтобы ее не слышать.

Однако скоро придет ночь, принеся с собой холод. В дикой природе у тебя нет времени на скорбь. Я не хотела быть следующей, кто умрет в этой хижине, и Пенелопа тоже. Потому я залезла на крышу и принялась обрубать сучья на огромной упавшей ветви, чтобы высвободить ее.

Все даже к лучшему. Мама и папа умерли и не узнают, во что я превратилась. Они помнили меня чудесным ребенком, которого оставили в Риджуэе. Наверное, они умерли, думая, что я стала учительницей и вышла замуж за хорошего парня. Они никогда не узнают о Крегаре, о том, что он совершил. Да и Лайон не постучится в их дверь.

Наверное, это можно считать благословением.

Я надеялась, что они умерли, думая, что жизнь моя сложилась отлично. Если они вообще обо мне думали.

Я отпилила последний сук зазубренной стороной лезвия и, вытащив ветку, спихнула ее на землю. Дыра в крыше оказалась не такой уж и большой.

Справлюсь. Я со всем справлюсь.

Пенелопа подметала в хижине, выкидывая сухие листья и грязь, а я с помощью досок из деревянных корыт – тех, что еще не успели прогнить, – заделала дыры в крыше, и к вечеру у нас была вполне пригодная для жизни хижина. Вдвоем мы выпрямили погнутую трубу железной печки, и Пенелопа разожгла огонь.

Мы спалили все простыни, а потом уселись рядом с печкой на табуретках. Еды у нас не было ни крошки, мы просто сидели, следили, чтобы не погас огонь и в хижину не пробрался холод.

– Что теперь? – спросила я.

В голове гудело, перед глазами стояли высохшие ноги матери.

– Сегодня ничего, – ответила Пенелопа.

Ее лицо было бледным и бесстрастным. Я впервые не знала, о чем она думает, а она, похоже, не собиралась делиться со мной своими мыслями.

Мы еще немного помолчали, а потом я спросила:

– Ты в порядке?

– Здесь мы пока в безопасности, – сказала Пенелопа, аккуратно подбирая слова. – Официально твои родители все еще живы, а значит, они владельцы этого участка.

– А если люди узнают, что они мертвы?

– Значит, участок получит тот, кто больше заплатит. А у нас в карманах пусто.

– И некуда идти, – закончила я ее мысль.

Я пробыла на реке Тин всего полдня, но мне это место понравилось. Здесь было тихо, безлюдно и спокойно. Я как будто вернулась в хижину Охотника. Можно охотиться на оленей, выделывать их шкуры и продавать в Такете. Купить несколько капканов и ружье, чтобы медведей отпугивать. Построить коптильню и солить мясо. Пенелопа будет заботиться о хижине, разделывать добычу и поддерживать огонь в печи. Может, мы и пару золотых самородков найдем.

– Давай здесь останемся, – предложила я. – Мне здесь нравится.

Пенелопа взволнованно дышала, перебирая все за и против.

– Да. Мы солжем. А потом перекопаем это место и найдем все золото, до последней чешуйки, чтобы расплатиться с Делакруа.

Мне захотело рассмеяться.

– Я понятия не имею, как золото искать! И что значит «солжем»?

– У твоих родителей где-то припрятаны бумаги на участок.

Пенелопа объяснила мне, как можно завещать его родственнику или другу, но, честно говоря, я ее не слушала. Просто доверилась ей. В общем, нам нужно найти бумаги, подделать пару подписей, поехать в Такет и заверить документы у клерка. Она сказала, что даже если мы найдем золото до того, как все сделаем, оно не будет стоить ни гроша.

Мы нашли документы на следующий день под одной из некрепко прибитых половиц. Там же обнаружилась банку, полную золотых комочков размером с ноготь на большом пальце. Никакого песка или чешуек. Только чертовы самородки.

Пенелопа аж взвизгнула от радости, когда их увидела. Сказала, что мы сможем купить новые корыта для промывки, починить насос, и еще останется. А я заявила, что нам нужно ружье – вдруг медведи сунутся.

– Откуда ты знаешь, как золото добывать? – спросила я.

Пенелопа училась подделывать подпись моего отца на листочке бумаги. После нескольких попыток получилось так похоже, будто ее рукой водил призрак.

– Когда папа сказал, что мы поедем на север, я решила провести исследование. Прочитала кучу книг и статей о самых распространенных болезнях и травмах, чтобы знать, как их лечить.

– Молодец! Если бы не ты, мы бы сейчас были в большой заднице!

– По крайней мере, теперь мы знаем, что здесь есть золото. – Пенелопа кивнула на банку, стоявшую на столе. Желтый металл мерцал в солнечных лучах; хотелось прикоснуться к нему, подержать в руках и похвастаться своей находкой перед всем миром. Смотрите, что у меня есть!

– А давай заплатим за заявку этим золотом?

– Зачем его отдавать, если мы и так справимся? – ответила Пенелопа с улыбкой. – Элка – твое полное имя? – спросила она, задержав перо над пунктирной линией.

– Пиши свое, – сказала я, и Пенелопа нахмурилась.

– Почему?

– Мои родители называли меня по-другому. Это имя мне Крегар дал. А значит, он узнает, что я здесь. И Лайон тоже. Пиши свое.

Комнату заливали лучи заходящего солнца, окрашивая золотые слитки, волосы и глаза Пенелопы в один цвет. Она еще никогда не была такой красивой.

– Ты уверена? Ты хоть понимаешь, что сейчас мне даришь?

Я пожала плечами.

– Клочок земли и старую развалюху.

– Дом, – сказала она. – Место в этом мире, которое я могу назвать своим.

– Надеюсь, ты пустишь меня пожить на время? – спросила я, улыбаясь во весь рот.

Как выяснилось, времени у меня почти не осталось.

 

Между оврагом и бешеным волком

НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ Пенелопа отправилась в Такет, чтобы заверить бумаги у клерка. Он странно на нее посмотрел, однако все нужные печати поставил. Подписи совпали, да и, судя по записям, золота у реки не находили уже много лет. В общем, ему было все равно, кто там будет копать. Пенелопа стала законным владельцем участка. Она даже не ожидала, что все будет так просто.

Однако я занервничала.

Хотя золото Пенелопа оставила дома, вернулась она не с пустыми руками. Принесла документы – и еще один листок бумаги, сложенный вдвое.

Я развернула листок и взглянула на свое угольное отражение.

– Вот дерьмо! – сказала я.

– Они по всему Такету. Еще вчера их не было. Но есть новости и похуже, – сказала Пенелопа, тяжело дыша. – Человек Делакруа… – Тут ее голос сорвался на визг, и она зарылась руками в волосы. – Тот, что был с ней в Халвестоне. Слишком хорошо одет для такой дыры, как Такет.

Мое лицо по всему городу, а в Такете есть люди, которые меня видели. Красавчик Делакруа. Плюс семейка Томпсонов.

Пенелопа догадалась, о чем я думаю.

– Прежде чем ты обвинишь Марка и Джози, знай, что я к ним заходила.

– Они видели рисунки?

– Я объяснила, что ты жертва, а не преступник. Они будут молчать.

Я прошипела:

– А они не сказали, как долго?

Потом скомкала бумажку и швырнула ее на пол. Она покатилась, потихоньку разворачиваясь. Лицо на портрете морщилось и росло.

– Не переживай, они не знают, где мы, – с обидой заявила Пенелопа.

– Конечно, переживаю. Речь идет о моей жизни!

Она вдруг взорвалась от ярости.

– А как насчет моей жизни, а? Если эти парни доберутся до меня, то прикуют к кровати, и мне придется трахаться со всеми подряд, пока я не сдохну. Нас проследили, Элка! А я-то надеялась, ты знаешь, что делаешь.

В былые времена я бы ее о стену приложила, а потом в дверь вышвырнула. Но не сейчас. Я видела ее страх. Она была похожа на кролика, попавшего в силки.

– Твоя жизнь – это и моя жизнь, идиотка чертова! – Я встала и подошла к Пенелопе, стараясь говорить спокойно. – Мы с тобой связаны. Мы избавимся и от Делакруа, и от Крегара с Лайон. Если Крегар найдет меня, он найдет и тебя и выпустит кишки, как из форели. Вот только я ему не позволю, и у меня есть план, который либо освободит меня, либо убьет.

Она потупила глаза, ковыряя пол носком ботинка.

– Я и не думала, что мадам так хочет тебя заполучить… – В голову вдруг пришла одна мысль. – Зачем ты ей? И откуда ты ее знаешь?

Пенелопа стиснула губы, как нырнувшая утка – задницу. Что-то в ней изменилось, вроде как из стены кирпич выпал.

– Она меня купила, помнишь?

Я знала, как бывает, когда тебя продают, и мне совсем не хотелось вспоминать об этом.

– Конечно. И понимаю, откуда она тебя знает. Но откуда ее знаешь ты?

– Я слышала ее имя и голос во время… сделки.

– Ты никогда не рассказывала, кто тебя продал.

Она выдохнула.

– Да какая разница? Теперь это не имеет значения.

– Имеет! Еще как имеет! Я собираюсь найти этого сукина сына и наделать из него ремней!

Пенелопа молчала. Как я разозлилась! Ведь именно из-за нее я перебежала дорогу Делакруа!.. Я металась по хижине из угла в угол, и раскаленное железо выжигало мои глаза изнутри.

Весь мир ополчился на нас с Пенелопой, хотел сокрушить нас, раздавить, порвать на куски. Нам выпало два спокойных дня после того, как я похоронила маму. Мы купались в реке и смотрели, как закат окрашивает небо. Я поймала лосося, полного икры и уже готового к нересту. Мне раньше некогда было рыбачить, а здесь, на реке Тин, нашлось и время, и компания. Я ведь просто хотела покоя…

Я вылетела из хижины и завопила от ярости. Проклинала француженку. Проклинала Крегара и Лайон. Проклинала всех, кто мешал мне жить.

Я не могла успокоиться до рассвета. Все ночь кидала нож в мишень, стараясь глубже загнать его в дерево. Пенелопа только под утро сдалась и перестала звать меня в дом.

Так жить нельзя! Слишком много ножей нацелено в спину. Хотя бы от одного нужно избавиться.

Примерно через час после восхода солнца, когда я в сотый раз вытягивала клинок из ствола, в голове что-то щелкнуло. Я вернулась в хижину. Пенелопа уже проснулась и подкидывала в печку дрова, чтобы вскипятить чай.

– Как думаешь, того золота в банке хватит, чтобы расплатиться с Делакруа?

– Наверное. Но тогда у нас не останется денег на оборудование.

– А где гарантия, что мы здесь еще что-нибудь найдем? Все потратим, а расплатиться с ней нечем будет, – сказала я, энергично растирая лицо руками, словно хотела вылепить из него что-то новое.

Выбора у нас не было. Мы отыскали кусочек рая, и печати на документах подтверждали, что теперь он наш по закону.

– Мы зажаты между чертовым оврагом и бешеным волком, – сказала я. – И всего месяц до того, как придет зима.

Судя по выражению лица, Пенелопа отлично все понимала. Если спрыгнешь в овраг – где гарантия, что не разобьешься насмерть. А если выживешь – волк пойдет за тобой, и вновь придется убегать. Времени на то, чтобы построить мост, не было. Оружия, чтобы отбиваться, – тоже. Зато можно натравить на волка зверя пострашней и тихонечко улизнуть, пока они рвут друг другу глотки.

– Лайон, – сказала я.

– А что с ней?

– Как по-твоему, то, чем занимается та француженка, законно?

Пенелопа вскинула брови.

– Конечно, нет.

– Лайон стоит на защите закона, и у меня есть для нее кое-что интересное.

– Ты же не собираешься сдаться? Элка, нет, не вздумай! – Пенелопа встала между мной и дверью.

– Не сходи с ума, девушка, я не собираюсь заканчивать жизнь в камере.

Вместо того чтобы убраться с дороги, она скрестила руки на груди.

– А что тогда?

– Знаешь такую поговорку: убить двух зайцев одним выстрелом?

Пенелопа нахмурилась.

– Ну, слышала кое-что похожее.

– А я придумала, как двух зайцев освежевать.

Она нахмурилась еще сильнее.

– Что ты можешь ей предложить?

Я глубоко вдохнула, пытаясь подобрать правильные слова.

– Я знаю, где похоронен ее сын, – выдавила я наконец, и глаза Пенелопы стали круглыми от изумления.

– Откуда? – недоверчиво спросила она.

– Я сама выкопала ему могилу.

 

Два зайца

ПЕНЕЛОПА ПОМОГЛА мне написать письмо на обратной стороне плаката с моим портретом. Она постоянно спрашивала, уверена ли я, что хочу этого. В ней что-то изменилось. Мы столько месяцев строили между нами мост, а я только что выбила из-под него опору. Мост пока стоял, и его можно было перейти, вот только теперь он был не такой прочный. Не такой безопасный. Я не видела мальчика, когда сыпала землю на его кости, плоть и кожу. Я думала, это какое-то животное. Не понимала тогда, что единственным животным был голый по пояс, окровавленный мужчина, державший нож.

– Да, уверена, – ответила я. – Два зайца. Одним выстрелом.

– А если не сработает?

– Тогда отдашь Делакруа все золото, и будем надеяться, что ты нравишься Марку так же, как и он тебе, – заявила я, подмигнув.

Щеки Пенелопы вспыхнули, и мост стал чуть-чуть прочнее.

– Прочитай, – попросила я.

Она глубоко вздохнула.

«Судья Лайон, вы долго искали меня, и на то была причина. Я знаю, где ваш сын, и расскажу вам, только сначала сделайте для меня кое-что. В Халвестоне живет женщина по имени Амандин Делакруа. Вместе с мужчиной по имени Джеймс Колби они похищают молодых женщин и перевозят их в ящиках на корабле. Остановите ее, и я расскажу, где ваш мальчик. Как только она окажется в тюрьме, где ей и место, повесьте официальное подтверждение на универсальном магазине в Такете».

– Как ты этим двух зайцев убьешь?

– Делакруа отправится в тюрьму, а Лайон вернется в Риджуэй. Она такое своим помощникам не доверит, сама захочет увидеть, что осталось от сына.

– А что осталось?

Кости, наверное. Впрочем, я промолчала. Если план выгорит, у нас будет несколько недель. А потом нас здесь надежно запрет зима. Я чувствовала ее холодное дыхание, словно сама смерть дышала мне через плечо, дожидаясь, пока я сделаю неверный шаг.

Глухой ночью я пробралась в Такет. На улицах было темно – горели лишь светильники в окнах. При свете звезд и луны я нашла универсальный магазин и прибила записку на доске объявлений между двумя портретами – моим и Крегара.

Обычно я не молюсь, но в тот день пробормотала пару фраз, обращаясь к великому духу. Не знаю, какой бог за мной присматривает. Я просила прощения и обещала все исправить. В лесу выли волки, и их голоса далеко разносились в тишине ночи. Ответ на мои молитвы.

Я возвращалась из Такета с легкой душой. В первый раз я поверила, что мы с Пенелопой справимся. До реки Тин было почти три часа пути, я чуть не прыгала всю дорогу от радости.

Однако все эти планы, страхи, близость к людям и время, проведенное в городе, притупили мой ум. Мне и в голову не пришло, что кто-то в Такете не спит в такой поздний час. Еще год назад я петляла бы и скрывалась, чтобы меня не выследили, но в ту ночь я беспечно направилась прямиком к нашей хижине.

 

Змеи

НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО я проснулась с ощущением легкости во всем теле. Солнечные лучи уже проникали в комнату. Пенелопа тихонечко сопела в кровати, а я спала на полу – твердое дерево по-любому лучше, чем пух и перо. За окном щебетали поползни и славки, и даже легкий ветерок не мешал их песням.

Тихонечко, чтобы не разбудить Пенелопу, я выскользнула из хижины и пошла к реке. Над водой, над заросшим берегом и заливным лугом на той стороне лежал туман. Весь мир был окутан покоем. Ни звука – лишь трели птиц да журчание реки. Я умылась и направилась в лес. С западной стороны, в нескольких милях от хижины, я поставила силки и сейчас хотела проверить, не попалась ли там чего-нибудь нам на завтрак.

В этих лесах я чувствовала себя как дома. Вроде как с рождения была их частью. Мои родители работали на этой земле, и моя кровь похоронена в ней вместе с ними. Я столько лет прожила в хижине Охотника, а все равно чувствовала себя лишь случайной гостьей. Однако это место на реке Тин не принадлежало ему, оно было только нашим – моим и Пенелопы. Здесь наш дом, и мы будем жить по своим правилам.

Две ловушки остались нетронутыми, зато в третью попался кролик. Он уже задохнулся, к тому времени как я нашла его. Конечно, лучше, когда они еще живые и дергаются, однако этот парень был еще теплым, а здесь, на холодном севере, это означало, что он совсем свежий, вроде как я убила его собственной рукой. Я высвободила зверька из ловушки, чтобы кровь не привлекла хищников… и тут услышала крик.

А потом кто-то позвал меня по имени.

Я сорвалась с места.

Кролика я не выпустила – зачем портить хорошую еду. Может, девчонке просто дурной сон приснился.

Однако мчалась я, словно за мной стая чертовых волков гналась. Видела, как они мелькают между деревьев, скачут через поваленные стволы, перепрыгивают болотца и поджидают на другой стороне, если я отстаю. Они не гнались за мной, они бежали вместе со мной. Эти волки были моим страхом и тревогой. Моим сердцем и душой, зубами и когтями.

Я выбежала из леса прямо напротив хижины. Крики стихли. Волки выли, прячась в тени деревьев, говорили мне: «Защищай свою стаю, защищай свою территорию».

Я вытащила нож и подкралась поближе. Через окно ничего видно не было. Пенелопа занавесила его на ночь – не нравился ей лунный свет. Как я ее за это сейчас проклинала!.. Я осторожно положила кролика на крыльцо.

В хижине скрипнула половица.

От бега я разогрелась, ладони вспотели, и рукоятка ножа стала скользкой. Я слушала лишь свое судорожно колотящееся сердце и то, что происходило внутри хижины. Все остальные звуки, пение птиц и журчание реки вроде как выключились.

Я тихонько двинулась в обход, стараясь не дышать.

Крест на маминой могиле покосился. Я выпрямила его. Следы на земле не принадлежали ни мне, ни Пенелопе. Отпечатки ботинок, размер чуть больше моего.

Я выдохнула. Не Крегар.

Лошадей тоже не видно, значит, не Лайон.

Я подкралась к задней стенке дома.

Тяжелые шаги. Мужские. Сквозь бревенчатую стену донесся гневный, но испуганный голос Пенелопы:

– Не имеете права!

Ответа я не услышала – слова увязли в клочьях мха между бревнами.

Стук сердца превратился в барабанный бой. В доме мужчина, и нужно выманить его оттуда как медведя из норы. Соблазнить угощением или напугать – так сейчас будет вернее.

Я вернулась назад, под покров деревьев, спряталась за ними, а волки уселись вокруг меня, придавая сил моему голосу.

– Пенелопа, разжигай огонь, – крикнула я.

Ответа не было. Дверь не открылась.

– Черт, женщина, ты еще спишь?

Тишина.

Я подошла поближе, все еще прячась за деревьями, и вновь позвала ее.

Занавеска на окне шевельнулась, но из дома никто не вышел.

Из хижины другого выхода не было, и если они не появятся, значит, мне придется зайти, вот только в природе есть правило – никогда не суйся к медведю в берлогу.

– Пенелопа! – завопила я, остановившись на полпути между хижиной и лесом. – Просыпайся!

– Элка, – крикнула она, и в ее голосе я не услышала ни страха, ни паники. – Элка, это ты?

– Конечно я, кто же еще?

Пару мгновений она молчала. Затем крикнула:

– Иди сюда, поговорить надо.

У нее был такой голос, что если бы я не знала, что там мужчина, все равно бы поняла, что она в беде. Хватит играть в игры.

– У него револьвер? – крикнула я, подойдя к крыльцу, где оставила кролика. Я взглянула на безвольный комок шерсти. Пора бы его приготовить, а то скоро испортится. Мой желудок заурчал, требуя мяса.

– Да, – сквозь стену донесся голос Пенелопы.

Я сдвинула нож в сторону, спрятав его под курткой.

– Я нож в доме оставила. Я безоружна.

– Тогда заходи, дорогая, – сказал мужчина, и дверь распахнулась.

Мне показалось, что меня ударили в живот. Я знала этот голос. Мужчина говорил в нос, словно у него насморк.

– Доброе утро, Билкер. – Я зашла в хижину.

В руке он держал маленький шестизарядный револьвер. Даже не целился в меня. Пенелопа сидела на кровати, вся в слезах, но плакала она не из-за того, что Билкер на завтрак заскочил. У нее на щеке я заметила багровый рубец. Она плакала от боли, а не от страха.

Хорошая девочка, подумала я и кивнула ей.

– Элка! – воскликнул Билкер с легкой дрожью в голосе. – Рад вас снова видеть, хотя и не ожидал, что вы окажетесь на моем новом участке.

– Ты о чем вообще? – спросила я. – Это не твой участок.

Он улыбнулся и стал похожим на хорька.

– Мой. Я продал этот участок пятнадцать лет назад. К сожалению, его владельцев нет в живых.

– И что?

– Участок возвращается к продавцу после смерти владельцев.

– Они переписали его на нас. Проверь в Такете.

Билкер лизнул свои жалкие усы и ткнул револьвером, как указательным пальцем.

– Да, да, мне Гленн в конторе сказал. Еще он сказал, что на завещании стоит подпись Филлипа.

Я поймала взгляд Пенелопы.

– Однако, – быстро добавил Билкер, – Филлип мертв уже давно, а его бедная жена похоронена совсем недавно. Похоже, была убита двумя воровками?

У меня чуть сердце не остановилось.

– Когда я расскажу все это Глену, а мы с ним старые приятели, он аннулирует завещание, и участок будет моим.

Билкер улыбнулся, блеснув коричневыми зубами. От табака и грехов его внутренности прогнили, и я видела, как в них копошатся мушиные личинки. Из глаз вылезли тараканы и ползали по всему лицу. Змеи шипели в его волосах и обивались вокруг рук и ног. Этот тщедушный дьявол пытался украсть у меня дом.

– Билкер, ты сам не знаешь, что несешь, – сказала я, становясь между ним и Пенелопой. – Это место принадлежит нам. Ты забрался на чужую территорию.

Он поднял револьвер.

– Убирайтесь с моей собственности, или я вас обеих пристрелю. И не один суд присяжных меня за это не накажет.

– Ошибаешься, – сказала Пенелопа вставая. – В Халвестоне все видели, как мы тебя унизили. У тебя отличная причина для мести, и так как этот участок по закону принадлежит мне, как ты думаешь, что решат присяжные? Ты выследил двух молодых женщин и застрелил их обеих. Ради чего?

Его усы дернулись, и рука с револьвером задрожала.

– Картина ясная, да, Билкер?

Он рассмеялся шипящим носовым смехом.

– Не имеет значения. Я просто хотел прийти сюда и предупредить вас. Я человек рассудительный и даю вам время до конца дня. Потом вернусь с красными куртками.

Он попятился к двери. Пенелопа шагнула за ним.

– Стенли, подожди, – дружелюбно сказала она. – Может, договоримся? Как насчет процента от того, что мы здесь найдем?

Билкер выпятил тощую грудь и оценивающе осмотрел Пенелопу с головы до ног.

– Женщины не умеют добывать золото, – сказал он, вновь облизнув усы.

Пенелопа положила руку мне на плечо, оттолкнув в сторону.

– А как насчет чего-нибудь другого? – спросила она, и меня чуть не затошнило.

Билкер хмыкнул, с отвращением поморщился и плюнул Пенелопе под ноги. До двери ему оставалось несколько шагов.

– Типичная шлюха!

Тут меня накрыла волна ярости. Я бросилась на него. Выстрел прогремел над ухом, но я не услышала. Я била Стенли о стену, пока он не выронил револьвер; тот отлетел на середину комнаты. Билкер выглядел дохляком, но драться умел. Оттолкнул меня в сторону и ударил кулаком в лицо, потом навалился и прижал к земле. Я дергалась, пытаясь дотянуться до ножа. Сжимая мою шею, Билкер пыхтел и повизгивал, как чертова свинья.

– Стой! – рявкнула Пенелопа.

Он поднял голову. Она направила револьвер прямо ему в лицо.

Стенли вновь превратился в труса.

– Только без глупостей.

– Отпусти ее, – велела Пенелопа.

Он сразу же вскочил, подняв руки. Я встала и сплюнула на пол сгусток крови.

– Ты как? – спросила Пенелопа, не отрывая глаз от противника.

– Выживу. Он дерется как моя бабка.

– Я не дурак, вы же знаете. Я пришел не один, – сказал Билкер.

– Что-то не верится, – сказала Пенелопа, поднимая револьвер на уровень его глаз. – Это моя земля!

– Конечно, мэм, ваша, ваша, конечно, ваша, оставайтесь здесь сколько хотите, – трясясь, забормотал он.

Пенелопа не шелохнулась.

– Я ошибся. Перепутал место.

– Да, перепутал, – сказала Пенелопа, держа палец на крючке. У меня внутри все свело от мысли, что она намерена выстрелить. Намерена убить его.

– Пошел к черту отсюда! – закричала я. – И не вздумай возвращаться!

Пенелопа кивнула.

Билкер отступил к двери, распахнул ее и попятился. Спотыкаясь, спустился по ступенькам спиной вперед. Потом шагнул на траву.

– Без обид? Хорошо? Без обид? – все повторял он.

– Без обид, – пробормотала Пенелопа и нажала на спусковой крючок.

Кровь брызнула на землю. Билкер рухнул, словно подрубленное дерево.

Я не верила своим глазам. Стояла как идиотка. В ушах звенело.

Я смотрела на Пенелопу. Она по-прежнему сжимала револьвер. Ее руки не дрожали.

– Я не шлюха, – прошептала она едва слышно.

Я забрала у нее револьвер и вышла на улицу.

Билкер еще дышал, но жить ему оставалась всего ничего. Пуля попала в грудь. Земля вокруг почернела от крови. Он судорожно глотнул воздух, закашлялся, выплевывая багровые сгустки, и застыл, уставившись открытыми глазами в небеса.

Билкер говорил правду. Он пришел не один. Из леса донесся изумленный крик, а потом послышался шорох папоротника и топот. Кто-то спешил прочь.

Слишком далеко. Не догнать.

Я упала на колени. Друг Билкера видел, что револьвер держала я. Звон в ушах превратился в рев, словно все птицы завопили одновременно.

Все кончено. Скоро здесь появятся красные куртки. Пусть думают, что я его пристрелила. Пусть забирают меня. Пенелопа будет свободна. Тот парень приведет слуг закона, и они поставят точку. Как я устала! Черт, пусть приходят поскорей!..

Пенелопа стояла в дверном проеме. Так спокойно, словно ничего не случилось. Никогда ее такой не видела. Билкер не угрожал нам, он пришел за этой хижиной и клочком земли. Нельзя убивать за такое, неправильно, как ни крути.

– Я разведу огонь, – сказала Пенелопа и подобрала кролика, лежавшего на крыльце.

Я закрыла выпученные глаза Билкера. Признаюсь, я не жалела этого гада.

В дом я не пошла, даже когда услышала запах жареной крольчатины, хотя желудок буквально свело от голода. Я вырыла неглубокую могилу подальше от хижины и отволокла туда труп. Тело шлепнулось на дно, как кусок говяжьей вырезки на сковородку. Я засыпала его землей, а сверху навалила кучу досок и ветвей, чтобы спрятать могилу. Когда я закончила, уже вечерело, и о Билкере напоминал лишь кровавый след на траве. Но и о нем скоро позаботятся жуки и мелкие зверюшки.

Я стояла во дворе, колупая землю носком ботинка. Не знала, что теперь делать. Не узнавала женщину, которая сейчас ждала меня в хижине. Она нажал на курок, не моргнув глазом, как разводила огонь или завязывала волосы. Я взглянула на револьвер. Серебряная рукоятка с инкрустацией из красного дерева, завитки и гравировка на стволе. Игрушка, а не оружие. Для серьезного дела не годится. Билкер был гадом и хотел отнять наш участок, но он не собирался нас убивать.

Я опустилась на землю. Сидела, сложив руки на коленях, и крепко сжимала револьвер.

– Он бы все у нас забрал, – крикнула Пенелопа из хижины.

Она постояла на крыльце, а потом, увидев, что я ее не прогоняю, подошла и села рядом.

– Мы так и так все потеряем. Он не лгал, с ним еще кто-то был.

– Не имеет значения. Он пришел на нашу землю с оружием. Пришлось защищаться.

Я расхохоталась, хотя мне было совсем не смешно.

– Защищаться? Он поднял руки вверх, а мы его застрелили.

– Ты о чем? Он тянулся за вторым револьвером, когда я в него выстрелила.

Я покачала головой и ничего не ответила.

Пенелопа вздохнула.

– Иногда приходится делать ужасные вещи, если хочешь сохранить то, что принадлежит тебе.

– Знаю. – Я поднялась и пошла прочь.

Она звала меня, но я не оборачивалась. Хотелось побыть одной в тишине леса. Мне казалось, что я теряю себя. Мы все делаем ужасные вещи – любой вам подтвердит. Вот только я не желала идти по этому пути. Крегар совершал жуткие, безумные, греховные поступки, а я стояла рядом с ним. Но теперь я хотела все исправить. По крайней мере, я изо всех сил пыталась не повторять свое прошлое.

Я бродила по лесу, пока закат не окрасил небо в золотые и красные тона. Вот он, мой путь, – золото и кровь, я покрыта ими с ног до головы.

На противоположном берегу реки гулял молодой олень с шишечками вместо рогов, поедая сочные летние побеги. Что может быть безмятежнее? И никаких других звуков – только жужжание жуков и плеск воды в реке. Вот моя настоящая жизнь! И никто у меня ее не заберет. А эта хижина, земля и бумаги с печатями пусть остаются Пенелопе. Она не их тех, кто любит, когда ветер ерошит волосы, она не сможет спать на постели из папоротника и остролиста и снимать с себя клещей. Ей нужны кровать, одеяло и замок на двери. Билкер хотел отобрать у нее все это и глубоко ранил ее словами. Если бы кто-то попытался забрать у меня лес, я бы его тоже пристрелила.

Я следила за оленем, пока не опустилась тьма, и в свете луны он вдруг превратился в нечто совсем другое.

В центре луга стоял бледный светловолосый мальчик.

И плакал.

Из темноты донесся звук выстрела, и мои глаза распахнулись.

Я лежала у дерева на берегу реки. Все тело трясло. Приближалась зима, а меня угораздило уснуть на улице, да еще на голой земле. Перед глазами все еще стоял тот мальчишка, но я отмахнулась от него, кем бы он ни был, и побрела обратно в хижину. Добралась домой через час после рассвета. Из трубы шел дым, и лучи восходящего солнца превращали гнилые бурые бревна в чистое золото.

Я вошла и уселась у печки. Пенелопа молча сидела на кровати, листая книжку. Отогревшись и вновь почувствовав лицо и руки, я сказала я ей:

– Я поняла.

– Что ты поняла?

– Тебя. Почему ты так поступила с Билкером. Если за нами придут красные куртки, мы придумаем, что делать. Нечего сейчас руки заламывать. Вдруг приятель Билкера попал в капкан, и его медведи съели. В общем, не надо убиваться раньше времени.

Она улыбнулась.

– А на завтрак ты что-нибудь поймала?

– Черт, женщина, ты же вчера завтракала! Ты что, хочешь кушать каждый день?

Пенелопа рассмеялась и кинула в меня книгу.

– Я тут кое-что нашла, пока ты дулась, – сказала она и полезла под кровать.

Ружье! Старое и потертое.

– Где нашла?

– Под полом, – ответила Пенелопа. – Я заколку уронила, а у меня их всего две осталось, вот и полезла ее вытаскивать.

– Золото и оружие под полом… Интересно, что еще припрятали мои родители?

Остаток дня я провела на улице, очищая ружье от ржавчины. Пенелопа сидела на крыльце и читала книжку. Историю про двух парней, которые любили одну девушку. Судя по всему, девчонка была дура дурой, а Пенелопа сказала, что и парни не лучше.

Овощей у нас никаких не было, да и сажать их уже не сезон. Потому я решила почистить ружье и поскорее раздобыть лося. Тогда мяса на всю зиму хватит. Вот только придется оставить Пенелопу саму на пару дней, пока я буду бродить по лесу, и эта идея мне не нравилась. Мы решили, что возьмем из банки немного золота и купим мешок картошки и несколько луковиц. Может, еще риса. Пенелопа хотела научиться рыбачить и добыть несколько лососей, а то они скоро икру вымечут и уйдут. Мы начали готовить хижину к зиме. Родители запасли немного дров, но не помешало бы еще нарубить. Потом мы смастерили ставни для защиты от медведей и выкопали погреб под хижиной. Пенелопа сказала, что мы начнем добывать золото, как только растает снег.

Черт, мне нравились наши планы. Нравилось рубить дрова и копаться в земле. И все же какой-то голос глубоко внутри меня твердил, что я идиотка. Размечталась, как ребенок, а пора повзрослеть и думать головой. Вряд ли дружка Билкера съели медведи. Наверняка он добрался до Такета, нашел Лайон и рассказал ей, где мы.

Тревога грызла меня изнутри, словно бобер елку. Скоро она меня насквозь прогрызет, и тогда я развалюсь на куски, но до тех пор я не дам ей выхода. Пенелопа была счастлива, и я, как могла, скрывала свои страхи. Однако даже когда небо было чистым, я чувствовала черную тучу, нависающую над нашим участком. Я все ждала, что она превратится в бурю и разорвет нашу жизнь на куски.

 

Серебро в воде

В ТАКЕТ СОВАТЬСЯ было небезопасно. Это вам не Халвестон – среди людей не затеряешься. В этом городишке с одного конца до другого доплюнуть можно. Мой портрет висел на всех столбах, и приятель Билкера уверен, что стреляла я, а не Пенелопа. Если честно, я была даже рада. Меня уже достали люди и города, а на реке Тин я чувствовала себя как дома. Через несколько недель наступила осень, и Пенелопа решилась выбраться в Такет в первый раз с тех пор, как мы отправили послание Лайон. Человека Делакруа в городе не было, значит, за ней больше не охотились. С тех пор она посещала Такет – и Марка заодно – намного чаще.

А я занималась подготовкой к зиме. Выкопала погреб, заготовила дров, даже коптильню почти достроила, только крыша осталась. Однако еды нам не хватало. Дичь в ловушки не попадалась, а пуль для ружья у меня не было. Похолодало, и к нам потихоньку начал подкрадываться голод. Снег уже сползал с гор, и когда мы просыпались, окна были затянуты морозными рисунками.

Пенелопа позволяла Марку провожать ее до полдороги и нести мешок, но как только они трогательно расставались под искореженным дубом, я хватала мешок и тащила его вторую часть пути до дома. Картошка, морковка, иногда даже капуста. Люди в Такете загодя готовились к зиме и забивали кладовки припасами, которыми просто так делиться не хотели. Наша банка с золотом быстро пустела, зато мы обзавелись патронами к ружью, кучей пластиковых пакетов с застежками, отличной удочкой и рыбацкой сетью.

Пенелопа сказала, что мои портреты унесло ветром, или их сорвали люди, которым надоела моя мерзкая рожа, а новые никто вешать не стал. Мое послание для Лайон исчезло.

– Смотри, я скоро наш погреб доверху заполню, – заявила Пенелопа с улыбкой, когда ей удалось раздобыть удочку.

– Поверю, когда не помру с голоду в середине зимы.

Как оказалось, толку от этой удочки было мало. Пенелопа вытягивала одну из десяти поклевок, да и то шла какая-то мелочь. Так, на один зуб. Целыми днями я слушала ее вопли – она то орала от радости, что рыба клюет, то ругалась последними словами, когда та срывалась с крючка.

– Марк и Джози говорят, что через пару дней, может даже через неделю, лосось пойдет на нерест. Надо приготовиться, потому что они быстро приходят и быстро уходят. День-два и все, – заявила Пенелопа, кидая удочку на берег. – Будем ловить их сетью. Нужно только медведей опасаться.

У меня было столько работы на участке, что я почти забыла и о Билкере, и о лососе. Если бы красные куртки собирались прийти за нами, то давно были бы здесь. Может, его приятель и правда споткнулся, стукнулся башкой и угодил медведю в желудок. А может, Билкер ему мало платил за услуги.

Однажды утром, когда я укрепляла подпорками стены погреба и укладывала доски на пол, чтобы уберечь припасы от насекомых, Пенелопа ахнула и заорала, чтобы я побыстрее несла нож. Я выскочила наружу, и челюсть у меня отвисла.

Реку наполняло живое бурлящее серебро. Лососи сражались с течением. Они метались, распихивая товарищей, пытались проскочить под и над ними. В жизни такого не видела. Вверх по течению мама-медведица хватала рыбу и швыряла ее двум медвежатам, терпеливо сидящим на берегу. Так легко, словно муравьев из земли выкапывала. Медведица не обращала на нас внимания, ясно – тут на всех хватит. Когда еды вдоволь, медведи в драку не лезут. Людям не мешало бы у них поучиться.

Пенелопа скакала по берегу, улыбаясь во весь рот, и орала, чтобы я поторапливалась, но меня не надо было упрашивать. Я бросилась в воду. Я, конечно, была сильнее, но и лососи – одни сплошные мускулы, потому вместо сетки я схватила нож. Я швыряла их на берег, одного за другим, а Пенелопа быстренько вырезала им жабры, и они переставали дергаться.

– Черт! – завопила я, перекрикивая плеск и шум. – Такая рыбалка мне нравится!

– Не отвлекайся!

Мы добыли почти пятьдесят фунтов лосося. Пенелопа вырезала филе и завернула его в пластиковые пакеты, которые мы сложили в погреб под хижиной. Рыба в реке не убывала, мы сидели и просто смотрели на серебряный поток. В ту ночь мы развели костер на улице и запекли целого лосося. Из него брызнула ярко-оранжевая икра, и мы ели ее ложками.

– А мне здесь начинает нравиться, – заявила Пенелопа с полным ртом икры.

Сидя у костра и вдыхая запахи дерева и печеного лосося, я думала о том же. Мы смеялись и болтали, уже не помню о чем. Так и сидели, пока дрова в костре не превратились в угли. В ту ночь я отлично спала, зная, что подо мной погреб, забитый едой. Еще бы лося добыть, и на всю зиму хватит.

Утром Пенелопа заявила:

– Пошли сегодня со мной в Такет.

– С чего бы это?

– Марк и Джози постоянно о тебе спрашивают. Я уж и не знаю, что сказать.

– Скажи, что я умерла.

– Они тебя знают, поэтому не поверят.

– Что такого в этом Марке?

Она застенчиво пожала плечами.

– Он хороший. Добрый. Сейчас таких мужчин мало. А еще у него есть работа и деньги. В общем, он хорошая партия.

Ну, как по мне, этого недостаточно, чтобы влюбиться, но Пенелопе виднее.

– Пойдем со мной, пожалуйста, – попросила она. – Мы здесь уже несколько недель, а ты ни с кем не общаешься, кроме меня. Так неправильно.

– Похоже, мы по-разному понимаем, что такое правильно.

– Ты говорила, что тебе особое дерево нужно для ставней и крыши в коптильне, – сказала она вроде как с намеком. Конечно, с намеком. У Джози ведь была лесопилка.

Вот дерьмо!

– Хорошо, – согласилась я. – Только на ночь не останемся.

Пенелопа толкнула меня в плечо и звонким голосом воскликнула:

– Ничего такого!

К полудню мы добрались до Такета. Здесь было тише, чем в прошлый раз. Многие упаковали вещи и переехали на юг – подальше от зимы. Я их понимала. В Риджуэе зимы суровые, а местный народ называл нас южанами и говорил, что мы вкусно едим и сладко спим.

Мы сразу пошли к Томпсонам. Марк выскочил из дверей лесопилки, когда увидел, что мы переходим мост.

– Пенни! – завопил он, махая рукой, а вслед за ним выбежал малыш.

– Пенни? – спросила я тихонечко.

Пенелопа шикнула на меня и обняла Марка, а он поцеловал ее в щечку. Потом она так же поздоровалась с мальчиком.

Марк повернулся ко мне и сгреб в объятия. Мне совсем не понравилось. Он отъелся на стряпне Джетро, на костях мяско наросло. Через его плечо я взглянула на Пенелопу. Она еле сдерживалась, чтобы не рассмеяться.

– Элка, очень рад тебя видеть! – воскликнул Марк. Мальчик держался за его спиной. Уже забыл, что в прошлый раз у меня на руках уснул.

– Я тебя тоже, – почти искренне ответила я.

– А Джози здесь? – спросила Пенелопа. – Элке нужно дерево.

– Да, там, внутри, – ответил Марк и позвал сестру. – Она с тебя денег не возьмет; если распилишь сама, то можешь забирать.

– А у вас циркулярная пила есть?

Он кивнул.

Я однажды видела такую и решила, что надо попробовать.

– Отлично.

– Мы как раз обедать собрались. Давайте с нами!

Тут вышла Джози. В амбаре еще кто-то был – рабочие, наверное. Я не обратила внимания.

– Элка! – сказала Джози таким голосом, словно в уши мед капал.

Она подошла ко мне и поцеловала в обе щеки. Я уже говорила – я не их тех, кто любит всякие нежности, и после всех этих поцелуев и объятий мне очень хотелось стукнуть Пенелопу за то, что сюда меня затащила.

Пенелопа аж вздрогнула – видать, решила, что я сейчас психану и сбегу, но я осталась. Человеческие правила такого не позволяют.

– Рада снова вас видеть, – сказала я, и Пенелопа выдохнула. – Мне ваш брат сказал, что я могу взять немного дерева, если распилю его сама.

Джози улыбнулась уголком рта и взглянула на Марка.

– Правда?

Марк опустил взгляд.

– Ага.

– Отлично, – беззаботно заявила Джози. – Думаю, для тебя найдется несколько досок. – Потом она наградила брата таким взглядом, что стало ясно – зарплаты ему не видать. – Есть хотите?

Как и в прошлый раз, Джетро устроил настоящий пир. Он меня тоже обнял. Только мальчишка не полез ко мне обниматься, а держался подальше, прижимаясь к папиной ноге. Какой хороший мальчик. Я даже улыбнулась про себя, когда он сел на соседний стул. Марк влюблено смотрел на Пенелопу, а она на него. Интересно, он ей и правда нравится, или она просто считает его хорошей партией? Наверное, я никогда не пойму эту женщину.

– Вы уже приготовились к зиме? – спросила Джози, насыпая зеленые бобы мне на тарелку.

Я взяла кусок кукурузного хлеба с тарелки в центре стола и ответила:

– Почти. Осталось только сделать ставни и крышу на коптильне. Вот зачем нам доски.

– Элка уже и погреб выкопала, и дров заготовила столько, что на три зимы хватит, – сказала Пенелопа, улыбаясь во весь рот, отчего у меня вспыхнули щеки.

Я подумала о том, что мне нужно отправиться на охоту, а времени почти не осталось – скоро выпадет снег.

– Мне бы еще лося или карибу на зиму добыть, но не очень хочется Пенелопу одну в глуши оставлять. Там кругом медведи и волки.

Пенелопа нахмурилась.

– Ты мне не говорила…

– Я тебе не обо всем рассказываю, Пенни, – ответила я, подмигнув. – Не сможете ли вы приютить ее на пару дней?

Лицо Марка вспыхнуло от счастья. Даже мальчишка оживился и начал барабанить вилкой по столу.

– Конечно! Отличная идея! – заявил Марк, а потом взглянул на Джози и нерешительно спросил: – Вы с Джетро не против?

Муж с женой обменялись взглядами, а потом Джози ответила:

– Мы с радостью тебя приютим.

Правда, голос у нее был не очень довольный.

– Элка, ты уверена? – спросила Пенелопа.

– Мне так будет спокойнее, когда я на охоту отправлюсь.

– Решено! – сказал Марк и стукнул кулаком по столу, отчего кусок кукурузного хлеба упал с тарелки. Мальчишка подхватил его и быстренько раскрошил.

– Вы очень добры, – сказала Пенелопа и покраснела, словно у нее внутри щелкнул выключатель. – Спасибо, Джози. Я вас сильно не побеспокою.

– Наконец-то в доме появится настоящая леди, а не эта старая курица! – сказал Джетро, подталкивая жену локтем. – Только пообещай, что не будешь приходить домой в опилках.

Все рассмеялись.

Я прикинула, что полажу с этими ребятами, особенно если Джетро и впредь будет вкусно готовить. Наверное, так даже к лучшему – в моей жизни появится еще кто-то кроме Пенелопы и Крегара. Люди созданы для того, чтобы жить вместе, потому мы и строим села и города. Может, я иду против своей природы, оставаясь в лесу в одиночестве. А потом я подумала, что когда много людей собираются вместе, они устраивают Большую Глупость. Так что еще неизвестно, что лучше.

Мы поели, и Пенелопа осталась помогать Марку с посудой, а Джози увела меня на лесопилку.

– Ты действительно в одиночку собралась на лося охотиться? – поинтересовалась она.

– А что? Я уже не одного подстрелила.

– А как ты его домой дотянешь?

– Ну, мэм, у меня есть несколько способов…

Например, санки, к которым можно колеса приделать, если понадобится. Я научилась в одиночку перетаскивать мясо, когда мне было лет двенадцать.

– Ладно, если ты уверена… – сказала Джози и толчком открыла двери сарая.

Я увидела пилы, которые работали от генераторов, и вдохнула запах горячей древесины. Огромный квадратный сарай был забит различными машинами и штабелями гладких досок. В углу я заметила огромную кучу опилок, и мне захотелось зарыться в них, как в сугроб, и разбрасывать горстями.

В сарае никого не было; наверное, рабочие тоже ушли на обед. Джози указала на кучу сухих древесных стволов – я таких ровных и длинных в жизни не видела. Отличная канадская ель – даже жалко резать на доски, но нам нужны были штормовые ставни.

Прежде чем мы приступили к работе, Джози повернулась ко мне и сказала:

– Я видела твои портреты.

У меня пересохло в горле.

– Мне нужно из-за них беспокоиться?

– Нет, мэм, – солгала я. Нужно, но не из-за меня.

– Мы здесь живем хорошо, и если из-за вас с Пен с моей семьей что-то случится, я вас милашек, превращу в древесную стружку, поняла?!

Я кивнула.

– Отлично поняла!

Джози посмотрела прямо мне в глаза, чтобы убедиться, что я говорю правду.

– Помоги мне его поднять. – Она взялась за верхний ствол, и больше мы к этому разговору не возвращались.

Мы перекатили ствол на ленту и направили его конец в сторону лезвия.

– Придерживай и начинай толкать, как только я включу. Получатся доски толщиной в дюйм.

– Отлично! – сказала я и навалилась на бревно.

Джози включила чертову машину, и я чуть не оглохла. То была простая работа, от которой болели руки, но так и должно быть – значит, я их по назначению использую. Джози помогла мне распилить первое бревно, а потом только наблюдала.

– Что ты знаешь о Пенелопе? – спросила она, перекрикивая рев пилы.

– Вы о чем? – Поглощенная работой, я не обратила внимания на ее слова.

– Она хороший человек?

Я взглянула на Джози. Вид у нее был озабоченный. Ну, знаете, типа «Мой маленький братик влюбился по уши».

Я закончила с последней доской и выключила машину.

– Пенелопа лучший человек из тех, которого я встречала, – сказала я, глядя Джози прямо в глаза. – Она много раз спасала мою жизнь и ничего не потребовала взамен. И много раз могла меня обмануть, но у нее чистое сердце. Твоему брату очень повезло.

Джози была суровой женщиной, она не отвела взгляда. Видать, привычка у нее такая. Наверное, увидела то, что хотела, потому что ее лицо озарила широкая белозубая улыбка.

– Спасибо, – ответила она, кивнула и вновь включила машину.

Мы распилили еще четыре бревна, и Джози сказала, что этого хватит, а потом разрешила мне взять несколько готовых досок из кучи, которая сушилась в другом конце сарая. Она сказала, что заставила меня их распилить, чтобы не пришлось дополнительно платить рабочим, и я согласилась, что так было справедливо. Потом мы подумали, как бы половчей доставить бревна к нашему участку. На повозке их не довезешь – дороги нет, поэтому мы решили отправить их по реке. Я воде не особо доверяю – в последний раз в ящике плавала, – но тащить груду досок через лес не хотелось.

Вернувшись домой, мы увидели Джетро с малышом на кухне. Марка с Пенелопой нигде не было.

Я разволновалась, однако прежде чем успела что-то сказать, Джетро поднял руку.

– Прогуляться пошли. Юные влюбленные…

Я не удержалась и спросила, а где мама мальчика. Вдруг она узнает про Пенелопу и устроит ей неприятности.

Джози взглянула на малыша, потом на меня, взяла в руки тряпку и начала вытирать и без того сухую тарелку.

– Она умерла при родах. Проблем не будет.

Какая-то часть меня обрадовалась, что обманутая жена не станет преследовать Пенелопу; с другой стороны, мне стало жаль мальчика. Тяжело расти без матери, кому, как не мне, это знать. Мне вдруг стало больно оттого, что моя мама умерла и я так и не почувствовала родительской любви.

Я вымыла руки и уселась за стол напротив малыша. Он взглянул на меня круглыми, как пуговицы, глазами, а я не удержалась и улыбнулась ему в ответ. Он сжимал в кулаке карандаш и рисовал что-то на выцветшей газетной бумаге.

– Что это ты там рисуешь?

Он поднял руку и перевернул рисунок. Потом ткнул пальцем: «Это наш дом, а это папа». – Он указал на грубый кружок рядом с квадратиком – ни рук, ни ног – ничего. «А это тетя Джоджо», – еще один кружочек, только с волосами. Потом он показал мне Джетро, себя и Пенелопу. Даже я там была – росчерк в углу страницы. И еще один кружок возле крыши, заштрихованный черными линиями.

– А это кто?

Мальчик испуганно притих.

– Это бугимен. Он мне в окно заглядывал.

Джози покачала головой.

– Ему кошмары снятся.

Мальчик воткнул карандаш в зарисованный кружок и начал царапать им по бумаге.

– Он настоящий, Джоджо. У него на лице черные полосы.

У меня внутри все застыло.

Джози фыркнула, забрала у малыша бумагу и скомкала ее.

– Он видел в городе те плакаты, и теперь ему кажется, что у него под кроватью монстр живет.

Малыш начал ныть, чтобы ему вернули рисунок; его верхняя губа задрожала, из глаз брызнули крупные слезы. Джози рявкнула, чтобы он перестал ныть. Джетро попытался его успокоить, но мальчик выбежал из комнаты.

Я все думала о черном кружке. Может, мальчишка и правда насмотрелся на плакаты, вот ему и приснился кошмар. Или Крегар на самом деле был здесь и бродил вокруг дома, присматриваясь к малышу. Надо сказать им, чтобы собирали вещи и уходили из дома, немедленно. Однако сидя на той кухне и наблюдая, как Джетро смотрит на Джози красноречивым взглядом, намекая, что она плохая тетя, я не могла произнести ни слова. Если я все им расскажу, признаюсь, кто я такая и кто такой Крегар Холлет, то я потеряю их. Пенелопа не бросит меня, а я не могла забрать у нее Марка. Если мой план, мой чертов умный план не сработает, она будет нуждаться в нем, даже если не любит по-настоящему.

Я попыталась себя успокоить. Ребенок совсем маленький, а Такет расположен в глуши. К тому же на них с отцом напали по дороге, а потом он угодил в капкан – тут кто угодно перепугается до смерти. А угольные портреты дали лицо его страху.

– У моего друга есть лодка, на которой ты сможешь перевезти доски, – сказала Джози и подняла подбородок, указывая на дверь. Они с чего-то решили, что я виновата в истерике ребенка, и хотели, чтобы я ушла.

Я встретила Пенелопу и Марка возле лодки. Щеки у Пенелопы пылали, и она все время хихикала. Я сказала ей, чтобы она осталась у Джози. Зима приближалась, и с лосем надо поторопиться.

– Три дня, – пообещала я. – Максимум четыре. Я вернусь за тобой.

Пенелопа обняла меня и пожелала удачи на охоте. Джози закатила глаза, а Марк горячо поблагодарил меня за то, что сможет теперь подольше побыть с Пенелопой. Мне стало его даже немного жаль.

Владельцем лодки оказался жизнерадостный пухлый мужичонка, по самые глаза заросший белой бородой. Он помог мне выгрузиться, когда мы добрались до участка на реке Тин, побросал доски в траву, чтобы они просохли, и отправился в обратный путь, отсалютовав на прощание шляпой.

Жизнь выглядела совершенно безоблачной. Светило солнце, люди в Такете улыбались и предлагали помощь… А у меня внутри все сжалось. Я вспоминала, как исказилось от страха лицо малыша, когда я спросила у него про черный кружок. Нет, с ним ничего не случится, рядом его семья, и даже Крегару придется очень сильно постараться, потому что Джози не даст так просто забрать то, что она любит.

Я упаковала вещи: нож на поясе, ружье за плечом, патроны в кармане. Когда я закончила собираться, уже начало темнеть. Ничего, холод не страшен, если умеешь быстро разводить огонь. Меня охватило волнение, от которого губы сами растянулись в улыбке. Я здесь сама – никого рядом, и у меня есть ружье. На крышу коптильни понадобятся четыре доски, столько же на дверь. Часа на два работы. Осталось добыть лося, чтобы там коптить. Мне так захотелось вяленого мяса, что рот наполнился слюной. Я закрыла дверь хижины и углубилась в лес, вспоминая, как мы с Охотником его готовили. Чем только мы его ни натирали, перепробовали разную древесину. Нам понадобился почти год, чтобы подобрать лучший рецепт.

Я вспоминала, сколько соли, сахара и специй уйдет, чтобы завялить лося, которого я подстрелю. Желудок булькал и урчал всю дорогу, и я была счастлива словно пес, которому досталась сочная косточка.

Дура!..

Однажды, когда мне было четырнадцать, я споткнулась, упала, и ружье у меня за спиной выстрелило. Пуля отколола кусок коры рядом с головой. С тех пор я никогда не хожу по лесу с заряженным ружьем. Вот и сейчас, когда я шла на охоту, патрона в стволе не было.

Наконец я заметила лосиху нужного размера, поедавшую траву так, словно в этом мире больше ничего не существовало.

Вот тут и выяснилось, что в кармане куртки дыра, а мои пули рассыпаны по всему чертову Юкону!

Я смотрела, как лосиха медленно уходит прочь, и пыталась совладать с яростью. В конце концов, я просто расхохоталась. Я приложила столько усилий, чтобы Пенелопа осталась у Марка, думала, она там будет в безопасности… Ну и ладно, поживет у них на пару дней дольше, пока я не схожу обратно за пулями или не найду те, что потеряла.

Я шла по лесу, вдыхая свежий бодрящий воздух севера. Но как только я увидела нашу хижину, пули, охота, и чертовски умный план, который освободит меня от Крегара и Лайон – все вылетело из головы. В первых лучах восходящего солнца я увидела трех лошадей, привязанных у входа.

 

Привет, соседка

Я ЗНАЛА, кто сейчас в моем доме и чего они хотят. Если честно, я чуть не бросилась наутек. Но потом вспомнила о Крегаре и о том зле, которое он совершил и будет совершать, пока не окажется за решеткой или в могиле. Видать, у Лайон мозгов не хватает, чтобы его поймать, потому что он еще на свободе.

Я подошла к хижине, держа в руках бесполезное ружье и ощущая вес ножа на поясе.

– Судья Лайон! – крикнула я, и дверь распахнулась.

Сначала на меня взглянуло дуло револьвера, затем показалась она сама. В последний раз я видела ее в Генезисе, а вблизи – только в Долтоне больше года назад. Ее прическа уже не была идеальной, руки дрожали.

Она вышла из дома, следом за ней вышли два помощника.

Я не подняла рук и не бросила ружье, хотя она мне и приказала.

– Рада встрече, Элка. Тебя ведь так зовут? – спросила Лайон, и от ее ледяного голоса по спине побежали мурашки. Черт, что я творю! Эта женщина способна попасть белке в глаз. Она дотла сожгла мой дом и идет за мной по следу уже больше года, а я только что пригласила ее пропустить стаканчик.

Вся моя уверенность вдруг испарилась.

Наверное, Лайон это почувствовала, потому что ее руки перестали дрожать.

– Вы постоянно меня преследуете, – сказала я, изо всех сил стараясь казаться спокойной. – Чего вы хотите?

Лайон повернулась к тому коренастому мужчине, что чуть не арестовал меня в Халвестоне, и он дал ей листок бумаги. Она показала его мне.

– Ты знаешь Крегара Холлета, – ответила она, и я узнала записку, которую мы с Пенелопой отнесли в Такет. – Я сразу поняла, когда тебя в Долстоне увидела.

– Француженка в тюрьме?

Лайон покачала головой.

– Нет, мисс Делакруа не в тюрьме.

Черт!

– Значит, вы от меня ничего не получите.

Лайон спустилась с крыльца и махнула рукой коренастому мужчине; второй, молодой и тощий, тихо стоял на месте. Мужчина подошел ко мне и протянул еще один листок бумаги. Вырезка из газеты. Слов там было много, некоторые я узнала, но общий смысл не уловила. Однако картинка мне все рассказала.

– Амандин Делакруа повесили в Генезисе на прошлой неделе, – сказала Лайон, и у меня в горле пересохло. На картинке я увидела элегантно одетую женщину, висящую в трех футах над землей, а рядом с ней двух мужчин – ее красавчики.

Я сразу подумала о Пенелопе и не смогла сдержать улыбки. Она теперь свободна!

– Спасибо, – сказала я и засунула бумажку в карман. Молодой парень не доставал револьвера, и у широкоплечего мужчины он тоже висел на поясе. Я могу броситься наутек. Лес совсем рядом. Но Лайон меня подстрелит – я и десяти ярдов пробежать не успею. Не в спину, нет. В колено или в руку. Я нужна ей живой. Пока.

– Где мой сын?

Сделка есть сделка, потому я подробно описала ей место.

– Возвращайся в город и отправь трех человек на юг. Пусть проверят, – велела она широкоплечему.

У меня кишки скрутило.

– А сами не поедете?

Лайон покачала головой, не отрывая от меня глаз, отчего у меня внутри все сжалось.

– Холлет здесь, значит, мое место тоже здесь.

А ты что, думала, она уедет? Меня охватил страх.

Мужчины вскочили на коней, обменялись с судьей парой слов и поскакали прочь. Я не слышала, о чем они говорили – в ушах гремели удары сердца. Мы с Лайон остались одни, и теперь никто не услышит выстрела.

Когда лошади исчезли из виду, и затих топот копыт, Лайон спрятала револьвер в кобуру. Как я хотела, чтобы у меня остался хоть один патрон. Я бы тогда навсегда от нее избавилась. Хотя она успеет выхватить револьвер и выстрелить мне прямо между глаз, прежде чем я подниму ружье.

– И что теперь? – спросила я, ковыряя ботинком землю.

Лайон сидела на крыльце, уперевшись локтями в колени, и смотрела на меня. Честно говоря, я не понимала, что происходит. Чувствовала себя как тогда, когда доктор дал мне пилюли. Однако вряд ли мне повезет второй раз.

– Да, Элка, что теперь? – устало спросила она.

– Как вы меня нашли?

– Стенли Билкер, помнишь такого? – Я невольно взглянула на кучу мусора над его могилой. – Твоя подружка устроила переполох в Халвестоне. Не слишком умный поступок, должна сказать. Стенли узнал тебя на портрете, а он из тех, кто унижений не прощает.

Тут я была с ней согласна.

Лайон продолжила:

– Мистер Билкер пришел ко мне и сообщил, что знает, где ты. Они с моим человеком выследили тебя, вот только Стенли почему-то назад не вернулся. Ты случайно не знаешь почему?

Я вздрогнула. В ушах еще гремел тот выстрел. Я вдруг осознала, что стою на клочке земли, пропитанном кровью Билкера.

– Может, его медведь съел?

– Может.

Ее прямота пугала. Так успокаивают свиней, прежде чем зарезать.

– Мой человек сказал, что ты убила Билкера, и уговаривал меня поехать и арестовать тебя прямо на месте преступления. – Тут мне захотелось завопить. Черт, да ведь на спусковой крючок нажала Пенелопа!

– Я тогда была слишком занята Делакруа и ее борделем, – продолжила Лайон. – Мир станет только лучше без таких людей, как Билкер, но убивать – противозаконно, а я должна защищать закон.

Я сглотнула вставший в горле ком.

– Вы арестуете меня, судья?

Она склонила голову. Белокурая прядь упала на глаза, уставшие от жизни и от слез.

– Назови хоть одну причину, почему я не должна этого делать.

Вот оно! Я все планировала не так, но сейчас у меня не было выхода.

– Я выведу вас на Крегара, – ответила я, и усталые глаза Лайон вспыхнули.

Она расхохоталась. Так жутко, словно из ее смеха выкачали все веселье и остался лишь звук, похожий на шорох песчинок по стеклу. Небо вдруг затянуло тучами, словно нас услышали боги. Далеко на севере зарождалась буря.

– Как ты это сделаешь? – спросила Лайон.

Я покачала головой.

– Сперва договоримся. Если я выведу вас на Крегара, вы оставите меня в покое. Снимете все портреты и перестанете за мной гоняться. Вы получаете Крегара, я – свободу.

Она вдруг сорвалась с места – быстро и неожиданно.

– Ты помогала ему?

– Я не знаю, о чем… – начала я, и тут Лайон положила руку на револьвер.

– Ты знала, что он делает? – Она подошла ко мне почти вплотную, но оружие не достала. – Ты помогала их разделывать?

В голове замельтешили картинки.

Олень на разделочном столе превратился в женщину, в Мисси, потом вновь в оленя. Шкуры, растянутые на рамах для просушки, замерцали, и шерсть вдруг сделалась розовой кожей. Кости и черепа меняли форму. Вновь вспомнился сон о светловолосом мальчике, плачущем на лугу.

Я отмахнулась от этих мыслей, покачала головой, чтобы прогнать их прочь.

– Нет.

Но я знала, моя темная половина всегда знала об этом. Я заперла эти воспоминания и выбросила ключи, но теперь двери в моем мозгу слетели с петель. Все, кроме одной.

Лайон схватила меня за руки, заставила смотреть прямо в глаза. Я ей позволила. Отбиваться не было сил. Меня затягивало во тьму открывшихся дверей, назад в те дни, что я провела в лесу рядом с человеком, которого называла папой.

– Ты их тоже ела?!

Мои внутренности превратились в лед. Перед глазами стояла картина – я нарезаю мясо на тонкие кусочки и вешаю в коптильне.

Лучшее копченое мясо на всем белом свете.

 

Такая же, как он

ЛАЙОН ДАЛА МНЕ ХЛЕБНУТЬ из фляжки и села рядом на крыльцо. Я не могла отвести взгляда от лужи блевотины на траве.

– Ты долго с ним жила?

– Мне было семь, когда он нашел меня в лесу.

Нет, добрей она не стала, но что-то в ней изменилось. Вроде как лед растаял. Видать, поверила, что я не знала.

Мы сидели и молчали, а я смотрела, как с севера медленно надвигаются тучи. Судя по цвету, они несли с собой снег.

Наконец Лайон вздохнула.

– Если достанешь мне Холлета – будем в расчете. Я не стану тебя преследовать.

А я взглянула на нее, и мне показалось, что фарфоровая статуя вдруг потеплела.

– А как насчет Билкера?

Она покосилась на солнце.

– Он зашел на чужую территорию.

Значит, Лайон не будет больше о нем вспоминать. В первый раз за этот год я почувствовала, что свободна.

Детали моего плана мы обсуждать не стали, да и нечего было обсуждать. Я просто сказала ей, чтобы она оставалась в Такете, держала револьвер заряженным, а лошадей оседланными.

– Будьте начеку. Крегара так просто не поймать.

На самом деле я понятия не имела, с чего начинать. Он был тенью среди деревьев, так же как и я, и останется тенью, пока сам не захочет выйти. Я сказала об этом Лайон, а она ответила, что будет ждать сколько понадобится.

Я ясно видела ее отчаяние. Наверное, тот парень, которого она поймала на вокзале и привязала к лошади, тоже видел. А я вспомнила отчаяние светловолосого мальчика из моего сна. Они были так похожи – глаза, волосы. А рядом Крегар, поднимающий ружье.

На меня вновь накатила тошнота.

– Знаешь, а ты на него похожа, – промолвила Лайон. – На моего сына. Он тоже все время пропадал в лесу. Приходил домой, покрытый грязью, и притаскивал жуков в банке. – Она замолчала, улыбнулась, а потом продолжила: – Однажды принес кролика, которого подстрелил из духового ружья, и был такой гордый. Стоял на кухне и все повторял: «Мама-мама, я добыл нам ужин».

Она рассмеялась, но не тем жутким смехом, а другим – полным горя.

– Я приготовила кролика, а он откусил всего один кусочек и выплюнул его прямо на мой идеальный кухонный стол. Сын жалел, что убил зверька, и сказал мне, что он совсем невкусный. А потом сидел за столом, хмурый-хмурый, и все размышлял над тем, что сделал. В конце концов похоронил кролика с почестями и поклялся никогда больше не убивать животных. Ну, кроме коров, потому что говядину он любил.

Я улыбнулась.

– У вас был хороший сын.

Наверное, это «был» впилось ей в сердце, как острый нож. Она вдруг встала, словно устыдившись момента слабости, и заявила, вновь становясь холодной и строгой:

– Добудь мне Холлета. Живым!

Потом одним быстрым движением вскочила на лошадь.

– И поскорее!

Она уж было собралась скакать прочь, но вдруг остановилась.

– Да, Элка, если ты попытаешься сбежать… – Она указала на меня кожаными поводьями. – Тогда вместо тебя в Генезис отправится твоя прелестная белокурая подружка.

Не дожидаясь ответа, Лайон крикнула коню: «Пошел» и ударила каблуками ему в бока. Тот сразу сорвался в галоп, и через секунду она исчезла за деревьями. Я осталась одна. Грудь сдавило от страха. Я все пыталась понять, что, черт возьми, сейчас произошло.

Лайон могла, да и должна была, убить меня, однако что-то остановило ее руку. Жалость, наверное. Она подарила мне жизнь, но только по одной причине. Крегар! Сейчас лишь он стоял между мной и моим будущим. Лайон не просто бесстрастная слуга закона – она мать, жаждущая отмщения. Разве я могла ее винить?

Сама не знаю, сколько я там просидела. Начало темнеть, и я заметила Пенелопу только футах в десяти от крыльца. Она замахала рукой и позвала меня по имени. Тут меня накрыла жгучая волна стыда, и я не выдержала – из глаз хлынули крупные слезы.

Встревоженная Пенелопа бросилась ко мне, упала на колени и обняла за плечи.

– Что случилось? Элка! Что такое?

Я не могла говорить. Дамбу прорвало. Шлюзы открылись, и все, что там пряталось, вышло наружу.

– Что ты здесь делаешь? – спросила я наконец.

– Мне нужно было взять во что переодеться, – ответила она. – А ты почему так быстро вернулась? Лося подстрелила?

Я покачала головой. Стыд сковал мой язык.

Я позволила Пенелопе увести меня в дом. Она села на кровати, а я, словно ребенок, свернулась под одеялом. Я тряслась и рыдала, к горлу вновь подступила тошнота. Пенелопа спрашивала и спрашивала меня, что случилось, но я только качала головой. Скоро она отстала и просто сидела рядом, глядя по волосам, воркуя и успокаивая меня, словно ребенка, которому приснился страшный сон.

А это и был страшный сон. Десять лет страшного сна, и только что я вспомнила все подробности. Крегар был демоном у озера, рогами и когтями, что тянулись ко мне из темноты. Он смеялся, потому что знал, что я сделала. И что сделал он. Я помню его лицо, когда он сказал мне, что бабка мертва. Я как раз жевала кусок вяленого мяса.

– Вкусно? – спросил он тогда. Еще бы, конечно вкусно. Вот почему он меня тогда не убил. Потому что мне нравился вкус его жизни.

Бабка… Мои глаза широко распахнулись. Тот окровавленный мешок с мясом, который он притащил из города. Я нашел твою бабку.

Я выскочила на улицу, и меня вновь вывернуло. Горячая ненависть сжигала внутренности и превращала сердце в открытую рану.

Пенелопа выбежала вслед за мной.

На севере гремел гром, тучи заволокли небо, спрятав луну и звезды. Только свеча горела в окне хижины.

Я стояла, вдыхая холодный воздух, и смотрела во тьму.

– Я в порядке, – сказала я, обернувшись к Пенелопе. – Теперь в порядке.

– Правда? Что случилось? Ты добыла лося?

Пенелопа меня о чем-то спрашивала, теперь уж не помню о чем; все ее слова были полны тревоги и любопытства. Я слушала ее голос и понемногу успокаивалась. Вновь становилась сама собой.

Теперь я знала, что совершила в той хижине… что мы совершили вместе с Крегаром. Мне с этим жить. И я выживу. Но Пенелопе ничего не скажу. Не хочу увидеть, как ее прекрасное лицо исказится от ужаса. Мост, который мы построили между нами, треснет и разлетится в щепки. Нет, не скажу.

Мы вернулись в хижину, и в теплом, неярком свете от пылающих в печке дров я рассказала ей про Лайон, Делакруа и мой чертовски умный план, а над головами громыхала приближающаяся буря.

 

Снег на реке Тин

ПЕНЕЛОПА впилась глазами в вырезку из газеты, где говорилось про Делакруа, вчитываясь в каждое слово. Прочитала ее, потом еще и еще. Она читала несколько дней подряд. Даже на стену вырезку прибила. Повторяла, что никак не может поверить. Она и не надеялась, что та записка в Такете сработает и все так хорошо закончится.

Черт, а вот для меня все только начиналось. Я понятия не имела, как поймать Крегара и избавиться от Лайон. Именно Охотник меня всему научил, и перехитрить его не получится. А уж Крегара тем более. Я-то думала, что поймаю его и сдам красным курткам, но на самом деле сама себя обманывала. Ведь я надеялась, что его будет ловить Лайон. Лайон со всеми своими людьми должна была сделать за меня работу. Я и не предполагала, что мне суждено самой за ним гоняться. Вот в чем суть. В общем, теперь, когда мне пришлось лицом к лицу столкнуться с собственной ложью, оставалось лишь отправиться на поиски, найти его, поймать и, может, даже убить, а я понятия не имела, с чего начать.

– И что мне теперь делать? Может, он уже сдох и валяется в канаве где-нибудь в Халвестоне.

Пенелопа ответила со слабой улыбкой:

– Ты его поймаешь.

Ага, легко сказать. Ее демона уже схватили и повесили. А мой бродит по лесам, голодный и злой, и нет в нем ни капли жалости.

Буря, разразившаяся несколько дней назад, медленно двигалась в наши края. Однако все оказалось не так плохо. Каждый раз, как я думала, что она обрушится на нас, буря уходила в сторону. Она еще вернется, причем когда я меньше всего буду этого ожидать. Почти все время я проводила в одиночестве, лазила по деревьям и хваталась то за одно, то за другое. Возвращалась в хижину, только если там была какая-то работа. Возилась с утра до ночи то с крышей в коптильне, хотя коптить там было нечего, то со ставнями, и постоянно наблюдала за лесом – не мелькнет ли где серая шкура. Прислушивалась, надеясь уловить рычание. Как я скучала по моему Волку! Не знаю, почему именно сейчас – ведь я так давно его не видела. Может, потому, что он был дикими, так же как и я. Хотя я совсем недавно об этом вспомнила.

Зря я всматривалась – его здесь не было. А у меня еще оставались кое-какие человеческие дела. Я почти закончила коптильню и ставни и решила, что стоит сходить на охоту еще раз, прежде чем зима вступит в свои права. Нам нужно было достать мяса, а половину родительского золота на припасы мы уже потратили. И потом – никто в Такете не расстанется c лосиным окороком в это время года.

Пенелопа пошла в город, чтобы встретиться с любимым, а я обнаружила, что заняться мне нечем. Я поддерживала огонь в печи, проверила силки и капканы, постирала белье и повесила сушиться рядом с печкой. Взяла нож, вышла во двор в рубашке и штанах и выбрала дерево. Нацарапала на коре мишень и отступила на десять футов. Прицелилась и бросила нож. Он впился в дерево дюймов на шесть ниже мишени. Бросила снова, и он отскочил от ствола и воткнулся в землю.

Когда я подобрала нож, я уже знала, что буду делать, когда придет время. Вот так я поймаю Крегара. Пристрелить я его не смогу, потому что ружье слишком тяжелое и громоздкое, тем более, если мне придется бежать. Достать его ножом тоже не получится – он сильнее меня раз в десять, и шансов у меня ноль. Но он не мог попасть ножом в цель, даже если кидал его в тушу. Вот как я его сделаю! Этому я научилась сама, и он понятия не имеет о моем умении. Если я попаду в ногу, то он станет калекой, а если в сердце – сдохнет. Лайон хотела получить его живым, а я хотела убить. Только так я буду уверена. Он умрет, а вместе с ним умрет и последний секрет, и тогда я смогу выбросить ключ от той двери в голове.

Эта мысль прочно засела в мозгах, и когда я бросила нож в дерево, он впился в самый центр мишени. Звук от удара был такой, что вспугнул птиц, и они сорвались с ветвей. Я видела Крегара, пришпиленного к дереву, видела его татуировки, кровь, текущую из носа и рта. Видела, как он испустил последний вздох. Я вытащила нож из дерева и позволила ему cползти на землю.

Я начала понимать те слова, что он сказал мне в подвале у преподобного год назад. У него тоже были на меня планы.

Я тренировалась целый день, пока не заболела рука, и в наступившей темноте я больше не могла разглядеть мишень. Пенелопа в ту ночь домой не вернулась, да я ее и не ждала. Она все чаще ходила проведать Марка и каждый раз возвращалась и рассказывала, как хорошо он работает на лесопилке, и что Джози собирается повысить ему зарплату, а он думает весной перебраться в Халвестон, где можно найти хорошую работу.

– Он предложил мне жить с ним, – сказала Пенелопа, засунув палец в прореху на джинсах. – Даже Джози сказала, что не против. Представляешь!

– Конечно, представляю, – ответила я. – Ты для них уже почти своя.

Потом я вспомнила черный круг, который нарисовал мальчик, и спросила:

– А как там малыш? Ему еще снятся кошмары?

– Джош? Да, бедняжка почти не спит.

– Джоди сказала, что он на портреты Крегара в городе насмотрелся.

– Я не хотела тебе говорить… – начала Пенелопа и вдруг замолчала.

– Что именно?

Она по-прежнему ковырялась в дырке.

– Пенелопа?

– Только не делай глупостей…

– Черт, да говори, наконец!

Я встала, и мои ботинки тяжело стукнули по полу.

– Крегар, – ответила она. – Его заметили. В миле от города.

Сердце бешено забилось, а Пенелопа продолжила:

– Двое охотников проверяли капканы и нашли костер. Они заметили человека, который быстро скрылся в лесу. С татуировками по всему лицу. Когда им показали портрет, они подтвердили, что это именно он.

Я медленно опустилась на место. Я чувствовала, что Крегар в Такете, однако не хотела верить. Всего лишь ощущение, ничего конкретного. До сегодняшнего дня. Черт, придется выполнить наш с Лайон уговор. Я смотрела на лес, на деревья, и мне хотелось сбежать, вот только в голове крутились слова Лайон: «Вместо тебя в Генезис отправится твоя прелестная белокурая подружка».

В прошлом году, когда я уходила прочь от сгоревшего дома, я бы ради капризной южной девчонки и пальцем не пошевелила. Да вешайте ее хоть два раза, если угодно!.. Теперь я посмотрела на Пенелопу, представила газетную вырезку с ее портретом, и мне захотелось протянуть руки и обнять ее.

На следующий день я пошла в Такет и отыскала то место, о котором рассказывали охотники. Нашла черное пятно сажи на земле да несколько следов, ведущих на север. Значит, он побежал на юг. Потом следы исчезали, будто кто-то их стер, как мел с доски. Охотник всегда так делал, когда охотился. Но я не собиралась идти за ним по следу, особенно теперь, в преддверии зимы. Он никогда не ходил охотиться зимой, говорил, что снег не умеет держать язык за зубами. Забирался под одеяло и спал, как жирный гризли в пещере. Значит, придется подсунуть ему приманку – его любимое угощение.

Вот только я не знала, решусь ли на такое сейчас. Год назад – пожалуйста. Пару лет назад я бы вообще задумываться не стала. Неужели человек может так измениться за короткое время? Наверное, я просто оказалась не такой дикой и бессердечной.

Вернувшись на реку Тин, я всю ночь пролежала без сна рядом с мирно сопящей Пенелопой. Мне совсем не нравился мой план; он был надежный, но люди так не поступают. Я всю ночь об этом думала, пока температура снаружи не упала, и холод не просочился в хижину сквозь стены. Он пробрался в мои внутренности и разбудил ангела и демона на моих плечах. Один говорил: «Нет!», второй: «Черт, даже не вздумай!», но даже они вдвоем не смогли меня отговорить. Не сейчас, когда от меня зависело столько жизней. К тому времени, как я все решила, выпал снег, и времени у меня совсем не осталось.

 

А я бриллиант, оказывается

Я ПРОСНУЛАСЬ, а вокруг все белым-бело. Снежный ковер два фута толщиной накрыл реку Тин, и мир вдруг стал тихим-тихим. Когда выпадает снег, все выглядит спокойным и отстраненным. Да и я сама стала спокойной и отстраненной. Пенелопа дрожащими руками разводила огонь в печи, а дыхание белым облачком вырывалось из ее рта. Я за всю ночь сомкнула глаза лишь пару раз, и мое тело онемело, но не от холода. Я все думала – а стоит ли оно того? Смогу ли я пойти на такой риск?

Я сидела на крыльце и смотрела, как на руку падают снежинки и тают без следа. Странно, снегу удается разительно изменить мир, поставить все с ног на голову, а потом исчезнуть, словно его и не было. Когда весной растает лед, становятся видны тела тех, кто заблудился в лесу и замерз. Их не находят месяцами, часто даже дольше. Когда одолевает усталость, они просто садятся и засыпают, а потом никогда не просыпаются. Они не знают, что лишило их жизни. Зима – она как хищник. Огромный демон, который сковывает реки, крадет пищу, превращает ночь в день и убивает стариков во сне. В прошлый раз мне удалось сбежать, спрятавшись у отравленного озера, но здесь, на севере, от демона не скрыться.

– Ты не замерзла? – спросила Пенелопа у меня из-за спины.

Я покачала головой. Мои мысли блуждали во тьме, в топях стыда, и я никак не могла из них выбраться. Да и смогу ли когда-нибудь…

– Какой красивый снег! – сказала она, не дождавшись ответа. Потом замолчала, но я почувствовала ее взгляд – он словно прожигал мне спину.

– Ну? – спросила я, хлеща по снегу веткой.

– Ты уже несколько дней какая-то не такая.

– А тебе-то что? – бросила я. Слишком резко.

Однако она уже привыкла к моим нападкам и не обиделась. Я выдохнула облачко белого пара. Пенелопа подошла с села рядом со мной, плечом к плечу. Я чувствовала ее тепло даже сквозь несколько слоев одежды. Она толкнула меня локтем, но я старательно отводила взгляд и смотрела в другую сторону. Я держалась, как могла, чтобы не разреветься и не вывалить на нее свои беды.

Пенелопу начала бить дрожь, и она немного придвинулась ко мне. Хорошо, что она не догадывалась, о чем я думаю, а то возненавидела бы меня. Ее ненависти я боялась больше всего. Скоро она все узнает и все равно от меня отвернется, однако пока я держалась за нее, как за веревку над пропастью. Наверх подняться я уже не смогу – силы не хватит, и дорогу преграждает скальный карниз, – но продержусь еще чуть-чуть. Еще несколько дней.

– Можно ли совершать зло ради добра? – спросила я, щурясь на солнце.

Я слышала, как Пенелопа втянула воздух, но не могла взглянуть на ее лицо.

Она ответила не сразу, но когда заговорила, ее голос изменился. Легкость, звучавшая в нем, когда Пенелопа рассуждала о сверкающем снеге, исчезла.

– Если нет выбора.

Ее тон заставил меня обернуться.

– Разве не всегда есть выбор?

– Не всегда. Иногда приходится выбирать – твоя жизнь или их.

Я подумала, что она говорит о Билкере, однако было в ее лице нечто такое, что я поняла – речь не о нем.

– Твой отец? – спросила я, и она взглянула мне прямо в глаза. Мне показалось, что она соврет или попытается выкрутиться.

Но мы были выше этого.

– Он продал меня Делакруа… – Пенелопа втянула носом холодный воздух, потом улыбнулась. – Впрочем, ты все уже знаешь.

– Я догадывалась. А почему он так поступил?

– Зависимость от морфия и недостаток денег. Мы были у озера, и однажды я увидела его с той француженкой на поляне у дороги. Жили мы уединенно и ни с кем не встречались; я удивилась и решила послушать, о чем они говорят. Они согласовали цену, и Делакруа сказала, что утром пришлет за мной своих людей. Мой отец… господи, он сказал, что мог бы выручить за меня и больше. – Пенелопа тряхнула головой. – Понимаешь, он торговал мной, чтобы решить свои проблемы. Я так разозлилась!.. Подождала, пока он закинется, а потом отволокла его к озеру и заплыла с ним на самую середину. Он плавать не умел. Когда я добралась до Генезиса и встретила Колби, я в растерянности даже не поняла, что он из людей Делакруа. Я в первый раз осталась одна, а он предложил мне помощь. Такой добрый, такой очаровательный… В общем, ты и сама знаешь.

– Почему ты мне лгала?

– Думаешь, легко признаться в убийстве?

Нелегко. Черт, совсем нелегко. Я не могла забыть, как помертвело лицо Кабана, когда нож вонзился в его горло. Я все еще чувствовала его дыхание. Я убила его, но не только он был заперт в моей голове. Не только он… Да, трудно признаться кому-то в том, в чем боишься признаться сама себе.

– Я доверяю тебе, Элка, – сказала она, и я нежно ее обняла ее.

Потом она склонила голову мне на плечо и спросила:

– Ты собираешься сделать что-то плохое?

В глазах запекло, словно в них попали искры от костра. Уже сделала. Столько всего сделала… Одним больше, одним меньше. Окутанные спокойствием, мы молча сидели на пороге нашей хижины, на нашей земле, – только мы вдвоем, да огонь в печке. Я не хотела портить ложью такой прекрасный миг.

Уж лучше промолчать, чем солгать.

Пенелопа почувствовала, как напряглось и застыло мое плечо под ее щекой. Она выпрямилась и взяла меня за руку.

– То, что было с Крегаром, теперь не имеет значения. Ты совсем другой человек. Ты не он.

У меня задрожал подбородок.

– С чего ты решила?

– Крегар не выпустил бы меня из того ящика и не стал бы вытаскивать из реки.

Он бы вытащил, но только для того, чтобы позже убить самому.

– Под всей этой грязью скрывается настоящий бриллиант. – Пенелопа вытерла пальцем пятно с моей щеки. – Ты бриллиант, Элка, – чистый и бесценный.

– Ты ведь не знаешь… – почти выкрикнула я.

Все вокруг расплылось из-за хлынувших слез.

– Я знаю достаточно, – ответила она тем странным голосом, каким рассказывала о своем отце. Я не говорила ей о… о том, что Лайон заставила меня вспомнить. А Пенелопа сейчас смотрела на меня со смесью жалости и снисходительности, как тогда, в Халвестоне, когда услышала, что случилось с сыном доктора и его бедными ногами. Значит, она знала, что делал Крегар и что делала я.

Слезы высохли. Снег остудил охвативший меня жар, и Пенелопа кивнула, прочитав мысли на моем лице.

Стыд наполнял мои вены, словно река Юкон. Я встала, медленно спустилась с крыльца и побрела по снегу, разрушая его идеальную белизну, как уже разрушила все остальное.

– Элка… – Пенелопа тоже встала, но я не смогла взглянуть ей в глаза и больше не смогу. – Элка, все в порядке, – твердила она. Нет, не в порядке, совсем не в порядке. Она все поняла. Я-то думала, что здесь, на реке Тин, я стану свободна и буду жить нормальной, спокойной жизнью. Дерьмо все это, а я чертова идиотка. Пенелопа знала, что Крегар сделал с сыном доктора, черт, да все знали. Она сложила два и два и получила четыре. Получила меня. Она украдкой заглядывала в запертые двери в моей голове, пока я не смотрела, и моя темная половина хотела вмазать ей по хорошенькой щечке – за предательство. Вот что это было – самое настоящее предательство. Она знала то, в чем я даже себе боялась признаться. От гнева и ярости я заскрежетала зубами, мускулы напряглись. Меня начало трясти, а в глазах вновь запекло.

Я старалась удержать в себе этот жар, чтобы он не вырвался и не растопил весь мир. Я впилась зубами в губу так сильно, что почувствовала привкус крови. Мой желудок сжался, и меня вырвало прямо на снег.

Огромный, пузырящийся красный сгусток. Вот оно! Все начало проясняться. Кровь на снегу – вот какой след я оставляю.

– Я иду на охоту, – сказала я и вбежала в хижину. Не могла на нее смотреть. Я схватила нож и шляпу и вылетела наружу. Пенелопа попыталась меня удержать, но я оттолкнула ее. Она что-то говорила, но я не слушала. В наших отношениях была такая чистота, какой никогда не было у нас с Крегаром. Мы обе вылезли из тех ящиков для новой жизни, а Пенелопа запачкала ее кровью и дерьмом. Черт, она знала и ни слова не сказала мне. Знала о моей гнилой сущности, о моем позоре. Я не могла смириться с тем, что совершила; как же мне, черт возьми, смириться с тем, что человек, который мне дорог, знает обо мне все? Почему она не убежала от меня с воплями? Почему она все еще здесь?

Потом я сообразила. Она влезла не во все двери в моей голове. Одна по-прежнему была закрыта на висячий замок, и ее защищали цепи и засовы. Если бы Пенелопа открыла и эту дверь, если бы узнала, что прячется за ней, то сбежала бы из нашей хижины, сверкая пятками и зовя Лайон с ее шестизарядным револьвером.

Пенелопа звала меня, выкрикивала мое имя, пока не сорвала голос. Птицы срывались с гнезд, мелкие зверьки спасались бегством. В ее голосе звучали слезы, растерянность, гнев и еще что-то, чего я не хотела понимать. Мое черное сердце рвалось на части. В лесу я ненадолго остановилась. Сама не знаю зачем, ведь я не собиралась возвращаться в то место, что чуть не стало моим домом. Пенелопа увидела, что я остановилась, и решила, что знает почему. Я обернулась и взглянула на нее. Она стояла там, завернутая в куртку и одеяло, и держала что-то в поднятых руках. Она кричала, и ее хриплый голос отдавался у меня в ушах.

Я забыла ружье. Как же я собиралась без него охотиться? Я почувствовала тяжесть ножа на поясе, провела большим пальцем по сточенной рукояти, отвернулась и зашагала в лес.

Ружье мне больше не понадобится.

Я не собираюсь охотиться на лося.

 

А вот и он

Я ОБОШЛА наш участок по кругу, чтобы Пенелопа не сообразила, куда я направляюсь, и углубилась в лес. Идти по снегу было тяжело, ботинки и штанины быстро намокли, и ноги начали замерзать. Я любила зиму за тишину, за то, что можно забраться под одеяло и не думать о том, что у тебя куча дел. Ты вспоминаешь, что вроде бы надо пойти поохотиться, но куда, если снегу навалило шесть футов!.. Ты просто зарываешься под одеяло еще глубже. Я ненавидела зиму за влажность и сырость, вползающую во все щели. Однако добра без зла не бывает.

Сзади раздался шум, словно упало что-то тяжелое. Или с елки свалилась шишка, или оступился кто-то, идущий за мной по следу.

Я остановилась и замерла. Прислушалась. Всмотрелась в деревья, ища белое облачко чужого дыхания.

Никого. Ни единого звука.

Все-таки шишка. Или замерзшая белка не удержалась на ветке.

До Такета я добралась как раз в полдень. Держалась в тени деревьев и пряталась от людей, которые могли оказаться в лесу. Лесопилка Джози работала, из трубы вылил дым. Я остановилась возле тюрьмы, где должна была находиться Лайон, и попросила веснушчатого парня в поношенной форме передать ей сообщение. «Приготовьтесь и возьмите с собой ружья».

Оказалось, меня ждали.

– Она тебе вот что оставила, – ответил парень и вытащил из-под стола нечто, завернутое в бурую ткань. Красный цилиндр с пластиковым колпачком.

– Что это?

Сигнальная ракета. Отверни колпачок, как будешь готова.

– А что она делает? – Я покрутила ракету в руках и даже понюхала.

Он зевнул и пожал плечами. В общем, толку от него не было. Спрашивать я больше ничего не стала, просто развернулась и вышла, сунув ракету в карман. Мне было не по себе. Лайон ждала меня и готовилась.

Руки затряслись, – наверное, от холода.

Крегар был где-то рядом. Я ощущала в воздухе его смрад. Я знаю его лучше, чем саму себя, можете поверить. У него больше не осталось от меня секретов – он выложил на стол все свои кровавые карты, зато у меня в рукаве был спрятан козырной туз. Знаете, есть такие рыбы, которые терпеливо ждут, пока какой-нибудь малек не проплывет мимо, а тогда хвать – и готово. Смех среди деревьев привлечет его, как рябь на воде.

Я подошла к дому Томпсонов. Джози как раз вышла и зашагала к сараю, вытирая пот со лба, словно только что расправилось с одной из здоровенных порций стряпни Джетро. Сам он был в доме и убирал в кухне – я рассмотрела его сквозь окно. Заметила и Марка в сарае. Хотя было холодно, он работал в одной майке – укладывал бревна на стол лесопильного станка. Такой добрый, сильный, отличный отец. Я едва не бросилась назад к Лайон: «Извините, мэм, но Крегара я вам привести не смогу».

Едва не бросилась!

Вместо этого я прокралась, прячась среди деревьев, мимо лесопилки к другой стороне дома. Мальчик играл в снегу – делал снежных ангелов и бросал снежки в стену. Я смотрела на него, но видела не ребенка. Черные волосы превратились в шерсть, маленькие ручки – в закуску. Он будет в безопасности, сказала я себе. Пока Крегар не клюнет на приманку.

Знаете, как говорят: дорога в ад вымощена благими намерениями. Я мчалась по этой проклятой дороге босиком. Однако я не считала, что поступаю ужасно – ведь Крегар попадет к Лайон, и прекратится бесконечная череда убийств. Это ведь хороший поступок? Такие мысли завели меня в глубокую темную пропасть, не оставив ни шанса на искупление. Но тогда моя черная, дикая половина говорила мне, что я поступаю правильно.

О чем я думала, прежде чем поздоровалась с мальчиком, прежде чем составила свой ужасный, жуткий, кошмарный план? Иногда приходится привязывать бьющегося кролика, чтобы приманить волка. Моя человеческая половина верила в то, что кролик освободится в последнюю секунду, или что я успею выстрелить в волка, прежде чем он вцепится зубами в добычу. Однако моя дикая сущность отлично знала: волка легче поймать, когда он сыт.

Вдруг я застыла, не веря сама себе.

Да ведь это мысли Крегара. Его слова в моей голове.

И тут же по телу разошелся яд, черный, как нефть на поверхности воды. Ноги подкосились, и я упала на колени. Хотелось бить себя по лицу, вырезать чертовы мозги из головы за то, что решились на такое, и вырвать себе сердце за то, что оно было согласно. Мои кишки сжимались, словно хотели избавиться от этих мыслей, вывалить их, жаркие и горячие, прямо на снег. Нет, я не так не поступлю! Нет, сэр! Какой бы ужасной я ни была – я не Крегар. Я не буду жить по его правилам! Люди не мясо, и этот маленький мальчик – не закуска. Он не кролик и не олень, не объект для охоты. Он чистый, как снег, и сладкий, как яблочный пирог его дяди.

Как только я это поняла, у меня камень свалился с плеч, и весь мир – деревья, снег и мальчик – вдруг стал чистым и ярким. И я вместе с ним. Я поймаю Крегара, только малыша я трогать не буду. Я сама выслежу ублюдка, найду и убью собственными руками. Мне аж полегчало. Ему будет как нож острый – знать, что я поймала его, пользуясь уловками Охотника. И поделом – нечего было пользоваться мной как рабочей лошадкой!

Никогда еще я не чувствовала такой свободы и радости. Крегар заплатит за все, что сделал, и выбью у него должок именно я!

Мне вдруг захотелось попрощаться с мальчиком. Потом я уйду в лес и не вернусь, пока не добуду голову Крегара, или Лайон не получит мою. Этот малыш в отличие от меня был чистым и светлым. Я уже поймала его в силки однажды – и не позволю ему вновь оказаться в западне.

Я вышла из-за деревьев позади дома, где меня не могли увидеть из сарая или из окон кухни. Мне казалось, что мальчик сейчас испугается и убежит, догадавшись, о чем я думала пару минут назад, но он только улыбнулся, замахал рукой и крикнул: «Элка, давай снеговика лепить!» Сердце подпрыгнуло, невольно перехватило дыхание. Мне не хотелось с ним расставаться. Надо найти пару минут. Тогда я смогу взять в дорогу хотя бы воспоминания.

Я сгребла кучу снега, и мы с Джошем слепили из него что-то вроде шара. А потом он вдруг бросил в меня снежный шарик – прямо в грудь угодил. Снег посыпался за шиворот, от неожиданности я выдохнула и хмуро уставилась на малыша.

А он только смеялся. И бросил еще один.

Я ни разу в жизни не играла в снежки. Я-то всегда думала, что от снега одни проблемы, а с ним и веселиться можно!.. Я смеялась и хихикала как идиотка. Тоже кинула снежок, прямо мальчишке в грудь. Не сильно. Джош завопил, повалился на снег и крикнул, что я его убила. Все мои мышцы напряглись, словно я увидела перед собой картину того, что могло случиться.

А потом…

– Элка?

Я обернулась и увидела Пенелопу, закутанную в куртку и усыпанную снегом. У меня чуть сердце не остановилось.

Лицо малыша вспыхнуло от радости. Он вскочил, бросился к ней – «Пенни!» – и обхватил ее за ноги.

Пенелопа обняла его, как-то странно на меня глядя. Я не могла понять, что вижу в ее глазах. Растерянность? Разочарование? Страх? Я ей сказала, что иду на охоту, а она находит меня здесь, рядом с мальчиком, который лежит на земле и прикидывается мертвым. Мне стало не по себе.

Она уж было собиралась что-то сказать, но ее окликнули. Марк вышел к нам из-за угла дома. Поздоровался со мной, спросил, что я тут делаю, и сказал, что Джош отлично проводит время.

Неожиданно они стали семьей. Мальчик начал рассказывать папе о снеговике, показывал, где у него глаза, где плечи, где ноги.

– А я гуляла тут поблизости, – пробормотала я, потому что никто не обращал на меня внимания. Кроме Пенелопы.

– Элка, – резко и холодно сказала она. – Почему ты не на охоте? Лось сам себя не подстрелит.

Марк смотрел на меня с благодарной улыбкой. Он был счастлив, что я ненадолго заняла его сына.

– Увидимся в хижине. – В глазах Пенелопы отражался снег, превращая их в зеркала, и я увидела стену там, где раньше ее не было.

Я кивнула, чувствуя себя так, словно мне дали пощечину.

– Пока, Джош. – Я опустилась на колени и прошептала ему в ухо: – Не бойся того мужчину. Я собираюсь его поймать, и ты сегодня ночью будешь спать спокойно.

Потом взглянула на Пенелопу и натолкнулась на ее хмурый взгляд. Она не знала, что я сказала мальчику, но он вдруг обнял меня, обхватив шею короткими тоненькими ручками, и ее глаза потеплели.

Я пошла прочь, больше не сказав ни слова, чувствуя на спине взгляд Пенелопы. Интересно, о чем она думала? Впрочем, я и так знала. Мост, который мы построили между нами, уже начал шататься, а я разрушила опоры. Мы построили его на зыбучих песках, и очень скоро они поглотят нас обеих.

У кромки леса я обернулась. Мальчик возился со снеговиком, а Пенелопа с Марком разговаривали и больше ни на что не обращали внимания, поглощенные друг другом.

Вдруг я вновь услышала хруст и краем глаза заметила, как движутся тени. В голове все смешалось. Вина пульсировала в моих жилах, словно змеиный яд, и я не обратила внимания на еще одну упавшую шишку. Или замерзшую белку.

Я вошла в лес и направилась к тому месту, где охотники видели Крегара. Надо же где-то начинать. С ветвей слетал снег, заметая мои следы, и мир вновь становился таким же, как был до того, как я разрушила его чистоту.

А может, вернуться к Лайон, открыть последнюю дверь в моей голове, и пусть судья делает со мной что хочет?

Но тогда мир не избавится от кровавого детоубийцы по имени Крегар Холлет.

Туман в голове прояснился, теперь я ясно видела все пути.

Никто, кроме меня, не остановит Крегара, пока он не отнял еще больше жизней. Еще час назад я хотела подсунуть ему малыша, чтобы он набросился на приманку, как умирающий с голоду на барбекю. Но я вовремя остановилась, не смогла так ужасно поступить. Я взглянула в глаза Пенелопы и в них, словно в зеркале, увидела то, что могло бы случиться, если бы я прислушалась к дикой стороне своей натуры.

Я придумаю другой способ поймать Крегара, и действовать нужно быстро, потому что скоро он впадет в зимнюю спячку.

Но пробираясь сквозь снег на околицах Такета, я никак не могла рассчитывать, что Крегар облегчит мне задачу.

 

На прокорм волкам

НЕ ЗНАЮ, сколько времени я блуждала по лесу, размышляя о своих грехах и дрожа от холода. И вдруг услышала крик. Короткий вопль донесся от дома Томпсонов. Я перестала дрожать и бросилась в ту сторону. Быстро достигла дома и увидела, как среди деревьев исчезает какая-то тень. С какой-то ношей.

Я знала, что это был за крик. Я все знала.

Крегар забрал мальчика. А я пообещала защитить его. Гнев поднимался во мне, словно желчь, сжигая кишки.

Это Крегар был тогда в подвале у преподобного, это он прикидывался демоном у отравленного озера. Я воткнула в него нож, хотя мне и казалось, что это всего лишь сон. Я целый год прожила, не осознавая этого. Однако теперь, когда в голове прояснилось и солнечный свет заливал заснеженную землю, я поняла, что это был он – чертов Крегар Холлет, нацепивший лицо моего папы. Не знаю, видел ли он меня, но точно услышал мои шаги. Я вытащила нож.

То были не шишки, то были его шаги; он шел за мной от реки Тин до заднего двора Томпсонов.

Я помчалась по следам и вновь увидела его. Слишком далеко, чтобы догнать или бросить нож. Я могла попасть в ребенка. Джош лежал у него на плече и не двигался, только белые облачка пара изо рта говорили, что он жив. Значит, время еще есть. Сердце гремело в ушах громче любой бури, громче бомб, взорвавшихся в день Большой Глупости. Наверное, от этого грохота содрогнулся весь мир, потому что вдруг начал падать густой снег, скрывая все следы.

Плечи Крегара обтягивала рубашка, и незаправленный подол шлепал по промокшим до колен джинсам. Ни куртки, ни шляпы. Словно он вышел из дому летом, и тут его внезапно застали холода. Крегар замешкался, чтобы перебраться через скользкий от снега поваленный ствол, и я разглядела его татуировки. Черные полосы, которые я приняла за грязь, когда в первый раз увидела его много лет назад. Линии и спирали вокруг глаз и рта и черные отметки, похожие на клыки на подбородке. Рисунок был абсолютно одинаковым на обеих сторонах лица, словно отражался в зеркале. Эти рисунки определенно что-то означали, но, сколько я его ни доставала, он так и не рассказал мне, что именно. Рисунки продолжались на груди и на руках; когда я была маленькой, мне казалось, что он с головы до пят покрыт пауками.

Свободную руку, сжатую в кулак, Крегар прижимал к боку, а изо рта у него шел пар. Я стремительно нырнула за толстую ольху и смотрела, как он неуклюже взбирается на поваленный ствол с грузом на плечах. Его рот кривился в странной улыбке, и мне стало противно и страшно. Я такую уже видела. Много раз. Когда он потрошил только что убитого оленя на разделочном столе или, окровавленный, возвращался домой с волчьей охоты.

Крегар перелез через ствол и неуклюже, как медведь с лососем в зубах, побежал прочь.

Если честно, я растерялась: стояла за той ольхой и не могла двинуться с места. Если бы вы спросили, как меня зовут или что я ела на завтрак, – не ответила бы. В голове помутилось, и единственное, что я помнила тогда, был мой план – бросок, который должен настичь убийцу.

Инстинкты вырвались наружу и завладели моими руками и ногами. Все человеческое исчезло; в лесу правила моя дикая натура. Кровь в жилах ускорилась, температура начала подниматься. Я вскарабкалась на ольху и помчалась по ветвям, словно была рождена не на земле. Я преследовала Крегара по вершинам деревьев, однако он бежал быстро, а скакать по веткам трудно. Вскоре я потеряла его из виду и теперь ориентировалась лишь по слуху.

Мы далеко ушли от Такета, и даже если бы мальчик кричал и плакал, его никто не услышал бы. Снег укрыл наши следы, горожанам нас не найти.

Я осторожно, но быстро скользила по ветвям. Меня затопила паника, словно в мозгу прорвало дамбу. Руки тряслись, и эта дрожь расползалась по всему телу. Я поспешила перепрыгнуть слишком широкий пролет между ветвями и свалилась прямо на спину. Осталась цела. Свежий снег был мягок, как подушка. Однако я потеряла время и частичку гордости. Крегар, с молчаливым мешком на плече, исчез за сугробом.

– Нет, нет, нет… – повторяла я вновь и вновь, с трудом поднимаясь на ноги.

Глубокие следы Крегара все еще можно было разглядеть. Он хотел, чтобы я нашла его. Хотел, чтобы я все увидела.

Однако когда я добралась до сугроба, глубоко увязая ногами в снегу, я увидела две пары следов. Одни поднимались на холм, другие уходили влево. Я не знала, куда идти. Дьявол расставил ловушку, и я понятия не имела, как он это сделал. Густой свежий снег должен был скрыть любые следы, оставленные больше десяти минут назад. Как?! Невероятно! Во мне пылал такой страх за мальчика, что, казалось, он мог растопить весь мир. В нем слились паника, гнев и ненависть. Малыш должен быть дома, в безопасности, рядом с отцом и Пенелопой.

Я пошла по одной цепочке следов, затем вернулась и пошла по другой. Я не могла разумно мыслить. Но мальчик умрет, если я не найду ответ. Маленький, улыбчивый парнишка с черными курчавыми волосами. Я вспомнила карандашный росчерк на его рисунке. То была я – часть его семьи. Он – член моей стаи, а я могу его сейчас потерять.

Я яростно выкрикивала ругательства, крутясь на одном месте. А потом услышала звук, от которого мой мир разбился вдребезги.

Короткий вопль. Прерванный крик. Прерванная жизнь.

Я бросилась на этот крик. Я бежала, словно это мою жизнь сейчас отнимали, словно гончие ада гнались за мной по пятам. Лавировала между деревьями и старалась дышать потише. Больше не доносилось ни звука. Мальчик не брыкался и не кричал.

Когда в лесу раньше времени забирают чью-то жизнь, тишина накрывает мир плотным одеялом. Когда ты вынимаешь кролика из ловушки и ломаешь ему шею, она длится всего мгновение. Когда ты нажимаешь на курок, чтобы оборвать жизнь оленя или лося, наступает глубокая, долгая тишина. Но самая глухая и непроницаемая окутывает лес, когда умирает ребенок.

Лес плакал кровью, и я вместе с ним.

Я опоздала.

Среди деревьев блеснул металл. Я чувствовала, как холодный клинок режет на куски мое сердце. Ноги подкосились, и я рухнула на четвереньки. Хотелось орать, вопить, выкричать всю боль и вину прямо в холодный зимний воздух.

Но малыша это не вернет. Умереть на коленях – не лучший способ почтить его память.

Слезы зашипели, падая на снег. Кулаки судорожно сжались.

В голове прояснилось.

– Будь ты проклят, – прошептала я. – Будь ты проклят, Крегар Холлет!

Я взобралась на дерево и поскользила по ветвям. Неподалеку, на поляне, окруженной густым кустарником, я увидела Крегара. Больше я ничего рассмотреть не смогла – наверное, голова вновь обманывала меня, как в те дни, когда Крегар приносил домой мешки со свининой.

Мир окрасился в цвет крови. Мое сердце, все мое существо разлетелось на куски, словно кто-то уронил топор на тонкий лед. Лед уже не склеишь. И я не смогу собрать себя заново, даже убив Крегара.

Изо рта у него шла струя зла, густая и тухлая.

Этот сукин сын забрал жизнь мальчика так легко, словно просто взял попользоваться ненадолго. Я закрыла глаза и взмолилась небесам, всем богам и святым, чтобы они повернули время вспять и дали спасти малыша. Пусть бы я упустила Крегара, разве жизнь малыша того не стоит? А потом бы я пошла по пятам за Крегаром даже на край света, сколько хватит сил.

Но небеса уже все решили, и я возненавидела их. Я опоздала, черт, я опоздала, и толку от меня было не больше, бурной реке от зубочистки. Я проклинала себя, пока не осталось слов. Теперь я могла вырвать свою душу, или что там у меня внутри, из лап дьявола, только если пошлю его обратно в смоляную яму.

Разве убивать легко? Медведи убивают лососей, волки – оленей. Но медведь не может так просто убить медведя, волк – волка, а человек – другого человека. Крегар – не человек, это всего лишь оболочка. Он нечто иное. Новый вид животного.

Я вновь оказалась рядом с нашей хижиной и смотрела, как Лайон собирается ее сжечь. Вновь чувствовала себя, как тогда. Мой маленький мыльный пузырь лопнул. Все что я знала, оказалось ложью. Цепи на последней двери понемногу начали ослабевать.

Я не смогла защитить сына Марка.

Джози и Джетро потеряли племянника.

А я даже подумать боялась о том, что потеряла Пенелопу.

Я застыла. Не могла поднять руку, чтобы бросить нож. Не могла открыть рот, чтобы выкричать горе. Да какой от меня прок? Разве могу я справиться с чертовым Крегаром Холлетом?

От середины поляны он отошел на десять шагов к северу, а потом начал руками раскапывать снег. Вырыл неглубокую яму, поднял что-то, завернутое в рубашку, что-то, что мои глаза не могли рассмотреть, и спрятал это, как белка – чертов орех. Да он кладовую делает! Еще одно, последнее оскорбление! Когда тело найдут, то скажут: «Вот ваш мальчик, только он не весь».

Мне стало так жутко, что показалось, будто я лечу кувырком с дерева, падаю в снег и лежу там, белая и застывшая. Я не смогла спасти малыша. Я опоздала. Не угналась за Крегаром.

Мне хотелось орать.

Орать на весь лес его имя, чтобы он пришел и убил меня вместо мальчика.

Вот только глубокий первобытный страх и примитивные охотничьи инстинкты остановили меня. Если я заору – Крегар исчезнет. Если назову его по имени – он скроется в лесу до конца зимы.

Проклятье!

Это просто страх, и ничего больше. Если я заору, Крегар взглянет на меня, и я увижу его звериный оскал. А потом он придет и убьет меня. Я струсила! До конца дней я буду видеть лицо этого малыша.

Я не заметила, что перестал падать снег, но помню, когда прекратила плакать. В тот миг, когда увидела лицо Крегара, покрытое красными брызгами. Изо рта у него шел пар, словно он только что выбрался из ада. Черт, да я такого счастья на его лице никогда не видела! Как будто он наконец нашел свое место в этом мире. Знаете, а я ведь о таком раньше не задумывалась. Видать, у него внутри что-то треснуло, сломалось или не хватало какой-то важной детали. Убивая, он пытался заделать эту трещину, хоть ненадолго. Тоже вариант, почему бы нет. Жить, чувствуя, что у тебя внутри чего-то не хватает, и наслаждаться редкими секундами цельности, чтобы это ни означало. Мы живем в мире боли, дерьма и крови. Здесь сильные руки ценятся больше чем ум. Большая Глупость искалечила людей, превратила деньги в пыль, изменила города и законы. Она сделала из нас убийц. Может, Крегар всего лишь пытался выжить. Кто я такая, чтобы судить его. Он ведь не пойманная в капкан росомаха – как я могу забрать его жизнь? Сотни раз я говорила себе, что убью его, но что-то удерживало мою руку. Сейчас, когда я смотрела на лицо Крегара, когда поняла, что там внутри, под всей этой кровью и грязью, я пожалела его. Черт, я действительно пожалела его. Я не могла его убить. Пусть он достанется Лайон. Крегар застрелил ее сына, и она имеет право увидеть, как в глазах убийцы гаснет свет.

Тяжело дыша, Крегар зашагал в глубь леса. И тогда ярким факелом взмыла в небо горящая ракета.

Чтобы перегнать его, много времени не понадобилось. Путь я вычислила быстро.

– Далеко же ты забрался от дома! – крикнула я, сжимая коленями ветку дуба. Я старалась, чтобы голос звучал спокойно; я держала в узде слезы и гнев. Крегар не должен заметить мою слабость.

Он остановился, оскалил зубы и посмотрел по сторонам.

– Кто зовет меня посреди леса? – крикнул он в ответ. Кровь капала на землю с ножа и лоскута кожи с волосами – я только сейчас заметила, что висит у него на поясе.

– Я видела, что ты сделал с мальчиком, – сказала я, не в силах произнести его имя. Сердце замерло. – Видела, где бросил тело. Это его скальп висит у тебя на поясе.

– Это ты, девочка Элка? Это моя Элка прячется в ветвях, как белка?

Он дал мне это имя. Многие годы он был единственным, кто называл меня так, и на меня вдруг навалилась тоска по тем временам. Тогда все было просто – я охотилась, рубила дрова и присматривала за хижиной. И все пошло прахом после одного похода в Долстон.

– Я не твоя, – ответила я, надеясь, что он не услышит грусти в моем голосе. – Никогда не была и не буду.

Я вытащила нож. Дважды взвесила на ладони, готовясь к броску.

Крегар начал кричать, угрожал мне, говорил, какие ужасные вещи со мной сделает, если поймает. Вот только ему меня не достать. Здесь, среди ветвей, я была невидимкой. Когда Крегар забрал Джоша, он что-то убил во мне, и я превратилась в дух мщения.

Крегар прислонился к стволу тополя прямо передо мной.

Я встала на ветке. Теперь не поскользнусь. Подняла нож и прицелилась ему в сердце. Один бросок – и Крегара Холлета больше не будет на свете.

Зажала клинок в пальцах. Мускулы напряглись.

Я вспомнила, как мы с малышом лепили снеговика. Вспомнила, как Марк был благодарен, что я ненадолго заняла его сына. Гнев охватил меня, словно пламя – лист бумаги.

Я бросила нож прямо в цель. В мягкую точку на плече, где нет костей. Услышала глухой удар, когда нож вошел в дерево. Крегар заорал, завыл и попытался вытащить клинок, но он всегда боялся боли. Зазубрины глубоко вошли в плоть.

– Элка! Я найду тебя! Я убью тебя! – ревел он так громко, что птицы взлетали с ветвей.

Я позволила себе улыбнуться. Вот он, детоубийца Крегар Холлет. Два года он был для меня призраком. Никогда не думала, что увижу его снова. Я представляла его чем-то вроде бога, к которому невозможно прикоснуться, и вот он здесь – всего лишь человек, истекающий кровью из раны на плече. Ущербный человек, которого ждет правосудие – и место, где он больше никого не сможет убить.

– Жди судью Лайон. – Я повернулась назад, к поляне, и увидела полосы красного дома, указывающие путь. – Я сообщила ей, где мальчик и где тебя искать. Она увидит, что ты с ним сделал. Она давно за тобой охотится. Даже через горы перешла.

Крегар побледнел и попытался разжалобить меня. Но жалости во мне не осталось.

Ветер принес ржание лошадей. Встречаться с Лайон мне не хотелось, а она меня быстро найдет среди деревьев. Только ножа было жаль. Я сама его сделала, заточила и ухаживала за клинком. И еще он помог мне поймать убийцу.

Я начала двигаться, не заботясь о том, что Крегар меня заметит, и он яростно завопил:

– Элка, Элка, вот ты где! Как твои порезы на спине? Хорошо зажили?.. Еще не поняла, почему я не убил тебя, хотя и мог сотню раз? Когда ты была еще ребенком, в подвале у безумного преподобного, на том озере и на реке Тин?

Я не ответила. Не могла, потому что давно уже поняла почему. Он хотел, чтобы я пошла по его стопам, стала жить его жизнью. Хотел, чтобы я вернулась к нему сама, по собственному желанию, потому что думал, что мы с ним одинаковые. Думал, что я тоже убийца, и что у меня такие же вкусы. Он думал, что создал преемницу.

Крегар рассмеялся булькающим смехом, разбрызгивая слюну и кровь, словно услышал мои мысли.

– Хорошенькую подружку ты себе нашла. Боюсь только, она будет слишком приторной, если прожарить ее до румяной корочки.

Тут я разозлилась, и все слова, что я прятала, вырвались наружу.

– Ты болен, Крегар. Что бы там ни придумал своей больной головой – я не такая, как ты. А я ведь любила тебя. Ты был моим отцом, а оказался… убийцей. Ты не мой Охотник, ты чертов Крегар Холлет. После того что ты сделал с Джошем и со всеми остальными, ты заслуживаешь виселицы. Лайон не пожалеет тебя.

Лошади были почти рядом. До меня доносились голоса всадников. Затем в лесу раздались крики – наверное, нашли мальчика.

Крегар их тоже услышал. Смелость сразу покинула его, и он зашипел от боли, выдыхая белый пар.

– А эта сука знает? Знает, кто нажал курок и застрелил ее сына?

Замки на последней двери щелкнули и открылись. Мне осталось лишь повернуть ручку.

– Ты, – ответила я, но голос задрожал.

Он расхохотался, и из его ноздрей пошел пар, как у разъяренного быка.

– Ты всю жизнь шла моей волчьей тропой, Элка. Кусаясь и царапаясь, шла за мной по пятам, вымаливая объедки. Я учил тебя всему, что знал. Делился с тобой всем, чтобы ты смогла идти по моему пути. Ты и я, Элка, ты и я. Мы родственные души, помни. Даже когда меня не станет, ты не освободишься.

– Лайон от тебя избавится. Я тебе не родственная душа. Мы как земля и небо, река и скалы. Я не такая, как ты!

Он оскалил зубы, словно зверь, которым и был.

– Поживем – увидим, девочка.

Я заметила что-то среди деревьев.

Он улыбнулся, и дверь в моей голове, скрипнув, открылась.

– Беги отсюда, девочка Элка, – сказал Крегар, не переставая улыбаться.

Он больше не пытался выдернуть нож. Он не попрощался, не сказал, что мы скоро увидимся, и не попросил прощения.

Из-за деревьев раздался вопль:

– Вон там!

Они нашли следы, и мне пора было уходить.

Крегар, скалясь, махал мне рукой.

 

Самая долгая зима

Я НЕ ХОТЕЛА возвращаться в Такет и видеть, как там все плачут и поносят меня. А здесь, на реке Тин, было тихо и бело# под покровом только что выпавшего снега. В хижине силы меня покинули. Я упала на пол и дала волю гневу, страху и горю. Проклинала этот мир за то, что позволил такому случиться и не дал мне спасти мальчика, проклинала небеса и ад за то, что разрешили мне дать обещание, которое я не смогла выполнить. Я молотила кулаками по полу, пока доски не пропитались кровью.

А потом с севера донеслись раскаты грома.

По небу катилась буря – наверное, так было, когда случилась Большая Глупость, и упали бомбы. Какие уж тут крики и слезы – миру на них плевать. Буря уже поглотила горы и скоро поглотит все остальное. Словно наступил настоящий конец света. Я подумала, что это наказание для меня. Если за мной не придет Лайон, то уж точно доберется и заставит платить природа.

В хижине штормовых ставней не было, только обычные, деревянные, а они долго не протянут. Единственная надежда выжить – погреб под домом. Я отодвинула в сторону доски и нырнула в яму, набитую пластиковыми пакетами с лососем.

А потом стихия сошла с ума. Мне показалось, что на грудь медведь навалился.

Буря оглушительно ревела, сметая все на своем пути. Я таких сильных в жизни не видела.

Не знаю, как долго она продолжалась. Может, несколько дней. Я сидела в холодном темном подвале, а у меня над головой мир разрывало на части.

Наконец наступила тишина. Я ужасно боялась того, что увижу, когда поднимусь наверх.

Я вылезла из погреба. Кости хрустели и буквально клацали от холода. Похоже, уже рассвело, но в доме было темно. Меня засыпало. Хижину погребло под снегом. Буря засадила меня в тюремную камеру, и, если честно, поделом. Так и буду сидеть, пока не пророю путь наружу. Если смогу.

Все кончено, так?

Лайон получила Крегара и скоро повесит его в Генезисе, у Пенелопы был ее мужчина, а у меня – мои стены. И спокойствие. Снег дает полное спокойствие. Всю оставшуюся часть моей проклятой жизни я буду отчаянно пытаться понять, что же случилось со мной в первые восемнадцать лет, – а потом стараться забыть об этом.

Огонь зажечь я не смогла, потому съела кусочек лосося сырым, и меня чуть не вырвало. Пенелопа не вернулась домой ни в тот день, ни на следующий. Наверняка Такет ужасно пострадал от бури. Интересно, как она там? Что делает, счастлива ли?.. Вот я идиотка! Разве эта семья могла быть сейчас счастлива? Нет, они страдают, и причина их страданий – я. Ведь это я привела Крегара к их порогу. Я говорила, что так и будет, еще в первый день, когда мы ступили в Такет, я говорила! Сейчас я проклинала Пенелопу за то, что она меня не послушала. Волк не меня пытался предупредить в охотничьей хижине, а ее. Опасность несла я, а не Пенелопа. Он предупреждал ее, чтобы бежала от меня без оглядки и не оборачивалась. Мне нельзя быть среди людей. Кто бы ни оказался рядом со мной, я несу только кровь и дерьмо.

Совсем как Крегар.

После встречи с преподобным во мне поселился страх – я боялась, что стану такой же, как Крегар. Превращусь в зверя и буду охотиться в лесах, не оставляя своим жертвам не малейшего шанса. Холлет убил сына доктора, а потом еще и Джоша, желая напомнить мне, что я сделала с Лайон. Он ждал случая, чтобы показать мне: я такая же, как он, и его путь – мой путь. Вот чего он хотел от меня. Но я не стала такой, как он. Пока нет. Эта мысль хоть немного утешала меня в те дни, когда снег и горе поймали меня в ловушку.

После того что случилось с Крегаром и малышом, после бури, я жила в страхе и напряжении, медленно копая себе путь к свободе. Порой доносились какие-то приглушенные звуки, и каждый раз мне казалось, что скачут лошади. Копыта бьют по земле, снег хрустит под сапогами. За мной идут, чтобы наказать за содеянное. Крегар снес с петель дверь в моей голове и широким жестом пригласил заглянуть внутрь. «А она знает, кто нажал на курок?»

Только один человек знал, что произошло тогда в долине Муссы. Теперь он сидел в тюрьме или качался на виселице в Генезисе. Я каждый день ждала, что веревка затянется и на моей шее.

Когда я, наконец, выбралась наружу, то увидела, что буря принесла с собой настоящую зиму. Холод добрался до Такета и реки Тин. Снег отрезал от всего мира реку Тин и меня вместе с ней. Даже Лайон со своими длинноногими лошадями не проберется через такие заносы. После того как метель укрыла землю белым ковром, наступили длинные темные ночи, а солнце появлялось на небе лишь на несколько часов. Теперь долго, очень долго, бури будут засыпать мир новыми слоями белого снега, деревья будут ломаться под его весом, а запертые в норах звери будут умирать от голода.

Конечно, Пенелопа домой не вернулась. Я ела через день, и мне одной запасов лосося должно было хватить до весны.

За всю зиму я не увидела ни одной живой души. Расчищала снег вокруг хижины, чинила по мелочи то, что сломала буря. Я вроде как сама себя сослала на каторгу и, звеня цепями, дробила камни в карьере, пытаясь сделать хоть что-то полезное, чтобы искупить свою вину. Заколотила окна досками, укрепила крыльцо, собрала все обломки. Наверное, так я и свою жизнь перестраивала. Каждый гвоздь в прохудившуюся крышу был моим шагом к искуплению.

Я мерзла и очень страдала от одиночества, однако никому бы в этом не призналась, ведь я всегда заявляла, что мне лучше одной. От людей одни неприятности. В них сквозит пугающая тьма. В природе такого нет. Эту тьму я видела в Крегаре, в Пенелопе – из-за того, что она сделала с Билкером и с отцом, – да и во мне. И все же в этой тьме есть место свету, и мне понадобилось несколько зимних месяцев, чтобы это понять.

Я растапливала снег, чтобы получить воду, и ставила ловушки, чтобы добыть мясо и шкуры, не особо надеясь, что в них что-то попадется. Я считала, что я того не заслуживаю, и природа была со мной согласна. Ловушки чаще всего оказывались пустыми, и лишь редко удавалось добыть голубей. Мясо у них вкусное, но в те месяцы еда ложилась пеплом на языке и камнем в желудке. Когда я засыпала, в голове как будто проектор в кинотеатре включался, и перед глазами проплывали воспоминания: темные времена, что мне пришлось пережить, и решения, которые приходилось принимать. Вновь и вновь мою спину обрабатывал нож преподобного. Я чувствовала дыхание человека-кабана, навалившегося на мою грудь. Видела малыша Джоша, лежащего в луже крови; я ведь совсем чуть-чуть опоздала, чтобы его спасти. И посреди поляны рыдал светловолосый мальчик. Разбуженная выстрелом, я просыпалась в поту и в слезах. Вина и страх превратили воспоминания в царапины дьявольских когтей внутри моей головы.

Я не раз думала о том, чтобы прорубить на реке лед да и ухнуть в воду. Или о том, чтобы просто уйти по снегу – без шапки, без куртки и без надежды. Еще можно нажать на курок – и тогда все закончится. Воспоминания срывали двери в моем мозгу с петель. Каждую ночь, когда я закрывала глаза, я видела малыша Джоша – он улыбался и протягивал рисунок, на котором я была частью семьи. Я видела Мисси – бедную женщину, которую привела прямо в лапы Крегару; она показала мне, что такое доброта. Я видела Крегара и охотника, маму и папу, Лайон и Пенелопу, и все они смотрели на меня с презрением.

Лишь один краткий миг дал мне надежду, что жизнь все-таки продолжается. Я счищала свежий снег с крыши – его навалило столько, что дерево не выдержало бы, а желания все чинить по новой у меня не было. Я сбросила с крыши здоровенный ком – а потом увидела: за рекой, среди деревьев в дальнем конце луга, между сугробами проскользнул волк. Я не разглядела, был ли то мой Волк, но ведь не исключено, и от этой мысли мне полегчало.

Через восемь месяцев снег начал таять, и я почувствовала, как камень, лежащий на сердце, дал трещину. Ведь весна – начало новой жизни, и, может быть, я тоже смогу начать все сначала. С чистого листа.

Однажды, когда снег почти стаял, а я закончила чинить хижину и как раз рубила дрова, на реку Тин вернулась Пенелопа.

 

А вот и она

Я ВЫРОНИЛА топор и уставилась на нее.

– Привет, – сказал Пенелопа.

– Привет, – ответила я.

У нее под глазами залегли темные круги, и она похудела с тех пор, как я последний раз ее видела. Возле дома Томпсонов. За час до того, как Крегар убил мальчика. В другой жизни.

Я подбросила в печку дров и поставила чайник. Мы немного посидели в тишине, и мне было не по себе, оттого что она здесь, рядом. Я не знала, что ей сказать.

– Чем ты здесь всю зиму занималась? – спросила она, рассматривая пустые пакеты из-под лосося, бумагу и карандаш на столе.

Я пожала плечами.

– Да так, то одним, то другим.

Я не узнала свой голос, слабый и хриплый. А потом до меня дошло – я месяцами ни с кем не разговаривала.

Пенелопа взяла лист бумаги и посмотрела на корявые буквы.

– Тренировалась?

– Иногда. Как думаешь, все правильно?

Она отложила бумагу, достала из сумки что-то, завернутое в ткань, и протянула мне. По весу я сразу догадалась, что это. Развернула его, и губы растянулись в улыбке.

– Мой нож?

В последний раз я видела его, когда он воткнулся в плечо Крегару.

Крегар, кровь и вина все эти месяцы кружились в моей голове. Менялся лишь ведущий в танце.

– Мне его отдала Лайон, – сказала Пенелопа. – Но он не мой.

Я чувствовала, словно ко мне вернулся старый друг, когда держала клинок, отмытый от всех ужасов, что я сотворила. Я поблагодарила Пенелопу.

– Как ты? – спросила я.

– А ты как думаешь? – раздраженно спросила она.

– Если ты пришла сюда драться, то начинай. Мне еще дров нарубить надо.

Пенелопа немного помолчала, вроде как пыталась собраться с мыслями и успокоиться. Потом полезла в карман и протянула мне кусок газеты.

Неразборчивые черные буквы и фотография. Крегар. Он не висел на дереве, а сидел возле каменной стены, и его руки были связаны за спиной. На груди чернели пятна.

– Его расстреляли, – сказала Пенелопа. – Лайон собрала расстрельную команду, но ружье было только у нее.

У меня затряслись руки.

– Когда?

– Через неделю после того… ну, ты понимаешь.

До того как пришла зима. Все эти месяцы он был мертв. Его тело стыло в земле. Я не знала, что чувствовать. Я сама обрекла его на такую судьбу, когда выстрелила сигнальной ракетой и метнула нож. Но я все равно чувствовала, что снова потеряла моего Охотника. Мой настоящий отец, моя родная кровь, лежал в земле рядом с хижиной, понемногу превращаясь в прах, вместе с моей мамой. Однако я их совсем не знала. А этот человек – он спас меня, когда мне было семь, воспитал, научил меня охотиться и ставить капканы, разжигать костер и коптить мясо. Он бинтовал мои порезы, когда соскальзывал нож, и сидел у моей кровати, когда я болела. Этот человек теперь был мертв, но и демон у него внутри тоже. Шестизарядный револьвер Лайон подарил ему смерть, и мир стал немного чище.

– Мне жаль, – сказала я Пенелопе, и это была правда.

– Лайон мне еще кое-что поведала, когда я к ней пришла после того, как все улеглось.

У меня внутри все похолодело.

– Крегар ей рассказал, что случилось с ее сыном.

Внутренности превратились в лед.

– Что она сказала?

Но я знала ответ, конечно, знала. Последняя дверь в моей голове слетела с петель, и никаких секретов больше не осталось.

Пенелопа смотрела на меня и ждала.

– Он сказал, что я его убила.

Пенелопа рассматривала свои ботинки.

– Она придет за мной, как только растает снег?

– Да.

Пусть приходит. Пусть отвезет меня в Такет и расстреляет. Мне все равно. Я переживала лишь о том, что подумает обо мне Пенелопа.

– Ты убила ее сына? – спросил она, и, судя по голосу, она давно хотела задать этот вопрос.

В глазах запекло.

– Да.

– Боже, Элка…

Ее глаза были полны ужаса, и я, не выдержав, разрыдалась.

– Я понятия не имела… В моем мозгу были двери… я заперла воспоминания… то, что Крегар делал с женщинами… и что он ел их… Я ведь тоже их ела, и черт… с удовольствием. Меня выворачивает, когда об этом думаю. Я не знала. Не знала, пока не ушла от него. Я тогда все по-другому видела.

Выдавить из себя эти слова было все равно что занозу из медвежьей лапы вытащить – трудно, чертовски больно, и кровь так и хлыщет.

– Мы охотились, и он показал мне молодого оленя. – Пенелопа закрыла глаза, но я уже не могла остановиться – должна была выдавить из себя этот яд. – Шерсть у него была песчаного цвета, светлее, чем обычно у оленей. Он впервые позволил мне выстрелить. Я дико волновалась – еще бы, такое доверие! Олень не двигался с места – на бабочку засмотрелся или еще что. А потом я нажала курок. Крегар мной гордился.

– Это был не олень? – прошептала Пенелопа.

– Для меня олень. Тогда. Да, мне нет прощения, и я приму любое наказание, но клянусь всеми святыми, тогда я не знала, что делаю. Крегар не убивал детей. Никогда не убивал. До Халвестона. Он убил сына доктора. А я выстрелила в сына Лайон. Я! Проклятый Крегар шел за мной через всю страну, чтобы об этом напомнить. Мне теперь придется жить с этим до конца жизни. Придется жить с тем, что я не смогла спасти Джоша. Черт, Пенелопа, я опоздала, я бежала слишком медленно, слишком… Не знаю… я не смогла его спасти.

Она взглянула мне прямо в глаза. Пристально, словно пытаясь найти хоть проблеск лжи. Не нашла. Встала, подошла ко мне и крепко обняла. Я застыла на мгновение, обхватила ее руками и разрыдалась. Я никогда в жизни столько не плакала, как в этой хижине. Я оплакивала своих мертвых родителей, себя, малыша, Крегара и то, что я вот-вот потеряю.

– Тебе нужно идти, – сказала Пенелопа, целуя меня в макушку.

– Куда? – спросила я, отшатнувшись.

– Лайон тебя убьет. Уходи.

– Я заслужила.

Пенелопа покачала головой.

– Не ты. Крегар. Помнишь, что я тебе сказала? Под всей этой грязью ты алмаз, Элка. Я не хочу увидеть твою фотографию в газете.

Я нахмурилась, пытаясь найти в ее словах хоть какой-то смысл.

– А разве… разве ты меня не ненавидишь?

Она улыбнулась, затем погрустнела, и ее глаза начали поблескивать.

– Конечно, нет.

– Но… – Она знала, что я сделала. Она все знала. Она должна меня ненавидеть. – А как же сын Марка?

Она напряглась, и я испугалась, что все испортила.

– Крегар убил его, а ты предупредила меня, что так может случиться, много месяцев назад, когда мы только пришли в Такет. Ты предупредила меня, а я не стала слушать. Я тоже виновата в том, что случилась с Джошем. Но именно ты поймала Крегара. Я не могу тебя ненавидеть. И Марк тоже. И Джози с Джетро.

Я почти забыла о них за долгую зиму. От звука имен нахлынули радостные воспоминания. И стало еще больнее.

Я покачала головой.

– Меня тоже нужно расстрелять. Из-за меня погибли трое мальчиков. Одного я убила своими руками, а двух других не смогла спасти.

Если бы я раньше вспомнила, что случилось с сыном Лайон, я смогла бы защитить Джоша и сына доктора. Может быть, боги или природа позволили бы мне их спасти, если бы еще тогда, в Долстоне, я призналась во всем Лайон и сдалась в руки закона. Но я не призналась. Не вспомнила, что видела тогда, и дважды повторила одну и ту же ошибку. Поэтому боги решили: раз девочка Элка не понесла ответственности за свои преступления, то мы ее заставим взглянуть в лицо правде.

– Меня повесить надо. Я заслужила.

– Нет, не заслужила! Не заслужила! – Пенелопа придвинулась поближе, прижалась лбом к моему лбу и сказала те самые слова, что я никогда не надеялась услышать. – Знаешь, иногда мне очень хочется дать тебе оплеуху, но я все равно тебя люблю. Слышишь, Элка, я тебя люблю.

Я даже не попыталась сдержать слезы. После всего, что я пережила, после того как я прошла половину мира, я наконец услышала эти слова. Я надеялась, что мне их скажут мама и папа, а услышала от Пенелопы. Я вновь и вновь крутила их в голове, и они отпечатались у меня в мозгу крепко-накрепко, на каждом кровавом и жестоком воспоминании: «Я люблю тебя, Элка. Я люблю тебя, Элка». Я схватила Пенелопу и обняла ее крепко, не желая больше отпускать.

Потом она сказала еще кое-что, отчего мои объятия стали такими крепкими, что она едва не задохнулась.

– Я тебя за все прощаю.

Разве этого достаточно? Разве любви и прощения одного человека достаточно, чтобы смыть мои грехи? А зачем мне прощение всех остальных? Пенелопа – лишь она для меня что-то значила. И сейчас, и всегда. Она – мое искупление и спасение. Знаете, как говорят – яблоко от яблони. Но, видать, мне все-таки удалось укатиться подальше. Если эта прекрасная и умная женщина думает, что во мне есть что-то хорошее…

– Тебе пора, – сказала она.

И вскоре ушла, обняв меня на прощание. Она плакала и благодарила меня за то, что я вытащила ее из ящика прошлой весной. Она сказала, что такого друга у нее еще не было, и попросила беречь себя, где бы я ни была. Мы обе знали, что я уже не вернусь и что мы больше никогда не увидимся. В Такете я оставляла лишь скорбь. Я стояла и смотрела Пенелопе вслед – она вошла в лес и скрылась за холмом. Лишь после того, как она исчезла из виду, я начала собирать вещи.

Я решила пойти на запад, посмотреть, что находится за границами БиСи, может, остаться там до зимы, а потом перейти через замерзший океан, как те желтоволосые люди из Халвестона. У меня были деревянная коробка и нож. Хороший нож, которой помог поймать убийцу. Я всегда думала, что в жизни мне больше ничего и не надо, но я ошибалась. Мне нужна была компания, нужен был друг, и сердце болело из-за разлуки с Пенелопой. Вот оно – мое наказание, мой тюремный срок.

* * *

Уходя от реки Тин и от могил родителей, которых я знала лишь по нескольким словам в старом письме, я оставляла на мху невидимые следы. Я шагала легко, словно мне помогало прощение Пенелопы и слова, сказанные твердо и горячо в доме, который мы построили для нас двоих. «Я люблю тебя, Элка». Ведь дом – это не только дерево, гвозди и земля; нет, это целая жизнь. Мы с Пенелопой убегали от грехов и грязных тайн, когда наткнулись друг на друга, и вместе нам удалось построить нечто чудесное. Тут я замешкалась, потому что меня тянуло назад, в те дни, проведенные с ней, но потом я вновь зашагала в правильном направлении. Однако было нелегко, словно на плечи навалились слова Крегара: «Поживем – увидим, девочка, поживем – увидим». Мне казалось, что следы на мху медленно пропитываются кровью. А вдруг окажется, что он был прав? Я ведь чуть не пошла по его тропе в тот снежный день в Такете. Я смотрела на малыша как на приманку, а не как на человеческое существо.

Вдруг моя дикая натура вырвется на волю, и я стану такой же, как Крегар: буду думать и действовать? как он. Кто знает, так и вправду может случиться, и однажды я пойду по кривой дорожке. Во мне живут добро и зло, они в каждом моем шаге – даже сейчас, когда я ухожу все дальше и дальше от реки Тин, все глубже и глубже в лес, в никуда.

Наверное, бог, который присматривал за мной, пожалел меня, решив, что я достаточно настрадалась за свою короткую жизнь, потому что на шестой день пути я нашла следы, оставленные диким зверем, а на седьмой день услышала его вой.