Мы летим в Сан-Диего, чтобы встретиться с нашим потрясающим Джимом Зигфридом. Увидеть его снова — огромная радость и для меня, и для Нэпала. Джим подвозит нас на мероприятие, которое шутливо окрестили «Псы Бальбоа» — в честь парка Бальбоа в центре Сан-Диего.

Весна. Стоит чудесная погода. Парк Бальбоа сейчас прекрасен. Это полоса великолепных старых деревьев, пересекающая сердце города. Здесь нам нужно преодолеть две с половиной мили «псомарафона».

Мы с Джимом едем в колясках, другие идут пешком, и повсюду собаки, собаки, собаки. Дорога петляет между островками величественных деревьев, мимо Зала чемпионов, Музея авиации и космонавтики, зоопарка и Научного центра Рубена Флита. Джим останавливается, глядя на противоположную сторону аллеи.

— Мемориал вьетнамских ветеранов, — говорит он, указывая рукой. — Ну, как в Вашингтоне. Это передвижная копия. Как бы выездная версия Стены.

— Ничего себе! Я даже не знал, что есть передвижная копия.

— Ага. Не возражаешь, если я подъеду взглянуть?

— Конечно, нет. Нэпал, за мной.

Мы пересекаем дорожку. Джим медленно едет вдоль стены, пробегая взглядом по именам. Для меня очевидно: он что-то или кого-то ищет. Наконец он оглядывается на нас с Нэпалом.

— Просто смотрю. Мой брат был во Вьетнаме. Я ищу его имя на стене.

— Твой брат был во Вьетнаме?

— Ага. Вот, приехали. Буква «З», Зигфрид.

Джим долго смотрит на стену. Это трогательный момент, и я не совсем понимаю, как себя вести. Его брат погиб во Вьетнаме? Или все еще числится в списках пропавших без вести? Момент упущен. Я говорю себе, что должен был спросить у Джима о судьбе его брата. С другой стороны, если бы он хотел об этом поговорить, то, наверное, сам бы сказал.

Мы пересекаем финишную прямую «псомарафона» и начинаем готовиться к выступлениям. Мое называется «Приветствие ветеранам». В СПНВ хотят, чтобы как можно больше раненых бойцов узнали о существовании собак- помощников и о возможности подать заявку. Для меня огромная честь рассказать об этом, но я ужасно нервничаю, выезжая на сцену.

Начать я планирую так: «Я штаб-сержант Джейсон Морган, а это мой пес-помощник Нэпал. Нэпал, помаши людям».

Пес машет лапой, и собравшиеся моментально попадают под власть его чар. Он завоевал аудиторию, и я уже не так нервничаю. Стараясь говорить как можно проще, я начинаю рассказ о том, как из бойца воздушно-десантного спецподразделения превратился в паралитика, прикованного к инвалидной коляске. О том, как провел несколько лет в мучениях и какой радостью для меня было обрести Нэпала. Как он изменил жизнь всей нашей семьи. Мне кажется, Нэпал ловит каждое мое слово. Он не сводит с меня глаз, и это придает мне уверенности. Мой пес чувствует себя на сцене совершенно спокойно.

Я показываю пару трюков, просто чтобы продемонстрировать то, о чем рассказывал. Роняю ключи, а Нэпал их поднимает. Приказываю ему таскать мою коляску по сцене туда-сюда — у зрителей это вызывает восторг. Почувствовав себя увереннее, я отпускаю шутку: сообщаю собравшимся, что научил своего пса играть в покер, но каждый раз, когда у него хорошая карта, он виляет хвостом и выдает себя!

Во время «псомарафона» Джим рассказывал мне, что научил Нэпала кланяться: опускать морду до земли и выгибать спину. Когда выступление подходит к концу, я командую собаке: «Поклон». Нэпал склоняется очень низко, опуская голову до самого пола, чтобы подольститься к людям. Они в восторге.

Я так боялся говорить о том, как жил до инвалидности! Но теперь, когда сделал это, чувствую прилив сил. Ощущение такое, как будто это мое призвание. Может быть, именно для этого я здесь? Может быть, я потому не умер в эквадорских джунглях, что должен был показать людям своего чудо-пса и рассказать нашу с ним историю? Может быть, я должен усвоить урок? Мы сами выбираем, какой будет наша жизнь. Нет ничего невозможного.

Сотрудники СПНВ спрашивают, не интересуют ли меня дальнейшие выступления. Я отвечаю им как есть: где угодно, когда угодно, по первому требованию.

Прежде чем попрощаться с Джимом Зигфридом, я провожу с ним немного времени наедине. Даже когда я спускаю Нэпала с поводка и говорю «гулять», он не бежит к Джиму. Другие выращенные Джимом собаки вели себя иначе: стоило им снова встретиться с ним, и они рвались к своему воспитателю.

Джим с Нэпалом провели вместе восемнадцать месяцев — определяющий период в жизни молодого пса, — и воспитатель боялся, что пес не сможет разорвать эту связь и подружиться со своим подопечным. Со мной. Но чудесным образом оказалось, что об этом не стоило беспокоиться. Нэпал явно помнит Джима (собака навсегда запоминает запах человека), но даже не думает рваться к нему.

Джим говорит, что любовь и верность Нэпала проникнуты смирением. Такой пес один на миллион. И такой человек, как Джим Зигфрид, тоже один на миллион.

Выполнив задание, мы с Нэпалом летим домой. Расслабляемся у телевизора с мальчиками, наслаждаясь фильмом и едой, которую заказали. Сбоку на моем диване есть кнопка. Если ее нажать, диван под жужжание моторчика раскладывается почти до горизонтального положения. Мне важно уменьшить боль в спине и не допустить давления на кожу, чтобы не образовывались пролежни. Фильм так себе, и я хочу переключить канал, но никто не может найти пульт. Я не хочу переползать с дивана в свою коляску, чтобы отправиться на его поиски. Мне приходит в голову, что Нэпал может нам помочь.

— Нэпал, пульт, — говорю я ему. — Найди пульт.

Он засовывает нос под диван и вытаскивает несколько давно пропавших вещей: носок, пару тапочек, игрушки, а также засохшие объедки, которые, между прочим, пес не пытается съесть, а просто добавляет к куче находок. Наконец он обходит диван и возвращается с зажатым в зубах пультом. Мы переключаем каналы и находим что-то подходящее.

Это мелочи, но именно из таких мелочей состоят семейные отношения.

Мои мальчишки думают, что Нэпал — супергерой. Я с ними согласен.

Я начинаю давать ему пищевую добавку с рыбьим жиром. От этого его шерсть лоснится еще больше. Я считаю: если мы с моим псом представляем СПНВ, он должен выглядеть наилучшим образом. На службе я усвоил, как много значит внешность. С собой я ничего особо сделать не могу. Рыбий жир мне не поможет. У меня начинают седеть волосы, и люди шутят, что я похож на Ричарда Гира. Я делаю вид, будто раздражен: «Ричард Гир?! Да ему за шестьдесят!»

Я решаю покрасить волосы, чтобы зрители видели на сцене более молодой, франтоватый образ Джейсона Моргана. Но получается плохо. Я поседел из-за боли и стресса, но почему-то седина мне идет. Думаю, я выгляжу лучше, когда краска начинает смываться.

В голову Нэпалу приходит еще одна блестящая идея — точнее, он вдохновляет меня на нее. Вскоре после выступления в Оушенсайде мы приезжаем на плановый осмотр в больницу «Бейлор» во Фриско. Я шутя называю себя миллионером и везунчиком. В этой шутке есть доля правды. Я пережил дюжину операций и провел много месяцев в больнице. Полагаю, стоимость моего лечения составляет примерно миллион долларов. Своей жизнью и сохранением хотя бы частичной подвижности я обязан чудесам медицины.

Думаю, для нас с Нэпалом было бы правильно что-то делать взамен. Помимо всего прочего, в «Бейлоре» есть пациенты с очень тяжелыми заболеваниями: у них рак, болезни, требующие операций на мозге. Многих наших соседей по приемной ожидают операции, после которых можно не выжить. Эти пациенты и их близкие не знают, чем все закончится.

Нэпала нельзя гладить, когда он на службе, но если мы просто ждем и никуда не спешим, я даю ему команду «гулять» и разрешаю людям возиться с ним. Я замечаю, что Нэпал действует как пес-целитель. Его гладят и хотят с ним поиграть не только дети, для которых запущен страшный обратный отсчет, но и взрослые, ожидающие операции, несущей жизнь или смерть.

Мой пес тычется носом в дрожащую ладонь и ободряюще виляет всей задней частью туловища. Пациент зарывается пальцами в жесткий мех на крестце у собаки. Нэпал очень любит, когда его там гладят. Выражение его морды говорит само за себя. Он чувствует, почему эти люди здесь, и знает, как им помогает его присутствие. Взгляд собаки говорит: «Не волнуйтесь. Все не так уж плохо. Вы все выздоровеете».

Я уже научился узнавать это отстраненное выражение лица, когда пациент, гладящий мою собаку, расслабляется. Теперь он далеко от всего этого, сидит у камина с друзьями, семьей и верным псом.

После осмотра я спрашиваю медиков, нужны ли им волонтеры. Можем ли мы с Нэпалом работать в команде, помогая успокоить и развеселить людей, ожидающих операции? В «Бейлоре» раньше никогда ничего подобного не делали, поэтому сначала моя идея не вызывает особого интереса. В регистратуре мне объясняют, что в больнице есть менеджер по волонтерской работе, Робин Джекс. Пациента, ожидающего серьезной операции, приветствует волонтер — у Робин составлен график на каждый день, с пяти утра до четырех после полудня. Я прошу, чтобы она уделила нам пять минут, просто чтобы получить представление о наших с Нэпалом возможностях.

Девушка из регистратуры звонит Робин: «Тут у меня парень по имени Джейсон Морган. Он хочет быть волонтером. Да, приветствовать людей перед операцией. А, и еще у него тут собака. И… Посмотрите лучше сами».

В конце долгого рабочего дня Робин явно не в настроении для этой встречи. Но все меняется, когда я говорю ей главное: я бывший военный, участвовал в спецоперациях, получил травмы во время задания, а Нэпал — мой пес-помощник. Поведение Робин сразу становится другим. Я словно задел какую-то струну в ее душе. Робин объясняет, в чем дело. Ее сын служит в Третьей группе сил спецопераций — в том же военном формировании, где служил я. От сына три недели не было весточки, и она ужасно волнуется, ведь он на боевом задании. Я говорю Робин, что ничего страшного в этом нет. Моя семья иногда месяцами не получала от меня известий. Я успокаиваю Робин, и Нэпал демонстрирует свое волшебство. Вскоре она уже гладит моего пса и воркует с ним.

Робин решает, что, если пациентов будут приветствовать ветеран и его пес, получится просто прекрасно. И вот уже мы с Нэпалом с утра по понедельникам успокаиваем людей, которые мучаются от боли и неизвестности. Вы могли бы подумать, что, проведя столько времени в больницах, я теперь захочу держаться от них подальше. Но в Нэпале есть нечто потрясающее: с ним можно извлечь много хорошего даже из самой неприятной ситуации. Именно это он делает для пациентов «Бейлора» в течение долгих месяцев волонтерства.

Мне запомнилась одна девочка. У нее так изранено лицо, что она не может говорить. Живая маска боли. И вот я «случайно» роняю кошелек, а Нэпал поднимает его. И лицо девочки светится от радости. Она показывает на другие предметы: хочет, чтобы я бросал их, а Нэпал поднимал. Девочка смеется, пока у меня не заканчиваются предметы, которые можно бросить Нэпалу.

И знаете, что она делает потом? Отрывает полоски от коробочки, стоящей возле ее кровати, и бросает на пол, чтобы Нэпал их приносил. Вот какую уловку она придумывает, лишь бы моя собака подольше оставалась рядом. По сути, Нэпал действует как пес-целитель. Я в неоплатном долгу перед медиками. Я обязан им жизнью. Это лишь маленький шаг, чтобы сделать хоть что-то взамен.

Примерно в то время Грант и Остин, которые серьезно увлеклись американским футболом, решают поучаствовать в благотворительном забеге «Цветок мирта», чтобы улучшить свою форму. Это пятикилометровая дистанция. Один из забегов, которые часто организовывают по выходным в этих краях. Я говорю, что если мальчики будут участвовать в нем, то и я тоже.

На старте есть несколько человек в инвалидных колясках, абсолютно не таких, как моя. У меня обычная коляска для города, а у них изящные гоночные модели, легкие, с низкой посадкой, увеличенными задними колесами и дополнительным колесом впереди, для большей безопасности и равновесия.

— Вам нужно обзавестись гоночной коляской, — говорит один из этих парней.

Нас, участников на колесах, выпускают на старт первыми. Те парни обгоняют меня, а вскоре мимо пробегают и мои мальчики.

— Увидимся на финише! — кричу я. — Надеюсь, что увидимся!

Нэпал со мной, и мне все удается — еле-еле. На то, чтобы проехать пять километров, у меня уходит полчаса. Мне явно нужна гоночная коляска! И я получаю ее в Управлении по делам ветеранов. Она шесть футов в длину, низкая, чтобы я, прикладывая максимальные усилия, мог постоянно держать руки на обручах. Техника езды на гоночной коляске заключается в том, чтобы прокручивать резиновые обручи, расположенные на расстоянии дюйма снаружи колес. Если слишком сильно ухватиться за обруч, он начинает крутиться чересчур быстро и рука застревает. Для контакта с обручами нужны специальные перчатки; для того чтобы колеса вращались и не останавливались, нужно учитывать силу трения.

Я изо всех сил тренируюсь, пытаясь освоить эту технику, и предупреждаю мальчиков: «Теперь у меня есть гоночная коляска. Вам несдобровать!»

Через некоторое время я преодолеваю пятикилометровую дистанцию за двадцать четыре минуты, и мальчикам удается обогнать меня всего на несколько шагов. Я начинаю тренироваться еще усерднее, и больше им не удается меня обогнать. Во время следующей гонки они видят лишь пыль, взметнувшуюся за моей коляской!

Ехать в гоночной коляске, когда рядом со мной мой пес, просто потрясающе. Это похоже на свободу настоящего бега. Чем дольше я тренируюсь, тем сильнее становятся мышцы на руках и плечах — и тем лучше мне удается прокручивать колеса. Но однажды я так резко стартую, что коляска переворачивается.

У нас с мальчиками и Нэпалом появляется привычка баловать себя фастфудом каждый раз по окончании пробега. Я согласен, что вредная пища, съеденная сразу после сильных физических нагрузок, — это плохо, но такова жизнь в клане Морганов: мы никогда не следуем правилам. Мне нравится, что участие в пробеге и последующий «отрыв» объединяют нашу семью. У меня есть мой пес, гоночная коляска и тренировки, и я могу быть хорошим отцом для своих мальчиков. При помощи моего пса у меня это начинает получаться.

Но однажды мы оказываемся в ресторанчике «Taco Bell», в котором никогда раньше не были. Я въезжаю в двери, Нэпал следует за мной. Мы с моим псом и двумя мальчишками умираем от голода. В большинстве местных ресторанов фастфуда персонал нас уже знает. Но не здесь.

Какой-то парень пытается преградить нам путь.

— Сэр, простите, но с собаками сюда нельзя. Мы собак не обслуживаем.

Я даже не сбавляю скорость.

— Это ничего, он есть не будет.

Другой тут бы и отстал, но этот парень просто чудовищно туп.

— Нет, сэр, вы не поняли: мы не обслуживаем собак.

Он не хочет отступать. Этот парень говорит, что мы с Нэпалом должны покинуть помещение. Я отрываюсь на него по полной — думаю, это потому, что претензия касается Нэпала. Сам я уже привык к предвзятому отношению из-за моей коляски, но очень-очень хочу защитить от этого своих мальчиков и пса. Я предельно ясно излагаю парню содержание Акта 1990 года: отказ допустить собаку-помощника в помещение является нарушением закона. Я говорю, что, если он хочет нас выдворить, пусть вызовет копов и посмотрит, что будет дальше.

При упоминании о копах он сразу идет на попятный. Этот парень не знал, что Нэпал — «собака для калек» (так он говорит). Он не знал этого, несмотря на то, что Нэпал одет в ярко-синий служебный жилет, на котором написано: «Я работаю. Пожалуйста, не гладьте меня».

Мои мальчишки ненавидят слово «калека». Справедливо это или нет, но в Америке оно стало ассоциироваться с людьми, которые просят милостыню на улице.

Теперь уже парню приходится иметь дело с моим сыном:

— Не смейте называть моего отца калекой! Вы даже не знаете, о чем говорите! Если бы знали, ни за что не сказали бы так о нем!

— Случалось, что меня называли увечным, — говорю я этому парню, — но слово «калека» вряд ли лучше…

Он понимает, что перегнул палку, и убегает на кухню.

Мы заказываем лепешки тако и буррито, пытаясь забыть об этом инциденте, но стресс, как всегда, вызывает у меня боль, и мальчики видят, как я жмурюсь и корчусь в своей коляске, сдерживая крик.

К тому же боль убивает аппетит. Я не могу есть, когда у меня приступ. Еда, которую я себе заказал, лежит нетронутой, а все потому, что невежественный сотрудник ресторана не сумел должным образом встретить человека в инвалидной коляске и его пса-помощника. Но хуже всего даже не это: я чувствую, что Нэпал все понимает и мучается.

Мой пес знает, когда ему не рады и когда его присутствие меня огорчает. Ему не по себе, и мою спину снова пронзает сильная боль. Она приходит не одна, а с черным отчаянием. Боль почти всегда напоминает мне о травмах, о том, почему я не могу ходить. А это, в свою очередь, переносит меня в белый шевроле, который кувырком слетает по скалистому склону в болото…

Когда с помощью Нэпала я становлюсь настолько счастливым, насколько это возможно, мне есть куда падать. Это неизбежная череда светлых и темных моментов в жизни с моим лучшим другом. С моим псом.