Впервые железную дорогу на Суматре решили строить нидерландцы в конце девятнадцатого века, но вскоре стало понятно, что возвышенность в центральной части практически непроходима. Выполнить задачу казалось невозможным. Возвышенность представляла собой гряду острых отрогов, скрытых в тумане и облаках, со склонами, поросшими ковром густых джунглей, с быстрыми реками и ручьями. Склоны были изрезаны туннелями и пещерами. Но тут залегал уголь — черное золото. В суматранских горах скрывалось одно из самых богатых месторождений угля на земле.

Маршрут, проложенный на бумаге нидерландцами, лишь немного отличался от того, по которому Джуди и ее товарищи шли весной 1942 года, пытаясь скрыться от японских оккупантов. Беженцы брели по узкому ущелью, в котором река Квантан, приток Индрагири, прорезала себе путь между острых откосов гор. По обе стороны реки лежали практически вертикальные пласты камня, а в тех местах, где в реку падали массивные валуны, образовывались пороги, окруженные белой пеной.

В некоторых местах река практически исчезала в недрах земли, в иных напоминала скопление гейзеров, вновь становясь видимой и стремительной. В одном месте забитая ветками пещера уходила из долины реки на четыре километра вглубь, ведя прямо к каменному сердцу гор. Поначалу нидерландцы проложили маршрут через эту ужасную территорию, но их дальнейшая деятельность была прервана из-за обнаружения огромного подземного озера.

Возглавлял ту рискованную экспедицию нидерландский инженер по фамилии Айзерман, но он так и не смог увидеть плоды своего труда. Инженер стоял на мелководье в реке Квантан с измерительным инструментом в руке, как вдруг песок под его ногами стал засасывать его — бурлящим вихрем подземных вод инженер был увлечен в преисподнюю. Его тело так и не нашли.

Дальнейшие изыскания показали, что путь, который разрабатывал Айзерман, от городка Пакан Баро и на юго-запад до Моера через ущелье реки, все-таки возможен. Но нидерландское правительство не дало осуществить проект: он казался слишком дорогим, а результат гарантирован не был. Кроме того, дорога должна была пролегать через необитаемую территорию, где легко было встретить дикого зверя или подцепить тяжелое заболевание, например малярию или тиф. Такой проект мог стоить многих человеческих жизней, поэтому от него отказались, до тех пор пока в угле действительно не возникнет острая необходимость.

А вот японцев в 1944 году ничто не останавливало: у них были тысячи пленных, которых можно было задействовать как рабочую силу. Когда фортуна отвернулась от японской императорской армии, они стали еще более остро нуждаться в новых природных ресурсах. Фактически Япония была лишена собственного сырья и источников энергии, а ведь многие из старых боевых кораблей работали на угле.

Нетронутые месторождения на центральном высокогорье Суматры позволяли добывать пятьсот тысяч тонн прекрасного черного топлива в год. Вот почему японцы решили воскресить забытый на долгое время голландский проект. Их целью было открыть железнодорожный и речной путь к высокогорью и угольным залежам. Таким образом выкопанный уголь мог бы доставляться сначала в Сингапур, а потом и в другие уголки завоеванных японцами территорий.

Самой эффективной рабочей силой должны были стать местные жители, которых называли «ромушами». Японское слово «ромуша» переводилось как «трудяга». Десятки тысяч местных вынуждены были работать на строительстве железных дорог под дулом пистолета. В пятницу 19 мая 1944 года в Паканбару прибыла первая колонна военнопленных, которым предстояло присоединиться к ромушам и проложить через джунгли железнодорожное полотно. Фрэнк Уильямс, Лес Сирл, Джок Девани, Джуди из Сассекса и их товарищи присоединились к ним через несколько недель.

Выжившие после крушения судна «Van Waerwijck» вновь оказались на Суматре 27 июля 1944 года, следуя почти по тому же маршруту, который кое-кто уже преодолел в этом прекрасном, но жестоком краю. Разница была в том, что на этот раз тяготы путешествия не облегчали мысли о том, что все это должно закончиться отплытием в безопасное место на корабле союзников.

После прибытия в Паканбару пленники встретились с японским командиром лагеря, лейтенантом Миурой, который рассказал им, что их ждет. До этого момента они верили, что их отправят работать на фруктовые плантации. Миура быстро развеял их надежды. Пленные были удостоены «чести» строить железные дороги для императора Японии. После окончания строительства они получат от Его Императорского Величества медали за заслуги.

В шепоте собравшихся можно было четко расслышать, куда они хотели бы повесить эти медали. К счастью, ни лейтенант Миура, ни его офицеры не владели английским языком настолько, чтобы понять смысл этих едких замечаний, процеженных сквозь зубы. Японцы и корейцы уже служили на строительстве дороги, правда, той, что не так известна — Таи-Бирма, и вполне привыкли к тысячам могил, где лежали пленные, работавшие в ужасных условиях.

Питер Хартли также прибыл в Паканбару, и еще до его отправления из Дорожного лагеря японские конвоиры снабдили его Библией на английском языке. Это был неожиданный сюрприз — сейчас он в ней нуждался больше, чем когда-либо, так как был вынужден часто служить заупокойные мессы.

Выжившие с «Van Waerwijck» временно были поселены в госпитале, который вскоре будут называть не иначе, как «дом смерти». Здесь старшим был подполковник авиации Патрик Слейни Девис, который недавно прибыл из лагеря на соседней Яве.

Японцы назначили Девиса старшим над всеми пленными союзников, прибывшими на постройку железной дороги. Высокий, истощенный, с темными кругами под глазами, он заработал себе репутацию конфликтного человека. Некоторым Дэвис казался высокомерным и отчужденным, но тем не менее он прославился тем, что мог бесстрашно смотреть в лицо опасности, был очень смел и всегда добивался от японцев выгодного для себя решения и отмены обвинений в адрес его людей.

Нынешнее задание двадцативосьмилетнему офицеру было выполнить куда тяжелее, чем что-либо до этого. Подполковник авиации Девис должен был взять на себя ответственность за тысячи военнопленных, трудившихся на территории протяженностью двести двадцать километров и поселенных в семнадцати лагерях, разбросанных по всему участку. Глубоко в джунглях, где каждое слово суровых и жестоких конвоиров — закон, подполковник авиации не всегда мог защитить своих военнопленных.

После отдыха в перевалочном лагере люди были отправлены в джунгли, чтобы продемонстрировать лагерному конвою свою работоспособность. Пунктом назначения был лагерь № 4 в Тератакболохе, который находился в двадцати пяти километрах по маршруту будущей едва начатой железной дороги.

Японцы приспособили старую железнодорожную вагонетку для доставки пленных к рабочему месту и в лагерь. Она тарахтела, словно тонким ножом прорезая себе путь через джунгли, и при этом тащила на буксире две дрезины. Настроение узников было хуже некуда. Как и многие его товарищи, Лес Сирл чувствовал, что, действительно, хуже, чем здесь, уже не будет.

Все слышали о лишениях и истощении тех, кто работал на железной дороге Таи-Бирма. У наших героев были причины бояться, что тут будет даже хуже, чем там. Лес Сирл был уверен, что впереди их ждет, как говорил Черчилль, только «кровь, пот и слезы». Вряд ли кто-то сможет защитить британцев от нацистского произвола. Узники будут использованы как рабы и помогут заправить вражескую военную машину. Что может быть ужаснее?

Когда вагонетка ехала к объекту, Джуди и ее товарищи чувствовали себя совершенно потерянными. Судя по всему, их шансы выжить были мизерными. Самым ужасным во всем этом было то, что окружающий мир, казалось, вымер. Они не получали весточек из Британии. Те несколько официальных открыток, что были розданы для написания писем домой, так и остались в лагере. Их полностью поглотило это бесконечное дикое пространство — тут можно было потеряться во времени и перестать понимать, живой ты или мертвый.

В центре этого проклятого груженого устройства восседал символ стойкости — прямая и бесстрашная Джуди. Самой важной способностью собак считается умение быть лучшим другом человека. Преданность — это то качество, которое мы ценим в них больше других. За тысячелетия истории дружбы с людьми собаки стали особенно чутки к человеческим эмоциям. Пока вагонетка гремела по влажной, душной и заросшей растительностью местности, компаньоны Джуди убеждались, что собака понимает, как они себя чувствуют.

Когда она смотрела на них, ее взгляд был полон тепла и симпатии. Ее глаза могли сказать больше, чем любые слова. Они выражали понимание и сочувствие. Более того, было что-то материнское и успокаивающее в ее «улыбке». Было похоже, что она хотела сказать: «Я знаю, что вы чувствуете, но доверьтесь мне, все будет хорошо». Само ее присутствие придавало мужчинам сил, заставляя их бесстрашно, расправив плечи, смотреть вперед, что бы их там ни ожидало.

Джуди, скорее всего, ждала та же участь, что и их, хотя ее шансы выжить были, пожалуй, даже меньше, чем у людей. Конвоиры ненавидели собак, но считали их вполне съедобными. Руки у них были развязаны, они могли обращаться с пленными со всей жестокостью, поэтому Джуди придется постоянно быть настороже, чтобы защитить себя и своих друзей.

Что касается быта в четвертом лагере, то все стало понятно первой же ночью. Лес Сирл, Фрэнк Уильямс, Джок Девани, Питер Хартли — каждый получил деревянную койку шириной восемнадцать дюймов. Узник 81А-Медан не получил ничего, но собака была счастлива свернуться клубком в ногах у Фрэнка, радуясь тому, что она чудом снова оказалась со своим любимым хозяином и его товарищами.

Даже в неверном свете самодельной лампы (кусок газеты плавал в банке с кокосовым маслом) было видно, в каком плачевном состоянии находится их жилище. Стены и крыша были сделаны из бамбуковых жердей, покрытых пальмовыми листьями. Под нарами проросли тропические семена, а в воздухе, то и дело целым роем опускаясь на одну из жертв, кружили прожорливые местные насекомые. Кто смог бы заснуть в такой атмосфере?

Воздух был пронизан сыростью, запахом мокрого дерева и гниющей растительности, а ко всему этому скоро добавятся вонь пота и страха, порожденного бесконечными думами бессонных ночей. Где-то в темных джунглях раздавалось горловое кваканье лягушек, переговаривающихся между собой. Вопли и визг неведомых животных, отраженные деревьями, напоминали смех сумасшедшего. Иногда эти звуки раздавались где-то совсем близко, и это было жутко.

Теплая ванна, чистое полотенце, забота любимого человека, комфорт и домашняя еда — все эти нормальные явления обыденной жизни были сейчас за пределами мечтаний. В первую ночь мужчинам показалось, что они спали какие-нибудь считаные секунды — неожиданно грубый звук горна разнесся в зловонной хижине. Было еще темно, но не было сомнений в том, что этот звук должен был их разбудить. Жизнь на стройке начиналась в семь утра по токийскому времени. Здесь же, на Суматре, в это время было четыре тридцать — глубокая ночь. Для местной власти все японское было предпочтительнее, даже время. После звука горна в темной хижине начинали спотыкаться друг о друга люди, которые искали выход, чтобы успеть на построение. Эта тупая простота жизни отражала то, как опустились тут мужчины: не было надобности менять одежду (сменной попросту не было), не надо было обуваться (обувь была далеко не у всех) и брить густые бороды: для этого понадобилась бы острейшая бритва, но такого или хотя бы какого-нибудь инструмента ни у кого не было.

Под призрачным светом луны пленные строились для обязательного пересчета. Перед ними в полутьме виднелся дымок и слышался треск кипящего масла — это значило, что завтрак вот-вот будет готов. Первые предрассветные лучи просачивались в лагерь, и каждый мужчина получал в жестянку свою порцию серо-коричневого месива. Это и был завтрак — «онгл-онгл», как его здесь называли. Представлял он собой заваренный на воде крахмал — в холодном виде варево было похоже на желе из головастиков. Крахмал изготавливали из корней дерева кассава — тропического картофеля. Лишенный соли и сахара, онгл-онгл был практически безвкусен и не содержал витаминов и питательных веществ, разве что небольшую дозу углеводов. И это был тот рацион, на котором мужчины должны были выдержать целый день (а иногда даже дольше) тяжелейшего труда!

Рабочие бригады были разбиты на группы в зависимости от выполняемых функций. Одна группа мужчин отправлялась вглубь джунглей с целью построить новый лагерь, куда потом перейдут рабочие, закончившие предыдущий участок. Вторая, бо`льшая группа должна была делать насыпь для железнодорожного полотна — вручную копать песок и влажную землю, а потом перетаскивать это в плетеных корзинах на место строительства. Это была работа для самых выносливых, и она часто поручалась ромушам, местным рабам, большинство из которых было привезено сюда с соседнего острова Ява. Но и они уже напоминали живые трупы.

Были и другие работы: валить лес для прокладки железной дороги, погружать рельсы и шпалы в вагонетку или устанавливать шпалы на уже готовых участках насыпи, класть поверх них рельсы, скреплять их между собой.

В четвертом лагере люди распределялись по группам японским капралом, который смотрел, подходит ли человек для той или иной работы. Лес Сирл был одним из счастливцев: его и еще тридцать мужчин послали вперед для постройки следующего лагеря. Фрэнк Уильямс и Джуди удостоились тяжелейшей работы по разгрузке и укладке рельсов.

С самого первого дня жестокость и отношение к человеческой жизни, как к чему-то незначительному, шокировало всех. Работа сопровождалась командами: «Кура! Кура! Кура!» Немногие знали, как это слово можно перевести на английский, но скорее всего оно переводилось как: «Эй!» На строительстве адской железной дороги это могло значить примерно следующее: «Пойди сейчас же в амбар и возьми…»

Для нового лагеря японские инженеры выбрали место у ручья. Первым заданием было очистить территорию от растительности, вырубить бамбук. Тот был толщиной в человеческую руку и достигал шестидесяти футов в высоту.

Связанные вместе при помощи лиан, побеги бамбука образовывали блоки, из которых формировался каркас хижины; после он накрывался связками растительности из джунглей. Все приказы прекрасно понимались пленными, хотя и озвучивались на языке, которого они не знали. Но тут вариантов не было. Если пленный не понимал приказ или делал не то, что нужно, то конвоиры прибегали к жестокому наказанию.

Однажды Лес Сирл стал свидетелем потрясшей его картины: одного пленного забили до смерти лопатой только за то, что он не понял приказа по-японски. Это была абсолютно бессмысленная смерть. Ужасающие избиения и брань продолжались, как в Глогоре. Наказывали пребыванием в клетке. Но садизм здесь был чем-то вроде дневной нормы, направленной, казалось, на то, чтобы погубить пленных как можно раньше. Надзиратели проявляли убийственную, нечеловеческую жестокость, к которой нельзя было привыкнуть.

Бывший сержант, а ныне священник Питер Хартли возглавлял одну из бригад. Бригадир выполнял меньший объем работы, но нес ответственность перед конвоирами за своих подчиненных и за выполнение приказа.

Однажды утром Хартли увидел, как японский конвоир вымещает свой гнев на ком-то без особой причины. Надзиратель занес лопату прямо над головой человека. Такой удар мог тяжело травмировать пленного, может, даже убить. Японец уже замахнулся, но внезапно оступился и занес лопату над головой узника еще раз. Действуя инстинктивно, Хартли подбежал и схватил конвоира за руку… Как вернулся в лагерь, Хартли не помнил. Очнулся он весь в ранах, нанесенных острием лопаты, забинтованный и перевязанный.

Самыми худшими были условия у тех, кто трудился непосредственно на прокладке железной дороги. Лес Сирл и его бригада работали большей частью в тени джунглей, а другие пленные были предоставлены безжалостному солнцу. Южнее четвертого лагеря дорога должна была пересекать экватор. Лишь ранним утром легкая дымка окутывала джунгли. Все остальное время температура здесь была невыносимой для полуобнаженных мужчин, которые должны были работать весь день без перерыва.

Фрэнк Уильямс был старшим в отряде, состоящем из восьми человек. Они перевозили рельсы. Сначала узники должны были построиться по росту, чтобы вес рельса равномерно лег на их костлявые плечи. По команде рельс поднимали в воздух. Движение с трехсоткилограммовым куском металла, который держали два ряда голодных, истощенных, полуголых и большей частью разутых людей, всегда было рискованным занятием. Погрузка скользких, нагретых солнцем рельсов могла быть по-настоящему убийственной.

Две шеренги мужчин должны были идти, соблюдая ритм, чтобы ноша была сбалансирована и не свалилась кому-нибудь на ногу. Однако только что прибывшие в эту бригаду, например Фрэнк и его товарищи, еще не обучились этому досконально. Под неумолимым солнцем железные рельсы нагревались до высокой температуры, и тут не помогала даже одежда — сквозь нее легко было получить ожог. А работа всегда должна была делаться быстро — любое замешательство или послабление карались ударами винтовочных прикладов.

Конвоиры стояли в конечном пункте доставки, где рельсы надо было последовательно выкладывать на шпалы. По команде конвоиров огромный вес поднимали с плеч, а потом аккуратно опускали. Шпалы еще не были наглухо закреплены, поэтому если пленные клали рельс неточно, то он мог соскользнуть и травмировать кого-нибудь.

После каждой успешной операции бригадиру рисовали палочку. Когда команда набирала дюжину таких палочек, им разрешали выпить по чашке «чая» — горячего грязеподобного пойла, подогретого в бочке. Пить чай медленно было нельзя, так как конвоиры в любой момент ударами могли выгнать команду на работу. В середине дня солнце висело прямо над головой. Огромное, слепящее, солнце было еще одним врагом носильщиков рельсов. Воздух, казалось, пылал огнем. Каждый вздох будто наполнял легкие тяжелым огнем. Беспощадный жар высасывал всю влагу с незащищенной кожи, припекал голову и плечи.

Во время обеда можно было позволить себе несколько прекрасных минут облегчения. Но все это измерялось одной чашкой чая, горкой вареного риса и порцией водянистого супа из листьев маниока. Как только пища проглатывалась, работа возобновлялась, а все мысли пленников уже были о вечере, когда их истощенные тела смогут отдохнуть, и о новом приеме пищи.

Подняв тяжелый рельс, Фрэнк и его товарищи начинали скандировать: «Левой, правой, левой, правой, левой, правой…» Если движения носильщиков не были абсолютно синхронными, на одно плечо ложилась непомерная нагрузка, которая могла привести к ужасным последствиям.

Джуди бегала невдалеке, принюхиваясь, нет ли чего интересного в джунглях. Время от времени она оборачивалась, чтобы посмотреть, все ли в порядке с носильщиками, убедиться, что нет никаких проблем с конвоирами. Джуди любила побродить в джунглях: здесь было много необычных, потрясающих запахов, а густые заросли могли таить в себе любимое собачье лакомство — свежие кости.

Когда пленники возвращались к пункту отправки — самая тяжелая работа была выполнена, — можно было свалиться на насыпь перед дорогой. В этой местности она была необходима, чтобы укрепить землю, так как территория была низинная и заболоченная. В других местах армия людей должна была прорубать себе путь через горы при помощи одних лишь ручных инструментов. Эта армия состояла из десятков тысяч ромушей, которые умирали в количестве ста и более человек в день.

Пленные, конечно, могли жаловаться на то, что недоедают, но ромушам пропитание вообще не предоставлялось. Ровным счетом ничего. И каждую ночь после адского дневного труда они должны были ночевать в джунглях. Они в буквальном смысле использовались как живая сила, а потом просто списывались, как только сильно ослабевали или заболевали и уже не могли двигаться.

Заросли были завалены трупами, на которые тут же набрасывались любители падали: крысы, гигантские игуаны, тигры. Повсюду лежали обглоданные скелеты ромушей. И для Джуди кости с остатками плоти, разбросанные повсюду, были искушением, особенно если учесть, что никакой пищи она не получала. Но главным вопросом для нее оставался следующий: как она может защитить любимую семью от участи, постигшей многих ромушей?