МЫ СИДЕЛИ в дешевом притоне, который назывался «Приют «Першингов», и я заставляла Пенелопу в десятый раз рассказывать одно и то же.

Меня, пьяную и решившуюся идти в пасть к Лайон, остановили на полпути. А все из-за Пенелопы. Ей нужны были деньги моих родителей. Да и мне они были нужны. Я не позволю ей отрабатывать долг, удовлетворяя мужиков типа Кабана.

Заплетающимся языком я пыталась извиниться за то, что хотела бросить ее. Она вообще не понимала, что я несу, однако пыталась меня успокоить. «Все в порядке, – твердила она. – Я все понимаю». И крепко меня обнимала.

Черт, да я в жизни спиртного в рот не брала и для первого раза выбрала не самое лучшее пойло. Бармены в Халвестоне разбавляли виски растворителем и добавляли перец чили; понятно, что у меня перед глазами все плыло. И немудрено, что я вдруг захотела пожертвовать жизнью из-за того, что Крегар убил какого-то мальчишку, которого я совсем не знала. Крегар вообще кучу народу завалил.

– Эй, очнись! – сказала Пенелопа, щелкая пальцами у меня перед носом, чтобы привлечь внимание. – Я бы и не поверила, если бы собственными глазами не увидела документы. Твои родители купили удаленный участок возле Такета почти пятнадцать лет назад. Записей об их смерти я не нашла, так что они еще могут быть там.

– А где, черт возьми, этот Такет? – спросила я.

– Пятьдесят миль отсюда к северо-западу.

– Пятьдесят миль… – повторила я и уткнулась лицом в ладони. Четыре дня пути, если не останавливаться, чтобы поесть. – Сукин сын! Чертов сукин сын.

– Элка…

– Я думала, что мы уже пришли. Я думала, что они здесь, и я… что не нужно больше бежать и драться…

Я разрыдалась.

– От кого ты бежишь? – спросила Пенелопа.

– От него! – Я стукнула кулаком по столу. – От него, чертова сукина сына по имени Крегар Холлет. Он не остановится, пока не найдет меня. А когда найдет – убьет.

– Человек, который вырастил тебя, – проговорила Пенелопа, будто складывая кусочки мозаики, – и убил сына Лайон?

– И еще одного парнишку в этом городе пару дней назад.

– Тот прыщавый клерк мне рассказывал. По его словам, было… что-то с ногами того мальчика.

– Медведи и волки едят все, что найдут.

Пенелопа бросила на меня странный взгляд, удивленный и в то же время исполненный жалости. Она открыла рот, вроде хотела что-то сказать, затем передумала. Что тут говорить. Крегар убил мальчишку, не первый раз и не последний, а звери подобрали остатки. Вот и все.

Пенелопа смотрела на стол и водила пальцами по рисункам древесины, словно не могла заставить себя взглянуть мне в глаза. Потом тихим голосом спросила:

– Думаешь, он в городе?

– Он где-то близко. Где я, там и он.

Странное выражение на ее лице сменилось тревогой. Интересно, она за себя или за меня боится?

– Нет, он в лесу, – сказала я. – Мучает меня, дышит мне в шею и ждет, пока я… черт, я сама не знаю, чего он ждет.

Пенелопа накрыла ладонью мой кулак.

– Тогда идем в Такет. Надо убираться отсюда.

Хотя перед глазами все расплывалось, ее я видела ясно. Она тоже не прочь поскорее свалить из Халвестона.

– Ты и я, Элка, – сказала Пенелопа. – Лайон найдет Холлета, Делакруа не найдет меня, а если у нее все-таки получится, то нам помогут твои родители. В общем, мы от всех избавимся.

Алкогольный туман уже начал таять, как зимний снег под солнечными лучами. Я разжала кулак, и наши пальцы переплелись.

– Избавимся, – повторила я.

Дождь стих, снаружи было темно, хоть глаз выколи. Пенелопа договорилась, чтобы нас пустили переночевать в задней комнате «Приюта», и я с радостью обнаружила, что на двери есть задвижка. Мы улеглись на одной кровати под одним одеялом. Не знаю, что было тому причиной, виски или компания, но спала я крепко и проснулась на рассвете с раскалывающейся головой. Пенелопа мне даже не посочувствовала и вообще отказывалась со мной разговаривать, пока я не умылась в корыте для лошадей.

У нее теперь была добротная куртка, которую она где-то нафлиртовала, и крепкие ботинки. В общем, можно не бояться, что ее ветром унесет. Я потратила почти все монеты, доставшиеся от Колби, и Пенелопа наградила меня взглядом, от которого и камень бы расплавился, однако на завтрак нам хватило. Почти всю порцию хэша из солонины с бобами чили, взятую на двоих, съела Пенелопа. Оказалось, что аппетит у нее хоть куда, если не приходится жареных белок обгладывать, а мой желудок как раз бунтовал.

Мы не стали возвращаться в охотничью хижину. Зачем? Все вещи мы оттуда забрали, да и Волк вряд ли там меня ждал. Пенелопа взяла у клерка карту, на которой жирно обвела карандашом участок моих родителей, так что мы знали, куда идем. Если честно, намного спокойнее следовать линии на карте, чем полагаться только на ум и чутье.

– Ты бы нам пару кроликов поймала, – сказала Пенелопа, когда мы шли на север через Халвестон.

Я пообещала, раскаиваясь в том, что потратила все наши деньги. Мало того что гордость была задета, так еще и голова раскалывалась. Халвестон уже начал просыпаться. В ушах звенели крики лоточников, внутренности хлюпали при каждом шаге, а рот наполнялся слюной и жгучей желчью. Так вот что такое выпивка… Черт! Я без конца твердила Пенелопе, чтобы она меня больше не подпускала к бутылке. На десятый раз она рявкнула, что разобьет мне ее о голову, если я не заткнусь.

По дороге из Халвестона я заметила хорька Билкера и презрительно ему кивнула. Он стоял с таким видом, как будто ему губы рыболовным крючком проткнули. Такой за нами не пойдет; мы уже далеко будем, когда он решится распустить хвост.

Не люблю я дороги, от них сплошные проблемы. Поэтому где-то через полмили мы свернули в лес. Линия на карте уходила на запад, подальше от воронок и бедствий дальнего севера. Сколько бы там ни было золота – оно того не стоило. Я не хотела смотреть на израненную землю и слушать, как она стонет, доверяя свои страдания ветру. Может, однажды я посещу те места, чтобы извиниться за все несчастья, которые принесли люди. Но я люблю жизнь. Я хочу, чтобы рядом со мной были Пенелопа, мои родители и Волк. Мне нужны деревья, звери, ягоды и папоротник.

Лес был прекрасен. Красные сосны здесь не росли, однако куда ни глянь – везде увидишь черно-белые канадские ели и альпийские пихты. Камни были покрыты мхом, стволы оплетал плющ. В густой чаще весь день стоял туман. Пахло свежестью и теплом, словно в первые дни весны, хотя лето уже подбиралось к середине. Нас окружали оживленная болтовня белок и стрекотание сверчков, следы лосей и оленей на оленьих тропах. И никаких признаков человека.

Пенелопе до леса дела не было; наверняка она в деревьях видела только деревья. Обидно. В башмаках мертвого парня она шла быстро, и мы немало отмахали. К полудню в голове прояснилось, кишки успокоились. Видать, Пенелопа заметила, что я пришла в себя, потому что в первый раз за день открыла рот, однако ее вопрос мне совсем не понравился.

– Какой он был? – спросила она, и у меня опять скрутило нутро.

– Кто?

Я знала, о ком она.

– Холлет. Он тебя воспитал. Неужели ты даже не догадывалась, какой он?

– Обычный человек, – сказала я, споткнувшись о поросший лишайником камень.

Пенелопа обиженно фыркнула и наморщила лоб.

– Человек? Как мог человек такое совершить? Он монстр!

Я рассмеялась.

– Монстры ненастоящие. Они существуют только в детском воображении, под кроватями и в шкафах. Мы живем в мире людей, и неправильно говорить им, что они монстры. Тогда они решат, что ничего плохого не делают. Ведь раз такова их сущность, то ничего уже не изменишь. Нет, они люди, из плоти и крови. Плохие, но все равно люди. Колби поступил с нами ужасно, но от этого он не стал монстром. Он поймал нас так же, как я ловлю кроликов на обед. Разве я монстр?

Пенелопа покачала головой.

– Ну вот. Он просто ублюдок. Человек всегда остается человеком.

Пенелопа хмурилась и старалась не смотреть на меня. Не стоило упоминать Колби. Видать, раны были еще слишком свежие.

– А каким он был человеком?

Если честно, я не думала о том, каким был Крегар после того, как стал Крегаром. Охотник, которого я знала, умер, и гвоздями в крышке его гроба стали угольный портрет в Долстоне и ледяные слова Лайон, которые оказались правдой.

– Я называла его Охотник, – начала я, аккуратно подбирая слова. – Он нашел меня в лесу, когда мне было семь. Я у него с крыльца кусок вяленого мяса стащила, и он за мной погнался. Черт, мясо того стоило!.. Я раньше с бабкой жила, так вот ее вареная говядина – просто помои по сравнению со стряпней Охотника.

Пенелопа несмело улыбнулась. Ей трудно было поверить, что такой человек, как Крегар, мог делать что-то хорошее.

– Он многому меня научил, – с тоской продолжила я, вспомнив уроки Охотника. – Как охотиться и находить кроличьи тропы, чтобы поставить силки. Какие растения можно есть, а какие лучше обходить стороной. Мы с тобой выжили в лесу только потому, что Охотник меня всему научил. Как я могу забыть об этом?

– Выходит… он был неплохим?

– И не всегда был хорошим. – Отведя рукав, я продемонстрировала несколько маленьких белых шрамов на предплечье. – Как-то раз я случайно попала в капкан для куниц. Охотник снял его, но потом заставил меня спать на улице три ночи за то, что я капкан испортила. Сказал, что он человечьей кровью воняет, и к нему ни один зверь близко не подойдет. В общем, хоть в речку выкидывай.

– Похоже, они с моим папой родственные души, – с грустной улыбкой промолвила Пенелопа.

Я помогла ей взобраться на зазубренный валун. Он раскололся во время Большой Глупости, и ни вода, ни ветер еще не успели сгладить острые края. Такие валуны были раскиданы по всему лесу, из-за чего идти приходилось довольно медленно.

– Ты о нем почти ничего не рассказывала.

– А что говорить? Он умер.

– Так теперь самое время. Никто тебе не возразит.

Почти четверть мили Пенелопа молчала.

– Он любил книги. Газеты, журналы, любое печатное слово. Он и его отец хранили все, что удалось спасти после Падения. Я выросла, читая об утерянном мире.

– Вряд ли тот мир был хуже нашего.

– По словам папы, вначале была холодная война. Ничего не происходило, никто не погибал. А потом вдруг… Никто не знает, кто первым атаковал – они или мы. Начали падать бомбы, и люди поняли, что мир изменился. Нас охватили паранойя и паника: сосед шел против соседа, богатые против бедных. Словно дамбу прорвало. Война длилась несколько лет, бог знает, сколько людей погибло, и мир раскололся на части. Говорят, кое-кто в Вайт-Топе даже называл произошедшее Перезагрузкой. Когда война закончилась, победителей не было, пришлось все начать с нуля.

Голос Пенелопы стал грустным и она нахмурилась.

– И опять ничего не изменилось. Вокруг нас по-прежнему убийства, изнасилования и войны. Мы все просрали! Нам выпал такой шанс построить новый мир… а мы вернулись к тому, с чего начинали.

Я понимала, почему в ее голосе столько горечи.

– Не знаю, что меня больше пугает – то, что изменилось, или то, что осталось прежним. Я дитя нового мира и другого не знаю. Мне каждый день приходится добывать пропитание, и если удается, значит, день был хороший. На большее я не рассчитываю. Если честно, такой девушке, как я, нечего ждать от жизни. Да я и не жду. Нужно жить настоящим, а не прошлым. Иначе с ума сойдешь.

– Вот почему ты не видела, что творит Холлет? Тебе не удалось собрать воедино все фрагменты прошлого и решить задачу… А ты никогда не думала, что могла бы остановить его?

Она разозлилась, ей было больно, и вину за эту боль она решила свалить на меня. Вот только со мной такое не пройдет.

– Не зарывайся! – жестко сказала я. – Ты мне нравишься, но если попытаешься сказать, что я убивала женщин и детей вместе с Холлетом, нашей дружбе конец. Пусть тебя забирает та француженка вместе с кабанами.

Пенелопа вздрогнула и глубоко вздохнула. Ярость и гнев вышли из нее вместе с воздухом.

– Прости, я не хотела. Я совсем не то… Просто я… – Она осеклась, так и не объяснив, что имела в виду. – Иногда самые близкие люди оказываются незнакомцами.

Видать, знала, о чем говорит.

– Твой отец? – спросила я.

Пенелопа кивнула. Больше она ничего не сказала, да я и не спрашивала. Все равно расскажет, когда со временем перестанет бояться воспоминаний. Не знаю, где и когда это случится – может, в Такете, может, на Луне, но давить на нее я не собиралась. На меня-то никто не давил, вот и я не буду.

– Я все равно хочу думать, что если бы ты знала, кто он такой, то рассказала бы все полиции.

Я тоже хотела так думать. Хотя… Охотник был моей единственной семьей. С другой стороны, если бы я призналась Лайон, что он живет в хижине в десяти милях от дороги на Риджуэй, сын доктора был бы жив.

Черт, если и дальше так рассуждать, то если бы я не убежала от Лайон, то не попала бы к Колби в ящик и не встретила бы Пенелопу. Если бы я сдала Крегара, моя нескладная подруга попала бы в бордель мадам Делакруа.

– Нельзя жить прошлым, – заявила я. – Так и сердце разорваться может.

Пенелопа улыбнулась.

– Я жила в доме, зацикленном на прошлом. Мне трудно от него отделаться.

– Похоже, вы с папашей неплохо жили на юге, – сказала я, остановившись у ручья, чтобы наполнить флягу.

– Через несколько лет после маминой смерти отцу надоело лечить богачей в Вайт-Топе. – Склонившись над ручьем, Пенелопа умыла лицо. – Он заявил, что они – причина всех бед этого мира, и когда он лечит их сломанные кости или болячки их отпрысков, то чувствует себя запачканным. Потому он решил помогать старателям. И меня с собой потащил.

– Наверное, что-то ужасное случилось по дороге к тому озеру, – предположила я, глотнув воды из фляги. Я не ожидала ответа, да Пенелопа и не ответила.

– Давай поторопимся, – сказала она, напряженно улыбнувшись мне.

Мы с ней как будто играли в забавную игру. Вообще-то, мне плевать на других людей, но Пенелопа поймала меня как слепого крольчонка. Впервые ее увидела, я подумала, что она до утра не доживет. А она дожила и продолжала бороться и выживать, – я таких, как она, еще не встречала. В первый раз за всю жизнь, а мне уже почти восемнадцать, меня не тянуло жить в лесу в одиночестве. Странное чувство.

В тот день мы почти не разговаривали. Пенелопа время от времени показывала на грибы и кусты, усыпанные ягодами, и спрашивала, можно ли их есть. Да, если хочешь к вечеру откинуть копыта, сказала я. Однако потом отыскала несколько ягодок морошки, сладкой, как мед, и Пенелопа ненадолго заткнулась.

За пару часов до заката мы отыскали место для лагеря. Я дала Пенелопе коробку преподобного и объяснила, как добывать огонь, а потом отправилась в лес ставить ловушки. Вряд ли в них что-то попадется, да и оставаться тут надолго мы не планировали, но все-таки попробовать стоило. Опускались сумерки, а значит, скоро появятся олени. Я отыскала несколько троп и поставила пару пружинных капканов – последние, что у меня остались. Потом решила, что силки на зайцев тоже не помешают. Справилась со всем и пошла обратно в лагерь.

Пенелопа сидела у ревущего костра, улыбаясь во весь рот.

– Смотри! – воскликнула она.

Я взглянула на коробку. Пенелопа почти всю вощеную бумагу извела, а мне бы всего клочок размером с ноготь понадобился. Год назад я бы ей все высказала. А что, нечего растопку зря переводить! Но сейчас мне было все равно. Плевать, что у нас бумаги не осталось, – я была за Пенелопу.

– Вот черт, – вздохнула я, садясь рядом и протягивая руки к костру. – Скоро ты научишься ловить зайцев, и тогда я тебе буду не нужна.

Она рассмеялась, и ее смех звенел как колокольчик, а значит, был искренним, обняла меня за плечи, прижала к себе и поцеловала в лоб.

– Не надейся, дорогая, просто так ты от меня не отделаешься.

– Мы уже миль тридцать прошли, – сказала я. – Так мы завтра к вечеру в Такете будем.

Пенелопа стала серьезной.

– Ты хочешь пойти прямо к своим родителям?

В животе все сжалось.

– Не знаю… А ты бы что сделала?

Она глубоко вдохнула. Я видела, как шевелятся мысли в ее белокурой головке.

– Я… я пришла бы в Такет завтра, сняла комнату в гостинице, а с утра наведалась к ним.

И тут из леса донеслись щелчок и глухие удары. Я вскочила на ноги, взяла нож и велела Пенелопе оставаться на месте и поддерживать огонь. Она не стала ни спорить, ни спрашивать.

Я бросилась в лес – сердце бухало как сумасшедшее – нашла свой капкан и в последних лучах заходящего солнца увидела маленькую коричневую тень, которая пыталась вырваться из ловушки. Олень был маленький и молодой, но нам с Пенелопой хватит. Сегодня мы устроим настоящий пир. Я подкралась поближе сквозь ряды тополей. Он как-то странно двигался… Может, хромой был, или его предки пострадали от бомб… Все равно отличный получится ужин.

Я оленятины не ела с тех пор, как год назад мы с Охотником оленя подстрелили. Он тогда впервые позволил мне нажать на курок. Я вновь почувствовала волнение и азарт. Вот только этот олень был какой-то другой – совсем не похож на тех, что я потрошила и свежевала. Те были побольше, с гладкой шкурой и длинной шерстью.

Олень заметил меня и застыл. Я повесила нож на пояс и сказала: «Шшш». Шаг за шагом я приближалась к нему, и когда была уже совсем близко…

– Эй! А ну отойди от него! – закричал мужчина из-за деревьев.

Я резко обернулась, готовая защищаться.

Темнокожий мужчина, с плеча которого свисала пара кроликов, поднял руки.

– Пожалуйста, – умоляюще сказал он. – Пожалуйста, это мой сын.

В умирающем свете дня я вновь взглянула на свою добычу, а потом попятилась и уперлась спиной в дерево. Кровь стучала в ушах, заглушая все звуки. Не олень! Это не олень! Не олениха и даже не олененок.

Это был мальчик, и он плакал.

Мужчина опустился на колени и осторожно высвободил его ногу из капкана. Мальчик обхватил отца руками.

– Простите… простите… простите… – пробормотала я, уставившись на мальчика, на его пушистые черные волосы. – Я не увидела… не рассмотрела…

Мужчина нахмурившись взглянул на меня.

– Ничего страшного не случилось, – беззлобно ответил он. – Джошу не стоило так далеко забредать, – сказал мужчина, погладив ребенка по волосам, и протянул мне руку. – Марк Томпсон. А это Джош. Ваш костер вон там?

Пенелопа. У меня сердце упало.

– Я увидел огонь, – дружелюбно сказал мужчина, но я видела, что его трясет. – Предлагаю обменять кролика на тепло.

Он искренне улыбался, и я его не боялась, однако малыш, попавшийся в капкан, напомнил мне о чем-то ужасном, и я подумала, что рядом с этими двумя расслабляться не стоит.