Полли и Дигори решили посмотреть, что находится в пустом доме. Но они ошиблись, и попали в дом Дигори, в коморку сумасшедшего дяди Эндрью. Он обманом отправляет детей в другой мир. Дети становятся свидетелями создания мира Нарнии львом Асланом. Нарния — страна говорящих зверей, где нет хозяев и рабов. Но в молодой мир уже попало зло — это Белая колдунья Джедис. Дигори разбудил её в умирающем мире Чарн, и, спасая от неё Землю, он привёл её в Нарнию. Теперь Дигори и Полли должны защитить Нарнию от Джедис…

 

Глава 1

О ТОМ, КАК ДЕТИ ОШИБЛИСЬ ДВЕРЬЮ

Повесть эта о том, что случилось, когда твой дедушка был еще маленьким. Ее очень важно прочесть, чтобы понять, как возникла связь между нашим миром и Нарнией.

В те дни на Бейкер-стрит еще жил Шерлок Холмс, а патер Браун еще не расследовал преступлений. В те дни мальчикам приходилось каждый день носить накрахмаленный белый воротничок, а школы по большей части были еще противней, чем сейчас. Но зато еда была лучше, а уж про сласти и говорить нечего, такие они были дешевые и вкусные. И в те самые дни жила в Лондоне девочка по имени Полли Пламмер.

Жила она в одном из тех домов, что стоят друг к другу вплотную. Как-то утром вышла она в крошечный сад эа своим домом, и ее позвал, вскарабкавшись на изгородь, мальчик иэ соседнего садика. Полли удивилась, потому что до сих пор в этом доме не было никаких детей. Там жили мисс и мистер Кеттерли, одна — старая дева, другой — старый холостяк. Так что Полли глядела на мальчика с большим любопытством. Лицо у него было страшно перепачкано, будто сн сначала копался в земле, потом плакал, потом утирал его рукой. Примерно так, надо сказать, оно и было.

— Привет, мальчик, — сказала Полли.

— Привет, — ответил мальчик. — Тебя как зовут?

— Полли. А тебя?

— Дигори.

— Смешное имя, — сказала Полли.

— Ничего смешного не вижу, — сказал мальчик.

— А я вижу, — сказала Полли.

— А я нет, — сказал мальчик.

— Я по крайней мере умываюсь, — сказала Полли. — Умываться вообще полезно, особенно… — Она хотела сказать «…после того, как поревешь», но решила, что это было бы невежливо.

— Подумаешь, плакал! — громко сказал мальчик. Был он так расстроен, что уже не мог обижаться на какую-то девчонку. — Будто бы ты не ревела, если б жила всю жизнь в настоящем саду, и у тебя был пони, и ты бы в речке купалась, а потом тебя притащили бы в эту дыру.

— Лондон не дыра! — возмутилась Полли. Но разгорячившийся Дигори не услыхал ее слов.

— …и если бы твой папа уехал в Индию, — продолжал он, — а ты бы приехала к тете и к дяде, а он оказался самым настоящим сумасшедшим, и все потому, что надо ухаживать за мамой, а она ужасно больная и вообще… умирает… — лицо его перекосилось, как всегда, когда силишься сдержать слезы.

— Извини, я не знала, — тихо сказала Полли. Что еще добавить, она представления не имела, и, чтобы только отвлечь Дигори, спросила:

— Слушай, а мистер Кеттерли, он что, правда сумасшедший?

— Ага, — сказал Дигори, — а может, и похуже. Он у себя в мансарде что-то делает, меня тетя Летти не пускает туда. Правда странно? Странно? И это еще не все! Он эа обедом иногда хочет со мной заговорить — с теткой-то и не пробует, — а она сразу: «Эндрью, не беспокой ребенка», или: «Это Дигори ни к чему», или выгоняет меня в сад играть.

— Что же он хочет сказать?

— Кто его знает. И еще, знаешь что — я однажды, — в смысле вчера вечером — проходил мимо лестницы, а в мансарде кто-то кричит.

— Может, он там жену сумасшедшую держит?

— Я тоже подумал.

— Или деньги печатает.

— А может, он пират, как тот, в «Острове сокровищ», и от старых дружков прячется?

— Жутко интересно, — сказала Полли.

— Тебе интересно, — сказал Дигори, — а мне в этом домике спать приходится. Лежишь, а он к твоей комнате крадется. И глаза у него такие жуткие…

Так познакомились Полли и Дигори. Были каникулы, на море никто из них в тот год не ехал, и поэтому видеться они стали чуть ли не каждый день.

Приключения их начались еще и потому, что лето выпало на редкость дождливое. Приходилось сидеть в четырех стенах, а значит — исследовать дом. Просто удивительно, сколько можно обнаружить в одном доме или двух соседних домах, если у тебя есть свечка. Полли давно уже отыскала у себя на чердаке дверцу, за которой стоял какой-то бак, а за баком — что-то вроде темного прохода, куда можно было осторожно забраться. С одной стороны этого туннеля была кирпичная стена, а с другой — покатая крыша. Свет проходил туда сквозь просветы черепицы. Пола не было, и ступать приходилось по балкам. Под ними белела штукатурка, сквозь которую можно было запросто провалиться прямо в комнату. До конца туннеля Полли еще не добралась, зато в самом начале устроила эдакую пещеру контрабандистов — натаскала картонных коробок, сидений от сломанных стульев и положила между балками, чтобы получился пол. Там хранилась ее шкатулка с сокровищами, повесть, которую она сочиняла, и несколько сморщенных яблок. Еще она любила пить там имбирный лимонад, потому что какая же пещера без пустых бутылок?

Дигори пещера понравилась. Повесть ему Полли показывать не стала, но он захотел залезть подальше.

— Интересно, — сказал он, — докуда же тут можно дойти? Дальше твоего дома или нет?

— Дальше! — сказала Полли, — а докуда, я не знаю.

— Значит, можно пройти насквозь через все дома.

— Ага, — сказала Полли. — Ух!

— Ты чего?

— Мы в них залезть можем, вот что.

— Ну да, чтобы нас за воров приняли. Спасибо большое.

— Тоже мне, умник. Мы в пустой дом залезем, который сразу за твоим.

— А что там такое?

— Он пустой. Мой папа говорит, что там уже сто лет никого нету.

— Надо подумать, — сказал Дигори. На самом деле он порядком трусил, хоть и говорил бодрым голосом. Разумеется, вы бы на его месте тоже задумались, почему в этом доме никто так давно не живет. И Полли об этом тоже думала. Слово «привидения» ни один из них вслух не сказал. Но отступать уже было стыдно.

— Пошли? — сказал Дигори.

— Пошли, — сказала Полли.

— Не хочешь, не иди, — сказал Дигори.

— Я тебе не трусиха, — сказала Полли.

— А как мы узнаем, что мы находимся в том доме?

Они решили вернуться на чердак и, шагая, как в пещере, с балки на балку, отмерить, сколько балок приходится на каждую комнату. Потом они отвели бы балки четыре на промежуток между дальним и ближним чердаком у Полли, а на комнатку служанки — ровно столько, сколько на дальний чердак. Пройдя такое расстояние дважды, можно рассчитывать, что миновал уже оба дома и дальше идет тот, пустой.

— Я думаю, он не совсем пустой, — сказал Дигори.

— А какой же?

— Я думаю, там кто-нибудь скрывается, а ночью выходит, прикрывая фонарь. Наверное, это шайка отчаянных разбойников. Мы их поймаем и награду получим… Нет, не может дом столько лет стоять пустым.

— Папа думает, что там трубы протекают, сказала Полли.

— Взрослые вечно думают самое скучное, — сказал Дигори.

Теперь, при дневном свете, на чердаке, им как-то меньше верилось в привидения.

Измерив шагами чердак, они записали, что вышло, и у каждого получилось по-разному. Им как-то удалось столковаться, хоть я и не уверен, что результат был правильный. Уж больно торопились они начать свое исследование.

— Ступай потише, — сказала Полли, когда они полезли в проход. Ради такого случая оба они взяли по свечке из обширных запасов Полли.

Проход был пыльный, холодный и темный. Мальчик и девочка ступали с балки на балку молча, только изредка шепча: «Вот твой чердак», или «Наш дом мы уже почти прошли». Они ни разу не споткнулись, свечки исправно горели, и до дверцы в конце концов Полли и Дигори дошли, только ручки на ней, конечно, не оказалось, потому что никто не входил в нее снаружи. Однако внутри ручка имелась, а снаружи торчал стерженек, какой бывает внутри шкафа.

— Повернуть его? — спросил Дигори.

— Если не боишься, — ответила Полли, и повторила: — Я-то не трусиха.

Оба они поняли, что дело становится серьезным, но отступать было поздно. Дигори не без труда повернул стерженек. Сквозь распахнувшуюся дверь ударил солнечный свет. Перед ними была самая обыкновенная, хотя и пустоватая комната. Умирая от любопытства, Полли задула свечку и бесшумно, словно мышь, ступила внутрь.

Конечно, потолок здесь был скошен, но мебель стояла самая заурядная. Стены были скрыты полками, сплошь уставленными книгами, в камине горел огонь (вы помните, что лето стояло холодное), а перед камином красовалось высокое кресло. Между этим креслом и Полли, посередине комнаты, располагался большой стол с книгами, блокнотами, чернильницами, перьями, сургучом и микроскопом. Но первым делом в глаза бросался ярко-алый деревянный поднос, на котором лежали удивительно красивые кольца, разложенные по два — желтое с зеленым, а неподалеку — еще одна такая пара. Кольца были самого обычного размера, но зато сверкали так дивно, что представить даже невозможно. Будь Полли помладше, ей бы непременно захотелось засунуть одно из них себе в рот.

В комнате царила такая тишина, что Полли сразу услышала тиканье часов. И все-таки тишину нарушал еще какой-то ровный гул. Если б в те годы уже изобрели пылесос, то Полли подумала бы, что именно он работает за несколько комнат и этажей отсюда. Но звук был приятней, чем у пылесоса, как-то музыкальнее, и к тому же очень, очень тихий.

— Заходи, тут нет никого, — сказала она, и перепачканный Дигори, мигая, вышел из прохода. Полли, конечно, тоже была вся в пыли.

— Стоило лезть! — воскликнул он. — Никакой он не пустой. Давай-ка уйдем, пока хозяева не вернулись.

— А что это за кольца по-твоему?

— Нам-то какое дело, — сказал Дигори. Давай…

Но договорить ему не удалось, вдруг, откуда-то, словно в пантомиме, вылез дядя Эндрью. Они были не в пустом доме, а у Дигори, и к тому же в заповедной мансарде! Дети хором ахнули. Что за глупая ошибка! Теперь обоим казалось, что иначе и быть не могло, уж слишком мало они прошли по чердакам.

Дядя Эндрью был очень длинным и тощим, с вытянутым лицом, острым носом, с блестящими глазками и седыми всклокоченными волосами. Сейчас он казался в сто раз страшней, чем обычно. Дигори просто онемел. Полли испугалась меньше, но и ей стало не по себе, когда дядя Эндрью молча прошел к дверям и запер их на ключ. После этого он повернулся к детям и оскалил свои острые зубы в улыбке.

— Ну вот, — сказал он, — теперь моя дура-сестрица до вас не доберется!

Полли никогда не думала, что от взрослых можно ожидать такого, и душа у нее ушла в пятки. Они с Дигори попятились было к дверце, через которую попали в комнату, но дядя обогнал их — сначала запер дверь, а потом стал перед нею, и потер руки так, что его длинные белые пальцы затрещали.

— Очень рад вас видеть, — сказал он. — Двое детишек! Это как раз то, чего мне не хватало!

— Мистер Кеттерли, — сказала Полли, — мне пора обедать, меня дома ждут. Отпустите нас, пожалуйста.

— Со временем, — сказал дядя Эндрью. — Нельзя упускать такого случая. Мне не хватало именно двух детей. Видите ли, я ставлю уникальный опыт. С морской свинкой, видимо, получилось. Но что может рассказать свинка? И ей вдобавок не объяснишь, как вернуться.

— Дядя, — сказал Дигори, — нам правда обедать пора, нас искать станут. Вы должны нас отпустить.

— Должен? — переспросил дядя Эндрью.

Дигори и Полли переглянулись, как бы говоря друг другу: «Надо к нему подлизаться».

— Если вы нас выпустите, — сказала Полли, — мы после обеда вернемся.

— Кто вас знает? — сказал дядя Эндрью, хитро усмехаясь, но тут же передумал.

— Отлично, — проговорил он, — надо так надо. На что нужен таким детям какой-то скучный старикашка. — Он вздохнул. — Если бы вы знали, как мне бывает одиноко. Да что там… Ладно, ступайте обедать. Только сначала я вам кое-что подарю. Не каждый день у меня бывают маленькие посетительницы, особенно такие симпатичные.

Полли подумала, что он не такой уж и сумасшедший.

— Хочешь колечко, душенька? — спросил ее дядя Эндрью.

— Желтое и зеленое? — спросила она. — Ой, какая прелесть!

— Нет, зеленое нельзя, — сказал дядя, очень жаль, но зеленого я тебе подарить не могу. А вот желтое — всегда пожалуйста. Носи на здоровье. Ну, бери!

Полли перестала бояться, к тому же кольца и впрямь как-то завораживали, притягивали к себе. Она двинулась к ним.

— Слушайте!.. Это ведь колечки гудят!

— Что за странная мысль! — засмеялся дядя. Смех его звучал вполне естественно, а вот выражение дядиных глазок Дигори не понравилось.

— Полли, не дури! — крикнул он. — Не трогай!

Но было поздно. Не успел он договорить, как Полли коснулась одного колечка и сразу же, без единого звука, исчезла. Дигори остался наедине с дядей.

 

Глава 2

ДИГОРИ И ЕГО ДЯДЯ

Случилось это так неожиданно, и так походило на страшный сон, что Дигори вскрикнул. Дядя Эндрью, зажимая ему рот рукой, прошипел: «Не смей!», и прибавил помягче: «Твоя мама услышит. Ей волноваться опасно».

Дигори потом говорил, что его просто затошнило от такой подлой уловки. Но кричать он, конечно, больше не стал.

— То-то же! — сказал дядя. — Ничего не поделаешь, всякий бы поразился. Я и сам удивлялся вчера, когда исчезла морская свинка.

— Так это вы кричали? — спросил Дигори.

— Ах, ты слышал! Ты что, следишь за мною?

— Нет, — сердито сказал Дигори. — Вы лучше объясните, что случилось с Полли?

— Поздравь меня, мой мальчик, — дядя Эндрью снова потер руки,

— опыт удался. Девочка исчезла. Сгинула. В этом мире ее больше нет.

— Что вы с ней сделали?

— Послал… хм… в другое место.

— Ничего не понимаю, — сказал Дигори.

— Что ж, я тебе объясню. — Дядя Эндрью опустился в кресло. Ты когда-нибудь слышал о миссис Лефэй?

— Нашей двоюродной бабушке? — вспомнил Дигори.

— Не совсем, — сказал дядя Эндрью, — она моя крестная. Вон ее портрет, взгляни.

На выцветшей фотографии Дигори увидел престарелую даму в чепчике. Такой же портрет, вспомнил он, лежал в комоде у него дома, и мама замялась, когда он спросил ее, кто на нем изображен. Лицо было не слишком приятное, но, может, виновата старая фотокарточка…

— Кажется… кажется, она была не совсем хорошая? — спросил он.

— Ну, — хихикнул дядя Эндрью, — все зависит от того, что считать хорошим. Люди очень узки, мой друг. Допустим, у нее были странности, были чудачества. Иначе ее не посадили бы.

— В сумасшедший дом?

— О, нет, ни в коем случае! — возмутился дядя. — В тюрьму.

— Ой! — сказал Дигори. — За что?

— Бедняжка! — вздохнул дядя. — Ей чуть-чуть не хватало благоразумия. Но не будем вдаваться в подробности. Ко мне она всегда была добра.

— При чем тут это все! — вскричал Дигори. — Где Полли?

— Всему свое время, мой друг, — сказал дядя. — После того, как миссис Лефэй выпустили, она почти никого не хотела видеть. Я был среди тех немногих, кого она продолжала принимать. Понимаешь, во время последней болезни ее стали раздражать ординарные, скучные люди. Собственно, они раздражают и меня. Кроме того, у нас были с ней общие интересы. За несколько дней до смерти она велела мне открыть тайничок в ее шкафу и принести ей маленькую шкатулку. Стоило мне взять ее в руки, и я прямо затрясся, почувствовав тайну. Крестная приказала не открывать ее, а сжечь, с известными церемониями. Разумеется, я ее не послушался.

— И очень зря, — сказал Дигори.

— Зря? — удивился дядя. — Ах, понимаю. По-твоему, надо держать слово. Резонно, мой милый, очень советую. Но, сам понимаешь, такие правила хороши для детей, слуг, женщин, вообще людей, но никак не для мудрецов и ученых. Нет, Дигори. Причастный к тайной мудрости свободен и от мещанских радостей, и от мещанских правил. Судьба наша, мой мальчик, возвышенна и необыкновенна. Мы одиноки в своем высоком призвании… — Он вздохнул с такой благородной печалью, что Дигори на мгновение посочувствовал ему, покуда не вспомнил дядины глазки, когда тот предлагал Полли кольцо, и не подумал: «Ага, он клонит к тому, что может делать все, что ему угодно!»

— Конечно, я не сразу открыл шкатулку, — продолжал дядя. — Я боялся, нет ли в ней чего-нибудь опасного. Моя крестная была чрезвычайно своеобразной дамой. Собственно, она была последней из смертных, в ком еще текла кровь фей. Сама она застала еще двух таких женщин — герцогиню и уборщицу. Ты, Дигори, беседуешь с последним человеком, у которого крестной матерью была фея. Будет что вспомнить в старости, мой мальчик!

«Ведьма она была, а не фея!» — подумал Дигори. Вслух он спросил:

— Но что же с Полли?

— Ты все о том же! — сказал дядя. — Разве в Полли дело? Сперва, конечно, я предпринял осмотр шкатулки. Она была весьма старинная. Я сразу понял, что ее изготовили не в Греции, не в Египте, не в Вавилоне, не в стране хеттов и даже не в Китае. Она была еще древнее. Наконец, в один поистине великий день я понял, что сделали ее в Атлантиде. В Атлантиде, на затонувшем острове! Это значило, что шкатулка моя на много веков древнее всех допотопных черепков, которые выкапывают в Европе. Она была не чета этим грубым находкам. Ведь Атлантида с древнейших времен была великой столицей, с дворцами, храмами и замечательными мудрецами.

Он подождал немного, но Дигори не восхищался. С каждой минутой дядя нравился ему все меньше и меньше.

— Тем временем, — продолжал дядя, — я занимался изучением разнообразных предметов, о которых ребенку не расскажешь. Так что постепенно я начал догадываться о содержимом моей шкатулки. Путем различных научных экспериментов мне удалось установить, так сказать, наиболее правдоподобные гипотезы. Пришлось познакомиться с… как бы выразиться… дьявольски странными личностями, и пройти через довольно отталкивающие испытания. Вот почему я раньше времени поседел. Стать чародеем — дело нешуточное. Я вконец испортил здоровье, хоть мне и получше в последнее время. Но главное — что я узнал.

Подслушивать было некому, но дядя все же подвинулся к Дигори и понизил голос.

— То, что было в шкатулке, — не из нашего мира, и очутилось у нас, когда наш мир только-только начинался.

— Но что же там все-таки было? — спросил Дигори, поневоле захваченный рассказом.

— Пыль, — отвечал дядя Эндрью, — сухая пыль, вот какую награду я получил за свой многолетний труд! Вроде бы и смотреть не на что. Но я-то посмотрел, не тронул, но взглянул! Ведь каждая пылинка там была из иного мира, понимаешь ли ты, не с другой планеты — ведь планеты тоже часть нашего мира, до них можно добраться если долго лететь, — а из мира по-настоящему другого. Словом, из такого мира, куда можно попасть исключительно с помощью волшебства. — И дядя снова потер руки так, что пальцы у него затрещали.

— Я понимал, разумеется, — продолжал он, — что эта пыль может перенести в другие миры, если слепить из нее то, что надо. Но что же именно? И как? Масса моих экспериментов пропала впустую. Морские свинки просто подыхали, или их разрывало на части…

— Какой ужас! — перебил его Дигори. У него была когда-то морская свинка.

— При чем тут ужас? Свинки для того и созданы. А покупал я их на свои собственные деньги. Так вот, о чем же я… Да, наконец мне удалось изготовить из пыли колечки, желтые кольца. Тут обнаружилось новое затруднение. Несомненно, колечки перенесли бы моих подопечных, куда надо, стоит до них дотронуться. Однако, что толку! Как же мне было узнать, что там? Как вернуть зверьков обратно?

— А о самих свинках вы подумали? — проворчал Дигори.

— Ты не умеешь мыслить научно, — нетерпеливо сказал дядя Эндрью. — Ты не понимаешь, что являешься свидетелем эксперимента века? Я ведь посылаю туда свинок именно затем, чтобы узнать, что там и как.

— Почему вам самому туда не отправиться, в этот иной мир?

Дигори в жизни не видел такого искреннего удивления, негодования и обиды в ответ на такой простой вопрос.

— Кому, мне? — воскликнул дядя. — Ты спятил! В мои лета, с моим здоровьем идти на такой риск, отправляться в совершенно незнакомую вселенную? Что за нелепость! Ведь в этих мирах может случиться все, что угодно!

— А Полли теперь там, — Дигори побагровел от гнева, — это… это подлость! Хоть ты мне и родной дядя, а только настоящий трус отправит в такое место девочку вместо себя.

— Молчать! — дядя Эндрью хлопнул рукой но столу. — Я не позволю так с собой разговаривать грязному мальчишке. Я великий ученый, я чародей, посвященный в тайные науки, я ставлю эксперимент. Как же мне обойтись без подопытных… э-э… существ? Ты еще скажешь, что и морских свинок нельзя было посылать, не испросив их согласия! Наука требует жертв. Приносить их самому смешно. Разве генералы ходят в атаку? Положим, я погибну. Что же тогда будет с делом моей жизни?

— Ну, хватит с меня! — невежливо крикнул Дигори. — Как вернуть Полли?

— Именно об этом я и хотел сказать, когда ты так грубо меня перебил. Мне удалось найти способ. Для этого требуется зеленое кольцо.

— У Полли зеленого кольца нет, — возразил племянник.

— Вот именно, — дядя жутко улыбнулся.

— Получается, что она не вернется. Вы ее убили!

— Отнюдь нет. Она вполне может вернуться, если кто-нибудь отправится за ней вслед со своим желтым кольцом и двумя зелеными

— одним для нее, одним для самого себя.

Тут Дигори понял, в какую он попал ловушку. Побледнев, он молча уставился на дядю.

— Надеюсь, — с достоинством произнес дядя Эндрью, — надеюсь, мой мальчик, что ты не трус. Я был бы крайне огорчен, если бы член нашего семейства по недостатку рыцарских чувств и чести оставил бы женщину в беде.

— Сил моих нет! — снова крикнул Дигори. — Будь у вас хоть капля чести у самого — вы бы сами туда и отправились. Я все понял, хватит. Только один из нашей семьи уж точно подлец. Это же все было подстроено!

— Разумеется, — продолжал улыбаться дядя Эндрью.

— Что ж, я пойду, — сказал Дигори. — Раньше я не верил в сказки, а теперь верю. В них есть своя правда. Ты злой чародей. А такие в сказках всегда получают по заслугам.

Дядю в конце концов проняло. Он так испугался, что при всей его подлости вы бы его пожалели. Поборов минутный ужас, он вымученно хихикнул.

— Ох уж мне эти дети! Вот оно, женское воспитание, дурацкие сказки… Ты обо мне не беспокойся. Лучше о своей подружке подумай. Жаль было бы опоздать.

— Что же мне делать? — спросил Дигори.

— Прежде всего, научиться владеть собой, — назидательно молвил дядя. — А не то станешь таким, как тетя Летти. Теперь слушай.

Он встал, надел перчатки и подошел к подносу.

— Кольцо действует только в том случае, если касается кожи, — начал он. — Видишь, я беру их рукой в перчатке, и ничего не происходит. В кармане они безопасны, но стоит коснуться их голой рукой — и тут же исчезнешь. Там, в другом мире, случится то же самое, если тронуть зеленое кольцо. Заметь, что это всего лишь гипотеза, которая требует проверки. Итак, я кладу тебе в карман два зеленых кольца. В правый карман, не перепутай. Желтое бери сам. Я бы на твоем месте надел его, чтобы не потерять.

Дигори потянулся было к кольwу, но вдруг спросил:

— А как же мама? Она ведь будет спрашивать, где я?

— Чем скорее ты исчезнешь, тем скорее вернешься, — отвечал дядя.

— А вдруг я не вернусь?

Дядя Эндрью пожал плечами.

— Воля твоя. Иди обедать. Пускай ее хоть звери съедят, пускай хоть утонет, хоть с голоду умрет в Другом Мире, если тебе все равно. Только будь уж любезен, скажи в таком случае миссис Пламмер, что ее дочка не вернется, потому что ты побоялся надеть колечко.

— Ах, был бы я взрослым — вздохнул Дигори. — Вы бы у меня тогда поплясали!

Потом он застегнулся получше, глубоко вздохнул и взял кольцо. Потом, вспоминая, он был уверен, что не мог поступить иначе.

 

Глава 3

ЛЕС МЕЖДУ МИРАМИ

Дядя Эндрью немедленно исчез вместе со своим кабинетом. На минуту все смешалось, а потом Дигори увидел под собой тьму, а наверху — ласковый зеленый свет. Сам он ни на чем не стоял, не сидел и не лежал, ничто его не касалось, и он подумал: «Наверное, я в воде… нет, под водою…» Не успев испугаться, он вдруг вырвался головою вперед на мягкую траву, окаймлявшую небольшой пруд.

Поднявшись на ноги, он заметил, что ничуть не задыхается, и воздуха ртом не хватает. Странно — он ведь вроде бы только что был под водой! Одежда его была суха. Пруд — крошечный, словно лужа, всего метра три в поперечнике, находился в лесной чаще. На деревьях, стоящих сплошь, было столько листьев, что неба Дигори не видел — вниз падал только зеленый свет. Однако наверху, должно быть, сияло солнце, потому что даже пройдя сквозь листву, свет оставался радостным и теплым. Стояла невообразимая тишина — ни птиц, ни насекомых, ни зверьков, ни ветра, — и казалось, что слышишь, как растут деревья. Прудов было много — Дигори видел не меньше десятка, — и деревья словно пили воду корнями. Лес казался исполненным жизни, и Дигори, рассказывая о нем впоследствии, говорил: «Он был такой свежий, он просто дышал, ну… прямо как свежий сливовый пирог».

Как ни странно, Дигори почти забыл, зачем он сюда явился. Он не думал ни о дяде, ни о Полли, ни даже о маме. Он не боялся, не беспокоился, не мучился любопытством. И если б его спросили, откуда он явился, он бы ответил, что всегда жил в этом лесу. Он и впрямь чувствовал, что родился здесь, и никогда не скучал, хотя в лесу никогда ничего и не происходило. «Там никаких событий не бывает, — рассказывал он после, — ничего нет, только деревья растут, и все».

Постояв, он наконец увидел неподалеку лежащую в траве девочку. Глаза у нее были закрыты, но не совсем, словно она просыпалась. Покуда он глядел на девочку, она раскрыла глаза и стала смотреть на него, а потом проговорила сонным голосом:

— Кажется, я тебя где-то встречала.

— И мне так кажется, — сказал Дигори. — Ты давно здесь?

— Всегда, — отвечала девочка. — То есть, ужасно давно.

— Я тоже.

— Нет, нет. Ты только что вылез из пруда.

— Ой, правда, — сказал Дигори. — Я забыл.

Они молчали.

— Знаешь, — начала девочка, — мы, наверное, и вправду встречались. Что-то я припоминаю такое… что-то вижу… место какое-то… Или это сон?

— Я этот сон тоже видел, — сказал Дигори, — про мальчика и девочку, которые жили в соседних домах… и полезли куда-то… У девочки еще лицо было перепачкано…

— Ты путаешь. Это у мальчика…

— Мальчика я не видел, — сказал Дигори и вдруг вскрикнул: — Ой, что это?

— Морская свинка, — отвечала девочка. — И действительно, в траве возилась пухленькая морская свинка, подпоясанная ленточкой, к которой было привязано сверкающее желтое кольцо.

— Смотри! — закричал Дигори. — Смотри, кольцо! И у тебя такое… и у меня тоже.

Девочка очнулась и приподнялась. Они напряженно глядели друг на друга, пытаясь что-то припомнить, покуда не закричали в один голос:

— Мистер Кеттерли!

— Дядя Эндрью!

Наконец-то они вспомнили, откуда и как сюда попали. На это ушло порядочно времени и сил. Дигори рассказал девочке про все подлости своего дяди.

— Но что же нам делать? — спросила девочка. — Забрать свинку и вернуться?

— А куда спешить? — зевнул Дигори во весь рот.

— Нет, давай поторопимся, — возразила Полли. — Слишком тут спокойно, сонно как-то. Смотри, ты же на глазах засыпаешь. Вот поддадимся — и совсем навсегда заснем.

— Здесь хорошо, — сказал Дигори.

— Хорошо-то хорошо, — не сдавалась Полли, а вернуться все равно надо.

Поднявшись на ноги, она потянулась было к свинке, но передумала.

— Оставим ее, — сказала Полли. — Кому кому, а ей тут неплохо. Дома твой дядюшка опять ее мучить начнет.

— Точно, — согласился Дигори. — Ты только подумай, что он нам с тобой за гадость устроил! Кстати, а как же нам домой-то вернуться?

— Наверно, нужно нырнуть в этот пруд, — предположила Полли.

Они подошли к пруду. Зеленая, мирная вода, в которой отражались листья, казалась бездонной.

— А купальники? — спросила Полли. — А плавать ты умеешь?

— Немножко. А ты?

— М-м… совсем плохо.

— Плавать нам не придется, — сказал Дигори. — Только нырнуть. И купальников не нужно. Так и нырнем одетые. Ты что, забыла, как мы сюда вышли совсем сухие?

Ни мальчику, ни девочке не хотелось признаваться в том, как они боялись нырять. Взявшись за руки, они отсчитали: «Раз-два-три — плюх!» — и прыгнули в воду. Раздался всплеск. Едва зажмурившись, Полли и Дигори снова открыли глаза и увидали, что стоят в мелкой луже, все в том же зеленом лесу. Вода в пруду едва доходила им до щиколоток.

— В чем же дело? — Полли испугалась, но не особенно. По-настоящему в этом лесу никто бы не испугался — уж слишком там было спокойно.

— Я знаю! — сказал Дигори. — На нас желтые кольца, так? Они переносят сюда. А зеленые — домой! Карманы у тебя есть? Отлично. Положи-ка желтое в левый. Зеленые у меня. Держи, одно тебе.

Надев на пальцы по зеленому колечку, они снова пошли к пруду, как вдруг Дигори воскликнул:

— Слушай!

— Ты что? — спросила Полли.

— Мне потрясающая мысль в голову пришла, — отвечал мальчик. — Куда ведут остальные пруды?

— То есть как?

— А так. Через этот пруд мы вернулись бы в наш мир. А через другие? Может, каждый ведет в свой собственный другой мир?

— А разве мы уже не в другом мире? Ты же сам говорил. И дядюшка твой тоже…

— Ну его, дядюшку! Ни фига он не знает. Сам-то, небось, никуда в жизни не нырял. Допустим, ему кажется, что есть наш мир и еще один другой. А если их много?

— И это один из них?

— Нет. Это, по-моему, вовсе не мир, а так, промежуточное такое место.

Полли не поняла, и он принялся объяснять ей.

— Ужасно легко понять. Проход в нашем доме, допустим, он же не комната? Но из него можно попасть в другие комнаты. Он вроде и не часть никакого дома, но если уж ты в него попала, то иди на здоровье, и попадешь в любой соседний дом, так? Вот и лес этот такой. Эдакое место, которое само по себе вроде бы и нигде, а зато из него можно попасть куда угодно.

— Хотя бы и так, — начала было Полли, но Дигори знай гнул свое.

— Разумеется, так! — торопился он. — Теперь все ясно! Вот почему здесь так тихо и сонно. Чему здесь случаться? Это в домах люди едят, разговаривают, занимаются всякими делами. А между стенками, и над потолками, и в проходе дома ничего не происходит. Зато из такого местечка можно пробраться куда хочешь. И зачем нам сдался наш пруд? Давай попробуем в другой нырнуть, а?

— Лес между мирами, — завороженно проговорила Полли. — Вот красота!

— Ну, куда будем нырять? — настаивал Дигори.

— Лично я никуда нырять не собираюсь, пока мы не узнаем, можно ли вообще вернуться, — сказала Полли. — Откуда нам знать, что все именно так, как ты тут говоришь?

— Чушь, — сказал Дигори, — Ты хочешь обратно в руки к дядюшке угодить? Чтобы он тут же наши кольца отобрал? Нет уж, спасибо.

— Давай нырнем немножко, — упрямилась Полли, — не до конца. Только проверить. Если хорошо пойдет, то сменим кольца и сразу вынырнем обратно.

— А разве можно повернуть назад, когда ты уже там?

— Мы же не сразу здесь очутились. Значит, время будет.

Дигори пришлось в конце концов сдаться, потому что Полли наотрез отказалась нырять в другие миры, не проверив свое предположение. Она вовсе не уступала Дигори в смелости (например, не боялась ни ос, ни пчел), только была не такой любопытной. А Дигори был из тех, кому надо знать все, и он впоследствии стал тем самым профессором Керком, который участвует в других наших приключениях.

После долгих споров дети наконец условились надеть зеленые кольца, нырнуть, но при первом же виде кабинета дяди Эндрью или даже тени своего собственного мира Полли должна будет крикнуть: «Меняй!», чтобы оба они мгновенно сняли зеленые кольца и надели желтые. Кричать хотел Дигори, но Полли не уступала ему этой чести. Словом, зеленые колечки они надели, за руки взялись, и в воду прыгнули. Все на этот раз сработало, только описать происходившее трудно — уж очень быстро все случилось. Сначала показалось черное небо с мелькающими огоньками, потом пронесся полупрозрачный Лондон, потом раздался крик Полли и все снова сменилось мерцающим зеленым светом. Через каких-нибудь полминуты они снова очутились в тихом лесу.

— Действует! — сказал Дигори. — Ну, какой нам пруд выбрать?

— Погоди, — сказала Полли, — давай сперва этот запомним.

Дети не без испуга переглянулись. И впрямь, просто так нырять было бы опрометчиво. Ведь прудов было несметное множество, и все похожи друг на друга. Деревья тоже были все одинаковые, так что не отметь Полли и Дигори тот пруд, который вел обратно в наш мир, они бы так и пропали, не сумели бы его разыскать. Дрожащей рукой открыв перочинный ножик, Дигори вырезал на берегу пруда полоску дерна. Глина под ней издавала довольно приятный запах.

— Хорошо, что хоть один из нас кое-что соображает, — сказала тем временем Полли.

— Кончай, — отвечал Дигори, — давай-ка другие пруды посмотрим.

Полли ему что-то ответила, он тоже не смолчал, и препирались они битых десять минут (только читать об этом было бы скучно).

Посмотрим-ка лучше, как они стоят у другого пруда: держатся за руки, сердца бьются, лица бледные. Вот они надели желтые кольца, вот отсчитывают свое «Раз-два-три — плюх!»

И снова ничего не вышло! Только ноги они во второй раз за утро намочили. Если, конечно, это было утро — в лесу между мирами всегда одно и то же время.

— Тьфу ты! — сказал Дигори. — В чем же загвоздка? Кольца желтые, все в порядке. Дядюшка же говорил, что надо желтые надеть, чтобы в другой мир попасть.

А дело было в том, что дядя Эндрью о промежуточном месте не имел никакого понятия, и потому все перепутал. Желтые кольца вовсе не уносили из нашего мира в другой, а потом обратно. Ошибался дядя. Пыль, из которой он их изготовил, когда-то лежала тут, в промежуточном месте. Так что желтые колечки тянули того, кто их касался, обратно в родной лес. А пыль для зеленых колечек была совсем другая, она из леса выталкивала. Словом, желтые колечки переносили в этот лес, а зеленые — в любой из других миров. Многие чародеи, между прочим, не ведают, что творят. Да и сам Дигори не слишком-то понимал, что к чему. В конце концов он обо всем догадался, только было это много лет спустя. А покуда дети решили просто наугад надеть зеленые колечки и посмотреть, что случится.

— Кто-кто, а я не струшу, — приговаривала Полли. На самом деле ей казалось, что ни те, ни другие колечки в новом пруду уже не сработают, и что они с Дигори только лишний раз промочат ноги. Не исключено, что и Дигори тайком надеялся на то же самое. Во всяком случае, вернулись они к пруду уже не такие серьезные и перепуганные. Так что — снова надели колечки, взялись за руки, и куда веселее, чем раньше, отсчитали:

— Раз-два-три — плюх!

 

Глава 4

На сей раз волшебство подействовало. Пролетев сначала сквозь воду, а потом через тьму, они увидали непонятные очертания каких-то предметов. Ноги их ощутили твердую поверхность, расплывчатая мгла сменилась четкими линиями, и Дигори воскликнул:

— Ничего себе местечко!

— Страшно противное, — вздрогнула Полли.

Первым делом они заметили свет, непохожий ни на солнечный, ни на газовый, ни на пламя свечей — вообще ни на что не похожий. Был он тусклый, мрачный, багряно-бурый, очень ровный. Стояли дети на мостовой среди каких-то зданий, может быть — на мощеном внутреннем дворе. Небо над ними было темно-синим, почти черным, и они не могли понять, откуда идет свет.

— Экая странная погода, — сказал Дигори.

— Мерзкая, — откликнулась Полли.

— То ли гроза будет, то ли затмение.

Говорили они почему-то шепотом, все еще держась за руки.

Вокруг них на высоких стенах зияло множество незастекленных окон, черных, словно дыры. Под ними чернели арки, похожие на входы в туннели. Погода стояла довольно холодная. Красновато-бурый камень арок и стен был совсем древний, а может, просто казался старым из-за странного освещения. Камень мостовой сплошь покрывали трещины. Стертые булыжники лежали неровно, а одну из арок наполовину заваливал щебень. Дети медленно оглядывались, страшась кого-нибудь увидеть в оконном проеме.

— Ты как думаешь, здесь живут? — прошептал Дигори.

— Нет, — сказала Полли. — Это,… ну как их, руины. Слышишь, как тихо.

— Давай еще послушаем, — предложил Дигори.

Прислушавшись, они услыхали разве что биение собственных сердец. Тихо было, как в лесу, только совсем по-другому. Там была тишина теплая, полная жизни, даже казалось, что слышно, как растут деревья. А здешняя была злая, пустая и холодная. И расти тут вряд ли что вообще могло.

— Пошли-ка домой, — сказала Полли.

— Да мы еще не видели ничего. Давай хоть оглядимся.

— И оглядываться нечего.

— Ну, если ты боишься…

— Кто это боится? — Полли выпустила его руку.

— Смотреть-то ты не хочешь.

— Ладно, пойдем.

— Не понравится — сразу исчезнем, — сказал Дигори. — Давай зеленые колечки снимем и положим в правый карман, а желтые так и останутся в левом. Только захотим, тронем кольцо левой рукой, и пожалуйста!

Так они и сделали: переложили кольца и отправились к одной из арок. Она вела в дом, не такой темный, как им показалось поначалу. С порога огромной пустой залы они различили в ее дальнем конце соединенные арками колонны. Осторожно добравшись до них, они вышли в другой двор, с донельзя ветхими стенами.

— Стоят, — сказал Дигори перепугавшейся Полли, — значит, не падают. Главное — ступать тихо, а не то, конечно, обвалятся. Знаешь, как лавины в горах.

Так шли они из одного просторного двора в другой, покуда не увидели в одном из них фонтан. Только вода из пасти какого-то чудовища уже не текла, и в самом фонтане давно высохла. Неведомые растения на стенах тоже невесть когда засохли, все было мертвое — ни живых тварей, ни пауков, ни букашек, ни даже травы.

Дигори заскучал по зеленому, живому теплу леса между мирами, и уже совсем собрался тронуть заветное желтое колечко, когда перед ним вдруг предстали высоченные двери, похожие на золотые. Одна была приоткрыта. Заглянув в нее, дети замерли, раскрыли рты от удивления.

Сперва им показалось, что вся зала полна народу, тихо сидящего вдоль стен. Но живые люди непременно бы пошевелились, пока дети, не двигаясь, их разглядывали. Так что Дигори и Полли решили, что перед ними восковые фигуры, только очень уж искусно сработанные, совсем как живые.

Тут уж любопытство охватило Полли, потому что фигуры эти были облачены в невероятные наряды. Как их описать? Сказать, что наряды были волшебные? Небывалые? Поразительные? Скажу только, что на голове у каждой фигуры блистала корона, а сами одежды были всех цветов радуги — алые, серебристые, густо-лиловые, изумрудные, расшитые самыми причудливыми узорами, словно в рыцарском замке. И на коронах, и на одеждах сверкали огромные драгоценные камни.

— А почему эти платья не истлели? — поинтересовалась Полли.

— Они заколдованы, — сказал Дигори, — не чувствуешь разве? Тут вообще все заколдовано, я сразу понял.

— Дорогие-то какие, — сказала Полли.

Но Дигори больше интересовали сами фигуры, их лица. Тут и впрямь нельзя было отвести взгляда. И мужские, и женские лица сияли красотой, добротой и, как показалось Дигори, мудростью. Однако стоило детям пройти несколько шагов — и лица начали становиться все важнее и надменней. К середине ряда они стали попросту жестокими, а еще дальше — и безрадостными вдобавок, словно у их обладателей ни в делах, ни в жизни не было ничего хорошего, одни ужасы. А самая последняя, дама редкостной красоты, глядела так злобно и гордо, что дух захватывало. Много позже, в старости, Дигори говорил, что никогда не видел такой прекрасной женщины. А Полли при этом добавляла, что никак не поймет, что же в ней такого красивого.

Дама, как я уже сказал, сидела последней, но и за ней стоял ряд пустующих кресел.

— Что бы это все значило? — сказал Дигори. — Ты посмотри, тут стул посередине, и на нем лежит что-то.

Собственно, Дигори увидел не стол, а широкую низкую колонну. На ней лежал золотой молоток, а рядом на золотой дужке висел колокол, тоже золотой.

— Тут написано что-то, — сказала Полли.

— Правда. Только мы все равно не поймем.

— Почему же? Давай попробуем.

Конечно, письмена были странные. И однако, к немалому удивлению Дигори, они становились все понятней, пока он к ним присматривался. Если бы мальчик вспомнил свои собственные слова, он бы понял, что и тут действует колдовство. Но его так мучило любопытство, что он ничего не вспомнил. Скоро он разобрал надпись. На каменной колонне были высечены примерно такие слова:

«Выбирай, чужеземец! Если ты позвонишь в колокол — пеняй на себя. Если не позвонишь — терзайся всю жизнь».

— Не буду я звонить, — сказала Полли.

— Здорово! — воскликнул Дигори. — Что ж, так и прикажешь всю жизнь мучиться?

— Глупый ты. Кто же тебе приказывает мучиться?

— А колдовство? Заколдуют, и буду мучиться. Я вот, например, уже сейчас мучаюсь. Колдовство действует.

— А я нет, — отрубила Полли. — И тебе я не верю. Ты притворяешься.

— Разумеется, ты же девчонка, — сказал Дигори. — Вашему брату на все наплевать, кроме сплетен, да всякой чепухи насчет того, кто в кого влюблен.

— Ты сейчас вылитый дядюшка Эндрью, — сказала Полли.

— При чем тут дядюшка? Мы говорим, что…

— Типичный мужчина! — сказала Полли взрослым голосом, и тут же прибавила: — Только не вздумай отвечать, что я типичная женщина. Не дразнись.

— Стану я называть женщиной такую козявку!

— Это я-то козявка.? — Полли рассердилась по-настоящему. — Ладно, не стану мешать. С меня хватит. Совершенно мерзкое место. А ты — воображала и поросенок!

— Стой! — закричал Дигори куда противнее, чем хотел. Он увидел, что Полли вот-вот сунет руку в карман с желтым колечком. Мне его трудно оправдать. Могу только сказать, что он — и не только он один — потом очень и очень жалел о том, что сделал. Он схватил Полли за руку, а сам левой рукой дотянулся до молота и ударил по колоколу. Потом отпустил девочку, и они молча уставились друг на друга. Полли собралась было зареветь, причем не от страха, а от злости, но не успела.

Звон был мелодичный, не слишком оглушительный, зато непрерывный и нарастающий, так что минуты через две дети уже не могли говорить, потому что не услыхали бы друг друга. А когда он стал таким сильным, что перекрыл бы даже их крик, то и сама мелодичность его стала казаться жуткой. Под конец и воздух в зале, и пол под ногами задрожали крупной дрожью, а часть стены и кусок потолка с грохотом рухнули — не то из-за колдовства, не то поддавшись какой-то особенной ноте. И тут все затихло.

— Ну что, доволен? — съязвила Полли.

— Ладно, все уже кончилось, — отозвался Дигори.

Оба они думали, что все и впрямь кончилось. И оба страшно ошибались.

 

Глава 5

НЕДОБРОЕ СЛОВО

Дети смотрели друг на друга поверх приземистой колонны, на которой до сих пор подрагивал замолкший колокол. Вдруг в дальнем, совсем неразрушенном углу комнаты раздался какой-то негромкий звук. Они обернулись на него с быстротой молнии и увидели, что одна из облаченных в пышные одежды фигур, та самая последняя в ряду женщина, которая показалась Дигори такой красавицей, подымается с кресла во весь свой гигантский рост. И по короне, и по облачению, и по сиянию глаз, и по изгибу рта она, несомненно, была могучей королевой. Комнату она осмотрела, и детей увидела, и, конечно, заметила, что кусок стены и потолка обвалился, только на лице ее не показалось и следа удивления.

— Кто пробудил меня? Кто разрушил чары? — она выступила вперед быстрыми, длинными шагами.

— Кажется, это я, — сказал Дигори.

— Ты! — Королева положила на плечо мальчика свою руку — белоснежную, прекрасную руку, которая, однако, была сильной, как клещи. — Ты? Но ты же дитя, обыкновенный мальчишка! В твоих жилах, я сразу увидела, нет ни королевской, ни даже благородной крови. Как ты осмелился проникнуть в этот дом?

— Мы из другого мира сюда попали. Волшебным способом, — Полли решила, что королеве пора заметить и ее.

— Это правда? — спросила королева у Дигори, по-прежнему не обращая никакого внимания на девочку.

— Правда, — отвечал он.

Свободной рукой королева схватила его за подбородок и задрала лицо мальчика, чтобы к нему присмотреться. Дигори, сколько ни силился, так и не сумел выдержать ее взгляда. Что-то в ней было такое, слишком могучее. Королева отпустила его не раньше, чем через минуту с лишним.

— Ты не волшебник, — сказала она, — на твоем лице нет знака чародеев. Ты, верно, слуга волшебника. Тебя принесло сюда чужое волшебство.

— Мой дядя Эндрью волшебник, — сказал Дигори.

И тут где-то совсем рядом с комнатой зашуршало, заскрипело, затрещало, раздался грохот падающих камней, и пол закачался.

— Здесь смертельно опасно, — сказала королева. — Весь дворец скоро рухнет, и мы погибнем под развалинами. — Она говорила так спокойно, словно речь шла о времени суток или о погоде. — Вперед, — добавила она, протягивая руки обоим детям. Полли, между прочим, королева была совсем не по душе, и руки ей она давать не собиралась. Но та, несмотря на все спокойствие, двигалась с быстротой мысли. Не успела Полли опомниться, как ее левую руку уже сжимала другая рука, куда крупнее и сильнее, чем ее собственная.

«Жуткая женщина, — думала Полли, — не ровен час, еще сломает мне руку. С нее станется. И руку-то она сграбастала левую, так что желтого колечка я достать не смогу. Можно правой попробовать дотянуться до левого кармана… нет, не получится, она меня спросит, что это я делаю. Ей ни в коем случае нельзя про колечки говорить. Ой, лишь бы Дигори не выболтал. Хорошо бы ему шепнуть пару слов…»

Из заколдованного зала королева провела их сквозь длинный коридор в целый лабиринт гостиных, лестниц и двориков. Где-то продолжали рушиться куски стен и потолка, порою грохот раздавался совсем близко, и одна арка упала сразу после того, как они под ней прошли. Королева шла так быстро, что детям приходилось семенить за нею, но она не выказывала никакого страха.

«Отважная какая, — думал Дигори, — и сильная. Настоящая королева. Вот бы она рассказала историю этого места…»

По дороге она и впрямь кое-что им рассказала.

— Вот дверь в подземелье, — говорила она, — а вот проход в главную камеру пыток. Тут был старый пиршественный зал, куда мой прадед пригласил как-то раз семьсот дворян, и перебил их прежде, чем они приступили к ужину. Они были виновны в мятежных мыслях.

Наконец они дошли до самой высокой и просторной залы с дверями в дальнем конце. Дигори подумал, что здесь раньше был главный вход в замок, и он был совершенно прав. Двери были не то черного дерева, не то черного металла, неизвестного в нашем мире, и закрыты на засовы, тяжелые и расположенные слишком высоко. «Как же нам выбраться?» — подумал Дигори.

Тут королева отпустила Дигори, встала в полный рост и замерла с простертой вверх рукой, а потом произнесла какие-то угрожающие непонятные слова и словно бы что-то кинула в двери. Двери дрогнули, словно шелковые занавески, и принялись распадаться, покуда от них не осталась горстка пыли на пороге.

Дигори присвистнул.

— Обладает ли твой повелитель, твой дядя-чародей, моим могуществом? — королева снова крепко сжала руку Дигори. — Я еще узнаю об этом. А ты тем временем помни. Вот что я делаю с теми, кто стоит на моем пути.

Сквозь пустой дверной проем струился довольно яркий для этого мира свет, и когда королева вывела детей из замка, они уже догадались, что окажутся на открытом воздухе. В лицо им дул холодный, но какой-то затхлый ветер. С высокой террасы открывался удивительный вид.

Далеко внизу над горизонтом висело багровое солнце, намного больше нашего. Дигори сразу почувствовал, что оно к тому же куда древнее, чем наше. Это было умирающее солнце, усталое от долгого взгляда на этот мир. Слева от солнца, чуть повыше его, сверкала огромная одинокая звезда. Кроме этой зловещей пары, в темном небе не было больше ничего. А по земле во всех направлениях до самого горизонта простирался обширный город без единой живой души. От всех храмов, башен, дворцов, пирамид и мостов города в свете увядающего солнца ложились длинные мрачные тени. Когда-то протекавшая через город река давно высохла, оставив лишь широкую канаву, заполненную пылью.

— Запомните, ибо никому больше не доведется этого увидеть, — сказала королева. — Таким был Чарн, великий град, столица Короля Королей, чудо этого света, а может быть, и всех остальных. Есть ли у твоего дяди столь богатые владения?

— Нет, — Дигори хотел было объяснить, что у дяди Эндрью нет никаких владений, но королева его перебила.

— Ныне здесь царит молчание, но я стояла здесь, когда воздух был полон звуками, что издавал Чарн. Здесь грохотали шаги и скрипели колеса, щелкали бичи и стенали невольники, гремели колесницы и барабанный бой возвещал жертвоприношения в храмах. Я стояла здесь перед гибелью города, когда со всех улиц раздавался боевой клич и кровь струилась рекою… — Она на мгновение замолкла. — И сразу, в единый миг, по слову одной-единственной женщины Чарн погиб!

— Кто же эта женщина? — спросил Дигори слабым голосом, заранее зная ответ.

— Я! — отвечала королева. — Я, Джадис, последняя королева, владычица всего мира!

Дети стояли молча, дрожа от холода.

— Виновна моя сестра, — продолжала королева. — Это она довела меня до такого, и будь она вовеки проклята всеми волшебными силами! Не было минуты, когда я не пошла бы на мир, пощадив ее жизнь, если б она отреклась ради меня от трона. Но она отказалась, и гордыня ее разрушила целый мир. Даже после начала войны мы обе торжественно обещали не призывать на помощь волшебства. Но что мне оставалось, когда она нарушила свою клятву? Безумная! Или не знала она, что у меня во власти было больше волшебства? Или не знала она, что мне доступна тайна Недоброго Слова? Или сомневалась она, что я не устрашусь произнести его?

— Что это за слово такое было? — осведомился Дигори.

— Не спрашивай о тайне тайн, — сказала королева. — Великие властелины нашего народа испокон веков знали, что есть слово, и есть обряд, которые убьют все живое в мире, кроме самого чародея. Но древние короли были слабы и мягкосердечны, да и те, кто всходил на трон вслед за ними, никогда даже не пытались узнать этого слова. Но я узнала его в одном тайном месте, и заплатила за это знание страшной ценой. И я молчала, пока меня не заставили. Я сражалась с ней до конца, всем, что было в моей власти. Кровь рекой лилась из жил моих врагов…

— Что за скотина, — пробормотала Полли.

— Последнее великое сражение шло три дня здесь, в Чарне. И все три дня я созерцала его с этой террасы. Я молчала, покуда не погиб мой последний солдат, покуда эта проклятая женщина, моя сестра, не поднялась со своими разбойниками до середины этой лестницы, ведущей из города к дворцу. Я дождалась, когда мы стали лицом к лицу, когда она, сверкнув своими злобными глазами, не выкрикнула: «Победа!» «Победа, — отвечала я, — только твоя ли?» И уста мои произнесли Недоброе Слово. И спустя мгновение я осталась единственным живым существом под солнцем.

— А как же люди? — выдохнул Дигори.

— Какие такие люди? — не поняла королева.

— Простые люди, — возмутилась Полли, — которые вам никакого зла не сделали. И женщины, и дети, и звери…

— Как же ты не можешь этого постигнуть? — королева по-прежнему обращалась к Дигори. — Ведь я была королевой. И это был мой народ, живший, чтобы исполнять мою волю.

— Не повезло же им, однако, — сказал Дигори.

— Ах, я забыла, что ты и сам мальчик из простонародья. Откуда тебе понять интересы государства. Затверди, отрок, что великой королеве позволяется много больше, чем черни. Ибо на наших плечах — тяжесть всего мира. Для нас нет законов, и мы одиноки в своем высоком уделе.

Дигори вдруг припомнил, что дядюшка Эндрью выражался в точности теми же словами. Правда, в устах королевы Джадис они звучали куда внушительней. И то сказать, ведь в дядюшке не было двух с лишним метров росту, да и красотой он не отличался.

— Что же вы сделали потом? — спросил Дигори.

— Всем своим волшебством заколдовала я тот зал, где сидят изображения моих предшественников. Сила этих заклинаний погрузила и меня в сон среди них, чтобы я не нуждалась ни в тепле, ни в пище, покуда, будь то хоть через тысячу лет, не пришел бы кто-то, дабы разбудить меня звоном колокола.

— А солнце у вас такое из-за Недоброго Слова? — спросил Дигори.

— Какое, мальчик?

— Такое большое, багровое и холодное.

— Оно вечно пребывало таким, — сказала королева, многие сотни тысячелетий. Что за солнце сияет в вашем мире, мальчик?

— Оно поменьше и пожелтее. И гораздо жарче.

И тут королева испустила не то вздох, не то рев, и лицо ее исказилось той же жадностью, какую он недавно видел на физиономии дядюшки Эндрью.

— Значит, ваш мир моложе, — она помедлила, чтобы снова бросить взгляд на разрушенный город. Если совесть и мучила королеву, то по ее лицу угадать это было бы решительно невозможно. — Что ж, пошли. Здесь холодно, здесь настает конец всех веков…

— Куда пошли? — хором спросили дети.

— Куда? — поразилась Джадис. — В ваш мир, конечно же.

Дети в ужасе переглянулись. Полли-то королеву невзлюбила с первого взгляда, но даже Дигори, выслушав историю Джадис, не испытывал никакого желания продолжать это знакомство. Она явно была не из тех, кого хочется видеть у себя в гостях. Да дети и не знали, как можно было бы взять ее с собой. Им самим нужно было домой попасть, но Полли не могла дотянуться до своего кольца, а Дигори без нее никуда бы не отправился.

— Н-н-наш мир, — пробормотал мальчик, краснея, — я… я думал, вы туда не хотите…

— Но зачем же вы явились, разве не забрать меня с собою?

— Вам не понравится наш мир, — сказал Дигори, — точно, Полли? Там скучно, и смотреть не на что.

— Скоро там будет на что смотреть, когда я стану его владычицей, — отвечала королева.

— Но вы не сможете, — возразил Дигори, — у нас другие порядки. Никто вас на трон не пустит.

Королева презрительно улыбнулась.

— Немало могучих королей думало, что они могут покорить Чарн,

— сказала она. — Все они пали, и их имена покрыты тьмой забвения. Глупый детеныш! Разве не видишь ты, что с моей красотой и с моими чарами весь ваш мир через год уже будет у моих ног? Приготовься вымолвить свои заклинания и немедленно доставь меня туда.

— Ужас какой-то, — шепнул Дигори девочке.

— Возможно, ты страшишься своего родича, — сказала Джадис. — Но если он выскажет мне должное почтение, я сохраню ему и жизнь, и трон. Я прихожу не для схватки с ним. Должно быть, он великий чародей, если сумел послать вас сюда. Правит ли он всем твоим миром или только частью?

— Он вообще никакой не король, — ответил Дигори.

— Ты лжешь. Чародейство требует королевской крови. Кто слышал о чародеях-простолюдинах? Но сквозь твои слова я различаю истину. Твой дядя — великий властелин и волшебник твоего мира. Призвав свое искусство, он увидел тень моего лица в некоем волшебном зеркале или заколдованном водоеме и, возлюбив мою красоту, произнес могучее заклинание, до основания потрясшее ваш мир, чтобы вы сумели преодолеть пропасть между мирами и испросить моего благосклонного согласия прибыть к нему. Отвечай, так ли это было?

— Н-не совсем, — смутился Дигори.

— Не совсем? — передразнила Полли. — Да все это чушь собачья, от начала до конца!

— Негодяйка! — Королева повернулась к Полли и ухватила ее за волосы на макушке, там, где больнее всего. При этом она поневоле отпустила руки детей. «Давай!» — крикнул Дигори. «Вперед!» — подхватила Полли. И они засунули руки в карманы. Стоило им только коснуться колечек, и весь этот жуткий мир мгновенно исчез. Они понеслись вверх, где нарастало теплое зеленое сияние.

 

Глава 6

КАК НАЧАЛИСЬ НЕСЧАСТЬЯ ДЯДИ ЭНДРЬЮ

— Пустите! Пустите! — кричала Полли.

— Да не трогаю я тебя, — отвечал Дигори.

И головы их вынырнули из пруда в солнечную тишину Леса Между Мирами, которая после того затхлого и разрушенного мира, что они оставили, показалась им еще глубже и теплее. Мне кажется, что они бы с удовольствием снова забыли, кто они такие и откуда явились, чтобы снова лечь на землю и погрузиться в радостный полусон, прислушиваясь к растущим деревьям. Но им было на этот раз не до сна. Едва выбравшись из пруда на траву, они обнаружили, что отнюдь не одиноки. Королева — или ведьма, выбирайте сами — перенеслась сюда вместе с ними, крепко ухватившись за волосы Полли. Вот почему девочка так отчаянно кричала свое «Пустите!»

Попутно, между прочим, выяснилось одно свойство колечек, о котором дядюшка Эндрью не знал, и потому не сказал о нем Дигори. Чтобы перенестись из одного мира в другой, достаточно было не надевать кольца или касаться его, а просто дотронуться до того, кто к нему притронулся. Колечки в этом смыcле действовали вроде магнитов. Кто не знает, что уцепившаяся за магнит булавка притягивает и другие булавки тоже.

В Лесу Между Мирами королева изменилась. Она так побледнела, что от ее красоты осталось совсем мало. И дышала она с трудом, словно здешний воздух душил ее. Дети совсем перестали ее бояться.

— Отпустите! Отпустите мои волосы! — твердила Полли. — Чего вы за них ухватились?

— Ну-ка, — подхватил Дигори, — отпустите-ка ее. Сию секунду!

Пришлось детям заставить королеву силой — вдвоем они оказались сильнее своей противницы. Она отпрянула, задыхаясь, с ужасом в глазах.

— Быстро, Дигори, — сказала Полли, — смени кольца и давай нырять в наш пруд.

— Помогите! Помогите! — закричала ведьма слабым голосом, ковыляя за ними. — Будьте милосердны, возьмите меня с собой, я погибну в этом страшном месте!

— А интересы государства? — съязвила Полли. Помните, как вы прикончили всех жителей своего мира? Торопись, Дигори!

Они уже надели зеленые колечки, когда Дигори вдруг охватил приступ жалости.

— Слушай, что же мы делаем?

— Не будь идиотом, — отвечала Полли. — Зуб даю, что она притворяется. Давай, давай же!

И дети прыгнули в отмеченный заранее пруд. «Здорово, что мы его не потеряли», — подумала Полли. Но во время прыжка Дигори вдруг почувствовал, что кто-то ухватил его холодными пальцами за ухо. Покуда они спускались все глубже, и в воздухе начали появляться смазанные очертания нашего мира, хватка этих пальцев становилась все крепче. К ведьме явно возвращалась ее былая сила. Дигори вырывался, брыкался, но все без малейшего толку. Спустя мгновение они уже были в кабинете дядюшки Эндрью, и сам хозяин этого кабинета в изумлении смотрел на невиданное существо, принесенное Дигори из другого мира.

Его можно было понять. Полли и Дигори тоже замерли, пораженные. Ведьма, без сомнения, оправилась от своей слабости, и от ее вида в нашем мире, в окружении обыкновенных вещей, попросту захватывало дух. Она и в Чарне-то вызывала тревогу, а в Лондоне — просто ужас. Во-первых, дети только сейчас поняли, какая она огромная. «Верно, она и не человек вовсе?» — подумал Дигори. Между прочим, он, возможно, был прав. Мне доводилось слышать, что короли Чарна ведут свой род от племени гигантов. Но главное было даже не в росте королевы, а в ее красоте, неистовстве и дикости. Дядя Эндрью то кланялся, то потирал ручки, и, по правде сказать, выглядел насмерть перепуганным. Рядом с ведьмой он казался сущей букашкой. И все же, как говорила потом Полли, был он выражением лица чем-то похож на королеву. Тем самым выражением, той меткой злых чародеев, которой королева не увидала на лице Дигори. Одно хорошо: дети теперь не боялись дядюшки Эндрью, как не испугается гусеницы тот, кто видел гремучую змею, а коровы — видевший разъяренного быка.

Дядя знай потирал ручки да кланялся, пытаясь выдавить что-то очень вежливое из своего пересохшего рта. Его эксперимент с колечками прошел успешнее, чем ему бы хотелось, потому что хоть он и занимался чародейством долгие годы, но опасностям предпочитал подвергать других. Ничего даже отдаленно похожего никогда с ним раньше не случалось.

И тут Джадис заговорила. В ее негромком голосе было нечто, от чего задрожала вся комната.

— Где чародей, что перенес меня в этот мир?

— Э… э… мадам, — пролепетал дядюшка, — чрезвычайно польщен… премного обязан… такая нежданная честь… и если бы я смог подготовиться к вашему визиту, я бы…

— Где чародей, глупец?

— Э… это, собственно, я и есть, мадам… надеюсь, вы простите ту вольность, с которой с вами обращались эти испорченные дети… уверяю вас, что со своей стороны…

— Ты? — Голос королевы стал еще грознее.

Одним скачком она пересекла комнату, схватила старика за седые космы и откинула его голову назад, вглядываясь ему в лицо точно так же, как в лицо Дигори в своем королевском дворце. Дядя только моргал и беспокойно облизывал губы. Она отпустила его так неожиданно, что он стукнулся спиной о стену.

— Вижу, — сказала она с презрением, — какой ты чародей. Стой прямо, пес, не вольничай, словно говоришь с равными! Кто научил тебя колдовать? Готова поклясться, что в тебе нет ни капли королевской крови.

— Ну… в строгом смысле слова, — заикался дядя, не совсем королевской, мадам, но мы, Кеттерли, знаете ли, весьма древний род… из Дорсетшира…

— Умолкни, — сказала ведьма. — Вижу, кто ты такой. Ты мелкий чародей-любитель, колдующий по книгам и чужим правилам. Подлинного чародейства нет в твоей крови и сердце. Такие, как ты, перевелись в моем королевстве уже тысячу лет назад. Но здесь я позволю тебе быть моим рабом.

— Буду исключительно счастлив… рад оказать вам любую услугу… любую, уверяю вас…

— Умолкни! Твой язык невоздержан. Выслушай мой первый приказ. Я вижу, что мы прибыли в большой город. Немедленно добудь мне колесницу, или ковер-самолет, или хорошо объезженного дракона, или то, что по обычаям ваших краев подходит для королей и благородных вельмож. Затем доставь меня в те места, где я смогу взять одежду, драгоценности и рабов, подобающих мне по моему званию. Завтра я начну завоевание этого мира.

— Я … я пойду закажу кэб, — выговорил дядя.

— Стой, — приказала ведьма, когда он направился к двери. — Не вздумай предать меня. Глаза мои видят сквозь стены, я умею читать людские мысли. Я повсюду буду следить за тобой, и при первом знаке ослушания наведу на тебя такие чары, что где бы ты ни присел, ты сядешь на раскаленное железо, и где бы ни лег — в ногах у тебя будут невидимые глыбы льда. Теперь ступай.

Старик вышел, напоминая собаку с поджатым хвостом.

Теперь дети боялись, что Джадис отомстит им за случившееся в лесу. Но она, похоже, совсем забыла об этом. Лично я полагаю, — и Дигори со мной согласен, — что в ее голову просто не могло уместиться такое мирное место, сколько бы раз она там ни бывала. Оставшись наедине с детьми, королева не обращала на них ни малейшего внимания. Неудивительно! В Чарне она до самого конца не замечала Полли, потому что пользы ждала только от Дигори. А теперь, когда у нее имелся дядюшка Эндрью, ей и Дигори был не нужен. Я думаю, все ведьмы такие. Им интересно только то, что может пригодиться; это ужасно практичный народ. Так что в комнате одну-две минуты царило молчание, только Джадис нетерпеливо постукивала об пол ногой.

— Куда же пропал этот скудоумный старик? Надо было взять с собой хлыст! — И она кинулась из комнаты на поиски дядюшки, так и не бросив ни единого взгляда на детей.

— Ух! — Полли вздохнула с облегчением. — Мне домой пора. Страшно поздно, еще от родителей влетит.

— Ладно, только, пожалуйста, возвращайся поскорее, — сказал Дигори. — Ну и гадина! Слушай, надо что-то придумать.

— Пускай твой дядюшка думает, — ответила Полли. — Не мы же с тобой затевали все эти чародейские штучки.

— Но ты все-таки возвращайся, а? Ты же видишь, что происходит…

— Я отправлюсь домой через наш проход, — сказала Полли с холодком, — так быстрее. А если ты хочешь, чтобы я вернулась, то не мешало бы извиниться.

— За что? — воскликнул Дигори. — Ох уж эти девчонки! Да что я такого сделал?

— Ничего особенного, разумеется, — ехидно сказала Полли. — Только руку мне чуть не оторвал в этом зале с восковыми фигурами. И в колокол ударил, как последний идиот. И в лесу замешкался, чтобы эта ведьма успела тебя ухватить перед тем, как мы прыгнули в пруд. Вот и все.

— Хм, — удивился Дигори, — ладно, прошу прощения. В зале с фигурами я правда вел себя по-дурацки. А ты уж не вредничай, возвращайся. Не то мои дела плохи будут.

— Да что с тобой может случиться? Это ведь не тебе, а дядюшке твоему сидеть на раскаленном железе и спать на льду, так?

— Это здесь ни при чем, — сказал Дигори. — Я насчет мамы своей беспокоюсь. Если эта ведьма к ней зайдет в комнату, она ее до смерти перепугает.

— Ладно, — голос Полли переменился. — Хорошо. Перемирие. Я вернусь, если смогу. А покуда мне пора. — И она протиснулась сквозь дверцу туннеля. Это темное место среди балок, которое казалось ей таким заманчивым всего несколько часов назад, теперь выглядело будничным и неприглядным.

А теперь вернемся к дядюшке Эндрью. Когда он спускался с чердака, сердце у него колотилось, как бешеное, а с морщинистого лба катились крупные капли пота, которые он утирал платком. Войдя в свою спальню, расположенную этажом ниже, он закрыл дверь на ключ и первым делом полез в комод, где прятал от тетушки Летти бутылку и бокал. Налив себе полный бокал какого-то противного взрослого зелья, он выпил его одним махом, а затем глубоко вздохнул.

«Честное слово, — сказал он самому себе, — я жутко взволнован. Страшно расстроен. И это в моем-то возрасте!»

Налив второй бокал, он осушил и его, а потом принялся переодеваться. Вы такой одежды никогда не видели, а я их еще помню. Дядя надел высокий-высокий блестящий белый воротничок, жесткий, из тех, что заставляют вас все время держать подбородок кверху. Следующим на очереди был вышитый белый жилет, на который дядя выпустил золотую змейку цепочки от часов. Затем он облачился в свой наилучший фрак, который приберегал для свадеб и похорон. После этого он вынул и почистил свой парадный цилиндр, а в петлицу фрака вставил цветок из букета, который тетя Летти поставила в вазу на его комод. Достав из маленького ящика комода белоснежный носовой платок, из тех, каких теперь уже не купить, он покапал на него одеколоном. Напоследок дядюшка Эндрью вставил в глаз монокль на толстом черном шнурке и взглянул на себя в зеркало.

Дети, как вы хорошо знаете, делают глупости по-своему, а взрослые по-своему. Дядя Эндрью в тот момент как раз был готов на всякие взрослые глупости. Теперь, когда ведьмы рядом не было, он позабыл о том, как она его перепугала, и думал только о ее небывалой красоте. «Да, скажу я вам, поразительная женщина, — твердил он про себя, — дивная женщина! Чудное создание!» Он как-то ухитрился позабыть и то, что привели это «чудное создание» дети — ему казалось, что сделал это он сам, своими заклинаниями.

«Эндрью, мой мальчик, — сказал он про себя, вглядываясь в зеркало, — для своих лет ты чертовски хорошо сохранился! Ты господин весьма достойной внешности!»

Видите ли, старый дурень искренне начинал верить в то, что ведьма может в него влюбиться. То ли два бокала были виноваты в таких мыслях, то ли его лучшее платье, а может, и его павлинье тщеславие, из-за которого, собственно, он и стал чародеем.

Он отпер дверь, спустился, послал служанку за кэбом (тогда у всех были слуги) и заглянул в гостиную, где, как и следовало ожидать, увидал тетушку Летти. Стоя у окошка на коленях, она чинила старый матрас.

— Летиция, дорогуша, начал он, видишь ли, мне, как бы выразиться, надо выйти. Одолжи-ка мне фунтов пять… будь умницей…

— Нет, Энди, — сказала тетя Летти твердым голосом, не отрываясь от своей работы — я сто раз говорила тебе, что денег взаймы ты от меня никогда не получишь.

— Прошу тебя, не дури, дорогуша, — настаивал дядюшка, — это чрезвычайно важное дело. Я могу из-за тебя оказаться в исключительно, крайне неудобном положении.

Эндрью, — тетя поглядела ему прямо в глаза, — как тебе не стыдно просить денег у меня?

За этими словами скрывалась длинная и скучная взрослая история. Вам о ней достаточно знать только то, что дядюшка Эндрью некогда «пекся о делах дражайшей Летти», при этом сам не работал, платил из ее денег за свои сигареты и коньяк, так что в конце концов тетя Летти теперь была куда беднее, чем тридцать лет назад.

— Дорогуша, — упрямился дядя, — ты не понимаешь. У меня сегодня будут непредвиденные расходы. Мне надо кое-кого немножко поразвлечь. Пожалуйста, не утомляй меня.

— Но кого, кого же, скажи на милость, ты собираешься развлекать? — спросила тетя Летти.

— Одного очень важного гостя… он только что прибыл…

— Важный гость! — передразнила тетя Летти. — К нам и в дверь-то никто не звонил за последний час.

Тут дверь внезапно распахнулась. Обернувшись, изумленная тетя Летти увидала в дверях огромную, роскошно одетую женщину с горящими глазами и обнаженными руками. Это была ведьма.

 

Глава 7

О ТОМ, ЧТО СЛУЧИЛОСЬ ПЕРЕД ДОМОМ

— Сколько еще мне ждать колесницы, раб? — прогремела ведьма. Дядя Эндрью чуть не лишился чувств от страха. В присутствии живой королевы из него мигом испарились все шаловливые мысли, которым он предавался перед зеркалом. Зато тетушка Летти сразу поднялась с колен и вышла на середину комнаты.

— Позволь осведомиться, Эндрью, кто эта молодая особа? — спросила она ледяным голосом.

— Знат-тная иност-транка… весьма важная гость-тья, — заикался он.

— Чушь! — отрубила тетя Летти и обернулась к ведьме. — Немедленно убирайся из этого дома, бесстыжая тварь, или я вызову полицию! — Она приняла ведьму за цирковую актрису. Особенно ее возмутили, между прочим, короткие рукава гостьи.

— Кто эта несчастная? — спросила королева. — На колени, ничтожество, или я сотру тебя в порошок!

— Потрудитесь в этом доме, девушка, обходиться без неприличных выражений, — сказала тетя Летти.

В ту же секунду, как показалось дяде Эндрью, королева стала еще выше ростом. Глаза ее засверкали. Она выбросила руку вперед тем же движением и с теми же словами, что недавно превратили в пыль ворота королевского дворца в Чарне. Но ничего не случилось. Только тетушка Летти, приняв ужасное заклинание за обыкновенные английские слова, сказала:

— Так и есть. Эта женщина пьяна. Да, пьяна! Даже говорить толком не может!

Должно быть, колдунья здорово перепугалась в тот миг, когда поняла, что в нашем мире ей не удастся превращать людей в пыль с такой же легкостью, как в своем. Но самообладания она не потеряла ни на секунду, и, не теряя времени, кинулась вперед, схватила тетю Летти, подняла ее над головой, словно тряпичную куклу, и бросила через комнату. Тетя еще не успела приземлиться, как в комнату заглянула служанка, (которой выпало на редкость интересное утро), чтобы сообщить, что приехал кэб.

— Веди меня, раб, — сказала ведьма.

Дядюшка Эндрью залепетал что-то насчет «прискорбного насилия», с которым он «не может примириться», но потерял дар речи от одного-единственного гневного взгляда королевы.

Она вытащила его из комнаты, а затем и из дома, так что сбежавший по лестнице Дигори успел увидеть захлопывающуюся переднюю дверь.

— Ой! — выдохнул он. — Теперь она по Лондону бегает. Вместе с дядей. Что они натворят?

— Ах, господин Дигори, — сказала в свою очередь служанка, которая от души наслаждалась происходящим, — по-моему, мисс Кеттерли ушиблась.

И оба они побежали в гостиную выяснить, что случилось с тетей.

Упади тетушка Летти на голый пол или даже на ковер, она бы, верно, переломала себе все кости, но упала она, по счастливой случайности, на матрас. Нервы у нее были крепкие, как у многих тетушек в те добрые старые времена, так что, понюхав нашатыря и посидев пару минут, она заявила, что с ней не произошло ровным счетом ничего страшного, разве что несколько синяков. Вскоре она уже начала действовать.

— Сарра, сказала она служанке (которая, заметим, не выглядела счастливой), — немедленно отправляйся в полицейский участок и сообщи, что в городе находится буйная сумасшедшая. Завтрак моей сестре я отнесу сама. (Ее сестра, как вы поняли, была мама Дигори).

Когда она управилась с этим делом, они с Дигори позавтракали тоже. После этого мальчик принялся за размышления.

Требовалось как можно скорее отправить ведьму обратно в ее мир, или уж, по крайней мере, выгнать из нашего. Никак нельзя ей позволить бесчинствовать в доме, а то ее могла увидеть мама. И более того, нельзя было позволить ей бесчинствовать в Лондоне. Дигори не был в гостиной, когда ведьма пыталась «стереть в порошок» тетушку Летти, зато он видел, как она превратила в прах ворота дворца в Чарне. Так что о ее волшебных силах он знал, не знал только, что она их в нашем мире потеряла. А ведь она ясно говорила, что хочет завоевать наш мир. Вдруг она сейчас превращает в прах Букингемский дворец или Парламент? А полицейских сколько она уже успела в пыль превратить? С этим он, конечно, ничего поделать не мог. Ну, а с другой стороны, ведь действовали же кольца на манер магнитов. «Если бы мне только удалось до нее дотронуться, — думал Дигори, — а потом надеть мое желтое колечко, мы бы снова оказались с нею вместе в Лесу Между Мирами, а там, наверное, она снова ослабеет. Может, конечно, и нет, может, это просто потрясение на нее так тогда подействовало… Придется рискнуть в любом случае. Только как мне найти эту скотину? Тетя меня на улицу не пустит, если не сказать ей, куда я отправлюсь. И денег у меня всего два пенса. Ни на омнибус не хватит, ни на конку, а ведь надо будет пол-Лондона объехать. И где ее вообще начинать искать? И дядюшка

— с ней он до сих пор или нет?»

Выходило, что ему ничего не оставалось, кроме как сидеть дома, надеясь, что дядюшка Эндрью вместе с ведьмой вернутся обратно. В таком случае Дигори должен был подбежать к королеве, дотронуться до нее и надеть желтое колечко еще до того, как та вошла бы в дом. Значит, ему следовало следить за парадной дверью, как кошке за мышиной норкой, ни на секунду не сходя с места. Дигори отправился в столовую и, что называется, прилип к оконному стеклу. Окно было старомодное, фонарное, из него хорошо были видны и ступеньки крыльца, и улица. Никто не проскользнул бы мимо него к парадной двери незамеченным. «Что-то сейчас Полли делает?» — думал Дигори.

Этим размышлениям он посвятил чуть не половину первого, самого медленного получаса ожидания. Но вам над судьбой Полли ломать голову не стоит, потому что я немедленно готов все о ней рассказать. Она опоздала к обеду, и кроме того явилась домой с мокрыми чулками и башмаками. А когда ее спросили, где она шаталась и чем занималась, она ответила, что гуляла с Дигори Керком, ноги же промочила в пруду, что пруд этот в лесу, а где лес — она не знает. «Может он был в парке?» — спросили ее. Она вполне честно ответила, что при желании это место можно назвать и парком. Так что мама Полли решила, что девочка убежала, никого не спросясь, в какую-то неизвестную часть Лондона, забрела в незнакомый парк, где и прыгала по лужам. В конце концов ее отчитали, пригрозив запретить играть «с этим мальчишкой Керком», если подобное повторится. За обедом ей не дали сладкого, а после обеда отправили на два часа в постель. Такие штуки в те годы случались с детьми сплошь и рядом.

Таким-то вот образом, покуда Дигори наблюдал из окна гостиной за крыльцом и улицей, Полли лежала в постели, и оба они думали о том, как страшно медленно тянется время. Лично я, наверное, предпочел бы быть на месте Полли. Ей-то было нужно всего-навсего дождаться, пока истекут положенные два часа наказания. А Дигори чуть не каждую минуту, услышав то стук колес тележки булочника, то случайную карету, то шаги мальчишки из мясной лавки, вздрагивал: «Ну, вот она!» А между этими ложными тревогами только безумно медленно тикали часы, да огромная муха билась о верхний край окна. Дом этот был из тех, где после полудня стоит мертвая тишина, скука и запах вареной баранины.

Покуда Дигори томился своим ожиданием, случилось одно мелкое происшествие, о котором я расскажу из-за его важных последствий в дальнейшем. Знакомая дама принесла винограду для мамы Дигори, и сквозь приоткрытую дверь гостиной Дигори услыхал обрывок разговора гостьи с тетушкой Летти.

«Какой чудный виноград! — говорила тетя. — Если и могло бы что-нибудь ей помочь, то эти ягоды — лучше всего. Ах, бедненькая моя Мейбл! Разве что плоды из краев вечной юности могли бы ее спасти, а в этом мире ей уже ничего… — Тут обе они понизили голос, и Дигори больше ничего не сумел услышать.

Край вечной юности! Еще вчера Дигори, услышав такое, подумал бы, что тетя Летти несет обычную взрослую чепуху, ничего не имея особенного в виду. Он и сейчас чуть было так не подумал, но вдруг сообразил, что ведь он-то достоверно знает — в отличие от тетушки Летти, — что другие миры есть, он даже был в одном из них! А если так, то и край вечной юности мог где-то существовать! Все, что хочешь, могло существовать. В каком-то из других миров Дигори мог бы найти плоды, которые и впрямь вылечили бы маму. И… и… ну, вы сами знаете, как возникает безумная надежда на что-то очень хорошее, и как вы чуть ли не боретесь с ней, чтобы в очередной раз не расстроиться. Именно так и чувствовал себя Дигори. Только побороть свою надежду ему не удавалось — а вдруг, продолжал думать он, а вдруг это правда. С ним уже успело случиться столько удивительного. И кольца волшебные у него были. Должно быть, каждый пруд в лесу вел в свой собственный мир. Дигори мог попробовать попасть в каждый из них, и потом — мама бы выздоровела. Все бы стало по-старому. Он совершенно забыл о том, что караулит ведьму, и рука его сама собой потянулась в карман с желтым кольцом, когда вдруг раздался цокот копыт.

«Это еще что? — подумал он. — Пожарники? Интересно, где горит. Ой, все ближе… ого, да это Она!»

Вам можно не объяснять, кого он имел в виду.

Сначала Дигори увидел кэб. Козлы кучера пустовали, зато на крыше коляски стояла — именно стояла, а не сидела — Джадис, королева королев и Страх Чарна. Она великолепно держала равновесие, покуда коляска на полной скорости вынеслась из-за угла, сильно покосившись набок. Королева сверкала белыми зубами, из глаз ее, казалось, вылетало пламя, а длинные волосы развевались сзади вроде хвоста кометы Она безжалостно хлестала лошадь кнутом, и бедное животное, раздувая ноздри и стряхивая с боков пену, во весь опор подлетело к передней двери, чуть не своротив фонарный столб, и встало на дыбы. Карете повезло меньше: она задела столб и развалилась на куски. Ничуть не растерявшись, королева вовремя спрыгнула с крыши и перескочила на спину лошади. Едва устроившись в седле, она склонилась к уху лошади, нашептывая ей слова, от которых та не успокоилась, а напротив, вновь встала на дыбы и испустила ржание, похожее на крик боли. Казалось, лошадь превратилась в комок копыт, зубов и развевающейся гривы — но и тут королева удержалась, как самый замечательный наездник.

Не успел Дигори и охнуть, как из-за угла выскочил второй кэб, из которого выпрыгнул толстый господин во фраке и полицейский. За вторым последовал третий, где полицейскими были оба седока, за ним же — человек двадцать на велосипедах, в основном мальчишки-разносчики. Все они вовсю звонили и орали. Завершила процессию толпа пеших, раскрасневшихся от бега, но явно получавших удовольствие от всех этих событий. В домах стали захлопываться окна, и на каждом крыльце появлялись либо служанка, либо дворецкий. Им тоже хотелось поразвлекаться.

Тем временем из развалин первой кареты принялся кое-как выкарабкиваться пожилой господин. На помощь ему бросился добрый десяток доброжелателей; правда, без их услуг он, пожалуй, справился бы лучше, потому что все они тянули его в разные стороны Дигори решил, что это дядюшка Эндрью, но лица его увидеть ие смог, потому что на него была с силой нахлобучена черная шляпа.

Дигори выбежал на улицу и присоединился к толпе.

— Вот она! Вот она! — кричал толстяк, тыча пальцем в королеву Джадис. — Арестуйте ее, констебль! Сколько она всего забрала в моем магазине, на сотни фунтов, на тысячи… жемчуг у нее на шее

— это мое ожерелье… и синяк она мне поставила!

— И точно, начальник! — обрадовался кто-то из толпы. — Классный синячище! Не слабая бабенка!

— Приложите к нему сырого мяса, хозяин, — посоветовал мальчишка из мясной лавки.

— Ничего не пойму, — сказал старший по званию полицейский. — Что тут творится?

— Да говорю же я, она… — начал толстый господин, но тут его перебил голос из толпы:

— Эй! Не пускайте этого старого хрыча из кэба! Это он ее туда посадил!

Престарелый джентльмен, который несомненно был-таки дядюшкой Эндрью, только с трудом встал и теперь растирал свои синяки. «Ну, — обратился к нему полицейский, — так что же здесь происходит?»

— Умпф, пумф, шумпф, — раздался голос из-под шляпы.

— Бросьте шутить, — сказал полицейский сурово. — Вам скоро будет не до смеха. Ну-ка, снимите это немедленно.

Легко сказать! Дядя Эндрью возился со своим цилиндром без всякого успеха, покуда его не сдернули за поля двое полицейских.

— Благодарю вас, благодарю, — слабым голосом произнес дядюшка. — Благодарю вас. О, Господи, я потрясен. Если бы кто-нибудь принес мне крошечную рюмочку коньяку…

Минутку, сэр, — полицейский извлек откуда-то очень большой блокнот и совсем крошечный карандашик. — Кто отвечает за эту молодую особу? Вы?

— Берегись! — закричало сразу несколько голосов, и полицейский еле успел отскочить от рванувшейся прямо на него лошади. Тут ведьма развернула ее мордой к толпе, поставив задними ногами на тротуар, и принялась длинным сверкающим ножом разрезать постромки на шее животного, чтобы освободить его от обломков кареты А Дигори все думал, как бы ему подобраться поближе к королеве и при случае дотронуться до нее. Задача была не из легких. С той стороны, где стоял мальчик, толпилось слишком много народу, а путь на другую сторону лежал через узкое пространство между заборчиком вокруг дома Кеттерли и конскими копытами. Если вы знаете лошадей, и если б вы видели, в каком состоянии находился этот несчастный конь, вы бы поняли весь страх Дигори. И все-таки, хоть он и знал лошадей, но решительно сжал зубы и выжидал момент для броска.

Сквозь толпу пробился краснолицый детина в шляпе-котелке.

— Знаешь, хозяин, — обратился он к полицейскому, — а ведь это моя лошадка, на которой она расселась, и карета моя, ты посмотри только, от нее одни щепки остались!

— По одному, пожалуйста, по одному, — отвечал полицейский.

— Куда там! — сказал извозчик. — Уж я-то свою лошадку знаю. У нее папаша в кавалерии служил. Ежели эта дамочка будет и дальше ее раззадоривать, она тут кому-нибудь все кости переломает. Пустите-ка, я разберусь.

Полицейский, нужно сказать, с облегчением пропустил его к лошади, и кэбмен не без сочувствия заговорил с ведьмой:

— Вот чего, барышня, дайте мне к ейной морде подойти, а сами слезайте. Вы барышня из благородных, ступайте домой, чайку испейте, отдохните в постельке, вот оно и лучше станет.

Он протянул руку к лошадиной морде, приговаривая: «Постой, Земляничка, не бузи… Тише, тише… «И тут впервые за все время заговорила ведьма.

— Пес! — Ее высокий холодный голос легко заглушил шум толпы.

— Пес, руки прочь от королевского скакуна! Перед тобой Императрица Джадис!

 

Глава 8

БИТВА У ФОНАРНОГО СТОЛБА

— Ого! — раздался голос из толпы. — Да неужто сама императрица? Ну и потеха!

— Ура императрице заднего двора! Ура!

Зардевшись, ведьма слегка наклонила голову — но тут крики превратились в хохот, она поняла, что над ней потешаются, и, изменившись в лице, переложила сверкающий нож из правой руки в левую. Дальше случилось что-то совсем жуткое. Легко и просто, будто в этом не было решительно ничего особенного, она протянула правую руку к столбу и отломала от него один из железных брусков. Да, волшебную силу она могла и утратить, но обыкновенная оставалась при ней, и железо она ломала, словно это была спичка.

Королева подкинула свое новое оружие в воздух, снова поймала, повертела в руке, как жезл, и направила лошадь вперед.

«Сейчас или никогда», — подумал Дигори. Пробежав между лошадью и заборчиком, он принялся медленно продвигаться вперед. Стоило коню на мгновение остановиться — и Дигори успел бы дотронуться до пятки ведьмы. Во время своего рывка он услыхал ужасающий звон и грохот. Ведьма опустила железный брусок на шлем полицейскому, и тот упал, как кегля.

— Быстрее, Дигори. Это невозможно! — сказал кто-то за его спиной. Это была Полли, убежавшая из дому сразу же после того, как ее выпустили из кровати.

— Молодчина, — шепнул Дигори. — Держись за меня покрепче. Тебе придется управляться с кольцом. Желтое, запомни. И не надевай его, пока я не крикну.

Раздался еще один звук удара, и свалился второй полицейский. Тут начала приходить в бешенство толпа. «Стащить ее! Булыжником по кумполу! Солдат, солдат вызвать!» И в то же время народ расступался все дальше. Только извозчик — явно самый храбрый и самый добросердечный из собравшихся — держался близко к лошади, и, увертываясь от железного бруска, пытался погладить свою Земляничку.

Толпа продолжала гудеть и бесноваться. Над головой у Дигори пролетел первый камень. Тут королева заговорила.

— Чернь! — Голос ее, похожий на звон огромного колокола, звучал почти радостно. — О, как дорого вы заплатите за это, когда я стану владычицей мира! Я не оставлю от вашего города камня на камне как случилось с Чарном, с Фелиндой, с Сорлойсом, с Брамандином!

И тут Дигори наконец поймал ее за ногу. Королева съездила ему каблуком прямо в зубы, разбила губу и раскровавила весь рот, так что мальчику пришлось отпустить ее. Где-то совсем рядом дядюшка Эндрью лепетал что-то вроде «Мадам… прелестница… нельзя же так… соберитесь с духом… «Дигори снова схватил ее за ногу, и снова его стряхнули. Железный брусок продолжал косить одного человека за другим. Дигори схватился в третий раз… сжал каблук мертвой хваткой… и выкрикнул:

— Полли! Давай!

Гневные и перепуганные лица мигом исчезли. Гневные, перепуганные голоса затихли. Только где-то в полутьме за спиной Дигори продолжал ныть дядюшка Эндрью. «Что это, белая горячка? Конец всему? Это невыносимо! Нечестно! Я никогда не хотел быть чародеем! Это недоразумение! Это моя крестная… должен протестовать… состояние здоровья… почтенный дорсетширский род… ««Тьфу! — подумал Дигори. — Только его здесь не хватало. Ну и прогулочка! Ты тут, Полли?» — добавил он вслух.

— Тут я. Не толкайся, пожалуйста.

— Я и не думал, — но не успел Дигори договорить, как их головы уже вынырнули в теплую солнечную зелень Леса Между Мирами.

— Смотри! — крикнула выходящая из воды Полли. — И лошадь тут, и мистер Кеттерли! И извозчик! Ну и компания!

Стоило ведьме увидеть лес, как она побледнела и склонилась к самой гриве лошади. Было видно, как она смертельно ослабела. Дядюшка Эндрью дрожал мелкой дрожью. Зато Земляничка радостно встряхнулась, испустила веселое ржание и успокоилась — впервые тех пор, как Дигори ее увидел. Прижатые уши выпрямились, жуткий огонь в глазах, наконец, погас.

— Вот и хорошо, лошадушка, — извозчик похлопал Земляничку по шее. — Молодчина. Так держать.

Тут лошадь сделала самую естественную вещь. Ей очень хотелось пить (и неудивительно), так что она добрела до ближайшего пруда и зашла в воду. Дигори все еще держал ведьму за пятку, а Полли сжимала руку Дигори. Кэбмен, в свою очередь, гладил Земляничку; что же до дядюшки, то он, продолжая дрожать, вцепился доброму извозчику в рукав.

— Быстро! — Полли взглянула на Дигори. — Зеленые!

Так и не пришлось Земляничке напиться. Вместо этого вся компания начала проваливаться во мглу. Лошадь заржала, дядюшка Эндрью взвизгнул. «Везет же нам», — сказал Дигори.

После нескольких минут молчания Полли удивленно спросила:

— Разве мы не должны уже где-то очутиться?

— Мы, по-моему, уже где-то очутились, — сказал Дигори. — Я, по крайней мере, стою на чем-то твердом.

— Хм, да и я, кажется, тоже, — отвечала Полли, — только почему же такая темень? Слушай, может, мы не в тот пруд забрались?

— Наверное, мы в Чарне, — предположил Дигори, — только здесь ночь.

— Это не Чарн, — раздался голос ведьмы, — это пустой мир, где царит Ничто.

И действительно, окружающее весьма напоминало именно Ничто. Звезд не было. Темнота царила такая, что нельзя было увидать друг друга, и все равно, открыты глаза, или закрыты. Под ногами дышало холодом нечто плоское — может быть, земля, но уж точно не трава и не дерево. В сухом прохладном воздухе не было ни малейшего ветерка.

— Судьба моя настигла меня, — сказала ведьма пугающе спокойным голосом.

— О, не надо так, моя дорогая, — залепетал дядюшка Эндрью. — Моя милая юная госпожа, умоляю вас воздержаться от подобных суждений! Неужели все на самом деле так плохо? Не верю! И… извозчик, любезный… нет ли у тебя случаем бутылочки, а? Капля спиртного — это именно то, что мне сейчас чертовски необходимо!

— Ну-ну, — раздался добрый, уверенный и спокойный голос извозчика. — Не падайте духом, ребята! Кости у всех целы? Отлично! За одно это стоит спасибо сказать — вон мы с какой высоты свалились. Скажем, мы в какой-то котлован свалились, может, на новую станцию метро, так ведь придут же, в конце концов, и вызволят нас всех, точно? Ну, а ежели мы уже отдали концы — что очень даже могло случиться — что ж, двум смертям не бывать, а одной не миновать. И чего, спрашивается, бояться, если за плечами честная жизнь, а? А покуда давайте-ка время скоротаем и споем песнопение. Хорошо?

И он тут же затянул церковное песнопение, благодарственный гимн в честь сбора урожая, который «весь лежал в амбарах». Гимн вряд ли подходил к месту, где никогда не выросло ни одного колоса, но извозчик помнил его лучше всех остальных. Голос у него был сильный и приятный. Подпевая, дети приободрились. Дядюшка и ведьма подпевать не стали.

На последнем куплете гимна Дигори почувствовал, как кто-то хватает его за локоть. По запаху коньяка, сигар и дорогого белья он понял, что это дядюшка Эндрью, пытающийся тайком отвести его в сторону. Когда они отошли на пару шагов от остальных, дядя склонился так близко к уху Дигори, что тому стало щекотно, и прошептал:

— Ну же, мальчик! Надевай свое кольцо! Давай отправляться.

Дядя недооценил хороший слух королевы.

— Глупец! — воскликнула она, спрыгивая с лошади. — Ты позабыл, что я умею читать людские мысли? Отпусти мальчишку. Если ты вздумаешь предать меня, то месть моя будет самой страшной со времен сотворения всех миров!

— Кроме того, — добавил Дигори, — ты очень даже зря принимаешь меня за такую жуткую свинью, которая могла бы оставить в таком месте Полли, извозчика и Земляничку.

— Ты весьма, весьма избалованный и неблаговоспитанный мальчик, — сказал дядя Эндрью.

— Тише! — сказал извозчик. И все они стали прислушиваться.

Что-то наконец начало происходить в темноте. Чей-то голос начал петь, так далеко, что Дигори даже не мог разобрать, откуда он доносится. Порою казалось, что он струится со всех сторон. Норою Дигори мерещилось, что голос исходит из земли у них под ногами. Самые низкие ноты этого голоса были так глубоки, что их могла бы вызвать сама земля. Слов не было. Даже мелодии почти не было. Но Дигори никогда не слышал таких несравненных звуков. Они пришлись по душе и лошади: Земляничка так радостно заржала, словно после долгих лет в упряжи кэба она вернулась на старый луг, где играла еще жеребенком, и словно кто-то, кого она помнила и любила, шел к ней через луг с куском сахара в руке.

— Господи! — воскликнул извозчик. — Ну и красота!

. — И тут в один миг случилось сразу два чуда. Во-первых, к поющему голосу присоединилось несчетное множество других голосов. Они пели в тон ему, только гораздо выше, в прохладных, звонких, серебристых тонах. Во-вторых, черная тьма над головой вдруг мгновенно осветилась мириадами звезд. Вы знаете, как звезды одна за другой мягко проступают в летний вечер; но здесь было не так, здесь в глухой тьме сразу засияли многие тысячи светлых точек — звезды, созвездия, планеты, и все они были ярче и крупнее, чем в нашем мире. Облаков не было. Новые звезды и новые голоса возникли в точности в одно и то же мгновение. И если бы вы были свидетелем этого чуда, как Дигори, то и вы бы подумали, что поют сами звезды и что Первый Голос, густой и глубокий, вызвал их к жизни и пению.

— Чудо-то какое дивное, — сказал извозчик, — знал бы я раньше, что такое бывает, другим бы был человеком.

Голос на земле звучал все громче, все торжественней, но небесные голоса уже кончили подпевать ему и затихли. И чудеса продолжились.

Далеко-далеко, у самого горизонта, небо стало сереть. Подул легкий, очень свежий ветерок. Небо над горизонтом становилось бледнее и бледнее, так что вскоре на его фоне начали проступать очертания гор. Голос все продолжал свое пение.

Вскоре стало так светло, что можно было различить лица друг друга. Извозчик и двое детей стояли, раскрыв рты, с сияющими глазами, впитывая в себя каждый звук и будто пытаясь что-то вспомнить. Разинул рот и дядюшка Эндрью, но не от радости. Выглядел он так, словно у него отвалилась челюсть. Колени у дядюшки дрожали, голову он спрятал в плечи. Голос очень не нравился старому чародею, и он охотно уполз бы от него куда угодно, хоть и в крысиную нору. А вот ведьма, казалось, понимала Голос лучше всех остальных, только по-своему. Стояла она, крепко стиснув зубы и сжав кулаки, словно с самого начала чувствовала, что весь этот мир исполняется волшебства, которое сильнее ее собственных чар, и совсем на них непохоже. Бешенство переполняло колдунью. Она бы с радостью разнесла на куски и этот мир, и все остальные, лишь бы только остановить пение. А у лошади подрагивали уши. Она то и дело весело ржала и била копытом по земле, словно была не заезженной лошадью извозчика, а достойной дочерью своего отца из кавалерии.

Небо на востоке стало из белого розовым, а потом золотым. Голос звучал все громче и громче, сотрясая воздух, и когда он достиг небывалой мощи, поднялось солнце.

Никогда в жизни не видал Дигори такого солнца. Над развалинами Чарна солнце казалось старше нашего, а это солнце выглядело моложе. Поднимаясь, оно словно смеялось от радости. В свете его лучей, пересекающих равнину, наши путешественники впервые увидели мир, в котором очутились. Они стояли на краю долины, посреди которой текла на восток, к солнцу, широкая стремительная река. На юге высились горы, на севере — холмы. В этой долине ничего не росло, и среди земли, воды и камней не было видно ни деревца, ни кустика, ни былинки, хотя разноцветные краски земли, живые и жаркие, веселили сердце. Но тут появился сам Певец — и пришельцы позабыли обо всем остальном.

Это был лев. Огромный, лохматый, золотисто-желтый лев стоял лицом к восходящему солнцу, метров за триста от них, широко раскрыл свою пасть в песне.

— Какой ужасный мир! — сказала ведьма. — Бежим немедленно! Где твое волшебство, раб?

— Совершенно согласен с вами, мадам, — отозвался дядя, — в высшей степени неприятное место. Абсолютно нецивилизованное. Будь я помоложе, и имейся бы у меня ружье…

— Это зачем? — удивился извозчик. — Вы же не думаете, что можно стрелять в него?

— Никто не подумает, — сказала Полли.

— Где твои чары, старый глупец? воскликнула Джадис.

— Сию минуту, мадам, — дядя явно хитрил. — Оба ребенка должны меня коснуться. Дигори, немедленно надень зеленое кольцо. — Он все еще надеялся сбежать без ведьмы.

— Ах, так это кольца! — воскликнула Джадис и кинулась к Дигори. Она запустила бы к нему руки в карманы быстрее, чем вы успели бы произнести слово «нож», но Дигори схватил Полли и закричал:

— Осторожно! Если кто-то из вас двоих ко мне шагнет, мы оба вмиг исчезнем, а вы тут застрянете навсегда. Точно, у меня в кармане кольцо, которое доставит нас с Полли домой. Видите, я готов коснуться кольца, так что держитесь в сторонке. Мне очень жалко и извозчика, и лошадку, но что поделать. А вам, господа чародеи, должно быть, будет совсем неплохо в компании друг друга.

— Ну-ка потише, ребята, — сказал извозчик. Я хочу послушать музыку.

Ибо песня успела перемениться.

 

Глава 9

КАК БЫЛА ОСНОВАНА НАРНИЯ

Расхаживая взад и вперед по этой пустынной земле, лев пел свою новую песню, мягче и нежнее той, что вызвала к жизни звезды и солнце. Лев ходил и пел эту журчащую песню, и вся долина на глазах покрылась травой, растекавшейся, словно ручей, из-под лап зверя. Волной взбежав на ближние холмы, она вскоре уже заливала подножия дальних гор, и новорожденный мир с каждым мигом становился приветливей. Трава шелестела под ветерком, на холмах стали появляться пятна вереска, а в долине какие-то темно-зеленые лужайки. Что на них росло, Дигори разглядел только когда один из ростков пробился у самых его ног. Этот крошечный острый стебелек выбрасывал десятки отростков, тут же покрывавшихся зеленью, и каждую секунду увеличивался примерно на сантиметр. Вокруг Дигори росла уже чуть не сотня таких, и когда они достигли почти высоты его роста, он их узнал. «Деревья!» — воскликнул мальчик.

Беда в том, рассказывала потом Полли, что наслаждаться всем этим дивом им не давали. Стоило Дигори сказать свое «Деревья!», как ему пришлось отпрыгнуть в сторону от дядюшки Эндрью, который, подкравшись, совсем было запустил руку мальчику в карман. Правда, дядюшке нисколько бы не помог успех его предприятия, потому что он метил в правый карман. Он же до сих пор думал, что домой уносят желтые кольца. Но Дигори, разумеется, не хотел отдавать ему ни желтых, ни зеленых.

— Стой! — вскричала ведьма. — Назад! Еще дальше! Тому, кто подойдет ближе, чем на десять шагов, к детям, я размозжу голову! Она держала наготове железный брусок, отломанный от фонарного столба. Почему-то никто не сомневался, что она не промахнется.

— Значит так! — добавила она. — Ты намеревался бежать в свой собственный мир с мальчишкой, а меня оставить здесь!

Характер дядюшки Эндрью, наконец, помог ему превозмочь свои страхи.

— Да, мадам, я намеревался поступить именно так, — заявил он,

— именно так! Я обладаю на это неотъемлемым правом. Вы обращались со мной самым постыдным и неприемлемым образом, мадам. Я постарался показать вам все самое привлекательное в нашем мире. И в чем же состояла моя награда? Вы ограбили — я повторяю, ограбили весьма уважаемого ювелира. Вы настаивали на том, чтобы я пригласил вас на исключительно дорогостоящий, чтобы не сказать, разорительный обед, несмотря на то, что с этой целью мне пришлось заложить свои часы и цепочку. Между тем, мадам, в нашем семействе никто не имел прискорбной привычки к знакомству с ростовщиками, кроме моего кузена Эдварда, служившего в армии. В течение этой предельно неприятной трапезы, о которой я вспоминаю с растущим отвращением, ваше поведение и манера разговора привлекли недоброжелательное внимание всех присутствующих! Мне кажется, что моей репутации нанесен непоправимый урон. Я никогда вновь не смогу появиться в этом ресторане. Вы совершили нападение на полицию. Вы похитили…

— Помолчали бы, хозяин, перебил извозчик. — Посмотрите, какие чудеса творятся. Право, помолчите. Послушайте лучше, полюбуйтесь.

В самом деле, им было что послушать и чем полюбоваться. То дерево, которое первым появилось у ног Дигори, успело превратиться в развесистый бук, мягко шелестевший ветвями над головой мальчика. Путники стояли на прохладной зеленой траве, испещренной лютиками и ромашками. Подальше, на берегу реки, склонялись ивы, а с другого берега к ним тянулись цветущие ветки сирени, смородины, шиповника, рододендронов. Лошадь за обе щеки уплетала свежую траву.

А лев все пел свою песню, все расхаживал взад и вперед величавой поступью. Тревожно было, правда, то, что с каждым своим поворотом он подходил чуть ближе. А Полли вся обратилась в слух. Ей казалось, что она уже улавливает связь между музыкой и происходящим в этом мире. Когда на откосе метрах в ста появилась темная полоска елей, Полли сообразила, что за миг до этого лев издал несколько глубоких, длинных нот. А когда ноты повыше стали быстро-быстро сменять друг друга, она не удивилась, увидав, как повсюду внезапно зацвели розы. В невыразимом восторге она поняла, что все вокруг создает именно лев, «придумывает», как она позже говорила. Прислушиваясь к песне, мы различали только звуки, издаваемые львом, но вглядываясь в окружающее — видели жизнь, которая рождалась от этих звуков. И все это было так замечательно и дивно, что у Полли просто не было времени предаваться страхам. А вот Дигори и извозчик не могли побороть беспокойства, растущего с каждым шагом льва. Что же до дядюшки Эндрью, то он и вовсе стучал зубами от ужаса, и не убегал только из-за дрожи в коленках.

Вдруг ведьма смело выступила навстречу льву, который распевал, медленно расхаживая тяжелым шагом, всего метрах в десяти. Она подняла руку и метнула в него железным бруском, целясь прямо в голову.

На таком расстоянии никто бы не промахнулся, а уж Джадис — тем более. Брусок ударил льва точно между глаз, отскочил и упал в траву. Лев приближался — не медленнее, и не быстрее, будто вовсе не заметил удара. Его лапы ступали мягко, но земля, казалось, подрагивала под их тяжестью.

Колдунья взвизгнула и бросилась бежать, быстро скрывшись среди деревьев. За ней бросился было дядя Эндрью, да сразу споткнулся и плюхнулся ничком в ручей, впадавший в речку. А дети двигаться не могли, и даже, наверное, не хотели. Лев не обращал на них никакого внимания. Его огромная алая пасть была раскрыта для песни, а не для рыка. Дети могли бы дотронуться до его гривы, так близко он прошествовал. Они вроде и боялись, что он обернется, но в то же время как-то странно этого хотели. А он прошел мимо, словно не видел их и не чувствовал их запаха. Сделал несколько шагов, повернул обратно, снова миновал людей и пошел дальше на восток.

Дядюшка Эндрью, кашляя и стряхивая с себя воду, кое-как поднялся.

— Вот что, Дигори, — заявил он, — от этой дикой женщины мы избавились, а зверюга, лев этот, сам ушел. Так что дай мне руку и немедленно надевай кольцо.

— А ну-ка! — крикнул Дигори, отступая от дядюшки. — Держись от него подальше, Полли. Подойди, стань со мной. Я вас предупреждаю, дядя, стоит вам подойти еще на один шаг, и мы с Полли исчезнем.

— Исполняй немедленно, что тебе приказано! Ты крайне недисциплинированный и неблаговоспитанный мальчишка!

— Я вас не боюсь, — отвечал Дигори. — Мы хотим задержаться тут и посмотреть. Вы же интересовались другими мирами. Разве не здорово очутиться в одном из них самому?

— Здорово? — воскликнул дядюшка. — Обрати внимание на мое состояние, юноша. Эти лохмотья еще недавно были моим лучшим плащом и лучшим фраком!

Вид у него и впрямь был кошмарный. Оно и неудивительно — ведь чем наряднее одежда, тем меньше смысла выползать из разломанного кэба, а потом падать в ручей с илистым дном. «Я отнюдь не утверждаю, — добавил он, — что эта местность лишена познавательного интереса. Будь я помоложе… и если б мне удалось прислать сюда какого-нибудь крепкого молодца, из охотников на крупную дичь, чтобы он, так сказать, расчистил эти места… из них можно было сделать нечто достойное внимания. Климат великолепен. Никогда не дышал таким воздухом. Он, несомненно, пошел бы мне на пользу… при более благоприятных обстоятельствах. Жаль, весьма жаль, что мы не располагаем ружьем.

— О каких это вы ружьях, хозяин? — с упреком сказал извозчик.

— Я, пожалуй, пойду искупать лошадку. Этот зверь, между прочим, умнее многих людей. И он направился к лошади, издавая особенные звуки, хорошо известные конюхам.

— Вы что, до сих пор думаете, что этого льва можно застрелить? — спросил Дигори. — Той железной штуковины он даже не заметил.

— При всех ее недостатках, — оживился дядюшка Эндрью, эта весьма сообразительная молодая особа поступила крайне правильно.

Он потер руки и похрустел суставами, снова начисто забыв, как ведьма его страшила, пока была рядом.

— А по-моему, отвратительно, — сказала Полли. — Что он ей сделал?

— Ой! А это что такое? — Дигори рванулся к какому-то небольшому предмету шагах в трех от себя. — Полли, Полли! Иди-ка сюда, взгляни!

Дядюшка тоже увязался за девочкой, не из пустого интереса, а потому, что хотел держаться к детям поближе и при случае стянуть у них колечки. Но когда он увидал, в чем дело, его глазки загорелись. Перед ними стояла точнехонькая маленькая копия фонарного столба, длиной около метра, которая на глазах удлинялась и толстела, иными словами, росла на манер дерева.

— Примечательно, весьма примечательно, — пробормотал дядюшка.

— Даже я никогда и мечтать не смел о таких чарах. Мы находимся в мире, где растет и оживает все, включая фонарные столбы. Остается загадкой, из каких же семян произрастают эти последние?

— Вы что, не поняли? Здесь же упал тот брусок, который она сорвала с фонарного столба. Он в землю погрузился, а теперь из него из него вырастает молодой фонарный столб.

Столб, между прочим, был уже не такой молодой — он успел вырасти выше Дигори.

— Вот именно! Ошеломляющий феномен, — дядя еще сильнее потер руки. — Хо-хо! Над моей магией потешались. Моя глупая сестра считает меня сумасшедшим! Что вы теперь скажете, господа? Я открыл мир, переполненный жизнью и развитием! Отовсюду слышишь — Колумб, Колумб. А кто такой Колумб, и чего стоит его Америка по сравнению с этим миром! Коммерческие возможности этой страны воистину беспредельны. Достаточно привезти сюда железного лома, закопать его в землю, и он тут же превратится в новехонькие паровые машины, военные корабли, что угодно! Затрат никаких, а сбыть все это добро в Англии за полную цену — раз плюнуть. Я стану миллионером. А климат! Я уже чувствую себя на двадцать лет моложе. Здесь можно устроить курорт, вот что. Санаторий. И драть с пациентов тысяч по двадцать в год. Конечно, придется кое-кого посвятить в тайну… но главное, главное — пристрелить эту зверюгу!

— Вы совсем как та ведьма, — сказала Полли. — Вам бы только убивать.

— Что же касается лично меня, — продолжал мечтать Эндрью, — подумать только, до каких лет я тут могу дожить! В шестьдесят лет об этом приходится думать! Потрясающе! Край вечной юности!

— Ой! — вскрикнул Дигори. — Край вечной юности? Вы и вправду так думаете? — Конечно же, он вспомнил тетин разговор с гостьей, которая принесла виноград, и его снова охватила надежда.

— Дядя Эндрью, — сказал он, — а вдруг здесь действительно найдется что-то такое, чтобы мама выздоровела?

— О чем ты? — удивился дядя. Это же не аптека. Однако, как я только что сказал…

— Вам начихать на маму, — возмутился Дигори. — Я-то думал… я думал, она же вам сестра, она не только мне мама… Ладно. Раз так, то я пойду к самому льву. И спрошу его. — Повернувшись, он быстро зашагал прочь. Полли, чуть помешкав, отправилась вслед за мальчиком.

— Эй, стой! Вернись! Мальчишка сошел с ума, — заключил дядюшка. Подумав, он тоже пошел за детьми, хотя и на приличном расстоянии. Ведь кольца, как-никак, оставались у них.

Через несколько минут Дигори уже стоял на опушке леса. Лев все еще продолжал свою песню, но она снова изменилась. В ней появилось то, что можно бы назвать мелодией, но при этом сама песня стала куда безудержней, под нее хотелось бежать, прыгать, куда-то карабкаться, громко кричать. Дигори, слушая, разгорячился и покраснел — его одолевало желание бежать к людям, и не то обниматься с ними, не то драться. Песня подействовала даже на дядюшку Эндрью, потому что Дигори услыхал его бормотание: «Одухотворенная девица, да. Жаль, что столь невоздержанного нрава, но прекрасная женщина несмотря ни на что, прекрасная». Но куда сильнее, чем на двух людей, подействовала песня на новорожденный мир перед ними.

Можете ли вы представить, как покрытая травой поляна кипит, словно вода в котле? Пожалуй, лучше я не смогу описать происходившего. Повсюду, куда ни глянь, вспухали кочки самых разных размеров — одни с кротовый холмик, другие — с бочку, две

— в целый домик. Кочки эти росли, покуда не лопнули, рассыпая землю во все стороны, и из них стали выходить животные. Кроты, например, вылезли точно так же, как где-нибудь в Англии. Собаки принимались лаять, едва на свет появлялась их голова, и тут же начинали яростно работать лапами и всем телом, словно пробираясь сквозь дыру в заборе. Забавней всего появлялись олени — рога у них высовывались прежде остального тела, и Дигори поначалу принял их за деревья. Лягушки, появившись близ реки, тут же с кваканьем принялись шлепаться в воду. Пантеры, леопарды и их родичи сразу же стряхивали землю с задних лап, а потом точили когти о деревья. С деревьев струились настоящие водопады птиц. Порхали бабочки. Пчелы поспешили к цветам, как будто у них не было ни одной лишней минуты. А удивительнее всего было, когда лопнул целый холм, произведя нечто вроде небольшого землетрясения, и на свет вылезла покатая спина, большая мудрая голова и четыре ноги в мешковатых штанах. Это был слон. Песню льва почти совсем заглушили мычанье, кряканье, блеянье, рев, рычание, лай, щебет и мяуканье.

Хотя Дигори больше не слышал льва, он не мог отвести глаз от его огромного яркого тела. Животные не боялись этого зверя. Процокав копытами, мимо Дигори пробежала его старая знакомая, лошадь извозчика. (Воздух этих мест, видимо, действовал на нее так же, как на дядюшку Эндрью. Земляничка бодро переставляла ноги, высоко подняла голову и ничем уже не напоминала заезженное, несчастное существо, которым она была в Лондоне.) И тут лев впервые затих. Теперь он расхаживал среди животных, то и дело подходя к какой-нибудь паре — всегда к паре — и трогая их носы своим. Он выбрал пару бобров, пару леопардов, оленя с оленихой. К некоторым зверям он не подходил вовсе. Но те, кого он выбрал, тут же оставляли своих сородичей и следовали за ним. Когда лев, наконец, остановился, они окружали его широким кругом. А остальные звери понемногу начали разбредаться, и голоса их замолкли в отдалении. Избранные же звери молча смотрели на льва. Никто не шевелился, только из породы кошачьих иногда поводили хвостами. Впервые за весь день наступила полная тишина, нарушаемая только плеском бегущей реки. Сердце Дигори сильно колотилось в ожидании чего-то очень торжественного. Он не забыл про свою маму, только знал, что даже ради нее он не может вмешаться в то, что перед ним совершалось.

Лев, не мигая, глядел на зверей так пристально, будто хотел испепелить их своим взором. И постепенно они начали меняться. Те, кто поменьше, — кролики, кроты и прочие — заметно подросли. Самые большие, особенно слоны, стали поскромнее в размерах. Многие звери встали на задние лапы. Многие склонили головы набок, будто пытаясь что-то лучше понять. Лев раскрыл пасть, но вместо звуков издал только долгое, теплое дыхание, которое, казалось, качнуло всех зверей, как ветер качает деревья. Далеко наверху, за пределом голубого неба, скрывавшего звезды, снова раздалось их чистое, холодное, замысловатое пение. А потом не то с неба, не то от самого льва вдруг метнулась никого не обжигая, стремительная огненная вспышка. Каждая капля крови в жилах Дигори и Полли вспыхнула, когда они услыхали небывало низкий и дикий голос: «Нарния, Нарния, Нарния, проснись. Люби. Мысли. Говори. Да будут твои деревья ходить. Да будут твои звери наделены даром речи. Да обретут душу твои потоки».

 

Глава 10

ПЕРВАЯ ШУТКА И ДРУГИЕ СОБЫТИЯ

Это, конечно, говорил лев. Дети давно уже подозревали, что говорить он умеет, и все-таки сильно разволновались, услыхав его слова.

Из лесу выступили дикие люди — боги и богини деревьев, а с ними фавны, сатиры и карлики. Из реки поднялся речной бог со своими дочерьми-наядами. И все они, вместе со зверями и птицами, отвечали — кто высоким голосом, кто низким, кто густым, кто совсем тоненьким:

«Да, Аслан! Мы слышим и повинуемся. Мы любим. Мы думаем. Мы говорим. Мы знаем».

— Только знаем мы совсем мало покуда, — раздался чей-то хрипловатый голос. Тут дети прямо подпрыгнули, потому что принадлежал он лошади извозчика.

— Молодец, Земляничка! — сказала Полли. — Как здорово, что ее тоже выбрали в говорящие звери.

И извозчик, стоявший теперь рядом с детьми, добавил:

— Чтоб мне пусто было! Но я всегда говорил, что этой лошадке не занимать мозгов.

— Создания, я дарю вам вас самих, — продолжал Аслан сильным, исполненным счастья голосом. — Я навеки отдаю вам землю этой страны, Нарнии. Я отдаю вам леса, плоды, реки. Я отдаю вам звезды и самого себя. Отдаю вам и обыкновенных зверей, на которых не пал мой выбор. Будьте к ним добры, но не подражайте им, чтобы остаться Говорящими Зверьми. Ибо от них я взял вас, и к ним вы можете вернуться. Избегайте этой участи.

— Конечно, Аслан, конечно, — зазвучало множество голосов. «Не бойся!» громко прокричала какая-то галка. Беда в том, что все уже кончили говорить ровно за секунду перед ней, так что слова бедной птицы раздались в полном молчании. А вы, наверное, знаете, как это бывает глупо — в гостях, например. Так что галка настолько засмущалась, что спрятала голову под крыло, словно собираясь заснуть. Что же до остальных зверей, то они принялись издавать всякие странные звуки, означавшие смех — у каждого свой. В нашем мире никто такого не слыхал. Сначала звери пытались унять смех, но Аслан сказал им:

— Смейтесь, создания, не бойтесь. Вы уже не прежние бессловесные неразумные твари, и никто вас не заставляет вечно быть серьезными. Шутки, как и справедливость, рождаются вместе с речью.

Смех зазвучал в полную силу, так, что даже галка снова собралась с духом, присела между ушами Землянички и захлопала крыльями.

— Аслан! Аслан! Получается, что я первая пошутила? И теперь все и всегда будут об этом знать? — Нет, подружка, — отвечал лев. — Не то что ты первая пошутила. Ты сама и есть первая в мире шутка.

Все засмеялись еще пуще, но галка нисколько не обиделась и веселилась вместе с остальными, покуда лошадь не тряхнула головой, заставив ее потерять равновесие и свалиться. Правда, галка, не успев долететь до земли, вспомнила, что у нее есть крылья, к которым она привыкнуть еще не успела.

— Нарния родилась, — сказал лев, — теперь мы должны беречь ее. Я хочу позвать кое-кого из вас на совет. Подойдите сюда, главный карлик, и ты, речной бог, и ты, дуб, и ты, филин, и вы, оба ворона, и ты, слон. Нам надо посовещаться. Ибо хотя этому миру еще нет пяти часов от роду, в него уже проникло зло.

Создания, которых позвал лев, подошли к нему, и все они побрели в сторону, на восток. А остальные принялись на все лады тараторить:

«Что это такое проникло в мир? Лазло? Кто это такой? Клозло? А это что такое?»

— Слушай, — сказал Дигори своей подружке, мне нужно к нему, в смысле, к Аслану, льву, Я должен с ним поговорить.

— Думаешь, можно? — отвечала Полли. Я бы побоялась.

— Я с тобой пойду, — сказал вдруг извозчик. — Мне этот зверь нравится, а остальных чего пугаться. И еще, хочу парой слов перемолвиться с Земляничкой.

И все трое, набравшись смелости, направились туда, где собрались звери. Создания так увлеченно говорили друг с другом и знакомились, что не замечали людей, покуда те не подошли совсем близко. Не слышали они и дядюшки Эндрью, который стоял в своих шнурованных сапогах на приличном расстоянии и умеренно громким голосом кричал:

— Дигори! Вернись! Вернись немедленно, тебе говорят! Я запрещаю тебе идти дальше!

Когда они, наконец, очутились в самой гуще звериной толпы, все создания сразу замолкли и уставились на них.

— Ну-с, сказал бобр, — во имя Аслана, это еще кто такие?

— Пожалуйста, — начал было Дигори сдавленным голосом, но его перебил кролик.

— Думаю, — заявил он, — что это огромные листья салата.

— Ой, что вы! — заторопилась Полли. — Мы совсем невкусные!

— Ага! — произнес крот. — Они умеют говорить. Лично я не слыхал о говорящем салате.

— Наверное, они — вторая шутка, — предположила галка.

— Даже если так, — пантера на мгновение прекратила умываться,

— первая была куда смешнее. Во всяком случае, я в них не вижу ничего смешного. — Она зевнула и снова начала прихорашиваться.

— Пожалуйста, пропустите нас! — взмолился Дигори. — Я очень тороплюсь. Мне надо поговорить со львом.

Тем временем извозчик все пытался поймать взгляд своей Землянички.

— Слушай, лошадка, — он наконец посмотрел ей в глаза, ты меня знаешь, правда?

— Чего от тебя хочет эта Штука? — заговорило сразу несколько зверей.

— Честно говоря, — речь Землянички была очень медленной, — я и сама толком не понимаю. Но знаете, кажется, я что-то похожее раньше видела. Кажется, я раньше где-то жила или бывала перед тем, как Аслан нас разбудил несколько минут назад. Только все мои воспоминания такие смутные. Как сон. В этом сне были всякие штуки вроде этих троих.

— Чего? — возмутился извозчик. — Это ты-то меня не знаешь? А кто тебя распаренным овсом кормил, когда ты хворала? Кто тебя отмывал, как принцессу? Кто тебя никогда не забывал накрывать попоной на морозе? Ох, Земляничка, не ждал я от тебя такого!

— Я действительно что-то вспоминаю, — сказала лошадь вдумчиво. — Да. Дайте подумать. Точно, ты привязывал ко мне сзади какой-то жуткий черный ящик, что ли, а потом бил меня, чтобы я бежала, и эта черная штука всегда-всегда за мной волочилась и дребезжала…

— Ну, знаешь ли, нам обоим приходилось на хлеб зарабатывать,

— сказал извозчик. — И тебе, и мне. Не будь работы и кнута — не было б у тебя ни теплой конюшни, ни сена, ни овса. А у меня чуть деньги заводились, я тебе всегда овес покупал. Или нет?

— Овес? — Лошадь навострила уши. — Припоминаю. Ты всегда сидел где-то сзади, а я бежала спереди, тянула и тебя, и черную штуку. Это я всю работу делала, я помню.

— Летом-то да, — сказал извозчик. — Ты вкалывала, а я прохлаждался на облучке. А как насчет зимы, старушка? Тебе-то тепло было, ты бегала, а я там торчал — ноги, как ледышки, нос чуть не отваливается от мороза, руки, как деревянные, прямо вожжи вываливались.

— Плохая была страна, — продолжала Земляничка. — И травы никакой не росло, одни камни.

— Ох как точно, подружка, — вздохнул извозчик. — В том мире тяжело. Я всегда говорил, что для лошади ничего нет хорошего в этих мостовых. Лондон, понимаешь ли. Я его любил не больше твоего. Ты деревенская лошадка, а я ведь тоже оттуда, я в церковном хоре пел. Только жить там было не на что, в деревне.

— Ну пожалуйста, — заговорил Дигори, — пожалуйста, пустите нас, а то лев все дальше уходит, и я с ним поговорить не смогу. Мне ужасно нужно.

— Слушай-ка, Земляничка, — сказал извозчик, — этот молодой человек хочет со львом потолковать, и дело у него самое что ни на есть важное. Ты не могла бы позволить ему прокатиться у тебя на спине? Он тебе спасибо скажет. Отвези его к вашему Аслану, а мы с девочкой пойдем сзади пешочком.

— На спине? — откликнулась лошадь. — помню, помню! Когда-то давно один маленький двуногий вроде вас это со мной делал. У него были маленькие твердые кусочки чего-то белого для меня. И они были куда вкусней травы!

— А, сахар! — сказал извозчик.

— Пожалуйста, Земляничка, — упрашивал ее Дигори, — ну пожалуйста, отвези меня к Аслану!

— Ладно, я не против, — сказала лошадь. — Иногда можно. Залезай.

— Славная старая Земляничка, — сказал извозчик. — Давай, молодой человек, я тебя подсажу.

Вскоре Дигори уже не без удобства устроился на спине у Землянички. Ему и раньше приходилось кататься верхом без седла — на своем собственом пони.

— А теперь поторопись, Земляничка, — сказал он.

— У тебя случайно нет кусочка из тех белых? — спросила лошадь.

— Боюсь, что нет.

— Что ж, ничего не поделаешь, — вздохнула лошадь, и они тронулись в путь.

Тут один крупный бульдог, который все это время принюхивался и приглядывался, сказал:

— Смотрите! Вон там, за речкой, в тени деревьев, кажется, еще одно из этих смешных созданий.

Все звери увидели дядюшку Эндрью, стоявшего среди рододендронов в надежде, что его никто не заметит. «Пошли, пошли, — заговорили они на все голоса, — посмотрим, кто там такой». Так что покуда Земляничка с Дигори на спине бежали в одном направлении (Полли и извозчик шли сзади пешком), почти все звери заспешили к дядюшке Эндрью, выражая свой оживленный интерес рыком, лаем, блеяньем и другими разнообразными звуками.

Тут нам придется вернуться назад, чтобы описать все происходившее с точки зрения дядюшки Эндрью. Его одолевали совсем не те чувства, что детей и доброго извозчика. И в самом деле, дело тут не только в том, где он стоял, а в том, что он был за человек.

С первого появления зверей дядя Эндрью отступал все глубже и глубже в заросли кустарника. Разумеется, он пристально за ними наблюдал, только не из любопытства, а от страха. Как и ведьма, он был ужасно практичным. Например, он просто не заметил, что Аслан выбрал по одной паре из каждой породы зверей. Видел он только большое количество расхаживающих повсюду опасных диких зверей, и все удивлялся, почему остальные животные не пустились наутек от огромного льва.

Когда настал великий миг и звери заговорили, он совсем ничего не понял по одной довольно занятной причине. Дело в том, что при первых же звуках львиной песни, еще в темноте, он понял, что слышит музыку, и что музыка эта ему крайне не по душе. Она заставляла его думать и чувствовать не так, как он привык. Потом, когда взошло солнце, и он увидел, что поет, по его выражению, всего лишь какой-то лев, он стал изо всех сил уговаривать себя, что никакое это не пение, а обыкновенный рев, который в нашем мире может издать любой лев в зоопарке. «Нет-нет, — думал он, — ну как львы могут петь? Я это себе придумал. У меня нервы расстроились». И чем дольше лев пел, чем прекрасней становилась его песня, тем усерднее уговаривал себя дядюшка Эндрью. Есть одна неприятность, подстерегающая тех, кто пытается стать глупее, чем он есть на самом деле: это предприятие нередко завершается успехом. Дядюшке тоже это удалось, и вскоре он действительно ничего не слышал в песне Аслана, кроме рева. А еще через несколько минут уже ничего не различил бы в ней, даже если бы захотел. Так что даже при словах «Нарния, проснись!» до него долетело только рыкание. Речи заговоривших зверей казались ему лишь лаем, кваканьем, визжанием и блеяньем, а их смех тем более. Дядюшка Эндрью, в сущности, переживал худшие минуты в своей жизни. Никогда раньше не доводилось ему встречать такой ужасной и кровожадной своры голодных, злых животных. И когда он увидал, что дети с извозчиком направились к ним, его охватил ужас и негодование.

«Безумцы! — сказал он про себя. — Теперь эти зверюги сожрут кольца вместе с детьми, и я никогда не вернусь домой! Какой эгоистичный мальчик этот Дигори! И те двое тоже хороши. Не дорожить собственной жизнью — их личное дело, но как же насчет МЕНЯ? Обо мне и не вспомнили. Никто обо мне не думает».

В конце концов, увидав, как к нему бежит вся стая зверей, дядя повернулся и пустился наутек. Очевидно, воздух этого молодого мира и впрямь неплохо действовал на этого пожилого джентльмена. В Лондоне он не бегал из-за возраста, а в Нарнии мчался с такой скоростью, что первым прибежал бы к финишу на первенстве старшеклассников. Фалды его фрака крайне живописно развевались на ветру. Однако шансов у дядюшки имелось немного. Среди преследовавших его зверей было немало первоклассных бегунов, горящих желанием впервые испробовать мускулы. «Лови! Лови! — кричали они. — Это Казло! Вперед! За ним! Заходи! Держи!»

В считанные минуты кое-какие звери уже обогнали дядюшку, выстроились в шеренгу и перегородили ему дорогу. Остальные отрезали ему путь к отступлению. Вокруг себя старый волшебник видел ужасную картину. Над его головой встали рога огромных лосей и гигантская морда слона. Сзади топтались тяжелые, весьма серьезно настроенные медведи и кабаны. Леопарды и пантеры уставились на него, как ему казалось, хладнокровно-издевательскими взглядами. Больше всего дядюшку ужасали разинутые пасти зверей. На самом-то деле они просто переводили дух, но дядюшка полагал, что его собираются сожрать.

Дрожа, дядя Эндрью покачивался из стороны в сторону. Животных он всю жизнь в лучшем случае побаивался, а в худшем еще и ненавидел, хотя бы потому, что поставил на них сотни жестоких опытов.

— Ну, а теперь, сэр, скажите нам, — деловито произнес бульдог, вы животное, растение или минерал?

Вместо этих слов дядя Эндрью услыхал только «-р-р-р-ав!»

 

Глава 11

ЗЛОКЛЮЧЕНИЯ ДИГОРИ И ЕГО ДЯДЮШКИ

Вам может показаться, что звери были очень глупы, раз они не сумели сразу понять, что дядюшка принадлежит к одной породе с извозчиком и двумя детьми. Но не забудьте, что об одежде они не имели никакого представления. Платьице Полли, котелок извозчика и костюмчик Дигори представлялись им такой же частью их обладателей, как на зверях — мех или перья. Если б не Земляничка, никто из них и в этих троих не признал бы одинаковых существ. Дядя же был куда длиннее детей и куда более тощим, чем извозчик. Носил он черное, за исключением белой манишки (несколько утратившей свою белизну), и седая грива его волос (порядком растрепавшаяся) была совсем не похожа на шевелюру остальных людей. Немудрено, что звери совсем запутались. К довершению всего, он вроде бы и говорить не умел.

Правда, он попытался произнести несколько слов. В ответ на речь бульдога, которая показалась дядюшке рычанием и лаем, он протянул вперед свою дрожащую руку и кое-как выдохнул: «Собачка, славненькая моя…» Но звери поняли его не лучше, чем он — их. Вместо слов они услыхали только слабое бульканье. Может, оно было и к лучшему. Мало кому из моих знакомых псов, и уж тем более говорящему бульдогу из Нарнии, нравилось, когда их называли «собачкой». Вам бы тоже не понравилось, если б вас называли «малышом».

И тут дядюшка Эндрью свалился в обморок.

— Ага! — сказал кабан. — Это просто дерево. Я с самого начала так подумал.

Не забудьте, этим зверям никогда не доводилось видеть не только обморока, но и просто падения.

— Это животное, — заключил бульдог, тщательно обнюхав упавшего. — Несомненно. И скорее всего, той же породы, что и те трое.

— Вряд ли, — возразил один из медведей. — Звери так не падают. Мы же — животные. Разве мы падаем? Мы стоим, вот так. — Он поднялся на задние лапы, сделал шаг назад, споткнулся о низкую ветку и повалился на спину.

— Третья шутка, третья шутка, третья шутка! — заверещала галка в полном восторге.

— Все равно я думаю, что это дерево, — настаивал кабан.

— Если это дерево, — предположил другоq медведь, — то в нем может быть пчелиное гнездо.

— Я уверен, что это не дерево, — сказал барсук. — По-моему, оно пыталось что-то сказать перед тем, как упало.

— Ни в коем случае, — упрямился кабан, — это ветер шелестел у него в ветках.

— Ты что, всерьез думаешь, что это — говорящий зверь? — спросила галка у барсука. — Он же ни слова толком не сказал!

— Все-таки мне кажется, что это зверь, — сказала слониха. — Ее мужа, если вы помните, вызвал к себе совещаться Аслан. Вот на этом конце белое пятно — вполне сойдет за морду. А эти дырки за глаза и рот. Носа, правда, нет. Но, с другой стороны, зачем же быть узколобыми? Многие ли из нас могут похвастаться настоящим носом? — И она с простительной гордостью прошлась глазами по всей длине своего хобота.

— Решительно возражаю против этого замечания, — рявкнул бульдог.

— Слониха права, — сказал тапир.

— Вот что я вам скажу, — вступил ослик, — наверное, это обычный зверь, который просто думает, что умеет разговаривать.

— А нельзя ли его поставить прямо? — вдумчиво спросила слониха. Она обвила обмякшее тело дядюшки Эндрью хоботом и поставила вертикально, к несчастью, вниз головой, так что из его карманов вывалились два полусоверена, три полукроны и монетка в шесть пенсов. Это ничуть не помогло дядюшке. Он снова повалился на землю.

— Ну вот! — закричали другие звери. — Никакое это не животное. Оно совсем неживое.

— А я говорю, животное, — твердил бульдог, — сами понюхайте.

— Запах — это еще не все, — заметила слониха.

— Чему же верить, если не чутью? — удивился бульдог.

— Мозгам, наверное, — застенчиво сказала она.

— Решительно возражаю против этого замечания! — рявкнул бульдог.

— В любом случае, надо делать что-то, — продолжала слониха. — А вдруг это Лазло? Тогда его надо Аслану показать. Пускай решает большинство. Что это такое, звери, — животное или растение?

— Дерево, дерево! — закричал десяток голосов.

— Отлично, — сказала слониха, — значит, надо его посадить в землю. Давайте-ка выкопаем ямку.

Два крота быстро справились с этой задачей. Звери, правда, долго не могли согласиться, каким же концом сажать дядюшку Эндрью, и его едва не запихали в яму вниз головой. Кое-кто из зверей считал, что его ноги — это ветки, а значит, серая пушистая штука на другом конце (то есть, голова) должна быть корнями. Но другие сумели убедить их, что его раздвоенный конец длиннее другого, как и полагается корням, и земли на нем больше. Так что в конце концов его посадили правильно. Когда яму засыпали землей и утрамбовали, он оказался погруженным в нее до колен.

— У него жутко вялый вид, — отметил ослик.

— Разумеется, оно требует поливки, — отвечала слониха. — Я никого не хочу обидеть, но мне кажется, что в данном случае именно нос вроде моего мог бы очень пригодиться.

— Решительно возражаю против этого замечания! — это опять отозвался бульдог. Но слониха знай себе шла к реке. Там она набрала в хобот воды и вернулась, чтобы позаботиться о дядюшке Эндрью. С завидным усердием слониха продолжала свои прогулки взад-вперед, покуда не вылила на дядюшку несколько десятков ведер воды, так что вода стекала по полам его фрака, будто дядюшка в одетом виде принимал душ. В конце концов он пришел в себя и очнулся. Что это было за пробуждение! Но мы должны отвлечься от дядюшки. Пускай подумает о своих гадостях, если может, а мы займемся вещами поважнее.

Земляничка с Дигори на спине скакала все дальше, покуда голоса других зверей совсем не стихли. Аслан и несколько его помощников были уже совсем рядом. Дигори не посмел бы прервать их торжественное совещание, но этого ему делать и не пришлось. Стоило Аслану что-то промолвить, как и слон, и вороны, и все остальные отошли в сторонку. Спрыгнув с лошади, Дигори оказался лицом к лицу с Асланом. Признаться, он не ожидал, что лев будет таким огромным, таким прекрасным, таким ярко-золотистым и таким страшным. Мальчик даже не решался взглянуть ему в глаза.

— Простите… господин Лев… Аслан… сэр, — заикался Дигори, — вы не могли бы… то есть, вас можно попросить дать мне какой-нибудь волшебный плод из этой страны, чтобы моя мама выздоровела?

Мальчик отчаянно надеялся, что лев сразу же скажет «Да», и очень боялся, что тот ответит «Нет». Но слова Аслана оказались совсем неожиданными.

— Вот мальчик, — Аслан глядел не на Дигори, а на своих советников, — тот самый мальчик, который это сделал.

«Ой, — подумал Дигори, — что же я такого наделал?»

— Сын Адама, — продолжал лев, по моей новой стране, по Нарнии, бродит злая волшебница. Расскажи этим добрым зверям, как она очутилась здесь.

В голове у Дигори мелькнул целый десяток оправданий, но ему хватило сообразительности сказать чистую правду.

— Это я ее привел, Аслан, — тихо ответил он.

— С какой целью?

— Я хотел отправить ее из моего мира в ее собственный. Я думал, что мы попадем в ее мир.

— Как же она оказалась в твоем мире, сын Адама?

— Ч-чародейством.

Лев молчал, и Дигори понял, что надо говорить дальше.

— Это все мой дядя, Аслан. Он отправил нас в другой мир своими волшебными кольцами, то есть, мне пришлось туда отправиться, потому что сначала там оказалась Полли, и она прицепилась к нам до тех пор, пока…

— Вы ее встретили? — Аслан говорил низким, почти угрожающим голосом, сделав ударение на последнем слове.

— Она проснулась, — Дигори выглядел совсем несчастным и сильно побледнел. — Это я ее разбудил. Потому что хотел узнать, что будет, если зазвонить в колокол. Полли не хотела, это я виноват, я с ней даже подрался… Я знаю, что зря. Наверное, меня заколдовала эта надпись под колоколом.

— Ты так думаешь? — голос льва был таким же низким и глубоким.

— Н-нет, — отвечал Дигори, — не думаю… я и тогда притворялся только.

В наступившем долгом молчании Дигори подумал, что он все испортил, и никакого лекарства для своей мамы теперь ему не дадут.

Когда лев заговорил снова, он обращался не к мальчику.

— Вот, друзья мои, — сказал он, — этому новому и чистому миру, который я подарил вам, еще нет семи часов от роду, а силы зла уже вступили в него, разбуженные и принесенные сыном Адама.

— Все звери, даже Земляничка, уставились на Дигори так, что ему захотелось провалиться сквозь землю. — Но не падайте духом. Одно зло дает начало другому, но случится это не скоро, и я постараюсь, чтобы самое худшее коснулось лишь меня самого. А тем временем давайте решим, что еще на многие столетия Нарния будет радостной страной в радостном мире. И раз уж потомки Адама принесли нам зло, пусть они помогут его остановить. Подойдите сюда.

Свои последние слова он обратил к Полли и извозчику, которые уже успели подойти к звериному совету. Полли, вся обратившись в зрение и слух, крепко сжимала руку извозчика. А тот, едва взглянув на льва, снял свою шляпу-котелок, без которой никто его раньше никогда не видел, и стал куда моложе и симпатичней — настоящий крестьянин, а не лондонский извозчик.

— Сын мой, — обратился к нему Аслан, — я давно знаю тебя. Знаешь ли ты меня?

— Нет, сэр, — отвечал извозчик. — Не могу сказать, что знаю. Однако, извините за любопытство, похоже, что мы все-таки где-то встречались.

— Хорошо, — отвечал лев. — Ты знаешь куда больше, чем тебе кажется, и со временем узнаешь меня еще лучше. По душе ли тебе этот край?

— Чудные места, сэр, — отвечал извозчик.

— Хочешь остаться здесь навсегда?

— Понимаете ли, сэр, я ведь человек женатый. Если б моя женушка очутилась тут, она, я полагаю, тоже ни за какие коврижки не вернулась бы в Лондон. Мы с ней оба деревенские, на самом-то деле.

Встряхнув своей мохнатой головой, Аслан раскрыл пасть и издал долгий звук на одной ноте — не слишком громкий, но исполненный силы. Услыхав его, Полли вся затрепетала, поняв, что лев призывает кого-то, и услышавший его не только захочет подчиниться, но и сможет — сколько бы миров и веков ни лежало между ним и Асланом. И потому девочка, хоть и удивилась, но не была по-настоящему потрясена, когда с ней рядом вдруг неизвестно откуда появилась молодая женщина с милым и честным лицом. Полли сразу поняла, что это жена извозчика, которую перенесли из нашего мира не какие-то хитрые волшебные кольца, а быстрая, простая и добрая сила, из тех, которые есть у вылетающей из гнезда птицы. Молодая женщина, видимо, только что стирала, потому что на ней был фартук, а на руках, обнаженных до локтей, засыхала мыльная пена. Будь у нее время облачиться в свои лучшие наряды и надеть воскресную шляпку с искусственными вишенками, она выглядела бы ужасно, но будничная одежда ей была к лицу.

Конечно, она подумала, что видит сон, и потому не кинулась к мужу спросить его, что с ними обоими приключилось. При виде льва, который по неизвестной причине совсем не испугал ее, а заставил женщину засомневаться, сон ли это, она сделала зверю книксен — в те годы многие деревенские барышни еще это умели, — а потом подошла к мужу, взяла его за руку и застенчиво огляделась.

— Дети мои, — сказал Аслан, глядя то на извозчика, то на его жену, — вы будете первыми королем и королевой Нарнии.

Извозчик в изумлении раскрыл рот, а жена его сильно покраснела.

— Вы будете править этими созданиями. Вы дадите им имена. Вы будете вершить справедливость в этом мире. Вы защитите их от врагов, когда те появятся. А они появятся, ибо в этот мир уже проникла злая колдунья.

Извозчик два или три раза прокашлялся.

— Вы уж простите, сэр, — начал он, — и душевное вам спасибо, от меня и от половины моей тоже, но я не тот парень, чтобы потянуть такое дело. Неученые мы.

— Что ж, — сказал Аслан, — ты умеешь работать лопатой и плугом? Ты умеешь возделывать землю, чтобы она приносила тебе пищу?

— Да, сэр, это мы умеем, воспитание у нас было такое.

— Ты сумеешь быть добрым и справедливым к этим созданиям? Помнить, что они не рабы, как неразумные звери в твоем мире, а говорящие звери, свободные существа?

— Это я понимаю, сэр, — отвечал извозчик, — я постараюсь их не обидеть. Попробую.

— А сможешь ты воспитать своих детей и внуков, чтобы они поступали так же?

— Попробую, сэр, непременно. Попробуем, Нелли?

— Сумеешь ты сделать так, чтобы твои дети и эти звери не делились на любимых и нелюбимых? И чтобы никто из них не властвовал над другими и не обижал их?

— Мне такие штуки всегда были не по душе, сэр. Честное слово. И любому, кого я за этим поймаю, здорово влетит. — Голос извозчика становился все медлительнее и глубже. Наверное, так он говорил, когда был мальчишкой в деревне, и еще не перенял хриплой городской скороговорки.

— И если враги пойдут на эту землю, — а они еще появятся — и если будет война, будешь ли ты первым, кто встанет на ее защиту и последним, кто отступит?

— Трудно сказать, сэр, — неторопливо отвечал извозчик, — надо попробовать. А вдруг струшу? До сих пор мне приходилось драться только кулаками. Но я попробую, и постараюсь лицом в грязь не ударить.

— Значит, — заключил Аслан, — ты умеешь все, что требуется от короля. Твою коронацию мы устроим. И будут благословенны и вы, и ваши дети, и ваши внуки. Одни будут королями Нарнии, другие — королями Архенландии, которая лежит за Южным хребтом. А ты дочка, — обратился он к Полли, простила своему другу то, что он натворил в зале со статуями, в покинутом дворце несчастного Чарна?

— Да, Аслан, мы уже помирились, — ответила Полли.

— Хорошо. Теперь займемся самим мальчиком.

 

Глава 12

ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЗЕМЛЯНИЧКИ

Помалкивающий Дигори чувствовал себя неважно, и только надеялся, что в случае чего не разревется и вообще не опозорится.

— Сын Адама, — сказал Аслан, — готов ли ты искупить свою вину перед Нарнией, моей милой страной, перед которой ты согрешил в первый же день ее создания?

— Честно говоря, я не вижу способа как бы я мог это сделать,

— сказал Дигори. — Королева-то сбежала, так что…

— Я спросил, готов ли ты, — перебил его лев.

— Да, — отвечал Дигори. — На мгновение его охватил соблазн сказать что-то вроде того, что он поможет льву, если тот пообещает помочь его маме, но мальчик вовремя понял: лев не из тех, с кем можно торговаться. И однако, произнося свое «да», Дигори, конечно же, думал о маме, о своих надеждах, и о том, как они понемногу исчезают, и в горле у него появился комок, а на глазах слезы, так что он все-таки добавил, еле выговаривая слова:

— Только… только вы не могли бы… как-нибудь, если можно… вы не могли бы помочь маме?

Впервые за весь разговор мальчик посмотрел не на тяжелые передние лапы льва, украшенные грозными когтями, а на его морду

— и в изумлении увидел, что лев успел наклониться к нему, и в глазах его стоят слезы — такие крупные и блестящие, что горе льва на миг показалось Дигори больше его собственного.

— Сынок, сынок, — сказал Аслан, — я же понимаю. Горе — могучая сила. Только мы с тобой в этой стране знаем, что это такое. Будем добры друг к другу. Но мне надо заботиться о сотнях грядущих лет для Нарнии. Злая колдунья, которую ты привел, еще вернется в эту страну. Может быть, это будет еще нескоро. Я хочу посадить в Нарнии дерево, к которому она не посмеет приблизиться. И дерево это будет долгие годы охранять Нарнию. Пусть земля эта узнает долгое солнечное утро перед тем, как над ней соберутся тучи. Ты должен достать мне семя, из которого вырастет это дерево.

— Хорошо, сэр. — Дигори не знал, как выполнить просьбу льва, но почему-то был уверен в своих силах. Аслан глубоко вздохнул, склонился еще ниже, поцеловал мальчика, и тот вдруг исполнился новой силы и отваги.

— Сынок, — сказал лев, я все тебе объясню. Повернись на запад и скажи мне, что ты видишь.

— Я вижу высокие горы, Аслан, — сказал Дигори, — и потоки, обрушивающиеся со скал. А за скалами я вижу зеленые лесистые холмы. А за холмами чернеет еще один горный хребет, а за ним — совсем далеко — громоздятся снежные горы, как на картинках про Альпы. А дальше уже нет ничего, кроме неба.

— Ты хорошо видишь, — сказал лев. — Нарния кончается там, где низвергается со скалы водопад. Миновав скалу, ты выйдешь из Нарнии и очутишься в диком Западном крае. Пройдя через горы, отыщи зеленую долину с голубым озером, окруженным ледяными пиками. В дальнем конце озера ты найдешь крутой зеленый холм, а на его вершине — сад, в середине которого растет дерево. Сорви с него яблоко и принеси мне.

— Хорошо, сэр, — снова сказал Дигори. У него не было ни малейшего понятия о том, как он заберется на скалу и пройдет через горы. Но говорить он об этом не стал, чтобы лев не подумал, что он пытается увильнуть от поручения. Впрочем, он все-таки добавил: — Я надеюсь, ты не слишком торопишься, Аслан. Я же не могу быстро обернуться. — Юный сын Адама, я помогу тебе,

— Аслан повернулся к лошади, которая все это время тихо стояла рядом, отгоняя хвостом мух и склонив голову набок, словно ей было не очень легко следить за разговором. — Послушай, лошадка, хочешь стать крылатой?

Вы бы видели, как Земляничка тряхнула гривой, как у нее расширились ноздри и как она топнула по земле задним копытом. Конечно, ей хотелось превратиться в крылатую лошадь! Но вслух она сказала только:

— Если хочешь, Аслан… если не шутишь…да и чем я заслужила? Я ведь лошадь не из самых умных.

— Будь крылатой, — проревел Аслан, — стань матерью всех крылатых коней и зовись отныне Стрелою.

Лошадь застеснялась, совсем как в те далекие жалкие годы, когда она таскала за собой карету. Потом, отступив назад, она отогнула шею назад, словно спину ей кусали мухи, и укушенное место чесалось. А потом — точь-в-точь как звери, появлявшиеся из земли — на спине у Стрелы прорезались крылья, которые росли и расправлялись, стали больше орлиных, шире лебединых, громаднее, чем крылья ангелов на церковных витражах. Перья на крыльях сияли медью и отливали красным деревом. Стрела широко взмахнула ими и взмыла в воздух. На высоте трехэтажного дома она ржала, трубила и всхрапывала, покуда, описав полный круг, не спустилась на землю сразу всеми четырьмя копытами. Вид у нее был удивленный, смущенный и празднично-радостный.

— Тебе нравится, Стрела?

— Очень нравится, Аслан, — отвечала лошадь.

— Ты отвезешь юного сына Адама в ту долину, о которой я говорил?

— Что? Прямо сейчас? — спросила Земляничка или, вернее, Стрела. — Ура! Усаживайся, мальчик! Я таких, как ты уже возила на спине. Давным-давно. На зеленых лугах, там, где был сахар.

— О чем вы там шепчетесь, дочери Евы? — Аслан внезапно обернулся к Полли и жене извозчика, которые, кажется, уже подружились.

— Простите, сэр, — сказала королева Елена (именно так теперь звали Нелли, жену доброго извозчика), по-моему, девочка тоже хочет полететь, если, конечно, это не слишком опасно.

— Что ты на это скажешь, Стрела? — спросил лев.

— Мне-то что, сэр, они оба совсем крошки, — отвечала лошадь.

— Лишь бы слон не захотел с ними покататься.

У слона такого желания не оказалось, так что новый король Нарнии помог детям усесться на лошадь: Дигори он бесцеремонно подтолкнул, а Полли поднял так бережно, будто она была фарфоровая. «Вот они, Земляничка, то есть, извини, Стрела. Можешь отправляться».

— Не залетай слишком высоко, — попросил Аслан. Не пытайся пролететь над вершинами ледяных гор. Лети лучше через долины, узнавай их сверху по зеленому цвету, и тогда отыщешь дорогу. А теперь благословляю вас в путь.

— Ой! — Дигори потянулся погладить лошадь по блестящей шее. — Ну и здорово, Стрелка! Держись за меня покрепче, Полли.

Вся Нарния вмиг провалилась куда-то вниз и закружилась, когда Стрела, словно гигантский голубь, принялась описывать круг перед тем, как отправиться в свой долгий полет на запад. Полли с трудом могла отыскать взглядом короля с королевой, и даже сам Аслан казался лишь ярко-желтым пятнышком на зеленой траве. Вскоре в лицо им ударил ветер и Стрела стала махать крыльями медленнее и равномерней.

Под ними расстилалась вся Нарния, в разноцветных пятнах лужаек, скал, вереска и деревьев. Река текла по этому краю, словно ртутная ленточка. Справа на севере, за вершинами холмов, дети уже различали огромную пустошь, полого поднимавшуюся до самого горизонта. А слева от них горы были куда выше, но там и сям между ними виднелись просветы, заросшие соснами, сквозь которые угадывались южные земли, далекие и голубые.

— Наверное, там и есть эта Архенландия, — сказала Полли.

— Наверно, — отвечал Дигори, — только ты посмотри вперед!

Перед ними выросла крутая стена горных утесов, и детей почти ослепил свет солнца, танцующий на водопаде. Это река, ревущая и блистающая, низвергалась здесь в Нарнию из далеких западных земель. Они летели уже так высоко, что грохот водопада казался им легким рокотом, а вершины скал все еще были выше Стрелы и ее седоков.

— Тут придется полавировать, — сказала лошадь. — Держитесь покрепче.

Стрела полетела зигзагами, с каждым поворотом забираясь выше и выше. Воздух становился все холоднее. Снизу доносился клекот орлов.

— Смотри, посмотри назад, Дигори! — воскликнула Полли.

Сзади расстилалась вся долина Нарнии, у горизонта на востоке достигая сверкающего моря. Они забрались уже так высоко, что видели за северной пустошью горы, казавшиеся совсем крошечными, а на юге, — равнину, похожую на песчаную пустыню.

— Хорошо бы узнать, что это за места, — сказал Дигори.

— Неоткуда и не от кого, — сказала Полли. — Там ни души нет, в этих местах, и не происходит ничего. Миру-то этому всего день от роду.

— Погоди, — сказал Дигори. — И люди туда еще попадут, и историю этих мест когда-нибудь напишут.

— Хорошо, что не сейчас, — хмыкнула Полли. — Кто бы ее учил, эту историю, со всеми датами и битвами.

Они уже пролетали над вершинами скал, и через несколько минут долина Нарнии уже исчезла из виду. Теперь под ними лежали крутые горы, темные леса, да струилась река, вдоль которой летела Стрела. Главные хребты все еще маячили впереди, где мало что можно было увидать из-за бьющего в глаза солнца. По мере того, как оно опускалось все ниже и ниже, все небо на западе превращалось в гигантскую печь, наполненную расплавленным золотом, — и горный пик, за которым солнце, наконец, село, так контрастно выделялся в этом свете, будто был сделан из картона.

— А здесь холодновато, — сказала Полли.

— И крылья у меня начинают уставать, — поддержала лошадь, а никакой долины с озером не видно. Давайте-ка спустимся и найдем приличный пятачок для ночлега, а? Нам уже никуда сегодня не добраться.

— Точно, сказал Дигори, — и поужинать бы тоже неплохо.

Стрела начала снижаться. Ближе к земле, в окружении холмов, воздух был куда теплее, и после многих часов тишины, нарушаемой лишь хлопанием лошадиных крыльев, Полли и Дигори с радостью услыхали знакомые земные звуки: бормотание речки на ее каменном ложе, да шелест ветвей под легким ветерком. До них донесся запах прогретой солнцем земли, травы, цветов — и, наконец, Стрела приземлилась. Дигори, спрыгнув вниз, подал руку Полли. Оба они с удовольствием разминали затекшие ноги.

Долина, в которую они спустились, лежала в самом сердце гор. Снежные вершины, розовеющие в отраженном закатном свете, громоздились со всех сторон.

— Я ужасно голодный, — сказал Дигори.

— Что ж, угощайся, — Стрела отправила в рот огромный пучок травы и, не переставая жевать, подняла голову. Стебли травы торчали по обеим сторонам ее морды, словно зеленые усы. — Давайте, ребята! Не стесняйтесь. Тут на всех хватит.

— Мы же не едим травы, — обиделся Дигори.

— Хм, хм, — отвечала лошадь, продолжая поглощать свой ужин. — Тогда… хм, честное слово, не знаю. И трава, между прочим, потрясающая.

Полли и Дигори с грустью друг на друга посмотрели.

— Между прочим, — сказал мальчик, — кое-кто мог бы и позаботиться о том, чтобы мы тут не сидели голодные.

— Аслан бы позаботился, надо было только попросить, — заметила лошадь.

— А сам он не мог догадаться? — спросила Полли.

— Без всякого сомнения, — согласилась сытая Стрела. — Мне только кажется, что он любит, когда его просят.

— И что же нам, спрашивается, теперь делать? — спросил Дигори.

— Откуда мне-то знать? — удивилась лошадь. — Лучше попробуйте травку. Она вкуснее, чем вы думаете.

— Что за глупости! — Полли притопнула ногой от возмущения. Будто тебе неизвестно, что люди не едят травы. Ты же не ешь бараньих котлет.

— Полли! Молчи про котлеты и все прочее, ладно? У меня от таких разговоров еще хуже живот сводит.

И он предложил девочке отправиться домой с помощью волшебных колец, чтобы там поужинать. Сам-то он не мог к ней присоединиться, потому что, во-первых, обещал Аслану выполнить поручение, а во-вторых, появившись дома, мог там застрять. Но Полли отказалась покидать его, и мальчик сказал, что это действительно по-товарищески.

— Слушай, — вспомнила девочка, — а ведь у меня в кармане до сих пор остатки от того пакета с ирисками. Все-таки лучше, чем ничего.

— Куда лучше. Только не дотронься до колечек, когда будешь шарить у себя в кармане, ладно?

С этой трудной и тонкой задачей Полли в конце концов справилась. Бумажный пакетик оказался размокшим и липким, так что детям пришлось скорее отдирать бумагу от ирисок, чем наоборот. Иные взрослые — вы же знаете, какие они в таких случаях бывают зануды — предпочли бы, верно, вовсе обойтись без ужина, чем есть эти ириски. Было их девять штук, и Дигори пришла в голову гениальная идея съесть по четыре, а оставшуюся посадить в землю, потому что «если уж обломок фонарного столба вырос тут в маленький фонарь, то почему бы из одной ириски не вырасти целому конфетному дереву?» Так что они выкопали в земле ямку и посадили туда ириску, а потом съели оставшиеся, пытаясь растянуть это удовольствие. Нет, неважная была трапеза, даже со всеми остатками пакета, которые они в конце концов съели тоже.

Покончив со своим замечательным ужином, Стрела легла на землю, а дети, подойдя к ней, уселись по сторонам, прислонившись к теплому лошадиному телу. Когда добрая лошадь укрыла Полли и Дигори своими крыльями, им стало совсем уютно. Под восходящими звездами этого молодого мира они говорили обо всем, и, конечно, о том, как Дигори надеялся получить лекарство для мамы, а взамен его послали в этот поход. И еще они повторили друг другу приметы, по которым должны были узнать место своего назначения — голубое озеро, и гору с садом на вершине. Голоса их мало-помалу становились тише, и дети уже почти засыпали, когда Полли вдруг привстала:

— Ой, слышите?

Все стали изо всех сил прислушиваться.

— Наверное, ветер шумит в деревьях, — сказал наконец Дигори.

— Я не очень уверена, — сказала лошадь. — Впрочем… погодите! Опять.

Клянусь Асланом, что это такое?

Стрела с большим шумом вскочила на ноги; что до Полли и Дигори, то они вскочили еще раньше. Все они принялись осматривать место своего ночлега, раздвигать ветки, залезать в кусты. Полли один раз совершенно точно померещилась чья-то высокая темная фигура, ускользающая в западном направлении. Но поймать им никого не удалось, и в конце концов Стрела улеглась обратно, а дети снова устроились у нее под крыльями и мгновенно заснули. Лошадь не не спала еще долго, шевеля ушами в темноте, и иногда вздрагивая, будто на нее садились мухи, но в конце концов заснула тоже.

 

Глава 13

НЕЖДАННАЯ ВСТРЕЧА

— Вставай, Дигори, вставай, Стрелка! — раздался голос Полли.

— Из нашей ириски правда выросло конфетное дерево! А погода какая!

Сквозь лес струились низкие лучи утреннего солнца, трава была вся серая от росы, а паутинки сияли, словно серебро. Прямо за ними росло небольшое дерево с очень темной корой, размером примерно с яблоню. Листья у него были серебристо-белые, как у ковыля, а между ними виднелись плоды, напоминавшие обыкновенные финики.

— Ура! — закричал Дигори. — Только я сначала попью.

Он пробежал через цветущую лужайку к реке. Вам когда-нибудь Наконец Полли и Дигори принялись за работу. Плоды конфетного дерева были даже вкуснее, чем простые ириски, мягче и сочнее. Собственно, это были фрукты, которые напоминали ириски. Стрела тоже прекрасно позавтракала. Попробовав один из плодов, она заявила, что ей нравится, но все-таки в такой час она предпочитает траву. После этого дети не без труда забрались к ней на спину и продолжили свое путешествие.

Оно казалось им еще чудеснее, чем накануне. Все чувствовали себя свежее, солнце светило им не в глаза, а в спину, не мешая разглядывать лежащие внизу красоты. Повсюду вокруг лежали горы, с вершинами, покрытыми снегом. Далеко внизу зеленели долины, синели ручьи, стекавшие с ледников в главную реку, и все это было похоже на драгоценную корону. Эта часть полета оказалась, правда, куда короче, чем им бы хотелось. Вскоре до них донесся незнакомый запах. «Что это?» — заговорили они. «Откуда? Чувствуете?» Так могли бы пахнуть самые замечательные плоды и цветы в мире. Запах этот, сильный и какой-то золотистый, доносился откуда-то спереди.

— Это из той долины с озером, — предположила Стрела.

— Точно, — отвечал Дигори, — смотрите! Вон зеленая гора в дальнем конце озера. И смотрите, какая вода голубая!

— Это и есть то самое место! — воскликнули все трое.

Стрела широкими кругами спускалась все ниже. Впереди высились снежные пики, а воздух теплел, становился таким нежным и сладостным, что хотелось плакать. Лошадь парила с распростертыми крыльями совсем близко к земле, вытянув ноги, чтобы приготовиться к приземлению. Вдруг на них резко надвинулся зеленый склон, и лошадь приземлилась — не вполне мягко, так что дети скатились у нее со спины и очутились на теплой траве. Никто не ушибся, только оба они слегка задыхались от волнения.

До вершины горы оставалась примерно четверть ее высоты, и дети сразу принялись карабкаться вверх по склону. (Между прочим, им это вряд ли удалось бы, если б Стрела со своими крыльями не приходила иногда на помощь — то подталкивая, то помогая удержать равновесие.) Вершину горы окружала земляная стена, а за ней росли раскидистые деревья. Листья на ветках, нависавших над стеною, под порывами ветерка отливали серебром и синью. Путникам пришлось обойти почти всю стену, покуда они не обнаружили в ней ворот; высокие золотые ворота были обращены на восток. Они были наглухо закрыты.

До этого момента, мне кажется, Полли и лошадь намеревались войти в сад вместе с Дигори. Но при виде ворот им сразу расхотелось. Место это выглядело удивительно негостеприимным. Только круглый дурак зашел бы туда просто так, без поручения. Дигори сразу же понял, что остальные и не захотят войти с ним в сад, и не смогут. Так что к воротам он подошел один.

Приблизившись к ним вплотную, мальчик увидал сделанную на золоте примерно такую надпись серебряными буквами:

Ты, что стоишь у золотых ворот, Пройди сквозь них, сорви заветный плод.

Но коль его другим не отнесешь, Страсть утолишь и муку обретешь.

— Но коль его другим не отнесешь, — повторил Дигори. — Именно с этим я сюда и явился. Надо полагать, что мне самому его есть не стоит. Не пойму, что за чушь в последней строчке. Пройди сквозь них, сквозь ворота, то есть. Естественно, не через стену же лезть, если ворота открыты. Только как же, спрашивается, их открыть? — Он прикоснулся к воротам и они тут же распахнулись внутрь, повернувшись на своих петлях совершенно бесшумно.

Теперь, когда Дигори увидел этот сад, он показался ему еще негостеприимнее. Озираясь, он весьма торжественно прошел сквозь ворота. Вокруг стояла тишина, даже фонтан, бьющий в центре сада, журчал совсем слабо. Дигори чувствовал все тот же дивный запах. Казалось, это было место, где жило счастье, но не было беззаботности. Нужное дерево он сразу узнал: во-первых, оно росло в самой середине сада, а во-вторых, было сплошь увешано большими серебряными яблоками. Яблоки отбрасывали блики, игравшие на траве, особенно яркие там, куда не попадало солнце. Пройдя прямо к дереву, он сорвал яблоко и положил его в нагрудный карман своей школьной курточки. Однако он не удержался и сначала осмотрел яблоко, а потом и понюхал его.

Сделал он это совершенно напрасно. Ему немедленно показалось, что он умирает от голода и жажды, и жутко захотелось попробовать яблоко. Он быстро запихал его в карман, но на дереве сияли еще сотни других. Почему нельзя было попробовать хоть одно? В конце концов, думал он, надпись на воротах — не обязательно приказ. Наверное, это просто совет. А кто слушается советов? И даже если надпись — приказ, разве он нарушит его, если съест яблоко? Он ведь уже сорвал одно для других.

Размышляя таким образом, он поглядел наверх, сквозь ветки дерева. На ветке прямо у него над головой тихо сидела поразительной красоты птица, казавшаяся почти спящей. Во всяком случае, только один глаз у нее был приоткрыт, да и то слегка. Размером она была с крупного орла: желтогрудая, красноголовая, с фиолетовым хвостом.

«Вот каким осторожным надо быть в этих волшебных местах, — рассказывал потом Дигори. — Никогда не знаешь, кто за тобой может подсматривать». Впрочем, мне кажется, что Дигори все равно бы не сорвал яблока для себя. В те времена всякие истины вроде «не укради» вбивали в головы мальчикам куда настойчивей, чем сейчас. Хотя, кто знает…

Дигори уже поворачивался, чтобы вернуться к воротам, когда вдруг обнаружил, порядком перепугавшись, что он тут не один. В нескольких шагах от мальчика стояла ведьма-королева, только что швырнувшая на землю огрызок яблока. Губы у нее были перемазаны соком, почему-то очень темным. Дигори сразу сообразил, что колдунья, вероятно, перелезла через стену, и начал смутно понимать последнюю строчку, насчет утоленной страсти и обретенной муки. Дело в том, что ведьма стояла с гордым, сильным, даже торжествующим видом, но лицо ее было мертвенно белым, словно соль.

Эта мысль заняла всего один миг, и Дигори тут же рванулся к воротам, а ведьма кинулась вслед. Ворота сразу закрылись за ним, но он обогнал королеву не намного. Он еще не успел подбежать к своим товарищам, выкрикивая: «Полли, Стрелка, скорее!», — как колдунья, не то перемахнув через стену, не то перелетев, уже снова настигала его.

— Стойте! — крикнул Дигори, обернувшись к ней, — Ни шагу, а то мы все исчезнем!

— Глупый мальчишка, — сказала ведьма. — Куда ты бежишь? Я тебе зла не сделаю. Если ты не остановишься, чтобы выслушать меня, то сильно потом пожалеешь. От тебя ускользнет неслыханное счастье.

— Слушать не хочу, — отвечал Дигори, — благодарю покорно.

Однако он все-таки остался стоять.

— Я о твоем поручении знаю, — продолжала ведьма. — Это я вчера пряталась в кустах и слышала все ваши разговоры. Ты сорвал яблоко, спрятал в карман и теперь отнесешь льву, чтобы он его съел. Простак, простак! Ты знаешь, что это за яблоко? Я тебе скажу. Это же яблоко молодости, плод вечной жизни! Я знаю, ибо я его отведала, и теперь чувствую, что никогда не состарюсь и не умру. Съешь его, мальчик, съешь, и мы оба будем жить вечно, и станем королем и королевой здешнего мира — а если захочешь вернуться в свой, — так твоего.

— Нет уж, спасибо, — сказал Дигори. — Вряд ли мне захочется жить, когда умрут все, кого я знаю. Уж лучше я проживу свой обычный срок, а потом отправлюсь на небо.

— А как же насчет твоей матери? Которую ты, по твоим словам, так обожаешь?

— При чем тут она? — сказал Дигори.

— Ты что, не понимаешь, что это яблоко ее мгновенно вылечит? Оно у тебя в кармане, мы с тобой тут одни, лев твой далеко. Призови свои чары, вернись домой, к постели матери, и дай ей откусить кусочек. Через пять минут лицо ее порозовеет. Она скажет тебе, что у нее больше ничего не болит. Потом — что к ней возвращаются силы. Потом она заснет. Ты подумай только, заснет, несколько часов проспит нормальным сном, без лекарств. А на следующий день все будут только и говорить о том, как она замечательно поправилась. Скоро она снова будет совершенно здорова. Все будет в порядке. Семья твоя снова станет счастливой. И ты будешь таким же, как твои сверстники.

Застонав, будто от боли, Дигори взялся рукой за голову. Он понял, что перед ним сейчас ужасный выбор.

— Ну что тебе, спрашивается, хорошего сделал этот лев? — сказала ведьма. — И что он сможет тебе сделать, когда ты вернешься в свой собственный мир? И что подумает твоя мать, если узнает, что ты мог ее спасти, мог утешить своего отца — и вместо этого выполнял поручения какого-то дикого зверя в чужом мире, до которого тебе нет никакого дела?

— Он… он не дикий зверь, — в горле у Дигори было совершенно сухо. — Он… я не знаю…

— Да он хуже зверя! — вскричала колдунья. — Смотри, во что он тебя превратил, какой ты стал бессердечный! Как все, кто его слушается. Жестокий, безжалостный мальчишка! Мать твоя умирает, а ты..

— Бросьте! — тем же голосом сказа Дигори. — Думаете, я сам не вижу? Но… я ему обещал.

— Ты сам не понимал, что ты ему обещал. И здесь некому тебе помешать.

— Маме бы самой это не понравилось, — Дигори с трудом подбирал слова, — она всегда меня учила, чтобы я держал слово и ничего не воровал… и вообще. Будь она здесь, она бы мне сама велела вас не слушаться.

— Так она же никогда не узнает! — Трудно было представить, что ведьма способна говорить таким сладким голосом. — Ты ей не обязан говорить, где достал яблоко. И папе не говори. Никто в вашем мире никогда ничего об этой истории не узнает. И девчонку ты с собой обратно брать не обязан.

Тут-то ведьма и сделала непоправимую ошибку. Конечно, Дигори знал, что Полли может вернуться и сама, но колдунье-то это было неизвестно. А сама мысль о том, чтобы бросить Полли здесь, была такой мерзкой, что и все остальные слова ведьмы сразу показались Дигори фальшивыми и гнусными. Как ни худо было Дигори, голова его вдруг прояснилась.

— Слушайте, а вам-то какое до всего этого дело? — сказал он гораздо громче и отчетливей, чем раньше. — С чего это вас так моя мама разволновала? Что вам вообще нужно?

— Отлично, Дигори! — прошептала Полли ему на ухо. — Скорей! Побежали! — Она не отважилась ничего сказать, пока ее друг разговаривал с колдуньей. Ведь это не у нее умирала мама.

— Ну, вперед! — Дигори помог девочке забраться на Стрелу и залез вслед за нею. Лошадь расправила крылья.

— Ну и бегите, глупцы! — крикнула колдунья. — Ты еще вспомнишь обо мне, несчастный, когда станешь умирающим стариком, когда вспомнишь, как отказался от вечной молодости! Другого яблока тебе никто не даст! Они были уже так высоко, что слов колдуньи почти не услыхали. А сама она, не тратя попусту времени, направилась по склону горы куда-то на север.

Они вышли в путь рано утром, а приключение в саду заняло не так много времени, так что и Стрела, и Полли надеялись засветло вернуться в Нарнию. Дигори всю дорогу молчал, а его друзья стеснялись заговорить с ним. Мальчик грустил, и порою сомневался, правильно ли поступил. Но стоило ему вспомнить слезы Аслана — и сомнения отступали прочь.

Весь день Стрела мерно махала своими неутомимыми крыльями. Они летели вдоль реки на восток, потом сквозь горы и над дикими лесистыми холмами, потом над величественным водопадом, покуда не начали спускаться туда, где на леса Нарнии падала тень могучей горной гряды, туда, где Стрела наконец увидела под алым закатным небом толпу созданий, собравшихся у реки, и среди них — Аслана. Спланировав вниз, лошадь расставила копыта, сложила крылья и мягко коснулась земли. Дети спрыгнули вниз, и Дигори увидел, как звери, карлики, сатиры, нимфы и другие создания расступаются перед ним. Он прошел прямо к Аслану, протянул ему яблоко и сказал:

— Я принес вам то, что вы просили, сэр.

 

Глава 14

КАК САЖАЛИ ДЕРЕВО

— Хорошо, — сказал Аслан голосом, от которого содрогнулась земля. Дигори сразу понял, что все жители Нарнии слышали эти слова, и теперь будут передавать их своим детям век за веком, быть может даже — всегда. Но опасность зазнаться не грозила мальчику. Он совсем не думал о своих заслугах, когда стоял перед Асланом, и на этот раз мог глядеть ему прямо в глаза. О своих бедах он позабыл и ни о чем не тревожился.

— Хорошо, сын Адама, — повторил лев. — Ради этого плода ты алкал, и жаждал, и плакал. Ничья рука, кроме твоей, не может посадить семя дерева, которое будет защищать Нарнию. Брось яблоко к реке, туда, где мягкая почва.

Дигори послушался. Все стояли так тихо, что слышен был мягкий звук удара яблока о землю.

— И бросил ты хорошо, — сказал Аслан. — А теперь отправимся на коронацию Фрэнка, короля Нарнии, и королевы Елены.

Тут дети заметили извозчика и Нелли, одетых в причудливый и прекрасный наряд. Четыре карлика держали шлейф королевской мантии, и четыре феи — шлейф платья королевы. Головы их были обнажены, Елена распустила волосы и очень похорошела. Преобразила их, однако, не прическа и не одежда. Иными стали их лица, особенно у короля. Казалось, что вся хитрость, недоверчивость и сварливость, которых он набрался, когда был лондонским извозчиком, бесследно исчезли, уступив место его природной доброте и отваге. Может быть, это случилось благодаря воздуху юного мира, может быть — благодаря разговорам с Асланом, а вернее всего — по обеим причинам.

— Ну и ну! — шепнула Стрела Полли. — Хозяин-то мой изменился не меньше меня. Теперь он и вправду хозяин!

— Точно, — отвечала Полли, — только не жужжи мне в ухо, Стрелка. Щекотно!

— А теперь, — сказал Аслан, — давайте-ка разберемся с этими деревьями. Пусть кто-нибудь распутает им ветки.

Дигори увидел четыре близко растущих друг к другу дерева, ветки у которых были перепутаны, а кое-где и связаны, образуя нечто вроде клетки. Два слона пустили в дело хоботы, трое карликов — топорики, и вскоре зрителям явилось, во-первых, деревце, сделанное как бы из золота, во-вторых — похожее на него серебряное, а в-третьих — некий ужасно жалко выглядевший предмет, сгорбившийся между ними в своей перепачканной одежде.

— Ой! — прошептал Дигори. — Дядя Эндрью!

Чтобы все это объяснить, нам придется немножко вернуться назад. Как вы помните, звери пытались посадить дядю в землю и полить его. Когда вода привела его в чувство, он обнаружил, что по колени закопан в землю, совершенно мокр, и к тому же окружен чудовищной толпой диких зверей. Неудивительно, что он принялся кричать и стонать. С одной стороны, это было не так плохо, потому что все звери, не исключая даже и кабана, поняли, что имеют дело с живым существом, и выкопали его обратно. Брюки дядюшки к этому времени превратились в нечто неописуемое. Едва высвободив ноги, он попытался улизнуть, но слон тут же обхватил его хоботом и водворил на место. Звери хотели подождать Аслана, чтобы тот сказал, как распорядиться с дядюшкой. Так что они соорудили что-то вроде клетки вокруг него, а потом стали предлагать пленнику всевозможную еду.

Ослик просунул в клетку порядочный ворох чертополоха, однако дядюшке явно это блюдо не понравилось. Белки принялись обстреливать его пригоршнями орехов, но старый волшебник только прикрыл голову руками, уклоняясь от подарков. Целая стая птиц сновала взад-вперед, роняя в клетку дождевых червей. Особенно благородно поступил медведь, он принес дядюшке гнездо диких пчел, которое очень хотел бы съесть сам. Достойный зверь совершил большую ошибку. Когда он просовывал эту липкую массу, в которой еще были живые пчелы, сквозь отверстие в клетке, она ткнулась дядюшке Эндрью прямо в физиономию. Сам мишка вовсе бы не обиделся, если б кто-нибудь сунул ему под нос такой подарок, и потому несказанно удивился, когда дядя дернулся назад, поскользнулся и сел на землю. «Ничего, — сказал кабан, — ему в рот все-таки попало медку, это ему непременно пойдет на пользу». Звери начали привязываться к своему странному питомцу, и надеялись, что Аслан позволит им держать его у себя. Самые умные уже понимали, что не все звуки, издаваемые зверьком, бессмысленны. Они назвали его Брэнди, потому что это сочетание звуков он издавал особенно часто.

В конце концов им пришлось на всю ночь оставить его в покое. Аслан весь день беседовал с королем и королевой, занимался и другими делами; потому не смог заняться «бедным старым Брэнди». На ужин ему хватило набросанных в клетку орехов, груш, яблок и бананов, но нельзя утверждать, что он провел приятную ночь.

— Приведите это создание, — велел Аслан. Подняв дядю Эндрью хоботом, один из слонов положил дядюшку у самых ног льва. Дядя не мог шевельнуться от страха.

— Пожалуйста, Аслан, — сказала Полли, — успокойте его как-нибудь, чтобы он перестал пугаться! И скажите ему что-нибудь такое, чтобы ему расхотелось сюда снова попадать, ладно?

— Думаешь, ему хочется? — спросил лев.

— Может, и нет, — отвечала Полли, — но он может кого-нибудь сюда послать. Он так взбудоражился, когда увидел столб, выросший из той железки, что теперь думает…

— Он заблуждается, дитя, — сказал лев. — Этот мир кипит сейчас жизнью, потому что песня, которой я вызвал его к жизни, еще висит в воздухе и отзывается в земле. Скоро это кончится. Но я не могу поговорить с этим старым грешником, не могу утешить его — ибо он не хочет понимать моих слов, а вместо них слышит только рев и рычание. О дети Адама! как умеете вы защищаться от всего, что может принести вам добро! Но я поднесу ему тот единственный дар, который он еще может принять.

Печально опустив свою огромную голову, лев дунул в лицо перепуганному чародею.

— Спи, — сказал он. — Спи, отгородись на несколько часов от всех бед, которые ты накликал на свою голову.

Дядя Эндрью тут же закрыл глаза и повернулся набок, а дыхание его стало ровным.

— Отнесите его в сторонку, — сказал Аслан. — А теперь пускай карлики покажут нам, какие они кузнецы. Сделайте короны для короля и королевы!

Невообразимая толпа карликов ринулась к золотому деревцу, во мгновение ока оборвала с него все листья и даже обломала некоторые ветки. Дети увидели, что деревце и впрямь было из самого настоящего золота. Конечно, оно выросло из тех полусоверенов, которые вывалились из карманов дядюшки Эндрью, когда его перевернули вверх ногами. Точно так же и серебряное деревце выросло из монеток по полкроны. Невесть откуда карлики притащили валежник для костра, маленькую наковальню, кузнечные меха, молоточки и щипцы. Через минуту — карлики любили свое ремесло! — уже пылал огонь, рычали меха, плавилось золото, стрекотали молоточки. Два крота, — Аслан отрядил их еще с утра на поиски — положили на траву кучу драгоценных камней. Под умными пальцами маленьких кузнецов быстро возникли короны — не уродливые, тяжелые головные уборы европейских монархов, а легкие, изящные, дивно изогнутые обручи, которые можно было бы носить просто для красоты. Фрэнку предназначалась корона с рубинами, а Елене — с изумрудами.

Когда короны остудили в речке, Фрэнк и Елена встали перед львом на колени, и он возложил их им на головы

— Встаньте, король и королева Нарнии, отец и мать многих королей, что будут править Нарнией, и Островами, и Архенландией! Будьте справедливы, милосердны и отважны. Благословляю вас.

Поднялся радостный крик. Кто трубил, кто ржал, кто блеял, кто хлопал крыльями — а королевская чета стояла торжественно, в благородной застенчивости. Дигори еще кричал «Ура!», когда услыхал рядом глубокий голос Аслана.

— Смотрите!

Обернувшись, все в толпе издали вздох удивления и восхищения. Чуть поодаль, возвышаясь над их головами, стояло дерево, которого только что там не было. Оно выросло беззвучно и стремительно, как поднимается флаг на мачте, покуда народ был поглощен коронацией. От его развесистых ветвей, казалось, исходит не тень, а свет, и под каждым листом сияли, словно звезды серебряные яблоки. Но еще прекрасней, чем вид дерева, был струящийся от него аромат, заставлявший забыть обо всем на свете.

— Сын Адама, — сказал Аслан, — ты хорошо сделал свое дело. А вы, нарнийцы, как зеницу ока берегите это дерево, ибо оно будет охранять вас. Колдунья, о которой я рассказал вам, бежала далеко, на север вашего мира, и будет там совершенствовать свое черное волшебство. Но пока растет это дерево, она не сможет явиться в Нарнию. Ибо благоухание его, дарующее вам радость, здоровье и жизнь, сулит ей гибель, ужас и отчаяние.

Все торжественно глядели на дерево, когда вдруг Аслан, сверкнув золотой гривой, повернулся к детям, застав их за перешептыванием и переглядыванием.

— В чем дело, дети?

— Ой… Аслан… сэр… — Дигори густо покраснел. — Я забыл вам сказать. Ведьма съела одно такое яблоко. Такое же, как я посадил. — Он замялся, и Полли договорила за него, потому что меньше, чем Дигори, боялась показаться глупой.

— Мы подумали, Аслан, что она, наверное, теперь не испугается запаха дерева.

— Почему ты так думаешь, дочь Евы?

— Она же одно съела.

— Дитя, — отвечал лев, вот почему она и будет теперь страшиться остальных плодов этого дерева. Так случается с каждым, кто срывает плоды в неположенное время и не так, как следует. Плод кажется им вкусным, но потом они всю жизнь жалеют.

— Вот как, — сказала Полли. — Наверно, раз она его как-то не так сорвала, то оно на нее и не подействует. В смысле, она не будет вечно молодой и все такое?

— Увы, — покачал головой Аслан, — будет. Любая вещь поступает согласно своей природе. Она утолила желание сердца, ваша ведьма. Словно богиня, она будет обладать неистощимой силой и вечной жизнью. Но что есть вечная жизнь для этого сердца? Это лишь вечные беды, и она уже чувствует это. Каждый получает, что хочет, но не каждый радуется этому.

— Я… я сам чуть не съел одно, — сказал Дигори. — Я бы тогда тоже…

— Да, дитя мое. Плод непременно дает бессмертие и силу, но никогда не дает счастья, если его сорвали по собственной воле. Если б кто-то из нарнийцев сам посадил бы тут украденное яблоко, из него тоже выросло бы дерево, защищающее страну — но она просто стала бы жестокой и сильной державой, как Чарн, а не добрым краем, каким я ее создал. Ведь колдунья еще что-то уговаривала тебя сделать, правда?

— Да, Аслан. Она подбивала меня взять яблоко для мамы.

— И оно бы исцелило ее, только ни ты, ни она не были бы этому рады. Пришел бы день, когда вы оба вспомнили бы об этом яблоке и сказали, что лучше бы твоей маме было умереть, чем получить такое исцеление.

Дигори молчал. Его душили слезы. Он думал, что ему уже не спасти маму, однако верил льву, и знал теперь, что есть на свете вещи пострашнее смерти. Но Аслан заговорил снова, на этот раз — почти шепотом.

— Вот что случилось бы, дитя, если бы ты украл яблоко. Но ты устоял, и теперь случится другое. То, что я дам тебе, принесет вам радость. В твоем мире оно не даст вечной жизни, но исцелит твою маму. Ступай, сорви яблоко.

Дигори на секунду остолбенел, словно весь мир на его глазах перевернулся. Медленно, как во сне, он направился к дереву, под одобрительные возгласы королевской четы и всех созданий. Сорвав яблоко, он сунул его в карман и вернулся к Аслану.

— Можно, мы пойдем домой? — спросил он, забыв сказать спасибо. Но Аслан его понял.

 

Глава 15

КАК КОНЧИЛАСЬ ЭТА ПОВЕСТЬ И НАЧАЛИСЬ ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ

— Когда рядом я, вам не нужны кольца, — услыхали дети голос Аслана. Замерев, они огляделись и увидали, что снова стоят в Лесу Между Мирами. Дядя дремал на траве, а рядом с ними стоял лев.

— Вам пора домой, — сказал он, — только сначала я должен вам кое-что сказать. Одна вещь будет предупреждением, а другая — приказом. Смотрите. Они увидели в земле заросшую травой ямку, теплую и сухую.

— В прошлый раз, когда вы здесь были, тут был пруд, через который вы попали в мир, где умирающее солнце сияло над развалинами Чарна. Пруда больше нет. Нет и того мира, словно никогда не было. Да помнит об этом племя Адама и Евы

— Хорошо, Аслан, — хором ответили дети, а Полли добавила: — Мы ведь не такие скверные, как они, правда?

— Еще не такие, дочь Евы, — сказал лев, — пока еще нет. Но вы становитесь все хуже. Кто знает, не найдет ли кто-то из вашего мира такой же ужасной тайны, как Недоброе Слово, чтобы уничтожить все живое на земле. Скоро, очень скоро, до того, как вы состаритесь, тираны встанут у власти великих держав вашего мира, — тираны, которым радость, милосердие и справедливость будут так же безразличны, как императрице Джадис. Помните об этом и берегитесь. Вот мое предупреждение. Теперь приказ. Как можно скорее отберите у вашего дяди волшебные кольца и заройте их поглубже, чтобы никто больше не смог ими воспользоваться.

Покуда лев говорил, дети глядели ему прямо в лицо, и вдруг — ни Полли, ни Дигори так и не поняли, как это случилось, — оно превратилось в сияющее золотое море, в которое они погрузились, окруженные любовью и могучей силой, и они почувствовали такое блаженство, словно никогда до этого не знали ни счастья, ни мудрости, ни доброты, ни вообще жизни и пробуждения. Память об этом мгновении навсегда остались с ними, и до конца своих дней в минуты грусти, страха или гнева они вспоминали это золотое блаженство, и казалось, что оно и сейчас недалеко, чуть ли не за углом, — и душу их наполняла спокойная уверенность. А еще через минуту все трое — дядя Эндрью успел проснуться — уже оказались в шумном и душном Лондоне.

Они стояли на мостовой перед домом Кеттерли, и если бы не исчезли колдунья, извозчик и лошадь, все было бы точно так же, как перед путешествием. Все так же стоял фонарный столб без одной перекладины, все так же лежали на мостовой обломки кэба, и все так же вокруг них сгрудилась толпа. Все говорили по-прежнему; кое-кто склонился к оглушенному полисмену, и то и дело слышалось «Вроде очнулся!..», или «Ну как, старина, получше тебе?», или «Скорая помощь мигом приедет».

— Ничего себе! — поразился Дигори. — Здесь, кажется, и секунды не прошло!

Большинство зевак озиралось в поисках Джадис и лошади. Детей никто даже не заметил — ни тогда, ни сейчас. Что же до дядюшки Эндрью, то одежда его была в столь плачевном состоянии, а физиономия так основательно вымазана медом, что узнать его было просто невозможно. К счастью, дверь в дом была открыта, и служанка наблюдала из дверного проема за всей комедией — какой все-таки славный выдался ей денек! — так что дети без труда затащили дядюшку внутрь еще до того, как его успели бы заметить.

Когда он помчался вверх по лестнице, Полли и Дигори испугались, не торопится ли он припрятать оставшиеся кольца. Но беспокоились они зря. На уме у дядюшки была исключительно бутылка, стоявшая у него в гардеробе, так что он мгновенно исчез у себя в спальне и заперся на ключ, а когда вскоре появился снова, то уже надел халат и направился прямо в ванную.

— Ты достанешь остальные кольца, Полли? Я хочу к маме.

— Конечно. Пока, — Полли побежала на чердак.

Дигори остановился перевести дыхание, а потом тихо пошел в спальню к маме. Как всегда, она лежала на подушках с таким исхудалым бледным лицом, что при виде ее хотелось плакать. Дигори достал из кармана свое Яблоко Жизни.

Точно так же, как ведьма Джадис выглядела в нашем мире не так, как в своем собственном, изменило свой вид и яблоко из горного сада. В спальне, конечно же, было немало разноцветных вещей — покрывало на постели, обои, солнечный свет из окна, красивая голубая пижама матери Дигори. Но когда он достал яблоко, все эти цвета вдруг побледнели, и даже солнечный свет стал казаться выцветшим. Оно было такое яркое, что отбрасывало странные блики на потолок, и все, кроме яблока, теперь не стоило в этой комнате и взгляда. А запах от Яблока Молодости шел такой, словно кто-то приоткрыл окошко прямо на небеса.

— Ой, милый мой, какая прелесть, — сказала больная.

— Ты ведь съешь его, правда? Пожалуйста.

— Уж не знаю, что скажет доктор, — отвечала она, — но… кажется, я могла бы попробовать.

Дигори почистил яблоко, нарезал его и по кусочкам отдал ей. Не успела мама доесть, как улыбнулась и, откинув голову на подушку, заснула самым настоящим глубоким сном, без этих мерзких таблеток, без которых, как знал Дигори, она не могла прожить и дня. И он ясно увидел, что лицо ее переменилось. Наклонившись, Дигори поцеловал маму и украдкой выскользнул из комнаты. Сердце его колотилось, а в руке он сжимал сердцевинку яблока. До самого вечера, глядя на окружавшие его обыкновенные, ничуть не волшебные вещи, он то и дело терял надежду, но вдруг вспомнил лицо Аслана — и ободрился духом.

Вечером он зарыл сердцевинку на заднем дворе.

Наутро, когда со своим обычным визитом явился доктор, Дигори стал подслушивать его разговор с тетушкой Летти в гостиной.

— Мисс Кеттерли, — это самый поразительный случай за всю мою медицинскую практику. Это… это какое-то чудо. Я бы ничего не стал говорить мальчику, чтобы не будить в нем ложных надежд, однако, по моему мнению… — тут он перешел на шепот, Дигори ничего больше не услыхал.

После обеда он вышел в садик на заднем дворе и просвистел условный сигнал для Полли. Вчера ей так и не удалось выбраться из дома.

— Ну как? — Полли выглянула из-за стены — Как она?

— Я думаю… мне кажется, все в порядке, — сказал Дигори. — Только ты прости, я пока не хочу об этом говорить. А как кольца?

— Все у меня. Ты не бойся, я в перчатках. Давай их закопаем теперь.

— Давай. Я отметил место, где вчера закопал сердцевинку яблока.

Через неделю уже не было никаких сомнений в том, что мама Дигори пошла на поправку. Еще недели через две она смогла сидеть в саду, а через месяц весь дом Кеттерли неузнаваемо переменился. Тетушка Летти открывала окна, поднимала шторы, чтобы по просьбе сестры впустить в комнаты больше света, ставила всюду цветы, готовила вкусные блюда и даже позвала настройщика привести в порядок старое пианино, и мама пела под него, и так веселилась с Полли и Дигори, что тетушка твердила ей: «Мэйбл! Ты у нас самый главный ребенок!»

Вы знаете, что беда не приходит одна. Но и радости иногда приходят сразу друг за другом. Недель через шесть этой замечательной жизни пришло письмо от папы, из Индии. Скончался его двоюродный дед, старый мистер Керк, и папа вдруг разбогател. Теперь он мог бросить службу и навсегда вернуться в Англию. А огромное поместье, о котором Дигори всю жизнь слышал, но никогда не видел, станет теперь их домом, со всеми доспехами, конюшнями, теплицами, парком, виноградниками, лесами и даже горами. Дигори был совершенно уверен, что больше ему в жизни ничего не потребуется. Вот счастливый конец нашей истории. Но на прощание я расскажу вам кое-что еще, совсем немного.

Полли и Дигори навсегда подружились, и почти на каждые каникулы она приезжала к нему в поместье. Там она научилась кататься верхом, доить коров, плавать, печь хлеб и лазить по горам.

Звери в Нарнии жили мирно и радостно, и многие сотни лет их не тревожила ни ведьма Джадис, ни другие враги. Счастливо правили Нарнией король Фрэнк и королева Елена, и второй их сын стал королем Архенландии. Сыновья их женились на нимфах, дочери выходили замуж за речных и лесных богов. Фонарь, случайно посаженный ведьмой, день и ночь светился в нарнийском лесу, и место, где он стоял, стали звать Фонарным Пустырем. Когда много лет спустя в Нарнию из нашего мира пришла в снежную ночь другая девочка, она увидела этот свет. Между прочим, ее приключение связано с той историей, которую вы только что узнали.

Переезжая в поместье, семья Керков захватила с собой и дядюшку Эндрью. «Старика надо держать в узде, — сказал папа Дигори, — и хватит ему висеть на шее у бедной Летти». Дядя навсегда забросил чародейство. Урок пошел ему на пользу, и к старости он стал куда приятней и добрее, чем раньше. Но одно он любил: уводить гостей поодиночке в бильярдную и рассказывать им о даме королевского рода, которую он некогда возил по Лондону. «Вспыльчива она была невыносимо, — говаривал он, — но какая женщина, сэр, какая потрясающая женщина!»

 

Открывая платяной шкаф и прячась в нем, будьте готовы оказаться в волшебной стране Нарнии. Именно это и произошло с Люси и Питером, Сьюзен и Эдмундом — братьями и сестрами, которые с тех пор из обычных детей превратились в королей, сидящих на тронах в Кэр-Пэравеле. Но сначала они познакомились с фавнами и бобрами, которые умеют говорить, победили колдунью Ядис и узнали самого льва Аслана, познали предательство близких и любовь, смерть и воскрешение, но нашли в себе силы простить и остаться самими собой.

А начиналось все с игры в прятки и старого платяного шкафа…

 

Глава 1

ЛЮСИ ЗАГЛЯДЫВАЕТ В ПЛАТЯНОЙ ШКАФ

Жили-были на свете четверо ребят, их звали Питер, Сьюзен, Эдмунд и Люси. В этой книжке рассказывается о том, что приключилось с ними во время войны, когда их вывезли из Лондона, чтобы они не пострадали из-за воздушных налетов. Их отправили к старику профессору, который жил в самом центре Англии, в десяти милях от ближайшей почты. У него никогда не было жены, и он жил в очень большом доме с экономкой по имени миссис Макриди и тремя служанками — Айви, Маргарет и Бетти (но они почти совсем не принимали участия в нашей истории). Профессор был старый-престарый, с взлохмаченными седыми волосами и взлохмаченной седой бородой чуть не до самых глаз. Вскоре ребята его полюбили, но в первый вечер, когда он вышел им навстречу к парадным дверям, он показался им очень чудным. Люси (самая младшая) даже немного его испугалась, а Эдмунд (следующий за Люси по возрасту) с трудом удержался от смеха — ему пришлось сделать вид, что он сморкается.

Когда они в тот вечер пожелали профессору спокойной ночи и поднялись наверх, в спальни, мальчики зашли в комнату девочек, чтобы поболтать обо всем, что они увидели за день.

— Нам здорово повезло, это факт, — сказал Питер. — Ну и заживем мы здесь! Сможем делать все, что душе угодно. Этот дедуля и слова нам не скажет.

— По-моему, он просто прелесть, — сказала Сьюзен.

— Замолчи! — сказал Эдмунд. Он устал, хотя делал вид, что нисколечко, а когда он уставал, он всегда был не в духе. — Перестань так говорить.

— Как — так? — спросила Сьюзен. — И вообще, тебе пора спать.

— Воображаешь, что ты мама, — сказал Эдмунд. — Кто ты такая, чтобы указывать мне? Тебе самой пора спать.

— Лучше нам всем лечь, — сказала Люси. — Если нас услышат, нам попадет.

— Не попадет, — сказал Питер. — Говорю вам, это такой дом, где никто не станет смотреть, чем мы заняты. Да нас и не услышат. Отсюда до столовой не меньше десяти минут ходу по всяким лестницам и коридорам.

— Что это за шум? — спросила вдруг Люси.

Она еще никогда не бывала в таком громадном доме, и при мысли о длиннющих коридорах с рядами дверей в пустые комнаты ей стало не по себе.

— Просто птица, глупая, — сказал Эдмунд.

— Это сова, — добавил Питер. — Тут должно водиться видимо-невидимо всяких птиц. Ну, я ложусь. Послушайте, давайте завтра пойдем на разведку. В таких местах, как здесь, можно много чего найти. Вы видели горы, когда мы ехали сюда? А лес? Тут, верно, и орлы водятся. И олени! А уж ястребы точно.

— И барсуки, — сказала Люси.

— И лисицы, — сказал Эдмунд.

— И кролики, — сказала Сьюзен.

Но когда наступило утро, оказалось, что идет дождь, да такой частый, что из окна не было видно ни гор, ни леса, даже ручья в саду, и того не было видно.

— Ясное дело, без дождя нам не обойтись! — сказал Эдмунд.

Они только что позавтракали вместе с профессором и поднялись наверх, в комнату, которую он им выделил для игр, — длинную низкую комнату с двумя окнами в одной стене и двумя — в другой, напротив.

— Перестань ворчать, Эд, — сказала Сьюзен. — Спорю на что хочешь, через час прояснится. А пока тут есть приемник и куча книг. Чем плохо?

— Ну нет, — сказал Питер, — это занятие не для меня. Я пойду на разведку по дому.

Все согласились, что лучше игры не придумаешь. Так вот и начались их приключения. Дом был огромный — казалось, ему не будет конца, — и в нем было полно самых удивительных уголков. Вначале двери, которые они приоткрывали, вели, как и следовало ожидать, в пустые спальни для гостей. Но вскоре ребята попали в длинную-предлинную, увешанную картинами комнату, где стояли рыцарские доспехи; за ней шла комната с зелеными портьерами, в углу которой они увидели арфу. Потом, спустившись на три ступеньки и поднявшись на пять, они очутились в небольшом зале с дверью на балкон; за залом шла анфилада комнат, все стены которых были уставлены шкафами с книгами — это были очень старые книги в тяжелых кожаных переплетах. А потом ребята заглянули в комнату, где стоял большой платяной шкаф. Вы, конечно, видели такие платяные шкафы с зеркальными дверцами. Больше в комнате ничего не было, кроме высохшей синей мухи на подоконнике.

— Пусто, — сказал Питер, и они друг за другом вышли из комнаты… все, кроме Люси. Она решила попробовать, не откроется ли дверца шкафа, хотя была уверена, что он заперт. К ее удивлению, дверца сразу же распахнулась, и оттуда выпали два шарика нафталина.

Люси заглянула внутрь. Там висело несколько длинных меховых шуб. Больше всего на свете Люси любила гладить мех. Она тут же влезла в шкаф и принялась тереться о мех лицом; дверцу она, конечно, оставила открытой — ведь она знала: нет ничего глупей, чем запереть самого себя в шкафу. Люси забралась поглубже и увидела, что за первым рядом шуб висит второй. В шкафу было темно, и, боясь удариться о что-нибудь носом, она вытянула перед собой руки. Девочка сделала шаг, еще один и еще. Она ждала, что вот-вот упрется кончиками пальцев в заднюю стенку, но пальцы по-прежнему уходили в пустоту.

«Ну и огромный шкафище! — подумала Люси, раздвигая пушистые шубы и пробираясь все дальше и дальше. Тут под ногой у нее что-то хрустнуло. — Интересно, что это такое? — подумала она. — Еще один нафталиновый шарик?» Люси нагнулась и принялась шарить рукой. Но вместо гладкого деревянного пола ее рука коснулась чего-то мягкого, рассыпающегося и очень-очень холодного.

— Как странно, — сказала она и сделала еще два шага вперед.

В следующую секунду она почувствовала, что ее лицо и руки упираются не в мягкие складки меха, а во что-то твердое, шершавое и даже колючее.

— Прямо, как ветки дерева! — воскликнула Люси.

И тут она заметила впереди свет, но не там, где должна быть стенка шкафа, а далеко-далеко. Сверху падало что-то мягкое и холодное. Еще через мгновение она увидела, что стоит посреди леса, под ногами у нее снег, с ночного неба падают снежные хлопья.

Люси немного испугалась, но любопытство оказалось сильнее, чем страх. Она оглянулась через плечо: позади, между темными стволами деревьев, видна была раскрытая дверца шкафа и сквозь нее — комната, из которой она попала сюда (вы, конечно, помните, что Люси оставила дверцу открытой). Там, за шкафом, по-прежнему был день.

«Я всегда смогу вернуться, если что-нибудь пойдет не так», — подумала Люси и двинулась вперед. «Хруп, хруп», — хрустел снег под ее ногами. Минут через десять она подошла к тому месту, откуда исходил свет. Перед ней был… фонарный столб. Люси вытаращила глаза. Почему среди леса стоит фонарь? И что ей делать дальше? И тут она услышала легкое поскрипывание шагов. Шаги приближались. Прошло несколько секунд, и из-за деревьев показалось и вступило в круг света от фонаря очень странное существо.

Ростом оно было чуть повыше Люси и держало над головой зонтик, белый от снега. Верхняя часть его тела была человеческой, а ноги, покрытые черной блестящей шерстью, были козлиные, с копытцами внизу. У него был также хвост, но Люси сперва этого не заметила, потому что хвост был аккуратно перекинут через руку — ту, в которой это существо держало зонт, — чтобы хвост не волочился по снегу. Вокруг шеи был обмотан толстый красный шарф, под цвет красноватой кожи. У него было странное, но очень славное личико с короткой острой бородкой и кудрявые волосы, по обе стороны лба из волос выглядывали рожки. В одной руке, как я уже сказал, оно держало зонтик, в другой — несколько пакетов, завернутых в оберточную бумагу. Пакеты, снег кругом — казалось, оно идет из магазина с рождественскими покупками. Это был фавн. При виде Люси он вздрогнул от неожиданности. Все пакеты попадали на снег.

— Батюшки! — воскликнул фавн.

 

Глава 2

ЧТО ЛЮСИ НАШЛА ПО ТУ СТОРОНУ ДВЕРЦЫ

— Здравствуйте, — сказала Люси. Но фавн был очень занят — он подбирал свои пакеты — и ничего ей не ответил. Собрав их все до единого, он поклонился Люси.

— Здравствуйте, здравствуйте, — сказал фавн. — Простите… я не хочу быть чересчур любопытным… но я не ошибаюсь, вы — дочь Евы?

— Меня зовут Люси, — сказала она, не совсем понимая, что фавн имеет в виду.

— Но вы… простите меня… вы… как это называется… девочка? — спросил фавн.

— Конечно, я девочка, — сказала Люси.

— Другими словами, вы — настоящий человеческий Человек?

— Конечно, я человек, — сказала Люси, по-прежнему недоумевая.

— Разумеется, разумеется, — проговорил фавн. — Как глупо с моей стороны! Но я ни разу еще не встречал сына Адама или дочь Евы. Я в восторге. То есть… — Тут он замолк, словно чуть было не сказал нечаянно то, чего не следовало, но вовремя об этом вспомнил. — В восторге, в восторге! — повторил он. — Разрешите представиться. Меня зовут мистер Тумнус.

— Очень рада познакомиться, мистер Тумнус, — сказала Люси.

— Разрешите осведомиться, о Люси, дочь Евы, как вы попали в Нарнию?

— В Нарнию? Что это? — спросила Люси.

— Нарния — это страна, — сказал фавн, — где мы с вами сейчас находимся; все пространство между Фонарным столбом и огромным замком Кэр-Параваль на восточном море. А вы… пришли из диких западных лесов?

— Я… я пришла через платяной шкаф из пустой комнаты…

— Ах, — сказал мистер Тумнус печально, — если бы я как следует учил географию в детстве, я бы, несомненно, все зал об этих неведомых странах. Теперь уже поздно.

— Но это вовсе не страна, — сказала Люси, едва удерживаясь от смеха. — Это в нескольких шагах отсюда… по крайней мере… не знаю. Там сейчас лето.

— Ну а здесь, в Нарнии, зима, — сказал мистер Тумнус, — и тянется она уже целую вечность. И мы оба простудимся, если будем стоять и беседовать тут, на снегу. Дочь Евы из далекой страны Пуста-Якомната, где царит вечное лето в светлом городе Платенашкаф, не хотите ли вы зайти ко мне и выпить со мной чашечку чаю?

— Большое спасибо, мистер Тумнус, — сказала Люси. — Но мне, пожалуй, пора домой.

— Я живу в двух шагах отсюда, — сказал фавн, — и у меня очень тепло… горит камин… и есть поджаренный хлеб… и сардины… и пирог.

— Вы очень любезны, — сказала Люси. — Но мне нельзя задерживаться надолго.

— Если вы возьмете меня под руку, о дочь Евы, — сказал мистер Тумнус, — я смогу держать зонтик над нами обоими. Нам сюда. Ну что же, пошли.

И Люси пустилась в путь по лесу под руку с фавном, словно была знакома с ним всю жизнь.

Вскоре почва у них под ногами стала неровная, там и тут торчали большие камни; путники то поднимались на холм, то спускались с холма. На дне небольшой лощины мистер Тумнус вдруг свернул в сторону, словно собирался пройти прямо сквозь скалу, но, подойдя к ней вплотную, Люси увидела, что они стоят у входа в пещеру. Когда они вошли, Люси даже зажмурилась — так ярко пылали дрова в камине. Мистер Тумнус нагнулся и, взяв начищенными щипцами головню, зажег лампу.

— Ну, теперь скоро, — сказал он и в тот же миг поставил на огонь чайник.

Люси не случалось еще видеть такого уютного местечка. Они находились в маленькой, сухой, чистой пещерке со стенами из красноватого камня. На полу лежал ковер, стояли два креслица («Одно для меня, другое — для друга», — сказал мистер Тумнус), стол и кухонный буфет, над камином висел портрет старого фавна с седой бородкой. В углу была дверь («Наверно, в спальню мистера Тумнуса», — подумала Люси), рядом — полка с книгами. Пока мистер Тумнус накрывал на стол, Люси читала названия: «Жизнь и письма Силена», «Нимфы и их обычаи», «Исследование распространенных легенд», «Является ли Человек мифом».

— Милости просим, дочь Евы, — сказал фавн.

Чего только не было на столе! И яйца всмятку — по яйцу на каждого из них, — и поджаренный хлеб, и сардины, и масло, и мед, и облитый сахарной глазурью пирог. А когда Люси устала есть, фавн начал рассказывать ей о жизни в лесу. Ну и удивительные это были истории! Он рассказывал ей о полуночных плясках, когда наяды, живущие в колодцах, и дриады, живущие на деревьях, выходят, чтобы танцевать с фавнами; об охотах на белого, как молоко, оленя, который исполняет все твои желания, если тебе удается его поймать; о пиратах и поисках сокровищ вместе с гномами в пещерах и копях глубоко под землей; и о лете, когда лес стоит зеленый и к ним приезжает в гости на своем толстом осле Силен, а иногда сам Вакх, и тогда в реках вместо воды течет вино и в лесу неделя за неделей длится праздник.

— Только теперь у нас всегда зима, — печально добавил он.

И чтобы приободриться, фавн вынул из футляра, который лежал на шкафчике, странную маленькую флейту, на вид сделанную из соломы, и принялся играть. Люси сразу захотелось смеяться и плакать, пуститься в пляс и уснуть — все в одно и то же время.

Прошел, видно, не один час, пока она очнулась и сказала:

— Ах, мистер Тумнус… мне так неприятно вас прерывать… и мне очень нравится мотив… но, право же, мне пора домой. Я ведь зашла всего на несколько минут.

— Теперь поздно об этом говорить, — промолвил фавн, кладя флейту и грустно покачивая головой.

— Поздно? — переспросила Люси и вскочила с места. Ей стало страшно. — Что вы этим хотите сказать? Мне нужно немедленно идти домой. Там все, наверное, беспокоятся. — Но тут же воскликнула: — Мистер Тумнус! Что с вами? — Потому что карие глаза фавна наполнились слезами, затем слезы покатились у него по щекам, закапали с кончика носа, и наконец он закрыл лицо руками и заплакал в голос.

— Мистер Тумнус! Мистер Тумнус! — страшно расстроившись, промолвила Люси. — Не надо, не плачьте! Что случилось? Вам нехорошо? Миленький мистер Тумнус, скажите, пожалуйста, скажите, что с вами?

Но фавн продолжал рыдать так, словно у него разрывалось сердце. И даже когда Люси подошла к нему и обняла его и дала ему свой носовой платок, он не успокоился. Он только взял платок и тер им нос и глаза, выжимая его на пол обеими руками, когда он становился слишком мокрым, так что вскоре Люси оказалась в большой луже.

— Мистер Тумнус! — громко закричала Люси прямо в ухо фавну и потрясла его. — Пожалуйста, перестаньте. Сейчас же перестаньте. Как вам не стыдно, такой большой фавн! Ну почему, почему вы плачете?

— А-а-а! — ревел мистер Тумнус. — Я плачу, потому что я очень плохой фавн.

— Я вовсе не думаю, что вы плохой фавн, — сказала Люси. — Я думаю, что вы очень хороший фавн. Вы самый милый фавн, с каким я встречалась.

— А-а, вы бы так не говорили, если бы знали, — отвечал, всхлипывая, мистер Тумнус. — Нет, я плохой фавн. Такого плохого фавна не было на всем белом свете.

— Да что вы натворили? — спросила Люси.

— Мой батюшка… это его портрет там, над камином… он бы ни за что так не поступил…

— Как — так? — спросила Люси.

— Как я, — сказал фавн. — Пошел на службу к Белой Колдунье — вот что я сделал. Я на жалованье у Белой Колдуньи.

— Белой Колдуньи? Кто она такая?

— Она? Она та самая, у кого вся Нарния под башмаком. Та самая, из-за которой у нас вечная зима. Вечная зима, а Рождества все нет и нет. Только подумайте!

— Ужасно! — сказала Люси. — Но вам-то она за что платит?

— Вот тут и есть самое плохое, — сказал мистер Тумнус с глубоким вздохом. — Я похититель детей, вот за что. Взгляните на меня, дочь Евы. Можно ли поверить, что я способен, повстречав в лесу бедного невинного ребенка, который не причинил мне никакого зла, притвориться, будто дружески к нему расположен, пригласить к себе в пещеру и усыпить своей флейтой — все ради того, чтобы отдать несчастного в руки Белой Колдуньи?

— Нет, — сказала Люси. — Я уверена, что вы не способны так поступить.

— Но я поступил так, — сказал фавн.

— Ну что ж, — отозвалась Люси, помедлив (она не хотела говорить неправду и вместе с тем не хотела быть очень уж суровой с ним), — что ж, это было нехорошо с вашей стороны. Но вы сожалеете о своем поступке, и я уверена, что больше вы никогда так не сделаете.

— О, дочь Евы, неужели вы не понимаете? — спросил фавн. — Я не когда-то раньше поступил так. Я делаю так сейчас, в этот самый миг.

— Что вы хотите сказать?! — вскричала Люси и побелела как полотно.

— Вы — тот самый ребенок, — проговорил мистер Тумнус. — Белая Колдунья мне приказала, если я вдруг увижу в лесу сына Адама или дочь Евы, поймать их и передать ей. А вы — первая, кого я встретил. Я притворился вашим другом и позвал к себе выпить чаю, и все это время я ждал, пока вы заснете, чтобы пойти и сказать обо всем ей.

— Ах, но вы не скажете ей обо мне, мистер Тумнус! — воскликнула Люси. — Ведь правда, не скажете? Не надо, пожалуйста, не надо!

— А если я ей не скажу, — подхватил он, вновь принимаясь плакать, — она непременно об этом узнает. И велит отрубить мне хвост, отпилить рожки и выщипать бороду. Она взмахнет волшебной палочкой — и мои хорошенькие раздвоенные копытца превратятся в копытища, как у лошади. А если она особенно разозлится, она обратит меня в камень, и я сделаюсь статуей фавна и буду стоять в ее страшном замке до тех пор, пока все четыре трона в Кэр-Паравале не окажутся заняты. А кто ведает, когда это случится и случится ли вообще.

— Мне очень жаль, мистер Тумнус, — сказала Люси, — но, пожалуйста, отпустите меня домой.

— Разумеется, отпущу, — сказал фавн. — Разумеется, я должен это сделать. Теперь мне это ясно. Я не знал, что такое Люди, пока не повстречал вас. Конечно, я не могу выдать вас Колдунье теперь, когда с вами познакомился. Но нам надо скорее уходить. Я провожу вас до Фонарного столба. Вы ведь найдете оттуда дорогу в Платенашкаф и Пуста-Якомнату?

— Конечно, найду, — сказала Люси.

— Надо идти как можно тише, — сказал мистер Тумнус. — Лес полон ее шпионов. Некоторые деревья, и те на ее стороне.

Они даже не убрали со стола. Мистер Тумнус снова раскрыл зонтик, взял Люси под руку, и они вышли из пещеры наружу. Путь обратно был совсем не похож на путь в пещеру фавна: не обмениваясь ни словом, они крались под деревьями чуть не бегом. Мистер Тумнус выбирал самые темные местечки. Наконец они добрались до Фонарного столба. Люси вздохнула с облегчением.

— Вы знаете отсюда дорогу, о дочь Евы? — спросил мистер Тумнус. Люси вгляделась в темноту и увидела вдали, между стволами деревьев, светлое пятно.

— Да, — сказала она, — я вижу открытую дверцу платяного шкафа.

— Тогда бегите скорее домой, — сказал фавн, — и… вы… вы можете простить меня за то, что я собирался сделать?

— Ну конечно же, — сказала Люси, горячо, от всего сердца пожимая ему руку. — И я надеюсь, у вас не будет из-за меня больших неприятностей.

— Счастливого пути, дочь Евы, — сказал он. — Можно я оставлю ваш платок себе на память?

— Пожалуйста, — сказала Люси и со всех ног помчалась к далекому пятну дневного света. Вскоре она почувствовала, что руки ее раздвигают не колючие ветки деревьев, а мягкие меховые шубы, что под ногами у нее не скрипучий снег, а деревянные планки, и вдруг — хлоп! — она очутилась в той самой пустой комнате, где начались ее приключения. Она крепко прикрыла дверцу шкафа и оглянулась вокруг, все еще не в силах перевести дыхание. По-прежнему шел дождь, в коридоре слышались голоса ее сестры и братьев.

— Я здесь! — закричала она. — Я здесь. Я вернулась. Все в порядке.

 

Глава 3

ЭДМУНД И ПЛАТЯНОЙ ШКАФ

Люси выбежала из пустой комнаты в коридор, где были все остальные.

— Все в порядке, — повторила она. — Я вернулась.

— О чем ты говоришь? — спросила Сьюзен. — Ничего не понимаю.

— Как о чем? — удивленно сказала Люси. — Разве вы не беспокоились, куда я пропала?

— Так ты пряталась, да? — сказал Питер. — Бедняжка Лу спряталась, и никто этого не заметил! В следующий раз прячься подольше, если хочешь, чтобы тебя начали искать.

— Но меня не было здесь много часов, — сказала Люси.

Ребята вытаращили друг на друга глаза.

— Свихнулась! — проговорил Эдмунд, постукав себя пальцем по лбу. — Совсем свихнулась.

— Что ты хочешь сказать, Лу? — спросил Питер.

— То, что сказала, — ответила Люси. — Я влезла в шкаф сразу после завтрака, и меня не было здесь много часов подряд, и я пила чай в гостях, и со мной случились самые разные приключения.

— Не болтай глупости, Люси, — сказала Сьюзен. — Мы только что вышли из этой комнаты, а ты была там с нами вместе.

— Да она не болтает, — сказал Питер, — она просто придумала все для интереса, правда, Лу? А почему бы и нет?

— Нет, Питер, — сказала Люси. — Я ничего не сочинила. Это волшебный шкаф. Там внутри лес и идет снег. И там есть фавн и Колдунья, и страна называется Нарния. Пойди посмотри.

Ребята не знали, что и подумать, но Люси была в таком возбуждении, что они вернулись вместе с ней в пустую комнату. Она подбежала к шкафу, распахнула дверцу и крикнула:

— Скорей лезьте сюда и посмотрите своими глазами!

— Ну и глупышка, — сказала Сьюзен, засовывая голову в шкаф и раздвигая шубы. — Обыкновенный платяной шкаф. Погляди, вот его задняя стенка.

И тут все остальные заглянули внутрь, и раздвинули шубы, и увидели — да Люси сама ничего другого сейчас не видела — обыкновенный платяной шкаф. За шубами не было ни леса, ни снега — только задняя стенка и крючки на ней. Питер влез в шкаф и постучал по стене костяшками пальцев, чтобы убедиться, что она сплошная.

— Хорошо ты нас разыграла, Люси, — проговорил он, вылезая из шкафа. — Выдумка что надо, ничего не скажешь. Мы чуть было не поверили тебе.

— Но я ничего не выдумала, — возразила Люси. — Честное слово. Минуту назад здесь все было по-другому. Правда было, на самом деле.

— Хватит, Лу, — сказал Питер. — Не перегибай палку. Ты хорошо над нами подшутила, и хватит.

Люси вспыхнула, попыталась было что-то сказать, хотя толком не знала что, и разревелась.

Следующие несколько дней были печальными для Люси. Ей ничего не стоило помириться с остальными, надо было только согласиться, что она выдумала все для смеха. Но Люси была очень правдивая девочка, а сейчас она твердо знала, что она права, поэтому она никак не могла заставить себя отказаться от своих слов. А ее сестра и братья считали, что это ложь, причем глупая ложь, и Люси было очень обидно. Двое старших хотя бы не трогали ее, но Эдмунд иногда бывал порядочным злюкой, и на этот раз он показал себя во всей красе. Он дразнил Люси и приставал к ней, без конца спрашивая, не открыла ли она каких-нибудь стран в других платяных шкафах. И что обидней — если бы не ссора, она могла чудесно провести эти дни. Стояла прекрасная погода, ребята весь день были на воздухе. Они купались, ловили рыбу, лазали по деревьям и валялись на траве. Но Люси все было не мило. Так продолжалось до первого дождливого дня.

Когда после обеда ребята увидели, что погода вряд ли изменится к лучшему, они решили играть в прятки. Водила Сьюзен, и, как только все разбежались в разные стороны, Люси пошла в пустую комнату, где стоял платяной шкаф. Она не собиралась прятаться в шкафу, она знала, что, если ее там найдут, остальные снова станут вспоминать эту злосчастную историю. Но ей очень хотелось еще разок заглянуть в шкаф, потому что к этому времени она и сама стала думать, уж не приснились ли ей фавн и Нарния.

Дом был такой большой и запутанный, в нем было столько укромных уголков, что она вполне могла глянуть одним глазком в шкаф, а потом спрятаться в другом месте. Но не успела Люси войти в комнату, как снаружи послышались шаги. Ей оставалось лишь быстренько забраться в шкаф и притворить за собой дверцу. Однако она оставила небольшую щелочку, ведь она знала, что запереть себя в шкафу очень глупо, даже если это простой, а не волшебный шкаф.

Так вот, шаги, которые она слышала, были шагами Эдмунда; войдя в комнату, он успел заметить, что Люси скрылась в шкафу. Он сразу решил тоже залезть в шкаф. Не потому, что там так уж удобно прятаться, а потому что ему хотелось еще раз подразнить Люси ее выдуманной страной. Он распахнул дверцу. Перед ним висели меховые шубы, пахло нафталином, внутри было тихо и тепло. Где же Люси? «Она думает, что я — Сьюзен и сейчас ее поймаю, — сказал себе Эдмунд, — вот и притаилась у задней стенки». Он прыгнул в шкаф и захлопнул за собой дверцу, забыв, что делать так очень глупо. Затем принялся шарить между шубами. Он ждал, что сразу же схватит Люси, и очень удивился, не найдя ее. Он решил открыть дверцу шкафа, чтобы ему было светлей, но и дверцу найти он тоже не смог. Это ему не понравилось, да еще как! Он заметался в разные стороны и закричал:

— Люси, Лу! Где ты? Я знаю, что ты здесь!

Но ему никто не ответил, и Эдмунду показалось, что голос его звучит очень странно — как на открытом воздухе, а не в шкафу. Он заметил также, что ему почему-то стало очень холодно. И тут он увидел светлое пятно.

— Уф! — с облегчением вздохнул Эдмунд. — Верно, дверца растворилась сама собой.

Он забыл про Люси и двинулся по направлению к свету. Он думал, что это открытая дверца шкафа. Но вместо того чтобы выйти из шкафа и оказаться в пустой комнате, он, к своему удивлению, обнаружил, что выходит из-под густых елей на поляну среди дремучего леса.

Под его ногами поскрипывал сухой снег, снег лежал на еловых лапах. Над головой у него было светло-голубое небо — такое небо бывает на заре ясного зимнего дня. Прямо перед ним между стволами деревьев, красное и огромное, вставало солнце. Было тихо-тихо, словно он — единственное здесь живое существо. На деревьях не видно было ни птиц, ни белок, во все стороны, насколько доставал глаз, уходил темный лес. Эдмунда стала бить дрожь.

Тут только он вспомнил, что искал Люси. Он вспомнил также, как дразнил ее «выдуманной» страной, а страна оказалась настоящей. Он подумал, что сестра где-нибудь неподалеку, и крикнул:

— Люси! Люси! Я тоже здесь. Это Эдмунд.

«Злится на меня за все, что я ей наговорил в последние дни», — подумал Эдмунд. И хотя ему не очень-то хотелось признаваться, что он был не прав, еще меньше ему хотелось быть одному в этом страшном, холодном, безмолвном лесу, поэтому он снова закричал:

— Лу! Послушай, Лу… Прости, что я тебе не верил. Я вижу, что ты говорила правду. Ну, выходи же. Давай мириться.

По-прежнему никакого ответа.

«Девчонка остается девчонкой, — сказал себе Эдмунд. — Дуется на меня и не желает слушать извинений». Он еще раз огляделся, и ему совсем тут не понравилось. Он уже почти решил возвращаться домой, как вдруг услышал далекий перезвон бубенчиков. Он прислушался. Перезвон становился все громче и громче, и вот на поляну выбежали два северных оленя, запряженных в сани.

Олени были величиной с шотландских пони, и шерсть у них была белая-пребелая, белее снега; их ветвистые рога были позолочены, и когда на рога попадал луч солнца, они вспыхивали, словно охваченные пламенем. Упряжь из ярко-красной кожи была увешана колокольчиками. На санях, держа в руках вожжи, сидел толстый гном; если бы он встал во весь рост, он оказался бы не выше метра. На нем была шуба из шкуры белого медведя, на голове — красный колпак с золотой кисточкой, свисавшей на длинном шнурке. Огромная борода ковром укутывала гному колени. А за ним, на высоком сиденье, восседала фигура, ничем не похожая на него. Это была важная дама, выше всех женщин, которых знал Эдмунд. Она тоже была закутана в белый мех, на голове у нее сверкала золотая корона, в руке — длинная золотая палочка. Лицо у нее тоже было белое — не просто бледное, а белое как снег, как бумага, как сахарная глазурь на пироге, а рот — ярко-красный. Красивое лицо, но надменное, холодное и суровое.

Великолепное это было зрелище, когда сани во весь опор неслись по направлению к Эдмунду: звенели колокольчики, гном щелкал хлыстом, по обеим сторонам взлетал сверкающий снег.

— Стой! — сказала дама, и гном так натянул вожжи, что олени чуть не присели на задние ноги. Затем стали как вкопанные, грызя удила и тяжело дыша. В морозном воздухе пар вырывался у них из ноздрей, словно клубы дыма. — А это что такое? — сказала дама, пристально глядя на мальчика.

— Я… я… меня зовут Эдмунд, — пробормотал он, запинаясь. Ему не понравилось, как она на него смотрит.

Дама нахмурилась.

— Кто так обращается к королеве? — сказала она, глядя на Эдмунда еще более сурово, чем прежде.

— Простите меня, ваше величество, — сказал Эдмунд. — Я не знал.

— Не знать королеву Нарнии! — вскричала она. — Ну, скоро ты нас узнаешь! Еще раз спрашиваю: что ты такое?

— Прошу прощения, ваше величество, я вас не совсем понимаю, — сказал Эдмунд. — Я школьник… хожу в школу, то есть ходил. Сейчас у нас каникулы.

 

Глава 4

РАХАТ-ЛУКУМ

— Какой ты породы? — снова спросила Колдунья. — Ты что — переросший карлик, который обрезал бороду?

— Нет, ваше величество. У меня еще нет бороды. Я — мальчик.

— Мальчик! — воскликнула Колдунья. — Ты хочешь сказать, ты — сын Адама?

Эдмунд стоял не двигаясь и молчал. К этому времени в голове у него был такой ералаш, что он не понял вопроса королевы.

— Я вижу, что ты — олух, кем бы ты ни был еще, — промолвила королева. — Отвечай мне наконец, пока у меня не лопнуло терпение. Ты — Человек?

— Да, ваше величество, — сказал Эдмунд.

— А как ты, скажи на милость, попал в мои владения?

— Простите, ваше величество, я прошел сквозь платяной шкаф.

— Платяной шкаф? Что ты имеешь в виду?

— Я… я отворил дверцу и… и очутился здесь, ваше величество, — пролепетал Эдмунд.

— Ха! — сказала королева скорее самой себе, чем ему. — Дверцу! Дверь из мира Людей! Я слышала о подобных вещах. Это может все погубить. Но он всего один, и с ним нетрудно управиться.

С этими словами Колдунья привстала с сиденья и взглянула Эдмунду прямо в лицо. Глаза ее сверкали. Она подняла волшебную палочку. Эдмунд был уверен, что она собирается сделать с ним что-то ужасное, но не мог и шевельнуться.

И тут, когда мальчик окончательно решил, что пропал, она, видимо, передумала.

— Бедное мое дитя, — проговорила она совсем другим тоном. — Ты, наверное, замерз. Иди сюда, садись рядом со мной в сани. Я закутаю тебя в плащ, и мы потолкуем.

Эдмунду это решение пришлось не совсем по вкусу, но он не решился возражать. Он взобрался в сани и сел у ее ног, а Колдунья накинула на него полу плаща и хорошенько подоткнула мех со всех сторон.

— Не хочешь ли выпить чего-нибудь горяченького? — спросила она.

— Да, пожалуйста, ваше величество, — сказал Эдмунд. Зубы у него стучали от страха и холода.

Откуда-то из складок плаща Колдунья вынула небольшую бутылочку, сделанную из желтого металла, похожего на медь. Вытянув руку, она капнула из бутылочки одну каплю на снег возле саней. Эдмунд видел, как капля сверкнула в воздухе, подобно бриллианту. В следующую секунду она коснулась снега, послышалось шипение, и перед ним, откуда ни возьмись, возник покрытый драгоценными камнями кубок с неведомой жидкостью, от которой шел пар. Карлик тут же схватил его и подал Эдмунду с поклоном и улыбочкой — не очень-то приятной, по правде говоря. Как только Эдмунд принялся отхлебывать это сладкое, пенящееся, густое питье, ему стало гораздо лучше. Он никогда не пробовал ничего похожего, питье согрело Эдмунда с ног до головы.

— Скучно пить и не есть, — сказала Королева. — Чего бы тебе хотелось больше всего, сын Адама?

— Рахат-лукума, если можно, ваше величество, — проговорил Эдмунд.

Королева вновь капнула на снег одну каплю из медного флакона — и в тот же миг капля превратилась в круглую коробку, перевязанную зеленой шелковой лентой. Когда Эдмунд ее открыл, она оказалась полна великолепного рахат-лукума. Каждый кусочек был насквозь прозрачный и очень сладкий. Эдмунду в жизни еще не доводилось отведывать такого вкусного рахат-лукума. Он уже совсем согрелся и чувствовал себя превосходно.

Пока он лакомился, Колдунья задавала ему вопрос за вопросом. Сперва Эдмунд старался не забывать, что невежливо говорить с полным ртом, но скоро он думал только об одном: как бы запихать в рот побольше рахат-лукума, и чем больше он его ел, тем больше ему хотелось еще, и он ни разу не задумался над тем, почему Колдунья расспрашивает его с таким любопытством. Она заставила его рассказать, что у него есть брат и две сестры, и что одна из сестер уже бывала в Нарнии и встретила тут фавна, и что никто, кроме него самого, его брата и сестер, ничего о Нарнии не знает. Особенно заинтересовало ее то, что их четверо, и она снова и снова к этому возвращалась.

— Ты уверен, что вас четверо? — спрашивала она. — Два сына Адама и две дочери Евы — не больше и не меньше?

И Эдмунд, набив рот рахат-лукумом, снова и снова отвечал:

— Да, я уже вам говорил.

Он забывал добавлять «ваше величество», но она, судя по всему, уже не обращала на это внимания.

Наконец с рахат-лукумом было покончено. Эдмунд во все глаза уставился на пустую коробку — вдруг Колдунья спросит, не хочет ли он еще. Возможно, она догадывалась, о чем он думает, ведь она знала — а он-то нет, — что это волшебный рахат-лукум, и тому, кто хоть раз его попробует, хочется еще и еще, и если ему позволить, будет есть до тех пор, пока не лопнет от объедения. Но она не предложила Эдмунду больше. Вместо этого она сказала ему:

— Сын Адама! Мне было бы очень приятно повидать твоего брата и твоих двух сестер. Не приведешь ли ты их ко мне в гости?

— Попробую, — сказал Эдмунд, все еще не отводя глаз от пустой коробки.

— Если ты снова сюда придешь, конечно, вместе с ними, я опять угощу тебя рахат-лукумом. Сейчас я не могу этого сделать, магия больше не подействует. Другое дело — у меня в замке.

— Почему бы нам не поехать сейчас к вам? — спросил Эдмунд. Когда Колдунья предлагала ему сесть к ней на колени, он испугался, как бы она не увезла его куда-нибудь далеко, в неизвестное место, откуда он не сумеет найти дорогу назад, но теперь он позабыл всякий страх.

— Мой замок очень красив, — сказала Колдунья. — Я уверена, что тебе там понравится. Там есть комнаты, с полу до потолка заставленные рахат-лукумом. И вот что еще: у меня нет своих детей. Я хочу усыновить славного мальчика и сделать его принцем. Когда я умру, он станет королем Нарнии. Принц будет носить золотую корону и целый день есть рахат-лукум, а ты — самый умный и самый красивый мальчик из всех, кого я встречала. Я была бы не прочь сделать тебя принцем… потом, когда ты приведешь ко мне остальных.

— А почему не сейчас? — спросил Эдмунд. Лицо его раскраснелось, рот и руки были липкие от рахат-лукума. Он не выглядел ни красивым, ни умным, что бы там ни говорила королева.

— Если я возьму тебя с собой, — сказала она, — я не увижу твоих сестер и брата. А мне бы очень хотелось познакомиться с твоими милыми родственниками. Ты будешь принцем, а позже — королем, это решено. Но тебе нужны придворные, люди благородной крови. Я сделаю твоего брата герцогом, а сестер — герцогинями.

— Ну, в них-то нет ничего особенного, — проворчал Эдмунд, — и, во всяком случае, мне ничего не стоит привести их сюда в любой другой день.

— Да, но, попав в мой замок, — сказала Колдунья, — ты можешь про них забыть. Тебе там так понравится, что ты не захочешь уходить ради того, чтобы привести их. Нет, сейчас ты должен вернуться к себе в страну и прийти ко мне в другой раз вместе с ними, понимаешь? Приходить одному нет толку.

— Но я не знаю дороги домой, — заскулил Эдмунд.

— Ее нетрудно найти, — сказала Колдунья. — Видишь фонарный столб? — Она протянула волшебную палочку, и Эдмунд увидел тот самый фонарь, под которым Люси повстречалась с фавном. — Прямо за ним лежит путь в Страну Людей. А теперь посмотри сюда. — Она указала в противоположную сторону. — Видишь два холма за деревьями?

— Вижу, — сказал Эдмунд.

— Мой замок стоит как раз между этими холмами. Когда ты придешь сюда в следующий раз, подойди к фонарю и поищи оттуда эти два холма, а потом иди по лесу, пока не дойдешь до моего замка. Но помни: ты должен привести всех остальных. Если ты явишься один, я могу сильно рассердиться.

— Постараюсь, — сказал Эдмунд.

— Да, между прочим, — добавила Колдунья, — лучше не рассказывай им обо мне. Пусть это останется нашей тайной, так будет куда интереснее, правда? Устроим им сюрприз. Просто приведи к двум холмам… Такой умный мальчик, как ты, придумает способ, как это сделать. А когда вы подойдете к моему замку, скажи: «Давайте посмотрим, кто тут живет», — или что-нибудь другое в этом же роде. Я уверена, что так будет лучше всего. Если твоя сестра повстречалась здесь с фавном, она, возможно, наслушалась обо мне всяких небылиц… и побоится прийти ко мне в гости. Фавны способны наговорить что угодно. Ну а теперь…

— Простите меня, — прервал ее вдруг Эдмунд, — но нельзя ли получить еще один-единственный кусочек рахат-лукума на дорогу?

— Нет, — со смехом ответила королева, — придется тебе подождать до следующего раза. — И она дала гному сигнал трогаться с места.

Когда сани были уже далеко, королева помахала Эдмунду рукой и закричала:

— В следующий раз! В следующий раз! Не забудь! Скорей возвращайся!

Эдмунд все еще стоял, уставившись на то место, где скрылись сани, когда услышал, что кто-то зовет его по имени. Оглянувшись, он увидел, что с противоположной стороны из лесу к нему спешит Люси.

— Ах, Эдмунд! — вскричала она. — Значит, ты тоже сюда попал. Ну не удивительно ли? Теперь…

— Да-да, — прервал ее Эдмунд. — Я вижу теперь, что ты была права и шкаф на самом деле волшебный. Могу извиниться перед тобой, если хочешь. Но где, скажи на милость, ты была все это время? Я тебя повсюду искал.

— Если бы я знала, что ты тоже здесь, я бы тебя подождала, — сказала Люси. Она была так рада и возбуждена, что не заметила, какое красное и страшное лицо у Эдмунда, как грубо он говорит. — Я завтракала с мистером Тумнусом, фавном. У него все в порядке, Белая Колдунья ничего не сделала ему за то, что он меня отпустил. Он думает, что она ничего об этом не знает и в конце концов все обойдется благополучно.

— Белая Колдунья? — повторил Эдмунд. — Кто это?

— О, совершенно ужасная особа, — сказала Люси. — Она называет себя королевой Нарнии, хотя у нее нет на это никаких прав. И все фавны, и дриады, и наяды, и гномы, и животные — во всяком случае, все хорошие животные — прямо ненавидят ее. Она может обратить кого хочешь в камень и делает другие страшные вещи. И она так заколдовала Нарнию, что здесь всегда зима… всегда зима, а Рождества и весны все нет и нет. Она ездит по лесу в санях, запряженных белыми оленями, с волшебной палочкой в руках и с короной на голове.

Эдмунду и так уже было не по себе оттого, что он съел слишком много сладкого, а когда он узнал, что дама, с которой он подружился, — страшная Колдунья, ему стало еще больше не по себе. Но по-прежнему больше всего на свете ему хотелось рахат-лукума.

— Кто рассказал тебе всю эту ерунду о Белой Колдунье? — спросил он.

— Мистер Тумнус, фавн, — ответила Люси.

— Фавнам никогда нельзя верить, — отрезал Эдмунд с таким видом, словно он был куда ближе знаком с фавнами, чем Люси.

— Откуда ты знаешь? — поинтересовалась Люси.

— Это всем известно, — ответил Эдмунд. — Спроси кого хочешь… Но что толку стоять здесь в снегу. Пошли домой.

— Пошли, — откликнулась Люси. — Ах, Эдмунд, я так рада, что ты сюда попал. Теперь-то Питер и Сьюзен поверят, что Нарния есть на самом деле, раз мы оба побывали тут. Вот будет весело!

Эдмунд подумал про себя, что ему будет далеко не так весело, как ей. Ему придется признаться перед всеми, что Люси была права, к тому же он не сомневался в том, что брат и сестра примут сторону фавнов и зверей, а он сам был на стороне Колдуньи. Он не представлял, что он скажет и как он сможет сохранить свою тайну, если все трое начнут толковать о Нарнии.

Тем временем они прошли порядочное расстояние. Внезапно они почувствовали, что вокруг них не колючие ветви елей, а мягкие шубы, и через минуту уже стояли в пустой комнате перед шкафом.

— Послушай, Эд, — сказала Люси. — Как ты себя чувствуешь? У тебя ужасный вид.

— У меня все в порядке, — сказал Эдмунд, но это было неправдой — его сильно мутило.

— Тогда идем поищем остальных. У нас есть что им порассказать! А какие удивительные нас ждут приключения, раз теперь все мы будем участвовать в них!

 

Глава 5

ОПЯТЬ ПО ТУ СТОРОНУ ДВЕРЦЫ

Остальные ребята все еще играли в прятки, так что Эдмунд и Люси не так скоро их нашли. Когда они наконец собрались все вместе в длинной комнате, где стояли рыцарские доспехи, Люси выпалила:

— Питер! Сьюзен! Это взаправдашняя страна! Я не выдумываю, Эдмунд тоже ее видел. Через платяной шкаф на самом деле можно туда попасть. Мы оба там были. Мы встретились в лесу. Ну же, Эдмунд, расскажи им все!

— О чем речь, Эд? — спросил Питер.

Мы подошли с вами сейчас к одному из самых позорных эпизодов во всей этой истории. Эдмунда ужасно тошнило, он дулся и был сердит на Люси за то, что она оказалась права, но он все еще не знал, как ему поступить. И вот, когда Питер вдруг обратился к нему с вопросом, он неожиданно решил сделать самую подлую и низкую вещь, какую мог придумать. Он решил предать Люси.

— Расскажи нам, Эд, — попросила Сьюзен.

Эдмунд небрежно обвел их взглядом, словно был куда старше Люси, — а на самом деле разница между ними была всего в один год, — усмехнулся и сказал:

— А!.. Мы с ней играли… в ее страну. Будто ее страна в платяном шкафу существует на самом деле. Просто для смеха, конечно. Понятно, там ничего нет.

Бедная Люси только раз взглянула на Эдмунда и выбежала из комнаты.

А тот с каждой минутой делался все хуже и хуже. Чтобы окончательно унизить сестру, он добавил:

— Ну вот, опять за свое. Что с ней такое? Морока с этими малышками! Вечно они…

— Слушай, ты!.. — обрушился на него Питер. — Чья бы корова мычала… С тех пор как Лу начала болтать все эти глупости насчет платяного шкафа, ты ведешь себя по-свински, а теперь еще принялся играть с ней в эту страну и снова ее завел. Я уверен, ты сделал это из чистой зловредности.

— Но ведь это чепуха, — сказал, опешив, Эдмунд.

— Конечно, чепуха, — ответил Питер. — В том-то и дело. Когда мы уезжали из дому, Лу была девочка как девочка, но с тех пор как мы приехали сюда, она то ли сходит помаленьку с ума, то ли превращается в самую отъявленную лгунью. Но ни в том ни в другом случае ей не пойдет на пользу, если сегодня ты смеешься и дразнишь ее, а завтра поддерживаешь ее выдумки.

— Я думал… я думал… — пробормотал Эдмунд, но так и не нашел, что бы ему сказать.

— Ничего ты не думал, — сказал Питер, — просто любишь вредничать. Ты всегда ведешь себя по-свински с теми, кто младше тебя, — мы уже видели это в школе.

— Пожалуйста, перестаньте, — сказала Сьюзен, — если вы переругаетесь, это ничему не поможет. Давайте пойдем поищем Люси.

Когда они наконец нашли Люси, они увидели, что все это время она проплакала. И неудивительно. Но что бы они ни говорили ей, она не слушала. Она стояла на своем.

— Мне все равно, что вы думаете, и мне все равно, что вы говорите, — твердила она. — Можете рассказать обо всем профессору или написать маме. Делайте что хотите. Я знаю, что встретила там фавна, и… лучше бы я там осталась навсегда, а вы все противные, противные…

Грустный это был вечер, Люси чувствовала себя несчастной-пренесчастной, а до Эдмунда постепенно дошло, что его поступок привел совсем не к тем результатам, которых он ожидал. Двое старших ребят начали всерьез беспокоиться, не сошла ли Люси с ума. Они еще долго перешептывались об этом в коридоре, после того как младшие легли спать.

На следующее утро они наконец решили пойти и рассказать все профессору.

— Он напишет отцу, если с Лу действительно что-то серьезное, — сказал Питер. — Нам одним тут не справиться.

И вот старшие брат и сестра пошли и постучали в дверь кабинета; профессор ответил: «Войдите!» — и поднялся с места, и принес им стулья, и сказал, что полностью в их распоряжении! А потом он сидел, сцепив пальцы, и слушал их историю с начала и до конца, не прервав ее ни единым словом. Да и после того как они кончили, он еще долгое время сидел молча. Затем откашлялся и сказал то, что они меньше всего ожидали услышать:

— Откуда вы знаете, — спросил он, — что ваша сестра все это выдумала?

— О, но ведь… — начала Сьюзен и остановилась. По лицу старого профессора было видно, что он спрашивает совершенно серьезно. Сьюзен взяла себя в руки и продолжала: — Но Эдмунд говорит, что они просто играли.

— Да, — согласился профессор, — это надо принять во внимание, бесспорно надо. Но — вы не обидитесь на мой вопрос? — на кого, по-вашему, больше можно положиться — на сестру или на брата? Кто из них правдивей?

— В том-то и дело, профессор, — ответил Питер. — До сих пор я бы, не задумываясь, ответил: Люси.

— А по-твоему, кто, моя дорогая? — спросил профессор, оборачиваясь к Сьюзен.

— Ну, вообще, я согласна с Питером, но не может же быть все это правдой… про лес и про фавна…

— Не знаю, не знаю, — сказал профессор, — но обвинять во лжи того, кто никогда вам не лгал, — не шутка, отнюдь не шутка.

— Мы боимся, что дело еще хуже, — сказала Сьюзен, — мы думаем, что у Люси не все в порядке…

— Вы полагаете, что она сошла с ума? — невозмутимо спросил профессор. — Ну на этот счет вы можете быть совершенно спокойны. Достаточно поглядеть на нее и побеседовать с ней, чтобы увидеть, что она в своем уме.

— Но тогда… — начала Сьюзен и остановилась. Чтобы взрослый человек говорил то, что они услышали от профессора! Она даже представить себе этого не могла и теперь не знала, что и подумать.

— Логика! — сказал профессор не столько им, как самому себе. Почему их не учат логически мыслить в этих их школах? — Существует только три возможности: или ваша сестра лжет, или она сошла с ума, или она говорит правду. Вы знаете, что она никогда не лжет, и всякому видно, что она не сумасшедшая. Значит, пока у нас не появятся какие-либо новые факты, мы должны признать, что она говорит правду.

Сьюзен глядела на профессора во все глаза, однако, судя по выражению лица, тот вовсе не шутил.

— Но как это может быть правдой, сэр? — сказал Питер.

— Что тебя смущает? — спросил профессор.

— Ну, во-первых, — сказал Питер, — если эта страна существует на самом деле, почему в нее не попадают все, кто подходит к платяному шкафу? Я хочу сказать: в шкафу не было ничего, кроме шуб, когда мы туда заглянули; даже Люси не спорила с тем, что там ничего нет.

— Ну и что с того? — спросил профессор.

— Да как же, сэр, если что-нибудь существует на самом деле, то оно есть всегда.

— Всегда ли? — спросил профессор, и Питер не нашелся, что ему ответить.

— Ну а время? — сказала Сьюзен. — У Люси просто не было времени где-нибудь побывать, даже если такая страна существует. Она выбежала из комнаты почти следом за нами. Не пробыла там и минуты, а говорит, что прошло много часов.

— Вот это-то и подтверждает правдивость ее рассказа, — сказал профессор. — Если в доме действительно есть дверь, ведущая в другой, неведомый нам мир (а я должен вас предупредить, что это очень странный дом, и даже я не все о нем знаю), если, повторяю, Люси попала в другой мир, нет ничего удивительного — во всяком случае, для меня, — что в том мире свое измерение времени; и каким бы долгим вам ни показалось время, которое вы там пробыли, на это может уйти всего несколько секунд нашего времени. С другой стороны, вряд ли девочка ее лет знает о таких явлениях физики. Если бы она притворялась, она бы просидела в шкафу куда дольше, прежде чем вылезти оттуда и рассказать вам свою историю.

— Но неужели вы и вправду считаете, сэр, — сказал Питер, — что существуют другие миры… тут, рядом, в двух шагах от нас?

— В этом нет ничего невероятного, — сказал профессор, снимая очки и принимаясь их протирать. «Интересно, чему же все-таки их учат теперь в школах», — пробормотал он про себя. — У меня есть предложение, — сказал профессор, неожиданно бросая на них весьма проницательный взгляд, — которое никому пока еще не пришло в голову, а было бы неплохо его осуществить.

— Какое? — спросила Сьюзен.

— Заниматься своими собственными делами и не совать нос в чужие, — сказал профессор. И на этом разговор был окончен.

Теперь жизнь Люси стала куда легче. Питер следил за тем, чтобы Эдмунд ее не дразнил, и ни у нее, ни у остальных ребят не было никакой охоты разговарить про платяной шкаф — это стало довольно неприятной темой. Казалось, все приключения пришли к концу. Однако это было не так.

Дом профессора — о котором даже он знал так мало — был старинный и знаменитый, и со всех концов Англии туда приезжали люди и просили разрешения его посмотреть. О таких домах пишут в путеводителях и даже в учебниках истории, и на то есть основания, потому что о доме рассказывали всевозможные легенды — некоторые из них еще более странные, чем та история, о которой я сейчас рассказываю вам. Когда приходили группы туристов и просили показать им дом, профессор всегда пускал их, и миссис Макриди, экономка, водила их по всем комнатам и рассказывала о картинах, рыцарских доспехах и редких книгах в библиотеке. Миссис Макриди вообще не очень-то жаловала ребят и не любила, чтобы ее прерывали в то время, как она водит посетителей по дому. Чуть ли не в первое утро по их приезде она предупредила об этом Питера и Сьюзен: «Помните, пожалуйста, что вы не должны попадаться мне на глаза, когда я показываю дом».

— Была охота тратить полдня, таскаясь по дому с кучей взрослых, — сказал Эдмунд, и остальные трое мысленно с ним согласились. Вот из-за этого-то предупреждения миссис Макриди приключения их начались снова.

Как-то раз утром, через несколько дней после разговора с профессором, Питер и Эдмунд рассматривали рыцарские доспехи, задаваясь одним и тем же вопросом: сумели бы они разобрать доспехи на части, как в комнату ворвались Сьюзен и Люси и закричали:

— Прячьтесь, сюда идет Макриди с целой толпой туристов!

— Скорей! — сказал Питер, и все четверо бросились к дальней стене. Но когда, пробежав через Зеленую комнату, они оказались в библиотеке, они услышали впереди голоса и поняли, что миссис Макриди ведет туристов по черной лестнице, а не по парадной, как они ожидали. А затем — то ли потому, что они растерялись, то ли потому, что миссис Макриди решила их поймать, то ли потому, что начали действовать волшебные чары Нарнии, — куда бы они ни кинулись, посетители, казалось, следовали за ними по пятам. Наконец Сьюзен сказала:

— А ну их, этих туристов. Давайте спрячемся в комнате с платяным шкафом, пока они не пройдут. В нее-то уж никто не полезет.

Но не успели ребята туда войти, как в коридоре послышались голоса… кто-то стал нащупывать ручку двери, и вот на их глазах ручка повернулась.

— Живей! — крикнул Питер. — Больше деваться некуда! — И распахнул дверцу шкафа. Все четверо втиснулись внутрь и затаились в темноте, едва переводя дух. Питер прикрыл дверцу, но не защелкнул ее; как всякий разумный человек он, понятно, помнил, что ни в коем случае не следует запирать самого себя в шкафу.

 

Глава 6

В ЛЕСУ

— Хоть бы Макриди поскорей увела всю эту публику, — прошептала Сьюзен. — Мне ногу свело.

— А как воняет нафталином! — сказал Эдмунд.

— Наверное, в шубах — полные карманы шариков, чтобы моль не съела, — сказала Сьюзен.

— Что это колет меня в спину? — спросил Питер.

— А холодно-то как! — сказала Сьюзен.

— Верно, холодно, а я и не заметил, — сказал Питер. — И мокро, черт подери! Что тут такое? Я сижу на чем-то мокром. И с каждой минутой делается мокрей. — Он с трудом поднялся на ноги.

— Давайте вылезем, — сказал Эдмунд. — Они ушли.

— Ой-ой! — вдруг закричала Сьюзен.

— Что с тобой? Что случилось? — перепугались остальные.

— У меня за спиной дерево, — сказала Сьюзен. — И поглядите!.. Становится светло…

— Верно, — сказал Питер. — Посмотрите сюда… и сюда… да тут кругом деревья. А под нами снег. Да, если я не ошибаюсь, мы попали в лес Лу.

Теперь уже в этом не оставалось сомнений — все четверо стояли в лесу, зажмурившись от яркого дневного света. Позади них на крючках висели шубы, впереди были покрытые снегом деревья.

Питер быстро повернулся к Люси.

— Прости, что я тебе не верил. Мне очень стыдно. Мир?

— Конечно, — сказала Люси, и они пожали друг другу руки.

— А что мы теперь будем делать? — спросила Сьюзен.

— Делать? — сказал Питер. — Ясно что. Пойдем в лес на разведку.

— Ой, — сказала Сьюзен, притопывая ногами. — И холодно же здесь. Давайте наденем эти шубы.

— Они ведь не наши, — нерешительно протянул Питер.

— Нам никто ничего не скажет, — возразила Сьюзен. — Мы же не выносим их из дому. Мы даже не выносим их из шкафа.

— Я об этом не подумал, Сью, — согласился Питер. — Конечно, если смотреть с этой точки зрения, ты права. Кто скажет, что ты стащил пальто, если ты не вынимал его из шкафа, где оно висит? А вся эта страна, видно, помещается в платяном шкафу.

Предложение Сьюзен было разумным, и они тут же его осуществили. Шубы оказались им велики и, когда ребята их надели, доходили до самых пят, так что были скорее похожи на королевские мантии, чем на шубы. Ребятам сразу стало гораздо теплее, и, глядя друг на друга, они решили, что новые наряды им к лицу и больше подходят к окружающему их ландшафту.

— Мы можем играть в исследователей Арктики, — сказала Люси.

— Здесь и без того будет интересно, — сказал Питер и двинулся первым в глубь леса. На небе тем временем собрались тяжелые серые тучи — похоже было, что скоро снова пойдет снег.

— Послушайте, — вдруг сказал Эдмунд, — нам следует забрать левее, если мы хотим выйти к фонарю. — Он на секунду забыл, что ему надо притворяться, будто он здесь впервые. Не успел он вымолвить эти слова, как понял, что сам себя выдал. Все остановились как вкопанные и уставились на него. Питер присвистнул.

— Значит, ты все-таки был здесь, — сказал он, — в тот раз, когда Лу говорила, что встретила тебя в лесу… а еще доказывал, что она врет!

Наступила мертвая тишина.

— Да, такого мерзкого типа, такой свиньи… — начал было Питер, но, пожав плечами, замолчал. И правда, что тут можно было сказать?! Через минуту все четверо вновь пустились в путь. «Ничего, — подумал Эдмунд, — я вам за все отплачу, воображалы несчастные!»

— Куда же все-таки мы идем? — спросила Сьюзен главным образом для того, чтобы перевести разговор на другую тему.

— Я думаю, Лу должна быть у нас главной. Она это заслужила. Куда ты поведешь нас, Лу?

— Давайте навестим мистера Тумнуса, — сказала Люси. — Это тот симпатичный фавн, о котором я вам рассказывала.

Остальные не имели ничего против, и все быстро зашагали вперед, громко топая ногами. Люси оказалась хорошим проводником. Сперва она боялась, что не найдет дороги, но вот в одном месте узнала странное изогнутое дерево, в другом — пень, и так мало-помалу они добрались до того места, где среди холмов, в маленькой лощинке, была пещера мистера Тумнуса, и подошли к самой его двери. Но там их ждал неприятный сюрприз.

Дверь была сорвана с петель и разломана на куски. Внутри пещеры было темно, холодно и сыро и пахло так, как пахнет в доме, где уже несколько дней никто не живет. Повсюду лежал снег вперемешку с чем-то черным, что оказалось головешками и золой из камина. Видно, кто-то разбросал горящие дрова по всей пещере, а потом затоптал огонь. На полу валялись черепки посуды, портрет старого фавна был располосован ножом.

— Да, не повезло нам, — сказал Эдмунд, — что толку было приходить сюда.

— Это что такое? — сказал Питер, наклоняясь. Он только сейчас заметил листок бумаги, прибитый прямо сквозь ковер к полу.

— Там что-нибудь написано? — спросила Сьюзен.

— Да, как будто, — ответил Питер. — Но не могу ничего разобрать, здесь слишком темно. Давайте выйдем на свет.

Они вышли из пещеры и окружили Питера. Вот что он им прочитал:

«Прежний владелец этого жилища, фавн Тумнус, находится под арестом и ожидает суда по обвинению в государственной измене и нарушении верности Ее Императорскому Величеству Джадис, Королеве Нарнии, Владычице Замка Кэр-Параваль, Императрице Одиноких Островов и прочих владений, а также по обвинению в том, что он давал приют шпионам, привечал врагов Ее Величества и братался с Людьми.

Подписано: Могрим, Капитан Секретной полиции.

Ребята уставились друг на друга.

— Не думаю, чтобы мне так уж понравилось здесь, — сказала Сьюзен.

— Кто эта королева, Лу? — спросил Питер. — Ты знаешь что-нибудь о ней?

— Она вовсе не королева, — ответила Люси. — Она страшная Колдунья, Белая Ведьма. Все лесные жители ненавидят ее. Она заколдовала страну, и теперь здесь у них всегда зима; зима, а Рождества и весны нету.

— Не знаю, стоит ли… стоит ли нам идти дальше, — сказала Сьюзен. — Здесь не так уж безопасно, и не похоже, что нам тут будет очень весело. С каждой минутой становится холодней, и мы не захватили никакой еды. Давайте лучше вернемся.

— Но теперь мы не можем вернуться, — сказала Люси, — разве ты не понимаешь? Не можем просто так бросить его. Бедненький фавн попал в беду из-за меня. Он спрятал меня от Колдуньи и показал мне дорогу домой. Вот что значат слова: «…давал приют шпионам и братался с Людьми». Мы должны попытаться спасти его.

— Много мы тут сделаем, — проворчал Эдмунд, — когда нам даже нечего есть.

— Придержи язык… ты!.. — сказал Питер. Он все еще был очень сердит на Эдмунда. — Ты что думаешь, Сью?

— Как это ни ужасно, я чувствую, что Лу права, — сказала Сьюзен. — Мне не хочется ступать ни шагу вперед, и я отдала бы все на свете, чтобы мы никогда сюда не попадали. Но я думаю, мы должны помочь мистеру… как его там зовут? Я хочу сказать — фавну.

— И у меня такое же чувство, — сказал Питер. — Меня беспокоит, что у нас нет с собой еды, и я бы предложил вернуться и взять что-нибудь из кладовки, да только боюсь, мы не попадем опять в эту страну, если выберемся из нее. Так что придется нам идти дальше.

— Мы тоже так считаем, — сказали девочки.

— Если бы мы только знали, куда засадили беднягу! — сказал Питер.

Несколько минут все стояли молча, раздумывая, что делать дальше. Вдруг Люси шепнула:

— Поглядите! Видите малиновку с красной грудкой? Это первая птица, которую я здесь встречаю. Интересно: умеют здесь птицы говорить? У нее такой вид, словно она хочет сказать нам что-то.

Люси повернулась к малиновке и спросила:

— Простите, вы не могли бы нам сообщить, куда забрали мистера Тумнуса, фавна?

С этими словами она сделала шаг к птичке. Малиновка тотчас отлетела, но не далеко, а лишь на соседнее дерево. Там она села на ветку и пристально на них поглядела, словно понимая все, что они говорят. Сами того не замечая, ребята приблизились к ней на несколько шагов. Тогда малиновка снова перелетела на соседнее дерево и снова пристально посмотрела. Они никогда не видели малиновку с такой красной грудкой и с такими блестящими глазками.

— Знаете, — сказала Люси, — мне кажется, она хочет, чтобы мы шли за ней.

— И мне тоже, — сказала Сьюзен. — Как ты думаешь, Питер?

— Что ж, можно попробовать, — ответил Питер.

Похоже было, что малиновка все поняла. Она перелетала с дерева на дерево в нескольких шагах впереди, однако достаточно близко, чтобы ребята могли следовать за ней. Так она вела их все дальше и дальше. Когда малиновка садилась на ветку, с ветки на землю сыпались снежинки. Вскоре тучи у них над головой расступились и показалось зимнее солнце; снег стал таким белым, что резал глаза. Так они шли около получаса — впереди девочки, за ними братья. И тут Эдмунд обернулся к Питеру:

— Если ты сможешь снизойти до того, чтобы выслушать меня, я тебе кое-что скажу.

— Говори, — откликнулся Питер.

— Ш-ш, не так громко, — прошептал Эдмунд, — незачем пугать девчонок. Ты понимаешь, что мы делаем?

— Что? — тоже шепотом сказал Питер.

— Идем за поводырем, о котором нам ничего не известно. Откуда мы знаем, на чьей стороне эта птица? Может, она ведет нас в западню.

— Скверное дело, если так. Но все же… малиновка… Во всех книжках, которые я читал, они — добрые птицы. Я уверен, что малиновка на нашей стороне.

— Ну, уж если об этом зашла речь, которая наша сторона? Почему ты думаешь, что фавн на той стороне, что надо, а королева — нет? Да-да, нам сказали, что королева — Колдунья. Но ведь могли и соврать, мы ничего ни о ком не знаем.

— Ну, фавн спас Лу.

— Он сказал, что спас. Но нам это откуда известно? Ты представляешь себе, как отсюда добраться домой?

— Фу ты! — воскликнул Питер. — Об этом я не подумал.

— А обедом даже не пахнет, — вздохнул Эдмунд.

 

Глава 7

ДЕНЬ С БОБРАМИ

Внезапно идущие впереди девочки вскрикнули в один голос: «Ой!» — и остановились. Мальчики перестали шептаться.

— Малиновка! — воскликнула Люси. — Малиновка улетела.

Так оно и было: малиновка исчезла из виду.

— Теперь что делать? — спросил Эдмунд и кинул на Питера взгляд, в котором можно было ясно прочитать: «Что я тебе говорил?»

— Ш-ш… Смотрите, — шепнула Сьюзен.

— Что это такое? — спросил Питер.

— Там, за деревьями, что-то шевелится… вон там, слева…

Ребята во все глаза глядели на деревья. Им было не по себе.

— Снова зашевелилось, — сказала через минуту Сьюзен.

— Теперь и я видел, — подтвердил Питер. — Оно и сейчас там. Оно зашло вон за то большое дерево.

— Что это? — спросила Люси, изо всех сил стараясь говорить спокойно.

— Чем бы оно ни было, — прошептал Питер, — оно от нас прячется. Оно не хочет, чтобы мы заметили его.

— Давайте вернемся домой, — сказала Сьюзен.

И тут, хотя никто не высказал этого вслух, девочки вдруг осознали то, о чем Эдмунд прошептал Питеру в конце предыдущей главы. Они заблудились.

— На что оно похоже? — спросила Люси.

— Это… это какой-то зверь, — сказала Сьюзен. — Глядите! Глядите! Скорее! Вот оно.

И тут все увидели покрытую густым коротким мехом усатую мордочку, выглядывающую из-за дерева. На этот раз она спряталась не сразу. Напротив, зверек приложил лапу ко рту, в точности как человек, когда тот хочет сказать: «Тише». Затем снова скрылся. Ребята затаили дыхание.

Через минуту незнакомец вышел из-за дерева, огляделся вокруг, как будто боялся, что за ним могут следить, шепнул: «Ш-ш…» — и поманил их в чащобу, где он стоял, затем опять исчез.

— Я знаю, кто это, — прошептал Питер. — Я видел его хвост. Это бобр.

— Он хочет, чтобы мы к нему подошли, — сказала Сьюзен, — и предупреждает, чтобы мы не шумели.

— Да, верно, — сказал Питер. — Вопрос в том, идти нам или нет. Ты как думаешь, Лу?

— Мне кажется, это симпатичный бобр.

— Возможно, да, а возможно, нет. Мы этого не знаем, — усомнился Эдмунд.

— Давайте все-таки рискнем, — сказала Сьюзен. — Что толку стоять здесь… и очень есть хочется.

В этот момент бобр снова выглянул из-за дерева и настойчиво поманил их к себе.

— Пошли, — сказал Питер. — Посмотрим, что из этого выйдет. Не отходите друг от друга. Неужели мы не справимся с одним бобром, если окажется, что это враг.

И вот ребята двинулись тесной кучкой к дереву и зашли за него, и там, как они и предполагали, ждал бобр; увидев их, он тут же пошел в глубь чащи, сказав хриплым, гортанным голосом:

— Дальше, дальше. Вот сюда. Нам опасно оставаться на открытом месте.

И только когда он завел ребят в самую чащобу, туда, где четыре сосны росли так близко, что ветви их переплелись, а у подножия земля была усыпана хвоей, так как туда не мог проникнуть даже снег, бобр, наконец, заговорил:

— Вы — сыновья Адама и дочери Евы? — спросил он.

— Да, четверо из них, — сказал Питер.

— Ш-ш-ш, — прошептал бобр, — не так громко, пожалуйста. Даже здесь нам грозит опасность.

— Опасность? Чего вы боитесь? — спросил Питер. — Здесь нет никого, кроме нас.

— Здесь есть деревья, — сказал бобр. — Они всегда все слышат. Большинство из них на нашей стороне, но есть и такие деревья, которые способны предать нас ей — вы знаете, кого я имею в виду. — И он несколько раз покачал головой.

— Если уж разговор зашел о том, кто на какой стороне, — сказал Эдмунд, — откуда мы знаем, что вы — друг?

— Не сочтите это за грубость, мистер Бобр, — добавил Питер, — но вы сами понимаете, мы здесь люди новые.

— Вполне справедливо, вполне справедливо, — сказал бобр. — Вот мой опознавательный знак.

С этими словами он протянул им небольшой белый лоскут. Ребята взглянули на него с изумлением, но тут Люси воскликнула:

— Ах, ну конечно же! Это мой носовой платок. Тот, который я оставила бедненькому мистеру Тумнусу.

— Совершенно верно, — подтвердил бобр. — Бедняга! До него дошли слухи о том, что ему грозит арест, и он передал этот платок мне. Он сказал, что, если с ним случится беда, я должен встретить вас… и отвести… — Здесь бобр замолк и только несколько раз кивнул с самым таинственным видом. Затем, поманив ребят еще ближе, так, что его усы буквально касались их лиц, он добавил еле слышным шепотом: — Говорят, Аслан на пути к нам. Возможно, он уже высадился на берег.

И тут случилась странная вещь. Ребята столько же знали об Аслане, сколько вы, но как только бобр произнес эту фразу, каждого из них охватило особенное чувство. Быть может, с вами было такое во сне: кто-то произносит слова, которые вам непонятны, но вы чувствуете, что в словах заключен огромный смысл; иной раз они кажутся страшными, и сон превращается в кошмар, иной — невыразимо прекрасными, настолько прекрасными, что вы помните этот сон всю жизнь и мечтаете вновь когда-нибудь увидеть его. Вот так произошло и сейчас. При имени Аслана каждый из ребят почувствовал, как у него что-то дрогнуло внутри. Эдмунда охватил необъяснимый страх. Питер ощутил в себе необычайную смелость и готовность встретить любую опасность. Сьюзен почудилось, что в воздухе разлилось благоухание и раздалась чудесная музыка. А у Люси возникло такое чувство, какое бывает, когда просыпаешься утром и вспоминаешь, что сегодня — первый день каникул.

— Но что с мистером Тумнусом? — спросила Люси. — Где он?

— Ш-ш-ш, — сказал бобр. — Погодите. Я должен отвести вас туда, где мы можем спокойно поговорить и… пообедать.

Теперь уже все, исключая Эдмунда, испытывали к бобру полное доверие, и все, включая Эдмунда, были рады услышать слово «обед». Поэтому ребята поспешили за новым другом, который вел их по самым густым зарослям, да так быстро, что они едва поспевали за ним. Они шли около часа, очень устали и проголодались, но вдруг деревья перед ними стали расступаться, а дорога пошла круто вниз. Через минуту они оказались под открытым небом — солнце все еще светило, — и перед ними раскинулось великолепное зрелище.

Они стояли на краю узкой, круто уходящей вниз лощины, по дну которой протекала — вернее, протекла бы, если бы ее не сковал лед, — довольно широкая река, а прямо под ногами реку перерезала плотина. Взглянув на нее, ребята сразу вспомнили, что бобры всегда строят плотины, и подумали, что эта плотина наверняка построена мистером Бобром. Они заметили также, что на его физиономии появилось подчеркнуто скромное выражение: такое выражение бывает на лицах людей, когда читают вам написанную ими книгу. Простая вежливость требовала, чтобы Сьюзен произнесла: «Какая прекрасная плотина!» На этот раз мистер Бобр не сказал: «Ш-ш-ш». Он сказал: «Ну что вы, что вы, это такой пустяк. К тому же работа еще не закончена».

Выше плотины была глубокая заводь, вернее, была когда-то — сейчас, естественно, они видели ровную поверхность темно-зеленого льда. Ниже плотины, далеко внизу, тоже был лед, но не ровный, а самых причудливых очертаний — пенный каскад, схваченный морозом в одно мгновение. Там, где раньше вода переливалась струйками через плотину или просачивалась сквозь нее, сейчас сверкала стена сосулек, словно цветы, венки и гирлянды из белоснежного сахара. Прямо посреди плотины стояла смешная хатка, похожая на шалаш, из отверстия в ее крыше вился дымок. Он наводил на мысль об обеде — особенно если вы были голодны, — и вам еще сильнее хотелось есть.

Вот что увидели ребята. А Эдмунд углядел еще кое-что. Немного дальше, вниз по реке, в нее впадал приток, текущий по другой небольшой лощине. Взглянув туда, Эдмунд приметил два холма и был почти уверен, что это те самые холмы, которые ему показала Белая Колдунья, когда он прощался с ней у фонарного столба. «Значит, между этими холмами, всего в полумиле отсюда, — подумал он, — стоит ее замок». Он вспомнил о рахат-лукуме и о том, что он станет королем. «Интересно, как это понравится Питеру?» — подумал он. И тут в голову ему пришли ужасные мысли.

— Ну, вот и добрались, — сказал мистер Бобр. — Похоже, что миссис Бобриха уже поджидает нас. Идите за мной. Будьте осторожны, не поскользнитесь.

Верх плотины был достаточно широк, чтобы по нему идти, но удовольствие это было маленькое, ведь дорога вела по льду, и хотя замерзшая заводь, с одной стороны, была на одном уровне с плотиной, с другой — был крутой обрыв. Так вот они и шли гуськом за мистером Бобром, пока не добрались до середины плотины, откуда можно было посмотреть далеко-далеко вверх и далеко-далеко вниз по реке. И когда они добрались до середины, они оказались у дверей бобриной хатки.

— Вот мы и дома, миссис Бобриха, — сказал мистер Бобр. — Я нашел их. Вот они — сыновья и дочери Адама и Евы. — И ребята вошли в дверь.

Первое, что услышала Люси, — негромкое стрекотание, а первое, что увидела, — добродушную Бобриху, которая сидела, прикусив зубами нитку, и шила что-то на швейной машине. От этой-то машины и шел стрекот. Как только ребята вошли в комнату, Бобриха перестала шить и поднялась с места.

— Наконец-то вы появились! — воскликнула она, протягивая им морщинистые старые лапы. — Наконец-то! Подумать только, что я дожила до этого дня! Картошка кипит, чайник уже запел свою песню и… мистер Бобр, будьте так добры, достаньте-ка нам рыбки.

— С удовольствием, — сказал мистер Бобр и, взяв ведро, вышел из хатки, Питер за ним. Они направились по ледяному покрову заводи к небольшой полынье, которую мистер Бобр каждый день заново разбивал топориком. Мистер Бобр уселся у края полыньи — холод был ему, видно, нипочем — и уставился на воду. Внезапно он опустил лапу, и Питер ахнуть не успел, как тот вытащил превосходную форель. Затем еще и еще, пока у них не набралось полное ведро рыбы.

Тем временем девочки помогали миссис Бобрихе: они налили дополна чайник, накрыли на стол, нарезали хлеб, поставили тарелки в духовку, чтобы они согрелись, нацедили огромную кружку пива для мистера Бобра из бочки, стоявшей у стены, поставили на огонь сковороду и растопили сало. Люси подумала, что у бобров очень уютный домик, хотя он совсем не похож на пещерку мистера Тумнуса. В комнате не было ни книг, ни картин. Вместо кроватей — встроенные в стену койки, как на корабле. С потолка свисали окорока и вязки лука, вдоль стен выстроились резиновые сапоги, висели на крючках клеенчатые плащи, лежали топоры, лопаты, мастерок, стояли удочки и корыто для раствора извести, валялись сети и мешки. И скатерть на столе, хотя и безукоризненно чистая, была из грубого полотна.

В тот самый момент, как сало на сковородке начало весело скворчать, в комнату вошли Питер и мистер Бобр с уже выпотрошенной и почищенной рыбой. Можете представить, как вкусно пахла, жарясь, только что выловленная форель и как текли слюнки у голодных ребят, которые от всех этих приготовлений почувствовали себя еще голоднее. Но вот наконец мистер Бобр сказал: «Сейчас будет готово». Сьюзен слила картошку и поставила кастрюлю на край плиты, чтобы ее посушить, а Люси помогла миссис Бобрихе подать рыбу на стол. Через минуту все придвинули табуретки к столу — в комнате, кроме личной качалки миссис Бобрихи, были только трехногие табуретки — и приготовились наслаждаться едой. Посредине стола стоял кувшин с густым молоком для ребят — мистер Бобр остался верен пиву — и лежал огромный кусок желтого сливочного масла — бери его к картофелю сколько угодно. А что на свете может быть вкуснее, думали ребята — и я вполне с ними согласен, — речной рыбы, если всего полчаса назад она была выловлена и только минуту назад сошла со сковороды. Когда они покончили с рыбой, миссис Бобриха — вот сюрприз так сюрприз! — вынула из духовки огромный, пышущий жаром рулет с повидлом и тут же подвинула к огню чайник, так что когда они покончили с рулетом, можно было разливать чай. Получив свою чашку, каждый отодвинул от стола табурет, чтобы прислониться спиной к стене и испустить глубокий вздох удовлетворения.

— А теперь, — сказал мистер Бобр, поставив на стол пустую кружку из-под пива и придвигая к себе чашку с чаем, — если вы подождете, пока я зажгу трубку и дам ей как следует разгореться… Что ж, теперь можно приступить к делам. Опять пошел снег, — сказал он, скосив глаза на окно. — Тем лучше, не будет нежданных гостей, а если кто-нибудь хотел нас поймать, он не найдет теперь наших следов.

 

Глава 8

ЧТО БЫЛО ПОСЛЕ ОБЕДА

— Теперь, — повторила за ним Люси, — пожалуйста, будьте так добры, расскажите нам, что случилось с мистером Тумнусом.

— Ах, — вздохнул мистер Бобр и покачал головой. — Очень печальная история. Его забрала полиция, тут нет никаких сомнений. Мне сообщила об этом птица, при которой это произошло.

— Забрали? Куда? — спросила Люси.

— Они направлялись на север, когда их видели в последний раз, а мы все знаем, что это значит.

— Вы — знаете, но мы — нет, — возразила Сьюзен.

Мистер Бобр снова мрачно покачал головой.

— Боюсь, это значит, что его увели в ее Замок, — сказал он.

— А что с ним там сделают? — взволнованно спросила Люси.

— Ну, — сказал мистер Бобр, — нельзя сказать наверняка… Но из тех, кого туда увели, мало кого видели снова. Статуи. Говорят, там полно статуй — во дворе, на парадной лестнице, в зале. Живые существа, которых она обратила… (он приостановился и вздрогнул)…обратила в камень.

— Ах, мистер Бобр! — воскликнула Люси. — Не можем ли мы… я хочу сказать, мы обязательно должны спасти мистера Тумнуса. Это так ужасно… и все из-за меня.

— Не сомневаюсь, что ты спасла бы его, милочка, если бы могла, — сказала миссис Бобриха, — но попасть в Замок вопреки ее воле и выйти оттуда целым и невредимым!.. На это нечего и надеяться.

— А если придумать какую-нибудь хитрость? — спросил Питер. — Я хочу сказать, переодеться в кого-нибудь, притвориться, что мы, ну… бродячие торговцы или еще кто-нибудь… или спрятаться и подождать, пока она куда-нибудь уйдет… или… или, ну должен же быть какой-то выход! Этот фавн спас нашу сестру с риском для собственной жизни, мистер Бобр. Мы просто не можем покинуть его, чтобы он… чтобы она сделала это с ним.

— Бесполезно, сын Адама, — сказал мистер Бобр, — даже и пытаться не стоит, особенно вам четверым. Но теперь, когда Аслан уже в пути…

— О да! Расскажите нам об Аслане! — раздалось сразу несколько голосов, и снова ребят охватило то же странное чувство — словно в воздухе запахло весной, словно их ждала нечаянная радость.

— Кто такой Аслан? — спросила Сьюзен.

— Аслан? — повторил мистер Бобр. — Разве вы не знаете? Властитель леса. Но он нечасто бывает в Нарнии. Не появлялся ни при мне, ни при моем отце. К нам пришла весточка, что он вернулся. Сейчас он здесь. Он разделается с Белой Колдуньей. Он, и никто другой, спасет мистера Тумнуса.

— А его она не обратит в камень? — спросил Эдмунд.

— Наивный вопрос! — воскликнул мистер Бобр и громко расхохотался. — Его обратить в камень! Хорошо, если она не свалится от страха и сможет выдержать его взгляд. Большего от нее и ждать нельзя. Я, во всяком случае, не жду. Аслан здесь наведет порядок; как говорится в старинном предсказании:

Вы сами все поймете, когда его увидите.

— А мы увидим его? — спросила Сьюзен.

— А для чего же я вас всех сюда привел? Мне велено отвести вас туда, где вы должны с ним встретиться, — сказал мистер Бобр.

— А он… он — человек? — спросила Люси.

— Аслан — человек?! — сердито вскричал мистер Бобр. — Конечно, нет. Я же говорю вам: он — Лесной Царь. Разве вы не знаете, кто царь зверей? Аслан — Лев… Лев с большой буквы, Великий Лев.

— О-о-о, — протянула Сьюзен. — Я думала, он — человек. А он… не опасен? Мне… мне страшно встретиться со львом.

— Конечно, страшно, милочка, как же иначе, — сказала миссис Бобриха. — Тот, у кого при виде Аслана не дрожат поджилки, или храбрее всех на свете, или просто глуп.

— Значит, он опасен? — сказала Люси.

— Опасен? — повторил мистер Бобр. — Разве ты не слышала, что сказала миссис Бобриха? Кто говорит о безопасности? Конечно же, он опасен. Но он добрый, он — царь зверей, я же тебе сказал.

— Я очень, очень хочу его увидеть! — воскликнул Питер. — Даже если у меня при этом душа уйдет в пятки.

— Правильно, сын Адама и Евы, — сказал мистер Бобр и так сильно стукнул лапой по столу, что зазвенели все блюдца и чашки. — И ты его увидишь. Мне прислали весточку, что вам четверым назначено встретить его завтра у Каменного Стола.

— Где это? — спросила Люси.

— Я вам покажу, — сказал мистер Бобр. — Вниз по реке, довольно далеко отсюда. Я вас туда отведу.

— А что же будет с бедненьким мистером Тумнусом? — сказала Люси.

— Самый верный способ ему помочь — встретиться поскорее с Асланом, — сказал мистер Бобр. — Как только он будет с нами, мы начнем действовать. Но и без вас тоже не обойтись. Потому что существует еще одно предсказание:

Так что теперь, когда вы здесь и Аслан здесь, дело, видно, подходит к концу. Рассказывают, что Аслан и раньше бывал в наших краях… давным-давно, в незапамятные времена. Но дети Адама и Евы никогда еще не бывали здесь.

— Вот этого я и не понимаю, мистер Бобр, — сказал Питер. — Разве сама Великая Колдунья не человек?

— Она хотела бы, чтобы мы в это верили, — сказал мистер Бобр, — и именно поэтому она претендует на королевский престол. Но она не дочь Адама и Евы. Она произошла от вашего праотца Адама (здесь мистер Бобр поклонился) и его первой жены Лилит. А Лилит была джиншей. Вот какие у нее предки, с одной стороны. А с другой — она происходит от великанов. Нет, в Колдунье мало настоящей человеческой крови.

— Потому-то она такая злая, мистер Бобр, — сказала миссис Бобриха, — от кончиков волос до кончиков ногтей.

— Истинная правда, миссис Бобриха, — отвечал он. — Насчет людей может быть два мнения — не в обиду будь сказано всем присутствующим, — но насчет тех, кто по виду человек, а на самом деле нет, двух мнений быть не может…

— Я знавала хороших гномов, — сказала миссис Бобриха.

— Я тоже, если уж о том зашла речь, — отозвался ее муж, — но только немногих, и как раз из тех, кто был меньше всего похож на людей. А вообще, послушайтесь моего совета: если вы встретите кого-нибудь, кто собирается стать человеком, но еще им не стал, или был человеком раньше, но перестал им быть, или должен был бы быть человеком, но не человек, — не спускайте с него глаз и держите под рукой боевой топорик. Вот потому-то, что Колдунья получеловек, она все время настороже: как бы в Нарнии не появились настоящие люди. Она поджидала вас все эти годы. А если бы ей стало известно, что вас четверо, вы оказались бы еще в большей опасности.

— А при чем тут — сколько нас? — спросил Питер.

— Об этом говорится в третьем предсказании, — сказал мистер Бобр. — Там, в Кэр-Паравале — это замок на берегу моря у самого устья реки, который был бы столицей Нарнии, если бы все шло так, как надо, — там, в Кэр-Паравале, стоят четыре трона, а у нас с незапамятных времен существует поверье, что когда на эти троны сядут две дочери и два сына Адама и Евы, наступит конец не только царствованию Белой Колдуньи, но и самой ее жизни. Потому-то нам пришлось с такой оглядкой пробираться сюда; если бы она узнала, что вас четверо, я бы не отдал за вашу жизнь одного волоска моих усов.

Ребята были так поглощены рассказом мистера Бобра, что не замечали ничего вокруг. Когда он кончил, все погрузились в молчание. Вдруг Люси воскликнула:

— Послушайте… где Эдмунд?

Они с ужасом поглядели друг на друга, и тут же посыпались вопросы:

— Кто видел его последним?

— Когда он исчез?

— Он, наверное, вышел?

Ребята кинулись к дверям и выглянули наружу. Все это время не переставая валил густой снег, и ледяная запруда покрылась толстым белым одеялом. С того места посредине плотины, где стояла хатка бобров, не было видно ни правого, ни левого берега. Все трое выскочили в дверь, ноги их по щиколотку погрузились в мягкий, нетронутый снег. Ребята бегали вокруг хатки, крича: «Эдмунд! Эдмунд!» — пока не охрипли. Бесшумно падающий снег приглушал их голоса, и даже эхо не звучало в ответ.

— Как все это ужасно! — сказала Сьюзен, когда наконец, отчаявшись найти брата, они вернулись в дом. — Ах, лучше бы мы никогда не попадали в эту страну!

— Не представляю, что нам теперь делать, мистер Бобр, — сказал Питер.

— Делать? — отозвался мистер Бобр, успевший к этому времени надеть валенки. — Делать? Немедленно уходить отсюда. У нас нет ни секунды времени!

— Может быть, лучше разделиться на партии, — сказал Питер, — и пойти в разные стороны? Кто первым его найдет, сразу вернется сюда и…

— На партии, сын Адама и Евы? — спросил мистер Бобр. — Зачем?

— Чтобы искать Эдмунда, зачем же еще?

— Нет смысла его искать, — сказал мистер Бобр.

— Как — нет смысла?! — воскликнула Сьюзен. — Он еще где-то недалеко. Мы должны найти его. Почему вы говорите, что нет смысла его искать?

— По той простой причине, — сказал мистер Бобр, — что мы уже знаем, куда он ушел!

Все с удивлением взглянули на него.

— Неужели вы не понимаете? — сказал мистер Бобр. — Он ушел к ней, к Белой Колдунье. Он предал нас.

— О, что вы!.. Что вы… Он не мог этого сделать! — вскричала Сьюзен.

— Вы так думаете? — сказал мистер Бобр и пристально поглядел на ребят. Слова замерли у них на губах, потому что в глубине души каждый из них вдруг почувствовал, что так именно Эдмунд и поступил.

— Но как он найдет дорогу к ней? — сказал Питер.

— А он был уже в Нарнии? — спросил мистер Бобр. — Был он тут когда-нибудь один?

— Да, — чуть слышно ответила Люси. — Кажется, да.

— А вам он рассказывал, что он тут делал?

— Н-нет…

— Тогда попомните мои слова, — сказал мистер Бобр, — он уже встречался с Белой Колдуньей и встал на ее сторону, и она показала ему, где ее замок. Я не хотел упоминать об этом раньше, ведь он вам брат и все такое, но как только я увидел этого вашего братца, я сказал себе: «На него нельзя положиться». Сразу было видно, что он встречался с Колдуньей и отведал ее угощения. Если долго поживешь в Нарнии, это нетрудно определить. По глазам…

— Все верно, — с трудом проговорил Питер, — все равно мы должны пойти искать его. В конце концов, он — наш брат, хотя и порядочная свинья. Он еще совсем ребенок.

— Пойти в замок к Белой Колдунье? — сказала миссис Бобриха. — Неужели ты не видишь, что ваш единственный шанс спасти его и спастись самим — держаться от нее подальше?

— Я не понимаю, — сказала Люси.

— Ну как же? Ведь она ни на минуту не забывает о четырех тронах в Кэр-Паравале. Стоит вам оказаться у нее в замке — ваша песенка спета. Не успеете вы и глазом моргнуть, как в ее коллекции появятся четыре новые статуи. Но она не тронет вашего брата, пока в ее власти только он один; она попробует использовать его как приманку, чтобы поймать остальных.

— О, неужели нам никто не поможет? — расплакалась Люси.

— Только Аслан, — сказал мистер Бобр. — Мы должны повидаться с ним. Вся наша надежда на него.

— Мне кажется, мои хорошие, — сказала миссис Бобриха, — очень важно выяснить, когда именно ваш братец выскользнул из дому. От того, сколько он здесь услышал, зависит, что он ей расскажет. Например, был ли он здесь, когда мы заговорили об Аслане? Если нет — все еще может обойтись благополучно, она не узнает, что Аслан вернулся в Нарнию и мы собираемся с ним встретиться. Если да — она еще больше будет настороже.

— Мне кажется, его не было здесь, когда мы говорили об Аслане… — начал Питер, но Люси горестно прервала его:

— Нет был, был… Разве ты не помнишь, он еще спросил, не может ли Колдунья и Аслана обратить в камень?

— Верно, клянусь честью, — промолвил Питер, — и это так похоже на него.

— Худо дело, — вздохнул мистер Бобр. — И еще один вопрос: был ли он здесь, когда я сказал, что встреча с Асланом назначена у Каменного Стола?

На это никто из них не мог дать ответа.

— Если был, — продолжал мистер Бобр, — она просто отправится туда на санях, чтобы перехватить нас по дороге, и мы окажемся отрезанными от Аслана.

— Нет, сперва она сделает другое, — сказала миссис Бобриха. — Я знаю ее повадки. В ту самую минуту, когда Эдмунд ей о нас расскажет, она кинется сюда, чтобы поймать нас на месте, и если он ушел больше полчаса назад, минут через двадцать она будет здесь.

— Ты совершенно права, миссис Бобриха, — сказал ее муж, — нам нужно отсюда выбираться, не теряя ни одной секунды.

 

Глава 9

В ДОМЕ КОЛДУНЬИ

Вы, конечно, хотите знать, что же случилось с Эдмундом. Он пообедал вместе со всеми, но обед не пришелся ему по вкусу, как всем остальным ребятам, ведь он все время думал о рахат-лукуме. А что еще может испортить вкус хорошей простой пищи, как не воспоминание о волшебном лакомстве? Он слышал рассказ мистера Бобра, и рассказ этот тоже не пришелся ему по вкусу. Эдмунду все время казалось, что на него нарочно не обращают внимания и неприветливо с ним разговаривают, хотя на самом деле ничего подобного не было.

Так вот, он сидел и слушал, но когда мистер Бобр рассказал им об Аслане и о том, что они должны с ним встретиться у Каменного Стола, Эдмунд начал незаметно пробираться к двери. Потому что при слове «Аслан» его, как и всех ребят, охватило непонятное чувство, но если другие почувствовали радость, Эдмунд почувствовал страх.

В ту самую минуту, когда мистер Бобр произнес: «Когда начнет людское племя…» — Эдмунд тихонько повернул дверную ручку, а еще через минуту — мистер Бобр только начал рассказывать о том, что Колдунья не человек, а наполовину джинша, наполовину великанша, — Эдмунд вышел из дома и осторожно прикрыл за собой дверь.

Вы не должны думать, будто Эдмунд был таким уж дурным мальчиком и желал, чтобы его брат и сестры обратились в камень. Просто ему очень хотелось волшебного рахат-лукума, хотелось стать принцем, а потом королем и отплатить Питеру за то, что тот обозвал его свиньей. И вовсе не обязательно, чтобы Колдунья была уж так любезна с Питером и девочками и поставила их на одну доску с ним, Эдмундом. Но он уговорил себя, вернее, заставил себя поверить, что Колдунья не сделает им ничего дурного. «Потому что, — сказал он себе, — все те, кто болтают о ней всякие гадости, ее враги, и, возможно, половина этой болтовни — вранье. Ко мне она отнеслась что надо, уж получше, чем все они. Я думаю, она — законная королева. Во всяком случае, лучше она, чем этот ужасный Аслан». Так Эдмунд оправдывался перед самим собой. Но это было не очень честное оправдание, потому что в глубине души он знал, что Белая Колдунья — злая и жестокая.

Когда Эдмунд вышел за дверь, он увидел, что идет снег; только тут он вспомнил о шубе, которая осталась в доме. Понятно, нечего было и думать вернуться и забрать ее. А еще он увидел, что наступили сумерки, ведь они сели обедать около трех часов дня, а зимние дни коротки. Он совсем не подумал об этом раньше, но что теперь можно было поделать? Эдмунд поднял воротник куртки и побрел по плотине к дальнему берегу реки. К счастью, из-за выпавшего снега идти было не так скользко.

Когда он наконец добрался до берега, ему не стало легче. Напротив, с каждой минутой сумерки сгущались, глаза залепляли хлопья снега, и Эдмунд не мог ничего разглядеть на три шага вперед. И дороги он тоже никакой не нашел. Он увязал в высоких сугробах, скользил на замерзших лужах, падал, зацепившись за поваленные стволы, проваливался в глубокие канавы, обдирал ноги о камни; он промок, озяб и был весь в синяках. А какая страшная стояла кругом тишина и как одиноко ему было! По правде говоря, я думаю, он вообще отказался бы от своего плана, вернулся обратно, признался во всем и помирился бы с сестрами и братом, если бы вдруг ему не пришло в голову: «Когда я стану королем Нарнии, я первым делом велю построить приличные дороги». И, само собой, тут он размечтался, как будет королем и что еще тогда сделает, и мечты сильно его приободрили. А к тому моменту, когда он окончательно решил, какой у него будет дворец, и сколько автомашин, и какой кинотеатр — только для него одного, — и где он проведет железные дороги, и какие законы издаст против бобров и против плотин, когда до малейших подробностей обдумал, как помешать Питеру задирать перед ним нос, погода переменилась. Перестал идти снег, поднялся ветер, и сделалось очень холодно. Небо расчистилось от туч, взошла полная луна. Стало светло как днем, только черные тени на белом-пребелом снегу пугали его немного.

Эдмунд ни за что не нашел бы правильного пути, если бы не луна. Она взошла как раз тогда, когда он добрался до небольшой речушки, впадающей в бобриную реку ниже по течению… Вы помните, он приметил эту речушку и два холма за ней, когда они только пришли к бобрам. Эдмунд повернул и пошел вдоль нее. Но лощина, по которой она текла, куда круче поднималась вверх, была куда более скалистой и сильней заросла кустарником, чем та, которую он только что покинул, и он вряд ли прошел бы тут в темноте. На нем не осталось сухой нитки, потому что с низко нависших ветвей, под которыми он пробирался, на спину ему то и дело сваливались целые сугробы снега. И всякий раз, как это случалось, он все с большей ненавистью думал о Питере, как будто Питер был во всем виноват!

Наконец подъем стал более пологим, и перед Эдмундом раскрылась широкая долина. И тут на противоположном берегу реки, совсем рядом, рукой подать, посреди небольшой поляны между двух холмов перед ним возник замок. Конечно же, это был замок Белой Колдуньи. Казалось, он состоит из одних башенок, украшенных высокими остроконечными шпилями. Башенки были похожи на волшебные колпаки, которые носят чародеи. Они сверкали в ярком лунном свете, их длинные тени таинственно чернели на снегу. Эдмунду стало страшно.

Но возвращаться было поздно. Он пересек замерзшую речушку и приблизился к замку. Кругом — ни движения, ни звука. Даже его собственные шаги приглушались глубоким, свежевыпавшим снегом. Эдмунд пошел вокруг замка — угол за углом, башенка за башенкой — в поисках входа. Наконец в самой задней стене он увидел большую арку. Громадные железные ворота были распахнуты настежь.

Эдмунд подкрался к арке и заглянул во двор, и тут сердце у него ушло в пятки. Сразу же за воротами, залитый лунным светом, стоял огромный лев, припав к земле, словно для прыжка. Эдмунд ни жив ни мертв застыл в тени возле арки, не смея двинуться с места. Он стоял так долго, что, не трясись он уже от страха, стал бы трястись от холода. Сколько времени он так простоял, я не знаю, но для самого Эдмунда это тянулось целую вечность.

Однако мало-помалу ему стало казаться странным, почему лев не двигается с места, — все это время Эдмунд не спускал с него глаз, и зверь ни разу не пошевельнулся. Эдмунд, все еще держась в тени арки, осмелился подойти к нему чуть ближе. И тут он понял, что лев вовсе на него не смотрит. «Ну а если он повернет голову?» — подумал Эдмунд. Смотрел лев совсем на другое, а именно — на гномика, стоявшего к нему спиной шагах в трех-четырех. «Ага, — решил Эдмунд, — пока он прыгает на гнома, я убегу». Но лев был по-прежнему недвижим, гном тоже. Только теперь Эдмунд вспомнил слова бобра о том, что Колдунья может любое существо обратить в камень. Что, если это всего-навсего каменный лев? И только он так подумал, как заметил, что на спине и голове льва лежит снег. Конечно же, это просто статуя льва! Живой зверь обязательно отряхнулся бы от снега. Медленно-медленно Эдмунд подошел ко льву. Сердце билось у него так, что готово было выскочить из груди. Даже теперь он не отважился дотронуться до зверя. Наконец быстро протянул руку… она коснулась холодного камня. Вот дурак! Испугался какой-то каменной фигуры.

Эдмунд почувствовал такое облегчение, что, несмотря на мороз, ему стало тепло, и в тот же миг пришла в голову расчудесная, как ему показалось, мысль: «А вдруг это и есть тот великий Аслан, о котором говорили бобры? Королева уже поймала его и обратила в камень. Вот чем кончились их великолепные планы! Ха, кому он теперь страшен, этот Аслан?!» Так Эдмунд стоял и радовался беде, постигшей льва, а затем позволил очень глупую и неуместную выходку: достал из кармана огрызок карандаша и нарисовал на каменной морде очки. «Ну, глупый старый Аслан, — сказал он, — как тебе нравится быть камнем? Больше не будешь воображать себя невесть кем». Но, несмотря на очки, морда огромного каменного зверя, глядевшего незрячими глазами на луну, была такой грозной, печальной и гордой, что Эдмунд не получил никакой радости от своей проделки. Он отвернулся от льва и пошел по двору.

Дойдя до середины, он увидел, что его окружают десятки статуй: они стояли там и тут вроде фигур на шахматной доске во время игры. Там были каменные сатиры и каменные волки, и медведи, и лисы, и рыси из камня. Там были изящные каменные изваяния, похожие на женщин, — духи деревьев. Там были огромный кентавр, и крылатая лошадь, и какое-то длинное существо вроде змеи. «Вероятно, дракон», — решил Эдмунд. Они стояли в ярком холодном свете луны совсем как живые, словно на секунду застыли на месте, и выглядели так фантастично, что, пока Эдмунд пересекал двор, сердце его то и дело замирало от страха. Прямо посередине двора возвышалась огромная статуя, похожая на человека, но высотой с дерево; лицо ее, окаймленное бородой, было искажено гневом, в правой руке — громадная дубина. Эдмунд знал, что великан этот тоже из камня, и все же ему было неприятно проходить мимо.

Теперь Эдмунд заметил тусклый свет в дальнем конце двора. Приблизившись, он увидел, что свет льется из распахнутой двери, к которой ведут несколько каменных ступеней. Эдмунд поднялся по ним. На пороге лежал большущий волк.

«А мне не страшно, вовсе не страшно, — успокаивал себя Эдмунд, — это всего-навсего статуя. Он не может мне ничего сделать», — и поднял ногу, чтобы переступить через волка. В тот же миг огромный зверь вскочил с места, шерсть у него на спине поднялась дыбом, он разинул большую красную пасть и прорычал:

— Кто здесь? Кто здесь? Ни шагу вперед, незнакомец! Отвечай: как тебя зовут?

— С вашего позволения, сэр, — пролепетал Эдмунд, дрожа так, что едва мог шевелить губами, — мое имя Эдмунд, я — сын Адама и Евы. Ее величество встретила меня на днях в лесу, и я пришел, чтобы сообщить ей, что мои сестры и брат тоже сейчас в Нарнии… совсем близко отсюда, у бобров. Она… она хотела их видеть…

— Я передам ее величеству, — сказал волк. — А ты пока стой здесь, у порога, и не двигайся с места, если тебе дорога жизнь.

И он исчез в доме.

Эдмунд стоял и ждал; пальцы его одеревенели от холода, сердце гулко колотилось в груди. Но вот серый волк — это был Могрим, Начальник Секретной полиции Колдуньи — вновь появился перед ним и сказал:

— Входи! Входи! Тебе повезло, избранник королевы… а может быть, и не очень повезло.

И Эдмунд пошел следом за Могримом, стараясь не наступить ему на задние лапы.

Он очутился в длинном мрачном зале с множеством колонн; здесь, как и во дворе, было полно статуй. Почти у самых дверей стояла статуя маленького фавна с очень печальным лицом. Эдмунд невольно задал себе вопрос: уж не тот ли это фавн, мистер Тумнус, друг его сестры Люси? В зале горела одна-единственная лампа, и прямо возле нее сидела Белая Колдунья.

— Я пришел, ваше величество, — сказал Эдмунд, бросаясь к ней.

— Как ты посмел прийти один?! — проговорила Колдунья страшным голосом. — Разве я не велела тебе привести остальных?

— Пожалуйста, не сердитесь, ваше величество, — пролепетал Эдмунд. — Я сделал все, что мог. Я привел их почти к самому вашему замку. Они сейчас на плотине вверх по реке… в доме мистера Бобра и миссис Бобрихи.

На лице Колдуньи появилась жестокая улыбка.

— Это все, что ты хотел мне сообщить? — спросила она.

— Нет, ваше величество, — ответил Эдмунд и пересказал ей все, что слышал в хатке бобров перед тем, как убежал.

— Что?! Аслан?! — вскричала Колдунья. — Аслан? Это правда? Если я узнаю, что ты мне налгал…

— Простите… я только повторяю слова бобра, — пробормотал, заикаясь, Эдмунд.

Но Колдунья уже не обращала на него внимания. Она хлопнула в ладоши, и перед ней тут же появился тот самый гном, которого Эдмунд уже знал.

— Приготовь мне сани, — приказала Колдунья. — Только возьми упряжь без колокольцев.

 

Глава 10

ЧАРЫ НАЧИНАЮТ РАССЕИВАТЬСЯ

А теперь нам пора вернуться к мистеру Бобру и миссис Бобрихе и к остальным трем ребятам. Как только мистер Бобр сказал: «Нам надо выбираться отсюда, не теряя ни одной секунды», все стали надевать шубы, все, кроме миссис Бобрихи. Она быстро подняла с пола несколько мешков, положила их на стол и сказала:

— А ну-ка, мистер Бобр, достань-ка с потолка тот окорок. А вот пакет чая, вот сахар, вот спички. И хорошо бы, если бы кто-нибудь передал мне несколько караваев хлеба. Они там, в углу.

— Что вы такое делаете, миссис Бобриха? — воскликнула Сьюзен.

— Собираю каждому из нас по мешку, милочка, — преспокойно сказала миссис Бобриха. — Неужели ты думаешь, что можно отправляться в далекий путь, не захватив с собой еды?

— Но нам нужно спешить, — сказала Сьюзен, застегивая шубу. — Она может появиться здесь с минуты на минуту.

— Вот и я это говорю, — поддержал Сьюзен мистер Бобр.

— Не болтайте вздора! — сказала его жена. — Ну подумайте хорошенько, мистер Бобр. Ей не добраться сюда быстрее, чем за пятнадцать минут.

— Но разве нам не важно как можно больше ее опередить? — спросил Питер. — Раз мы хотим быть раньше нее у Каменного Стола.

— Об этом-то вы забыли, миссис Бобриха, — сказала Сьюзен. — Как только она заглянет сюда и увидит, что нас тут нет, она что есть мочи помчится вслед за нами.

— Не спорю, — сказала миссис Бобриха. — Но нам не попасть к Каменному Столу до нее, как бы мы ни старались, ведь она едет на санях, а мы пойдем пешком.

— Значит… все пропало? — сказала Сьюзен.

— Не тревожься. Зачем раньше времени так волноваться?.. Успокоилась? Ну вот и молодец! — сказала миссис Бобриха. — Достань лучше из ящика комода несколько чистых носовых платков… Конечно же, не все пропало. Мы не можем попасть туда до нее, но мы можем спрятаться в укромном месте и пробираться туда такими путями, каких она не знает. Я надеюсь, что нам это удастся.

— Все так, миссис Бобриха, — сказал ее муж, — но нам пора выходить.

— А ты тоже не бей тревогу, мистер Бобр, — сказала его жена. — Полно тебе… Ну вот, теперь все в порядке. Четыре мешка для каждого из нас и мешочек для самой маленькой — для тебя, милочка, — добавила она, взглянув на Люси.

— Ах, пожалуйста, пожалуйста, давайте скорее пойдем, — сказала Люси.

— Что ж, я почти готова, — ответила миссис Бобриха, в то время как мистер Бобр помогал ей, с ее разрешения, надеть валеночки. — Пожалуй, швейную машинку будет тяжело нести?

— Еще бы, — сказал мистер Бобр. — Очень и очень тяжело. И неужели ты собираешься шить на ней по дороге?

— Мне худо от одной мысли, что Колдунья будет ее вертеть, — сказала миссис Бобриха, — и сломает, а чего доброго, и украдет.

— Ах, пожалуйста, пожалуйста, поторопитесь, — хором сказали ребята.

И вот наконец они вышли из дому, и мистер Бобр запер дверь.

— Это ее немного задержит, — сказал он; и беглецы отправились в путь, перекинув за спины мешочки с едой.

К этому времени снегопад прекратился и на небе появилась луна. Они шли гуськом — сперва мистер Бобр, затем Люси, Питер и Сьюзен; замыкала шествие миссис Бобриха. Они перешли по плотине на правый берег реки, а затем мистер Бобр повел их по еле заметной тропинке среди деревьев, растущих у самой воды. С двух сторон, сверкая в лунном свете, вздымались высокие берега.

— Лучше идти понизу, пока это будет возможно, — сказал мистер Бобр. — Ведь ей ехать поверху, сюда не спустишься на санях.

Перед ними открывался прекрасный вид… если бы любоваться им, сидя у окна в удобном кресле. Даже сейчас Люси им наслаждалась. Но недолго. Они шли, шли и шли; мешочек, который несла Люси, становился все тяжелее и тяжелее, и понемногу девочке стало казаться, что еще шаг — и она просто не выдержит. Она перестала глядеть на слепящую блеском реку, на ледяные водопады, на огромные снежные шапки на макушках деревьев, на сияющую луну и на бесчисленные звезды. Единственное, что она теперь видела, — коротенькие ножки мистера Бобра, идущего — топ-топ-топ-топ — впереди нее с таким видом, словно они никогда в жизни не остановятся. А затем луна скрылась, и снова повалил снег. Люси так устала, что двигалась как во сне. Вдруг мистер Бобр свернул от реки направо, и они стали карабкаться по очень крутому склону прямо в густой кустарник. Девочка очнулась и как раз вовремя: она успела заметить, как их проводник исчез в небольшой дыре, так хорошо замаскированной кустами, что увидеть ее можно было, только подойдя к ней вплотную. Но если говорить откровенно, Люси по-настоящему поняла, что происходит, когда увидела, что из норы торчит лишь короткий плоский хвост.

Люси тут же нагнулась и заползла внутрь вслед за бобром. Вскоре она услышала позади приглушенный шум, и через минуту все пятеро были опять вместе.

— Что это? Где мы? — спросил Питер усталым, тусклым голосом. (Я надеюсь, вы понимаете, что я хочу сказать, называя голос «тусклым»?)

— Это наше старое убежище. Бобры всегда прятались здесь в тяжелые времена, — ответил мистер Бобр. — О нем никто не знает. Не скажу, чтобы здесь было очень удобно, но нам всем необходимо немного поспать.

— Если бы все так не суетились и не волновались, когда мы уходили из дому, я бы захватила несколько подушек, — сказала миссис Бобриха.

«Пещера-то похуже, чем у мистера Тумнуса, — подумала Люси, — просто нора в земле, правда, сухая и не глинистая». Пещера была совсем небольшая, и так как беглецы легли на землю прямо в шубах, образовав один сплошной клубок, да к тому же все разогрелись во время пути, им показалось там тепло и уютно. «Если бы только, — вздохнула Люси, — здесь не было так жестко». Миссис Бобриха достала фляжку, и каждый из них выпил по глотку какой-то жидкости, которая обожгла им горло. Ребята не могли удержаться от кашля, но зато им стало еще теплей и приятней, и они тут же все как один уснули.

Когда Люси открыла глаза, ей показалось, что она спала не больше минуты, хотя с тех пор, как они уснули, прошло много часов. Ей было холодно, по телу пошли мурашки, и больше всего на свете ей хотелось принять сейчас горячую ванну. Затем она почувствовала, что лицо ей щекочут длинные усы, увидела слабый дневной свет, проникающий в пещерку сверху. И тут она окончательно проснулась, впрочем, все остальные тоже. Раскрыв рты и вытаращив глаза, они сидели и слушали тот самый перезвон, которого ожидали, — а порой им чудилось, что они его и слышат, — во время вчерашнего пути. Перезвон бубенцов.

Мистер Бобр мигом выскочил из пещеры. Возможно, вы полагаете, как решила вначале и Люси, что он поступил глупо. Напротив, это было очень разумно. Он знал, что может взобраться на самый верх откоса так, что его никто не заметит среди кустов и деревьев, а ему важно было выяснить, в какую сторону направляются сани Белой Колдуньи. Миссис Бобриха и ребята остались в пещере — ждать и строить догадки. Они ждали целых пять минут. А затем чуть не умерли от страха — они услышали голоса. «Ой, — подумала Люси, — его увидели. Колдунья поймала мистера Бобра!» Каково же было их удивление, когда вскоре у самого входа в пещеру раздался его голос:

— Все в порядке! — кричал он. — Выходи, миссис Бобриха! Выходите, сын и дочери Адама и Евы! Все в порядке! Это не она! Это не ейные бубенцы! — Он выражался не очень грамотно, но именно так говорят бобры, когда их что-нибудь очень взволнует; я имею в виду в Нарнии — в нашем мире они вообще не говорят.

И вот миссис Бобриха, Питер, Сьюзен и Люси кучей вывалились из пещеры, щурясь от яркого солнца, все в земле, заспанные, непричесанные и неумытые.

— Скорее идите сюда! — кричал мистер Бобр, чуть не приплясывая от радости. — Идите, взгляните своими глазами! Неплохой сюрприз для Колдуньи! Похоже, ее власти приходит конец.

— Что вы этим хотите сказать, мистер Бобр? — спросил Питер, еле переводя дыхание, ведь они карабкались вверх.

— Разве я вам не говорил, что из-за нее у нас всегда зима, а Рождество так и не наступает? Говорил. А теперь смотрите!

И тут они наконец очутились на верху откоса и увидели… Что же они увидели? Сани?

Да, сани и оленью упряжку. Но олени эти были куда крупнее, чем олени Колдуньи, и не белой, а гнедой масти. А на санях сидел… они догадались, кто это, с первого взгляда. Высокий старик в ярко-красной шубе с меховым капюшоном; длинная седая борода пенистым водопадом спадала ему на грудь. Они сразу узнали его. Хотя увидеть подобные ему существа можно лишь в Нарнии, рассказывают о них и рисуют их на картинках даже в нашем мире — мире по эту сторону дверцы платяного шкафа. Однако когда вы видите его в Нарнии своими глазами — это совсем другое дело. На многих картинках Дед Мороз выглядит просто веселым и даже смешным. Но, глядя на него сейчас, ребята почувствовали, что это не совсем так. Он был такой большой, такой радостный, такой настоящий, что они невольно притихли. У них тоже стало радостно и торжественно на душе.

— Наконец-то я здесь, — сказал он. — Она долго меня не впускала, но я все-таки попал сюда. Аслан в пути. Чары Колдуньи теряют силу. А теперь, — продолжал Дед Мороз, — пришел черед одарить всех вас подарками. Вам, миссис Бобриха, хорошая новая швейная машинка. Я по пути завезу ее к вам.

— Простите, сэр, — сказала, приседая, миссис Бобриха. — У нас заперта дверь.

— Замки и задвижки для меня не помеха, — успокоил ее Дед Мороз. — А вы, мистер Бобр, когда вернетесь домой, увидите, что плотина ваша закончена и починена, все течи заделаны и поставлены новые шлюзные ворота.

Мистер Бобр был в таком восторге, что широко-прешироко раскрыл рот и тут обнаружил, что язык не повинуется ему.

— Питер, сын Адама и Евы! — сказал Дед Мороз.

— Я, сэр, — откликнулся Питер.

— Вот твои подарки — но это не игрушки. Возможно, не за горами то время, когда тебе придется пустить их в ход. Будь достоин их. — С этими словами Дед Мороз протянул Питеру щит и меч. Щит отливал серебром, на нем был изображен стоящий на задних лапах лев, красный, как спелая лесная земляника. Рукоятка меча была из золота, вкладывался он в ножны на перевязи и был как раз подходящего для Питера размера и веса. Питер принял подарок Деда Мороза в торжественном молчании: он чувствовал, что это очень серьезные дары.

— Сьюзен, дочь Адама и Евы! — сказал Дед Мороз. — А это для тебя.

И он протянул ей лук, колчан со стрелами и рог из слоновой кости.

— Ты можешь стрелять из этого лука, — сказал он, — только при крайней надобности. Я не хочу, чтобы ты участвовала в битве. Тот, кто стреляет из этого лука, всегда попадает в цель. А если ты поднесешь к губам этот рог и затрубишь в него, где бы ты ни была, к тебе придут на помощь.

Наконец очередь дошла и до Люси.

— Люси, дочь Адама и Евы! — сказал Дед Мороз, и Люси выступила вперед. Дед Мороз дал ей бутылочку — на вид она была из стекла, но люди потом говорили, что она из настоящего алмаза, — и небольшой кинжал.

— В бутылочке, — сказал он, — напиток из сока огненных цветов, растущих в горах на Солнце. Если ты или кто-нибудь из твоих друзей будет ранен, нескольких капель достаточно, чтобы вас исцелить. А кинжал ты можешь пустить в ход, только чтобы защитить себя, в случае крайней нужды. Ты тоже не должна участвовать в битве.

— Почему, сэр? — спросила Люси. — Я думаю… я не знаю, но мне кажется, что я не струшу.

— Не в этом дело, — сказал Дед Мороз. — Страшны те битвы, в которых принимают участие женщины. А теперь, — и лицо его повеселело, — я хочу кое-что преподнести вам всем. — И он протянул большой поднос, на котором стояли пять чашек с блюдцами, вазочка с сахаром, сливочник со сливками и большущий чайник с крутым кипятком: чайник шипел и плевался во все стороны. Дед Мороз вынул все это из мешка за спиной, хотя никто не заметил, когда это произошло.

— Счастливого Рождества! Да здравствуют настоящие короли! — вскричал он и взмахнул кнутом.

И прежде чем они успели опомниться — и олени, и сани, и Дед Мороз исчезли из виду.

Питер только вытащил меч из ножен, чтобы показать его мистеру Бобру, как миссис Бобриха сказала:

— Хватит, хватит… Будете стоять там и болтать, пока простынет чай. Ох уж эти мужчины! Помогите отнести поднос вниз, и будем завтракать. Как хорошо, что я захватила большой нож.

И вот они снова спустились в пещеру, и мистер Бобр нарезал хлеба и ветчины, и миссис Бобриха сделала бутерброды и разлила чай по чашкам, и все с удовольствием принялись за еду. Но удовольствие их было недолгим, так как очень скоро мистер Бобр сказал:

— А теперь пора идти дальше.

 

Глава 11

АСЛАН ВСЕ БЛИЖЕ

Тем временем Эдмунду пришлось испытать тяжелое разочарование. Он думал, что, когда гном пойдет запрягать оленей, Колдунья станет ласковее с ним, как было при их первой встрече. Но она не проронила ни слова. Набравшись храбрости, он спросил:

— Пожалуйста, ваше величество, не дадите ли вы мне немного рахат-лукума… Вы… Вы… обещали. — Но в ответ услышал:

— Замолчи, дурень.

Однако, поразмыслив, она проговорила, словно про себя:

— Да нет, так не годится, щенок еще потеряет по дороге сознание. — И снова хлопнула в ладоши. Появился другой гном. — Принеси этому человеческому отродью поесть и попить! — приказала она.

Гном вышел и тут же вернулся. В руках у него была железная кружка с водой и железная тарелка, на которой лежал ломоть черствого хлеба. С отвратительной ухмылкой он поставил их на пол возле Эдмунда и произнес:

— Рахат-лукум для маленького принца! Ха-ха-ха!

— Убери это, — угрюмо проворчал Эдмунд. — Я не буду есть сухой хлеб.

Но Колдунья обернулась к нему, и лицо ее было так ужасно, что Эдмунд тут же попросил прощения и принялся жевать хлеб, хотя он совсем зачерствел и мальчик с трудом мог его проглотить.

— Ты не раз с благодарностью вспомнишь о хлебе, прежде чем тебе удастся снова его отведать, — сказала Колдунья.

Эдмунд еще не кончил есть, как появился первый гном и сообщил, что сани готовы. Белая Колдунья встала и вышла из зала, приказав Эдмунду следовать за ней. На дворе снова шел снег, но она не обратила на это никакого внимания и велела Эдмунду сесть рядом с ней в сани. Прежде чем они тронулись с места, Колдунья позвала Могрима. Волк примчался огромными прыжками и, словно собака, стал возле саней.

— Возьми самых быстрых волков из твоей команды и немедленно отправляйся к дому бобров, — сказала Колдунья. — Убивайте всех, кого там найдете. Если они уже сбежали, поспешите к Каменному Столу, но так, чтобы вас никто не заметил. Спрячьтесь и ждите меня там. Мне придется проехать далеко на запад, прежде чем я найду такое место, где смогу переправиться через реку. Возможно, вы настигнете беглецов до того, как они доберутся до Каменного Стола. Ты сам знаешь, что тебе в этом случае делать.

— Слушаю и повинуюсь, о королева! — прорычал волк и в ту же секунду исчез в снежной тьме; даже лошадь, скачущая в галоп, не могла бы его обогнать. Не прошло и нескольких минут, как он вместе с еще одним волком был на плотине у хатки бобров. Конечно, они там никого не застали. Если бы не снегопад, дело кончилось бы для бобров и ребят плохо, потому что волки пошли бы по следу и наверняка перехватили бы наших друзей еще до того, как те укрылись в пещере. Но, как вы знаете, снова шел снег, и Могрим не мог ни учуять их, ни увидеть следов.

Тем временем гном хлестнул оленей, сани выехали со двора и помчались в холод и мрак. Поездка эта показалась Эдмунду ужасной — ведь на нем не было шубы. Не прошло и четверти часа, как всю его грудь, и живот, и лицо залепило снегом; не успевал он очистить снег, как его опять засыпало, так что он совершенно выбился из сил и перестал отряхиваться. Вскоре Эдмунд промерз до костей. Ах, каким он себя чувствовал несчастным! Не похоже было, что Колдунья собирается сделать его королем. Как он ни убеждал себя, что она добрая и хорошая, что право на ее стороне, ему трудно было теперь этому верить. Он отдал бы все на свете, чтобы встретиться сейчас со своими, даже с Питером. Единственным утешением ему служила мысль, что все это, возможно, только снится и он вот-вот проснется. Час шел за часом, и все происходившее действительно стало казаться дурным сном.

Сколько времени они ехали, я не мог бы вам рассказать, даже если бы исписал сотни страниц. Поэтому я сразу перейду к тому моменту, когда перестал идти снег, наступило утро и они мчались по берегу реки при дневном свете. Все вперед и вперед, в полной тишине; единственное, что слышал Эдмунд, — визг полозьев по снегу и поскрипывание сбруи. Вдруг Колдунья воскликнула:

— Что тут такое? Стой!

Эдмунд надеялся, что она вспомнила о завтраке. Но нет! Она велела остановить сани совсем по другой причине. Недалеко от дороги под деревом на круглых табуретках вокруг круглого стола сидела веселая компания: белка с мужем и детишками, два сатира, гном и старый лис. Эдмунд не мог разглядеть, что они ели, но пахло очень вкусно, всюду были елочные украшения, и ему даже показалось, что на столе стоит плум-пудинг. В тот миг как сани остановились, лис — по-видимому, он был там самый старший — поднялся, держа в лапе бокал, словно намеревался произнести тост. Но когда сотрапезники увидели сани и ту, которая там сидела, все их веселье пропало. Папа-белка застыл, не донеся вилки до рта; один из сатиров сунул вилку в рот и забыл ее вынуть; бельчата запищали от страха.

— Что все это значит?! — спросила Королева-Колдунья.

Никто не ответил.

— Говорите, сброд вы этакий! — повторила она. — Или вы хотите, чтобы мой кучер развязал вам языки своим бичом? Что означает все это обжорство, это расточительство, это баловство?! Где вы все это взяли?

— С вашего разрешения, ваше величество, — сказал лис, — мы не взяли, нам дали. И если вы позволите, я осмелюсь поднять этот бокал за ваше здоровье…

— Кто дал? — спросила Колдунья.

— Д-д-дед М-мороз, — проговорил, заикаясь, лис.

— Что?! — вскричала Колдунья, соскакивая с саней, и сделала несколько огромных шагов по направлению к перепуганным зверям. — Он был здесь? Нет, это невозможно! Как вы осмелились… но нет… Скажите, что вы солгали, и, так и быть, я вас прощу.

Тут один из бельчат совсем потерял голову со страху.

— Был… был… был! — верещал он, стуча ложкой по столу. Эдмунд видел, что Колдунья крепко прикусила губу, по подбородку у нее покатилась капелька крови. Она подняла волшебную палочку.

— О, не надо, не надо, пожалуйста, не надо! — закричал Эдмунд, но не успел он договорить, как она махнула палочкой, и в тот же миг вместо веселой компании вокруг каменного круглого стола, где стояли каменные тарелки и каменный плум-пудинг, на каменных табуретках оказались каменные изваяния (одно из них с каменной вилкой на полпути к каменному рту).

— А вот это пусть научит тебя, как заступаться за предателей и шпионов! — Колдунья изо всей силы хлопнула его по щеке и села в сани. — Погоняй!

В первый раз с начала этой истории Эдмунд позабыл о себе и посочувствовал чужому горю. Он с жалостью представил себе, как эти каменные фигурки будут сидеть в безмолвии дней и мраке ночей год за годом, век за веком, пока не покроются мхом, пока, наконец, сам камень не искрошится от времени.

Они снова мчались вперед. Однако скоро Эдмунд заметил, что снег, бивший им в лицо, куда более сырой, чем ночью. И что стало гораздо теплей. Вокруг начал подниматься туман. С каждой минутой туман становился все гуще, а воздух все теплее. И сани шли куда хуже, чем раньше. Сперва Эдмунд подумал, что просто олени устали, но немного погодя увидел, что настоящая причина не в этом. Сани дергались, застревали и подпрыгивали все чаще, словно ударялись о камни. Как ни хлестал гном бедных оленей, сани двигались все медленней и медленней. Кругом раздавался какой-то непонятный шум, однако скрип саней и крики гнома мешали Эдмунду разобрать, откуда он шел. Но вот сани остановились, ни взад ни вперед! На миг наступила тишина. Теперь он поймет, что это такое. Странный мелодичный шорох и шелест — незнакомые и вместе с тем знакомые звуки; несомненно, он их уже когда-то слышал, но только не мог припомнить, где. И вдруг он вспомнил. Это шумела вода. Всюду, невидимые глазу, бежали ручейки, это их журчание, бормотание, бульканье, плеск и рокот раздавались кругом. Сердце подскочило у Эдмунда в груди — он и сам не знал, почему, — когда он понял, что морозу пришел конец. Совсем рядом слышалось «кап-кап-кап» — это таял снег на ветвях деревьев. Вот с еловой ветки свалилась снежная глыба, и впервые с тех пор, как он попал в Нарнию, Эдмунд увидел темно-зеленые иглы ели. Но у него не было больше времени смотреть и слушать, потому что Колдунья тут же сказала:

— Не сиди, разинув рот, дурень. Вылезай и помоги.

Конечно, Эдмунду оставалось только повиноваться. Он ступил на снег — вернее, в жидкую снежную кашу — и принялся помогать гному вытаскивать сани. Наконец им удалось это сделать, и, нещадно нахлестывая оленей, гном заставил их сдвинуться с места и пройти еще несколько шагов. Но снег таял у них на глазах, кое-где уже показались островки зеленой травы. Если бы вы так же долго, как Эдмунд, видели вокруг один белый снег, вы бы поняли, какую радость доставляла ему эта зелень. И тут сани окончательно увязли.

— Бесполезно, ваше величество, — сказал гном. — Мы не можем ехать на санях в такую оттепель.

— Значит, пойдем пешком, — сказала Колдунья.

— Мы никогда их не догоним, — проворчал гном. — Они слишком опередили нас.

— Ты мой советник или мой раб? — спросила Колдунья. — Не рассуждай. Делай, как приказано. Свяжи человеческому отродью руки за спиной; поведем его на веревке. Захвати кнут. Обрежь поводья: олени сами найдут дорогу домой.

Гном выполнил ее приказание, и через несколько минут Эдмунд уже шел, вернее, чуть не бежал. Руки были скручены у него за спиной. Ноги скользили по слякоти, грязи, мокрой траве, и всякий раз, стоило ему поскользнуться, гном кричал на него, а то и стегал кнутом. Колдунья шла следом за гномом, повторяя:

— Быстрей! Быстрей!

С каждой минутой зеленые островки делались больше, а белые — меньше. С каждой минутой еще одно дерево скидывало с себя снежный покров. Вскоре, куда бы вы ни поглядели, вместо белых силуэтов вы видели темно-зеленые лапы елей или черные колючие ветви дубов, буков и вязов. А затем туман стал из белого золотым и вскоре совсем исчез. Лучи солнца насквозь пронизывали лес, между верхушками деревьев засверкало голубое небо.

А вскоре начались еще более удивительные вещи. Завернув на прогалину, где росла серебристая береза, Эдмунд увидел, что вся земля усыпана желтыми цветочками — чистотелом. Журчание воды стало громче. Еще несколько шагов — и им пришлось перебираться через ручей. На его дальнем берегу росли подснежники.

— Иди, иди, не оглядывайся, — проворчал гном, когда Эдмунд повернул голову, чтобы полюбоваться цветами, и злобно дернул веревку.

Но, понятно, этот окрик не помешал Эдмунду увидеть все, что происходило вокруг. Минут пять спустя он заметил крокусы: они росли вокруг старого дерева — золотые, пурпурные, белые. А затем послышался звук еще более восхитительный, чем журчание воды, — у самой тропинки, по которой они шли, на ветке дерева вдруг чирикнула птица. В ответ ей отозвалась другая, с дерева подальше. И вот, словно это было сигналом, со всех сторон послышались щебет и свист и даже на миг — короткая трель. Через несколько минут весь лес звенел от птичьего пения. Куда бы ни взглянул Эдмунд, он видел птиц; они садились на ветки, порхали над головой, гонялись друг за другом, ссорились, мирились, приглаживали перышки клювом.

— Быстрей! Быстрей! — кричала Колдунья.

От тумана не осталось и следа. Небо становилось все голубее и голубее, время от времени по нему проносились белые облачка. На широких полянах желтел первоцвет. Поднялся легкий ветерок, он покачивал ветки деревьев, и с них скатывались капли воды; до путников донесся дивный аромат. Лиственницы и березы покрылись зеленым пухом, желтая акация — золотым. Вот уже на березах распустились нежные, прозрачные листочки. Когда путники шли под деревьями, даже солнечный свет казался зеленым. Перед ними пролетела пчела.

— Это не оттепель, — остановившись как вкопанный, сказал гном. — Это — Весна! Как нам быть? Вашей зиме пришел конец! Это работа Аслана!

— Если один из вас еще хоть раз осмелится произнести его имя, — сказала Колдунья, — он немедленно будет убит!

 

Глава 12

ПЕРВАЯ БИТВА ПИТЕРА

А в это самое время далеко-далеко отсюда бобры и ребята уже много часов подряд шли, словно в сказке.

Они давно сбросили шубы и теперь даже перестали говорить друг другу: «Взгляни! Зимородок!» — или: «Ой, колокольчик!» — или: «Что это так чудесно пахнет?» — или: «Только послушайте, как поет дрозд!» Они шли теперь молча, упиваясь этой благодатью, то по теплым солнечным полянам, то в прохладной тени зеленых зарослей, то вновь по широким мшистым прогалинам, где высоко над головой раскидывали кроны могучие вязы, то в сплошной чаще цветущей смородины и боярышника, где крепкий аромат чуть не сбивал их с ног.

Они поразились не меньше Эдмунда, увидев, что зима отступает у них на глазах и за несколько часов время промчалось от января до мая. Они не знали, что так и должно было произойти, когда в Нарнию вернется Аслан. Но всем им было известно: бесконечная зима в Нарнии — дело рук Белой Колдуньи, ее злых чар, и раз началась весна, значит, у нее что-то разладилось. Они сообразили также, что без снега Колдунья не сможет ехать на санях. Поэтому перестали спешить, чаще останавливались и дольше отдыхали. Конечно, к этому времени они сильно устали, сильно, но не до смерти, просто они двигались медленнее, как во сне, и на душе у них были тишина и покой, как бывает на исходе долгого дня, проведенного на воздухе. Сьюзен слегка натерла пятку.

Большая река оставалась слева от них. Чтобы добраться до Каменного Стола, следовало свернуть к югу, то есть направо. Даже если бы им не надо было сворачивать, они не могли бы идти прежним путем: река разлилась, и там, где проходила их тропинка, теперь с шумом и ревом несся бурный желтый поток.

Но вот солнце стало заходить, свет его порозовел, тени удлинились, и цветы задумались, не пора ли им закрываться.

— Теперь уже недалеко, — сказал мистер Бобр и стал подниматься по холму, поросшему высокими деревьями и покрытому толстым пружинящим мхом — по нему было так приятно ступать босыми ногами. Идти в гору после целого дня пути тяжело, и все они запыхались. Люси уже начала сомневаться, сможет ли дойти до верха, если как следует не передохнет, как вдруг они очутились на вершине холма. И вот что открылось их глазам.

Путники стояли на зеленой открытой поляне. Под ногами у них темнел лес: он был всюду, куда достигал глаз, и только далеко на востоке, прямо перед ними, что-то сверкало и переливалось.

— Вот это да! — выдохнул Питер, обернувшись к Сьюзен. — Море!

А посреди поляны возвышался Каменный Стол — большая мрачная плита серого камня, положенная на четыре камня поменьше. Стол выглядел очень старым. На нем были высечены таинственные знаки, возможно, буквы неизвестного нам языка. Тот, кто глядел на них, испытывал какое-то странное, необъяснимое чувство. А затем ребята заметили шатер, раскинутый в стороне. Ах, какое это было удивительное зрелище, особенно сейчас, когда на шатер падали косые лучи заходящего солнца: полотнища из желтого шелка, пурпурные шнуры, колышки из слоновой кости, а сверху, на шесте, колеблемый легким ветерком, который дул им в лицо с далекого моря, реял стяг с красным львом, вставшим на задние лапы.

Внезапно справа от них раздались звуки музыки, и, обернувшись, они увидели то, ради чего пришли сюда.

Аслан стоял в центре целой группы престранных созданий, окруживших его полукольцом. Там были духи деревьев и духи источников — дриады и наяды, как их зовут в нашем мире, — с лирами в руках. Вот откуда слышалась музыка. Там было четыре больших кентавра. Сверху они были похожи на суровых, но красивых великанов, снизу — на могучих лошадей, таких, которые работают в Англии на фермах. Были там и единорог, и бык с человечьей головой, и пеликан, и орел, и огромный пес.

А рядом с Асланом стояли два леопарда.

Один держал его корону, другой — его знамя.

А как вам описать самого Аслана? Этого не могли бы ни ребята, ни бобры. Не знали они и как вести себя с ним, и что сказать. Те, кто не был в Нарнии, думают, что нельзя быть добрым и грозным одновременно. Если Питер, Сьюзен и Люси когда-нибудь так думали, то теперь они поняли свою ошибку. Потому что когда они попробовали прямо взглянуть на него, они почувствовали, что не осмеливаются это сделать, и лишь на миг увидели золотую гриву и большие, серьезные, проникающие в самое сердце глаза.

— Подойди к нему, — шепнул мистер Бобр.

— Нет, — шепнул Питер. — Вы первый.

— Сначала дети Адама и Евы, потом животные, — ответил ему шепотом мистер Бобр.

— Сьюзен, — шепнул Питер. — Может быть, ты? Дам всегда пропускают вперед.

— Ты же старший, — шепнула Сьюзен.

И, конечно, чем дольше они так перешептывались, тем более неловко им было. Наконец Питер понял, что первым действовать придется ему. Он вытащил из ножен меч и отдал честь Аслану. Торопливо шепнув остальным: «Идите за мной. Возьмите себя в руки», — он приблизился ко Льву и сказал:

— Мы пришли… Аслан.

— Добро пожаловать, Питер, сын Адама и Евы, — сказал Аслан. — Добро пожаловать, Сьюзен и Люси, дочери Адама и Евы. Добро пожаловать, Бобр и Бобриха.

Голос у Льва был низкий и звучный, и почему-то ребята сразу перестали волноваться. Теперь на сердце у них было радостно и спокойно, и им вовсе не казалось неловким стоять перед Асланом молча.

— А где же четвертый? — спросил Аслан.

— Он хотел их предать, он перешел на сторону Белой Колдуньи, о Аслан, — ответил мистер Бобр.

И тут что-то заставило Питера сказать:

— Тут есть и моя вина, Аслан. Я рассердился на него, и, мне кажется, это толкнуло его на ложный путь.

Аслан ничего не ответил на эти слова, просто стоял и пристально смотрел на мальчика. И все поняли, что тут действительно не поможешь словами.

— Пожалуйста, Аслан, — попросила Люси, — нельзя ли как-нибудь спасти Эдмунда?

— Мы сделаем все, чтобы его спасти, — сказал Аслан. — Но это может оказаться труднее, чем вы полагаете.

И Лев опять замолчал. С первой минуты Люси восхищалась тем, какой у него царственный, грозный и вместе с тем миролюбивый взгляд, но сейчас она вдруг увидела, что его взгляд к тому же еще и печальный. Однако выражение это сразу же изменилось. Аслан тряхнул гривой и хлопнул одной лапой о другую. «Страшные лапы, — подумала Люси, — хорошо, что он умеет втягивать когти».

— Ну а пока пусть готовят пир, — сказал он. — Отведите дочерей Адама и Евы в шатер и позаботьтесь о них.

Когда девочки ушли, Аслан положил лапу Питеру на плечо — ох, и тяжела же была она! — и сказал:

— Пойдем, сын Адама и Евы, я покажу тебе замок, где ты будешь королем.

И Питер, все еще держа в руке меч, последовал за Львом к восточному краю поляны. Их глазам открылся великолепный вид. За спиной у них садилось солнце, и вся долина, лежащая внизу, — лес, холмы, луга, извивающаяся серебряной змейкой река, — была залита вечерним солнечным светом. А далеко-далеко впереди синело море и плыли по небу розовые от закатного солнца облака.

Там, где земля встречалась с морем, у самого устья реки, подымалась невысокая гора, на которой что-то сверкало. Это был замок. Во всех его окнах, обращенных на запад, отражался закат — вот откуда исходило сверкание, но Питеру казалось, что он видит огромную звезду, покоящуюся на морском берегу.

— Это, о Человек, — сказал Аслан, — Кэр-Параваль Четырехтронный, и на одном из тронов будешь сидеть ты. Я показываю его тебе, потому что ты самый старший из вас и будешь Верховным Королем.

И вновь Питер ничего не сказал — в эту самую секунду тишину нарушил странный звук. Он был похож на пение охотничьего рожка, только более низкий.

— Это рог твоей сестры, — сказал Аслан Питеру тихо, так тихо, что казалось, будто он мурлычет, если позволительно так говорить про льва.

Питер не сразу понял его. Но когда он увидел, что все остальные устремились вперед, и услышал, как Аслан, махнув лапой, крикнул: «Назад! Пусть принц сам завоюет себе рыцарские шпоры», — он догадался, в чем дело, и со всех ног бросился к шатру. Его ждало там ужасное зрелище.

Наяды и дриады улепетывали во все стороны. Навстречу ему бежала Люси так быстро, как только могли двигаться ее маленькие ножки. Лицо ее было белее бумаги. Только тут он заметил Сьюзен. Стрелой подлетев к дереву, она уцепилась за ветку; за ней по пятам несся большой серый зверь. Сперва Питер принял его за медведя, но потом увидел, что он скорее похож на собаку, хотя был куда крупней. Внезапно его осенило: это же волк. Став на задние лапы, волк уперся передними в ствол. Он рычал и лязгал зубами, шерсть у него на спине стояла дыбом. Сьюзен удалось забраться только на вторую ветку от земли. Одна ее нога свисала вниз и была всего в нескольких дюймах от звериной пасти. Питер удивился, почему она не заберется повыше или хотя бы не уцепится покрепче, и вдруг понял, что сестра вот-вот потеряет сознание и упадет.

Питер вовсе не был таким уж смельчаком, напротив, ему казалось, что сейчас ему станет худо от страха. Но это ничего не меняло: он знал, что ему повелевает долг. Одним броском он кинулся на чудище, подняв меч, чтобы ударить его сплеча. Волк избежал этого удара. С быстротой молнии он обернулся к Питеру. Глаза его сверкали от ярости, из пасти вырвался злобный рык. Зверь был полон злобы и просто не мог удержаться от рычания; это спасло Питера — иначе волк тут же схватил бы его за горло. Все дальнейшее произошло так быстро, что Питер не успел ничего осознать: он увернулся от волчьей пасти и изо всех сил вонзил меч между передними лапами волка, прямо тому в сердце.

Несколько секунд пронеслись как в страшном сне. Волк боролся со смертью, его оскаленные зубы коснулись лба Питера. Мальчику казалось, что все кругом — лишь кровь и волчья шерсть. А еще через мгновение чудовище лежало мертвым у его ног. Питер с трудом вытащил у него из груди меч, выпрямился и вытер пот, заливавший ему глаза. Все тело ломило от напряжения.

Через минуту Сьюзен слезла с дерева. От пережитого волнения оба они еле стояли на ногах, и — не стану скрывать — оба не могли удержаться от слез и поцелуев. Но в Нарнии это никому не ставят в упрек.

— Скорей! Скорей! — раздался голос Аслана. — Кентавры! Орлы! Я вижу в чаще еще одного волка. Вон там, за вами. Он только что бросился прочь. В погоню! Он побежит к своей хозяйке. Это поможет нам найти Колдунью и освободить четвертого из детей Адама и Евы!

И тут же с топотом копыт и хлопаньем крыльев самые быстрые из фантастических созданий скрылись в сгущающейся тьме.

Питер, все еще не в силах отдышаться, обернулся на голос Аслана и увидел, что тот стоит рядом с ним.

— Ты забыл вытереть меч, — сказал Аслан.

Так оно и было. Питер покраснел, взглянув на блестящее лезвие и увидев на нем волчью кровь. Он наклонился, насухо вытер меч о траву, а затем — о полу своей куртки.

— Дай мне меч и стань на колени, сын Адама и Евы, — сказал Аслан.

Питер выполнил его приказ.

Коснувшись повернутым плашмя лезвием его плеча, Аслан произнес:

— Встаньте, сэр Питер, Гроза Волков. И что бы с вами ни случалось, не забывайте вытирать свой меч.

 

Глава 13

ТАЙНАЯ МАГИЯ ДРЕВНИХ ВРЕМЕН

А теперь пора вернуться к Эдмунду. Они все шли и шли. Раньше он ни за что не поверил бы, что вообще можно так долго идти пешком. И вот наконец, когда они очутились в мрачной лощине под тенью огромных тисов и елей, Колдунья объявила привал. Эдмунд тут же бросился ничком на землю. Ему было все равно, что с ним потом случится, лишь бы сейчас ему дали спокойно полежать. Он так устал, что не чувствовал ни голода, ни жажды. Колдунья и гном негромко переговаривались где-то рядом.

— Нет, — сказал гном, — теперь это бесполезно, о королева! Они уже, наверно, дошли до Каменного Стола.

— Будем надеяться, Могрим найдет нас и сообщит все новости, — сказала Колдунья.

— Если и найдет, вряд ли это будут хорошие новости, — сказал гном.

— В Кэр-Паравале четыре трона, — сказала Колдунья. — А если только три из них окажутся заняты? Ведь тогда предсказание не исполнится.

— Какая разница? Главное, что он здесь, — сказал гном. Он все еще не осмеливался назвать Аслана по имени, говоря со своей повелительницей.

— Он не обязательно останется здесь надолго. А когда он уйдет, мы нападем на тех трех в Кэре.

— И все же лучше придержать этого, — здесь он пнул ногой Эдмунда, — чтобы вступить с ними в сделку.

— Ну да! И дождаться, что его освободят! — насмешливо сказала Колдунья.

— Тогда, — сказал гном, — лучше сразу же исполнить то, что следует.

— Я бы предпочла сделать это на Каменном Столе, — сказала Колдунья. — Там, где положено. Где делали это испокон веку.

— Ну, теперь не скоро наступит то время, когда Каменным Столом станут пользоваться так, как положено, — возразил гном.

— Верно, — сказала Колдунья. — Что ж, я начну.

В эту минуту из леса с воем выбежал волк и кинулся к ним.

— Я их видел. Все трое у Каменного Стола вместе с ним. Они убили Могрима, моего капитана. Один из сыновей Адама и Евы его убил. Я спрятался в чаще и все видел. Спасайтесь! Спасайтесь!

— Зачем? — сказала Колдунья. — В этом нет никакой нужды. Отправляйся и собери всех наших. Пусть они как можно скорее прибудут сюда. Позови великанов, оборотней и духов тех деревьев, которые на моей стороне. Позови упырей, людоедов и минотавров. Позови леших, позови вурдалаков и ведьм. Мы будем сражаться. Разве нет у меня волшебной палочки?! Разве я не могу превратить их всех в камень, когда они станут на нас наступать?! Отправляйся быстрей. Мне надо покончить тут с одним небольшим дельцем.

Огромный зверь наклонил голову, повернулся и поскакал прочь.

— Так, — сказала Колдунья, — стола у нас здесь нет… Дай подумать… Лучше поставим его спиной к дереву.

Эдмунда пинком подняли с земли. Гном подвел его к дубу и крепко-накрепко привязал. Эдмунд увидел, что Колдунья сбрасывет плащ, увидел ее голые, белые как снег руки. Только потому он их и увидел, что они были белые, — в темной лощине под темными деревьями было так темно, что ничего другого он разглядеть не мог.

— Приготовь жертву, — сказала Кол-дунья.

Гном расстегнул у Эдмунда воротник рубашки и откинул его. Потом схватил его за волосы и потянул голову назад, так что подбородок задрался вверх. Эдмунд услышал странный звук: вжик-вжик-вжик… Что бы это могло быть? И вдруг он понял. Это точили нож.

В ту же минуту послышались другие звуки — громкие крики, топот копыт, хлопанье крыльев и яростный вопль Колдуньи. Поднялись шум и суматоха, а затем мальчик почувствовал, что его развязывают и поднимают чьи-то сильные руки, услышал добрые басистые голоса:

— Пусть полежит… дайте ему вина… ну-ка, выпей глоточек… сейчас тебе станет лучше.

А затем они стали переговариваться между собой:

— Кто поймал Колдунью?

— Я думал, ты.

— Я не видел ее после того, как выбил у нее из рук нож.

— Я гнался за гномом… Неужели она сбежала?

— Не мог же я помнить обо всем сразу… А это что?

— Да ничего, просто старый пень.

Тут Эдмунд окончательно потерял сознание.

Вскоре кентавры, единороги, олени и птицы (те самые, которых Аслан отправил спасать Эдмунда в предыдущей главе) двинулись обратно к Каменному Столу, неся с собой Эдмунда. Узнай они, что произошло в лощине после того, как они ушли, они бы немало удивились.

Было совершенно тихо. Вскоре на небе взошла луна, свет ее становился все ярче и ярче. Если бы вы там оказались, вы заметили бы в ярком лунном свете старый пень и довольно крупный валун. Но присмотрись вы к ним поближе, вам почудилось бы в них что-то странное — вы подумали бы, например, что валун удивительно похож на маленького толстячка, скорчившегося на земле. А если бы вы запаслись терпением, вы увидели бы, как валун подходит к пеньку, а пенек поднимается и начинает что-то ему говорить. Ведь на самом деле пень и валун были гном и Колдунья. Одной из ее колдовских штучек было так заколдовать кого угодно, да и себя тоже, чтобы их нельзя было узнать. И вот, когда у нее вышибли нож из рук, она не растерялась и превратила себя и гнома в валун и пень. Волшебная палочка осталась у нее и тоже была спасена.

Когда Питер, Сьюзен и Люси проснулись на следующее утро — они проспали всю ночь в шатре на груде подушек, — миссис Бобриха рассказала им первым делом, что накануне вечером их брата спасли из рук Колдуньи и теперь он здесь, в лагере, беседует с Асланом.

Они вышли из шатра и увидели, что Аслан и Эдмунд прогуливаются рядышком по росистой траве в стороне от всех остальных. Вовсе не обязательно пересказывать вам — да никто этого и не слышал, — что именно говорил Аслан, но Эдмунд помнил его слова всю жизнь. Когда ребята приблизились, Аслан повернулся им навстречу.

— Вот ваш брат. И… совсем ни к чему вспоминать то, что уже позади.

Эдмунд всем по очереди пожал руки и сказал каждому: «Прости меня», и каждый из них ответил: «Ладно, о чем толковать». А затем им захотелось произнести что-нибудь самое обыденное и простое, показать, что они снова друзья, и, конечно, никто из них — хоть режь! — ничего не мог придумать. Им уже становилось неловко, но тут появился один из леопардов и, обратившись к Аслану, проговорил:

— Ваше величество, посланец врага испрашивает у вас аудиенцию.

— Пусть приблизится, — сказал Аслан.

Леопард ушел и вскоре вернулся с гномом.

— Что ты желаешь мне сообщить, сын Земных Недр? — спросил Аслан.

— Королева Нарнии, Императрица Одиноких Островов просит ручательства в том, что она может без опасности для жизни прийти сюда и поговорить с вами о деле, в котором вы заинтересованы не меньше, чем она.

— «Королева Нарнии», как бы не так… — проворчал мистер Бобр. — Такого нахальства я еще…

— Спокойно, Бобр, — сказал Аслан. — Скоро все титулы будут возвращены законным правителям. А пока не будем спорить. Скажи своей повелительнице, сын Земных Недр, что я ручаюсь за ее безопасность, если она оставит свою волшебную палочку под тем большим дубом, прежде чем подойти сюда.

Гном согласился на это, и леопарды пошли вместе с ним, чтобы проследить, будет ли выполнено это условие.

— А вдруг она обратит леопардов в камень? — шепнула Люси Питеру.

Я думаю, эта же мысль пришла в голову самим леопардам; во всяком случае, шерсть у них на спине встала дыбом и хвосты поднялись трубой, как у котов при виде чужой собаки.

— Все будет в порядке, — шепнул Питер ей в ответ. — Аслан не послал бы их, если бы не был уверен в их безопасности.

Через несколько минут Колдунья собственной персоной появилась на вершине холма, пересекла поляну и стала перед Асланом. При взгляде на нее у Питера, Люси и Сьюзен — ведь они не видели ее раньше — побежали по спине мурашки; среди зверей раздалось тихое рычание. Хотя на небе ярко сияло солнце, всем внезапно стало холодно. Спокойно себя чувствовали, по-видимому, только Аслан и сама Колдунья. Странно было видеть эти два лика — золотой и бледный как смерть — так близко друг от друга. Правда, прямо в глаза Аслану Колдунья все же посмотреть не смогла; миссис Бобриха нарочно следила за ней.

— Среди вас есть предатель, Аслан, — сказала Колдунья.

Конечно, все, кто там были, поняли, что она имеет в виду Эдмунда. Но после всего того, что с ним произошло, и утренней беседы с Асланом сам Эдмунд меньше всего думал о себе. Он по-прежнему не отрывал взора от Аслана; казалось, для него не имеет значения, что говорит Колдунья.

— Ну и что, — ответил Аслан. — Его предательство было совершено по отношению к другим, а не к вам.

— Вы забыли Тайную Магию? — спросила Колдунья.

— Предположим, забыл, — печально ответил Аслан. — Расскажите нам о Тайной Магии.

— Рассказать вам? — повторила Колдунья, и голос ее вдруг стал еще пронзительнее. — Рассказать, что написано на том самом Каменном Столе, возле которого мы стоим? Рассказать, что высечено, словно ударами копья, на жертвенном камне Заповедного Холма? Вы не хуже меня знаете Магию, которой подвластна Нарния с давних времен. Вы знаете, что, согласно ей, каждый предатель принадлежит мне. Он — моя законная добыча, за каждое предательство я имею право убить.

— А-а, — протянул мистер Бобр, — вот почему, оказывается, вы вообразили себя королевой: потому что вас назначили палачом!

— Спокойно, Бобр, — промолвил Аслан и тихо зарычал.

— Поэтому, — продолжала Колдунья, — это человеческое отродье — мое. Его жизнь принадлежит мне, его кровь — мое достояние.

— Что ж, тогда возьми его! — проревел бык с головой человека.

— Дурак, — сказала Колдунья, и жестокая улыбка скривила ей губы. — Неужели ты думаешь, твой повелитель может силой лишить меня моих законных прав? Он слишком хорошо знает, что такое Тайная Магия. Он знает, что если я не получу крови, как о том сказано в Древнем Законе, Нарния погибнет от огня и воды.

— Истинная правда, — сказал Аслан. — Я этого не отрицаю.

— О Аслан, — зашептала Сьюзен ему на ухо. — Мы не можем… я хочу сказать: ты не отдашь его, да? Неужели ничего нельзя сделать против Тайной Магии? Может быть, можно как-нибудь подействовать на нее?

— Подействовать на Тайную Магию? — переспросил Аслан, обернувшись к девочке, и нахмурился. И никто больше не осмелился с ним заговорить.

Все это время Эдмунд стоял по другую сторону от Аслана и неотступно смотрел на него. У Эдмунда перехватило горло, он подумал, не следует ли ему что-нибудь сказать, но тут же почувствовал, что от него ждут одного: делать то, что ему скажут.

— Отойдите назад, — сказал Аслан. — Я хочу поговорить с Колдуньей с глазу на глаз.

Все повиновались. Ах, как ужасно было ждать, ломая голову над тем, о чем так серьезно беседуют вполголоса Лев и Колдунья!

— Ах, Эдмунд! — сказала Люси и расплакалась.

Питер стоял спиной ко всем остальным и глядел на далекое море. Бобр и Бобриха взяли друг друга за лапы и свесили головы. Кентавры беспокойно переступали копытами. Но под конец все перестали шевелиться. Стали слышны даже самые тихие звуки: гудение шмеля, пение птиц далеко в лесу и шелест листьев на ветру. А беседе Аслана и Колдуньи все не было видно конца.

Наконец раздался голос Аслана:

— Можете подойти, — сказал он. — Я все уладил. Она отказывается от притязаний на жизнь вашего брата.

И над поляной пронесся вздох, словно все это время они сдерживали дыхание и только теперь вздохнули полной грудью. Затем все разом заговорили.

Лицо Колдуньи светилось злобным торжеством. Она пошла было прочь, но вновь остановилась и сказала:

— Откуда мне знать, что обещание не будет нарушено?

— Гр-р-р! — взревел Аслан, приподнимаясь на задние лапы. Пасть его раскрывалась все шире и шире, рычание становилось все громче и громче, и Колдунья, вытаращив глаза и разинув рот, подобрала юбки и пустилась наутек.

 

Глава 14

ТРИУМФ КОЛДУНЬИ

Как только Колдунья скрылась из виду, Аслан сказал:

— Нам надо перебираться отсюда, это место понадобится для других целей. Сегодня вечером мы разобьем лагерь у брода через Беруну.

Конечно, все умирали от желания узнать, как ему удалось договориться с Колдуньей, но вид у Льва был по-прежнему суровый, в ушах у всех еще звучал его грозный рык, и никто не отважился ни о чем его спрашивать.

Солнце уже высушило траву, и они позавтракали прямо на лужайке под открытым небом. Затем все занялись делом: одни сворачивали шатер, другие собирали вещи. Вскоре после полудня они снялись с места и пошли к северо-востоку: шли не спеша, ведь идти было недалеко.

По пути Аслан объяснил Питеру свой план военной кампании:

— Как только Колдунья покончит с делами в этих краях, — сказал он, — она вместе со своей сворой наверняка отступит к замку и приготовится к обороне. Возможно, тебе удастся перехватить ее на пути туда, но поручиться за это нельзя.

Затем Аслан нарисовал в общих чертах два плана битвы: один — если сражаться с Колдуньей и ее сторонниками придется в лесу, другой — если надо будет нападать на ее замок. Он дал Питеру множество советов, как вести военные действия, например: «Ты должен поместить кентавров туда-то и туда-то», — или: «Ты должен выслать разведчиков, чтобы убедиться, что она не делает того-то и того-то». Наконец Питер сказал:

— Но ведь ты будешь с нами, Аслан.

— Этого я тебе обещать не могу, — ответил Аслан и продолжал давать Питеру указания.

Вторую половину пути Аслан не покидал Сьюзен и Люси. Но почти не говорил с ними и показался им очень печальным.

Еще не наступил вечер, когда они вышли к широкому плесу там, где долина расступилась в стороны, а река стала мелкой. Это были броды Беруны. Аслан отдал приказ остановиться на ближнем берегу, но Питер сказал:

— А не лучше ли разбить лагерь на том берегу? Вдруг Колдунья нападет на нас ночью?

Аслан, задумавшийся о чем-то, встрепенулся, встряхнул гривой и спросил:

— Что ты сказал?

Питер повторил свои слова.

— Нет, — ответил Аслан глухо и безучастно. — Нет, этой ночью она не станет на нас нападать. — И он глубоко вздохнул. Но тут же добавил: — Все равно хорошо, что ты об этом подумал. Воину так и положено. Только сегодня это не имеет значения.

И они принялись разбивать лагерь там, где он указал.

Настроение Аслана передалось остальным. Питеру к тому же было не по себе от мысли, что ему придется на свой страх и риск сражаться с Колдуньей. Он не ожидал, что Аслан покинет их, и известие об этом его потрясло. Ужин прошел в молчании. Все чувствовали, что этот вечер сильно отличается от вчерашнего вечера и даже от сегодняшнего утра. Словно хорошие времена, не успев начаться, уже подходят к концу.

Чувство это настолько овладело Сьюзен, что, улегшись спать, она никак не могла уснуть. Она ворочалась с боку на бок, считала белых слонов: «Один белый слон, два белых слона, три белых слона…» — но сон все не шел к ней. Тут она услышала, как Люси протяжно вздохнула и заворочалась рядом с ней в темноте.

— Тоже не можешь уснуть? — спросила Сьюзен.

— Да, — ответила Люси. — Я думала, ты спишь. Послушай, Сью!

— Что?

— У меня такое ужасное чувство… словно над нами нависла беда.

— Правда? Честно говоря, у меня тоже.

— Это связано с Асланом, — сказала Люси. — То ли с ним случится что-нибудь ужасное, то ли он сам сделает что-то ужасное.

— Да, он был сам на себя не похож весь день, — согласилась Сьюзен. — Люси, что это он говорил, будто его не будет с нами во время битвы? Как ты думаешь, он не хочет потихоньку уйти сегодня ночью и оставить нас одних?

— А где он сейчас? — спросила Люси. — Здесь, в шатре?

— По-моему, нет.

— Давай выйдем и посмотрим. Может быть, мы его увидим.

— Давай, — согласилась Сьюзен, — все равно нам не уснуть.

Девочки тихонько пробрались между спящих и выскользнули из шатра. Светила яркая луна, не было слышно ни звука, кроме журчания реки, бегущей по камням. Вдруг Сьюзен схватила Люси за руку и шепнула:

— Гляди!

На самом краю поляны, там, где уже начинались деревья, они увидели Льва — он медленно уходил в лес. Девочки, не обменявшись ни словом, пошли следом за ним.

Он поднялся по крутому склону холма и свернул вправо. Судя по всему, он шел тем самым путем, каким привел их сюда сегодня днем. Он шел все дальше и дальше, то скрываясь в густой тени, то показываясь в бледном свете луны. Ноги девочек скоро промокли от росы. Но что сделалось с Асланом? Таким они его еще не видели. Голова его опустилась, хвост обвис, и шел он медленно-медленно, словно очень-очень устал. И вот в тот момент, когда они пересекали открытое место, где не было ни тени и невозможно было укрыться, Лев вдруг остановился и посмотрел назад. Убегать было бесполезно, и девочки подошли к нему. Когда они приблизились, он сказал:

— Ах, дети, дети, зачем вы идете за мной?

— Мы не могли уснуть, — промолвила Люси и тут почувствовала, что не нужно больше ничего говорить, что Аслан и так знает их мысли.

— Можно нам пойти с тобой вместе… пожалуйста, куда бы ты ни шел? — попросила Сьюзен.

— Вместе… — сказал Аслан и задумался. Затем сказал: — Да, вы можете пойти со мной, я буду рад побыть с друзьями сегодня ночью. Но обещайте, что остановитесь там, где я скажу, и не станете мешать мне идти дальше.

— О, спасибо! Спасибо! Мы сделаем все, как ты велишь! — воскликнули девочки.

И вот они снова пустились в путь. Лев — посредине, девочки — по бокам. Но как медленно он шел! Его большая царственная голова опустилась так низко, что нос чуть не касался травы. Вот он споткнулся и издал тихий стон.

— Аслан! Милый Аслан! — прошептала Люси. — Что с тобой? Ну скажи нам.

— Ты не болен, милый Аслан? — спросила Сьюзен.

— Нет, — ответил Аслан. — Мне грустно и одиноко. Положите руки мне на гриву, чтобы я чувствовал, что вы рядом.

И вот сестры сделали то, что им так хотелось сделать с первой минуты, как они увидели Льва, но на что они никогда не отважились бы без его разрешения, — они погрузили озябшие руки в его прекрасную гриву и принялись гладить ее. И так они шли всю остальную дорогу. Вскоре девочки поняли, что поднимаются по склону холма, на котором стоял Каменный Стол. Их путь лежал по той стороне склона, где деревья доходили почти до самой вершины; и когда они поравнялись с последним деревом, Аслан остановился и сказал:

— Дети, здесь вы должны остаться. И что бы ни случилось, постарайтесь, чтобы вас никто не заметил. Прощайте.

Девочки горько расплакались, хотя сами не могли бы объяснить почему, прильнули ко Льву и стали целовать его гриву, нос, лапы и большие печальные глаза. Наконец он повернулся и пошел от них прочь, прямо на вершину холма. Люси и Сьюзен, спрятавшись в кустах, смотрели ему вслед.

Вот что они увидели.

Вокруг Каменного Стола собралась большая толпа. Хотя луна светила по-прежнему ярко, многие держали факелы, горящие зловещим красным пламенем и окутавшие все черным дымом. Кого там только не было! Людоеды с огромными зубами, громадные волки, существа с туловищем человека и головой быка, уродливые ведьмы, духи злых деревьев и ядовитых растений и другие страшилища, которых я не стану описывать, не то взрослые запретят вам читать эту книжку, — джинны, кикиморы, домовые, лешие и прочая нечисть. Одним словом, все те, кто был на стороне Колдуньи и кого волк собрал здесь по ее приказу. А прямо у Каменного Стола стояла сама Белая Колдунья.

Увидев приближающегося к ним Льва, чудища взвыли от ужаса, какой-то миг сама Колдунья казалась объятой страхом. Но тут же оправилась и разразилась неистовым и яростным хохотом.

— Глупец! — вскричала она. — Глупец пришел! Скорее вяжите его!

Люси и Сьюзен затаив дыхание ждали, что Аслан с ревом кинется на врагов. Но этого не произошло. С ухмылками и насмешками, однако, не решаясь поначалу близко к нему подойти и сделать то, что им велено, к Аслану стали приближаться четыре ведьмы.

— Вяжите его, кому сказано! — повторила Белая Колдунья.

Ведьмы кинулись на Аслана и торжествующе завизжали, увидев, что тот не думает сопротивляться. Тогда все остальные бросились на помощь. Обрушившись на него всем скопом, они свалили огромного Льва на спину и принялись связывать его. Они издавали победные крики, словно совершили невесть какой подвиг. Однако он не шевельнулся, не испустил ни звука, даже когда его враги так затянули веревки, что они врезались ему в тело. Связав Льва, они потащили его к Каменному Столу.

— Стойте! — сказала Колдунья. — Сперва надо его остричь.

Под взрывы злобного гогота из толпы вышел людоед с ножницами в руках и присел на корточки возле Аслана. Чик-чик-чик, — щелкали ножницы, и на землю дождем сыпались золотые завитки. Когда людоед поднялся, девочки увидели из своего убежища совсем другого Аслана — голова его казалась такой маленькой без гривы! Враги Аслана тоже увидели, как он изменился.

— Гляньте, да это просто большая кошка! — закричал один.

— И его-то мы боялись! — воскликнул другой.

Столпившись вокруг Аслана, они принялись насмехаться над ним. «Кис-кис-кис!» — кричали они. «Сколько мышей ты поймал сегодня?» — «Не хочешь ли молока, киска?»

— Ах, как они могут… — всхлипнула Люси. Слезы ручьями катились у нее по щекам. — Скоты! Мерзкие скоты!

Когда прошло первое потрясение, Аслан, лишенный гривы, стал казаться еще более смелым, более прекрасным, чем раньше.

— Наденьте на него намордник! — приказала Колдунья.

Даже сейчас, когда на него натягивали намордник, одно движение его огромной пасти — и двое или трое из них остались бы без рук и лап. Но Лев по-прежнему не шевелился. Казалось, это привело врагов в еще большую ярость. Все, как один, они набросились на него. Даже те, кто боялся подойти к нему, уже связанному, теперь осмелели. Несколько минут Аслана совсем не было видно — так плотно обступил его весь этот сброд. Чудища пинали его, били, плевали на него, насмехались над ним.

Наконец это им надоело, и они поволокли связанного Льва к Каменному Столу. Аслан был такой огромный, что, когда они притащили его туда, им всем вместе еле-еле удалось взгромоздить его на Стол. А затем они еще туже затянули веревки.

— Трусы! Трусы! — рыдала Сьюзен. — Они все еще боятся его! Даже сейчас.

Но вот Аслана привязали к плоскому камню. Теперь он казался сплошной массой веревок. Все примолкли. Четыре ведьмы с факелами в руках стали у четырех углов Стола. Колдунья сбросила плащ, как и в прошлую ночь, только сейчас перед ней был Аслан, а не Эдмунд. Затем принялась точить нож. Когда на него упал свет от факелов, девочки увидели, что нож этот — причудливой и зловещей формы — каменный, а не стальной.

Наконец Колдунья подошла ближе и встала у головы Аслана. Лицо ее исказилось от злобы, но Аслан по-прежнему глядел на небо, и в его глазах не было ни гнева, ни боязни — лишь печаль. Колдунья наклонилась и перед тем, как нанести удар, проговорила торжествующе:

— Ну, кто из нас выиграл? Глупец, неужели ты думал, что своей смертью спасешь человеческое отродье? Этого предателя-мальчишку? Я убью тебя вместо него, как мы договорились; согласно Тайной Магии, жертва будет принесена. Но когда ты будешь мертв, что помешает мне убить и его тоже? Кто тогда вырвет его из моих рук? Четвертый трон в Кэр-Паравале останется пустым. Ты навеки отдал мне Нарнию, потерял свою жизнь и не избавил от смерти предателя. А теперь, зная это, умри!

Люси и Сьюзен не видели, как она вонзила нож. Им было слишком тяжко на это смотреть, и они зажмурили глаза. Поэтому они не видели и другого — как в ответ на слова Колдуньи Аслан улыбнулся и в его глазах сверкнула радость.

 

Глава 15

ТАЙНАЯ МАГИЯ ЕЩЕ БОЛЕЕ СТАРОДАВНИХ ВРЕМЕН

Девочки все еще сидели в кустах, закрыв лицо руками, когда они услышали голос Колдуньи:

— Все за мной, и мы покончим с врагами. Теперь Большой Глупец, Большой Кот умер. Мы быстро справимся с предателями и с человечьим отродьем.

Следующие несколько минут могли окончиться для сестер печально. Под дикие крики, плач волынок и пронзительное завывание рогов вся орда злобных чудищ помчалась вниз по склону мимо того места, где притаились Люси и Сьюзен. Девочки чувствовали, как холодным ветром несутся мимо духи, как трясется земля под тяжелыми копытами минотавров, как хлопают над головой черные крылья грифов и летучих мышей. В другое время они дрожали бы от страха, но сейчас сердца их были полны скорби, и они думали лишь о позорной и ужасной смерти Аслана.

Как только стихли последние звуки, Сьюзен и Люси прокрались на вершину холма. Луна уже почти зашла, легкие облака то и дело застилали ее, но опутанный веревками мертвый Лев все еще был виден на фоне неба. Люси и Сьюзен опустились на колени в сырой траве и стали целовать его и гладить прекрасную гриву, вернее, то, что от нее осталось. Они плакали, пока у них не заболели глаза. Тогда они посмотрели друг на друга, взялись за руки, чтобы не чувствовать себя так одиноко, и снова заплакали, и снова замолчали. Наконец Люси сказала:

— Не могу глядеть на этот ужасный намордник. Может быть, нам удастся его снять?

Они попробовали стащить его. Это было не так-то просто, потому что пальцы у них онемели от холода и стало очень темно, но все же наконец им удалось это сделать. И тут они снова принялись плакать, и гладить львиную морду, и стирать с нее кровь и пену. Я не могу описать, как им было одиноко, как страшно, как тоскливо.

— Как ты думаешь, нам удастся развязать его? — сказала Сьюзен.

Но злобные чудища так затянули веревки, что девочки не смогли распутать узлы.

Я надеюсь, что никто из ребят, читающих эту книгу, никогда в жизни не бывал таким несчастным, какими были Сьюзен и Люси. Но если вы плакали когда-нибудь всю ночь, пока у вас не осталось ни единой слезинки, вы знаете, что под конец вас охватывает какое-то оцепенение, чувство, что никогда больше ничего хорошего не случится. Во всяком случае, так казалось Люси и Сьюзен. Час проходил за часом, становилось все холодней и холодней, а они ничего не замечали. Но вот Люси увидела, что небо на востоке стало чуть-чуть светлее. Увидела она и еще кое-что: в траве у ее ног шмыгали какие-то существа. Сперва она не обратила на них внимания. Не все ли равно? Ей теперь все было безразлично. Но вскоре ей показалось, что эти существа — кто бы они ни были — начали подниматься по ножкам Стола и теперь бегают по телу Аслана. Она наклонилась поближе и разглядела каких-то серых зверушек.

— Фу! — воскликнула Сьюзен, сидевшая по другую сторону Стола. — Какая гадость! Противные мыши! Убирайтесь отсюда! — И она подняла руку, чтобы их согнать.

— Погоди, — сказала Люси, все это время не сводившая с мышей глаз. — Ты видишь?

Девочки наклонились и стали всматриваться.

— Мне кажется… — сказала Сьюзен. — Как странно! Они грызут веревки!

— Так я и думала, — сказала Люси. — Эти мыши — друзья. Бедняжки, они не понимают, что он мертвый. Они хотят помочь ему, освободить от пут.

Тем временем почти рассвело. Девочки уже различали лица друг друга — ну и бледные они были! Увидели и мышей, перегрызавших веревки: сотни маленьких полевых мышек. Наконец одна за другой все веревки были разгрызены.

Небо на востоке совсем побледнело, звезды стали тусклей, все, кроме одной большой звезды над горизонтом. Стало еще холодней.

Мыши разбежались, и девочки сбросили с Аслана обрывки веревок. Без них Аслан был больше похож на себя. С каждой минутой становилось светлее, и им все легче было его разглядеть. В лесу, за спиной, чирикнула птица. Девочки даже вздрогнули — ведь много часов подряд тишину не нарушал ни один звук. Другая птица просвистела что-то в ответ. Скоро весь лес звенел от птичьих голосов.

Ночь кончилась, в этом не было никакого сомнения. Началось утро.

— Я так озябла, — сказала Люси.

— И я, — сказала Сьюзен. — Давай походим.

Они подошли к восточному склону холма и поглядели вниз. Большая звезда исчезла. Лес внизу казался черным, но вдали, у самого горизонта, светилась полоска моря. Небо розовело. Девочки ходили взад и вперед, стараясь хоть немного согреться. Ах, как они устали! Они еле переставляли ноги. На минутку они остановились, чтобы взглянуть на море и Кэр-Параваль. Только сейчас они смогли его различить. На их глазах красная полоска между небом и морем стала золотой, и медленно-медленно из воды показался краешек солнца. В этот миг они услышали за спиной громкий треск, словно великан разбил свою великанскую чашку.

— Что это?! — вскричала Люси, хватая Сьюзен за руку.

— Я… я боюсь взглянуть, — сказала Сьюзен. — Что там происходит? Мне страшно.

— Опять что-то делают с Асланом. Что-то нехорошее, — сказала Люси. — Пойдем скорей.

Она обернулась и потянула за собой Сьюзен.

Под лучами солнца все выглядело совсем иначе, все цвета и оттенки изменились, и в первое мгновение они не поняли, что произошло. Но тут же увидели, что Каменный Стол рассечен глубокой трещиной на две половины, а Аслан исчез.

— Какой ужас… — расплакалась Люси. — Даже мертвого они не могут оставить его в покое!

— Кто это сделал?! — воскликнула Сьюзен. — Что это значит? Снова Магия?

— Да, — раздался громкий голос у них за спиной. — Снова Магия.

Они обернулись. Перед ними, сверкая на солнце, потряхивая гривой — видно, она успела уже отрасти, став еще больше, чем раньше, — стоял… Аслан.

— Ах, Аслан! — воскликнули обе девочки, глядя на него со смешанным чувством радости и страха.

— Ты живой, милый Аслан? — сказала Люси.

— Теперь — да, — сказал Аслан.

— Ты не… не?.. — дрожащим голосом спросила Сьюзен. Она не могла заставить себя произнести слово «привидение».

Аслан наклонил золотистую гриву и лизнул ее в лоб. В лицо ей ударило теплое дыхание и пряный запах шерсти.

— Разве я на него похож? — сказал он.

— Ах, нет-нет, ты живой, ты настоящий! Ах, Аслан! — вскричала Люси, и обе девочки принялись обнимать и целовать его.

— Но что все это значит? — спросила Сьюзен, когда они немного успокоились.

— А вот что, — сказал Аслан. — Колдунья знает Тайную Магию, уходящую в глубь времен. Но если бы она могла заглянуть еще глубже, в тишину и мрак, которые были до того, как началась история Нарнии, она прочитала бы другие Магические Знаки. Она бы узнала, что когда вместо предателя на жертвенный Стол по доброй воле взойдет тот, кто ни в чем не виноват, кто не совершал никакого предательства, Стол сломается, и сама смерть отступит перед ним. С первым лучом солнца. А теперь…

— Да-да, что теперь? — сказала Люси, хлопая в ладоши.

— Ах, дети, — сказал Лев. — Я чувствую, ко мне возвращаются силы. Ловите меня!

Секунду он стоял на месте. Глаза его сверкали, лапы подрагивали, хвост бил по бокам. Затем он подпрыгнул высоко в воздух, перелетел через девочек и опустился по другую сторону Стола. Сама не зная почему, хохоча во все горло, Люси вскарабкалась на Стол, чтобы схватить Аслана. Лев снова прыгнул. Началась погоня. Аслан описывал круг за кругом, то оставляя девочек далеко позади, то чуть не даваясь им в руки, то проскальзывая между ними, то подкидывая их высоко в воздух и снова ловя своими огромными бархатными лапами, то неожиданно останавливаясь как вкопанный, так что все трое кубарем катились на траву и нельзя было разобрать, где лапы, где руки, где ноги. Да, так возиться можно только в Нарнии. Люси не могла решить, на что это было больше похоже — на игру с грозой или с котенком. И что самое забавное: когда, запыхавшись, они свалились наконец в траву, девочки не чувствовали больше ни усталости, ни голода, ни жажды.

— А теперь, — сказал Аслан, — за дело. Я чувствую, что сейчас зарычу. Заткните уши!

Так они и поступили. Когда Аслан встал и открыл пасть, готовясь зарычать, он показался им таким грозным, что они не осмелились глядеть на него. Они увидели, как от его рыка склонились деревья — так клонится трава под порывами ветра. Затем он сказал:

— Перед нами далекий путь. Садитесь на меня верхом.

Лев пригнулся, и девочки вскарабкались на его теплую золотистую спину: сперва села Сьюзен и крепко ухватилась за гриву, за ней — Люси и крепко ухватилась за Сьюзен. Вот он поднялся на ноги и помчался вперед быстрее самого резвого скакуна сначала вниз по склону, затем в чащу леса.

Ах, как это было замечательно! Пожалуй, лучшее из всего того, что произошло с ними в Нарнии. Вы скакали когда-нибудь галопом на лошади? Представьте себе эту скачку, только без громкого стука копыт и звяканья сбруи, ведь огромные лапы Льва касались земли почти бесшумно. А вместо вороной, серой или гнедой лошадиной спины представьте себе мягкую шершавость золотистого меха и гриву, струящуюся по ветру. А затем представьте, что вы летите вперед в два раза быстрее, чем самая быстрая скаковая лошадь. И ваш скакун не нуждается в поводьях и никогда не устает. Он мчится все дальше и дальше, не оступаясь, не сворачивая в стороны, ловко лавируя между стволами деревьев, перескакивая через кусты, заросли вереска и ручейки, переходя вброд речушки, переплывая глубокие реки. И вы несетесь на нем не по дороге, не в парке, даже не по вересковым пустошам, а через всю Нарнию, весной, по тенистым буковым перелескам, по солнечным дубовым прогалинам, через белоснежные сады дикой вишни, мимо ревущих водопадов, покрытых мхом скал и гулких пещер, вверх по обвеваемым ветром склонам, покрытым огненным дроком, через поросшие вереском горные уступы, вдоль головокружительных горных кряжей, а затем — вниз, вниз, вниз, вновь в лесистые долины и усыпанные голубыми цветами необозримые луга.

Незадолго до полудня они очутились на вершине крутого холма, у подножия которого они увидели замок — сверху он был похож на игрушечный, — состоявший, как им показалось, из одних островерхих башен. Лев мчался так быстро, что замок становился больше с каждой секундой, и, прежде чем они успели спросить себя, чей это замок, они уже были рядом с ним. Теперь замок не выглядел игрушечным. Он грозно вздымался вверх. Между зубцами стен никого не было видно, ворота стояли на запоре. Аслан, не замедляя бега, скакал к замку.

— Это дом Белой Колдуньи! — прорычал он. — Держитесь крепче!

В следующий миг им показалось, что весь мир перевернулся вверх дном. Лев подобрался для такого прыжка, какого еще никогда не делал, и перепрыгнул — вернее было бы сказать — перелетел прямо через стену замка. Девочки, еле переводя дыхание, но целые и невредимые, скатились у него со спины и увидели, что они находятся посреди широкого, вымощенного камнем двора, полного статуй…

 

Глава 16

ЧТО ПРОИЗОШЛО СО СТАТУЯМИ

— Какое странное место! — воскликнула Люси. — Сколько каменных животных… и других существ! Как будто… как будто мы в музее.

— Ш-ш, — прошептала Сьюзен. — Посмотри, что делает Аслан.

Да, на это стоило посмотреть. Одним прыжком он подскочил к каменному льву и дунул на него. Тут же обернулся кругом — точь-в-точь кот, охотящийся за своим хвостом, — и дунул на каменного гнома, который, как вы помните, стоял спиной ко льву в нескольких шагах от него. Затем кинулся к высокой каменной дриаде позади гнома. Свернул в сторону, чтобы дунуть на каменного кролика, прыгнул направо к двум кентаврам. И тут Люси воскликнула:

— Ой, Сьюзен! Посмотри! Посмотри на льва!

Вы, наверное, видели, что бывает, если поднесли спичку к куску газеты. В первую секунду кажется, что ничего не произошло, затем вы замечаете, как по краю газеты начинает течь тонкая струйка огня. Нечто подобное они видели теперь. После того как Аслан дунул на каменного льва, по белой мраморной спине побежала крошечная золотая струйка. Она сделалась шире, еще шире — казалось, льва охватило золотым пламенем, как огонь охватывает бумагу. Задние лапы и хвост были еще каменные, но он тряхнул гривой, и все тяжелые каменные завитки заструились живым потоком. Лев открыл большую красную пасть и сладко зевнул, обдав девочек теплым дыханием. Но вот и задние лапы его ожили. Лев поднял одну из них и почесался. Затем, заметив Аслана, бросился вдогонку и принялся прыгать вокруг, повизгивая от восторга и пытаясь лизнуть его в нос.

Конечно, девочки не могли оторвать от него глаз, но когда они наконец отвернулись, то то, что они увидели, заставило их забыть про льва. Все статуи, окружавшие их, оживали. Двор не был больше похож на музей, скорее он напоминал зоопарк. Вслед за Асланом неслась пляшущая толпа самых странных созданий, так что вскоре его почти не стало видно. Двор переливался теперь всеми цветами радуги: глянцевито-каштановые бока кентавров, синие рога единорогов, сверкающее оперение птиц, рыжий мех лисиц, красновато-коричневая шерсть собак и сатиров, желтые чулки и алые колпачки гномов, серебряные одеяния дев-березок, прозрачно-зеленые — буков и ярко-зеленые, до желтизны, одеяния дев-лиственниц. Все эти краски сменили мертвую мраморную белизну. А на смену мертвой тишине пришли радостное ржание, лай, рык, щебет, писк, воркование, топот копыт, крики, возгласы, смех и пение.

— Ой, — сказала Сьюзен изменившимся голосом. — Погляди! Это… это не опасно?

Люси увидела, что Аслан дует на ноги каменного великана.

— Не бойтесь! — весело прорычал Аслан. — Как только ноги оживут, все остальное оживет следом.

— Я совсем не то имела в виду, — шепнула сестре Сьюзен.

Но теперь поздно было что-нибудь предпринимать, даже если бы Аслан и выслушал ее до конца. Вот великан шевельнулся. Вот поднял дубинку на плечо, протер глаза и сказал:

— О-хо-хо! Я, верно, заснул. А куда девалась эта плюгавенькая Колдунья, которая бегала где-то тут, у меня под ногами?

Все остальные хором принялись объяснять ему, что здесь произошло. Он поднес руку к уху и попросил их повторить все с самого начала. Когда он, наконец, все понял, он поклонился так низко, что голова его оказалась не выше, чем верхушка стога сена, и почтительно снял шапку перед Асланом, улыбаясь во весь рот. (Великанов так мало теперь в Англии и так редко встречаются среди них великаны с хорошим характером, что — бьюсь об заклад! — вы никогда не видели улыбающегося великана. А на это стоит посмотреть!)

— Ну, пора приниматься за замок, — сказал Аслан. — Живей, друзья. Обыщите все уголки снизу доверху и спальню самой хозяйки. Кто знает, где может оказаться какой-нибудь горемыка-пленник.

Они кинулись внутрь, и долгое время по всему темному, страшному, душному старому замку раздавался звук раскрываемых окон и перекличка голосов: «Не забудьте темницы…» — «Помоги мне открыть эту дверь…» — «А вот еще винтовая лестница… Ой, посмотри, здесь кенгуру, бедняжка… Позовите Аслана!.. Эй, наверху! Тут на лестничной площадке их целая куча!» А сколько было радости, когда Люси примчалась с криком:

— Аслан! Аслан! Я нашла мистера Тумнуса! Ой, пожалуйста, пойдем побыстрей туда!

И через минуту Люси и маленький фавн, взявшись за руки, весело пустились в пляс. Славному фавну ничуть не повредило то, что он был превращен в статую, он ничего об этом не помнил и, естественно, с большим интересом слушал все, что рассказывала Люси.

Наконец друзья перестали обшаривать Колдуньину крепость. Замок ее был пуст, двери и окна распахнуты настежь, свет и душистый весенний воздух залили все темные и угрюмые уголки, куда они так давно не попадали. Освобожденные Асланом пленники толпой высыпали во двор. И вот тут кто-то из них, кажется, мистер Тумнус, сказал:

— А как же мы выберемся отсюда? Ведь Аслан перескочил через стену, а ворота по-прежнему на запоре.

— Ну, это нетрудно, — ответил Аслан и, поднявшись во весь рост, крикнул великану: — Эй!.. Ты — там, наверху!.. Как тебя зовут?

— Великан Рамблбаффин, с позволения вашей милости, — ответил великан, вновь приподнимая шапку.

— Прекрасно, великан Рамблбаффин, — сказал Аслан. — Выпустите-ка нас отсюда.

— Конечно, ваша милость. С большим удовольствием, — сказал великан Рамблбаффин. — Отойдите от ворот, малявки.

Он подошел к воротам и — бац! бац! бац! — заработал своей огромной дубиной. От первого удара ворота заскрипели, от второго — затрещали, от третьего — развалились на куски. Тогда он принялся за башни, и через несколько минут башни, а заодно и хороший кусок возле каждой из них с грохотом обрушились на землю и превратились в груду обломков. Как было странно, когда улеглась пыль, стоя посреди каменного, без единой травинки мрачного двора, видеть через пролом в стене зеленые луга, и трепещущие под ветром деревья, и сверкающие ручьи в лесу, а за лесом — голубые горы и небо над ними.

— Черт меня побери, весь вспотел, — сказал великан, пыхтя, как паровоз. — Нет ли у вас носового платочка, молодые девицы?

— У меня есть, — сказала Люси, приподнимаясь на носки и как можно дальше протягивая руку.

— Спасибо, мисс, — сказал Рамблбаффин и наклонился.

В следующую минуту Люси с ужасом почувствовала, что она взлетает в воздух, зажатая между большим и указательным пальцами великана. Но, приподняв ее еще выше, он вздрогнул и бережно опустил ее на землю, пробормотав:

— О господи… Я подхватил саму девчушку… Простите, мисс, я думал, вы — носовой платок.

— Нет, я не платок, — сказала Люси и рассмеялась. — Вот он.

На этот раз Рамблбаффин умудрился его подцепить, но для него ее платок был все равно что для нас песчинка, поэтому, глядя, как он с серьезным видом трет им свое красное лицо, Люси сказала:

— Боюсь, вам от него мало проку, мистер Рамблбаффин.

— Вовсе нет, вовсе нет, — вежливо ответил великан. — Никогда не видел такого красивого платочка. Такой мягкий, такой удобный. Такой… не знаю даже, как его описать…

— Правда, симпатичный великан? — сказала Люси мистеру Тумнусу.

— О да! — ответил фавн. — Все Баффины такие. Одно из самых уважаемых великаньих семейств в Нарнии. Не очень умны, возможно, — я не встречал еще умных великанов, — но старинное семейство. С традициями. Вы понимаете, что я хочу сказать? Будь он другим, Колдунья не превратила бы его в камень.

В этот момент Аслан хлопнул лапами и призвал всех к тишине.

— Мы еще не сделали всего того, что должны были сделать сегодня, — сказал он. — И если мы хотим покончить с Колдуньей до того, как наступит время ложиться спать, нужно немедленно выяснить, где идет битва.

— И вступить в бой, надеюсь, — добавил самый большой кентавр.

— Разумеется, — сказал Аслан. — Ну, двинулись! Те, кто не может бежать быстро — дети, гномы, маленькие зверушки, — садятся верхом на тех, кто может, — львов, кентавров, единорогов, лошадей, великанов и орлов. Те, у кого хороший нюх, идут впереди с нами, львами, чтобы поскорей напасть на след врагов. Ну же, живей разбивайтесь на группы!

Поднялись гам и суматоха. Больше всех суетился второй лев. Он перебегал от группы к группе, делая вид, что очень занят, но в действительности — только чтобы спросить:

— Вы слышали, что он сказал? «С нами, львами». Это значит, с ним и со мной. «С нами, львами». Вот за что я больше всего люблю Аслана. Никакого чванства, никакой важности. «С нами, львами». Значит, с ним и со мной. — Он повторял так до тех пор, пока Аслан не посадил на него трех гномов, дриаду, двух кроликов и ежа. Это его немного угомонило.

Когда все были готовы — по правде говоря, распределить всех по местам Аслану помогала овчарка, — они тронулись в путь через пролом в стене. Сперва львы и собаки сновали из стороны в сторону и принюхивались, но вот залаяла одна из гончих — она напала на след. После этого не было потеряно ни минуты. Львы, собаки, волки и прочие хищники помчались вперед, опустив носы к земле, а остальные, растянувшись позади них чуть не на милю, поспевали как могли. Можно было подумать, что идет лисья охота, только изредка к звукам рогов присоединялось рычание второго льва, а то и более низкий и куда более грозный рык самого Аслана. След становился куда более явственным. Преследователи бежали все быстрей и быстрей. И вот, когда они приблизились к тому месту, где узкая лощина делала последний поворот, Люси услышала новые звуки — крики, вопли и лязг металла о металл.

Но тут лощина кончилась, и Люси поняла, откуда неслись эти звуки. Питер, Эдмунд и армия Аслана отчаянно сражались с ордой страшных чудищ, которых она видела прошлой ночью, только сейчас, при свете дня, они выглядели еще страшнее, уродливее и злобнее. И стало их значительно больше. Армия Питера — они подошли к ней с тыла — сильно поредела. Все поле битвы было усеяно статуями — видимо, Колдунья пускала в ход волшебную палочку. Но теперь, судя по всему, она ею больше не пользовалась — она сражалась своим каменным ножом. И сражалась она против самого Питера. Они так ожесточенно бились, что Люси едва могла разобрать, что происходит. Нож и меч мелькали с такой быстротой, будто там было сразу три ножа и три меча. Эта пара была в центре поля. Со всех сторон, куда бы Люси ни взглянула, шел ожесточенный бой.

— Прыгайте, дети! — закричал Аслан, и обе девочки соскользнули с его спины.

С ревом, от которого содрогнулась вся Нарния от фонарного столба на западе до побережья моря на востоке, огромный зверь бросился на Белую Колдунью. На мгновение перед Люси мелькнуло ее поднятое к Аслану лицо, полное ужаса и удивления. А затем Колдунья и Лев покатились клубком по земле. Тут все те, кого Аслан привел из замка Колдуньи, с воинственными криками кинулись на неприятеля. Гномы пустили в ход боевые топорики, великан — дубинку (да и ногами он передавил не один десяток врагов), кентавры — мечи и копыта, волки — зубы, единороги — рога. Усталая армия Питера кричала «Ура!», враги верещали, пришельцы орали, рычали, ревели — по всему лесу от края до края разносился страшный грохот сражения.

 

Глава 17

ПОГОНЯ ЗА БЕЛЫМ ОЛЕНЕМ

Через несколько минут битва была закончена. Большинство врагов погибло во время первой атаки армии Аслана, а те, кто остался в живых, увидев, что Колдунья мертва, или спаслись бегством, или сдались в плен. И вот уже Аслан и Питер приветствуют друг друга крепким рукопожатием. Люси никогда еще не видела Питера таким, как сейчас: лицо его было бледно и сурово, и он казался гораздо старше своих лет.

— Мы должны поблагодарить Эдмунда, Аслан, — услышала Люси слова Питера. — Нас бы разбили, если бы не он. Колдунья размахивала своей палочкой направо и налево, и наше войско обращалось в камень. Но Эдмунда ничто не могло остановить. Добираясь до Колдуньи, он сразил трех людоедов, стоявших на его пути. И когда он настиг ее — она как раз обращала в камень одного из ваших леопардов, — у Эдмунда хватило ума обрушить удар меча на волшебную палочку, а не на Колдунью, не то он сам был бы превращен в статую. Остальные как раз и совершали эту ошибку. Когда ее палочка оказалась сломанной, у нас появилась некоторая надежда… Ах, если бы мы не понесли таких больших потерь в самом начале сражения! Эдмунд тяжело ранен. Нам надо пойти к нему.

Друзья нашли Эдмунда за передовой линией на попечении миссис Бобрихи. Он был в крови, рот приоткрыт, лицо жуткого зеленоватого цвета.

— Быстрее, Люси, — сказал Аслан.

И тут Люси вдруг впервые вспомнила о целебном бальзаме, полученном ею в подарок от Деда Мороза. Руки девочки так дрожали, что она не могла вытащить пробку, но наконец ей это удалось, и она влила несколько капель в рот брату.

— У нас много других раненых, — напомнил ей Аслан, но Люси, не отрываясь, смотрела на бледное лицо Эдмунда, гадая, помог ли ему бальзам.

— Я знаю, — нетерпеливо ответила она. — Погоди минутку.

— Дочь Адама и Евы, — повторил Аслан еще суровей, — другие тоже стоят на пороге смерти. Сколько же их еще должно умереть из-за Эдмунда?

— О, прости меня, Аслан, — сказала Люси, вставая, и пошла за ним.

Следующие полчаса оба они были заняты делом: она возвращала жизнь раненым, он — тем, кто был обращен в камень. Когда она, наконец, освободилась и смогла вернуться к Эдмунду, он уже был на ногах и раны его исцелились. Люси давно — пожалуй, целую вечность — не видела, чтобы он выглядел так чудесно. По правде сказать, с того самого дня, как он пошел в школу. Там-то, в этой ужасной школе, в компании дурных мальчишек, он и сбился с правильного пути. А теперь Эдмунд снова стал прежним и мог прямо смотреть людям в глаза.

И тут же, на поле боя, Аслан посвятил Эдмунда в рыцари.

— Интересно, — шепнула сестре Люси, — знает ли он, что сделал ради него Аслан? О чем на самом деле Аслан договорился с Колдуньей?

— Ш-ш-ш… Нет. Конечно, нет, — сказала Сьюзен.

— Как ты думаешь, рассказать ему? — спросила Люси.

— Разумеется, нет, — ответила Сьюзен. — Это будет для него ужасно. Подумай, как бы ты чувствовала себя на его месте.

— И все-таки ему следовало бы знать, — сказала Люси.

Но тут их разговор прервали.

В ту ночь спали там, где их застали события. Как Аслан добыл еду для всех, я не знаю, но так или иначе около восьми часов вечера все они сидели на траве и пили чай. На следующий день они двинулись на восток вдоль берега большой реки. И еще через день, под вечер, пришли к ее устью. Над ними возвышались башни замка Кэр-Параваль, стоящего на небольшом холме, перед ними были дюны, кое-где среди песков виднелись скалы, лужицы соленой воды и водоросли. Пахло морем, на берег накатывали одна за другой бесконечные сине-зеленые волны. А как кричали чайки! Вы когда-нибудь слышали их? Помните, как они кричат?

Вечером, после ужина, четверо ребят снова спустились к морю, скинули туфли и чулки и побегали по песку босиком. Но следующий день был куда более торжественным. В этот день в Большом Зале Кэр-Параваля — этом удивительном зале с потолком из слоновой кости, с дверью в восточной стене, выходящей прямо на море, и украшенной перьями западной стеной — в присутствии всех их друзей Аслан венчал ребят на царство. Под оглушительные крики: «Да здравствует король Питер! Да здравствует королева Сьюзен! Да здравствует король Эдмунд! Да здравствует королева Люси!» — он подвел их к четырем тронам.

— Кто был хоть один день королем или королевой в Нарнии, навсегда останется здесь королевой или королем. Несите достойно возложенное на вас бремя, сыновья и дочери Адама и Евы, — сказал он.

Через широко распахнутые двери в восточной стене послышались голоса сирен и тритонов, подплывших к берегу, чтобы пропеть хвалу новым правителям Нарнии.

И вот ребята сели на троны, и в руки им вложили скипетры, и они стали раздавать награды и ордена своим боевым друзьям: фавну Тумнусу и чете бобров, великану Рамблбаффину и леопардам, добрым кентаврам и добрым гномам, и льву — тому, который был обращен в камень. В ту ночь в Кэр-Паравале был большой праздник: пировали и плясали до утра. Сверкали золотые кубки, рекой лилось вино, и в ответ на музыку, звучавшую в замке, к ним доносилась удивительная, сладостная и грустная музыка обитателей моря.

Но пока шло это веселье, Аслан потихоньку выскользнул из замка. И когда ребята это заметили, они ничего не сказали, потому что мистер Бобр их предупредил:

— Аслан будет приходить и уходить, когда ему вздумается. Сегодня вы увидите его, а завтра нет. Он не любит быть привязанным к одному месту… и, понятное дело, есть немало других стран, где ему надо навести порядок. Не беспокойтесь. Он будет к вам заглядывать. Только не нужно его принуждать. Ведь он же не ручной лев. Он все-таки дикий.

Как вы видите, наша история почти — но еще не совсем — подошла к концу. Два короля и две королевы хорошо управляли своей страной. Царствование их было долгим и счастливым. Сперва они потратили много времени на то, чтобы найти оставшихся в живых приспешников Белой Колдуньи и уничтожить их. Еще долго в диких уголках леса таились гадкие чудища. В одном месте являлась ведьма, в другом — рассказывали о кикиморе. Но наконец все злое племя удалось истребить. Ребята ввели справедливые законы и поддерживали в Нарнии порядок, следили за тем, чтобы не рубили зря добрые деревья, освободили маленьких гномов и сатиров от дополнительных занятий в школе, наказывали всех тех, кто совал нос в чужие дела и вредил соседям, помогали тем, кто жил честно и спокойно и не мешал жить другим. Они прогнали дурных великанов (совсем не похожих на Рамблбаффина), когда те осмелились пересечь северную границу Нарнии. Заключали дружественные союзы с заморскими странами, наносили туда визиты на высшем уровне и устраивали торжественные приемы у себя.

Шли годы. И сами ребята тоже менялись. Питер стал высоким, широкоплечим мужчиной, отважным воином, и его называли король Питер Великолепный. Сьюзен стала красивой стройной женщиной с черными волосами, падающими чуть не до пят, и короли заморских стран наперебой отправляли в Нарнию послов и просили ее руку и сердце. Ее прозвали Сьюзен Великодушная. Эдмунд был более серьезного и спокойного нрава, чем Питер. Его прозвали король Эдмунд Справедливый. А золотоволосая Люси всегда была весела, и все соседние принцы мечтали взять ее в жены, а народ Нарнии прозвал ее Люси Отважная.

Так они и жили — радостно и счастливо, и если вспоминали о своей прежней жизни по ту сторону дверцы платяного шкафа, то только как мы вспоминаем приснившийся нам сон. И вот однажды Тумнус — он уже стал к тому времени пожилым и начал толстеть — принес им известие о том, что в их краях вновь появился Белый Олень — тот самый Олень, который выполняет все ваши желания, если вам удается его поймать. Оба короля и обе королевы и их главные приближенные отправились на охоту в западный лес в сопровождении псарей с охотничьими собаками и егерей с охотничьими рожками. Вскоре они увидели Белого Оленя. Они помчались за ним по пущам и дубравам, не разбирая дороги; кони их приближенных выбились из сил, и только короли и королевы неслись следом за оленем. Но вот они увидели, что тот скрылся в такой чащобе, где коням не пройти. Тогда король Питер молвил (они говорили совсем иначе — так долго пробыли королевами и королями):

— Любезный брат мой, любезные сестры мои, давайте спешимся, оставим наших скакунов и последуем за этим оленем. Ибо ни разу за всю мою жизнь мне не приходилось охотиться на такого благородного зверя.

— Государь, — ответствовали они, — да будет на то твоя воля!

И вот они слезли с коней, привязали их к деревьям и пешком двинулись в гущу леса. Не успели они туда войти, как королева Сьюзен сказала:

— Любезные друзья мои, перед нами великое чудо! Взгляните: это дерево — из железа!

— Государыня, — сказал король Эдмунд, — если вы как следует присмотритесь, вы увидите, что это — железный столб, на вершине которого установлен фонарь.

— Клянусь Львиной Гривой, весьма странно, — сказал король Питер, — ставить фонарь в таком месте, где деревья столь густо обступают его со всех сторон и кроны их вздымаются над ним столь высоко, что, будь он даже зажжен, его света бы никто не заметил.

— Государь, — сказала королева Люси, — по всей вероятности, когда ставили железный столб, деревья здесь были меньше и росли реже или вовсе не росли. Лес этот молодой, а столб старый.

И все они принялись разглядывать его. И вот король Эдмунд сказал:

— Я не ведаю, почему, но этот фонарь и столб пробуждают во мне какое-то странное чувство, словно я уже видел нечто подобное во сне или во сне, приснившемся во сне.

— Государь, с нами происходит то же самое.

— Более того, — сказала королева Люси, — меня не оставляет мысль, что, если мы зайдем за этот столб с фонарем, нас ждут необычайные приключения или полная перемена судьбы.

— Государь, — сказал король Эдмунд, — подобное же предчувствие шевелится и в моей груди.

— И в моей, любезный брат, — сказал король Питер.

— И в моей тоже, — сказала королева Сьюзен. — А посему я советую вернуться к нашим коням и не преследовать более Белого Оленя.

— Государыня, — сказал король Питер, — дозволь тебе возразить. Ни разу с тех пор, как мы четверо стали править Нарнией, не было случая, чтобы мы взялись за какое-нибудь благородное дело — будь то сражение, рыцарский турнир, акт правосудия или еще что-нибудь — и бросили на полдороге. Напротив, все, за что мы брались, мы доводили до конца.

— Сестра, — сказала королева Люси, — мой брат-король произнес справедливые слова. Мне думается, нам будет стыдно, если из-за дурных предчувствий и опасений мы повернем обратно и упустим такую великолепную добычу.

— Я с вами согласен, — сказал король Эдмунд. — К тому же меня обуревает желание выяснить, что все это значит. По доброй воле я не поверну обратно даже за самый крупный алмаз, какой есть в Нарнии и на всех Островах.

— Тогда, во имя Аслана, — сказала королева Сьюзен, — раз вы все так полагаете, пойдем дальше и не отступим перед приключениями, которые нас ожидают.

И вот королевы и короли вошли в самую чащу. Не успели они сделать десяти шагов, как вспомнили, что предмет, который они видят перед собой, называется фонарный столб, а еще через десять — почувствовали, что пробираются не между ветвей, а между меховых шуб. И в следующую минуту они гурьбой выскочили из дверцы платяного шкафа и очутились в пустой комнате. И были они не короли и королевы в охотничьих одеяниях, а просто Питер, Сьюзен, Эдмунд и Люси в их обычной одежде. Был тот же самый день и тот же самый час, когда они спрятались в платяном шкафу от миссис Макриди. Она все еще разговаривала с туристами по ту сторону двери. К счастью, те так и не зашли в пустую комнату и не застали там ребят.

На том бы вся история и кончилась, если бы ребята не чувствовали, что должны объяснить профессору, куда делись четыре шубы из платяного шкафа. И профессор — вот уж поистине удивительный человек! — не сказал им, чтобы они не болтали глупостей и не сочиняли небылиц, но поверил во все, что услышал от них.

— Нет, — сказал он, — думаю, нет никакого смысла пытаться пройти через платяной шкаф, чтобы забрать шубы. Этим путем вы в Нарнию больше не проникнете. Да и от шуб было бы теперь мало проку, даже если бы вы их достали. Что? Да, конечно, когда-нибудь вы туда попадете. Кто был королем в Нарнии, всегда останется королем Нарнии. Но не пытайтесь дважды пройти одним и тем же путем. Вообще не пытайтесь туда попасть. Это случится, когда вы меньше всего будете этого ожидать. И не болтайте много о Нарнии даже между собой. И не говорите никому, пока не убедитесь, что у тех, с кем вы беседуете, были такие же приключения. Что? Как вы это узнаете? О, узнаете, можете не сомневаться. Странные истории, которые они будут рассказывать, даже их взгляд выдаст тайну. Держите глаза открытыми. Ну чему только их учат в нынешних школах?

Вот теперь-то мы подошли к самому-пресамому концу приключений в платяном шкафу. Но если профессор не ошибался, это было только началом приключений в Нарнии.

 

Шаста, приёмный сын тархистанского рыбака, всегда мечтал узнать, что находится на севере. Однажды к ним в дом приезжает знатный вельможа. Конь этого вельможи — непростой, это свободная говорящая лошадь Нарнии. Естественно, хозяин об этом не знает. Конь предлагает Шасте бежать, так как узнаёт в нём уроженца севера. Так начинаются приключения коня и мальчика. В пути им, а также ещё одной паре: нарнийской кобыле Уинни и её хозяйке — знатной тархистанской девушке, которая бежит от ненависти мачехи — придётся пережить очень много: путь через столицу Тархистана — Ташбаан, путешествие через пустыню и многое другое, прежде чем они достигнут Нарнии и Орландии.

 

Глава 1

ПОБЕГ

Это повесть о событиях, случившихся в Нарнии и к Югу от нее тогда, когда ею правили король Питер и его брат, и две сестры.

В те дни, далеко на Юге, у моря, жил бедный рыбак по имени Аршиш, а с ним мальчик по имени Шаста, звавший его отцом. Утром Аршиш выходил в море ловить рыбу, а днем запрягал осла, клал рыбу в повозку и ехал в ближайшую деревню торговать. Если он выручал много, он возвращался в добром духе и Шасту не трогал; если выручал мало, придирался, как только мог, и даже бил мальчика. Придраться было нетрудно, Шаста делал все по дому — стирал и чинил сети, стряпал и убирал.

Шаста никогда не думал о том, что лежит от них к Югу; он бывал с Аршишем в деревне, и ему там не нравилось. Он видел точно таких людей, как его отец

— в грязных длинных одеждах, сандалиях и тюрбанах, с грязными длинными бородами, медленно толковавших об очень скучных делах. Зато его живо занимало все, что лежит к Северу; но туда его не пускали. Чиня на пороге сети, он с тоской глядел на Север, но видел только склон холма и небо, и редких птиц.

Когда Аршиш сидел дома, Шаста спрашивал: «Отец, что там, за холмом?» Если Аршиш сердился, он драл его за уши, если же был спокоен, отвечал: «Сын мой, не думай о пустом. Как сказал мудрец, прилежание — корень успеха, а те, кто задают пустые вопросы, ведут корабль глупости на рифы неудачи».

Шасте казалось, что за холмом — какая-то дивная тайна, которую отец до поры скрывает от него. На самом же деле рыбак говорил так, ибо не знал, да и знать не хотел, какие земли лежат к Северу. У него был практический ум.

Однажды с Юга прибыл незнакомец, совсем иной, чем те, кого видел Шаста до сих пор. Он сидел на прекрасном коне, и седло его сверкало серебром. Сверкали и кольчуга, и острие шлема, торчащее над тюрбаном. На боку его висел ятаган, спину прикрывал медный щит, в руке было копье. Незнакомец был темен лицом, но Шаста привык к темнолицым, удивило его иное: борода, выкрашенная в алый цвет, вилась кольцами и лоснилась от благовоний. Аршиш понял, что это — тархан, то есть вельможа, и склонился до земли, незаметно показывая Шасте, чтобы и тот преклонил колени.

Незнакомец попросил ночлега на одну ночь, и Аршиш не посмел отказать ему. Все лучшее, что было в доме, хозяин поставил перед ним, а мальчику (так всегда бывало, когда приходили гости) дал кусок хлеба и выгнал во двор. В таких случаях Шаста спал с ослом, в стойле; но было еще рано и, поскольку никто никогда не говорил ему, что нельзя подслушивать, он сел у самой стены.

— О, хозяин! — промолвил тархан. — Мне угодно купить у тебя этого мальчика.

— О, господин мой! — отвечал рыбак, и Шаста угадал по его голосу, что глазки у него блеснули. — Как продам я, твой верный раб, своего собственного сына? Разве не сказал поэт:

«Сильна, как смерть, отцовская любовь, а сыновья дороже, чем алмазы?»

— Возможно, — сухо выговорил тархан, — но другой поэт говорил: «Кто хочет гостя обмануть — подлее, чем гиена». Не оскверняй ложью свои уста. Он тебе не сын, ибо ты темен лицом, а он светел и бел, как проклятые, но прекрасные нечестивцы с Севера.

— Давно сказал кто-то, — отвечал рыбак, — что око мудрости острее копья! Знай же, о мой высокородный гость, что я, по бедности своей, никогда не был женат. Но в год, когда Тисрок (да живет он вечно) начал свое великое и благословенное царствование, в ночь полнолуния, боги лишили меня сна. Я встал с постели и вышел поглядеть на луну. Вдруг послышался плеск воды, словно кто-то греб веслами, и слабый крик. Немного позже прилив прибил к берегу маленькую лодку, в которой лежал иссушенный голодом человек. Должно быть, он только что умер, ибо он еще не остыл, а рядом с ним был пустой сосуд и живой младенец. Вспомнив о том, что боги не оставляют без награды доброе дело, я прослезился, ибо раб твой мягкосердечен, и…

— Не хвали себя, — прервал его тархан. — Ты взял младенца, и он отработал тебе вдесятеро твою скудную пищу. Теперь скажи мне цену, ибо я устал от твоего пусторечия.

— Ты мудро заметил, господин, — сказал рыбак, — что труд его выгоден мне. Если я продам этого отрока, я должен купить или нанять другого.

— Даю тебе пятнадцать полумесяцев, — сказал тархан.

— Пятнадцать! — взвыл Аршиш. — Пятнадцать монет за усладу моих очей и опору моей старости! Не смейся надо мною, я сед. Моя цена — семьдесят полумесяце?..

Тут Шаста поднялся и тихо ушел. Он знал, как люди торгуются. Он знал, что Аршиш выручит за него больше пятнадцати монет, но меньше семидесяти, и что спор протянется не один час.

Не думайте, что Шаста чувствовал то самое, что почувствовали бы мы, если бы наши родители решили нас продать. Жизнь его была не лучше рабства, и тархан мог оказаться добрее, чем Аршиш. К тому же, он очень обрадовался, узнав свою историю. Он часто сокрушался прежде, что не может любить рыбака, и когда понял, что тот ему чужой, с души его упало тяжкое бремя. «Наверное, я сын какого-нибудь тархана, — думал он, — или Тисрока (да живет он вечно), а то и божества!»

Так думал он, стоя перед хижиной, а сумерки сгущались, и редкие звезды уже сверкали на небе, хотя у западного края оно отливало багрянцем. Конь пришельца, привязанный к столбу, мирно щипал траву. Шаста погладил его по холке, но конь не обратил внимания.

И Шаста подумал: «Кто его знает, какой он, этот тархан!»

— Хорошо, если он добрый, — продолжал он вслух. — У некоторых тарханов рабы носят шелковые одежды и каждый день едят мясо. Может быть, он возьмет меня в поход, и я спасу ему жизнь, и он освободит меня, и усыновит, и подарит дворец… А вдруг он жестокий? Тогда он закует меня в цепи. Как бы узнать? Конь-то знает, да не скажет.

Конь поднял голову, и Шаста погладил его шелковый нос.

— Ах, умел бы ты говорить! — воскликнул он.

— Я умею, — тихо, но внятно отвечал конь.

Думая, что это ему снится, Шаста все-таки крикнул:

— Быть того не может!

— Тише! — сказал конь. — На моей родине есть говорящие животные.

— Где это? — спросил Шаста.

— В Нарнии, — отвечал конь.

— Меня украли, — рассказывал конь, когда оба они успокоились. — Если хочешь, взяли в плен. Я был тогда жеребенком, и мать запрещала мне убегать далеко к Югу, но я не слушался. И поплатился же я за это, видит Лев! Много лет я служу злым людям, притворяясь тупым и немым, как их кони.

— Почему же ты им не признаешься?

— Не такой я дурак! Они будут показывать меня на ярмарках и сторожить еще сильнее. Но оставим пустые беседы. Ты хочешь знать, каков мой хозяин Анрадин. Он жесток. Со мной — не очень, кони дороги, а тебе, человеку, лучше умереть, чем быть рабом в его доме.

— Тогда я убегу, — сказал Шаста, сильно побледнев.

— Да, беги, — сказал конь. — Со мною вместе.

— Ты тоже убежишь? — спросил Шаста.

— Да, если ты убежишь, — сказал конь. — Тогда мы, может быть, и спасемся. Понимаешь, если я буду без всадника, люди увидят меня и скажут: «У него нет хозяина» — и погонятся за мной. А с всадником — другое дело… Вот и помоги мне. Ты ведь далеко не уйдешь на этих дурацких ногах (ну и ноги у вас, людей!), тебя поймают. Умеешь ты ездить верхом?

— Конечно, — сказал Шаста. — Я часто езжу на осле.

— На чем? Ха-ха-ха! — презрительно усмехнулся конь (во всяком случае, хотел усмехнуться, а вышло скорей «го-го-го!..» У говорящих коней лошадиный акцент сильнее, когда они не в духе). — Да, — продолжал он, — словом, не умеешь. А падать хотя бы?

— Падать умеет всякий, — отвечал Шаста.

— Навряд ли, — сказал конь. — Ты умеешь падать, и вставать, и, не плача, садиться в седло, и снова падать, и не бояться?

— Я… постараюсь, — сказал Шаста.

— Бедный ты, бедный, — гораздо ласковей сказал конь, — все забываю, что ты — детеныш. Ну, ничего, со мной научишься! Пока эти двое спорят, будем ждать, а заснут — тронемся в. путь. Мой хозяин едет на Север, в Ташбаан, ко двору Тисрока…

— Почему ты не прибавил «да живет он вечно»? — испугался Шаста.

— А зачем? — спросил конь. — Я свободный гражданин Нарнии. Мне не пристало говорить, как эти рабы и недоумки. Я не хочу, чтобы он вечно жил, и знаю, что он умрет, чего бы ему ни желали. Да ведь и ты свободен, ты — с Севера. Мы с тобой не будем говорить на их языке! Ну, давай обсуждать наши планы. Я уже сказал, что мой человек едет на Север, в Ташбаан.

— Значит, нам надо ехать к Югу?

— Не думаю, — сказал конь. — Если бы я был нем и глуп, как здешние лошади, я побежал бы домой, в свое стойло. Дворец наш — на Юге, в двух днях пути. Там он и будет меня искать. Ему и не догадаться, что я двинусь к Северу. Скорее всего, он решит, что меня украли.

— Ура! — закричал Шаста. — На Север! Я всегда хотел его увидеть.

— Конечно, — сказал конь, — ведь ты оттуда. Я уверен, что ты хорошего северного рода. Только не кричи. Скоро они заснут.

— Я лучше посмотрю, — сказал Шаста.

— Хорошо, — сказал конь. — Только поосторожней. Было совсем темно и очень тихо, одни лишь волны плескались о берег, но этого Шаста не замечал, он слышал их день и ночь, всю жизнь. Свет в хижине погасили. Он прислушался, ничего не услышал, подошел к единственному окошку и различил секунды через две знакомый храп. Ему стало смешно: подумать только, если все пойдет как надо, он больше никогда этих звуков не услышит! Стараясь не дышать, он немножко устыдился, но радость была сильнее стыда. Тихо пошел он по траве к стойлу, где был ослик — он знал где лежит ключ, отпер дверь, отыскал седло и уздечку: их спрятали туда на ночь. Потом поцеловал ослика в нос и прошептал: «Прости, что мы тебя не берем».

— Пришел, наконец! — сказал конь, когда он вернулся. — Я уже гадал, что с тобой случилось.

— Я доставал твои вещи из стойла, — ответил Шаста. — Ты не скажешь, как их приладить?

Потом, довольно долго, он их прилаживал, стараясь ничем не звякнуть. «Тут потуже, — говорил конь. — Нет, вот здесь. Подтяни еще». Напоследок он сказал:

— Вот смотри, это поводья, но ты их не трогай. Приспособь их посвободней к луке седла, чтобы я двигал головой, как хотел, И главное, не трогай.

— Зачем же они тогда? — спросил Шаста.

— Чтобы меня направлять, — отвечал конь. — Но сейчас выбирать дорогу буду я, и тебе их трогать ни к чему. А еще — не вцепляйся мне в гриву.

— За что же мне держаться? — снова спросил Шаста.

— Сжимай покрепче колени, — сказал конь. — Тогда и научишься хорошо ездить. Сжимай мне коленями бока сколько хочешь, а сам сиди прямо и локти не растопыривай. Что ты там делаешь со шпорами?

— Надеваю, конечно, — сказал Шаста. — Уж это я знаю.

— Сними их и положи в переметную суму. Продадим в Ташбаане. Снял? Ну, садись в седло.

— Ох, какой ты высокий! — с трудом выговорил Шаста после первой неудачной попытки.

— Я конь, что поделаешь, — сказал конь. — А ты на меня лезешь, как на стог сена. Вот, так получше! Теперь распрямись и помни насчет коленей. Смешно, честное слово! На мне скакали в бой великие воины, и дожил я до такого мешка! Что ж, поехали, — и он засмеялся, но не сердито.

Конь превзошел себя, так он был осторожен. Сперва он пошел на Юг, старательно оставляя следы на глине, и начал переходить вброд речку, текущую в море, но на самой ее середине повернул и пошел против течения. Потом он вышел на каменистый берег — там следов не оставишь — и долго двигался шагом, пока хижина, стойло, дерево — словом все, что знал Шаста — не растворилось в серой мгле июльской ночи. Тогда Шаста понял, что они уже на вершине холма, отделявшего от него мир. Он не мог толком разобрать, что впереди — как будто и впрямь весь мир, очень большой, пустой, бесконечный.

— Ах, — обрадовался конь, — самое место для галопа!

— Ой, не надо! — сказал Шаста. — Я еще не могу… пожалуйста, конь! Да, как тебя зовут?

— И-йо-го-го-и-га-га-га-а!..

— Мне не выговорить, — сказал Шаста. — Можно я буду звать тебя Игого?

— Что ж, зови, если иначе не можешь, — согласился конь. — А тебя как называть?

— Шаста.

— Да… Вот это и впрямь не выговоришь. А насчет галопа ты не бойся, он легче рыси, не надо подниматься-опускаться. Сожми меня коленями (это называется шенкеля) и смотри прямо между ушей. Только не гляди вниз! Если покажется, что падаешь, сожми сильнее, выпрями спину. Готов? Ну, во имя Нарнии!..

 

Глава 2

ПЕРВОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ

Солнце стояло высоко, когда Шаста проснулся, ибо что-то теплое и влажное прикоснулось к его щеке. Открыв глаза, он увидел длинную конскую морду, вспомнил вчерашние события, сел, и громко застонал.

— Ой, — еле выговорил он, — все у меня болит. Все как есть. Еле двигаюсь.

— Здравствуй, маленький друг, — сказал конь. Ты не бойся, это не от ушибов, ты и упал-то раз десять, все на траву. Даже приятно… Правда, один раз ты отлетел далеко, но угодил в куст. Словом, это не ушибы, так всегда бывает поначалу. Я уже позавтракал. Завтракай и ты.

— Какой там завтрак! — сказал Шаста. — Говорю же, я двинуться не могу.

Но конь не отставал; он трогал несчастного и копытом, и мордой, пока тот не поднялся на ноги, а поднявшись. — не огляделся. Оттуда, где они ночевали, спускался пологий склон, весь в белых цветочках. Далеко внизу лежало море — так далеко, что едва доносился плеск волн. Шаста никогда не смотрел на него сверху, и не представлял, какое оно большое и разноцветное. Берег уходил направо и налево, белая пена кипела у скал, день был ясный, солнце сверкало. Особенно поразил Шасту здешний воздух. Он долго не мог понять, чего же не хватает, пока не догадался, что нету главного — запаха рыбы. (Ведь там — и в хижине, и у сетей — рыбой пахло всегда, сколько он себя помнил.) Это ему очень понравилось, и прежняя жизнь показалась давним сном. От радости он забыл о том, как болит все тело и спросил:

— Ты что-то сказал насчет завтрака?

— Да, — ответил конь, — посмотри в сумках. Ты их повесил на дерево ночью… нет, скорей под утро.

Он посмотрел и нашел много хорошего: совсем свежий пирог с мясом, кусок овечьего сыра, горстку сушеных фиг, плоский сосудец с вином и кошелек с деньгами. Столько денег — сорок полумесяцев — он никогда еще не видел.

Потом он осторожно сел у дерева, прислонился спиной к стволу и принялся за пирог; конь тем временем пощипывал травку.

— А мы можем взять эти деньги? — спросил Шаста. — Это не воровство?

— Как тебе сказать, — отвечал конь, прожевывая траву. — Конечно, свободные говорящие звери красть не должны, но это… Мы с тобой бежали из плена, мы — в чужой земле, деньги — наша добыча. И потом, без них не прокормишься. Насколько мне известно, вы, люди, не едите травы и овса.

— Не едим.

— А ты пробовал?

— Да, бывало. Нет, не могу. И ты бы не мог на моем месте.

— Странные вы твари, — заметил конь.

Пока Шаста доедал лучший завтрак в своей жизни, друг его сказал: «Покатаюсь-ка, благо — без седла!..» Лег навзничь и стал кататься по земле, приговаривая:

— Ах, хорошо! Спину почешешь, ногами помашешь. Покатайся и ты, сразу легче станет.

Но Шаста засмеялся и сказал:

— Какой ты смешной, когда лежишь на спине!

— Ничего подобного! — ответил конь, но тут же лег на бок и прибавил не без испуга: — Неужели смешной?

— Да, — отвечал Шаста. — Ну и что?

— А вдруг говорящие лошади так не делают? — перепугался конь. — Ведь я научился у немых глупых лошадей… Какой ужас! Прискачу в Нарнию, и окажется, что я не умею себя вести. Как ты думаешь, Шаста? Нет, честно. Я не обижусь. Настоящие, свободные кони… говорящие… они катаются?

— Откуда же мне знать? Я бы на твоем месте об этом не думал. Приедем — увидим. Ты знаешь дорогу?

— До Ташбаана — знаю. Потом дороги нет, там большая пустыня. Ничего, ты не бойся, одолеем! Нам будут видны горы, ты подумай, северные горы! За ними Нарния! Только бы пройти Ташбаан! От городов надо держаться подальше.

— Обойти его нельзя?

— Тогда придется сильно кружить, боюсь заплутаться. В глубине страны — большие дороги, возделанные земли… Нет, пойдем вдоль берега. Тут нет никого, кроме овец, кроликов и чаек, разве что пастух-другой. Что ж, тронемся?

Шаста оседлал коня и с трудом сел в седло, ноги у него очень болели, но Игого сжалился над ним и до самых сумерек шел шагом. Когда уже смеркалось, они спустились по тропкам в долину и увидели селение. Шаста спешился и купил там хлеба, лука и редиски, а конь, обогнув селение, остановился дальше, в поле. Через два дня они снова так сделали, и через четыре — тоже.

Все эти дни Шаста блаженствовал. Ноги и руки болели все меньше. Конь уверял, что он сидит в седле, как мешок («Стыдно, если нас увидят!» — говорил он), но учителем был терпеливым — никто не научит ездить верхом лучше, чем сама лошадь. Шаста уже не боялся рыси и не падал, когда конь

останавливался с разбегу или неожиданно кидался в сторону (оказывается, так часто делают в битве). Конечно, Шаста просил, чтобы конь рассказал ему о том, как сражался вместе с тарханом; и тот рассказывал, как они переходили вброд реки, и долго шли без отдыха, и бились с вражьим войском; боевые кони, самой лучшей крови, бьются не хуже воинов: кусаются, лягаются, и умеют, когда надо, повернуться так, чтобы всадник получше ударил врага мечом или боевым топориком. Но рассказывал он реже, чем Шаста о том просил.

— Ладно, не надо, — говорил он, — Сражался я по воле Тис-рока, словно раб или немая лошадь. Вот в Нарнии, среди своих, я буду сражаться, как свободный! За Нарнию! О-го-го-го-о!

Вскоре Шаста понял, что после таких речей конь пускается в галоп.

Уже не одну неделю двигались они вдоль моря и видели больше бухточек, речек и селений, чем Шаста мог запомнить. Однажды, в лунную ночь, они не спали, ибо выспались днем, в путь вышли под вечер. Оставив позади холмы, они пересекали равнины. Слева, в полумиле, был лес. Море лежало справа, за низкой песчаной дюной. Конь то шел шагом, то пускался рысью, но вдруг он резко остановился.

— Что там? — спросил Шаста.

— Тиш-ш! — сказал конь, насторожив уши. — Ты ничего не слышал? Слушай!

— Как будто лошадь, к лесу поближе, — сказал Шаста, послушав с минутку.

— Да, это лошадь, — сказал конь. — Ах, нехорошо!..

— Ну, что такого, крестьянин едет! — сказал Шаста.

— Крестьяне так не ездят, — возразил Игого, — и кони у них не такие. Неужели не слышишь? Это настоящий конь и настоящий тархан. Нет, не конь… слишком легко ступает… так, так… Это прекраснейшая кобыла.

— Что ж, сейчас она остановилась, — сказал Шаста.

— Верно, — сказал конь. — А почему? Ведь и мы остановились… Друг мой, кто-то выследил нас.

— Что же нам делать? — тихо спросил Шаста. — Как ты думаешь, они нас видят?

— Нет, слишком темно, — сказал конь. — Смотри, вон туча! Когда она закроет луну, мы как можно тише двинемся к морю. Если что, песок нас скроет.

Они подождали, и сперва — шагом, потом легкой рысью двинулись на берег. Но туча была уж очень темной, а море все не показывалось. Шаста подумал: «Наверное, мы уже проехали дюны», как вдруг сердце у него упало: оттуда, спереди, послышалось долгое, скорбное, жуткое рычанье, В тот же миг конь повернул и понесся во весь опор к лесу, от берега.

— Что это? — еле выговорил Шаста.

— Львы! — на скаку отвечал конь, не оборачиваясь. После этого оба молчали, пока перед ними не сверкнула вода. Конь перешел вброд широкую мелкую речку и остановился. Он весь вспотел и сильно дрожал.

— Теперь не унюхают, — сказал конь, немного отдышавшись. — Вода отбивает запах. Пройдемся немного.

Пока они шли, он сказал:

— Шаста, мне очень стыдно. Я перепугался, как немая тархистанская лошадь. Да, я недостоин называться говорящим конем. Я не боюсь мечей и копий, и стрел, но это… это… Пройдусь-ка я рысью.

Но рысью он шел недолго; уже через минуту он пустился галопом, что неудивительно, ибо совсем близко раздался глухой рев, на сей раз — слева, из леса.

— Еще один, — проговорил он на бегу.

— Эй, слушай, — крикнул Шаста, — та лошадь тоже скачет!

— Ну и хо-хо-хорошо! — выговорил конь. — У тархана меч… Он защитит нас.

— Что ты! — сказал Шаста. — Тебе все львы, да львы! Нас могут поймать. Меня повесят как конокрада!

Он меньше чем конь боялся львов, потому что никогда их не видел.

Конь только фыркнул в ответ и прянул вправо. Как ни странно, другая лошадь прянула влево, и вслед за этим кто-то зарычал — сперва справа, потом слева. Лошади кинулись друг к другу. Львы, видимо, тоже — они рычали попеременно, с обеих сторон, не отставая от скачущих лошадей. Наконец, луна выплыла из-за туч, и в ярком свете Шаста увидел ясно, как днем, что лошади несутся морда к морде, словно на скачках. Игого потом говорил, что таких скачек в Тархистане и не видывали.

Шаста уже не надеялся ни на что. Он думал лишь о том, сразу съедает тебя лев или сперва играет, как кошка с мышкой, и очень ли это больно. Думал он об этом, но видел все (так бывает в очень страшные минуты). Он видел, что другой всадник мал ростом, что кольчуга его ярко сверкает, в седле он сидит как нельзя лучше, а бороды у него нет.

Что-то блеснуло внизу перед ними. Прежде, чем Шаста догадался, что это, он услышал всплеск и ощутил во рту вкус соленой воды. Они попали в узкий рукав, отходящий от моря. Обе лошади плыли, и вода доходила Шасте до колен. Сзади слышалось сердитое рычанье и, оглянувшись, Шаста увидел у воды темную глыбу, но одну. «Другой лев отстал», — подумал он.

По-видимому, лев не собирался ради них лезть в воду. Кони наполовину переплыли узкий залив, другой берег уже был виден, а тархан не говорил ни слова. «Заговорит, — подумал Шаста. — Как только выйдем на берег. Что я ему скажу? Надо что-нибудь выдумать…»

И тут он услышал два голоса.

— Ах, как я устала!.. — говорил один.

— Тише, Уинни! — говорил другой. — Придержи язычок!

«Это мне снится», — подумал Шаста. — «Честное слово, та лошадь заговорила!»

Вскоре обе лошади уже не плыли, а шли, а потом — вылезли на берег. Вода струилась с них, камешки хрустели под копытами. Маленький всадник, как это ни странно, ни о чем не спрашивал. Он даже не глядел на Шасту. Но Игого вплотную подошел к другой лошади и громко фыркнул.

— Стой! — сказал он. — Я тебя слышал. Меня не обманешь. Госпожа моя, ты

— говорящая лошадь, ты тоже из Нарнии!

— Тебе какое дело? — вскрикнул странный тархан, и схватился за эфес. Но голос его кое-что подсказал Шасте.

— Да это девочка! — догадался он.

— А тебе какое дело? — продолжала незнакомка. — Зато ты — мальчик! Грубый, глупый мальчишка! Наверное — раб и конокрад.

— Нет, маленькая госпожа, — сказал конь. — Он не украл меня. Если уж на то пошло, я его украл. Что же до того, мое ли это дело — посуди сама. Земляки непременно приветствуют друг друга на чужбине.

— Конечно, — поддержала его лошадь.

— Уж ты-то молчи! — сказала девочка. — Видишь, в какую беду я из-за тебя попала!

— Никакой беды нет, — сказал Шаста. — Можете ехать, куда ехали. Мы вас не держим.

— Еще бы! — вскричала всадница.

— Как трудно с людьми!.. — сказал кобыле конь. — Ну просто мулы… Давай, мы с тобой разберемся. Должно быть, госпожа, тебя тоже взяли в плен, когда ты была жеребенком?

— Да, господин мой, — печально отвечала Уинни.

— А теперь ты бежала?

— Скажи ему, чтобы не лез, когда не просят, — вставила всадница.

— Нет, Аравита, не скажу, — ответила Уинни. — Я и впрямь бежала, Не только ты, но и я. Такой благородный конь нас не выдаст. Господин мой, мы держим путь в Нарнию.

— Конечно, — сказал конь. — И мы тоже. Всякий поймет, что оборвыш, едва сидящий в седле, откуда-то сбежал. Но не странно ли, что молодая тархина едет ночью, без свиты, в кольчуге своего брата, и боится чужих, и просит всех не лезть не в свое дело?

— Ну, хорошо, — сказала девочка. — Ты угадал, мы с Уинни сбежали из дому. Мы едем в Нарнию. Что же дальше?

— Дальше мы будем держаться вместе, — ответил конь. — Надеюсь, госпожа моя, ты не откажешься от моей защиты и помощи?

— Почему ты спрашиваешь мою лошадь, а не меня? — разгневалась Аравита.

— Прости меня, госпожа, — сказал конь, чуть-чуть прижимая книзу уши, — у нас в Нарнии так не говорят. Мы с Уинни — свободные лошади, а не здешние немые клячи. Если ты бежишь в Нарнию, помни: Уинни — не «твоя лошадь». Скорее уж ты «ее девочка».

Аравита раскрыла рот, но заговорила не сразу. Вероятно, раньше она так не думала.

— А все-таки, — сказала она наконец, — зачем нам ехать вместе? Ведь нас скорее заметят.

— Нет, — сказал Игого; а Уинни его поддержала:

— Поедем вместе, поедем! Я буду меньше бояться. Я и дороги толком не знаю. Такой замечательный конь, куда умнее меня.

Шаста сказал:

— Оставь ты их! Видишь, они не хотят…

— Мы хотим! — перебила его Уинни.

— Вот что, — сказала девочка. — Против вас, господин конь, я ничего не имею, но откуда вы знаете, что этот мальчишка нас не выдаст?

— Скажи уж прямо, что я тебе — не компания! — воскликнул Шаста.

— Не кипятись, — сказал конь. — Госпожа права. Нет, — обратился он к ней, — я за него ручаюсь. Он верен мне, он добрый товарищ. К тому же он, несомненно, из Нарнии или Орландии.

— Хорошо, поедем вместе, — сказала она, но не мальчику, а коню.

— Я очень рад! — сказал конь. — Что ж, вода — позади, звери — тоже, не расседлать ли вам нас, не отдохнуть ли, и не послушать ли друг про друга?

Дети расседлали коней, кони принялись щипать траву, Аравита вынула из сумы много вкусных вещей. Шаста есть отказался, стараясь говорить как можно учтивей, словно настоящий вельможа, но в рыбачьей хижине этому не научишься, и получалось не то. Он это, в сущности, понимал, становился все угрюмей, вел себя совсем уж неловко; кони же прекрасно поладили. Они вспоминали любимые места в Нарнии и выяснили, что приходятся друг другу троюродными братом и сестрой. Людям стало еще труднее, и тут Игого сказал:

— Маленькая госпожа, поведай нам свою повесть. И не спеши, за нами никто не гонится.

Аравита немедленно села, красиво скрестив ноги, и важно начала свой рассказ. Надо сказать вам, что в этой стране и правду, и неправду рассказывают особым слогом; этому учат с детства, как учат у нас писать сочинения. Только рассказы эти слушать можно, а сочинений, если я не ошибаюсь, не читает никто и никогда.

 

Глава 3

У ВРАТ ТАШБААНА

— Меня зовут Аравитой, — начала рассказчица. — Я прихожусь единственной дочерью могучему Кидраш-тархану, сыну Ришти-тархана, сына Кидраш-тархана, сына Ильсомбрэз-тисрока, сына Ардиб-тисрока, потомка богини Таш. Отец мой, владетель Калавара, наделен правом стоять в туфлях перед Тисроком (да живет он вечно). Мать моя ушла к богам, и отец женился снова. Один из моих братьев пал в бою с мятежниками, другой еще мал. Случилось так, что мачеха меня невзлюбила, и солнце казалось ей черным, пока я жила в отчем доме. Потому она и подговорила своего супруга, а моего отца, выдать меня за Ахошту-тархана. Человек этот низок родом, но вошел в милость к Тисроку (да живет он вечно), ибо льстив и весьма коварен, и стал тарханом, и получил во владение города, а вскоре станет великим визирем, Годами он стар, видом гнусен, кособок и повадкою схож с обезьяной. Но мой отец, повинуясь жене и прельстившись его богатством, послал к нему гонцов, которых он милостиво принял и прислал с ними послание о том, что женится на мне нынешним летом.

Когда я это узнала, солнце померкло для меня и я легла на ложе и плакала целые сутки, Наутро я встала, умылась, велела оседлать кобылу по имени Уинни, взяла кинжал моего брата, погибшего в западных битвах, и поскакала в зеленый дол. Там я спешилась, разорвала мои одежды, чтобы сразу найти сердце, и взмолилась к богам, чтобы поскорее оказаться там же, где брат. Потом я закрыла глаза, сжала зубы, но тут кобыла моя промолвила как дочь человеческая: «О, госпожа, не губи себя! Если ты останешься жить, ты еще будешь счастлива, а мертвые — мертвы».

— Я выразилась не так красиво, — заметила Уинни.

— Ничего, госпожа, так надо! — сказал ей Игого, наслаждавшийся рассказом. — Это высокий тархистанский стиль. Хозяйка твоя прекрасно им владеет. Продолжай, тархина!

— Услышав такие слова. — продолжала Аравита, — я подумала, что разум мой помутился с горя, и устыдилась, ибо предки мои боялись смерти не больше, чем комариного жала. Снова занесла я нож, но кобыла моя Уинни просунула морду между ним и мною и обратилась ко мне с разумнейшей речью, ласково укоряя меня, как мать укоряла бы дочь. Удивление мое было так сильно, что я забыла и о себе, и об Ахоште. «Как ты научилась говорить, о кобыла?» — обратилась я к ней, и она поведала то, что вы уже знаете: там, в Нарнии, живут говорящие звери, и ее украли оттуда, когда она была жеребенком. Рассказы ее о темных лесах и светлых реках, и кораблях, и замках были столь прекрасны, что я воскликнула: «Молю тебя богиней Таш, и Азаротом, и Зардинах, владычицей мрака, отвези меня в эту дивную землю!» — «О, госпожа!

— отвечала мне кобыла моя Уинни, — в Нарнии ты обрела бы счастье, ибо там ни одну девицу не выдают замуж насильно». Надежда вернулась ко мне и я благодарила богов, что не успела себя убить. Мы решили вернуться домой и украсть друг друга. Выполняя задуманное нами, я надела в доме отца лучшие мои одежды и пела, и плясала, и притворялась веселой, а через несколько дней обратилась к Кидраш-тархану с такими словами: «О, услада моих очей, могучий Кидраш, разреши мне удалиться в лес на три дня с одной из моих прислужниц, дабы принести тайные жертвы Зардинах, владычице мрака и девства, как и подобает девице, выходящей замуж, ибо я вскоре уйду от нее к другим богам». И он отвечал мне: «Услада моих очей, да будет так».

Покинув отца, я немедля отправилась к старейшему из его рабов, мудрому советнику, который был мне нянькой в раннем детстве и любил меня больше, чем воздух или ясный солнечный свет. Я велела ему написать за меня письмо. Он рыдал и молил меня остаться дома, но потом смирился и сказал: «Слушаю, о госпожа, и повинуюсь!». И я запечатала это письмо и спрятала его на груди.

— А что там было написано? — спросил Шаста.

— Подожди, мой маленький друг, — сказал Игого. — Ты портишь рассказ. Мы все узнаем в свое время. Продолжай, тархина.

— Потом я кликнула рабыню и велела ей разбудить меня до зари, и угостила ее вином, и подмешала к нему сонного зелья. Когда весь дом уснул, я надела кольчугу погибшего брата, которая хранилась в моих покоях, взяла все деньги, какие у меня были, и драгоценные камни, и еду. Я оседлала сама кобылу мою Уинни, и еще до второй стражи мы с нею ушли — не в лес, как думал отец, а на север и на восток, к Ташбаану.

Я знала, что трое суток, не меньше, отец не будет искать меня, обманутый моими словами. На четвертый же день мы были в городе Азым Балдах, откуда идут дороги во все стороны нашего царства, и особо знатные тарханы могут послать письмо с гонцами Тисрока (да живет он вечно). Потому я пошла к начальнику этих гонцов и сказала; «О, несущий весть, вот письмо от Ахошты-тархана к Кидрашу, владетелю Калавара! Возьми эти пять полумесяцев и пошли гонца». А начальник сказал мне: «Слушаюсь и повинуюсь».

В этом письме было написано: «От Ахошты к Кидраш-тархану, привет и мир. Во имя великой Таш, непобедимой, непостижимой, знай, что на пути к тебе я милостью судеб встретил твою дочь, тархину Аравиту, которая приносила жертвы великой Зардинах, как и подобает девице. Узнав, кто передо мною, я был поражен ее красой и добродетелью. Сердце мое воспылало и солнце показалось бы мне черным, если бы я не заключил с ней немедля брачный союз. Я принес должные жертвы, в тот же час женился, и увез прекрасную в мой дом. Оба мы молим и просим тебя поспешить к нам, дабы порадовать нас и ликом своим, и речью, и захватить с собой приданое моей жены, которое нужно мне незамедлительно, ибо я потратил немало на свадебный пир. Надеюсь и уповаю, что тебя, моего истинного брата, не разгневает поспешность, вызванная лишь тем, что я полюбил твою дочь великой любовью. Да хранят тебя боги».

Отдавши это письмо, я поспешила покинуть Азым Балдах, дабы миновать Ташбаан к тому дню, когда отец мой прибудет туда или пришлет гонцов. На этом пути за нами погнались львы и мы повстречались с вами.

— А что было дальше с той девочкой? — спросил Шаста.

— Ее высекли, конечно, за то, что она проспала, — ответила Аравита. — И очень хорошо, она ведь наушничала мачехе.

— А по-моему, плохо, — сказал Шаста.

— Прости, о тебе не подумала, — сказала Аравита.

— И еще одного я не понял, — продолжал он, — ты не взрослая, ты не старше меня, а то и моложе. Разве тебя можно выдать замуж?

Аравита не отвечала, но Игого сказал:

— Шаста, не срамись! У тархистанских вельмож так заведено.

Шаста покраснел (хотя в темноте никто не заметил), смутился и долго молчал. Игого тем временем поведал Аравите их историю, и Шасте показалось, что он слишком часто упоминал всякие падения и неудачи. Видимо, конь считал, что это забавно, хотя Аравита и не смеялась. Потом все легли спать.

Наутро все четверо продолжили свой путь, и Шаста думал, что вдвоем было лучше. Теперь Игого беседовал не с ним, а с Аравитой. Благородный конь долго жил в Тархистане, среди тарханов и тархин, и знал почти всех знакомых своей неожиданной попутчицы. «Если ты был под Зулиндрехом, ты должен был видеть Алимаша, моего родича», — говорила Аравита, а он отвечал: «Ну, как же! Колесница — не то, что мы, кони, но все же он храбрый воин и добрый человек. После битвы, когда мы взяли Тебеф, он дал мне много сахару». А то начинал Игого: «Помню, у озера Мезраэль…» и Аравита вставляла: «Ах, там жила моя подруга, Лазорилина. Дол Тысячи Запахов… Какие сады, какие цветы, ах и ах!» Конь никак не думал оттеснить своего маленького приятеля, но тому иногда так казалось. Когда встречаются существа одного круга, это выходит само собой.

Уинни сильно робела перед таким конем и говорила немного. А хозяйка ее — или подруга — ни разу не обратилась к Шасте.

Вскоре, однако, им пришлось подумать о другом. Они подходили к Ташбаану. Селенья стали больше, дороги — не так пустынны. Теперь они ехали ночью, днем — где-нибудь прятались, и часто спорили о том, что же им делать в столице. Каждый предлагал свое и Аравита, быть может, обращалась чуть-чуть приветливей к Шасте; человек становится лучше, когда обсуждает важные вещи, а не просто болтает.

Игого считал, что самое главное — условиться поточнее, где они встретятся по ту сторону столицы, если их почему-либо разлучат. Он предлагал старое кладбище — там стояли усыпальницы древних королей, а за ними начиналась пустыня. «Эти усыпальницы нельзя не заметить, они как огромные ульи, — говорил конь. — И никто к ним не подойдет, здесь очень боятся привидений». Аравита испугалась немного, но Игого ее заверил, что это — пустые тархистанские толки. Шаста поспешил сказать, что он — не тархистанец и никаких привидений не боится. Так это было или не так, но Аравита сразу же откликнулась (хотя и немного обиделась) и, конечно, сообщила, что не боится и она. Итак, решили встретиться среди усыпальниц, когда минуют город и успокоились, но тут Уинни тихо заметила, что надо еще его миновать.

— Об этом, госпожа, мы потолкуем завтра, — сказал Игого. — Спать пора.

Однако назавтра, уже перед самой столицей, они столковаться не могли. Аравита предлагала переплыть ночью огибающую город реку, и вообще в Ташбаан не заходить. Игого возразил ей, что для Уинни река эта широка, особенно — со всадником (умолчав, что она широка и для него), да и вообще на ней и днем, и ночью много лодок и судов. Как не заметить, что плывут две лошади, и не проявить излишнего любопытства?

Шаста сказал, что лучше переплыть реку в другом, более узком месте, но Игого объяснил, что там, по обе стороны, дворцы и сады, а в садах ночи напролет веселятся тарханы и тархины. Именно в этих местах кто-нибудь непременно узнает Аравиту, а может быть — и мальчика.

— Надо нам как-нибудь переодеться. — сказал Шаста.

Уинни предложила идти прямо через город, от ворот до ворот, стараясь держаться в густой толпе. Людям, сказала она, и впрямь хорошо бы переодеться, чтобы походить на крестьян или на рабов, а седла и красивую кольчугу завязать в тюки, которые они, лошади, понесут на спине. Тогда народ подумает, что дети ведут вьючных лошадей.

— Ну, знаешь ли! — фыркнула Аравита. — Кого-кого, а этого коня за крестьянскую лошадь не примешь.

— Надеюсь, — вставил Игого, чуть-чуть прижимая уши.

— Конечно, мой план не очень хорош, — сказала Уинни, — но иначе нам не пройти. Нас с Игого давно не чистили, мы хуже выглядим — ну, хотя бы я… Если мы хорошенько выкатаемся в глине, и будем еле волочить ноги и глядеть в землю, нас могут не заметить. Да, подстригите нам хвосты покороче, и неровно, клочками.

— Дорогая моя госпожа, — сказал Игого, — подумала ли ты, каково предстать в таком виде? Это же столица!

— Что поделаешь!.. — сказала смиренная лошадь (она была еще и разумной).

— Главное — через столицу пройти.

Пришлось на все это согласиться. Шаста украл в деревне мешок-другой и веревку (Игого назвал это «позаимствовал») и честно купил старую мальчишечью рубаху для Аравиты.

Вернулся он, торжествуя, когда уже смеркалось. Все ждали его в роще, у подножья холма, радуясь, что холм этот — последний. С его вершины они уже могли увидеть Ташбаан. «Только бы город пройти…» — тихо сказал Шаста, а Уинни ответила: «Ах, правда, правда!»

Ночью они взобрались по тропке на холм и, выйдя из под деревьев, увидели огромный город, сияющий тысячью огней. Шаста, видевший это в первый раз, немного испугался, но все же поужинал и поспал. Лошади разбудили его затемно.

Звезды еще сверкали, трава была влажной и очень холодной; далеко внизу, справа, над морем, едва занималась заря. Аравита отошла за дерево и вскоре вышла в мешковатой одежде, с узелком в руке. Узелок этот и кольчугу, и ятаган, и седла сложили в мешки. Лошади уже перепачкались, как только могли; чтобы подрезать им хвосты, пришлось снова вынуть ятаган. Хвосты подрезали долго и не очень умело.

— Ну, что это! — сказал Игого. — Ох, как бы я лягался, не будь я говорящим конем! Мне казалось, вы подстрижете хвосты, а не повыдергиваете…

Было почти темно, пальцы коченели от холода, но в конце концов с делом справились, поклажу нагрузили, взяли веревки (ими заменили уздечки и поводья) и двинулись вниз. Занялся день.

— Будем держаться вместе, сколько сможем, — напомнил Игого. — Если же нас разлучат, встретимся на старом кладбище. Тот, кто придет туда первым, будет ждать остальных.

— Что бы ни случилось, — сказал лошадям Шаста, — не говорите ни слова.

 

Глава 4

КОРОЛЬ И КОРОЛЕВА

Сперва Шаста видел внизу только море мглы, над которым вставали купола и шпили; но когда рассвело и туман рассеялся, он увидел больше. Широкая река обнимала двумя рукавами великую столицу, одно из чудес света. По краю острова стояла стена, укрепленная башенками — их было так много, что Шаста скоро перестал считать. Остров был, как круглый пирог— посередине выше, и склоны его густо покрывали дома; наверху же гордо высились дворец Тисрока и храм богини Таш. Между домами причудливо вились улочки, обсаженные лимонными и апельсиновыми деревьями, на крышах зеленели сады, повсюду пестрели и переливались арки, колоннады, шпили, минареты, балконы, плоские крыши. Когда серебряный купол засверкал на солнце, у Шасты сердце забилось от восторга.

— Идем! — не в первый раз сказал ему конь. Берега с обеих сторон были покрыты густыми, как лес, садами, а когда спустились ниже и Шаста ощутил сладостный запах фруктов и цветов, стало видно, что из-под деревьев выглядывают белые домики. Еще через четверть часа путники шли меж беленых стен, из-за которых свешивались густые ветви.

— Ах, какая красота! — восхищался Шаста.

— Скорей бы она осталась позади, — сказал Игого. — К Северу, в Нарнию!

И тут послышался какой-то звук, сперва — тихий, потом — громче. Наконец, он заполнил все, он был красив, но так торжественен, что мог и немножко испугать.

— Это сигнал. — объяснил конь. — Сейчас откроют ворота.

Ну, госпожа моя Аравита, опусти плечи, ступай тяжелее. Забудь, что ты — тархина. Постарайся вообразить, что тобой всю жизнь помыкали.

— Если на то пошло, — ответила Аравита, — почему бы и тебе не согнуть немного шею? Забудь, что ты — боевой конь.

— Тише, — сказал Игого. — Мы пришли.

Так оно и было. Река перед ними разделялась на два рукава, и вода на утреннем солнце ярко сверкала. Справа, немного подальше, белели паруса; прямо впереди был высокий многоарочный мост. По мосту неспешно брели крестьяне. Одни несли корзины на голове, другие вели осликов и мулов. Путники наши как можно незаметней присоединились к ним.

— В чем дело? — шепнул Шаста Аравите, очень уж она надулась.

— Тебе-то что! — почти прошипела она. — Что тебе Ташбаан! А меня должны нести в паланкине, впереди — солдаты, позади — слуги… И прямо во дворец, к Тисроку (да живет он вечно). Да, тебе что…

Шаста подумал, что все это очень глупо.

За мостом гордо высилась городская стена. Медные ворота были открыты; по обе стороны, опираясь на копья, стояло человек пять солдат. Аравита невольно подумала: «Они бы мигом встали прямо, если бы узнали, кто мой отец!..», но друзья ее думали только о том, чтобы солдаты не обратили на них внимания. К счастью, так и вышло, только один из них схватил морковку из чьей-то корзины, бросил ее в Шасту, и крикнул, грубо хохоча:

— Эй, парень! Худо тебе придется, если хозяин узнает, что ты возишь поклажу на его коне!

Шаста испугался — он понял, что ни один воин или вельможа не примет Игого за вьючную лошадь, — но все же смог ответить:

— Он сам так велел!

Лучше бы ему промолчать — солдат тут же ударил его по уху, и сказал:

— Ты у меня научишься говорить со свободными! — но больше их никто не остановил. Шаста почти и не плакал, к битью он привык.

За стеной столица показалась ему не такой красивой. Улицы были узкие и грязные, стены — сплошные, без окон, народу — гораздо больше, чем он думал.

Крестьяне шли на рынок, но были тут и водоносы, и торговцы сластями, и носильщики, и нищие, и босоногие рабы, и бродячие собаки, и куры. Если бы вы оказались там, вы бы прежде всего ощутили запах немытого тела, грязной шерсти, лука, чеснока, мусора и помоев.

Шаста делал вид, что ведет всех, но вел Игого, указывая носом, куда свернуть. Они поднимались вверх, сильно петляя, и вышли наконец на обсаженную деревьями улицу. Воздух тут был получше. С одной стороны стояли дома, а с другой, за зеленью, виднелись крыши на уступе пониже, и даже река далеко внизу. Чем выше подымались наши путники, тем становилось чище и красивей. Все чаще попадались статуи богов и героев (скорее величественные, чем красивые), пальмы и аркады бросали тень на раскаленные плиты мостовой. За арками ворот зеленели деревья, пестрели цветы, сверкали фонтаны, и Шаста подумал, что там совсем неплохо.

Толпа, однако, была по-прежнему густой. Идти приходилось медленно, нередко — останавливаться; то и дело раздавался крик: «Дорогу, дорогу, дорогу тархану» — или: «… тархине» — или: «… пятнадцатому визирю» — или»… посланнику» — и все, кто шел по улице, прижимались к стене, а над головами Шаста видел носилки, которые несли на обнаженных плечах шесть великанов-рабов. В Тархистане только один закон уличного движения; уступи дорогу тому, кто важнее, если не хочешь, чтобы тебя хлестнули бичом или укололи копьем.

На очень красивой улице, почти у вершины (где стоял дворец Тисрока) случилась самая неприятная из этих встреч.

— Дорогу светлоликому королю, гостю Тисрока (да живет он вечно!), — закричал зычный голос. — Дорогу владыкам Нарнии!

Шаста посторонился и потянул за собой Игого; но ни один конь, даже говорящий, не любит пятиться задом. Тут их толкнула женщина с корзинкой, приговаривая: «Лезут, сами не знают…», кто-то выскочил сбоку — и бедный Шаста, неведомо как, выпустил поводья. Толпа тем временем стала такой плотной, что отодвинуться дальше к стене он не мог; и волей-неволей оказался в первом ряду.

То, что он увидел, ему понравилось. Такого он здесь еще не встречал. Тархистанец был один — тот, что кричал: «Дорогу!..» Носилок не было, все шли пешком, человек шесть, и Шаста очень удивился. Во-первых, они были светлые, белокожие, как он, а двое из них — и белокурые. Одеты они были тоже не так, как одеваются в Тархистане — без шаровар и без халатов, в чем-то вроде рубах до колена (одна — зеленая, как лес, две ярко-желтые, две голубые). Вместо тюрбанов — не у всех, у некоторых, были стальные или серебряные шапочки, усыпанные драгоценными камнями, а у одного — еще и с крылышками. Мечи у них были длинные, прямые, а не изогнутые, как ятаган. А главное — в них самих он не заметил и следа присущей здешним вельможам важности. Они улыбались, смеялись, один — насвистывал и сразу было видно, что они рады подружиться с любым, кто с ними хорош, и просто не замечают тех, кто с ними неприветлив. Глядя на них, Шаста подумал, что в жизни не видел таких приятных людей.

Однако насладиться зрелищем он не успел, ибо тот, кто шел впереди, воскликнул:

— Вот он, смотрите!

И схватил его за плечо.

— Как не стыдно, ваше высочество! — продолжал он. — Королева Сьюзен глаза выплакала. Где же это видано, пропасть на всю ночь?! Куда вы подевались? — Шаста спрятался бы под брюхом у коня, или в толпе, но не мог

— светлые люди окружили его, а один держал.

Конечно, он хотел сказать, что он — бедный сын рыбака, и непонятный вельможа ошибся, но тогда пришлось бы объяснить, где он взял коня, и кто такая Аравита. Он оглянулся, чтобы Игого помог ему, но тот не собирался оповещать толпу о своем особом даре. Что до Аравиты, на нее Шаста и взглянуть не смел, чтобы ее не выдать. Да и времени не было — глава белокожих сказал:

— Будь любезен, Перидан, возьми его высочество за руку, я возьму за другую. Ну, идем. Обрадуем поскорей сестру нашу королеву.

Потом человек этот (наверное, король, потому что все говорили ему «ваше величество») принялся расспрашивать Шасту, где он был, как выбрался из дому, куда дел одежду, не стыдно ли ему, и так далее. Правда, он сказал не «стыдно», а «совестно».

Шаста молчал, ибо не мог придумать, что бы такое ответить — и не попасть в беду.

— Молчишь? — сказал король. — Знаешь, принц, тебе это не пристало! Сбежать может всякий мальчик. Но наследник Орландии не станет трусить, как тархистанский раб.

Тут Шаста совсем расстроился, ибо молодой король понравился ему больше всех взрослых, которых он видел, и он захотел тоже ему понравиться.

Держа за обе руки, незнакомцы провели его узкой улочкой, спустились по ветхим ступенькам, и поднялись по красивой лестнице к широким воротам в беленой стене, по обе стороны которых росли кипарисы. За воротами и дальше, за аркой, оказался двор или, скорее, сад. В самой середине журчал прозрачный фонтан. Вокруг него, на мягкой траве, росли апельсиновые деревья; белые стены были увиты розами.

Пыль и грохот исчезли. Белокожие люди вошли в какую-то дверь, тархистанец — остался. Миновав коридор, где мраморный пол приятно холодил ноги, они прошли несколько ступенек — и Шасту ослепила светлая большая комната, окнами на север, так что солнце здесь не пекло. По стенам стояли низкие диваны, на них лежали расшитые подушки, народу было много, и очень странного. Но Шаста не успел толком об этом подумать, ибо самая красивая девушка, какую он только видел, кинулась к ним и стала его целовать.

— О, Корин, Корин! — плача восклицала она. — Как ты мог!? Что я сказала бы королю Луму? Мы же с тобой такие друзья! Орландия с Нарнией — всегда в мире, а тут они бы поссорились… Как ты мог? Как тебе не совестно?

«Меня принимают за принца какой-то Орландии, — думал Шаста. — А они, должно быть, из Нарнии. Где же этот Корин, хотел бы я знать?»

Но мысли эти не подсказали ему, как ответить.

— Где ты был? — спрашивала прекрасная девушка, обнимая его; и он ответил, наконец:

— Я… я н-не знаю…

— Вот видишь, Сьюзен, — сказал король. — Ничего не говорит, даже солгать не хочет.

— Ваши величества! Королева Сьюзен! Король Эдмунд! — послышался голос и, обернувшись, Шаста чуть не подпрыгнул от удивленья. Говоривший (из тех странных людей, которых он заметил, войдя в комнату) был не выше его, и от пояса вверх вполне походил на человека, а ноги у него были лохматые и с копытцами, сзади же торчал хвост. Кожа у него была красноватая, волосы вились, а из них торчали маленькие рожки. То был фавн — Шаста в жизни их не видел, но мы с вами знаем из повести о Льве и Колдунье, кто они такие. Надеюсь, вам приятно узнать, что фавн был тот самый, которого Люси, сестра королевы Сьюзен, встретила в Нарнии, как только туда попала. Теперь он постарел, ибо Питер, Сьюзен, Эдмунд и Люси уже несколько лет правили Нарнией.

— У его высочества, — продолжал фавн, — легкий солнечный удар. Взгляните на него! Он ничего не помнит. Он даже не понимает, где он!

Тогда все перестали расспрашивать Шасту и ругать его, и положили на мягкий диван, и дали ему ледяного шербета в золотой чаше и сказали, чтоб он не волновался. Такого с ним в жизни не бывало, он даже не думал, что есть такие мягкие ложа и такие вкусные напитки. Конечно, он беспокоился, что с друзьями, и прикидывал, как бы сбежать, и гадал, что с этим Корином, но все эти заботы как-то меркли. Думая о том, что вскоре его и покормят, он рассматривал занятнейшие существа, которых тут было немало.

За фавном стояли два гнома (их он тоже никогда не видел) и очень большой ворон. Прочие были люди, взрослые, но молодые, с приветливыми лицами и веселыми, добрыми голосами. Шаста стал прислушиваться к их разговору.

— Ну, Сьюзен, — говорил король той девушке, которая целовала Шасту. — Мы торчим тут три недели с лишним. Что же ты решила? Хочешь ты выйти за своего темнолицего царевича?

Королева покачала головой.

— Нет, дорогой брат, — сказала она. — Ни за какие сокровища Ташбаана. (А Шаста подумал: «Ах, вон что! Они король и королева, но не муж и жена, а брат и сестра».)

— Признаюсь, — сказал король, — я меньше любил бы тебя, скажи ты иначе. Когда он гостил в Кэр-Паравеле, я удивлялся, что ты в нем нашла.

— Прости меня, Эдмунд, — сказала королева, — я такая глупая! Но вспомни, там, у нас, он был иной. Какие он давал пиры, как дрался на турнирах, как любезно и милостиво говорил целую неделю! А здесь, у себя, он совершенно другой.

— Стар-ро, как мир-р! — прокаркал ворон. — Недаром говорится: «В берлоге не побываешь — медведя не узнаешь».

— Вот именно, — сказал один из гномов. — И еще: «Вместе не поживешь, друг друга не поймешь».

— Да, — сказал король, — теперь мы увидели его дома, а не в гостях. Здесь, у себя, он гордый, жестокий, распутный бездельник.

— Асланом тебя прошу, — сказала королева, — уедем сегодня!

— Не так все просто, сестра, — отвечал король. — Сейчас я открою, о чем думал последние дни. Перидан, будь добр, затвори дверь, да погляди, нет ли кого за дверью. Так. Теперь мы поговорим о важных и тайных делах.

Все стали серьезны, а королева Сьюзен подбежала к брату.

— Эдмунд! — воскликнула она. — Что случилось? У тебя такие страшные глаза!..

 

Глава 5

ПРИНЦ КОРИН

— Дорогая сестра и королева, — сказал король Эдмунд, — пришло тебе время доказать свою отвагу. Не стану скрывать, нам грозит большая опасность.

— Какая? — спросила королева.

— Боюсь, — отвечал король, — что мы не уедем отсюда. Пока царевич еще надеялся, мы были почетными гостями. С той минуты, как ты ему откажешь, клянусь Гривой Аслана, мы — пленники.

Один из гномов тихо свистнул.

— Я пр-р-редупреждал ваши величества, — сказал ворон. — Войти легко, выйти трудно, как сказал омар, когда его варили.

— Я видел царевича утром, — продолжал король. — Как ни жаль, он не привык, чтобы ему перечили. Он требовал от меня — то есть от тебя — окончательного ответа. Я шутил, как мог, над женскими капризами, но все же дал понять, что надежды у него мало. Он страшно рассердился. Он даже угрожал мне, конечно, в их слащавой манере.

— Да, — сказал фавн, — когда я ужинал с великим визирем, было то же самое. Он меня спросил, нравится ли мне Ташбаан. Конечно, я не мог сказать, что мне тут каждый камень противен, а лгать не умею — и я ответил, что летом, в жару, сердце мое томится по прохладным лесам и мокрым травам. Он неприятно улыбнулся и сказал: «Никто тебя не держит, козлиное копытце, — езжай, пляши в своих лесах, а нам оставь жену для царевича».

— Ты думаешь, он сделает меня своей женой насильно? — воскликнула Сьюзен.

— Женой… — отвечал король. — Спасибо, если не рабой. … — Как же он может? Разве царь Тисрок это потерпит?

— Не сошел же он с ума! — сказал Перидан. — Он знает, что в Нарнии есть добрые копья.

— Мне кажется, — сказал Эдмунд, — что Тисрок очень мало боится нас. Страна у нас небольшая. Владетелям империй не нравятся маленькие страны у их границ. Они хотят победить, поглотить их. Не затем ли он послал к нам царевича, чтобы затеять ссору? Он рад бы прибрать к рукам и Нарнию, и Орландию.

— Пускай попробует! — вскричал гном. — Между ним и нами лежит пустыня! Что скажешь, ворон?

— Я знаю ее, — сказал ворон. — Я облетел ее вдоль и поперек, когда был молод. (Не сомневайтесь, что Шаста навострил уши). Если Тисрок пойдет через большой оазис, он Орландии не достигнет — людям его и коням не хватит там воды. Но есть и другая дорога.

Шаста стал слушать еще внимательнее.

— Ведет она от древних усыпальниц, — продолжал ворон, — на северо-запад, и тому, кто по ней движется, все время видна двойная вершина горы. Довольно скоро, через сутки, начнется каменистое ущелье, очень узкое, почти незаметное со стороны. Кажется, что в нем нет ни травы, ни воды, ничего. Но если спуститься туда, увидишь, что по нему течет речка. Держась ее, можно добраться до самой Орландии.

— Знают ли тархистанцы об этой дороге? — спросила королева.

— Друзья мои, — воскликнул король, — к чему эти речи? Дело не в том, кто победит, если Тархистан нападет на нас. Дело в том, как выбраться из этого проклятого города. Даже если брат мой Питер, Верховный Король, одолеет Тисрока десять раз, мы уже будем давно мертвецами, а сестра моя королева — женой или рабой царевича.

— У нас есть оружие, — сказал гном. — Мы можем защитить этот замок.

— Я не сомневаюсь, — сказал король, — что каждый из нас дорого продаст свою жизнь. Королеву они получат только через наши трупы. Но мы тут как мыши в мышеловке.

— Недар-р-ром гово-р-рится, — прокаркал ворон, — «В доме остаться — с жизнью расстаться». И еще: «В доме запрут — дом подожгут».

— Ах, все это из-за меня! — заплакала Сьюзен. — Не надо мне было покидать Кэр-Паравел! Как было хорошо! Кроты уже почти кончили перекапывать сад… а я… а я… — и она закрыла лицо руками.

— Мужайся, Сью, мужайся — начал король Эдмунд, но вдруг увидел, что фавн, сжав руками голову, раскачивается, как от боли.

— Минутку, минутку… — говорил он. — Я думаю, я сейчас придумаю… Подождите, сейчас, сейчас!..

Все подождали и, наконец, фавн с облегчением вздохнул, а потом вытер лоб.

— Трудно одно, — сказал он, — добраться до корабля так, чтобы нас не заметили и не схватили.

— Да, — сказал гном. — «Рад бы нищий скакать, да коня нету».

— Постой, постой, — сказал фавн. — Нужно одно: пойти под каким-нибудь предлогом на корабль, оставить там матросов…

— Наверное, ты прав… — сказал король Эдмунд.

— Ваше величество, — продолжал фавн, — не пригласите ли вы царевича на пир? Устроим мы этот пир на нашем корабле завтра вечером. Ради пользы дела намекните, что ее величество может дать там ответ, не нанося урона своей чести. Царевич подумает, что она готова уступить.

— Пр-рекрасный совет! — сказал ворон.

— Все будут думать, — взволнованно говорил фавн, — что мы готовимся к пиру. Кого-нибудь пошлем на базар, купить сластей, вина и фруктов… Пригласим шутов и колдунов, и плясуний, и флейтистов…

— Так, так, — сказал король, потирая руки.

— А когда стемнеет, — сказал фавн, — мы уже будем на борту…

— Поставим паруса, возьмем весла! — воскликнул король.

— И выйдем в море! — закончил фавн и пустился в пляс.

— На Север! — вскричал гном.

— В Нарнию! — крикнули все. — Ура!

— Дорогой фавн, — сказала королева, — ты меня спас! — и, схватив его за руки, закружилась по комнате. — Ты спас нас всех!

— Царевич пустится в погоню, — сказал вельможа, чьего имени Шаста не знал.

— Ничего, — сказал король. — У него нет хороших кораблей и быстрых галер. Царь Тисрок держит их для себя. Пускай гонятся! Мы потопим их, если они вообще нас догонят.

— Совещайся мы неделю, — сказал ворон, — лучше не придумаешь. Однако недаром говорится: «Сперва — гнездо, потом — яйцо». Прежде, чем приняться за дело, подкрепимся.

Тогда все встали и открыли двери и пропустили в них первыми королеву и короля. Шаста замешкался, но фавн сказал ему:

— Отдохните, ваше высочество, я принесу вам поесть. Лежите, пока мы не станем перебираться на корабль.

Шаста опустил голову на мягкие подушки и остался в комнате один.

«Какой ужас!..» — думал он. Ему и в голову не приходило сказать всю правду и попросить о помощи. Вырос он среди жестоких черствых людей, и привык ничего не говорить взрослым, чтобы хуже не было. Может быть, этот король не обидит говорящих коней, они из Нарнии, но Аравита — здешняя, он продаст ее в рабство или вернет отцу. «А я… — думал он, — а я не посмею, сказать им, что я не принц Корин. Я слышал их тайны. Если они узнают, что я не из них, они меня живым не отпустят. Они побоятся, что я их выдам. Они меня убьют. А если Корин придет? Тогда уж наверное…»

Понимаете, Шаста не знал, как ведут себя свободные, благородные люди.

«Что же мне делать, что делать? А, вон идет этот козел!..»

Фавн, слегка приплясывая, внес в комнату огромный поднос и поставил его на столик у дивана.

— Ну, милый принц, — сказал он и сел на ковер, скрестив ноги, — ешь, это последний твой обед в Ташбаане.

Обед был хорош. Не знаю, понравился бы он вам, но Шасте понравился. Он жадно съел и омаров, и овощи, и бекаса, фаршированного трюфелями и миндалем, и сложное блюдо из риса, изюма, орехов и цыплячьих печенок, и дыню, и ягоды, и какие-то дивные ледяные сласти, вроде нашего мороженого. Выпил он и вина, которое зовется белым, хотя оно светло-желтое.

Фавн тем временем развлекал его беседой. Думая, что принц нездоров, он пытался обрадовать его и говорил о том, как они вернутся домой, и о добром короле Луме, и о небольшом замке на склоне горы.

— Не забывай, — сказал он, — что ко дню рожденья тебе обещали кольчугу и коня, а года через два сам король Питер посвятит тебя в рыцари. Пока что мы часто будем ездить к вам, вы — к нам, через горы. Ты помнишь, конечно, что обещал приехать ко мне на Летний Праздник, там будут костры и ночные пляски с дриадами, а может — кто знает? — нас посетит сам Аслан.

Когда Шаста съел все подчистую, фавн сказал:

— А теперь поспи. Не бойся, я за тобой зайду, когда будем перебираться на корабль. А потом — домой, на Север!

Шасте так понравился и обед, и рассказы фавна, что он уже не мог размышлять о неприятном. Он надеялся, что принц Корин не придет, опоздает, и его самого увезут на Север. Боюсь, он не подумал, что станется с принцем, если тот будет один в Ташбаане. Об Аравите и о лошадях он чуть-чуть беспокоился, но сказал себе: «Что поделаешь? И вообще, Аравите самой так лучше, очень я ей нужен», — ощущая при этом, что куда приятней плыть по морю, чем одолевать пустыню.

Подумав так, он заснул, как заснули бы и вы, если бы встали затемно, долго шли, а потом, лежа на мягком диване, столько съели.

Разбудил его громкий звон. Испуганно привстав, он увидел, что и тени, и свет сместились, а на полу лежат осколки драгоценной вазы. Но главное было не это: в подоконник вцепились чьи-то руки. Они сжимались все крепче (костяшки пальцев становились все белее), потом появились голова и плечи. Через секунду какой-то мальчик перемахнул через подоконник и сел, свесив вниз одну ногу.

Шаста никогда не гляделся в зеркало, а если бы и гляделся, не понял бы, что незнакомец очень похож на него, ибо тот был сейчас ни на кого не похож. Под глазом у него красовался огромный синяк, под носом запеклась кровь, одного зуба не было, одежда, некогда очень красивая, висела лохмотьями.

— Ты кто такой? — шепотом спросил мальчик.

— А ты принц Корин? — в свою очередь спросил Шаста.

— Конечно, — ответил мальчик. — А ты кто?

— Никто, наверное, — сказал Шаста. — Король Эдмунд увидел меня на улице и подумал, что это ты. Можно отсюда выбраться?

— Можно, если ты хорошо лазаешь, — сказал Корин. — Куда ты спешишь? Мы так похожи, давай еще кого-нибудь разыграем!

— Нет, нет, — заторопился Шаста. — Мне нельзя оставаться. Вдруг фавн придет, увидит нас вместе? Мне пришлось притвориться, что я — это ты. Вы сегодня отплываете. А где ты был все время?

— Один мальчишка сказал гадость про королеву Сьюзен, — ответил принц. — Я его побил. Он заорал и побежал за братом. Тогда я побил брата. Они погнались за мной и меня поймали такие люди, с копьями, называются стража. Я подрался и с ними. Тут стало темнеть. Они меня куда-то увели. По дороге я предложил им выпить вина. Они напились и заснули, а я тихо выбрался и пошел дальше, и встретил первого мальчишку. Ну, мы подрались. Я его опять побил. Потом я влез по водосточной трубе на крышу и ждал, пока рассветет. А потом искал дорогу. Попить нету?

— Нет, я все выпил, — сказал Шаста. — Покажи мне, как ты сюда влез. Надо поскорей уходить. А сам ложись на диван. Ах ты, они не поверят, что это я… то есть ты… У тебя такой синяк… Придется тебе сказать правду.

— Как же иначе? — сердито спросил принц. — А все-таки, кто ты такой?

— Некогда объяснять, — быстро зашептал Шаста. — Наверное, я родился в Нарнии. Но вырос я здесь и теперь бегу домой, через пустыню, с говорящим конем. Ну, как мне лезть?

— Вот так, — показал Корин. — Смотри, тут плоская крыша. Иди очень тихо, на цыпочках, а то услышит кто-нибудь! Сверни налево, потом залезь, если умеешь лазать, на стену, пройди по ней до угла и спрыгни на кучу мусора.

— Спасибо, — сказал Шаста с подоконника. Мальчики посмотрели друг на друга и обоим показалось, что теперь они Друзья.

— До свиданья, — сказал Корин. — Доброго тебе пути.

— До свиданья, — сказал Шаста. — И храбрый же ты!

— Куда мне до тебя! — сказал принц. — Ну, прыгай! Да, доберешься до Орландии, скажи моему отцу, королю Луму, что ты мой друг! Скорее, кто-то идет!

 

Глава 6

ШАСТА СРЕДИ УСЫПАЛЬНИЦ

Шаста неслышно пробежал по крыше, такой горячей, что он чуть не обжег ноги, взлетел вверх по стене, добрался до угла и мягко спрыгнул на кучу мусора в узкой, грязной улочке. Прежде, чем спрыгнуть, он огляделся, по-видимому, он был на самом верху горы, на которой стоит Ташбаан. Вокруг все уходило вниз, плоские крыши спускались уступами до городской стены и сторожевых башен. За ними, с Севера, текла река, за ней цвели сады, а уж за ними лежало странное, голое, желтоватое пространство, уходившее за горизонт, словно неподвижное море. Где-то в небе, совсем далеко, синели какие-то глыбы с белым верхом. «Пустыня и горы», — подумал он.

Спрыгнув со стены, он поспешил вниз по узкой улочке, и вышел на широкую. Там был народ, но никто не обращал внимания на босоногого оборвыша, Однако он все-таки боялся, пока перед ним из-за какого-то угла не возникли городские ворота. Вышел он в густой толпе. По мосту она двигалась медленно, как очередь. Здесь, над водой, было приятно вздохнуть после жары и запахов Ташбаана.

За мостом толпа стала таять, народ расходился, кто налево, кто направо, Шаста же пошел прямо вперед, между какими-то садами. Дойдя до того места, где трава сменялась песком, он уже был совсем один, и в удивлении остановился, словно увидел не край пустыни, а край света. Трава кончалась сразу; дальше, прямо в бесконечность, уходило что-то вроде морского берега, только пожестче, ибо здесь песок не смачивала вода. Впереди, как будто бы еще дальше, маячили горы. Минут через пять он увидел слева высокие камни, вроде ульев, но поуже. Шаста знал от коня, что это и есть усыпальницы древних царей. За ними садилось солнце, и они мрачно темнели на сверкающем фоне.

Свернув на запад, Шаста направился к ним. Солнце слепило его, но все же он ясно видел, что ни лошадей, ни девочки на кладбище нет. «Наверное, они за последней усыпальницей, — подумал он. — Чтобы отсюда не заметили».

Усыпальниц было штук двенадцать, стояли они как попало. В каждой чернел низенький вход. Шаста обошел кругом каждую из них, и никого не нашел. Когда он присел на песок, солнце уже село.

В ту же минуту раздался очень страшный звук. Шаста чуть не закричал, но вспомнил — это трубы оповещают Ташбаан, что ворота закрылись. «Не дури, — подумал он. — Не трусь, ты слышал этот звук утром», — но прекрасно понимал, что одно дело — слышать такие звуки при свете, среди друзей, и совсем другое — одному и в темноте, «Теперь, — думал он, — они не придут до утра. Они там заперты. Нет, Аравита увела их раньше, без меня. С нее станется! Что это я? Игого никогда на это не согласится!»

К Аравите он был несправедлив. Она бывала и черствой, и гордой, но верности не изменяла, и ни за что не бросила бы спутника, нравится он ей или нет.

Как бы то ни было, ночевать ему предстояло тут, а место это с каждой минутой привлекало его все меньше. Большие, молчаливые глыбы все-таки пугали его. Шаста изо всех сил старался не думать о привидениях, и уже немного успокоился, когда что-то коснулось его ноги.

«Помоги-и-те!» — закричал он неведомо кому, окаменев от страха. Бежать он не смел; все-таки, совсем уж плохо, когда бежишь среди могил, не смея взглянуть, кто за тобой гонится. Потом, собрав все свое мужество, он сделал самое разумное, что мог — обернулся; и увидел кота.

Кот, очень темный в темноте, был велик и важен — гораздо важнее и больше тех его собратьев, которых Шасте доводилось встречать. Глаза его таинственно сверкали и казалось, что он много знает — но не скажет.

— Кис-кис-кис, — неуверенно сказал Шаста. — Ты говорить не умеешь?

Кот сурово поглядел на него и медленно пошел куда-то, а Шаста, конечно, пошел за ним. Через некоторое время они миновали усыпальницы. Тогда кот уселся на песок, обернув хвост вокруг передних лап. Глядел он на Север — туда, где лежала Нарния — и был так неподвижен, что Шаста спокойно лег спиной к нему, лицом к могилам, словно чувствовал, что кот охраняет его от врагов. Когда тебе страшно, самое лучшее — повернуться лицом к опасности и чувствовать что-то теплое и надежное за спиной. Песок показался бы вам не очень удобным, но Шаста и прежде спал на земле, и скоро заснул, думая во сне, где же сейчас Игого, Уинни и Аравита.

Разбудил его странный и страшный звук. «Наверное, мне все приснилось» — подумал он. И тут же ощутил, что кота за спиной нету, и очень огорчился, но лежал тихо, не решаясь даже открыть глаза, как лежим иногда мы с вами, закрыв простыней голову. Звук раздался снова — пронзительный вой или вопль; тут глаза у Шасты открылись сами, и он присел на песке.

Луна ярко светила; усыпальницы стали как будто больше, но казались не черными, а серыми. Они очень уж походили на огромных людей, закрывших голову и лицо серым покрывалом. Что и говорить, это не радует. Однако звук шел не от них, а сзади, из пустыни. Сам того не желая, Шаста обернулся и посмотрел на пустыню.

«Хоть бы не львы!..» — подумал он. Звук и впрямь не походил на рычание льва, но Шаста этого не знал. Выли шакалы (это тоже не слишком приятно).

«Их много, — подумал Шаста, сам не зная о ком. — Они все ближе…» Мне кажется, будь он поумнее, он вернулся бы к реке, там были дома, но он боялся пройти мимо усыпальниц. Кто его знает, что вылезет из черных отверстий? Глупо это или не глупо, Шаста предпочел диких зверей. Но крики приближались — и он изменил мнение…

Он уже собирался бежать, когда увидел на фоне луны огромного зверя.

Зверь этот шел медленно и степенно, как бы не замечая его. Потом он остановился, издал низкий, оглушительный рев, эхом отдавшийся в камне усыпальниц. Прежние вопли стихли, зашуршал песок, словно какие-то существа бросились врассыпную. Тогда огромный зверь обернулся к Шасте.

«Это лев, — подумал тот. — Ну, все. Очень будет больно или нет?.. Ох, поскорей бы!.. А что бывает потом, когда умрешь? Ой-ой-ой-ой!!!» — и он закрыл глаза, сжал зубы.

Ничего не случилось, и когда он решился их открыть, что-то теплое лежало у его ног. «Да он не такой большой! — в удивлении подумал Шаста. — Вполовину меньше, чем мне показалось. Нет, вчетверо… Ой, это кот! Значит, лев мне приснился!»

Действительно, у него в ногах лежал большой кот, глядя на него зелеными немигающими глазами. Таких огромных котов он не видал.

— Как хорошо, что это ты! — сказал ему Шаста. — Мне снился страшный сон.

— И, прижавшись к коту, он почувствовал, как и прежде, его животворящее тепло.

— Никогда не буду обижать кошек, — подумал или даже сказал он, — знаешь, я один раз бросил камнем в старую голодную кошку. Эй, что это ты? — вскрикнул он, потому что кот именно в этот миг его царапнул. — Ну, ну! Ты что, понимаешь? — и он уснул.

Наутро, когда он проснулся, кота не было, солнце ярко светило, песок уже нагрелся. Шаста приподнялся и протер глаза. Ему очень хотелось пить. Пустыня сверкала белизной. Из города доносился смутный шум, но здесь было очень тихо. Когда он посмотрел немного влево, к западу, чтобы солнце не слепило, он увидел горы вдали, такие четкие, что казалось, будто они совсем близко. Одна из них была как бы двойная, и он подумал: «Вот, туда и надо идти», — и провел ногой по песку ровную полосу, чтобы не терять времени, когда все придут. Потом он решил чего-нибудь поесть и направился к реке.

Усыпальницы были совсем не страшные, он даже удивился, что они его так пугали. Народ здесь был, ворота открылись давно, толпа уже вошла в город, и оказалось нетрудно, как сказал бы Игого, что-нибудь позаимствовать. Он перелез через стену, и взял в саду три апельсина, две-три смоквы и гранат. Потом он подошел к реке, у самого моста, и напился. Вода ему так понравилась, что он еще и выкупался — ведь он всегда жил на берегу и научился плавать тогда же, когда научился ходить.

Потом он лег на траву и стал смотреть на Ташбаан, гордый, большой и прекрасный. Вспомнил он и о том, как опасно там было, и вдруг понял, что, пока он купался, Аравита и лошади, наверное, добрались до кладбища («и не нашли меня, и ушли» — подумал он). Быстро одевшись, он побежал обратно, и так запыхался и вспотел, что мог бы и не купаться.

Когда ты один чего-нибудь ждешь, день кажется очень долгим. Конечно, ему было о чем подумать, но думать одному довольно скучно. Думал он о Нарнии, еще больше — о Корине, о том, что случилось, когда нарнийцы узнали о своей ошибке. Ему было очень неприятно, что такие хорошие люди сочтут его предателем.

Солнце медленно ползло вверх по небу, потом — медленно опускалось, никто не шел, не случалось ничего, и ему стало совсем уж не по себе. Теперь он понял, что они решили здесь встретиться и ждать друг друга, но не сказали, как долго. Не до старости же! Скоро стемнеет, опять начнется ночь… Десятки планов сменялись в его мозгу, пока он не выбрал самый худший. Он решил потерпеть до темноты, вернуться к реке, украсть столько дынь, сколько сможет, и пойти к той горе один.

Если бы он прочитал столько, сколько ты, о путешествиях через пустыню, он бы понял, что это очень глупо. Но он еще не читал книг.

Прежде, чем солнце село, что-то все-таки случилось. Когда тени усыпальниц стали совсем длинными, а Шаста давно съел все, что припас на день, сердце у него подпрыгнуло: он увидел двух лошадей. То были Уинни и Игого, прекрасные и гордые, как прежде, под дорогими седлами, а вел их человек в кольчуге, похожий на слугу из знатного дома. «Аравиту поймали, — в ужасе решил Шаста. — Она все выдала, его послали за мной, они хотят, чтобы я кинулся к Игого и заговорил! А если не кинусь — тогда я точно остался один… Что же мне делать?» — и он юркнул за усыпальницу, и стал все время выглядывать оттуда, гадая, что опасней, что — безопасней.

 

Глава 7

АРАВИТА В ТАШБААНЕ

А вот что случилось на самом деле: когда Аравита увидела, что Шасту куда-то тащат, и осталась одна с лошадьми, которые (очень разумно) не говорили ни слова, она ни на миг не растерялась. Сердце у нее сильно билось, но она ничем этого не выказала. Как только белокожие господа прошли мимо, она попыталась двинуться дальше. Однако снова раздался крик:

«Дорогу! Дорогу тархине!» — и появились четыре вооруженных раба, а за ними — четыре носильщика, на плечах у которых едва покачивался роскошный паланкин. За ним, в облаке ароматов, следовали рабыни, гонцы, пажи и еще какие-то слуги. И тут Аравита совершила первую свою ошибку.

Она прекрасно знала ту, что лениво покоилась на носилках. Это была Лазорилина, недавно вышедшая замуж за одного из самых богатых и могущественных тарханов. Девочки часто встречались в гостях, а это почти то же самое, что учиться в одной школе. Ну, как тут было не посмотреть, какой стала старая подруга, когда она вышла замуж и обрела большую власть? Аравита посмотрела, и подруга посмотрела на нее.

— Аравита! — закричала она. — Что ты здесь делаешь? А твой отец…

Отпустив лошадей, беглянка ловко вскочила в паланкин и быстро прошептала:

— Тише! Спрячь меня. Скажи своим людям…

— Нет, ты мне скажи… — громко перебила ее Лазорилина, очень любившая привлекать внимание.

— Скорее! — прошипела Аравита. — Это очень важно!.. Прикажи своим людям, чтобы вели за нами вон тех лошадей, и задерни полог. Ах, поскорее!

— Хорошо, хорошо, — томно отвечала тархина. — Эй, вы, возьмите лошадей! А зачем задергивать занавески в такую жару, не понимаю?..

Но Аравита уже задернула их сама, и обе тархины оказались как бы в душной, сладко благоухающей палатке.

— Я прячусь, — сказала Аравита. — Отец не знает, что я здесь. Я сбежала.

— Какой ужас… — протянула Лазорилина. — Расскажи мне все поскорей… Ах, ты сидишь на моем покрывале! Слезь, пожалуйста. Вот так. Оно тебе нравится? Представляешь, я его…

— Потом, потом, — перебила ее Аравита. — Где отец?

— А ты не знаешь? — сказала жена вельможи. — Здесь, конечно. Прибыл вчера и повсюду тебя ищет. Если бы он сейчас нас увидел… — и она захихикала. Она вообще любила хихикать.

— Ничего тут нет смешного, — сказала Аравита. — Где ты спрячешь меня?

— В моем дворце, конечно, — отвечала ее подруга. — Муж уехал, никто тебя не увидит. Ах, как жаль, кстати, что никто не видит сейчас моего нового покрывала! Нравится оно тебе?

— И вот еще что, — продолжала Аравита. — С этими лошадьми надо обращаться особенно. Они говорящие. Из Нарнии, понимаешь?

— Не может быть… — протянула Лазорилина. — Как интересно… Кстати, ты видела эту дикарку, королеву? Не понимаю, что в ней находят!.. Говорят, Рабадаш от нее без ума. Вот мужчины у них — красавцы. Какие теперь балы, какие пиры, охоты!.. Позавчера пировали у реки, и на мне было…

— Да, — сказала Аравита, — твои люди не пустят слух, что у тебя гостит какая-то нищая в отрепьях? Дойдет до отца…

— Ах, не беспокойся ты по пустякам! — отвечала Лазорилина, — мы тебя оденем. Ну, вот!

Носильщики остановились и опустили паланкин на землю. Раздвинув занавески, Аравита увидела, что она — в красивом саду, примерно таком же, как тот, в который попал Шаста по другую сторону реки. Лазорилина пошла было в дом, но беглянка шепотом напомнила ей, что надо предупредить слуг.

— Ах, прости, совсем забыла! — сказала хозяйка. — Эй, вы! Сегодня никто никуда не выйдет. Узнаю, что пошли сплетни, сожгу живьем, засеку досмерти, а потом посажу на хлеб и воду.

Хотя Лазорилина сказала, что очень хочет услышать историю Аравиты, она все время говорила сама. Она настояла на том, чтобы Аравита выкупалась (в Тархистане купаются долго и очень роскошно), потом одела ее в лучшие одежды. Выбирала она их так долго, что Аравита чуть с ума не сошла. Теперь она вспомнила, что Лазорилина всегда любила наряды и сплетни; сама она предпочитала собак, лошадей и охоту. Нетрудно догадаться, что каждой из них другая казалась глупой. Наконец, они поели (главным образом — взбитых сливок и желе, и фруктов, и мороженого), расположились в красивой комнате (которая понравилась бы гостье еще больше, если бы ручная обезьянка не лазила все время по колоннам) и Лазорилина спросила, почему же ее подруга убежала из дому. Когда Аравита кончила свой рассказ, она вскричала:

— Ах, непременно выходи за Ахошту-тархана! У нас тут от него все без ума. Мой муж говорит, что он будет великим человеком. Теперь, когда старый Ашарта умер, он стал великим визирем, ты знаешь?

— Не знаю, и знать не хочу, — отвечала Аравита.

— Нет, ты подумай! Три дворца, один — тот, красивый, у озера Илкина. Горы жемчуга… Купается в ослином молоке… Да, и ты меня будешь часто видеть!

— Не нужны мне его дворцы и жемчуг, — сказала Аравита.

— Ты всегда была чудачкой, — сказала Лазорилина. — Не пойму, что тебе нужно.

Однако помочь она согласилась, ибо это само по себе занятно. Молодые тархины решили, что слуга из богатого дома с двумя породистыми лошадьми не вызовет никаких подозрений. Выйти из города Аравите было много труднее: никто и никогда не выносил за ворота закрытых паланкинов.

Наконец, Лазорилина захлопала в ладоши и воскликнула:

— Ах, я придумала! Мы пройдем к реке садом Тисрока (да живет он вечно). Там есть дверца. Только вот придворные… Знаешь, тебе повезло, что ты пришла ко мне! Мы ведь и сами почти придворные. Тисрок такой добрый (да живет он вечно!). Нас приглашают во дворец каждый день, мы буквально живем там. Я просто обожаю царевича Рабадаша. Значит, я проведу тебя в темноте. Если нас поймают…

— Тогда все погибло, — сказала Аравита.

— Милочка, не перебивай, говорю тебе, меня все знают. При дворе привыкли к моим выходкам. Вот послушай, вчера…

— Я хочу сказать, все погибло для меня, — пояснила Аравита.

— А, да, конечно… Но что ты еще можешь предложить?

— Ничего, — ответила Аравита. — Придется рискнуть. Когда же мы пойдем?

— Только не сегодня! — воскликнула Лазорилина. — Сегодня пир — да, когда же я сделаю прическу? Сколько будет народу!

Пойдем завтра вечером.

Аравита огорчилась, но решила потерпеть. Лазорилина ушла, и это было хорошо, очень уж надоели ее рассказы о нарядах, свадьбах, пирах и нескромных происшествиях.

Следующий день тянулся долго. Лазорилина отговаривала гостью, непрестанно повторяя, что в Нарнии снег и лед, и бесы, и колдуны. «Подумай,

— прибавляла она, — какой-то деревенский мальчик! Это неприлично…» Аравита сама, бывало, так думала, но теперь она очень устала от глупости; ей пришло в голову, что путешествовать с Шастой куда веселее, чем жить светской жизнью в столице. Поэтому она сказала:

— Там, в Нарнии, я буду просто девочкой. И потом, я обещала.

Лазорилина чуть не заплакала.

— Что же это такое? — причитала она, — будь ты поумней, ты стала бы женой визиря Аравита же пошла поговорить с лошадьми.

— Когда начнутся сумерки, — сказала она, — идите, пожалуйста к могилам. Да, без поклажи. Вас снова оседлают, только у тебя, Уинни, будут сумы с провизией, а у тебя, Игого — бурдюки с водой. Слуге приказано напоить вас как следует за мостом, у реки.

— А потом — на Север, в Нарнию! — тихо ликовал Игого. — Послушай, вдруг Шаста не добрался до кладбища?

— Тогда подождите его, как же иначе, — сказала Аравита. — Надеюсь, вам тут было хорошо?

— Куда уж лучше! — отвечал конь. — Но если муж твоей болтуньи думает, что конюх покупает самый лучший овес, он ошибается.

Через два часа, поужинав в красивой комнате. Аравита и Лазорилина вышли из дому. Аравита закрыла лицо чадрой и оделась так, чтобы ее приняли за рабыню из богатого дома. Они решили: если кто-нибудь спросит, Лазорилина скажет, что она собралась подарить ее одной из царевен.

Шли они пешком, и вскоре оказались у ворот дворца. Конечно, тут была стража, но начальник знал Лазорилину и отдал ей честь. Девочки прошли Черный Мраморный Зал, там было много народу, но это и лучше, никто не обратил на них внимания. Потом был Зал с Колоннами, потом — Зал со Статуями, потом — та колоннада, из которой можно было попасть в Тронный Зал (сейчас медные двери были закрыты).

Наконец, девочки вышли в сад, уступами спускавшийся к реке. Подальше, в саду, стоял Старый Дворец. Когда они до него добрались, уже стемнело, а в лабиринте коридоров, на стенах, горели редкие факелы.

— Иди, иди, — шептала Аравита, и сердце у нее билось так, словно отец вот-вот появится из-за угла.

— Куда же свернуть? — размышляла ее подруга. — Все-таки налево… Как смешно!

И тут оказалось, что Лазорилина толком не помнит, куда свернуть, направо или налево.

Они свернули налево и очутились в длинном коридоре. Не успела Лазорилина сказать: «Ну вот! Я помню эти ступеньки,» — как в дальнем конце показались тени двух людей, пятящихся задом. Так ходят только перед царем. Лазорилина вцепилась Аравите в руку; Аравита удивилась, чего она боится, если Тисрок такой друг ее мужа. Тем временем Лазорилина втащила ее в какую-то комнатку, бесшумно закрыла дверь и они очутились в полной темноте.

— Охрани нас, Таш! — шептала Лазорилина. — Только бы они не вошли!.. Ползи под диван.

Они поползли, и Лазорилина заняла там все место. Если бы в комнату внесли свечи, все увидели бы, что из-под дивана торчит Аравитина голова. Правда, Аравита была в чадре, больше глаз да лба не увидишь, но все-таки… Словом, она старалась отвоевать побольше места, но Лазорилина не сдалась, и ущипнула ее за ногу.

На том борьба кончилась. Обе тяжело дышали, но больше звуков не было.

— Тут нас не схватят? — спросила Аравита как можно тише.

— На-наверно, — пролепетала Лазорилина. — Ах, как я измучилась!.. — И тут раздался страшный звук — открылась дверь. Внесли свечи. Аравита втянула голову сколько могла, но видела все.

Первыми вошли рабы со свечами в руках (Аравита догадалась, что они глухонемые) и встали по краям дивана. Это было хорошо: они прикрыли беглянку, а она все видела. Потом появился невероятно толстый человек в странной островерхой шапочке. Самый маленький из драгоценных камней, украшавших его одежды, стоил больше, чем все, что было у людей из Нарнии; но Аравита подумала, что нарнийская мода — во всяком случае, мужская — как-то приятнее. За ним вошел высокий юноша в тюрбане с длинным пером и с ятаганом в ножнах слоновой кости. Он очень волновался, зубы у него злобно сверкали. Последним появился горбун, в котором она с ужасом узнала своего жениха.

Дверь закрылась. Тисрок сел на диван, с облегчением вздыхая. Царевич встал перед ним, а великий визирь опустился на четвереньки и припал лицом к ковру.

 

Глава 8

АРАВИТА ВО ДВОРЦЕ

— Отец-мой-и-услада-моих-очей! — начал молодой человек очень быстро и очень злобно. — Живите вечно, но меня вы погубили. Если б вы дали мне еще на рассвете самый лучший корабль, я бы нагнал этих варваров. Теперь мы потеряли целый день, а эта ведьма, эта лгунья, эта… эта… — и он прибавил несколько слов, которые я не собираюсь повторять. Молодой человек был царевич Рабадаш, а ведьма и лгунья — королева Сьюзен.

— Успокойся, о, сын мой! — сказал Тисрок. — Расставание с гостем ранит сердце, но разум исцеляет его.

— Она мне нужна! — закричал царевич. — Я умру без этой гнусной, гордой, неверной собаки! Я не сплю и не ем, и ничего не вижу из-за ее красоты.

— Прекрасно сказал поэт, — вставил визирь, приподняв несколько запыленное лицо. — «Водой здравомыслия гасится пламень любви».

Принц дико взревел.

— Пес! — крикнул он. — Еще стихи читает! — И умело пнул визиря ногой в приподнятый кверху зад. Боюсь, что Аравита не испытала при этом жалости.

— Сын мой, — спокойно и отрешенно промолвил Тисрок, — удерживай себя, когда тебе хочется пнуть достопочтенного и просвещенного визиря. Изумруд ценен и в мусорной куче, а старость и скромность — в подлейшем из наших подданных. Поведай лучше нам, что ты собираешься делать.

— Я собираюсь, отец мой, — сказал Рабадаш, — созвать твое непобедимое войско, захватить трижды проклятую Нарнию, присоединить ее к твоей великой державе и перебить всех поголовно, кроме королевы Сьюзен. Она будет моей женой, хотя ее надо проучить.

— Пойми, о, сын мой, — отвечал Тисрок, — никакие твои речи не заставят меня воевать с Нарнией.

— Если бы ты не был мне отцом, о, услада моих очей, — сказал царевич, скрипнув зубами, — я бы назвал тебя трусом.

— Если бы ты не был мне сыном, о, пылкий Рабадаш, — отвечал Тисрок, — жизнь твоя была бы короткой, а смерть — долгой. (Приятный, спокойный его голос совсем перепугал Аравиту).

— Почему же, отец мой, — спросил Рабадаш потише, — почему мы не накажем Нарнию? Мы вешаем нерадивого раба, бросаем псам старую лошадь. Нарния меньше самой малой из наших округ. Тысяча копий справятся с ней за месяц.

— Несомненно, — согласился Тисрок, — эти варварские страны, которые называют себя свободными, а на самом деле просто не знают порядка, гнусны и богам, и достойным людям.

— Чего ж мы их терпим? — вскричал Рабадаш.

— Знай, о, достойный царевич, — отвечал визирь, — что в тот самый год, когда твой великий отец (да живет он вечно) начал свое благословенное царствование, гнусною Нарнией правила могущественная Колдунья.

— Я слышал это сотни раз, о, многоречивый визирь, — отвечал царевич. — Слышал я и то, что Колдунья повержена. Снега и льды растаяли, и Нарния прекрасна, как сад.

— О, многознающий царевич! — воскликнул визирь. — Случилось все это потому, что те, кто правят Нарнией сейчас — злые колдуны.

— А я думаю, — сказал Рабадаш, — что тут виною звезды и прочие естественные причины.

— Ученым людям стоит об этом поспорить, — промолвил Тисрок. — Никогда не поверю, что старую чародейку можно убить без могучих чар. Чего и ждать от страны, где обитают бесы в обличье зверей, говорящих как люди, и страшные чудища с копытами, но с человеческой головой. Мне доносят, что тамошнему королю (да уничтожат его боги) помогает мерзейший и сильнейший бес, оборачивающийся львом. Поэтому я на их страну нападать не стану.

— Сколь благословенны жители нашей страны, — вставил визирь, — ибо всемогущие боги одарили ее правителя великой мудростью! Премудрый Тисрок (да живет он вечно) изрек: как нельзя есть из грязного блюда, так нельзя трогать Нарнию. Недаром поэт сказал… — но царевич приподнял ногу, и он умолк.

— Все это весьма печально, — сказал Тисрок. — Солнце меня не радует, сон не освежает при одной только мысли, что Нарния свободна.

— Отец, — воскликнул Рабадаш, — сию же минуту я соберу двести воинов! Никто и не услышит, что ты об этом знал. Назавтра мы будем у королевского замка в Орландии. Они с нами в мире и опомниться не успеют, как я возьму замок. Оттуда мы поскачем в Кэр-Паравел. Верховный Король сейчас на севере. Когда я у них был, он собирался попугать великанов. Ворота его замка, наверное, открыты. Я дождусь их корабля, схвачу королеву Сьюзен, а люди мои расправятся со всеми остальными, стараясь пролить как можно меньше крови.

— Не боишься ли ты, мой сын, — спросил Тисрок, — что король Эдмунд убьет тебя или ты убьешь его?

— Их мало, его свяжут и обезоружат десять моих людей. Я удержусь, не убью его, и тебе не придется воевать с Верховным Королем.

— А что, — спросил Тисрок, — если корабль тебя опередит?

— Отец мой, — отвечал царевич, — навряд ли, при таком ветре…

— И, наконец, мой хитроумный сын, — сказал Тисрок, — объясни мне, чем поможет все это уничтожить Нарнию?

— Разве ты не понял, отец мой, — объяснил царевич, — что мои люди захватят по пути Орландию? Значит, мы останемся у самой нарнийской границы и будем понемногу пополнять гарнизон.

— Что ж, это разумно и мудро, — одобрил Тисрок. — Но если ты не преуспеешь, как я отвечу королю?

— Ты скажешь. — отвечал царевич, — что ничего не знал, и я действовал сам, гонимый любовью и молодостью.

— А если он потребует, чтобы я вернул эту дикарку?

— Поверь, этого не будет. Король человек разумный и на многое закроет глаза ради того, чтобы увидеть своих племянников и двоюродных внуков на тархистанском престоле.

— Как он их увидит, если я буду жить вечно? — суховато спросил Тисрок.

— А кроме того, отец мой и услада моих очей, — проговорил царевич после неловкого молчания, — мы напишем письмо от имени королевы о том, что она обожает меня и возвращаться не хочет. Всем известно, что женское сердце изменчиво.

— О, многомудрый визирь, — сказал Тисрок, — просвети нас.

Что ты думаешь об этих удивительных замыслах?

— О, вечный Тисрок! — отвечал визирь. — Я слышал, что сын для отца дороже алмаза. Посмею ли я открыть мои мысли, когда речь идет о замысле, который опасен для царевича?

— Посмеешь, — сказал Тисрок. — Ибо тебе известно, что молчать — еще опасней для тебя.

— Слушаюсь и повинуюсь. — сказал злой Ахошта. — Знай же, о, кладезь мудрости, что опасность не так уж велика. Боги скрыли от варваров свет разумения, стихи их — о любви и о битвах, они ничему не учат. Поэтому им покажется, что этот поход прекрасен и благороден, а не безумен… ой! — при этом слове царевич опять пнул его.

— Смири себя, сын мой, — сказал Тисрок. — А ты, достойный визирь, говори, смирится король или нет. Людям достойным и разумным пристало терпеть малые невзгоды.

— Слушаюсь и повинуюсь, — согласился визирь, немного отодвигаясь. — Итак, им понравится этот… э-э… диковинный замысел, особенно потому, что причиною — любовь к женщине. Если царевича схватят, его не убьют… Более того: отвага и сила страсти могут тронуть сердце королевы.

— Неглупо, старый болтун, — сказал Рабадаш. — Даже умно, как ты только додумался…

— Похвала владык — свет моих очей, — сказал Ахошта, — а еще, о, Тисрок, живущий вечно, если силой богов мы возьмем Анвард, мы держим Нарнию за горло.

Надолго воцарилась тишина, и девочки затаили дыхание. Наконец Тисрок молвил:

— Иди, мой сын, делай, как задумал. Помощи от меня не жди. Я не отомщу за тебя, если ты погибнешь, и не выкуплю, если ты попадешь в плен. Если же ты втянешь меня в ссору с Нарнией, наследником будешь не ты, а твой младший брат. Итак, иди. Действуй быстро, тайно, успешно. Да хранит тебя великая Таш.

Рабадаш преклонил колена и поспешно вышел из комнаты. К неудовольствию Аравиты, Тисрок и визирь остались.

— Уверен ли ты, что ни одна душа не слышала нашей беседы?

— О, владыка! — сказал Ахошта. — Кто же мог услышать? Потому я и предложил, а ты согласился, чтобы мы беседовали здесь, в Старом Дворце, куда не заходят слуги.

— Прекрасно, — сказал Тисрок. — Если кто узнает, он умрет через час, не позже. И ты, благоразумный визирь, забудь все!

Сотрем из наших сердец память о замыслах царевича. Он ничего не сказал мне — видимо, потому, что молодость пылка, опрометчива и строптива. Когда он возьмет Анвард, мы очень удивимся.

— Слушаюсь… — начал Ахошта.

— Вот почему, — продолжал Тисрок, — тебе и в голову не придет, что я, жестокий отец, посылаю сына на верную смерть, как ни приятна тебе была бы эта мысль, ибо ты не любишь царевича.

— О, просветленный Тисрок! — отвечал визирь. — Перед любовью к тебе ничтожны мои чувства к царевичу и к себе самому.

— Похвально, — сказал Тисрок. — Для меня тоже все ничтожно перед любовью к могуществу. Если царевич преуспеет, мы обретем Орландию, а там — и Нарнию. Если же он погибнет… Старшие сыновья опасны, а у меня еще восемнадцать детей. Пять моих предшественников погибли по той причине, что старшие их сыновья устали ждать. Пускай охладит свою кровь на Севере. Теперь же, о, многоумный визирь, меня клонит ко сну. Как-никак, я отец. Я беспокоюсь. Вели послать музыкантов в мою опочивальню. Да, и вели наказать третьего повара, что-то живот побаливает…

— Слушаюсь и повинуюсь, — отвечал визирь, дополз задом до двери, приподнялся, коснулся головой пола и исчез за дверью. Охая и вздыхая, Тисрок медленно встал, дал знак рабам, и все они вышли; а девочки перевели дух.

 

Глава 9

ПУСТЫНЯ

— Какой ужас! Ах, какой ужас! — хныкала Лазорилина. — Я с ума сойду… я умру… Я вся дрожу, потрогай мою руку!

— Они ушли, — сказала Аравита, которая и сама дрожала. — Когда мы выберемся из этой комнаты, нам ничего не будет грозить. Сколько мы времени потеряли! Веди меня поскорее к этой твоей калитке.

— Как ты можешь! — возопила Лазорилина. — Я без сил. Я разбита. Полежим и пойдем обратно.

— Почему это? — спросила Аравита.

— Какая ты злая! — воскликнула ее подруга и разрыдалась. — Совсем меня не жалеешь!

Аравита в тот миг не была склонна к жалости.

— Вот что! — крикнула она, встряхивая подругу. — Если ты меня не поведешь, я закричу, и нас найдут.

— И у-у-убьют!.. — проговорила Лазорилина. — Ты слышала, что сказал Тисрок (да живет он вечно)?

— Лучше умереть, чем выйти замуж за Ахошту, — ответила Аравита. — Идем.

— Какая ты жестокая! — причитала Лазорилина. — Я в гаком состоянии… — но все же пошла и вывела Аравиту по длинным коридорам в дворцовый сад, спускавшийся уступами к городской стене. Луна ярко светила. Как это ни прискорбно, мы часто попадаем в самые красивые места, когда нам не до них, и Аравита смутно вспоминала всю жизнь серую траву, какие-то фонтаны и черные тени кипарисов.

Открывать калитку пришлось ей самой — Лазорилина просто тряслась. Они увидели реку, отражавшую лунный свет, и маленькую пристань, и несколько лодок.

— Прощай, — сказала беглянка. — Спасибо. Прости, что я такая свинья.

— Может, ты передумаешь? — спросила подруга. — Ты же видела, какой он большой человек?

— Он гнусный холуй, — сказала Аравита. — Я скорее выйду за конюха, чем за него. Прощай. Да, наряды у тебя очень хорошие. И дворец лучше некуда. Ты будешь счастливо жить, но я так жить не хочу. Закрой калитку потише.

Уклонившись от пылких объятий, она прыгнула в лодку. Где-то ухала сова. «Как хорошо!» — подумала Аравита; она никогда не жила в городе, и он ей не понравился.

На другом берегу было совсем темно. Чутьем или чудом она нашла тропинку

— ту самую, которую нашел Шаста, и тоже пошла налево, и разглядела во мраке глыбы усыпальниц. Тут, хотя она было очень смелой, ей стало жутко. Но она подняла подбородок, чуточку высунула язык и направилась прямо вперед.

И тут же, в следующий же миг она увидела лошадей и слугу.

— Иди к своей хозяйке, — сказала она, забыв, что ворота заперты. — Вот тебе за труды.

— Слушаюсь и повинуюсь, — сказал слуга, и помчался к берегу. Кто-кто, а он привидений боялся.

— Слава Льву, вон и Шаста! — воскликнул Игого.

Аравита повернулась и впрямь увидела Шасту, который вышел из-за усыпальницы, как только удалился слуга.

— Ну, — сказала ома, — не будем терять времени. — И быстро поведала о том, что узнала во дворце.

— Подлые псы! — вскричал конь, встряхивая гривой и цокая копытом. — Рыцари так не поступают! Но мы опередим его и предупредим северных королей!

— А мы успеем? — спросила Аравита, взлетая в седло так, что Шаста позавидовал ей.

— О-го-го!.. — отвечал конь. — В седло, Шаста! Успеем ли мы? Еще бы!

— Он говорил, что выступит сразу, — напомнила Аравита.

— Люди всегда так говорят, — объяснил конь. — Двести коней и воинов сразу не соберешь. Вот мы тронемся сразу. Каков наш путь, Шаста? Прямо на Север?

— Нет, — отвечал Шаста. — Я нарисовал, смотри. Потом объясню. Значит, сперва налево.

— И вот еще что, — сказал конь. — В книжках пишут: «Они скакали день и ночь» — но этого не бывает. Надо сменять шаг и рысь. Когда мы будем идти шагом, вы можете идти рядом с нами. Ну, все. Ты готова, госпожа моя Уинни? Тогда — в Нарнию!

Сперва все было прекрасно. За долгую ночь песок остыл, и воздух был прохладным, прозрачным и свежим. В лунном свете казалось, что перед ними — вода на серебряном подносе. Тишина стояла полная, только мягко ступали лошади, и Шаста, чтобы не уснуть, иногда шел пешком.

Потом — очень нескоро — луна исчезла. Долго царила тьма; наконец Шаста увидел холку Игого и медленно-медленно стал различать серые пески. Они были мертвыми, словно путники вступили в мертвый мир. Похолодало. Хотелось пить. Копыта звучали глухо — не «цок-цок-цок», а вроде бы «хох-хох-хох».

Должно быть, прошло еще много часов, когда далеко справа появилась бледная полоса. Потом она порозовела. Наступало утро, но его приход не приветствовала ни одна птица. Воздух стал не теплее, а еще холодней.

Вдруг появилось солнце, и все изменилось. Песок мгновенно пожелтел и засверкал, словно усыпанный алмазами. Длинные-предлинные тени легли на него. Далеко впереди ослепительно засияла двойная вершина, и Шаста заметил, что они немного сбились с курса.

— Чуть-чуть левее, — сказал он Игого и обернулся. Ташбаан казался ничтожным и темным, усыпальницы исчезли, словно их поглотил город Тисрока. От этого всем стало легче.

Но ненадолго. Вскоре Шасту начал мучить солнечный свет. Песок сверкал так, что глаза болели, но закрыть их Шаста не мог — он глядел на двойную вершину. Когда он спешился, чтобы немного передохнуть, он ощутил, как мучителен зной. Когда он спешился во второй раз, жарой дохнуло, как из печи. В третий же раз он вскрикнул, коснувшись песка босой ступней, и мигом взлетел в седло.

— Ты уж прости, — сказал он коню. — Не могу, ноги обжигает.

— Тебе-то хорошо в туфлях, — сказал он Аравите, которая шла за своей лошадью. Она молча поджала губы — надеюсь, не из гордости.

После этого бесконечно длилось одно и то же: жара, боль в глазах, головная боль, запах своего и конского пота. Город далеко позади не исчезал никак, даже не уменьшался, горы впереди не становились ближе. Каждый старался не думать ни о прохладной воде, ни о ледяном шербете, ни о холодном молоке, густом, нежирном; но чем больше они старались, тем хуже это удавалось.

Когда все совсем измучились, появилась скала, ярдов в пять-десять шириной, в тридцать высотой. Тень была короткая (солнце стояло высоко), но все же была. Дети поели, и выпили воды. Лошадей напоили из фляжки — это очень трудно, но Игого и Уинни старались, как могли. Никто не сказал ни слова. Лошади были в пене и тяжело дышали. Шаста и Аравита были очень бледны.

Потом они снова двинулись в путь, и время едва ползло, пока солнце не стало медленно спускаться по ослепительному небу. Когда оно скрылось, угас мучительный блеск песка, но жара держалась еще долго. Ни малейших признаков ущелья, о котором говорили гном и ворон, не было и в помине. Опять тянулись часы — а может, долгие минуты; взошла луна; и вдруг Шаста крикнул (или прохрипел, так пересохло у него в горле):

— Глядите!

Впереди, немного справа, начиналось ущелье. Лошади ринулись туда, ничего не ответив от усталости, — но поначалу там было хуже, чем в пустыне, слишком уж душно и темно. Дальше стали попадаться растения, вроде кустов, и

трава, которой вы порезали бы пальцы. Копыта стучали уже «цок-цок-цок», но весьма уныло, ибо воды все не было. Много раз сворачивала тропка то вправо, то влево (ущелье оказалось чрезвычайно извилистым), пока трава не стала мягче и зеленее. Наконец, Шаста — не то дремавший, не то немного сомлевший — вздрогнул и очнулся: Игого остановился как вкопанный. Перед ним, в маленькое озерцо, скорее похожее на лужицу, низвергался водопадом источник. Лошади припали к воде. Шаста спрыгнул и полез в лужу; она оказалась ему по колено. Наверное, то была лучшая минута его жизни.

Минут через десять повеселевшие лошади и мокрые дети огляделись и увидели сочную траву, кусты, деревья. Должно быть, кусты цвели, ибо пахли они прекрасно; а еще прекрасней были звуки, которых Шаста никогда не слышал

— это пел соловей.

Лошади легли на землю, не дожидаясь, пока их расседлают. Легли и дети. Все молчали, только минут через пятнадцать Уинни проговорила:

— Спать нельзя… Надо опередить этого Рабадаша.

— Нельзя, нельзя… — сонно повторил Игого. — Отдохнем немного…

Шаста подумал, что надо что-нибудь сделать, иначе все заснут. Он даже решил встать — но не сейчас… чуточку позже…

И через минуту луна освещала детей и лошадей, крепко спавших под пение соловья.

Первой проснулась Аравита и увидела в небе солнце. «Это все я! — сердито сказала она самой себе. — Лошади очень устали, а он… куда ему, он ведь совсем не воспитан!.. Вот мне Стыдно, я — тархина», — и принялась будить других.

Они совсем отупели от сна и поначалу не понимали, в чем дело.

— Ай-ай-ай, — сказал Игого. — Заснул нерасседланным).. Нехорошо и неудобно.

— Да вставай ты, мы потеряли пол-утра) — кричала Аравита.

— Дай хоть позавтракать, — отвечал конь.

— Боюсь, ждать нам нельзя, — сказала Аравита, но Игого укоризненно промолвил:

— Что за спешка? Пустыню мы прошли как-никак.

— Мы не в Орландии! — вскричала она. — А вдруг Рабадаш нас обгонит?

— Ну, он еще далеко, — благодушно сказал конь. — Твой ворон говорил, что эта дорога короче, да, Шаста?

— Он говорил, что она лучше, — ответил Шаста. — Очень может быть, что короче путь прямо на север.

— Как хочешь, — сказал Игого, — но я идти не могу. Должен закусить. Убери-ка уздечку.

— Простите, — застенчиво сказала Уинни, — мы, лошади, часто делаем то, чего не можем. Так надо людям… Неужели мы не постараемся сейчас ради Нарнии?

— Госпожа моя, — сердито сказал Игого, — мне кажется, я знаю больше, чем ты, что может лошадь в походе, чего — не может.

Она не ответила, ибо, как все породистые кобылы, легко смущалась и смирялась. А права-то была она. Если бы на нем ехал тархан, Игого как-то смог бы идти дальше. Что поделаешь! Когда ты долго был рабом, подчиняться легче, а преодолевать себя очень трудно.

Словом, все ждали, пока Игого наестся и напьется вволю и, конечно, подкрепились сами. Тронулись в путь часам к одиннадцати. Впереди шла Уинни, хотя она устала больше, чем Игого, и была слабее.

Долина была так прекрасна — и трава, и мох, и цветы, и кусты, и прохладная речка, — что все двигались медленно.

 

Глава 10

ОТШЕЛЬНИК

Еще через много часов долина стала шире, ручей превратился в реку, а та впадала в другую реку, побольше и побурнее, которая текла слева направо. За второю рекой открывались взору зеленые холмы, восходящие уступами к северным горам. Теперь горы были так близко и вершины их так сверкали, что Шаста не мог различить, какая из них двойная. Но прямо перед нашими путниками (хотя и выше, конечно) темнел перевал — должно быть, то и был путь из Орландии в Нарнию.

— Север, Север, Се-е-вер! — воскликнул Игого. И впрямь, дети никогда не видали, даже вообразить не могли таких зеленых, светлых холмов. Реку, текущую на восток, нельзя было переплыть, но, поискав справа и слева, наши путники нашли брод. Рев воды, холодный ветер и стремительные стрекозы привели Шасту в полный восторг.

— Друзья, мы в Орландии! — гордо сказал Игого, выходя на северный берег. — Кажется, эта река называется Орлянка.

— Надеюсь, мы не опоздали, — тихо прибавила Уинни. Они стали медленно подниматься, петляя, ибо склоны были круты. Деревья росли редко, не образуя леса; Шаста, выросший в краях, где деревьев мало, никогда не видел их столько сразу. Вы бы узнали (он не узнал) дубы, буки, клены, березы и каштаны. Под ними сновали кролики и вдруг промелькнуло целое стадо оленей.

— Какая красота! — воскликнула Аравита.

На первом уступе Шаста обернулся и увидел одну лишь пустыню — Ташбаан исчез. Радость его была бы полной, если бы он не увидел при этом и чего-то вроде облака.

— Что это? — спросил он.

— Наверное, песчаный смерч, — сказал Игого.

— Ветер для этого слаб, — сказала Аравита.

— Смотрите! — воскликнула Уинни. — Там что-то блестит — ой, это шлемы… и кольчуги!

— Клянусь великой Таш, — сказала Аравита, — это они, это — царевич.

— Конечно, — сказала Уинни. — Скорей! Опередим их! — и понеслась стрелой вверх, по крутым холмам. Игого опустил голову и поскакал за нею.

Скакать было трудно. За каждым уступом лежала долинка, потом шел другой уступ; они знали, что не сбились с дороги, но не знали, далеко ли до Анварда. Со второго уступа Шаста оглянулся опять и увидел уже не облако, а тучу или полчище муравьев у самой реки. Без сомненья, армия Рабадаша искала брод.

— Они у реки! — дико закричал он.

— Скорей, скорей! — воскликнула Аравита. — Скачи, Игого! Вспомни, ты — боевой конь.

Шаста понукать коня не хотел, он подумал: «И так, бедняга, скачет изо всех сил».

На самом же деле лошади скорее полагали, что быстрее скакать не могут, а это не совсем одно и то же. Игого поравнялся с Уинни; Уинни хрипела.

И в эту минуту сзади раздался странный звук — не звон оружия и не цокот копыт, и не боевые крики, а рев, который — Шаста слышал той ночью, когда встретил Уинни и Аравиту. Игого узнал этот рев, глаза его налились кровью, и он неожиданно понял, что бежал до сих пор совсем не изо всех сил. Через несколько секунд он оставил Уинни далеко позади.

«Ну что это такое! — думал Шаста. — И тут львы!» Оглянувшись через плечо, он увидел огромного льва, который несся, стелясь по земле, как кошка, убегающая от собаки. Взглянув вперед, Шаста тоже не увидел ничего хорошего: дорогу перегораживала зеленая стена футов в десять. В ней были воротца; в воротцах стоял человек. Одежды его — цвета осенних листьев — ниспадали к босым ногам, белая борода доходила до колен.

Шаста обернулся — лев уже почти схватил Уинни — и крикнул Игого:

— Назад! Надо им помочь!

Всегда, всю свою жизнь, Игого утверждал, что не понял его или не расслышал. Всем известна его правдивость, и мы поверим ему.

Шаста спрыгнул с коня на полном скаку (а это очень трудно и, главное, страшно). Боли он не ощутил, ибо кинулся на помощь Аравите. Никогда в жизни он так не поступал, у не знал, почему делает это сейчас.

Уинни закричала, это был очень страшный и жалобный звук. Аравита, прижавшись к ее холке, пыталась вынуть кинжал. Все трое — лошадь, Аравита и лев — нависли над Шастой. Но лев не тронул его — он встал на задние лапы и ударил Аравиту правой лапой, передней. Шаста увидел его страшные когти; Аравита дико закричала и покачнулась в седле. У Шасты не было ни меча, ни палки, ни даже камня. Он кинулся было на страшного зверя, глупо крича: «Прочь! Пошел отсюда!». Малую часть секунды он глядел в разверстую алую пасть. Потом, к великому его удивлению, лев перекувырнулся и удалился не спеша.

Шаста решил, что он вот-вот вернется, и кинулся к зеленой стене, о которой только теперь вспомнил. Уинни, вся дрожа, вбежала тем временем в ворота. Аравита сидела прямо, по спине ее струилась кровь.

— Добро пожаловать, дочь моя, — сказал старик. — Добро пожаловать, сын мой, — и ворота закрылись за еле дышащим Шастой.

Беглецы оказались в большом дворе, окруженном стеной «из торфа. Двор был совершенно круглым, а в самой его середине тихо сиял круглый маленький пруд, У пруда, осеняя его й ветвями, росло самое большое и самое красивое дерево, какое Шаста видел. В глубине двора стоял невысокий домик, крытый черепицей, около него гуляли козы. Земля была сплошь покрыта сочной свежей травой.

— Вы… вы… Лум, король Орландии? — выговорил Шаста. Старик покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Я отшельник. Не трать времени на вопросы, а слушай меня, сын мой. Девица ранена, лошади измучены. Рабадаш только что отыскал брод. Беги, и ты успеешь предупредить короля Лума.

Сердце у Шасты упало — он знал, что бежать не может. Он подивился жестокости старика, ибо еще не ведал, что стоит нам сделать что-нибудь хорошее, как мы должны, в награду, сделать то, что еще лучше и еще труднее. Но сказал он почему-то:

— Где король?

Отшельник обернулся и указал посохом на север.

— Гляди. — сказал он, — вон другие ворота. Открой их, и беги прямо, вверх и вниз, по воде и посуху, не сворачивая. Там ты найдешь короля. Беги!

Шаста кивнул и скрылся за северными воротами. Тогда отшельник, все это время поддерживающий Аравиту левой рукой, медленно повел ее к дому. Вышел он нескоро.

— Двоюродный брат мой, двоюродная сестра, — обратился он к лошадям. — Теперь ваша очередь.

Не дожидаясь ответа, он расседлал их, а потом почистил скребницей лучше самого королевского конюха.

— Пейте воду и ешьте траву, — сказал он. — и отдыхайте. Когда я подою двоюродных сестер моих коз, я дам вам еще поесть.

— Господин мой, — сказала Уинни, — выживет ли тархина?

— Я знаю много о настоящем, — отвечал старец, — мало — о будущем. Никто не может сказать, доживет ли человек или зверь до сегодняшней ночи. Но не отчаивайся. Девица здорова, и, думаю, проживет столько, сколько любая девица ее лет.

Когда Аравита очнулась, она обнаружила, что покоится на мягчайшем ложе, в прохладной беленой комнате. Она не понимала, почему лежит ничком, но попытавшись повернуться, вскрикнула от боли и вспомнила все. Из чего сделано ложе, она не знала и знать не могла, ибо то был вереск. Спать на нем — мягче всего.

Открылась дверь и вошел отшельник с деревянной миской в руке. Осторожно поставив ее, он спросил:

— Лучше ли тебе, дочь моя?

— Спина болит, отец мой, — отвечала она. — А так ничего. Он опустился на колени, потрогал ее лоб и пощупал пульс.

— Жара нет, — сказал он. — Завтра ты встанешь. А сейчас выпей это.

Пригубив, Аравита поморщилась — козье молоко противно с непривычки — но выпила, очень уж ей хотелось пить.

— Спи, сколько хочешь, дочь моя, — сказал отшельник. — Я промыл и смазал бальзамом твои раны. Они не глубже ударов бича. Какой удивительный лев! Не стянул тебя с седла, не вонзил в тебя зубы, только поцарапал. Десять полосок… Больно, но не опасно.

— Мне повезло, — сказала Аравита.

— Дочь моя, — сказал отшельник, — я прожил сто девять зим и ни разу не видел, чтобы кому-нибудь так везло. Нет, тут что-то иное. Я не знаю, что, но если надо, мне откроется и это.

— А где Рабадаш и его люди? — спросила Аравита.

— Думаю, — сказал отшельник, — здесь они не пойдут, возьмут правее. Они хотят попасть прямо в Анвард.

— Бедный Шаста! — сказала Аравита. — Далеко он убежал? Успеет он?

— Надеюсь, — сказал отшельник.

Аравита осторожно легла, теперь — на бок, и спросила: — А долго я спала? Уже темнеет.

Отшельник посмотрел в окно, выходящее на север.

— Это не вечер, — сказал он. — Это тучи. Они ползут с Вершины Бурь; непогода в наших местах всегда идет оттуда. Ночью будет туман.

Назавтра спина еще болела, но Аравита совсем оправилась, и после завтрака (овсянки и сливок) отшельник разрешил ей встать. Конечно, она сразу же побежала к лошадям. Погода переменилась. Зеленая чаша двора была полна до краев сияющим светом. Здесь было очень укромно и тихо.

Уинни кинулась к Аравите и тронула ее влажными губами.

— Где Игого? — спросила беглянка, когда они справились друг у друга о здоровье.

— Вон там, — отвечала Уинни. — Поговори с ним, он молчит, когда я с ним заговариваю.

Игого лежал у задней стены, отвернувшись, и не ответил на их приветствие.

— Доброе утро, Игого, — сказала Аравита. — как ты себя чувствуешь?

Конь что-то пробурчал.

— Отшельник думает, что Шаста успел предупредить короля, — продолжала она. — Беды наши кончились. Скоро мы будем в Нарнии.

— Я там не буду, — сказал Игого.

— Тебе нехорошо? — всполошились и лошадь, и девочка. Он обернулся и проговорил:

— Я вернусь в Тархистан.

— Как? — воскликнула Аравита. — Туда, в рабство?

— Я лучшего не стою. — сказал он. — Как я покажусь благородным нарнийским лошадям? Я, оставивший двух дам и мальчика на съедение льву!

— Мы все убежали, — сказала Уинни.

— Мы, но не он! — вскричал Игого. — Он побежал спасать вас. Ах, какой стыд! Я кичился перед ним, а ведь он ребенок и в бою не бывал, и примера ему не с кого брать…

— Да, — сказала Аравита. — И мне стыдно. Он молодец. Я вела себя не лучше, чем ты, Игого. Я смотрела на него сверху вниз, тогда как он — самый благородный из нас. Но я хочу просить у него прощенья, а не возвращаться в Тархистан.

— Как знаешь, — сказал Игого. — Ты осрамилась, не больше. Я потерял все.

— Добрый мой конь, — сказал отшельник, незаметно подошедший к ним, — ты не потерял ничего, кроме гордыни. Не тряси гривой. Если ты и впрямь так сильно казнишься, выслушай меня. Когда ты жил среди бедных немых коней, ты много о себе возомнил. Конечно, ты храбрей и умнее их — это нетрудно. Но в Нарнии немало таких, как ты. Помни, что ты — один из многих, и ты станешь одним из лучших. А теперь, брат мой и сестра, пойдемте, вас ждет угощение.

 

Глава 11

НЕПРИЯТНЫЙ СПУТНИК

Миновав ворота, Шаста побежал дальше, сперва — по траве, потом — по вереску. Он ни о чем не думал и ничего не загадывал, только бежал. Ноги у него подкашивались, в боку сильно кололо, пот заливал лицо, мешая смотреть, а к довершенью бед он чуть не вывихнул лодыжку, споткнувшись о камень.

Деревья росли все гуще. Прохладней не стало — был один из тех душных, пасмурных дней, когда мух вдвое больше, чем обычно. Мухи эти непрестанно садились ему на лоб и на нос, он их не отгонял.

Вдруг он услышал звук охотничьего рога — не грозный, как в Ташбаане, а радостный и веселый. И почти сразу увидел пеструю, веселую толпу.

На самом деле то была не толпа, а всего человек двадцать, в ярко-зеленых камзолах. Одни сидели в седле, другие стояли, держа коней под уздцы. В самом центре высокий оруженосец придерживал стремя для своего господина; а господин этот был на диво приветливым, круглолицым, ясноглазым королем.

Завидев Шасту, король не стал садиться на коня. Лицо его просветлело. Он громко и радостно закричал, протягивая к мальчику руки:

— Корин, сынок! Почему ты бежишь, почему ты в лохмотьях?

— Я не принц Корин, — еле выговорил Шаста. — Я… я его видел в Ташбаане… он шлет вам привет.

Король глядел на него пристально и странно.

— Вы король Лум? — задыхаясь, спросил Шаста и продолжал, не дожидаясь ответа: — Бегите… в Анвард… заприте ворота… сюда идет Рабадаш… с ним двести воинов.

— Как ты это докажешь? — спросил один из придворных.

— Я видел их, — отвечал Шаста. — Видел своими глазами. Я проделал тот же путь.

— Пешком? — удивился придворный.

— Верхом, — отвечал Шаста. — Лошади сейчас у отшельника.

— Не расспрашивай его, Дарин, — сказал король. — Он не лжет. Подведите ему коня. Ты умеешь скакать во весь опор, сынок?

Шаста, не отвечая, взлетел в седло и был несказанно рад, когда Дарин сказал королю:

— Какая выправка, ваше величество! Этот мальчик знатного рода.

— Ах, Дарин, — сказал король, — об этом я и думаю! — и снова пристально посмотрел на Шасту добрыми серыми глазами.

Тот и впрямь прекрасно сидел в седле, но совершенно не знал, что делать с поводьями. Он внимательно, хотя и украдкой глядел, что делают другие (как глядим мы в гостях, когда не знаем, какую взять вилку), и все же надеялся, что конь сам разберет, куда идти. Конь был не говорящий, но умный; он понимал, что мальчик без шпор — ему не хозяин. Поэтому Шаста вскоре оказался в хвосте отряда.

Впервые с тех пор, как он вошел в Ташбаан, у него полегчало на сердце, и он посмотрел вверх, чтобы определить, насколько приблизилась вершина. Однако он увидел лишь какие-то серые глыбы. Он никогда не бывал в горах, и ему показалось очень занятным проехать сквозь тучу. «Тут мы и впрямь в небе, — подумал он, — посмотрю, что в туче, внутри. Мне давно хотелось…» Далеко слева садилось солнце.

Дорога теперь была нелегкая, но двигались они быстро. Шаста все еще ехал последним. Раза два, когда тропа сворачивала, он на мгновение терял других из вида (по сторонам стоял густой, сплошной лес).

Потом они нырнули в туман или, если хотите, туман поглотил их. Все стало серым. Шаста не подозревал, как холодно и мокро внутри тучи, и как темно. Серое слишком уж быстро становилось черным.

Кто-то впереди отряда иногда трубил в рог, и звук этот был все дальше. Шаста опять никого не видел, и думал, что увидит, когда минет очередной поворот. Но нет — и за поворотом он не увидел никого. Конь шел шагом. «Скорее, ну, скорей!» — сказал ему Шаста. Вдалеке протрубил рог. Игого вечно твердил, что нельзя и коснуться пяткой его бока, и Шаста думал, что если он коснется, произойдет что-то страшное. Но сейчас он задумался. «Вот что, конь, — сказал он. — Если ты будешь так тащиться, я тебя… ну… как бы пришпорю. Да, да!» Конь не обратил на это внимания. Шаста сел покрепче в седле, сжал зубы и выполнил свою угрозу.

Толку не было — конь буквально шагов пять протрусил рысью, не больше. Совсем стемнело, рог умолк, только ветки похрустывали справа и слева.

— Куда-нибудь, да выйдем, — сказал Шаста. — Хорошо бы не к Рабадашу!..

Коня своего он почти ненавидел, и ему хотелось есть.

Наконец он доехал до развилки. Когда он прикидывал, какая же дорога ведет в Анвард, сзади послышался цокот копыт. «Рабадаш! — подумал он. — По какой же он пойдет дороге? Если я пойду по одной, он может пойти по другой, если я буду тут стоять — он меня, наверное, схватит». И он спешился, и как можно быстрее повел коня по правой дороге.

Цокот копыт приближался; минуты через две воины были у развилки. Шаста затаил дыхание. Тут раздался голос:

— Помните мой приказ! Завтра, в Нарнии, каждая капля их крови будет ценней, чем галлон вашей. Я сказал: «завтра». Боги пошлют нам лучшие дни, и мы не оставим живым никого между Кэр-Паравелом и Западной Степью. Но мы еще не в Нарнии. Здесь, в Орландии, в замке Лума, важно одно: действовать побыстрей. Возьмите его за час. Вся добыча — ваша. Убивайте всех мужчин, даже новорожденных младенцев, а женщин, золото, камни, оружие, вино делите, как хотите. Если кто уклонится от битвы, сожгу живьем. А теперь, во имя великой Таш — вперед!

Звеня оружием, отряд двинулся по другой дороге. Шаста много раз за эти дни повторял слова: «двести лошадей», но до сих пор не понимал, как долго проходит мимо такое войско. Наконец последний звук угас в тумане, и Шаста вздохнул с облегчением. Теперь он знал, какая из дорог ведет в Анвард, но двинуться по ней не мог. «Что же делать?» — думал он. Тем временем и он, и конь шли по другой дороге.

«Ну, куда-нибудь я приеду», — утешал себя Шаста. И впрямь, куда-то дорога вела; лес становился все гуще, воздух — все холоднее. Резкий ветер словно бы пытался и не мог развеять тумана. Если бы Шаста бывал в горах, он бы понял, что это значит: они с конем были уже очень высоко.

«Какой я несчастный!.. — думал Шаста. — Всем хорошо, мне одному плохо. Король и королева Нарнии, да и свита их, бежали из Ташбаана, а я остался. Аравита, Уинни и Игого сидят у отшельника и горя не знают, а меня, конечно, послали сюда. Король Лум и его люди, наверно уже в замке, и успеют закрыть ворота, а я… да что и говорить!..»

От голода, от усталости и от жалости к себе он горько заплакал.

Но плакал он недолго — он очень испугался. Кто-то шел за ним. Он не видел ничего, слышал — дыхание, и ему казалось, что неведомое существо — очень большое. Он вспомнил, что в этих краях живут великаны. Теперь ему было о чем плакать — но слезы сразу высохли.

Что-то (или кто-то) шло (шел?) так тихо, что Шаста подумал, не померещилось ли ему, и успокоился, но тут услышал очень глубокий вздох и почувствовал на левой щеке горячее дыхание.

Если бы конь был получше — или если бы он знал, как с ним справиться — он бы пустился вскачь; но он понимал, что это невозможно.

Конь шел неспешно, а существо шло почти рядом. Шаста терпел, сколько мог; наконец, он спросил:

— Кто ты такой? — и услышал негромкий, но очень глубокий голос:

— Тот, кто долго тебя ждал.

— Ты… великан? — тихо спросил Шаста.

— Можешь звать меня великаном, — отвечал голос. — Но я не из тех, о ком ты думаешь.

— Я не вижу тебя, — сказал Шаста и вдруг страшно испугался. — А ты… ты не мертвый? Уйди, уйди, пожалуйста! Что я тебе сделал? Нет, почему мне хуже всех?

Теплое дыхание коснулось его руки и лица.

— Ну как, живой я? — спросил голос. — Расскажи мне свои печали.

И Шаста рассказал ему все — что он не знает своих родителей, что его растил рыбак, что он бежал, что за ним гнались львы, что в Ташбаане случилась беда, что он настрадался от страха среди усыпальниц, а в пустыне выли звери, и было жарко, и хотелось пить, а у самой цели еще один лев погнался за ними и ранил Аравиту. Еще он сказал, что давно ничего не ел.

— Я не назвал бы тебя несчастным, — сказал голос.

— Что же, по-твоему, приятно встретить столько львов? — спросил Шаста.

— Лев был только один, — сказал голос.

— Да нет, в первую ночь их было два, а то и больше, и еще…

— Лев был один, — сказал голос. — Только он быстро бежал.

— А ты откуда знаешь? — удивился Шаста.

— Это я и был, — отвечал голос.

Шаста онемел от удивления, а голос продолжал:

— Это я заставил тебя ехать вместе с Аравитой. Это я согревал и охранял тебя среди усыпальниц. Это я, — уже львом, а не котом, отогнал от тебя шакалов. Это я придал лошадям новые силы в самом конце пути, чтобы ты успел предупредить короля Лума. Это я, хотя ты того и не помнишь, пригнал своим дыханьем к берегу лодку, в которой лежал умирающий ребенок,

— И Аравиту ранил ты?

— Да, я.

— Зачем же?

— Сын мой. — сказал голос, — я говорю о тебе, не о ней. Я рассказываю каждому только его историю.

— Кто ты такой? — спросил Шаста.

— Я — это я, — сказал голос так, что задрожали камни. — Я — это я, — громко и ясно повторил он. — Я — это я, — прошептал он едва слышно, словно слова эти прошелестели в листве.

Шаста уже не боялся, что кто-то его съест, и не боялся, что кто-то — мертвый. Но он боялся — и радовался.

Туман стал серым, потом белым, потом сияющим. Где-то впереди запели птицы. Золотой свет падал сбоку на голову лошади. «Солнце встает», — подумал Шаста и, поглядев в сторону, увидел огромнейшего льва. Лошадь его не боялась, или не видела, хотя светился именно он, солнце еще не встало. Лев был очень страшный и невыразимо прекрасный.

Шаста жил до сих пор так далеко, что ни разу не слышал тархистанских толков о страшном демоне, который ходит по Нарнии в обличье льва. Тем более не слышал он правды об Аслане, великом Отце, Царе царей. Но взглянув на льва, он соскользнул на землю и поклонился ему. Он ничего не сказал и сказать не мог, и знал, что говорить не нужно.

Царь царей коснулся носом его лба. Шаста посмотрел на него, глаза их встретились. Тогда прозрачное сиянье воздуха и золотое сиянье льва слились воедино и ослепили Шасту, а когда он прозрел, на зеленом склоне, под синим небом, были только он и конь, да на деревьях пели птицы.

 

Глава 12

ШАСТА В НАРНИИ

«Снилось мне это или нет?» — думал Шаста, когда увидел на дороге глубокий след львиной лапы (это была правая лапа, передняя). Ему стало страшно при мысли о том, какой надо обладать силой, чтобы оставить столь огромный и глубокий след. Но тут же он заметил еще более удивительную вещь; след на глазах наполнялся водою, она переливалась через край, и резвый ручеек побежал вниз по склону, петляя по траве.

Шаста слез с коня, напился вволю, окунул в ручей лицо и побрызгал водой на голову. Вода была очень холодная и чистая, как стекло. Потом он встал с колен, вытряхивая воду из ушей, убрал со лба мокрые волосы и огляделся.

По-видимому, было очень рано. Солнце едва взошло; далеко внизу, справа, зеленел лес. Впереди и слева лежала страна, каких он до сих пор не видел: зеленые долины, редкие деревья, мерцанье серебристой реки. По ту сторону долины виднелись горы, невысокие, но совсем не похожие на те, которые он только что одолел. И тут он внезапно понял, что это за страна.

«Вон что! — подумал он. — Я перевалил через хребет, отделяющий Орландию от Нарнии. И ночью… Как мне повезло, однако! Нет, причем тут «повезло», это все он! Теперь я в Нарнии».

Шаста расседлал коня, который тут же принялся щипать траву.

— Ты очень плохой конь, — сказал Шаста, но тот и ухом не повел. Он тоже был о Шасте невысокого мнения.

«Ах, если бы я ел траву! — подумал Шаста. — В Анвард идти нельзя, он осажден. Надо спуститься в долину, может быть кто-нибудь меня накормит».

И он побежал вниз по холодной, мокрой траве. Добежав до рощи, он услышал низкий, глуховатый голос:

— Доброе утро, сосед.

Шаста огляделся и увидел небольшое существо, которое вылезло из-за деревьев. Нет, оно было небольшим для человека, а для ежа — просто огромным.

— Доброе утро, — отвечал он. — Я не сосед, я нездешний.

— Да? — сказал еж.

— Да, — ответил Шаста. — Вчера я был в Орландии, а еще раньше…

— Орландия — это далеко, — сказал еж. — Я там не бывал.

— Понимаешь, злые тархистанцы хотят взять Анвард, — сказал Шаста. — Надо сказать об этом вашему королю.

— Ну, что ты! — сказал еж. — Эти тархистанцы очень далеко, на краю света, за песчаным морем.

— Не так они далеко, — сказал Шаста — Что-то надо делать.

— Да, делать надо, — согласился еж. — Но сейчас я занят, иду спать. Здравствуй, сосед!

Слова эти относились к огромному желтоватому кролику, которому еж немедленно рассказал новость. Кролик согласился, что делать что-то надо, и так и пошло: каждые несколько минут то с ветки, то из норы появлялось какое-нибудь существо, пока наконец не собрался отрядец из пяти кроликов, белки, двух галок, козлоногого фавна и мыши, причем все они говорили одновременно, соглашаясь с ежом. В то золотое время, когда, победив Колдунью, Нарнией правил король Питер с братом и двумя сестрами, мелкие лесные твари жили так счастливо, что несколько распустились.

Вскоре пришли два существа поразумней: гном по имени Даффл и прекрасный олень с такими тонкими, красивыми ногами, что их, казалось, можно переломить двумя пальцами.

— Клянусь Асланом! — проревел гном, услышав новость. — Что же мы стоим и болтаем? Враг в Орландии! Скорее в Кэр-Паравел! Нарния поможет доброму королю Луму.

— Ф-фух! — сказал еж, — Король Питер не в Кэр-Паравеле, он на севере, где великаны. Кстати о великанах, я вспомнил…

— Кто же туда побежит? — перебил его Даффл. — Я не умею быстро бегать.

— А я умею, — сказал олень. — Что передать? Сколько там тархистанцев?

— Двести, — едва успел ответить Шаста, а олень уже несся стрелой к Кэр-Паравелу.

— Куда он спешит? — сказал кролик. — Короля Питера нету…

— Королева Люси в замке, — ответил гном. — Человечек, что это с тобой? Ты совсем бледный. Когда ты ел в последний раз?

— Вчера утром, — сказал Шаста.

Гном сразу же обнял его коротенькой рукой.

— Идем, идем, — сказал он. — Ах, друзья мои, как стыдно! Идем, сейчас мы тебя накормим. А то стоим, болтаем…

Даффл быстро повел путника в самую чащу маленького леса. Шаста не мог пройти и нескольких шагов, ноги дрожали, но тут они вышли на лужайку. Там стоял домик, из трубы шел дым, дверь была открыта. Даффл крикнул:

— Братцы, а у нас гость!

В тот же миг Шаста почуял дивный запах, неведомый ему, но ведомый нам с вами — запах яичницы с ветчиной и жарящихся грибов.

— Смотри, не ушибись, — предупредил гном, но поздно — Шаста уже стукнулся головой о притолоку. — Теперь садись к столу. Он низковат, но и стул маленький. Вот так. — Перед Шастой поставили миску овсянки и кружку сливок. Он еще не доел кашу, а братья Даффла, Роджин и Брикл, уже несли сковороду с яичницей, грибы и дымящийся кофейник.

Шаста в жизни не ел и не пил ничего подобного. Он даже не знал, что за ноздреватые прямоугольники лежат в особой корзинке, и почему карлики покрывают их чем-то мягким и желтым (в Тархистане есть только оливковое масло).

Домик был совсем другой, чем темная, пропахшая рыбой хижина или роскошный дворец в Ташбаане. Все правилось ему — и низкий потолок, и деревянная мебель, и часы с кукушкой, и букет полевых цветов, и скатерть в красную клетку, и белые занавески. Одно было плохо: посуда оказалась для него слишком маленькой; но справились и с этим — и миску его, и чашку наполняли много раз, приговаривая: «Кофейку?», «Грибочков?», «Может, еще яичницы?» Когда пришла пора мыть посуду, они бросили жребий. Роджин остался убирать; Даффл и Брикл вышли из домика, сели на скамейку и с облегчением вздохнув, закурили трубки. Роса уже высохла, солнце припекало. Если бы не ветерок, было бы жарко.

— Чужеземец, — сказал Даффл, — смотри, вот наша Нарния. Отсюда видно все до южной границы, и мы этим очень гордимся. По правую руку — Западные горы. Именно там — Каменный Стол. За ними…

Однако тут он услышал легкий храп — сытый и усталый Шаста заснул. Добрые гномы стали делать друг другу знаки, и так шептались, кивали и суетились, что он бы проснулся, если бы мог.

Однако, к ужину он проснулся, поел и лег на удобную постель, которую соорудили для него на полу из вереска, ибо в их деревянные кроватки он бы не влез. Ему даже сны не снились, а утром лесок огласили звуки труб. Гномы и Шаста выбежали из домика. Трубы затрубили снова — не грозные, как в Ташбаане, и не веселые, как в Орландии, а чистые, звонкие и смелые. Вскоре зацокали копыта, и из лесу выехал отряд.

Первым ехал лорд Перидан на гнедом коне и в руке у него было знамя — алый лев на зеленом поле. Шаста сразу узнал этого льва. За ним следовали король Эдмунд и светловолосая девушка с очень веселым лицом; на плече у нее был лук, на голове — шлем, у пояса — колчан, полный стрел. («Королева Люси», — прошептал Даффл). Дальше, на пони, ехал принц Корин, а потом — и весь отряд, в котором, кроме людей и говорящих коней, были говорящие псы, кентавры, медведи и шестеро великанов. Да, в Нарнии есть и добрые великаны, только их меньше, чем злых. Шаста понял, что они — не враги, но смотреть на них не решился, тут надо привыкнуть.

Поравнявшись с домиком (гномы стали кланяться), король крикнул:

— Друзья, не пора ли нам отдохнуть и подкрепиться?

Все шумно спешились, а принц Корин стрелою кинулся к Шасте и обнял его.

— Вот здорово! — ликовал он. — Ты здесь! А мы только высадились в Паравеле, сразу подбежал Черво, олень, и все нам рассказал. Как ты думаешь…

— Не представишь ли ты нам своего друга? — спросил король Эдмунд.

— Вы не помните, ваше величество? — спросил Корин. — Это его вы приняли за меня в Ташбаане.

— Как они похожи! — вскричала королева. — Чудеса, просто близнецы!

— Ваше величество, — сказал Шаста, — я вас не предал, вы не думайте. Что поделаешь, я все слышал. Но никому не сказал!

— Я знаю, что ты нас не предал, друг, — сказал король Эдмунд, и положил ему руку на голову. — А вообще-то, не слушай то, что не предназначено для твоих ушей. Постарайся уж!

Тут начался звон и шум — ведь все были в кольчугах — и Шаста минут на пять потерял из виду и Корина, и Эдмунда, и Люси. Но принц был не из тех, кого можно не заметить, и вскоре раздался громкий голос.

— Ну, что это, клянусь Львом?! — говорил король. — С тобой, принц, больше хлопот, чем со всем войском.

Шаста пробился через толпу и увидел, что король разгневан, Корин немножко смущен, а незнакомый гном сидит на земле и чуть не плачет. Два фавна помогали ему снять кольчугу.

— Ах, было бы у меня то лекарство! — говорила королева Люси. — Король Питер строго-настрого запретил мне брать его в сраженья.

А случилось вот что. Когда Корин поговорил с Шастой, его взял за локоть гном Торн.

— В чем дело? — спросил Корин.

— Ваше высочество, — сказал гном, отводя его в сторонку. — Надеюсь, к ночи мы прибудем в замок вашего отца. Возможно, тогда и будет битва.

— Знаю, сказал Корин. — Вот здорово!

— Это дело вкуса, — сказал гном, — но король Эдмунд наказал мне, чтобы я не пускал ваше высочество в битву. Вы можете смотреть, и на том спасибо, в ваши-то годы!

— Какая чепуха! — вскричал Корин. — Конечно, я буду сражаться! Королева Люси будет с лучниками, а я…

— Ее величество вольны решать сами, — сказал Торн, — но вас его величество поручил мне. Дайте мне слово, что ваш пони не отойдет от моего, или, по приказу короля, нас обоих свяжут.

— Да я им!.. — вскричал Корин.

— Хотел бы я на это поглядеть, — сказал Торн.

Такой мальчик, как Корин, вынести этого не мог. Корин был выше, Торн — крепче и старше, и неизвестно, чем кончилась бы драка, но она и не началась

— гном поскользнулся (вот почему не стоит драться на склоне), упал ничком и сильно ушиб ногу — так сильно, что выбыл из строя недели на две.

— Смотри, принц, что ты натворил! — сказал король Эдмунд.

— Один из лучших наших воинов выбыл из строя.

— Я его заменю, сир, — отвечал Корин.

— Ты храбр, — сказал король, — но в битве мальчик может нанести урон только своим.

Тут короля кто-то позвал, а Корин, очень учтиво попросив прощения у гнома, зашептал Шасте на ухо:

— Скорее, садись на его пони, бери его щит!

— Зачем? — спросил Шаста.

— Да чтобы сражаться вместе со мной! — воскликнул Корин.

— Ты что, не хочешь?

— А, да, конечно… — растерянно сказал Шаста. Корин, тем временем, уже натягивал на него кольчугу (с гнома ее сняли, прежде чем внести его в домик) и говорил:

— Так. Через голову. Теперь меч. Поедем в хвосте, тихо, как мыши. Когда начнется сраженье, всем будет не до нас.

 

Глава 13

БИТВА

Часам к одиннадцати отряд двинулся к западу (горы были от него слева). Корин и Шаста ехали сзади, прямо за великанами. Люси, Эдмунд и Перидан были заняты предстоящей битвой, и хотя Люси спросила: «А где этот дурацкий принц?», Эдмунд ответил: «Впереди его нет, и то спасибо».

Шаста тем временем рассказывал принцу, что научился ездить верхом у коня, и не умеет пользоваться уздечкой. Корин показал ему, потом — описал, как отплывали из Ташбаана.

— Где королева Сьюзен? — спросил Шаста.

— В Кэр-Паравеле, — ответил Корин. — Люси у нас — не хуже мужчины, ну, не хуже мальчика. А Сьюзен больше похожа на взрослую. Правда, она здорово стреляет из лука.

Тропа стала уже, и справа открылась пропасть. Теперь они ехали гуськом, по одному. «А я тут ехал, — подумал Шаста, и вздрогнул. — Вот почему лев был по левую руку. Он шел между мной и пропастью».

Тропа свернула влево, к югу, по сторонам теперь стоял густой лес. Отряд поднимался все выше, Если бы здесь была поляна, вид открывался бы прекрасный, а так — иногда над деревьями мелькали скалы, в небе летали орлы.

— Чуют добычу, — сказал Корин.

Шасте это не понравилось.

Когда одолели перевал и спустились пониже, и лес стал пореже, перед ними открылась Орландия в голубой дымке, а за нею, вдалеке — желтая полоска пустыни. Отряд — который мы можем назвать и войском — остановился ненадолго, и Шаста только теперь увидел, сколько в нем говорящих зверей, большей частью похожих на огромных кошек. Они расположились слева, великаны

— справа. Шаста обратил внимание, что они все время несли на спине, а сейчас надели огромные сапоги, высокие, до самых колен. Потом они положили на плечи тяжелые дубинки, и вернулись на свое место. В арьергарде были лучники, среди них — королева Люси. Стоял звон — все рыцари надевали шлемы, обнажали мечи, поправляли кольчуги, сбросив плащи на землю. Никто не разговаривал. Это было очень торжественно и страшно, и Шаста подумал:

«Ну, я влип…». Издалека донеслись какие-то тяжкие удары.

— Таран, — сказал принц. — Таранят ворота. Теперь даже Корин казался серьезным.

— Почему король Эдмунд так тянет? — проговорил он. — Поскорей бы уже! И холодно…

Шаста кивнул, надеясь, что по нему не видно, как он испуган.

И тут пропела труба! Отряд тронулся рысью, и очень скоро показался небольшой замок со множеством башен. Ворота были закрыты, мост поднят. Над стенами, словно белые точки, виднелись лица орландцев. Человек пятьдесят били стену большим бревном. Завидев отряд, они мгновенно вскочили в седла (клеветать не буду, тархистанцы прекрасно обучены).

Нарнийцы понеслись вскачь. Все выхватили мечи, все прикрылись щитами, все сжали зубы, все помолились Льву. Два воинства сближались. Шаста себя не помнил от страха: но вдруг подумал: «Если струсишь теперь, будешь трусить всю жизнь».

Когда отряды встретились, он перестал понимать что бы то ни было.

Все смешалось, стоял страшный грохот. Меч у него очень скоро выбили. Он выпустил из рук уздечку. Увидев, что в него летит копье, он наклонился вбок и соскользнул с коня, и ударился о чей-то доспех, и… Но мы расскажем не о том, что видел он, а о том, что видел в пруду отшельник, рядом с которым стояли лошади и Аравита.

Именно в этом пруду он видел, как в зеркале, что творится много южнее Ташбаана, какие корабли входят в Алую Гавань на далеких островах, какие разбойники или звери рыщут в лесах Тельмара. Сегодня он от пруда не отходил, даже не ел, ибо знал, что происходит в Орландии. Аравита и лошади тоже смотрели. Они понимали, что пруд волшебный — в нем отражались не деревья, и не облака, а странные, туманные картины. Отшельник видел лучше, четче, и рассказывал им. Незадолго до того, как Шаста начал свою первую битву, он сказал так:

— Я вижу орла… двух орлов… трех… над Вершиной Бурь. Самый большой из них — самый старый из всех здешних орлов. Они чуют битву. А, вот почему люди Рабадаша так трудились весь день!.. Они тащат огромное дерево. Вчерашняя неудача чему-то их да научила. Лучше бы им сделать лестницы, но это долго, а Рабадаш нетерпелив. Какой, однако, глупец!.. Он должен был вчера уйти подобру-поздорову. Не удалась атака — и все, ведь он мог рассчитывать только на внезапность. Нацелили бревно… Орландцы осыпают их стрелами… Они закрывают головы щитом… Рабадаш что-то кричит. Рядом с ним его приближенные. Вот — Корадин из Тормунга, вот Азрох, Кламаш, Илгамут, и какой-то тархан с красной бородой…

— Мой хозяин! — вскричал Игого. — Клянусь Львом, это Анрадин.

— Тише!.. — сказала Аравита.

— Таранят ворота. Ну и грохот, я думаю! Таранят… еще… еще… ни одни ворота не выдержат. Кто же это скачет с горы? Спугнули орлов… Сколько воинов! А. вижу, знамя с алым львом! Это Нарния. Вот и король Эдмунд. И королева Люси, и лучники… и коты!

— Коты? — переспросила Аравита.

— Да, боевые коты. Леопарды, барсы; пантеры. Они сейчас нападут на коней… Так! Тархистанские кони мечутся. Коты вцепились в них. Рабадаш посылает в бой еще сотню всадников. Между отрядами сто ярдов… пятьдесят… Вот король Эдмунд, вот лорд Перидан… И какие-то дети… Как же это король разрешил им сражаться? Десять ярдов… Встретились. Великаны творят чудеса… один упал… В середине ничего не разберешь, слева яснее. Вот опять эти мальчики… Аслане милостивый! Это принц Корин и ваш друг Шаста. Они похожи, как две капли воды. Корин сражается, как истинный рыцарь. Он убил тархистанца. Теперь я вижу и середину… Король и царевич вот-вот встретятся… Нет, их разделили…

— А как там Шаста? — спросил Аравита.

— О, бедный, глупый, храбрый мальчик! — воскликнул старец. — Он ничего не умеет. Он не знает, что делать со щитом. А уж с мечом… Нет, вспомнил! Размахивает во все стороны… чуть не отрубил голову своей лошадке… Ну, меч выбили. Как же его пустили в битву!? Он и пяти минут не продержится. Ах, ты, дурак! Упал.

— Убит? — спросили все трое сразу.

— Не знаю, — отвечал отшельник. — Коты свое дело сделали. Коней у тархистанцев теперь нет — кто погиб, кто убежал. А коты опять бросаются в бой! Они прыгнули на спину этим, с тараном. Таран лежит на земле… Ах, хорошо! Ворота открываются, сейчас выйдут орландцы. Вот и король Лум! Слева от него — Дар, справа — Дарин. За ними Тарн и Зар, и Коль, и брат его Колин. Десять… двадцать… тридцать рыцарей. Тархистанцы кинулись на них. Король Эдмунд бьется на славу. Отрубил Корадину голову… Тархистанцы бросают оружие, бегут в лес… А вот этим бежать некуда — слева коты, справа великаны, сзади Лум, твой тархан упал… Лум и Азрох бьются врукопашную… Лум побеждает… так, так… победил. Азрох — на земле. О, Эдмунд упал! Нет, поднялся. Бьется с Рабадашем в воротах замка. Тархистанцы сдаются, Дарин убил Илгамута. Не вижу, что с Рабадашем. Наверное, убит. Кламаш и Эдмунд дерутся, но битва кончилась. Кламаш сдался. Ну, теперь все.

Как раз в эту минуту Шаста приподнялся и сел. Он ударился не очень сильно, но лежал тихо, и лошади его не растоптали, ибо они, как это ни странно, ступают осторожно даже в битве. Итак, он приподнялся и, как ни мало он понимал, догадался, что битва кончилась, а победили Орландия и Нарния. Ворота стояли широко открытыми, тархистанцы — их осталось немного — явно были пленными, король Эдмунд и король Лум пожимали друг другу руки поверх упавшего тарана. Лорды взволнованно и радостно беседовали о чем-то; и вдруг все засмеялись.

Шаста вскочил, хотя рука у него сильно болела, и побежал посмотреть, чему они смеются. Увидел он нечто весьма странное: царевич Рабадаш висел на стене замка, яростно дрыгая ногами. Кольчуга закрывала ему половину лица, и, казалось, что он с трудом надевает тесную рубаху. На самом деле случилось вот что: в самый разгар битвы один из великанов наступил на Рабадаша, но не раздавил его (к чему стремился), а разорвал кольчугу шипами своего сапога. Таким образом, когда Рабадаш встретился с Эдмундом в воротах, на спине в кольчуге у злосчастного царевича была дыра. Эдмунд теснил его к стене, он вспрыгнул на нее, чтобы поразить врага сверху. Рабадашу казалось, что он грозен и велик; казалось это и другим — но лишь одно мгновение. Он крикнул: «Таш разит метко!», тут же отпрыгнул в сторону, испугавшись летящих в него стрел, и повис на крюке, который за много лет до того вбили в стену, чтобы привязывать лошадей. Теперь он болтался, словно белье, которое вывесили сушиться.

— Вели снять меня, Эдмунд! — ревел Рабадаш. — Сразись со мной, как мужчина и король, а если ты слишком труслив, вели меня прикончить!

Король Эдмунд шагнул к стене, чтобы снять его, но король Лум встал между ними.

— Разрешите, ваше величество, — сказал Лум Эдмунду и обратился к Рабадашу. — Если бы вы, ваше высочество, бросили этот вызов неделю тому назад, ни в Нарнии, ни в Орландии не отказался бы никто, от короля Питера до говорящей мыши. Но вы доказали, что вам неведомы законы чести, и рыцарь не может скрестить с вами меч. Друзья мои, снимите его, свяжите, и унесите в замок.

Не буду описывать, как бранился, кричал и даже плакал царевич Рабадаш. Он не боялся пытки, но боялся смеха. До сих пор ни один человек не смеялся над ним.

Корин тем временем подтащил к королю Луму упирающегося Шасту и сказал:

— Вот и он, отец.

— А, и ты здесь? — сказал король принцу Корину. — Кто тебе разрешил сражаться? Ну, что за сын у меня? — Но все, в том числе Корин, восприняли эти слова скорее как похвалу, чем как жалобу.

— Не браните его, государь, — сказал лорд Дарин. — Он просто похож на вас. Да вы и сами бы огорчились, если бы он…

— Ладно, ладно, — проворчал Лум, — на сей раз прощаю. А теперь…

И тут, к вящему удивлению Шасты, король Лум склонился к нему, крепко, по-медвежьи обнял, расцеловал, и поставил рядом с Корином.

— Смотрите, друзья мои! — крикнул он своим рыцарям. — Кто из вас еще сомневается?

Но Шаста и теперь не понимал, почему все так пристально смотрят на них и так радостно кричат:

— Да здравствует наследный принц!

 

Глава 14

О ТОМ, КАК ИГОГО СТАЛ УМНЕЕ

Теперь мы должны вернуться к лошадям и Аравите. Отшельник сказал им, что Шаста жив и даже не очень серьезно ранен, ибо он поднялся, а король Лум с необычайной радостью обнял его. Но отшельник только видел, он ничего не слышал, и потому не мог знать, о чем говорили у замка.

Наутро лошади и Аравита заспорили о том, что делать дальше.

— Я больше не могу, — сказала Уинни. — Я растолстела, как домашняя лошадка, все время ем и не двигаюсь. Идемте в Нарнию.

— Только не сейчас, госпожа моя, — отвечал Игого. — Спешить никогда не стоит.

— Самое главное, — сказала Аравита, — попросить прощения у Шасты.

— Вот именно! — обрадовался Игого. — Я как раз хотел это Сказать.

— Ну, конечно, — поддержала Уинни. — А он в Анварде. Это ведь по дороге. Почему бы нам не выйти сейчас? Мы же шли из Тархистана в Нарнию!

— Да… — медленно проговорила Аравита, думая о том, что же она будет делать в чужой стране.

— Конечно, конечно, — сказал Игого. — А все-таки спешить нам некуда, если вы меня понимаете.

— Я не понимаю, — сказала Уинни.

— Как бы это объяснить? — замялся конь. — Когда возвращаешься на родину… в общество… в лучшее общество… надо бы поприличней выглядеть…

— Ах, это из-за хвоста! — воскликнула Уинни. — Ты хочешь, чтобы он отрос. Честное слово, ты тщеславен, как та ташбаанская тархина.

— И глуп, — прибавила Аравита.

— Лев свидетель, это не так! — вскричал Игого. — Просто я уважаю и себя, и своих собратьев.

— Скажи, Игого, — спросила Аравита, — почему ты часто поминаешь льва? Я думала, ты их не любишь.

— Да, не люблю, — отвечал Игого. — Но поминаю я не каких-то львов, а самого Аслана, освободившего Нарнию от злой Колдуньи. Здесь все так клянутся.

— А он лев? — спросила Аравита.

— Конечно, нет, — возмутился Игого.

— В Ташбаане говорят, что лев, — сказала Аравита. — Но если он не лев, почему ты зовешь его львом?

— Тебе еще этого не понять, — сказал Игого. — Да и сам я был жеребенком, когда покинул Нарнию, и не совсем хорошо это понимаю.

Говоря так, Игого стоял задом к зеленой стене, а Уинни и Аравита стояли к ней (значит — и к нему) лицом. Для пущей важности он прикрыл глаза и не заметил, как изменились вдруг и девочка, и лошадь. Они просто окаменели и разинули рот, ибо на стене появился преогромный ослепительно-золотистый лев. Мягко спрыгнув на траву, лев стал приближаться сзади к коню, беззвучно ступая. Уинни и Аравита не могли издать ни звука от ужаса и удивления.

— Несомненно, — говорил Игого, — называя его львом, хотят сказать, что он силен, как лев, или жесток, как лев, — конечно, со своими врагами. Даже в твои годы, Аравита, можно понять, как нелепо считать его настоящим львом. Более того, это непочтительно. Если бы он был львом, он был бы животным, как мы. — Игого засмеялся. — У него были бы четыре лапы, и хвост, и усы… Ой-ой-ой-ой!

Дело в том, что при слове «усы» один ус Аслана коснулся его уха. Игого отскочил в сторону и обернулся. Примерно с секунду все четверо стояли неподвижно. Потом Уинни робкой рысью подбежала ко льву.

— Дорогая моя дочь, — сказал Аслан, касаясь носом ее бархатистой морды.

— Я знал, что тебя мне ждать недолго. Радуйся.

Он поднял голову и заговорил громче.

— А ты, Игого, — сказал он, — ты, бедный и гордый конь, подойди ближе. Потрогай меня. Понюхай. Вот мои лапы, вот хвост, вот усы. Я, как и ты, — животное.

— Аслан, — проговорил Игого, — мне кажется, я глуп.

— Счастлив тот зверь, — отвечал Аслан, — который понял это в молодости. И человек тоже. Подойди, дочь моя Аравита. Я втянул когти, не бойся. На сей раз я не поцарапаю тебя.

— На сей раз?.. — испуганно повторила Аравита.

— Это я тебя ударил, — сказал Аслан. — Только меня ты и встречала, больше львов не было. Да, поцарапал тебя я. А знаешь, почему?

— Нет, господин мой. — сказала она.

— Я нанес тебе ровно столько ран, сколько мачеха твоя нанесла бедной девочке, которую ты напоила сонным зельем. Ты должна была узнать, что испытала твоя раба.

— Скажи мне, пожалуйста… — начала Аравита и замолкла.

— Говори, дорогая дочь, — сказал Аслан.

— Ей больше ничего из-за меня не будет?

— Я рассказываю каждому только его историю, — отвечал лев.

Потом он встряхнул головой и заговорил громче.

— Радуйтесь, дети мои, — сказал он. — Скоро мы встретимся снова. Но раньше к вам придет другой.

Одним прыжком он взлетел на стену и исчез за нею.

Как это ни странно, все долго молчали, медленно гуляя по зеленой траве. Примерно через полчаса отшельник позвал лошадей к заднему крыльцу, он хотел их покормить. Они ушли, и тут Аравита услышала звуки труб у ворот.

— Кто там? — спросила она, и голос возвестил:

— Его королевское высочество принц Кор Орландский. Аравита открыла ворота и посторонилась.

Вошли два воина с алебардами и стали справа и слева. Потом вошел герольд, потом трубач.

— Его королевское высочество принц Кор Орландский просит аудиенции у высокородной Аравиты, — сказал герольд, и они с трубачом отошли в сторону, и склонились в поклоне, и солдаты подняли свои алебарды, и вошел принц. Тогда все, кроме него, вышли обратно, за ворота, и закрыли их.

Принц поклонился (довольно неуклюже для столь высокой особы), Аравита склонилась перед ним (очень изящно, хотя и на тархистанский манер), а потом на него посмотрела.

Он был мальчик как мальчик, без шляпы и без короны, только очень тонкий золотой обруч охватывал его голову. Сквозь короткую белую тунику не толще носового платка пламенел алый камзол. Левая рука, лежавшая на эфесе шпаги, была перевязана.

Только взглянув на него дважды, Аравита вскрикнула:

— Ой, да это Шаста!

Шаста сильно покраснел и быстро заговорил:

— Ты не думай, я не хотел перед тобой выставляться!.. У меня нет другой одежды, прежнюю сожгли, а отец сказал…

— Отец? — переспросила Аравита.

— Король Лум, — объяснил Шаста. — Я мог бы и раньше догадаться. Понимаешь, мы с Корином близнецы. Да, я не Шаста, а Кор!

— Очень красивое имя, — сказала Аравита.

— У нас в Орландии, — продолжал Кор (теперь мы будем звать его только так), — близнецов называют Дар и Дарин. Коль и Колин, и тому подобное.

— Шаста… то есть, Кор, — перебила его Аравита, — дай мне сказать. Мне очень стыдно, что я тебя обижала. Но я изменилась еще до того, как узнала, что ты принц. Честное слово! Я изменилась, когда ты вернулся, чтобы спасти нас от льва.

— Он не собирался вас убивать, — сказал Кор.

— Я знаю, — кивнула Аравита, и оба помолчали, поняв, что и он, и она беседовали с Асланом.

Наконец Аравита вспомнила, что у Кора перевязана рука.

— Ах, я и забыла! — воскликнула она. — Ты был в бою. Ты ранен?

— Так, царапина, — сказал Кор с той самой интонацией, с какой говорят вельможи, но тут же фыркнул: — Да нет, это не рана, это ссадина.

— А все-таки ты сражался, — сказала Аравита. — Наверное, это очень интересно.

— Битва совсем не такая, как я думал, — сказал Кор.

— Ах, Ша… нет, Кор! Расскажи мне, как король узнал, что ты — это ты.

— Давай присядем, — сказал Кор. — Это быстро не расскажешь. Кстати, отец у меня — лучше некуда. Я бы любил его точно также… почти также, если бы он не был королем. Конечно, меня будут учить и все прочее, но ничего, потерплю. А история моя такая: мы с Корином близнецы. Когда нам исполнилась неделя, нас повезли к старому доброму кентавру — благословить, или что-то в этом роде. Он был пророк, кентавры часто бывают пророками. Ты их не видела? Ну и дяди! Честно, я их немножко боюсь. Тут ко многому надо привыкнуть…

— Да, — согласилась Аравита, — ну, рассказывай, рассказывай!

— Так вот, когда ему нас показали, он взглянул на меня и сказал: «Этот мальчик спасет Орландию от великой опасности». Его услышал один придворный, лорд Бар, который раньше был у отца лордом-канцлером и сделал что-то плохое (не знаю, в чем там дело), и отец его разжаловал. Придворным оставил, а канцлером — нет. Вообще, он был очень плохой — потом оказалось, что он за деньги посылал всякие сведения в Ташбаан. Так вот, он услышал, что я спасу страну, и решил меня уничтожить. Он похитил меня — не знаю, как — и вышел в море на корабле. Отец погнался за ним, нагнал на седьмой день, и у них был морской бой, с десяти часов утра до самой ночи. Этого Бара убили, но он успел спустить на воду шлюпку, посадив туда одного рыцаря и меня. Лодка эта пропала. На самом деле Аслан пригнал ее к берегу, туда, где жил Аршиш. Хотел бы я знать, как звали того рыцаря! Он меня кормил, а сам умер от голода.

— Аслан сказал бы, что ты должен знать только о себе, — заметила Аравита.

— Да, я забыл, — сказал Кор.

— Интересно, — продолжала она, — как ты спасешь Орландию.

— Я уже спас, — застенчиво ответил Кор.

Аравита всплеснула руками.

— Ах, конечно! Какая же я глупая! Рабадаш уничтожил бы ее, если бы не ты. Где же ты будешь теперь жить? В Анварде?

— Ой! — сказал Кор. — Я чуть не забыл, зачем пришел к тебе. Отец хочет, чтобы ты жила с нами. У нас при дворе (они говорят, что это двор, не знаю уж — почему). Так вот, у нас нет хозяйки с той поры, как умерла моя мать. Пожалуйста, согласись. Тебе понравится отец… и Корин. Они не такие, как я, они воспитанные…

— Прекрати! — воскликнула Аравита. — Конечно, я соглашаюсь.

— Тогда пойдем к лошадям, — сказал Кор.

Подойдя к ним, Кор обнял Игого и Уинни, и все рассказал им, а потом все четверо простились с отшельником, пообещав не забывать его. Дети не сели в седла — Кор объяснил, что ни в Орландии, ни в Нарнии никто не ездит верхом на говорящей лошади, разве что в бою.

Услышав это, бедный конь вспомнил снова, как мало он знает о здешних обычаях и как много ошибок может сделать.

Уинни предалась сладостным мечтам, а он становился мрачнее и беспокойней с каждым шагом,

— Ну что ты, — говорил ему Кор. — Подумай, каково мне. Меня будут воспитывать, будут учить — и грамоте, и танцам, и музыке, и геральдике, а ты знай скачи по холмам, сколько хочешь,

— В том-то и дело, — сказал Игого. — Скачут ли говорящие лошади? А главное — катаются ли они по земле?

— Как бы то ни было, я кататься буду, — сказала Уинни, — думаю, они и внимания не обратят.

— Замок еще далеко? — спросил конь у принца.

— За тем холмом, — отвечал Кор.

— Тогда я покатаюсь, — сказал Игого, — хотя бы в последний раз!

Катался он минут пять, потом угрюмо сказал:

— Что же, пойдем. Веди нас, Кор Орландский.

Но вид у него был такой, словно он везет погребальную колесницу, а не возвращается домой, к свободе, после долгого плена.

 

Глава 15

РАБАДАШ ВИСЛОУХИЙ

Когда они, наконец, вышли из-под деревьев, то увидели зеленый луг, прикрытый с севера лесистой грядою, и королевский замок, очень старый, сложенный из темно-розового камня.

Король уже шел им навстречу по высокой траве. Аравита совсем не так представляла себе королей — на нем был потертый камзол, ибо он только что обходил своих псов и едва успел вымыть руки. Но поклонился он с такой учтивостью и с таким величием, каких она не видела в Ташбаане.

— Добро пожаловать, маленькая госпожа, — сказал он. — Если бы моя дорогая королева была жива, тебе было бы здесь лучше, но мы сделаем для тебя все, что можем. Сын мой Кор рассказал мне о твоих злоключениях и о твоем мужестве.

— Это он был мужественным, государь, — отвечала Аравита.

— Он кинулся на льва, чтобы спасти нас с Уинни, Король просиял.

— Вот как? — воскликнул он. — Этого я не слышал. Аравита все рассказала, а Кор, который очень хотел, чтобы отец узнал об этом, совсем не так радовался, как думал прежде. Скорее ему было неловко. Зато отец очень радовался, и много раз пересказывал придворным подвиг своего сына, отчего принц совсем уж смутился.

С Игого и Уинни король был учтив, как с Аравитой, и долго с ними беседовал. Лошади отвечали нескладно — они еще не привыкли говорить со взрослыми людьми. К их облегчению, из замка вышла королева Люси, и король сказал Аравите:

— Дорогая моя, вот наш большой друг, королева Нарнии. Не пойдешь ли ты с нею отдохнуть?

Люси поцеловала Аравиту, и они сразу полюбили друг друга, и ушли в замок, беседуя о том, о чем беседуют девочки.

Завтрак подали на террасе (то были холодная дичь, пирог, вино и сыр), и, когда все еще ели, король Лум нахмурился и сказал:

— Ох-хо-хо! Нам надо что-то сделать с беднягой Рабадашем.

Люси сидела по правую руку от короля, Аравита — по левую. Во главе стола сидел король Эдмунд, напротив него лорды — Дарий, Дар, Перидан; Корин и Кор сидели напротив дам и короля Лума.

— Отрубите ему голову, ваше величество, — сказал Перидан.

— Кто он, как не убийца?

— Спору нет, он негодяй, — сказал Эдмунд. — Но и негодяй может исправиться. Я знал такой случай, — и он задумался.

— Если мы убьем Рабадаша, на нас нападет Тисрок, — сказал Дарин.

— Ну что ты! — сказал король Орландии. — Сила его в том. что у него огромное войско, а огромному войску не перейти пустыню. Я не люблю убивать беззащитных. В бою — дело другое, но так, хладнокровно…

— Возьмите с него слово, что он больше не будет, — сказала Люси. — Может быть, он его и сдержит.

— Скорей уж обезьяна его сдержит, — сказал Эдмунд. Дай-то Лев, чтобы он его нарушил в таком месте, где возможен честный бой.

— Попробуем, — сказал король Лум. — Приведите пленника, друзья мои.

Рабадаша привели. Выглядел он так, словно его морили голодом, тогда как на самом деле он не притронулся за эти сутки ни к пище, ни к питью от злости и ярости. И комната у него была хорошая.

— Вы знаете сами, ваше высочество, — сказал король, — что и по справедливости, и по закону мы вправе лишить вас жизни. Однако, снисходя к вашей молодости, а также к тому, что вы выросли, не ведая ни милости, ни чести, среди рабов и тиранов, мы решили отпустить вас на следующих условиях: во-первых…

— Нечестивый пес! — вскричал Рабадаш. — Легко болтать со связанным пленником! Дай мне меч, и я тебе покажу, каковы мои условия!

Мужчины вскочили, а Корин крикнул:

— Отец! Разреши, я его побью!

— Друзья мои, успокойтесь, — сказал король Лум. — Сядь. Корин, или я тебя выгоню из-за стола. Итак, ваше высочество, условия мои…

— Я не обсуждаю ничего с дикарями и чародеями! — вскричал Рабадаш. — Если вы оскорбите меня, отец мой Тисрок потопит ваши страны в крови. Убейте

— и костры, казни, пытки тысячу лет не забудут в этих землях. Берегитесь! Богиня Таш разит метко…

— Куда же она смотрела, когда ты висел на крюке? — спросил Корин.

— Стыдись! — сказал король. — Не дерзи тем, кто слабее тебя. Тем, кто сильнее… как хочешь.

— Ах, Рабадаш! — вздохнула Люси. — Какой же ты глупый!.. Не успела она кончить этой фразы, как — к удивлению Кора — отец его, дамы и двое мужчин встали, молча глядя на что-то.» Встал и он. А между столом и пленником, мягко ступая, прошел огромный Лев.

— Рабадаш, — сказал Аслан, — поспеши. Судьба твоя еще не решена. Забудь о своей гордыне — чем тебе гордиться? И о злобе — кто обидел тебя? Прими по собственной воле милость добрых людей.

Рабадаш выкатил глаза, жутко ухмыльнулся и (что совсем нетрудно) зашевелил ушами. На тархистанцев все это действовало безотказно, самые смелые просто тряслись, а кто послабей — падал в обморок. Он не знал, однако, что дело тут было не столько в самих гримасах, сколько в том, что по его слову вас немедленно сварили бы живьем в кипящем масле. Здесь же эффекта не было; только сердобольная Люси испугалась, что ему плохо.

— Прочь! — закричал Рабадаш. — Я тебя знаю! Ты — гнусный демон, мерзкий северный бес, враг богов. Узнай, низменный призрак, что я — потомок великой богини, Таш-неумолимой! Она разит метко, и… Проклятье ее — на тебе. Тебя поразит молния… искусают скорпионы… здешние горы обратятся в прах…

— Тише, Рабадаш, — кротко сказал Лев. — Судьба твоя вот-вот свершится, она — у дверей, она их сейчас откроет.

— Пускай! — кричал Рабадаш. — Пускай упадут небеса! Пускай разверзнется земля! Пускай кровь зальет эти страны, огонь сожжет их! Я не сдамся, пока не притащу в свой дворец за косы эту дочь гнусных псов, эту…

— Час пробил, — сказал Лев; и Рабадаш, к своему ужасу, увидел, что все смеются.

Удержаться от смеха было трудно, ибо уши у пленника (он все еще шевелил ими) стали расти и покрываться серой шерсткой. Пока все думали, где же они видели такие уши, у него уже были копыта и на ногах, и на руках, а вскоре появился и хвост. Глаза стали больше, лицо — уже, оно как бы все превратилось в нос. Он опустился на четвереньки, одежда исчезла, а смешней (и страшнее) всего было, что последним он утратил дар слова, и успел отчаянно прокричать:

— Только не в осла! Хоть в коня… в коня-а-э-а-ио-о-о!

— Слушай меня, Рабадаш, — сказал Аслан. — Справедливость смягчится милостью. Ты не всегда будешь ослом.

Осел задвигал ушами, и все, как ни старались, захохотали снова.

— Ты поминал богиню Таш, — продолжал Аслан. — В ее храме ты обретешь человеческий облик. На осеннем празднике, в этом году, ты встанешь пред ее алтарем, и, при всем народе, с тебя спадет ослиное обличье. Но если ты когда-нибудь удалишься от этого храма больше, чем на десять миль, ты опять станешь ослом, уже навсегда.

Сказав это, Аслан тихо ушел. Все как бы очнулись, но сиянье зелени, и свежесть воздуха, и радость в сердце доказывали, что это не был сон. Кроме того, осел стоял перед ними.

Король Лум был очень добрым, и, увидев врага в столь плачевном положении, сразу забыл свой гнев.

— Ваше высочество, — сказал он. — Мне очень жаль, что дошло до этого. Вы сами знаете, что мы тут ни при чем. Не сомневайтесь, мы переправим вас в Ташбаан, чтобы вас там… э-э… вылечили. Сейчас вам дадут самых свежих репейников и морковки…

Неблагодарный осел дико взревел, лягнул одного из лордов, и на этом мы кончим рассказ о царевиче Рабадаше; но мне хотелось бы сообщить, что его со всей почтительностью отвезли в Ташбаан, и привели в храм богини на осенний праздник, и тут он снова обрел человеческий облик. Множество народу — тысяч пять — видели это, но что поделаешь; а когда умер Тисрок, в стране наступила вполне сносная жизнь. Произошло это по двум причинам: Рабадаш не вел никаких войн, ибо знал, что отпускать войско без себя очень опасно (полководцы нередко свергают потом царей), а, кроме того, народ помнил, что он некогда был ослом. В лицо его называли Ра-бадашем Миротворцем, а за глаза — Рабадашем Вислоухим. И если вы заглянете в историю его страны (спросите ее в городской библиотеке), он значится там именно так. Даже теперь в тархистанских школах говорят про глупого ученика: «Второй Рабадаш!»

Когда осла увезли, в замке Лума начался пир. Вино лилось рекой, сверкали огни, звенел смех, а потом наступило молчание и на середину луга вышел певец с двумя музыкантами. Кор и Аравита приготовились скучать, ибо не знали других стихов, кроме тархистанских, но певец запел о том, как светловолосый Олвин победил двухголового великана и обратил его в гору, и взял в жены прекрасную Лилн, и песня эта — или сказка — им очень понравилась. Игого петь не умел, но рассказал о битве при Зулиндрехе, а королева Люси — о злой Колдунье, Льве и платяном шкафе (историю эту знали все, кроме наших четырех героев).

Наконец король Лум послал младших спать, и прибавил на прощанье:

— А завтра, Кор, мы осмотрим с тобою замок и земли, ибо когда я умру, они будут твоими.

— Отец, — сказал Кор, — править будет Корин.

— Нет, — отвечал Лум. — Ты мой наследник.

— Я не хочу, — сказал Кор. — Я бы лучше…

— Дело не в том, чего ты хочешь, и не в том, чего хочу я. Таков закон.

— Но мы ведь близнецы!

Король засмеялся:

— Кто-то рождается первым. Ты старше его на двадцать минут. Надеюсь, ты и лучше его, хотя это нетрудно. — И он ласково взглянул на младшего сына, который нимало не обиделся.

— Разве ты не можешь назначить наследником, кого тебе угодно? — спросил Кор.

— Нет, — сказал король. — Мы, короли, подчиняемся закону. Лишь закон и делает нас королями. Я не свободней, чем часовой на посту.

— Ой! — сказал Кор. — Это мне не нравится. А Корин… я и не знал, что подкладываю ему такую свинью.

— Ура! — крикнул Корин. — Я не буду королем! Я всегда буду принцем, это куда веселее.

— Ты и не знаешь, Кор, как прав твой брат, — сказал король Лум. — Быть королем — это значит идти первым в самый страшный бой, и отступать последним, а когда бывает неурожай, надевать самые нарядные одежды и смеяться как можно громче за самой скудной трапезой во всей стране.

Подходя к опочивальне, Кор еще раз спросил, нельзя ли это все изменить, а Корин сказал:

— Вот стукну, тогда узнаешь!

Я был бы рад завершить повесть словами о том, что больше братья никогда не спорили, но мне не хочется лгать. Они ссорились и дрались ровно столько, сколько ссорятся и дерутся все мальчишки их лет, и побеждал обычно Корин. Когда же они выросли, Кор лучше владел мечом, но Корин дрался врукопашную лучше всех в обоих королевствах. Потому его и прозвали Громовым Кулаком, и потому он победил страшного медведя, который был говорящим, но сбежал к немым, а это очень плохо. Корин пошел на него один, зимой, и победил на тридцать третьем раунде, после чего медведь исправился.

Аравита тоже часто ссорилась с Кором (боюсь — иногда и дралась), но всегда мирилась, а когда они выросли и поженились, все это было им не в новинку. После смерти старого короля они долго и мирно правили Орландией, и Рам Великий — их сын. Игого и Уинни счастливо жили в Нарнии и прожили очень долго, но не поженились, каждый завел собственную семью, и оба они почти каждый месяц переходили рысью перевал, чтобы навестить в Анварде своих венценосных друзей.

 

Со времён Золотого Века правления Верховного короля Питера, а также его брата и сестёр Эдмунда, Сьюзен и Люси, прошло много поколений. И их, и самого Аслана, и замок Кэр-Паравел стали считать не больше, чем легендами…

Нарнию захватили тельмаринцы. Развалины Кэр-Паравела оказались на острове и заросли диким густым лесом. Тельмаринцы боялись духов лесов и воды, и поэтому позволили разрастись кругом диким лесам. Нимфы и дриады, а также другие духи, уснули глубоким сном. Деревья и вода стали безмолвны, говорящие звери стали подобны своим диким собратьям и утратили речь…

Но у остатков Старой Нарнии есть надежда — юный принц Каспиан, наследник престола, который больше всего на свете любит рассказы старой нянюшки и наставника о старых добрых временах, когда Нарния принадлежала говорящим зверям. Но пока страной управляет узурпатор, дядя Каспиана Мираз, принц в опасности. Каспиан сбегает из дворца и присоединяется к остаткам Старой Нарнии. Но их армия слишком мала и неорганизованна по сравнению с армией Мираза, они проигрывают.

Остаётся последний шанс — волшебный рог королевы Сьюзен. По преданию, если в него протрубить в самый крайний случай, то придёт помощь, но никто не знает, что это будет за помощь. Может быть, великие короли прошлого Питер, Эдмунд, Люси и Сьюзен, а может быть и сам Аслан. Посовещавшись со своими друзьями, принц решается протрубить в рог…

 

Глава 1

ОСТРОВ

Жили некогда четверо детей — Питер, Сьюзен, Эдмунд и Люси; об их замечательном приключении вы читали в книге «Лев, Колдунья и платяной шкаф». Они открыли дверцу волшебного шкафа и оказались в другом мире, совсем не похожем на наш, и в этом непохожем мире стали королями и королевами страны, которая звалась Нарния. Там, в Нарнии, они царствовали долгие годы, когда же вернулись в Англию, то обнаружили, что здесь, в нашем мире, не прошло и минуты. Во всяком случае, никто не заметил, что они исчезали, а сами они не рассказывали о своем приключении никому, кроме одного очень мудрого взрослого.

Это случилось год назад, а сейчас все четверо сидели на перроне среди чемоданов и спортивных сумок. Они возвращались с летних каникул и вместе доехали до пересадочной станции, откуда расходились две железнодорожные ветки: через несколько минут должен был прийти поезд, на котором уедут девочки, а еще через полчаса — другой, который заберет мальчиков. Первая часть пути, пока они были вместе, казалась продолжением каникул, но теперь, когда предстояло вот-вот проститься и ехать в разные стороны, каждый вновь почувствовал себя школьником, и все приуныли. Никто не знал, о чем говорить. Люси отправлялась в школу впервые.

На пустом сонном полустанке никого, кроме них, не было. Внезапно Люси тоненько вскрикнула, словно ее укусила оса.

— Ты что, Лу? — спросил Эдмунд и, не договорив, ойкнул.

— Что такое?.. — начал было Питер, но тоже сказал не то, что собирался. Вот что он сказал: — Сьюзен, прекрати! Ты чего? Куда ты меня тянешь?

— Я тебя не трогаю, — отозвалась Сьюзен. — Меня саму кто-то тащит. Да прекратите же!

Каждый видел, как все другие побледнели.

— У меня то же чувство, — сдавленным голосом произнес Эдмунд. — Словно меня со страшной силой куда-то волокут. Ой! Вот опять.

— И меня, — произнесла Люси. — Ой, больше не могу!

— Осторожно! — крикнул Эдмунд. — Хватайтесь за руки, держимся друг за друга! Это волшебство — я чувствую! Быстрее!

— Да, — подхватила Сьюзен. — Держимся за руки. Скорее бы это кончилось! Ой!

В следующий миг багаж, скамейки, платформа и вся станция исчезли. Дети стояли в лесу, да в таком густом, что ветки кололись, не давая им шевельнуться. Они расцепили руки, протерли глаза и дружно вздохнули.

— Ой, Питер! — воскликнула Люси. — Как, по-твоему, может, мы вернулись в Нарнию?

— Это может быть что угодно, — отвечал Питер. — Тут такие заросли — я на два шага вперед не вижу. Давайте выберемся на открытое место, если тут такое есть.

С трудом, обжигаясь крапивой и царапаясь о колючки, они стали выбираться из зарослей. Вскоре лес поредел, стало гораздо светлее, и через несколько шагов ребята очутились на опушке перед песчаным пляжем. В нескольких метрах впереди крохотными неслышными волнами набегало на песок море. Не было видно ни земли на горизонте, ни облачка в небе. Солнце стояло примерно там, где ему положено стоять часов в десять утра, море ослепительно голубело. Они замерли, вдыхая запах соли.

— Ну и дела! — воскликнул Питер. — Это уже неплохо.

Через пять минут все, разувшись, бродили в прохладной чистой воде.

— Да уж лучше, чем в душном вагоне мчаться к латыни, французскому и алгебре! — заметил Эдмунд. Потом довольно долго они больше не говорили, только шлепали по воде и выискивали креветок и крабов.

— А все-таки, — сказала вдруг Сьюзен, — надо что-нибудь решать. Мы скоро проголодаемся.

— У нас есть сандвичи, которые мама дала в дорогу, — ответил Эдмунд. — У меня, по крайней мере.

— Только не у меня, — отозвалась Люси. — Мои остались в сумке.

— И мои, — добавила Сьюзен.

— Мои в кармане плаща, здесь, на берегу, — сказал Питер. — Выходит два завтрака на четверых. Уже кое-что.

— Пока, — сказала Люси, — я больше хочу не есть, а пить.

Пить хотели все, как бывает, если бродишь в соленой воде под горячим солнцем.

— Это как с робинзонами, — заметил Эдмунд. — В книгах на острове всегда отыскивается источник чистой родниковой воды. Пойдемте посмотрим.

— Что ж, опять лезть в этот непроходимый лес? — огорчилась Сьюзен.

— Да зачем? — отвечал Питер. — Если здесь есть ручьи, они непременно бегут в море, и мы на них наткнемся, если пойдем вдоль берега.

Дети вышли из воды и сначала брели по ровному влажному песку, а потом по сухому сыпучему, который забивался между пальцами ног, и они надели носки и ботинки. Правда, Эдмунд и Люси хотели идти босиком, а обувь где-нибудь пока оставить, но Сьюзен возразила, что это глупо.

— Вдруг потом не найдем, — сказала она, — а ночью, если мы все еще будем здесь, без обуви станет холодно.

Все обулись и пошли вдоль берега, так что море было слева от них, а лес — справа. Берег был совершенно пустой, разве что изредка над водой проносилась чайка. В лесу ничего было не разглядеть за спутанными ветвями — ни птицы, ни букашки, ни даже малейшего шевеления.

Ракушки, водоросли, анемоны, крошечные крабики между камнями — это замечательно, но вскоре утомляет, когда все твои мысли только о питье. После холодной воды ноги казались горячими и тяжелыми. Сьюзен и Люси перенеслись сюда в плащах. Эдмунд сбросил куртку как раз перед тем, как их настигло волшебство, и теперь мальчики по очереди несли плащ Питера.

Вскоре берег начал плавно изгибаться вправо. Еще через полчаса ребята перевалили каменистую гряду, оканчивающуюся мысом. Здесь берег делал крутой поворот. Теперь та часть моря, к которой дети вышли из леса, оказалась у них за спиной, а впереди, за узкой полоской воды, расстилался другой берег, тоже густо заросший деревьями.

— Интересно, мы на острове или туда можно перейти? — спросила Люси.

— Не знаю, — отвечал Питер, и все побрели дальше в молчании.

С каждой сотней шагов противоположный берег приближался, и ребята за каждым выступом ожидали найти перемычку, однако не тут-то было. Наконец им попалась довольно высокая груда камней.

— Тьфу ты, пропасть! — воскликнул Эдмунд, взобравшись на нее и поглядев вперед. — Нам никогда туда не перебраться! Мы на острове!

Это была правда. Пролив здесь был всего ярдов тридцать-сорок, но ребята видели, что это самое узкое место. Дальше берег вновь поворачивал вправо, между ним и материком лежало открытое море. Стало понятно и другое — они обошли больше половины острова.

— Смотрите! — воскликнула вдруг Люси. — Что это?

Она указывала на что-то длинное, серебряное, змеящееся по берегу.

— Ручей! Ручей! — закричали остальные и, несмотря на усталость, не теряя времени, протопали по камням к воде. Зная, что выше по течению вода лучше, они направились туда, где ручей вытекал из леса. Деревья здесь росли так же густо, как и везде, но ручей прорыл себе глубокое русло между высокими замшелыми берегами, так что, вступив в него, вы оказывались как бы в лиственном туннеле. Ребята бросились на колени у первой же темной, покрытой рябью заводи и пили, и пили, и окунали лица в воду, а затем погрузили руки по локоть.

— Ну, — сказал Эдмунд, — так как насчет сандвичей?

— Может, лучше побережем их на потом? — спросила Сьюзен. — Когда еще больше захочется.

— Вот бы теперь, когда мы напились, и жажда бы прошла, и голод бы не пришел, — сказала Люси.

— Так все-таки, как насчет сандвичей? — повторил Эдмунд. — Чего их беречь? Пока не испортятся? Здесь жарче, чем в Англии, а мы столько времени таскаем их в карманах.

Достали оба пакета и разделили на четверых. Никто не наелся, но все же это было лучше, чем ничего. Затем стали обсуждать, как поесть в следующий раз. Люси предлагала пойти к морю и наловить креветок, но кто-то возразил, что у них нет сачка. Эдмунд советовал поискать чаячьи яйца среди камней, но никто не помнил, чтобы им попадались чаячьи гнезда, да и непонятно было, как эти яйца приготовить, если они все же отыщутся. Питер про себя подумал, что очень скоро они будут рады и сырым чаячьим яйцам, но вслух говорить не стал. Сьюзен пожалела, что они так быстро съели сандвичи. Раз или два дело чуть не дошло до ссоры. Наконец, Эдмунд сказал:

— Слушайте. Остается только одно: исследовать лес. Отшельники, и странствующие рыцари, и все такие всегда как-то устраиваются в лесу. Ну, находят коренья, ягоды, еще что-нибудь.

— Какие коренья? — спросила Сьюзен.

— Я всегда думала, что речь идет о древесных корнях, — призналась Люси.

— Пошли, — сказал Питер. — Эд прав. Надо что-то делать. И все лучше, чем идти назад на солнцепек.

Они двинулись вверх по ручью. Это было здорово трудно — приходилось то подлезать под ветви, то перебираться через них. Продираясь через густые заросли чего-то вроде рододендронов, они изорвали одежду и промочили ноги в ручье, но по-прежнему слышали лишь журчание воды да хруст веток у себя под ногами. Они уже порядком выдохлись, когда их ноздри уловили чудный аромат и что-то яркое блеснуло над правым берегом.

— Ура! — воскликнула Люси. — По-моему, это яблоня.

Так и было. Пыхтя, они взобрались на крутой берег, пролезли сквозь ежевичник и очутились возле старого дерева, усыпанного большими золотисто-желтыми яблоками, такими спелыми и сочными, каких только можно пожелать.

— Да она тут не одна! — сказал Эдмунд, набивая рот.

— Здесь их уйма! — воскликнула Сьюзен, отбрасывая огрызок и принимаясь за следующее. — Наверное, здесь был фруктовый сад — давным-давно, прежде чем это место одичало и вокруг вырос лес.

— Значит, это когда-то был обитаемый остров, — сказал Питер.

— А это что? — спросила Люси, указывая вперед.

— Вот это да! Стена! — сказал Питер. — Старая каменная стена.

Раздвигая поникшие от тяжести плодов ветви, они достигли стены. Очень старая, местами разрушенная, заросшая мхом и камнеломками, она была тем не менее выше самых высоких деревьев. Подойдя ближе, дети обнаружили огромную арку, которая раньше, должно быть, закрывалась воротами. Теперь на их месте росла самая высокая яблоня. Чтобы пролезть внутрь, пришлось обламывать ветки, и внезапно их просто ослепил солнечный свет. Дети стояли на просторной, окруженной стеною площадке. Здесь не было деревьев, только ровная трава, и маргаритки, и плющ, и серые камни. Это было светлое, скрытное, тихое место, почти печальное; и все четверо вышли на середину, радуясь, что можно наконец-то распрямить спины и двигаться без помех.

 

Глава 2

ДРЕВНЯЯ СОКРОВИЩНИЦА

— Это не сад, — сказала наконец Сьюзен. — Это был замок, а здесь — внутренний двор.

— Я понимаю, о чем ты, — отозвался Питер. — Да, на крепость похоже. Вот и лестница на стену. А еще гляньте на те ступени, широкие и низкие, которые уходят в дверной проем: они наверняка вели в большой зал.

— Столетия назад, судя по виду, — сказал Эдмунд.

— Да, столетия назад, — подхватил Питер. — Надеюсь, мы разузнаем, кто жил в этом замке и насколько давно.

— У меня такое странное чувство… — начала Люси.

— Правда? — Питер обернулся и пристально поглядел на нее. — Знаете, у меня тоже. Это самое странное за весь этот странный день. Хотел бы я знать, где мы и что все это значит.

За разговором они пересекли двор и прошли через дверную арку туда, где был когда-то зал. Здесь все было в точности так же, как во дворе, потому что кровля давным-давно истлела. Они стояли среди травы и маргариток, только стены были выше и сходились теснее. В дальнем конце возвышалось что-то вроде террасы.

— Вы думаете, это правда был зал? — спросила Сьюзен. — Что там за уступ?

— Ну же, глупая, — сказал Питер, приходя в странное волнение, — разве не видишь? Это было возвышение, на нем стоял престол, сидели король и великие лорды. Можно подумать, ты забыла, как мы сами были королями и королевами и сидели на таком же возвышении в тронном зале…

— …в нашем замке Кэр-Параваль, — продолжила Сьюзен мечтательно и напевно, — в устье Великой реки. Как могла я забыть!

— Все так ясно припомнилось! — воскликнула Люси. — Можно представить, что мы сейчас в Кэр-Паравале. Этот зал похож на большой пиршественный.

— К сожалению, без пиршества, — добавил Эдмунд. — Однако вечереет. Смотрите, какие длинные тени. И вы заметили, что уже не так жарко?

— Раз придется здесь ночевать, то надо разжечь костер, — сказал Питер. — У меня есть спички. Давайте соберем хворост.

Все согласились, что это разумно, и в следующие полчаса были заняты делом. В саду, сквозь который они прошли, хвороста не оказалось. Дети пошли в другую сторону, выбрались через боковую дверцу в лабиринт каменных гряд и углублений, где когда-то, наверное, были коридоры и комнатки, а теперь росли лишь крапива и дикие розы. За ними ребята обнаружили широкий пролом в крепостной стене и вышли через него в чащу, где деревья были темнее, и выше, и толще. Тут они нашли сколько хочешь сухих веток, подгнивших сучьев, опавших листьев и еловых шишек. Дети носили их охапками, пока на возвышении не собралась огромная куча. Во время пятой вылазки они наткнулись на скрытый в сорняках колодец, как раз напротив зала. Когда траву расчистили, он оказался глубоким, с прозрачной ключевой водой. Его наполовину огибала полуразрушенная мощеная дорога. Потом девочки пошли еще за яблоками, а мальчики развели костер на возвышении, ближе к углу, где, как они решили, будет самое уютное и теплое место. Они изрядно помучились и извели много спичек, но в конце концов хворост запылал, и все четверо уселись спиной к стене и лицом к огню. Они попытались испечь яблоки на прутиках, но печеные яблоки не так хороши без сахара и к тому же обжигают руки, а если их остудить, то становятся совсем невкусными. Пришлось довольствоваться сырыми яблоками, которые, как заметил Эдмунд, заставляют осознать, что школьные завтраки были не так уж плохи.

— Я бы не отказался сейчас от хорошего толстого бутерброда, — добавил он. Однако дух приключений уже овладел детьми, и никто на самом деле не хотел обратно в школу. Вскоре после того как все яблоки доели, Сьюзен пошла к колодцу попить. Когда она вернулась, что-то было у нее в руке.

— Посмотрите, — сказала она чуть дрожащим голосом. — Я нашла это возле колодца. — Она протянула Питеру какую-то маленькую вещицу и села. Казалось, она вот-вот расплачется. Эдмунд и Люси нетерпеливо подались вперед, посмотреть, что там у Питера в руке — маленькое, яркое, блестящее в свете костра.

— Чтоб мне провалиться, — сказал Питер, и голос его тоже прозвучал странно. Потом он передал вещицу Люси и Эдмунду.

Это был маленький шахматный конь, с виду обычный, но необычайно тяжелый, потому что был отлит из чистого золота, с двумя маленькими рубинами вместо глаз, вернее, с одним, потому что другой выпал.

— Ой! — воскликнула Люси. — Он в точности, как те золотые шахматные фигурки, которыми мы играли, когда были королями и королевами в Кэр-Паравале.

— Успокойся, Сью, — сказал Питер другой сестре.

— Не могу, — отвечала Сьюзен. — Все как будто встало перед глазами — ах, эти прекрасные времена. Я вспомнила, как мы играли с фавнами и добрыми великанами, и сирен, поющих в море, и мою славную лошадку, и… и…

— Ладно, — сказал Питер совсем другим голосом, — нам пора всерьез подумать.

— А что? — спросил Эдмунд.

— Никто не догадывается, где мы? — сказал Питер.

— Говори, говори, — подхватила Люси. — Я давно чувствую, что здесь что-то ужасно таинственное.

— Валяй, Питер, — поддержал Эдмунд. — Мы слушаем.

— Мы в развалинах Кэр-Параваля, — сказал Питер.

— Да ну, — возразил Эдмунд. — С чего ты взял? Эта крепость веками лежит в руинах. Посмотри, какое огромное дерево выросло прямо в воротах. Посмотри на камни. Каждый скажет, что тут сотни лет уже никто не живет!

— Вижу, — сказал Питер. — В этом и загвоздка. Но давайте отвлечемся и рассмотрим по пунктам. Во-первых, этот зал в точности такой же длины и ширины, как в Кэр-Паравале. Представьте только над ним крышу, мозаичный пол вместо травы и ковры на стенах — и вот он наш королевский пиршественный зал.

Все молчали.

— Во-вторых, — продолжал Питер, — колодец точно там же, где и у нас был, немного южнее большого зала, и точно такого же размера.

Опять никакого ответа.

— В-третьих, Сьюзен только что нашла одну из наших шахматных фигурок — или похожую как две капли воды.

По-прежнему никто не ответил.

— В-четвертых. Помните — как раз за день до того, как прибыло посольство из Тархистана, — помните, как сажали сад за северными воротами Кэр-Параваля? Величайшая из лесных существ, сама Помона явилась во всемогуществе добрых чар. Тогда славные ребята кроты здорово покопали. Разве вы забыли смешного старого Белоручку, главного крота, как он оперся на лопату и говорит: «Попомните мои слова, ваше величество, придет день, когда вы порадуетесь плодам этих деревьев». И он оказался прав, клянусь честью!

— Помню, помню! — воскликнула Люси, хлопая в ладоши.

— Но послушай, Питер, — сказал Эдмунд. — Это же все вздор. Начать с того, что мы не натыкали деревьев прямо против ворот. Мы бы такой глупости не сделали.

— Разумеется, — согласился Питер. — В воротах они разрослись уже потом.

— И еще, — сказал Эдмунд. — Кэр-Параваль — не на острове.

— Да, я уже об этом думал. Но это был — вспомните! — полуостров. Разве он не мог за это время сделаться островом? Например, кто-нибудь вырыл канал.

— Погоди минуточку! — сказал Эдмунд. — Вот ты сам говоришь «за это время». Но мы только год как вернулись из Нарнии. Ты же не хочешь сказать, что за год рухнули стены, выросли дремучие леса, крохотные саженцы превратились в огромный старый сад и еще незнамо что. Такого быть не может.

— Вот что, — сказала Люси. — Если это Кэр-Параваль, здесь должна быть дверца, в самом конце помоста. Собственно, если так, то сейчас мы сидим к ней спиной. Ну, помните, дверь в сокровищницу.

— Полагаю, здесь нет никакой двери, — сказал Питер, вставая.

Стену за ними покрывал сплошной ковер плюща.

— Скоро узнаем, — сказал Эдмунд, поднимая одну из палок, приготовленных для костра. Он начал простукивать заросшую стену. Тук-тук — стучала палка по камню, и снова — тук-тук, и затем вдруг: бум-бум — совсем другой, глухой, деревянный звук.

— Ух ты! — воскликнул Эдмунд.

— Надо ободрать плющ, — сказал Питер.

— Давайте не будем, — взмолилась Сьюзен. — Давайте лучше утром. Если придется здесь ночевать, мне не хотелось бы лежать спиной к открытой двери, к большой черной дыре, откуда что угодно может вылезти, не считая уже сырости и сквозняка. И скоро стемнеет.

— Сьюзен, как тебе не стыдно! — укорила Люси. Но мальчики Сьюзен не услышали. Они обдирали плющ руками и карманным ножиком Питера, пока тот не сломался. Тогда Эдмунд отыскал свой. Вскоре все вокруг оказалось засыпано плющом, но дверь они наконец расчистили.

— Заперта, конечно, — сказал Питер.

— Да дерево-то все сгнило, — отвечал Эдмунд. — Мы его в момент разломаем, еще и топливо будет лишнее. Давай.

Дверь оказалась прочнее, чем они ожидали, и, прежде чем они ее выломали, большой зал погрузился во тьму и над головами зажглись первые звезды. Не одну Сьюзен пробрала легкая дрожь, когда мальчики остановились посреди кучи разломанного дерева, вытирая грязные руки и вглядываясь в холодную темную дыру.

— Теперь нужен факел, — сказал Питер.

— А стоит ли? — вмешалась Сьюзен. — И Эдмунд говорил…

— Я этого больше не говорю, — перебил Эдмунд. — Я еще не все понимаю, но мы потом разберемся. Идем, Питер?

— Идем, — сказал Питер. — Веселей, Сьюзен. Не дело вести себя, как маленькие, раз мы снова в Нарнии. Ты здесь королева. Кстати, нам все равно не заснуть с такой загадкой.

Они попытались взять вместо факелов длинные палки, но ничего не вышло. Если держать их зажженным концом вверх, они гаснут, а если наоборот, обжигают руки и дым попадает в глаза. В конце концов решили обойтись карманным фонариком Эдмунда; к счастью, его подарили на день рождения меньше недели назад, и батарейки были еще целые. Эдмунд с фонариком шел впереди, потом Люси, за ней Сьюзен, а Питер шагал замыкающим.

— Тут лестница, — сказал Эдмунд.

— Сосчитай ступени, — велел Питер.

— Раз, два, три, — начал Эдмунд, осторожно спускаясь вниз, и так до шестнадцати. — Это последняя, — крикнул он, оборачиваясь.

— Тогда это правда Кэр-Параваль, — промолвила Люси. — Их и было шестнадцать.

Потом все молчали, пока не сбились в кучку в полуметре от лестницы. Тогда Эдмунд посветил фонариком вокруг.

— О-о-о-ой! — воскликнули дети в один голос.

Теперь ни у кого не оставалось сомнений, что это старинная сокровищница в Кэр-Паравале, где они некогда правили. Посередине шло что-то вроде дорожки (как в оранжерее), по обе стороны на равных расстояниях стояли роскошные доспехи, словно рыцари, охраняющие сокровища. Между ними помещались полки, заваленные редкостными вещами — ожерельями, браслетами и кольцами, золотыми чашами и блюдами и длинными рогами из слоновой кости, застежками, цепями и диадемами из золота, множеством неоправленных камней, насыпанных, как картошка, — алмазов, рубинов, яхонтов, изумрудов, топазов и аметистов. Под полками стояли большие железные сундуки, окованные железными скрепами и запертые на тяжелые замки. Здесь было ужасно холодно и так тихо, что слышно было дыхание стоящего рядом. Сокровища покрывала толстая пыль; если бы ребята не знали, где они находятся, и не вспомнили большинство вещей, они с трудом угадали бы, что это за драгоценности. Было в этом месте что-то печальное и немного страшное, из-за того, наверное, что оно выглядело таким заброшенным. Вот почему первые минуты все стояли в молчании.

Потом, конечно, они стали ходить и брать в руки разные вещи, чтобы их рассмотреть. Они словно встретились с добрыми старыми друзьями. Окажись вы там, вы бы услышали, как дети говорят друг другу: «Смотри, наши коронационные перстни — помнишь, как мы их впервые надели?» — «Ой, та самая пряжка, мы все думали, что она потерялась». — «А это, кажется, доспехи, которые ты надевал во время великого турнира на Одиноких Островах?» — «Помнишь гнома, который это для меня выковал?» — «Помнишь, как пили из этого рога?» — «Помнишь?.. ты помнишь?..»

Внезапно Эдмунд сказал:

— Слушайте, хватит расходовать батарейки, мы не знаем, на сколько они еще понадобятся. Может, возьмем что нужно и уйдем отсюда?

— Надо взять дары, — сказал Питер.

Когда-то на Рождество в Нарнии он, Сьюзен и Люси получили особые дары, которые ценили больше, чем все свои владения. Эдмунду дара не досталось, потому что его тогда с ними не было (по его собственной вине, об этом вы можете прочесть в другой главе). Все согласились с Питером и пошли по дорожке до стены в дальнем конце сокровищницы. Здесь, как и следовало ожидать, были развешаны их дары. У Люси был самый маленький — крохотный флакончик, однако не из стекла, а из алмаза, и больше чем до середины наполненный волшебным снадобьем, способным вылечить почти любую рану или болезнь. Люси не сказала ни слова и посмотрела очень торжественно, когда сняла свой дар со стены, перекинула цепочку через плечо и почувствовала флакончик у себя на боку, как в прежние дни. Дарами Сьюзен были лук со стрелами и рог. Лук висел здесь и колчан, полный прекрасно оперенных стрел.

— Ой, Сьюзен, — сказала Люси. — Где же рог?

— Ах, вот оно что, — отвечала Сьюзен, подумав минуту. — Теперь вспоминаю. Я взяла его с собой в тот самый последний день, в день охоты на Белого Оленя. Наверное, рог исчез, когда мы попали обратно в то другое место — я хочу сказать, в Англию.

Эдмунд присвистнул. Всех огорчила утрата, ведь рог был волшебный, и когда бы в него ни подули, помощь непременно приходила, как бы далеко вы ни оказались.

— Он-то бы нам сейчас и пригодился, — заметил Эдмунд.

— Ничего, — сказала Сьюзен. — У меня есть лук.

И она сняла его со стены.

— Разве тетива не истлела, Сью? — спросил Питер.

То ли благодаря волшебному воздуху сокровищницы, то ли еще почему, но лук оказался в полной боевой готовности. Стрелять из лука и плавать — это Сьюзен умела здорово. В одно мгновение она натянула тетиву и слегка тронула пальцем. Тетива зазвенела; поющему звону откликнулось все кругом. И от этого слабого звука сильнее, чем от всего остального, в сознание детей нахлынуло прошлое. Сразу вспомнились все битвы, охоты и пиры.

Затем она вновь спустила тетиву и повесила на бок колчан.

Наконец, Питер взял свои дары — щит с изображением большого красного льва и королевский меч. Он подул на них и слегка постучал по полу, чтобы стряхнуть пыль. Щит он надел на руку, а меч прицепил на бок. Сперва он боялся, что меч заржавел и застрянет в ножнах, но это было не так. Одним легким движением Питер выдернул и вскинул меч, сверкнувший в свете фонарика.

— Это мой меч Риндон, — сказал он. — Им я убил Волка.

В его голосе прозвучало что-то новое, и всем стало ясно, что перед ними опять Верховный Король Питер. Затем, после маленький паузы, все вспомнили, что надо беречь батарейки.

Они прошли по лестнице, развели большой костер и улеглись, прижавшись для тепла друг к другу. Земля была очень твердая и неуютная, но в конце концов они заснули.

 

Глава 3

ГНОМ

Спать на земле тем плохо, что ужасно рано просыпаешься, а как только проснешься, сразу приходится вставать, потому что земля такая жесткая и на ней очень неудобно. И уж совсем плохо, если на завтрак одни яблоки, особенно если и вчера на ужин были одни яблоки. Когда Люси (совершенно справедливо) заметила, что утро чудесное, никто не откликнулся. Эдмунд сказал то, что чувствовали все: «Пора смываться с этого острова».

Все напились из колодца и ополоснули лица, потом прошли обратно по ручью к проливу, отделявшему их от материка.

— Можно перебраться вплавь, — предложил Эдмунд.

— Сьюзен доплывет, — сказал Питер (Сьюзен в школе получала призы за плавание). — Не знаю, как остальные.

Под «остальными» он разумел Эдмунда, который не мог дважды проплыть школьный бассейн, и Люси, которая вообще не умела плавать.

— И вообще, — добавила Сьюзен, — здесь может быть течение. Папа говорит, что нельзя купаться в незнакомом месте.

— Погоди, Питер, — возразила Люси. — Конечно, я не умею плавать дома — то есть в Англии. Но разве мы не плавали в те давние времена — если это давние времена, — когда были королями и королевами в Нарнии? Мы тогда умели ездить верхом и еще много всего такого. Как по-твоему?

— Да, но мы были тогда вроде как взрослые, — сказал Питер. — Мы царствовали много лет и всему учились. Мы же не стали опять такими же.

— Ой! — произнес Эдмунд таким голосом, что все разом смолкли. — Я только что все понял.

— Что понял? — спросил Питер.

— Ну, все, — отвечал Эдмунд. — Помните, вчера вечером мы удивлялись, как это мы лишь год назад покинули Нарнию, а здесь все такое, словно в Кэр-Паравале не жили многие сотни лет? Ну, смотрите, мы тогда столько пробыли в Нарнии, а когда прошли обратно через платяной шкаф, оказалось, что время нисколько не сдвинулось?

— Продолжай, — сказала Сьюзен, — кажется, я начинаю понимать.

— И это значит, — продолжал Эдмунд, — что за пределами Нарнии вы не можете знать, как в ней идет время. Может, пока в Англии прошел год, в Нарнии миновали столетия?

— Точно, Эд, — согласился Питер. — Думаю, ты прав. Похоже, мы и вправду жили в Кэр-Паравале сотни лет назад, а теперь вернулись в Нарнию, все равно как если бы крестоносцы, или англосаксы, или древние бритты какие-нибудь вернулись в современную Англию!

— Как же нам удивятся… — начала Люси, но в ту же секунду кто-то произнес «Эй!» или «Смотрите!», потому что произошло нечто новое.

На материке немного справа от них темнел лесистый мыс, и дети теперь не сомневались, что сразу за ним — устье реки. Теперь из-за этого мыса показалась лодка. Обогнув лесистый выступ, она развернулась и двинулась через пролив прямо на ребят. На борту было двое, один греб, другой сидел на корме, придерживая сверток, который дергался и извивался, как живой. Оба походили на воинов — бородатые и суровые. На обоих были стальные шапки и легкие кольчуги. Дети спрятались в лесу и наблюдали, не шевелясь.

— Пора, — сказал солдат на корме, когда лодка проходила почти против ребят.

— Привязать ему, что ли, камень к ногам? — спросил другой, опуская весла.

— На кой? — проворчал другой. — Мы и не брали с собой камней. И без камня отлично утонет, связанный-то.

С этими словами он привстал и поднял свой сверток. Питер теперь ясно видел, что сверток и впрямь живой и что на самом деле это гном, связанный по рукам и ногам, но брыкающийся из последних сил. В следующий миг над ухом у Питера пропела тетива, солдат вскинул руки, уронив гнома на дно лодки, и упал в воду. Барахтаясь, он поплыл к дальнему берегу, и Питер понял, что выпущенная Сьюзен стрела попала ему в шлем. Обернувшись к сестре, Питер увидел, что она очень бледна, но уже накладывает на тетиву вторую стрелу. Однако нового выстрела не потребовалось. Едва увидев, что его спутник упал, второй солдат с громким криком выпрыгнул из лодки и тоже заплескал по воде (там явно было неглубоко). Вскоре и он скрылся в лесу.

— Быстрее! Пока ее не снесло! — крикнул Питер.

Они со Сьюзен как были одетые бултыхнулись в воду и, прежде чем она дошла им до плеч, уже держались за борта лодки. В несколько секунд они вытащили ее на берег, вынули гнома, и Эдмунд принялся разрезать веревки перочинным ножиком (меч Питера был острее, но ножом такое делать сподручнее). Когда путы упали на землю, гном сел, потер руки и ноги и заявил:

— Ну, что бы там ни говорили, на призраков вы не похожи.

Как большинство гномов, он был коренастый и широкоплечий, футов трех росту, если бы встал. Рыжие борода и усы почти скрывали лицо, так что из них лишь блестели черные глаза да торчал крючковатый нос.

— Призраки вы или нет, — продолжал он, — но вы спасли мне жизнь, и я вам чрезвычайно обязан.

— А почему мы вдруг должны быть призраками? — спросила Люси.

— Мне всю жизнь твердили, — отвечал гном, — что в этих лесах призраков больше, чем деревьев. И вот почему когда от кого-нибудь хотят избавиться, его привозят сюда (как меня) и говорят, будто оставили призракам. Я-то и прежде думал, что его или топят, или перерезают ему глотку. В призраков я никогда особенно не верил. Но эти два труса, которых вы подстрелили, они-то верили. Им было страшнее предавать меня смерти, чем мне — идти на смерть!

— А, — сказала Сьюзен, — так вот почему они удрали.

— То есть как удрали? — переспросил гном.

— Они убежали, — сказал Эдмунд. — На материк.

— Я стреляла не чтоб убить, — пояснила Сьюзен. Ей не хотелось, чтобы кто-нибудь решил, будто она промахнулась с такой близи.

— Хм, — засопел гном. — Это нехорошо. Могут быть неприятности. Разве что они попридержат язык ради собственной безопасности.

— За что же вас собирались утопить? — спросил Питер.

— О, я-то! Я — опасный преступник, — весело сказал гном. — Только это долгая история. Может быть, сначала пригласите меня позавтракать? Вы и не поверите, какой аппетит приходит во время казни.

— Здесь только яблоки, — печально отвечала Люси.

— Лучше, чем ничего, но все же свежая рыбка будет еще получше, — сказал гном. — Получается, что это я, наоборот, приглашаю вас на завтрак. Я вижу тут в лодке кой-какие рыболовные снасти. В любом случае надо отвести лодку на ту сторону острова, пока ее не увидели с материка.

— Я сам должен был об этом подумать, — сказал Питер.

Четверо детей и гном подошли к краю воды, не без труда оттолкнули лодку и вскарабкались в нее. Гном сразу же взял на себя управление. Весла, конечно, были слишком для него велики, так что греб Питер, а гном направлял их на север вдоль пролива и дальше на восток вдоль оконечности острова. Теперь ребята видели реку, все заливы и выступы берега вдали. Некоторые казались знакомыми, но леса, которые разрослись за это время, очень все изменили.

Когда они вышли в открытое море к востоку от острова, гном приступил к рыбной ловле. Улов был превосходный, вкус павлинок, прекрасных радужных рыб, они помнили еще по старым дням в Кэр-Паравале. Наловив достаточно, они загнали лодку в бухточку и привязали к дереву. Гном, который оказался мастером на все руки (уж конечно, хотя и случается встретить дурных гномов, я никогда не слышал про гнома-неумеху), выпотрошил рыбу, почистил и сказал:

— Ну вот, теперь нам не хватает лишь топлива для костра.

— Мы собрали немного в замке, — отвечал Эдмунд.

Гном протяжно свистнул.

— Бородки-сковородки! — воскликнул он. — Так здесь, оказывается, все-таки есть замок?

— Одни развалины, — отвечала Люси.

Гном с очень странным выражением оглядел всех четверых по очереди.

— И кто, ради всего… — начал он, но тут же прервал себя и сказал: — Ладно. Сначала завтрак. Но вот что, прежде чем мы пойдем дальше. Можете ли вы, положа руку на сердце, сказать, что я действительно жив? Вы уверены, что меня не утопили и мы все вместе не призраки?

После того как его разуверили, возник вопрос, как перенести рыбу. Не на что было ее нанизать, не было и корзинки. В конце концов приспособили шапку Эдмунда, потому что ни у кого больше не было шапки. Он, конечно, возмущался бы много громче, если бы сам не был к этому времени голоден как волк.

Сначала гном чувствовал себя в замке не очень уютно. Он огляделся, принюхался и сказал:

— Хм. Выглядит несколько призрачно. И дух тоже нездешний.

Однако он приободрился, когда развел костер и стал показывать, как жарят свежих павлинок на углях. Есть горячую рыбу без вилок, с одним карманным ножом на пятерых не очень-то удобно, и до конца трапезы все не по разу обожгли пальцы, однако, поскольку было уже девять, а встали они около пяти, никто особенно не обращал внимания на ожоги. Завтрак закончили водой из колодца и яблоком-другим, после чего гном достал из кармана трубку размером чуть не с собственный кулак, набил ее, зажег, выпустил облако ароматного дыма и сказал: «Ну, давайте».

— Сначала вы расскажите вашу историю, — сказал Питер, — а потом мы расскажем свою.

— Ладно, — сказал гном, — вы спасли мне жизнь, и вам решать. Только не знаю, откуда и начинать. Прежде всего, я посланец короля Каспиана.

— Кто это? — спросили четыре голоса сразу.

— Каспиан Десятый, король Нарнии, да продлится его царствование! — ответил гном. — Точнее, он должен быть королем Нарнии, и мы надеемся, что будет. Пока он король только у нас, старых нарнийцев…

— Простите, а кто такие старые нарнийцы? — спросила Люси.

— Ну, это мы, — сказал гном. — Мы вроде как подняли мятеж.

— Понятно, — произнес Питер. — И Каспиан — глава старых нарнийцев.

— Ну, в некотором роде да, — отвечал гном. — Но сам он, вообще-то, новый нарниец, тельмарин, понятно?

— Непонятно, — сказал Эдмунд.

— Хуже, чем война Алой и Белой Розы, — заметила Люси.

— Ох-хо-хо, — огорчился гном. — Как-то нескладно получается. Давайте так: я начну с самого начала и расскажу, как Каспиан бежал из дядиного дворца и как оказался на нашей стороне. Только это долгая история.

— Тем лучше, — отвечала Люси. — Мы любим истории.

Тогда гном устроился поудобнее и начал свою повесть. Я не буду передавать ее вам его словами, включая все вопросы и восклицания детей, потому что так вышло бы слишком долго и путано, к тому же пришлось бы пропустить некоторые вещи, которые дети узнали позже. Однако суть истории, которую они, в конечном счете, узнали, следующая.

 

Глава 4

ГНОМ РАССКАЗЫВАЕТ О ПРИНЦЕ КАСПИАНЕ

Принц Каспиан жил в большом замке в самом центре Нарнии вместе со своим дядей Миразом, королем Нарнии, и тетей, рыжеволосой королевой Прунапризмией. Отец с матерью у него умерли, и больше всех остальных Каспиан любил свою няню. Хотя его великолепные игрушки (он же был принц) умели почти все, разве что не разговаривали, ему больше всего нравился поздний час, когда игрушки уже убраны в шкаф и няня рассказывает сказку.

К дяде и тете его особо не тянуло, но раза два в неделю дядя посылал за ним, и они гуляли вместе по террасе с южной стороны дворца. Однажды, когда они так прогуливались, король спросил Каспиана:

— Ну, малыш, скоро мы начнем учить тебя ездить верхом и владеть мечом. Ты знаешь, у нас с твоей тетей нет детей, и, похоже, тебе быть королем, когда меня не станет. Как тебе это нравится, а?

— Не знаю, дядя, — ответил Каспиан.

— Не знаешь? — повторил Мираз. — Неужто чего-то другого может хотеться больше?

— А мне все-таки хочется, — сказал Каспиан.

— И чего же именно? — спросил король.

— Мне бы хотелось… мне бы хотелось… жить в прежние дни, — выпалил Каспиан (он был тогда совсем маленький мальчик).

До сих пор король Мираз разговаривал, как многие взрослые с детьми, с таким скучающим видом, который сразу показывает, что их ничуть не интересует ответ, но сейчас он вдруг пристально взглянул на Каспиана.

— А? Что? — переспросил он. — Какие такие прежние дни?

— Разве ты не знаешь? — удивился Каспиан. — Тогда все было совсем другое. Тогда все звери умели говорить, а в ручьях и деревьях жили такие милые девушки, они назывались наяды и дриады. И еще были гномы. И хорошенькие маленькие фавны в каждом лесу. С ножками, как у козликов. И…

— Чепуха все это, для детишек, — строго сказал король. — Только и годится для малышей, слышишь? Ты уже из этого вырос. В твои годы нужно думать о битвах и приключениях, не о вол-шебных сказках.

— Да, но в те дни как раз были битвы и приключения, — отвечал Каспиан. — Удивительные приключения. Однажды Белая Колдунья захватила власть над всей страной и сделала так, чтобы все время была зима. Тогда откуда-то появились два мальчика и две девочки, они убили Колдунью и стали королями и королевами в Нарнии. Их звали Питер, Сьюзен, Эдмунд и Люси. Они царствовали долго-долго, и все радовались, и это было потому, что Аслан…

— Кто это? — спросил Мираз. Будь Каспиан чуть постарше, он догадался бы по дядиному тону, что разумнее замолчать. Однако он продолжал:

— Разве ты не знаешь? — сказал он. — Аслан — великий Лев, который приходит из-за моря.

— Кто наговорил тебе этой чепухи? — произнес король громовым голосом. Каспиан испугался и ничего не ответил.

— Ваше королевское высочество, — сказал король Мираз, отпуская руку Каспиана, которую до этого держал в своей. — Я решительно требую ответа. Посмотрите мне в лицо! Кто рассказал вам этот вздор?

— Н-няня, — выдавил Каспиан и залился слезами.

— Прекратите рев, — сказал дядя, хватая его за плечи и встряхивая. — Прекратите. И чтобы я больше не слышал, что вы говорите — или даже думаете — об этих дурацких сказках. Никогда не было этих королей и королев. Как могут быть сразу два короля? Никогда не было никакого Аслана. И вообще никаких львов нет. И не было такого времени, когда звери говорили. Вы слышите?

— Да, дядя, — всхлипнул Каспиан.

— Тогда довольно об этом, — сказал король. Он кликнул одного из придворных, стоявших в дальнем конце террасы, и холодно распорядился: — Проводите его королевское высочество в его апартаменты и пошлите его королевского высочества няню ко мне немедленно.

На следующий день Каспиан узнал, что натворил, потому что няню выслали, не позволив им даже проститься, а принцу объявили, что у него будет наставник.

Каспиан очень скучал по няне и пролил много слез; и из-за того, что он так тосковал, он думал о сказках про Нарнию еще больше прежнего. Он грезил о наядах и дриадах каждую ночь и старался разговорить дворцовых кошек и собак. Но бедные собаки только махали хвостами, а кошки только мурлыкали.

Каспиан был уверен, что возненавидит нового наставника, однако, когда через неделю тот появился, оказалось, что его невозможно не полюбить. Он был ниже и толще всех, кого Каспиан до сих пор встречал. Длинная серебристая борода ниспадала до пояса, а лицо, смуглое и покрытое морщинами, было и умным, и безобразным, и добрым. Голос у наставника был важный, а глаза — веселые, так что, если не знать его достаточно хорошо, порой не угадаешь, слыша его, шутит он или всерьез. Звался он доктор Корнелиус.

Из всех уроков доктора Корнелиуса Каспиан больше всего любил историю. До сих пор, если не считать нянюшкиных сказок, он ничего об истории Нарнии не знал и с удивлением услышал, что их королевский род в этой стране чужой.

— Вашего высочества предок, Каспиан Первый, — поведал доктор Корнелиус, — завоевал Нарнию и объявил ее своим королевством. Он и привел в эту страну весь свой народ. Вы вовсе не природные нарнийцы. Вы — тельмарины. Это значит, что вы пришли из страны Тельмар, далеко за горами на западе. Вот почему Каспиан Первый зовется Каспианом Завоевателем.

— Скажите, пожалуйста, доктор, — спросил однажды Каспиан, — кто жил в Нарнии, прежде чем мы пришли сюда из Тельмара?

— Не люди, — отвечал доктор Корнелиус, — вернее, очень мало людей жило в Нарнии до того, как ее захватили тельмарины.

— Тогда кому же мой пред-пред-предок завоевал?

— Кого, а не кому, ваше высочество, — сказал доктор Корнелиус. — Видимо, самое время обратиться от Истории к Грамматике.

— Ой, не надо, пожалуйста, — взмолился Каспиан. — Я хотел спросить, было ли сражение? Почему он зовется Каспиан Завоеватель, если здесь не с кем было сражаться?

— Я сказал, что в Нарнии было очень мало людей, — повторил доктор, очень странно глядя на мальчика сквозь большие очки.

Сначала Каспиан удивился, и вдруг сердце его подпрыгнуло.

— Вы думаете, — прошептал он, — здесь жили кто-то еще? Вы думаете, было как в сказках? Здесь были…

— Ш-ш-ш! — произнес доктор Корнелиус, наклоняясь поближе к Каспиану. — Ни слова больше. Разве вы не знаете, что вашу няню выслали именно за это — за рассказы о старой Нарнии? Королю это не нравится. Если он проведает, что я открываю вам тайны, вас высекут, а мне отрубят голову.

— Но почему? — спросил Каспиан.

— Теперь самое время обратиться к Грамматике, — громко сказал доктор Корнелиус. — Будьте так любезны, ваше королевское высочество, открыть Пульверулентуса Сиккуса на четвертой странице его «Грамматического сада, или Павильона Основ Увеселительных, открытого для Юных Умов».

После этого начались глаголы и существительные и продолжались до обеда, но я не думаю, что Каспиан много усвоил. Он был слишком взволнован. Он был уверен, что доктор Корнелиус не сказал бы так много, если бы не собирался рано или поздно сказать больше.

И он не разочаровался. Через несколько дней его наставник сказал:

— В эту ночь я собираюсь дать вам урок Астрономии. На исходе ночи две благородные планеты, Тарва и Аламбиль, пройдут на расстоянии одного градуса друг от друга. Такое противостояние не повторялось двести лет, и ваше высочество не доживете до следующего. Хорошо бы вам лечь чуть раньше обычного. Когда время противостояния подойдет, я приду и разбужу вас.

Это не обещало ничего про старую Нарнию, о которой Каспиан только и хотел слышать, но встать среди ночи всегда интересно, и, в общем, он был рад. Когда в этот вечер он улегся в постель, то думал сначала, что не сможет сомкнуть глаз, но вскоре заснул. Казалось, прошло всего несколько минут, когда он почувствовал, что кто-то ласково трясет его.

Он сел в постели и увидел, что комната наполнена лунным светом. Доктор Корнелиус в плаще с капюшоном, с маленьким светильником в руке стоял у постели. Каспиан сразу вспомнил, куда они собрались. Он встал и оделся. Ночь была летняя, но оказалось холоднее, чем он думал, и Каспиан обрадовался, когда доктор закутал его в такой же плащ, как у него самого, и дал ему пару теплых мягких туфель. Минутой позже, закутанные так, что их едва ли удалось бы различить в темных коридорах, обутые в бесшумные туфли, учитель и ученик покинули комнату.

Каспиан вслед за доктором прошел несколько коридоров, поднялся по нескольким лестницам, и наконец через дверь в башенке они выбрались на плоскую площадку. С одной стороны были каменные зубцы, с другой — скат крыши, под ними — дворцовый сад, мерцающий и тенистый, над ними — луна и звезды. Они сразу же подошли к другой двери, которая вела в большую центральную башню; доктор Корнелиус отпер ее, и они начали подниматься по темной винтовой лестнице. Каспиан очень волновался: ему раньше никогда не разрешали сюда ходить.

Лестница была длинная и крутая, но, когда они вышли на крышу и Каспиан отдышался, он понял, что потрудиться стоило. Справа он, хоть и смутно, различал Западные горы, слева светилась Великая река, и так тихо было кругом, что доносился шум водопадов у Бобровой Плотины, в миле отсюда. Нетрудно было отличить две звезды, ради которых они сюда поднялись. Они висели низко на южной стороне неба, яркие, как две луны, и очень близко друг к другу.

— Они столкнутся? — в благоговейном страхе спросил Каспиан.

— О нет, дорогой принц, — ответил доктор (он тоже перешел на шепот). — Для этого великие повелители небесных сфер слишком хорошо знают фигуры своего танца. Присмотритесь к ним хорошенько. Их встреча предопределена судьбой и сулит много доброго несчастным землям Нарнии. Тарва, господин Победы, приветствует Аламбиль, госпожу Мира. Сейчас они предельно сблизились.

— Жаль, что их загораживают деревья, — сказал Каспиан. — Мы бы их лучше видели с Западной башни, хотя она не такая высокая.

Доктор Корнелиус ничего не отвечал несколько минут, только тихо стоял, устремив свой взгляд на Тарву и Аламбиль. Затем он глубоко вздохнул и обернулся к Каспиану.

— Итак, — промолвил он, — вы видите то, чего не видел никто из ныне живущих и никто не увидит вновь. И вы правы. С маленькой башни было бы видно лучше. Я привел вас сюда по другой причине.

Каспиан взглянул на учителя, но лицо его почти скрывал капюшон.

— Достоинство этой башни в том, — продолжал доктор, — что за нами шесть пустых комнат и длинная лестница, а дверь в самом начале лестницы заперта. Нас не могут подслушать.

— Вы хотите сказать мне что-то, о чем не могли поведать в другое время? — догадался Каспиан.

— Да, — отвечал доктор. — Но помните, мы с вами не должны говорить об этом нигде, кроме этого места — самой вершины Большой башни.

— Хорошо. Даю слово, — сказал Каспиан. — Но продолжайте, пожалуйста.

— Слушайте, — сказал доктор. — Все, что вы слышали о старой Нарнии, — правда. Это не земля людей. Это страна Аслана, страна живых деревьев и зримых наяд, фавнов и сатиров, гномов и великанов, кентавров и говорящих зверей. Это против них сражался первый Каспиан. Это вы, тельмарины, заставили замолчать животных, деревья и источники, убили и изгнали гномов и фавнов, а теперь пытаетесь истребить самую память о них. Король не разрешает о них даже говорить.

— Мне очень жаль, что мы так поступили, — сказал Каспиан. — Но я рад, что все оказалось правдой, пусть даже теперь никого из них не осталось.

— Многие из вашей породы тоже втайне жалеют, — промолвил доктор Корнелиус.

— Но, доктор, — удивился Каспиан, — почему вы говорите «моей породы»? Разве вы не тельмарин?

— Я? — переспросил доктор.

— Ну, вы же все-таки человек? — сказал Каспиан.

— Я? — повторил доктор низким голосом и тут же отбросил капюшон, так что Каспиан мог ясно увидеть в лунном свете его лицо.

Каспиан одновременно понял правду и подумал, что должен был догадаться гораздо раньше. Доктор Корнелиус был так мал и так толст, и у него была такая длинная борода… Две мысли пришли в голову Каспиану в следующую минуту. Сперва ужас — «он не настоящий человек, он вообще не человек, он гном, и он привел меня сюда, чтобы убить». Затем радостное восхищение — «есть еще настоящие гномы, и одного из них я сейчас вижу».

— Так вы догадались наконец, — сказал доктор Корнелиус. — Или почти угадали. Я не вполне гном. Во мне есть и человеческая кровь. Многие гномы бежали во время великой битвы и скрылись, сбрили бороды, надели башмаки на высоких каблуках и постарались притвориться людьми. Они смешивались с вами, тельмаринами. Я один из них, всего лишь полугном, и если кто-нибудь из моих родичей, настоящих гномов, еще живет в мире, они, несомненно, должны презирать меня и считать за предателя. Но никогда за все это время мы не забывали нашего народа и других счастливых созданий, а также утраченных дней свободы.

— Я… я очень сожалею, доктор, — сказал Каспиан. — Вы знаете, это не моя вина.

— Я говорю не в укор вам, мой дорогой принц, — отвечал доктор. — Вы можете спросить, зачем я вообще рассказываю вам об этом. На то есть две причины. Во-первых, мое бедное сердце так долго хранило эти тайны, что все изболелось и разорвется, если я не прошепчу их вам. Во-вторых, вот зачем: когда вы станете королем Нарнии, вы сможете помочь нам, потому что вы хоть и тельмарин, но любите старую Нарнию.

— Да, да, — сказал Каспиан, — но чем я могу помочь?

— Вы можете быть добры к бедным последышам гномов, таким, как я. Можете собрать ученых магов и попытаться пробудить деревья. Можете исследовать все глухие закоулки и дикие области страны, посмотреть, не осталось ли где-нибудь в укрытиях живых фавнов, говорящих зверей и гномов.

— Вы думаете, они еще остались? — жадно спросил Каспиан.

— Не знаю, не знаю, — произнес доктор с глубоким вздохом. — Иногда я боюсь, что уже никого нет. Я искал их следы всю мою жизнь. Порою в горах мне слышалась барабанная дробь, и я думал, что это — гномы. Порой по ночам в лесах чудились промелькнувшие фавны или сатиры, танцующие вдали, но, когда я подходил ближе, там никого не было. Я нередко отчаивался, но всегда случалось что-то, что пробуждало надежду. Не знаю… А прежде всего вы можете попробовать стать таким королем, как Верховный Король Питер, а не как ваш дядя.

— Так это тоже правда, о королях и королевах и о Белой Колдунье?

— Конечно, правда, — сказал Корнелиус. — Их царствование было золотым веком Нарнии, страна никогда не забудет их.

— Они жили в этом замке, доктор?

— О нет, мой дорогой, — отвечал старик. — Этот замок — произведение наших дней. Его выстроил ваш прапрадед. Когда два сына Адама и две дочери Евы стали королями и королевами Нарнии по воле самого Аслана, они жили в замке Кэр-Параваль. Никто из ныне живущих людей не видел этого священного места, и, возможно, даже руины его исчезли с лица земли. Однако мы считаем, что он стоял далеко отсюда, возле устья Великой реки, на самом берегу моря.

— Ух! — сказал Каспиан, содрогаясь. — Вы хотите сказать, в Черных лесах? Где живут эти… эти… ну, вы знаете, призраки?

— Ваше высочество повторяет то, что вам внушили, — произнес доктор. — Но это все ложь. Там нет призраков. Это — россказни тельмаринов. Ваши короли смертельно боятся моря, потому что не могут забыть, что во всех историях Аслан приходил из-за моря. Они не хотят приближаться к морю, не хотят, чтобы к нему приближался кто-то другой. И они дали разрастись огромным лесам, которые отрезали их подданных от берега. Но поскольку они враждуют с деревьями, они боятся и лесов. А раз они боятся лесов, они воображают, что там полно призраков. Короли и вельможи, которые равно ненавидят море и лес, отчасти верят в эти басни, отчасти поддерживают их. Им спокойнее, когда никто в Нарнии не смеет приближаться к берегу и смотреть на море — в сторону земли Аслана, рассвета и восточного края мира.

На несколько минут наступило глубокое молчание. Затем доктор Корнелиус сказал:

— Пойдемте. Мы пробыли здесь слишком долго. Пора вернуться в постель.

— Разве? — спросил Каспиан. — Я готов говорить об этом часами, еще и еще.

— Если мы задержимся, нас могут хватиться, — сказал доктор Корнелиус.

 

Глава 5

ПРИКЛЮЧЕНИЯ КАСПИАНА В ГОРАХ

С той поры Каспиан и его наставник часто вели тайные беседы на вершине Главной башни, и всякий раз принц все больше узнавал о Старой Нарнии. Он грезил о старых днях, и страстное желание, чтобы они вернулись, заполняло все его свободные часы. Впрочем, часов этих было не так уж много, потому что за его обучение взялись всерьез. Он учился фехтовать и ездить верхом, плавать и нырять, играть на флейте и на лютне, охотиться на оленя и разделывать убитого зверя, и это, не считая Космогонии, Риторики, Геральдики, Стихосложения и, разумеется, Истории, с небольшим добавлением Юриспруденции, Физики, Алхимии и Астрономии. Из Магии они изучали только теорию, потому что доктор Корнелиус сказал, что практическая магия — неподходящее занятие для принцев. «И сам я, — прибавил он, — лишь очень несовершенный маг, мне по силам лишь самые простые эксперименты». Навигацию («Которая есть благороднейшее и героическое искусство», — сказал доктор) Каспиан не изучал вовсе, потому что король Мираз не одобрял кораблей и моря.

Каспиан также узнавал многое, чему могли научить собственные глаза и уши. Маленьким он часто удивлялся, почему не любит свою тетку, королеву Прунапризмию; теперь он понимал — это из-за того, что она сама его не любит. Он начинал видеть также, что Нарния — несчастная страна. Налоги были высоки, законы суровы, а Мираз — жестокий человек.

Через несколько лет королева как-то занемогла, в замке начались волнения и хлопоты, визиты врачей, шепот придворных. Это было ранним летом, а однажды ночью, когда дневная суета улеглась, Каспиана, едва успевшего проспать пару часов, разбудил доктор Корнелиус.

— Мы пойдем заниматься Астрономией, доктор? — спросил Каспиан.

— Ш-ш-ш! — сказал доктор. — Слушайте меня и все делайте, как я скажу. Одевайтесь. Вам предстоит долгое путешествие.

Каспиан очень удивился, но он привык во всем доверять наставнику и потому послушался. Когда он оделся, доктор сказал:

— У меня есть для вас сумка. Мы пройдем в соседнюю комнату и наполним ее остатками от вечерней трапезы вашего высочества.

— Там мои придворные, — сказал Каспиан.

— Они крепко спят и не проснутся, — отвечал доктор Корнелиус. — Я очень слабый маг, но могу же я в конце концов наслать сонные чары.

Они вышли в соседний зал, и здесь действительно храпели в креслах двое придворных. Доктор Корнелиус быстро отрезал кусок холодного цыпленка, несколько кусков оленины и положил их вместе с хлебом, яблоками и всякой всячиной, а также маленькой фляжкой доброго вина в сумку, которую затем передал Каспиану. Она висела на ремне через плечо, как школьный ранец, в котором вы носите книги.

— Ваш меч при вас? — спросил доктор.

— Да, — отвечал Каспиан.

— Тогда накиньте сверху вот этот плащ, чтобы скрыть меч и сумку. Вот так. А теперь нам надо подняться на Главную башню и поговорить.

Когда они поднялись на вершину башни (была облачная ночь, не такая, как та, когда они наблюдали встречу Тарвы и Аламбиль), доктор Корнелиус сказал:

— Дорогой принц, вы должны немедленно покинуть замок и отправляться на поиски счастья в большом мире. Здесь ваша жизнь в опасности.

— Почему? — удивился Каспиан.

— Потому что вы — истинный король Нарнии, Каспиан Десятый, законный сын и наследник Каспиана Девятого. Долгих лет жизни вашему величеству! — И внезапно, к величайшему удивлению Каспиана, маленький человечек опустился на одно колено и поцеловал ему руку.

— Что все это значит? Не понимаю, — сказал Каспиан.

— Удивительно, что вы никогда не спрашивали меня прежде, — сказал доктор, — почему вы, будучи сыном короля Каспиана, сами не король Каспиан. Кроме вашего величества, все знают, что Мираз — узурпатор. Когда он только начинал править, он даже не претендовал на королевское звание: он называл себя «лорд-протектор». Затем умерла ваша царственная матушка, добрая королева, единственная из всех тельмаринов, кто был добр ко мне. А потом один за другим все великие лорды, знавшие вашего отца, исчезли или погибли. Не случайно, конечно. Их убивал Мираз. Велизара и Увилаза пронзили стрелами во время охоты: якобы несчастный случай. Весь великий род Пассаридов он отправил сражаться с великанами на северных рубежах, пока они не пали один за другим. Двух братьев из Биверсдама он заточил как безумцев. И, наконец, он убедил семерых благородных лордов, которые одни из всех тельмаринов не боялись моря, отправиться в плавание, чтобы отыскать новые земли на просторах Восточного океана. Как он и ожидал, ни один из них не вернулся. И когда здесь не осталось никого, кто мог бы замолвить за вас слово, его льстецы (которых он сам и подговорил) умолили его взойти на престол. И он, разумеется, согласился.

— Вы думаете, теперь он хочет убить и меня? — спросил Каспиан.

— Почти уверен, — отвечал доктор Корнелиус.

— Но почему теперь? — спросил Каспиан. — Я хочу сказать, почему, если хотел, он не сделал этого раньше? Чем я ему вдруг помешал?

— Он изменил свое намерение относительно вас, потому что всего два часа назад произошло нечто. Королева родила сына.

— Не понимаю, что от этого меняется, — сказал Каспиан.

— Не понимаете! — воскликнул доктор. — Разве мои уроки Политики и Истории учили вас чему-нибудь, кроме этого? Слушайте. Пока у него не было собственных детей, он желал все же, чтобы вы стали королем после его смерти. Не то чтобы он пекся о вас, просто предпочитал, чтобы трон заняли вы, а не кто-то чужой. Теперь, когда у него есть собственный сын, он захочет сделать его наследником. Вы у него на пути, и он вас устранит.

— Неужто он и правда такой плохой? — спросил Каспиан. — Возьмет и убьет меня?

— Он убил вашего отца, — произнес доктор Корнелиус. Каспиан почувствовал, что у него кружится голова, и ничего не сказал.

— Я мог бы рассказать вам все, — продолжал доктор, — но не теперь. Теперь нет времени. Вы должны исчезнуть.

— Вы пойдете со мной? — спросил Каспиан.

— Нет, — отвечал доктор, — это было бы куда опаснее для вас. Двоих гораздо проще выследить. Дорогой принц, дорогой король Каспиан, вы должны быть очень храбрым. Вы должны уйти один и сейчас же. Попытайтесь пробраться через южную границу ко двору Орландского короля Нэйна. Он будет добр к вам.

— И я вас никогда больше не увижу? — дрожащим голосом выговорил Каспиан.

— Надеюсь на встречу, дорогой король, — отвечал доктор. — Во всем мире вы, ваше величество, мой единственный друг. И я немного знаю магию. Однако сейчас важнее всего поспешить. Вот два дара, прежде чем вы уйдете. Маленький кошелек с золотом… увы, и это при том, что все сокровища в замке ваши по праву!.. А здесь кое-что получше.

Он вложил в руку Каспиана что-то, что тот не разглядел, но на ощупь угадал рог.

— Это, — сказал доктор Корнелиус, — величайшее и самое священное сокровище Нарнии. Много ужасов я претерпел, много прочел заклинаний, разыскивая его в мои молодые годы. Это волшебный рог самой королевы Сьюзен, который она потеряла, когда покидала Нарнию в конце золотого века. О нем сказано, что кто бы ни протрубил в него, получит чудесную помощь — никто не знает, насколько чудесную. Может быть, он имеет власть вызвать из прошлого королеву Люси и короля Эдмунда, королеву Сьюзен и Верховного Короля Питера, и они восстановят правду. Может быть, он способен вызвать самого Аслана. Возьмите его, король Каспиан, но используйте только в крайней нужде. А теперь скорее, скорее, скорее. Маленькая дверка в самом низу башни — дверь в сад — открыта. Мы должны расстаться.

— Можно я возьму Ретивого? — спросил Каспиан.

— Он уже оседлан и ждет за углом сада.

Покуда они спускались по длинной винтовой лестнице, Корнелиус нашептывал множество указаний и советов. Сердце Каспиана сжималось, но он сдерживался. Затем — свежий воздух сада, горячее рукопожатие доктора, бег через лужайку, приветственное ржание Ретивого, и вот, наконец, король Каспиан Десятый покинул замок своих отцов. Оглядываясь, он видел, как взлетает над башнями фейерверк, знаменуя рождение нового принца.

Всю ночь он ехал на юг, выбирая окольные пути и проселочные лесные дороги, пока был в знакомой местности, но потом свернул на большак. Ретивого, как и его хозяина, взбудоражила необычная ночная прогулка. Хотя при прощании с доктором у Каспиана и выступили на глазах слезы, сейчас он чувствовал себя храбрым и в какой-то мере счастливым. Еще бы, ведь он — король Каспиан, скачущий на поиски приключений с мечом на левом бедре и рогом королевы Сьюзен на правом.

Но когда наступил день, и пошел моросящий дождь, и со всех сторон его обступили незнакомые леса, дикие склоны и голубые горы, Каспиан подумал, как велик и странен мир, и показался самому себе маленьким и испуганным. Как только совсем рассвело, он свернул с дороги и отыскал среди леса заросшую травой поляну, где можно было отдохнуть. Тут молодой король расседлал Ретивого и пустил его пастись, съел кусочек холодного цыпленка, выпил вина и сразу заснул. Проснулся он уже поздним вечером и, немного перекусив, снова двинулся в путь, по-прежнему на юг, по нехоженым тропам. Он был теперь в холмистой местности, ему приходилось подниматься и спускаться, но подниматься гораздо чаще. С каждого гребня он видел впереди горы, которые становились все выше и темнее. Когда наступил вечер, он уже въехал в предгорья. Поднялся ветер. Вскоре дождь хлынул потоком. Ретивый начал беспокоиться; где-то гремел гром. Теперь они въехали в казавшийся бесконечным сосновый лес, и все рассказы о враждебных людям деревьях всплыли у Каспиана в памяти. Он вспомнил, что сам прежде всего тельмарин, один из тех, кто вырубал деревья повсюду, где только можно, кто воевал с дикими существами. Пусть он не такой, как другие тельмарины, трудно ожидать, чтоб про это знали деревья. Они и не знали. Ветер превратился в бурю, деревья гудели и скрипели вокруг. Затем раздался треск. Дерево рухнуло на дорогу прямо перед ним. «Тихо, Ретивый, тихо!» — сказал Каспиан, гладя коня по шее, но он и сам дрожал, зная, что едва избежал смерти. Сверкнула молния, и гром расколол небо прямо над головой. Ретивый закусил удила и понес. Каспиан был хороший наездник, но и у него не хватило сил остановить коня. Он держался в седле, но знал, что в этой дикой скачке жизнь его висит на волоске. Дерево за деревом возникало перед ними из мрака, конь и всадник едва успевали увернуться. Затем, так внезапно, что, казалось, нельзя было и почувствовать боль (однако он все же почувствовал), что-то ударило Каспиана в лоб, и больше он ничего не помнил.

Когда он пришел в себя, он лежал в освещенном месте, весь разбитый, с сильной головной болью. Тихие голоса слышались совсем рядом.

— А теперь, — сказал один, — пока оно не очнулось, надо решить, что с ним делать.

— Убить, — сказал другой. — Мы не можем оставить его в живых. Оно нас выдаст.

— Надо было убить сразу или оставить там, — произнес третий. — Теперь уже нельзя. Мы принесли его сюда, перевязали голову и вообще. Это все равно что убить гостя.

— Господа, — сказал Каспиан слабым голосом, — как бы вы ни поступили со мной, надеюсь, вы будете добры к моему бедному коню.

— Твой конь удрал задолго до того, как тебя нашли, — произнес первый голос, хриплый, даже какой-то земляной, как заметил теперь Каспиан.

— Ну-ка, пусть оно не заговаривает вас красивыми словами, — сказал второй голос. — Повторяю…

— Рожки-осьминожки! — воскликнул третий. — Конечно, мы не убьем его. Стыдись, Никабрик. Что ты сказал, Боровик? Что нам с ним делать?

— Я дам ему попить, — сказал первый голос, должно быть, Боровика. Над постелью возникла темная тень. Каспиан почувствовал, как мягкая рука — если это была рука — приподнимает его за плечи. Тень была какая-то не такая. В лице, склонившемся над ним, тоже что-то было не так. Оно казалось очень волосатым и очень носатым, со странными белыми полосами на щеках. «Это маска или что-то вроде, — подумал Каспиан. — Или я в лихорадке и все это мне мерещится». Чаша с чем-то сладким и горячим коснулась его губ, и он отпил. В тот же миг кто-то из двоих оставшихся поправил огонь. Пламя вспыхнуло, склоненное над Каспианом лицо осветилось, и он чуть не вскрикнул. Это было лицо не человека, а барсука, впрочем, гораздо больше, дружественнее и умнее, чем у тех барсуков, которых он видел раньше. И он явно слышал, как этот барсук разговаривал. Он увидел также, что лежит на ложе из вереска, в пещере. У огня сидели два человечка, настолько нелепее, приземистей, волосатее и грузнее доктора Корнелиуса, что Каспиан сразу признал в них настоящих гномов, древних гномов без капли человеческой крови в жилах. Он понял, что нашел наконец старых нарнийцев. Потом голова у него снова закружилась.

В следующие несколько дней он научился различать их по именам. Барсука звали Боровик, из всех троих он был самый старый и самый добрый. Убить Каспиана хотел сердитый черный гном (волосы и борода у него были черные, густые и жесткие, как лошадиная грива) по имени Никабрик. Другого гнома — рыжего, с волосами, как лисий хвост, — звали Трам.

— А теперь, — объявил Никабрик в первый же вечер, когда Каспиан смог сидеть и говорить, — мы опять-таки должны решить, что делать с этим человеком. Вы оба воображаете, будто проявили большую доброту, когда не дали его прикончить. Но я подозреваю, что тогда нам придется держать его в плену всю жизнь. Я, конечно, не допущу, чтобы он ушел живым — вернулся к себе подобным и предал нас всех.

— Крючки-половички! Никабрик! — воскликнул Трам. — Зачем ты говоришь такие гадости? Не вина этого создания, что оно разбило голову о дерево рядом с нашей норой. И мне кажется, что оно не похоже на предателя.

— Я вижу, — сказал Каспиан, — вы думаете, что я хочу вернуться. Вовсе нет. Я хочу остаться с вами — если позволите. Я всю жизнь мечтал увидеть таких, как вы.

— Хорошенькая история, — проворчал Никабрик. — Ты тельмарин и человек, разве нет? Конечно, ты хочешь вернуться к своим.

— Я не мог бы вернуться, если бы даже хотел, — отвечал Каспиан. — Я бежал, спасая свою жизнь. Король хотел меня убить. Если вы меня прикончите, то доставите ему большое удовольствие.

— Ну, ну, — сказал Боровик, — не надо так говорить.

— Это еще что? — удивился Трам. — Что ты натворил, человек, в твои-то годы, чтобы разозлить Мираза?

— Он мой дядя, — отвечал Каспиан.

Никабрик вскочил, сжимая кинжал.

— Вот ты кто! — крикнул он. — Не только тельмарин, но ближайший родственник и наследник нашего злейшего врага. Вы все еще настолько безумны, что хотите сохранить ему жизнь?

Он заколол бы Каспиана на месте, если бы барсук и Трам не преградили ему путь и силой не вернули на место.

— Ну, раз и навсегда, Никабрик, — сказал Трам, — ты сам угомонишься или мы с Боровиком должны сесть тебе на голову?

Никабрик хмуро пообещал вести себя хорошо, и двое других попросили Каспиана рассказать его историю. Когда он закончил, наступило молчание.

— Ничего более странного я в своей жизни не слышал, — сказал Трам.

— Мне это не нравится, — заметил Никабрик. — Я не знал, что о нас все еще говорят среди людей. Чем меньше они знают, тем лучше для нас. Эта старая няня, скажем. Она бы лучше держала язык за зубами. И тут еще замешался этот наставник, гном-отступник. Я ненавижу их. Я ненавижу их больше, чем людей. Запомните мои слова — ничем хорошим это не кончится.

— Не говори о том, чего не понимаешь, Никабрик, — сказал Боровик. — Вы, гномы, такие же забывчивые и изменчивые, как люди. Я же — я ведь зверь, тем более — барсук. Мы не меняемся. Мы остаемся те же. И я говорю, что это к лучшему. Вот он, истинный король Нарнии, тут, у нас. Истинный король вернулся в истинную Нарнию. И мы, звери, помним, хоть гномы и забыли, что в Нарнии не было порядка, когда сын Адама не восседал на троне.

— Дудки-самокрутки! Боровик! — изумился Трам. — Ты хочешь, чтобы мы отдали всю страну людям?

— Я ничего такого не говорил, — ответил барсук. — Это не страна людей (кто может знать это лучше меня?), но это страна, в которой человек должен быть королем. У нас, барсуков, долгая память, и мы помним. Разве, ради всего святого, Верховный Король Питер был не человек?

— Ты веришь в эти старые сказки? — спросил Трам.

— Говорю вам, мы, звери, не меняемся, — сказал Боровик. — Мы не забываем. Я верю в Верховного Короля Питера и других, которые царствовали в Кэр-Паравале, так же твердо, как верю в самого Аслана.

— Ах вот как, — протянул Трам. — Но кто же в наши дни верит в Аслана?

— Я, — сказал Каспиан. — Если бы я не верил в него раньше, поверил бы теперь. Далеко отсюда, среди людей, те, кто смеется над Асланом, смеются над рассказами о говорящих зверях и гномах. Иногда я сомневался в том, что он существует, но при этом я сомневался и в вас. Но вы есть.

— Это правда, — сказал Боровик. — Вы правы, король Каспиан. И пока вы будете верны старой Нарнии, вы будете моим королем, что бы они ни говорили. Долгих дней жизни вашему величеству.

— Ты меня с ума сведешь, барсук, — проворчал Никабрик. — Верховный Король Питер и остальные, может, и были люди, но из другой породы. Этот же — из проклятых тельмаринов. Они охотятся на зверей для развлечения. Скажешь, ты этого не делал? — добавил он, круто повернувшись к Каспиану.

— Ну, правду сказать, я тоже охотился, — признался Каспиан, — но не на говорящих зверей.

— Это то же самое, — сказал Никабрик.

— Нет, нет, нет, — возразил Боровик. — Ты сам знаешь, что нет. Ты отлично знаешь, что звери в Нарнии нынче совсем другие, всего лишь жалкие, бессловесные, неразумные создания, как в Тархистане или Тельмаре. И они куда меньше ростом. Они гораздо сильнее отличаются от нас, чем гномы-полукровки от вас.

Говорили еще долго и порешили на том, что Каспиан останется. Обещали даже, что, как только он сможет ходить, его возьмут поглядеть на тех, кого Трам назвал «остальными», поскольку, видимо, в этих диких краях жили, скрываясь, все виды созданий из старых дней Нарнии.

 

Глава 6

ПОТАЕННЫЙ НАРОД

И вот наступило самое счастливое время, какое знал Каспиан. Прекрасным летним утром, по росе, он отправился вместе с барсуком и двумя гномами через лес к высокому перевалу в горах и оттуда вниз к солнечным южным склонам, откуда можно было одним взором окинуть зеленые плоскогорья Орландии.

— Сперва мы навестим Трех Пухлых Медведей, — сказал Трам.

Они весело подошли к старому, заросшему мхом дуплистому дубу, и Боровик трижды ударил по стволу лапой, но не получил ответа. Он постучал снова, и сонный голос изнутри сказал: «Ступайте, ступайте. Вставать еще не пора». Барсук постучал в третий раз. Изнутри раздался шум, похожий на легкое землетрясение, открылось что-то вроде двери и вышли три бурых медведя, действительно очень пухлые и поблескивающие маленькими глазками. Когда им все объяснили (что заняло много времени, такие они были сонные), они, как и Боровик, сказали, что королем Нарнии должен быть сын Адама, все поцеловали Каспиана — очень мокро и очень шумно — и предложили ему меду. Тот не очень хотел меда, без хлеба и таким ранним утром, но счел, что будет вежливей согласиться. От этого угощения он весь склеился.

Потом они шли, пока не добрались до высокого бука, и Боровик позвал: «Тараторка! Тараторка!» Почти сразу, прыгая с ветки на ветку, появилась рыжая белка, красивее всех, что Каспиан видел в своей жизни. Она была куда больше, чем обычные бессловесные белки, скакавшие в дворцовом саду, — ростом, пожалуй, с терьера. Одного взгляда на эту мордочку хватало, чтобы понять — перед вами говорящее существо. Труднее было другое — прервать разговор, потому что, как все белки, существо это было не просто говорящее, а болтливое. Тараторка приветствовал Каспиана и спросил, любит ли тот орехи. Каспиан ответил: спасибо, да. Тараторка поскакал за орехами, но тут Боровик шепнул на ухо Каспиану: «Не смотрите. Отвернитесь в другую сторону. У белок считается дурным тоном следить за тем, кто отправился к себе в кладовую. Могут подумать, что вы хотите узнать, где она упрятана». Тараторка вернулся с орехами, Каспиан их съел, и Тараторка спросил, не нужно ли кому-нибудь отправить друзьям послание. «Потому что я могу добраться куда угодно, даже не касаясь земли», — похвастался он. Боровик и гномы нашли, что это прекрасная мысль. Они вручили Тараторке послания к разным существам со странно звучащими именами, приглашая их прийти на праздник и совет на Танцевальный Луг, в полночь на третью ночь. «Надо бы и Трем Пухлым Мишкам сказать, — добавил Трам. — Мы их не предупредили».

Следующий визит был к Семи Братьям из Тенистого Леса. Трам повел своих спутников обратно к перевалу, затем они спустились по северному склону горы на восток и пришли в очень мрачное место среди утесов и елей. Шли очень тихо, и Каспиан вдруг почувствовал, что земля под ногами содрогается, словно кто-то колотит снизу. Трам влез на плоский камень величиной с крышку от бочки и топнул по нему ногой. Прошло порядочно времени, и камень приподнялся — кто-то или что-то сдвинуло его изнутри. Открылась черная круглая дыра, пахнуло жаром и паром, и в середине норы показалась голова гнома, очень похожего на Трама. Завязался продолжительный разговор. Гном отнесся к Каспиану с куда большим подозрением, чем Тараторка или Пухлые Мишки, но в конце концов всю компанию пригласили внутрь. В темноте обнаружилась лестница, по которой Каспиан спустился вниз, а там снова увидел свет. Это были отблески кузнечного горна, а все помещение оказалось кузницей. Вдоль одной из стен протекал подземный ручей. Два гнома раздували мехи, еще один клещами держал на наковальне кусок раскаленного металла, четвертый бил по нему молотом. Еще двое, вытерев маленькие мозолистые ручки о грязную одежду, вышли встретить гостей. Понадобилось много времени, чтобы убедить их, что Каспиан друг, не враг, а убедившись, они все вскричали: «Да здравствует король!», — и дары их были щедры: кольчуги, мечи и шлемы для Каспиана, Трама и Никабрика. Барсук тоже бы все это получил, если бы захотел, но он сказал, что он, видите ли, зверь и если его когти и зубы не могут защитить его шкуру, то не стоит ее и защищать. Отделка оружия превосходила все, что Каспиан когда-либо видел, и он радостно принял от гномов меч взамен старого, который казался теперь хрупким, как игрушка, и тупым, как палка. Семеро братьев (все они были рыжие гномы) обещали прийти на праздник на Танцевальный Луг.

Чуть позже в сухом каменистом ущелье они отыскали пещеру пяти черных гномов. Те тоже отнеслись к Каспиану с подозрением, но в конце концов старший объявил: «Если он против Мираза, мы берем его в короли», а следующий по старшинству сказал: «Хотите, мы сходим дальше, туда, в скалы? Там есть пара людоедов и ведьма, мы можем привести их сюда, к вам».

— Нет, конечно, не надо, — отвечал Каспиан.

— Разумеется, не стоит, — сказал Боровик, — нам не нужны такие союзники.

Никабрик был недоволен, но Трам поддержал барсука, и они оказались в большинстве. Для Каспиана это было потрясением — осознать, что ужасные создания из старых сказок, вместе с симпатичными, все еще обитают в Нарнии.

— Мы потеряем дружбу Аслана, если пригласим такую мразь, — сказал Боровик, когда они вышли из пещеры черных гномов.

— Ах, Аслана! — весело, но пренебрежительно передразнил Трам. — Гораздо важнее, что вы потеряете мою дружбу.

— Но ты веришь в Аслана? — спросил Каспиан Никабрика.

— Я поверю в кого угодно и во что угодно, — ответил гном, — лишь бы оно разгромило проклятых тельмаринских варваров и вышвырнуло их вон из Нарнии. В кого и во что угодно, будь то Аслан или Белая Колдунья, понимаете?

— Тише, тише, — сказал Боровик, — ты не знаешь, что говоришь. Это враг пострашнее Мираза и его племени.

— Только не для гномов, — сказал Никабрик.

Их следующий визит оказался куда приятнее. Они спустились ниже, и в горах открылось большое ущелье с лесистой долиной. По дну ее протекала быстрая речка. Берега заросли колокольчиками и дикими розами, воздух гудел от пчел. Здесь Боровик позвал: «Громобой! Громобой!» Вскоре в тишине долины Каспиан услышал грохот копыт. Он становился все громче, пока вся долина не содрогнулась, и вот, раздирая и попирая заросли, явились благороднейшие из созданий, каких Каспиан когда-либо видел, — великий кентавр Громобой с тремя сыновьями. Его темно-гнедые бока лоснились, загорелые щеки покрывала золотисто-рыжая борода. Он был прорицатель и звездочет и знал, зачем они пришли.

— Да здравствует король! — вскричал он. — Я и мои сыновья готовы к войне. Когда битва?

До сих пор ни Каспиан, ни другие по-настоящему о войне не задумывались. Они смутно представляли себе набеги на хутора или нападения на отряды охотников, если те заберутся слишком далеко в южную глушь. В основном же они думали только о том, как самим прожить в лесах и пещерах и постараться здесь, в укрытии, воссоздать Старую Нарнию. После слов Громобоя каждый почувствовал, что дело гораздо серьезнее.

— Ты думаешь о настоящей войне, чтобы изгнать Мираза из Нарнии? — спросил Каспиан.

— О чем же еще? — отвечал кентавр. — Ради чего же ваше величество облачились в кольчугу и опоясались мечом?

— А это по силам нам, Громобой? — спросил барсук.

— Время настало, — сказал Громобой. — Я наблюдал звезды, барсук, потому что наблюдать — это мое дело, как твое дело — помнить. Тарва и Аламбиль встретились в небесных чертогах, и на земле восстал сын Адама, чтобы править и нарекать имена. Час пробил. Наш совет на Танцевальном Лугу должен быть военным советом.

Он произнес это таким голосом, что ни Каспиан, ни другие больше не колебались. Они поверили, что вполне могут выиграть войну и уж, во всяком случае, должны ее начать.

Поскольку был уже полдень, они остались с кентаврами и отведали их пищи: лепешек из овсяной муки, яблок, зелени, вина и сыра.

Следующее место, куда они сегодня собирались, было почти рядом, но пришлось сделать большой крюк, чтобы обойти человеческое жилье. Уже совсем смеркалось, когда они очутились среди ровных полей, возделанных и разгороженных. Боровик наклонился к норке в зеленой насыпи, позвал кого-то, и оттуда выскочило существо, которого Каспиан меньше всего ожидал, — Говорящий Мыш. Он был, разумеется, гораздо больше обычной мыши с добрый фут, если стоял на задних лапах, с ушами почти такой же длины, как у кролика (хотя гораздо шире). Звали его Рипичип, и он был веселый и воинственный мыш. Он носил на боку тоненькую маленькую шпагу и подкручивал свои усишки, словно это были взаправдашние усы.

— Здесь нас двенадцать, государь, — сказал он с изысканным поклоном, — и я предоставляю все силы нашего народа в распоряжение вашего величества.

Каспиан изо всех сил (и успешно) пытался подавить смех, но не мог отделаться от мысли, что Рипичипа с его народом легко уместить в корзине и унести домой на спине.

Слишком долго было бы описывать всех, с кем Каспиан встретился в этот день. Среди них были крот по имени Копун Землерой, трое Кусачей (все барсуки, как и Боровик), заяц Камилло и еж Ёршик. Наконец, они остановились у источника на краю широкого и ровного круга травы, окаймленного вязами, которые отбрасывали длинные тени, потому что солнце садилось, маргаритки закрывались и грачи полетели домой спать. Здесь они закусили тем, что принесли с собой, и Трам закурил трубку (Никабрик был некурящий).

— Теперь, — сказал барсук, — если бы мы смогли пробудить духов этих деревьев и родника, мы могли бы сказать, что неплохо сегодня поработали.

— А это возможно? — спросил Каспиан.

— Нет, — отвечал Боровик. — У нас нет над ними власти. Когда люди пришли в нашу страну, вырубили леса и осквернили источники, дриады и наяды впали в глубокий сон. Кто знает, пробудятся ли они вновь? И это большая для нас потеря. Тельмарины ужасно боятся лесов, и стоит деревьям в гневе тронуться с места, наши враги обезумеют от страха и удерут из Нарнии, только их и видели.

— Ну и фантазия у вас, зверей! — хохотнул Трам, который ни во что такое не верил. — Тогда почему только деревья и воды? Пусть уж и камни начнут сами бросаться в старого Мираза.

Барсук только хрюкнул. Наступило такое долгое молчание, что Каспиан почти погрузился в сон, когда ему показалось, что из леса за его спиной доносится тихая музыка. Потом он подумал, что это ему снится, и прилег опять, но едва коснулся ухом земли, как услышал (или почувствовал, трудно сказать, как именно) легкие удары или барабанную дробь. Он поднял голову. Звуки ударов стали тише, но возвращалась музыка. Теперь она звучала куда яснее. Похоже было на флейты. Он увидел, что Боровик сидит, вглядываясь в лес. Луна светила, Каспиан проспал больше, чем думал. Все ближе и ближе слышалась музыка, звучавшая дико и мечтательно, и топот множества ног, пока наконец из лесной чащи в лунный свет не выбежали танцующие тени, точно такие, о каких Каспиан грезил всю жизнь. Они были ненамного больше гномов, но гораздо тоньше и грациознее. Их кудрявые головки были украшены маленькими рожками, верхняя часть тела поблескивала в лунном свете, а бедра и ноги были, как у козлов.

— Фавны! — воскликнул Каспиан, подпрыгивая. В тот же миг они его окружили. Не пришлось долго объяснять им ситуацию, и они сразу признали Каспиана. Еще не успев понять, что делает, он уже несся в танце. Трам тоже притоптывал, неуклюже и резко размахивая руками, и даже Боровик подскакивал, как мог. Только Никабрик остался сидеть и молча наблюдал. Фавны плясали вокруг Каспиана, наигрывая на свирелях. Их странные лица, одновременно мрачные и веселые, заглядывали в его лицо, десятки фавнов были здесь: Ментиус, и Обентиус, и Думнус, Волунс, Вольтинус, Гирбиус, Нимьенус, Навсус и Оскунс. Тараторка созвал всех.

Когда Каспиан проснулся на следующее утро, он едва мог поверить, что это не сон, однако трава вокруг была покрыта маленькими следами раздвоенных копыт.

 

Глава 7

СТАРАЯ НАРНИЯ В ОПАСНОСТИ

Место, где они встретились с фавнами, конечно, и был тот самый Танцевальный Луг. Здесь Каспиан с друзьями остались до ночи Великого Совета. Спать под звездами, пить одну только родниковую воду, питаться орехами и плодами — все это было нелегким испытанием для Каспиана после шелковых простыней, завешанных коврами дворцовых покоев, ужина на золотых и серебряных блюдах и ожидающих приказа слуг. Однако никогда он не был так счастлив. Никогда сон так не освежал, никогда пища не была вкуснее. Он начинал привыкать к трудностям, и лицо его приобретало королевское выражение.

Когда наступила великая ночь, его разнообразные и странные подданные собрались на лугу по одному, по двое, по трое, а то и по шесть-семь — луна светила почти как в полнолуние, — и он увидел, как же их много, и сердце его переполнилось. Здесь были все, с кем он успел познакомиться: Пухлые Мишки, рыжие и черные гномы, кроты и барсуки, ежи и зайцы, а также многие другие, кого он прежде не видел. Пришли пять сатиров, рыжие, как лисы, говорящие мыши в полном составе, вооруженные до зубов и пронзительно дудящие в трубы, несколько сов, Старый Ворон с Вороньих скал. Последним (у Каспиана перехватило дыхание) пришел с кентавром великан Ветролом с Мертвякова холма и принес на спине целую корзину с гномами, которых так укачало, что они сто раз пожалели о великаньей доброте и уже не чаяли выбраться наружу.

Пухлые Мишки решительно намеревались сначала попировать, а совет отложить на потом, хотя бы на завтра. Рипичип и его мыши сказали, что и совет, и пир могут подождать, и предложили штурмовать Мираза в его замке этой же ночью. Тараторка и другие белки объявили, что могут говорить и есть одновременно, так почему бы не устроить сразу и совет, и пир. Кроты предложили первым делом выкопать вокруг луга ров. Фавны считали, что лучше начать с торжественного танца. Старый Ворон, вполне согласный с медведями, что совет слишком затянет время до ужина, предложил взять на себя произнесение краткого приветственного слова. Однако Каспиан, кентавры и гномы пресекли все эти разногласия и настояли, чтоб немедленно провести военный совет. Когда, наконец, удалось усадить всех в круг на землю и успокоить, а главное — утихомирить Тараторку, который носился туда-сюда с криком: «Тише! Тише вы все, король говорит!», Каспиан поднялся, чувствуя легкую дрожь.

— Нарнийцы! — начал он, но в тот же миг заяц Камилло сказал:

— Ш-ш-ш! Здесь где-то человек.

Они были создания дикие, привыкшие, что на них охотятся, поэтому все замерли, как статуи. Звери повернули носы в ту сторону, куда указывал Камилло.

— Дух вроде человечий, а вроде и нет, — прошептал Боровик.

— Он приближается, — заметил Камилло.

— Два барсука и вы, трое гномов с луками, ступайте тихо ему навстречу, — приказал Каспиан.

— Мы его уложим, — угрюмо пообещал черный гном, натягивая на лук тетиву.

— Если он один, не стреляйте, — велел Каспиан. — Приведите его сюда.

— Зачем? — спросил гном.

— Делай, что говорят, — сказал кентавр Громобой.

Все ожидали в молчании, пока три гнома и два барсука крадучись пробежали между деревьями с северо-западной стороны луга. Затем донесся резкий окрик гнома: «Стой! Кто идет?» — и шум внезапного прыжка. В следующий миг Каспиан услышал, как хорошо знакомый голос произнес: «Тихо, тихо, я безоружен. Если хотите, держите меня за рукава, барсуки, только не прокусите их. Мне нужно поговорить с королем».

— Доктор Корнелиус! — радостно воскликнул Каспиан и бросился обнимать старого наставника. Остальные окружили их.

— Пф! — фыркнул Никабрик. — Гном-отступник. Полукровка! Можно я проткну ему глотку мечом?

— Успокойся, Никабрик, — сказал Трам. — Это существо не выбирало себе предков.

— Это мой величайший друг, он спас мне жизнь, — сказал Каспиан. — Каждый, кому не нравится его общество, может покинуть мое войско — немедленно. Милый мой доктор, как я рад снова вас видеть. Как вы нас разыскали?

— Чуточку самой простой магии, ваше величество, — сказал доктор, который все еще пыхтел и отдувался после слишком быстрой ходьбы. — Но сейчас не время об этом. Мы должны немедленно исчезнуть. Вас предали, и Мираз действует. Вы будете окружены еще до завтрашнего полудня.

— Предали! — воскликнул Каспиан. — Но кто?

— Другой гном из отступников, не сомневаюсь, — сказал Никабрик.

— Ваш Ретивый, — отвечал доктор. — Бедная скотинка, что он понимал? Когда вы упали, он, конечно, побежал назад в конюшню. Так узнали про ваше бегство. Я и сам поспешил удалиться, не желая подвергнуться допросу в камере пыток. В своем магическом кристалле я примерно увидел, где вас можно найти. Однако весь день — это было позавчера — я встречал в лесах отряды Мираза. Вчера я узнал, что вся армия выступила. Похоже, кое-кто из ваших… м-м… чистокровных гномов не так хорошо умеет ходить по лесу, как можно было бы ожидать. Вы везде оставили следы. Большая неосторожность. Во всяком случае, Мираз предупрежден, что старая Нарния не погибла, как он надеялся, и теперь он действует.

— Ура! — запищал голосок у доктора под ногами. — Пусть только придут! Все, о чем я прошу, это чтобы король поставил меня с моим народом в первые ряды.

— Что это? — удивился доктор Корнелиус. — Ваше величество держит в своем войске кузнечиков… или комаров?

Однако, отступив на шаг и внимательно вглядевшись через очки, он перестал смеяться.

— Во имя Льва! — воскликнул он. — Это мышь. Сеньор Мыш, приношу вам свои извинения. Я польщен встречей со столь доблестным зверем.

— Располагайте моей дружбой, ученый человек, — пискнул Рипичип. — И всякий гном — или великан — во всем войске, который не будет с вами любезен, познакомится с моим мечом.

— Разве сейчас время для таких глупостей? — сказал Никабрик. — Какие у нас планы? Сражаемся или бежим?

— Сражаемся, если нужно, — сказал Трам. — Но к битве мы не готовы, а здесь будет трудно обороняться.

— Мне что-то не нравится само слово «бежать», — сказал Каспиан.

— Верно, верно! — закричали Пухлые Мишки. — Что угодно, только не бегать. Особенно перед ужином, да и потом не сразу.

— Кто бежит первым, не всегда убегает последним, — сказал кентавр. — Зачем предоставлять выбор врагу, когда можно самим отыскать позицию? Давайте поищем надежное место.

— Это мудро, ваше величество, это мудро, — сказал Боровик.

— Но куда же идти? — спросили несколько голосов.

— Ваше величество, — сказал доктор Корнелиус, — и вы, всевозможные создания, мне кажется, надо бежать к востоку и вниз по реке, в Великие леса. Тельмарины их ненавидят. Они всегда боялись моря и того, что может выйти из моря. Вот почему они дали разрастись диким лесам. Если предание гласит правду, древний Кэр-Параваль стоял в устье реки. Те края дружественны нам и враждебны нашим врагам. Мы должны идти к холму Аслана.

— К холму Аслана? — переспросили несколько голосов. — Мы не знаем, что это.

— Огромный курган на краю Великих лесов. Нарнийцы возвели его в древние-предревние времена вокруг самого магического места, где стоял — и, возможно, стоит до сих пор — самый магический камень. Курган внутри весь прорыт проходами и пещерами, в средней стоит Камень. В кургане найдется место для всех наших припасов, а те из нас, кто больше нуждается в укрытии или привыкли жить под землей, могут поселиться в пещерах. Остальные расположатся в лесу. В крайнем случае мы все (кроме достойнейшего великана) можем спрятаться в кургане, а там мы избегнем почти любой опасности, кроме голода.

— Как хорошо, что среди нас есть образованный человек, — сказал Боровик, но Трам шепнул про себя: «Суп и сельдерей! Лучше бы наши вожди меньше думали о бабьих россказнях и больше — о провианте и боеприпасах!» Однако все одобрили предложение Корнелиуса и в ту же ночь, получасом позже, двинулись в путь. До рассвета они достигли холма Аслана.

Выглядел он и впрямь внушительно — круглый зеленый холм на вершине другого холма, давным-давно заросшего деревьями. Внутрь вел маленький низкий вход. Туннели, вымощенные и облицованные гладкими камнями, составляли настоящий лабиринт. Вглядываясь в полумрак, Каспиан различил на камнях странные письмена, загадочные знаки и рисунки, в которых вновь и вновь повторялось изображение льва. Казалось, все это принадлежит еще более древней Нарнии, чем та, о которой ему рассказывала няня.

С того дня как они расположились вокруг и возле холма, удача от них отвернулась. Разведчики короля Мираза вскоре обнаружили их новое убежище, и тот со своей армией появился на опушке леса. Как часто случается, враг оказался сильнее, нежели предполагали. Каспиан с замиранием сердца следил, как приближается отряд за отрядом. Да, люди Мираза боялись деревьев, но Мираза они боялись еще больше. Ведомые им, они прорывались глубоко в лес, временами почти на самый холм. Каспиан и другие военачальники, конечно, предпринимали вылазки на открытую равнину. Стычки происходили и днем, и даже ночью, но сторонники Каспиана по большей части проигрывали.

Наконец, наступила ночь, когда все стало так плохо, что хуже некуда. Сильный дождь, шедший весь день, прекратился в сумерки лишь для того, чтобы смениться промозглым холодом. На следующее утро Каспиан готовился дать решающее сражение, на которое возлагал последние надежды. Сам он с большинством гномов должен был ударить на рассвете в правое крыло Миразовых войск, затем, в самый разгар битвы, великан Ветролом напал бы вместе с кентаврами и самыми сильными зверями с другой стороны, чтобы отрезать правый Миразовский фланг от остальной армии. Однако все провалилось. Никто не предупредил Каспиана (потому что никто уже не помнил), что великаны не отличаются умом. Бедняга Ветролом, хоть и храбрый, как лев, был в этом смысле истинный великан. Он напал не тогда и не там, оба отряда (его и Каспиана) сильно пострадали, а врагу почти не нанесли ущерба. Лучший из медведей вышел из строя, один кентавр был страшно изранен, и мало кто в отряде Каспиана не потерял крови. Печальное общество собралось под каплющими деревьями за скудным ужином.

Печальнее всех был великан Ветролом. Он знал, что все из-за него. Он сидел молча, роняя крупные слезы, которые потихоньку скопились на кончике его носа, а потом с громким всплеском сорвались прямо на бивуак мышей, которые только-только согрелись и задремали. Мыши повскакали, принялись стряхивать воду с ушей, выжимать свои одеяльца и тонкими, но вполне громкими голосами спрашивать великана, не считает ли он, что они довольно промокли и без таких шуток. Затем и другие проснулись, стали говорить мышам, что их пригласили как разведчиков, а не как вокальную труппу, и вообще, нельзя ли чуть-чуть потише. Ветролом потопал прочь отыскивать местечко, где можно пострадать спокойно, и наступил кому-то на хвост, и кто-то (потом говорили, что лис) укусил его за ногу. И так все перессорились.

А в тайной магической комнате в самом сердце холма король Каспиан с Корнелиусом, барсуком, Никабриком и Трамом держали совет. Толстые колонны древней работы поддерживали потолок. В центре стоял Камень, Каменный Стол, расколотый посередине. Некогда его покрывали таинственные письмена, но за долгие столетия ветер, дождь и снег стерли их почти окончательно — это было в те древние времена, когда Стол стоял на вершине холма и над ним еще не возвели курган. Сели они не вокруг стола — он был слишком волшебный, чтобы обходиться с ним, как с обычным, — а на чурбаках немного в стороне, за неструганым деревянным столом, на котором горел грубый глиняный светильник. Пламя освещало их бледные лица и отбрасывало на стены длинные тени.

— Если ваше величество собирается протрубить в волшебный рог, — сказал Боровик, — думаю, сейчас самое время.

(Каспиан, конечно, рассказал о своем сокровище несколько дней назад.)

— Спору нет, мы в великой нужде, — ответил он. — Однако кто поручится, что не будет еще хуже? Представьте себе, что придет день еще черней и ужасней, а мы уже употребили последнее средство?

— Если так рассуждать, — сказал Никабрик, — ваше величество не подует в рог, покуда не будет уже поздно.

— Согласен, — сказал доктор Корнелиус.

— А ты что думаешь, Трам? — спросил Каспиан.

— Что до меня, — отвечал рыжий гном, слушавший с полным безразличием, — ваше величество знает, что, по моему мнению, рог, да и этот кусок разбитого камня, и ваш великий король Питер, и ваш Аслан — бредни и чепуха. Мне все равно, когда ваше величество протрубит в рог. Я требую только, чтобы войску ничего об этом не говорили. Не стоит возбуждать надежды на волшебную помощь, которым, уверен, не суждено сбыться.

— Тогда, во имя Аслана, мы подуем в рог королевы Сьюзен, — объявил Каспиан.

— Вот что еще, государь, — сказал доктор Корнелиус, — может быть, стоит сделать сначала. Мы не знаем, какой будет эта помощь. Может быть, рог вызовет из-за моря самого Аслана. Однако мне кажется более правдоподобным, что он призовет Питера, Верховного Короля, и его спутников из глубокого прошлого. В любом случае нет уверенности, что помощь прибудет на это самое место…

— Вернее не скажешь, — вставил Трам.

— Думаю, — продолжал ученый, — что они — или он — вернутся в одно из исторических мест Нарнии. Здесь, где мы сидим, древнейшее и священнейшее из всех, и сюда, полагаю, скорее всего придет ответ. Однако есть еще два. Одно — Фонарная Пустошь, в верховьях реки к западу от Бобровой Плотины, где, как повествуют летописи, впервые явились в Нарнию царственные дети. Второе — в устье реки, где некогда стоял их замок Кэр-Параваль. Если же Аслан придет сам, его лучше встретить там же, раз во всех историях говорится, что он — Сын Великого Заморского Императора и приходит из-за моря. Я очень хотел бы послать гонцов и туда, и туда — на Фонарную Пустошь, и в устье реки, чтобы достойно принять их — или его — или что нам будет ниспослано.

— Как я понял, — пробормотал Трам, — ничего из этой глупости не выйдет, но для начала мы лишимся двух бойцов.

— Кого бы вы думали послать, доктор Корнелиус? — спросил Каспиан.

— Белки лучше других сумеют пробраться незамеченными сквозь вражескую страну, — сказал Боровик.

— Все наши белки (у нас их не так много), — заметил Никабрик, — слегка легкомысленны. Единственный, кому я доверил бы это дело, — Тараторка.

— Хорошо, пусть будет он, — сказал Каспиан. — А кто пойдет вторым? Знаю, Боровик, ты бы пошел, но ты не очень быстро ходишь. И вы, доктор Корнелиус, тоже.

— Я-то точно не пойду, — сказал Никабрик. — Тут столько людей и зверей, что гному просто необходимо остаться и присматривать, чтобы гномов не притесняли.

— Стаканы-ураганы! — вскричал Трам в ярости. — Вот как ты разговариваешь с королем? Пошлите меня, государь, я пойду.

— Я думал, ты не веришь в рог, — удивился Каспиан.

— Не верю, ваше величество. Но что поделаешь? Я мог погибнуть во время охоты на гусей, могу погибнуть здесь. Вы — мой король. Я знаю, что это большая разница — давать советы и получать приказы. Совет я вам дал, теперь время приказов.

— Я этого никогда не забуду, Трам, — сказал Каспиан. — Кто-нибудь, позовите Тараторку. А когда мне трубить в рог?

— Я бы подождал рассвета, ваше величество, — сказал доктор Корнелиус. — Это благоприятное время для Белой Магии.

Через несколько минут явился Тараторка и получил свое задание. Поскольку, как большинство белок, он был чрезвычайно храбр, порывист, полон энергии и озорства (не говоря уже о самодовольстве), то, не дослушав, загорелся тут же бежать. Ясно было, что он доберется до Фонарной Пустоши за то же время, за которое Трам преодолеет более короткое расстояние до устья реки.

Наскоро перекусив, оба пустились в путь, сопровождаемые горячей благодарностью и добрыми пожеланиями короля Каспиана.

 

Глава 8

КАК ПОКИНУЛИ ОСТРОВ

— И вот, — сказал Трам (потому что, если вы помните, именно он поведал четверым детям эту историю, сидя на траве в разрушенном замке Кэр-Параваль), — и вот я сунул в карман пару горбушек, оставил друзьям все оружие, кроме кинжала, и в предрассветной тьме отправился в леса. Я оттопал несколько часов, когда раздался звук, подобного которому я в жизни не слышал. Ух, этого я никогда не забуду. Он заполнил все, оглушительный, как гром, но гораздо протяжнее, спокойный и нежный, как музыка над водой, но такой сильный, что лес заколебался. И я сказал себе: «Если это не рог, зовите меня кроликом». Чуть позже я удивился, почему он не прозвучал на рассвете…

— Сколько времени было? — спросил Эдмунд.

— Между девятью и десятью, — отвечал Трам.

— Как раз, когда мы были на станции! — воскликнули дети, глядя друг на друга горящими глазами.

— Пожалуйста, продолжайте, — сказала гному Люси.

— Ну, как я говорил, я удивился, но все равно спешил, как только мог. Я шел всю ночь, а когда наполовину рассвело, рискнул перебежать открытое место — словно я не умнее великана! Хотел срезать большую петлю реки, ну и попался. И даже не вражеской армии, а надутому старому дураку, охранявшему маленький замок, последний в ряду Миразовых укреплений со стороны берега. Не нужно говорить, что правды они от меня не узнали, я ведь гном, а этим все сказано. Однако, креветки-конфетки, очень здорово, что сенешаль оказался надутый дурак. Любой другой прикончил бы меня на месте, но этому понадобилась самая страшная казнь — отправить меня к «призракам» со всеми подобающими церемониями. А тут эта юная леди (он кивнул в сторону Сьюзен) слегка постреляла из лука — и отлично постреляла, осмелюсь сказать, — так что вот я здесь.

Он выколотил пепел и вновь набил трубку.

— Обалдеть можно! — воскликнул Питер. — Так это твой рог — твой собственный рог, Сью, — сдернул нас вчера утром с платформы! Мне трудно поверить. Как-то все это в голове не укладывается.

— А мне непонятно, почему ты удивляешься, раз ты вообще веришь в магию, — сказала Люси. — Мы же столько читали, как людей волшебством переносит из одного места в другое или даже из одного мира в другой. Я хочу сказать, когда волшебник в «Тысяче и одной ночи» вызывает джинна, джинн не выбирает, явиться ему или нет. Вот и с нами случилось что-то похожее.

— Да, — ответил Питер. — Наверное, все кажется таким странным из-за того, что в сказках тот, кто вызывает, всегда из нашего мира. Никто никогда не думал, откуда приходит джинн.

— А теперь мы знаем, что этот джинн чувствует, — хохотнул Эдмунд. — Ничего себе! Не очень-то приятно знать, что тебе могут этак свистнуть. Это хуже, чем отец говорит: «жить по милости телефона».

— Но ведь мы рады, что оказались здесь, правда? — сказала Люси. — Если Аслан так хочет?

— Ладно, — произнес гном, — что же нам все-таки делать? Полагаю, мне стоит вернуться к Каспиану и сказать, чтобы он не рассчитывал на помощь.

— Как не рассчитывал? — удивилась Сьюзен. — Но ведь все получилось, мы здесь.

— М-м-м-да, конечно. Ясное дело, — сказал гном, у которого, кажется, засорилась трубка (во всяком случае, он очень старательно ее ковырял). — Да… но… мне кажется…

— Разве вы не видите, кто мы? — воскликнула Люси. — Какой глупый…

— Я полагаю, что вы — четверо детей из старой сказки, — отвечал Трам. — И я, конечно, счастлив вас видеть. Это все, несомненно, очень интересно. Но… вы не обидитесь? — И он снова заколебался.

— Да скажите, наконец, что вы там мнетесь, — произнес Эдмунд.

— Ладно, только чтоб не обижаться, — сказал Трам. — Дело в том, что король, Боровик и доктор Корнелиус, они ожидали… ну, как бы это сказать… помощи. Другими словами, они, наверное, представляют вас великими воителями. Как бы это… мы, конечно, обожаем детей и все такое, но сейчас, в разгар войны… ну, вы, конечно, понимаете…

— Вы считаете, что мы не годимся, — сказал Эдмунд, краснея.

— Прошу вас, не обижайтесь, — перебил гном. — Уверяю вас, мои дорогие маленькие друзья…

— Услышать от вас «маленькие» — это и правда немного слишком, — сказал Эдмунд, вскакивая. — Вы, значит, не верите, что мы выиграли битву при Беруне? Ну, обо мне можете говорить что хотите, потому что я знаю…

— Не злись, — сказал Питер. — Дадим ему вооружиться и вооружимся сами в нашей сокровищнице, тогда и поговорим.

— Не понимаю, чего ради… — начал Эдмунд, но Люси шепнула ему на ухо: — Не лучше ли сделать, как говорит Питер? В конце концов он — Верховный Король. И, по-моему, у него есть мысль.

Эдмунд согласился, и при свете фонарика все, включая Трама, снова спустились в темный холодный мрак и пыльное великолепие хранилища драгоценностей.

Глаза у гнома сверкнули, когда он увидел богатства, наваленные на полках (хотя для этого ему пришлось встать на цыпочки). «Этого ни в коем случае нельзя показывать Никабрику», — шепнул он про себя. Они легко нашли кольчугу для него, меч, шлем, щит, лук и колчан со стрелами. Шлем был медный, украшенный рубинами, на рукояти меча блестело золото; Трам в жизни не видел, тем более не носил таких ценностей. Дети также надели кольчуги и шлемы, сыскались меч и щит для Эдмунда, лук для Люси — Питер и Сьюзен, конечно, не расставались со своими дарами. Пока поднимались по лестнице, звеня кольчугами, все больше ощущая себя нарнийцами и все меньше школьниками, мальчики держались рядом, явно разрабатывая какой-то план. Люси слышала, как Эдмунд сказал:

— Нет, дай я. Для него будет полный провал, если я выиграю, а нам меньше стыда, если я проиграю.

— Хорошо, Эд, — сказал Питер.

Когда они вышли на дневной свет, Эдмунд очень вежливо обратился к гному и сказал:

— У меня к вам просьба. Детишкам вроде нас нечасто выпадает счастье встретить такого великого воина. Не согласились бы вы на коротенький фехтовальный поединок? Это было бы жутко любезно с вашей стороны.

— Но, парень, — отвечал Трам, — мечи-то острые.

— Знаю, — кивнул Эдмунд, — но я вряд ли смогу вас достать, а вы, конечно, легко меня обезоружите, не причинив иного вреда.

— Это опасная игра, — сказал Трам, — но, раз ты так настаиваешь, я могу сделать выпад-другой.

Оба меча сверкнули разом, Питер и девочки спрыгнули с помоста и остановились, наблюдая. А посмотреть стоило. Это было совсем не то дурацкое сражение широкими мечами, которое вы видите на сцене. Это было даже не фехтование на рапирах, которое, если вы видели, больше похоже на дело. Это была настоящая рубка. Главное при этом — рубить противника по ногам, потому что они не защищены. А когда бьет противник, нужно подпрыгнуть, чтобы удар пришелся под ногами. Это давало гному преимущество, потому что более высокий Эдмунд должен был все время нагибаться. Я не думаю, что Эдмунд имел бы хоть малейший шанс, сражайся он с Трамом двадцать четыре часа назад. Однако нарнийский воздух действовал на него с их появления на острове, в нем проснулись все прежние битвы, рука и пальцы обрели прежнее искусство. Он снова был король Эдмунд. Сражающиеся проходили круг за кругом, наносили удар за ударом, и Сьюзен (так и не научившаяся любить ратную потеху) восклицала: «Ой, только осторожнее!» Внезапно, так быстро, что никто (если он не ожидал этого, как Питер) не понял, что случилось, Эдмунд резко повернул свой меч особым движением. Меч вылетел из крепко сжатых пальцев гнома, и Трам обхватил пустой кулак, как вы бы сделали после «финта» в крикете.

— Надеюсь, вам не больно, мой дорогой маленький друг? — сказал Эдмунд, вкладывая меч в ножны. Он слегка задыхался.

— Я понял, — сухо отвечал Трам. — Вы знаете прием, которому я никогда не учился.

— Совершенно верно, — вставил Питер. — Лучшего бойца в мире можно обезоружить незнакомым приемом. Думаю, из учтивости надо дать Траму шанс в чем-то другом. Не угодно ли состязание в стрельбе с моей сестрой? Здесь, как вы знаете, приемов нет.

— А вы-то, оказывается, шутники, как я погляжу, — сказал гном. — Будто я не знаю, как она стреляет, после утреннего-то. Все-таки попробую.

Он говорил грубовато, но глаза у него загорелись, потому что он был прославленный лучник среди своего народа. Все пятеро вышли во двор.

— Что будет мишенью? — спросил Питер.

— Думаю, сгодится яблоко на ветке за стеной, — сказала Сьюзен.

— Это будет славно, детка, — согласился Трам. — Может быть, вон то, желтое, почти посредине арки?

— Нет, не то, — отвечала Сьюзен. — Красное, там, повыше — над зубцом.

У гнома вытянулось лицо. «Больше похоже на вишню, чем на яблоко», — прошептал он, но вслух ничего не сказал.

Они разыграли первый выстрел (страшно заинтересовав Трама, который никогда раньше не видел, как бросают монетку), и Сьюзен проиграла. Стрелять должны были с верхней ступеньки лестницы, ведущей из зала во двор. Глядя, как гном занимает место и прицеливается, каждый сказал бы, что он свое дело знает.

«Тванг» — пропела тетива. Выстрел был превосходный. Крошечное яблочко вздрогнуло, едва не задетое стрелой, и листок, кружась, опустился на землю. Затем на верхнюю ступеньку поднялась Сьюзен и натянула лук. Она и вполовину так не радовалась состязанию, как Эдмунд, не потому, что сомневалась в своем искусстве, просто ей, по мягкосердечию, было стыдно побеждать того, кто и без того побежден. Гном добродушно наблюдал, как она оттягивает стрелу до уха. В следующий миг яблоко, пронзенное стрелой Сьюзен, звонко шмякнулось о землю.

— Молодец, Сью! — закричали остальные дети.

— На самом деле выстрел не лучше вашего, — сказала Сьюзен гному. — Мне кажется, когда вы стреляли, подул слабый ветерок.

— Ничего подобного, — отвечал Трам. — Не надо меня утешать. Я знаю, что побежден честно. Я даже не скажу, что рубец от последней раны помешал мне как следует отвести руку назад…

— Ой, вы ранены? — спросила Люси. — Дайте посмотреть.

— Это неподходящее зрелище для маленьких девочек, — начал Трам, но тут же сам себя перебил: — Кажется, я опять говорю глупости, — сказал он. — Должно быть, вы и впрямь великая целительница, как ваш брат — великий боец, а ваша сестра — великая лучница.

Он присел на ступеньку, снял кольчугу и сбросил рубаху, обнажив руку, волосатую и мускулистую, как у моряка, но размером не больше детской. На плече была нескладная повязка, и Люси начала ее разматывать. Под бинтом обнаружилась рубленая рана в очень плохом состоянии, сильно опухшая. «Ой, бедный Трам, — сказала Люси. — Какой ужас». И она осторожно капнула одну-единственную капельку из своего флакона.

— Эй, постойте-ка. Что вы делаете? — сказал Трам. Но сколько он ни вертел головой, сколько ни косился и ни оттягивал бороду туда-сюда, он не мог разглядеть своего плеча. Тогда он ощупал его, насколько смог, делая совершенно немыслимые движения, как вы сами, когда пытаетесь почесать место, до которого не можете дотянуться. Потом он взмахнул рукой, поднял ее, напрягая мышцы, и, наконец, вскочил на ноги с криком: «Тюльпаны-великаны! Вылечилось! Как новое». Он громко рассмеялся и сказал:

— Ну, я наделал столько глупостей, сколько ни одному гному не удалось бы. Надеюсь, никто не в обиде? Мое нижайшее почтение всем вашим величествам. И спасибо вам за спасение жизни, за лечение, за завтрак — и за урок.

Дети сказали хором, что все в порядке и говорить больше не о чем.

— И теперь, — сказал Питер, — если вы действительно решили в нас поверить…

— О да, — вставил гном.

— Совершенно ясно, что надо делать. Мы должны немедленно соединиться с Каспианом.

— Чем скорее, тем лучше, — подхватил Трам. — Из-за моей глупости почти час потеряли.

— Если идти, как вы шли, это займет два дня, — сказал Питер. — Я говорю о нас. Мы не можем идти день и ночь, как вы, гномы. — Он обернулся к остальным. — То, что Трам называет холмом Аслана, несомненно, Каменный Стол. Как вы помните, оттуда до бродов у Беруны полдня ходу или чуть меньше…

— Мы называем это место мостом у Беруны, — сказал Трам.

— В наше время там не было моста, — продолжал Питер. — Дальше от Беруны досюда еще день с небольшим. Мы приходили домой к ужину на второй день, если идти гуляючи. Когда нужно было спешить, нам удавалось проделать весь путь за полтора дня.

— Не забывайте, там теперь леса, — сказал Трам, — и враги, от которых надо скрываться.

— Послушайте, — вмешался Эдмунд, — зачем же нам идти тем же путем, что и Дорогой Маленький Друг?

— Не надо так, ваше величество, если вы меня любите, — сказал гном.

— Хорошо, — сказал Эдмунд. — Можно я буду звать вас просто Д.М.Д.?

— Ой, Эдмунд, перестань дразнить его, — рассердилась Сьюзен.

— Ничего, детка, я хочу сказать — ваше величество, — произнес Трам со смешком. — Шутка синяков не набьет. — (Впоследствии они часто называли его Д.М.Д., так что почти забыли, что это значит.)

— Так я говорю, — продолжал Эдмунд, — не нужно добираться тем же путем. Почему бы не пройти на веслах немного южнее, до Зеркального залива и по нему? Мы окажемся ближе к холму Каменного Стола, а в море будем в безопасности. Если мы выйдем сейчас же, то сможем пройти залив до темноты, поспать немного и будем у Каспиана завтра с утра пораньше.

— Вот что такое знать побережье, — сказал Трам. — Никто из нас никогда не слышал о Зеркальном заливе.

— Как насчет еды? — спросила Сьюзен.

— Мы обойдемся яблоками, — сказала Люси. — Давайте поторопимся. Мы здесь уже два дня, а еще ничего не сделали.

— В любом случае, — добавил Эдмунд, — я больше не разрешу превращать мою шляпу в корзинку для рыбы.

Они набрали в куртки побольше яблок, затем как следует напились из колодца (зная, что им негде будет взять пресной воды, пока они не высадятся на берегу залива) и отправились к лодке. Детям жалко было покидать Кэр-Параваль, который, даже в руинах, снова начал казаться родным домом.

— Д.М.Д. лучше быть рулевым, — сказал Питер. — Эд и я возьмем по веслу. Хотя минуточку. Давайте снимем кольчуги: мы испечемся, пока будем на месте. Девочки сядут на носу и будут показывать направление Д.М.Д., потому что он не знает пути. Стоит выйти подальше в море, пока будем обходить остров.

Вскоре зеленый лесистый берег острова отдалился, его бухточки и выступы начали сливаться, лодка поднималась и опускалась на маленьких волнах. Море вокруг ширилось, голубое вдали, зеленое и пенистое вокруг лодки. Пахло солью, не было слышно иных звуков, кроме шипенья воды, ударов волны о борт и скрипа уключин. Солнце начало припекать. Люси и Сьюзен блаженствовали на носу, перегибаясь через край и стараясь окунуть руки в море, до которого никак нельзя было дотянуться. Дно, почти все чистое, светло-песчаное с редкими пятнами пурпурных водорослей, было им видно.

— Как в старые времена, — проговорила Люси. — Помнишь наше путешествие в Теревинфию, и в Гальму, к Семи Островам, и к Одиноким Островам?

— Да, — отвечала Сьюзен, — и наш огромный корабль «Блистательный» с лебединой шеей и резными лебедиными крыльями почти до середины палубы…

— И шелковые паруса, и большие кормовые фонари…

— И пиры на корме, и музыкантов.

— Помнишь, как флейтисты играли, взобравшись на ванты, и казалось, что музыка звучит с небес?

Тут Сьюзен забрала у Эдмунда весло, и он пересел к Люси. Они уже обошли остров и приближались к берегу — лесистому и пустынному. Они сочли бы его вполне живописным, если бы не помнили, каким он был в прежние времена — открытым, оживленным, полным веселых друзей.

— Ф-фу! Здорово нудная работенка, — сказал Питер.

— Можно я немного погребу? — спросила Люси.

— Весла для тебя велики, — отрезал Питер, и не потому, что сердился, а потому, что у него не осталось сил на разговоры.

 

Глава 9

ЧТО ВИДЕЛА ЛЮСИ

Сьюзен и мальчики страшно устали еще до того, как обогнули последний мыс и двинулись через залив.

От долгих часов на солнце и блеска воды у Люси тоже разболелась голова. Даже Трам мечтал, чтобы путешествие скорее кончилось. Скамейка у руля, на которой он сидел, была рассчитана на человека, а не на гнома, и ноги его не доставали дна, а всякий знает, что так непросто высидеть и десять минут. Чем больше они уставали, тем больше падали духом. До сих пор дети думали лишь о том, как добраться до Каспиана. Теперь их тревожило, что делать после и каким образом горстка гномов и лесных тварей сможет разбить армию взрослых людей.

Сумерки наступили, когда они медленно проходили на веслах излучину Зеркального залива. Темнота сгущалась по мере того, как берега смыкались и нависающие деревья уже соприкасались вершинами. Стало совсем тихо, как только шум моря затих вдали; можно было слышать даже журчание крошечных ручейков, сбегавших сквозь лес в залив. Наконец высадились на берег, слишком усталые, чтобы возиться с костром; даже яблоки (на которые, чувствовали дети, им уже никогда не захочется даже глядеть) казались лучше, чем мысль отправиться на охоту или рыбалку. Перекусив немного в молчании, они повалились на мох и сухие листья между четырьмя огромными буками.

Все, кроме Люси, немедленно заснули. Люси, не такая усталая, никак не могла устроиться удобно. Кроме того, она успела забыть, что все гномы храпят. Она знала, что лучшее средство от бессонницы — прекратить попытки заснуть, так что открыла глаза. Сквозь просветы в папоротниках и ветвях она могла видеть только воду залива и небо над ним. Затем, с трепетом воспоминания, она вновь, после стольких лет, увидела, как загорелись звезды Нарнии. Когда-то она знала их лучше, чем звезды своего мира, потому что в бытность королевой Нарнии ложилась спать гораздо позже, чем английская девочка. И вот наконец они — три летних созвездия, видимых оттуда, где она лежала: Корабль, Молот и Леопард. «Милый старый Леопард», — радостно шепнула она.

Вместо того чтобы нагнать на себя дремоту, она совсем проснулась — но пробуждение это было странное, похожее на сон. Залив блестел ярче. Люси понимала, что он освещен луной, хотя саму луну и не видела. И она начинала чувствовать, что весь лес тоже просыпается. С трудом сознавая, что делает, девочка встала и немного отошла от бивуака.

— Какая прелесть! — сказала она себе. Было прохладно и свежо; отовсюду доносились чудесные запахи. Где-то совсем близко послышалась трель: соловей запел, умолк и начал снова. Впереди было чуть светлее. Она пошла на свет и вышла туда, где было меньше деревьев, но лунный свет так мешался с тенями, что трудно было разобрать, где тут что. В тот же миг соловей, нашедший наконец верный тон, распелся во всю силу.

Глаза Люси начали привыкать к свету, и она отчетливее увидела ближайшие деревья. С великой тоской и любовью вспомнились ей старые времена, когда деревья в Нарнии умели говорить. Она совершенно точно знала, как заговорило бы любое из этих деревьев, если бы только их удалось разбудить, и на какого человека бы походило. Она посмотрела на серебряную березу — у той был слабый, струящийся голос, она походила на стройную девушку с волосами, свисающими на лицо, и обожала танцы. Она посмотрела на дуб: он был мудрым, но добрым стариком с кудрявой бородой, с бородавками на лице и руках, с растущими из бородавок волосами. Она посмотрела на бук, под которым стояла. Ах! Он был лучше всех — грациозное юное божество, спокойный и величавый лесной принц.

— О деревья, деревья, деревья, — сказала Люси (хотя вовсе не собиралась говорить). — О деревья, проснитесь, проснитесь, проснитесь. Разве вы не помните то время? Разве вы не помните меня? Дриады и гамадриады, выходите, идите ко мне.

Хотя не было ни ветерка, деревья вокруг заколыхались. Шелест листьев был почти как слова. Соловей перестал петь, как бы тоже прислушиваясь. Люси показалось: вот еще миг, и она поймет, что пытаются сказать деревья. Но миг этот так и не наступил. Шелест замер. Соловей возобновил песню. Даже в лунном сиянии лес выглядел теперь вполне обычным. И все же у Люси осталось впечатление (какое бывает, когда пытаешься вспомнить имя или число и уже почти вспомнишь, но оно все-таки ускользнет из памяти), будто она что-то упустила: словно она заговорила с деревьями на долю секунды раньше или на долю секунды позже, чем нужно, или сказала все нужные слова, кроме одного, или сказала лишнее слово.

Неожиданно она почувствовала себя страшно усталой. Она вернулась на бивуак, втиснулась между Сьюзен и Питером и через несколько минут уже спала.

Безрадостным и холодным было их пробуждение на следующее утро в сером полумраке леса (солнце еще не взошло), в сырости и грязи.

— Яблоки, хей-хо, — произнес Трам с печальной гримасой. — Должен сказать, что вы, древние короли и королевы, не перекармливаете своих придворных!

Они встали, дрожа и оглядываясь. Деревья росли густо, дальше чем на несколько ярдов в любую сторону ничего было не разглядеть.

— Я полагаю, ваши величества хорошо знают дорогу? — спросил гном.

— Я-то нет, — отвечала Сьюзен. — В жизни не видела этих лесов. На самом деле я с самого начала считала, что нужно идти вдоль реки.

— Тогда, я думаю, ты должна была сказать это вовремя, — с простительной резкостью отвечал Питер.

— Да не обращай ты на нее внимания, — сказал Эдмунд. — Она вечно ноет. Ты захватил свой карманный компас? Ну, тогда все в полном порядке. Нужно только держаться на северо-запад, перейти эту речушку — как ее там? — да, Стремнинку…

— Помню, — сказал Питер, — это та, которая впадает в большую реку возле бродов у Беруны, или моста у Беруны, как говорит Д.М.Д.

— Точно. Через нее и прямиком в гору, и мы будем у Каменного Стола (я имею в виду холм Аслана) в восемь или девять часов. Надеюсь, король Каспиан угостит нас хорошим завтраком!

— Хорошо, если ты прав, — заметила Сьюзен. — Я ничего такого не помню.

— Беда всех девчонок, — сказал Эдмунд Питеру и гному, — что они никогда не могут удержать в голове карту.

— Это потому, что у нас головы не пустые, — отозвалась Люси.

Сначала все, казалось, шло хорошо. Они даже как будто нашли старую тропинку, но если вы что-то знаете о лесах, вам известно, что там всегда оказываются воображаемые дороги. Они исчезают минут через пять, и тогда вам кажется, что вы нашли другую тропу (но вы надеетесь, что это не другая, а продолжение той же самой), и она тоже теряется, а когда вы уже здорово сбились с нужного направления, вы понимаете, что ни одна из них не была тропой. Мальчики и гном, впрочем, были привычны к лесам и если порой обманывались, то через секунду видели свою ошибку.

Они брели около получаса (у троих из них все мышцы ныли после вчерашней гребли), когда Трам внезапно шепнул: «Стой». Все остановились. «Кто-то преследует нас, — сказал гном вполголоса. — Вернее, крадется за нами: вон там, слева». Они стояли, вглядываясь и вслушиваясь, пока глаза и уши не заболели. «Нам с вами надо бы приготовить луки и стрелы», — сказала Сьюзен Траму. Тот кивнул, и когда оба лука были готовы, отряд снова двинулся вперед.

Они прошли несколько десятков ярдов сквозь прелестный светлый лесок, старательно оглядываясь вокруг. Дальше начиналась чаща, подлесок сгущался. Как только они ее прошли, что-то зарычало среди кустов и выскочило, как молния, ломая по пути ветки. Люси толкнули и сбили с ног; падая, она услышала звон тетивы. Когда она пришла в себя, то увидела большого, страшного серого медведя, лежащего мертвым со стрелой Трама в боку.

— Д.М.Д. победил тебя в этом состязании, Сью, — сказал Питер, улыбаясь через силу. Даже он был потрясен.

— Я… я выстрелила слишком поздно, — с трудом выговорила Сьюзен. — Я так боялась, что это, может быть, ну, понимаете… кто-то из наших друзей-медведей, говорящий медведь. — Она очень не любила убивать.

— В этом и беда, — сказал Трам. — Большинство зверей стали враждебными и бессловесными, но и те, другие, тоже остались. Никогда не знаешь, а ждать и разглядывать — некогда.

— Бедный старый мишка, — сказала Сьюзен. — Вы не думаете, что он был?..

— Не думаю, — отвечал гном. — Я видел морду и слышал рычание. Он хотел только Маленькую Девочку на завтрак. И раз уж речь зашла о завтраке, я не хотел огорчать ваши величества, когда вы мечтали, что король Каспиан угостит вас хорошенько, но мясо в лагере — большая редкость. А медвежатина — отличная еда. Жалко бросать тушу, не отрезав кусочка, и займет это не более получаса. Надеюсь, вы, ребятки — я хотел сказать, короли, — умеете свежевать медведя?

— Пойдем сядем где-нибудь подальше, — сказала Сьюзен Люси. — Я знаю, что это за противная грязная работа.

Люси передернуло, и она кивнула. Когда они сели, Люси сказала:

— Знаешь, Сью, какая ужасная мысль пришла мне сейчас в голову…

— Какая?

— Представляешь, как было бы ужасно, если бы в один прекрасный день в нашем собственном мире, дома, люди начали бы становиться дикими внутри, как здесь звери, а выглядели бы еще как люди, и невозможно было бы отличить, кто из них кто?

— Нам сейчас хватает хлопот здесь, в Нарнии, — отвечала практичная Сьюзен, — так что нечего выдумывать всякую ерунду.

Когда они вернулись к мальчикам и гномам, те уже срезали лучшие куски мяса, сколько можно унести. Конечно, мало удовольствия класть сырое мясо в карман, но они старательно завернули его в свежие листья. Все на собственном опыте знали, что совсем иначе посмотрят на эти неаппетитные куски, когда пройдут побольше и по-настоящему проголодаются.

Они снова тронулись в путь. У первого же ручья мальчики и гном остановились помыть руки, дальше шагали без остановки. Солнце поднялось, птицы запели, мухи (больше, чем хотелось бы) зажужжали в чаще. Ломота после вчерашней гребли начала проходить. Все воспрянули духом. Солнце стало припекать, они сняли шлемы и теперь несли их в руках.

— Надеюсь, мы идем правильно? — спросил Эдмунд часом позже.

— Не представляю, как мы могли бы идти неправильно. Главное, не забирать влево, — сказал Питер. — Если мы слишком забрали вправо, то, в худшем случае, потеряем немного времени — выйдем к Великой реке слишком рано и не срежем угол.

И они пошли дальше без единого звука, не считая топота ног и звона кольчуг.

— Куда она делась, эта треклятая Стремнинка? — спросил Эдмунд порядочно времени спустя.

— Я и сам думаю, что пора уж на нее наткнуться, — сказал Питер. — Но нам ничего не остается, кроме как продолжать путь.

Оба чувствовали на себе встревоженный взгляд гнома, однако их спутник ничего не сказал.

И они потащились дальше. Кольчуги разогрелись на солнце и все тяжелее давили на плечи.

— А это еще что? — сказал вдруг Питер.

Сами того не заметив, они оказались почти на краю невысокого обрыва. Заглянув вниз, ребята и гном увидели ущелье и речку на дне. На другой стороне обрыв был гораздо выше. Из всего отряда никто, кроме Эдмунда (и, возможно, Трама), не умел лазить по скалам.

— Простите, — сказал Питер. — Это я вас сюда завел. Мы заблудились. Я вижу это место впервые в жизни.

Гном присвистнул сквозь зубы.

— Давайте скорее вернемся и пойдем другим путем, — сказала Сьюзен. — Я с самого начала знала, что в этих лесах мы потеряемся.

— Сьюзен! — укоризненно воскликнула Люси. — Не придирайся к Питеру. Это гадко, ведь он сделал все, что мог.

— А ты тоже не одергивай Сьюзен, — сказал Эдмунд. — Я лично думаю, она совершенно права.

— Чашки-черепашки! — воскликнул Трам. — Коли мы заплутали по дороге сюда, какой у нас шанс не сбиться на обратном пути? А насчет того, чтобы вернуться к острову (если это удастся) и начать все сначала, с тем же успехом можно сразу отказаться от мысли помочь нашим. Мираз покончит с Каспианом, покуда мы будем таскаться туда-обратно.

— Думаете, надо идти вперед? — спросила Люси.

— Я не уверен, что Верховный Король сбился с пути, — сказал гном. — Почему бы этой речушке не быть той самой Стремнинкой?

— Потому что Стремнинка течет не в ущелье, — отвечал Питер, с трудом сдерживая раздражение.

— Ваше величество сказали «течет», — возразил гном, — но не правильнее ли сказать «текла»? Вы знали эту страну сотни, может быть, тысячу лет назад. Разве она не могла измениться? Обвал мог снести половину того холма, обнажив голые скалы, и вот вам утесы по ту сторону ущелья. Затем Стремнинка могла год за годом углублять русло, пока не получился уступ с нашей стороны. Или здесь могло случиться землетрясение, или еще что-нибудь.

— Я об этом не подумал, — признался Питер.

— Во всяком случае, — продолжал Трам, — даже если это не Стремнинка, она течет примерно на север и там, так или иначе, должна впадать в Великую реку. Возможно, ниже, чем мы надеялись, но все равно это не хуже, чем если бы мы шли моим путем.

— Трам, ты молоток, — сказал Питер. — Тогда пошли. Вдоль этого берега ущелья.

— Смотрите! Смотрите! — закричала Люси.

— Где? Что? — зашумели все остальные.

— Лев, — сказала Люси. — Сам Аслан. Разве вы не видите?

Ее лицо совершенно изменилось, глаза сияли.

— Ты что, правда?.. — начал Питер.

— Где, тебе кажется, ты его видела? — спросила Сьюзен.

— Не говори, как взрослые, — сказала Люси, топнув ногой. — Мне не кажется, что я его видела. Я видела его.

— Где, Лу? — спросил Питер.

— Прямо между теми рябинами. Нет, по эту сторону ущелья. И выше, не вниз, как раз в обратную сторону, чем вы хотите идти. Он хотел, чтобы мы шли туда, где он был, — вверх.

— Откуда ты знаешь, что он этого хотел? — спросил Эдмунд.

— Он… я… я… просто знаю, — сказала Люси. — По его лицу.

Все остальные переглядывались в недоуменном молчании.

— Ее величество вполне могли видеть льва, — вставил Трам. — Мне говорили, в этих лесах они водятся. Однако он может быть таким же диким и бессловесным, как тот медведь.

— Ой, не будьте таким глупым! — воскликнула Люси. — Вы думаете, я не узнаю Аслана?

— Если он из ваших прежних знакомцев, то должен быть весьма престарелым львом, — заметил Трам. — А если он и тот самый, что помешало ему одичать вместе с другими?

Люси густо покраснела и, думаю, бросилась бы на Трама, если бы Питер не удержал ее за руку.

— Д.М.Д. не понимает. Да и откуда ему? Ты должен усвоить, Трам, что мы действительно кое-что знаем об Аслане, пусть даже самую малость. И ты не должен больше так говорить о нем. Во-первых, это не доведет до добра, во-вторых, все равно окажется глупостью. Единственный вопрос: действительно ли Аслан был здесь?

— Я знаю, что был, — сказала Люси, и глаза ее наполнились слезами.

— Да, Лу, но мы-то не знаем, сама понимаешь, — отвечал Питер.

— Ничего не остается, кроме голосования, — промолвил Эдмунд.

— Отлично, — ответил Питер. — Вы — старший из нас, Д.М.Д. За что вы голосуете? Вверх или вниз?

— Вниз, — сказал гном. — Я ничего не знаю об Аслане, но я знаю — если мы повернем вверх и пойдем по ущелью, то можем идти весь день, прежде чем найдем, где через него перебраться. Если же мы повернем вправо и пойдем вниз, то через пару часов будем у Великой реки. И если здесь и впрямь где-то есть львы, надо уходить от них, а не идти к ним.

— Что ты скажешь, Сьюзен?

— Не сердись, Лу, — проговорила Сьюзен, — но, я думаю, надо идти вниз. Я устала до смерти. И никто из нас, кроме тебя, ровным счетом ничего не видел.

— Эдмунд? — спросил Питер.

— Ну вот что, — произнес Эдмунд торопливо и слегка краснея. — Когда мы впервые открыли Нарнию год назад — или тысячу лет назад, неважно, — ведь это Люси открыла ее первая и никто из нас ей не поверил. Знаю, я был хуже всех. И все-таки она оказалась права. Не лучше ли на этот раз ей поверить? Я за то, чтобы идти вверх.

— Ой, Эд! — воскликнула Люси и схватила его за руку.

— Теперь твоя очередь, Питер, — сказала Сьюзен, — и, надеюсь…

— Ой, молчи, молчи, дай мне подумать, — перебил Питер. — Я предпочел бы не голосовать.

— Вы — Верховный Король, — строго сказал Трам.

— Вниз, — произнес Питер после долгого молчания. — Я знаю, может быть, Люси потом окажется права, но я ничего не могу поделать. Мы должны выбрать что-то одно.

И они двинулись вдоль обрыва направо, вниз по течению. Люси шла последней, горько плача.

 

Глава 10

ВОЗВРАЩЕНИЕ ЛЬВА

Держаться края ущелья оказалось не так просто, как представлялось. Не пройдя и нескольких ярдов, они наткнулись на молодой ельник, растущий на самом краю обрыва. Минут десять они продирались через него, то и дело застревая, потом поняли, что так на каждые полмили потребуется час. Тогда они вернулись и пошли в обход. Это увело их куда дальше, чем хотелось бы, они потеряли из виду обрыв и уже не слышали шума бегущей воды, так что даже испугались, что не смогут снова отыскать речку. Никто не знал, который час, но приближалось самое жаркое время дня.

Когда они выбрались-таки к ущелью (почти в миле от того места, с которого начали обходить ельник), то обнаружили, что на их стороне обрыв стал гораздо ниже и не такой отвесный. Вскоре им удалось спуститься и продолжить путь вдоль самой реки. Впрочем, сначала они отдыхали и долго пили. Никто уже не говорил о завтраке или даже обеде с Каспианом.

Наверное, это было разумно — идти вдоль реки, а не над обрывом. По крайней мере, они не сомневались, что идут в нужную сторону. Особенно после ельника все боялись слишком сильно сбиться с курса и потеряться в лесу: лес был старый, непроходимый, в нем невозможно было придерживаться сколько-нибудь прямого пути. Непролазные заросли ежевики, поваленные деревья и густой подлесок то и дело преграждали дорогу. Однако по ущелью Стремнинки идти было тоже не сахар. Я хочу сказать, это было не лучшее место, когда торопишься. Для вечерней прогулки с пикником оно бы подошло как нельзя лучше. Здесь было все, что можно пожелать для такого случая: гремящие водопады, серебряные каскады, янтарного цвета заводи, замшелые камни и глубокий мох на берегах, в котором можно утонуть по щиколотку, всевозможные папоротники, стрекозы, сверкающие, как самоцветы, иногда ястреб над головой и однажды (как показалось Питеру и Траму) орел. Но, конечно, что дети и гном желали увидеть как можно скорее, так это Великую реку внизу, Беруну, и путь к холму Аслана.

С каждым шагом русло Стремнинки становилось круче и круче. Путешествие все больше превращалось в альпинистский поход, причем лезть приходилось по скользким камням, неприятно нависшим над темной бездной, в которой сердито ревела река.

Можете не сомневаться, что они внимательно разглядывали противоположный обрыв, ища трещину или чуть более пологое место, по которому можно было бы выбраться наверх, но тот берег оставался недоступным. Их это выводило из себя, потому что все знали — стоит выбраться на ту сторону, перед ними окажется ровный склон и короткий прямой путь до штаб-квартиры Каспиана.

Мальчики и гном теперь склонялись к тому, чтобы развести костер и приготовить медвежатину. Сьюзен хотела только, как она выразилась, «идти дальше и выбраться поскорее из этого ужасного леса». Люси была такая усталая и несчастная, что ей было все равно. Однако, поскольку нигде не было сухих дров, не имело значения, кто что думает. Мальчики начали сомневаться, действительно ли сырое мясо такое противное, как им всегда говорили, но Трам заверил, что лучше не пробовать.

Конечно, если бы дети предприняли подобный поход несколько дней назад в Англии, они бы давно свалились. Кажется, я уже объяснял, как действовала на них Нарния. Даже Люси была теперь, так сказать, лишь на треть маленькой девочкой, впервые едущей в школу, а на две трети — королевой Люси Нарнийской.

— Наконец-то! — воскликнула Сьюзен.

— Ур-р-ра! — закричал Питер.

Речное ущелье вдруг повернуло, и широкая панорама открылась перед ними. Впереди до самого горизонта лежала ровная местность, а на ней — широкая серебряная лента Великой реки. Видели они и особенно широкое, мелководное место, бывшее когда-то бродом у Беруны, а теперь перехваченное длинным многоарочным мостом. На дальнем берегу виднелся городок.

— Чтоб мне! — вскричал Эдмунд. — Мы выиграли битву при Беруне как раз там, где сейчас город!

Мальчики сразу приободрились. Нельзя не почувствовать себя сильным, когда смотришь на место, где одержал славную победу и получил королевство сотни лет назад. Питер и Эдмунд вскоре так увлеклись воспоминаниями о битве, что забыли про стертые ноги и тяжелое бремя кольчуг на своих плечах. Гном тоже заинтересовался.

Они все теперь перешли на скорый шаг. Идти становилось легче. Хотя слева все еще тянулись отвесные скалы, справа склон понижался. Вскоре это было уже не ущелье, а только долина. Водопады исчезли, и дети снова оказались в довольно густом лесу.

Затем — одновременно — раздалось «вз-з-з» и звук, похожий на дробь дятла. Дети еще недоумевали, где (века назад) слышали эти звуки и почему они им так не нравятся, когда Трам крикнул: «Ложись!» — и бросил Люси (которая была к нему ближе всех) ничком в заросли. Питер, оглянувшийся посмотреть, не белка ли это, понял, наконец, в чем дело, — страшная длинная стрела впилась в ствол дерева прямо над его головой. Он швырнул Сьюзен на землю и упал сам. В следующий миг вторая стрела пролетела над его плечом.

— Быстро! Быстро! Назад! Ползком! — прохрипел Трам.

Они повернулись и поползли, извиваясь, вверх по склону, под прикрытием чащи, окруженные роем противно жужжащих мух. Стрелы свистели вокруг. Одна с резким стуком ударила в шлем Сьюзен и отскочила. Они поползли быстрей. Пот лил ручьями. Потом они вскочили и побежали, согнувшись почти вдвое. Мечи мальчики держали в руках, потому что боялись о них споткнуться.

Это было ужасно тяжело — все время вверх, обратно тем же путем, которым они уже шли. Когда все почувствовали, что не могут дальше бежать, даже ради спасения собственной жизни, то бросились в сырой мох у водопада за большим валуном, тяжело дыша. С удивлением они увидели, как далеко забрались.

Они напряженно вслушивались, но шума погони не услышали.

— И то хорошо, — сказал Трам, испуская глубокий вздох. — Они не обшаривают лес. Просто дозорные, я полагаю. Но это значит, что Мираз держит здесь сторожевой пост. Фляжки-коряжки! Чуть не попались.

— Я готов себе голову оторвать за то, что повел вас этим путем, — сказал Питер.

— Напротив, — возразил гном, — во-первых, это не вы, а ваш царственный брат, король Эдмунд, первый посоветовал двинуться через Зеркальный залив.

— Боюсь, Д.М.Д. прав, — согласился Эдмунд, который совершенно искренне об этом забыл с тех пор, как события приняли неудачный оборот.

— С другой стороны, — продолжал Трам, — если бы мы пошли моим путем, то точно так же вышли бы на этот новый аванпост или, наконец, обходили бы его с таким же трудом. Думаю, этот маршрут через Зеркальный залив обернулся к лучшему.

— Нет худа без добра, — сказала Сьюзен.

— Пока одно худо, — отвечал Эдмунд.

— Я думаю, нам надо снова идти по самому ущелью, — сказала Люси.

— Лу, ты героиня, — произнес Питер, — ты имеешь право сказать «я же вам говорила». Пошли.

— А как только мы зайдем достаточно глубоко в лес, — добавил Трам, — что бы кто ни говорил, я разведу костер и приготовлю ужин. Однако сначала нужно убраться отсюда подальше.

Не нужно описывать, как они потащились обратно по ущелью. Это было очень тяжело, но, как ни странно, ребята чувствовали себя бодрее. Пришло второе дыхание, а слово «ужин» всех окрылило.

Они еще засветло добрались до ельника, доставившего им столько трудностей, и расположились в соседней лощине. Утомительно было собирать хворост, но все расслабились, когда загорелся костер и они стали готовить куски медвежатины, которые показались бы неприглядными всякому, кто провел день в городской квартире. Гном готовил великолепно. Каждое яблоко (у них еще оставалось несколько штук) заворачивали в ломоть медвежатины — как обмазывают яблоки тестом, только толще, — надевали на палочку и жарили. Сок от яблока пропитывал мясо, как яблочный соус — жареную свинину. У медведя, что питается живностью, мясо не очень вкусное, другое дело медведи, которые предпочитают фрукты и мед, — этот оказался именно таким. Ужин был поистине великолепен. И, разумеется, посуду мыть не пришлось — все просто лежали на спине, глядя на дым из трубки Трама, вытянув ноги и беседуя. Они почти не сомневались, что найдут короля Каспиана завтра и разобьют Мираза в несколько дней. Может быть, для этой уверенности не было никаких оснований, но так им тогда казалось.

Они заснули один за другим, но все очень быстро.

Люси пробудилась от самого глубокого сна, какой только можно себе представить, с ощущением, что голос, который она любит больше всего в мире, позвал ее по имени. Сначала она подумала, что это был голос отца, потом поняла, что нет. Тогда она подумала, что голос принадлежал Питеру, но решила, что нет, и не ему. Вставать не хотелось — не потому, что она чувствовала себя усталой, наоборот, она удивительно отдохнула, все, что болело, прошло, но потому, что ей было так необычайно хорошо и уютно. Они расположились на относительно открытом месте, и Люси видела прямо над собой нарнийскую луну, которая больше нашей, и звездное небо.

— Люси, — снова послышался зов, но голос был не отца и не Питера. Она села, дрожа от радости, а не от страха. Луна так сияла, что лес вокруг был виден почти как днем, хотя казался еще более диким. Позади нее был ельник, дальше вправо выступали вершины скал на той стороне ущелья, прямо перед ней лежала открытая поляна, за которой на расстоянии полета стрелы росли деревья. Люси изо всех сил вглядывалась в них.

— Я уверена, что они шевелятся, — сказала она себе. — Они почти идут.

Она встала, чувствуя, как сильно колотится сердце, и пошла к ним. На опушке действительно стоял шум, как от сильного ветра, хотя ветра в ту ночь не было. И все же шум был не совсем обычный. Люси ощущала мелодию, но не могла ее уловить, как не могла понять слова, которыми деревья едва не заговорили с ней прошлой ночью. Во всяком случае, она различала ритм и, подойдя, почувствовала, что ноги ее просятся танцевать. Теперь не было сомнений, что деревья действительно движутся — сходятся и снова расходятся, как в сложных фигурах сельского танца. («Конечно, — подумала Люси, — когда деревья танцуют, это должен быть очень, очень сельский танец».) Она была среди них.

Первое дерево, на которое она взглянула, показалось ей вовсе не деревом, а огромным человеком с косматой бородой и целой копной волос. Она не испугалась: такое она видела и раньше. Когда же она взглянула еще раз, человек снова стал деревом, хотя по-прежнему двигался. Вы, конечно, не увидели бы, где у него ноги или корни, ведь деревья, когда движутся, не выходят из земли; они продвигаются в ней, как мы в воде. То же самое происходило с каждым деревом, на которое она смотрела. В один миг они были дружелюбными, милыми великанами и великаншами, в которые превращается древесный народ, когда добрая магия призывает его к жизни, в следующий — вновь казались деревьями. Но даже когда они казались деревьями, это были странные, человечные деревья, а когда людьми, это были странные ветвистые и лиственные люди, и все время слышался тот же странный, ритмичный, шелестящий, свежий, веселый шум.

— Они почти совсем проснулись, — сказала Люси. Она знала, что сама проснулась вполне, полнее, чем обычно бывает.

Она бесстрашно шла между ними, пританцовывая и поминутно уступая дорогу исполинским партнерам. Но это лишь наполовину занимало ее. Она стремилась дальше, туда, откуда позвал ее дорогой голос.

Вскоре Люси миновала деревья (так и не решив, что же она делает — разводит руками ветки или в большом хороводе держится за руки, которые, протягивают ей, наклоняясь, огромные танцоры) и за их кольцом действительно обнаружила большую открытую поляну. Она остановилась посредине прелестного, волнующего смешения света и тени.

Круг травы, гладкий, словно садовая лужайка, предстал ее глазам, окруженный танцующими деревьями. И вот — о радость! Здесь был он: огромный Лев, сияющий белизной в лунном свете и отбрасывающий огромную тень.

Если бы не движения хвоста, его можно было бы принять за каменное изваяние, но Люси и на секунду такого не подумала. Она не раздумывала, дружелюбный это лев или дикий. Она бросилась к нему, чувствуя, что сердце ее разобьется, если она промедлит. Потом она почувствовала, что целует его, пытаясь, насколько может, обхватить его шею, зарывает лицо в шелковистое великолепие гривы.

— Аслан, Аслан, дорогой Аслан, — всхлипывала Люси. — Наконец-то.

Огромный зверь перекатился набок, так что Люси оказалась — полусидя, полулежа — между его передними лапами. Он наклонился и чуть коснулся языком ее носа. Она смотрела, не отрываясь, в его большое и мудрое лицо.

— Добро пожаловать, дитя, — сказал он.

— Аслан, — проговорила Люси, — а ты стал больше.

— Это потому, что ты становишься старше, малютка, — ответил он.

— А не потому, что ты?

— Я — нет. Но с каждым годом, подрастая, ты будешь видеть меня все больше.

Она была так счастлива, что не хотела говорить. Но заговорил Аслан:

— Люси, — сказал он, — мы не должны здесь долго лежать. У тебя есть дело, и уже много времени сегодня потеряно.

— Да, разве не обидно? — сказала Люси. — Я ведь ясно тебя видела, а они не поверили. Они такие…

Где-то в глубине огромного львиного тела прокатилось чуть слышное рычание.

— Прости, — сказала Люси, поняв, отчего он сердится. — Я не собиралась наговаривать на других. Но ведь я все равно не виновата, правда?

Лев посмотрел ей прямо в глаза.

— Ах, Аслан, — сказала Люси. — Ты думаешь, я виновата? А что мне оставалось? Я же не могла оставить всех и пойти за тобой одна? Не смотри на меня так… ну да, наверное, могла. Да, и я бы не была одна, если бы была с тобой. Но разве это было бы хорошо?

Аслан не отвечал.

— Значит, — выговорила Люси совсем тихо, — все оказалось бы хорошо — как-нибудь? Но как? Пожалуйста, Аслан! Мне нельзя знать?

— Знать, что могло бы произойти, дитя? — спросил Аслан. — Нет. Этого никто никогда не узнает.

— Вот жалость, — огорчилась Люси.

— Но каждый может узнать, что произойдет, — продолжал Аслан. — Если ты сейчас пойдешь обратно и разбудишь их, и скажешь им, что снова видела меня, что вы должны все сейчас же встать и следовать за мной, — что тогда произойдет? Есть только один способ узнать.

— Значит, ты хочешь, чтобы я это сделала? — прошептала Люси.

— Да, малютка, — сказал Аслан.

— Другие тебя тоже увидят? — спросила Люси.

— Поначалу определенно нет, — сказал Аслан. — Позже, смотря по обстоятельствам.

— Но они же мне не поверят! — воскликнула Люси.

— Это не важно, — отвечал Аслан.

— Ой-ой, — запричитала Люси. — А я так радовалась, что тебя нашла. Я думала, ты позволишь мне остаться. Думала, ты зарычишь, и все враги ужаснутся — как раньше. А теперь все так страшно.

— Тебе трудно понять, малютка, — сказал Аслан, — но ничто никогда не происходит так, как уже было.

Люси зарылась головой в его гриву, чтобы избежать взгляда. Однако было что-то магическое в его гриве. Она почувствовала, как в нее вливается львиная сила. Внезапно она поднялась.

— Прости, Аслан, — сказала она. — Теперь я готова.

— Ты львица теперь, — сказал Аслан. — И теперь вся Нарния восстанет обновленной. Ну, иди. У нас нет больше времени.

Он встал и величаво, бесшумно вступил в круг танцующих деревьев, через которые она только что прошла; Люси шла рядом, положив чуть дрожащую руку на его гриву. Деревья расступались перед ними, на миг принимая человеческий облик. Перед Люси возникали высокие и прекрасные древесные боги и богини, которые кланялись Льву; в следующую секунду они вновь были деревьями, но продолжали кланяться, так грациозно раскачивая ветви и стволы, что их поклоны тоже были как танец.

— Ну, дитя, — сказал Аслан, когда деревья остались позади, — я подожду здесь. Иди разбуди остальных и скажи, чтобы они шли за мной. Если они не пойдут, тогда ты должна следовать за мною одна.

Это ужасно — будить тех, кто старше тебя и к тому же смертельно устал, чтобы сообщить нечто такое, чему они скорее всего не поверят, и понуждать к тому, чего они, разумеется, не хотят. «Я не должна об этом думать, я должна делать, что сказано», — убеждала себя Люси.

Сначала она подошла к Питеру и встряхнула его.

— Питер, — прошептала она ему в ухо, — проснись. Аслан здесь. Он сказал, что мы должны сейчас же следовать за ним.

— Конечно, Лу. Куда ты хочешь, — неожиданно отвечал Питер.

Это обнадеживало, но, увы, Питер тут же перевернулся на другой бок и опять заснул. Люси попыталась разбудить Сьюзен. Та действительно проснулась, но только для того, чтобы сказать самым противным, взрослым голосом:

— Тебе все приснилось, Лу. Ложись и спи.

Она принялась за Эдмунда. Очень трудно было разбудить его, но когда в конце концов удалось, он совсем проснулся и сел.

— А? — сказал он недовольным голосом. — О чем это ты?

Люси все повторила снова. Это было самое трудное, потому что с каждым разом получалось все менее убедительно.

— Аслан! — воскликнул Эдмунд, вскакивая. — Ура! Где?

Люси обернулась в сторону Льва, который ждал, терпеливо глядя на нее.

— Здесь, — сказала она, указывая.

— Где? — переспросил Эдмунд.

— Здесь же. Вон. Не видишь? Вот с этой стороны дерева.

Эдмунд некоторое время вглядывался изо всех сил и затем сказал:

— Нет там никого. Тебя ослепил и сбил с толку лунный свет. Это бывает, знаешь. Мне тоже сперва что-то показалось. Это только оптическая… как ее там…

— Я все время его вижу, — сказала Люси. — Он смотрит прямо на нас.

— Тогда почему я не могу его видеть?

— Он сказал, ты не сможешь.

— Почему?

— Не знаю. Он так сказал.

— Ну ладно, — произнес Эдмунд. — Мне это все не нравится, но, наверное, мы должны разбудить остальных.

 

Глава 11

ЛЕВ РЫЧИТ

Когда всех наконец разбудили, Люси пересказала свою историю в четвертый раз. Полнейшее молчание, которое за этим последовало, казалось, отнимало последнюю надежду.

— Я ничего не вижу, — сказал Питер, до боли напрягая глаза. — А ты, Сьюзен?

— Ну, конечно же нет, — отрезала Сьюзен. — Потому что там нечего видеть. Она грезит. Ложись обратно и давай спать, Люси.

— Я надеюсь, — сказала Люси дрожащим голосом, — что вы все пойдете со мной. Потому что… потому что я должна идти с ним, даже если никто не пойдет.

— Не говори глупостей, Люси, — сказала Сьюзен. — Конечно, ты никуда одна не пойдешь. Не пускай ее, Питер. Она нарочно капризничает.

— Если она пойдет, то я пойду с ней, — сказал Эдмунд. — Тогда, год назад, права была она.

— Да, — согласился Питер. — Может быть, она была права и сегодня утром. Нам, конечно, не стоило идти вниз по ущелью. Только все-таки — почему посреди ночи? И почему Аслан для нас невидим? Раньше такого не случалось. Это на него не похоже. Что скажет Д.М.Д.?

— О, я-то вовсе ничего не скажу, — отвечал гном. — Если вы идете, то я, конечно, иду с вами, а если отряд разделится, остаюсь с Верховным Королем. Это мой долг перед ним и королем Каспианом. Однако если вас интересует мое частное мнение, то я обыкновенный гном, который не думает, что есть шанс ночью найти дорогу там, где не нашли ее днем. И мне не по душе говорящие львы, которые не говорят, дружелюбные львы, которые не делают нам ничего хорошего, и огромные львы, которых никто не видит. Это все стручки и лодочки, насколько я понимаю.

— Он бьет лапой по земле, потому что сердится на нас, — сказала Люси. — Мы должны идти сейчас же. По крайней мере, я.

— Ты не имеешь права на нас давить. Нас четверо против тебя одной, и ты младше, — сказала Сьюзен.

— Да ладно, пошли, — проворчал Эдмунд. — Идти надо. Не будет покоя, пока не пойдем.

Он готов был во всем поддержать Люси, но злился, потому что не выспался, и оттого на всех дулся.

— Тогда вперед, — скомандовал Питер, устало продевая руку в ремни щита и надевая шлем. В другое время он сказал бы что-нибудь ласковое Люси, своей любимой сестре, поскольку видел, как она расстроена, и понимал, что ее вины здесь нет. И все равно он поневоле немного на нее досадовал.

Хуже всех была Сьюзен.

— Предположим, я начну вести себя, как Люси, — сказала она. — Я могу заявить, что останусь здесь, что бы ни делали остальные. А вот я так, наверное, и поступлю.

— Повинуйтесь Верховному Королю, ваше величество, — сказал Трам, — и давайте тронемся. Если мне больше не дают спать, лучше уж идти, чем сидеть здесь и препираться.

Итак, наконец они двинулись. Люси шла первая, кусая губы и стараясь не высказать Сьюзен все, что о ней думает. Однако она забыла об этом, когда взглянула на Аслана. Он повернулся и шел, медленно ступая, ярдах в тридцати впереди. Остальные должны были полагаться на указания Люси, потому что Аслан был не только невидим для них, но и неслышим. Его большие кошачьи лапы ступали по траве беззвучно.

Он вел их прямо к танцующим деревьям (танцуют ли те, еще никто не видел, потому что Люси не отводила глаз от Аслана, а остальные — от Люси) и ближе к краю ущелья. «Мушки-колотушки! — думал Трам. — Даже у сумасшествия должен быть предел. Надеюсь, мы не полезем спускаться при лунном свете, не то не миновать нам сломанных шей!»

Довольно долго Аслан вел их по верхней кромке обрыва. Затем они дошли до места, где низкие деревья разрослись по самому краю. Он повернулся и исчез. Люси затаила дыхание, потому что это выглядело, как будто он нырнул со скалы, но ей было так важно не упустить его из виду, что некогда было остановиться и подумать. Она ускорила шаг и скоро сама оказалась среди деревьев. Заглянув вниз, она различила крутую и узкую тропинку, косо уходившую в ущелье, и Аслана на ней. Он обернулся и посмотрел на Люси радостными глазами. Она захлопала в ладоши и начала спускаться следом. Позади она слышала голоса, кричавшие: «Эй, Люси! Оглянись, ради всего святого. Ты на самом краю обрыва. Вернись!» — а затем, чуть позже, голос Эдмунда: «Нет, она права. Здесь есть спуск».

Посередине тропинки Эдмунд догнал ее.

— Посмотри! — сказал он в величайшем волнении. — Посмотри, что это за тень движется перед нами?

— Это его тень, — отвечала Люси.

— Я уверен, что ты права, Лу, — произнес Эдмунд. — Не понимаю, почему я раньше ее не видел. Но где же он сам?

— Там же, где его тень. Разве ты не видишь?

— Ну, мне почти кажется, что я вижу — иногда. Свет такой странный.

— Вперед, король Эдмунд, вперед, — донесся голос Трама сзади и сверху, а затем, гораздо дальше, с обрыва, голос Питера:

— Ну, смелей, Сьюзен. Дай руку. Здесь и ребенок спустится. И перестань ворчать.

Через несколько минут они были внизу, и рев воды оглушил их. Двигаясь осторожно, как кошка, Аслан с камня на камень переходил поток. Посредине он остановился, нагнулся, чтобы напиться, а когда поднял свою огромную голову, стряхивая капли воды, то снова обратил к ним свое лицо. И тогда Эдмунд увидел его.

— О, Аслан! — крикнул он, бросаясь вперед, но Лев махнул хвостом и начал мягко взбираться на дальний обрыв Стремнинки.

— Питер, Питер, — кричал Эдмунд, — ты видишь?

— Что-то вижу, — отвечал Питер, — но все так обманчиво в лунном свете. Идем же, и да здравствует Люси. Я теперь почти не чувствую усталости.

Аслан без колебаний вел их влево, вверх по ущелью. Все путешествие было странным, как во сне, — ревущий поток, влажные серые травы, мерцающие скалы впереди, и все время — величественный, неслышно шествующий впереди Зверь. Все, кроме Сьюзен и гнома, теперь видели его.

Вскоре они подошли к другой крутой тропе, на склоне дальнего обрыва. Здесь уступ был гораздо круче, чем тот, по которому они только что спустились, и подниматься пришлось длинными утомительными зигзагами. К счастью, луна сияла прямо над ущельем, так что оба склона были освещены.

Люси совсем выдохлась, но тут хвост и задние лапы Аслана исчезли за краем обрыва; последним усилием она вскарабкалась следом и, с дрожащими коленями, обессиленная, вышла на холм, к которому они стремились с тех пор, как покинули Зеркальный залив. Длинный пологий склон (вереск, трава и несколько очень больших камней, сияющих в лунном свете) тянулся вверх и скрывался среди мерцающих рощ, в полумиле отсюда. Люси узнала его. Это был холм Каменного Стола.

Звеня кольчугами, все остальные вскарабкались вслед за ней. Аслан плавно скользил впереди, они шли по пятам.

— Люси, — очень тихо сказала Сьюзен.

— Да? — отозвалась Люси.

— Я его теперь вижу. Мне стыдно.

— Это очень хорошо.

— Но все гораздо хуже, чем ты думаешь. Я же поверила в него вчера. Когда он предупреждал, чтоб мы не шли в ельник. И я поверила в него ночью, когда ты нас будила. Я все понимала, глубоко внутри. Или поняла бы, если бы позволила себе. Но я хотела одного — выбраться из леса и… ой, не знаю. И что же я ему скажу?

— Может быть, говорить особенно и не надо, — задумчиво ответила Люси.

Вскоре они достигли деревьев, и сквозь них дети увидели Великий Курган, Холм Аслана, воздвигнутый вокруг Стола, когда их уже не было в Нарнии.

— Наша сторона не очень-то хорошо несет дозор, — прошептал Трам. — Нас должны были заметить раньше…

— Ш-ш-ш! — сказали остальные четверо, потому что Аслан остановился, обернулся и стоял лицом к ним, глядя столь величаво, что они радовались, насколько может радоваться тот, кто очень напуган, и боялись, как может бояться тот, кто очень обрадован. Мальчики шагнули вперед, Люси за ними, Сьюзен и гном отпрянули.

— О Аслан! — воскликнул король Питер, опускаясь на одно колено и поднимая тяжелую лапу Льва к своему лицу. — Я так рад. Я так виноват. Я вел их не туда с самого начала, и особенно вчера утром.

— Мой дорогой сын, — сказал Аслан.

Затем он повернулся и приветствовал Эдмунда.

— Молодец, — вот что он сказал.

Потом, помолчав, произнес глубоким и низким голосом:

— Сьюзен.

Сьюзен не ответила, но похоже было, что она плачет.

— Ты слушалась страхов, дитя, — произнес Аслан. — Подойди, дай мне дохнуть на тебя. Забудь обо всем. Стала ли ты снова храброй?

— Немножко, Аслан, — отвечала Сьюзен.

— А теперь! — произнес Аслан гораздо громче, и в голосе его слышалось рычание, и хвост хлестал по бокам. — А теперь, где этот маленький гном, этот прославленный меченосец и лучник, который не верит во львов? Поди сюда, сын Земли, поди СЮДА! — в последних словах был уже не отзвук рычания, а самый настоящий рык.

— Видения и наводнения! — почти без голоса простонал Трам. Дети, которые знали Аслана и видели, что гном ему нравится, не тревожились, иное дело Трам, никогда не видевший львов, тем более — Льва. Однако он сделал единственную разумную вещь — вместо того чтобы кинуться наутек, неверным шагом двинулся к Аслану.

Аслан бросился на него. Вы когда-нибудь видели, как мама-кошка держит в зубах своего маленького котенка? Это было что-то вроде этого. Гном, сжавшийся в жалкий комочек, свисал изо рта у Аслана. Аслан встряхнул его, кольчуга задребезжала, как связка ключей, а затем — алле-гоп! — гном взлетел в воздух. Он был в такой же безопасности, как в собственной постели, но он-то этого не знал. Огромные бархатные лапы подхватили его нежно, как материнские руки, и поставили на землю.

— Сын Земли, будем ли мы друзьями? — спросил Аслан.

— Д-д-да, — прохрипел гном, все еще не в силах отдышаться.

— Ну вот, — сказал Аслан. — Луна заходит. Обернитесь: брезжит рассвет. Мы не можем терять времени. Вы трое, сыны Адама и сын Земли, ступайте в Курган и разберитесь с тем, что там обнаружите.

Гном все еще не обрел голоса, а мальчики не осмелились попросить Аслана пойти с ними. Все трое выхватили мечи, отсалютовали, затем повернулись и, звеня, ушли во мрак. Люси не заметила в их лицах и тени слабости, оба — и Верховный Король, и король Эдмунд — казались скорее мужчинами, чем мальчиками.

Девочки, стоя подле Аслана, провожали их взглядом. Освещение изменилось. На востоке над горизонтом, как маленькая луна, сияла Аравир, утренняя звезда Нарнии. Аслан, который, казалось, еще вырос, поднял голову, тряхнул гривой и зарычал.

Звук, глубокий и пульсирующий вначале, как орган, начинающийся с низкой ноты, взмыл и стал громче, и еще, и еще громче, пока от него не задрожали земля и воздух. Он поднимался с холма и плыл над всей Нарнией. Внизу, в лагере Мираза, люди просыпались, бледнели, уставившись друг на друга, и хватались за оружие. Еще ниже, на Великой реке, особенно холодной в этот предутренний час, из воды поднялись головки нимф и большая косматая голова речного бога. Дальше, в каждом поле и лесу, кролики выставляли из норок настороженные ушки, птички сонно вытаскивали клювики из-под крыла, совы ухали, лисицы тявкали, ежи хрюкали, деревья раскачивались. В городах и деревнях матери крепче прижимали детей к груди, а мужчины вставали, чтобы зажечь свет. Далеко на северной границе великаны выглядывали в темные двери своих замков.

Люси и Сьюзен увидели, как что-то темное стекается к ним со всех сторон. Сначала это напоминало черный туман, стелющийся по земле, потом — черные штормовые волны, которые, надвигаясь, вздымаются все выше, и наконец стало тем, чем было на самом деле, — движущимися лесами. Все деревья мира спешили предстать перед Асланом. Однако, приближаясь, они все меньше походили на деревья, и когда вся толпа, кланяясь, приседая и приветственно размахивая руками, собралась вокруг Люси, то девочка увидела, что все они приняли человеческое обличье. Бледные девушки-березы встряхивали головами, женщины-ивы отбрасывали волосы с задумчивых лиц, чтобы взглянуть на Аслана, царственные буки застыли недвижно, благоговея перед ним, огромные мужественные дубы, тонкие и меланхоличные вязы, пышноволосые остролисты (сами темные, но их жены сверкали, украшенные яркими ягодами) и веселые рябины — все склонялись и вновь выпрямлялись, крича: «Аслан! Аслан!» — кто хриплым, кто скрипучим, кто певучим голосом.

Танцующая толпа вокруг Аслана (потому что танец начался снова) стала такой тесной, хоровод — таким быстрым, что Люси растерялась. Она не могла бы ответить, когда заметила между деревьями скачущих людей. Один был юный, в одной лишь оленьей шкуре, с венком из виноградных листьев на голове. Лицо его казалось бы чересчур смазливым для юноши, не будь оно таким диким. Как сказал Эдмунд, увидев его через несколько дней: «Этот парень способен на что угодно — абсолютно на что угодно». У него было, похоже, много имен, Бромий, Бассарей, Овен — три из них. За ним следовала толпа девушек, таких же диких, как он сам. Появился даже, как ни странно, некто на ослике. И все смеялись, и все кричали: «Эван, эван, эвоэ-э-э».

— Это игра, Аслан? — вскричал юноша. И тотчас же игра началась. Однако, похоже, каждый имел свое представление о том, во что играет. Может быть, это были салки, но Люси так и не поняла, кто водит. Отчасти это походило на жмурки, только каждый вел себя так, словно именно ему завязали глаза. Это могли быть прятки, только никто никого не нашел. Вдобавок ко всему, человек на ослике, старый и неимоверно толстый, возгласил: «Освежающее! Самое время освежиться!» — и упал с ослика, а все остальные принялись взваливать его обратно, отчего у ослика создалось впечатление, что все это цирк, и он тоже попытался показать номер, пройдя на задних ногах. И с каждой минутой всюду все больше и больше разрастались виноградные листья! Вскоре это были не одни листья, но целые лозы. Они поднимались отовсюду, они оплетали ноги древесных людей и сбивали им шаг. Люси подняла руку — отбросить волосы с лица — и обнаружила, что отбрасывает виноградную лозу. Ослик превратился в сплетение лоз. Его хвост совершенно запутался, что-то темное повисло между ушами. Люси присмотрелась и увидела, что это виноградная гроздь. Везде было множество гроздьев — над головой, под ногами, повсюду.

— Освежающее! Освежающее! — ревел старик. Все начали есть виноград, и даже если у вас на родине есть превосходные оранжереи, такого винограда вы никогда не пробовали. Ягоды были чудесные, твердые и тугие на ощупь, а во рту они взрывались свежей сладостью. Девочкам никогда прежде не доводилось наесться ими вволю, а тут винограда было сколько угодно, и никто не требовал, чтобы они ели прилично. Кругом мелькали липкие, измазанные соком пальцы и, хотя все рты были набиты, смех не умолкал, и повсюду разносилось гортанное «эван, эван, эвоэ», покуда все внезапно не почувствовали, что игра (как бы она ни называлась) и праздник окончены. Тогда все бросились на землю и обратили лица к Аслану, ожидая, что он скажет.

В эту самую минуту взошло солнце. Люси кое-что вспомнила и прошептала Сьюзен:

— Сью, я знаю, кто они.

— Кто?

— Мальчик с диким лицом — это Вакх, а старик на осле — Силен. Помнишь, мистер Тумнус говорил нам о них, давным-давно?

— Да, конечно. Только знаешь, Люси…

— Что?

— Я бы не чувствовала себя в безопасности с Вакхом и его дикими девушками, если бы встретила их без Аслана.

— Я тоже думаю, что нет, — ответила Люси.

 

Глава 12

КОЛДОВСТВО И ВНЕЗАПНОЕ ОТМЩЕНИЕ

Тем временем Трам и двое мальчиков подошли к темному низкому сводчатому проходу, который вел внутрь кургана, и два часовых-барсука (белые полосы на их щеках — вот все, что Эдмунд мог разглядеть) поднялись, обнажив зубы, и ворчливо спросили: «Кто идет?»

— Трам, — отвечал гном, — и с ним Верховный Король Питер из далекого прошлого.

Барсуки обнюхали руки мальчиков.

— Наконец, — сказали они. — Наконец.

— Дайте нам света, друзья, — попросил Трам.

Барсуки нашли факел сразу за аркой, Питер взял его и передал Траму.

— Пусть предводительствует Д.М.Д., — сказал он. — Мы не знаем дороги.

Трам взял факел и первым вошел в темный туннель. Там были холод, тьма, плесень и паутина, порою в свете факела проносилась летучая мышь. Мальчикам, которые с самого утра на железнодорожной станции находились на открытом воздухе, показалось, что они попали в ловушку или тюрьму.

— Слушай, Питер, — прошептал Эдмунд. — Посмотри на эти закорючки по стенам. Им ведь уйма лет. А все-таки мы старше. В наше время их еще не было.

— Да, — согласился Питер, — тут призадумаешься.

Гном шел впереди, потом повернул направо, потом налево, потом спустился на несколько ступенек, потом опять повернул налево. Тогда наконец они увидели свет — свет из-под двери. Теперь они были у двери центрального помещения и могли различать голоса — громкие и сердитые. Говорили так громко, что приближение мальчиков и гнома прошло незамеченным.

— Не нравится мне этот шум, — шепнул Трам Питеру. — Давайте послушаем минутку.

Все трое безмолвно застыли у дверей.

— Вы прекрасно знаете, — сказал голос («Это король», — прошептал Трам), — почему в Рог не протрубили на рассвете в то утро. Разве вы забыли, что Мираз напал чуть ли не раньше, чем ушел Трам? И мы сражались за свою жизнь часа три-четыре, если не больше. Я затрубил при первой же передышке.

— Вряд ли я это забуду, — донесся сердитый голос, — когда главный удар приняли мои гномы и каждый пятый из них сражен. («Это Никабрик», — прошептал Трам.)

— Стыдись, гном, — прозвучал низкий бас («Боровик», — сказал Трам). — Мы все сделали столько же, сколько гномы, и все меньше, чем король.

— Болтай что хочешь, мне все равно, — ответил Никабрик. — Или в Рог затрубили слишком поздно, или он не волшебный, но, так или иначе, помощь не пришла. Вы, вы, великий ученый, магистр магии, вы, всезнайка, — вы все еще предлагаете возложить надежды на Аслана, и короля Питера, и всех остальных?

— Должен сознаться… я не могу отрицать, что я глубоко разочарован результатами предпринятой операции, — донесся ответ («Это будет доктор Корнелиус», — прошептал Трам).

— Короче, — сказал Никабрик, — ваша котомка пуста, ваши яйца разбиты, ваша рыба не поймана, ваши обещания не сбылись. Тогда отойдите в сторону и не мешайте другим. Вот почему…

— Помощь придет, — отвечал Боровик. — Я — за Аслана. Имейте терпение, как мы, звери. Помощь придет. Может быть, она уже у дверей.

— Пф-ф! — фыркнул Никабрик. — Вы, барсуки, уговорите нас ждать, пока небо упадет и мы все сможем ловить жаворонков. Говорю вам, мы не можем больше ждать. Продовольствие на исходе, в каждой стычке мы несем слишком большие потери, наши сторонники разбегаются.

— А почему? — спросил Боровик. — Я отвечу. Потому что между ними ходят слухи, что мы вызвали королей из далекого прошлого, а короли не откликнулись. Последнее, что сказал Трам уходя (скорее всего навстречу смерти), было: «Если вы протрубите в Рог, пусть войско не знает, зачем это и на что вы надеетесь». Однако, похоже, все узнали в то же самое утро.

— Лучше сунь свое серое рыло в осиное гнездо, чем намекать, будто это я проболтался, — сказал Никабрик. — Возьми свои слова обратно или…

— Прекратите же, вы оба, — сказал король Каспиан. — Я хочу знать, к чему Никабрик клонит. Что такое мы должны сделать? Но прежде я хочу знать, кто эти двое посторонних, которых он привел на совет и которые стоят здесь, открыв уши и закрыв рты.

— Это мои друзья, — отвечал Никабрик. — А какое право у вас самого находиться здесь, кроме того, что вы друг Трама и барсука? А этот старый дурак в сером балахоне — какое право у него? Только то, что он — ваш друг. Почему же мне одному нельзя привести своих друзей?

— Его величество — король, которому ты обязан верностью, — сурово произнес Боровик.

— Придворные манеры, ага, — ухмыльнулся Никабрик. — Однако в этой норе мы должны говорить начистоту. Вы знаете — и он знает, — что этот мальчишка-тельмарин будет королем нигде и ни над кем, если мы не поможем ему выбраться из ловушки, в которую он попал.

— Может быть, — сказал доктор Корнелиус, — ваши друзья хотят высказаться сами? Отвечайте, кто вы и что вы?

— Превосходительный господин доктор, — донесся тонкий, жалобный голос. — С вашего разрешения, я только бедная старуха и очень обязана его превосходительному гномству за дружбу, уверяю вас. Его величество, благословенно его прекрасное лицо, не должен бояться бедной старухи, скрюченной от ревматизма и не имеющей пары поленьев, чтобы подложить под котелок. Я владею маленьким жалким искусством, не таким, конечно, как ваше, господин доктор, — немножечко чар и заклинаний, которые я с радостью применю против ваших врагов, если на то будет общее согласие. Потому что я их ненавижу. О да. Никто не умеет ненавидеть, как я.

— Это все очень интересно и… э… удовлетворительно, — сказал доктор Корнелиус. — Кажется, я теперь знаю, кто вы, мадам. Может быть, ваш другой друг, Никабрик, тоже расскажет о себе?

Серый, тусклый голос, от которого у Питера мороз пробежал по коже, ответил:

— Я алчу. Я жажду. Укусив, я вцепляюсь насмерть, и даже после моей смерти захваченное вырезают из тела моего врага и погребают вместе со мной. Я могу голодать сотни лет и не умру. Я могу лежать сотни лет на льду и не замерзну. Я могу выпить реку крови и не лопну. Укажите мне ваших врагов.

— И в присутствии этих двоих ты хочешь открыть свой план? — спросил король.

— Да, — отвечал Никабрик. — И с их помощью собираюсь его осуществить.

Прошла минута или две. Трам и мальчики слышали, как Каспиан и двое его друзей переговариваются тихими голосами, но слов различить не могли. Затем Каспиан заговорил громко.

— Хорошо, Никабрик, — сказал он, — мы выслушаем твой план.

Наступила пауза, такая долгая, что мальчики засомневались, собирается ли Никабрик вообще начать; когда же он все-таки начал, то так тихо, словно ему самому неприятно было это говорить.

— В конце концов, — бормотал он, — никто из нас не знает правды о древних временах Нарнии. Трам и вовсе не верил в эти рассказы. Я готов был им поверить. Мы испытали Рог, и ничего не вышло. Если даже и были Верховный Король Питер, и королева Сьюзен, и король Эдмунд, и королева Люси, значит, они не услышали нас, или не смогли прийти, или они наши враги…

— Или они в пути, — вставил Боровик.

— Ты можешь твердить это, пока Мираз не скормит нас всех собакам. Как я сказал, мы потянули за одно звено в цепочке древних легенд, и ничего не вышло. Ладно. Когда у вас ломается меч, вы хватаетесь за кинжал. Истории рассказывают о других силах, правивших прежде королей и королев. Что если мы вызовем их?

— Если ты про Аслана, — сказал Боровик, — так это одно и то же — вызвать его или королей. Если он не пришлет их (а я убежден, что пришлет), что толку звать его самого?

— Тут ты прав, — отвечал Никабрик. — Аслан и короли — примерно одно и то же. Или Аслан умер, или он против нас. Или его не пускает кто-то более могущественный. А если он и придет — где уверенность, что он станет на нашу сторону? Судя по тому, что мне говорили, нас, гномов, он временами не жаловал. Да и не только нас. Спросите волков. Во всяком случае, как я слышал, он был в Нарнии только однажды, и то недолго. Можете сбросить Аслана со счетов. Я говорил кое о ком ином.

Ответа не было. Несколько минут стояла такая тишина, что Эдмунд слышал тяжелое и шумное дыхание барсука.

— О ком же? — спросил наконец Каспиан.

— О силе, которая настолько превосходит Аслана, что заколдовала Нарнию на долгие годы, если истории говорят правду.

— Белая Колдунья! — воскликнули три голоса, и по шуму Питер догадался, что король, барсук и Корнелиус вскочили на ноги.

— Да, — отвечал Никабрик очень тихо и отчетливо, — Колдунья. Не пугайтесь этого имени, вы же не дети. Нам нужна сила — могущественная сила, которая встанет на нашу сторону. Что до могущества — разве истории не говорят, что Колдунья победила Аслана, связала его и убила на этом самом камне, который стоит тут рядом, за кругом света от факела?

— Но они же рассказывают, как он возвратился к жизни, — резко ответил барсук.

— Рассказывают, — согласился Никабрик, — но ты замечал, как мало говорится о том, что он потом делал? Он словно выпадает из истории. Как ты это объяснишь, если он действительно ожил? Не проще ли предположить, что никто не оживал, а истории ничего не рассказывают, потому что рассказать нечего?

— Он возвел на престол королей и королев, — возразил Каспиан.

— Король, который только что выиграл великую битву, может взойти на престол и без помощи дрессированного льва, — сказал Никабрик.

Кто-то, наверное Боровик, свирепо зарычал.

— И вообще, — продолжал Никабрик, — что сталось с королями и их царством? Тоже исчезли. Иное дело — Колдунья. Говорят, она правила сто лет — сто лет зимы. Вот это сила, если хотите. Это нечто практическое.

— Небо и земля! — вскричал король. — Разве не говорили нам всегда, что она была самым худшим врагом? В десять раз хуже Мираза?

— Возможно, — холодно отвечал Никабрик, — для вас, людей, если кто-то из вас существовал здесь в те дни. Возможно, для кого-то из зверей тоже. Слышал, что она истребляла бобров — во всяком случае, сейчас их в Нарнии нет. Однако она всегда хорошо относилась к нам, гномам. Я гном и стою за свой народ. Мы не боимся Колдуньи.

— Но вы присоединились к нам, — сказал Боровик.

— Да, и много добра принесло это моему народу! — огрызнулся Никабрик. — Кого посылают в самые опасные вылазки? Гномов. Кому достается меньше всего еды, когда начинают урезать рацион? Гномам. Кто…

— Ложь! Все ложь! — вскричал барсук.

— И потому, — продолжал Никабрик, срываясь на пронзительный крик, — если вы не можете помочь моему народу, я пойду к тому, кто поможет.

— Это открытое предательство, гном? — спросил король.

— Спрячь меч в ножны, Каспиан, — сказал Никабрик. — Убийство на совете, да? Вот какие ваши игры? Попробуйте на свою голову! Уж не думаете ли вы, что я вас боюсь? Вас трое против нас троих.

— Что ж, подойдите, — прорычал Боровик.

— Стоп, стоп, стоп, — сказал доктор Корнелиус. — Не торопитесь. Колдунья мертва. Все истории согласны в этом. Как это Никабрик собрался вызвать Колдунью?

Тот серый и ужасный голос, который прежде прозвучал только раз, произнес:

— Мертва ли?

Затем тонкий, плачущий голос начал:

— О, благословенно его сердце, его дорогое маленькое величество может не беспокоиться. Белая госпожа — так мы ее называем — не умерла. Превосходительный доктор просто шутит над бедной старушкой. Любезнейший господин доктор, ученейший господин доктор, кто и когда слышал, чтоб хоть одна колдунья действительно умерла? Ее всегда можно вернуть.

— Вызовите ее, — потребовал серый голос. — Мы все готовы. Очертите круг. Разожгите синий огонь.

Заглушая нарастающее рычание барсука и резкое «Что-о?» Корнелиуса, прогремел голос Каспиана:

— Так вот твой план, Никабрик! Черным колдовством призвать проклятый призрак. И я вижу, кто твои спутники — ведьма и волк-оборотень!

В следующее мгновение все смешалось. Слышалось рычание и лязг зубов. Мальчики и Трам ворвались внутрь. Питер успел увидеть ужасное, серое, тощее существо, получеловека-полуволка, в тот миг, когда оно прыгнуло на мальчика примерно его лет, а Эдмунд — барсука и гнома, которые катились по полу, как дерущиеся коты. Трам оказался лицом к лицу с ведьмой. Ее нос и подбородок смыкались, как клещи, грязные серые космы развевались, пальцы держали доктора Корнелиуса за горло. Трам взмахнул мечом, и ее голова покатилась по полу. Тут свеча погасла, сбитая на землю, и секунд шестьдесят в темноте мелькали только мечи, зубы, когти, кулаки и ботинки. Потом наступила тишина.

— Ты в порядке, Эд?

— На-наверное, — пропыхтел Эдмунд. — Я поймал этого гада Никабрика, но он еще жив.

— Гирьки-графинчики! — раздался сердитый голос. — Это вы на мне сидите. Слезайте. Вы прямо слоненок.

— Простите, Д.М.Д., — сказал Эдмунд. — Так лучше?

— М-м-м! Нет! — промычал Трам. — Вы заехали мне в рот ботинком. Отойдите.

— Здесь ли король Каспиан? — спросил Питер.

— Я здесь, — произнес совсем слабый голос. — Меня кто-то укусил.

Все услышали, как кто-то чиркнул спичкой. Это был Эдмунд, слабый огонек осветил его бледное и грязное лицо. Он огляделся, нашел подсвечник (они тут больше не пользовались лампами, потому что кончилось масло), поставил его на стол и зажег. Когда пламя разгорелось, остальные устало поднялись на ноги. Шесть лиц уставились друг на друга в свете свечи.

— Кажется, никто из врагов не уцелел, — сказал Питер. — Вот ведьма, мертвая. (Он торопливо отвел глаза.) И Никабрик, тоже мертвый. А вот и волк-оборотень. Давненько я их не видел. Волчья голова на человеческом теле. Значит, его убили в момент превращения. А вы, я полагаю, король Каспиан?

— Да, — отвечал другой мальчик. — Но я не могу догадаться, кто вы.

— Это Верховный Король Питер, — сказал Трам.

— Искренние приветствия вашему величеству! — произнес Каспиан.

— А также вашему величеству, — отвечал Питер. — Я пришел не для того, чтобы занять твой трон, а чтоб помочь тебе на него вступить.

— Ваше величество, — произнес другой голос у Питера под локтем. Мальчик обернулся и оказался лицом к лицу с барсуком. Он обнял зверя и поцеловал его в меховую голову, и это было вовсе не по-девчачьи, а очень по-королевски.

— Лучший из барсуков, — сказал он, — что бы ни было, ты в нас не усомнился.

— Не хвалите меня, ваше величество, — отвечал Боровик. — Я ведь зверь, а мы не меняемся. Более того, я барсук, а мы упорны.

— Мне жаль Никабрика, — сказал Каспиан, — хоть он и возненавидел меня с первого взгляда. Он озлобился из-за долгих лишений. Если бы мы победили быстро, он, быть может, в дни мира стал бы хорошим гномом. Не знаю, кто из нас его убил, и рад, что не знаю.

— Вы в крови, — сказал Питер.

— Да, меня укусили, — отвечал Каспиан. — Вот оно — эта серая мерзость.

Промывание и перевязывание раны заняло много времени, а когда все было закончено, Трам сказал:

— Ну вот. Прежде всего остального надо позавтракать.

— Только не здесь, — произнес Питер.

— Да, — отвечал Каспиан, содрогаясь. — И надо прислать кого-нибудь, чтобы убрали трупы.

— Пусть эту пакость свалят в яму, — распорядился Питер, — но гнома мы отдадим его братьям, пусть похоронят по своему обычаю.

Они позавтракали в другом помещении внутри Холма. Это был не совсем тот завтрак, какого они могли пожелать: Каспиан и Корнелиус мечтали о пироге с олениной, Питер и Эдмунд — о яичнице и горячем кофе, а получили по маленькому куску медвежатины (у мальчиков из карманов), ломтику засохшего сыра, луковице и кружке воды. Однако набросились они на еду так, будто вкуснее и быть не может.

 

Глава 13

ВЕРХОВНЫЙ КОРОЛЬ ПРИНИМАЕТ КОМАНДОВАНИЕ

— Так вот, — сказал Питер, когда они кончили завтракать, — Аслан и девочки (это королева Сьюзен и королева Люси, Каспиан) где-то близко. Мы не знаем, когда он начнет действовать. Разумеется, решает он, а не мы. Сейчас он ждет от нас, чтобы мы сделали все, что от нас зависит. Ты говорил, Каспиан, у вас мало сил, чтобы встретиться с Миразом в решающей битве.

— Боюсь, что так, Верховный Король, — отвечал Каспиан. Он сразу полюбил Питера, но чувствовал себя скованно. Его гораздо больше поразила встреча с великими королями из старых сказок, чем их — встреча с ним.

— Ну что ж, — сказал Питер, — раз так, я пошлю ему вызов на поединок.

Никому прежде это не приходило в голову.

— Пожалуйста, — попросил Каспиан, — можно я пошлю? Я хочу отомстить за отца.

— Ты ранен, — отвечал Питер. — И вообще, он просто посмеется над твоим вызовом. Я хочу сказать, мы-то видим, что ты — король и воитель, но он-то считает тебя ребенком.

— Однако, государь, — сказал барсук, который уселся поближе к Питеру и не спускал с него глаз, — примет ли он вызов даже и от вас? Он знает, что его войско сильнее.

— Очень может быть, что не примет, — согласился Питер, — но попробовать все-таки стоит. Даже если не примет, мы потратим большую часть дня, посылая герольдов туда и обратно. За это время Аслан, быть может, что-нибудь сделает. И наконец, я смогу посмотреть армию и укрепить позиции. Я пошлю вызов. Собственно, я напишу его прямо сейчас. У вас есть перо и чернила, господин доктор?

— Ученый с ними не расстается, ваше величество, — ответил доктор.

— Очень хорошо, я диктую, — сказал Питер.

Пока доктор разворачивал пергамент, откупоривал рожок с чернилами и чинил перо, Питер откинулся назад, прикрыл глаза и восстановил в памяти язык, на котором составлял подобные послания давным-давно, в Золотой век Нарнии.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Вы готовы, доктор?

Доктор Корнелиус обмакнул перо и ждал. Питер продиктовал следующее:

«Питер, милостью Аслана, по избранию, по обычаю и по праву завоевания Король над всеми королями Нарнии, император Одиноких Островов и владетель Кэр-Параваля, рыцарь благороднейшего Ордена Льва — Мираза, сына Каспиана Восьмого, некогда лорда-протектора Нарнии, ныне именующего себя королем Нарнии, приветствует».

— Написали?

— Нарнии, запятая, приветствует, — пробормотал доктор. — Да, государь.

— Тогда начните с новой строчки, — сказал Питер.

«Для пресечения кровопролития и во избежание прочих беспокойств, могущих возникнуть вследствие войны, ныне угрожающей нашему владению Нарнии, мы соизволяем подвергнуть нашу королевскую особу превратностям поединка в интересах нашего преданного и возлюбленного Каспиана, дабы доказать победой над вашей светлостью, что сказанный Каспиан есть законный король Нарнии под нашим началом, как нашей милостью, так и по законам тельмаринов, а ваша светлость дважды повинны в вероломстве: как в похищении владения Нарнией от сказанного Каспиана, так и в бесчеловечнейшем — не забудьте, что оно пишется через «с», доктор, — кровавом и противоестественном убийстве вашего доброго господина и брата короля Каспиана, девятого этого имени. Посему мы со всей настойчивостью приглашаем, вызываем и требуем вашу светлость на сказанный поединок и вручаем это послание в руки нашего возлюбленного и царственного брата Эдмунда, некогда короля под нашим началом в Нарнии, герцога Фонарной Пустоши и графа Западного Пограничья, рыцаря Благородного Ордена Стола, которому мы даем все полномочия устанавливать с вашей светлостью порядок сказанного единоборства. Дано в нашем расположении в Холме Аслана сего XII дня месяца листьев в первый год Каспиана Десятого Нарнийского».

— Вроде годится, — сказал Питер, переведя дыхание. — А теперь нужно послать с Эдмундом еще двоих. Думаю, одним должен быть великан.

— Он… он, знаете ли, не шибко умен, — заметил Каспиан.

— Разумеется, — сказал Питер. — Но все великаны выглядят представительно, если только молчат. И это его ободрит. А кто второй?

— Честное слово, — сказал Трам, — если вы хотите, чтобы он убивал взглядом, то это Рипичип.

— Верно, судя по рассказам, — рассмеялся Питер, — не будь он такой маленький. Его не заметят, пока он не подойдет вплотную.

— Пошлите Громобоя, государь, — посоветовал Боровик. — Никто еще не смеялся над кентавром.

Часом позже двое главных военачальников Мираза, лорды Глозель и Сопеспиан, прогуливаясь вдоль рядов и ковыряя в зубах после завтрака, увидели идущих к ним из лесу кентавра и великана Ветролома, которых уже встречали в бою, а между ними кого-то, кого узнать не могли. Впрочем, и одноклассники не узнали бы Эдмунда, если б увидели в этот миг. Аслан дохнул на него, и отблеск величия лежал на нем.

— Что это? — спросил лорд Глозель. — Атака?

— Скорее переговоры, — сказал Сопеспиан. — Видите, они несут зеленые ветви. Похоже, пришли просить пощады.

— Тот, кто идет между кентавром и великаном, что-то не похож на просителя, — сказал Глозель. — Кто это может быть? Не мальчишка Каспиан, точно.

— Нет, конечно, — согласился Сопеспиан. — Это непобедимый воин, уверяю вас, где бы эти мятежники его ни добыли. Он (на ушко вашей светлости) гораздо царственнее самого Мираза. И что за кольчуга на нем! Никто из наших кузнецов такую не сделает.

— Ставлю мою пегую Памелу, он несет вызов, а не капитуляцию, — сказал Глозель.

— Что с того? — спросил Сопеспиан. — Мы зажали их в кулак. Мираз не сошел с ума, чтобы терять все преимущества, соглашаясь на поединок.

— Значит, надо его подтолкнуть, — сказал Глозель, понижая голос.

— Т-с-с, — произнес Сопеспиан. — Отойдем отсюда, подальше от ушей наших часовых. Вот сюда. Правильно ли я понял вашу светлость?

— Если король отважится на поединок, — прошептал Глозель, — он или убьет, или будет убит.

— Так, — кивнул Сопеспиан.

— Если он убьет, мы выиграем войну.

— Конечно. А если нет?

— Ну, мы вполне способны победить и без его королевской милости. Вашей светлости можно не напоминать, что Мираз — не такой и великий военачальник. А тогда мы окажемся сразу и с победой, и без короля.

— И вы считаете, милорд, что мы с вами можем с таким же успехом править страной без короля?

Лицо Глозеля помрачнело.

— Не забывайте, — сказал он, — что это мы возвели его на престол. И за все годы, что он правит, много мы видели благодарности?

— Ни слова больше, — произнес Сопеспиан. — Но взгляните — сюда идут, чтобы позвать нас в королевский шатер.

Возле шатра они увидели Эдмунда и двух его спутников — те угощались вином и печеньем, поскольку уже передали послание и теперь ждали, пока король его обсудит. Увидев их вблизи, оба тельмаринских лорда посчитали их очень грозными.

В шатре они нашли Мираза. Тот был без оружия и доканчивал завтрак. Лицо у него было красное, лоб нахмурен.

— Вот! — рявкнул он, бросая через стол пергамент. — Посмотрите, что за мешанину из детских сказок прислал этот нахал, наш племянничек.

— Клянусь вашей жизнью, государь, — произнес Глозель, — если молодой воин, которого мы видели у входа, и есть упомянутый в послании король Эдмунд, я не назвал бы его детской сказкой.

— Король Эдмунд, пф! — фыркнул Мираз. — Ваша светлость верит этим бабьим россказням о Питере, Эдмунде и остальных?

— Я верю своим глазам, ваше величество, — отвечал Глозель.

— Ладно, дело не в этом, — продолжал Мираз. — Но уж относительно вызова, полагаю, может быть только одно мнение?

— Думаю, что так, государь, — сказал Глозель.

— И какое же? — спросил король.

— Безусловно отказать, — произнес Глозель. — Меня никогда не называли трусом, но я должен прямо заявить, что не желал бы встретить этого юношу в бою. И если (что весьма вероятно) его брат, Верховный Король, еще опаснее — ради вашей жизни, мой повелитель, следует всячески уклоняться от встречи с ним.

— Чума вас возьми! — вскричал Мираз. — Это совсем не тот совет, которого я просил. Думаете, я обратился бы к вам, если бы боялся этого Питера (если он вообще существует)? Думаете, я его испугался? Я ждал вашего совета по существу дела: стоит ли, имея все преимущества, рисковать ими в поединке?

— На это я могу ответить вашему величеству, — сказал Глозель, — что вызов следует отвергнуть по всем соображениям. Лицо этого странного рыцаря сулит гибель…

— Вот, опять! — рассердился Мираз. — Вы пытаетесь представить дело так, что я еще трусливей, чем ваша светлость?

— Ваше величество вольны говорить что угодно, — обиженно произнес Глозель.

— Ты причитаешь, как старуха, Глозель, — сказал король. — Что посоветуете вы, милорд Сопеспиан?

— Не соглашайтесь, государь, — был ответ. — И то, что ваше величество сказали о сущности дела, весьма кстати. Это дает вашему величеству повод для отказа, не затрагивающий вопроса о чести и храбрости вашего величества.

— Великие небеса! — вскричал Мираз, подскакивая. — Вы что, оба белены объелись? Вы думаете, я ищу поводов для отказа? Тогда уж прямо в лицо назовите меня трусом.

Разговор шел в точности так, как желали оба лорда, поэтому они ничего не сказали.

— Я все понимаю, — продолжал Мираз, уставясь на своих советников. Глаза его, казалось, вот-вот выпрыгнут из орбит. — Вы сами трусливы, как зайцы, и имеете наглость воображать, будто и я такой же! Повод для отказа, как же! Извинения, что не сражаюсь! Разве вы воины? Разве вы тельмарины? Разве вы мужи? И если я откажусь (как требует мое положение и военная целесообразность), вы будете думать и внушите другим, что я испугался. Так ведь?

— Ни один человек в возрасте вашего величества, — отвечал Глозель, — не прослывет трусом среди разумных солдат, если откажется от поединка с великим воином в расцвете юности.

— Я, значит, мало что трус, так еще и старикашка, из которого песок сыплется! — проревел Мираз. — Вот что я вам скажу, милорды. Своими бабьими советами, не имеющими отношения к делу, то есть к военной стратегии, вы добились совсем не того, чего хотели. Я собирался отказать. Теперь я приму вызов. Слышите, приму! Я не хочу терпеть позор из-за того, что колдовство или предательство заморозило вашу кровь.

— Мы умоляем ваше величество… — начал Глозель, но Мираз выскочил из шатра, и они услышали, как он выкрикивает свое согласие Эдмунду.

— Я знал, что он так и поступит, если его должным образом направить, — сказал Глозель. — Однако я не забыл, как он назвал меня трусом, и он за это заплатит.

Страшная суматоха поднялась на Аслановом холме, когда эта новость распространилась среди сподвижников Каспиана. Эдмунд с одним из советников Мираза размечали место для поединка, обозначая его кольями и веревками. Два тельмарина уже стояли по углам, а третий — посередине одной из сторон, как маршалы турнира. Три других маршала должны были представлять Верховного Короля. Питер как раз объяснял Каспиану, что тот не может быть одним из них, поскольку его право на престол и стало предметом спора, когда густой, сонный голос произнес:

— Позвольте, ваше величество.

Питер обернулся и увидел старшего из Пухлых Медведей.

— Коли позволите, ваше величество, — сказал тот, — я медведь, то есть я-то.

— Вижу и притом не сомневаюсь, добрый медведь, — отвечал Питер.

— Да, — сказал медведь, — так это всегда было правом медведей, выставлять одного из маршалов турнира.

— Не позволяйте ему, — прошептал Трам Питеру. — Он славное создание, но он нас опозорит. Заснет и будет сосать лапу. Даже перед лицом врага.

— Ничего не могу поделать, — сказал Питер. — Он совершенно прав. У медведей есть эта привилегия. Ума не приложу, как о ней помнили все эти годы, когда столько всего другого было забыто.

— Пожалуйста, ваше величество, — пробасил медведь.

— Это ваше право, — сказал Питер. — Ты будешь одним из маршалов. Но запомни, ты не должен сосать лапу.

— Я и не буду, — обиженно отвечал медведь.

— Да, но сейчас ты ее сосешь, — промычал Трам.

Медведь выдернул лапу изо рта и притворился, будто не слышал.

— Государь! — раздался тоненький голос где-то внизу.

— А, Рипичип! — сказал Питер, поискав глазами вверху, внизу и вокруг, как это обычно делают люди, когда к ним обращается мышь.

— Государь, — произнес Рипичип. — Моя жизнь в вашем распоряжении, но моя честь принадлежит мне. Государь, единственный трубач в воинстве вашего величества — из моего народа. Я полагал, что нас пошлют с вызовом. Государь, мой народ обижен. Возможно, если вам угодно будет назначить меня маршалом турнира, это их успокоит.

На этом месте его прервал громоподобный шум — великан Ветролом разразился не слишком умным смехом, приступам которого подвержены даже лучшие из великанов. Но он быстро совладал с собой и к тому времени, как Рипичип поднял глаза, выясняя, откуда шум, стоял уже серьезный, как репа.

— Боюсь, это невозможно, — произнес Питер без тени улыбки. — Некоторые люди боятся мышей…

— Я замечал это, государь, — сказал Рипичип.

— …и будет нечестно по отношению к Миразу, — продолжал Питер, — если он увидит перед собой то, что может хоть немного ослабить его храбрость.

— Ваше величество — зерцало чести, — произнес Мыш с изысканным поклоном. — Я всецело с вами согласен… Мне показалось, что я только что слышал чей-то смех. Если кто-то из присутствующих хочет испытать на мне свое остроумие, я весь к его услугам — как и моя шпага.

Ответом было глубокое молчание, которое нарушил Питер, сказав:

— Великан Ветролом и кентавр Громобой будут нашими маршалами. Поединок состоится в два часа пополудни. Обед ровно в полдень.

— Слушай, — сказал Эдмунд, когда они уходили. — Надеюсь, все нормально? Я хочу сказать, ты ведь сможешь его побить?

— Вот я и дерусь, чтобы это узнать, — отвечал Питер.

 

Глава 14

КАК ВСЕ БЫЛИ ОЧЕНЬ ЗАНЯТЫ

Незадолго до двух часов Трам и барсук уселись среди остальных нарнийцев на краю леса, напротив сверкающей армии Мираза, которая была от них на расстоянии двух полетов стрелы. Между противоборствующими войсками располагался участок ровной травы, отгороженный для поединка. В дальних углах стояли Сопеспиан и Глозель с обнаженными мечами, в ближних — Ветролом и Пухлый Медведь, который, несмотря на все предупреждения, сосал лапу и выглядел, надо сказать, чрезвычайно глупо. Зато Громобой на правой стороне поля — он стоял неподвижно, как статуя, и лишь изредка ударял копытом — выглядел гораздо внушительней, чем барон-тельмарин на левой. Питер только что обменялся рукопожатиями с Эдмундом и доктором и теперь подходил к арене. Все замерло, как на ипподроме перед выстрелом к решающей скачке, только сейчас все было куда страшнее.

— Я надеялся, Аслан вернется раньше, чем до этого дойдет, — сказал Трам.

— Я тоже, — отвечал Боровик. — Но оглянись назад.

— Крышки-кастрюльки! — оглянувшись, пробормотал гном. — Кто это? Огромные люди, прекрасные люди — как боги, богини и великаны! Сотни, тысячи, совсем рядом, сразу за нами. Кто они?

— Дриады, гамадриады и сильваны, — сказал Боровик. — Аслан пробудил их.

— Гм! — произнес гном. — Это будет очень кстати, если враги замыслили какое-нибудь вероломство. Однако это не поможет Верховному Королю, если Мираз окажется искусным бойцом.

Барсук ничего не ответил, потому что Питер и Мираз уже вошли на арену с противоположных сторон, оба пешие, оба в кольчугах, шлемах и со щитами. Они шли вперед, пока не встретились. Оба поклонились и, кажется, обменялись несколькими словами, но невозможно было слышать, о чем они говорят. В следующее мгновение два меча сверкнули на солнце. Одну секунду слышался звон стали, но его тут же заглушили крики, потому что обе армии начали орать, как болельщики на футбольном матче.

— Молодец, Питер, молодец! — закричал Эдмунд, видя, что Мираз отступил на целых полтора шага. — Так его! Тесни!

Питер наступал, и несколько минут казалось, что сражение выиграно. Однако вскоре Мираз собрался с силами — начал использовать свое преимущество в росте и весе. «Мираз! Мираз! Король! Король!» — донесся рев тельмаринов. Каспиан и Эдмунд побелели от мучительной тревоги.

— Питер получает ужасные удары, — сказал Эдмунд.

— Эй! — воскликнул Каспиан. — Что это значит?

— Расходятся, — отвечал Эдмунд. — Передохнуть, я думаю. Смотри. А, вот они опять начинают, на этот раз более обдуманно. Обходят круг за кругом, прощупывают друг у друга защиту.

— Боюсь, этот Мираз свое дело знает, — прошептал доктор, но договорить не успел, потому что со стороны Старой Нарнии полетели вверх шляпы и раздались такие вопли и рукоплескания, что он едва не оглох.

— Что это было? Что это было? — спрашивал доктор. — Мои старые глаза прогля-дели.

— Верховный Король задел его под мышкой, — сказал Каспиан, продолжая аплодировать. — Как раз где у кольчуги разрез. Первая кровь.

— Теперь, кажется, опять плохо, — сказал Эдмунд. — Питер не отбивается щитом, как надо. Должно быть, у него повреждена левая рука.

Так оно и было. Все видели, что щит Питера безвольно повис. Крики тельмаринов возобновились.

— Ты видел больше сражений, чем я, — сказал Каспиан. — Есть еще какой-нибудь шанс на победу?

— Очень маленький, — отвечал Эдмунд. — Если он вытянет, то еле-еле. Если повезет.

— Ох, зачем мы на это согласились? — сказал Каспиан.

Внезапно крики на обеих сторонах стихли. Эдмунд сначала удивился, потом сказал:

— А, понял. Оба согласились на передышку. Идемте, доктор. Может быть, мы сумеем чем-то помочь Верховному Королю.

Они подбежали к арене. Питер вышел за веревки к ним, лицо у него было красное и потное, грудь тяжело вздымалась.

— Ты ранен в левую руку? — спросил Эдмунд.

— Не то чтобы ранен, — отвечал Питер. — Я принял на щит всю тяжесть удара — словно вагон кирпича, — и край щита ударил мне по запястью. Я не думаю, что это перелом, скорее растяжение. Если вы перевяжете потуже, я думаю, что справлюсь.

Пока они возились с бинтом, Эдмунд спросил тревожно:

— Что ты о нем думаешь, Питер?

— Трудно, — сказал Питер. — Очень трудно. У меня есть шанс, если я заставлю его прыгать, тогда его вес обернется против него и он начнет задыхаться — на такой-то жаре. Правду сказать, это моя единственная надежда. Передай мой привет всем — там, дома, Эд, — если он меня победит. Ну, вот он уже идет на арену. Пока, старик. До свидания, доктор. И еще, Эд, скажи что-нибудь особенно хорошее Траму. Он был молодчина.

Эдмунд не мог говорить. Он пошел с доктором обратно к своим, под ложечкой противно ныло.

Однако новая схватка началась неплохо. Питер, кажется, теперь мог пользоваться щитом, и уж, конечно, он отлично пользовался своими ногами. Он почти играл с Миразом в салки, держась на расстоянии, то и дело меняя позицию, заставляя врага потрудиться.

— Трус! — издевались тельмарины. — Почему ты не сходишься с ним? Не нравится, а? Ты сражаться пришел или танцевать? Фью-ю!

— Надеюсь, он их не слушает, — сказал Каспиан.

— Он — нет, — отвечал Эдмунд. — Ты его не знаешь. Ой!

Мираз нанес-таки удар по шлему Питера. Питер покачнулся и упал на одно колено. Рев тельмаринов нарастал как грохот бури.

— Ну, Мираз! — вопили они. — Быстро! Быстро! Убей его!

Но подстрекать узурпатора было незачем. Он уже возвышался над противником. Эдмунд до крови закусил губу, когда меч обрушился на Питера. Казалось, он разрубит ему голову. Благие небеса! Он соскользнул на правое плечо. Сплетенная гномами кольчуга звякнула и выдержала.

— Молодец! — крикнул Эдмунд. — Он опять встал. Питер, ну же, Питер!

— Я не понял, что произошло, — сказал доктор. — Как он это сумел?

— Ухватился за руку Мираза, когда она опустилась, — объяснил Трам, приплясывая от восторга. — Вот человек! Использовать руку врага, как перила! Верховный Король! Верховный Король! Держись, Старая Нарния!

— Глядите, Мираз злится, — сказал Боровик. — Это хорошо.

Противники и впрямь рубились с остервенением. Невозможно было поверить, что в этом шквале ударов никто еще не убит. Возбуждение нарастало, крики почти стихли. Зрители затаили дыхание. Это было разом и жутко, и величественно.

И снова раздались крики из рядов Старой Нарнии. Мираз упал — не от удара, а ничком, споткнувшись о кустик травы. Питер отступил, ожидая, когда тот поднимется.

— Ну вот еще, — пробормотал Эдмунд про себя. — Обязательно ли быть таким благородным?.. Наверное, обязательно. Раз он рыцарь и Верховный Король. Наверное, Аслану бы понравилось. Только этот скот через минуту встанет и…

Но «этот скот» больше не встал. У Сопеспиана и Глозеля наготове был свой план. Как только они увидели, что их король упал, они бросились на арену, крича: «Измена! Измена! Нарнийский предатель ударил короля в спину, пока тот лежал беспомощный! К оружию! К оружию, Тельмар!»

Питер плохо соображал, что происходит. Он видел двух больших людей, бегущих к нему с мечами. Третий тельмарин проскочил под веревкой следом. «К оружию, Нарния! Измена!» — закричал Питер. Если бы все трое добежали до него сразу, он бы никогда больше ничего не сказал. Однако Глозель задержался, чтобы заколоть своего собственного короля, там, где тот лежал. «Это за ваше оскорбление сегодня утром», — прошептал он, когда клинок вошел в тело. Питер обернулся к Сопеспиану, подрубил ему ноги и вторым таким же ударом снес голову. Эдмунд уже стоял рядом, крича: «Нарния! Нарния! За Льва!» Все воинство тельмаринов устремилось на них. Но уже великан шагнул вперед, вращая свою дубину. Проскакали кентавры. «Тванг, тванг» позади и «вз-з, вз-з» над головой — гномы начали стрелять. Трам сражался справа от Питера. Битва разгоралась.

— Назад, Рипичип, ты, маленький осленок! — кричал Питер. — Тебя убьют зазря! Здесь не место для мышей!

Однако смешное маленькое создание плясало там и тут под ногами обеих армий, размахивая своей шпагой. Многие воины-тельмарины в тот день чувствовали внезапный укол в ноге, словно от дюжины иголок, подпрыгивали от боли, а частенько и падали. Если падали, мыши приканчивали их; если нет, это делал кто-нибудь другой.

Но еще прежде, чем старые нарнийцы развоевались по-настоящему, они обнаружили, что враг отступает. Мужественные бойцы бледнели, глядя в ужасе не на старых нарнийцев, а на что-то позади них, и бросали оружие с воплем: «Лес! Лес! Конец света!»

Вскоре ни криков, ни звона оружия нельзя было расслышать, потому что они потонули, как в море, в рокоте разбуженных деревьев, которые рванулись сквозь ряды армии Питера и дальше, преследуя тельмаринов. Вы когда-нибудь стояли на опушке большого леса на вершине холма осенним вечером, когда дикий юго-западный ветер всей тяжестью обрушивается на него? Вообразите этот шум. А теперь вообразите, что лес, вместо того чтобы стоять где стоял, устремляется на вас и нет больше деревьев, только огромные люди, похожие на деревья, потому что их длинные руки взмахивают, как ветви, головы качаются, листья струятся водопадом. Вот это и увидели тельмарины. Даже нарнийцы немного перепугались. Через несколько минут сторонники Мираза неслись к Великой реке в надежде перебраться по мосту в Беруну и там защищаться за крепостными валами и запертыми воротами.

Они добежали до реки, но моста здесь не было. Он исчез еще вчера. Полная паника и ужас овладели ими, и они все сдались.

Но что случилось с мостом?

Рано утром, проснувшись после короткого сна, девочки увидели стоящего над ними Делана и услышали его голос, который произнес: «Мы устроим праздник». Они протерли глаза и огляделись. Деревья ушли, но было видно, как они темной массой движутся к Холму Аслана. Вакх, менады — его неистовые сумасбродные девушки — и Силен остались с Асланом. Люси, совершенно отдохнувшая, вскочила. Все просыпались, все смеялись, играли флейты, бряцали кимвалы. Звери — обычные, неговорящие звери — сбегались со всех сторон.

— Что это, Аслан? — спросила Люси. Ее глаза танцевали, ноги просились в пляс.

— Пойдемте, дети, — сказал Аслан. — Садитесь ко мне на спину.

— Ой, как здорово! — воскликнула Люси, и обе девочки вскарабкались на теплую золотую спину, как когда-то, неведомо сколько лет тому назад. Вся компания двинулась — Аслан возглавлял, Вакх и его менады носились, метались, кувыркались, зверюшки рыскали вокруг, а Силен на своем ослике замыкал шествие.

Они свернули немного вправо, пробежали вниз по склону холма и увидели перед собой длинный мост у Беруны. Однако не успели они на него вступить, как из воды поднялась огромная, мокрая, бородатая голова, много больше человеческой, увенчанная тростником. Голова взглянула на Аслана и пробасила:

— Приветствую тебя, повелитель. Избавь меня от оков.

— А это еще кто? — прошептала Сьюзен.

— Думаю, речное божество, только ш-ш-ш, — отвечала Люси.

— Вакх, — сказал Аслан. — Освободи его.

«Оковы — это, наверное, мост», — подумала Люси. Так оно и оказалось. Вакх и его девушки бросились в неглубокую воду, и минутой позже начало твориться что-то в высшей степени необыкновенное. Длинные, сильные плети хмеля обвили устои моста, они росли так же быстро, как разгорается пламя, опутывая камни, расщепляя, раздробляя, разделяя их. Перила моста превратились в живую изгородь, пеструю от ягод, но лишь на миг, а затем исчезли, как и все остальное, с грохотом рухнув в бурлящую воду. Толкаясь, крича и смеясь, буйная компания перешла, или переплыла, или перетанцевала через брод («Ура! Это снова брод у Беруны!» — воскликнули девочки) на противоположный берег, прямо в город.

На улицах все бросались от них врассыпную. Первый дом, к которому они подошли, оказался школой — женской школой, в которой множество нарнийских девочек с туго заплетенными косами, в безобразных тесных воротничках и толстых колючих чулках сидели на уроке истории. «История», которую учили в Нарнии при Миразе, была скучнее любой подлинной истории, которую вам доводилось читать, и лживее любого вымышленного рассказа.

— Если ты будешь отвлекаться, Гвендолен, — сказала учительница, — и не перестанешь смотреть в окно, я запишу тебе замечание.

— Но простите, мисс Приззл… — начала Гвендолен.

— Ты слышала, что я сказала? — спросила мисс Приззл.

— Простите, мисс Приззл, — повторила Гвендолен, — там Лев!

— Два замечания за то, что говоришь глупости, — сказала мисс Приззл. — А теперь…

Ее прервало рычание. Хмель завился в окне класса. Стены покрылись мерцающей зеленью, арки из ветвей перекинулись там, где был потолок. Мисс Приззл обнаружила, что стоит в траве, на лесной прогалине. Она вцепилась в доску, чтобы устоять, но это оказалась не доска, а розовый куст. Дикие люди, каких она никогда не видела, толпились вокруг. Затем она увидела Льва, завопила и убежала, а с ней и ее класс — коренастые чопорные девочки с толстыми ногами. Гвендолен колебалась.

— Ты хочешь остаться, радость моя? — спросил Аслан.

— А можно? Спасибо, спасибо! — отвечала Гвендолен.

Тут же она оказалась рука об руку с двумя менадами, которые закружили ее в веселом танце и помогли избавиться от ненужной и неудобной одежды.

Куда бы они ни шли в городке, везде было то же самое. Большинство людей убегали, немногие присоединялись к ним. Когда они покинули город, их компания стала больше и веселей.

Они пронеслись по полям северного, или левого, берега реки. На каждой ферме к ним приставали животные. Печальный старый ослик, никогда не знавший радости, вдруг снова помолодел, цепные псы обрывали цепи, лошади разбивали копытами телеги и трусили следом — цок-цок, — разбрасывая грязь и издавая радостное ржание.

Во дворике за стеной они увидели человека, который бил мальчика. Внезапно палка в его руках превратилась в цветок. Человек попытался ее отбросить, но она приросла к руке. Рука превратилась в ветку, тело — в ствол дерева, ноги стали корнями. Мальчик, который только что плакал, расхохотался и побежал за танцующими.

В маленьком городке на полпути к Бобровой Плотине, где сливаются две реки, они подошли к другой школе, где усталого вида девушка учила арифметике множество мальчиков, ужасно похожих на поросят. Она выглянула в окно, увидела божественных гуляк, поющих на улице, и радостная боль пронзила ее сердце. Аслан остановился прямо напротив окна и посмотрел на нее.

— О нет, нет, — сказала она. — Мне бы хотелось с вами, но нельзя. Я обязана продолжать работу. И дети испугаются, если увидят вас.

— Испугаются? — сказал самый поросячий из мальчиков. — С кем это она разговаривает в окно? Давайте скажем директору, что она в окно разговаривает со всякими, когда должна учить нас.

— Посмотрим, кто это, — предложил другой мальчик, и все столпились у окна. Но как только их недовольные мордочки высунулись наружу, Вакх пронзительно закричал «Эван, эвоэ-э-э». Мальчики заревели от страха и, топча друг друга, бросились в двери и окна. Потом говорили (неизвестно, правда ли это), что этих самых мальчиков никогда больше не видели, но в той части страны развелось много хорошеньких поросят, которых здесь раньше не было.

— Ну, моя радость, — сказал Аслан учительнице, и та выбежала на улицу и тоже присоединилась к процессии.

По Бобровой Плотине они перешли реку и двинулись на восток вдоль южного берега. Они подошли к ветхому домишке, где на крыльце стоял и плакал маленький мальчик.

— Почему ты плачешь, мой хороший? — спросил Аслан.

Мальчик, который не видел львов даже на картинке, не испугался.

— Тетечка очень больна, — сказал он, — она умирает.

Аслан хотел войти в домик, но дверь была слишком мала. Тогда он просунул внутрь голову, нажал плечами (Люси и Сьюзен при этом свалились) и поднял весь дом, так что тот опрокинулся и развалился. А там, все еще в постели, хотя постель теперь стояла на открытом воздухе, лежала старушка, такая маленькая, словно в ней текла кровь гномов. Она была на пороге смерти, но, открыв глаза и увидев светлую косматую голову льва, не закричала и не лишилась чувств. Она сказала:

— О, Аслан! Я знала, что это правда. Я ждала этого всю жизнь. Ты пришел забрать меня?

— Да, милая, — отвечал Аслан, — но всего только на маленькую прогулку.

И пока он говорил, подобно тому, как розовый свет озаряет облака, краска вернулась на ее бледное лицо, глаза засверкали, она села и сказала:

— Ну, я заявляю, что чувствую себя лучше. Думаю, я не отказалась бы от легкого завтрака.

— Вот, матушка, — сказал Вакх, погружая кувшин в колодец и поднося ей. Но теперь в нем была не вода, а роскошное вино, яркое, как желе из красной смородины, густое, как масло, согревающее, как чай, холодное, как роса.

— Э, да ты что-то сделал с нашим колодцем, — сказала старушка. — Мне так даже больше нравится. — И она соскочила с постели.

— Садись на меня, — сказал Аслан и прибавил, обращаясь к Люси и Сьюзен: — Вам, королевы, придется теперь побегать.

— Нам это тоже приятно, — сказала Сьюзен. И они двинулись дальше.

И так, прыгая, танцуя и распевая, с музыкой, смехом и ревом, с лаем и ржанием, они пришли наконец туда, где воины Мираза стояли, бросив мечи и подняв руки, а соратники Питера, все еще сжимая оружие и тяжело дыша, стояли вокруг. И не успел никто ничего сказать, как старушка соскочила с Аслана, подбежала к Каспиану, и они обнялись — потому что это была его старая няня.

 

Глава 15

АСЛАН ОТКРЫВАЕТ ДВЕРЬ В ВОЗДУХЕ

При виде Аслана лица у тельмаринов стали как холодная подлива, колени застучали, и многие упали вниз лицом. Они не верили в львов и потому испугались еще больше. Даже рыжие гномы, которые знали, что он придет как друг, стояли разинув рты и не смели говорить. Несколько черных гномов, сторонников Никабрика, начали бочком отходить в сторонку. Но все говорящие звери сбежались к Аслану, они мурлыкали, хрюкали, пищали и повизгивали от восторга, виляли хвостами, терлись о него, почтительно тыкались носами и бегали туда-сюда под ним и возле его ног. Если вы когда-нибудь видели, как котенок выражает любовь большой собаке, которую знает и не боится, вы очень хорошо это себе представите. Затем Питер, ведя Каспиана, протиснулся через толпу животных.

— Это Каспиан, сир, — сказал он. И Каспиан преклонил колени и поцеловал лапу Льва.

— Добро пожаловать, принц, — сказал Аслан. — Чувствуешь ли ты себя достойным принять власть над Нарнией?

— Я… я не думаю, сир, — отвечал Каспиан. — Я только мальчик.

— Хорошо, — сказал Аслан. — Если бы ты чувствовал себя достойным, это бы доказывало, что ты недостоин. Посему после нас и после Верховного Короля, ты — король Нарнии, владетель Кэр-Параваля, император Одиноких Островов, ты и твои потомки, пока продлится твой род. Коронация… Но что это у нас тут?

Перед ним предстала забавная маленькая процессия в одиннадцать мышей — шестеро несли носилки размером с географический атлас. Никто никогда не видел более удрученных мышей. Все были покрыты грязью, а некоторые — и кровью, уши были опущены, усы висели, хвосты волочились по земле, а впереди шагал трубач, играя на тоненькой трубе печальную мелодию. То, что лежало на носилках, походило на мокрый комок шерсти — это было все, что осталось от Рипичипа. Он еще дышал, но был уже почти мертв — покрытый бесчисленными ранами, с раздробленной лапой и забинтованным обрубком вместо хвоста.

— Ну, Люси, — сказал Аслан.

В один миг Люси достала алмазную бутылочку. Хотя на каждую рану Рипичипу нужна была всего одна капля, ран этих было множество, и долгое тревожное молчание стояло, пока она не закончила и главный Мыш не спрыгнул с носилок. Одной рукой он немедленно схватился за рукоятку шпаги, другой расправил усы. Он поклонился.

— Приветствую тебя, Аслан! — прозвучал его тонкий голос. — Я имею честь… — и тут он осекся.

Дело в том, что у него не было хвоста — то ли Люси забыла о нем, то ли лекарство, хотя и заживляло раны, не могло заново отращивать части тела. Рипичип начал осознавать свою потерю, когда кланялся — возможно, из-за того, что это нарушило его равновесие. Он посмотрел через правое плечо. Не увидев хвоста, он вытягивал шею все дальше, пока не повернул плечи и следом за ними все тело. Однако при этом повернулось и то место, из которого должен был расти хвост, так что он снова ничего не увидел. Тогда он снова вытянул шею, заглядывая через плечо, с таким же результатом. Только трижды обернувшись вокруг себя, он осознал ужасную истину.

— Я крайне смущен, — сказал Рипичип Аслану. — Я в полном замешательстве. Умоляю простить за появление в столь неподобающем виде.

— Это тебе очень идет, Маленькое Существо, — сказал Аслан.

— Все равно, — ответил Рипичип. — Если что-то можно исправить… может быть, ее величество?.. — и тут он поклонился Люси.

— Но зачем тебе хвост? — спросил Аслан.

— Сир, — отвечал Мыш, — есть, спать и умереть за моего короля я могу и без него. Но хвост — это честь и слава мыши.

— Я иногда удивляюсь, друг, — сказал Аслан, — почему ты так много думаешь о своей чести.

— Высочайший из всех высоких королей, — промолвил Рипичип, — позвольте напомнить вам, что мы, мыши, наделены столь малыми размерами, что, если бы мы не защищали свое достоинство, кто-нибудь (кто измеряет его в дюймах) мог бы позволить себе неуместное развлечение на наш счет. Вот почему я с таким усердием довожу до общего сведения, чтобы никто — если только он не желает ощутить эту шпагу так близко от своего сердца, как я смогу дотянуться, — не смел говорить в моем присутствии о мышеловках, сырных корках и свечных огарках — никто, сир, будь то самый высокий дурак в Нарнии!

Здесь он очень значительно поглядел на Ветролома. Впрочем, до того всегда доходило в последнюю очередь, поэтому великан даже не разобрал, о чем говорят у него под ногами, и пропустил намек.

— Позволь узнать, а почему твои сопровождающие обнажили мечи? — спросил Аслан.

— С позволения вашего высокого величества, — произнес второй Мыш, которого звали Пичичик, — мы все готовы отрубить себе хвосты, если наш предводитель останется без своего. Позор нам будет носить знаки отличия, которых лишился Верховный Мыш.

— Ах, — прорычал Аслан, — ваша самоотверженность меня покорила. Не ради твоего достоинства, Рипичип, но ради любви к тебе твоего народа и ради услуги, оказанной мне твоим народом давным-давно, когда вы перегрызли веревки, которыми я был привязан к Каменному Столу (с тех самых пор, хоть вы давно забыли об этом, вы и стали говорящими), ты получишь обратно свой хвост.

Аслан еще не закончил говорить, а новый хвост был уже на месте. Затем, по приказу Аслана, Питер посвятил Каспиана в рыцари ордена Льва, а следом уже сам Каспиан возвел в рыцарский сан Боровика, Трама и Рипичипа, назначил доктора Корнелиуса своим лордом-канцлером и утвердил Пухлых Мишек в их наследственном звании маршалов турнира. И все рукоплескали.

После этого тельмаринских воинов под охраной, но без тычков и насмешек, провели вброд через реку, посадили под замок в Беруне и дали им мяса и пива. Правда, на переправе они подняли шум, потому что ненавидели текущую воду так же, как зверей и деревья, однако вскоре с неприятным делом было покончено, и началась лучшая часть дня.

Люси, которая уютно устроилась рядом с Асланом, сперва не могла понять, что затеяли деревья. Сперва она думала, что они танцуют — они и впрямь медленно двигались двумя кругами, в одном справа налево, в другом слева направо. Потом она заметила, как они что-то сбрасывают в центр обоих кругов. Порой ей казалось, что они отрезают длинные пряди своих волос, в другой раз это выглядело, словно они отламывают кусочки пальцев — но, если так, пальцев у них было множество, и это не причиняло им боли. Но что бы они там ни бросали, упав на землю, оно оказывалось хворостом и сухими палками. Затем три или четыре рыжих гнома вышли вперед с огнивами и подожгли кучу, которая затрещала, вспыхнула и наконец загудела, как лесной костер в Иванову ночь. И все расселись вокруг.

Потом Вакх, Силен и менады начали танец, гораздо более неистовый, чем танец деревьев, — не просто пляску радости и красоты (хотя и это тоже), но волшебную пляску изобилия. Все, к чему прикасались их руки, на что ступали их ноги, превращалось в яства — груды жареного мяса, наполнившие рощу восхитительным запахом, пироги пшеничные и овсяные, мед и разноцветный сахар, сливки, густые, как каша, и недвижные, как стоячая вода; персики, абрикосы, гранаты, груши, виноград, землянику, малину — пирамиды, каскады фруктов. Затем появились вина в больших деревянных чашах — темные, густые, как вишневый сок, и светло-алые, как текучее желе, и желтые вина, и зеленые вина, и желто-зеленые, и зелено-желтые.

Для древесного народа приготовили другую пищу. Когда Люси увидела, как Копун Землерой и его кроты отдирают дерн в разных местах (которые указывал Вакх), и поняла, что деревья собираются есть землю, ее слегка передернуло. Но когда она увидела ту землю, которую им подносили, то испытала совсем другие чувства. Деревья начали с роскошного чернозема, так напоминавшего шоколад, что Эдмунд даже попробовал кусочек, однако ему не понравилось. Утолив первый голод, они перешли к земле, какую можно видеть в Соммерсете, она почти розовая. Деревья утверждали, что она легче и слаще. Вместо сыра они ели известковистую почву, а на десерт — мелкий гравий, припудренный тончайшим серебристым песком. Они выпили чуть-чуть вина, и от этого остролисты сделались ужасно разговорчивы, ведь обычно они утоляют жажду большими глотками дождя и росы, благоухающей лесными цветами и с легчайшим привкусом облаков.

Так Аслан угощал нарнийцев еще долго после того, как солнце село и появились звезды. Большой костер, горевший теперь жарче, но не так шумно, сиял в темном лесу, как маяк. Испуганные тельмарины видели его издали и дивились, что он означает. Самое лучшее в этом празднике было то, что не надо было расходиться, просто разговоры постепенно затихли, гости начали клевать носом и постепенно заснули, ногами к огню, бок о бок с добрыми друзьями. Тогда воцарилось молчание и вновь стало слышно, как журчит вода у брода возле Беруны. Только Аслан и луна смотрели на всех радостными немигающими глазами.

На другой день посланцы (в основном белки и птицы) отправились с призывом к рассеянным по всей стране тельмаринам — включая, разумеется, запертых в Беруне пленников. Им было сказано, что Каспиан теперь король, и Нарния отныне принадлежит не только людям, но и говорящим зверям, гномам, дриадам, фавнам и прочим созданиям. Все, кто хочет остаться на этих новых условиях, могут остаться, тем же, кому такой порядок не по душе, Аслан приготовит другой дом. Этим последним следует явиться к Аслану и королям, расположившимся у бродов близ Беруны, в полдень на пятый день. Можно себе представить, скольких тельмаринов это заставило чесать в затылке. Кое-кто, особенно молодые, слышали, подобно Каспиану, рассказы о старых днях и радовались их возвращению. Они уже сдружились с волшебными созданиями и решили остаться в Нарнии. Однако большинство старших, особенно те, кто занимал при Миразе важные посты, надулись и не желали оставаться в стране, где уже не смогут всем заправлять. «Жить здесь, среди толпы дрессированных зверей!» — говорили они. «И призраков, — добавляли некоторые с содроганием. — Вот кто такие эти дриады — самые настоящие призраки». Они не ждали для себя ничего хорошего. «Не доверяю я этому ужасному льву, — говорили они. — Попомните мои слова, он еще покажет свои когти». Однако и обещание нового дома их настораживало. «Как пить дать, затащит нас в свое логово и слопает одного за другим», — бурчали они. И чем больше они так говорили, тем мрачнее и подозрительней становились. Однако в назначенный день больше половины пришли на место.

В одном конце поляны Аслан приказал поставить два древесных ствола, выше человеческого роста, футах в трех один от другого. Третий, более легкий, положили сверху в качестве перекладины, так что получилась вроде как дверь ниоткуда в никуда. Перед нею стоял сам Аслан, справа от него Питер, слева Каспиан. Их окружали Сьюзен и Люси, Трам и Боровик, лорд-канцлер Корнелиус, Громобой, Рипичип и другие. Дети и гномы воспользовались королевской гардеробной в бывшем замке Мираза (теперь это был замок Каспиана). Они так сверкали шелками и золотом, белоснежными рубашками, выглядывающими в прорези рукавов, серебряными кольчугами, парадным оружием, позолоченными шлемами и роскошными шляпами, что больно было смотреть. Даже звери нацепили на шеи дорогие цепи. И все-таки никто не смотрел ни на них, ни на детей. Живое и ласковое золото львиной гривы затмевало их блеск. Остальные старые нарнийцы встали по обеим сторонам поляны. В дальнем конце собрались тельмарины. Солнце сияло, знамена развевались на легком ветру.

— Люди Тельмара, — сказал Аслан, — вы, кто взыскует новой земли, слушайте мои слова. Я отправлю вас в вашу родную страну, которая мне ведома, а вам — нет.

— Мы не помним Тельмара. Мы не знаем, где это. Мы не знаем, как там живется, — роптали тельмарины.

— Вы пришли в Нарнию из Тельмара, — сказал Аслан, — но в Тельмар вы пришли из другого места. Вы не принадлежите к этому миру. Много поколений назад вы явились из того же самого мира, что и король Питер.

Тут половина тельмаринов захныкала: «Так мы и знали. Он хочет отправить нас в иной мир, попросту сжить со света», — а другие начали выставлять грудь, хлопать друг друга по спине и шептать: «Вот оно что. Можно было раньше догадаться, что мы не отсюда и не имеем ничего общего со всеми этими противоестественными тварями. Вот увидите, мы королевской крови». Даже Каспиан, Корнелиус и дети в изумлении смотрели на Аслана.

— Тихо, — сказал Аслан низким голосом, в котором угадывалось рычание. Земля, казалось, вздрогнула, все живое в лесу замерло.

— Вы, сэр Каспиан, — продолжал Лев, — знаете, вероятно, что не могли бы стать истинным королем Нарнии, если бы, подобно великим королям древности, не были сыном Адама и не пришли из мира, где живут Адамовы сыновья. Много лет назад в том мире, в глубоком море, которое зовется Южным, буря выбросила на остров пиратский корабль. Пираты повели себя как обычно — убили туземцев, взяли в жены туземок, стали готовить пальмовое вино, пить и напиваться, валяться под пальмами, а проснувшись, ссориться, порой и убивать друг друга. В одной из таких стычек шестеро оказались против всех остальных. Они бежали со своими женами в глубь острова, в горы и хотели спрятаться в пещере. Однако это была не просто пещера, а одна из щелей или дыр между тем миром и этим. Таких щелей или дыр между мирами в прежние времена было много, теперь их все меньше. Эта — одна из последних. Я не говорю — последняя. И так они упали, или вознеслись, или забрели, или провалились в этот мир, в землю Тельмар, которая была в то время безлюдна. Почему она была безлюдна, это другая история — сейчас я не буду ее рассказывать. В Тельмаре их потомки расплодились, стали сильным и гордым народом. Спустя много поколений в Тельмаре случился голод, и они вторглись в Нарнию, которая тогда была в некотором беспорядке (но это тоже иная и долгая история), и завоевали ее, и правили в ней. Ты хорошо запомнил это все, король Каспиан?

— Еще бы, сир, — отвечал Каспиан. — Я надеялся, что веду род от более достойных предков.

— Ты ведешь род от господина Адама и госпожи Евы, — сказал Аслан. — Это честь, способная возвысить главу беднейшего бедняка, и позор, способный пригнуть плечи величайшего императора. Будь доволен.

Каспиан поклонился.

— А теперь, — продолжал Аслан, — хотите ли вы, мужчины и женщины Тельмара, вернуться на остров ваших отцов? Это неплохое место. Потомки населявших его пиратов вымерли, и остров почти необитаем. Там есть чистые родники, плодородная почва, лес для построек и рыба в лагунах; другие люди из этого мира еще не отыскали его. Щель открыта, но должен предупредить — как только вы пройдете, она закроется навсегда. Больше не будет сообщения между мирами через эту дверь.

Наступила тишина. Потом крепкий, приятного вида тельмарин из числа воинов протолкнулся вперед и сказал:

— Ладно, я рискну.

— Это правильное решение, — сказал Аслан. — И поскольку ты вызвался первым, с тобою добрая магия. Твоя судьба в том мире будет хорошей. Иди.

Воин, слегка побледнев, вышел вперед. Аслан и его свита посторонились, открывая проход к пустой дверной раме.

— Пройди в нее, сын мой, — сказал Аслан, подходя и касаясь носом его носа. Как только дыхание Льва овеяло его, новое выражение мелькнуло в глазах тельмарина — удивленное, но не испуганное, словно он пытается что-то вспомнить. Затем он расправил плечи и вошел в дверь.

Все глаза следили за ним. Они видели три столба, а за ними — деревья, траву и небо Нарнии. Они видели человека между дверными косяками. В следующую секунду он пропал, как не было.

На другом конце поляны тельмарины запричитали: «Что с ним? Ты хочешь нас убить? Мы туда не хотим». Потом один из них, поумнее, сказал:

— Мы не видим за этими палками никакого другого мира. Если вы хотите, чтобы мы поверили, почему не пошлете туда кого-нибудь из своих? Все ваши друзья держатся подальше от этих палок.

Рипичип мгновенно выступил вперед и поклонился.

— Если годится мой пример, — сказал он, — я, не медля ни секунды, проведу в эту арку одиннадцать мышей.

— О нет, Маленькое Существо, — сказал Аслан, осторожно кладя бархатную лапу на голову Рипичипа. — В том мире с вами сделают ужасную вещь. Вас будут показывать для забавы. Пойти должны другие.

— Идем, — сказал вдруг Питер Эдмунду и Люси. — Пора.

— Куда? — спросил Эдмунд.

— Туда, — отвечала Сьюзен, которая, похоже, все уже знала. — За деревья. Нужно переодеться.

— Во что? — удивилась Люси.

— В нашу одежду, конечно, — ответила Сьюзен. — Хороши мы будем на платформе, на английской станции, вот в этом.

— Но все наши вещи в замке у Каспиана, — возразил Эдмунд.

— Да нет же, — сказал Питер, продолжая вести их в самую густую чащу. — Все здесь. Их принесли в узлах сегодня утром. Все готово.

— Так вот о чем Аслан разговаривал утром с тобой и Сьюзен? — догадалась Люси.

— Об этом и о многом другом, — ответил Питер. Лицо у него было торжественное. — Я не могу вам все объяснить. Он хотел кое-что сказать Сью и мне, потому что мы не вернемся в Нарнию.

— Никогда? — в отчаянии вскричали Эдмунд и Люси.

— Вы-то еще вернетесь, — отвечал Питер. — Во всяком случае, я так понял с его слов. А мы со Сью — никогда. Он сказал, мы становимся слишком большими.

— Ой, Питер, — сказала Люси. — Какое горе! Сможешь ли ты его вынести?

— Думаю, да, — отвечал Питер. — Это совсем не так, как я полагал. Ты это поймешь, когда придет твой последний раз. Ладно, быстрей, вот наши вещи.

Странно было и не очень приятно снять королевские одежды и предстать перед великим собранием в школьной форме (притом не очень чистой). Кто-то из самых злобных тельмаринов засмеялся, но все прочие создания приветствовали детей и встали, чтобы почтить Питера, Верховного Короля, королеву Сьюзен Волшебного Рога, и короля Эдмунда, и королеву Люси. Это было волнующее и (со стороны Люси) слезное прощание со старыми друзьями — поцелуи зверюшек, жаркие объятия Пухлых Мишек, крепкое до боли рукопожатие Трама, щекочущие усы Боровика. И, конечно, Каспиан уговаривал Сьюзен взять Рог с собой, и, конечно, Сьюзен убедила его оставить Рог у себя. А затем было чудесное и страшное прощание с самим Асланом, и Питер стал у двери, Сьюзен положила руки ему на плечи, Эдмунд — на плечи ей, Люси — ему, первый тельмарин — Люси, и так, длинной вереницей, они двинулись в проход. Тут наступил миг, который трудно описать, потому что дети увидели три места одновременно. Одно было устье пещеры, открывающееся в ослепительную зелень и синеву тихоокеанского островка, на котором должны были оказаться тельмарины. Второе — поляна в Нарнии, лица гномов и зверей, внимательные глаза Аслана и белые полоски на щеках барсука. Третье же (которое быстро заслоняло остальные) было серое, мрачное пространство пригородной платформы, скамейка с разбросанным на ней багажом, на которой ребята сидели, словно и не трогались никуда, — довольно скучное и тоскливое на первый взгляд, однако неожиданно и по-своему приятное — с его привычными железнодорожными запахами, английским небом и начавшимся учебным годом.

— Ух! — воскликнул Питер. — Ну и времечко у нас было.

— Тьфу ты пропасть! — сказал Эдмунд. — Я забыл в Нарнии свой новый фонарик.

 

При коронации Каспиан поклялся, что обязательно разыщет семерых лордов — сторонников его отца — которых его дядя Мираз отправил разведывать неизвестные земли на востоке. Лорды не вернулись… И вот, оставив в Нарнии правителем лорда-регента мудрого гнома Трама, Каспиан собирает команду отважных смельчаков, и на корабле «Покоритель Зари» отправляется на встречу неизвестному…

А в нашем мире Люси и Эдмунд грустят о Нарнии и стараются не обращать внимания на издевательства кузена Юстэса. Они смотрят на картину, на которой изображён великолепный корабль, бегущий по волнам, вспоминают Нарнию. Юстэс подслушивает их разговор, входит в комнату и начинает, как всегда над ними подтрунивать. В этот момент картина оживает, и все трое оказываются в ней на корабле Каспиана.

В этом путешествии им предстоит пережить очень много приключений, Юстэсу предстоит измениться в лучшую сторону, а брату и сестре повзрослеть окончательно, чтобы проститься с Нарнией навсегда…

 

Глава 1

КАРТИНА В ДЕТСКОЙ

Жил-был мальчик по имени Юстэс Кларенс, а по фамилии — Вред. И, надо сказать, он ее почти заслужил. Родители звали его Юстэсом, учителя — Вредом. Не могу сказать вам, как звали его друзья, их у него не было. Сам он называл родителей не «папа» и «мама», а Гарольд и Альберта, поскольку они считали себя очень современными и передовыми. Они не ели ничего тяжелого, не пили, не курили и не носили синтетического белья. Мебели у них почти не было, спали они без подушек, окна держали открытыми в любую погоду.

Юстэс Кларенс любил животных, точнее — насекомых, но только в мертвом и засушенном виде. Любил он и книги, но лишь такие, где много таблиц и на картинках изображены машины или толстоватые дети, занимающиеся гимнастикой.

Не любил же он двоюродных братьев и сестер — Питера, Сьюзен, Эдмунда и Люси Пэвэнси. Однако он обрадовался, узнав, что двое младших приедут погостить, так как хотел кого-нибудь помучить. Сам он был хилым, не одолел бы даже Люси, не говоря об Эдмунде, но знал немало способов поддеть и обидеть человека, особенно если он у тебя гостит.

Эдмунд и Люси вовсе не хотели ехать к тете Альберте, но ничего поделать не могли. Их отца пригласили в Америку читать лекции, маму он взял с собой, потому что она десять лет не отдыхала, а Питер готовился к вступительным экзаменам у старого профессора Керка, в чьем доме все четверо детей пережили увлекательнейшие приключения. Если бы профессор жил все там же, они бы тоже туда поехали, но он сильно обеднел и переселился и крохотный однокомнатный коттедж. Взять с собой четверых — слишком дорого, и в путешествие отправилась только одна Сьюзен. Родители считали ее красавицей, училась она неважно (хотя в остальном была очень умна), и мама решила, что она «почерпнет больше, чем маленькие». Эдмунд и Люси старались ей не завидовать, но страдали сильно, особенно Эдмунд. «Тебе что, — говорил он, — а мне с ним жить в одной комнате!..»

Повесть наша началась под вечер, когда брату и сестре удалось побыть немного одним. Говорили они, естественно, о Нарнии, своей заповедной и любимой стране. Почти у всех есть такая страна, но чаще всего — в воображении. Эдмунду и Люси повезло больше, чем нам, — их страна существовала на самом деле. Они побывали там дважды — не в игре, не во сне, а наяву. Конечно, попали туда они чудом, иначе в Нарнию не попадешь, и надеялись снова там очутиться (собственно, им это было обещано или почти обещано). Сами понимаете, они говорили о ней, когда только могли.

Сидели они у Люси, на кровати, и смотрели на картину, которая висела прямо напротив них. Только она одна и нравилась им из всех здешних картин. Тете Альберте она, напротив, не нравилась (поэтому ее и повесили в комнате наверху), но выбросить ее не решались, ибо это был свадебный подарок от кого-то, с кем не хотелось ссориться.

На картине был корабль, и казалось, что он летит прямо на тебя. На носу у него сверкал позолотой дракон с открытой пастью, мачта была одна, и парус один, квадратный и малиновый. За золотой головой дракона виднелся зеленый борт, а высокая волна, на которую корабль взлетел, сияла синевой. Чем дольше ты смотрел, тем ближе все это было, и казалось, что тебя вот-вот обрызгает пеной. Ветер, как видно, был хороший, и корабль несся легко, чуть накренясь вправо (замечу, кстати, что это называется правый галс). Солнце светило тоже справа, и с этой стороны вода отливала зеленью и пурпуром. Слева же (от зрителя — справа) она была потемней.

— Знаешь, — сказал Эдмунд, — очень тяжело смотреть на такой корабль, если не можешь попасть в Нарнию.

— Нет, все легче, когда хоть посмотришь, — сказала Люси. — А правда, он совсем как там!

— Играть не надоело, а? — спросил Юстэс Кларенс, который подслушивал за дверью, а сейчас вошел, ухмыляясь как можно гнуснее. Прошлым летом он жил у Пэвэнси, много слышал про Нарнию и любил поддразнивать ею своих нынешних гостей. Конечно, он считал, что они ее выдумали; поскольку же ему самому не хватало ума на выдумки, Нарния чрезвычайно его раздражала.

— Чего тебе надо? — грубо спросил Эдмунд.

— А я стишок сочинил, — сказал Юстэс. — Вот такой:

— Во-первых, «играет» и «станет» — не рифма, — сказала Люси.

— Это ассонанс, — важно ответил Юстэс.

— Не спрашивай, что это такое! — сказал Эдмунд. — Он только и ждет, чтобы его спросили. Сиди и молчи, может, он тогда уйдет.

Любой мальчик, встретив такой прием, или ушел бы, или хотя бы обиделся. Но Юстэс был не таков. Усмехаясь, как прежде, он заговорил снова.

— Что, картинкой любуетесь? — спросил он. — Неужели нравится?

— Ради бога, не отвечай, а то он начнет спорить об искусстве! — поспешил вставить Эдмунд, но правдивая Люси уже ответила:

— Да, очень.

— Вот уж мерзость, так мерзость, — заявил Юстэс.

— А ты не смотри, — предложил Эдмунд.

— Нет, а почему она тебе нравится? — пристал Юстэс к Люси.

— Наверное, вот почему, — ответила Люси. — Мне кажется, что корабль плывет на самом деле. И вода совсем как настоящая. А волны как будто поднимаются и опускаются.

Конечно, у Юстэса было что на это ответить, но он промолчал: взглянув на картину, он увидел, что волны и в самом деле поднимаются и опускаются. Он всего один раз в жизни плавал на корабле (да и то на остров Уайт) и не выносил качки. Теперь, когда он взглянул на волны, ему снова стало плохо. Он позеленел, отвернулся, а потом попытался взглянуть еще раз. И тут все трое оцепенели от изумления.

Вам, наверное, будет трудно поверить в то, что они увидели, но и они не поверили своим глазам. На картине все двигалось, причем не как в кино — все было слишком живым, легким, объемным. Нос корабля опускался вниз — и большой фонтан брызг взлетал вверх. Потом волна прокатывалась под кораблем, на минуту становились видны корма и днище, и снова опускалась, и появлялась снова. Учебник, лежавший на кровати возле Эдмунда, зашелестел страницами и полетел к той стене, на которой висела картина, а Люси почувствовала, что волосы хлещут ее по щекам, как бывало в ветреную погоду. Погода и впрямь стала ветреной, только ветер дул из картины. Вместе с ветром до них долетали звуки: вздохи волн, плеск воды о борт корабля, скрип снастей, свист ветра и рокот моря. Но только запах, острый и горьковатый, убедил Люси, что это не сон.

— Прекратите! — пискливо и злобно заорал Юстэс. — Что за дурацкие шутки! Хватит, а то я Альберте скажу! Ой!

Эдмунд и Люси привыкли к приключениям, но тут и они закричали «Ой!», ибо соленая вода неожиданно выплеснулась из рамы и окатила их с головы до ног.

— Я сломаю вашу мерзкую картину! — заорал Юстэс, и тут произошло несколько событий сразу: Юстэс бросился к картине; Эдмунд, который кое-что знал о магических силах, устремился за ним, крича: «Стой, не дури!»; Люси вцепилась в него с другой стороны; и как раз в эту минуту то ли они стали быстро уменьшаться, то ли картина начала расти, Юстэс подпрыгнул, чтобы сорвать ее со стены, и оказался в ней. Прямо перед ним было не стекло, а настоящее море, ветер и волны неслись на раму, словно на скалу. Совсем перепугавшись, он сам ухватился за Эдмунда и Люси, и они прыгнули в раму вслед за ним. Миг-другой все бились и кричали, а когда им все же удалось удержать равновесие, огромная голубая волна обрушилась на них, опрокинула и поволокла за собой. Юстэс отчаянно завизжал, но визг его тотчас оборвался, ибо вода попала ему в рот.

Люси благодарила судьбу за то, что прошлым летом научилась хорошо плавать. Правда, она плыла слишком торопливо, да и вода была куда холоднее, чем казалось снаружи. Тем не менее, Люси не тонула и сумела сбросить туфли (это непременно нужно, когда плывешь в глубоком месте). Она даже не забыла закрыть рот, но не закрывала глаза. Корабль был совсем близко — прямо над ней поднимался зеленый борт, а сверху глядели люди. Но, как и следовало ожидать, Юстэс вцепился в нее, и они пошли ко дну. Когда они все же вынырнули, Люси увидела, как с корабля прыгнул человек в белом. Эдмунд теперь барахтался рядом с ней, держа вопящего Юстэса под мышки. Потом она увидела чье-то знакомое лицо, и кто-то ухватил ее за плечи. Люди на корабле кричали, над фальшбортом свесились головы, вниз полетели веревки и канаты. Эдмунд и тот, знакомый, обвязали Люси веревками. Ей казалось, что все это длится очень долго, так как лицо ее посинело, а зубы начали выбивать дробь. На самом же деле времени прошло мало: на корабле поджидали удобного момента, чтобы поднять ее наверх, не ударив о борт корабля. Несмотря на это, она сильно ушибла коленку, и ей было больно, когда, дрожа от холода, она оказалась на палубе. После нее подняли Эдмунда, а потом — несчастного Юстэса. Последним появился чем-то знакомый златоволосый мальчик, на несколько лет постарше Люси.

— Ка-Ка-Каспиан! — вдруг сказала она, когда обрела голос. Да, это был Каспиан, юный король Нарнии, которому они помогли занять престол, когда были здесь в прошлый раз. Тут и Эдмунд узнал его. Все трое пожали друг другу руки, а мальчики еще похлопали друг друга по спине.

— А это ваш приятель? — спросил Каспиан, с улыбкой поворачиваясь к Юстэсу. Но тот плакал гораздо громче, чем можно плакать в его годы, если ты просто промок, и вопил:

— Пустите меня, пустите меня обратно! Мне тут не нравится.

— Пустить? — спросил Каспиан. — Куда же это?

Юстэс подбежал к борту корабля, словно ожидая увидеть над морем раму картины, а может быть, и часть комнаты, но увидел только пенистые синие волны и голубое небо, сливавшиеся у горизонта. Наверное, нельзя упрекать его в том, что сердце у него упало. Ему чуть что становилось худо.

— Эй, Ринельф! — крикнул Каспиан одному из матросов. — Принеси их величествам грогу! После такого купания надо согреться.

Он называл величествами Эдмунда и Люси, потому что когда-то, задолго до него, они, и Сьюзен, и Питер были королями и королевами Нарнии. Время в этой стране течет не так, как у нас, и, проведя там сто лет, вы вернетесь в наш мир в тот самый день и час, когда его покинули. Но если, пробыв здесь, скажем, неделю, вы вернетесь в Нарнию, там за это время может пройти и тысяча лет, и один день, и вообще ни минуты. Пока туда не попадешь, этого не узнаешь. И потому, когда Питер с братом и сестрами вернулись в Нарнию, жители ее приняли их, как приняли бы мы короля Артура. Кстати, некоторые считают, что он и вправду вернется, а от себя добавлю: давно пора.

Ринельф принес горячий грог, дымящийся в кувшине, и четыре серебряных кубка. Именно это сейчас и требовалось; и, сделав несколько глотков, Люси и Эдмунд почувствовали, что тепло пробирает их до самых пяток. Но Юстэс морщился, и плевался, и ныл, требуя, чтобы ему дали витаминизированного напитка на дистиллированной воде, и вообще поскорее высадили на берег.

— Доброго спутника привел ты нам, братец-король, — прошептал Каспиан Эдмунду, но не успел он добавить и слова, как Юстэс снова завопил:

— О-о-ой! Фу! Что это? Уберите от меня эту мерзость!

Впрочем, на сей раз чувства его можно было понять. Из рубки на юте вышло преудивительное существо и неторопливо подошло к ним. Можете называть это существо мышью — собственно, оно мышью и было, только ходило на задних лапах и достигало в высоту двух футов. На голове у него был тонкий золотой обруч, а в нем — длинное алое перо. (Поскольку шерстка у мыши была темная, почти черная, выглядело это очень красиво.) Левая лапка лежала на эфесе шпаги, такой же длинной, как хвост. Мышь — нет, назовем это создание Мышем, слишком уж ему не подходит женский род, — Мыш изящно и величаво ступал по раскачивающейся палубе, а манеры у него были самые изысканные. Люси и Эдмунд сразу узнали Рипичипа, храбрейшего из нарнийских говорящих зверей, покрывшего себя бессмертной славой во втором сражении при Беруне. Люси, как всегда, ужасно захотелось взять его на руки и погладить по теплой шерстке; но она не посмела — он обиделся бы до глубины души. И она опустилась на одно колено, чтобы поговорить с ним.

Рипичип выставил вперед левую лапку, отставил правую, церемонно поклонился, поцеловал Люси руку, выпрямился, подкрутил усы и промолвил тоненьким голоском:

— Мое нижайшее почтение вашему величеству! Мое нижайшее почтение королю Эдмунду! (Он снова поклонился.) Мы и мечтать не смели, что вы украсите своим присутствием наше славное плавание.

— О-о-ой, уберите его! — вопил Юстэс. — Ненавижу мышей! Терпеть не могу дрессированных животных! Какая пошлость… и глупость… и сентиментальность, в конце концов!

— Насколько я понимаю, — спросил Рипичип у Люси, бросив взгляд на Юстэса, — этот невоспитанный человек находится под покровительством вашего величества? Если это не так…

Тут Эдмунд и Люси одновременно чихнули.

— Какой я дурак, вы же мокрые! — воскликнул Каспиан. — Идите вниз, переоденьтесь. Тебе, Люси, я отдам свою каюту, только боюсь, у нас тут нет платьев. Придется тебе обойтись моей туникой. Рипичип, будь добр, укажи ее величеству дорогу.

— Ради служения даме, — сказал Рипичип, — можно забыть на время и о чести… — и он сурово поглядел на Юстэса. Но Каспиан поторопил их, и через несколько минут Люси оказалась в королевской каюте. Там ей ужасно понравилось все — и три квадратных окна, в которые били синие волны, и низкие, обитые мягким скамьи, окружавшие стол с двух сторон, и серебряная лампа под потолком (Люси сразу узнала тонкую работу гномов), и золотой лев над дверью. Все это она заметила в мгновение ока, ибо тут же появился Каспиан и сказал:

— Живи здесь, Люси. Я только возьму себе сухую одежду, — и принялся рыться в одном из ящиков.

— И ты возьми себе, что найдешь, — прибавил он. — Мокрое оставь за дверью, я скажу, чтобы его отнесли сушиться на камбуз.

Люси было так хорошо, словно она давно жила в каюте Каспиана, и даже покачивание корабля не беспокоило ее, ибо, когда она была в Нарнии королевой, ей приходилось плавать по морю. Каюта была совсем крошечная, но светлая, обшитая деревом (на панелях летали птицы, пламенели драконы) и очень чистая. Туника молодого короля оказалась великовата, но Люси ее кое-как приладила, а вот башмаки, сапоги и сандалии были сильно велики, но ей нравилось ходить по кораблю босиком. Переодевшись, она посмотрела в окно на убегающую назад воду и глубоко, радостно вздохнула. Она не сомневалась, что плавание будет чудесное.

 

Глава 2

НА БОРТУ КОРАБЛЯ

— А вот и Люси! — сказал Каспиан. — Мы тебя ждем. Это — мой капитан, лорд Дриниан.

Черноволосый человек опустился на колено и поцеловал Люси руку. Кроме него, на палубе были Рипичип и Эдмунд.

— А где Юстэс? — спросила Люси.

— В постели, — ответил Эдмунд, — и вряд ли мы ему поможем. Он только сердится, если с ним хочешь по-хорошему.

— Нам с вами надо поговорить, — сказал Каспиан.

— Еще бы, — сказал Эдмунд, — и прежде всего о времени. Год тому назад мы покинули эту страну перед самой твоей коронацией. Сколько же прошло с тех пор у вас?

— Ровно три года, — сказал Каспиан.

— Ну и как, все в порядке? — спросил Эдмунд.

— Разве я мог бы покинуть королевство, если бы что-нибудь было не в порядке? — отвечал король. — Все прекрасно, лучше и быть не может. Все распри между моими подданными — гномами, фавнами, говорящими зверями и всеми прочими — улажены. Прошлым летом мы так отделали у границы наших соседей-великанов, что они теперь платят нам дань. Пока я в плавании, страной правит очень хороший регент, лорд Трам. Помните такого гнома?

— Милый Трам! — воскликнула Люси. — Как не помнить! Лучшего не выберешь!

— Да, сударыня, — подтвердил Дриниан. — Он верен, как барсук, и храбр, как… как мышь. — Дриниан хотел сказать «как лев», но заметил, что на него смотрит Рипичип.

— А куда мы плывем? — спросил Эдмунд.

— Это длинная история, — сказал Каспиан. — Вы, наверное, помните, когда я был маленьким, мой коварный дядя Мираз отослал в дальние моря семерых лордов, друзей моего отца, которые могли встать на мою сторону. Он поручил им обследовать все, что к востоку от Одиноких Островов.

— Да, — сказала Люси, — и ни один из них не вернулся.

— Верно. Так вот, в день моей коронации я, с благословения Аслана, дал клятву: как только в Нарнии воцарится мир, я отправлюсь на восток и буду плыть один год и один день, чтобы отыскать друзей моего отца или, узнав об их гибели, отомстить за них. Звали их лорд Ревелиан, лорд Берн, лорд Аргоз, лорд Мавроморн, лорд Октезиан, лорд Рестимар и… опять забыл!..

— Лорд Руп, ваше величество, — подсказал Дриниан.

— Да, да, конечно, Руп, — подхватил Каспиан. — Вот моя главная цель. Но у Рипичипа есть один замысел, — все посмотрели на маленького рыцаря, — еще более возвышенный.

— Высокий, как мой дух, — сказал Рипичип, — или как мой рост. Почему бы нам не доплыть до восточного края света? Мне кажется, что именно там страна Аслана. Великий Лев всегда приходит с востока, из-за моря.

— Прекрасный замысел! — с уважением сказал Эдмунд.

— Ты думаешь, — спросила Люси, — страна Аслана — такая?.. То есть до нее можно добраться?

— Не знаю, ваше величество, — ответил Рипичип, — но вот в чем штука. Когда я был маленьким, меня нянчила дриада, и она мне пела:

Не знаю, как это понимать, но слова меня околдовали.

Люси помолчала и спросила:

— Каспиан, а где мы сейчас?

— Это лучше знать капитану, — сказал король, и Дриниан тут же достал карту и развернул ее на столе.

— Мы вот здесь, — показал он на карте. — Точнее, мы были здесь в полдень. Мы покинули Кэр-Параваль с попутным ветром и уже через день достигли Гальмы. Там мы пробыли неделю, поскольку герцог Гальмский устроил в честь его величества большой турнир. Король наш выбил из седла многих рыцарей…

— …и сам свалился не раз, — вставил Каспиан. — До сих пор синяки.

— …многих рыцарей, — недовольно повторил Дриниан. — Мы думали, герцогу пришлось бы по сердцу, если бы наш король женился на его дочери, но из этого ничего не вышло…

— Она косая и с веснушками, — объяснил Каспиан.

— Бедная девочка! — сказала Люси.

— …и мы покинули Гальму, — продолжал Дриниан, — и два дня шли на веслах, а потом снова подул ветер, так что лишь на четвертый день после Гальмы мы добрались до Теревинфии.

Теревинфский король посоветовал нам не сходить на берег, ибо в его стране свирепствует какая-то болезнь, так что мы бросили якорь в устье реки, подальше от столицы, и стали ждать. Через три дня подул юго-восточный ветер, и мы взяли курс к Семи Островам. На третий день нас догнал пиратский корабль (судя по оснастке — теревинфский), но мы стали стрелять из луков, и ему пришлось спасаться бегством…

— А мы бросились за ним в погоню, взяли на абордаж и расправились с мерзавцами! — вставил Рипичип.

— Через пять дней мы достигли Мьюла, самого западного из Семи Островов, прошли на веслах весь пролив и перед самым закатом солнца бросили якорь в Алой Гавани, на острове Брэн, где нас встретили очень приветливо, вдоволь снабдили провизией и водой. Шесть дней спустя мы покинули Алую Гавань и быстро двинулись на восток. Надеюсь, через день-другой мы увидим Одинокие Острова… В общем, в море мы дней тридцать и проплыли больше четырехсот лиг.

— А сколько нам плыть после Островов? — спросила Люси.

— Никто не знает, ваше величество, — ответил Дриниан. — Разве что на Островах скажут.

— В наше время они и сами не знали, — заметил Эдмунд.

— Значит, — сказал Рипичип, — настоящие приключения начнутся только после Островов.

Каспиан спросил, не желают ли они до ужина осмотреть корабль, но Люси почувствовала угрызения совести и сказала:

— Нет, я сперва навещу Юстэса. Ужасная это вещь, морская болезнь. Ах, если бы у меня было мое снадобье, я бы сразу его выле-чила!

— А оно здесь, — сказал Каспиан. — Я совсем о нем забыл. Когда ты его оставила, я решил, что это — одно из королевских сокровищ, и взял с собой. Только… стоит ли его тратить на морскую болезнь?

— Я возьму одну капельку, — сказала Люси.

Каспиан открыл сундук, стоявший под скамьей, и достал красивую алмазную бутылочку, хорошо знакомую Люси.

— Бери, королева, — сказал он, — то, что тебе принадлежит. — И они вышли из каюты на залитую солнцем палубу.

На палубе было два больших продолговатых люка: один перед мачтой, другой — позади нее, и оба, как всегда в хорошую погоду, были распахнуты настежь, чтобы внутрь корабля попадало больше света и воздуха. Каспиан подвел гостей к заднему люку, и, спустившись по трапу, они оказались в большом помещении, где от борта к борту стояли скамьи. Свет проникал сюда сквозь отверстия для весел, и солнечные зайчики резво прыгали по потолку. Конечно, корабль Каспиана не был этой ужасной штукой — галерой, где гребут прикованные цепями рабы. Веслами пользовались только тогда, когда стихал ветер или когда входили в гавань; и тут уж все, кроме коротколапого Рипичипа, по очереди сменяли друг друга. Место под скамьями было свободно, а посередине, от носа до кормы, тянулся трюм, заполненный всевозможными съестными припасами: здесь были мешки с мукой, бочки с водой и пивом, горшки с медом, бутылки вина, яблоки, орехи, сыры, ящики с солониной, галеты, репа. На потолке (то есть с изнанки палубы) висели окорока и связки лука, и гамаки, в которых спали матросы. Каспиан повел гостей к корме, ступая со скамьи на скамью; сам он шагал, Люси почти прыгала, а Рипичип летел по воздуху. Вскоре они добрались до деревянной переборки. Каспиан открыл дверь, и все вошли в каюту, которая помещалась на корме, под палубой. Конечно, тут было не так уж удобно. Потолок был низкий, стены круто сходились книзу, пола почти не было, а окна из толстого стекла никогда не открывались, ибо находились под водой. Сейчас корабль покачивало, и они становились то золотистыми от солнца, то темно-зелеными, как море.

— Тут поселимся мы с тобой, Эдмунд, — сказал Каспиан. — Пусть ваш родственник спит на койке, а мы повесим себе гамаки.

— Ваше величество, позвольте мне… — начал Дриниан, но Каспиан его перебил:

— Нет, нет, капитан, все уже решено. Вы с Ринсом (Ринс был помощником капитана) ведете корабль и вечером, когда мы поем и беседуем, трудитесь вовсю, так что оставайтесь, где были, наверху, нам с королем Эдмундом и тут хорошо. А как наш новый знакомец?

Позеленевший Юстэс мрачно спросил, скоро ли стихнет буря.

— Какая буря? — удивился Каспиан, а Дриниан засмеялся.

— Скажете тоже, буря! — проревел он. — Да сейчас погода — лучше некуда.

— Кто это? — раздраженно спросил Юстэс. — Скажите ему, чтобы он ушел. От его смеха голова лопнет.

— Мы принесли лекарство, ты поправишься, — сказала Люси.

— Ах, оставьте меня в покое! — простонал Юстэс, но все-таки отпил из бутылочки; и, хотя он сказал: «Какая гадость!» (по всей каюте разлился дивный запах), лицо его порозовело, вообще ему стало лучше. Он перестал жаловаться на бурю и головную боль и принялся требовать, чтобы его высадили на берег, где он немедленно свяжется с британским консулом. Когда же Рипичип спросил, что такое «свяжется» и кто такой «консул» (он решил, что это — особый вид поединка), Юстэс пробормотал: «И этого не знает!..» В конце концов его удалось убедить, что они и так плывут на всех парусах к ближайшей земле, а отправить его в Кембридж, где жили дядя Гарольд и тетя Альберта, не легче, чем на луну. Тогда он хмуро согласился переодеться и выйти на палубу.

Каспиан показал им корабль, хотя многое они уже видели. Они поднялись на полубак и посмотрели, как впередсмотрящий стоит на скамеечке внутри золоченой драконовой шеи и вглядывается вдаль сквозь его раскрытую пасть. На полубаке был камбуз (корабельная кухня) и каюты, в которых жили боцман, корабельный плотник, кок и главный лучник. Если вам кажется, что неудобно помещать камбуз на полубаке, ибо дым из его трубы летит назад, вы представляете себе пароход, который идет навстречу ветру, а не парусный корабль, где ветер дует сзади и относит вперед и запахи, и дым. Гости поднялись по вантам на самую верхушку мачты, и поначалу им было страшно — так и казалось, что упадешь, и притом в море, а не на далекую маленькую палубу. Потом они прошли на полуют, где Ринс и еще один моряк стояли у штурвала, а за ними поднимался вверх золоченый драконий хвост, внутри которого стояла невысокая скамья.

Корабль назывался «Покоритель зари». Он был гораздо меньше наших кораблей и даже тех бригантин, галер и галеонов, которые застали в Нарнии Люси и Эдмунд, когда царствовали под началом короля Питера. При той династии, к которой принадлежал Каспиан, плавали очень мало, и, когда его дядя, коварный Мираз, изгнал семерых лордов, ему пришлось купить корабль в Гальме и нанять тамошних матросов. Каспиан решил сделать Нарнию морской державой, но «Покоритель зари» — лучший из построенных при нем кораблей — был так мал, что на палубе перед мачтой, между передним люком, корабельной лодкой и клеткой с курами (Люси тут же их покормила), почти не оставалось места. Но все же он был красив, изящен и ярок, и все в нем было сделано поистине мастерски. Конечно, Юстэсу ничего не нравилось, и он хвастался, что «у нас» есть пароходы, самолеты и подводные лодки («Много он в них понимает», — ворчал Эдмунд), зато Люси и Эдмунд были в восторге. Когда, осмотрев корабль, они вернулись ужинать в каюту и увидели, что небо на западе охвачено алым пламенем, и ощутили соленый вкус моря, и подумали о неведомых землях на восточном краю света, Люси просто говорить не могла от счастья…

О чем думал Юстэс, лучше всего расскажет он сам, ибо наутро, получив назад свою сухую одежду, он тотчас достал из кармана черный блокнотик и карандаш. Этот блокнотик всегда был при нем: он записывал туда свои отметки — ни один предмет его не занимал, но отметки он очень любил и вечно спрашивал: «Мне поставили столько-то. А тебе?» Но здесь отметок ждать не приходилось, и он решил вести дневник. Вот первая запись:

« 7 августа. Если это не сон, я более суток плыву на каком-то мерзком паруснике. Бушует буря (хорошо, что я не боюсь морской болезни). Набегают огромные волны, и это корыто много раз чуть не утонуло. Все делают вид, что ничего не замечают — наверное, хотят себя показать, а может, и правда не видят (Гарольд говорит, что простые люди закрывают глаза на реальность). Как глупо выйти в море на этом корыте, чуть побольше шлюпки! Конечно, здесь ничего нет — ни салона, ни радио, ни ванной, ни шезлонга. Вчера вечером меня таскали по всем закоулкам, и Каспиан так хвастался, словно это океанский лайнер. Я пытался ему объяснить, что такое корабль, но он ничего не понял, слишком туп. Э. и Л., конечно, меня не поддержали. Л. еще мала и не понимает опасности, а Э. подлизывается к К., как все. Его, то есть К., называют королем. Я сказал, что я — республиканец, а он спросил, что это такое! По-моему, он абсолютно ничего не знает. Поместили меня, конечно, в самой плохой каюте. Это истинный карцер. Л. дали целую комнату на палубе, вполне приличную. К. сказал, это потому, что Л. — девочка. Я пытался ему объяснить, что, как говорит Альберта, такие вещи только унижают женщин, но он не понял, слишком туп. Мог бы хоть понять, что мне нельзя оставаться в этой дыре, я заболею. Э. говорит, не надо ворчать: К. отдал свою каюту Л. и теперь живет вместе с нами. Что с того? У нас еще теснее. Да, чуть не забыл: тут ходит какая-то наглая мышь. Другие — как хотят, а я ей хвост оторву, если она меня тронет. Еда, конечно, хуже некуда».

Первая стычка между Юстэсом и Рипичипом произошла раньше, чем можно было ожидать. На следующий день, перед обедом, когда все уже сели за стол (на море всегда хочется есть), Юстэс вихрем влетел в каюту, поддерживая одной рукой другую и вопя:

— Ваша зверюга чуть меня не убила! Смотрите за ней! Я буду жаловаться! Да, вам прикажут ее ликвидировать!

Тут в дверях появился Рипичип со шпагой в руке. Усы его воинственно торчали, но он, как всегда, был предельно вежлив.

— Прошу прощения у всех, — сказал он, — особенно у ее величества. Если бы я предвидел, что побеспокою вас, то выбрал бы более удобное время…

— А что случилось? — спросил Эдмунд.

А случилось вот что. Рипичип, которому всегда казалось, что корабль плывет слишком медленно, любил сидеть рядом с драконьей головой и, вглядываясь в небо на востоке, тихо напевать тонким голоском песню, которую сочинила для него дриада. Какой бы сильной ни была качка, он ни за что не держался, легко сохраняя равновесие; возможно, ему помогал длинный хвост, который свешивался по фальшборту вниз, почти до палубы. Все на корабле знали эту привычку, и морякам она нравилась, поскольку на вахте было с кем поговорить. Я не знаю, зачем Юстэс ковылял, спотыкаясь, по палубе (он так и не научился ходить по ней). Быть может, он высматривал на горизонте землю, быть может, просто околачивался возле камбуза. Как бы то ни было, он заметил свешивающийся хвост — конечно, зрелище соблазнительное — и решил, что будет очень приятно этот хвост схватить, дернуть вниз, крутануть Рипичипа разок-другой, убежать и вволю посмеяться. Сначала все шло прекрасно. Мышиный рыцарь был ненамного тяжелее крупного кота. Юстэс в мгновение ока сдернул его за хвост и захохотал, глядя на нелепо растопыренные лапки и открытый рот. Но Рипичип, опытный боец, никогда не терял самообладания и сноровки. Нелегко вытащить из ножен шпагу, если тебя крутят в воздухе за хвост, но он это сделал. Юстэс почувствовал дважды сильную боль в руке и выпустил хвост, а мышиный рыцарь, словно мячик, отскочил от палубы — и сверкающая молния замелькала у Юстэсова живота (нарнийские мыши не соблюдают правила «выше пояса», поскольку им и до пояса не дотянуться).

— Перестань! — завопил Юстэс. — Сейчас же убери штуку! Это опасно! Ты меня ранишь! Ну, сколько можно! Я Каспиану скажу! Тебе намордник наденут… тебя свяжут…

— Где твоя шпага, жалкий трус? — пропищал Рипичип. — Защищайся, или я тебя просто высеку.

— У меня нет шпаги, — сказал Юстэс. — Я — пацифист. Я против всякой борьбы.

— Не ослышался ли я? — строго спросил Рипичип, на мгновение опуская шпагу. — Ты отказываешься от поединка?

— Ну, чего ты от меня хочешь? — заныл Юстэс, потирая раненую руку. — Шуток не понимают!..

— Я хочу, — сказал Рипичип, — чтобы ты — выучился — хорошим — манерам — и уважал — рыцарскую честь — мышиную честь — мышиный хвост! (там, где у нас стоит тире, он хлестал Юстэса шпагой, а клинок ее, закаленный гномами, бил больно, как розга).

Конечно, Юстэс учился в школе, где не было телесных наказаний, и такого с ним еще не случалось. Вот почему он, хотя и не умел ходить в качку, меньше чем за минуту промчался через весь корабль и ворвался в каюту. Пылкий Рипичип бежал за ним, размахивая шпагой, и Юстэсу казалось, что она раскалена.

В каюте, к его ужасу, дуэль приняли всерьез, и Каспиан предложил ему свою шпагу, а Дриниан и Эдмунд заспорили о том, что делать, когда один противник настолько ниже другого. Юстэс хмуро попросил у Мыша прощения и удалился вместе с Люси к себе в каюту промыть и перевязать раны. Потом он лег в постель, осторожности ради — на бок.

 

Глава 3

ОДИНОКИЕ ОСТРОВА

— Земля! — закричал впередсмотрящий.

Люси, которая разговаривала на юте с Ринсом, быстро спустилась по лестнице и поспешила на полубак. По пути к ней присоединился Эдмунд, а Каспиан, Дриниан и Рипичип были уже там. Утро выдалось холодное, небо над темно-синим морем, усеянным белыми клочками пены, казалось очень бледным. Впереди, по правому борту, словно зеленый холм среди моря, виднелся ближайший из Одиноких Островов — Фелимат, а позади него возвышались серые склоны Дорна.

— Дорн! Фелимат! — воскликнула Люси, хлопая в ладоши от радости. — Ах, Эдмунд, как давно мы их не видели!

— Никак не пойму, — сказал Каспиан, — почему они принадлежат Нарнии. Разве король Питер завоевывал их?

— О, нет! — отвечал Эдмунд. — Так было еще до нас, при Белой Колдунье.

(Сам я, кстати сказать, тоже не знаю, почему острова эти принадлежат Нарнии. Если узнаю и если это занимательно, я расскажу вам в другой книге.)

— Будем причаливать к берегу, ваше величество? — спросил Дриниан.

— Пожалуй, не стоит, — сказал Эдмунд. — В наше время здесь никого не было, да и сейчас нет, судя по виду. Раньше народ жил на Дорне, а кое-кто — на Авре, это третий остров, его пока не видно. А на Фелимате пасли овец.

— Значит, обогнем его, — сказал Дриниан, — и высадимся на Дорне. Придется грести.

— Как жаль, что мы не побываем на Фелимате, — сказала Люси. — Мне бы хотелось побродить там. На нем так пусто… но хорошо, и трава, и клевер, и тихий соленый воздух…

— Я тоже не прочь размять ноги, — согласился Каспиан. — Вот что, давайте высадимся на берег и отошлем лодку обратно. Пересечем остров, а корабль подберет нас на той стороне.

Если бы Каспиан знал, что из этого получится, он бы так не сказал; но тогда это всем понравилось.

— Ой, идем! — воскликнула Люси.

— Ты пойдешь с нами? — спросил Каспиан у Юстэса, который появился на палубе с перевязанной рукой.

— Пойду, пойду, только бы подальше от этого проклятого корыта, — сказал Юстэс.

— Проклятого корыта? — переспросил Дриниан. — Ты о чем?

— Во всех цивилизованных странах, — сказал Юстэс, — корабли такие большие, что и не помнишь, где ты — на суше или на море.

— Тогда зачем плавать? — сказал король. — Дриниан, прикажи спустить шлюпку на воду.

Король, Рипичип, Люси, Эдмунд и Юстэс сели в шлюпку и поплыли к берегу. Когда они высадились, шлюпка поплыла обратно, а они долго смотрели ей вслед, удивляясь, каким крошечным кажется корабль.

Люси, конечно, была босая (она ведь скинула туфли тогда, в воде), но это ничего, когда идешь по пушистому мху. Хорошо было вновь очутиться на суше, дышать землей и травой, хотя поначалу земля покачивалась под ногами, словно палуба, так всегда бывает после долгого плавания. Здесь оказалось теплее, чем в море, и Люси особенно понравилось ступать по нагретому песку. В небе пел жаворонок.

Они шли в глубь острова, поднимаясь на довольно крутой, хотя и невысокий холм. На вершине, конечно, они оглянулись: корабль медленно плыл к северо-западу, сверкая на солнце, словно большой жук. Перевалив через гребень холма, они его больше не видели.

Зато они увидели остров Дорн, отделенный широким проливом, а за ним, чуть слева — остров Арву. На Дорне нетрудно было рассмотреть белый городок, который назывался Узкой Гаванью.

— А это кто такие? — спросил вдруг Эдмунд.

В зеленой долине, куда они спускались, сидели шесть или семь вооруженных, грубоватых с виду мужчин.

— Не говорите им, кто мы, — предупредил Каспиан.

— Почему, ваше величество? — спросил Рипичип, который согласился, чтобы Люси несла его на плече.

— Я подумал, — ответил Каспиан, — что здесь давным-давно не слышали о Нарнии. Быть может, они не считают себя нашими подданными. Тогда небезопасно называться королем.

— У нас есть шпаги, ваше величество! — воскликнул Рипичип.

— Да, Рипичип, я знаю, — сказал Каспиан. — Но если бы я хотел снова завоевать эти три острова, я бы взял сюда отряд побольше.

Тут они приблизились к незнакомцам, один из которых, крупный и черноволосый, крикнул:

— Здорово, ребята!

— Здравствуйте, — ответил Каспиан. — Есть ли еще наместник на Одиноких Островах?

— Есть, как не быть! — отвечал мужчина. — Губернатор Гумп. Он там, в Узкой Гавани. Выпейте-ка с нами, ребята!

Каспиан поблагодарил и согласился, хотя ни ему, ни его спутникам не понравились сидящие под деревом люди. Но едва они подняли чарки, как черноволосый кивнул своим приятелям, и в мгновение ока путешественников схватили, обезоружили и связали по рукам и ногам — всех, кроме Рипичипа, который отчаянно барахтался и кусался.

— Блямц, поосторожней с этой тварью! — сказал вожак. — Смотри не попорти. За нее много дадут.

— Трус и подлец! — вскричал Рипичип. — Отдай мою шпагу и отпусти мои лапы, если посмеешь!

— Ничего себе! — присвистнул работорговец (а это был именно работорговец). — Да он говорящий! Вот это да!.. Будь я проклят, если за него не отвалят сотни две!

— Так вот ты кто! — сказал Каспиан. — Вор и работорговец! Есть чем гордиться!

— Ну-ну-ну, — сказал работорговец. — Придержи-ка язык. Вы по-хорошему — и мы по-хорошему, ясно? Такая у меня работа. Зарабатываю, как умею, а ты не суйся не в свое дело.

— Куда вы нас поведете? — с трудом выговорила Люси.

— В Узкую Гавань, — ответил работорговец. — Завтра там как раз базарный день.

— Есть там английский консул? — спросил Юстэс.

— Это чего? — удивился мужчина.

Юстэс долго пытался объяснить и уже устал, когда работорговец прервал его:

— Ладно, хватит болтать! Говорящая мышь — хорошая штука, но этот кого угодно уморит… Пошли, ребята.

Четверых пленных накрепко, но не больно привязали к длинной веревке и повели к берегу. Рипичипа несли на руках. Он перестал кусаться, когда ему пригрозили надеть намордник, но бранился вовсю, и Люси только диву давалась, как работорговец переносит такие оскорбления. Но он не прерывал Рипичипа и, когда Мыш замолкал, чтобы перевести дыхание, говорил: «Давай, чеши!», или: «Ух, красота!», или: «Гнус, ты только послушай, прямо как будто все понимает!», или: «Кто ж это его научил?» Такие слова приводили рыцаря в ярость, и он в конце концов задохнулся от возмущения и замолк.

Выйдя к берегу, напротив острова Дорн, путники увидели деревушку, длинную лодку у воды, а чуть подальше — старый и грязный корабль.

— Так вот, ребятки, — сказал работорговец. — Поменьше шума, а то пожалеете. На борт, шагом марш!

Однако в эту минуту из какого-то домика (должно быть — таверны) вышел приятный с виду человек и сказал:

— Что ж это, Мопс? Опять торгуешь?

Работорговец, которого и звали Мопсом, низко поклонился и подобострастно ответил:

— Да, ваша светлость.

— Сколько ты хочешь за этого мальчика? — спросил человек, указывая на Каспиана.

— Ах, — вздохнул Мопс, — уж вы, ваша светлость, всегда высмотрите самое лучшее. Вас на мякине не проведешь. Как раз этот мальчишка мне самому понравился. Полюбил его, знаете… Сердце у меня мягкое, прямо хоть все бросай! Однако для такого покупателя…

— Назови свою цену, плут, — перебил его человек. — Я не хочу слушать про твое грязное дело.

— Три сотенки, ваша светлость, три сотенки, да и то только для вас…

— Сто пятьдесят.

— Ой, пожалуйста! — взмолилась Люси. — Пожалуйста, не разделяйте нас. Если бы вы только знали…

Но она тут же умолкла, увидев, что Каспиан даже сейчас не хочет открыть, кто он.

— Сто пятьдесят, — повторил человек. — Понимаешь, девочка, как ни жаль, я не могу купить вас всех. Отвяжи мальчика, Мопс. И смотри, не обижай других!

— Ну что вы, ваша светлость! — воскликнул Мопс. — Кто-кто, а я свой товар не обижаю. Они мне прямо как детки, честное слово!..

— Вполне возможно, — сурово сказал вельможа.

Наступила ужасная минута. Каспиана отвязали, новый хозяин сказал ему: «Иди за мной!», Люси ударилась в слезы, Эдмунд побледнел. Но Каспиан обернулся к ним и сказал: «Веселей, друзья! Все будет хорошо. До встречи!»

— Барышня, — сказал Мопс, — не ревите, а то завтра за вас мало дадут. Чего плакать-то, а? Нечего.

Их перевезли в лодке на корабль и посадили в темный и грязный трюм, где уже сидели другие невольники. Мопс, как нетрудно понять, был пиратом, плавал между островами и хватал всех, кого только удавалось. Дети не встретили здесь ни одного знакомого: почти все невольники были с Гальмы или из Теревинфии. Сидя на соломе, они гадали, что с Каспианом, а Юстэс ругал их, словно виноваты все, кроме него.

А с Каспианом было вот что. Он прошел со своим хозяином по узкому проулку на лужайку за деревней. Здесь вельможа обернулся и посмотрел на него.

— Не бойся меня, мальчик, — сказал он. — Я тебя не обижу. Я купил тебя потому, что ты похож на одного человека.

— На кого же, милорд?

— На моего властелина, короля Нарнии.

И тогда Каспиан решил рискнуть.

— Милорд, — сказал он, — я ваш властелин, Каспиан, король Нарнии.

— Однако, ты смел! — сказал мужчина. — Чем ты это докажешь?

— Во-первых, вы сами меня узнали, — ответил Каспиан. — Во-вторых, я скажу вам, кто вы. Вы — один из семи лордов, которых мой дядя Мираз сослал за море и которых я ищу. Их звали Аргоз, Берн, Октезиан, Рестимар, Мавроморн… и… нет, не помню. А в-третьих, если вы дадите мне шпагу, я докажу на деле, что я Каспиан, король Нарнии, правитель Кэр-Параваля, властелин Одиноких Островов.

— О, боже! — воскликнул вельможа. — Это голос его отца! Мой повелитель! Ваше величество! — И он опустился(!) на одно колено, чтобы поцеловать руку своему королю.

— Деньги, которые вы потратили, милорд, — сказал Каспиан, — вернут вам из моей казны.

— Я их еще не отдал, — сказал лорд Берн, ибо это был именно он. — И не отдам, смею надеяться. Сколько раз я уговаривал губернатора покончить с отвратительной торговлей людьми!

— Милорд, — сказал Каспиан, — нам надо потолковать о том, что творится здесь, на Островах. Но не расскажете ли вы для начала свою собственную историю?

— Она проста, ваше величество, — сказал Берн. — Доплыв досюда с другими вельможами, я полюбил здешнюю девушку и понял, что дальше мне плыть не надо. Вернуться в Нарнию, где правил ваш дядя, я не мог. Я женился и с тех пор живу здесь.

— А что за человек этот губернатор? Считает ли он себя нашим подданным?

— На словах считает. Он вечно поминает короля и к месту и не к месту. Но вряд ли обрадуется, когда увидит вас здесь. Если вы, ваше величество, предстанете перед ним беззащитным и безоружным, он сделает вид, что не верит вам. Ваша жизнь может оказаться в опасности. Много ли с вами людей?

— Мой корабль, — сказал Каспиан, — сейчас огибает остров, и на нем тридцать вооруженных воинов. Не напасть ли нам на Мопса и не освободить ли моих друзей?

— Я бы не советовал, — ответил Берн. — Если начнется сражение, из Узкой Гавани на помощь Мопсу придут два или три корабля. Мне кажется, ваше величество, губернатора надо припугнуть намеком на большое войско и самим именем короля. Тогда до битвы дело не дойдет. Гумп — изрядный трус, его напугать легко.

Поговорив еще немного, Каспиан и Берн спустились к берегу чуть западнее деревушки. Там Каспиан достал свой рог и затрубил. (Это не был большой волшебный Рог королевы Сьюзен — его Каспиан оставил лорду-регенту Траму.) Дриниан, стоявший на вахте, ждал сигнала, тотчас узнал звук, и корабль подошел к берегу. От него отчалила шлюпка. Через несколько минут Каспиан и лорд Берн были на борту и объяснили Дриниану положение дел. Дриниан тоже предложил напасть на корабль с невольниками, но лорд Берн, как и прежде, ему возразил.

— Плывите прямо, капитан, — сказал он. — На Авре мои владения. Только поднимите королевский флаг, подвесьте к бортам все щиты и велите, кому только можно, выйти на палубу. И вот еще что: подайте с левого борта несколько сигналов.

— Кому? — удивленно спросил Дриниан.

— Как кому? Остальным кораблям, конечно! Их нет, но Гумп должен подумать, что они есть.

— Понятно, — сказал Дриниан, потирая руки. — Что же нам передать? «Приказываю обогнуть южную оконечность Авры и бросить якорь у…

— …земель Берна», — закончил вельможа. — Превосходно! Будь у вас настоящий флот, его бы все равно не увидели из Узкой Гавани.

Хотя Каспиан то и дело с грустью вспоминал о своих друзьях, томящихся в трюме, остаток дня прошел для него приятно. Вечером (они все время шли на веслах) корабль обогнул с северо-востока остров Дорн, прошел вдоль восточного берега Авры и вошел в красивый залив у южного берега, где к самой воде спускались плодородные земли лорда Берна. На них трудились крестьяне, все — свободные; в поместье царили веселье и мир. Корабль бросил якорь, и наших героев с превеликими почестями приняли в невысоком доме с колоннами, выходящем окнами на залив. Хозяин, его величавая жена и веселые дочери развлекали гостей, а с наступлением темноты лорд Берн послал на соседний остров своего человека и дал ему поручение, но никому об этом не сказал.

 

Глава 4

ЧТО ДЕЛАЛ НА ОСТРОВЕ КАСПИАН

На следующее утро лорд Берн разбудил гостей пораньше и после завтрака попросил Каспиана, чтобы тот приказал своим людям вооружиться. «А главное, — добавил он, — пусть все блестит и сверкает так, словно нам предстоит сражение в великой битве великих королей и весь мир глядит на нас». Так и сделали; и вскоре Каспиан со своими людьми отправился на трех больших лодках к Узкой Гавани. На корме, где сидел сам король, развевалось знамя, и трубач его был с ним рядом.

Когда они подошли к гавани, Каспиан увидел на пристани толпу народа, встречавшую их. «Вот зачем я посылал ночью гонца, — сказал Берн. — Все, кто собрался здесь, — честные люди и друзья мне». И едва Каспиан сошел на берег, как раздалось многоголосое «ура!» и крики «Нарния! Нарния!», «Да здравствует король!» В ту же минуту (и об этом позаботился гонец) по всему городу зазвонили колокола. Каспиан приказал вынести вперед королевское знамя и трубить в горн. Все мужчины обнажили мечи и торжественно двинулись по улицам, да так, что стекла задрожали, а доспехи (утро было солнечное) сверкали так, что на них трудно было глядеть.

Сначала отряд приветствовали только те, кого предупредил посланец Берна, — другие просто не знали, что происходит. Но вскоре к ним присоединились городские мальчишки, которые очень любят шествия и очень редко их видят. Потом на улицы высыпали мальчишки постарше, которые тоже любят шествия и прекрасно понимают, что шум и беспорядок — прекрасный повод не идти в школу. Старушки тоже повысовывали носы из дверей и окон — шутка ли, сам король, это тебе не губернатор! И молодые женщины не отстали, ибо Каспиан, Дриниан, да и все остальные были хороши собой. А потом подошли мужчины, чтобы взглянуть, на кого же смотрят женщины. Словом, когда Каспиан с отрядом подходил к воротам замка, почти весь город, громко крича, шел за ними — и губернатор, сидевший над грудой отчетов, циркуляров и указов, услышал эти крики.

Трубач Каспиана протрубил в рог и крикнул: «Отворите ворота королю Нарнии, который прибыл с визитом к своему любимому и верному слуге!» В те времена на островах все делали неторопливо. В воротах отворилась небольшая дверца, из нее вышел взъерошенный и заспанный стражник в грязной старой шляпе вместо шлема и с заржавленной пикой в руке. Он заморгал, глядя на сверкающие мечи, и прошамкал:

— Жакрыто, жакрыто! Прием ш девяти до дешати каждую вторую шуботу!

— Шляпу долой перед королем! — прогремел лорд Берн и хлопнул стражника по плечу рукой в боевой рукавице так, что шляпа слетела сама.

— А? Што шлучилось? — начал было стражник, но никто не обратил на него внимания. Двое солдат Каспиана вбежали в дверцу и, повозившись с засовами и задвижками, которые очень заржавели, настежь распахнули ворота. Войдя в них с отрядом, Каспиан оказался во внутреннем дворике. Несколько стражников слонялись тут без дела, а другие, дожевывая что-то на бегу, выскакивали в беспорядке кто откуда. Оружие их и доспехи тоже заржавели, однако сами они все же могли бы сражаться, если бы кто-нибудь приказал или они бы знали, в чем дело. Но Каспиан не дал им опомниться.

— Кто ваш начальник? — громко и строго спросил он.

— Вроде бы я, — ответил томный, щеголеватый, довольно молодой человек без доспехов.

— Мы, король Нарнии, — сказал король, — хотим, чтобы наше посещение вселяло не страх, а радость. Лишь потому мы ничего не говорим тебе об оружии и доспехах твоих солдат. Мы прощаем тебя. Вели своим солдатам открыть бочонок вина и выпить за наше здоровье, но помни, что поутру мы увидим здесь, в замке, настоящих воинов, а не оборванных бродяг. Позаботься об этом, иначе мы разгневаемся.

Начальник разинул рот от удивления, но Берн тут же крикнул:

— Да здравствует король! — И солдаты, сообразившие только, что им дадут вина, громко подхватили этот клич. Потом Каспиан приказал своим людям оставаться во дворе, а сам с Берном, Дринианом и четырьмя солдатами вошел в зал.

За столом, в дальнем конце зала, окруженный секретарями, сидел губернатор Гумп. Вид у него был сердитый, волосы — некогда рыжие — почти совсем поседели. Он поглядел на вошедших и тут же снова уткнулся в бумаги, машинально проговорив:

— С девяти до десяти каждую вторую субботу.

Каспиан кивнул Берну и отошел в сторону. Берн и Дриниан подошли к столу, подхватили его с двух сторон, подняли и отшвырнули в угол. Стол опрокинулся, и настоящий водопад бумаг, писем, папок, чернильниц, ручек и печатей обрушился с него на пол. Потом — не грубо, но крепко, словно железными клещами, — они схватили самого Гумпа и поставили его футах в четырех от кресла, а в кресло тут же сел Каспиан, положив себе на колени обнаженную шпагу.

— Милорд, — сказал он, пристально глядя на Гумпа. — Вы встретили нас не совсем так, как мы ожидали. Мы — король Нарнии.

— Мне об этом не писали, — сказал губернатор. — В протоколах тоже ничего нет. Никто ничего не говорил. Что ж это такое? Готов рассмотреть любые…

— Мы решили проверить, как вы, милорд, справляетесь со своими обязанностями, — продолжал Каспиан. — Особенно нас беспокоят две вещи. Во-первых, сто пятьдесят лет мы не получаем от вас дани…

— Этот вопрос мы поставим в Совете в следующем месяце, — сказал Гумп. — Если предложение будет принято, мы создадим специальную комиссию, которая подготовит доклад о финансовом положении к первому заседанию будущего года…

— В нашем законе, — перебил Каспиан, — написано ясно: если дани не платят, весь накопившийся долг обязан выплатить сам губернатор.

Гумп явно оживился.

— Об этом не может быть и речи! — воскликнул он. — Это экономически невозможно… э-э-э… Ваше величество, по-видимому, изволит шутить.

Говоря так, он думал и гадал, как бы избавиться от непрошеных гостей. Знай он, что у Каспиана всего-навсего одна корабельная команда, он бы, конечно, наобещал чего-нибудь, надеясь ночью окружить гостей и расправиться с ними. Но он своими глазами видел, как корабль, идущий по проливу, подавал сигналы кому-то еще. Он не знал, что корабль этот — королевский: был штиль, и королевский флаг с золотым львом не развевался по ветру. Словом, он вообразил, что Каспиан привел целый флот. Ему и в голову не приходило, что можно войти в Узкую Гавань с тремя десятками солдат — сам бы он в жизни такого не сделал.

— И второе, — продолжал Каспиан. — Я хочу знать, почему, вопреки древним обычаям и законам наших владений, вы допускаете позорную торговлю рабами.

— Как же иначе?! — сказал губернатор. — Это важнейшая отрасль экономики! Наше нынешнее процветание целиком зависит от нее.

— Зачем вам рабы?

— Для экспорта, ваше величество. Мы продаем их главным образом в Тархистан, но есть и другие рынки сбыта. Одинокие Острова — крупнейший центр этого промысла.

— Другими словами, — сказал Каспиан, — вам самим она не нужна. Тогда объясните мне, какую выгоду получаете вы от этой торговли, если все деньги загребают такие, как Мопс?

— Вы молоды, ваше величество, — сказал Гумп, пытаясь изобразить нежную отеческую улыбку, — и вам еще не понять всей сложности наших экономических проблем. Но у меня есть статистика, графики…

— Молод я или не молод, — сказал Каспиан, — я, в отличие от вас, знаю работорговлю изнутри. Я не вижу, чтобы она давала Островам мясо или хлеб, пиво или вино, лес или бумагу, книги или коней, лютни или мечи, вообще что-нибудь ценное. Но если бы и давала, ее необходимо запретить.

— Нельзя повернуть историю вспять, — сказал губернатор. — Вы понимаете, что такое прогресс?

— Мы в Нарнии называем это иначе — подлостью, — сказал Каспиан. — Словом, работорговлю я приказываю запретить.

— Я не могу взять на себя такую ответственность, — сказал Гумп.

— Ну, что же, — сказал Каспиан, — другой возьмет. Лорд Берн, подойдите сюда. — И не успел губернатор понять, что происходит, как Берн опустился на одно колено и, вложив свои руки в руки короля, поклялся править Одинокими Островами в согласии с древним законом, обычаем и правом Нарнии. «Хватит с нас губернаторов», — сказал король, и Берн, правитель Островов, стал герцогом.

— Что же до вас, — обратился король к Гумпу, — я прощаю вам долг, если вы и ваши люди сегодня же покинете замок, в котором отныне поселится герцог.

— Нет, вы посудите сами, — вмешался один из секретарей, — чем разыгрывать тут красивые сцены, не поговорить ли по-деловому? Вопрос в том…

— Вопрос в том, — перебил его герцог, — что вы предпочитаете: убраться из замка со всем своим сбродом или ждать, пока мы вас прогоним?

Когда, наконец, все было улажено, Каспиан приказал подать коней и вместе с Берном, Дринианом и несколькими солдатами поехал в город на невольничий рынок. Это был длинный приземистый сарай возле самой пристани, и происходило там то же самое, что на аукционе, — на помосте стоял Мопс и хрипло кричал:

— Господа! Следующий номер — двадцать три! Крестьянин из Теревинфии. Может работать в поле, а также на рудниках и на галерах. Всего двадцать пять лет! Ни одного больного зуба! Силен, как лошадь! Блямц, сними с него рубашку, пусть сами посмотрят. Какие мускулы, а? Железо! А грудь-то, грудь! Начинаем торг. Десять полумесяцев от покупателя в левом углу. Вы, наверное, шутите! Пятнадцать? Восемнадцать полумесяцев за двадцать третий номер. Кто больше? Двадцать! Благодарю вас. Двадцать полумесяцев…

Тут Мопс замолчал и широко раскрыл рот, увидев, что на помост поднимаются солдаты в кольчугах.

— На колени перед королем! — воскликнул герцог.

За стеной, звеня подковами, ржали кони. Многие уже слышали о событиях в замке, и почти все повиновались приказу, а тех, кто не послушался, подтолкнули соседи. Кто-то даже крикнул: «Да здравствует король!»

— Мопс, — сказал Каспиан, — вчера ты оскорбил короля, и по закону ты обречен, но я прощаю тебя, ибо ты не ведал, что творишь. Четверть часа тому назад торговля рабами запрещена во всех владениях Нарнии. Все рабы на этом рынке свободны.

Он поднял руку, сдерживая радостные крики, и спросил:

— Где мои друзья?

— Эта красоточка и молодой человек приятной наружности? — с заискивающей улыбкой спросил Мопс. — Их сразу продали…

— Мы здесь, Каспиан, мы здесь! — закричали Люси и Эдмунд, а Рипичип пропищал из другого угла: «И я тут, ваше величество!» Оказывается, их хозяева остались на аукционе, чтобы еще поторговаться. Толпа расступилась, давая им дорогу, и они радостно встретились с молодым королем. Тут же подошли два южных купца. К югу от Нарнии и Орландии живет умный, богатый, обходительный, жестокий и древний народ. У них темные лица и длинные бороды, а носят они шелковые одежды и яркие оранжевые тюрбаны. Купцы учтиво поклонились королю, осыпая его цветистыми фразами — о родниках благоденствия, например, которым надлежит оросить сады добродетели и мудрости, — но хотели они, конечно, получить назад деньги.

— Вы совершенно правы, господа, — согласился Каспиан. — Всякий, кто приобрел сегодня раба, получит деньги обратно. Мопс, отдай все до последнего гроша.

— Ваше величество, — заскулил Мопс, — вы хотите меня разорить!

— Всю жизнь ты наживался на чужих слезах, — сказал Каспиан. — А что до разорения, лучше быть нищим, чем рабом. Но где же еще один из моих друзей?

— Ой! — вскричал Мопс. — Заберите его поскорее! Я сбавил цену до пяти полумесяцев, и все равно его никто не купил. На него даже смотреть не хотят. Блямц, приведи сюда Зануду.

Когда Юстэса привели, он действительно выглядел невесело. Неприятно, когда тебя продают, но еще неприятней, когда тебя никто не покупает. Юстэс подошел к Каспиану и сказал:

— Та-ак… Развлекаешься, конечно, когда другие томятся в неволе. А про консула ничего не разузнал. Да чего от тебя ждать!..

Вечером в замке был большой пир, после которого, раскланявшись со всеми и отправляясь спать, Рипичип сказал:

— Завтра начнутся, наконец, настоящие приключения!

Однако ни завтра, ни в ближайшие дни приключения не начались, ибо наши герои собирались покинуть все известные земли и моря, а значит — должны были тщательно подготовиться. Корабль разгрузили, вытащили на берег (для этого понадобились катки и восьмерка лошадей), и искуснейшие корабельщики принялись его чинить. Потом его снова спустили на воду и загрузили провизией и водой, запасами на двадцать восемь дней, больше не вошло. Как с огорчением заметил Эдмунд, это давало возможность всего-навсего две недели безостановочно плыть на восток.

Тем временем Каспиан расспрашивал старых морских волков, которых ему удалось разыскать, не знают ли они чего о землях на востоке. Он выпил не одну кружку пива с прошедшими сквозь бури и грозы голубоглазыми, седобородыми моряками и наслушался невероятных историй. Но никто ничего не знал о землях к востоку от Островов, а многие считали, что если все время плыть на восток, то окажешься в море, огибающем край света. «Здесь и пошли ко дну друзья вашего величества!» — говорили одни, а остальные рассказывали басни о землях, населенных безголовыми людьми, о плавающих островах, о страшных морских смерчах и об огне, который горит прямо в море. Лишь один из них обрадовал Рипичипа. «А за всем этим, — сказал он, — лежит страна Аслана. Но она дальше, чем край света, и вам туда не добраться». Его попытались расспросить поподробнее, но он сказал только, что слышал об этом от своего отца.

Берн сообщил им, что шесть его спутников отплыли на восток, но с тех пор о них больше никто не слыхал. Герои наши стояли в это время вместе с королем на самом высоком мысу Авры и любовались восточным океаном.

— Я часто прихожу сюда по утрам, — говорил герцог, — смотрю на восход солнца, и порою мне кажется, что оно восходит в двух-трех милях отсюда. Тогда я вспоминаю о своих друзьях и думаю о том, что же там, за горизонтом. Наверное, ничего; и все же мне порою становится стыдно, что я остался здесь. Но я бы не хотел, чтобы вы покидали нас, ваше величество. Нам может понадобиться ваша помощь — люди с юга навряд ли простят нам, что мы не торгуем рабами. Король мой и повелитель, подумайте!

— Герцог, я дал клятву! — отвечал Каспиан. — И кроме того, что я скажу Рипичипу?

 

Глава 5

БУРЯ И ЕЕ ПОСЛЕДСТВИЯ

Почти через три недели корабль отплыл из Узкой Гавани. Все было очень торжественно, на пристани собралось много народу, а когда Каспиан обратился к жителям Одиноких Островов и прощался с герцогом и его семьей, одни кричали: «Да здравствует король!», другие плакали. Когда же корабль отошел от берега, а звуки Каспианова рога стали тише, наступило молчание. Корабль вошел в струю свежего ветра, алый парус вздулся, буксир отчалил и повернул к суше, а «Покоритель зари» снова ожил. Матросы спустились вниз, Дриниан первым встал на вахту, и корабль, описав плавную дугу вокруг южной оконечности острова, взял курс на восток.

Несколько дней прошло превосходно. Люси думала о том, что ни одной девочке в мире еще не везло так, как ей, когда, просыпаясь по утрам, она видела на потолке солнечные зайчики, отраженные морем, и, оглядывая каюту, замечала чудесные вещи, которые ей подарили на Одиноких Островах: тельняшку, морские сапоги, хронометр, зюйдвестку и вязаный шарф. Потом она выходила на полубак и любовалась морем, которое синело с каждым днем все больше, а воздух становился теплее. За завтраком она ела с таким аппетитом, какой бывает только на море.

Немало времени она проводила на корме, где, сидя на скамеечке, играла с Рипичипом в шахматы. Занятно было смотреть, как Рипичип обеими лапками переставляет шахматные фигуры, слишком тяжелые для него, и становится на цыпочки, делая ход в центре доски. Он был отличный игрок и, если не забывал, во что играет, обычно выигрывал. Но иногда он забывал и делал какой-нибудь невероятный ход — например, безбоязненно подставлял своего коня под удар неприятельского ферзя или ладьи. В такие минуты, увлеченный игрой, он думал о настоящих сражениях, армиях и конях. Он бредил подвигами, поединками не на жизнь, а на смерть, славными победами.

Но это прекрасное время длилось недолго. Однажды вечером, когда Люси беззаботно наблюдала с кормы за длинным пенистым следом позади корабля, она заметила на западе тяжелые тучи. Двигались они очень быстро и вскоре заполонили полнеба. На минуту в них образовался разрыв, сквозь который просочился желтый свет заката, в воздухе тут же похолодало, волны позади корабля заострились, море пожелтело, словно старая парусина. Казалось, и сам корабль почуял опасность и забеспокоился. Парус то сильно надувался на ветру, то опадал. Пока Люси наблюдала за всем этим, удивляясь, каким зловещим стал даже свист ветра, раздался голос Дриниана: «Все на палубу!» Матросы тут же принялись за работу. Крышки люков задраили, огонь на камбузе потушили и уже спускали парус, когда грянул шквал. Люси показалось, что впереди разверзлась глубочайшая яма, корабль полетел в нее, и тут же водяная гора высотой с корабельную мачту обрушилась на них. Это уж была верная гибель, но корабль взлетел на вершину горы и закрутился волчком. Целый водопад обрушился на палубу; ют и полубак напоминали два острова, между которыми бушевал бурный поток. Высоко вверху матросы цеплялись за рею, из последних сил пытаясь совладать с парусом. Оборванный конец каната тянулся рядом с ними по ветру, словно палка.

— Спускайтесь вниз, ваше величество! — крикнул Дриниан. Зная, что здесь она только мешает, Люси послушалась; но это оказалось не так легко. Корабль накренился на левый борт, и палуба стала покатой, словно крыша. Люси пришлось карабкаться до верха лестницы, прикрепленной к лееру, и пропустить двух матросов, а потом снова спуститься вниз. Хорошо еще, что она крепко держалась, потому что совсем внизу ее по самые плечи окатила новая волна. И так уже мокрая от брызг и дождя, Люси промокла теперь насквозь. Она бросилась в каюту, закрыла дверь и хоть на минуту избавилась от страшного зрелища, но все еще слышала ужасную мешанину звуков — скрипы, стоны, треск, крики, рев и вой, которые здесь, внизу, звучали еще тревожнее, чем на юте.

Буря бушевала весь следующий день, а потом еще день, и еще, и еще. Она бушевала так долго, что никто уже не мог вспомнить, что когда-то ее не было. И все это время три человека стояли у румпеля — только втроем могли они хоть как-то держать курс, а еще несколько человек откачивали воду помпой. Никому не удавалось ни отдохнуть, ни поесть, ни обсушиться.

Когда наконец буря кончилась, Юстэс сделал в своем дневнике следующие записи:

« 3 сентября. Наконец-то шторм кончился, и я могу писать. Он продолжался целых тринадцать дней, и, хотя остальные говорят, что только двенадцать, я знаю лучше, потому что вел точный счет. Очень приятно плыть с людьми, которые даже считать не умеют! Шторм был ужасный, волны взлетали вверх и вниз, я вечно ходил мокрый и почти ничего не ел, потому что никто не заботился о приличной еде. Нечего и говорить, что здесь нет ни радиопередатчика, ни сигнальных ракет, чтобы подать сигнал бедствия. Это лишний раз доказывает то, что я им все время толкую: более чем глупо плыть в этой гнилой лохани. Если бы еще люди были как люди, а то ведь звери в человеческом облике. Каспиан и Эдмунд просто грубы со мной. В ночь, когда рухнула мачта (от нее остался только обломок), мне было очень плохо, но они выгнали меня на палубу и заставили работать. Люси гребла и еще говорила, что их знаменитая мышь тоже хочет грести, но не может, видите ли, слишком мала. Не понимаю, как они не замечают, что эта мелкая тварь вечно старается себя показать! Даже такая девчонка, как Люси, могла бы стать поумней. Сегодня, когда шторм кончился и наконец выглянуло солнце, на палубе завели разговор о том, что делать дальше. Еды (очень мерзкой) хватит еще недели на три (всех кур смыло волнами за борт, а если б не смыло, они бы все равно перестали нестись). Главная проблема — вода. Две бочки треснули во время шторма и вытекли (вот вам Нарния как живая!). Даже если пить мало, по кружке в день, воды хватит самое большее на две недели. (Правда, здесь много рома и вина, но даже эти олухи понимают, что от таких напитков жажда усиливается.)

Разумней всего, конечно, вернуться назад, к Одиноким Островам. Но на дорогу сюда ушло восемнадцать дней, так что времени на возвращение, даже при попутном ветре, потребуется гораздо больше. Собственно говоря, восточного ветра пока нет, да и вообще нет никакого. Если же идти на веслах, то времени уйдет еще больше. Каспиан говорит, на таком рационе много не прогребешь. Я стал объяснять ему, что пот охлаждает тело, и потому, когда человек работает, ему меньше хочется пить, но он не обратил на мои слова никакого внимания, как всегда, когда ответить нечего. Все согласились плыть дальше, надеясь, что скоро на востоке появится земля. Я счел своим долгом напомнить, что нам неизвестно, есть ли вообще земли на востоке, и попытался объяснить, как опасны ложные надежды. Они нагло спросили, что я могу предложить взамен. Я холодно и спокойно сказал, что меня похитили и вовлекли в это идиотское плавание без моего согласия и не мое дело вызволять их из бед, которые они сами на себя навлекли.

4 сентября. Море по-прежнему спокойно. На обед дали очень мало еды, и мне, конечно, меньше всего. Каспиан, наверное, думает, что я ничего не замечаю. Люси решила почему-то подлизаться ко мне и предложила часть своей порции, но этот зануда Эдмунд сказал: «Не смей!» Очень жарко. Весь вечер хотелось пить.

5 сентября. Ни малейшего ветра. Жарко. Весь день чувствую слабость — наверное, у меня температура. Как и следовало ожидать, на корабле ни одного градусника.

6 сентября. Ужасный день. Проснулся ночью и понял, что у меня жар, мне необходимо выпить воды. Любой доктор сказал бы то же самое. Нечего и говорить, что я человек честный, но ведь и дураку ясно, что эти ограничения не касаются больных. Я мог бы, конечно, кого-нибудь разбудить и попросить воды, но мне не хотелось никого беспокоить. Итак, я тихо встал с койки, взял чашку и на цыпочках выбрался из мерзкой ямы, где мы спим, стараясь не разбудить Каспиана и Эдмунда, которые и так недосыпают. Я всегда считаюсь с другими, как бы они ко мне ни относились. Благополучно добрался до помещения, где стоят скамейки для гребцов и хранится багаж. Бочки с водой — в самом конце. Все шло прекрасно, но не успел я зачерпнуть воду, как вдруг кто-то схватил меня за руку. Передо мной стояла эта гнусная мышь. Я сказал, что иду на палубу подышать (какое им дело, хочу я пить или не хочу!). Но этот шпик спросил, почему у меня с собой кружка, и вообще наделал столько шума, что разбудил весь корабль. Тогда я спросил, естественно, что он делает посреди ночи у бочки с водой. Он ответил, что из-за малого роста не может работать днем на палубе, и поэтому каждую ночь стоит на посту, давая одному матросу возможность выспаться. Вот их хваленая справедливость: доверяют какой-то мыши ! Ну, что тут скажешь?

Мне пришлось оправдываться — эта тварь так и наступала на меня, и притом со шпагой. Тут Каспиан показал свое истинное лицо. Он во всеуслышание заявил, что всякому, кого поймают у бочки с водой, «всыпят двадцать горячих». Я не знал, что это значит, пока Эдмунд не объяснил. Такие обороты встречаются в книжках, которые они читают.

После этой мерзкой угрозы Каспиан сменил гнев на милость и стал меня, видите ли, жалеть! Сказал, что всем тяжело, что надо терпеть, и так далее, и тому подобное. Вот ханжа, честное слово! Весь день я пролежал в постели.

7 сентября. Сегодня подул слабый западный ветер. Мы проплыли несколько миль на восток, используя обрывок паруса, укрепленного на временной мачте, то есть на поднятом вверх бушприте, который привязали, или, как они говорят, принайтовали к тому обломку. Ужасно хочется пить.

8 сентября. Плывем на восток под парусом. Я лежал весь день и никого, кроме Люси, не видел, пока оба изверга не вернулись спать. Люси отдала мне часть своей воды. Она сказала, что девочки пьют меньше, чем мальчики. Мне это и раньше приходило в голову.

9 сентября. Земля! Далеко на юго-востоке появилась очень высокая гора.

10 сентября. Гора увеличилась в размерах и стала отчетливо видна, но она все еще далеко. Впервые за долгое время появились чайки.

11 сентября. Поймали немного рыбы и пожарили на обед. Около семи часов вечера бросили якорь в заливе гористого острова. Псих Каспиан не позволил высаживаться на берег, потому что уже темнело, а он боится туземцев и диких зверей. Воды дали больше».

То, что ждало их на острове, касалось прежде всего Юстэса, но рассказать об этом его словами невозможно, ибо с одиннадцатого сентября он на долгое время забросил свой дневник.

Наступило утро. Небо было серое и низкое, но воздух прогрелся, и наши мореплаватели обнаружили, что находятся в заливе, похожем на норвежский фьорд, среди скал и утесов. В залив впадала река, а текла она по долине, где росли деревья, похожие на кедры. За ней начинался крутой склон, над которым виднелся зубчатый хребет, а вдали маячила туманная гряда гор, вершины которых терялись в тусклых серых тучах. Со скал по обеим сторонам залива спускались белые полосы — наверное, водопады, хотя с такого расстояния нельзя было разглядеть, как падает вода, и расслышать грохот. Все дышало тишиной и покоем, а в воде залива, гладкой, как стекло, отражались прибрежные скалы. На картине это было бы красиво, в жизни — не слишком: что-то тут чудилось чужое, негостеприимное.

Все высадились на берег в двух лодках, умылись, вдоволь напились из реки, поели и отдохнули. Потом Каспиан отослал четырех человек для охраны корабля, и начался рабочий день. Сделать предстояло много: доставить на берег бочки, починить разбитые (если можно), наполнить их свежей водой; срубить дерево — лучше всего сосну — и сделать новую мачту; залатать паруса; настрелять дичи, если она здесь водится; постирать и починить одежду; исправить многочисленные поломки на борту. Отсюда, с большого расстояния, они с трудом узнавали свой корабль — вместо величественного красавца, покинувшего Узкую Гавань, перед ними маячила какая-то потрепанная посудина. Команда была не лучше — все худые, бледные, оборванные и красноглазые от недосыпания.

Юстэс лежал под деревом, когда услышал толки о том, что надо делать, и сердце у него упало. Неужели и сейчас не удастся отдохнуть? Вполне возможно, что первый день на суше они проведут за такой же тяжелой работой, как на море. И тут ему в голову пришла прекрасная мысль. Никто не смотрел в его сторону, все говорили о корабле, будто и впрямь любили эту грязную лохань. Почему бы просто не улизнуть от них подальше? Он пойдет в глубь острова, отыщет где-нибудь в горах прохладное местечко, выспится как следует, а вечером, когда они свое отработают, вернется к ним. Что-что, а отдых ему необходим. Надо только соблюдать осторожность и не упускать из виду корабль, чтобы в любой момент вернуться. А то еще забудут на этом острове!..

Юстэс принялся за дело. Он тихонько встал и неторопливо побрел среди деревьев так, чтобы, заметив его, всякий подумал, что он гуляет. Очень скоро голоса позади него затихли, и его окружил тихий, теплый темно-зеленый лес. Вскоре он понял, что можно без опаски идти быстрее.

Через несколько минут Юстэс вышел из леса к крутому откосу. Трава тут была сухая и жесткая, но он цеплялся за нее, карабкаясь вверх, и, хотя быстро вспотел и запыхался, лез, не останавливаясь. Это, кстати сказать, доказывало, что он изменился: прежний Юстэс, воспитанный Гарольдом и Альбертой, уже через десять минут пополз бы вниз.

Медленно добрался он до хребта и хотел было осмотреть остров, но тучи спустились ниже, и море тумана катилось ему навстречу. Он сел и оглянулся назад. Теперь он был высоко, залив казался крошечным, а море расстилалось на много миль. Затем туман — густой, но не холодный — подступил к нему со всех сторон, и, найдя хорошее место, Юстэс растянулся на траве поудобней, чтобы отдохнуть всласть.

Но он не отдохнул, ему вообще не стало лучше. Внезапно, пожалуй — впервые в жизни, он почувствовал себя одиноким. Потом его стало беспокоить, не опоздает ли он. Кругом стояла полная тишина. Ему пришло в голову, что он лежит здесь много часов, а на корабле готовятся к отплытию. Может быть, они нарочно позволили ему уйти в горы, чтобы бросить одного? Юстэс в панике вскочил и бросился вниз.

Слишком торопясь, он поскользнулся на жесткой траве, потерял равновесие и проехал несколько футов по склону, не разбирая дороги. Испугавшись, как бы его не занесло влево (он видел, когда лез наверх, что там пропасть), он вернулся на вершину, туда, где он только что лежал, и начал спуск снова, взяв на этот раз правее. Дела пошли несколько лучше, хотя спускался он очень медленно и осторожно, так как видел не дальше чем на ярд. Вокруг по-прежнему клубился туман, царила полнейшая тишина. Ему стало не по себе, а какой-то голос непрестанно подгонял: «Быстрей! Быстрей! Быстрей!» Мысль, что его нарочно оставили на острове, никак не уходила. Знай он получше Каспиана, Эдмунда и Люси, ему бы и в голову это не пришло. Но ведь он убедил себя в том, что они — просто звери в человеческом облике, хамы и дураки.

— Наконец-то! — воскликнул Юстэс, когда, соскользнув по каменной осыпи, оказался на ровном месте. — Где же эти деревья? Вон там что-то темное. Тумана вроде бы нет…

Действительно, с каждой минутой становилось светлее. Туман поднялся вверх. Юстэс стоял в совершенно незнакомом месте. Моря отсюда видно не было.

 

Глава 6

ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЮСТЭСА

В это самое время оставшиеся на берегу умывались в реке после работы, собираясь поесть и отдохнуть. Три самых метких стрелка успели подняться на гору и вернулись с добычей — двумя дикими козами, которые жарились теперь на костре. Каспиан велел доставить на берег бочонок доброго вина и разбавить его водой, чтобы хватило на всех. Работа была тяжелой, обед — веселым, и только после второй порции Эдмунд спросил:

— А где этот собачий Юстэс?

Юстэс тем временем оглядывал незнакомую долину. Она была узкой и глубокой, словно большой овраг или огромный ров. На дне, усыпанном камнями и скудно поросшем травой, Юстэс заметил черные пятна гари, какие бывают в сухое лето вдоль железнодорожной насыпи. Ярдах в пятнадцати от него виднелось озерцо с прозрачной водой. Больше здесь не было ничего — ни зверя, ни птицы, ни жучка. Солнце уже садилось, и вершины гор зловеще глядели в долину.

Юстэс, конечно, сразу сообразил, что спустился в тумане не по той стороне хребта, но, когда он повернулся, чтобы снова забраться наверх, его охватил ужас. Только по счастливой случайности нашел он единственный путь сюда — крутую тропу, окаймленную острыми камнями. Другого пути не было. Представив себе, что надо лезть наверх, Юстэс просто сомлел от страха.

Он повернул назад, решив, по крайней мере, утолить жажду, но не успел он сделать и шага к прозрачному озерцу, как услышал какой-то шум. Шум был не громким, но в мертвенной тишине долины прозвучал оглушительно. Юстэс застыл на месте и медленно повернул голову.

Слева, у основания скалы, виднелась темная нора — должно быть, вход в пещеру, а над ней поднимались вверх две тонкие струйки дыма. Юстэс услышал, как в глубине норы посыпались мелкие камешки, словно кто-то из пещеры выползал.

К несчастью, так оно и было. Огромное и страшное существо выбиралось наружу. Окажись на месте Юстэса Эдмунд, Люси или ты, мой читатель, вы сразу бы поняли, кто это, но Юстэс не читал хороших книг и потому не знал, что на свете водятся такие твари. У существа была длинная свинцово-серая морда, тусклые красноватые глазки, длинное гибкое тело, голая кожа — ни шерсти, ни перьев — и жесткие когти. Коленные суставы его лап поднимались выше спины, как у паука, перепончатые крылья с шумом терлись о камень, из ноздрей струился дым. Юстэс так и не понял, что перед ним дракон, а если бы и понял, легче бы ему не стало.

Знай он кое-что о драконьих повадках, он немало бы удивился тому, что чудовище не привстало на лапах, не захлопало крыльями и не изрыгнуло огонь. Струйки, выходящие из его ноздрей, были подобны дыму от затухающего костра. Юстэса дракон не заметил. Он медленно полз к озерцу, то и дело останавливаясь по пути. Несмотря на весь свой страх, Юстэс сообразил, что чудовище — старое и несчастное. Он даже подумал, не вскарабкаться ли ему на склон, но испугался, что оно услышит шум, оглянется и, заметив его, приободрится. А может, оно притворяется… Да и убежишь ли в гору от того, кто умеет летать?

Дракон тем временем дополз до лужицы и опустил в воду жуткую чешуйчатую голову, но не успел сделать и глотка, как странно квакнул, дернулся и упал на бок, задрав вверх одну лапу. Из его разверстой пасти вытекло немного темной крови. Дымок, выползавший из ноздрей, на мгновение почернел и исчез совсем.

Юстэс долго боялся шелохнуться. А что, если чудовище так приманивает и ловит добычу? Наконец он сделал шаг и снова замер. Дракон лежал неподвижно, красные глазки совсем погасли. Юстэс подошел к нему поближе. Теперь он был уверен, что чудовище издохло. Содрогнувшись, он тронул его; ничего не случилось.

На сердце у Юстэса стало так легко, что он едва не расхохотался. Ему даже показалось, что он не просто видел смерть страшилища, а сражался с ним и сам его убил. Юстэс отошел и наклонился к лужице попить. Жара стояла невыносимая, и он ничуть не удивился, услышав раскаты грома. Солнце исчезло, вокруг потемнело, и не успел он как следует напиться, как на землю упали крупные капли дождя.

Погода на этом острове была премерзкая. В одну минуту Юстэс промок до нитки и почти ослеп от ливня, каких в Европе не бывает. Нечего было и думать о том, чтобы выбраться из долины. Юстэс бросился к драконьей пещере — единственному месту, где можно было переждать дождь, лег там и с облегчением вздохнул.

Почти все мы знаем, что прячут в своем логове драконы; но, как я уже говорил, Юстэс читал совсем не те книги. Там много говорилось об экспорте, импорте, системах правления и трубопроводах, но ни слова не было о драконах. Вот почему он долго не мог понять, на чем лежит. На камни это не походило, на колючки тоже, хотя было твердым и кололось, да к тому же он нащупал рукой какие-то круглые плоские предметы, которые звенели и перекатывались под рукой. В пещере было полутемно, но Юстэс разглядел, наконец, то, что любой из нас угадал бы заранее, — он лежал на кладе! Здесь были короны (это они кололись), монеты, кольца, серьги, браслеты, кубки, блюда, золотые слитки и драгоценные камни.

В отличие от большинства мальчиков Юстэс никогда не мечтал о сокровищах, но сразу сообразил, какую пользу принесут они ему в этом мире, куда он так нелепо попал, споткнувшись о раму картины. «У них здесь нет налогов, — рассудил он, — и клад не надо отдавать государству. С такими штучками я неплохо проживу, хотя бы там, на юге. Только надо взять с собой побольше. Вот недурной браслет, камешки — наверное, бриллианты, надену-ка я его на руку. Великоват немного, да ничего, можно поднять повыше. Так, а теперь наберу побольше бриллиантов в карманы, они легче золота. Скорее бы кончился этот чертов дождь!» Юстэс перебрался в ту часть кучи, где лежало больше камней, и устроился поудобнее, но, утомленный прогулкой по горам и недавним страхом, вскоре уснул.

Как раз в это время оставшиеся на берегу кончили обедать и забеспокоились о нем. «Юстэс! Юстэс! Ау!» — кричали они до хрипоты, а Каспиан трубил в рог.

— Он где-то далеко, иначе бы услышал, — сказала Люси и сильно побледнела.

— Вот гадюка… — проворчал Эдмунд. — И куда его понесло?..

— Надо что-то делать, — сказала Люси. — Может быть, он заблудился, или провалился в яму, или попал к дикарям.

— А может, его съели хищные звери, — добавил Дриниан.

— Это бы неплохо… — пробормотал Ринс.

— Многоуважаемый Ринс, — возразил ему Рипичип, — я еще ни разу не слышал от вас слов, которые столь мало бы вам пристали. Этот человек не относится к числу моих друзей, но он родственник нашей королевы, да к тому же он плывет вместе с нами, так что мы обязаны отыскать его, а если он мертв — отомстить убийцам.

— Будем искать, если сможем, — устало сказал Каспиан. — Ах ты, не было хлопот!.. Посылать на остров людей… Вечно этот Юстэс!

А Юстэс все спал и спал. Разбудила его сильная боль в руке. Над входом в пещеру сияла луна, постель из сокровищ уже не казалась жесткой, он ее просто не чувствовал. Боль в руке сначала удивила его, но вскоре он сообразил, что это давит браслет, который он надел перед сном. Должно быть, пока он спал, рука затекла и распухла (это была левая рука).

Юстэс двинул правой рукой, чтобы пощупать больное место, но тут же замер и в ужасе закусил губу. Справа, совсем недалеко от него, там, где лунный свет падал на дно пещеры, шевельнулась огромная когтистая лапа. Как только он замер, лапа тоже остановилась.

«Ну и дурак же я! — подумал Юстэс. — Конечно, их тут двое, и рядом со мной — его самка».

Минуту-другую он не смел пошевелиться, как вдруг прямо перед глазами заметил две струйки дыма, черные на фоне лунного света. Он так перепугался, что перестал дышать. Струйки исчезли. Когда он снова выдохнул воздух, они появились. Однако он и сейчас не понял, в чем дело.

Наконец он решил осторожно выбраться из пещеры. «Может, оно спит, — подумал он, — да и вообще, что же еще делать?» Но прежде, чем ползти, он глянул налево. О, ужас! И с той стороны он увидел когтистую лапу.

Никто, надеюсь, не осудит его за то, что он заплакал. Впрочем, увидев слезы, громко падавшие на золото, он удивился их необычайной величине. Кроме того, они были горячие, от них даже шел пар.

Однако плачь не плачь, а убегать надо. Юстэс медленно двинул правой рукой. Лапа справа пошевелилась. Он двинул левой. Пошевелилась левая лапа.

Итак, по обе стороны лежало по дракону, которые подражали всем его движениям! Этого Юстэс не выдержал. Забыв обо всем на свете, не разбирая дороги, он ринулся к выходу из пещеры.

Раздался грохот, скрежет, звон золота и стук камней. Сомнений не было: оба дракона неслись вслед за ним. Не смея оглянуться, он опрометью кинулся к озерцу. Тело мертвого дракона, изогнувшееся в лунном свете, испугало бы всякого, но Юстэс едва его заметил. Он почему-то спешил к воде.

Когда же он до нее добрался, произошло следующее. Во-первых, в голове у него, словно молния, мелькнул вопрос: почему он бежит на четвереньках? Во-вторых, когда он оказался над водой, ему на мгновение показалось, что еще один дракон выглядывает из озерца. И тут он понял все. Он увидел в озерце самого себя. Отражение двигалось, когда двигался он, и, вторя ему, открывало и закрывало мерзкую пасть.

Значит, пока он спал, он превратился в дракона. Заснул на драконовых сокровищах, с драконьими помыслами — и проснулся драконом.

Да, он все понял… Никаких драконов в пещере не было. Лапы, которые он видел справа и слева, были его собственными. Две струйки дыма поднимались из его ноздрей. А что до боли в руке (вернее, в лапе), то, скосив глаза, он и это понял. Браслет глубоко врезался в чешуйчатое тело, и с обеих сторон лапа сильно распухла. Юстэс вцепился зубами в браслет, с силой дернул его, но снять не смог.

Несмотря на сильную боль, он вздохнул с облегчением. Наконец-то ему нечего бояться! Его самого будут бояться, и никто в мире, кроме рыцаря, да и то не всякого, не посмеет на него напасть. Теперь он готов помериться силой даже с Каспианом и Эдмундом…

Но, подумав о них, он тотчас понял, что совсем не желает с ними драться. Наоборот, ему захотелось стать им другом, вернуться назад, говорить с людьми, смеяться с ними, помогать им. Все это отныне невозможно, он — чудовище и навек отрезан от людей. Невыносимое одиночество овладело им. Он начал догадываться, что другие совсем не так плохи, а сам он не так хорош, как прежде думал. Он просто жить не мог, не слыша их голосов, и даже Рипичипу сказал бы спасибо за одно-единственное доброе слово.

Подумав обо всем этом, несчастный дракон, бывший когда-то Юстэсом, горько заплакал. Наверное, не так-то просто представить себе, как страшный дракон плачет навзрыд посреди залитой лунным светом долины.

Наконец Юстэс решил непременно найти обратный путь на берег. Теперь он понял, что Каспиан никуда не уплыл и дожидается его. И еще он верил, что так или иначе объяснит людям, кто он такой.

Он попил воды из лужицы, а потом (я понимаю, это противно, но вы потерпите) съел почти всего дракона. Он и сам толком не понял, как это случилось: разум у него сохранился свой, вкус и тело стали драконьими. А для драконов нет лучшей пищи, чем свежее драконье мясо. Вот почему ни в одной стране не обитает больше одного дракона.

Чтобы выбраться из долины, Юстэс подпрыгнул — и обнаружил, что умеет летать. Он совсем забыл о крыльях и очень удивился; это была первая приятная неожиданность за весь день. Взлетел он высоко и увидел под собой вершины в лунном свете, залив, похожий на лист серебра, корабль на якоре и мерцающие костры. С огромной высоты он бросился вниз и медленно спланировал прямо к ним.

Люси весь вечер прождала тех, кто ушел на поиски с Каспианом, и теперь спала очень чутко. Уставшие искатели возвратились очень поздно и принесли тревожные вести. Следов Юстэса они не нашли, зато видели в одной глубокой долине мертвого дракона. Они старались не отчаиваться и уверяли друг друга, что больше драконов поблизости нет, а этот вряд ли сумел бы убить человека за несколько часов до собственной смерти.

— Если, конечно, он не отравился этим оболтусом, — проворчал Ринс, но потише, чтобы никто не услыхал.

Люси проснулась поздно ночью и увидела, что все собрались вместе и что-то шепотом обсуждают.

— Что случилось? — спросила она.

— Нам надо выказать терпение, — говорил Каспиан. — Еще один дракон только что пролетел над вершинами деревьев и опустился на берегу залива. Боюсь, он как раз между нами и кораблем. Стрелы, как известно, драконов не берут, огня драконы не боятся.

— С позволения вашего величества… — начал Рипичип.

— Нет, — твердо сказал король, — я не позволяю тебе вызывать его на поединок. Если ты не смиришься, придется тебя связать. Пока ограничимся наблюдением, а как только рассветет, спустимся к заливу и нападем на него. Я поведу отряд, король Эдмунд будет справа от меня, лорд Дриниан — слева. Больше делать нечего. Рассветет часа через два. Через час мы позавтракаем и допьем вино. Только без шума.

— Может быть, он улетит? — спросила Люси.

— Если улетит, это еще хуже, — сказал Эдмунд. — Тогда мы не будем знать, где он.

Оставшийся час прошел плохо, и завтракали они без аппетита, хотя знали, что надо подкрепиться перед боем. Казалось, прошло много часов, прежде чем рассеялась темнота и в листве запели первые птицы. Стало еще холоднее, чем ночью. Наконец Каспиан сказал:

— Пора.

Они поднялись, обнажили шпаги и встали полукругом; в середине поставили Люси с Рипичипом на плече. Все-таки это было лучше, чем томиться в ожидании, и каждый почувствовал, как сильно он любит остальных. Светало быстро, и, когда подошли к заливу, они увидели, что на песке, словно гигантская ящерица, или извилистый крокодил, или змея с ногами, лежит огромный страшный дракон.

Как ни странно, заметив их, дракон не взлетел в воздух и не дохнул на них огнем и дымом, а медленно отполз к воде.

— Что это он качает головой? — спросил Эдмунд.

— А теперь кивает, — сказал Каспиан.

— И глаза у него блестят, — добавил Дриниан.

— Неужели вы не видите? — воскликнула Люси. — Это же слезы! Он плачет.

— Опасно доверять ему, ваше величество, — отозвался Дриниан. — Плачут и коварные крокодилы.

— Вот он опять качает головой, — заметил Эдмунд. — Как будто хочет сказать «нет». Смотрите!

— Ты думаешь, он понимает нас? — спросила Люси.

Дракон быстро кивнул.

Рипичип спрыгнул с королевина плеча и шагнул вперед.

— Дракон! — пронзительно крикнул он. — Ты понимаешь меня?

Дракон кивнул.

— А сам ты умеешь говорить?

Дракон помотал головой.

— В таком случае, — сказал Рипичип, — нам трудно будет понять, чего ты хочешь. Но если ты клянешься не вредить нам, подними левую лапу.

Дракон поднял лапу, но с большим трудом, она распухла и воспалилась из-за браслета.

— Смотрите, — сказал Люси, — у него что-то с лапой! Бедный зверь! Наверное, потому он и плачет. Может быть, он пришел к нам за помощью, как лев к Андроклу.

— Осторожно, Люси, — предупредил Каспиан, — это умный дракон, он может оказаться и хитрым.

Но Люси уже бежала к заливу, а следом за ней, перебирая лапками, несся Рипичип. Потом, конечно, подошли и мальчики, и Дриниан.

— Дай свою бедную лапочку!.. — говорила Люси. — Я ее вылечу!

Дракон, который когда-то был Юстэсом, радостно протянул ей опухшую лапу, вспомнив при этом, как ее лекарство излечило его от морской болезни, когда он еще не был драконом. Однако, к его разочарованию, волшебная жидкость только уменьшила опухоль и ослабила боль — снять браслет она не помогла.

Все толпились вокруг, наблюдая за лечением, как вдруг Каспиан воскликнул: «Смотрите!» — и указал на браслет.

 

Глава 7

ЧЕМ ЗАКОНЧИЛИСЬ ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЮСТЭСА

— Что там такое? — спросил Эдмунд.

— Взгляни, здесь герб, — сказал Каспиан.

— Молоточек, а над ним бриллиант, как звезда, — сказал Дриниан. — Где-то я его видел.

— Видел! — воскликнул Каспиан. — Еще бы не видеть! Это герб лорда Октезиана.

— Злодей! — закричал Рипичип дракону. — Значит, ты сожрал нарнийского лорда?

Но дракон торопливо замотал головой.

— А вдруг, — предположила Люси, — это и есть сам лорд Октезиан… его заколдовали, понимаете…

— Скорее ни то ни другое, — сказал Эдмунд. — Все драконы любят собирать золото. Зато нам теперь ясно, что дальше этого острова Октезиан не попал.

— Вы лорд Октезиан? — спросила Люси, но дракон покачал головой, и она спросила иначе: — Ты заколдован? Ты был человеком?

Дракон тут же кивнул.

И кто-то добавил (позднее спорили, кто именно, Люси или Эдмунд):

— А ты, часом, не Юстэс?

Юстэс кивнул своей ужасной головой, стукнул хвостом по воде, и все отскочили в сторону, чтобы спастись от огромных горючих слез, хлынувших у него из глаз.

Люси старалась успокоить его и даже, набравшись смелости, поцеловала в чешуйчатую морду, а остальные говорили: «Ну и дела!..» — и уверяли, что не бросят друга в беде. Многие считали, что им непременно удастся расколдовать его через день-другой. Конечно, всем ужасно хотелось узнать, что с ним случилось, но, увы, говорить он не мог. Он пытался писать на песке, но ничего не вышло. Во-первых, он никогда не читал ни одной приличной книги и понятия не имел, как коротко и ясно рассказывать о таких вещах; а во-вторых, драконьей лапой много не напишешь. Не успевал он написать фразу, как волна смывала то, что он еще не стер хвостом. Получалось примерно следующее:

— Я П.Ш.Л В ПЕ.Е… Д..КОН. ТО ЕСТЬ ДР…НЬЮ..ЩЕРУ..ТОМУ ЧТО ОН УМЕР И ШЁЛ ДО… И Я ХО… СНЯ… Б..СЛЕТ..

Однако всем было ясно, что с тех пор, как Юстэс превратился в дракона, характер его сильно изменился. Он все время хотел помочь другим. Он облетел весь остров, обнаружил, что тот сплошь покрыт горами, по которым бродят кабаны и дикие козы, и принес много добычи. Зверей он убивал очень милосердно, просто ударял их хвостом, так что они даже не успевали ничего заметить. По нескольку туш в день он съедал сам, всегда в одиночестве, ибо, превратившись в дракона, ел только сырое и не хотел никого смущать своими кровавыми трапезами. Однажды, медленно и устало, он прилетел с большой сосной в когтях. Вырвал он ее прямо с корнями где-то на другом конце острова, и она вполне годилась для мачты. Вечерами, когда после сильного дождя становилось прохладно, все устраивались возле него и, прислонившись спинами к его горячим бокам, быстро согревались и обсыхали; а стоило ему дохнуть разок даже на самую мокрую кучу хвороста, как она вспыхивала ярким костром. Порой он брал кого-нибудь, и, сидя у него на спине, люди видели далеко внизу зеленые склоны холмов, крутые скалы, узкие долины, а далеко в море, на востоке — синее пятно на голубом фоне. Наверное, это была земля.

Юстэс открыл для себя новую радость: он понял, как хорошо любить и как хорошо, когда тебя любят. Это и спасало его от отчаяния. Тяжело быть драконом. Он вздрагивал всякий раз, когда пролетал над горным озером и замечал в нем свое отражение. Он ненавидел свои перепончатые крылья, пилу гребня на спине, когтистые лапы. Он просто боялся оставаться наедине с собой, а быть с другими стыдился. В теплые сухие вечера, когда людям не нужно было греться возле него, он уползал подальше и ложился, свернувшись, между лесом и заливом. Лучше всего, как ни странно, его утешал Рипичип. Благородный Мыш покидал веселый круг у костра, усаживался с наветренной стороны у самой головы дракона, чтобы дым из огромных ноздрей не попадал ему в глаза, и говорил, что это — превратности судьбы и колесо Фортуны. Будь они дома, говорил Рипичип (на самом деле у него был не дом, а простая нора, в которой не поместилась бы и голова дракона), он показал бы несчастному Юстэсу книжки об императорах, королях, герцогах, рыцарях, влюбленных, поэтах, астрономах, философах и волшебниках, которым случалось попасть в самые горестные передряги, а потом — оправиться от ударов судьбы и вновь обрести счастье. Такие рассказы не слишком утешали, но Рипичип хотел ему добра, и этого Юстэс не забыл.

Конечно, над всеми, словно грозовая туча, висел вопрос: что делать с драконом, когда корабль будет готов к отплытию? Все старались говорить о чем-нибудь другом, когда Юстэс был рядом, но то и дело до него доносились обрывки фраз: «Может, уложить его вдоль одного борта, а припасы для равновесия — вдоль другого?»; или: «А может, взять его на буксир?»; или: «Интересно, сколько времени он пролетит без отдыха?»; и чаще всего: «Чем его кормить?». Несчастный все яснее понимал, какой он был обузой с самого первого дня. Как браслет в лапу, врезалась эта мысль ему в голову. Он знал, что плакать бесполезно, но не мог удержать крупных горячих слез, особенно в теплые ночи.

Как-то, примерно через неделю после высадки на Драконий остров, Эдмунд проснулся очень рано. Начало светать, но он различал лишь те деревья, которые росли между ним и заливом. Приподнявшись на локте, он огляделся — ему показалось, что кто-то ходит рядом, — и впрямь увидел у кромки леса темную фигуру. Сначала он решил, что это Каспиан — человек был примерно такого же роста, — но, обернувшись, обнаружил, что Каспиан спит неподалеку. Эдмунд проверил, на месте ли его шпага, и поднялся.

Неслышно ступая, он достиг опушки; темная фигура была по-прежнему там. Теперь он увидел, что человек этот ниже Каспиана, выше Люси. Эдмунд обнажил шпагу и бросился к незнакомцу, но тот тихо произнес:

— Это ты, Эдмунд?

— Я, — отвечал Эдмунд. — А ты кто такой?

— Неужели не узнаешь? — спросил незнакомец. — Это я, Юстэс.

— О, господи! — воскликнул Эдмунд. — И впрямь ты! Как же это…

— Тсс… — прошептал Юстэс и пошатнулся.

Эдмунд бросился к нему.

— Что с тобой? Тебе плохо?

Юстэс молчал так долго, что Эдмунд подумал, не потерял ли он сознание, но наконец тот прошептал:

— Какой был ужас… ты не знаешь… ничего, все уже прошло… Я тебе расскажу… только давай уйдем куда-нибудь. Я еще не хочу видеть других.

— Пойдем, — сказал Эдмунд. — Сядем вон на те камни. Я очень рад, что ты… э-э… снова стал собой. Наверное, тебе нелегко пришлось.

Они сели на камни и стали смотреть на залив. Небо бледнело, звезды гасли, пока только одна, самая яркая, не осталась над горизонтом.

— Не буду тебе рассказывать, как я превратился в… дракона, — сказал Юстэс. — Ты все равно узнаешь позже, вместе со всеми. Расскажу лучше, как я снова стал человеком.

— Давай, говори, — сказал Эдмунд.

— Прошлой ночью мне стало еще хуже, чем всегда… Рука просто горела от этого мерзкого браслета.

— А сейчас?

Юстэс засмеялся — такого смеха Эдмунд раньше от него не слышал — и легко снял браслет с руки.

— Вот он. Пускай берет, кто хочет. Так вот, прошлой ночью я никак не мог уснуть и все думал, что же со мной будет. И вдруг… может быть, мне это приснилось. Не знаю.

— Ладно, ты говори, не бойся, — с немалым терпением сказал Эдмунд.

— Ну, хорошо, в общем, я посмотрел вверх и увидел удивительную штуку. Ко мне приближался огромный лев. И вот что странно: луна скрылась, а вокруг него сиял свет. Он подходил все ближе и ближе, и я ужасно испугался. Ты думаешь, наверное, что дракону нетрудно одолеть льва. Но я не того боялся… Я не боялся, что лев меня съест, понимаешь — я боялся его. Лев остановился рядом со мной, посмотрел мне в глаза, и мне стало так страшно, что я зажмурился. Но это не помогло. Лев велел встать и идти за ним.

— Он говорил?

— Не знаю. Пожалуй, молчал, и все же я его понял, и еще я понял, что надо его слушаться. Я встал и пошел за ним. Он долго меня вел, и все время, где бы мы ни шли, он светился, как луна. Наконец мы поднялись на какую-то гору, и там, на вершине, рос прекрасный сад — деревья, всякие плоды, ну, сам знаешь. А посреди сада был источник.

Я понял, что это источник, потому что со дна поднималась вода, но сверху это был колодец, только очень большой, круглый, вроде ванны, и в него вели мраморные ступени. Вода была чистая-чистая, и я почему-то подумал, что, если я в нее окунусь, лапа перестанет болеть. Лев велел мне раздеться… нет, я не уверен, что он и на этот раз сказал хоть слово.

Я ответил было, что раздеться не могу, потому что не одет, но тут вспомнил, что драконы — вроде змей, а те ведь умеют сбрасывать кожу. Наверное, подумал я, этого он и хочет, и начал скрестись, царапаться, только чешуя посыпалась. Потом я вонзил когти поглубже, и с меня полезла шкура, как с банана. Она слезла целиком и упала на землю. Ох, какая она была мерзкая! Я обрадовался и пошел к воде.

Но когда я собрался окунуться, я увидел свое отражение. Шкура была такая же грубая, морщинистая, чешуйчатая. Ничего, подумал я, наверное, это еще одна, нижняя, сниму и ее. Я снова стал чесаться и скрестись, и нижняя шкура сошла не хуже верхней. Я положил ее рядом и снова двинулся по ступеням.

И опять все повторилось, как в первый раз. «Сколько же еще шкур мне сдирать?» — подумал я. Мне очень хотелось окунуть лапу. Я принялся скрестись в третий раз и положил третью шкуру рядом с двумя первыми. Но когда я поглядел в воду, я понял, что все осталось по-прежнему.

Тогда лев сказал: «Давай-ка я сам тебя раздену». Я очень боялся его когтей, но теперь мне было все равно, и я послушно лег на спину.

Он дернул шкуру, и мне показалось, что он мне сердце разорвет. А когда она стала слезать, боль была такая, какой я в жизни не знал. Выдержал я от радости: наконец-то шкура сойдет! Ты, наверное, знаешь, когда сковыриваешь болячку — и больно, и приятно, что она сходит.

— Еще бы не знать! — сказал Эдмунд.

— Ну так вот, он содрал эту мерзкую шкуру, как трижды сдирал я, только теперь было больно, и бросил ее на землю. Она была гораздо толще, грязнее и гнуснее, чем три первые. А я вдруг стал такой гладкий, как очищенный прутик, и очень маленький… Тут он подхватил меня лапами — тоже очень больно, без кожи-то! — и швырнул в воду. Вода обожгла меня, но через мгновение стало хорошо — я плавал, плескался, нырял, пока не почувствовал, что рука уже не болит. Тогда я и увидел, что снова превратился в человека. Честное слово, не вру — я так обрадовался, что у меня опять мои собственные руки, хотя и не такие, как у Каспиана!.. Потом лев вытащил меня и одел…

— Лапами?

— Не помню. Как-то одел — видишь, на мне все новое. И я оказался здесь. Может быть, все это мне приснилось?

— Нет, — уверенно сказал Эдмунд.

— Почему?

— Во-первых, потому что на тебе все новое. А во-вторых, ты… ну… ты больше не дракон.

— Что же со мной было? — спросил Юстэс.

— Ты видел Аслана, — отвечал Эдмунд.

— Аслана! — воскликнул Юстэс. — С тех пор, как мы плывем, я много раз слышал это имя. Почему-то оно мне не нравилось. Впрочем, раньше мне многое не нравилось. Страшно вспомнить, каким я был!

— Ничего, — сказал Эдмунд. — Честно говоря, ты вел себя ничуть не хуже, чем я, когда я впервые оказался в Нарнии. Ты был просто свинья, а я еще и предатель!

— Ладно, пока не говори об этом, — сказал Юстэс. — Кто такой Аслан? Ты его знаешь?

— Скорее, он меня знает, — ответил Эдмунд. — Аслан — это великий Лев, сын Императора Страны-за-Морем. В свое время он спас меня и Нарнию. Все мы видели его, Люси — чаще других. Мы ведь и сейчас плывем в его страну.

Оба помолчали. Яркая звезда над горизонтом исчезла, и, хотя горы скрывали от них зарю, они поняли, что она настала, ибо небо и залив стали розовыми, как роза. В лесу закричали птицы, послышался шум и, наконец, раздался звук рога. Мореплаватели просыпались.

Все очень обрадовались, когда Эдмунд с расколдованным Юстэсом появились у костра. Конечно, все тут же узнали, как Юстэс стал драконом, и стали гадать, убил ли Октезиана тот, прежний дракон, или кто-то заколдовал несчастного лорда. Драгоценные камни исчезли вместе со старой одеждой, но никто, в том числе и Юстэс, не хотел идти в долину за сокровищами.

Через несколько дней свежепокрашенный корабль с новой мачтой и полным запасом продовольствия был готов к отплытию. Но прежде Каспиан велел высечь на скале, поднимающейся над заливом, такие слова:

ДРАКОНИЙ ОСТРОВ

ОТКРЫТ КАСПИАНОМ X,

КОРОЛЁМ НАРНИИ,

И ПРОЧАЯ, И ПРОЧАЯ,

НА ЧЕТВЁРТОМ ГОДУ

ЕГО ЦАРСТВОВАНИЯ.

НАВЕРНОЕ, ИМЕННО ЗДЕСЬ

ПОГИБ ЛОРД ОКТЕЗИАН

Было бы слишком просто сказать: с этого времени Юстэс стал другим. Говоря точнее, с этого времени он начал становиться другим. В иные дни он напоминал прежнего Юстэса, но я не буду обращать на это особого внимания, ибо он выздоравливал.

А с браслетом лорда Октезиана приключилась забавная история. Юстэс не захотел носить его и отдал Каспиану, а Каспиан — Люси, но и та его носить не стала. «На кого упадет — тому достанется!» — сказал Каспиан и подбросил браслет. Они как раз стояли у скалы и разглядывали надпись. Браслет, сверкая в солнечных лучах, взлетел высоко наверх и, зацепившись за крохотный выступ скалы, повис на нем. Так что, наверное, браслет висит там до сих пор и будет висеть до конца света.

 

Глава 8

ДВА ЧУДЕСНЫХ СПАСЕНИЯ

Все были очень рады, когда корабль покинул, наконец, Драконий остров. Едва он вышел из залива, как подул попутный ветер, и ранним утром следующего дня они подошли к острову, который видели на горизонте с драконьего полета. На острове, низком и покрытом зеленью, обитали только кролики и дикие козы, но по развалинам каменных лачуг, старым черным кострищам, обломкам оружия и костей они поняли, что еще недавно здесь жили люди.

— Пираты потрудились, — сказал Каспиан.

— Или дракон, — добавил Эдмунд.

И еще одну вещь они нашли на острове — крохотную лодочку, лежавшую на песке у воды. Она была сделана из кожи, натянутой на плетеный каркас, и едва достигала в длину четырех футов. Весло было ей под стать, и все решили, что ее изготовили для ребенка или же этот остров когда-то населяли гномы. По размерам она вполне годилась для Рипичипа, поэтому ее взяли на корабль, а остров назвали Горелым и еще до полудня отплыли от него.

Пять дней ветер гнал корабль на юго-восток, и на пути не было ни островов, ни рыб, ни морских птиц. Потом целый день шел дождь. Юстэс проиграл Рипичипу две партии в шахматы и, рассердившись, снова стал таким, как прежде, а Эдмунд пожалел, что они не поехали в Америку. Тут Люси взглянула в кормовое окно и сказала:

— Кажется, дождь кончился. А это что такое?

Все поднялись на ют и увидели, что дождь действительно кончился, а стоящий на вахте Дриниан пристально вглядывается в какой-то предмет. Точнее говоря, то был не предмет, а гряда гладких валунов, расположенных футах в сорока друг от друга.

— Нет, это не камни, — произнес Дриниан. — Пять минут назад их там не было.

— Глядите, один исчез! — сказала Люси.

— А вот появился новый, — добавил Эдмунд.

— Поближе к нам, — заметил Юстэс.

— Ну и ну! — сказал Каспиан. — Кажется, эта штука движется сюда.

— И гораздо быстрее нас, — откликнулся Дриниан, — через пять минут она догонит корабль.

Все затаили дыхание, да и как не затаить, когда за вами по пятам гонится что-то неизвестное. Но все оказалось еще хуже, чем они ожидали. Внезапно у левого борта вынырнула страшная морда — зеленая, в лиловых шишках, вроде лошади без ушей. Огромные глаза вполне могли видеть сквозь темную толщу воды, в разверстой пасти сверкал двойной ряд острых зубов. Голова раскачивалась на очень длинной шее, но поднималась выше, еще выше, и все поняли, что это не шея, а тело, и перед ними не кто иной, как Морской Змей. Изгибы его длинного хвоста виднелись где-то позади и поднимались над водой через равные расстояния. Голова уже была выше мачты.

Все схватились за шпаги, но шпагой до чудовища не достанешь.

— Стреляй! — скомандовал командир лучников, и на Змея посыпались стрелы, но они лишь скользили по коже, словно по железу. Люди застыли, ожидая удара.

Но удара не было. Змей взметнулся еще выше, за ярд от мачты, и стал спускаться с правой стороны борта не на переполненную людьми палубу, а в воду, так что корабль оказался словно под аркой. Арка эта уменьшалась и с правой стороны уже почти касалась борта.

И тут Юстэс (он изо всех сил старался наверстать потерянное, ибо дождь и шахматная неудача отбросили его назад) впервые в жизни совершил геройский поступок. У него в руке была шпага, которую одолжил ему Каспиан. Когда змеиное тело оказалось рядом, он вскочил на фальшборт и принялся его колоть. Он ничего этим не добился, только сломал вторую Каспианову шпагу, но для начала и это неплохо.

Остальные бросились ему на помощь, но Рипичип пронзительно крикнул:

— Не колите его!

Такой миролюбивый призыв в устах храброго Мыша был столь непривычен, что, несмотря на опасность, все обернулись к нему. А Рипичип, завопив: «Толкайте его, толкайте!», — взобрался на фальшборт перед самым Змеем и, упершись меховой спинкой в огромную чешуйчатую спину, изо всех сил начал толкать его. Не многие поняли сразу, что он задумал, и устремились ему на помощь. Но когда, мгновение спустя, голова Морского Змея снова появилась из воды у левого борта, все стало ясно.

Чудище петлей охватило корабль и теперь затягивало ее. Если бы это удалось, от корабля остались бы одни щепки и Змей без труда выловил бы людей, одного за другим. Единственный шанс на спасение состоял в том, чтобы как можно быстрее сдвинуть петлю назад, вдоль корабля, и сбросить ее с кормы или, что то же самое, протолкнуть корабль сквозь петлю, пока она не затянулась.

Конечно, одному Рипичипу это было не легче, чем сдвинуть собор, но он толкал Змея, пока его самого, совсем обессиленного, не оттолкнули в сторону.

Мгновение спустя вся корабельная команда, кроме Люси и сомлевшего Рипичипа, вытянулась двумя рядами вдоль фальшбортов. Каждый упирался грудью в спину стоящего впереди, и общее усилие передавалось последнему человеку, упиравшемуся в Змея. В течение первых тягостных минут, показавшихся часами, ничто, на первый взгляд, не менялось. Слышался хруст суставов, капал пот, раздавалось тяжелое хриплое дыхание. Потом все почувствовали, что корабль начал сдвигаться, а петля — чуть дальше от мачты. Теперь надо было спешить: все зависело от того, успеют ли они протолкнуть петлю над ютом, или она окажется слишком тугой. Ют был совсем рядом, а тело Морского Змея нависло так низко, что с десяток человек быстро забрались наверх, встали рядом и принялись толкать петлю. Дело пошло лучше, и надежда вспыхнула с новой силой, но тут все вспомнили про высокую резную корму.

— Топор! — хрипло прокричал Каспиан. — Толкайте, толкайте, не останавливайтесь!

Услышав крик Каспиана с верхней палубы, Люси (которая знала, что где лежит) слетела вниз, в трюм, схватила топор и бросилась по лестнице на ют. Но не успела она подняться, как раздался оглушительный треск, словно упало высокое дерево, корма обломилась, корабль сильно тряхнуло и бросило вперед.

Все так устали, что одна только Люси увидела в воде петлю Морского Змея, которая быстро уменьшалась и наконец исчезла. Позже Люси утверждала (хотя, конечно, ей могло померещиться), что на морде Змея появилась идиотская улыбка. Как бы там ни было, умным его не назовешь — вместо того, чтобы преследовать корабль, он нырнул вместе с обломком кормы под воду, словно только и мечтал что о деревянном хвосте. А корабль был уже далеко. Люди вповалку лежали на палубе, охая, отдуваясь и постепенно приходя в себя. Наконец они заговорили, потом засмеялись, а когда из трюма принесли бочонок вина, совсем развеселились и даже выпили за Юстэса (хотя он ничего толком не сделал) и за Рипичипа.

После этого плыли еще три дня и видели вокруг только море и небо. На четвертый день подул сильный северный ветер, море заволновалось, а после обеда началась настоящая буря. Но как раз в это время по правому борту заметили землю.

— Если ваше величество не возражает, — сказал Дриниан, — попробуем подойти на веслах с подветренной стороны и переждем на острове непогоду.

Каспиан согласился, все сели на весла, но только к вечеру добрались до острова. С наступлением сумерек вошли в небольшой залив и бросили якорь, но на берег сходить не стали. Проснувшись утром, они увидели перед собой зеленоватую воду и суровый остров, поднимавшийся вверх одинокой скалистой вершиной, над которой, гонимые с севера, проносились тучи.

Мореплаватели спустили лодку, нагрузили ее пустыми бочками и поплыли к берегу.

— В залив впадают два ручья, — сказал Каспиан, сидевший на корме. — Из какого будем брать воду?

— Не все ли равно? — отвечал Дриниан. — По-моему, из того, что восточней. Туда меньше грести.

— Сейчас пойдет дождь, — сказала Люси.

— Что правда, то правда, — сказал Эдмунд, ибо по лодке забарабанили капли. — Тогда поплывем к западному ручью. Там есть деревья, можно укрыться.

— Правильно, — сказал Юстэс. — Чего зря мокнуть?

Но Дриниан упорно держал прежний курс.

— Они правы, Дриниан, — заметил Каспиан. — Давай-ка поворачивай к западу.

— Как угодно вашему величеству, — недовольно буркнул Дриниан. Вчерашняя непогода доставила ему немало хлопот, да и не любил он, когда в его морские дела вмешивались несведущие люди. Все-таки он переменил курс и, как впоследствии оказалось, правильно сделал.

К тому времени, когда набрали воду, дождь прекратился, и Каспиан, Эдмунд, Юстэс, Люси и Рипичип решили взобраться на вершину холма, чтобы осмотреть окрестности. Идти сквозь жесткую траву и вереск было трудно, и, если не считать чаек, они никого не встретили. Добравшись до вершины, они обнаружили, что островок крохотный, не больше двадцати акров. Море отсюда казалось огромней и пустынней, чем с палубы и даже с мачты.

— Как все-таки глупо, Люси, — тихо сказал Юстэс, глядя на восток, — плыть, плыть и плыть, даже не зная куда. — Но говорил он скорее по старой привычке и вряд ли так думал.

С севера по-прежнему дул сильный ветер, и на вершине холма было холодно.

— Давайте спустимся другой дорогой, — предложила Люси, когда они собрались уходить. — Пройдем немного и выйдем к тому ручью, к которому плыл Дриниан.

Все согласились и минут через пятнадцать добрались до второго ручья. Там оказалось интереснее, чем они ожидали: из маленького, но глубокого озерца, окруженного валунами, по узкому руслу тек к морю ручей. Ветра здесь не было, и все присели отдохнуть на большой валун, густо поросший вереском.

Но один из них (то был Эдмунд) тут же вскочил.

— Черт! Камни какие-то острые!.. — сказал он, нащупывая что-то. — Ого! Да ведь это не камень, а рукоять меча! Какая ржавая! Наверное, пролежала здесь много лет.

— Судя по виду, она из Нарнии, — заметил Каспиан, подходя к Эдмунду.

— Я тоже на чем-то сижу, — сказала Люси, — на чем-то тяжелом!

Это оказалась заржавленная кольчуга. Тут все вскочили и на четвереньках принялись обшаривать густой вереск. Нашли шлем, кинжал и несколько монет — не полумесяцев из Тархистана, а полновесных нарнийских львов и дубов, таких же, какие можно увидеть на базаре в Биверсдаме-на-Бобровой Плотине или в Беруне.

— Может быть, только это и осталось от одного из наших лордов, — сказал Эдмунд.

— И я так думаю, — согласился Каспиан, — но от какого именно? На кинжале нет никаких знаков. Как он погиб?

— И как нам отомстить за его смерть? — добавил Рипичип.

Эдмунд, единственный, кто читал детективные романы, погрузился тем временем в размышления.

— Тут что-то не так, — сказал он. — Этот лорд погиб не в сражении.

— Почему ты так думаешь? — спросил Каспиан.

— Нет костей, — объяснил Эдмунд. — Если бы его убили, меч забрали бы, тело оставили. Здесь наоборот: меч есть, а тела нету.

— Его мог убить хищный зверь, — предположила Люси.

— И умный, — сказал Эдмунд. — Кольчугу снял!

— А может, дракон? — сказал Каспиан.

— Ну уж нет, — уверенно сказал Юстэс. — Дракон не снял бы. Я-то знаю.

— Пойдемте лучше отсюда, — сказала Люси. После того, как Эдмунд заговорил о костях, ей больше не хотелось здесь оставаться.

— Как хочешь, — сказал Каспиан, поднимаясь. — А это все, я думаю, брать не стоит.

Они обошли вокруг озера и остановились там, откуда вытекал ручей. Вода здесь была глубокая и чистая. В жаркий день кто-нибудь непременно захотел бы искупаться, и все захотели бы пить. Даже сейчас Юстэс нагнулся к воде, чтобы зачерпнуть ее ладонями, как вдруг Рипичип и Люси закричали в один голос: «Смотрите!» — так, что он забыл о воде и оглянулся.

Вода была такая прозрачная, что они ясно видели дно, усыпанное крупными голубовато-серыми камнями, и там, на дне, лежала статуя в человеческий рост, вероятно — золотая. Лежала она лицом вниз, закинув над головой руки. Как раз в это время облака немного разошлись, выглянуло солнце, осветило ее с головы до ног, и Люси подумала, что такой красоты она никогда еще не видела.

— Ну и ну! — присвистнул Каспиан. — Вот бы достать ее.

— Позвольте мне нырнуть, ваше величество, — сказал Рипичип.

— Незачем, — сказал Эдмунд. — Если она и впрямь золотая, ее не поднять. Да и глубоко здесь, я думаю, футов пятнадцать. Впрочем, минутку! Я взял с собой охотничье копье, попробую измерить глубину. Каспиан, подержи меня. — Каспиан взял Эдмунда за руку, и тот, наклонившись, стал опускать копье в воду.

Когда оно погрузилось примерно наполовину, Люси заметила:

— Зря мы решили, что статуя золотая. Это солнце так светит. Смотрите, копье тоже совсем как золотое.

— Что случилось? — послышалось сразу несколько голосов, так как Эдмунд неожиданно выронил копье.

— Я не мог его удержать, — удивился Эдмунд. — Оно очень тяжелое.

— Вон оно, на дне, — сказал Каспиан. — Люси, кажется, права. Оно блестит, как статуя.

Но Эдмунда вдруг заинтересовали его башмаки, и он, склонившись, стал их разглядывать, а потом выпрямился и вскрикнул тем голосом, которому повинуются все:

— Назад! Прочь от воды! Скорее!

Все отбежали и остановились, ожидая объяснений.

— Посмотрите на мои ботинки, — сказал Эдмунд.

— Они пожелтели, — сказал Юстэс.

— Не пожелтели, а позолотели, — поправил его Эдмунд. — Это чистое золото! Пощупайте, это не кожа, а металл. И тяжелые, как свинец.

— Клянусь Асланом! — воскликнул Каспиан. — Ты хочешь сказать…

— Да, хочу, — подхватил Эдмунд. — Вода волшебная. Она все превращает в золото. Мое копье стало золотым и потяжелело. Волна плеснула на мои ботинки, и они стали золотыми. Хорошо еще, что я не босиком. А эта статуя на дне…

— …совсем и не статуя, — тихо сказала Люси.

— Вот именно. Бедняга! Теперь понятно, что случилось. Он оказался здесь в жаркий день и решил искупаться. Разделся на том валуне, где мы сидели, потом нырнул…

— Не надо! — вскрикнула Люси. — Мне страшно!

— Мы и сами были на волосок от смерти, — заметил Эдмунд.

— Именно, на волосок, — сказал Рипичип. — Ведь каждый мог окунуть в воду ногу, ус или хвост.

— Можно проверить, — решил Каспиан. Он сорвал ветку вереска и, осторожно опустившись на колено, погрузил ее в воду. Когда он вынул ее, в руке оказалась точная копия из чистейшего золота.

— Король, владеющий островом, — торжественно сказал он, и кровь прилила к его лицу, — будет самым богатым на свете. Отныне и навечно мы объявляем этот остров собственностью нарнийской короны и нарекаем его Землей Золотой Воды. Каждому, кто выдаст тайну, грозит смерть. Никто не должен знать, даже Дриниан.

— С кем ты говоришь?! — вскричал Эдмунд. — Я не твой подданный! Если на то пошло, ты подвластен мне. Я — один из четырех древнейших правителей Нарнии, а ты вассал моего брата, Верховного Короля.

— Ах, вон что, король Эдмунд!.. — сказал Каспиан и положил руку на эфес своей шпаги.

— Сейчас же перестаньте! — вмешалась Люси. — Ну просто сил нет с этими мальчишками! Какие вы оба хвастуны и задиры!.. Ой-ой! — и она замолчала, задохнувшись от неожиданности. Все обернулись.

Над ними, бесшумно ступая по серому вереску и ярко светясь (хотя солнце скрылось за тучей), неторопливым шагом шел огромный лев. Никто еще не видел такого большого льва. Позже, описывая эту сцену, Люси иногда говорила, что он был со слона, а иногда — что он был с лошадь. Но не размер испугал их. Они знали, что перед ними Аслан.

Никто не заметил, когда и как он исчез. Все уставились друг на друга, словно пробудившись от сна.

— О чем это мы с тобой спорили? — спросил Каспиан. — Я порол какую-то чушь?

— Ваше величество, — сказал Рипичип, — это озеро заколдовано. Прошу вас, немедленно вернемся на корабль. Если бы вы предоставили мне честь назвать этот остров, я бы назвал его Островом Мертвой Воды.

— Правильно, Рипичип, — согласился Каспиан, — хотя я ничего не понимаю. Погода, однако, получше, и Дриниану не терпится отплыть. Сколько мы ему расскажем?..

Но рассказали они не так уж много, потому что начисто забыли, что случилось за последний час.

— Когда их величества поднялись на борт, они были как будто околдованы, — говорил Дриниан Ринсу несколько часов спустя, когда Остров Мертвой Воды скрылся за горизонтом. — Что-то с ними стряслось на этом острове. Я только и уразумел, что они нашли тело одного из наших лордов.

— Ну, что же, капитан, — ответил Ринс. — Значит, уже трое. Осталось четверо. Если так пойдет и дальше, после Нового года вернемся домой. Это бы хорошо, а то у меня табак кончается. Доброй вам ночи.

 

Глава 9

ОСТРОВ И ГОЛОСА

Ветер, так долго дувший с северо-запада, подул просто с запада, и каждое утро, на рассвете, узорный нос корабля глядел в лицо солнцу. Некоторым казалось, что солнце здесь больше, чем в Нарнии, другие с ними спорили. А «Покоритель зари» плыл и плыл, гонимый не сильным, но упорным ветром, и не было вокруг ни чайки, ни корабля, ни берега. Запасы снова иссякли, и в сердца заползала тревога — быть может, этому морю уже не будет конца. Но в самый последний день, когда они усомнились, плыть ли дальше на Восток, утром между ними и солнцем, словно низкое облако, показалась земля.

Днем они вошли в широкую бухту и сошли на берег. Места здесь были совсем иные, чем прежде. За кромкой леса зеленели лужайки, аккуратные, как газоны, но тишина стояла такая, словно люди тут не живут. Деревья стояли нечасто, как в парке, под ними не было ни палых листьев, ни обломанных сучьев. Голуби ворковали на ветвях, больше звуков не было.

Потом нашим путникам открылась прямая, усыпанная песком аллея, ведущая к длинному невысокому дому, который казался очень мирным в мягком послеполуденном свете…

Только они вступили в аллею, Люси почувствовала, что в туфлю ей попал камешек. Конечно, надо было крикнуть, чтобы ее подождали, но она промолчала и присела на край дороги. Шнурок у нее затянулся тугим узлом.

Пока она его развязывала, спутники ее ушли далеко вперед, и, когда она вынула камешек, их уже не было видно, но тут она услышала странные звуки, и доносились они не из дома.

Звуки были такие, словно много сильных мужчин бьют по земле деревянными молотками. Они быстро приближались. Люси уже сидела, прислонившись к дереву: влезть на него она не могла, ей оставалось притаиться и как бы вжаться в ствол, надеясь, что ее не заметят.

Бум, бум, бум… Земля тряслась, это приближалось, но не было видно ничего. Люси подумала, что это сзади, — но нет, стучало впереди, на самой аллее, даже песок взлетал от ударов; а видно ничего не было. Вдруг звуки умолкли, и раздался голос.

Ей стало очень страшно — вокруг было пусто, а неподалеку от нее кто-то говорил. И говорил он так:

— Ну, ребята, не упустим случая!

Раздался дружный хор голосов:

— Вот именно! То-то и оно, не упустим! Золотые слова! Прямо в точку! Это я понимаю!

— Спустимся на берег, — продолжал первый голос, — чтобы они не могли сесть в лодку, и все, как один, обнажив мечи, будем стеречь их, если они пойдут к морю.

— Уж это план так план! — заорали остальные. — Всем планам план! Ох! Ах!

— Эй вы, поворачивайтесь! — крикнул первый голос. — Живей, живей!

Снова послышался стук — сперва погромче, потом потише, пока не замер у моря, на песке.

Люси понимала, что не время гадать, кто же эти невидимки. Как только удары затихли, она кинулась со всех ног по аллее. Она знала одно: надо предупредить друзей.

Друзья тем временем достигли двухэтажного длинного дома. Желтый камень едва виднелся из-под плюща. Стояла такая тишь, что Юстэс сказал: «По-моему, тут пусто», но Каспиан, не говоря ни слова, указал на струйку дыма, поднимавшуюся из трубы.

Ворота были открыты, и путники вошли на мощеный двор. Там они поняли, что на острове не все ладно: посреди двора сам собой двигался насос, и в ведра текла вода.

— Колдовство какое-то, — сказал Каспиан.

— Механизм! — сказал Юстэс. — Наконец-то мы попали в цивилизованную страну.

Именно в эту минуту Люси, едва дыша, вбежала во двор и стала рассказывать, что с ней случилось. Когда ее поняли, никто не обрадовался.

— Невидимки, — тихо сказал Каспиан. — Хотят отрезать нас от лодок. Хорошего мало!

— А какие они? — спросил Эдмунд.

— Откуда мне знать, Эд, я же их не видела!

— Ну, шаги у них человеческие?

— Да это и не шаги, удары какие-то, как молотком.

— Хотел бы я знать, — сказал Рипичип, — видны ли они, если вонзить в них шпагу?

— Кажется, скоро узнаем, — сказал Каспиан. — Но лучше уйдем отсюда. Этот, у насоса, слышит нас.

Они вернулись в аллею, под защиту деревьев, и Юстэс сказал:

— Прячься не прячься, а их не видно. Может, они стоят рядом.

— Дриниан, — обратился король к своему капитану, — не бросить ли нам эти лодки и не дать ли сигнал на корабль, чтобы он подошел вон туда, подальше?

— Тут мелко, ваше величество, — сказал Дриниан. — Он не дойдет до берега.

— Может быть, поплывем к нему? — сказала Люси.

— Ваши величества, — сказал Рипичип, — выслушайте меня. Невидимого врага надо встретить лицом к лицу. Если эти создания хотят сразиться с нами, они своего добьются. Лучше погибнуть, чем обратить к ним хвост.

— На сей раз ты прав, — сказал Юстэс.

— И потом, — сказала Люси, — если Ринс и другие увидят, что мы сражаемся, они что-нибудь сделают…

— Что они увидят? — печально спросил Юстэс. — Им покажется, что мы просто машем руками, забавы ради.

Нависло невеселое молчание.

— Что ж, — сказал Каспиан, — идем навстречу опасности. Обнажите мечи, а ты, Люси, приготовь свой лук.

И они направились к морю по безмятежной траве, под тихими деревьями. Увидев лодку и мягкий песок, многие усомнились, не примерещилось ли все это Люси; но тут же услышали голоса:

— Стоп, ребятки, стоп! Поговорим, обсудим. Нас пятьдесят персон, и мы не с голыми руками.

— Ну и чешет! — откликнулся хор. — Таких вожаков поискать. Скажет как отрежет. Можете не сомневаться.

— Я не вижу, где эти пятьдесят рыцарей, — заметил Рипичип.

— То-то и оно!.. — сказал первый голос. — Не видишь. А почему? Потому что мы невидимки.

— Так его! — поддержали голоса. — Ну и отбрил, как по-писаному!

— Подожди, Рипичип, — сказал Каспиан, а сам повысил голос. — Чего же вам от нас надо, невидимый народ? Чем мы заслужили вашу ненависть?

— Нам надо не от вас, а от девочки, — сказал Главный (другие объяснили на все лады, что этот ответ великолепен).

— От девочки?! — вскричал Рипичип. — Перед вами королева!

— Чего там, все одно, — сказал Главный («Вот именно», — вторили прочие). — Она может нам помочь.

— Чем же? — спросила Люси.

— Если это грозит жизни или чести ее величества, — вставил Рипичип, — вы увидите, сколько ваших поляжет прежде, чем мы умрем.

— Да ладно, — сказал Главный. — Давайте-ка присядем, долго рассказывать.

Голоса поддержали его, но наши мореплаватели остались стоять.

— Ну вот, — начал Главный, — дело было так. Этот остров принадлежит знаменитому волшебнику, у которого, надо сказать, не все дома. А мы ему вроде как служим… лучше скажу — служили. Приказал он нам сделать одну штуку, которая нам не понравилась. А почему? Потому что она нам не по вкусу… да. Отказались мы, а он рассердился — надо сказать, он тут хозяин, ему никто не перечил, — рассердился он, значит… что я говорил?.. а, вот! Рассердился, пошел наверх — у него там все хозяйство, а мы тут живем, внизу, — пошел он наверх и нас заколдовал. Уродами сделал. Скажите спасибо, что нас не видно. Увидели бы, не поверили бы, какие мы раньше были. Ну, стали мы такие уроды, что не могли друг на друга глядеть. Что ж мы сделали? Я вам скажу. Подождали, пока он заснет, пошли наверх, взяли его книгу и стали искать, как нам отколдоваться. Не стану врать, страшно было. Искали мы, искали, ничего не нашли, хотите верьте, хотите нет. А было нам, значит, страшно, да и он мог проснуться. В общем, тянуть не буду, прямо скажу: нашли мы заклинание, чтобы стать невидимками. Ну, думаем, все лучше, чем такими уродами. А почему? Потому что лучше. Дочка моя, красавица, надо сказать, — раньше, то есть, она была красавица, — так вот, дочка моя прочитала это заклинание, потому что его может читать только девица. А почему? Потому что никто другой не может, ничего не выйдет. Значит, Клипси его прочитала, а читает она лучше некуда, и стали мы невидимками. Попервоначалу обрадовались — все же пакости такой не видишь, — а потом и поустали. И еще одно, теперь никак не узнаешь, где он сам, волшебник. Так мы его и не видим. То ли он жив, то ли нет, то ли сидит себе наверху, то ли тут бродит. Услышать его не услышишь, ходит он босиком, тихо, что твой кот. Ну, господа хорошие, кто ж это выдержит?

Вот что поведал предводитель невидимок, только еще многословней, ибо я сократил его рассказ и опустил реплики хора. На самом деле, как только он говорил шесть-семь слов, раздавались восторженные крики, весьма раздражавшие наших героев. Выслушав эту повесть, все долго молчали.

— Не понимаю, при чем тут мы? — сказала наконец Люси.

— Да я же вам все объяснил, — сказал предводитель.

— Вот именно, вот именно! — радостно возопил хор. — Куда уж яснее!

— Что ж, опять рассказывать? — спросил Главный.

— Ой, нет! — вскричали Эдмунд и Каспиан.

— Мы девочку ждали, — сказал предводитель. — Вот такую, вроде вас, барышня, чтобы она пошла наверх и прочитала в книге, как нам отколдоваться. То есть чтобы мы были видны. Ну, мы и решили: приплывет кто-нибудь с девочкой (вот хотя бы с такой), мы их и не выпустим. А почему? Потому что она нам нужна. Значит, если ваша девочка нас не отколдует, мы, уж вы не обессудьте, вас поубиваем. Обижайся не обижайся, а дело есть дело.

— Где ваши мечи? — спросил мышиный рыцарь. — Что-то я их не вижу! — но не успел он это сказать, как в дерево вонзилось сверкающее лезвие.

— Увидел, а? — сказал предводитель.

— То-то и оно! — поддержал хор. — Скажет, как отрежет.

— И метнул его я, — продолжал Главный голос. — Пока мы их держим, они не видны.

— На что же вам я? — спросила Люси. — Неужели у вас нет девочек?

— Хитрая какая! — взвыли голоса. — Это что ж, опять нам идти наверх?

— Другими словами, — сказал Каспиан, — вы просите деву о подвиге, на который боитесь послать ваших сестер и дочерей.

— Вот, вот! — радостно подхватили голоса. — В самый раз! Ученый человек, ничего не скажешь!

— Нет, такой наглости… — начал Эдмунд, но Люси его перебила:

— Ночью мне идти или днем?

— Днем, днем, чего там! — сказал Главный. — Зачем же ночью? Это в темноте? Ой!

— Что ж, я пойду, — сказал Люси. — Не останавливайте меня, — обратилась она к друзьям, — неужели вы не видите, что другого выхода нет. Их очень много, нам не отбиться. А так — может быть, ничего со мной и не будет.

— Да ведь там волшебник! — сказал Каспиан.

— Знаю, — сказала Люси. — Наверное, я с ним полажу. Ты же видишь, они… не очень храбрые.

— Они не очень умные, — сказал Юстэс.

— Ну, Люси, — взмолился Эдмунд. — Подумай, как же можно! Спроси хотя бы Рипичипа, он тебе скажет.

— Я ведь и свою жизнь спасаю, — ответила сестра. — Я тоже не хочу, чтобы меня изрубили невидимыми мечами.

— Ее величество права, — промолвил Рипичип. — Если бы мы могли спасти нашу королеву, мы бы знали, что нам делать. Но мы не можем. Услуга же, о которой просят они, не пятнает ее чести. Напротив, это истинный и благороднейший подвиг. Сердце подсказывает королеве отправиться к волшебнику, и не мне спорить с нею.

Все знали, что Рипичип никогда ничего не боялся, и потому он сказал это не смущаясь. Мальчики, которые боялись очень часто, сильно покраснели, но возразить не могли. Раздались восторженные крики невидимок, а предводитель пригласил всех поужинать. Юстэс хотел было отказаться, но Люси сказала: «Ну что ты, они не такие! Чего-чего, а коварства в них нет!», и все согласились и направились к дому под радостные вопли хора.

 

Глава 10

ВОЛШЕБНАЯ КНИГА

Невидимки угостили гостей на славу. Было очень смешно смотреть, как тарелки и блюда сами летят на стол.

Добро бы еще они летели — нет, они прыгали, взмывая на пятнадцать футов и ловко скользя вниз. Правда, кое-кого при этом обрызгало соусом.

— Что же они за народец? — шепнул Юстэс Эдмунду. — Вроде нас или нет? Может, вроде лягушек или кузнечиков?

— Скорее всего, — ответил Эдмунд. — Только не говори Люси, она боится насекомых, особенно больших.

Ужин был бы еще приятней, если бы невидимки не развели столько грязи и меньше поддакивали. Правда, говорили они то, на что не возразишь, скажем: «Если ты проголодался, значит, ты хочешь есть, я так считаю», или: «Темнеет что-то, к ночи всегда темнеет», или: «В лужу ступил? Мокро тебе, а?» Но кормили они хорошо; тут были грибной суп, и цыплята, и горячий окорок, и крыжовник, и смородина, и сметана, и творог, и молоко, и мед — не простой мед, а напиток. Он всем понравился, только Юстэс потом жалел, что выпил лишнего.

Наутро Люси проснулась в том состоянии, в каком бываешь, когда тебе предстоит экзамен или визит к зубному врачу. Светило солнце, пчелы влетали, жужжа, в открытое окно, газон был совсем такой, как в Англии. Люси поднялась, оделась и храбро попыталась есть, даже говорить за завтраком. Когда же Главный голос объяснил ей, что делать, она попрощалась с друзьями, молча направилась к лестнице и, не оглядываясь, пошла наверх.

К счастью, там было светло. Прямо перед ней, на первой площадке, сверкали солнечным светом открытые окна, а снизу доносилось уютное тиканье часов. Потом она свернула налево и, одолевая следующий пролет, тиканья уже не слышала. Дойдя до верха, она увидела длинный коридор, кончавшийся окном. Наверное, он шел через весь этаж, насквозь. Дубовая обшивка стен и мягкие ковры ей понравились, множество дверей — не очень. Особенно же неприятна была полнейшая тишина — мышь не скреблась, муха не жужжала, занавеска не хлопала, только стучало ее собственное сердце.

«Последняя дверь налево», — подумала Люси, огорчаясь, что дверь эта так далеко, и на пути к ней придется миновать много других, за каждой из которых может оказаться хозяин. Но, думай не думай, идти надо, и Люси пошла, бесшумно ступая по толстому ковру.

«Пока бояться нечего», — говорила она себе. И впрямь, коридор был тих и светел, разве что слишком тих. Да и лучше бы, если бы на дверях не было этих знаков — запутанных, словно вензеля, и, наверное, означающих что-нибудь гадкое. А еще лучше было бы без масок на стенах — не то чтоб особенно уродливых, но все же жутковатых из-за пустых глазниц. Так и казалось, что пройдешь мимо, и они скорчат рожу у тебя за спиной.

По-настоящему струсила она после шестой двери: странное бородатое личико глянуло на нее. Заставив себя остановиться и посмотреть, она поняла, что перед ней зеркало, размером с ее лицо, обрамленное со всех сторон какими-то космами. «Ну вот и все, — сказала она. — Я себя увидела, бояться нечего». Однако в таком виде она себе не очень понравилась и поскорей пошла дальше. (Я не знаю, для чего там висело бородатое зеркало, я не волшебник.)

Добираясь до последней двери, она подумала, не становится ли коридор длиннее, тоже по волшебству. Но тут показалась эта дверь, она была открыта.

Люси вошла в залу с тремя большими окнами, уставленную книгами до потолка. Она никогда не видела столько книг сразу — тут были тоненькие книжки и толстые, пыльные фолианты, совсем огромные, больше церковной Библии, все в кожаных переплетах, все старые, ученые, волшебные. Но она знала, что они ей не нужны. Главный голос предупредил ее, что та книга — не на полках, а на конторке, в самой середине зала. Она поняла, что читать придется стоя (стульев, кстати сказать, тут вообще не было), а стоять — спиной к двери; и пошла закрыть ее.

Однако дверь не закрылась.

Кто как, а я понимаю, что ей стало неприятно. Меня бы самого это не порадовало. Но что поделаешь, пришлось стать спиной к открытой двери, зная, что может войти кто-нибудь невидимый.

Кроме того, ее огорчили сами размеры книги. Главный не объяснил ей, где нужная страница, и даже удивился, когда она об этом спросила. По-видимому, он и не думал, что можно открыть книгу там, где надо, а не листать с самого начала, пока не найдешь то, что ищешь. «Тут с неделю провозишься! — подумала Люси, глядя на огромный том. — А мне и так кажется, что я тут очень давно».

Она подошла к конторке и коснулась книги (пальцы ее дернулись, словно она тронула провод), но открыть ее не могла, пока не поняла, что надо расстегнуть застежки. Ах, что это была за книга!

Прежде всего, то был манускрипт, написанный узорными, но четкими буквами, такими красивыми, что Люси долго смотрела на них, забыв обо всем прочем. Гладкая толстая бумага дивно благоухала, поля были сплошь изрисованы прекрасными картинками, а каждое заклинание начиналось с красивейшей буквицы.

Ни титульного листа, ни заглавия не было. Поначалу шли заклинания не особенно интересные — как лечить бородавки (помыть руки в лунном свете, собрав его в серебряный тазик), как унять зубную боль и судорогу, как приманить пчелиный рой. Но картинки были очень красивы, и Люси с трудом отрывалась от каждой страницы, напоминая себе: «Так я вовек не управлюсь!..» Перелистав страниц тридцать — как отыскать клад, как что-нибудь вспомнить, как забыть, как вызвать или утишить ветер и снег, как нагнать и разогнать туман, как навеять прекрасный сон, как превратить человеческую голову в ослиную (это было с бедным ткачом Основой). Чем дальше она читала, тем живей и чудесней были картинки.

Вдруг открылась такая красивая страница, где было столько картинок, что надписи можно было не заметить. Но Люси ее заметила. Она гласила: «Как стать самой красивой на свете». Вглядевшись в миниатюры, она увидела девочку у конторки, над огромной книгой, в ее собственном платье и вообще совсем как она. Рядом та же девочка что-то говорила, широко открывая рот, еще дальше она была уже красивей всех на свете. Как ни мала была картинка, Люси-красавица смотрела прямо в глаза Люси обыкновенной, и та смотрела ей в глаза, дивясь ее красоте и замечая, что они все-таки похожи. Красавица сидела на троне и глядела, как все тарханы и все короли сражались из-за нее. Потом турнир превратился в настоящую битву, и Нарния, Тельмар, Теревинфия, Гальма, Тархистан лежали в развалинах, ибо их разрушили властители, вожди, вельможи, оспаривая ее милость. Еще пониже Люси-красавица уже приехала домой, Сьюзен, былая гордость семьи, заметно подурнела, и лицо у нее было злое. Она до смерти завидовала сестре, но что с того, на нее никто и не глядел.

«Ну, это прочитаю вслух, — подумала Люси. — Прочитаю, и все, и ничего вы мне не сделаете!» Последние слова она прибавила, ибо ей все сильнее казалось, что делать этого нельзя.

Но, посмотрев на заклинание, она увидела в самой середине, где раньше никакой картинки не было, льва — Льва, самого Аслана. Он был такой ослепительно-яркий, что просто вылезал из страницы; хуже того — он скалил зубы, он рычал. Ей стало так страшно, что она быстрей перевернула страницу.

Дальше шло заклинание: «Как узнать, что думают о тебе друзья». Люси очень хотелось прочитать то, про красавицу, но страницы назад не переворачивались. С досады она стала читать это (ни за что на свете я не скажу вам, какие в нем слова) и ждала, что будет.

Сперва не случилось ничего. Потом она разглядела купе третьего класса и двух девочек в нем. Она узнала их сразу, то были Марджори Престон и Энн Фиверстон. Картинка ожила. Мимо окон замелькали столбы, девочки засмеялись и заговорили. Понемногу (словно радио набрало силу) она разобрала слова.

— А в будущей четверти, — спрашивала Энн, — ты так и будешь ходить, как приклеенная, с этой Пэвэнси?

— Почему это «как приклеенная»? — возмутилась Марджори.

— А потому! — отвечала Энн. — Ты прямо на ней свихнулась.

— Ну, знаешь! — воскликнула Марджори. — Не такая я дура! Вообще-то она ничего, но сколько можно, надоело…

— Больше я тебе надоедать не буду! — крикнула Люси. — Гадюка двуличная! — И вспомнила, что говорит с картинкой, настоящая Марджори ее не слышит.

«Да… — подумала Люси. — Не ждала я от нее!.. Сколько я ей помогала, сколько защищала от девочек. Кто-кто, а она это знает. И с кем? С Энн Фиверстон! Неужели все подруги такие? Тут еще столько картинок. Нет. Больше смотреть не буду! Не буду, и все». И она перевернула страницу, уронив на нее тяжелую, злую слезу.

Дальше шло заклинание «Как очистить и обрадовать душу». Картинок здесь было меньше, но они казались еще красивее. Собственно, это был рассказ, а не заклинание. Занимал он три страницы, и, дочитав до конца, Люси сразу его забыла. Пока читала, словно сама в нем жила, а потом — забыла, хоть плачь. «Да это лучший рассказ на свете! — подумала она. — Сейчас же перечитаю». Но страницы, как мы помним, обратно не перелистывались.

«Ну что же это такое! — сокрушалась Люси. — Попробую сама вспомнить… так, так… нет, ничего не выходит! Как же я могла забыть! Там было про чашу, и про шпагу, и про дерево, и про холм… Нет, не помню! Что же мне делать?!»

Так она и не вспомнила, но с той поры ей нравились лишь те рассказы, которые походили на этот, из книги.

Перевернув страницу (которая выцветала на глазах, и прочитать ее уже было нельзя), Люси увидела сплошные буквы, без картинок; однако заголовок гласил: «Как делать видимым невидимое». Она прочитала про себя заклинание, чтобы не сбиться на длинных словах, произнесла вслух и сразу поняла, что оно сработало: поля покрылись крошечными картинками. Так бывает, когда поднесешь к огню письмо, написанное лимонным соком, но тогда проступают бурые буквы, а тут проступили золото, багрянец и лазурь. Картинки были странные, фигурок очень много, и Люси испугалась, представив себе, сколько невидимого стало теперь видимым.

Тогда она услышала мягкие шаги и вспомнила, что волшебник ступает тихо, словно кот. Если кто-то ходит у тебя за спиной, лучше обернуться, что Люси и сделала.

Лицо ее просветлело и, хотя она не знала этого, стало лучше, чем у Люси-красавицы. Она протянула руки и кинулась вперед, ибо в дверях стоял сам Аслан, Царь царей, огромный, теплый, пушистый, как всегда. Она зарылась носом в его гриву и, услышав низкий, словно бы подземный звук, посмела подумать, что Лев мурлычет.

— Ах, Аслан! — сказала она. — Как хорошо, что ты пришел!

— Я был здесь все время, — сказал он, — но ты меня сделала видимым.

— Ну что ты! — сказала она. — Не смейся надо мной. Разве я могу заколдовать или отколдовать тебя?

— Можешь, — сказал Аслан. — Неужели ты думаешь, что я не подчиняюсь собственным законам?

Он помолчал и прибавил:

— Зачем ты подслушивала?

— Я?

— Ты подслушала, что говорят про тебя подруги.

— Так это же колдовство!

— Подслушивать нельзя никак — ни обычным, ни колдовским манером. А на подругу ты сердишься напрасно. Она слаба, но тебя она любит. Ей хотелось подольститься к старшей, и она говорила не то, что думает.

— Наверное, я не смогу забыть ее слова.

— Да, не сможешь.

— Ой! — вскрикнула Люси. — Что же я наделала! Значит, если бы не это, мы бы дружили… может быть, всегда?

— Помнишь, — сказал Аслан, — я тебе говорил: никто никогда не узнает, что могло бы статься.

— Помню, — сказала Люси. — Прости меня. Только…

— Что, моя дорогая?

— …прочитаю я снова тот рассказ? Расскажешь ты мне его? Расскажи, Аслан, пожалуйста!

— Конечно. Я всю жизнь буду тебе его рассказывать. А теперь — идем поищем хозяина.

 

Глава 11

ОХЛОТОПЫ ОБРЕТАЮТ СЧАСТЬЕ

Люси вышла за Асланом в коридор и увидела, что к ним приближается босой старец в красных одеждах.

На его седой голове был венок из дубовых листьев, борода спускалась до самого пояса, а опирался он на украшенный затейливой резьбою посох. Увидев Аслана, старец низко поклонился и сказал:

— Добро пожаловать, владыка, в ничтожнейшее из твоих владений.

— Не устал ли ты, Кориакин, управлять неразумными созданиями, которых я тебе доверил?

— Нет, — отвечал волшебник. — Они, конечно, очень глупы, но, в сущности, безобидны. Я даже привязался к ним, беднягам. Правда, я жду не дождусь, когда они подчинятся мудрости, а не грубому чародейству.

— Всему свое время, — сказал Аслан.

— Да, все в свое время, — сказал старец. — А ты, владыка, хочешь предстать перед ними?

— Нет, — ответил Лев и тихо зарычал. («Наверное, засмеялся», — подумала Люси.) — Они перепугаются насмерть. Немало еще звезд потухнет и переселится на остров, прежде чем твой народ созреет для этого. А сегодня, еще до вечера, я должен посетить Трама, который давно ожидает в замке своего короля. Я расскажу ему о тебе, Люси. Не надо грустить, мы скоро увидимся.

— Аслан, — спросила Люси, — когда это «скоро»?

— Для меня всякое время близко, — ответил Лев и исчез, а Люси осталась с волшебником.

— Ушел! — сказал тот. — А мы с тобой совсем пали духом. Он вечно так, его не удержишь. Да, его не приручишь. Понравилась тебе моя книга?

— Некоторые места — очень, — ответила Люси. — Вы все время знали, что я тут?

— Ну конечно. Еще когда я заколдовал охламонов, я знал, что ты придешь и снимешь с них заклятие. Но когда именно ты придешь, я не знал и сегодня не ждал тебя. Понимаешь, из-за них я и сам стал невидимкой, а когда я невидим, меня очень клонит ко сну. Э-хе-хе… опять зеваю. Тебе есть хочется?

— Немножко, — ответила Люси. — Я не представляю, который час.

— Пойдем, — сказал волшебник. — Для Аслана всякое время близко, а у меня в доме, если ты голоден, любое время обеденное.

Он провел Люси по коридору, открыл дверь, и они очутились в веселой, светлой комнате, уставленной цветами. На столе ничего не было, но, конечно, стол был волшебный, и, едва хозяин произнес какое-то слово, на нем появились скатерть, серебряные вилки, тарелки, стаканы и еда.

— Надеюсь, мое угощение придется тебе по вкусу, — сказал волшебник. — Постараюсь дать тебе то, к чему ты привыкла; ты ведь давно этого не ела.

— Ох, какая красота! — вскричала Люси. И впрямь, еда была прекрасна: горячий омлет, холодная баранина с горошком, клубничное мороженое, лимонный сок и чашка шоколада на сладкое. Волшебник ел только хлеб, пил только вино. Он был совсем не страшный, и вскоре они уже болтали, как старые друзья.

— Когда же заклинание начнет действовать? — спросила Люси. — Когда охламоны станут видны?

— Они уже видны, но сейчас они спят. Они любят поспать днем.

— Вы их оставите уродами, не расколдуете?

— Не так все просто, — отвечал волшебник. — Понимаешь, это они считают, что были раньше красавцами. Я бы сказал, что они стали даже получше.

— Они очень себе нравятся?

— Да. По крайней мере, их предводитель без ума от себя самого, а они ему вторят. Охламоны верят каждому его слову.

— Это мы заметили, — сказала Люси.

— Без него было бы легче. Конечно, я могу его во что-нибудь превратить или заколдовать охламонов, чтобы они ему не верили, — но не хочу. Лучше восхищаться им, чем вообще никем не восхищаться.

— Разве они не восхищаются вами? — спросила Люси.

— О, только не мной! — отвечал волшебник.

— А за что вы их заколдовали?

— Понимаешь, они меня не слушались. Они должны работать в саду и в огороде — не для меня, как им кажется, а для себя. Если бы я их не заставлял, они бы ничего не делали. Сад надо поливать. Недалеко отсюда, на холме, бьет родник, а из него течет ручей. Я их просил об одном: брать воду из ручья, а не таскаться что ни час в гору. Да они половину воды разливают по дороге! Но они не послушались. Отказались наотрез.

— Неужели они такие глупые? — удивилась Люси.

Волшебник вздохнул.

— Если бы ты знала, сколько я с ними натерпелся!.. Недавно, например, они вздумали мыть посуду перед едой, чтобы сэкономить время. А то еще посадили вареную картошку, чтобы потом не варить. Однажды в чан с молоком свалился кот, и двадцать охламонов вычерпали все молоко, вместо того чтобы выловить кота. Хорошо хоть он не успел захлебнуться. Однако ты уже поела. Пойдем, посмотрим на них.

Они прошли в другую комнату, заставленную странными предметами и приборами — моделями Солнечной системы, астролябиями, хроноскопами, стихометрами и многими другими.

Волшебник подвел Люси к окну и сказал:

— Вот они, твои охламоны.

— Я никого не вижу, — сказала Люси. — А что это за грибы?

То, на что она указала, и впрямь походило на грибы, только очень большие, фута в три. Приглядевшись как следует, Люси обнаружила, что ножки грибов прикреплены к шляпкам не посередине, а с краю. У основания каждой ножки, в траве, лежал какой-то тючок. Чем больше Люси смотрела, тем меньше загадочные штуки казались ей грибами. Шляпка была не круглой, а вытянутой и к концу расширялась. Штук этих было очень много, не меньше пятидесяти.

Часы пробили три раза.

И тут все грибы перевернулись вверх тормашками. Тючки превратились в тела и головы, ножки — в ноги. Да, у каждого тела оказалось не по две ноги, а по одной (и не с левой или правой стороны, как у одноногих, а прямо посередине). Заканчивалась нога огромной ступней, обутой в длинный и широкий башмак с загнутым носом — ни дать ни взять маленькая лодочка. Люси сразу поняла, почему охламоны показались ей огромными грибами: они лежали на спине, высоко подняв ступню. Позже она узнала, что они всегда так спят: ступня защищает от дождя и солнца, и лежать под ней не хуже, чем под тентом.

— Ой, какие смешные! — засмеялась Люси. — Это вы их такими сделали?

— Да, — сказал волшебник. — Я превратил их в однотопов. — Он тоже смеялся до слез. — Смотри-ка!

И впрямь, посмотреть стоило. Одноногие создания не могли ни ходить, ни бегать — они прыгали, будто блохи или лягушки. И как высоко, будто на пружине! Какой получался звук! Его и слышала вчера Люси. Однотопы прыгали туда и сюда, крича друг другу:

— Эй, ребята! Нас опять видно!

— Да, нас опять видно, — сказал один из них в красном колпачке с кисточкой, и Люси по голосу узнала Главного. — Я всегда говорю: если тебя видно, значит, тебя можно увидеть.

— То-то и оно! — закричали все. — В том-то и дело! Ну и голова! Лучше не придумаешь, умнее не скажешь!

— Наша взяла! — сказал Главный. — Молодец девица! Обошла старичка, ничего не попишешь!

— То-то и есть, то-то и есть! — поддержал его хор. — Именно обошла! Ну и Главный у нас, все умней и умней!

— Как они смеют так говорить о вас? — возмутилась Люси. — Еще вчера они вас боялись. Неужели они не понимают, что вы можете их услышать?

— Такие уж они, охламоны, — ответил волшебник. — То ведут себя так, словно я все время подглядываю и подслушиваю, и ужасно меня боятся. А то вдруг вообразят, что меня можно провести, как маленького ребенка.

— Станут они такими, как прежде? — спросила Люси. — Жестоко оставлять их, как есть, или не очень? Интересно, что они сами думают? С виду они вполне счастливы. А как скачут! Какие они были раньше?

— Простые гномы, — ответил волшебник. — Только не такие милые, как в Нарнии.

— Тогда, пожалуй, лучше не возвращать им прежний вид. Они такие смешные… даже хорошенькие. Как вы думаете, стоит им это сказать?

— Стоит, конечно, если они поймут.

— А вы пойдете со мной?

— Нет, нет, лучше иди без меня.

— Большое вам спасибо за обед, — сказала Люси и быстро вышла из комнаты. Она бегом спустилась по той же самой лестнице, по которой с таким страхом поднималась утром, и налетела внизу на Эдмунда. Остальные тоже были здесь. Люси стало неловко, когда она увидела их встревоженные лица, — сама она забыла про своих друзей.

— Все в порядке! — крикнула она. — Волшебник — просто прелесть! И еще я видела его, Аслана!

И она, словно ветер, помчалась в сад. Земля там буквально сотрясалась от прыжков, а воздух звенел от радостных криков. Когда однотопы увидели Люси, шум и грохот усилились.

— Идет! Идет! — закричали они. — Да здравствует наша девица! Ура! Ура! Обошла старичка, молодец!

— Нам очень жаль, — сказал Главный однотоп, — что ты не видишь нас в прежнем обличье. Ты бы глазам своим не поверила. Стали мы, надо сказать, просто уродами.

— То-то и оно! — радостно откликнулись однотопы, скакавшие вокруг него.

— Ну нет, — громко сказала Люси, стараясь перекричать их. — По-моему, вы очень красивые.

— Слушайте, слушайте! — закричали однотопы. — То-то и оно! Красивые! Лучше нас и не найдешь! Молодец девица!

Они ничуть не удивились, вообще не заметили, что говорят совсем другое.

— Она хочет сказать, — пояснил Главный, — что мы были прекрасны до того, как стали уродами.

— Именно, именно! — завопил хор. — Так оно и есть! Сами слышали!

— Ничего подобного! — воскликнула Люси. — Я только сказала, что вы сейчас красивые.

— Именно, именно! — откликнулся Главный. — Так и сказала: «Тогда».

— Слушайте, слушайте! — зашумели однотопы. — И его, и ее! Оба молодцы!

— Да ведь мы говорим прямо противоположные вещи! — рассердилась Люси.

— Вот оно, противоположные! — подтвердили однотопы. — Совершенно противоположные! Куда уж противоположней!

— От вас с ума можно сойти, — сказала Люси.

Но однотопы остались довольны беседой, и Люси решила, что печалиться не стоит.

А вечером произошел случай, который еще больше примирил однотопов с их нынешним положением. Каспиан и его друзья отправились на берег, чтобы сообщить новости тем, кто остался на борту. Однотопы пошли с ними, подпрыгивая, как мячи. По пути они так шумели, что Юстэс крикнул:

— Лучше бы волшебник сделал их неслышными! — И тут же пожалел о своих словах, ибо пришлось объяснять, что неслышные — это те, кого не слышно, но они ничего не поняли. Особенно огорчился он, когда они заорали: «Куда ему до нашего Главного! Вот бы у кого поучился! Уж кто оратор, тот оратор!» Когда они подошли к берегу, Рипичипа осенила блестящая мысль. Он спустил на воду свою лодочку, забрался в нее и стал плавать у берега, пока однотопов не проняло. Тогда он сказал им:

— Достопочтенные и многоумные однотопы! Смею обратить ваше внимание на то, что вы совершенно не нуждаетесь в лодках. У каждого из вас имеется превосходная нога, которую нетрудно приспособить для плавания. Спуститесь осторожно в воду — и вы сами в этом убедитесь.

Главный однотоп тут же сообщил прочим, что вода очень мокрая, но двое из них, помоложе, уже вняли совету Мыша. Их примеру последовали еще несколько, а за ними и все остальные. Опыт удался на славу. Огромная ступня вполне заменяла лодку, а когда Рипичип показал, как грести, все с криком заскользили по заливу, словно флотилия маленьких лодок, на каждой из которых возвышался довольный однотоп. Тут же устроили гонки. Матросы, перегнувшись с борта, смеялись до колик и спустили с корабля призы — несколько бутылок вина.

Однотопы остались довольны своим новым именем, но почему-то все время его перевирали. «Мы допотопы! — радостно кричали они. — Туподоны! Недотепы! Именно, именно! Как вылитые!» Потом они стали путать это прозвание со старым, и в конце концов окрестили себя охлотопами. Так, наверное, они и зовутся по сию пору.

Вечером все нарнийцы ужинали у волшебника, и Люси заметила, как изменилось все наверху, когда она перестала бояться. Таинственные знаки на дверях были по-прежнему таинственными, но казались добрыми и смешными, а бородатое зеркало стало скорее забавным, чем страшным. На ужин каждый получил любимое кушанье, а когда все насытились, волшебник положил на стол два чистых листа пергамента и попросил Дриниана рассказать об их плавании. По мере того, как Дриниан говорил, рассказ его ложился рисунком на пергамент, пока, наконец, каждый лист не превратился в превосходную карту, на которой были и Гальма, и Теревинфия, и Семь Островов, и Одинокие Острова, и Горелый, и Остров Мертвой Воды и даже Остров Охлотопов. Эти первые карты Восточных морей оказались и лучшими, сколько их потом ни составляли, ибо города и горы с первого взгляда выглядели, как на обычных картах, но если посмотришь через увеличительное стекло, оказывалось, что это картинки, на которых отчетливо видны и крохотный замок, и невольничий рынок, и улицы Узкой Гавани, словом — все, такое маленькое, будто смотришь в перевернутый бинокль. Одно было плохо — береговая линия многих островов прерывалась, поскольку карта показывала только то, что Дриниан видел собственными глазами. Волшебник оставил одну карту у себя, другую подарил Каспиану, и она до сих пор висит в его дворце. О морях и островах к востоку от охлотопов волшебник не знал ничего, только сказал, что семь лет тому назад к ним на остров заходил нарнийский корабль, на котором плыли лорд Ревелиан, лорд Аргоз, лорд Мавроморн и лорд Руп. И моряки наши поняли, что золотой человек на дне Мертвого озера был лорд Рестимар.

На следующий день волшебник починил — то есть заколдовал корму, поврежденную Морским Змеем, и подарил мореплавателям много полезных вещей. Распрощались как друзья, и, когда в два часа дня корабль отплыл от острова, охлотопы долго плыли за ним следом, шлепая ступней по воде и громко крича, пока не скрылись из виду.

 

Глава 12

ТЕМНЫЙ ОСТРОВ

Потом двенадцать дней они плыли на юго-восток, подгоняемые слабым попутным ветром. Было тихо и тепло, но ни птиц, ни рыб никто не видел. Только однажды вдоль правого борта долго плыли киты, пуская высокие фонтаны. Люси и Рипичип подолгу играли в шахматы. На тринадцатый день Эдмунд увидел из смотровой корзины слева по борту какую-то темную гору, поднимающуюся из воды.

Они изменили курс и двинулись к острову на веслах, ибо попутного ветра не было. Вечером они все еще гребли, гребли и ночью. На следующий день погода была прекрасная, но ветер совсем утих. Темная масса казалась ближе и больше, но разглядеть ее было трудно, и одни думали, что до острова еще далеко, а другие считали, что приближаются к полосе тумана.

Однако часам к девяти странная глыба вдруг оказалась так близко, что они увидели: это не земля и даже не туман, а тьма. Описать ее довольно трудно, но попробуйте представить, что вы стоите у железнодорожного туннеля, такого длинного и извилистого, что конца не видно. В самом начале еще различишь шпалы, рельсы, гравий, потом мрак сгущается, и, наконец, все исчезает в однородной тьме. Так было и теперь. В нескольких футах от корабельного носа вода еще отливала зеленовато-синим, потом становилась блеклой и серой, как в глубоких сумерках, а еще дальше была полнейшая темень, как в безлунную и беззвездную ночь.

Каспиан громко приказал остановиться, и все, кроме гребцов, бросились к носу смотреть. Но никто ничего не увидел. Позади было море и солнце, впереди — тьма.

— Попробуем пройти? — крикнул Каспиан.

— Не советую, — отвечал Дриниан.

— Капитан прав, — поддержали матросы.

— Я тоже так считаю, — сказал Эдмунд.

Люси и Юстэс молчали, но сами радовались такому решению, и тут звонкий голос Рипичипа нарушил тишину:

— Почему же нам не двинуться вперед? Может мне кто-нибудь объяснить?

Никто не мог, и рыцарь продолжал:

— Если бы я обращался к рабам или деревенским домоседам, я знал бы, что они просто трусят. Но позволю себе надеяться, в Нарнии никогда не услышат, что лица королевской крови в полном расцвете сил поджали хвост лишь потому, что испугались темноты.

— Какой же толк плыть дальше? — спросил Дриниан.

— Толк? — вскричал Рипичип. — Если вы, капитан, видите толк лишь в набитом желудке или кошельке, я отвечу: никакого. Смею надеяться, мы отправились в плавание не ради толка, а ради славы и приключений. Перед нами самое прекрасное приключение, какое только бывает, и, если мы повернем назад, славы мы не дождемся.

Несколько матросов пробормотали что-то вроде «Пропади она пропадом, эта слава», но Каспиан сказал:

— Ох, и беспокойный же ты, Рипичип! Сидел бы ты лучше дома… Ну, ладно, придется плыть дальше, если Люси не возражает.

Люси хотела бы возразить, но сказала:

— Нет, что ты!

— Ваше величество, прикажите хоть огни зажечь! — крикнул Дриниан.

— Разумеется, — отвечал король. — Позаботьтесь об этом, милорд.

Зажгли фонари на корме, на носу и на мачте и два факела просто на палубе. Солнце сияло, и они светили блекло и слабо. Потом все мужчины, кроме гребцов, выстроились на палубе с мечами наголо. Люси и двое лучников разместились на боевой вышке, натянув луки. Ринельф стоял на носу, готовый подать сигнал. Рипичип, Эдмунд, Юстэс и Каспиан в сверкающей кольчуге держались вместе. Дриниан стоял за штурвалом.

— Да будет с нами Аслан! — вскричал Каспиан. — Самый тихий ход. Молчите и слушайте команду.

Тяжело, со скрипом упали на воду весла, и «Покоритель зари» стал продвигаться вперед. Люси удалось уловить миг, когда они вошли во тьму. Нос уже не был виден, когда последние солнечные лучи скользнули по корме. И корма, и море, и небо ярко сверкнули — и исчезли, только фонарь едва различимым пятном обозначал, где кончается корабль. Перед фонарем чернела тень припавшего к штурвалу Дриниана. В свете факелов можно было различить часть палубы, мерцание мечей и шлемов и еще один островок блеклого света на носу. Люси казалось, что смотровая корзина, освещенная фонарем с верхушки мачты, движется сама по себе. Все фонари светили тускло и мертво — они всегда так светят, если зажжешь их ночью. И еще Люси казалось, что становится холодно.

Никто не знал, как долго они шли сквозь тьму. Только по скрипу уключин и плеску весел можно было догадаться, что они движутся. Как ни напрягался Эдмунд, он ничего не мог различить, кроме отблесков фонаря у самого борта, но даже этот отблеск казался мутным, а рябь за бортом — медленной, мелкой и мертвой. Вскоре все на палубе стали дрожать от холода.

Вдруг откуда-то (никто уже не понимал, куда они плывут) раздался дикий крик. То ли это кричал не человек, то ли от ужаса голос его стал не таким, как у людей.

Каспиан попытался заговорить, но у него пересохло в горле, и тут все услышали звонкий голосок Рипичипа, звучащий очень громко в полной тишине:

— Кто ты? Если ты — враг, мы не боимся тебя! Если ты друг, твои враги научатся бояться нас.

— Спасите! — прокричал голос. — Спасите! Даже если вы снитесь мне, спасите меня! Возьмите меня на борт! Убейте, что хотите сделайте, только не исчезайте! Не оставляйте меня в этом ужасном месте!

— Где вы? — закричал Каспиан. — Мы вас возьмем. Подплывайте к борту.

Снова раздался крик — то ли радости, то ли ужаса, — и они услышали, что кто-то плывет к кораблю.

— Встаньте здесь, чтобы поднять его, — приказал Каспиан.

— Есть, ваше величество, — ответили матросы. Несколько человек стали у правого борта с веревками, а один, свесившись за борт, держал факел. Из темноты появилось бледное лицо, и, поднатужившись, дюжина рук втащила незнакомца наверх.

Эдмунд подумал, что никогда не видел такого дикого человека. Он был не стар, но волосы его свисали длинными седыми прядями, худое лицо искажал ужас, а одежда давно превратилась в лохмотья. Больше всего поражали глаза — они были так широко открыты, что казалось, будто у несчастного нет век. Едва коснувшись палубы, он сказал:

— Бегите! Скорее плывите обратно! Гребите, пока не выберетесь из этого гиблого места!

— Успокойся, — сказал Рипичип, — и скажи, что нам угрожает? Мы не из тех, кто спасается бегством.

Незнакомец с ужасом воззрился на мышиного рыцаря.

— Все равно бегите, — задыхаясь, повторил он. — На этом острове сны становятся явью.

— Его-то я и искал! — воскликнул один матрос. — Я женюсь на Нэнси, как только мы причалим.

— А я увижу Тома живым, — отозвался другой.

— Глупцы! — закричал незнакомец. — Из-за таких мечтаний я и попал сюда! Ах, лучше бы я утонул или не родился! Слышали, что я сказал? Здесь сны становятся явью. Не грезы и мечты, а сны, ночные сновидения.

На минуту воцарилась тишина, затем вся команда бросилась к главному люку. Все сели на весла и принялись грести как можно сильнее. Дриниан склонился к штурвалу, боцман быстро отдавал команды. За эту минуту каждому припомнились такие сновидения, после которых страшно заснуть снова.

Только Рипичип не двинулся с места.

— Ваше величество, — сказал он, — неужели вы одобряете этот мятеж? Это же паника, это просто бегство.

— Гребите, гребите! — кричал Каспиан. — Гребите изо всех сил! Говори что хочешь, Рипичип. Есть вещи, которых человеку не вынести.

— Тогда я рад, что не родился человеком, — холодно отвечал Рипичип, кланяясь своему повелителю.

Люси тоже слышала слова незнакомца и припомнила страшный сон, который давно старалась забыть, — так отчетливо, словно только что проснулась. Ей захотелось спуститься на палубу, к Эдмунду и Каспиану. Но что толку? Если здесь оживают сны, Эдмунд и Каспиан могут превратиться в чудищ. Она крепко ухватилась за перила смотровой вышки и постаралась успокоиться. Матросы гребли назад, к свету, изо все сил; еще несколько минут, думала она, и все будет позади. Ах, только бы побыстрее!

Хотя вода под веслами шумно плескалась, кругом царила непроницаемая тишина. Каждый знал, что лучше не прислушиваться, но удержаться никто не смог. И вскоре все что-то услышали, каждый — свое.

— Ножницы лязгают, слышите? — сказал Ринельфу Юстэс.

— Тс-с, — прошептал Ринельф, — я слышу, как они карабкаются на борт.

— Оно лезет на мачту, — проговорил Каспиан.

— О-о!.. — застонал один матрос. — Это колокол… Так я и знал.

Стараясь ни на кого не смотреть, а главное — не оглядываться, Каспиан прошел на корму.

— Милорд, — тихо сказал он Дриниану, — долго ли мы гребли во тьме до того места, где подобрали незнакомца?

— Минут пять, — прошептал Дриниан, — а что?

— А то, что мы плывем гораздо дольше.

Руки капитана вздрогнули, и холодный пот показался на лбу. О том же самом думали и другие.

— Мы никогда отсюда не выберемся! — роптали матросы. — Мы никуда не плывем, просто кружим на месте.

Незнакомец, который лежал, прислонившись к чему-то на палубе, сел и страшно засмеялся.

— Никогда не выберемся! — крикнул он. — Да, никогда отсюда не выберемся! А я, дурак, надеялся, что меня так легко отпустят! Нет, никогда мы отсюда не выберемся!

Люси прислонилась головой к мачте и прошептала:

— Аслан, Аслан, если ты любишь нас, помоги. — Темнота больше не сгущалась, и она почувствовала себя немного получше. «В конце концов, с нами еще не случилось ничего страшного», — подумала она.

— Смотрите, — хрипло прозвучал голос Ринельфа, стоящего на носу. Впереди показалось пятнышко света, и, пока они смотрели, яркий луч упал на корабль. Вокруг корабля по-прежнему было темно, но сам он оказался в полосе света, словно в луче прожектора. Каспиан зажмурился, оглянулся и увидел искаженные, застывшие лица своих спутников. Все смотрели в одну сторону, за каждым лежала темная, четко очерченная тень.

Люси вгляделась в свет и наконец что-то увидела. Сначала это напоминало крест, потом — самолет, потом — воздушного змея, а потом стало видно, что это альбатрос. Он сделал три круга над мачтой, присел на золоченый гребень дракона, что-то крикнул — никто ничего не разобрал — и, расправив крылья, медленно полетел вперед, держась ближе к правому борту. Дриниан следовал за ним, не сомневаясь, что птица указывает им путь. Но никто, кроме Люси, не слышал, что, кружась над мачтой, альбатрос сказал: «Не бойся, моя дорогая!» Она узнала голос Льва и ощутила дивное благоухание.

Через несколько минут темнота превратилась в серую пелену, и вдруг, в одно мгновение, их вынесло в освещенный солнцем теплый и голубой мир. Тогда все поняли, что бояться нечего. Все моргали и оглядывались, удивляясь, что корабль все такой же светлый и тьма не запятнала его белизну, зелень и золото. Потом, один за другим, все начали смеяться.

— Ну и дураки мы были! — сказал Ринельф.

Люси поскорее спустилась на палубу, где все собрались вокруг незнакомца. Он стоял, онемев от счастья, смотрел на море широко открытыми глазами и ощупывал канат, словно хотел убедиться, что все это наяву, а по его щекам текли слезы.

— Спасибо, — проговорил он наконец. — Вы спасли меня от… нет, не хочу говорить. А теперь скажите, кто вы такие. Сам я из Нарнии и звали меня когда-то лордом Рупом.

— А я — твой король, милорд, — сказал Каспиан. — Мы отправились в плавание, чтобы отыскать тебя и твоих спутников, друзей моего отца.

Лорд Руп опустился на одно колено и поцеловал руку королю.

— Ваше величество, — сказал он, — именно вас я и мечтал увидеть больше всего на свете. Окажите мне милость!

— Какую же? — спросил Каспиан.

— Никогда не возвращайте меня туда, — и он показал назад. Все обернулись, но увидели только синее море и небо. Остров Тьмы исчез без следа.

— Что это?! — воскликнул лорд Руп. — Вы ее развеяли!

— Не думаю, что это мы, — ответила Люси.

— Ваше величество, — сказал Дриниан, — ветер юго-восточный. Могу ли я крикнуть гребцов наверх и поставить парус? А тем, кто свободен, нужно бы отдохнуть.

— Можешь, — отвечал Каспиан, — и пусть принесут грогу. Ох, я просплю хоть целые сутки!

Так плыли они весь день под юго-восточным ветром; и никто не заметил, когда исчез альбатрос.

 

Глава 13

ТРИ СПЯЩИХ ЛОРДА

Ветер не прекращался, но слабел с каждым днем, так что волны превратились в мелкую рябь и корабль скользил по морю, как по озеру. Каждую ночь на востоке появлялись новые созвездия, которых никто не видел в Нарнии и, думала Люси с радостью и страхом, вообще никто еще не видел. Новые звезды были крупными и яркими, ночи теплыми. Почти все спали теперь на палубе и долго засиживались за разговорами или, склонившись над бортом, смотрели, как пляшет светящаяся пена.

В один невыразимо прекрасный вечер, когда позади раскинулся пурпурный и алый закат, а небо стало больше, они заметили справа по борту какой-то остров. Он медленно приближался; мысы и склоны, освещенные заходящим солнцем, ослепительно пламенели. Вскоре корабль шел вдоль побережья. Позади, на фоне алого неба, словно вырезанный из картона, чернел западный мыс. На острове не было гор, зато там были невысокие пологие холмы, вроде подушек. С берега доносилось благоухание, которое Люси назвала нежно-лиловым, Эдмунд сказал (а Ринс подумал): «Что за чушь!», а Каспиан сказал: «Я понимаю». Они плыли долго, минуя мыс за мысом, надеясь найти бухту поглубже, но не нашли и бросили якорь в мелком маленьком заливе. Хотя море было спокойное, у самого острова сильная волна не давала подвести корабль так близко к берегу, как хотелось. Доплыв до берега в лодке, они порядком промокли (лорда Рупа, заметим, оставили на борту, так как он не желал даже видеть никаких новых островов). Все время, пока они были на острове, в ушах стоял монотонный шум прибоя.

Оставив двух матросов караулить лодку, Каспиан повел остальных в глубь острова, не слишком, впрочем, далеко, поскольку время было позднее и приближалась ночь. Но оказалось, что за приключениями совсем не нужно далеко ходить. В плоской долине, примыкающей к бухте, не было ни дорог, ни тропинок, ни других признаков человека. Под ногами росла мягкая трава, там и сям усеянная цветущими кустиками, которые Эдмунд и Люси приняли за вереск. Юстэс, неплохо разбиравшийся в ботанике, сказал, что это никакой не вереск, и не ошибся; но все же на вереск эти цветы походили.

Не успели наши герои отойти от берега на расстояние выстрела из лука, как Дриниан сказал:

— Смотрите! Что это? — И все остановились.

— Высокие деревья? — предположил Каспиан.

— Или башни, — сказал Юстэс.

— А может быть, великаны? — прошептал Эдмунд.

— Сейчас узнаем, — решительно сказал Рипичип и, вынимая на ходу шпагу из ножен, устремился впереди всех к непонятным предметам.

— Кажется, это руины, — сказала Люси, когда они подошли поближе, и оказалась права. Перед ними лежала просторная площадка, вымощенная гладким камнем и окруженная с двух сторон серыми колоннами. Между колоннами стоял очень длинный стол, накрытый пурпурной скатертью, спускавшейся до самого пола, и каменные стулья, украшенные искусной резьбой, с шелковыми подушками на сиденьях. Стол ломился от яств. Такого изобилия не знали даже при Верховном Короле Питере в Кэр-Паравале. Здесь были и индейки, и гуси, и фазаны, и цесарки, и окорока, и холодное мясо, и причудливые пироги в виде кораблей, слонов и драконов, и мороженое, и ярко-алые раки, и светящаяся семга, и виноград, и орехи, и ананасы, и персики, и гранаты, и дыни. Здесь были золотые и серебряные кубки, хрустальные графины, а запах вина и фруктов летел навстречу, суля небывалое блаженство.

— Ну и ну! — ахнула Люси.

Путники подошли поближе.

— Где же гости? — спросил Юстэс.

— Мы и будем гостями! — сказал Ринс.

— Взгляните! — пронзительно вскрикнул Эдмунд. Они ступили уже на мощеный пол между колоннами (крыши над ними не было) и оглянулись в ту сторону, куда Эдмунд показывал. Во главе стола что-то темнело, словно три довольно больших вороха.

— Что это? — прошептала Люси. — Как будто три бобра на столе…

— Или птичьи гнезда, — сказал Эдмунд.

— Нет, стога сена, — сказал Каспиан.

Но тут Рипичип выбежал вперед, вспрыгнул на стул, с него — на стол и быстро побежал по нему, ловко петляя между драгоценными кубками и солонками из слоновой кости. Он подбежал к таинственным серым кипам, присмотрелся, дотронулся до них и крикнул:

— Сражаться они не могут!

Все присмотрелись и увидели, что там сидят три человека, хотя для того, чтобы признать в них людей, пришлось подойти вплотную. Длинные седые волосы закрывали их лица, три бороды спускались на стол, обвивая тарелки и кубки, как вьюнок обвивает изгородь, сплетались в один запутанный клубок и через край стола падали на пол. По спинкам стульев спускались волосы, так что все трое скрывались в густой чаще. Словом, кроме волос, не было видно ничего.

— Они мертвы? — спросил Каспиан.

— Кажется, нет, — отвечал Рипичип, обеими лапками поднимая из вороха волос чью-то руку. — У этого рука теплая и прощупывается пульс.

— У этих двоих тоже, — сказал Дриниан.

— Значит, они просто спят, — сказал Юстэс.

— Сколько же они спят, если так обросли? — удивился Эдмунд.

— Наверное, они заколдованы, — сказала Люси. — Я сразу почувствовала, что здесь полно чар. Может быть, мы их и расколдуем?

— Попробуем, — сказал Каспиан и сильно потряс того, кто сидел ближе. На мгновение всем показалось, что его удалось разбудить: он глубоко вздохнул, пробормотал: «Хватит с меня, гребите в Нарнию!» — и заснул еще крепче. Тяжелая голова снова припала к столу, и, сколько его ни трясли, ничего не вышло. Не вышло ничего и со вторым. «Мы люди, а не свиньи», — пробормотал он и захрапел. А третий едва слышно проговорил: «Горчицу, пожалуйста» — и тоже крепко уснул.

— Он сказал: «Гребите в Нарнию»? — спросил Дриниан.

— Да, — отвечал Каспиан. — Кажется, наши поиски подошли к концу. Взгляни на их кольца. Узнаешь гербы? Это лорды Ревелиан, Аргоз и Мавроморн.

— Их не разбудишь, — сказала Люси. — Что же нам делать?

— Прошу прощения, ваше величество, — сказал Ринс. — Пока вы обсуждаете этот вопрос, почему бы команде не подкрепиться? Такое угощение не каждый день встретишь!

— Ни в коем случае! — поспешно воскликнул Каспиан.

— Верно, верно, — согласились несколько матросов. — Что-то тут многовато колдовства. Чем быстрее мы вернемся на корабль, тем лучше.

— Сперва надо узнать, — сказал Рипичип, — не от этой ли еды они заснули лет на семь.

— Я и под угрозой смерти к ней не притронусь, — сказал Дриниан.

— Как быстро темнеет! — заметил вдруг Ринс.

— На корабль, на корабль, — заволновались матросы.

— В самом деле, — сказал Эдмунд, — они правы. Мы решим завтра, что делать с лордами. Есть эту еду все равно нельзя, так что оставаться здесь незачем. Тут пахнет колдовством, да и опасностью.

— Я согласен с королем Эдмундом, — сказал Рипичип, — в той степени, в какой слова его относятся к команде. Что же до меня, я собираюсь встретить солнце за этим столом.

— Почему? — спросил Юстэс.

— Приключение это опасно, — ответил Мыш, — но для меня куда опасней, если, вернувшись в Нарнию, я услышу, что рыцарь Рипичип побоялся разгадать тайну.

— Я останусь с тобой, — сказал Эдмунд.

— Я тоже, — сказал Каспиан.

— И я, — сказала Люси.

Тогда и Юстэс вызвался остаться. С его стороны это было очень смело, если помнить, что он никогда не читал и даже не слышал о таких вещах.

— Ваше величество, позвольте и мне… — начал Дриниан.

— Нет, милорд, — сказал Каспиан, — твое место на корабле. К тому же ты немало потрудился днем, когда мы бездельничали.

Спорить пришлось долго, но в конце концов Каспиан настоял на своем. Когда матросы во главе с Дринианом отправились на корабль, оставшиеся, кроме Рипичипа, ощутили неприятный холодок под ложечкой.

Немало времени ушло у них на то, чтобы выбрать себе место. Мысли были у всех одинаковые, хотя никто не сказал ни слова. С одной стороны, страшно просидеть всю ночь рядом с ужасными волосатыми созданиями — конечно, не мертвыми, но и не совсем живыми. С другой стороны, сидеть далеко от них, все хуже различая их в ночной тьме, тоже страшновато — кто их знает, еще проснутся! Так все и ходили вокруг стола, размышляя: «Может быть, здесь?», или: «Пожалуй, чуть дальше», или: «Нет, лучше на той стороне!», пока, наконец, не примостились где-то посередине, немного ближе к спящим, чем к дальнему краю. Было около десяти часов, почти совсем стемнело. На востоке взошли совсем незнакомые, странные созвездия. Люси очень хотелось, чтобы это были Леопард, Корабль и другие старые знакомцы с нарнийского неба.

Путники закутались в морские плащи и стали ждать. Сначала они попробовали беседовать, но разговор не клеился, и они сидели молча, прислушиваясь к ударам волн.

После долгих часов ожидания, показавшихся им годами, они незаметно задремали — и одновременно очнулись. Звезды были уже на других местах, небо стало густо-черным, лишь на востоке едва брезжил сероватый свет. Все замерзли, хотели пить, но никто не сказал ни слова, потому что как раз в эту минуту что-то, наконец, произошло.

Прямо перед ними, за колоннами, виднелся невысокий холм. Неожиданно в склоне холма распахнулась дверь, в просвете появился кто-то, и дверь захлопнулась. Человек держал в руке свечу — собственно говоря, только свечу они и видели. Свет медленно приближался, пока, наконец, не остановился у самого стола. Перед ними стояла высокая девушка в длинном голубом платье без рукавов. Золотистые волосы падали ей на спину. Взглянув на нее, все подумали, что никогда не знали, что такое красота.

Девушка поставила на стол длинную свечу в серебряном подсвечнике. Ветер, дувший с моря, внезапно утих, и пламя горело так прямо, так неподвижно, словно свеча стояла в комнате с закрытыми окнами. Золото и серебро на столе сверкало в лучах света. А Люси заметила то, чего не видела прежде, — острый каменный нож, очень древний и очень страшный.

До этих пор никто не произнес ни слова. Теперь Рипичип, за ним Каспиан, за ними все остальные поднялись из-за стола, ибо поняли, что перед ними знатная дама.

— Путники, прибывшие издалека к столу Аслана, — сказала она, — почему вы не едите и не пьете?

— Госпожа моя, — ответил Каспиан, — мы не отважились отведать этой еды, ибо решили, что именно она погрузила в колдовской сон наших друзей.

— Они к ней и не прикоснулись, — сказала девушка.

— Пожалуйста, — попросила Люси, — расскажите, что с ними случилось.

— Семь лет тому назад, — сказал девушка, — они приплыли сюда. Паруса у них были изорваны в лохмотья, а сам корабль разваливался на части. С ними было несколько матросов, и, когда они подошли к столу, один из них сказал: «Чудесное место! Довольно мы плавали. Останемся здесь и кончим наши дни в покое». «Нет, лучше запасемся провизией и вернемся в Нарнию, — сказал другой. — Быть может, Мираз уже умер». Но третий, очень властный с виду, воскликнул: «Только не это! Мы люди, а не свиньи. Жить нам осталось немного, так посвятим же последние дни поискам земель, которые лежат восточнее восхода!» И он схватил со стола каменный нож, чтобы отстаивать свою правоту. Но не ему трогать этот нож. Едва он сжал рукоять, как все трое заснули. Им суждено спать до тех пор, пока с них не снимут заклятие.

— А что это за нож? — спросил Юстэс.

— Неужели никто из вас не знает? — удивилась девушка.

— Я… мне кажется… — сказала Люси, — видела такой же нож у Белой Колдуньи, когда она много лет тому назад убила на Каменном Столе Аслана.

— Это он и есть, — сказала девушка. — Он будет лежать здесь в чести и славе, пока стоит мир.

Эдмунд, который смущался все больше и больше, проговорил:

— Простите меня, миледи! Не думайте, что я боюсь дотронуться до этой еды… и обижать вас я не хочу… Однако мы испытали много странных приключений и знаем, что вещи не всегда бывают тем, чем кажутся. Когда я гляжу на вас, я верю тому, что вы рассказываете, но ведь так же было и с Колдуньей. Как убедиться, что вы нам друг?

— Никак, — сказала девушка. — Вы можете верить мне, можете не верить.

И тут послышался тоненький голосок.

— Ваше величество! — сказал мышиный рыцарь. — Будьте любезны, наполните мне кубок вон из того графина, мне не под силу поднять его самому. Я хочу выпить вина за здоровье нашей прекрасной хозяйки.

Каспиан налил, а Рипичип, стоя на столе, поднял золотой кубок крошечными лапками и произнес:

— За ваше здоровье, миледи!

Он осушил кубок, отщипнул кусочек холодной цесарки — и вскоре вся компания последовала его примеру. Все изрядно проголодались, и еда, хоть и не очень подходила для завтрака, прекрасно годилась для позднего ужина.

— Почему вы назвали этот стол столом Делана? — спросила Люси немного погодя.

— Аслан повелел здесь его поставить, — отвечала девушка, — для тех, кто прибыл издалека. Некоторые называют этот остров краем света, ибо дальше на восток земель нет.

— Как вы храните еду? — спросил практичный Юстэс.

— Ее съедают каждый день, и появляется новая, — ответила девушка. — Скоро вы сами увидите.

— Что же нам делать со спящими лордами? — спросил Каспиан. — В том мире, из которого прибыли мои друзья, — и он кивнул в сторону Юстэса, Эдмунда и Люси, — есть сказка о принце, попавшем в спящий замок. Чтобы развеять чары, принцу пришлось поцеловать принцессу.

— А у нас наоборот, — сказала девушка. — Чтобы поцеловать принцессу, надо развеять чары.

— Если так, — воскликнул Каспиан, — во имя Аслана, скажите мне, что делать?

— Это скажет мой отец, — отвечала девушка.

— Отец? — удивились все. — Кто он и где он?

— Смотрите, — сказала девушка и указала на дверь в склоне холма, которая теперь видна была лучше, ибо, пока они разговаривали, звезды поблекли и серую мглу на востоке прорезали белые лучи.

 

Глава 14

ТАМ, ГДЕ НАЧИНАЕТСЯ КРАЙ СВЕТА

Дверь медленно отворилась, и появился человек, такой же высокий и прямой, как девушка, но не такой стройный. Свечи у него не было, но сам он излучал свет. Когда он приблизился, Люси увидела, что это старик. Длинная серебристая борода спускалась к его босым ногам, серебристые волосы падали до самой земли, а одежда была соткана из серебристого руна. Он был так величав и кроток, что все молча встали.

Старик тоже молча подошел к ним и остановился по другую сторону стола, напротив дочери. Потом оба подняли руки, повернулись к востоку и запели. Я не знаю слов этой песни, потому что никто из тех, кто был там, не смог ее запомнить. Позднее Люси рассказывала, что звуки были высокие, почти пронзительные, но очень красивые. «Такая прохладная, утренняя песня», — говорила она. Пока они пели, серые облака на востоке поднялись вверх, небо посветлело, море заблестело серебром. Время шло, они все пели и пели, а восток розовел, облака исчезали, из-за моря показалось солнце, пробежав по серебру, и по золоту, и по каменному ножу.

Нарнийцам и прежде казалось, что восходящее солнце в этих морях крупнее, чем у них на родине. Они не ошиблись. Блеск его лучей, сверкающих в каплях росы, графинах и кубках, был почти невыносим. Как говорил впоследствии Эдмунд, «многое с нами случилось в том плавании, но самым удивительным был этот восход солнца». Теперь они точно знали, что здесь начинается край света.

Внезапно им показалось, что из самого центра восходящего солнца к ним что-то летит. Однако смотреть туда они не могли. Вскоре в воздухе послышались голоса, вторившие песне старика и девушки на каком-то неизвестном, гортанном языке. Потом огромные птицы подлетели к столу и опустились на траву, на мощеный пол, на стол, на плечи и головы, словно выпал крупный снег. Подобно снегу, птицы не только убелили все, но и смягчили, сгладили очертания. Выглянув из-за крыльев, Люси увидела, что одна из птиц подлетела к старику. В клюве она держала небольшой орех — нет, сверкающий уголек, такой яркий, что на него невозможно было смотреть. И птица вложила его старику в рот.

Тогда остальные птицы перестали петь и принялись за еду. Когда они снова поднялись в воздух, все, что можно было съесть и выпить, исчезло со стола. Сотнями и тысячами улетали птицы, унося с собой кости, скорлупу, кожуру. Они летели к восходящему солнцу, они не пели, но от шума их крыльев громко звенел воздух. Стол остался пустым, а три нарнийских лорда по-прежнему спали непробудным сном.

Только теперь старик повернулся к гостям и приветствовал их.

— Государь мой, — сказал Каспиан, — не знаете ли вы, как снять заклятие с этих людей?

— Знаю, сын мой, и с радостью скажу тебе, — отвечал старик. — Для этого надо доплыть до самого края света и вернуться назад, оставив там хотя бы одного из своих спутников.

— А что будет с тем, кто останется? — спросил Рипичип.

— Он продолжит путь и никогда не вернется в этот мир.

— Я этого и хочу! — воскликнул Рипичип.

— А далеко ли отсюда до края света? — спросил Каспиан. — Что там дальше, на восток от вашего острова? Какие там моря?

— Я видел их давно, — сказал старик, — и с большой высоты. Вряд ли я смогу сообщить вам то, что нужно мореплавателю.

— Вы что, летали? — невежливо спросил Юстэс.

— Я долго жил на небе, сын мой, — ответил старик. — Я — Раманду. Судя по вашему удивлению, вы впервые слышите это имя. Иначе и быть не может, ибо те времена, когда я был звездой, прошли задолго до того, как вы появились в этом мире, и все созвездия успели измениться.

— Вот это да! — сказал Эдмунд. — Звезда в отставке!

— А теперь вы больше не звезда? — спросила Люси.

— Я отдыхаю, дочь моя, — ответил Раманду. — Когда, совсем уж ветхий и дряхлый, я взошел на небо в последний раз, меня перенесли на этот остров. Теперь я не такой старый, каким был тогда. Каждое утро птица приносит мне с солнца огненную ягоду, и я становлюсь моложе. Когда я стану таким, как только что родившийся ребенок, я снова взойду на небо (мы ведь на восточном краю земли) и еще раз исполню великий звездный танец.

— В нашем мире, — сказал Юстэс, — звезда — это гигантский шар раскаленного газа.

— Даже в вашем мире, сын мой, это — не сама звезда, а лишь то, из чего она сделана. А в этом мире вы уже встречались со звездой, ведь вы побывали у Кориакина?

— Он тоже отдыхает? — спросила Люси.

— Не совсем, — сказал Раманду. — Его послали править охламонами в наказание. Он мог бы еще тысячи лет сиять со мною в южном небе, если бы не один проступок…

— Что же он сделал? — поинтересовался Юстэс.

— Сын мой, — сказал Раманду, — зачем тебе знать, какие ошибки могут совершать звезды? Итак, решайте. Согласны ли вы плыть дальше, оставив там навсегда одного из вас, и снять заклятие со спящих? Или вы повернете назад, на запад?

— Ваше величество, — сказал Рипичип Каспиану, — о чем здесь говорить? Мы вышли в плавание, чтобы спасти лордов.

— Я тоже так думаю, — ответил Каспиан. — Да и не будь их здесь, я все равно отправился бы дальше, на край света. Но не забывай о матросах. Они нанялись к нам на корабль, чтобы искать лордов, больше ни для чего. Если мы отправимся на восток, то будем плыть до самого конца, а никто не знает, как это далеко. Матросы — отважные люди, но я заметил, что многие из них утомлены и страстно мечтают вернуться домой. Я не могу везти их дальше без их ведома и согласия. Кроме того, с нами несчастный лорд Руп. Ему не вынести нового плавания.

— Сын мой, — сказал Раманду, — не пытайся плыть на край света с теми, кто этого не желает. Тогда ты заклятия не снимешь. Все должны знать, куда и зачем они плывут. А что это за несчастный человек, о котором ты упомянул?

Каспиан рассказал Раманду историю лорда Рупа.

— Я могу дать ему то, чего он хочет, — сказал Раманду, — на этом острове можно спать без сновидений. Пусть он сядет с этими тремя и погрузится в забвение до тех пор, пока вы не вернетесь.

— Ах, Каспиан, как чудесно! — воскликнула Люси. — Он будет так рад!

В эту минуту беседу прервали шаги и голоса — приближался Дриниан с матросами. Они с удивлением остановились перед Раманду и его дочерью, а потом, почувствовав их величие, обнажили головы. Кто-то с сожалением поглядывал на стол, уставленный пустыми тарелками.

— Милорд, — сказал король Дриниану, — пошли на корабль матроса и передай лорду Рупу, что его друзья пребывают здесь в глубочайшем сне без сновидений и он может к ним присоединиться.

Когда матрос ушел, Каспиан велел остальным сесть за стол и все им рассказал. Довольно долго царило молчание, прерываемое редким шепотом. Наконец главный оружейник встал и сказал:

— Ваше величество, многие из нас хотят узнать, как мы доберемся домой. Сколько мы плывем, дуют западные или северо-западные ветры, если они дуют вообще. Если ветер не переменится, как мы попадем в Нарнию? Идти на веслах — слишком долго, никаких запасов не хватит.

— Какой же ты моряк, если так говоришь? — воскликнул Дриниан. — Пора бы знать, что западный ветер преобладает в этих морях только летом и осенью, а с Нового года меняет направление. Хватит нам ветра, чтобы вернуться, еще жаловаться будете!

— Это верно, капитан, — подтвердил старый моряк, родом с Гальмы. — В январе и феврале дуют самые мерзкие штормовые ветры с востока. Будь я на вашем месте, я перезимовал бы здесь, а в обратный путь пустился бы по весне.

— Что же вы будете есть всю зиму? — спросил Юстэс.

— На этом столе, — сказал Раманду, — каждый вечер появляется королевское угощение.

— Вот это я понимаю! — закричали несколько матросов.

— Ваше величество, — проговорил Ринельф, — разрешите мне сказать. Среди матросов нет ни одного, которого принудили к плаванию. Мы все пошли добровольно. Но среди нас есть такие, которые с жадностью поглядывают на этот стол и мечтают о королевских трапезах. А не они ли в день нашего отплытия кричали о будущих подвигах и клялись, что не вернутся до тех нор, пока не увидят край света? Там, в Кэр-Паравале, осталось немало людей, готовых отдать все, лишь бы попасть к нам на борт. Помню, место на нашем корабле считалось почетнее рыцарского звания. Не знаю, понимаете ли вы, что я хочу сказать. А сказать я хочу, что между нами и несчастными охлотопами не будет никакой разницы, если мы вернемся в Нарнию и объявим, что побоялись плыть до края света.

Некоторые матросы поддержали его, но остальные сказали, что с них хватит.

— М-да… — прошептал Эдмунд Каспиану. — Что будем делать, если половина команды откажется?

— Подожди, — прошептал Каспиан ему в ответ. — У меня есть один козырь.

— Рип, ты хочешь что-то сказать? — спросила Люси.

— Нет, ваше величество, — ответил Рипичип так громко, что многие услышали. — Да и что мне говорить? У меня все идет как надо. До сих пор я плыл на корабле, а если он повернет назад, поплыву на своей лодке. Если она утонет, я поплыву просто так, сам по себе. А не смогу больше плыть, не увижу страны Аслана — утону носом к восходящему солнцу, и во главе говорящих мышей станет Пичичик.

— Слыхали?! — воскликнул матрос. — И я готов сделать то же самое, разве что лодка меня не выдержит! — И тихо добавил: — Чтобы какая-то мышь переплюнула человека… Да ни за что!

Тогда вскочил Каспиан.

— Друзья! — сказал он. — Мне кажется, вы не совсем поняли, чего мы хотим. Вы говорите так, словно мы, подобно нищим, просим вас из милости остаться на корабле. Мы не просим ни о чем. Мои августейшие друзья, их родственник Юстэс, славный рыцарь Рипичип, лорд Дриниан и я, ваш король, отправляемся на край света. Из тех, кто захочет продолжить с нами плавание, мы отберем достойнейших. Не думаю, что всякий подойдет. Словом, я повелеваю лорду Дриниану и боцману Ринсу тщательно отобрать самых отважных, самых благородных, самых верных и самых примерных. Список будет передан мне, а я просмотрю его и одобрю. — Он помолчал и продолжил: — Клянусь Львиной Гривой! Неужели вы думаете, что где-нибудь можно снискать такую славу? Каждый, кто отправится с нами, получит титул Покорителя Зари и передаст его своим потомкам. А когда мы вернемся в Кэр-Параваль, ему дадут столько золота и земли, сколько нужно человеку, чтобы быть богатым до самой смерти. Теперь идите. Через полчаса лорд Дриниан принесет мне список.

Воцарилась тишина. Матросы отвесили королю поклон, разошлись по двое, по трое и тут же принялись обсуждать королевскую речь.

— Теперь займемся лордом Рупом, — сказал Каспиан.

Но, обернувшись к столу, увидел, что тот уже здесь. Руп подошел незаметно и сидел теперь рядом с лордом Аргозом. Дочь Раманду стояла рядом с ним, а сам Раманду — позади, возложив обе руки на седую голову несчастного. Даже при свете дня было заметно, что из рук старика струится серебристый свет. На изможденном лице лорда Рупа появилась улыбка. Он протянул одну руку к Люси, другую — к Каспиану, словно хотел им что-то сказать. Потом его лицо озарилось радостью, с губ слетел глубокий вздох, голова наклонилась вперед, и он уснул.

— Бедный Руп, — сказала Люси. — Как я рада за него. Наверное, он очень много мучился.

— Лучше об этом не вспоминать, — сказал Юстэс.

Тем временем речь Каспиана (возможно, не без помощи волшебства, царившего на острове) оказала на команду как раз то воздействие, на какое он рассчитывал. Почти все матросы, роптавшие прежде, теперь думали только о том, как бы остаться на корабле. Всякий раз, когда еще один матрос говорил, что хочет плыть дальше, те, кто пока не решился, чувствовали себя все неудобнее и хуже. Словом, не прошло и получаса, как за Дринианом и Ринсом ходили по пятам матросы и подлизывались к ним (так это называлось, когда я еще учился), чтобы их внесли в список. Скоро из всей команды осталось лишь три человека, которые упорно не хотели плыть дальше и изо всех сил старались переубедить прочих. А еще немного погодя остался всего один человек, да и он в конце концов испугался, как бы его не покинули на острове одного, и переменил решение.

Когда истекло полчаса, матросы снова собрались у стола, а Дриниан и Ринс показали Каспиану список. Каспиан согласился взять в плавание всех матросов, кроме того, который переменил решение последним. Он оставался на острове Звезды, пока другие искали край света, и очень жалел, что не отправился вместе со всеми. Его не занимали беседы с Раманду и его дочерью (как, прибавим, их не занимали беседы с ним), да и погода была дождливая, и, хотя каждый вечер на столе Аслана появлялось превосходное угощение, оно его мало радовало. Позднее он рассказывал, что у него мурашки по коже бегали, когда ему приходилось сидеть за столом с четырьмя спящими лордами. Когда же корабль вернулся, ему стало так стыдно, что он сбежал на Одинокие Острова, а оттуда перебрался в Тархистан, где и рассказывал о своих приключениях на краю света, пока, наконец, сам в них не поверил. Так что, в некотором смысле можно считать, что и он стал счастливее, чем прежде. Но мышей он терпеть не мог.

Вечером все собрались за столом Аслана, на котором чудом появилась еда, и пировали всласть, а наутро, когда прилетели и улетели птицы, на корабле подняли парус.

— Госпожа моя, — сказал Каспиан, — я надеюсь продолжить нашу беседу, когда сниму заклятие. — А дочь Раманду улыбнулась, глядя на него.

 

Глава 15

ЧУДЕСА ПОСЛЕДНЕГО МОРЯ

Вскоре после того, как наши путешественники покинули остров Раманду, они поняли, что плывут за пределами этого мира. Все стало другим. Во-первых, они заметили, что для сна нужно теперь гораздо меньше времени. Им не хотелось спать, не хотелось есть, да и разговаривали они очень мало и негромко. Во-вторых, что-то случилось со светом. Его стало слишком много. Восходящее солнце казалось в два, а то и в три раза больше, чем обычно. И каждое утро (это больше всего удивляло Люси) огромные белые птицы, поющие песни человеческим голосом на незнакомом языке, пролетали над ними и исчезали далеко за кормой, направляясь к столу Аслана. Через некоторое время они возвращались и исчезали на востоке.

— Какая здесь прозрачная вода! — удивилась Люси на второй день пути, склоняясь над бортом.

Так оно и было. Потом Люси заметила темный предмет, с башмак размером, и решила, что он плывет по воде. Но тут кто-то выбросил из камбуза кусок черствого хлеба, и он проплыл над загадочным предметом; тогда Люси поняла, что тот — под водой. Внезапно он увеличился и сразу уменьшился снова.

Люси вспомнила, что нечто подобное она уже встречала, но где? Она приложила руку ко лбу и высунула язык, изо всех сил стараясь вспомнить, и, наконец, вспомнила. Если в ясный солнечный день смотришь из окна купе, можно увидеть, как тень поезда несется по полям с той же скоростью. Вот поезд попадает в ложбинку — и тень мгновенно подпрыгивает вверх, приближается, увеличивается и, не отставая, летит по косогору. Вы миновали ложбину — тень обретает прежние размеры и, как прежде, несется по полям.

— Это наша тень! — воскликнула Люси. — Тень корабля бежит по дну моря! Она стала больше, когда попала на склон подводной горы. Значит, вода здесь еще прозрачнее, чем я думала! Господи, я вижу самое дно, да еще на такой глубине!

Едва она так сказала, как тут же поняла, что серебристое поле, которое она давно видела, не обращая на него внимания, не что иное, как песок, а темные и светлые пятна — не блики на воде, а предметы на дне. Сейчас, например, корабль плыл над какой-то мягкой лиловатой зеленью, по которой извивалась светлая полоска. Зная, что это — морское дно, Люси вгляделась получше и различила темные пятна, медленно раскачивающиеся взад-вперед. «Словно деревья на ветру! — подумала она. — Наверное, так и есть, это подводная роща!»

К светлой полосе присоединилась еще одна. «Похоже на лесную дорогу, — подумала Люси. — А вот и другая, как бы перекресток. Жаль, что я не могу спуститься туда и проверить. Ага! Лес кончился. А дорога все тянется, теперь уже по песку. Только цвет изменился, и по краям какие-то пупырышки — наверное, камни. А вот она стала шире».

На самом деле дорога шире не стала, а попросту приближалась к поверхности. Люси поняла это, когда увидела, что увеличилась тень; а дорога — теперь она была уверена, что это именно дорога, — начала петлять, поднимаясь по склону еще одной горы. Сильно перегнувшись через борт и посмотрев назад, Люси увидела примерно то же, что можно увидеть, если смотришь с горы на извивающуюся внизу дорогу. Ей были видны даже лучи солнца, освещающие сквозь толстый слой воды поросшую лесом долину, похожую на туманно-зеленое пятно.

Однако Люси не стала терять времени, глядя назад — ее гораздо больше удивило то, что предстало впереди. По-видимому, дорога достигла вершины и потянулась вперед. По ней сновали крошечные пятнышки, и, наконец, появилось уже нечто совсем немыслимое — в ярком солнечном свете переливалось на все лады что-то зубчатое, высокое, сверкающее. Люси не понимала, что же это такое, пока не взглянула на тень. Солнце стояло как раз за ее спиной, удивительная тень лежала на песке прямо перед ней, и Люси различила очертания башен, шпилей и куполов.

— Вот это да! — воскликнула Люси. — Город или замок! Почему его построили на вершине высокой горы?

Много времени спустя, уже дома, она говорила об этом с Эдмундом, и они решили так: в море чем глубже, тем холоднее и темнее, а в темноте и холоде обитают морские чудища, скажем — спрут, морской змей или морской дракон. Поэтому в морских долинах опасно селиться, они для жителей моря — как горы для нас, а горы, наоборот, — как для нас долины, там теплее и безопаснее. (Как вы понимаете, горы эти, с нашей точки зрения, — отмели.) Храбрые морские охотники и смелые рыцари спускаются в глубину, а домой возвращаются отдохнуть, поработать и развлечься.

Корабль оставил за кормой подводный город, но морское дно по-прежнему поднималось. Теперь оно было футах в ста от киля. Дорога исчезла. Корабль плыл над каким-то садом, усеянным яркими цветами. И тут — Люси чуть не завизжала от радости — внизу показались люди!

Их было человек пятнадцать-двадцать, все верхом на морских коньках — не на тех, крошечных, которых мы видим в музее, а на больших, как пони. Люси решила, что это вельможи и рыцари, ибо на головах их поблескивало золото, а за ними, в воде, стлались изумрудные и янтарные полосы.

«Ах ты, рыбки мешают!» — огорчилась она, когда стая толстых рыбешек проплыла между ней и морскими жителями. И тут случилось самое интересное: из глубины вынырнула хищного вида рыба (Люси никогда такой не видела), бросилась в середину стаи, схватила добычу и быстро уплыла назад, крепко держа ее в зубах. А жители моря сидели на своих коньках, внимательно на нее глядя и даже — показалось Люси — смеясь и беседуя. Не успела охотничья рыбка возвратиться к ним, как от них отплыла другая, точно такая же. Люси была уверена, что ее послал самый высокий житель моря, сидевший на морском коньке во главе кавалькады, и что перед этим он держал ее в руке или на запястье.

— Прямо соколиная охота! — сказала Люси. — Они выплывают с этими рыбками точно так же, как мы когда-то в Кэр-Паравале охотились с соколами. И рыбка летит… то есть плывет к добыче…

Тут Люси замолчала, потому что зрелище изменилось — жители моря заметили корабль. Рыбы бросились врассыпную, а люди поплыли наверх посмотреть, что за темная глыба плывет между ними и солнцем. Они поднялись так близко к поверхности, что будь это не вода, а воздух, Люси могла бы с ними заговорить. Там были и мужчины, и женщины, все в коронах, а многие, кроме того, в жемчужных ожерельях, но совсем голые. Тела их были цвета пожелтевшей слоновой кости, волосы отливали темно-лиловым. Король (самый высокий, конечно, был король) горделиво и свирепо глянул Люси в лицо и потряс шпагой. Дамы, судя по их лицам, дивились и пугались. Люси поняла, что они никогда не видели ни корабля, ни человека, да и как их увидишь в морях, куда не заплывал никто?

— Что там такое? — раздался голос рядом с ней.

Люси вздрогнула от неожиданности и, обернувшись, заметила, как затекла у нее рука — она долго простояла неподвижно, склонившись над бортом. Сейчас к ней подошли Эдмунд и Дриниан.

— Смотрите, — ответила она.

Оба склонились над водой, и Дриниан тихо сказал:

— Отвернитесь поскорее, ваши величества! Да, вот так, к морю спиной. И не подавайте виду, что вы говорите о чем-нибудь важном.

— Почему? — спросила Люси, отвернувшись.

— Нашим матросам их видеть нельзя, — сказал Дриниан. — Они влюбятся в морских женщин, захотят попасть в подводную страну — и попрыгают за борт. Я слышал, что в дальних морях бывали такие случаи. На этих людей смотреть нельзя.

— Но мы их уже видели, — сказал Люси. — Когда мой брат Питер был Верховным Королем. Они выплыли из моря в день нашей коронации и пели нам песни.

— Наверное, те были другие, — сказал Эдмунд. — Те могли дышать воздухом, а эти не могут. Иначе они давно бы всплыли и напали на корабль. Смотри, какие у них злобные лица…

— Как бы там ни было… — начал Дриниан, но тут до них донесся громкий всплеск и крик из смотровой корзины: «Человек за бортом!» Тут же закипела работа: одни матросы полезли на рею, чтобы убрать парус; другие поспешили в трюм, чтобы сесть на весла, а Ринс, который был вахтенным на юте, изо всех сил принялся крутить штурвал, чтобы корабль описал круг и вернулся назад, к упавшему за борт. Теперь уже все знали, что за бортом не человек, а Рипичип.

— Пропади он пропадом, этот Мыш! — в сердцах вскричал Дриниан. — С ним одним больше хлопот, чем со всей командой. Только случится что-нибудь особенное, так и жди, что он тут как тут. Да будь моя воля, я бы посадил его на цепь; нет, высадил где-нибудь; нет, остриг бы ему усы! Где он, мерзавец?!

Не подумайте только, что Дриниан и впрямь ненавидел мышиного рыцаря. Напротив, он его очень любил и потому за него испугался, а от испуга разозлился, как сердятся на ребенка, когда он перебегает дорогу перед самой машиной. Другие не очень испугались — Рипичип прекрасно плавал; но Люси, Эдмунд и Дриниан, видевшие, что творится под водой, помнили, какие длинные копья у жителей моря.

Через несколько минут корабль описал круг, и все увидели на воде темный комок — Рипичипа. Он возбужденно кричал, но никто его не понимал, так как он наглотался воды.

— Он все выболтает, если не заткнуть ему рот, — сказал Дриниан, поспешил к борту и бросил Рипичипу веревку, а окружавшим его матросам крикнул:

— Все по местам! Я сам его вытащу.

Когда Рипичип карабкался наверх — не слишком проворно, ибо порядком намок и отяжелел, — Дриниан наклонился над бортом и прошептал:

— Молчи! Ничего не рассказывай!

Когда же промокший Мыш оказался на палубе, выяснилось, что жители моря его ничуть не волнуют.

— Она не соленая… — пищал он. — Пресная…

— Ты о чем? — сердито спросил Дриниан. — Да не отряхивайся ты на меня!

— Вода здесь пресная, — отвечал Мыш. — Морская, но не соленая.

Никто не понимал, как это важно, пока Рипичип не пропел знакомые всем слова своей колыбельной:

— Ринельф, подай ведро! — сказал Дриниан.

Тот подал ведро, Дриниан опустил его на веревках за борт и поднял на палубу. Вода в ведре блестела, словно стекло.

— Ваше величество, — сказал Дриниан Каспиану, — надеюсь, вы испробуете воду первым.

Король взял ведро обеими руками, поднес его к губам, отхлебнул немного, потом отпил больше и поднял голову. Глаза его сияли, лицо просветлело.

— Да, — сказал он, — вода не соленая. Просто вода. Не знаю, умру ли я от нее, но, если бы можно было выбирать себе смерть, я бы выбрал такую.

— Что ты хочешь сказать? — спросил Эдмунд.

— Она похожа на свет, — сказал Каспиан.

— Именно, — согласился Рипичип. — На жидкий свет. Свет, который можно пить. Наверное, наша цель совсем близка.

Минуту стояло молчание. Потом Люси опустилась на колени и отхлебнула из ведра.

— Как вкусно, — сказала она, переведя дух. — И какая она… крепкая. Теперь нам и есть не надо.

Все, один за другим, испробовали воды и долго молчали, слишком было хорошо.

А через некоторое время они заметили еще одну вещь: как я уже говорил, с тех пор, как они покинули остров Раманду, все сияло и сверкало; солнце стало больше (хотя и не грело сильнее), море блестело, воздух светился. Теперь свет стал еще ярче, но, как ни странно, он меньше резал глаза. Более того, они могли, не мигая, смотреть прямо на солнце! Палуба, парус, их собственные лица и тела стали совсем светлыми, и даже канаты сияли. А на следующее утро, когда взошло солнце (на этот раз оно было в пять или шесть раз больше обычного), они долго смотрели на него и даже видели, как с солнца слетают белоснежные птицы.

За весь день на борту никто не произнес ни слова, и только к вечеру (обедать не стали, все просто напились воды) Дриниан сказал:

— Ничего не понимаю! Ветра нет и в помине, парус висит, море гладкое, словно пруд, а мы плывем так быстро, словно нас гонит штормовой ветер. Что бы это значило?

— Я тоже об этом думаю, — сказал Каспиан. — Наверное, мы попали в какое-то сильное течение.

— М-да… — пробормотал Эдмунд. — Если у мира действительно есть край и мы к нему приближаемся, хорошего в этом мало.

— Ты считаешь, — спросил Каспиан, — что мы можем… ну, перелиться через этот край?

— Вот именно! — вскричал Рипичип, хлопая от радости в ладоши. — Так я всегда и думал: мир — словно большой круглый стол, и воды всех океанов непрестанно переливаются через его край. Корабль подплывет к краю, мы заглянем вниз — и стремительно понесемся туда…

— Что же, по-твоему, нас ожидает внизу? — спросил Дриниан.

— Вероятно, страна Аслана, — сказал Рипичип, поблескивая глазками. — А может, никакого низа и нет. Мы будем падать всю жизнь. Да что там, неужели этого мало — хоть на один миг заглянуть за край света?

— Послушай, — не вытерпел Юстэс. — Какая чепуха! Мир действительно круглый, но не как стол, а как шар.

— Наш мир, — поправил Эдмунд. — А этот?

— Не хотите ли вы сказать, — спросил Каспиан, — что вы трое прибыли сюда с круглого, как шар, мира? Почему вы раньше не говорили? Я очень любил в детстве сказки о таких мирах. Правда, я не думал, что миры эти есть на самом деле, но очень этого хотел и хотел побывать там. Я бы что угодно отдал… кстати, почему вы попадаете в наш мир, а мы в ваш — нет? Ах, попасть бы туда! Как интересно жить на шаре! А вы бывали в тех местах, где люди ходят вверх ногами?

Эдмунд покачал головой.

— Нет, — сказал он и добавил: — Круглый мир ничуть не интересен, когда ты на нем живешь.

 

Глава 16

САМЫЙ КРАЙ СВЕТА

Только Рипичип, не считая, конечно, Люси с Эдмундом и Дринианом, заметил жителей моря. Он нырнул в воду, ибо, увидев, как морской король потряс своим копьем, усмотрел в этом угрозу или вызов и решил безотлагательно выяснить вопрос на месте. Обнаружив, однако, что вода не соленая, он разволновался и забыл о морских жителях; и, прежде чем он про них вспомнил, Люси и Дриниан отвели его в сторону и попросили никому ничего не говорить.

Как вскоре выяснилось, беспокоиться и не стоило, ибо корабль плыл теперь над необитаемой частью дна. Никто, кроме Люси, больше не видел подводных людей, да и она — лишь один раз, и то мельком. Все следующее утро плыли по довольно мелкой воде, над густыми зарослями. Незадолго до полудня Люси заметила огромную стаю рыб. Все они что-то жевали и медленно плыли в одном направлении. «Совсем как овцы», — подумала Люси и вдруг увидела неподалеку от стаи морскую девочку примерно своих лет — тихую одинокую девочку с хворостиной в руке. Люси решила, что это пастушка, а стая рыб — стадо, которое она пасет. И рыбы, и девочка были совсем близко от поверхности. Когда девочка и перегнувшаяся через борт Люси оказались друг против друга, пастушка подняла голову и посмотрела Люси прямо в глаза. Никто из них не произнес ни слова, и секунду спустя девочка осталась далеко за кормой. Но Люси на всю жизнь запомнила ее лицо, не злое и не испуганное, как у вчерашних жителей моря. Девочка очень понравилась Люси, и, наверное, Люси понравилась девочке. Они подружились за один миг. Я не думаю, что они встретятся в этом мире (да и в любом другом), но если встретятся, очень обрадуются.

Потом корабль довольно долго скользил по тихому морю. С каждым днем и с каждым часом свет становился все ярче и все мягче. Никто не ел и не спал. Они черпали из моря сверкающую воду, которая была крепче вина и как-то мокрее воды обычной, и молча выпивали ее за здоровье остальных. Двое пожилых матросов начали молодеть прямо на глазах. Все радовались, но не той радостью, от которой говорят без умолку. Чем дальше они плыли, тем меньше говорили, и то шепотом. Спокойствие Последнего моря передалось и людям.

— Милорд, — спросил однажды Каспиан у Дриниана, — что это виднеется впереди?

— Ваше величество, — ответил Дриниан, — вдоль всего горизонта, с севера на юг, тянется что-то белое.

— И я это вижу, — сказал Каспиан, — но никак не пойму, что это такое.

— Если бы мы находились севернее, — сказал Дриниан, — я решил бы, что это льды. Но в этих местах льдов быть не может. Во всяком случае, нам не мешает посадить матросов на весла. Течение несет корабль слишком быстро. Опасно столкнуться с чем-нибудь на такой скорости.

Так они и сделали и медленно поплыли вперед, но белизна оставалась такой же загадочной. Если это был остров, то весьма странный, ибо он не возвышался над водой. Когда они подошли совсем близко, Дриниан развернул корабль правым бортом к течению и велел грести на юг, чтобы пройти хоть немного вдоль загадочной гряды. Тогда они обнаружили, что течение, которое несло их на восток, не шире сорока футов, а слева от него и справа море спокойно, как пруд. Матросы были довольны, они уже подумывали о том, что обратный путь к острову Раманду против течения будет нелегким. (Теперь и Люси поняла, почему девочка-пастушка так быстро исчезла за кормой. Она стояла вне течения, иначе она двигалась бы на восток с той же скоростью, что и корабль.)

Но таинственная белизна оставалась непонятной. Пришлось спустить лодку и послать ее вперед. Те, кто стоял на борту, видели, что лодка легко вошла в белое пространство, потом послышались удивленные голоса, ясно звеневшие над тихой водой, потом наступило молчание. Видно было, что Ринельф, стоя на носу лодки, делает замеры глубины; а когда лодка возвращалась, с корабля заметили, что внутри она тоже стала белой.

— Это лилии, ваше величество, — крикнул из лодки Ринельф.

— Что? — переспросил Каспиан.

— Водяные лилии, — сказал Ринельф. — Кувшинки, как в пруду.

— Смотрите! — крикнула Люси, сидевшая на корме, и подняла охапку белых цветов с широкими плоскими листьями.

— А какая там глубина? — спросил Дриниан.

— Как ни странно, капитан, — ответил Ринельф, — по-прежнему большая.

— По-моему, это не кувшинки, — сказал Юстэс.

Возможно, он был прав, но цветы на кувшинки походили.

Когда, посовещавшись, корабль снова повели по течению, сквозь Озеро Лилий или Серебристое Море (из этих двух названий на карте осталось последнее), началась самая удивительная часть плавания. От моря осталась лишь тонкая синяя кайма в западной части горизонта. Со всех сторон их окружали белоснежные, чуть тронутые золотом цветы, и только прямо за кормой бежала дорожка чистой воды, блестевшей, словно темно-зеленое стекло. Так и казалось, что ты у полюса; и, если бы зрение у всех не окрепло, они не выдержали бы блеска на белоснежных лепестках — особенно ранним утром, когда вставало огромное солнце. Даже вечером от этой белизны было светлее, чем обычно. Казалось, цветам не будет конца. Пахли они дивно, и Люси не могла потом описать этот запах — нежный, но не дурманящий, свежий, прохладный запах, проникающий в самую глубину души, и такой бодрящий, что хотелось взбежать на гору или помериться силами со слоном. Люси и Каспиан говорили друг другу: «Нет, больше не могу!.. Ох, только бы он не прекращался!»

Дриниан часто бросал лот, но лишь через несколько дней глубина оказалась меньше. Потом стало быстро мельчать, пока, наконец, им не пришлось выбраться из течения и, медленно гребя, осторожно двигаться вперед. А еще через несколько дней они поняли, что дальше на восток корабль плыть не может. Лишь благодаря опыту и искусству Дриниана они до сих пор не сели на мель.

— Спустить лодку! — крикнул Каспиан. — Созвать команду!

— Что он собирается делать? — прошептал Юстэс Эдмунду. — Как странно у него блестят глаза!

— Думаю, мы выглядим точно так же, — сказал Эдмунд.

Они поднялись на ют к Каспиану, а вскоре и все матросы собрались на корме у лестницы, чтобы выслушать речь своего короля.

— Друзья, — обратился к ним Каспиан, — мы достигли цели. Мы нашли семерых лордов, а поскольку Рипичип поклялся не возвращаться, вы обнаружите, когда попадете на остров Раманду, что волшебные чары развеяны и лорд Ревелиан, лорд Аргоз и лорд Мавроморн уже проснулись. Тебе, лорд Дриниан, я повелеваю как можно быстрее возвращаться в Нарнию, ни в коем случае не заходя на Остров Мертвой Воды. Передай Траму, чтобы он выплатил моим товарищам по плаванию все, что я им обещал. Они это заслужили. На случай, если я не вернусь, воля моя такова: пусть управитель Трам, магистр Корнелиус, барсук Боровик и лорд Дриниан выберут с общего согласия нового короля…

— Ваше величество, — перебил его Дриниан, — неужели вы отрекаетесь от престола?

— Я отправляюсь с Рипичипом на самый край света, — отвечал Каспиан.

Тихий ропот пробежал среди матросов.

— Мы поплывем на лодке, — сказал король. — В этих местах она вам не нужна, а на острове Раманду вы сделаете новую… Ну, а теперь…

— Каспиан, — сказал Эдмунд с неожиданной строгостью, — ты этого делать не можешь.

— И я считаю, — сказал Рипичип, — что вашему величеству не следует этого делать.

— Я тоже, — сказал Дриниан.

— Вы так думаете? — резко спросил Каспиан и вдруг стал похож на своего дядю Мираза.

— Прощу прощения, ваше величество, — сказал Ринельф с палубы, — но, если бы кто-нибудь из матросов так сделал, это бы называлось дезертирством.

— Ты слишком много себе позволяешь, Ринельф! — крикнул Каспиан.

— Нет, ваше величество, он прав, — сказал Дриниан.

— Клянусь гривой Аслана, — сказал Каспиан, — вы мои подданные, а не наставники.

— Я не твой подданный, — сказал Эдмунд, — но и я говорю, что тебе нельзя туда плыть.

— Нельзя? — спросил Каспиан. — Почему?

— Если вы позволите, ваше величество, мы хотим сказать «не надо», — ответил Рипичип и очень низко поклонился. — Вы, король Нарнии, потеряете доверие своих подданных, и особенно лорда Трама, если не вернетесь вместе со всеми. Вы не вправе тешить себя приключениями, как частное лицо. И если вы не прислушаетесь к голосу разума, каждый из нас докажет свою преданность королю тем, что вместе со мною обезоружит вас, свяжет и будет держать взаперти до тех пор, пока вы не образумитесь.

— Правильно, — сказал Эдмунд. — Так сделали с многомудрым Одиссеем, когда его влекло к сиренам.

Рука Каспиана опустилась на эфес шпаги, но тут Люси сказала:

— К тому же ты обещал вернуться дочери Раманду.

Каспиан долго молчал и наконец произ-нес:

— Ну, что ж… — Он еще помолчал немного и крикнул матросам: — Будь по-вашему! Плавание закончено. Мы возвращаемся. Поднять лодку!

— Простите, ваше величество, — заметил Рипичип, — возвращаемся, но не все. Что до меня, я уже говорил…

— Замолчи! — прогремел Каспиан. — Я получил урок, но не желаю, чтобы надо мной еще и смеялись! Уймите вы эту мышь!

— Ваше величество, вы дали клятву, — сказал Рипичип, — что будете справедливы ко всем говорящим тварям Нарнии.

— Правильно, — сказал Каспиан. — Говорящим. Но не болтающим без умолку! — Он бросился вниз по лестнице и, громко хлопнув дверью, скрылся в своей каюте.

Однако через несколько минут, когда к нему вошли, его трудно было узнать: лицо его побледнело, в глазах стояли слезы.

— Как нехорошо, — сказал он. — Я очень виноват перед вами. Со мной говорил Аслан. Нет, он здесь не был, да он бы и не поместился в каюте. Вон та золотая голова ожила и говорила со мной… Это было ужасно… особенно глаза. Нет, он не сердился… только сначала был строг. Но все равно, это было ужасно. И он сказал… он сказал… самое плохое. Вы четверо — Рип, Эдмунд, Люси и Юстэс — должны плыть дальше, а я — возвратиться. Только я. И сейчас же. Почему это?

— Милый Каспиан, — сказала Люси, — ты ведь знал, что рано или поздно мы должны вернуться в наш мир.

— Да, — ответил Каспиан и всхлипнул. — Но это… слишком рано.

— Тебе станет легче, когда ты вернешься к Раманду, — сказала Люси.

Позже он немного успокоился, но расставаться было трудно, и я не буду это описывать. Днем, часа в два, лодка с провизией и водой (хотя все думали, что это не нужно) и с лодочкой Рипичипа поплыла на восток, рассекая сплошной цветочный ковер.

На корабле подняли все флаги и вывесили все щиты. С лодки, окруженной кувшинками, корабль казался уютным и высоким, как дом. Те, кто плыл в лодке, еще увидели, как он плавно развернулся и медленно двинулся на веслах обратно, к западу. И хотя Люси всплакнула, печалилась она меньше, чем можно было ожидать. Свет, тишина, благоухание Серебристого Моря, даже само одиночество слишком радовали ее.

Никто в лодке не ел и не спал. Грести не приходилось, течение само несло их прямо на восток. Они плыли всю ночь и весь следующий день, а когда занялась еще одна заря — такая яркая, что ни ты, ни я не смогли бы глядеть на нее даже через темные очки, — они увидели чудо. Впереди, между лодкой и небом, появилась зеленовато-серая мерцающая стена. Потом взошло солнце, и стена стала радужной; тогда они поняли, что это — высокая волна, непрестанно проходящая через одно и то же место, словно на краю водопада. Волна была футов в тридцать высотой, и течение несло к ней лодку. Должно быть, вы думаете, что наши герои испугались — но этого не было, да и никто не боялся бы на их месте. Дело в том, что они увидели что-то не только за волной, но и за самим солнцем. Если бы глаза их не укрепила вода Последнего Моря, они не смогли бы смотреть на солнце в упор, а так — смотрели и ясно различали позади горы, такие высокие, что вершины терялись где-то в небе. Правда, никто не мог потом припомнить никакого неба — должно быть, горы стояли не в нашем мире, ибо у нас гора даже в четыре, нет, даже в двадцать раз меньше, покрыта снегом и льдом. А эти, как высоко ни взгляни, поросли темно-зеленым лесом, сквозь который прокладывали путь сверкающие водопады. Вдруг с востока подул ветерок, сбил верхушку волны и осыпал брызгами гладь перед лодкой. Дул он не больше мгновения, но принес благоухание и музыку, которые дети запомнили на всю жизнь. Эдмунд и Юстэс никогда не говорили об этом, Люси могла лишь сказать: «Чуть сердце не разорвалось…» «Неужели, — спросил я, — музыка была такой печальной?» «Ой, совсем нет!» — отвечала мне Люси.

Никто не сомневался, что видит страну Аслана за краем света.

И тут лодка с треском села на мель. Да, здесь было слишком мелко даже для нее.

— Дальше, — сказал Рипичип, — я поплыву один.

Друзья и не пытались его отговаривать — им казалось, что все это давно предопределено или уже происходило раньше. Они помогли спустить на воду крошечную лодочку. Потом Рипичип вынул шпагу («Больше не нужна», — сказал он) и отбросил ее прочь, в гущу кувшинок. Шпага воткнулась в песок и осталась торчать над водой. Рипичип простился с друзьями, стараясь ради них выглядеть грустным, но это ему не удалось — он просто трепетал от счастья. Люси в первый и последний раз сделала то, о чем давно мечтала: взяла его на руки и погладила. Потом Рипичип быстро пересел в лодочку, взял в лапки весло, и течение подхватило его. Среди белоснежных лилий лодочка казалась черной. На гладком зеленом склоне волны цветов не было. Лодочка двигалась все быстрее, наконец она легко взлетела на гребень волны, задержалась там миг-другой и исчезла. С тех пор никто Рипичипа не видел. Но я уверен, что он живым и невредимым вступил в страну Аслана и благоденствует там до сих пор.

Солнце поднялось выше, горы по ту сторону мира постепенно исчезли. Стена воды стояла по-прежнему, но за ней только синело чистое небо.

Герои наши выбрались из лодки и пошли вброд не к стене, а на юг (стена была от них слева). Они и сами не знали, зачем туда идут, их словно что-то вело. За время плавания они очень повзрослели, но теперь снова почувствовали себя детьми и, раздвигая белые цветы, побежали по мелководью. Вода была теплой, с каждым шагом становилось все мельче. Наконец они выбежали на песок, а потом на траву — прямо перед ними раскинулся большой луг, поросший короткой нежной травкой. Луг этот был почти на одном уровне с морем и тянулся во все стороны без единого холмика.

Когда ты стоишь на ровном месте без деревьев, кажется, что небо далеко впереди соединяется с землей. Однако чем дальше они шли, тем больше убеждались, что это — не иллюзия; а вскоре они уже и не сомневались.

Перед ними, рукой подать, стояло небо — твердая ярко-голубая стена, похожая на стекло.

А между ними и основанием неба на зеленой траве лежало что-то столь ослепительно белоснежное, что даже теперь, когда глаза их глядели на солнце, они поначалу заморгали. Дети подошли ближе и увидели, что это — ягненок.

— Идите, позавтракайте, — нежно и звонко сказал он.

Только тут они заметили в траве полупогасший костер, на котором пеклась рыба. Они сели и принялись за еду, впервые за долгое время ощутив голод. Такой вкусной рыбы им еще никогда не приходилось есть.

— Простите, ягненок, — сказала Люси, — мы попадем отсюда в страну Аслана?

— Нет, — сказал ягненок. — Вы попадете в страну Аслана из вашего собственного мира.

— Как? — воскликнул Эдмунд. — Неужели туда можно попасть от нас?

— В мою страну можно прийти из всех миров, — сказал ягненок. И пока он говорил, его снежное руно вспыхнуло золотым пламенем. Он стал быстро расти — и вот перед детьми, сверкая гривой, стоял сам Аслан.

— Ах, Аслан, — сказала Люси, — как же попасть в твою страну из нашего мира?

— Я буду учить вас этому всю жизнь, — ответил Лев. — Сейчас я не скажу, долог путь или короток, знайте лишь, что он пересекает реку. Но не бойтесь, я умею строить мосты. А теперь идите. Я открою дверь в небе и выпущу вас в ваш мир.

— Аслан, — сказала Люси, — прежде чем мы уйдем, скажи нам, пожалуйста, когда мы вернемся в Нарнию?

— Дорогая моя Люси, — нежно сказал Лев, — ни ты, ни твой брат больше туда не вернетесь.

— Ой, Аслан! — в один голос воскликнули Люси и Эдмунд.

— Вы слишком выросли, дети, — сказал Аслан, — и должны, наконец, войти в свой собственный мир.

— Дело не в Нарнии! — всхлипнула Люси. — А в тебе. Там тебя не будет. Как мы сможем без тебя жить?

— Что ты, моя дорогая! — отозвался Аслан. — Я там буду.

— Неужели ты бываешь и у нас? — спросил Эдмунд.

— Конечно, — сказал Аслан. — Только там я зовусь иначе. Учитесь узнавать меня и под другим именем. Для этого вы и бывали в Нарнии. После того, как вы узнали меня здесь, вам будет легче узнать меня там.

— А Юстэс тоже сюда не вернется? — спросила Люси.

— Дочь моя, — сказал Аслан, — нужно ли тебе это знать? Идите. Я открываю дверь.

В голубой стене появилась трещина, в нее хлынул ослепительный свет, золотая грива легко коснулась Эдмунда, Люси и Юстэса — и они оказались в Кембридже, у тети Альберты.

Добавлю лишь немного: во-первых, Каспиан и его матросы благополучно прибыли на остров Звезды и увидели, что лорды пробудились от сна. Каспиан женился на дочери Раманду, увез ее в Нарнию, и она стала великой королевой, матерью и бабушкой великих королей. Во-вторых (уже в нашем мире), все признали, что Юстэс изменился к лучшему и его «совершенно нельзя узнать». Только тетя Альберта считала, что он стал заурядным и скучным, а виноваты, конечно, эти Эдмунд и Люси.

 

В Нарнии большое горе — громадная змея убила королеву. Принц Рилиан хотел разыскать эту змею, чтобы отомстить за мать. Но однажды он не вернулся из этих поисков. Много храбрых рыцарей отправлялось на его поиски, но никто не вернулся.

Опечаленный король Каспиан запретил кому бы то ни было искать дальше своего сына — он не хочет больше терять лучших сынов Нарнии за своего сына. И только дети из другого мира — Джил и Юстэс Вред, ведомые Знаками Аслана, — смогут найти похищенного принца и спасти его.

 

Глава 1

ЗА ШКОЛОЙ

В тот скучный осенний день Джил плакала на заднем дворе школы. Плакала она потому, что ее дразнили.

Наша история не о школе, так что о ней я скажу немного, тем более что это не слишком приятная тема. Школа была для мальчиков и девочек, и ее обычно называли школой смешанного обучения; но если где что и смешалось, так это в головах ее начальства. Люди эти считали, что детям надо позволять все, что им нравится; а как на беду десятку ребят постарше нравилось дразнить и мучить всех остальных. Все мелкие и крупные пакости, которые в обычной школе можно обнаружить и пресечь за месяц, здесь процветали постоянно. Если что-нибудь и выплывало наружу, никого не наказывали. Директор говорил: «Гм, интересный случай», посылал за виновным и долго с ним беседовал. Тот, кто знал, как ему подыграть, становился даже его любимцем.

Поэтому Джил Поул и плакала скучным осенним днем на мокрой тропинке между школой и зарослями кустарника. Она еще не наплакалась, когда из-за угла вышел, насвистывая, мальчик. Руки он держал в карманах и едва не наскочил на нее.

— Смотри, куда идешь, — сказала Джил.

— Ладно, не заводись, — начал он и тут заметил ее лицо. — Что это ты?

У Джил дергались губы; так бывает, когда вы хотите что-то сказать, но чувствуете, что заплачете, едва откроете рот.

— Ага, значит, опять они, — хмуро произнес мальчик, еще глубже засовывая руки в карманы.

Джил кивнула. Говорить нужды не было. Оба понимали, о ком речь.

— Послушай, — сказал мальчик, — если мы все станем… — Он хотел сказать ей что-то доброе, но начал, как учитель на уроке, и Джил вскипела (да и как не вскипеть, когда тебе не дали выплакаться).

— Иди-ка отсюда, — сказала она. — Не твое дело. Тебя не спрашивали. Что же, так и подлизываться к ним, и плясать перед ними?

— Ты что! — воскликнул мальчик. Звали его Юстэс Вред, но вообще-то парень он был неплохой. — Джил! Разве это честно? Разве я сам так делаю? Разве я не вступился за кролика? Разве я выдал Спивинса, хоть меня и били? Разве я…

— Не знаю и знать не хочу, — всхлипнула Джил.

Юстэс понял, что она еще не отплакалась, и мудро протянул ей мятную конфетку. Себе он тоже положил одну за щеку. Джил понемногу отходила.

— Извини, Вред, — сказала она. — Я не права. Ты очень хороший… в этой четверти.

— Тогда и забудь, какой я был, — сказал Юстэс. — Да, такого гада…

— Вот именно, — сказала Джил.

— Значит, я изменился, по-твоему?

— Не только по-моему, они тоже заметили. Элинор Блекистон слышала, что говорила Адела Пеннифевер в нашей раздевалке. Она говорила: «Что-то Вред отбился от рук. Надо бы им заняться».

Юстэс вздрогнул. Все знали в этой школе, что такое, когда тобой займутся они.

Дети примолкли. С кустов капали капли.

— А правда, что это с тобой? — спросила Джил.

— На каникулах много чего случилось, — загадочно произнес Юстэс.

— А что?

Юстэс помолчал, потом сказал:

— Слушай, Джил, я думаю, раз тебе худо в нашей школе, ты человек верный.

— И на том спасибо, — отозвалась Джил.

— Но это правда страшный секрет. Джил, а ты сможешь поверить в разные штуки? Ну, в такие, над которыми все бы смеялись?

— Я не пробовала, — сказала Джил. — Наверное, могу.

— Ты поверишь, что я был не в нашем мире… там, снаружи?

— То есть где это?

— Не в словах суть. Ну, там, где звери разговаривают… и всякие чудеса и драконы — в общем, все, что в сказках. — Вреду было очень трудно объяснить, он даже покраснел.

— А как ты туда попал? — спросила Джил. Почему-то она тоже смутилась.

— Способ тут один — чудо, — тихо сказал Юстэс. — Я был там с двоюродными сестрой и братом. Нас туда водой смыло. А они там и раньше бывали.

Теперь, когда они говорили шепотом, Джил стало как-то легче верить Юстэсу. Однако страшное подозрение охватило ее, и она сказала грозно, как тигрица:

— Если я узнаю, что ты врешь, я никогда не буду с тобой разговаривать!

— Я не вру, — сказал Юстэс. — Честное слово. Накажи меня… кто хочешь, если я вру. (Мы в свое время говорили: «Накажи меня Бог», но Бог был здесь не в почете.)

— Ладно, — сказала Джил. — Верю.

— Ты никому не скажешь? — спросил он.

— Ну что ты!

Теперь они оба разволновались. Но Джил посмотрела вокруг, увидела скучное осеннее небо, услышала шелест осенних листьев, подумала обо всей школьной тоске (в этой четверти всего было тринадцать недель, и оставалось еще одиннадцать) и сказала:

— Ах, что толку! Мы-то не там, мы — здесь. И, уж конечно, туда попасть не можем. Или можем?

— Вот я и думаю, — ответил Юстэс. — Когда мы вернулись оттуда, он нам сказал, что брат с сестрой больше туда не попадут. Они уже побывали там три раза. Но он не говорил, что я не могу. Если бы нельзя было, он бы сказал… И я все думаю…

— …как сделать, чтобы это случилось? — подсказала Джил. — Может, надо начертить на земле круг… и написать в нем таинственные буквы… и стать в него… и сказать волшебные слова?

— Нет, — решил Юстэс после долгого раздумья. — Примерно так и я раньше думал, хотя никогда не делал. Но сейчас я знаю, что все эти круги и слова — просто чушь. Наверное, ему бы это не понравилось. Как будто мы его заставляем, а его можно только просить.

— О ком ты говоришь? — спросила Джил.

— В том месте его зовут Аслан, — ответил Юстэс.

— Какое удивительное имя!

— Сам он еще удивительней, — торжественно произнес Юстэс. — Ну, ладно. От просьбы хуже не будет. Встанем рядом, вот так. Вытянем руки вперед, ладонями вниз — так делали на острове Раманду…

— На каком острове?

— Потом расскажу. Наверное, ему будет приятнее, если мы встанем лицом на восток. Где же здесь восток?..

— Я не знаю, — призналась Джил.

— С девчонками всегда так, — проворчал Юстэс. — Никогда не знают сторон света.

— Ты и сам не знаешь, — сердито сказала Джил.

— Нет, я сейчас скажу, только ты не перебивай. Есть! Восток там, где лавровые кусты. Будешь за мной повторять слова.

— Какие слова? — спросила Джил.

— Которые я скажу, — ответил Юстэс. И он начал: — Аслан, Аслан, Аслан!

— Аслан, Аслан, Аслан, — повторила Джил. Но тут из-за школы донеслось: «Джил Поул? Я знаю, где она. Ревет за школой. Привести ее?»

Джил и Юстэс переглянулись, нырнули в лавровые кусты и начали карабкаться по крутому склону, с завидной быстротой продираясь сквозь заросли. (В этой школе нельзя было научиться математике, французскому или латыни, но всякий умел, если хотел, быстро и тихо убегать от них.) Через минуту-другую они остановились, прислушались и поняли, что за ними гонятся.

— Хоть бы дверь была открыта! — прошептал Юстэс. Джил кивнула. На самом верху склона была каменная стена, а в стене дверь, выходившая на покрытый вереском холм. Дверь никогда не открывали, но когда-то — быть может, один раз — ее видели открытой, и все всегда на это надеялись — ведь через нее так легко сбежать с уроков.

Джил и Юстэс, взмокшие и грязные, добрались до стены. Дверь была, как обычно, закрыта.

— Да, толку мало, — сказал Юстэс, дотронулся до ручки и закричал: — Ну и ну! — Ручка повернулась, дверь открылась.

Секунду назад Юстэс и Джил мечтали только о том, чтобы спастись. Но когда дверь и в самом деле открылась, они застыли на месте, ибо увидели совсем не то, что ожидали.

Они думали, что увидят серый, поросший вереском склон, поднимавшийся все выше в осеннее небо. Вместо этого их ослепило солнце. Оно светило так ярко, словно июльским днем открыли дверь гаража. Капли росы в траве блестели бусинками, и грязное от слез лицо Джил было теперь освещено. Солнечный свет шел явно из другого мира. Там росла густая трава — такой зеленой и сочной Джил никогда не видела, сияло голубое небо, что-то мелькало, яркое, как драгоценные камни или огромные бабочки.

Хотя Джил и мечтала о такой стране, сейчас ей стало страшно. Она посмотрела на Юстэса и увидела, что он тоже боится.

— Идем, Джил, — произнес он, едва дыша.

— А мы сможем вернуться? Это не опасно? — забеспокоилась Джил.

В этот момент позади раздался злобный голосок.

— Эй, Джил Поул! — прокрякал он. — Мы знаем, что ты там, спускайся! — Это был голос Эдит Джекл. Она была не из них, но из их приспешников и ябед.

— Быстрее! — воскликнул Юстэс. — Давай руку. — И прежде чем Джил поняла, что происходит, он схватил ее за руку и подтолкнул в дверь, прочь от школы, от Англии, от нашего мира, в То Место.

Голос Эдит Джекл сразу пропал, как голос по радио, когда его выключают, и сменился совсем другими звуками. Звуки эти издавали пестрые птицы (это они и мелькали раньше), но напоминали они не птичье пение, а музыку, и такую, которую сразу не поймешь. Однако, несмотря на это, Джил и Юстэс ощутили, что здесь царит глубочайшая тишина. Воздух был прохладен, и Джил подумала, что они — на вершине горы.

Юстэс по-прежнему держал ее за руку. Джил видела деревья, похожие на кедры, но выше. Росли они редко, кустов не было, и видно было далеко, налево и направо. Всюду одно и то же — густая трава, радужно-пестрые птицы, голубые тени и больше ничего. Прохладный чистый воздух был совершенно тих, лес — пустынен.

Впереди деревьев не было, только небо. Они молча шли вперед, пока Юстэс вдруг не сказал:

— Смотри!

И Джил отшатнулась назад. Они стояли на краю утеса.

Джил была из тех счастливиц, которые не боятся высоты. Ей даже нравилось стоять на краю пропасти, и она рассердилась, что Юстэс дернул ее назад. «Как маленькую», — буркнула она и вырвала руку. Увидев, как он побледнел, она презрительно спросила:

— Что с тобой?

Чтобы показать, какая она смелая, Джил встала совсем на краю, даже ближе, чем ей самой хотелось, и посмотрела вниз.

Тогда она и поняла, что Юстэс побледнел не зря. Она увидела внизу маленькие беленькие комочки, похожие на барашков, но это были облака, огромные, словно горы. Между ними едва виднелось дно пропасти, так далеко, что нельзя было различить, что там, поле или лес, земля или вода, и оттуда до облаков было дальше, чем от облаков до верха.

Джил смотрела вниз и очень хотела отойти на шаг-другой от края, но что подумает Юстэс? Наконец она решила: пусть думает что хочет, она отойдет и никогда не будет смеяться над теми, кто не любит высоты. Однако она попробовала двинуться — и не смогла. Ноги ее не слушались. Перед глазами все поплыло.

— Что ты делаешь? — закричал Юстэс. — Отойди, идиотка ненормальная!

Но его голос донесся до Джил как будто издалека. Она почувствовала, что он вцепился в нее, и стала вырываться. Руки и ноги совсем не слушались. Джил испугалась, голова у нее закружилась, и она не соображала, что делает; но все же она запомнила на всю жизнь, что вырвалась у Юстэса из рук, а он потерял равновесие и с жутким криком полетел вниз. Потом ей это часто снилось.

Хорошо хоть, она не успела понять, что она наделала. Какой-то огромный зверь с золотистой гривой бросился к краю скалы. Он лег, свесился вниз и, что самое странное, стал дуть. Не рычать и не фыркать, а именно дуть широко открытой пастью, сильно и размеренно, как пылесос. Джил упала рядом с ним и чувствовала, как он дышит. Лежала она не шелохнувшись, ибо не могла подняться. Она чуть сознание не потеряла, да что там — ей хотелось потерять сознание, но ведь по заказу это не бывает. Тут она увидела далеко внизу темное пятнышко, удаляющееся с огромной скоростью. Джил казалось, что его несет и подгоняет дыхание неведомого зверя.

Она повернулась и посмотрела. Это был лев.

 

Глава 2

ДЖИЛ ПОЛУЧАЕТ ЗАДАНИЕ

Даже не взглянув на Джил, лев встал и дунул в последний раз. Затем, словно удовлетворенный своей работой, повернулся и медленно прошествовал в лес.

«Это просто сон, — сказала себе Джил. — Сейчас я проснусь».

Но это был не сон.

«Лучше бы мне никогда не попадать в это страшное место, — подумала она. — Наверное, и Юстэс знал о нем не больше, чем я. А если знал, то не имел права тащить меня сюда. Надо было сперва объяснить, что здесь такое. Я не виновата, что он свалился со скалы. Если бы он не вцепился в меня, все было бы хорошо». Тут она вспомнила его жуткий крик и расплакалась.

Плакать неплохо, пока ты плачешь. Но рано или поздно слезы кончаются, и тогда надо решать, что же делать. Джил вытерла слезы и поняла, что ей страшно хочется пить. До сих пор она лежала ничком, а сейчас села. Птицы больше не пели, вокруг стояла тишина, только издалека доносился тихий неумолкающий звук. Она внимательно прислушалась и решила, что это журчит вода.

Джил встала и осмотрелась. Льва нигде не было, но он мог спрятаться за деревьями. Собственно, там могли быть и другие львы. Но пить ей хотелось сильно, она собралась с духом и отправилась искать воду. Она шла крадучись от дерева к дереву, останавливаясь и оглядываясь на каждом шагу.

В лесу было так тихо, что она без труда догадалась, куда идти. Звук становился все отчетливее, и вскоре Джил вышла на открытую поляну. Чистый, как стекло, ручей бежал сквозь вереск. Когда Джил увидела воду, жажда ее усилилась в десять раз, но она не бросилась к ручью. Она застыла как каменная, открыв рот. И было отчего — на берегу ручья лежал лев.

Он лежал, подняв голову и вытянув лапы, как львы на Трафальгарской площади. Джил сразу поняла, что прятаться бесполезно: он взглянул на нее, затем отвел взгляд, как будто хорошо ее знал и невысоко ставил.

«Если я побегу, он сразу догонит меня, — подумала она. — А если подойду, попаду к нему в пасть». В любом случае она не могла сдвинуться с места и не могла отвести от него глаз. Она не знала, долго ли стоит, но ей казалось, что очень долго. Пить хотелось так, что ей уже было все равно, съест он ее или нет, только бы сначала напиться.

— Если хочешь пить, иди и пей.

Это были первые слова, которые она услышала с того времени, как Юстэс говорил с нею на краю пропасти. Она оглянулась, пытаясь сообразить, кто это; и снова раздался голос:

— Если хочешь пить, подойди и пей.

Она вспомнила, что Юстэс рассказывал о говорящих животных, и поняла, что это лев. Во всяком случае, губы у него шевелились, да и голос был не совсем человеческий. Он был глубже, звонче и сильнее — тяжелый, словно золото, голос. Теперь она боялась не меньше, но страх стал каким-то иным.

— Разве ты не хочешь пить? — спросил лев.

— Ужасно хочу, — призналась Джил.

— Вот и пей, — сказал лев.

— Нельзя ли… не могли бы вы немного отойти, пока я пью? — спросила Джил.

Лев только взглянул на нее и глухо зарычал. Джил посмотрела на него и поняла, что с таким же успехом она просила бы подвинуться гору. Дивное журчание воды сводило ее с ума.

— Вы обещаете не… ничего не делать, если я подойду? — спросила Джил.

— Я не даю обещаний, — ответил лев.

Джил так хотелось пить, что, сама того не замечая, она подошла на шаг ближе.

— Вы едите девочек? — спросила она.

— Я проглотил много девочек и мальчиков, мужчин и женщин, королей и императоров, городов и царств, — ответил лев. Он сказал это без хвастовства, сожаления или гнева. Просто сказал.

— Я боюсь подойти, — сказала Джил.

— Тогда ты умрешь от жажды, — заметил лев.

— Вот ужас! — сказала Джил, делая еще один шаг вперед. — Лучше я пойду поищу другой ручей.

— Другого ручья нет, — сказал лев.

Джил и в голову не пришло усомниться в его словах — и вам бы не пришло, если бы вы видели его серьезный взгляд, — и она решилась. Никогда еще ей не было так страшно; но она подошла к ручью, опустилась на колени и зачерпнула воду ладонью. Такой прохладной, освежающей воды она в своей жизни не пила, жажду эта вода утолила сразу. Прежде чем пить, она решила удрать от льва, как только напьется, но тут же поняла, что это опаснее всего. Она встала, не отерев губы, и не двинулась с места.

— Подойди, — сказал лев. И она подошла. Она стояла между передними лапами льва, глядя ему в глаза. Но долго она не могла выдержать и опустила взор.

— Девочка, — сказал лев, — где же мальчик?

— Он упал со скалы, — ответила Джил и добавила: — сэр. — Она не знала, как к нему обращаться, но не прибавить ничего было бы невежливо.

— Как же это случилось?

— Он хотел, чтобы я не упала, сэр.

— А почему ты стояла так близко к краю?

— Я красовалась перед ним, сэр.

— Это очень хороший ответ. Не делай так больше. Сейчас, — и лев показался ей не таким суровым, — сейчас мальчик жив. Я дул на него, и он улетел в Нарнию. Но тебе будет труднее из-за того, что ты натворила.

— Что мне будет труднее, сэр?

— То, ради чего я вызвал вас из вашего мира.

Джил удивилась. «Он меня с кем-то путает», — подумала она, но сказать не посмела, хотя боялась, что из-за этого начнется ужасная неразбериха.

— Скажи, о чем ты думаешь, девочка, — произнес лев.

— Я подумала… нет ли здесь ошибки? Понимаете, никто нас не звал. Это мы попросились сюда. Юстэс сказал, что надо кого-то попросить — не знаю кого, — и он нас, может быть, впустит. Мы попросили, и дверь оказалась открытой.

— Вы не воззвали бы ко мне, если бы я не воззвал к вам, — сказал лев.

— Значит, это вы и есть, сэр? — спросила Джил.

— Да. А теперь слушай. Далеко отсюда, в Нарнии, живет старый король. Он в печали, потому что у него нет наследника. Его единственного сына похитили много лет назад, и никто в Нарнии не знает, где он сейчас и жив ли. Он жив. Я повелеваю тебе искать похищенного принца, пока не найдешь его и не приведешь к королю, или не умрешь в поисках, или не вернешься в свой собственный мир.

— Простите, а как его найти? — спросила Джил.

— Я тебе скажу, — ответил лев. — Вот знаки, которыми я буду вести тебя. Первый: как только Юстэс окажется в Нарнии, он встретит старого и дорогого друга. Он должен сразу к нему подойти, тогда вам будет много легче. Второй знак: вы должны отправиться из Нарнии на север и добраться до разрушенного города древних великанов. Третий знак: вы увидите надпись на камне и поступите так, как она велит. Четвертый: вы узнаете принца (если найдете), потому что он первый в ваших странствиях попросит вас помочь ему ради меня, ради Аслана.

Когда лев кончил, Джил подумала, что надо ответить, и сказала:

— Спасибо большое. Я поняла.

— Девочка, — сказал лев гораздо мягче, чем говорил до сих пор, — возможно, ты и поняла, но не так хорошо, как тебе кажется. Прежде всего это надо запомнить. Повтори мне по порядку все четыре знака.

Джил попробовала и сбилась. Лев поправил ее, и она повторяла снова и снова, пока не запомнила как следует. Все это время он был очень терпелив, так что, когда со знаками покончили, Джил набралась храбрости и спросила:

— А как я доберусь до Нарнии?

— Силой моего дыхания, — ответил лев. — Я сдуну тебя на запад мира, как сдунул Юстэса.

— А я успею сообщить ему о первом знаке? Да нет, это не важно… Если он увидит старого друга, он и сам заговорит с ним.

— У тебя мало времени, — сказал лев. — Ступай. Иди впереди меня к краю пропасти.

Джил понимала, что времени нет по ее вине. «Если бы я не валяла дурака, — подумала она, — мы с Вредом отправились бы вместе. Тогда он сам услышал бы про знаки». И она пошла к краю скалы. Ей было очень страшно, особенно оттого, что лев шел не рядом, а позади и ступал совсем тихо, беззвучно.

Прежде чем она подошла к самому краю, лев произнес:

— Остановись. Сейчас я начну дуть. Главное — помни, помни, помни знаки. Повторяй их по утрам, и перед сном, и ночью, когда проснешься! Какие бы странные события с тобой ни происходили, не забывай о знаках. И еще одно: здесь, на горе, я говорил с тобой прямо. В Нарнии так будет не всегда. В горах воздух чист и чист твой разум; когда ты окажешься внизу, воздух уплотнится. Знаки не будут там такими, как ты думаешь. Вот почему важно знать их наизусть и не обольщаться тем, что видишь. Помни знаки и верь в них. Все остальное не важно. А теперь, дочь Евы, прощай…

Голос становился все тише и совсем исчез. Джил обернулась. К своему изумлению, она обнаружила, что скала уже ярдах в пятидесяти, а лев стал золотым пятном на ее краю. Дыхание его было таким мягким, что она и не заметила, когда отделилась от земли. Кругом на сотни метров под ней был только воздух. Плыть было очень приятно. Джил обнаружила, что может лечь на спину или на живот или поворачиваться во все стороны, как в воде. Она неспешно плыла на львином дыхании, ветер не дул, воздух был теплый. Это совсем не напоминало самолет — не было ни шума, ни тряски. Если бы Джил летала на воздушном шаре, она бы подумала, что это похоже, только лучше.

Оглянувшись, она впервые поняла, с какой высокой горы слетела, и удивилась, что там нет ни снега, ни льда. «Наверное, тут у них все по-другому», — решила она и взглянула вниз, но с такой высоты не могла определить, суша под ней или море и быстро ли она летит.

«Ох, а знаки! — воскликнула она. — Повторю-ка их». Она перепугалась, но быстро успокоилась: знаки она помнила. «Ну, и хорошо», — сказала она и легла на воздух, как на диван, вздохнув с облегчением.

«Ах ты, да я спала. Вот смешно! — подумала она немного погодя. — Наверное, никто еще не спал в небе. Хотя нет, Юстэс мог спать, он же летел недавно. Посмотрю-ка я вниз».

Небо под ней было похоже на большой синий луг. Гор нигде не было, но какие-то большие белые штуки неспешно двигались к ней. «Наверное, это облака, — подумала она. — Отсюда они куда больше, чем с утеса. Значит, они ближе. Я спускаюсь. Ах, солнце слепит!..»

Солнце светило ей теперь в глаза — значит, оно садилось, и притом перед ней. Юстэс был прав — не знаю, как другие девочки, но Джил в сторонах света не разбиралась. Иначе она поняла бы, что летит прямо на запад. Разглядывая синие равнины, она заметила светлые пятнышки и подумала: «Это море», а потом: «Нет, это острова». Так оно и было. Наверное, она бы позавидовала, если бы узнала, что острова эти Юстэс видел с палубы, а на некоторых и побывал; но она этого не знала. Попозже она рассмотрела складочки на синей глади — должно быть, океанские волны. Теперь у горизонта, прямо на глазах, утолщалась темная полоска, и Джил впервые ощутила, как быстро она летит. Кроме того, она поняла, что полоска эта — берег.

Вдруг слева появилось огромное белое облако, движущееся навстречу на той же высоте, и, прежде чем Джил поняла, что с ней, она очутилась в самой середине прохладной влажной массы. У нее захватило дух, но только на секунду. Она вынырнула в яркие лучи солнца, мокрая насквозь (на ней были свитер, куртка, брюки, носки и туфли на толстой подошве — в Англии стояла осень), и заметила то, чего должна была, по-моему, ждать, но не ждала и перепугалась. То были звуки. До сих пор она летела в полнейшей тишине. Теперь она услыхала шум волн и крики чаек и ощутила запах моря. Сомневаться, быстро ли она летит, уже не приходилось: она видела, как с плеском и пеной катятся друг за другом волны. Она видела горы в глубине острова. Она видела бухты и дюны, мысы, леса и поля, песчаную полоску берега. Звук прибоя становился громче с каждым мгновением.

Совсем неожиданно земля оказалась прямо под ней. Джил приближалась к устью какой-то реки, она летела очень низко, в нескольких ярдах над водой. Гребень волны коснулся ее башмака, и пена окатила ее. Теряя скорость, она планировала вдоль левого берега реки. Видно было столько, что и не рассмотришь: мягкая зеленая лужайка, корабль, похожий на огромный драгоценный камень, башни и зубчатые стены, развевающиеся на ветру флаги, люди в ярких одеждах, щиты, мечи, золото. Все это смешалось; потом она ощутила землю и поняла, что она — в роще, почти у берега, а в нескольких шагах от нее сидит Юстэс.

Она подумала, какой неопрятный и непривлекательный у него вид, и сразу затем: «Да я сама мокрая!»

 

Глава 3

КОРОЛЬ УХОДИТ В ПЛАВАНИЕ

Вообще-то Юстэс выглядел таким грязнулей (да и Джил тоже), потому что вокруг все сияло. Лучше я сразу это опишу.

Сквозь расщелину гор в глубине острова лились лучи заходящего солнца. За большим лугом возвышался замок с множеством башенок, и флюгера его сверкали на солнце (Джил никогда не видела такого дивного замка). Вблизи была набережная, облицованная белым мрамором, а у причала стоял корабль, багряный и золотой, с огромным флагом на мачте, флажками на палубе и блестящими щитами вдоль фальшборта. На сходнях стоял очень старый человек в пурпурной мантии, из-под которой виднелась серебряная кольчуга. Голову его венчал золотой обруч. Белоснежная борода спускалась почти до пояса. Стоял он прямо, положив руку на плечо богато одетого вельможи помладше, но тоже старого и немощного. Казалось, его унесет простое дуновение ветра. Глаза его были влажны.

Прямо перед королем — он обернулся к народу — стояла небольшая повозка, в которую был впряжен ослик. Там сидел толстый гном. Одет он был так же богато, как король, но обложен подушками и потому казался просто грудой меха, шелка и бархата. И стар он был, как король, но повеселее, а глазки его смотрели мудро и зорко. Огромная лысина сверкала на солнце, как бильярдный шар.

Дальше полукругом стояли придворные, это Джил сразу поняла. На них тоже стоило поглядеть, так хороши были их одежды и оружие. Все вместе они скорее напоминали клумбу, чем толпу. Но больше всего удивляли не одежды, а сами люди, если их можно назвать людьми. Пожалуй, лишь каждый пятый походил на человека. Всех остальных в нашем мире нет, но Джил узнала их, потому что видела на картинках. То были фавны, сатиры, кентавры, гномы. Были тут и звери — медведи, барсуки, кроты, леопарды, мыши, только не такие, как у нас. Некоторые были намного крупнее. Мыши, например, больше двух футов ростом — ходили на задних лапах. Но даже не в этом дело. По выражению их лиц было ясно, что они разговаривают и думают совсем как мы.

«Ух ты! — подумала Джил. — Значит, это правда». И тут же спросила себя с опаской: «А они не злые?», потому что заметила двух-трех великанов и еще каких-то, совсем непонятных. Но в памяти ее всплыли Аслан и знаки. Она совершенно не думала о них последние полчаса.

— Юстэс! — прошептала она, хватая его за руку. — Юстэс, быстро! Ты никого здесь не знаешь?

— Ах, опять ты тут? — недовольно проворчал Юстэс (у него были для того причины). — Помолчи, я послушать хочу.

— Не дури! — заторопилась Джил. — Нельзя терять ни минуты. Ты не видишь здесь старого друга? Если видишь, немедленно подойди и заговори с ним.

— О чем ты? — удивился Юстэс.

— Аслан… ну, лев… сказал, что так надо, — в отчаянии проговорила Джил. — Я его видела.

— Ты… ты видела его? Что он сказал?

— Он сказал, что ты сразу увидишь в Нарнии друга и тебе надо с ним заговорить.

— Да я здесь никого не знаю! Может, это и не Нарния?

— Ты же сказал, что был здесь раньше, — напомнила Джил.

— Ты не так поняла.

— Вот это да! Ты сказал…

— Да помолчи ты! Давай послушаем, что они говорят.

Король что-то говорил гному. Джил не расслышала, только видела, что тот все время кивал или мотал головой. Затем король, уже погромче, обратился к своим подданным, но голос у него был такой слабый и надтреснутый, что Джил очень мало удалось разобрать, тем более что говорил он о людях и местах, про которые она никогда не слышала. Закончив речь, король наклонился и поцеловал гнома в обе щеки, затем выпрямился, поднял руку, как будто благословляя, и стал медленно подниматься на борт корабля. Приближенные, судя по всему, были глубоко опечалены. Замелькали носовые платки, послышались всхлипывания. Сходни сбросили, на корме запели трубы, и корабль отчалил.

— Ну вот, — начал Юстэс, но ему не удалось продолжить, потому что в этот момент что-то большое и белое, вроде воздушного змея, мелькнуло в воздухе и приземлилось у его ног. Это была белая сова, очень большая, со взрослого гнома.

Сова моргнула, прищурилась, словно страдала близорукостью, склонила голову набок и сказала мягким, но громким голосом:

— У-ух, у-ух! А это кто такие?

— Меня зовут Юстэс, а ее Джил, — ответил мальчик. — А где это мы, позвольте узнать?

— В Нарнии, в Кэр-Паравале. Вон королевский замок.

— Так это король отплыл?

— Ах и ух! — печально произнесла Сова, качая большой головой. — Какой же в вас дух? Летели вы оба, как пу-ух. Никто не заметил вас двух, но тонкий мой слух…

— Нас послал сюда Аслан, — сказал Юстэс, переходя на шепот.

— Ух ты!.. — воскликнула Сова, распуская перышки. — Вот это весть! Да еще рано вечером! Теперь я так взволнованна, что до утра в себя не приду!

— Нас послали найти принца, — сказала Джил, которой очень хотелось участвовать в беседе.

— Первый раз слышу, — удивился Юстэс. — Какой еще принц?

— Ты бы лучше поговорил с лордом-правителем, — сказала Сова. — Его зовут Трам. — Она повернулась и пошла, ухая себе под нос: — Ух-ху-ху, ну и ну! Не пойму! Не по моему уму!

— А как зовут короля? — спросил Юстэс.

— Каспиан Десятый, — ответила Сова.

Джил удивилась, почему Юстэс остановился и страшно побледнел. Она еще не видела его в таком отчаянии. Но не успела она задать вопрос, как они подошли к гному, подбиравшему поводья, чтобы вернуться в замок. Придворные покидали набережную, кто — парами, кто — кучками, как бывает после спектакля или состязаний.

— Тью-фью! Хм-хм! Достопочтенный лорд-регент, — произнесла Сова и, выступая немного вперед, что-то зашептала гному.

— Что? — спросил гном. — Кто это такие? Как они сюда попали?

— Они прилетели, милорд, — ответила Сова.

— Свиристели? — удивился гном. — Ты в своем уме? По-моему, это два очень грязных человечка. Чего они хотят?

— Меня зовут Джил, — сказала Джил, делая шаг вперед. Ей страшно хотелось объяснить, по какому важному делу они прибыли.

— Ее зовут Джил, — громко крикнула Сова.

— Что?! — изумился гном. — Кто-то здесь жил? Ну и что? Кто именно? Зачем? И потом, говори громче. А то шепчут, шепчут… Кто здесь жил?

— Никто! — прокричала Сова.

— Кто?

— Никто!

— Ну ладно, ладно. Зачем так кричать? Я не глухой. Ты что же, пришла мне сказать, что никто здесь не жил? Какая чепуха!

— Скажи ему лучше, что меня зовут Юстэс Вред, — посоветовал Юстэс.

— А это Юстэс Вред, милорд! — изо всех сил прокричала Сова.

— Бред? — сердито переспросил гном. — Оно и видно! К чему же нам бред, а?

— Не бред, а Вред… фамилия такая… Он хочет спасти…

— Пасти? У нас пастухов хватает. Ничего не разберу. Когда я был молод, сударыня, страну населяли говорящие звери и птицы. Они не шамкали, не бормотали, не пришепетывали. Этого никто бы не потерпел. Нет, уж увольте! Урнус, подай мне, будь так добр, слуховую трубку…

Невысокий фавн, тихо стоявший рядом с гномом, протянул ему серебряную слуховую трубку. Пока гном ее прилаживал — она обвивалась вокруг шеи, как какой-то музыкальный инструмент, — Сова склонилась к детям и прошептала:

— До меня наконец кое-что дошло. Ничего не говорите о принце. Объясню позже. А сейчас — ни гугу, ух-ху-ху! Уф!

— Ну, — произнес гном, — если у тебя есть что-нибудь путное, сударыня, то скажи. Вдохни побольше воздуха и не торопись, будь добра.

Гном покашливал и ворчал, но с помощью детей Сова все же объяснила, что чужеземцы посланы Асланом к Нарнийскому двору. Гном взглянул на них поблагосклонней.

— Сам Аслан послал? — переспросил он. — Значит, вы… хм… оттуда? Из-за края света? А?

— Да, милорд, — крикнул в трубку Юстэс.

— Значит, вы — сын Адама и дочь Евы? А? — спросил гном, но в экспериментальной школе не учат про Адама и Еву, и они ответить не могли. Правда, он этого не заметил.

— Что ж, дорогие мои, — сказал он, беря за руку сперва Юстэса, потом Джил и чуть-чуть склоняя голову. — Добро пожаловать. Если бы король, мой бедный властелин, в этот самый час не отправился к Семи Островам, он порадовался бы вашему прибытию. Это хоть на миг вернуло бы ему молодость, да… Ну что ж, теперь самое время ужинать. По какому делу вы прибыли — расскажете завтра, в Совете. Сударыня, позаботься о том, чтобы гостям приготовили спальни, одежду и все прочее… И… разреши, скажу на ушко…

Тут гном наклонился к Сове и собирался зашептать, но, как и все глухие, он плохо владел голосом, и дети услышали: «Ты проследи, чтобы их хорошенько отмыли».

После этого он вежливо стегнул ослика (ослик был очень толстый), и тот затрусил к замку, а фавн, Сова и дети пошли медленней. Солнце село, становилось прохладно. Они пересекли поляну и прошли через сад к северным воротам Кэр-Параваля. За воротами был поросший травой дворик. Уже светились окна — и справа, в большой зале, и слева, в причудливых пристройках, куда и повела их Сова. Встретила их необычайно милая особа, чуть повыше Джил и гораздо тоньше, но взрослая. Она была изящна, как ива, волосы у нее были, как ивовые ветви, и в них зеленел мох. Она привела Джил в одну из башен, в круглую комнату; там топился камин — поленья дивно пахли, в полу было что-то вроде ванны, а лампа свисала на серебряной цепи со сводчатого потолка. Окна выходили на запад, на неизвестные земли Нарнии, и Джил увидела отсветы заката у далеких гор. Ей захотелось приключений, и она поняла, что это — лишь начало.

Она приняла ванну, причесалась, надела новое платье — оно не только хорошо сидело, но даже пахло хорошо и шелестело при каждом движении — и только хотела вернуться к окну, чтобы хорошенько все рассмотреть, как раздался стук в дверь.

— Войдите, — сказала она.

Вошел Юстэс, тоже красиво одетый по здешней моде, но лицо его не выражало радости.

— А, вот ты где, — сердито сказал он, усаживаясь в кресло. — Я давно тебя ищу.

— Ну вот и нашел, — сказала она. — Слушай, Юстэс, здесь так хорошо, просто слов нет. — Сейчас Джил забыла и о знаках, и о принце.

— Хорошо тебе? — ехидно переспросил Юстэс, помолчал и добавил: — Лучше бы нам сюда не попадать…

— Почему это?

— Да не могу я! — воскликнул Юстэс. — Видеть короля Каспиана… таким дряхлым стариком. Это… это ужас какой-то.

— А что ж тут такого?

— Ах, ты не понимаешь! Да и не можешь ты понять! Я же не сказал, тут другое время.

— Как это?

— Пока ты здесь, у нас совсем не проходит времени. Понятно? Сколько бы мы тут ни были, вернемся мы в ту же самую минуту.

— Хорошего мало…

— Не перебивай! А когда ты в Англии, нельзя сказать, сколько времени тут прошло. Люси и Эдмунд мне объясняли, а я, дурак, забыл. Наверное, прошло лет семьдесят с тех пор, как я здесь был. Ясно теперь? Я вернулся, какой был, а Каспиан — совсем старый.

— Значит, король — твой старый друг?! — воскликнула Джил. Ужасная мысль поразила ее.

— Еще бы, — печально сказал Юстэс. — Такой друг, лучше не бывает. В последний раз, когда мы виделись, он был немножко старше меня. Не могу я смотреть на старика с бородой и вспоминать, каким он был, когда мы захватили эти острова или боролись с Морским Змеем! Лучше бы мне узнать, что он умер.

— Перестань! — нетерпеливо перебила Джил. — Все хуже, чем ты думаешь. Мы проворонили Первый Знак.

Конечно, Юстэс ее не понял. Тогда она рассказала о беседе с Асланом, о четырех знаках и о том, что они должны сделать.

— Вот! Ты видел старого друга, точно как сказал Аслан, и должен был сразу заговорить с ним. А ты не подошел, и все пошло не так с самого начала.

— Откуда же я мог знать? — удивился Юстэс.

— Слушал бы, что тебе говорят, все было бы иначе, — сказала Джил.

— А если бы ты не валяла дурака на скале — ты же чуть меня не убила, да, да, чуть не убила! — мы бы прибыли сюда вместе и оба знали, что делать.

— Ты действительно увидел его первым? — спросила Джил. — Ты же долго был здесь без меня. Ты уверен, что не видел никого раньше?

— Я появился тут за минуту до тебя, — ответил Юстэс. — Наверное, Лев дул на тебя сильнее. Старался наверстать потерянное время. А кто это время потерял? Ты.

— Ладно, не шипи, — сказала Джил. — Ой, что это?

Это звонил к ужину колокол замка, и назревавшая было ссора, к счастью, не состоялась. И ей, и ему к этому времени очень хотелось есть.

Ужин в большом зале был великолепен. Такого угощения дети не видели никогда. Правда, Юстэс был в этом мире и раньше, но он плыл на корабле и не знал, какая учтивость и пышность царят в самой Нарнии. С потолка свисали флаги, и каждую перемену блюд предвещали звуки труб и барабанный бой. Подавали супы, такие вкусные, что слюнки текли при одном воспоминании, и неизвестную рыбу, и птицу, и дичь, и пироги, и мороженое, и желе, и фрукты, и орехи, и самые разные вина, и легкие напитки. Даже Юстэс приободрился и признал, что «у них тут ничего». Когда все насытились, вышел слепой певец и спел прекрасное сказание о принце Коре, девочке Аравите и славном коне, которое называется «Конь и его мальчик» и повествует о древних счастливых временах короля Питера.

Наконец дети поднялись к себе, зевая во весь рот, и Джил говорила: «Ну и выспимся же мы», потому что уже прошел целый день. Да, не знает человек, что с ним станется, и очень скоро!

 

Глава 4

СОВИНЫЙ СОВЕТ

Как ни странно, чем больше ты хочешь спать, тем дольше не ложишься, особенно если на твое счастье в комнате есть камин. Джил начинала раздеваться и снова присаживалась к огню, а присев, никак не могла встать. Когда она сказала себе в пятый раз: «Нет, надо лечь», она услыхала стук в окно.

Она поднялась, отодвинула занавеску и ничего не увидела, кроме темноты. Потом она отпрыгнула в сторону, потому что какое-то огромное существо снова стукнуло в оконное стекло. Неприятная мысль пришла ей в голову: «А вдруг у них такие огромные бабочки?» Но существо опять подлетело к окну, и Джил с трудом рассмотрела клюв — видно, он и стучал в стекло. «Это птица, — решила она. — Может быть, орел?» Ей не очень хотелось принимать сейчас гостя, даже такого, но она открыла окно и выглянула. Птица, прошумев в воздухе крыльями, опустилась на подоконник и села там, заполнив собой все окно, так что Джил пришлось отступить. Это была Сова.

— Тс-с! Ух-фух! — сказала Сова. — Не шуми. Так вы серьезно говорили?

— Про принца? Конечно серьезно! — И Джил вспомнила лицо и голос Льва, о котором она не вспоминала, пока пировали и слушали сказания.

— Тогда не стоит терять время, — сказала Сова. — Вам нужно выбираться отсюда немедленно. Пойду разбужу твоего приятеля и вернусь за тобой. Тебе лучше надеть что-нибудь дорожное вместо дворцовых одежд. Ты и глазом не моргнешь, как я вернусь. Ух-фух. — И, не дожидаясь ответа, она улетела.

Если бы у Джил было больше приключений, она могла бы подумать, так ли уж необходимо куда-то идти на ночь глядя, но это ей и в голову не пришло, а мысль о ночном бегстве сразу разогнала сон. Она снова натянула свитер и брюки, прикрепила к ремню нож на всякий случай и взяла кое-что из вещей, оставленных ивовой девушкой, — плащ с капюшоном («Очень хорошо, если пойдет дождь», — подумала она), несколько носовых платков и гребенку. Потом она стала ждать.

Она уже совсем клевала носом, когда Сова вернулась.

— Вот мы и готовы, — сказала она.

— Вы лучше идите впереди, ведь я не знаю дороги, — сказала Джил.

— Ух-ху! Через замок идти нельзя, — сказала Сова. — Полезай ко мне на спину. Мы полетим.

— Да? — воскликнула Джил изумленно, но без восторга. — А вам не будет тяжело?

— Ух-фух! Глупости! Твоего приятеля я уже доставила. Ну-ка! Только прежде потушим лампу.

Когда они погасили свет, ночь за окном показалась им уже не черной, а серой. Сова села на подоконник спиной к комнате и расправила крылья. Джил взобралась на ее толстую спинку и просунула под крылья ноги. Перья были теплые и мягкие, но держаться было не за что. «Интересно, понравилось это Юстэсу?» — подумала Джил, и тут они сильным рывком оторвались от подоконника. Зашумели крылья, голова у нее закружилась, ночной воздух, влажный и холодный, обдал лицо. Было много светлее, чем думала Джил, и, хотя небо затянули облака, полоска бледного серебра выдавала, где спрятался месяц. Поля внизу были серые, деревья — черные. Порывами дул ветер, предвещая дождь. Сова описала круг, так что замок оказался перед ними. Лишь в нескольких окнах горел свет. Они полетели над замком на север. Воздух стал холоднее, и Джил показалось, что под ними, в реке, мелькает их белое отражение. Потом река осталась позади, внизу чернели леса.

Сова проглотила что-то на лету, но Джил не рассмотрела что именно.

— Ох, пожалуйста, не дергайтесь! — воскликнула она. — Вы меня чуть не сбросили.

— Прошу прощения, — сказала Сова. — Я только поймала летучую мышь. Недурно подкрепиться на лету. Поймать для тебя?

— Ой, нет! — содрогнувшись, ответила Джил.

Теперь они летели пониже, что-то большое и темное вырисовывалось перед ними. Джил едва успела рассмотреть полуразрушенную, увитую плющом башню, как ей пришлось быстро нагнуться, чтобы не стукнуться о раму. Вместе с Совой она протиснулась в затянутое паутиной отверстие и попала из свежей ночной мглы в полную темноту. Внутри было шумно, и, соскользнув с совиной спины, Джил поняла, что тут собралась целая толпа, а когда из мрака послышались «ух-фух», ей стало ясно, что это все совы. У нее отлегло от сердца только тогда, когда совсем другой голос произнес:

— Это ты, Джил?

— Это ты, Юстэс? — откликнулась она.

— Ну, — сказала Сова, — я думаю, теперь все в сборе. Открываем совиный совет.

— Ух-фух, истинно так, — дружно заухали совы.

— Минутку! — прервал их Юстэс. — Наверное, вы, ребята, то есть совы, знаете, что король Каспиан в молодости плавал на восток, на край света. Ну так вот, я был с ним. С ним, с Рипичипом, с Дринианом и с остальными. Я понимаю, это странно, но у нас, в нашем мире, стареют не так быстро. Словом, я — из королевской рати, и, если ваш совиный совет готовит заговор против короля, меня прошу не втягивать.

— Ух ты, ух ты! — возмутились собравшиеся. — Мы все королевские совы!

— Чего ж вы хотите?

— Понимаешь, — ответила Сова, — если бы лорд-регент услышал, что вы хотите разыскивать принца, он бы вас не пустил. Наверное, он приказал бы запереть вас.

— Что же это! — воскликнул Юстэс. — Неужели он предатель? Я много слышал о нем в старые дни. Каспиан, то есть король, доверял ему, как себе.

— Нет, — ответил кто-то, — он не предатель. Но более тридцати рыцарей, кентавров и добрых великанов отправлялись на поиски принца, и никто из них не вернулся. Наконец король сказал, что он не хочет терять лучших сынов Нарнии ради своего сына. Теперь никому не разрешают искать принца.

— Нам-то он разрешил бы, — возразил Юстэс, — если бы знал, кто я и кто меня послал.

— Кто послал нас, — сказала Джил.

— Да, — согласилась Сова, — наверное, разрешил бы. Но ведь сейчас его нет. А Трам против правил не пойдет. Он тверд, как сталь, но глух, как тетерев, и очень вспыльчив.

— Вы скажете, к нам-то он благоволит, — произнес кто-то. — Ведь всем известно, как умны совы. Но он уже так стар, что сказал бы: «Да вы просто птенец. Я вас помню яичком. Вам ли меня учить, не будь я гном!..»

Невидимая сова так хорошо передразнила гнома, что все заухали-захохотали; а дети поняли, что в Нарнии к нему относятся, как в школе к ворчливому учителю, — немножко боятся, часто смеются и все-таки любят.

— Долго король будет в отсутствии? — спросил Юстэс.

— Если б мы знали! — сказала Сова. — Прошел слух, что самого Аслана видели на островах, на Теревинфии, кажется. И король сказал, что хочет еще раз повидаться с ним перед смертью и спросить, кому быть королем после него. Боюсь, что на островах он Льва не встретит и поплывет на восток, все дальше. Он никогда об этом не говорил, но мы знаем, он не забыл, как плавал на край света. Ему всегда хотелось побывать там снова.

— Значит, незачем его ждать? — спросила Джил.

— Незачем, незачем! — зашумели совы. — Если бы вы сказали заранее! Он бы все устроил, отрядил с вами войска…

Джил промолчала, надеясь, что Юстэс из деликатности не расскажет совам, почему он этого не сделал. Но он пробормотал себе под нос: «Не я виноват», а вслух сказал:

— Ну, ладно, обойдемся и так. Но прежде я хочу кое-что узнать. Если ваш так называемый совет ничего не замышляет, почему вы так прячетесь? Собираетесь в каких-то развалинах, ночью…

— Ух-ух! — раздалось сразу несколько голосов. — А где же нам собираться? Да и когда, как не ночью?

— Видите ли, — начала Сова, — у обитателей Нарнии странные привычки. Они занимаются делами днем, когда светит солнце, — ух! — а к ночи так слепнут и глупеют, что из них слова не вытянешь. Поэтому мы, совы, взяли себе за правило собираться в разумное время и обсуждать свои дела ночью.

— Понятно, — сказал Юстэс. — Тогда расскажите нам, как исчез принц.

Одна из старых сов начала рассказ.

Лет десять тому назад Рилиан, сын Каспиана, тогда еще совсем юный, прогуливался верхом вместе со своей матерью. Было это майским утром, на севере Нарнии. Их сопровождало множество рыцарей и дам, все — в венках из зеленых листьев, а собак с ними не было, они не охотились, просто гуляли. День был теплый. Оказавшись на поляне, по которой протекал ручей, они спешились, и пили, и ели, и было им весело. Вскоре королева уснула, а принц Рилиан с остальными немного отошли, чтобы говор и смех не разбудили ее. Тогда из лесной чащи выползла змея и сжала королеву своими кольцами. Услышав крики, все бросились на помощь, Рилиан впереди всех. Он увидел, как змея выпустила королеву и стала уползать. Рилиан выхватил меч и бросился за ней. Змея была огромная и отливала зеленым, словно колдовское зелье. Принц не настиг ее, она ускользнула в заросли. Придворные столпились вокруг королевы, но надежды уже не было. Едва взглянув в ее лицо, Рилиан понял, что никакие лекарства ей не помогут. Жизнь еще теплилась в ней, она что-то хотела сказать сыну, но не успела. С тех пор как они услышали крик, прошло едва ли десять минут.

Тело королевы доставили в Кэр-Параваль. Рилиан, король и вся Нарния долго оплакивали ее. Это была замечательная королева, мудрая, добрая и счастливая. Еще невестой король Каспиан привез ее из далеких восточных земель. Говорили, что в ней течет звездная кровь. Принц очень страдал и часто отправлялся верхом на север, искать страшную змею. Он задумал убить ее, отомстить за мать. Всякий раз Рилиан возвращался усталый и печальный. Он был задумчив, но не угрюм, и, хотя он проводил в седле целые дни, конь его не казался усталым.

Ближайший его друг, лорд Дриниан, был капитаном у его отца, когда тот плавал к восточным землям. Однажды Дриниан сказал: «Ваше высочество, не ищите змею. Зачем мстить неразумной твари? Вы только мучаете себя». Принц ответил: «Дорогой лорд, я почти забыл о змее за последние семь дней». Тогда Дриниан спросил его, зачем же он ездит в северные леса. «Любезный лорд, — ответил принц, — я встретил там самое прекрасное на свете создание». «Тогда, прошу вас, — сказал Дриниан, — позвольте мне отправиться с вами завтра утром». «Охотно», — отозвался принц.

И вот на следующий день они оседлали коней и поскакали к северным лесам. Спешились они у того самого ручья, где смерть настигла королеву. Дриниану показалось странным, что принц изо всех мест выбрал именно это. Там они пробыли до полудня. Ровно в полдень Дриниан увидел девушку, прекрасней которой никогда не встречал. Она молча стояла на северном берегу ручья и манила принца рукой. Она была высокая, статная, ослепительно красивая, закутанная в легкую ткань зеленого цвета, и принц смотрел на нее, забыв обо всем на свете. Внезапно девушка исчезла, и Дриниан не заметил куда. Они вернулись в Кэр-Параваль. У Дриниана появилось предчувствие, что девушка обладает злыми чарами.

Он долго колебался, не рассказать ли королю об этом приключении, но, не желая слыть сплетником, промолчал. Впоследствии он пожалел об этом. На следующий день принц отправился на прогулку один. К вечеру он не вернулся, и с тех пор следов его не находили ни в Нарнии, ни в соседних землях. Не нашли ни лошади, ни плаща, ни шляпы. С тяжелым сердцем отправился Дриниан к королю и сказал: «Ваше величество, прикажите меня казнить, это я своим молчанием погубил вашего сына». И он рассказал о своей поездке с принцем. Король схватил боевой топор и бросился на него, а он не шелохнулся, но тут Каспиан воскликнул: «Я уже потерял королеву и сына, неужели я потеряю и друга?» И он обнял лорда Дриниана, и оба заплакали. Такова история принца.

Когда Сова закончила, Джил сказала:

— По-моему, змея — это и есть та женщина.

Совы одобрительно заухали.

— Но мы не думаем, что она убила принца, — сказала Сова. — Костей ведь не нашли…

— Мы и так знаем, что не убила, — перебил ее Юстэс. — Аслан сказал Джил, что принц не умер.

— Это еще хуже, — сказала самая старая сова. — Значит, она его держит где-то и замышляет злое против Нарнии. Давным-давно, в самом начале, сюда пришла Белая Колдунья и на сотни лет заморозила страну. Наверное, эта — из той же шайки.

— Ну что же, мы с Джил найдем принца, — сказал Юстэс. — Можете вы помочь нам? Мы должны идти на север и добраться до развалин великаньего города.

Совы заухали, захлопали крыльями, зашелестели перьями и заговорили все разом, объясняя, как им жаль, что они не могут отправиться на поиски принца. «Вы захотите путешествовать днем, — говорили они, — а мы ночью, так что ничего не получится». Кто-то заметил, что и тут, в развалинах, уже не так темно и что совет затянулся. Словом, они очень испугались, им не хотелось лететь к великаньему городу. Но Сова сказала:

— Надо их доставить к какому-нибудь кваклю. Только они и смогут тут помочь.

Совы согласно заухали.

— Тогда в путь, — сказала Сова. — Я возьму одного. Кто возьмет второго? Это нужно сделать до утра.

— До кваклей я долечу, — откликнулась другая сова.

— Ты готова? — спросила Сова у Джил.

— Кажется, она спит, — ответил Юстэс.

 

Глава 5

ХМУР

И впрямь, Джил спала. Уже с самого начала совета она страшно зевала, потом уснула совсем. Когда ее разбудили, ей ничуть не понравилось, что она лежит на пыльном полу, а вокруг столько сов. Еще меньше понравилось ей, что надо куда-то лететь на сове; она бы предпочла лечь в постель.

— Ну, давай, Джил, поспеши, — говорил Юстэс. — Нас ждет приключение!

— Надоели мне приключения, — недовольно буркнула Джил. Тем не менее она взобралась на свою Сову и вздрогнула от неожиданно холодного воздуха, когда они вылетели из окна. Луна исчезла, звезд не было. Далеко позади, высоко виднелось освещенное окошко — несомненно, в одной из башен, и ей очень захотелось вернуться в ту красивую спальню, лечь в постель, глядеть на огонь. Она засунула руки в карманы и поплотнее закуталась. Было жутковато слышать в темноте, как беседуют позади Юстэс и его сова. «Он-то не устал!» — думала она. Она не понимала, что он пережил тут поразительные приключения и здешний воздух вернул ему силу, которую он обрел, когда плавал с Каспианом. Джил, чтобы не заснуть и не свалиться, пощипывала себя. Наконец они прилетели куда-то. Совы спустились, Джил с трудом слезла на землю. Деревьев здесь не было. Дул холодный ветер.

— Ух-ух, — позвала Сова, — проснитесь, Хмур, проснитесь, к вам с поручением от Льва.

Ответа долго не было. Затем появился тусклый огонь, он приближался, послышался голос:

— Эй, совы, что случилось? Король умер? Враг высадился в Нарнии? Наводнение? Драконы?

Когда свет наконец приблизился, оказалось, что это большой фонарь. Трудно было рассмотреть, кто же его держит, видны были только руки и ноги. Совы что-то объясняли незнакомцу, а Джил слишком устала, чтобы слушать. Она постаралась немного встряхнуться, услышав, что с ней прощаются. Позднее ей удалось вспомнить только, что они с Юстэсом шлепали по грязи и вошли, пригнувшись, в низкую дверь, и их уложили на что-то мягкое, теплое, и голос сказал:

— Ну вот. Спасибо и на том. Лежать здесь холодно и жестко. А также мокро. Но что поделаешь? Скорее всего вы ни на минуту не уснете, даже если не будет шторма или наводнения и крыша не рухнет… случается, случается. Спасибо и на том, да… — Тут она уснула.

Проснувшись утром, дети обнаружили, что лежат на теплых и сухих соломенных подстилках. Через треугольное отверстие лился дневной свет.

— Где это мы? — спросила Джил.

— В вигваме квакля-бродякля, — ответил Юстэс.

— Кого?

— Квакля-бродякля. Не спрашивай, кто это такой. Я не рассмотрел его прошлой ночью. Ладно, встаем. Пойдем посмотрим, где он.

— Противно спать одетой, — сказала Джил, садясь на подстилке.

— А мне как раз понравилось, что утром одеваться не надо, — сказал Юстэс.

— И мыться?.. — ехидно спросила Джил. Но Юстэс уже встал, потянулся, встряхнулся и вылез из вигвама. Джил последовала за ним.

Снаружи было совсем не так, как в той Нарнии, которую она видела вчера. Они стояли на болотистой равнине, покрытой островками и изрезанной протоками. Островки поросли колючей травой, осокой и тростником. Тучи птиц — уток, бекасов, цапель — поднимались в воздух и снова опускались в гнезда. Вигвамов, похожих на тот, где они провели ночь, было очень много, но они казались отсюда черными точками: квакли любят уединение. Вокруг не было ни деревца, лишь на юге, милях в семи, темнела полоска леса. На востоке болото тянулось далеко, до низких холмов на горизонте, ветер был солоноват, и можно было угадать, что где-то рядом море. К северу виднелись невысокие сероватые горы, как бы укрепленные скалами. В дождливый вечер, наверное, здесь было тоскливо, но при утреннем солнце, когда дул свежий ветер и кричали птицы, в самом одиночестве пейзажа было что-то свежее и чистое. Детям стало повеселей.

— Интересно, куда девался этот фигль-мигль? — спросила Джил.

— Квакль-бродякль, — поправил Юстэс, чуточку гордясь, что запомнил это слово. — Наверное… да вот, кажется, и он.

И тут они оба увидели, что тот сидит спиной к ним. Он удил рыбу ярдах в ста. Поначалу они его не заметили, потому что он совсем не двигался и сливался с болотом.

— Давай заговорим с ним, — предложила Джил. Юстэс кивнул. Оба немного волновались.

Когда они подошли ближе, бродякль повернул голову, и они увидели длинное худое лицо со впалыми щеками, плотно сжатый рот, острый нос и выбритый, или голый, подбородок. На жителе болот была остроконечная шляпа с непомерно широкими полями. Волосы, если их можно так назвать, свисали из-за больших ушей прямыми серо-зелеными прядями, похожими на водоросли. По торжественному выражению сероватого лица можно было сразу догадаться, что он серьезно относится к жизни.

— Доброе утро, гости, — произнес он. — Хотя, сказав «доброе», я вовсе не имел в виду, что не будет дождя, снега, тумана или грозы. Вам, конечно, не удалось и глаз сомкнуть?

— Нет, что вы, мы прекрасно выспались, — заверила Джил.

— Ах, — покачал головой квакль, — я вижу, что вы делаете хорошую мину при плохой игре. Что ж, так и надо. Вы хорошо воспитаны. Вас научили держаться, несмотря ни на что.

— Извините, мы не знаем, как вас зовут, — сказал Юстэс.

— Мое имя — Хмур. Но ничего страшного, если вы забудете. Я всегда смогу вам напомнить.

Дети сели по обе стороны от него. Теперь они увидели, какие у него длинные руки и ноги. Хотя тело было не больше, чем у гнома, стоя он казался выше любого мужчины. Между пальцами — и на руках, и на босых ногах — у него были перепонки, как у лягушки; кстати сказать, ногами он болтал в грязной воде. Одет он был во что-то мешковатое и землистое.

— Пытаюсь поймать угря-другого, чтобы потушить их к обеду, — сказал Хмур. — Однако не удивлюсь, если не поймаю. А поймаю, вы все равно их есть не станете…

— Почему же? — удивился Юстэс.

— С какой стати вам любить то же, что и нам? Хотя, конечно, есть вы будете из вежливости. Ладно, пока я тут ловлю, попытайтесь-ка разжечь огонь… Дрова за вигвамом. Наверное, они сырые. Если вы разожжете их внутри вигвама, весь дым пойдет вам в глаза. Если снаружи, дождь их потушит. Вот кремень, трут и огниво. Вы, конечно, не знаете, как ими пользоваться?

Но Юстэс знал это со времен своего путешествия. Дети побежали к вигваму, нашли дрова (кстати, совершенно сухие) и легко разожгли огонь. Юстэс остался его поддерживать, а Джил отправилась умываться к ближайшему протоку. Потом они поменялись. Оба приободрились и ощутили голод.

Вскоре к ним присоединился Хмур. Угрей он поймал немало и уже успел их разделать. Он подбросил дров в костер, поставил на огонь котелок и закурил трубку. Квакли-бродякли курят странный, вязкий табак (говорят даже, что они подмешивают туда глину), и дети заметили, что дым из Хмуровой трубки не поднимается, а, наоборот, туманом стелется по земле. Он был такой черный и едкий, что Юстэс закашлялся.

— Ну, эти угри будут тут вариться до скончания века, — сказал Хмур. — Перемрем с голоду, пока дождемся. Я знал одну девочку… нет, лучше не рассказывать, вы расстроитесь, а этого я себе никогда не прощу. Поговорим лучше о ваших планах.

— Вы поможете нам найти принца Рилиана? — спросила Джил.

Квакль-бродякль так втянул щеки, что они соединились изнутри.

— Ну, смотря по тому, что вы называете помощью, — сказал он. — Полагаю, что действительно помочь едва ли кто-то может. Трезво рассуждая, далеко на север нам не продвинуться, особенно в это время года, поздней осенью. Да и зимой, пожалуй, не удастся. Но вы не огорчайтесь. Скорее всего нам будет не до погоды, столько врагов, всяких скал, рек, и с пути собьемся, и голодать начнем, и ноги промочим… Словом, вряд ли мы чего-нибудь добьемся, но забредем мы далеко.

Дети заметили, что он говорит «мы», а не «вы», и одновременно воскликнули:

— Значит, вы идете с нами?

— Ну конечно. Чего уж там… Думаю, нам уже никогда не видать короля в Нарнии, раз он отправился в заморские страны, а у него, надо сказать, был ужасный кашель. И потом, Трам так быстро стареет. После этого ужасного засушливого лета урожай будет очень плохой, вот увидите. Не удивлюсь, если на нас нападут враги. Помяните мое слово.

— Откуда мы выйдем в путь? — спросил Юстэс.

— Ну, — медленно произнес квакль, — все, кто отправлялся за принцем, начинали от того самого ручья, где лорд Дриниан видел эту даму. Все они шли на север. Поскольку никто из них не вернулся, трудно сказать, правильно ли они выбирали путь.

— У нас есть приметы, — вспомнила Джил. — Первым делом надо найти разрушенный город великанов. Так сказал Аслан.

— Найти? — переспросил Хмур. — Я бы сказал — искать.

— Конечно, конечно, — согласилась Джил. — А потом, когда мы найдем его…

— Вот именно — когда!.. — невесело сказал Хмур.

— А разве никто не знает, где он? — спросил Юстэс.

— Ну, за всех поручиться не могу, но я о нем не слыхал. Во всяком случае, не нужно идти от ручья. Нужно пересечь Этинсмур. Если где и есть этот город, он там. Правда, я ходил туда не дальше других и не видел никаких развалин, так что не хочу вводить вас в заблуждение.

— А где же Этинсмур? — спросил Юстэс.

— Посмотрите вон туда, на север, — сказал квакль, указывая трубкой. — Видите холмы и скалистые выступы? Начинается он там. Но перед ним еще река Шрибл. Мостов, конечно, нет.

— Перейдем вброд, — предложил Юстэс.

— Многие ее переходили… — мрачно вымолвил Хмур.

— Может быть, в Этинсмуре мы кого-нибудь встретим? — предположила Джил. — Нам покажут дорогу.

— Да уж, кое-кого встретим… — сказал Хмур.

— А кто там живет? — спросила Джил.

— Не мне говорить, что они не совсем… м-м… в порядке. Может быть, вам они понравятся…

— Да кто они такие? — настаивала Джил. — В этой стране так много странных существ. Это птицы, звери или гномы?

Квакль-бродякль присвистнул.

— Разве вы не знаете? Я думал, совы вам рассказали. Они великаны.

Джил вздрогнула. Она никогда не любила великанов, даже в сказках. Один ей как-то приснился… Она взглянула на Юстэса (лицо у него позеленело) и подумала: «Кажется, он струсил еще больше меня». Это прибавило ей храбрости.

— Давным-давно, когда мы вместе плавали, король говорил мне, — начал Юстэс, — что он разбил этих великанов и обязал их платить ему дань.

— Конечно, это так, — ответил Хмур. — Сейчас они с нами в мире. До тех пор, пока мы находимся на нашей стороне Шрибла, они не причинят нам вреда. На их стороне, в Муре, тоже остается надежда. Если мы не будем к ним приближаться, и никто из них не выйдет из себя, и нас не увидят, то, вполне возможно, мы далеко продвинемся.

— Послушай, — воскликнул Юстэс, теряя терпение (это часто бывает с испуганными людьми). — Мне не верится, что все так плохо, как ты описываешь. Тут не больше правды, чем в жестких постелях или в сырых дровах. Аслан не послал бы нас, если надежд так мало.

Он ожидал, что квакль рассердится, но тот сказал:

— Правильно, Юстэс. Так и держись. Только надо нам за собой следить, ведь придется трудно. Ссориться нельзя. Во всяком случае, нельзя начинать с ссоры. Насколько мне известно, такие путешествия часто кончаются дракой. Мне-то все равно, но прежде нужно сделать дело. Все же чем дольше мы от них воздержимся…

— Ну, если все так плохо, — прервал его Юстэс, — тебе лучше остаться. Мы с Джил пойдем одни. Правда, Джил?

— Не болтай глупости, — поспешила сказать Джил, испугавшись, что квакль поймает его на слове.

— Не волнуйся, Джил, — сказал Хмур. — Я пойду, это уж точно. Я не хочу упускать такой возможности. Мне полезно путешествовать. Говорят — я имею в виду других бродяклей, — что я очень ветреный, несерьезно отношусь к жизни. Сказали бы один раз, а то заладили: «Хмур, вечно ты валяешь дурака. Ты пойми, жизнь — это тебе не жареная лягушка и не пирог с угрями. Остепенись, тебе же лучше будет». Ну а идти на север в начале зимы, чтобы найти принца, которого нигде нет, в разрушенный город, которого никто не видел… Как раз то, что надо. Если уж это меня не остепенит, тогда я просто не знаю, что им нужно. — И он потер свои лягушачьи ладони, как будто речь шла о гостях или о театре. — А теперь, — добавил он, — посмотрим, как там доходят угри.

Угри оказались превосходными, и дети дважды просили добавки. Сначала квакль-бродякль просто не поверил, что им действительно понравилось, а когда они все съели, он сдался, но заметил, что у них, вероятно, расстроится желудок. «Что кваклю пища, человеку — яд…» — бормотал он. Потом они попили чаю из консервных банок (как рабочие, которые чинят дорогу), а Хмур неоднократно прикладывался к пузатой темной бутылке. Угостил он и детей, но им напиток не понравился.

Остальная часть дня прошла в приготовлениях. Хмур, самый большой из всех, сказал, что он понесет три одеяла, а внутрь засунет ветчину. Джил должна была нести оставшихся угрей, сухари, галеты и кремень с огнивом. Юстэс — оба плаща. Кроме того, он взял лук похуже (стрелять он научился тогда, в плавании), Хмур — лук получше, хотя и сказал, что из-за ветра, сырости, плохого освещения и замерзших пальцев они вряд ли во что-нибудь попадут. У него и у Юстэса были мечи, а у Джил только нож. Она начала было спорить, но квакль потер руки, приговаривая: «А-а, вот оно!.. Так, так… начинается…» — и дети тут же замолчали.

Все трое рано легли. На этот раз Юстэс и Джил действительно спали плохо, потому что Хмур, сказав: «Лучше бы как следует поспать, хотя я не думаю, что это нам удастся», разразился таким храпом, что, уснув наконец, Джил видела во сне машины, укатывающие асфальт, водопады и поезда, проносящиеся сквозь туннель.

 

Глава 6

ПО ПУСТЫННЫМ СЕВЕРНЫМ МЕСТАМ

На следующее утро, часов в девять, три путника переходили реку по камням и мелководью. Это был неглубокий, шумный поток, и даже Джил промочила ноги только до колен, когда они выбрались на северный берег. Ярдов через сто дорога стала круче, и путники вышли на поросший вереском склон, довольно пологий, но все же со скалистыми уступами.

— Наверное, надо идти туда, — сказал Юстэс, указывая на запад, куда по неглубокому ущелью спускался поток. Но квакль покачал головой.

— Почти все великаны живут вдоль этого ущелья, — объяснил он. — Можно сказать, ущелье у них — главная улица. Пойдемте прямо, хотя тут и круто.

Они нашли место, где можно было взобраться на самый верх, и вскоре стояли там, тяжело дыша. Бросив прощальный взгляд на равнину, где лежала Нарния, они повернули на север. Поросшая вереском пустошь расстилалась перед ними, насколько хватает глаз. Слева виднелись камни, и Джил старалась туда не смотреть, опасаясь, что это — край великаньих владений.

Земля под ногами приятно пружинила, светило бледное солнце. Когда они зашли подальше, стало еще пустынней, над головой кричали птицы, иногда пролетал ястреб. Часа через два они сделали привал у ручья. Джил почувствовала, что приключения ей нравятся, и сказала об этом.

— У нас их еще не было, — ответил ей квакль.

Путь после привала — как школа после каникул или поезд после пересадки — непременно становится другим. Когда они пошли снова, Джил заметила, что скалистая полоска к ним ближе, а сами скалы — острее и выше, совсем как башенки, и очень смешные.

«Наверное, — подумала она, — истории о великанах пошли от этих скал. Если идти здесь в сумерках, легко вообразить, что груда камней — это великан. Да вот хотя бы эта. Такая глыба вполне сошла бы за голову. Для обычного тела великовата, а для великана — в самый раз. Вереск и птичьи гнезда сошли бы за волосы и бороду, эти штуки с боков — совсем как уши. Конечно, огромные, но у великанов они не меньше, чем у слонов. О-о-ой!..»

Кровь у нее похолодела. Камень двинулся. Это был настоящий великан. Она видела, как он повернул голову, и даже успела заметить глуповатое, толстощекое лицо. Кругом были великаны, а не камни, штук сорок-пятьдесят, и все рядом. Ногами они упирались в дно ущелья, локти положили на край, совсем как люди, как лентяи, скажем, отдыхающие у изгороди погожим утром после завтрака.

— Шагайте прямо, — прошептал Хмур, тоже заметивший их. — И не бегите! Сейчас они погонятся за нами.

И они продолжали путь, делая вид, что не замечают великанов. Так бывает, когда идешь мимо дома, где живет злая собака; нет, великаны куда хуже! Их было очень много. Они не казались ни злыми, ни добрыми, ни даже любопытными, словно бы и не видели путников.

Вдруг что-то тяжелое пронеслось в воздухе, и огромный булыжник упал, расколовшись шагах в двадцати перед ними. И тут же — еще один шагах в двадцати сзади.

— Они в нас кидают? — спросил Юстэс.

— Нет, — ответил Хмур. — Уж лучше бы в нас. Они метят вон в ту груду камней и, конечно, мажут. Меткостью они никогда не отличались, но забавляются так каждое погожее утро. Другие игры им не подходят, слишком сложны.

Идти было очень страшно. Казалось, цепь великанов никогда не кончится, не кончится и глупая игра. Камни теперь падали совсем близко. Да и одни эти лица и голоса испугали бы кого угодно. Джил старалась на них не смотреть.

Вскоре великаны затеяли ссору. Бросать камни они перестали, зато кричали и ругались длинными, бессмысленными словами. Они бесновались, трещали, прыгали (каждый прыжок сотрясал землю, как взрыв) и били друг друга по голове огромными каменными молотками, но черепа у них были такие твердые, что молотки отскакивали. То и дело кто-нибудь гулко стонал и дул на ушибленные пальцы. Через час все великаны, изрядно покалечив друг друга, сели и стали плакать. Теперь головы оказались за краем ущелья, их уже не было видно, но Джил слышала стоны и всхлипывания, даже когда великаны остались далеко позади.

В ту ночь бивуак разбили на голом вересковом поле. Хмур показал детям, как нужно расстелить одеяла, чтобы сохранить тепло, и посоветовал им лечь спина к спине. Но было все равно и холодно, и очень жестко. Еще он сказал, что они почувствуют себя лучше, если представят себе, насколько холоднее будет дальше, на севере. Но и это их не слишком согрело.

Они шли через Этинсмур много дней, стараясь пореже есть ветчину и питаясь птицами (конечно, не говорящими), которых удавалось подстрелить (Джил завидовала Юстэсу, ведь он научился стрелять у самого короля Каспиана). Воды хватало, здесь текло много ручьев. Джил часто думала: когда читаешь, что люди питались только дичью, не знаешь, как трудно и неприятно ощипывать мертвую птицу и как от этого мерзнут пальцы. К счастью, великанов больше не встретили. Нет, один им повстречался, но захохотал и потопал по своим делам.

Дней через десять пейзаж изменился. Подойдя, наконец, к северному краю равнины, путники увидели длинный крутой спуск в другую землю, еще мрачней этой. Внизу виднелись камни, а за ними — высокие горы, мрачные пропасти, каменистые долины и ущелья, столь глубокие и узкие, что взгляд не достигал дна. Конечно, именно Хмур указал на снежные вершины.

— Не сомневаюсь, — добавил он, — что дальше к северу снега еще больше.

Спустившись вниз, они увидели, что под камнями бежит река. Текла она с запада на восток. Скалы на другом берегу были такими же отвесными, а сама река изобиловала порогами и водопадами. Вода была темно-зеленая, солнце сюда не проникало, и рев ее просто оглушал.

— Хорошо хоть, — сказал Хмур, — что мы сломаем шею раньше, чем утонем.

— А это что такое? — спросил Юстэс, показывая налево. Они посмотрели и увидели мост. И какой! Один пролет соединял две высокие скалы, а высшая его точка поднималась над скалами, как собор над площадью.

— Наверное, это мост великанов! — сказала Джил.

— Скорее, колдунов, — сказал Хмур. — В этих местах так и жди колдовства. Думаю, это ловушка. Наверное, мост превратится в туман и растает, едва мы доберемся до середины.

— Да не ной ты! — воскликнул Юстэс. — Мост как мост. Почему он должен исчезнуть?

— Неужели ты думаешь, что у тех великанов хватило бы ума построить такое? — спросил Хмур.

— Его могли построить какие-нибудь другие великаны, — сказала Джил. — Ну, те, что жили сотни лет назад и были умнее нынешних. Они построили и мост и город, который мы ищем. Тогда мы правильно идем: старый мост ведет в старый город.

— Молодец, Джил! — сказал Юстэс. — Так оно и есть. Пошли.

И они направились к мосту. Когда они подошли к нему, он оказался вполне крепким. Многие камни крошились, но когда-то их обтесали прекрасные мастера. Перила некогда украшала дивная резьба, и кое-что сохранилось — гиганты, минотавры, чудища о сотне ног, страшные божества. Хмур все еще не доверял мосту, но согласился перейти по нему.

Подниматься на вершину арки было нелегко. Во многих местах камни вывалились, образовав страшные дыры, сквозь которые далеко внизу виднелась ревущая река. Под мостом летал орел. Чем выше они взбирались, тем холоднее становилось. Дул такой сильный ветер, что труден был каждый шаг и казалось, что мост качается.

Добравшись до вершины арки, они заметили что-то вроде старой дороги, уходящей от моста в глубь гор. Дорога была плохо вымощена и вся поросла травою. Однако по ней навстречу им двигались верхом два вполне нормальных человека.

— Ну-ка, поспешим к ним, — сказал Хмур. — В таком месте трудно знать наперед, врага встретишь или друга, но мы не должны показать им, что боимся.

К тому времени, когда они сходили с моста, незнакомцы оказались совсем близко. Один из них был рыцарь в полном вооружении, с опущенным забралом; и латы его, и конь были черны. Ни герба на щите, ни флажка на копье не было. Рядом с рыцарем ехала дама на белой лошади, такой красивой, что хотелось поцеловать ее в нос и дать ей сахару. Но сама дама в развевающихся зеленых одеждах была еще красивей.

— Здравствуйте, пу-у-утники! — воскликнула она нежным, как пение птицы, голосом. — Двое из вас слишком молоды для таких мрачных мест.

— Может быть, может быть, — сухо и настороженно отозвался Хмур.

— Мы ищем разрушенный город великанов, — сказала Джил.

— Разрушенный город? — переспросила дама. — Что за странная цель! А на что он вам?

— Нам нужно… — начала Джил, но Хмур прервал ее:

— Извините, мадам, мы не знаем ни вас, ни вашего спутника — кстати сказать, он у вас неразговорчив — и вы нас не знаете. Лучше нам не обсуждать своих дел, если не возражаете. Как вы думаете, будет дождь?

Дама рассмеялась нежным, журчащим смехом.

— Ну что ж, дети, — сказала она, — у вас мудрый и опытный вожак. Мне нравится, что он так скрытен, но и я могу дать вам совет. Мне доводилось слышать о разрушенном городе, хотя никто не рассказывал мне, какой путь туда ведет. Эта дорога — в замок Харфанг, где живут добрые великаны. Они так же любезны и обходительны, как глупы и жестоки великаны Этинсмура. В Харфанге вам скажут или не скажут, как попасть в старый город. Одно вам обещаю точно — добрый прием и веселых хозяев. Разумнее всего перезимовать там или хотя бы отдохнуть несколько дней. Вас ждут горячие ванны, мягкие постели и добрые сердца. А кормить вас будут четырежды в день и жареным, и печеным, и сладким.

— Вот это да! — воскликнул Юстэс. — Подумать только — снова спать в кровати!..

— И принять ванну, — добавила Джил. — Вы думаете, они предложат нам остаться? Мы ведь незнакомы…

— Вы только скажите им, что дама в зеленом шлет привет и посылает милых южных деток к осеннему празднику.

— Спасибо вам! — ответили Джил и Юстэс. — Большое спасибо!

— Постарайтесь попасть туда к вечеру, — сказала дама. — Они рано закрывают ворота и не откроют, как бы громко вы ни стучали.

Дети снова поблагодарили ее. Глаза их сияли. Дама помахала им на прощание. Квакль снял шляпу и сухо поклонился. Молчаливый рыцарь и дама поскакали к мосту; кони их громко цокали копытами.

— Ну, — сказал Хмур, — хотел бы я знать, куда она едет. Откуда бы ей взяться в таких местах? Решительно, это не к добру!

— Ерунда, — сказал Юстэс. — По-моему, она просто высший сорт! И подумайте, мы хорошо поедим, будем спать в теплой комнате… Надеюсь, до Харфанга уже недалеко.

— А какое у нее платье! — сказала Джил. — А лошадь!

— Все равно, — упорствовал Хмур, — хотелось бы знать, кто она такая.

— Я и сама хотела расспросить ее, — сказала Джил, — но как я могла, когда ты отказался рассказать о нас?

— Да, — сказал Юстэс. — Почему ты так сухо держался? Они тебе не понравились?

— Они? — переспросил квакль. — Кто это — они? Я видел только эту вашу даму.

— А рыцаря ты разве не видел? — удивилась Джил.

— Я видел латы, меч и копье, — ответил Хмур. — Почему он молчал?

— Мне кажется, он стеснялся, — сказала Джил. — А может, ему хочется смотреть только на нее и слушать ее голос. Я бы сама на его месте…

— Интересно, — сказал Хмур, — что бы мы увидели, если бы подняли забрало шлема и заглянули внутрь?

— Да брось ты! — крикнул Юстэс. — Что там может быть, кроме человека?

— Скелет, — усмехнулся квакль. — Или, — задумчиво прибавил он, — вообще ничего. То есть ничего такого, что мы можем увидеть.

— Ну и мысли у тебя, Хмур, — сказала Джил. — Как они тебе только в голову приходят?!

— Да ну его с его мыслями! — рассердился Юстэс. — Он всегда каркает и всегда не прав. Подумай лучше про добрых великанов. Хотел бы я знать, сколько еще до Харфанга.

Разговор этот чуть не стал первой из ссор, предсказанных кваклем. Конечно, они и раньше спорили, но сейчас впервые рассердились по-настоящему. Хмур вообще не хотел идти в Харфанг. Он сказал, что ему неизвестно, какой смысл вкладывают великаны в слово «добрый». Во всяком случае, Аслан ничего не говорил о визите к каким бы то ни было великанам. Дети уже устали от ветра и дождя, костлявой дичи, зажаренной на костре, твердой холодной земли вместо кровати и просто до смерти хотели к добрым великанам. В конце концов Хмур согласился при одном условии: они без его согласия не скажут великанам ни слова о Нарнии и о поисках принца. Дети пообещали, и все двинулись дальше.

После встречи с дамой дела пошли хуже. Во-первых, идти было трудней: дорога вела через нескончаемую долину, пронзительный северный ветер дул прямо в лицо, и не было укромного местечка, чтобы сделать привал. Земля под ногами стала каменистой, от непрестанной ходьбы болели ноги, а ночью — и все тело.

Во-вторых, что бы ни говорила дама, на детей это в конечном счете повлияло плохо. Они ни о чем не могли думать, кроме кроватей, ванн, горячей еды и крыши над головой. Об Аслане они не упоминали, о принце Рилиане — тоже. Джил перестала повторять знаки каждый вечер и каждое утро. Сначала она говорила себе, что слишком устала, а потом и совсем забыла о них. Казалось бы, можно было ожидать, что мысль о Харфанге приведет детей в лучшее расположение духа, но они стали больше думать о себе, чаще раздражались и то и дело огрызались друг на друга и на Хмура.

Наконец ущелье, по которому они шли, расширилось, и по обеим сторонам показались мрачные леса. Перед путниками лежала каменистая равнина, а за ней, еще дальше, горы в снегу. Между этими горами и другими, дальними, возвышался холм с неровной, но плоской вершиной.

— Смотрите! — воскликнула Джил, показывая вперед, и в сгущавшихся сумерках, над плоским холмом, все увидели огни. Не луну, не костер, а радостный ряд освещенных окон. Если вы никогда не шли неделями через пустынные места, вы не поймете, что почувствовали путники.

— Харфанг! — весело закричали Юстэс и Джил.

— Харфанг, — мрачно повторил Хмур, но тут же воскликнул: — Эй, дикие гуси! — и мигом снял лук с плеча и подстрелил жирную птицу. Конечно, они не успели бы добраться до Харфанга в тот же день. Но у них была горячая еда, и ночь казалась теплее, чем обычно. Правда, когда костер потух, она опять стала холодной, и, проснувшись наутро, они обнаружили, что одеяла покрылись инеем.

— Ничего! — сказала Джил, притопывая ногами. — Сегодня мы примем ванну!

 

Глава 7

ХОЛМ СО СТРАННЫМИ РВАМИ

Спору нет, день был отвратительный. Сверху нависло небо, обложенное снеговыми тучами, внизу трещал мороз, дул сильный, пронизывающий до костей ветер. Старая дорога за мостом была сильно разрушена. Путники шли по огромным камням, пересыпанным галькой, а это очень тяжело для натруженных ног. Но как бы они ни устали, как ни прихрамывали, остановиться они не могли, было слишком холодно.

Часов в десять первые хлопья снега упали Джил на руку. Через несколько минут они уже падали густо. Через четверть часа земля заметно побелела, а через полчаса начался настоящий снегопад. Снег летел им в глаза, они почти ничего не видели (это надо отметить, чтобы понять все последующее). Вскоре невысокая гора скрыла от них огни в замке. То и дело протирая глаза, путники видели лишь на несколько шагов вперед. Нечего и говорить, что им было не до разговоров.

Добравшись до подножия горы, они заметили какие-то скалы — кубические, если приглядеться, но никто приглядеться не мог. Сил хватило только на то, чтобы взобраться на ближайший уступ, преграждавший им путь. Он был не больше ярда высотой. Длинноногий квакль без труда вспрыгнул на него и помог остальным. Для них это было непросто, на уступе лежал довольно глубокий снег. За первым уступом, шагов через пятьдесят, возвышался еще один. Всего их оказалось четыре, и шли они через неравные промежутки.

Карабкаясь на четвертый, путники были уверены, что теперь-то находятся на вершине. До сих пор склон хоть в какой-то степени укрывал их, теперь ветер дул со всех сторон. Как ни странно, гора была такой же плоской, какой казалась издали. Во многих местах снег едва припорошил камни, ибо ветер поднимал его и бросал им в лицо. Внизу тоже кружились снежные вихри, и ноги скользили, как по льду. В довершение бед гору перерезали и пересекали какие-то выступы, разделяя ее на неравные прямоугольники. С северной стороны этих выступов намело много снегу, и, перелезая через них, все промокли.

Борясь с ветром, Джил надвинула на лоб капюшон и опустила голову. Пальцы у нее окоченели. Она замечала всякие странные вещи: справа высились глыбы вроде заводских труб, слева шел неестественно ровный утес. Но ей было все равно, и она об этом не думала. Думала она о замерзших пальцах (и носе, и щеках, и ушах), горячей воде и мягкой постели.

Внезапно она поскользнулась, проехала футов пять и с ужасом обнаружила, что скатывается в узкую трещину, неожиданно возникшую перед ней. Это была не то траншея, не то шахта фута в три шириной. Несмотря на встряску, Джил почувствовала облегчение: здесь не было ветра. Затем она увидела встревоженные лица Юстэса и Хмура, склонившиеся над краем траншеи.

— Ты не ушиблась, Джил? — крикнул Юстэс.

— Наверное, сломала обе ноги! — крикнул Хмур. Джил встала и сказала, что все в порядке, но ей самой не выбраться наверх.

— А куда это ты свалилась? — поинтересовался Юстэс.

— Это окоп какой-то или осевшая тропа, — ответила Джил. — Она довольно прямая.

— Ну и дела! — воскликнул Юстэс. — Она идет прямо на север! А может, это дорога? Тогда мы могли бы укрыться от этого чертова ветра. Много там снегу?

— Почти нет. Наверное, он через нее перелетает.

— А что там дальше?

— Подожди, сейчас посмотрю, — ответила Джил и пошла вдоль траншеи. Далеко она не продвинулась: траншея резко свернула направо, и она крикнула об этом своим спутникам.

— А что за углом? — спросил Юстэс.

Джил показалось, что там какие-то извилистые ходы и темные отверстия пещер. Одной поворачивать за угол ей совсем не хотелось, особенно когда Хмур прокричал сзади:

— Осторожней, Джил! Такие канавы часто ведут в пещеру дракона. У великанов тут могут жить гигантские черви или жуки.

— Кажется, эта дорога недалеко уходит, — сказала Джил, быстро возвращаясь назад.

— Мне хочется самому взглянуть, — сказал Юстэс. — И вообще, что значит «недалеко»?

Он сел на край траншеи и скатился вниз. (Все уже так промокли, что промокнуть больше не боялись.) Джил он просто отодвинул. Хотя он ничего не сказал, она поняла, что Юстэс заметил, как она струсила, и пошла за ним, стараясь не забегать вперед. Поиски ни к чему не привели. Джил и Юстэс прошли немного вперед, повернули направо, потом снова повернули, уже налево, и через несколько шагов опять обнаружили поворот направо. Скоро они оказались в тупике.

— Нет, толку не будет, — проворчал Юстэс, а Джил, не теряя времени, отправилась назад. Когда они вернулись, квакль без труда выудил их наверх своими длинными руками.

Наверху было еще хуже. В траншее уши у них начали оттаивать, они могли ясно видеть, легко дышать и говорить спокойно, не стараясь перекричать ветер. Тем труднее им было возвращаться на этот зверский холод, а тут еще Хмур как раз спросил:

— Ты твердо помнишь знаки? Какому надо следовать теперь?

— Да ну их, эти знаки, — заворчала Джил. — Кажется, кто-то что-то попросит ради Аслана. Не буду я их здесь вспоминать.

Как видите, она спутала порядок знаков, и все потому, что перестала повторять их каждый вечер. Она, конечно, еще знала их и вспомнила бы, если бы потрудилась, но машинально припомнить уже не могла. Вопрос Хмура разозлил ее, ибо она и сама сердилась на себя за то, что не помнила как следует уроков Аслана. Недовольство, муки холода и усталость побудили ее ответить: «Да ну их, эти знаки», — в глубине души она так не думала.

— Разве этот знак следующий? — удивился Хмур. — Вроде нет… Ты перепутала. Мне кажется, на этом плато надо осмотреться. Вы заметили…

— О черт! — завопил Юстэс. — Нашел время любоваться видами! Ради всего святого, пошли дальше!

— Ой, смотрите! — воскликнула Джил.

Все повернулись и увидели, что на севере, много выше, появились огни. Еще отчетливее, чем в прошлый вечер, было видно, что это свет в окнах — в маленьких окнах, наводивших на мысль об уютных комнатах, и в окнах побольше, наводивших на мысль о залах, где гудит огонь в очаге, а на столе стоит горячий суп или вкусное жаркое.

— Харфанг! — воскликнул Юстэс.

— Все это хорошо, — продолжал Хмур, — но я хотел сказать…

— Да замолчи ты! — оборвала его Джил. — Нельзя терять ни секунды. Разве ты не помнишь, что сказала дама? Они рано запирают. Надо успеть, неужели не понимаешь?! Мы погибнем без крова в такую ночь.

— Ну, еще не ночь… — начал Хмур. Но дети хором сказали:

— Идем, — и заковыляли по скользкому плато так быстро, как только могли.

Квакль брел за ними, что-то бормоча, но сейчас, когда дети боролись с ветром, они не услышали бы его, если бы и хотели. А они и не хотели, ибо только и думали о ваннах, постелях и горячем чае и очень боялись опоздать в Харфанг.

Несмотря на спешку, шли они долго. Когда же они наконец пересекли плато, им снова встретились уступы, по которым пришлось спуститься. В конце концов они добрались до самого низа и увидели Харфанг.

Он стоял на высокой скале и, несмотря на многочисленные башни, больше походил на огромный дом, чем на замок. Очевидно, любезные великаны не боялись нападений. Окна были совсем близко от земли — а этого не бывает ни в одной мало-мальски путной крепости. Там и сям виднелись какие-то дверцы, так что войти и выйти из замка можно было и не через ворота. Дети приободрились. Само это место показалось им приветливым, а не страшным.

Сперва взбираться вверх было трудно, потом они нашли слева путь полегче, но все равно лезли с трудом, особенно после такого дня, и Джил чуть не отказалась идти дальше. Последние шагов сто Юстэс и Хмур почти тащили ее. Наконец они очутились перед воротами, те были открыты, а решетка поднята.

Как бы ты ни устал, не так уж легко входить в замок великанов. Несмотря на свое недоверие к Харфангу, Хмур выказал наибольшую храбрость.

— Ну, тверже шаг! — сказал он. — Не показывайте, что вам страшно. Самое глупое, что мы вообще пришли сюда. Но раз уж мы здесь, глядите посмелее.

С этими словами он шагнул к воротам, встал под аркой так, чтобы эхо усиливало его голос, и громко крикнул:

— Эй, привратник! Принимай гостей! — Ожидая, пока что-нибудь произойдет, он снял шляпу и стряхнул с полей целый сугроб.

— Знаешь, — прошептал Юстэс, — он, может, и зануда, но в смелости ему не откажешь.

Отворилась дверь, мелькнул веселый свет очага, и появился привратник. Джил закусила губу, чтобы не закричать. Великан был не такой уж большой — повыше яблони, пониже телеграфного столба. У него были косматые рыжие волосы, кожаный камзол с множеством металлических застежек, так что получалось что-то вроде кольчуги, и какие-то краги на голых ногах (колени были волосатые). Он наклонился и вытаращил глаза на Хмура.

— Это кто же такой? — спросил он.

Джил собрала все свое мужество.

— Простите! — прокричала она вверх. — Дама в зеленом приветствует вашего короля и посылает нас и этого квакля — его зовут Хмур — на ваш осенний праздник. Если вы не возражаете, — добавила она.

— Ого! — проговорил привратник. — Тогда другое дело. Входите, малявки, входите! Идите в дом, а я пока доложу его величеству. — Он с любопытством посмотрел на детей. — Смотрите-ка, они синекожие! Вот не знал. Ну да мне все равно. Наверное, себе вы нравитесь. Недаром говорится, жучок жучка хвалит.

— Мы посинели от холода, — объяснила Джил. — Вообще-то мы другого цвета.

— Тогда идите грейтесь, — пригласил привратник, и они последовали за ним. Было очень страшно, когда сзади закрылась огромная дверь, но они тотчас забыли об этом, едва вошли в комнату и увидели то, о чем мечтали со вчерашнего вечера, — огонь! Четыре или пять деревьев пылали разом, и подойти к очагу ближе чем на несколько ярдов они не могли. Дети опустились на теплый пол и облегченно вздохнули.

— А ты, юноша, — приказал привратник другому великану, сидевшему в глубине комнаты и таращившему глаза на пришельцев, — беги в дом, неси весть. — И он повторил то, что ему сказала Джил. Взглянув на них в последний раз, молодой великан громко фыркнул и вышел из комнаты.

— Ну а тебе, лягушонок, — обратился привратник к Хмуру, — неплохо бы взбодриться. — Он достал темную бутыль, почти такую же, как у Хмура, но в двадцать раз больше. — Вот что, стакана я тебе не дам, ты в нем еще утонешь. Пожалуй, с тебя и солонки хватит.

Солонка была уже, чем у нас, с высокими краями, и оказалась прекрасным кубком для квакля. Дети думали, что он откажется пить из недоверия к великанам, но он проворчал:

— Поздно думать о предосторожностях, когда мы уже здесь, дверь захлопнулась, — и понюхал напиток. — Пахнет приятно, — сказал он, — но лучше проверить. — И он сделал глоток. — Неплохо. Но, может быть, только сначала? Интересно, как пойдет дальше? — Хмур глотнул еще. — Надо же, — воскликнул он, — все так же вкусно! Наверное, самая гадость на дне. — И он осушил солонку. Облизав губы, он заметил: — Это я пробую, дети. Если я сморщусь, взорвусь или превращусь в ящерицу, вы поймете, что тут ничего нельзя ни пить, ни есть.

Великан, стоявший слишком далеко, чтобы его слышать, расхохотался:

— Ну, лягушонок, ты и хват! Посмотрите только, как выдул!

— Я не хват, а Хмур, — нетвердым голосом возразил бродякль. — И не лягушонок, а квакль.

Тут дверь отворилась и вошел молодой великан.

— Вас просят в тронный зал, — сказал он.

Дети поднялись, а Хмур остался сидеть, бормоча:

— Квакль, квакль. Весьма уважаемый квакль. Уважакль.

— Покажи им дорогу, юноша, — сказал привратник. — Лягушонка тебе лучше отнести. Он немного перебрал.

— Ничего подобного, — сказал Хмур. — И я не лягушонок. Никаких лягушат! Я уважаемый кважакль.

Но молодой великан схватил его за пояс и дал детям знак следовать за ним. В таком не слишком достойном виде они пересекли двор. Квакль, брыкавшийся в руках великана, и впрямь походил на лягушку, но у детей не было времени об этом думать. Они быстро вошли в главную дверь — у обоих сильно билось сердце, — миновали несколько коридоров, едва поспевая за великаном, и оказались в огромном, ярко освещенном зале. Огонь пылал в светильниках и в очаге, бросая блики на позолоту потолка и карнизов. Слева и справа стояли великаны в богатых одеждах. На огромных тронах сидели два самых больших — король и королева.

Шагах в двадцати от трона дети остановились. Они поклонились (очень неловко, в экспериментальной школе манерам не учат), а молодой великан осторожно положил Хмура, и тот сел на полу, растопырив руки и ноги. Сказать по правде, на лягушку он был очень похож.

 

Глава 8

В ХАРФАНГСКОМ ЗАМКЕ

— Ну, Джил, говори, — прошептал Юстэс.

Но Джил говорить не могла. Она не сказала ни слова и сердито кивнула Юстэсу, чтобы начинал он.

Подумав, что он никогда не простит ни ее, ни Хмура, Юстэс облизал сухие губы и прокричал:

— С позволения вашего величества, дама в зеленом приветствует вас. Она сказала, что вам будет приятно, если мы придем на ваш осенний праздник.

Король и королева переглянулись, кивнули друг другу и довольно противно улыбнулись. Король — с кудрявой бородой и орлиным носом — понравился Джил больше, для великана он был совсем недурен, у королевы же, ужасно толстой, было полное напудренное лицо с двойным подбородком, что и само по себе некрасиво, а уж тем более — когда увеличено в десять раз. Король почему-то облизнулся. Конечно, это каждый может сделать, но у него язык был такой большой и красный, что Джил даже вздрогнула.

— Какие хорошие детки! — сказала королева. («А может, она тоже ничего», — подумала Джил.)

— Да, просто превосходные! — сказал король. — Добро пожаловать. Дайте мне ваши ручки.

Он протянул огромную руку, очень чистую, с множеством колец и жуткими острыми ногтями. Пожать ладони ему не удалось, и он пожал им локти.

— А что это? — спросил король, указывая на Хмура.

— Уважако-квакль, — ответил Хмур.

— Ой! — завопила королева, подбирая юбки. — Чудовище! Оно живое!

— Да он славный, ваше величество, — торопливо заговорил Юстэс. — Он вам понравится, честное слово!

Надеюсь, вы не утратите интереса к Джил, если я скажу, что тут она заплакала. Извинить ее можно. Руки, уши и нос у нее только-только оттаяли, вода текла с нее, ноги болели, она с утра не ела. Во всяком случае, слезы оказались очень кстати — королева сказала:

— Ах, бедняжка! Друг мой, почему наши гости стоят? Эй вы, там! Накормить, напоить, выкупать. Девчушку утешить. Дайте ей леденцов, кукол, капель, чего хочет — печенья, копченья, соленья, варенья и что там у вас есть. Не плачь, милочка, а то ты никуда не будешь годиться к пиру.

Джил — как и вы и я — рассердилась при упоминании о куклах; и хотя конфеты неплохи в своем роде, ей больше понравилось про копченья. Однако нелепая речь королевы имела прекрасные последствия: Хмура и Юстэса подхватил великан-лакей, Джил — фрейлина-великанша, и унесли их в комнаты.

Комната Джил, размером с церковь, казалась бы мрачной, если бы не яркое пламя в камине и не толстый малиновый ковер на полу. И тут начались радости. К Джил отрядили королевскую кормилицу. С великаньей точки зрения, это была согбенная старушка, а с человеческой — великанша, достаточно маленькая, чтобы войти в обычную комнату и не удариться головой о потолок. Она была очень заботлива, только Джил предпочла бы, чтобы она поменьше причмокивала и восклицала: «Уй-ю-юй, какой цветочек!», или «Ах ты, бедненькая!», или «Вот мы и молодцы!» Она наполнила великанью ножную ванночку горячей водой и помогла Джил в нее залезть. Если вы умеете плавать, как Джил, такая ванна вам бы понравилась. И великаньи полотенца очень хороши: они довольно грубые и колючие, но конца им нет, и вытираться не нужно, просто укутайся и стой перед огнем. Потом Джил одели во все чистое и теплое. Платье было просто великолепно, только чуточку великовато, хотя и сшито для людей. «Если дама в зеленом приезжает сюда, они привыкли к таким гостям», — подумала Джил.

Вскоре догадка ее подтвердилась, потому что стол, стулья и посуда были обычных размеров. Как нравилось ей сидеть наконец в тепле и чистоте! На обед подали луковый суп, жареную индейку, горячий пудинг, орехи и очень много фруктов. Вот только няня без конца входила и выходила, принося с собой какую-нибудь великанью игрушку — куклу больше самой Джил, деревянную лошадку величиной со слона, барабан, похожий на пустую цистерну, мохнатого ягненка. Они были грубо сделаны, выкрашены яркой краской, и Джил не хотелось на них смотреть. Она так няне и сказала, но та ответила:

— Ну-ну-ну! Очень даже захочешь, когда ляжешь баиньки. Уж ты мне поверь, тю-тю-тю! Баиньки, баиньки… Ах ты, ласточка!

Кровать была не великаньей, но огромной, как в старинных гостиницах, и Джил с удовольствием легла.

— А снег еще идет, няня? — сонно спросила она.

— Нет, лапочка, теперь идет дождь, — ответила великанша. — Дождик смоет гадкий снег, и наша куколка погуляет утром во дворе! — Она подоткнула одеяло и пожелала Джил спокойной ночи.

Нет ничего противнее поцелуя великанши. Так подумала и Джил, но заснула через пять минут.

Дождь лил весь вечер и всю ночь, стуча в окно замка, но Джил ничего не слышала, она спала крепко. В самый тихий час ночи, когда в великаньем доме все замерло, ей приснилось, что она просыпается в той же комнате и видит огонь, а в его свете — огромного деревянного коня; он двигается сам собой по ковру и останавливается у ее изголовья и вдруг превращается в Льва, не игрушечного, а настоящего, того самого, которого она видела на горе, за краем света. Благоухание наполнило комнату, но Джил было как-то не по себе, хотя она не понимала отчего, и слезы полились по ее лицу, прямо на подушку.

Лев сказал, чтобы она повторила знаки, а она не смогла и очень испугалась. Аслан взял ее губами (да, да, не зубами), поднес к окну, и ей пришлось посмотреть. Луна ярко светила, по небу огромными буквами было написано: ПОДО МНОЙ. И сон рассеялся. Проснувшись на следующее утро, она ничего не помнила.

Джил встала, оделась и уже кончала завтрак у камина, когда вошла няня и сказала:

— А вот и наши друзья пришли с нами поиграть.

В комнату вошли Юстэс и Хмур.

— Доброе утро! — воскликнула Джил. — Вот здорово! Я проспала часов пятнадцать, и мне совсем хорошо. А вы как?

— Я-то неплохо, — ответил Юстэс, — а у Хмура голова болела. Ух ты, у тебя подоконник есть! Можно взобраться и посмотреть.

Так они и сделали. Но едва взглянув, Джил воскликнула:

— Какой ужас!

Светило солнце, снег почти полностью смыло дождем. Внизу, как карта на столе, лежала плоская вершина, на которую они мучительно взбирались весь вчерашний день. Теперь отсюда было видно, что это великаний город. Стоявшие вкривь и вкось глыбы были остатками гигантских зданий, дворцов и даже храмов. Вчера Джил приняла за скалу кусок стены футов в пятьсот высотой. Фабричные трубы оказались огромными полуразрушенными колоннами; уступы, с которых путешественники спускались на северном склоне и поднимались на южном, — обломками гигантских ступеней. А в довершение всего в центре виднелись огромные темные буквы, начертанные на камнях: ПОДО МНОЙ.

Трое путешественников в смятении взглянули друг на друга, и Юстэс сказал то, что каждый из них подумал:

— Второй и третий знак мы тоже проворонили. — И тут Джил вспомнила свой сон.

— Это я виновата, — в отчаянии проговорила она. — Я… я перестала повторять знаки каждый вечер. Если бы я думала о них, я рассмотрела бы, что это город, даже сквозь снег.

— Моя вина еще больше, — сказал Хмур. — Ведь я его рассмотрел. Мне казалось, что это очень похоже на разрушенный город.

— Ты — единственный, кого нельзя винить! — воскликнул Юстэс. — Ты же пытался нас остановить.

— Значит, плохо пытался, — сказал Хмур. — Да что там, надо было схватить вас. Тебя — правой рукой, тебя — левой.

— Если по правде, — сказал Юстэс, — мы очень уж хотели попасть сюда. По крайней мере, я. С тех пор как встретили даму с немым рыцарем, мы уже ни о чем другом не думали. Мы почти забыли о принце Рилиане.

— Не удивлюсь, если именно этого она и хотела, — сказал Хмур.

— Почему же мы не видели букв? — удивилась Джил. — Может быть, они появились только прошлой ночью? Может быть, это Аслан начертал их? У меня был такой странный сон.

И она рассказала его.

— Ну и дураки же мы! — воскликнул Юстэс. — Мы видели буквы, мы были в них. Не понимаешь? Мы были в букве «М». Мы прошли по левой палочке на север, повернули направо, потом из угла повернули опять, потом еще раз и пошли на юг. Вот дураки! — И он стукнул по подоконнику. — Я знаю, Джил, что ты думаешь. Я и сам так думал. Ты думаешь, как было бы хорошо, если бы Аслан начертал эти буквы уже после того, как мы прошли их. Тогда виноват был бы он, не мы. Правильно, а? Нет уж. Сами виноваты. Нам дали всего четыре знака, и первые три мы прошляпили.

— Ты хочешь сказать, я прошляпила, — сказала Джил. — Конечно, это я все порчу с самого начала. Мне очень стыдно, но все же — что значит «ПОДО МНОЙ»? Чепуха какая-то…

— Нет, не чепуха, — возразил Хмур. — Это значит, что принца надо искать внизу, под городом.

— А как? — удивилась Джил.

— В том-то и вопрос, — сказал Хмур. — Если бы там, в разрушенном городе, мы думали о деле, мы увидели бы дверцу, пещеру, туннель или встретили бы кого-нибудь. Может быть, даже Аслана. Мы бы пробрались под эти глыбы так или иначе. Аслан никогда не скажет зря. Как же нам быть сейчас?

— Я думаю, надо вернуться, — предложила Джил.

— Легко сказать! Начнем с того, что нужно открыть дверь. — И они посмотрели на дверь и увидели, что никому не дотянуться до ручки, а если кто и дотянется — не повернуть.

— Вы думаете, нас не выпустят, если мы попросим? — спросила Джил. Никто ей не ответил, но каждый подумал: «Скорей всего, нет».

Мысль эта была не из приятных. Хмур ни за что не хотел говорить великанам, куда они идут, и просить у них свободы; а дети, конечно, ничего не могли делать без его согласия. Все трое были уверены, что и ночью убежать не удастся. Раз они заперты в своих комнатах, они в плену до утра. Конечно, можно попросить, чтобы двери не запирали, но это возбудит подозрения.

— Остается одно — сбежать днем, — сказал Юстэс. — Может быть, они ложатся соснуть после обеда? Проберемся тогда на кухню — черный ход, наверное, открыт.

— Вряд ли это получится, — сказал Хмур, — но попробовать стоит.

Вообще-то план был не совсем безнадежен. Если вам нужно выйти из дома незаметно, полдень — лучше, чем полночь. Двери и окна скорее всего открыты. А если вас поймают, всегда можно притвориться, что вы никуда и не собирались, просто бродили. (Ни великаны, ни взрослые не поверят этому в первом часу ночи.)

— Нужно как-то обмануть их, — сказал Юстэс. — Ну, притвориться, что нам здесь очень хорошо и мы просто мечтаем об осеннем празднике.

— Он будет завтра вечером, — сказал Хмур. — Я слышал, они говорили.

— Да, да, — сказала Джил. — Сделаем вид, что нам очень интересно, и будем их все время спрашивать. Они думают, мы детки, и это нам на руку.

— Веселиться, — глубоко вздохнул Хмур, — вот что нужно, веселиться. Как будто у нас нет никаких забот. Резвиться, да. Вы оба не всегда на высоте, я заметил. Смотрите на меня и подражайте. Уж я-то им повеселюсь! — Он криво ухмыльнулся. — И порезвлюсь. — Тут он скорчился и подпрыгнул. — Они и так думают, что я какой-то шут. Боюсь, и вы оба решили, что вчера я подвыпил, но все это — ну, почти все — нарочно. Может пригодиться.

Позже, вспоминая свои приключения, Джил и Юстэс никак не могли понять, правда ли было так; но они верили, что сам Хмур в это верил.

— Ладно, веселиться так веселиться, — согласился Юстэс. В этот момент дверь открылась и няня-великанша торопливо проговорила:

— Ну, детишки, хотите посмотреть, как король и придворные поедут на охоту? Ах и красота!..

Не теряя времени, они бросились мимо нее вниз по ступеням. До них доносились лай собак, звуки горнов, голоса великанов. Через несколько минут они очутились во дворе. Все великаны охотились пешими, потому что огромных коней здесь не было. Собаки тоже были, как у нас. Джил подумала, что толстой королеве никогда не угнаться за гончими и она останется дома, но увидела, что ее несут на носилках шестеро молодых великанов. Нелепая толстуха была одета во все зеленое, на боку у нее висел рожок. Великанов двадцать-тридцать, во главе с королем, говорили и смеялись так, что можно было оглохнуть; а внизу, на уровне самой Джил, толпились и лаяли собаки, тычась ей в руку носами. Хмур начал было веселиться (что испортило бы всю затею), когда Джил, изобразив самую очаровательную детскую улыбку, бросилась к королевским носилкам и закричала:

— Ой, вы не уезжаете? Вы вернетесь?

— Да, дорогая моя, — ответила королева. — Я вернусь к вечеру.

— Вот хорошо! — обрадовалась Джил. — А можно прийти на завтрашний праздник? Нам так хочется! Нам здесь так нравится! А пока вы охотитесь, можно мы побегаем по замку и все посмотрим? Можно, да?

Королева кивнула и что-то сказала, но смех придворных заглушил ее слова.

 

Глава 9

О ТОМ, КАК НАШИ ГЕРОИ УЗНАЛИ ЧТО-ТО ВАЖНОЕ

Позднее все согласились, что Джил была в тот день просто в ударе. Как только король со свитой отправились на охоту, она стала бегать по всему замку и задавать вопросы в таком невинном детском духе, что никто ничего не заподозрил. Хотя язычок ее ни на минуту не умолкал, она не говорила — она лепетала, хихикала, любезничала со служанками, фрейлинами и старыми великанами, у которых дни охотничьих забав были уже позади. Она сносила поцелуи и ласки многочисленных великанш, называвших ее бедняжкой, не объясняя, правда, почему. Особенно она подружилась с поваром и узнала очень важную вещь: на кухне был черный ход, через который можно выбраться из замка, минуя двор и гигантские ворота. На кухне она притворилась страшно голодной и съела все поджарочки, которые удалось наскрести обрадованным кухаркам. Наверху, среди дам, она спрашивала, как будет одета на празднике, и долго ли ей разрешат побыть со всеми, и сможет ли она потанцевать с каким-нибудь малюсеньким великанчиком. А потом (ее просто в дрожь бросало, когда она вспоминала об этом) она наклоняла головку набок, как полная идиотка (великаны — они же взрослые — тут же умилялись), и, встряхивая кудрями, сюсюкала: «Ах, никак не дождусь завтрашнего вечера! Как медленно время идет!» Тогда некоторые прикладывали к глазам огромные носовые платки, словно собирались заплакать.

— Какие они славные в этом возрасте, — сказала одна великанша другой. — Такая жалость, что…

Юстэс и Хмур тоже старались изо всех сил, но у девочек такие вещи получаются лучше, чем у мальчиков, а у мальчиков лучше, чем у кваклей.

Позже случилось то, от чего им еще больше захотелось сбежать. Второй завтрак им накрыли в огромном зале, на маленьком столике у камина. Метрах в десяти от них за большим столом завтракали человек семь старых великанов. Они так шумели, что дети вскоре перестали обращать на них внимание, как не обращают внимания на уличный шум. Все ели холодную солонину, которой Джил до сей поры не пробовала, и вдруг Хмур так изменился в лице, что бледность проступила даже сквозь серовато-болотный цвет его кожи.

— Не ешьте больше, — сказал он.

— А что такое? — шепотом спросили дети.

— Вы не слыхали, что они говорят? «Отменный задок. Значит, тот олень просто врал». — «Почему?» — «Ну, когда его поймали, он сказал: не убивайте меня, я жесткотелый, я буду вам не по вкусу».

Джил не сразу поняла смысл этих слов и вздрогнула только тогда, когда Юстэс просто вытаращил глаза от ужаса.

— Значит, мы едим говорящего оленя, — сказал он. Открытие это подействовало на них по-разному. Джил, не привыкшая к этому миру, просто жалела бедняжку оленя. Юстэс, побывавший здесь раньше и друживший с говорящим зверем, пришел в ужас. А Хмур, урожденный нарниец, был почти в обмороке.

— Мы навлекли на себя гнев Аслана, — сказал он. — Вот что значит не следовать знакам. Вероятно, на нас падет проклятие. Нам бы зарезаться этими ножами, но нельзя, запрещено.

Никто из них не мог больше есть, и они тихо выскользнули из зала. Близилось то время дня, на которое они наметили побег, и волнение их усилилось. Они слонялись по переходам, ожидая, когда кругом все стихнет. На кухне убирали и мыли посуду, и было истинным мучением ждать, когда великаны уйдут. Наконец осталась одна старая великанша. Она суетилась без толку, и путешественники с ужасом поняли, что она вовсе не собирается уходить.

— Ну, дорогие мои, — сказала она, — с работой я управилась. Поставим-ка чайничек, напьемся чайку, отдохнем немножко. Загляните-ка в сени, будьте паиньками, и скажите, открыт ли черный ход.

— Да, открыт, — сказал Юстэс.

— Вот и хорошо. Я всегда оставляю его открытым, чтобы киска могла погулять.

Затем она села на стул и положила ноги на другой.

— Можно бы и вздремнуть, — протянула она. — Если только эти чертовы охотнички не вернутся слишком скоро.

Дети обрадовались, когда она сказала «вздремнуть», и скисли, услышав про охотничков.

— А когда они возвращаются? — спросила Джил.

— Кто их знает! — ответила великанша. — Ну, посидите тихонько, мои лапочки.

Они отступили в дальний конец кухни и уже собирались шмыгнуть в сени, как вдруг великанша приподнялась, открыла глаза и отогнала муху.

— Надо подождать, пока она совсем не уснет, — прошептал Юстэс. — Иначе все пропало.

И они сгрудились в углу, выжидая и наблюдая. А великанша никак не успокаивалась. Когда они думали, что она уже совсем заснула, она шевельнулась снова.

«Мне этого не вынести», — подумала Джил и, чтобы отвлечься, осмотрелась вокруг. Прямо перед ней стоял чистый широкий стол, на нем были два блюда для пирогов (конечно, гигантских). Джил подумала, что она вполне могла бы улечься на одном из них. Лежала там и открытая книга; взобравшись на скамью у стола, Джил заглянула в книгу и прочитала:

« ДИКАЯ УТКА. Из этой птицы можно приготовить множество вкусных блюд».

«Поваренная книга», — равнодушно подумала Джил и оглянулась через плечо. Глаза у великанши были закрыты, но спала она не очень крепко. Джил снова посмотрела в книгу, перевернула несколько страниц, и сердце у нее чуть не остановилось. Там было написано:

« ЧЕЛОВЕК. Это изящное двуногое с давних пор считается деликатесом. Составляет традиционную часть осеннего праздника. Подается между рыбой и мясным. Каждый человек…»

Дальше она читать не могла. Великанша заворочалась и кашлянула. Джил подтолкнула локтем друзей и указала на книгу. Юстэс прочитал про человека и побледнел, а Хмур полистал и обнаружил такие строки:

« КВАКЛЬ-БРОДЯКЛЬ. Некоторые авторитеты считают эту дичь совершенно непригодной в пищу из-за ее запаха и грязной окраски. Однако запах можно уменьшить, если…»

Джил легонько тронула руку Юстэса. Все трое посмотрели на великаншу… Рот ее был слегка приоткрыт, а из носа шел звук прекрасней всякой музыки: она храпела. Сейчас надо было на цыпочках, но не слишком быстро, едва дыша, выбраться через сени (у великанов там пахнет гадко) в бледный свет зимнего полдня.

Вскоре они стояли на самом верху узкой неровной тропы. К счастью, справа от замка виднелся разрушенный город. Через несколько минут они снова шли по широкой крутой дороге, спускавшейся от главных ворот. Сейчас их можно было увидеть из любого окна, а окон было не два и не пять — все пятьдесят. Земля поросла такой короткой травкой, что в ней могла спрятаться разве что лисица. Кругом было много гальки и плоских камней. А хуже всего — на детях осталась одежда, которую вчера дали великаны (Хмуру вообще ничего не сгодилось). На Джил было ярко-зеленое платье, слишком длинное для нее, и алая мантия, отороченная белым мехом, на Юстэсе — алые чулки, голубой камзол, синий плащ, шпага с золотой рукоятью и шляпа с пером.

— Ну и цвета у вас, — пробормотал Хмур. — Недурно смотритесь зимним днем. Самый плохой стрелок не промахнется. Кстати, о стрелках: плакали наши луки. Наверное, одежды эти не греют?

— Да, я совсем замерзла, — сказала Джил. Несколько минут назад, на кухне, Джил думала, что самое трудное — выбраться из замка. Теперь она поняла, что опасности только начинаются.

— Спокойно, спокойно, — проговорил Хмур. — Не оглядывайтесь, не спешите. Притворяйтесь, что мы на прогулке, тогда никто ничего не заподозрит. Как только поймут, что мы сбежали, — дело плохо.

Разрушенный город был дальше, чем надеялась Джил. Вдруг послышался какой-то звук. Юстэс и Хмур замерли, Джил спросила:

— Что это?

— Охотничий рог, — прошептал Юстэс.

— Не бегите! — сказал Хмур. — Ждите моего знака.

Джил не удержалась и обернулась. В полумиле от них, ближе к замку, возвращалась охотничья кавалькада. Вдруг загрохотали великаньи голоса, раздался лай и крики.

— Нас увидели. Бежим! — приказал Хмур.

Джил подхватила юбки — ах, как трудно в них бежать! — и припустила изо всех сил. Опасность надвигалась. Звуки горна становились все громче, король кричал:

— За ними, в погоню! А то у нас не будет пирога с человечиной!

Джил быстро отстала, она путалась в платье, скользила на шатких камнях, задыхалась, волосы забивались в рот. Собаки лаяли все ближе. Надо было бежать вверх, в гору, по скалистому склону, к нижней ступени гигантской лестницы. Она представить себе не могла, что они будут делать, когда доберутся до нее. Квакль бежал впереди. Добежав до нижней ступени, он остановился, огляделся и юркнул в какое-то отверстие. Быстро мелькнули и исчезли длинные паучьи ноги. Юстэс помедлил и тоже исчез за ним. Джил, едва дыша и пошатываясь, достигла дыры минутой позже. Это была просто щель между камнями шириной фута в три и в фут высотой. Пришлось лечь лицом вниз и проползти туда на животе как можно быстрее. Джил казалось, что в ее каблук вот-вот вцепятся собачьи зубы.

— Быстрее, быстрее. Камней! Завалим вход, — послышался из темноты голос Хмура.

Внутри была тьма кромешная, и только через отверстие, откуда они вползли, шел тусклый свет. Мелькали руки Юстэса и лягушачьи лапы квакля — они забивали проход камнями. Тут и Джил стала ощупью искать большие камни и передавать дальше. Прежде чем собаки подоспели, щель была заделана. Теперь, конечно, внизу стало совсем темно.

— Быстрее вперед, — прозвучал голос Хмура.

— Давайте возьмемся за руки, — сказала Джил.

— Что ж, это можно, — сказал Юстэс, но они не сразу нашли друг друга в темноте.

Собаки громко сопели и принюхивались по другую сторону каменной преграды.

— Попробуем встать в полный рост, — предложил Юстэс. Это удалось, и, шаря ногами, натыкаясь на камни, они начали продвигаться в темноту. Джил шла последней и очень жалела, что она не в середине. Вдруг Хмур оказался у скалистой стены. Они свернули немного вправо. Дальше было очень много поворотов. Джил перестала понимать, куда они идут, и уже не знала, где же был вход в пещеру.

— Еще вопрос, — звучал впереди голос Хмура, — не лучше ли вернуться назад (если это возможно) и стать пирогом для великанов, чем плутать в утробе холма, где, скорее всего, мы наткнемся на драконов, глубокие ямы, воды и… о-о! Что это! Берегитесь! Я…

Дальше все шло очень быстро. Раздался крик, послышался свистящий звук, и Джил обнаружила, что она скользит все быстрее и быстрее по склону из мелких камешков. Даже если бы удалось встать, что толку? Ноги все равно скользили по щебню. Но Джил не стояла, она ехала лежа. И чем дальше они съезжали, тем больше камней и земли вовлекалось в поток, так что и камешки, и они сами катились все быстрее. По крикам и брани своих друзей Джил поняла, что многочисленные камни, сыпавшиеся из-под нее, попадали в них. Она неслась с дикой скоростью, не сомневаясь, что на дне разобьется.

Однако она не разбилась. Ушибы болели, по лицу текла кровь, вокруг нее и даже над ней возвышались кучи земли и гальки, так что ей было не выбраться. Тьма стала такой плотной, что открывай глаза, закрывай — ничего не менялось. Звуков тоже не было. Так настал самый страшный миг в ее жизни. Она подумала, что она одна, что остальных уже нет, и тут услыхала, что рядом кто-то шевелится. Через миг-другой все трое дрожащими голосами сообщали друг другу, что кости у них, кажется, целы.

— Нам отсюда не выбраться, — сказал голос Юстэса.

— А вы заметили, как здесь тепло? — сказал голос Хмура. — Это значит, мы глубоко внизу. Пожалуй, не меньше мили. — Чуть позже он добавил: — Кремень и огниво потерялись.

Снова никто не ответил. Потом Джил сказала:

— Пить хочется…

Никто не говорил, что делать дальше, ибо делать было нечего. В тот момент они даже не боялись, так они все трое измучились.

Нескоро, очень нескоро прозвучал очень странный голос. Они сразу поняли, что он принадлежит не тому, кого они надеялись услышать, — не Аслану. Это был глухой, мрачный, я бы даже сказал, черный голос. Он произнес:

— Что вы здесь делаете, жители Наземья?

 

Глава 10

ТАМ, ГДЕ НЕ СВЕТИТ СОЛНЦЕ

— Что там? — закричали путешественники.

— Я страж на границе Подземья, а со мною сто трезубцев, — послышалось в ответ. — Отвечайте немедля, кто вы такие и зачем пожаловали в Королевство Глубин?

— Мы случайно упали, — довольно честно ответил Хмур.

— Многие падают, но немногие поднимаются туда, где светит солнце, — сказал голос. — Приготовьтесь следовать за мной к королеве.

— А зачем мы ей нужны? — осторожно поинтересовался Юстэс.

— Волю ее не обсуждают, — ответил голос. — Ей подчиняются.

Пока он это говорил, раздался шум вроде мягкого хлопка, и холодный серовато-голубой свет залил пещеру. Нет, говоривший не хвастался. Джил сощурила глаза и с удивлением уставилась на плотную толпу, состоявшую из самых невероятных существ. Все они были разного роста, от гномов едва ли в фут высотой до таких, кто выше любого человека. Все держали трезубцы, все были страшно бледны и стояли недвижно, как статуи. В остальном они сильно отличались друг от друга: у одних были хвосты, у других — нет; у одних были бороды, у других — круглые, как тыква, лица; у одних — длинные острые носы, у других — длинные и мягкие, вроде хобота, у третьих — как увесистые груши. Кое у кого из середины лба торчал рог. Но в одном все были одинаковы: каждое лицо просто дышало печалью. Едва взглянув на них, Джил забыла о том, как она испугалась, и ей очень захотелось приободрить их.

— Ну, — воскликнул Хмур, потирая руки, — это то, что нужно. Если они не научат меня серьезному взгляду на жизнь, я уж не знаю, что и делать. Посмотрите-ка на того, с моржовыми усами, или вон на того…

— Вставайте, — приказал глава подземцев. Путники поднялись и взялись за руки. Подземцы окружили их, мягко ступая плоскими ногами. У одних было по двенадцать пальцев, у других — по десять, у третьих вообще пальцев не было.

— Марш! — скомандовал страж, и они отправились.

Холодный свет струился из огромного шара, насаженного на длинный шест, который нес впереди процессии самый рослый гном. В этом безрадостном свете они разглядели, что находятся в пещере: стены и потолок были выпуклые, шероховатые, с множеством причудливых изгибов, а каменная тропа полого спускалась вниз. Джил чувствовала себя хуже остальных — она терпеть не могла темноты и подземелий. Пока они шли, пещера становилась все уже и ниже. Наконец, гном со светильником посторонился, и остальные, один за другим, нырнули в темную щель.

Больше Джил выдержать не могла.

— Не полезу, не полезу, не полезу! — выговорила она.

Подземцы ничего не сказали, но опустили копья, как бы указывая на нее.

— Спокойно! — сказал Хмур. — Такие верзилы туда не полезли бы, если бы ход не расширялся. Здесь не так уж плохо, хоть дождя не будет.

— Да пойми ты, я не могу! — хныкала Джил.

— Вспомни, каково мне было на утесе, — сказал Юстэс. — Ползи, Хмур, я — за тобой.

Квакль опустился на четвереньки.

— Держись за мои пятки, Джил, — сказал он, — а Юстэс будет держаться за твои, и все в порядке.

— В порядке… — плаксиво протянула Джил, но опустилась и поползла, помогая себе локтями. Это было ужасно. Ползли они вроде бы очень долго, хотя на самом деле прошло минут пять. Наконец впереди показался тусклый свет, туннель стал шире и выше, и, разгоряченные, грязные, дрожащие, они вышли из духоты в огромную пещеру. Ее освещал тусклый, дремотный свет, в странном фонаре уже не было нужды. Пол покрывал мягкий мох, на нем росли какие-то чудесные растения, ветвистые, как деревья, но мягкие, как грибы. Стояли они редко — не как в лесу, а как в парке. Зеленовато-серый свет, наверное, исходил от них и от мха, и в этом свете трудно было разглядеть свод пещеры. Теперь все шли по тихому, сонному залу, тут было печально, но не противно, словно звучала грустная музыка. Там и сям лежали какие-то странные существа, то ли спящие, то ли мертвые. Большинство из них походило на драконов или на огромных летучих мышей. Даже Хмур не знал, кто они такие.

— Они здесь и жили? — спросил Юстэс у стража. Тот удивился, но ответил:

— Нет, все они из Наземья, свалились в щели или трещины. Многие попадают сюда, немногие возвращаются наверх, к солнцу. Говорят, что они еще проснутся.

Рот его захлопнулся — да, как шкатулка! — и в тишине пещеры дети не посмели ничего спросить. Босоногие гномы ступали бесшумно по мягкому мху.

Здесь не было ветра, не было птиц, не было воды. Даже странные существа не дышали.

Пройдя несколько миль, все оказались у каменной стены с аркой, ведущей в другую пещеру. Арка была значительно шире, чем предыдущая, и Джил смогла пройти, даже не пригнувшись. Они попали в пещеру поменьше, длинную и узкую, вроде храма. Здесь, заполняя почти все пространство, лежал и спал огромный человек. Ростом он был выше любого великана, но лицом не походил на них — черты его были благородны и красивы. Грудь тихо вздымалась и опускалась под белоснежной бородой, доходившей до пояса. Чистое серебряное сияние, шедшее неизвестно откуда, освещало его.

— Кто это? — спросил Хмур, а Джил удивилась, как у него хватило духу, все ведь очень долго молчали.

— Это — Отец Время, бывший король Наземья, — сказал страж. — Он опустился в Королевство Глубин и заснул. Ему снится все, что происходит наверху. Многие спускаются вниз, но немногие поднимаются наверх, к солнцу. Говорят, он проснется, когда кончится мир.

Из этой пещеры они попали в другую, затем еще в одну и еще, так что Джил уже сбилась со счета. Они все время спускались, каждая пещера была ниже предыдущей; теперь от мысли о тяжкой толще земли просто сердце падало. Наконец они вошли в такую широкую и темную пещеру, что ничего не стало видно, и страж приказал засветить факелы. На бледном песке, у кромки воды стоял корабль без мачт и парусов, но с множеством весел, вроде большой ладьи. Они поднялись на борт и уселись на скамьи перед гребцами.

— Хотел бы я знать, — сказал Хмур, — совершил ли кто-нибудь из нашего верхнего мира такое путешествие?

— Многие отчаливали от блеклых берегов, — начал страж, — но…

— Да-да, знаю, — прервал его Хмур, — но немногие вернулись наверх, к солнцу. Незачем твердить это без конца. Я смотрю, это у вас вроде навязчивой идеи!

Дети прижались к Хмуру с обеих сторон. Наверху они думали, что он зануда, но здесь он был им единственной поддержкой. Тусклый фонарь подвесили в середине ладьи, подземцы сели на весла, и они отчалили. Фонарь светил слабо.

Вглядываясь вперед, они видели только темную воду, сливавшуюся с полным мраком.

— Ох, что же с нами будет! — в отчаянии сказала Джил.

— Не падай духом, — сказал Хмур. — Не забывай, мы на верном пути. Ведь нам надо было пройти под разрушенным городом, вот мы и под ним. Теперь мы снова следуем наказу.

Им дали поесть каких-то пресных, совсем безвкусных лепешек; потом они заснули. Когда они проснулись, все было по-прежнему: гномы гребли, корабль скользил по воде, впереди стояла непроглядная тьма. Сколько раз они просыпались, засыпали снова, ели — никто из них не помнил. И что хуже всего, им уже казалось, будто они всегда жили на этом корабле, в этой темноте, а солнце, небо и ветер им приснились.

Размеренное движение вытеснило и надежды и тревоги, как вдруг показались бледные огни. Один приблизился, мимо проплыл корабль. После этого они встретили еще несколько кораблей. Вглядываясь вперед до боли в глазах, они рассмотрели огоньки, освещавшие как будто бы причал, стены, башни и толпу. Но шума пока слышно не было.

— Ну и ну, — вскричал Юстэс, — город!

И вскоре все увидели, что он прав.

Город был странный. Редкие огни светили далеко друг от друга. Судя по освещенным пятнам, тут был огромный морской порт. В одном месте разгружали корабли, в другом виднелись склады и кипы товаров, в третьем — стены и колонны каких-то дворцов и храмов. И всюду, куда падал свет, бесчисленные толпы подземцев, тесня друг друга, спешили по узким улицам или по ступеням лестниц. Когда корабль подплыл ближе, дети услышали мягкое шуршание, но не было тут ни песен, ни криков, ни колокольного звона, ни колесного скрипа. Город был так же тих и почти так же темен, как муравейник.

Наконец корабль вошел в гавань. Путешественники сошли на берег, их повели в город. Подземцы сновали со всех сторон, и печальный свет падал на печальные лица. Никто не проявлял интереса к чужакам, каждый гном был столь же деловит, сколь и печален, хотя Джил никак не могла понять, чем же они заняты. Все двигались, спешили, толкались, мягко и тихо ступая.

Путники подошли к замку, видимо — очень большому, хотя было освещено лишь несколько окон. Их впустили, они прошли по двору и поднялись по лестницам. В конце концов они оказались в огромной мрачной комнате. Один ее угол — вот радость! — был залит совсем другим светом — простым, желтым, теплым, как у наших ламп. Падал он откуда-то сверху и освещал подножие лестницы. По обеим сторонам стояли два подземца. Страж подошел к ним и произнес слова, звучавшие как пароль:

— Многие попадают в Подземье…

— …и немногие возвращаются наверх, к солнцу, — ответили часовые. Затем все трое склонили друг к другу головы и зашептались. Наконец один сказал:

— Да говорю я вам, ее королевское величество ушла по важному делу. Лучше подержать наземцев в тюрьме до ее прихода. Немногие возвращаются наверх…

Тут разговор прервался. Ясный, звонкий, совершенно человеческий голос прозвучал с верха лестницы:

— Что там за шум, Муллугут? Наземцы? А ну-ка ведите их ко мне!

— Не угодно ли вашему высочеству вспомнить… — начал Муллугут, но голос прервал его:

— Моему высочеству угодно, чтобы ему повиновались, старый ворчун. Веди их наверх!

Страж покачал головой, сделал путешественникам знак, означавший «следуйте за мной», и стал подниматься по ступеням. С каждой ступенью становилось светлее. На стенах висели прекрасные гобелены, и свет, проникая сквозь тонкие занавеси, отливал золотом. Наконец, откинув полог, страж ввел их в комнату, где пылал огонь в камине, а на столе сверкали хрустальные кубки с вином. Навстречу им поднялся светловолосый человек. Он был красив, казался смелым и добрым, но что-то в его лице вызывало тревогу. Одет он был в черное и немного походил на Гамлета.

— Добро пожаловать, наземцы! — воскликнул он. — Постойте, я же видел этих детей и их странного вожатого. Не вас ли я встретил на мосту у границ Этинсмура, когда ехал с дамой?

— Так вы тот черный рыцарь, не сказавший ни слова! — воскликнула Джил.

— А ваша дама и есть королева Подземья? — не слишком приветливо спросил Хмур.

Юстэс, подумавший о том же, сказал:

— Понимаете, она нарочно послала нас к великанам, а они собирались нас съесть. Что мы ей плохого сделали?

Черный рыцарь нахмурился:

— Если бы ты не был столь юным воином, мальчик, мы бы сразились с тобой насмерть. Я не стану слушать ни слова, если оно порочит честь моей госпожи. Можете быть уверены: что бы она вам ни сказала, побуждения у нее были самые лучшие. Вы ее не поняли. Это кладезь добродетелей — честности, милости, постоянства, любезности и мужества. Мне ли не знать! Ее доброта ко мне, не способному отблагодарить ее, поистине поразительна. Но вы еще узнаете ее и полюбите. А пока расскажите, зачем вы попали в подземный мир.

Прежде чем Хмур успел остановить ее, Джил выпалила:

— Мы ищем Рилиана, принца Нарнии. — И тут же прикусила язык, ведь эти люди могли оказаться врагами. Но рыцарь не проявил к ее словам ни малейшего интереса.

— Рилиан? Нарния? — безучастно повторил он. — А где это? Никогда не слыхал о такой земле. Должно быть, это очень далеко от той части Наземья, которую я знаю. Но что за странная фантазия искать этого — как его? Билиана? Трилиана? — в нашем королевстве! Насколько мне известно, здесь такого нет. — И он громко рассмеялся, а Джил подумала: «Не это ли портит его лицо? Может, он глуповат?»

— Нам велели искать надпись на камнях разрушенного города, — сказал Юстэс. — И мы увидели слова «ПОДО МНОЙ».

Рыцарь снова разразился смехом.

— Вы ошиблись, — сказал он. — Эти слова не имели к вам никакого отношения. Если бы вы спросили мою спутницу, она дала бы вам лучший совет. Эти слова — последнее, что осталось от старого стиха:

Ясно, что какой-то король великанов, похороненный здесь, повелел вырезать эти хвастливые слова на своем надгробии. Одни камни разбились, другие унесли, третьи завалены галькой, но два слова еще можно прочесть. Забавно, что вы решили, будто это написано для вас.

Джил и Юстэса словно окатили холодной водой. Значит, слова эти никак с ними не связаны, и все происшедшее — простая случайность.

— Не слушайте его, — сказал Хмур. — Случайностей не бывает. Нас ведет Аслан, и он допустил, чтобы остальные буквы стерлись. Он знал все, что будет, даже это.

— Ваш покровитель, наверное, очень старый, — сказал рыцарь и неприятно усмехнулся.

— Мне кажется, — сказал Хмур, — ваша дама тоже старовата, если она помнит стих, высеченный давным-давно.

— Ничего не скажешь, умно, жабья морда, — произнес рыцарь, похлопывая Хмура по плечу и снова хихикая. — Прямо в яблочко. Она не чета нам, людям, время и смерть ей неведомы. Тем более благодарен я ей за безмерную щедрость к простому смертному. Знайте же, я человек глубоко несчастный, и только она, моя королева, терпелива со мной. Она обещала мне огромное королевство в Наземье и свою руку, когда я займу трон. Но эта история слишком длинна, чтобы слушать ее стоя и на голодный желудок. Эй там, принесите вина и наземных лакомств для моих гостей! Садитесь, господа! Юная дева, сюда, в кресло! Сейчас я все расскажу.

 

Глава 11

В ТЕМНОМ ЗАМКЕ

Когда приступили к ужину (пирог с голубями, ветчина, салат и сладкие пирожки), рыцарь продолжил свой рассказ.

— Поймите, друзья, я ничего не знаю о том, кто я и откуда попал в темный мир. Я помню себя только при дворе моей прекрасной королевы. Я думаю, она спасла меня от каких-то злых чар и привела сюда из великодушия. (Добрый Жаболап, ваш бокал пуст. Разрешите, я налью вам.) Даже и сейчас я под заклятием, от которого только она может меня освободить. Каждую ночь наступает час, когда разум мне изменяет, а вслед за разумом и тело. Я становлюсь таким бешеным, что мог бы броситься на лучшего друга и убить его, если бы не был связан. А потом я превращаюсь в чудовище, в огромного змея, голодного, гнусного и злого. (Возьмите еще голубятины, доблестный лорд.) Так мне все говорят, и это, конечно, правда, ибо она говорит то же самое. Сам я ничего об этом не знаю, потому что просыпаюсь, ничего не помня об отвратительном припадке, в здравом уме и теле, только очень усталый. (Леди, попробуйте вот этот, с медом, который принесли из Наземья.) Ее королевское величество уверяет, что я буду освобожден от чар, когда она сделает меня королем Наземья. Земля уже выбрана, выбрано даже место, где мы выйдем наверх. Здешние жители копали день и ночь, прокладывая путь, и сейчас продвинулись так далеко и высоко, что туннель всего на фут ниже травы, по которой спокойно ходят жители Наземья. Очень скоро судьба их должна измениться. Сейчас она пошла посмотреть на работы, и я ожидаю приглашения, чтобы явиться туда же. Когда тонкая земляная крыша будет пробита, я с ней и с тысячей подземцев окажусь там, наверху, нападу на врагов, убью их предводителя, разрушу их укрепления и стану королем в двадцать четыре часа.

— Для них это будет невесело, а? — сказал Юстэс.

— Однако ты сметлив! — воскликнул рыцарь. — Мне это и в голову не пришло… Понимаю, понимаю… — На секунду, на две он смутился, но вскоре лицо его снова стало безмятежным, и он громко рассмеялся: — Да что там, к чему так серьезно на все смотреть? Это же очень смешно — они там суетятся, возятся и понятия не имеют, что прямо под их полями и домами стоит армия и вот-вот вырвется наверх, как фонтан. А они и не подозревают! Они и сами, когда придут в себя, над этим посмеются.

— Ничего тут нет смешного! — сказала Джил. — Наверное, вы будете злым тираном.

— Ах, вон что? — произнес рыцарь, продолжая улыбаться и как-то противно поглаживая ее по голове. — Наша леди увлекается политикой? Да не беспокойтесь, душечка, я буду править страной, как велит мне она, моя королева. Ее слова будут мне законом, а мое слово будет законом людям, которых мы победим.

— В том мире, откуда я пришла, — сказала Джил, — таких мужчин называют подкаблучниками.

— Поверьте, когда у вас будет муж, вы будете думать иначе, — сказал рыцарь так, словно считал свои слова удачной шуткой. — Но моя дама не такова, я счастлив жить по ее слову, ведь она спасла меня от сотни опасностей. Ни одна мать не беспокоится о своем ребенке столько, сколько она обо мне. Она находит время ездить со мной верхом по Наземью, чтобы глаза мои привыкли к солнечному свету. Тогда я был в латах и с опущенным забралом, чтобы никто не увидел моего лица. Она одарена провидением и знает, что это помешало бы мне освободиться от волшебных чар, которыми я опутан. Разве такая дама не достойна полного повиновения?

— Дама неплохая… — произнес Хмур таким тоном, каким кого-нибудь бранят.

Они страшно устали от рассказа еще прежде, чем кончили ужинать. Хмур все гадал, что за игру ведет колдунья с этим молодым дуралеем? Юстэс думал: «Да он просто держится за ее юбку, стыд какой!..» А Джил говорила себе: «В жизни не видела такого дурака и воображалы!» Но когда с ужином было покончено, настроение у рыцаря изменилось. Он больше не смеялся.

— Друзья, — сказал он, — час мой близок. Мне стыдно, если вы увидите меня таким ужасным, но мне не хочется оставаться одному. Сейчас придут, привяжут меня к креслу за руки и за ноги, потому что в ярости я разрушаю все, что под руку попадется. Так мне сказали.

— Конечно, — сказал Юстэс, — мне очень жаль, что вы заколдованы, но что они сделают с нами, когда придут вас привязывать? Я слышал, нас посадят под замок. Очень уж мне не нравятся все эти темные места. Лучше бы нам остаться здесь, у вас… если можно.

— Надо подумать, — сказал рыцарь. — Никто, кроме королевы, не может оставаться со мной в этот час. Она так заботится о моей чести, что только ее слух страдает от слов, которые я произношу в припадке. Нелепо просить помощников наших, гномов, чтобы они оставили вас со мною. Вот они идут, я слышу их мягкие шаги. Пройдите в ту дверь, она ведет во вторую комнату, и подождите там, пока я не очнусь и меня не развяжут; а не захотите ждать — возвращайтесь и сидите здесь, пока я страдаю.

Они вошли в дверь, которую раньше не заметили, и, к своей радости, увидели, что там — не темнота, а довольно светлый коридор. Открывая двери наугад, они нашли в одной комнате воду для мытья и зеркало.

— Он даже не предложил нам помыть руки, — сказала Джил, утирая лицо полотенцем. — Эгоист и свинья!

— Может, вернемся, посмотрим, как действуют чары? — предложил Юстэс.

— Да ну его! — фыркнула Джил. — Еще смотреть! — Но все-таки ей было немного любопытно.

— Нет, вернемся, — сказал Хмур. — Мы можем узнать что-нибудь новое. Я уверен, что королева — колдунья и наш враг. Да и эти подземцы того и гляди нас прибьют. Здесь просто пахнет опасностью, ложью, колдовством и коварством. Надо быть начеку.

Они вернулись и тихонько вошли в ту комнату, где ужинали. Рыцарь сидел в странном серебряном кресле; он был привязан за лодыжки, колени, локти, грудь и пояс. На лбу его выступил пот, лицо исказила мука.

— Входите, друзья, — сказал он. — Припадок еще не начался. Только потише, я сказал камергеру, что вы уже спите. Ну вот, я чувствую, подступает. Быстро! Пока я еще владею собой. Когда наступит припадок, я буду просить, умолять, чтобы вы освободили меня от веревок. Не слушайте меня. Ожесточите сердца, закройте уши. Пока я привязан, вы в безопасности. Но если я встану, ярость моя выльется наружу и, — он вздрогнул, — я превращусь в змея.

— Не бойтесь, мы вас не отвяжем, — сказал Хмур. — Мы вовсе не хотим пострадать от безумца или змея. — И шепотом добавил своим друзьям: — А все же надо быть начеку, мы и так много прошляпили. Он пустится на хитрости, я уверен. Будем мы соблюдать обещание, что бы он ни говорил?

— А как же! — сказал Юстэс.

— Что бы он ни придумал, я своего мнения не изменю, — сказала Джил.

— Тсс! Началось, — шикнул Хмур.

Рыцарь застонал. Лицо его побелело как снег, он скорчился в своих путах. То ли от жалости, то ли по другой причине Джил подумала, что он не такой уж противный.

— Ах, — стонал он, — чары! Чары… холодные, клейкие путы колдовства. Я похоронен заживо. Я втянут под землю, в прокопченную тьму… Сколько лет прошло? Сколько я прожил в этой яме — десять лет или тысячу? Вокруг — не люди, личинки. Дайте мне увидеть небо, вдохнуть ветер! Там есть маленький пруд. Когда в него смотришь, деревья в воде — вверх ногами, а под ними, глубоко-глубоко, — голубое небо… — он говорил тихо, но вдруг взглянул на них и произнес громко и отчетливо: — Быстрее! Я в здравом уме. Каждую ночь я в здравом уме. Если б только я мог выбраться из этого кресла, все бы кончилось. Я снова стал бы человеком. Каждую ночь меня привязывают, и каждую ночь я сознаю, как безнадежен мой плен. Но ведь вы — не враги, а я не ваш узник. Быстрее! Развяжите веревки.

— Стойте на месте! — приказал Хмур.

— Умоляю, послушайте меня! — продолжал рыцарь, стараясь говорить спокойно. — Наверное, вам сказали, что если меня освободить, я убью вас и превращусь в змея. Вижу по вашим лицам, что так оно и есть. Это ложь. Именно сейчас я в здравом уме, а в другое время заколдован. Будьте великодушны, разорвите путы!

— Спокойно! Спокойно! Спокойно! — сказал, обращаясь к другому, каждый из трех зрителей.

— О, у вас каменное сердце! — воскликнул рыцарь. — Поверьте, я мучился больше, чем может вынести человек. Что я вам сделал плохого, почему вы на стороне моих врагов? Время уходит! Сейчас вы можете спасти меня. Но скоро я снова стану безумцем… игрушкой, нет — орудием самой гнусной Колдуньи. И как раз сегодня ее нет! Больше такой возможности не будет.

— Это ужасно, — сказала Джил. — Лучше бы нам этого не видеть.

— Спокойно! — повторил Хмур.

Голос пленника перешел в крик.

— Отпустите меня! Дайте меч! Как только я стану свободным, я отомщу подземцам так, что об этом будут помнить тысячу лет!

— Вот он, припадок, — сказал Юстэс. — Надеюсь, привязан он крепко.

— Да, — подтвердил Хмур. — Сила его сейчас удвоилась, а я плохо владею мечом. Конечно, он обоих нас сомнет, и Джил придется одной бороться со змеем.

Узник так напрягся, что веревки врезались в его ноги и руки.

— Берегитесь, — продолжал он. — Однажды я разорвал их, но Колдунья была здесь. Теперь она не помешает. Освободите меня, и я буду вам другом. Сейчас я вам смертельный враг.

— Хитрит?.. — пробормотал Хмур.

— Раз и навсегда, — сказал узник, — умоляю, освободите меня. Страхом и любовью, светлым небом Наземья, великим Львом, самим Асланом заклинаю вас…

— Ой! — разом вскричали трое путников.

— Это знак, — сказал Хмур.

— Да, это слова знака, — осторожно проговорил Юстэс.

— Ох, что же делать? — спросила Джил. И впрямь решить было трудно. Неужели Аслан велел им освободить кого угодно, даже безумца, если тот попросит их во имя Льва? Может быть, это просто случайность? А может быть, королева знала о знаках и заставила рыцаря выучить это имя, чтобы заманить их в ловушку? А вдруг это настоящий знак? Три знака они прошляпили, нельзя же прошляпить и четвертый.

— Ох, если бы знать наверное! — воскликнула Джил.

— Мне кажется, мы знаем, — сказал Хмур.

— Думаете, ничего плохого не случится, если мы развяжем его? — спросил Юстэс.

— Вот этого не знаю, — ответил Хмур. — Аслан не сказал, что случится. Он только сказал, что делать. Может, безумец убьет нас. Но действовать мы должны.

Они стояли, глядя друг на друга. Им было очень страшно.

— Ну, что же, — сказала Джил. — Прощайте, друзья!..

И они пожали друг другу руки. Рыцарь кричал, губы его покрывала пена.

— Вперед, Юстэс, — скомандовал Хмур, и они обнажили мечи и шагнули к пленнику.

— Во имя Аслана, — произнесли они и перерезали веревки. Как только узник стал свободен, он прыжком достиг стола, схватил меч и вырвал его из ножен.

— Получай! — крикнул он, обрушивая удары на серебряное кресло. Меч был отличный, серебро коробилось, как картон, и через секунду на полу сверкали обломки. Вдруг они ярко вспыхнули, раздался грохот, и в комнате на минуту отвратительно запахло.

— Так тебе и надо, орудие колдовства! — сказал рыцарь. — Твоя хозяйка уже не сможет никого мучить. — Он обернулся к своим спасителям. Ничего неприятного в его лице больше не было.

— Как! — воскликнул он. — Неужели я вижу квакля — настоящего, живого, доблестного нарнийского квакля?

— Так вы знаете о Нарнии? — спросила Джил.

— Забыл ли я о ней, когда был заколдован?.. — сказал сам себе рыцарь. — Теперь все мучения позади. Поверьте, уж я-то знаю Нарнию, ведь я — Рилиан, нарнийский принц, и Каспиан, великий король — отец мне.

— Ваше королевское высочество, — воскликнул Хмур, преклоняя колена, — мы пришли за вами!

— Кто же вы, мои незнакомые освободители? — обратился принц к Юстэсу и Джил.

— Нас послал сюда сам Аслан, — ответил Юстэс. — Меня зовут Юстэс, и я плавал с вашим отцом на остров Раманду.

— Ох, я стольким вам обязан, — сердечно произнес принц. — А где мой отец? Жив ли он?

— Он отплыл на восток прежде, чем мы покинули Нарнию, — ответил Хмур. — Король очень стар. Один шанс из десяти, что он вернется из плавания живым.

— Вы говорите, он стар. Сколько же лет я провел во власти Колдуньи?

— Десять лет прошло с тех пор, как вы, ваше высочество, исчезли в лесу на севере Нарнии.

— Десять лет!.. — прошептал принц, проводя рукой по лицу. — Да, я вам верю. Теперь, когда я снова стал самим собою, я помню годы чар, хотя под чарами не помнил себя, настоящего. А теперь, милые друзья… Нет, постойте! Я слышу отвратительный шорох, это чьи-то шаги. Закрой дверь на замок, мальчик. Нет, лучше сделаем иначе. Я одурачу этих подземцев, если Аслан пошлет мне разум.

Он решительно подошел к двери и широко распахнул ее.

 

Глава 12

КОРОЛЕВА ПОДЗЕМЬЯ

Вошли двое подземцев, остановились у двери и низко поклонились. За ними появилась та, кого никто не ожидал, — дама в зеленом, королева Подземья. Она замерла в дверном проеме, обвела взглядом комнату и увидела все — троих незнакомцев, остатки серебряного кресла, освобожденного принца с мечом в руке. Она побледнела — Джил подумала, что так бледнеют от ярости, а не от страха — и на мгновение остановила на принце смертоносный взгляд. Но сразу же как будто смягчилась.

— Ступайте, — приказала она подземцам. — Пусть никто нас не беспокоит, пока я не позову, иначе ему не жить.

Гномы послушно затопали куда-то, а королева закрыла дверь и повернула ключ в замке.

— Лучше тебе, повелитель мой, принц? — спросила она. — Твой припадок еще не наступил или уже кончился? Почему ты не привязан? Кто эти чужестранцы? Это они разбили кресло, единственное твое спасение?

Принц Рилиан вздрогнул, когда она заговорила. И неудивительно — трудно стряхнуть чары, державшие тебя десять лет. Затем, с заметным усилием, он произнес:

— Это кресло мне больше не нужно, миледи. Сотни раз говорили вы мне, как жаль вам, что я околдован, и теперь несомненно обрадуетесь, что чары разрушены навсегда. Наверное, вы в чем-то ошиблись, что-то сделали не так. Мои друзья освободили меня. Сейчас, в здравом уме, я хочу сказать вам: мне противен ваш замысел. Я не хочу во главе подземцев ворваться в Нарнию и силой стать королем у тех, кто не сделал мне ничего худого. Я, Рилиан, единственный сын Каспиана Десятого, покидаю ваш двор и отправляюсь домой. Прошу вас выпустить нас из вашего темного королевства и дать нам охранную грамоту и провожатого.

Королева ничего не сказала, но мягко пересекла комнату, не сводя глаз с принца. Она подошла к небольшому ящичку, встроенному в стену, открыла его, вынула горсть зеленоватого порошка и бросила его в огонь. Огонь вспыхнул чуть ярче, и комнату наполнило дремотное благоухание. Оно становилось все сильнее и все больше мешало думать. Потом она взяла музыкальный инструмент вроде мандолины и заиграла так монотонно, что через несколько минут звуки словно бы исчезли для слуха. Но чем меньше их слышали, тем больше они лезли в голову, словно входили в кровь, и тоже мешали думать. Поиграв немного (запах стал еще гуще), королева заговорила сладким, тихим голосом:

— Нарния? — спросила она. — Я часто слышала это слово от вашего высочества. Вы произносили его в беспамятстве. Дорогой принц, вы очень больны. Такой страны нет.

— Это не так, мадам, — возразил Хмур. — Видите ли, я прожил в этой стране всю свою жизнь.

— Вот как? — сказала королева. — Расскажите нам, пожалуйста, где же эта страна.

— Наверху, — решительно начал Хмур и показал наверх, — не скажу точно — где именно.

— Неужели? — мелодично засмеялась Колдунья. — Наверху, среди камней?

— Нет, — возразил Хмур, с трудом глотая воздух. — Это Наземье.

— А что же это такое? Где это, как ты его называешь… Наземье?

— Да что вы нас дурачите? — воскликнул Юстэс, с трудом боровшийся с колдовским запахом и звуками музыки. — Как будто сами не знаете! Это наверху, там, где над головой небо, солнце и звезды. Да вы сами там были. Мы же вас видели!

— Помилуйте, мой юный друг! — засмеялась Колдунья серебристым смехом. — Я не помню об этой встрече. Мы часто встречаем друзей во сне. А сны у всех разные, к чему же спрашивать, помнят ли их другие?

— Миледи, — твердо произнес принц, — я уже сказал вашей милости, что я — сын короля Нарнии.

— Да на здоровье, дружочек, — произнесла Колдунья так, словно ублажала ребенка. — Конечно, конечно, ты король всех своих воображаемых стран.

— Но мы там тоже были, — подхватила Джил. Она сердилась, потому что чувствовала, как чары действуют на нее. Конечно, если она это чувствовала, она не была совсем заколдована.

— Наверное, ты тоже королева Нарнии? — насмешливо и ласково спросила Колдунья. — Ну, конечно, ты такая хорошенькая…

— Никакая я не королева, — сказала Джил, топнув ногой. — Мы пришли из другого мира.

— Ну, эта игра еще интереснее, — заметила Колдунья. — Расскажи-ка, душечка, где этот мир? Что за корабли и колесницы ходят между вашим миром и нашим?

Конечно, многое промелькнуло тут в голове у Джил: экспериментальная школа, Адела Пеннифевер, родной дом, радио, кино, машины, самолеты. Но они припомнились смутно и где-то очень далеко. Длинь-длинь-длинь — пели струны под рукой Колдуньи. Джил даже не могла вспомнить названия. Ей уже не приходило в голову, что на нее действуют чары, волшебство набрало силу. Ведь чем больше вы околдованы, тем меньше это чувствуете. Она вдруг услышала, что говорит:

— Нет, наверное, другой мир — это просто сон.

И ей стало много легче.

— Конечно, сон, — согласилась Колдунья, перебирая струны.

— Да, сон, — подтвердила Джил.

— Такого мира никогда и не было, — говорила Колдунья.

— Да, такого мира не было, — вместе сказали Джил и Юстэс.

— Нет никакого мира, кроме моего, — напевно сказала Колдунья.

— Никакого мира, кроме вашего, — согласились дети. Но Хмур еще боролся.

— Мне не совсем ясно, что вы понимаете под миром, — сказал он сдавленным голосом. — Пиликайте на своей деревяшке, пока у вас пальцы не отвалятся, но я не забуду Нарнию и Наземный мир. Пускай мы его больше не увидим. Может быть, вы уничтожили его или покрыли мраком, как здесь. Вполне возможно. Но я помню, что жил там. Я видел небо, усеянное звездами. Я видел солнце, поднимающееся из-за моря и опускающееся за горы. Я видел полуденное солнце, хотя смотреть на него было трудно, так оно сияло.

От этих слов Юстэс и Джил как будто очнулись. Они снова задышали легко и взглянули друг на друга.

— Ну конечно! — воскликнул принц. — Конечно! Да благословит тебя Аслан, доблестный квакль! Мы все были как во сне эти несколько минут. Как мы могли забыть? Все мы видели солнце.

— Еще бы не видеть! — взбодрился Юстэс. — Молодец, Хмур, ты самый разумный из нас.

Тут раздался голос Колдуньи, нежный, как воркование горлицы в сонном летнем саду:

— А что это такое — солнце? На что оно похоже? («Длинь-длинь-длинь».)

— Разрешите, миледи, — холодно и учтиво начал принц. — Видите эту лампу? Она круглая, желтая, освещает всю комнату и висит над головой. То, что мы называем солнцем, похоже на лампу, только больше и ярче. Оно дает свет Наземью и висит в небе.

— На чем же оно висит? — спросила Колдунья, а пока они думали над ответом, добавила с мягким смешком: — Вот видите, когда вы пытаетесь все трезво обдумать, вы не можете найти слов. Вы говорите, оно вроде лампы. Солнце приснилось вам, потому что вы насмотрелись на лампу. Лампа — реальна, солнце — выдумка, детская сказочка.

— Да, понимаю, — произнесла Джил тяжелым безжизненным голосом. — Должно быть, так оно и есть. — И ей опять стало легче.

Колдунья медленно повторила:

— Солнца нет. — Ей ничего не возразили, и она повторила еще мягче: — Солнца нет.

Четверо помолчали, пытаясь хоть что-то додумать, и сказали хором:

— Вы правы, солнца нет. — Им стало гораздо легче.

— И никогда не было, — сказала Колдунья.

— Не было, — покорно откликнулись и дети, и принц. Джил изо всех сил старалась что-то вспомнить, и вспомнила, но сказать это было очень трудно, просто губы не разжимались. Наконец с огромным усилием она произнесла:

— Зато есть Аслан.

— Аслан? — переспросила Колдунья и заиграла быстрее. — Какое красивое имя! А что оно значит?

— Это Великий Лев, пославший нас в этот мир на поиски принца, — сказал Юстэс.

— А что такое — лев? — спросила Колдунья.

— Ах, да бросьте вы! — воскликнул Юстэс. — Неужели вы не знаете? Как бы вам описать? Вы видели когда-нибудь кота?

— Конечно, — кивнула Колдунья. — Я люблю кошек.

— Так вот, лев похож на огромного кота. Правда, у него есть грива. Не такая, как у лошади, а как парик у судьи, только золотая. И он очень сильный.

Колдунья покачала головой.

— Ах, вон что!.. — сказала она. — Да, то же самое, что с солнцем… Вы видели лампы, вам приснилась большая сильная лампа, и вы назвали ее солнцем. Вы видели котов, вам представился кот покрупнее, и вы его назвали львом. Ну что же, неплохая игра, только для маленьких… И посмотрите, выдумать вы ничего не можете, все видели здесь, в реальном мире, в моем единственном мире. Да, великоваты вы для такой игры. А вам-то уж, милый принц, просто стыдно, вы — совсем взрослый! Одумайтесь, оставьте эти детские забавы. У меня есть для вас реальное дело. Нарнии нет, и нет Наземья, нет неба, нет солнца, нет Аслана. А сейчас все в постель. Пора спать. Спите без снов, а завтра ведите себя умнее.

Принц и дети стояли, опустив головы, щеки у них горели, глаза слипались, силы были на исходе. Но Хмур, в отчаянии собрав все свои силы, подошел к огню. Он знал, что ноги его, хотя и босые, не пострадают так, как пострадали бы у человека, — ведь они были перепончатые, жесткие, и кровь в них текла холодная, как у лягушек, — но все же ему будет больно. И вот он наступил на пылающие уголья, кроша их в пепел.

Приторный, тяжелый запах стал сразу слабее. Огонь не потух, но притух, запахло паленой кожей, а это не колдовской запах. В голове у всех заметно просветлело. Дети и принц выпрямились и открыли глаза.

Колдунья закричала диким голосом, сильно отличавшимся от сладкого воркования:

— Что ты делаешь? Только прикоснись к моему огню еще раз, гад перепончатый!

Но боль в ногах придала особую ясность Хмуровым мыслям. Теперь он точно знал, что думает. Внезапная боль прекрасно может развеять злые чары.

— Минуточку! — произнес он, ковыляя прочь от огня. — Минуточку внимания, мадам. Все, что вы сказали, верно. Я всегда хочу знать худшее и держаться как можно лучше. Потому спорить не стану. Допустим, мы видели во сне или выдумали все это: деревья, траву, солнце, звезды и даже Аслана. Но тогда выдумка лучше и важнее реальности. Допустим, это мрачное место и есть единственный мир. Тогда он никуда не годится. Может, мы и дети, играющие в глупую игру. Но четверо детей создали игрушечный мир, который лучше вашей реальной ямы. Я не предам игрушечного мира. Я останусь с Асланом, даже если Аслана нет. Я буду жить как нарниец, даже если нет Нарнии. Благодарю за ужин, но мы четверо покинем ваш двор, вступим в темноту и будем всю жизнь искать дорогу наверх. Не думаю, что жизнь эта будет долгой, но стоит ли о том жалеть, если мир — таков, каким вы его описали.

— Ух ты! Молодчина, Хмур! — закричали Юстэс и Джил. Но принц воскликнул:

— Берегитесь!

Мандолина куда-то делась. Руки Колдуньи как бы прилипли к бокам, ноги переплелись, ступни исчезли. Длинная зеленая ткань ее платья становилась все плотнее и все больше прилегала к телу, само же оно извивалось и корчилось, словно в нем не было ни единой кости. Голова откинулась назад, от лица остались лишь глаза, огромные, без бровей и ресниц, и глаза эти пылали. Писать об этом долго, а случилось это чуть не за секунду — и ядовито-зеленая змея толщиной с Джил обвила отвратительным телом ноги принца. Мгновение — и другой виток примотал бы его руки к туловищу. Но принц успел поднять руки, и страшный узел завязался лишь вокруг его груди, едва не сломав ему ребра.

Принц схватил левой рукой шею змеи и сдавил. Лицо ее (если это можно назвать лицом) было совсем близко от его лица, раздвоенный язык высовывался из пасти. Правой рукой принц пытался обнажить свой меч. Однако Юстэс и Хмур уже бросились ему на помощь. Оба удара обрушились одновременно. Меч Юстэса скользнул по змеиному телу, но даже не повредил чешуи. Хмур ударил прямо по шее, но тут ударил и сам принц, и ему удалось отсечь голову. Чудовище упало и, свитое кольцами, как кусок веревки, испустило дух. Все трое стояли, тяжело дыша. Можете себе представить, какое противное это было зрелище.

— Благодарю вас, друзья, — произнес принц, когда смог говорить.

Трое мужчин постояли молча, переводя дух; а Джил, что вполне резонно, села на пол и подумала: «Надеюсь, я не свалюсь в обморок… и не зареву… и вообще».

— Я отомстил за мать, — сказал принц Рилиан. — Конечно, это та же змея, за которой я гнался в нарнийском лесу. Все эти годы я прожил рабом у той, что убила мою мать. Я рад, что Колдунья приняла свой змеиный облик. Ни честь, ни сердце не позволили бы мне убить женщину. Но что с нашей маленькой леди? — указал он на Джил.

— Спасибо, я ничего, — сказала она.

— Отважная дева, — сказал принц, низко ей кланяясь, — вы очень смелы, и я не сомневаюсь, что вы принадлежите к знатному и славному роду. Ну что же, друзья. Тут осталось чем подкрепиться! А потом обсудим, что делать дальше.

— Очень хорошая мысль, сэр! — сказал Юстэс.

 

Глава 13

ПОДЗЕМЬЕ БЕЗ КОРОЛЕВЫ

Все чувствовали, что им положен, как сказал бы Юстэс, передых. Когда Колдунья заперла дверь, она велела своим подданным ее не беспокоить. Теперь первым делом надо было позаботиться о ногах Хмура. На повязки пошли две простыни из спальни принца, разорванные на полосы и смазанные оливковым маслом. Затем все присели отдохнуть, перекусить и обсудить план бегства.

Рилиан сказал, что выбраться на поверхность нетрудно, отверстий здесь множество. Но ему не доводилось выходить одному, а к этим отверстиям они с Колдуньей добирались на корабле по Мрачному морю. Никто не может знать, что сделают подземцы, если он явится в порт без Колдуньи с тремя чужестранцами и потребует корабль. Правда, один из новых выходов был по эту сторону моря, всего в нескольких милях. Принц знал, что этот выход прокопан до самой поверхности, возможно — закончен совсем, а Колдунья прибыла сказать ему об этом и начать поход. Даже если это не так, они и сами без труда докопают остальное, если только им удастся туда добраться и если там нет охраны.

— Если бы спросили меня… — начал Хмур, но Юстэс воскликнул:

— Слушайте, что это за шум?

— Вот и я думаю, — сказала Джил. Все они слышали шум, но нарастал он так постепенно, что они не заметили, когда он появился. Сначала это был как бы легкий шум ветра, затем — словно рокот моря, наконец, раздался треск, грохот, голоса и какой-то рев.

— Клянусь Асланом, — воскликнул принц, — эта безмолвная местность обрела язык!

Он поднялся, подошел к окну и раздвинул занавески. Остальные столпились вокруг него.

Они увидели ярко-красный свет. Он шел с дальней стороны города, и огромные мрачные здания чернели на багряном фоне. Свет лился вдоль улиц, ведущих к замку, а на них творилось что-то странное. Толпы уже не было. Тут и там по двое и по трое мелькали подземцы. Вели они себя так, словно от кого-то прятались, — ныряли в тень уступов и дверей, быстро перебегали открытые места и ныряли снова. Но самым странным (особенно для тех, кто знал гномов) был шум. Кричали и вопили повсюду. Со стороны порта доносился низкий, грохочущий рев, сотрясавший уже весь город.

— Что это с ними? — спросил Юстэс. — Неужели они так орут?

— Навряд ли, — ответил принц. — Сколько я тут томился, ни один мерзавец даже громко не говорил. Какая-нибудь новая гадость.

— А что это за красный свет? — спросила Джил. — Что-нибудь горит?

— Если бы спросили меня, — сказал Хмур, — я сказал бы, что это подземный огонь рвется наверх. Будет новый вулкан. А мы окажемся в самом центре, это уж точно.

— Посмотрите на корабль! — воскликнул Юстэс. — Почему он так быстро плывет? Ведь на нем нет гребцов.

— Смотрите, смотрите! — вскричал принц. — Корабль миновал порт, он уже на улице! Корабли плывут по городу! Вода в море поднялась. Это наводнение. Хорошо еще, что замок на высоком месте. Но вода прибывает быстро.

— Да что же это такое? — закричала Джил. — Огонь, вода, люди мечутся по улицам!

— Я знаю, что это такое, — сказал Хмур. — Колдунья оставила в наследство целый набор чародейств, чтобы, если она умрет, царство ее развалилось. Она из тех, кто готов умереть, если знает, что убивший ее сгорит, утонет, вообще погибнет вскоре после нее.

— Вот именно, дружище квакль, — согласился принц. — Когда мы отсекли ей голову, колдовству ее был положен конец, и теперь глубинные земли рушатся. Мы видим конец Подземья.

— Что же, мы будем так сидеть и ждать? — взволнованно спросила Джил.

— Ни в коем случае, — сказал принц. — Мой Уголек и колдуньина Снежинка стоят в замковом стойле. Будем продвигаться к верхним землям и искать выход. На каждом коне поместится двое всадников.

— Ваше высочество не забудет надеть доспехи? — спросил Хмур.

— Мне не очень-то нравится их вид, — указал он на улицу. Все посмотрели вниз. Десятки подземцев шли со стороны порта, но уже не беспорядочно. Они передвигались, как солдаты при атаке, совершая броски и укрываясь.

— Видеть не хочу больше эти доспехи, — сказал принц. — Я в них, как в передвижной тюрьме. Они пропитаны колдовством и рабством. Но щит я возьму.

Он вышел из комнаты, и, когда вернулся, глаза его сияли.

— Взгляните, друзья! — сказал он, протягивая свой щит. — Час назад он был черным и без герба, а теперь! — Щит блестел, как серебро, и на нем, ярче крови или вишен, пламенел лев. — Теперь ясно, — произнес принц, — что Аслан поведет нас, что бы с нами ни случилось. Преклоним колена и поцелуем его изображение. Затем мы спустимся в город и примем судьбу, посланную нам.

Так они и сделали. Когда Юстэс прощался с Джил, он сказал:

— До свидания. Прости, что хамил. Надеюсь, ты доберешься невредимой.

А Джил сказала:

— До свидания. Прости, что бывала свиньей.

В первый раз они покаялись друг перед другом, ведь в школе это не принято.

Принц открыл дверь, и они вышли на лестницу, трое — с мечами наголо. Стража исчезла, огромная комната у подножия лестницы была пуста. В опустевшем доме стояла мертвая тишина. На первом этаже они встретили подземца — толстое белокожее создание с поросячьим лицом. Он подъедал остатки пищи на столах. Взвизгнув по-поросячьи при виде путников, он шмыгнул под скамью, спрятав свой длинный хвост.

Выйдя во двор, Джил почувствовала запах конюшни — такой честный, добрый, напомнивший об уроках верховой езды. И тут Юстэс крикнул:

— Ой, что это?!

Длинная ракета взвилась над замком и рассыпалась зелеными звездами.

— Фейерверк! — удивилась Джил.

— Да, — подтвердил Юстэс, — но подземцы не из тех, кто пускает ракеты шутки ради. Это сигнал.

— Ничего хорошего он не предвещает… — проговорил Хмур.

— Друзья, — сказал принц, — когда человек решился на такое, как мы, он должен оставить надежды и страхи, иначе смерть или свобода придут слишком поздно, чтобы спасти его разум и честь. Ну, лошадки! — И он открыл ворота конюшни. — Тихо, Уголек! Не бойся, Снежинка! Мы не забыли о вас.

Лошади пугались света и шума, и Джил помогла принцу оседлать их и взнуздать. Под звонкий цокот копыт они выехали через главные ворота на улицу: Джил и Хмур верхом на Снежинке, Юстэс с принцем на Угольке.

— Сгореть мы не сгорим, и на том спасибо, — заметил Хмур, указывая направо. В нескольких метрах от них о стены домов плескалась вода.

— Смелее! — сказал принц. — Дорога здесь спускается полого, вода уже не прибывает. Я больше опасаюсь вон кого. — И он указал шпагой на высокого крупного подземца с кабаньими клыками. Он и еще шесть таких же только что выскочили из боковой улицы и жались к стенам домов.

Принц ехал вперед к мерцающему красному свету. Он был очень рад, что освободился от злых чар, все опасности казались ему пустяковыми по сравнению с тем, что было, и он даже насвистывал старую песню про принца Корина. Но остальным было жутковато.

Позади них, судя по грохоту, сталкивались суда, рушились здания. Впереди слышался гул голосов, вопли, смех, грохот и скрежет. В небе разноцветными огнями загорался фейерверк. Что все это значило, никто не мог понять. Когда они достигли окраины, дело приняло более серьезный оборот. Теперь они могли ближе разглядеть своих врагов. Сотни, а может быть, и тысячи гномов двигались к источнику света. Продвигались они короткими бросками, останавливаясь и разглядывая путешественников.

— Если бы вы спросили меня, ваше высочество, — начал Хмур, — я ответил бы, что эти твари собираются отрезать нам путь.

— Я тоже так думаю, — ответил принц. — Сквозь толпу нам не прорваться. Давайте держаться ближе вон к тому дому, а потом скроемся в его тени. Мы двое и наша юная леди поедем вперед, хотя кто-нибудь из этих негодяев будет нас преследовать, уж точно. А ты, Хмур, стань в засаду и отлови одного своими длинными руками. Мы сможем узнать от него, что они замышляют.

— Другие кинутся его спасать, — сказала Джил не совсем твердым голосом.

— Тогда, миледи, — отвечал принц, — мы умрем, защищая вас, а вы препоручите себя Льву. Ну, добрый мой Хмур, иди.

Квакль соскочил с коня и быстро скользнул в тень. Остальные шагом продвигались вперед. Вдруг позади раздались пронзительные крики и знакомый голос произнес: «А ну-ка! Не кричи, пока не треснули. Можно подумать, поросенка режут».

— Хорошо сделано, мой друг! — воскликнул принц. — Юстэс, будь любезен, подержи поводья.

Он спешился, и все трое молча уставились на Хмура, выводящего на свет свою добычу. Это был гном-замухрышка фута в три высотой. На голове у него был гребень вроде петушиного, только жесткий; маленькие розовые глазки и толстая мордочка придавали ему сходство с карликовым гиппопотамом.

— Что же, подземец, говори правду, — молвил принц, поднося острие меча к шее пленника. — Веди себя как честный гном. Обманешь — умрешь. Добрый мой Хмур, как же он сможет говорить, пока ты его держишь за горло?

— Никак не сможет, — сказал Хмур, — равно как и кусаться. Будь у меня такие дурацкие руки, как у людей (прошу прощения, ваше высочество), он бы мне их прогрыз до костей. Все же и кваклю надоедает, когда его жуют.

— Гном, — сказал Рилиан, — укусишь еще раз, и тебе конец. Отпусти его, Хмур.

— О-о-о! — завопил подземец. — Пустите меня, пустите, это не я!

— Что не ты? — спросил Хмур.

— Все что хотите, ваша честь! — отвечал гном.

— Как твое имя, — спросил принц, — и чем это вы все заняты?

— О ваша честь, о ваша милость! — голосил гном. — Обещайте, что не скажете королеве!

— Та, кого ты зовешь королевой, мертва, — строго произнес принц. — Я сам убил ее.

— Что?! — вскричал гном, широко открывая рот от удивления. — Мертва? Эта ведьма? И вы ее убили? — Он облегченно вздохнул и добавил: — Тогда вы друг нам, ваша милость!

Принц отвел меч от его шеи. Хмур разрешил ему сесть. Гном обвел путешественников моргающими красными глазками, хихикнул, еще раз хихикнул и начал свой рассказ.

 

Глава 14

САМОЕ ДНО МИРА

— Меня зовут Гогл, — сказал гном, — и я расскажу вам, что знаю. Час назад все мы делали нашу работу — вернее, ее работу, и было нам, как всегда, невесело. Мы молчали. Вдруг раздался страшный грохот. Только он раздался, каждый подумал про себя: «Как давно я не пел, не танцевал, не трещал хлопушками. Почему же это? Должно быть, я заколдован. Зачем мне тащить это бремя? Не хочу больше, и все». Мы побросали мешки, вязанки, лопаты, обернулись и увидели вон там яркий свет. И каждый спросил себя: что это? И каждый ответил себе: разверзлась бездна, и мягкий теплый свет поднимается с самого дна мира, которое на тысячу метров глубже нас.

— Ну и дела! — воскликнул Юстэс. — Неужели есть места еще глубже ваших?

— Как же, ваша честь, — ответил Гогл, — и прекрасные, надо сказать. Мы называем их Землей Бисма. Сейчас мы в колдовской стране Подземье. Она, на наш гномий вкус, слишком близко к Наземью. Ох-хо-хо, почти и разницы нет. Понимаете, Колдунья извлекла нас из Бисма и заставила на нее работать. И мы обо всем этом забыли — кто мы такие и где наша родина. Мы могли делать и думать только то, что она нам внушала. А внушала она только мрачное и унылое. Я почти забыл, как смеются и пляшут. Но когда раздался треск, открылась бездна и море стало вздыматься, я все вспомнил. И мы, конечно, решили спуститься по расщелине к себе домой, на родину. Вот вы и видите теперь, как все наши на головах стоят от радости и пускают фейерверк. Буду вам очень признателен, если вы и мне позволите к ним присоединиться.

— Ой, как хорошо! — воскликнула Джил. — Я очень рада, что мы освободили гномов! И еще я рада, что и они, и принц не такие страшные, как казалось.

— Все это очень хорошо, — осторожно начал Хмур, — но что-то я не вижу, чтобы эти гномы спешили к себе на родину. Скорее они похожи на военный отряд. Ну-ка посмотри мне в лицо, Гогл, и скажи: не готовились ли вы к бою?

— Разумеется, готовились, ваша честь, — ответил Гогл. — Видите ли, мы не знали, что Колдунья мертва. Мы думали, она наблюдает за нами из замка. Мы пытались удрать незаметно. И когда вы четверо появились на конях и с мечами, каждый подумал про себя: «Ну вот, явились!» Мы ведь не знали, что ваша честь против Колдуньи, и решили сражаться до конца.

— Клянусь, это честный гном, — сказал принц. — Отпусти его, друг мой Хмур. Любезный Гогл, я был заколдован, как и ты и твои друзья, и память только что вернулась ко мне. А теперь скажи нам: не знаешь ли ты дороги к тем новым ходам, по которым Колдунья собиралась вести армию против Наземья?

— Как не знать! Я покажу вам, где она начинается, только не просите меня провожать вас. Я скорее умру.

— Почему? — с тревогой спросил Юстэс. — Что там такого?

— Слишком высоко, — ответил Гогл и вздрогнул. — Для нас это самое страшное. Колдунья собиралась отправить нас наружу, на поверхность земли. Говорят, там вообще нет крыши над головой, только огромная пустота, которую называют небом. Те ходы зашли далеко, взмахни лопатой еще раз-два — и выйдешь на поверхность.

— Да что ты говоришь! — вскричал Юстэс, а Джил сказала:

— Наверху совсем не страшно. Нам там нравится. Мы живем там.

— Я слышал, что вы, наземцы, там живете, — ответил Гогл. — Но я думал, это просто оттого, что вы не знаете дороги вниз. Неужели вам нравится ползать, как мухам, по земле?

— Ты лучше покажи нам дорогу, — попросил Хмур.

— В добрый час! — воскликнул принц.

И все отправились в путь. Принц вскочил на коня. Хмур сел позади Джил, Гогл указывал дорогу, выкрикивая на ходу, что Колдунья мертва и что четверо наземцев не опасны. Те, что слышали первыми добрую весть, передавали ее остальным, и через несколько минут все Подземье огласилось криками и гамом: сотни гномов прыгали, катали обручи, стояли на головах, играли в чехарду, трещали огромными хлопушками. Они собрались вокруг Уголька и Снежинки, и принц десять раз подряд рассказывал, как его околдовали и как освободили.

Так они достигли обрыва. Он был глубиной в тысячу футов и футов в двести шириной. Они спешились, подошли к краю и заглянули вниз. Сильный жар обдал их лица, и они почувствовали странный запах. В глубине обрыва что-то сверкало, словно огненная река. Склоны, спускавшиеся к ослепительной ленте, переливались синим, алым, зеленоватым, ослепительно белым, словно огромный витраж. По неровным краям темные, как жуки, на этом фоне карабкались подземцы.

— Достопочтенные господа, — обратился Гогл к путникам, — почему бы и вам не спуститься вниз? Там, в Бисме, вы были бы счастливее, чем в холодном, незащищенном, голом Наземье. По крайней мере, загляните к нам в гости.

Джил была убеждена, что никто и на секунду не соблазнится таким предложением, но, к своему ужасу, услышала, как принц говорит:

— В самом деле, добрый мой Гогл, я почти готов отправиться с тобой. Это замечательное путешествие, и ни один человек, вероятно, никогда не заглядывал в Бисм и никогда не заглянет. Но могут ли там жить люди? Плаваете вы сами по огненной реке?

— Нет, ваша милость, мы не плаваем. Только саламандры живут в огне.

— А кто они такие? — спросил принц.

— Трудно сказать, — ответил Гогл. — Они раскалены добела, на них не посмотришь. Больше всего они похожи на ящерок. Они говорят с нами прямо из огня. И какие они умные, какие ученые, заслушаешься!

Джил взглянула на Юстэса. Она была уверена, что ему совсем не хочется спускаться вниз. Но сердце у нее упало, когда она увидела, как он переменился. Теперь он больше походил на Рилиана, чем на Вреда из экспериментальной школы. Юстэс снова стал тем, кто плавал с королем на край света. Он сказал:

— Ваше высочество, если бы здесь был мой старый друг, Мыш Рипичип, он сказал бы, что честь велит вам отправиться в Бисм.

— Тогда вниз! — воскликнул Гогл. — Я покажу вам золото, серебро и драгоценные камни.

— Что вы, честное слово! — фыркнула Джил. — Мы и так глубже всяких шахт.

— Да, — ответил Гогл, — я слыхал о тех дырках в земной коре, которые наземцы зовут шахтами. Но там добывают мертвое золото, мертвое серебро и самоцветы. А у нас в Бисме все это живое, как трава или цветы. Я сорву для вас ветку спелых рубинов, выжму чашечку алмазного сока. Да вы и прикоснуться не захотите к холодным сокровищам ваших мелких шахт, когда попробуете живые.

— Мой отец плавал на край света, — задумчиво произнес Рилиан. — Сыну его пристало спуститься на Дно Мира.

— Если ваше высочество хочет застать отца в живых, — возразил Хмур, — сейчас самое время отправиться наверх.

— И я не стану спускаться в эту дыру, — добавила Джил.

— Ну что ж, если вы решили вернуться на землю, — сказал Гогл, — есть один участок дороги пониже, чем этот. И если на реке прилив…

— Боюсь, что нам действительно надо отправляться, — вздохнул принц. — Но половину сердца я оставил в Бисме.

— Где же дорога? — спросил Хмур.

— Вдоль нее стоят фонари, — ответил Гогл. — Начало ее видно за обрывом.

— А фонари долго будут светить? — спросил Хмур. В этот миг голос, шипящий, словно огонь, раздался из глубин (потом они гадали, не саламандра ли это):

— Быстро! Быстро! К скалам! Щель закрывается, закрывается, закрывается! Быстро!

И со страшным треском и грохотом скалы стали сдвигаться. Со всех сторон сломя голову в щель бросились запоздавшие гномы. Они не стали лезть по скалам, просто падали и потому ли, что снизу поднимался горячий воздух, или почему еще летели неспешно, как листья. Их было все больше, и вскоре они темным роем скрыли и огненную реку, и яркие полосы самоцветов.

— До свидания! — прокричал Гогл и нырнул вниз едва не последним. Теперь щель была не шире реки. Потом стала узкой, как у почтового ящика; наконец, они различали только светящуюся нитку. Скалы сомкнулись с таким грохотом, словно сотни поездов разом сцепили буфера. Горячий, душный запах исчез. Путники были одни в Подземье. Стало еще темнее, лишь тусклые лампы отмечали путь.

— М-да… — протянул Хмур. — Подзадержались мы… Эти лампы потухнут минут через пять, помяните мое слово.

Лошадей пустили галопом, и подковы зацокали по сумеречной дороге. Почти сразу путь пошел под уклон. Они бы подумали, что Гогл обманул их, не свети на другой стороне долины другие фонари, все выше и выше. По дну долины быстро текла вода.

— Поспешим! — крикнул принц, и они галопом спустились по склону. Уже минут через пять там не было бы пути. Поток несся по долине, как с мельничной запруды, но глубина была пока с полметра. И хотя вокруг лошадиных ног вода крутилась водоворотом, они благополучно достигли другого берега.

Начался медленный, утомительный подъем. Впереди ничего не было видно, кроме тусклых фонарей, взбиравшихся все выше и выше. Оглянувшись назад, путники увидели, как разлилась вода. И холмы Подземья стали теперь островами. На этих островах стояли фонари, но каждый миг какой-нибудь из них угасал. Наступала полнейшая темнота, видна была только дорога.

Надо было спешить, но лошади устали, пришлось ненадолго остановиться. Шум воды стал громче в тишине.

— Интересно, — сказала Джил, — залило этого… Отца Время? И спящих зверей…

— Нет, они выше, — сказал Юстэс. — Помнишь, как мы долго спускались до моря?

— Не нравятся мне эти фонари… — сказал Хмур. — Что-то они бледноваты…

— Такими они и были, — возразила Джил.

— Сейчас свет зеленее, — настаивал Хмур.

— Думаешь, они гаснут? — спросил Юстэс.

— Да уж вечно светить не будут, — ответил квакль. — Но ты не унывай, Юстэс. Вода вроде течет помедленней.

— Что с того, друг, — сказал принц, — если мы не можем выбраться? Простите меня! Это моя гордыня и моя страсть задержали нас у самого входа в Бисм. Ну, вперед!

Дорога тем временем менялась. Верхний свод Подземья был уже так близко, что даже при тусклом свете они отчетливо видели его. Мощные грубые стены теснили их со всех сторон. Им попадались кирки, лопаты, тачки — несомненно, здесь недавно копали.

Наконец, свод навис так низко, что Хмур и принц стукнулись об него головами. Все спешились и повели лошадей рядом. Дорога была неровной, и каждый шаг приходилось делать с осторожностью. Вдруг Джил вскрикнула. Свет впереди исчез, свет позади — тоже. Они оказались в полной темноте.

— Мужайтесь, друзья, — раздался голос принца. — Погибнем мы или спасемся, Аслан нас не оставит.

— Вы правы, ваше высочество, — отозвался Хмур. — А если застрянем, тоже есть своя польза: родные сэкономят на наших похоронах.

Джил промолчала. (Если вы не хотите, чтобы другие знали, как вы напуганы, самое мудрое — молчать: голос вас выдаст.)

— Чем здесь стоять, — сказал Юстэс, — можно с таким же успехом идти дальше. — Голос его дрожал, и Джил поняла, что поступила правильно.

Хмур и Юстэс тронулись первыми, вытянув вперед руки, чтобы ни на что не наткнуться. Джил и принц шли следом, ведя лошадей.

— Интересно, — послышался голос Юстэса, — это мне кажется или там впереди свет?

И тут же заговорил Хмур:

— Стоп. Это тупик. Здесь земля, а не камень. Что ты сказал, Юстэс?

— Аслан свидетель, Юстэс прав, — начал принц. — Здесь что-то вроде…

— Это не дневной свет, — возразила Джил. — Он холодный, голубой…

— Все лучше, чем тьма, — заметил Юстэс. — А можем мы к нему подобраться?

— Он не впереди, а над нами, — сказал Хмур. — Наверху той стены, в которую я уперся. Не могла бы ты, Джил, взобраться мне на плечи и посмотреть, что там такое?

 

Глава 15

О ТОМ, КАК ИСЧЕЗЛА ДЖИЛ

Свет, как это ни странно, ничего внизу не освещал. Было слышно, но не видно, как Джил пытается взобраться кваклю на спину. Точнее, было слышно, как он говорит ей: «Не обязательно тыкать мне пальцем в глаз… и ставить ногу мне в рот…», а попозже: «Давай, давай, я держу тебя за ноги, руками ты сможешь опереться».

Юстэс и принц подняли головы и увидели темный контур головы на фоне слабого света.

— Ну как? — закричали они оба.

— Это дыра, — ответила Джил. — Я бы проскользнула в нее, если бы поднялась еще немного.

— А что там видно? — спросил Юстэс.

— Пока ничего, — ответила Джил. — А ну-ка, Хмур, встану-ка я тебе на плечи, чем сидеть на них. Я могу держаться за край.

Они услышали, как она возится, затем увидели ее силуэт на фоне серого света.

— Знаете… — начала Джил и вдруг закричала, но не от испуга. Звук был такой, словно рот ей прикрыла чья-то ладонь или в него что-то натолкали. Затем она вновь обрела голос, и ей казалось, что она кричит изо всех сил, но никто ничего не слышал, и тут случилось сразу две вещи: во-первых, пятно света на секунду пропало; во-вторых, все услышали шорох и пыхтение. Голос квакля проговорил, задыхаясь:

— На помощь! Быстрее! Держите ее за ноги! Кто-то тащит ее! Вон там! Нет, здесь! Ой, уже поздно!

Отверстие и холодноватый свет по-прежнему были видны, но Джил исчезла.

— Джил! Джил! — в отчаянии кричали они. Ответа не было.

— Ты что, не мог ее удержать? — возопил Юстэс.

— Не знаю, — тяжело вздохнул квакль. — Такой уж я уродился, неудачник. Судьба, что называется. Из-за меня погибла Джил, я ел говорящего оленя — все не вина моя, а судьба.

— Позор нам и печаль! — сказал принц. — Мы послали отважную юную деву в стан врагов, а сами — в безопасности.

— Ну, не так уж все плохо, — возразил Хмур. — Мы не в безопасности, мы умрем с голоду.

— Интересно, а я смогу пролезть там, где Джил? — спросил Юстэс.

А с Джил произошло вот что. Когда она высунула голову из дыры, то оказалась не в люке, а как бы на балконе. Она так долго была в темноте, что поначалу ничего не могла различить и разобрала только, что вокруг не солнечный дневной мир, как она надеялась. Воздух был мертвяще-холодным, свет — бледно-голубым. Что-то шумело, в воздухе летали какие-то белые шары. Затем она услышала топанье ног, звуки скрипок, дудочек и барабана. Джил осмотрелась. Она выглядывала из дыры в склоне холма. Все было белым-бело, вокруг толпилось множество существ, и она открыла рот от изумления, узнав невысоких ловких фавнов и дриад с волосами-ветками. Приглядевшись, она поняла, что они танцуют, но танец их столь сложен, что разобраться в нем сразу никто бы не смог. До нее вдруг дошло, что бледный свет исходит от луны и что белизна кругом — снег. В темном морозном небе сияли звезды, темные колонны позади танцующих оказались деревьями. Значит, путники не только поднялись в свой верхний мир, но и очутились в самом сердце Нарнии. У Джил голова закружилась от радости, а музыка — веселая, волшебная, легкая, исполненная добрых чар, — привела ее в полный восторг.

Все это быстрее увидеть, чем описать. Джил почти сразу повернулась, чтобы сказать друзьям: «Знаете, все отлично! Мы выбрались, мы дома!» — но произнесла только «знаете», и вот почему. Вокруг танцующих кольцом кружили гномы в лучших своих нарядах. На головах у них были красные капюшоны, отороченные мехом, с золотыми кисточками, а на ногах — высокие меховые ботинки. Они бросались снежками, это и были те белые шары, которые видела Джил. Они не швыряли их в танцующих, как глупые мальчишки, — нет, они бросали их в такт музыке, и столь точно, что, если бы танцоры ни разу не сбились с ноги, ни один снежок не попал бы в живое существо. Танец этот — Большой Снежный Танец — исполняют ежегодно в первое снежное полнолуние. Конечно, это еще и игра, потому что танцоры нет-нет да сбивались и получали снежком в лоб, и никто не насмехался, все радовались. Если танцуют уж очень хорошо, снежок ни в кого не попадает. Когда мороз, и уханье сов, и лунный свет разгорячат лесных созданий, они пляшут до утра, и я бы очень хотел, чтобы вы их увидели.

Едва Джил произнесла «знаете», она запнулась просто потому, что огромный снежок, пролетевший между танцорами, попал прямо в нее и залепил ей рот. Сейчас она не обиделась бы, если бы в нее попали и двадцать снежков; однако с набитым ртом говорить невозможно. Когда Джил выплюнула снег и обрела голос, она почти все забыла от возбуждения. Она просто высунулась из дыры, как могла, и закричала танцорам:

— Помогите! Помогите! Мы зарыты в холме! Откопайте нас!

Нарнийцы, никогда не замечавшие дыры, очень удивились и стали осматриваться. Наконец они поняли, откуда идет голос. Увидев Джил, они бросились к ней, мигом взобрались на бугор и протянули к ней руки. Джил ухватилась за них и вывалилась из дыры в снег. Она поднялась и сказала:

— Давайте откопаем остальных!.. Там трое людей и две лошади. Там принц Рилиан!

Ее окружила толпа, потому что, кроме танцоров, здесь было много зрителей, которых она сначала не заметила. Белки посыпались с деревьев вперемешку с совами. Ежи спешили на коротких лапках, медведи и барсуки шли степенно. А пантера, взволнованно крутя хвостом, присоединилась к обществу последней.

Едва они поняли, что сказала Джил, как развили бурную деятельность.

— Живо за лопаты! — крикнули гномы. — За кирки! — И помчались к лесу.

— Разбудите-ка кротов, им и копать, — сказал кто-то. — А что она там сказала о принце Рилиане?

— Тсс! — прошипела пантера. — Бедная девочка не в своем уме. Шутка ли, столько пробыть внутри холма! Не понимает, что говорит.

— Вот именно, — сказал медведь.

— Да нет, она сказала, что принц Рилиан — это лошадь, — возразил кто-то.

— Нет, не говорила! — дерзко крикнула белка.

— Говорила, — возразила другая, еще более дерзкая.

— Да чт-т-то вы! Это п-п-правда! Какие вы глупые! — говорила Джил, стуча зубами от холода.

Дриада накинула на нее меховой плащ, а один услужливый фавн поспешил в пещеру за горячим питьем. Он еще не вернулся, когда гномы принесли лопаты и заступы и работа закипела. Тут Джил услышала крик: «Эй, что ты делаешь! Опусти-ка меч!», а потом: «Ну, ну, юноша, полегче», — и даже: «Да, норов у него!» Джил поспешила к этому месту и, не зная, плакать ей или смеяться, увидела в дыре бледное и грязное лицо Юстэса. Он неистово размахивал мечом, пытаясь проткнуть всякого, кто к нему приблизится.

Конечно, для Юстэса последние минуты проходили совсем не так, как для Джил. Он слышал ее крик и видел исчезновение. Как и принц и Хмур, он думал, что ее схватили враги. Он решил, что дыра ведет в другую пещеру, освещенную каким-то жутким светом и населенную неведомыми злыми тварями. Когда он уговорил Хмура подставить плечи и ему, выхватил меч и высунул голову, он проявил большую храбрость. Другие бы тоже так сделали, но для них дыра была уж слишком мала. Юстэс был побольше Джил и не так ловок, вылезал он неуклюже и обрушил вниз целый сугроб. Когда он смог разглядеть хоть что-то, к нему мчались десятки странных существ; удивительно ли, что он стал защищаться?

— Юстэс! — закричала Джил. — Это друзья! Неужели ты не видишь? Мы в Нарнии. Все хорошо.

Тут Юстэс все понял, извинился перед гномами (они сказали: «Не за что, не за что!»). Множество коротких волосатых рук протянулось к нему. Джил сунула голову в темный проем и крикнула добрую весть остальным. Когда она снова подняла голову, то услышала, как Хмур сказал: «Бедная Джил! Столько испытаний! Последняя капля… Повредилась умом… Ничуть не удивляюсь! Вот всякое и мерещится!..»

Юстэсу тоже принесли теплый плащ и горячий грог. Пока они с Джил медленно пили его, гномы очистили весь снег вокруг дыры, так же весело работая кирками и лопатами, как плясали десять минут назад. Здесь на холоде, при лунном свете, под крупными нарнийскими звездами (они там ближе, чем у нас), среди добрых веселых лиц трудно было поверить, что где-то существует Подземье.

Грог еще пили, когда появилось с десяток заспанных и недовольных кротов. Едва услышав, в чем дело, они охотно включились в работу. Даже фавны помогали, отвозили землю в маленьких тачках. Белки скакали туда и сюда, медведи и совы давали советы, и все уговаривали детей пойти в пещеру и поужинать у огня. Но дети и слышать не хотели об этом прежде, чем их друзей освободят.

В нашем мире никто не может так хорошо рыть землю, как гномы и кроты в Нарнии. Правда, они не считают это работой, они любят копать. Очень скоро в холме открылась большая дыра. Из темноты на лунный свет вышло длинноногое создание в остроконечной шляпе (те, кто не видел кваклей, могли бы испугаться). За ним, ведя за поводья лошадей, следовал принц Рилиан.

Когда появился Хмур, со всех сторон раздались крики: «Да это же квакль! Хмур с Восточных болот! Как поживаешь, старина? А тебя ищут! Лорд Трам издал указ, назначил награду!» Но все смолкли в один миг, едва увидели принца, — так замирает шум в классе, если заглянет директор. Все сразу поняли, кто это. Многие звери, гномы, дриады и фавны помнили его, а те, кто постарше, — и самого короля в молодости (принц был очень похож на отца). Но его узнали бы все равно. Он был бледен, растрепан, утомлен, в черной пыльной одежде, но что-то было в его лице, что есть у всех славных королей Нарнии, правящих волей Аслана и восседающих в Кэр-Паравале на троне короля Питера. Все сразу обнажили головы и преклонили колена. А в следующий миг запрыгали, закричали, стали кувыркаться, целоваться, обниматься, так что у Джил даже слезы выступили на глазах.

— Ваше высочество, — произнес старший из гномов, — мы просим вас отведать вон в той пещере наш скромный ужин, приготовленный по случаю Снежного Танца…

— Охотно, — ответил принц. — Наверное, ни один принц, рыцарь или медведь не были так голодны, как мы.

И все двинулись к пещере. Джил слышала, как Хмур говорил своим ближайшим спутникам:

— Нет, нет, моя история подождет. Ничего особенного со мной не было. Я хотел бы услышать новости. И не пытайтесь ничего приглаживать, приукрашивать, я хочу узнать все сразу. Королевский корабль потерпел крушение? Сгорели леса? Прилетели драконы?

А все громко смеялись и говорили:

— Ах, квакли, квакли…

Дети падали с ног от усталости и голода, но тепло пещеры, огонь очага, отблески, пляшущие по стенам, и деревянный стол, как на ферме, и каменный пол, и разноцветная посуда оживили их. И все же они задремали, пока готовился ужин. А пока они дремали, принц Рилиан рассказывал об их приключениях старейшим зверям и мудрейшим гномам. Теперь все было ясно: и как злая Колдунья (конечно, та самая, что заморозила некогда Нарнию) убила королеву, а потом заколдовала самого принца; и как она вела подкоп под Нарнию, собираясь разделаться с ней и править от имени принца; и как он даже не подозревал, что земля, где он должен стать королем (лишь по имени, конечно), — его собственная страна. Судя по тому, что случилось с детьми, Колдунья была в сговоре со злыми великанами Харфанга.

— А урок из этого, ваше высочество, можно вывести такой, — сказал самый старый гном. — Ведьмы всегда хотят одного и того же, но в каждом столетии действуют иначе!

 

Глава 16

ВСЕ ХОРОШО

Когда наутро Джил проснулась, она думала одну страшную секунду, что вернулась в Подземье. Но заметив, что лежит на вереске под пушистым плащом, и увидев, что огонь трещит в очаге (словно его только что разожгли), а в пещеру заглядывает солнце, она все вспомнила и обрадовалась. Ей показалось, что пахнет жареными колбасками. Накануне она прекрасно поужинала, хотя и очень хотела спать, и сейчас ей смутно припомнилось, как гномы толпились у огня с огромными, больше них, сковородками и жарили колбаски — не школьные сосиски, где сои больше, чем мяса, а настоящие, сочные, румяные. И жареную картошку она ела, и каленые орехи, и печеные яблоки, набитые изюмом, и мороженое, а пила шоколад.

Джил присела и огляделась. Хмур и Юстэс спали неподалеку.

— Эй, вы, вставать не собираетесь? — крикнула она. И услышала сонный голос где-то наверху:

— Фух-фух! Кто это спит до двух? Ух!

— Мне кажется, — сказала Джил, взглянув на большой пушистый ком перьев, громоздящийся на старинных часах в углу пещеры, — мне кажется, это наша Сова!

— Так, так! — зашумела Сова, вынимая из-под крыла голову и открывая один глаз. — Я прилетела сказать принцу то, что сообщила белка. Он уже отправился в дорогу. Вам нужно поспешить за ним. Доброго пути! — И голова ее вновь исчезла.

Больше Сова говорить не собиралась. Джил поднялась и стала искать, где бы ей умыться и как бы позавтракать. Тут в пещеру вошел маленький фавн, цокая козлиными копытцами по каменному полу.

— А, ты проснулась, дочь Евы, — сказал он. — Разбуди сына Адама, вам нужно отправляться в путь. Двое кентавров любезно предложили доставить вас в Кэр-Параваль! — И тихо добавил: — Вы, конечно, понимаете, что это особая, неслыханная честь — ехать верхом на кентавре. Ждать им не пристало.

— Где принц? — спросили Юстэс и Хмур, едва проснувшись.

— Отправился в Кэр-Параваль, чтобы встретить отца, — ответил фавн, которого звали Оррунс. — Корабль его величества вот-вот прибудет в гавань. Кажется, король повстречал Аслана — во сне или наяву, — и тот велел ему плыть назад и обещал, что в Нарнии он увидит сына.

Юстэс встал и вместе с Джил и фавном приготовил завтрак. Хмуру велели пока полежать. Кентавра по имени Облакон, знаменитого целителя, позвали взглянуть на его обожженные ступни.

— М-да! — сказал Хмур не без удовлетворения. — Наверное, отрежет мне ногу по колено. Вот увидите. — Но в постели остался с радостью.

На завтрак была яичница с тостами, и Юстэс набросился на нее так, будто не ужинал совсем недавно.

— Знаешь, сын Адама, — сказал фавн, с некоторым страхом посматривая на него, — не стоит так уж сильно торопиться. Я думаю, кентавры еще завтракают.

— Значит, они очень поздно встали? — удивился Юстэс.

— Нет, — возразил фавн, — они встали до зари.

— Значит, они долго ждали завтрака? — снова удивился Юстэс.

— Нет, они начали есть, как только встали.

— Ужас какой! Они столько едят на завтрак?

— Разве ты не знаешь, что у кентавров два желудка, человеческий и лошадиный? И оба требуют еды. Так что они едят кашу, почки, омлет с грудинкой, бутерброды с ветчиной, мармелад, пьют кофе и пиво, потом часок пасутся и снова едят — теплые отруби, овес, а под конец мешок сахару. Вот почему так трудно приглашать к себе кентавра на денек-другой…

В этот момент послышался топот лошадиных копыт по камням, и дети обернулись. Два кентавра, один с черной, другой с золотой бородой, стекающей на грудь, ожидали их, слегка наклонив головы, чтобы заглянуть в пещеру. Тут дети стали очень вежливыми и быстро кончили завтрак. Никто не назовет кентавра смешным, если увидит его. Они величавы и мудры (мудрости их научили звезды), редко веселятся, еще реже гневаются; но гнев их ужасен, как девятый вал.

— До свидания, милый Хмур, — сказала Джил, подходя к постели квакля. — Прости, что я называла тебя занудой.

— И меня прости, — сказал Юстэс. — Ты — лучший на свете друг.

— Надеюсь, мы еще увидимся, — сказала Джил.

— Навряд ли, — ответил Хмур. — Я не очень-то рассчитываю скоро попасть в свой старый вигвам. А принц — он славный малый, но здоровье у него… Наверное, совсем отощал под землей. Того и гляди свалится.

— Хмур! — воскликнула Джил. — Старый притворщик! Вечно ты ноешь, как на похоронах, а сам, наверное, очень счастлив. Говоришь так, как будто всего на свете боишься, а на самом деле — храбрый, как… как лев.

— Ну, что до похорон… — начал Хмур, но Джил, услышав, что кентавры переступают копытами, очень удивила его: обняла за шею и поцеловала в грязновато-серую щеку; Юстэс пожал ему руку. Затем дети бросились к кентаврам, а квакль, откинувшись на постели, заметил про себя: «Вот уж не мечтал! Хотя я и в самом деле недурен».

Ехать на кентавре — большая честь (а кроме Юстэса и Джил, никто из нас ее не удостоился), но это еще и очень неудобно. Тот, кому дорога жизнь, не решится оседлать кентавра, а скакать без седла — удовольствие маленькое. Особенно — если вы, как Юстэс, не умеете ездить верхом. Однако кентавры держались вежливо и важно и, не поворачивая головы, рассказывали своим всадникам о свойствах трав и корней, о влиянии планет и о девяти именах Аслана. Как больно и тряско ни было детям, они отдали бы все, чтобы повторить это путешествие: снова увидеть поляны и склоны, сверкающие снегом, встретить кроликов, белок и птиц, желающих им доброго утра, подышать воздухом Нарнии и услышать голоса деревьев.

Они спустились к реке, ярко-синей при зимнем солнце, гораздо ниже последнего моста, который идет от городка Беруны, где красные крыши, и квакль перевез их на плоту (именно квакли выполняют в Нарнии почти все работы, связанные с водой и рыбой). А когда они переправились, то поскакали по южному берегу в Кэр-Параваль; и в самый миг прибытия увидели, что яркий корабль, похожий на огромную птицу, скользит по реке. Придворные стояли толпой от дворца до набережной, чтобы приветствовать короля Каспиана. Принц, сменивший темную одежду на алый плащ и серебряную кольчугу, стоял у воды, обнажив голову. Трам сидел рядом в своей повозочке. Дети увидели, что пробраться сквозь толпу невозможно, и попросили кентавров, чтобы те позволили им посидеть у них на спинах еще немного, поглядеть поверх голов — и кентавры милостиво разрешили.

Серебряные трубы заиграли на корабельной палубе, матросы бросили канат, мыши (разумеется, говорящие) и квакли закрепили его на берегу. Корабль пришвартовался. Музыканты, размещенные где-то в толпе, заиграли прекрасный торжественный марш. Мыши подали трап. Джил думала увидеть короля Каспиана; но тут возникло замешательство. Один из лордов, очень бледный, сошел на берег и преклонил колена перед принцем и Трамом. Несколько минут были видны лишь три головы, склонившиеся вместе, но никто не слышал слов. Музыка играла по-прежнему, и все же народ насторожился. Затем на палубу медленно вышли четыре рыцаря. Когда они стали спускаться по трапу, все увидели, что они несут на постели старого короля, бледного и неподвижного. Они сошли вниз. Принц наклонился и обнял отца. Король Каспиан поднял руку и благословил сына. Народ закричал «ура», но не очень радостно, ведь что-то было не так. Потом король откинулся на подушки, музыка смолкла, наступила мертвая тишина. Принц уронил голову на носилки отца и заплакал.

Все зашептались и задвигались. Джил увидела, что те, на ком были шляпы, шлемы и капюшоны, обнажают головы. Потом она услыхала шуршание и хлопанье над замком — это приспускали знамя с золотым львом. А после этого медленно и жестоко зарыдали струны и трубы, и от музыки этой могло разорваться сердце.

Джил и Юстэс спустились со своих кентавров (те этого не заметили).

— Хотелось бы мне быть дома, — сказала Джил. Юстэс молча кивнул и закусил губу.

— Я здесь, — послышался глубокий голос. Они обернулись и увидели Льва, такого сильного, доброго, золотистого, что все остальное поблекло. Джил забыла об умершем короле и помнила только, как Юстэс свалился из-за нее с обрыва, и как она напутала со знаками, и как они часто ссорились. Она хотела сказать: «Прости меня», но не смогла. Лев взглядом позвал их, и склонился к ним, и коснулся языком их бледных лиц.

— Не думайте больше об этом, — промолвил он. — Я не сержусь. Ведь вы выполнили то, ради чего я послал вас в Нарнию.

— Аслан, — спросила Джил, — можно нам вернуться домой?

— Да, — ответил Лев. — Я и пришел забрать вас.

Он широко открыл пасть и дунул. На этот раз они не почувствовали, что летят: им показалось, что они стоят, как стояли, а сильным дыханием Льва сдуло корабль, замок, снег и зимнее небо. Все это уплыло по воздуху, как кольца дыма, и неожиданно они оказались в сиянии полуденного летнего солнца на мягкой траве, среди высоких деревьев, у чистого, свежего ручья. Они вновь были на горе Аслана, высоко над тем миром, где лежит Нарния. Но траурная музыка по королю все звучала, хотя никто не смог бы сказать, откуда идет звук.

У ручья Аслан остановился, и дети увидели на дне, на золотом песке, короля Каспиана. Вода покрывала его, как прозрачное стекло. Длинная белая борода стлалась, как водоросли. Все трое стояли и плакали. Лев плакал огромными львиными слезами, каждая из которых дороже всей земли, даже если бы та стала одним огромным алмазом. И Джил увидела, что Юстэс плачет не как ребенок и не как подросток, скрывающий слезы, а как мужчина. Это было точнее всего, хотя тут, на горе, нет ни возраста, ни времени.

— Сын Адама, — сказал Аслан, — пойди в чащу, сорви колючку и принеси ее мне.

Юстэс повиновался. Колючка была с целый фут длиной и острая, как шпага.

— Воткни ее в мою лапу, сын Адама, — сказал Аслан, протягивая Юстэсу правую переднюю лапу.

— Это обязательно? — спросил Юстэс.

— Да, — сказал Аслан.

И Юстэс стиснул зубы и воткнул колючку, и показалась огромная капля крови и упала в ручей над телом короля. Скорбная музыка смолкла, а мертвый король стал меняться. Белая борода посерела, потом пожелтела, укоротилась, исчезла совсем; запавшие щеки округлились, морщины разгладились, глаза открылись; он улыбнулся, поднялся, и перед ними встал юноша, нет — мальчик (Джил не смогла бы сказать точно, на горе Аслана возраста нет, да и тут, у нас, только очень глупые дети выглядят совсем по-детски и очень глупые взрослые совсем по-взрослому). Он бросился к Аслану и обнял его и поцеловал, как целует король, а Аслан поцеловал его, как целует лев.

Наконец Каспиан повернулся к детям. И тут он засмеялся.

— Ох, Юстэс! — воскликнул он. — Юстэс! Значит, ты все-таки добрался до края света. Как там мой меч, который ты обломал о Морского Змея?

Юстэс сделал к нему шаг, протянул руки, но вдруг отступил назад.

— Послушай, — запинаясь, проговорил он. — Я очень тебе рад, но разве ты… я хочу сказать, ты не…

— Ох, да не глупи! — сказал Каспиан.

— Разве он не… умер? — спросил Юстэс, глядя на Аслана.

— Да, — спокойно ответил Аслан, и Джил показалось, что он улыбается. — Он умер. Многие умерли. Даже я. Живых гораздо меньше.

— А! — воскликнул Каспиан. — Я знаю, что тебя беспокоит! Ты думаешь, я призрак или еще какая-нибудь чушь. Нет, в стране Аслана призраком не станешь. Конечно, я стал бы призраком, явись я теперь в Нарнии или в вашем мире. Но, наверное, это еще не ваш мир, хотя вы и здесь.

Надежда осветила лица Юстэса и Джил, но Аслан покачал головой.

— Нет, дорогие мои, — сказал он. — Когда мы встретимся снова, вы останетесь здесь навсегда. Сейчас вы должны вернуться к себе.

— Сэр, — сказал Каспиан. — Мне всегда хотелось посмотреть на их мир. Это нехорошо?

— Теперь ты не можешь пожелать плохого, сын мой, — сказал Аслан. — Ты увидишь их мир на пять минут их времени. Да, пяти минут тебе достаточно. — И Аслан объяснил ему, куда вернутся Джил и Юстэс, причем об экспериментальной школе он все, оказывается, знал.

— Дочь моя, — сказал Аслан, — отломи веточку от этого куста.

Она послушалась, и веточка сразу превратилась в тонкий хлыст.

— А теперь, сыны Адама, обнажите мечи, — продолжал Лев. — Но не пускайте их в дело, ибо я посылаю вас не против мужей, а против детей и трусов.

— Ты будешь с нами? — спросила Джил.

— Они увидят мою спину, — сказал Аслан.

Он быстро провел их через лес прямо к школьной ограде и зарычал так громко, что солнце покачнулось, стена перед ними обрушилась, и они увидели заросли и крышу под скучным осенним небом. Лев повернулся к Джил и Юстэсу, легко дохнул на них и лизнул им лоб. Потом он улегся в пролом стены, спиной к Англии; и в ту же минуту Джил увидела, что сквозь лавровые кусты к ним бегут те, кого она слишком хорошо знала. Почти все были тут — и Адела Пеннифевер, и Чолмли Старший, и Эдит Уинтерблот, и прыщавый Сорнер, и переросток Баннистер, и гнусные близнецы по фамилии Гаррет. Но они не добежали. Лица их изменились: всю тупость, подлость, важность, жестокость смыл неподдельный страх, ибо в стене зияла огромная дыра, в дыре лежал к ним задом лев с небольшого слона величиной, а на них неслись три воина с мечами, в сверкающих кольчугах. Они кинулись обратно, голося: «Убива-а-ают! Не-че-е-стно! Львы-ы-ы!» Директор (то была женщина) выбежала посмотреть, в чем дело. Увидев льва, дыру и непонятных рыцарей, она забилась в истерике и кинулась звонить в полицию, что из цирка сбежал лев, а из тюрьмы — уголовники, которые сломали ей стену и лезут с ножами. Тем временем Джил и Юстэс пробрались к себе и переоделись, а Каспиан вернулся к Аслану, который, уходя, дунул на стену, и пролом исчез. Когда полиция, явившись, не обнаружила ни льва, ни дыры, ни уголовников, но увидела директоршу, начались расспросы; и очень многое выяснилось, и человек десять выгнали. А друзья директорши поняли, что ей это место не подходит, и перевели ее в инспекторы, чтобы она руководила другими директорами. Когда же они подметили, что она и там не годится, ее протолкнули в парламент, где она и нашла себя.

Юстэс закопал как-то ночью свои красивые одежды на школьном дворе, а Джил увезла свои домой и блистала в них на следующем маскараде. Школа из экспериментальной стала просто хорошей, Джил и Юстэс навсегда остались друзьями.

А в далекой Нарнии король Рилиан похоронил своего отца Каспиана Десятого Мореплавателя и долго оплакивал его. Сам он правил мудро, страна процветала, хотя Хмур (ноги его, кстати сказать, зажили за три недели) часто напоминал, что ясное утро — к непогоде, а добрые времена скоротечны. Дыру в холме так и оставили. В жаркие дни нарнийцы спускаются туда с фонарями и плавают на лодочках в подземном море, рассказывая друг другу о землях и городах, лежащих под ним. Если вам посчастливится попасть в Нарнию, не забудьте заглянуть в эти пещеры.

 

Однажды Обезьян Хитр и ослик Недотёпа нашли львиную шкуру. Обезьян уговорил ослика надеть эту шкуру на себя…

И вот в Нарнии настают по истине ужасные времена: появляется «Аслан», но он отнюдь не добрый, как всегда. Он отдаёт ужасные приказания всем свободным говорящим зверям.

В Нарнии появляются тархистанцы. Они именем Аслана убивают говорящие деревья, заставляют говорящих животных работать на Тисрока.

Обезьян, показывая нарнийцам каждый вечер в неверном свете костра осла, переодетого в львиную шкуру, держит всех жителей в страхе. Но в борьбу за Нарнию вступают остатки неиспугавшихся нарнийцев во главе с королём Тирианом.

Так начинается последняя битва последнего короля Нарнии…

 

Глава 1

У КАМЕННОГО КОТЛА

В последние дни Нарнии далеко к западу, за Фонарной Пустошью, у самого Великого Водопада, жил Обезьян.

Лет ему было столько, что никто уже не помнил, когда поселился он в этих местах, и был он умнейшим, безобразнейшим, самым морщинистым обезьяном, какого только можно себе вообразить. Звали его Хитр, и жил он в развилке большого дуба в деревянном, крытом листьями домике. В этой части леса редко встречались говорящие звери, люди, гномы или какой-нибудь иной народ. Однако у Хитра был сосед и друг, осел по имени Лопух. По крайней мере они называли себя друзьями, но со стороны вам показалось бы, что Лопух скорее слуга Хитра, чем друг, — ведь любая работа доставалась ему. Когда они вместе ходили на реку, Хитр наполнял водой большие кожаные бурдюки, но обратно их тащил Лопух. Когда им нужно было что-нибудь в городе, ниже по течению, именно Лопух спускался вниз с пустыми корзинами на спине и возвращался с полными. А все те лакомства, которые он привозил, съедал Хитр, еще и приговаривая: «Ты ведь знаешь, я не могу есть траву и колючки, значит, справедливо вознаградить себя чем-нибудь другим». Лопух всегда отвечал: «Конечно, Хитр, конечно, я знаю». Лопух никогда не жаловался: он считал, что должен быть благодарен уже за то, что такой умный обезьян дружит с таким глупым ослом. Если Лопух и пытался иногда возразить, Хитр говорил: «Я, Лопух, лучше тебя знаю, что надо делать. Ты ведь неумен». И Лопух всегда отвечал: «Да, Хитр, это совершенно верно, я неумен», — вздыхал и делал, что ему велели.

Как-то утром в начале года оба они гуляли по берегу Каменного Котла — так называется глубокая котловина сразу под обрывами на западном краю Нарнии. Огромный водопад низвергается в озеро с непрерывным грохотом; с другой стороны вытекает Великая река, вода под водопадом беспрестанно бурлит и пенится, словно ее кипятят; отсюда и пошло название Каменный Котел. Ранней весной, когда в горах к западу от Нарнии тает снег, водопад вздувается и становится особенно бурным. Когда друзья смотрели на Каменный Котел, Хитр вдруг указал на что-то черным лоснящимся пальцем.

— Смотри! Что это?

— О чем вы? — спросил Лопух.

— Что-то желтое только что проплыло по водопаду и упало в Котел. Смотри, вот оно опять плывет. Мы должны узнать, что это.

— Должны? — переспросил Лопух.

— Конечно, должны, — сказал Хитр. — Может, это что-нибудь полезное. Будь другом, слазай-ка в Котел и вытащи эту штуку. Тогда мы сможем ее как следует рассмотреть.

— Лезть в Котел? — спросил Лопух, прядая длинными ушами.

— А как же иначе мы ее достанем? — сказал Обезьян.

— Но… но… — начал Лопух, — может, вам лучше вытащить ее самому? Видите ли, ведь это вам интересно, что это, а совсем не мне. И потом, у вас есть руки, вы можете что-нибудь ухватить не хуже человека или гнома. А у меня только копыта…

— Да, Лопух, — сказал Хитр. — Не ждал от тебя… Я о тебе думал лучше.

— Что я такого сказал? — робко спросил осел, ибо Обезьян казался глубоко оскорбленным. — Я хотел только…

— …чтобы я полез в воду, — сказал Хитр, — как будто ты не знаешь, какие у обезьян слабые легкие и как легко они простужаются! Прекрасно. Я полезу. Я уже продрог на этом ужасном ветру. Но я полезу. Возможно, я умру. Тогда ты пожалеешь. — Голос Хитра задрожал, словно он сейчас расплачется.

— Пожалуйста, не надо, пожалуйста, не надо, — не то проговорил, не то прокричал по-ослиному Лопух. — Я не хотел сказать ничего такого, Хитр, правда. Вы ведь знаете, я ужасно бестолковый и не могу думать о двух вещах сразу. Я забыл про ваши слабые легкие. Конечно, я все сделаю. Вы не должны сами лезть в воду. Обещайте, что не полезете, Хитр!

Хитр обещал, и Лопух зацокал копытами по каменистому берегу, ища спуск. Не говоря уже о холоде, совсем не шутка лезть в бурлящую и пенящуюся воду. Лопух целую минуту стоял, поеживаясь и набираясь решимости. Но тут Хитр окликнул его: «Может, все-таки лучше мне?» — и Лопух поскорее сказал: «Нет, нет. Вы обещали. Я сейчас». — И вошел в воду.

Волна с силой ударила его в морду, забила рот и ослепила. Потом он на несколько минут ушел под воду, а вынырнув, оказался совсем в другой части Котла. Тут водоворот подхватил его, закружил все быстрей и быстрей, отнес под самый водопад и потянул вниз. Оказавшись почти на дне, Лопух подумал, что больше не вынырнет; а когда все же вынырнул, увидел, что загадочный предмет тоже понесло к водопаду и тоже утянуло на дно, а всплыл он еще дальше, чем прежде. В конце концов, смертельно уставший, продрогший, весь в синяках, Лопух схватил-таки его зубами. Он вылез, таща эту штуку перед собой и путаясь в ней передними ногами, так как была она размером с хороший ковер, очень тяжелая, холодная и склизкая.

Он уронил ее перед Хитром и остановился, дрожа, отряхиваясь и пытаясь отдышаться. Но Обезьян даже не спросил, как он себя чувствует, даже не посмотрел на него: он был слишком занят — ходил вокруг вытащенного предмета, расправляя, поглаживая и обнюхивая его. Наконец нечистый блеск появился в его глазах, и он сказал:

— Это львиная шкура.

— Э-о-о-о-х, неужели? — с трудом выговорил Лопух.

— Интересно… интересно… интересно… — бормотал Хитр в глубокой задумчивости.

— Интересно, кто убил бедного льва? — подхватил Лопух. — Надо его похоронить.

— О, это не был говорящий лев, — сказал Хитр, — об этом можешь не беспокоиться. Выше водопадов в Западных Дебрях нет говорящих зверей. Эту шкуру носил дикий, бессловесный лев.

Кстати, так оно и было. Человек-охотник убил и освежевал этого льва в Западных Дебрях несколькими месяцами раньше. Но это не имеет отношения к нашей истории.

— И все же, Хитр, — сказал Лопух, — даже если эта шкура принадлежала дикому, бессловесному льву, приличней было бы устроить скромные похороны. Я хочу сказать, что львы — это вообще довольно… довольно серьезно. Сами знаете, из-за кого. Понимаете?

— Кончай рассуждать, Лопух. Ты в этом не силен. Из этой шкуры мы сделаем тебе шубу.

— Я не хочу, — сказал осел. — Это будет… я хотел сказать, другие звери могут подумать… ну, в общем, я не хотел бы…

— О чем это ты? — раздраженно перебил Хитр.

— Я думаю, будет неуважением к Великому Льву, если такой осел, как я, начнет расхаживать в львиной шкуре.

— Перестань, пожалуйста, спорить, — сказал Хитр. — Что такой осел, как ты, в этом понимает? Ты не умеешь думать, Лопух, так предоставь это мне. Почему ты не хочешь относиться ко мне так же, как я к тебе? Я знаю твои сильные стороны и ценю их. Я позволил тебе лезть в Котел, потому что знал — ты сделаешь это лучше меня. Но почему я не могу делать то, что я умею, а ты — нет? Позволят мне хоть что-нибудь делать? Будь же справедлив.

— Ну конечно, раз так… — сказал Лопух.

— Вот и я говорю, — подхватил Хитр. — Чем рассуждать, лучше бы пробежался до Чипингфорда и посмотрел, нет ли там апельсинов и бананов.

— Я так устал, Хитр! — взмолился Лопух.

— Конечно, — сказал Обезьян, — и промок, и замерз, а бег рысцой — лучший способ согреться. Кроме того, сегодня в Чипингфорде базарный день.

Лопух не стал спорить.

Оставшись один, Хитр тут же заковылял к своему дереву то на двух, то на четырех лапах. Перемахивая с ветки на ветку, он забрался наверх, болтая и скаля зубы. В своем доме он нашел нитку, иголку и большие ножницы — он был умный Обезьян, и гномы научили его шить. Засунув в рот моток ниток (это была очень толстая нитка, скорее даже бечевка), отчего щека у него оттопырилась, словно он сосал огромную ириску, Хитр взял иглу в зубы и ножницы в левую лапу. Затем спустился с дерева и заковылял к львиной шкуре. Присев около нее на корточки, он принялся за работу.

Сразу прикинув, что туловище шкуры великовато для Лопуха, а шея коротковата, он отрезал большой кусок от туловища и смастерил из него длинный воротник для длинной ослиной шеи. Затем он отрезал голову и пришил воротник между головой и плечами. С обеих сторон шкуры он продел бечевку, так чтобы она завязывалась у осла на брюхе. То и дело над ним пролетали птицы, и Хитр останавливался, озабоченно поглядывая наверх. Он не хотел, чтобы кто-нибудь видел его работу. Но все эти птицы были неговорящие, так что он мог не волноваться.

Лопух вернулся поздно вечером. Он не бежал, а устало трусил.

— Апельсинов нет, — сказал он. — И бананов тоже. И я очень устал. — И он лег.

— Иди сюда и примерь свою новую львиную шубу.

— Надоела мне эта шкура, — ответил Лопух. — Я примерю ее утром. Сегодня я слишком устал.

— Какой же ты злой, Лопух, — сказал Хитр. — Если даже ты устал, что же говорить обо мне? Пока ты разгуливал по долине, я не покладая рук трудился над твоей новой шубой. Мои лапы так устали, что еле держали ножницы. А ты даже не сказал спасибо, даже не взглянул, тебя совсем не трогает, — и… и…

— Дорогой Хитр, — мгновенно поднялся Лопух, — простите меня, негодного! Конечно, я хочу ее примерить. Она просто потрясающая. Примерьте ее на меня сейчас же.

Пожалуйста.

— Ладно, стой здесь, — сказал Хитр. Шкура была слишком тяжела для него, но наконец, пыхтя и отдуваясь, он напялил ее на осла, завязал бечевку под его брюхом, привязал ноги к ногам, а хвост к хвосту. Тот, кто видел настоящего льва, не ошибся б и на секунду. Но тот, кто льва не видел, глядя на Лопуха в львиной шкуре, мог бы принять его за льва, если, конечно, не подходить слишком близко, или при слабом свете и если Лопух не стал бы кричать по-ослиному или стучать копытами.

— Ты выглядишь замечательно, просто замечательно, — сказал Обезьян. — Если кто-нибудь увидит тебя сейчас, он подумает, что перед ним сам Аслан, Великий Лев.

— Это было бы ужасно, — ответил Лопух.

— Нет, напротив, — возразил Хитр. — Все бы делали то, что ты прикажешь.

— Да я не хочу ничего приказывать.

— Подумай только, сколько добра мы могли бы сделать! — сказал Хитр. — Я бы тебе советовал, конечно. Я бы придумывал мудрые указы. И все подчинялись бы нам, даже король. Мы навели бы в Нарнии полный порядок.

— Мне казалось, что в Нарнии и так полный порядок, — сказал Лопух. — Разве нет?

— Как! — вскричал Хитр. — Полный порядок?! При том, что нет ни апельсинов, ни бананов?

— Ну, знаете, — сказал Лопух, — не так уж многим… я думаю, вряд ли они нужны кому-нибудь, кроме вас.

— И сахар тоже, — добавил Хитр.

— М-да, — промолвил осел. — Его бы хорошо побольше.

— Итак, решено, — сказал Хитр. — Ты выдаешь себя за Аслана, а я советую тебе, что говорить.

— Нет, нет, нет, — испугался Лопух. — Не говорите таких ужасных вещей. Так нельзя, Хитр. Я не умен, но это я знаю. Что с нами будет, если вернется настоящий Аслан?

— Надеюсь, он будет очень рад, — сказал Хитр. — Возможно, он послал нам львиную шкуру специально, чтоб мы навели порядок. Как бы то ни было, пока он не возвращается.

В этот самый момент прямо над ними раздался страшный удар грома, и земля задрожала под ногами. Оба зверя потеряли равновесие и повалились на землю.

— Вот, — с трудом выговорил Лопух, когда к нему вернулся дар речи. — Это знамение. Мы сделали что-то чудовищное. Сейчас же снимите с меня эту ужасную шкуру.

— Нет, нет, — возразил Обезьян (голова у него работала очень быстро). — Это совсем другое знамение. Я только что хотел сказать, что настоящий Аслан, раз уж ты его помянул, пошлет нам землетрясение и гром, чтобы выказать свое одобрение. Я почти уже начал, но знамение произошло раньше, чем я успел произнести хоть слово. Теперь ты просто должен. И пожалуйста, не будем больше спорить. Ты прекрасно знаешь, что не разбираешься в таких вещах. Что может осел понимать в знамениях?

 

Глава 2

ОПРОМЕТЧИВОСТЬ КОРОЛЯ

Тремя неделями позже последний король Нарнии сидел под могучим дубом. Дуб рос перед дверью охотничьего домика, где король нередко проводил неделю-другую славной весенней порой. Домик был невысокий, крытый соломой и стоял недалеко от восточного края Фонарной Пустоши, несколько выше слияния рек. Король любил пожить здесь простой жизнью, подальше от суеты и пышности Кэр-Параваля, королевского города. Звали его Тириан, лет ему было двадцать — двадцать пять, он был широкоплеч, крепок и мускулист, но борода только начинала пробиваться. У него были голубые глаза и бесстрашное, честное лицо.

Никого не было с ним этим весенним утром, кроме лучшего друга, единорога по имени Алмаз. Они любили друг друга, как братья, и каждый был обязан другому жизнью. Благородный зверь стоял возле королевского кресла и, изогнув шею, потирал голубым рогом белый, как сметана, бок.

— Знаешь, Алмаз, сегодня я просто не нахожу себе места, — сказал король. — Я не могу ни о чем думать, кроме этих удивительных новостей. Как ты думаешь, услышим мы сегодня что-нибудь еще?

— Поистине удивительные вести, государь. Ни в наши дни, ни в дни наших отцов, ни в дни наших дедов не случалось подобного, — сказал Алмаз. — Если, конечно, это правда.

— Как это может быть неправдой? — сказал король. — Больше недели назад первая птица пролетела над нами, крича, что Аслан здесь, Аслан снова вернулся в Нарнию. Потом были белки. Сами они его не видели, но сказали, что он, несомненно, в наших лесах. Потом прискакал олень. Он сообщил, что видел его собственными глазами, издалека, при лунном свете, на Фонарной Пустоши. Потом пришел темнолицый бородатый человек, торговец из Тархистана. Тархистанцев не интересует Аслан, но этот человек рассказывал о его появлении как о чем-то несомненном. И, наконец, прошлой ночью приходил барсук — он тоже видел Аслана.

— В самом деле, государь, — сказал Алмаз. — Я верю в это. Если по мне этого не видно, то лишь оттого, что великая радость не дает мне увериться окончательно. Это слишком прекрасно, чтобы быть правдой.

— Да, — промолвил король. Глаза его сияли, и он почти дрожал от восторга. — Я не смел и мечтать об этом.

— Слушайте! — сказал Алмаз, склоняя голову набок и настораживая уши.

— Что там? — спросил король.

— Стук копыт, государь, — отвечал Алмаз. — Скачет лошадь. Очень тяжелая лошадь. Должно быть, кентавр. А вот и он.

Огромный златобородый кентавр стремительно приближался к королю. Человеческий пот выступил у него на лбу, конский пот — на боках. Остановившись, он склонился в глубоком поклоне.

— Приветствую вас, — произнес он низким, как у быка, голосом.

— Эй, мальчик! — крикнул король, оборачиваясь через плечо к двери охотничьего домика. — Чашу вина доблестному кентавру! Добро пожаловать, Руномудр. Когда ты отдышишься, ты сообщишь нам свои вести.

Из домика вышел паж с большой, причудливо вырезанной деревянной чашей и поднес ее кентавру. Тот поднял чашу и сказал:

— Я пью сперва за Аслана и за истину, государь, потом за ваше величество. — Он одним глотком выпил вино (которого хватило бы на шестерых крепких мужчин) и вернул пажу пустую чашу.

— Теперь скажи нам, Руномудр, — молвил король, — привез ли ты новые вести об Аслане?

Кентавр нахмурил брови.

— Государь, — начал он, — вам известно, как долго живу и как долго изучаю я звезды, ибо мы, кентавры, живем дольше людей и даже дольше твоего племени, единорог. Но ни разу за эти долгие годы не появлялись на небесах столь страшные знаки, как те, что я вижу каждую ночь с начала этого года. Звезды ничего не говорят ни о приходе Аслана, ни о мире, ни о радости. Благодаря моему искусству я знаю, что такого ужасного сочетания планет не было много столетий. Я хотел уже отправиться к вашему величеству и предупредить, что великое зло приближается к Нарнии. Но прошлой ночью меня достиг слух, что в Нарнию прибыл Аслан. Государь, не верьте этому. Этого быть не может. Звезды не лгут, но лгут люди и звери. Если бы Аслан и впрямь прибыл в Нарнию, небеса предсказали бы это. Если бы он действительно прибыл, благоприятнейшие из звезд собрались бы в его честь. Все слухи — ложь.

— Ложь! — с горячностью воскликнул король. — Кто в Нарнии, да и во всем мире, осмелится на такую ложь? — И, сам того не замечая, положил руку на рукоять меча.

— Я не знаю этого, о король, — ответил кентавр, — но я знаю, что на земле есть лжецы и что их нет среди звезд.

— Я думаю, — сказал Алмаз, — Аслан может прийти, хотя бы все звезды на небе предсказывали обратное. Он не раб звезд, но их создатель. Разве не говорится в древних сказаниях, что он не ручной лев?

— Прекрасно сказано, Алмаз! — воскликнул король. — Это те самые слова: не ручной лев. Так говорится во многих сказаниях.

Руномудр поднял руку, собираясь сказать королю что-то важное, но неожиданно из леса послышались жалостные вопли. Они раздавались все ближе, но лес на западе был такой густой, что пришельца было не разглядеть.

— О горе, горе, горе, — кричал голос, — горе моим братьям и сестрам! Горе священным деревьям! Леса пустеют. На нас идут топоры. Нас рубят. О горе, горе, горе!..

С последним возгласом появилась женщина, такая высокая, что голова ее приходилась вровень с головой кентавра; и еще она походила на дерево. Если вы никогда не видели дриаду, ее очень трудно описать, но, хоть раз увидев, вы будете безошибочно ее узнавать — по каким-то особенностям цвета, голоса, волос. Король Тириан и его друзья сразу поняли, что перед ними дух соснового дерева.

— Правосудия, государь! — вскричала она. — Я призываю вас на помощь! Будьте опорой своему народу! Они вырубают нас на Фонарной Пустоши. Сорок огромных стволов моих братьев и сестер уже лежат на земле.

— Как, леди? Вырубают Фонарную Пустошь? Убивают говорящие деревья?! — вскричал король, вскакивая и выхватывая меч. — Как они посмели? И кто это посмел? Во имя Аслана…

— А-а-а, — выговорила дриада, вздрагивая, словно от сильной боли. Она вздрагивала через небольшие промежутки времени, словно от повторяющихся ударов, а потом — будто ей неожиданно перерезали обе ноги — упала в траву; еще мгновение — и она уже была мертва; потом она исчезла. Все понимали, что это значит: за много миль отсюда срубили ее дерево.

От скорби и гнева король на минуту потерял дар речи. Наконец он проговорил:

— Вперед, друзья. Мы должны, не теряя ни минуты, поспешить вверх по реке и найти негодяев, поднявших руку на деревья. Пощады им не будет.

— Со всей моей охотой, государь, — промолвил Алмаз. Но Руномудр сказал:

— Государь, даже в гневе не следует терять осторожности. Назревают странные события. Если бунтовщики в долине вооружены, нам троим с ними не справиться. Если бы вы согласились подождать, пока…

— Я не желаю ждать и доли секунды, — сказал король. — Но пока мы с Алмазом отправимся вперед, скачи во весь опор в Кэр-Параваль. Вот тебе опознавательный знак — мое кольцо. Возьми два десятка конных латников, и два десятка говорящих псов, и десяток гномов, искусных в стрельбе из лука, и одного-двух леопардов, и великана Многопуда. Веди их вслед за нами, не теряя времени.

— Со всей моей охотой, государь, — сказал Руномудр. В следующую минуту он уже скакал галопом вниз по долине.

Король шел большими шагами, то сжимая кулаки, то бормоча что-то про себя. Алмаз молча шел рядом. Тишину нарушало лишь звяканье золотой цепи на шее единорога да мерная поступь черных копыт и двух ног.

Вскоре они достигли реки и свернули на заросшую травой дорогу; слева от них была река, справа — лес. Спустя некоторое время они вышли к месту, где земля становилась неровной, а густой лес спускался прямо к воде. Дальше дорога шла по южному берегу. Тут был брод. Вода доходила Тириану до подмышек, но Алмаз (на своих четырех ногах ему было куда легче держаться) шел справа от него, ослабляя силу течения. Тириан сильной рукой обхватил шею единорога, и оба благополучно переправились на другой берег. Король все еще был в таком гневе, что не заметил холода. Но, выйдя на берег, он, конечно, тотчас же вытер свой меч воротником плаща (это было единственное место, оставшееся сухим).

Теперь они шли на запад; река была справа от них, Фонарная Пустошь расстилалась впереди.

Они прошли больше мили, когда оба вдруг остановились, одновременно воскликнув. Король сказал: «Что это?»; Алмаз — «Глядите!»

— Это плот, — сказал король Тириан. Так оно и было. Полдюжины великолепных стволов, свежесрубленных и очищенных от веток, были связаны в плот и быстро плыли по реке. На плоту стояла водяная крыса и споро правила шестом.

— Эй! Водяная крыса! Что это ты делаешь? — закричал король.

— Везу в Тархистан бревна на продажу, государь, — сказала крыса и вежливо приподняла ухо, как могла бы приподнять шляпу, если б, конечно, шляпа на ней была.

— В Тархистан?! — загремел Тириан. — Что ты говоришь?! Кто приказал рубить эти деревья?

В это время года река течет очень быстро, и плот уже миновал короля и Алмаза. Но крыса крикнула через плечо:

— Приказ Льва, государь. Самого Аслана. — И она прибавила что-то еще, чего они уже не могли разобрать.

Король и единорог уставились друг на друга. Ни в одном самом опасном бою они бы так не испугались.

— Аслан, — очень тихо произнес наконец король. — Аслан. Может ли это быть? Может ли он рубить священные деревья и убивать дриад?

— Если только дриады не совершили чего-нибудь чудовищного, — прошептал Алмаз.

— Но продавать их в Тархистан… — сказал король. — Возможно ли это?

— Не знаю, — печально ответил Алмаз. — Он же не ручной лев.

— Ну что ж, — сказал наконец король. — Мы должны отправиться вперед и принять ниспосланное нам приключение.

— Это единственное, что нам остается, государь, — сказал единорог. Он не подумал, как глупо им отправляться вдвоем; не подумал об этом и король — гнев затуманил их мысли. Однако опрометчивость эта имела самые гибельные последствия.

Внезапно король тяжело оперся о шею друга и склонил голову.

— Алмаз, — сказал он. — Что нас ждет? Ужас переполняет мое сердце. Если бы мы умерли днем раньше, мы были бы счастливы.

— Да, — сказал Алмаз. — Мы слишком долго жили. Наступает самое худшее. — Они постояли с минуту и продолжили путь.

Спустя некоторое время они услышали «тук-тук-тук» — стук топоров по бревну, однако ничего еще не видели, потому что склон круто уходил вверх. Когда они достигли вершины, вся Фонарная Пустошь открылась их глазам. И от зрелища этого король побледнел.

Прямо в сердцевине древнего леса — где росли золотые и серебряные деревья и где ребенок из нашего мира посадил некогда Древо Защиты — шла широкая просека. Это была страшная просека, она тянулась как свежая рана, изборожденная колеями от деревьев, которые тащили к реке. Кругом толпился занятый работой народ, хлопали бичи, лошади с усилием тащили бревна. Сначала королю бросилось в глаза, что больше половины толпы не говорящие звери, а люди. Еще страшнее было то, что это не белокурые обитатели Нарнии, а темнолицые и бородатые жители Тархистана, великой и жестокой державы, лежащей к югу от Орландии, за великой пустыней. Не то чтобы в Нарнии нельзя было встретить одного-двух тархистанцев — торговцев или послов, тем более что между Нарнией и Тархистаном в то время был мир; но Тириан не мог понять, отчего их так много и почему они рубят нарнийский лес. Он крепче сжал меч и обернул плащом левую руку. Они быстро спустились.

Двое тархистанцев вели лошадь, тащившую бревно. В тот момент, когда король подошел к ним, бревно попало на плохой участок колеи.

— Тащи, сын лени! Тащи, упрямая свинья! — кричали тархистанцы, щелкая бичами. Конь и без того старался изо всех сил: глаза его налились кровью, он весь покрылся пеной.

— Работай, ленивая скотина! — закричал один из тархистанцев; при этом он жестоко стегнул лошадь. И тут произошла поистине ужасная вещь.

До сих пор Тириан не сомневался, что тархистанцы привели своих собственных лошадей, бессловесных и неразумных, подобно лошадям нашего мира. И хотя издевательство над бессловесной лошадью было ему отвратительно, он, естественно, больше думал об убийстве деревьев. Ему и в голову не приходило, что кто-нибудь посмеет запрячь свободную нарнийскую лошадь, тем более подгонять ее бичом. Когда зверский удар обрушился на коня, тот поднялся на дыбы и произнес, чуть не крича:

— Глупец и тиран! Не видишь — я делаю все, что могу?!

Едва Тириан понял, что перед ним нарнийский конь, и его и Алмаза охватил такой гнев, что оба уже не понимали, что делают. Король поднял меч, единорог опустил голову, оба стремительно бросились вперед. Через несколько минут тархистанцы лежали мертвыми, один — обезглавленный мечом короля, другой — пронзенный в самое сердце рогом Алмаза.

 

Глава 3

ОБЕЗЬЯН ВО СЛАВЕ

— Почтенный Конь, почтенный Конь, — говорил король, поспешно перерезая постромки, — как удалось чужестранцам поработить вас? Разве Нарния завоевана? Разве была битва?

— Нет, государь, — задыхаясь, выговорил конь. — Аслан здесь. Все это по его приказу. Он велел…

— Берегитесь, государь, — сказал Алмаз. Тириан поднял глаза и увидел, что со всех сторон бегут тархистанцы, а с ними несколько говорящих зверей. Двое убитых упали без крика, и прошло несколько секунд, прежде чем остальные поняли, что происходит. Но теперь они поняли. Многие сжимали в руках ятаганы.

— Скорее! Садитесь на меня! — крикнул Алмаз.

Король вскочил на спину старому другу; тот поскакал прочь. Когда они оставили врагов далеко позади, единорог дважды или трижды сменил направление, пересек ручей и крикнул, не замедляя шаг:

— Куда теперь, государь? В Кэр-Параваль?

— Остановись, друг мой, — промолвил Тириан. — Дай мне спешиться. — Он соскользнул со спины единорога и повернулся к нему.

— Алмаз, — произнес король. — Мы совершили тягчайшее преступление.

— Они нас вынудили, — ответил Алмаз.

— Но напасть на них врасплох, не вызвав их на бой, — напасть на безоружных! Я навсегда опозорен.

Алмаз понурил голову. Ему тоже было стыдно.

— И потом, — сказал король, — конь говорил, что это все по приказу Аслана. И крыса говорила то же самое. Все говорят, что Аслан здесь. Что, если это правда?

— Государь, как же мог Аслан отдать столь ужасный приказ?

— Он не ручной лев, — сказал Тириан. — Откуда нам знать, что может и что не может Аслан. Нам, убийцам? Алмаз, я вернусь. Я отдам свой меч, предам себя в руки тархистанцев и попрошу их отвести меня к Аслану. Пусть он судит меня.

— Это верная смерть, — сказал Алмаз.

— Неужели, по-твоему, меня волнует, приговорит меня Аслан к смерти или нет? — произнес король. — Не лучше ль умереть, чем жить и знать, что Аслан пришел и не похож на Аслана, в которого мы верили и которого ждали? Как будто взошло солнце, и солнце это черное.

— Я понимаю, — сказал Алмаз. — Как будто ты пьешь воду, и это сухая вода. Вы правы, государь. Идем, сдадимся сами.

— Нет надобности идти нам обоим.

— О, если только мы любили друг друга, дозвольте мне идти с вами теперь! — сказал единорог. — Если вы умрете, а Аслан — не Аслан, зачем мне жить?

Они повернули и пошли назад, роняя горькие слезы.

Как только они дошли до просеки, тархистанцы подняли крик и бросились на них с оружием. Но король протянул им меч рукоятью вперед и сказал:

— Я, бывший король Нарнии, ныне — бесславный рыцарь, сам предаю себя правосудию Аслана. Ведите меня к нему.

— И меня тоже, — сказал Алмаз.

Темнолицые люди окружили их плотной толпой, пахнущей чесноком и луком, белки глаз угрожающе сверкали на коричневых лицах. Они набросили веревочную петлю на шею единорога; они забрали у короля меч и связали ему руки за спиной. Один из тархистанцев, походивший на начальника (у него вместо тюрбана был шлем), сорвал золотой обруч с головы Тириана и поспешно спрятал в своей одежде.

Они провели обоих пленников вверх по склону холма, где была широкая вырубка. И вот что увидели пленники.

В центре вырубки, на самой вершине холма, стояла небольшая хижина, крытая соломой и походившая на хлев. Дверь ее была заперта. На траве перед входом сидел Обезьян. Тириан и Алмаз, ожидавшие увидеть Аслана и ничего не слыхавшие про Обезьяна, остановились в недоумении. Это, конечно, был Хитр собственной персоной, только раз в десять безобразней, чем в бытность свою у Каменного Котла, потому что теперь он был одет в ярко-алый кафтан, сшитый на гнома и потому плохо на нем сидевший, а голову его венчало что-то вроде бумажной короны. На задних лапах, никогда не стоящих как следует (ведь, как вы знаете, задние лапы у обезьян больше похожи на руки), были туфли, расшитые драгоценными камнями. Рядом лежала куча орехов, Обезьян грыз их и сплевывал шелуху. К тому же он постоянно задирал кафтан и чесался. Множество говорящих зверей стояло перед ним, почти все выглядели озабоченными и обескураженными. При виде пленников раздались вздохи и всхлипывания.

— О господин Хитр, глашатай Аслана, — сказал главный тархистанец. — Мы привели ваших пленников. Благодаря нашей ловкости, а также по милости великой богини Таш мы взяли живьем этих отъявленных убийц.

— Дайте мне меч этого человека, — сказал Хитр.

Они вручили Обезьяну королевский меч, с ножнами и перевязью. Тот нацепил его себе на шею, отчего стал выглядеть еще глупее.

— С этими двумя разберемся потом, — сказал он, сплевывая шелуху в сторону пленников. — Пока у меня есть дела поважнее. Эти могут подождать. Теперь слушайте меня. Первое — это орехи. Где предводитель белок?

— Здесь, господин, — сказала рыжая белка, выходя вперед и нервно кланяясь.

— Ах, вот ты где, — сказал Обезьян, бегая глазами. — Я хочу, то есть Аслан хочет еще орехов. Того, что вы принесли, недостаточно. Вы должны принести еще, ясно? Вдвое больше, нет — еще больше. Чтобы были здесь завтра на закате, и чтоб среди орехов не было ни мелких, ни порченых!

Среди белок пронесся шепот отчаяния, а предводитель, набравшись решимости, попросил:

— Пожалуйста, может быть, сам Аслан поговорит об этом с нами. Если б нам позволили его увидеть…

— Нет, вам не позволят, — сказал Обезьян. — Может, он будет так добр (хоть вы того не заслужили) и покажется этой ночью. Но он не позволит вам толпиться вокруг и приставать со своими вопросами! Все ваши просьбы передавайте через меня, так они доставляют ему меньше беспокойства. А вы, белки, живо за орехами! И чтоб завтра утром были здесь! А то пожалеете.

Бедные белки помчались прочь, словно за ними гналась собака. Новый приказ застал их врасплох — почти все орехи, заботливо припасенные на зиму, были съедены, а все остальное они уже отдали Обезьяну.

Тут из толпы раздался глубокий голос — он принадлежал косматому, клыкастому вепрю.

— Нет, почему мы не можем видеть Аслана и говорить с ним? — произнес он. — Когда в старые времена он появлялся в Нарнии, все могли говорить с ним лицом к лицу.

— Не верьте, — сказал Обезьян. — Даже если это и было, времена меняются. Аслан говорит, что был слишком мягок с вами. Он вам покажет, как думать, будто он ручной лев!

Звери тихонько захныкали, потом воцарилась мертвая тишина, еще более жалкая, чем стоны.

— Теперь запомните вот что, — сказал Обезьян. — Я слышал, некоторые говорят, что я обезьяна. Это ложь. Я — человек. Да, я похож на обезьяну, но потому, что очень стар — мне сотни и сотни лет. Я стар и мудр. Я мудр, и потому со мной одним говорит Аслан. Ему некогда разводить разговоры со всякими бестолковыми зверями. Он говорит мне, что вы должны делать, а я говорю вам. И советую делать это побыстрее — он шутить не любит.

Тишина стояла гробовая, только плакал маленький барсучонок да мать успокаивала его.

— Теперь еще, — продолжал Обезьян, засовывая за щеку очередной орех. — Я тут слышал среди лошадей такие толки, дескать, поторопимся и закончим поскорей работу с бревнами и опять будем свободны. Выкиньте это из головы. Все, кто может работать, будут работать и впредь. Аслан обо всем договорился с повелителем Тархистана, Тисроком, как зовут его наши темнолицые друзья. Всех лошадей, быков, ослов — всех пожизненно отправят в Тархистан. Там они будут возить тяжести, как это принято во всех странах. Всех роющих зверей — кротов, кроликов, гномов — отправят в рудники Тисрока. И…

— Нет, нет, нет, — завыли звери. — Этого не может быть. Аслан не продал бы нас в рабство Тисроку!

— Тихо! Молчать! — рявкнул Обезьян. — Кто говорит про рабство? Вы не будете рабами. Вы будете зарабатывать, и очень неплохо. Эти деньги пойдут в казну Аслана, на общее благо.

Он метнул взгляд — почти подмигнул главному тархистанцу. Тот поклонился и произнес в напыщенной тархистанской манере:

— Мудрейший глашатай Аслана, Тисрок (да живет он вечно) полностью одобряет превосходнейший план вашей светлости.

— Вот видите, — сказал Обезьян. — Все улажено. И все для вашего блага. На ваши деньги мы устроим в Нарнии настоящую жизнь. Рекой польются бананы и апельсины, дороги и большие города, школы и учреждения, конуры и намордники, седла и клетки, кнуты и тюрьмы — словом, все!

— Да мы не хотим всего этого, — сказал старый медведь. — Мы хотим быть свободными. И мы хотим, чтобы Аслан сам говорил с нами.

— Немедленно прекрати спорить, — сказал Обезьян. — Я этого не вынесу. Я человек, а ты — толстый, глупый, старый медведь. Что ты понимаешь в свободе? Вы все думаете, свобода — это делать что заблагорассудится. Нет. Это не настоящая свобода. Настоящая свобода — делать, что я вам велю.

— О-хо-хо, — проворчал медведь, почесывая за ухом. Он решил, что такое понять трудновато.

— Простите, — раздался тоненький голосок. Он принадлежал ягненку, такому юному и пушистому, что всех удивило, как он вообще осмелился заговорить.

— Что еще? — спросил Обезьян. — Быстрее.

— Простите, — повторил ягненок. — Я никак не пойму. Какие могут у нас быть дела с Тархистаном? Мы принадлежим Аслану. Они принадлежат Таш. Это их богиню зовут Таш, и они говорят, что у нее четыре руки и голова грифа. Они убивают людей на ее алтаре. Я не верю в Таш, но если она есть, как может Аслан дружить с ней?

Обезьян вскочил и шлепнул ягненка.

— Детка, — прошипел он, — отправляйся к мамочке сосать молочко. Что ты в этом смыслишь? А вы, остальные, слушайте. Таш — другое имя Аслана. Все эти старые взгляды, будто мы правы, а тархистанцы нет, — просто глупы. Теперь нам все известно. Тархистанцы называют то же самое другими словами. Таш и Аслан — просто разные имена сами знаете Кого. Поэтому мы можем больше не ссориться. Усвойте это как следует, тупые скоты. Таш — это Аслан. Аслан — это Таш.

Вы знаете, какой несчастной бывает иногда морда вашей собаки. Вспомните это и попытайтесь представить морды всех этих говорящих зверей — честных, покорных, сбитых с толку птиц, медведей, барсуков, кроликов, кротов, мышей, — еще более грустных. Хвосты их опустились, уши обвисли. У вас сердце бы разбилось от жалости, если бы вы увидели эти морды. Только один зверь не выглядел несчастным.

Это был кот — огромный рыжий котище в самом расцвете сил. Он сидел, выпрямившись и обернув хвостом задние лапы, в первом ряду, пристально смотрел на Обезьяна и тархистанского военачальника и ни разу не моргнул.

— Прошу прощения, — сказал кот, — вот это меня заинтересовало. Согласен ли с этим ваш тархистанский друг?

— Несомненно, — ответил тархистанец. — Превосходнейший Обезьян… я хотел сказать — человек… совершенно прав. «Аслан» не более и не менее чем «Таш».

— Главным образом не более чем Таш? — подсказал кот.

— Ничуть не более, — произнес тархистанец, глядя прямо в глаза коту.

— Ты удовлетворен, Рыжий? — спросил Хитр.

— О да, вполне, — холодно ответил кот. — Благодарю вас. Я хотел удостовериться. Кажется, я начинаю понимать.

До сих пор король и Алмаз хранили молчание. Они ждали, чтобы Обезьян приказал им говорить, ибо думали, что вмешиваться бесполезно. Но теперь, оглядевшись и увидев несчастные лица нарнийцев, Тириан понял, что они поверили, будто Аслан и Таш — одно и то же, и не выдержал.

— Обезьяна! — вскричал он могучим голосом. — Ты лжешь. Ты гнусно лжешь. Ты лжешь, как тархистанец. Ты лжешь, как обезьяна.

Он хотел продолжать и спросить, как жестокая Таш, которая питается кровью своих людей, могла оказаться тем же, кем был добрый Лев, чьей кровью спасена Нарния. Если бы он продолжал, правление Хитра могло кончиться в этот самый день, звери увидели бы правду и свергли обезьяну. Но прежде чем он произнес еще хоть слово, двое тархистанцев заткнули ему рот, а третий сбил с ног. Когда король упал, Обезьян провизжал испуганно и злобно:

— Уберите его! Уберите! Уберите туда, где ни мы его не услышим, ни он нас. Привяжите его к дереву. Я… То есть Аслан… будем судить его позже.

 

Глава 4

ЧТО СЛУЧИЛОСЬ ЭТОЙ НОЧЬЮ

Король был настолько ошеломлен неожиданным ударом, что с трудом понимал происходящее, пока тархистанцы развязали ему руки, потом вытянули их по бокам, прислонили его к ясеню, примотали веревками за лодыжки, колени, пояс и грудь и, наконец, оставили одного. Часто труднее всего переносить мелочи — и вот его больше всего мучило, что, падая, он разбил губу и теперь не мог вытереть тонкую струйку крови, щекотавшую подбородок.

Отсюда был виден маленький хлев на вершине холма и сидящий перед ним Обезьян. Король слышал, что тот все говорит и ему время от времени отвечают из толпы, но слов не разбирал.

«Хотел бы я знать, что они сделали с Алмазом», — подумал король.

Постепенно звери начали расходиться. Некоторые проходили совсем близко от Тириана. Они смотрели на связанного короля со страхом и жалостью, но ни один не заговорил. Час проходил за часом; сначала Тириану захотелось пить, потом есть. Наступил вечер, ему стало еще и холодно. Сильно болела спина. Солнце село, стемнело. И тут он услышал мелкие шажки и увидел, что к нему приближаются несколько маленьких существ. Слева шли трое мышей, в центре кролик, справа — двое кротов. Эти двое несли на спинах мешки, что в темноте выглядело весьма причудливо, и король не сразу понял, кто они такие. Затем звери, все сразу, встали на задние лапы, положили холодные передние ему на колени и покрыли их шумными звериными поцелуями. Они смогли дотянуться до колен, потому что говорящие звери в Нарнии выше своих бессловесных английских собратьев.

— Господин наш король, дорогой господин наш король! — раздались тихие пронзительные голоса. — Мы так сочувствуем вам. Мы не решаемся развязать вас, чтобы Аслан не рассердился. Но мы принесли вам ужин.

Тут же первая мышь проворно вскарабкалась наверх и уселась на веревке, обмотанной вокруг его груди, морща носик прямо напротив его лица. Вторая мышь вскарабкалась следом и устроилась как раз под первой. Остальные звери стояли внизу и передавали провизию наверх.

— Пейте, государь, потом вы сможете есть, — сказала верхняя мышь, и Тириан обнаружил у своих губ маленькую деревянную чашку. Она была не больше рюмочки для яиц, так что он едва ощутил вкус вина. Но мышь спустила ее вниз, где ее наполнили и вновь передали наверх. Так продолжалось, пока он не напился (кстати, жажду вообще лучше утолять множеством маленьких глотков, чем одним большим).

— Вот сыр, государь, — сказала первая мышь. — Не слишком много, а то вам снова захочется пить. — За сыром последовала овсяная лепешка со свежим маслом, за ней — еще немного вина.

— Теперь налейте немного воды, — сказала первая мышь. — Я умою короля. Тут кровь.

Король чувствовал, как что-то вроде маленькой губки освежило его лицо.

— Маленькие друзья, — сказал Тириан. — Чем я могу отблагодарить вас?

— Что вы, что вы, — запищали голоса. — Что еще могли мы сделать? Мы не хотим другого короля. Мы — ваш народ. Если б против вас был только Обезьян и тархистанцы, мы скорее дали бы изрубить себя в куски, чем позволили вас связать. Но мы не можем идти против Аслана.

— Вы думаете, это и впрямь Аслан? — спросил король.

— О да, да, — сказал кролик. — Он выходил из хлева прошлой ночью. Мы все его видели.

— На что же он похож? — спросил король.

— На огромного, страшного льва, разумеется, — ответила одна из мышей.

— Вы думаете, это Аслан убивает лесных нимф и продает вас в рабство тархистанцам?

— Это дурно, правда? — спросила вторая мышь. — Лучше б мы умерли раньше, чем все это началось. Но сомнений нет. Все говорят, что так приказал Аслан. И мы его видели. Мы не думали, что Аслан будет таким. Мы… мы хотели, чтоб он вернулся в Нарнию.

— Похоже, на этот раз он очень сердитый, — сказала первая мышь. — Видимо, мы, сами того не зная, совершили нечто ужасное. Он наказывает нас за что-то. Но, мне кажется, он мог бы сказать — за что!

— А вдруг мы и сейчас поступаем неверно? — произнес кролик.

— Мне все равно, — сказал крот. — Даже если это неверно, я бы опять поступил так же.

Но остальные зашептали: «Тише», «Осторожно», — а потом сказали королю:

— Простите нас, дорогой король, но мы должны вернуться. Нельзя, чтобы нас застали здесь.

— Оставьте меня, дорогие звери, — сказал король. — Ради всей Нарнии я не стал бы подвергать вас опасности.

— Доброй ночи, доброй ночи, — говорили звери и терлись носами о его колени. — Мы вернемся, если сможем. — И они засеменили прочь, а лес сделался еще более темным, холодным и одиноким, чем до их прихода.

Появились звезды, и медленно — о, как медленно! — текло время, пока последний король Нарнии, измученный, окоченевший, стоял, навытяжку привязанный к дереву.

Наконец что-то произошло.

Вдалеке зажегся красноватый свет. Потом на мгновение исчез и вновь появился, больше и ярче. Король увидел темные силуэты, они сновали туда-сюда, что-то приносили и сбрасывали на землю. Он догадался, что там разожгли костер и бросают в него вязанки дров. Он ясно видел хлев, освещенный красным заревом, толпу людей и зверей между ним и огнем и ссутулившуюся фигуру позади. Это, наверное, был Обезьян. Он что-то говорил толпе, но Тириан не мог разобрать слов. Обезьян трижды склонился до земли перед дверью хлева, потом поднялся и открыл дверь. Что-то на четырех ногах скованно и неуклюже вышло из хлева и стало лицом к толпе.

Не то стон, не то рев поднялся над толпой так громко, что стали слышны отдельные слова.

— Аслан! Аслан! Аслан! — кричали звери. — Поговори с нами. Утешь нас. Не сердись на нас больше.

Тириан не мог ничего разглядеть с такого расстояния, у хлева стояло что-то желтое и мохнатое. Тириан никогда не видел Великого Льва. Он никогда не видел даже обычного льва и не мог бы поручиться, что перед ним не Аслан. Однако он не ожидал, что Аслан окажется похож на это неуклюжее, безмолвное существо. Но кто его знает? На мгновение ужасная мысль пронзила его разум; но, вспомнив весь вздор о том, что Аслан и Таш — одно, он понял, что налицо обман.

Обезьян наклонился к голове желтого существа, словно прислушиваясь, обернулся и заговорил с толпой. Вновь раздался жалобный вой. Потом желтое существо, потоптавшись, развернулось и вошло — можно сказать, ввалилось — обратно в хлев, и Обезьян закрыл за ним дверь. Огонь начал меркнуть, погас совсем, и Тириан снова остался один средь холода и мрака.

Он думал, сколько королей жили и умерли в Нарнии в древние времена, и ему казалось, что он — самый из них несчастный. Он думал о прадеде своего прадеда, короле Рилиане, которого еще принцем похитила колдунья и многие годы прятала под землей северных великанов. Но в конце концов и у него все устроилось, ибо два чудесных ребенка неожиданно появились из страны за краем света и освободили его, и он вернулся в Нарнию и правил долго и счастливо. «А со мной совсем не так», — сказал себе Тириан.

Затем он мысленно отправился назад, во времена отца Рилиана, Каспиана Мореплавателя, которого пытался убить его дядя, коварный Мираз. Но Каспиан бежал в леса, прятался у гномов, и его история кончилась хорошо — Каспиану тоже помогли дети, только тогда их было четверо, они появились откуда-то извне мира, выиграли великую битву и вернули ему престол. «Но это было очень давно, — сказал себе Тириан. — Теперь такого не бывает». Потом он вспомнил (ибо в детстве хорошо учил историю), как те же четверо ребят, что помогли Каспиану, были в Нарнии более чем за тысячу лет до того; тогда они победили страшную Белую Колдунью, и положили конец вечной зиме, и потом (все четверо) правили в Кэр-Паравале, пока не выросли и не стали великими королями и прекрасными королевами, и правление их было золотым веком Нарнии. Аслан часто появлялся в этой истории. В других историях он тоже появлялся часто, как припомнил теперь Тириан. «Аслан и дети из другого мира, — думал Тириан. — Когда было хуже всего, всегда являлись они. Ах, если б это случилось сейчас!»

И он воззвал: «Аслан! Аслан! Аслан! Приди и помоги нам сейчас!»

Но по-прежнему вокруг были холод, мрак и тишина.

— Пусть меня убьют! — взывал король. — Я ничего не прошу для себя. Приди и спаси Нарнию.

И хотя лес и ночь не изменились, что-то изменилось в самом Тириане — необъяснимая, неоправданная надежда придала ему какие-то новые силы.

— О Аслан, Аслан, — горячо прошептал он. — Если ты не можешь прийти сам, пошли мне хотя бы помощников. Или позволь моему голосу проникнуть за пределы мира и призвать их на помощь. — И, не понимая, что делает, он закричал изо всех сил:

— Дети! Дети! Друзья Нарнии! Быстрее! На помощь! Через миры я зову вас — я, Тириан, король Нарнии, владетель Кэр-Параваля и император Одиноких Островов!

И тотчас он погрузился в сон (если то был сон) — ярче и яснее всех его прошлых снов.

Ему казалось, что он в светлой комнате, а перед ним за столом сидят семь человек. По-видимому, они только что кончили есть. Двое из них были очень старыми: старик с белой бородой и старая женщина с мудрыми, веселыми, лучистыми глазами. По правую руку от старика сидел юноша, еще не совсем взрослый, моложе Тириана, но с лицом короля и воина. То же можно было сказать и о другом юноше, сидевшем по правую руку от старой женщины. Напротив Тириана сидела белокурая девочка, помладше, а с другой стороны от нее — совсем юные мальчик и девочка. Одеты они были, как показалось Тириану, ужасно нелепо.

Но у него не было времени думать о таких мелочах, потому что младший мальчик и обе девочки тут же вскочили и одна из них вскрикнула. Старая женщина вздрогнула и часто задышала. Старик, должно быть, тоже сделал какое-то резкое движение, ибо стакан с вином справа от него упал на пол и разбился: Тириан явственно слышал звон.

Тут Тириан понял, что они его видят — они уставились на него, словно на привидение, — но он заметил, что юноша королевского вида, сидевший справа от старика, не шевельнулся (хотя и побледнел), только крепко сжал кулаки, а потом произнес:

— Говори, если ты не призрак и не сон. Ты похож на нарнийца, а мы — семеро друзей Нарнии.

Тириан хотел заговорить, он пытался выкрикнуть, что он, король Нарнии, в великой нужде. Но обнаружил (как мы иногда обнаруживаем во сне), что слов его не слышно. Юноша, говоривший с ним, поднялся из-за стола.

— Тень, или дух, или кто иной, — произнес он, в упор глядя на Тириана. — Если ты из Нарнии, именем Аслана заклинаю тебя — говори. Я — Верховный Король Питер.

Комната поплыла перед глазами Тириана. Семеро стали прозрачными; они заговорили все разом, что-то вроде: «Смотрите! Он исчезает!», «Он тает», «Он пропадает». Через минуту он совершенно проснулся, по-прежнему привязанный к дереву, совсем замерзший и одеревеневший. Лес был полон бледным, печальным светом, как перед восходом солнца, и король насквозь промок от росы; утро почти наступило.

Это пробуждение было худшим в его жизни.

 

Глава 5

КАК К КОРОЛЮ ПРИШЛА ПОМОЩЬ

Но отчаяние длилось недолго. Послышался глухой удар, почти сразу за ним второй, и перед ним оказались двое детей. Секундой раньше лес впереди был совершенно пуст, и он был уверен, что дети не вышли из-за дерева за его спиной, иначе он бы слышал их шаги. Они просто появились ниоткуда. С первого взгляда он заметил, что на них нелепые, блеклые одежды, как на людях в его сне; со второго — что это мальчик и девочка, младшие из семерых.

— Ух ты! — сказал мальчик. — Обалдеть! Я думал…

— Скорей отвяжи его, — сказала девочка. — Поговорить можно и после. — И она прибавила, обращаясь к Тириану: — Простите, что мы задержались. Мы прибыли, как только смогли.

Пока она говорила, мальчик вытащил из кармана ножик и быстро перерезал веревки — даже слишком быстро, ибо король так окоченел и онемел от холода, что рухнул на четвереньки, как только лопнула последняя веревка. Он не смог подняться, пока не растер как следует ноги.

— Вот, — сказала девочка. — Ведь это вы появились перед нами той ночью, когда мы все ужинали? Около недели назад.

— Около недели, прекрасная девица? — удивился Тириан. — Сон привел меня в ваш мир всего десять минут тому назад.

— Обычная неразбериха со временем! — произнес мальчик.

— Теперь я вспоминаю, — сказал Тириан. — Об этом тоже говорилось во многих историях. Время в вашей удивительной стране течет иначе, чем у нас. Но раз мы заговорили о времени, самое время уходить отсюда, ибо враги мои близко. Пойдете ли вы со мной?

— Конечно, — сказала девочка. — Ведь мы здесь, чтобы вам помогать.

Тириан поднялся на ноги и быстро повел их вниз по склону холма, на юг, подальше от хлева. Он не знал точно, куда идет, но хотел поскорее выйти на каменистое плато, где бы не оставалось следов, а затем пересечь воду, чтобы их нельзя было учуять. Почти час они карабкались по скалам и переходили вброд ручьи, и, конечно, было не до разговоров. Тириан украдкой разглядывал своих спутников. Он не мог поверить, что идет с созданиями из другого мира: древние сказания становились реальными… Теперь могло случиться все что угодно.

— Итак, — сказал Тириан, когда они достигли небольшой лощины, полого спускавшейся перед ними среди молодых ясеней, — мы достаточно далеко от этих негодяев и можем идти помедленней.

Солнце встало, на каждой ветке сверкали капли росы, пели птицы.

— Как насчет чего-нибудь стрескать? Это я про вас, государь, мы-то позавтракали, — сказал мальчик.

Тириан не понял, что значит «стрескать», но, когда мальчик открыл набитый ранец, который нес с собой, и вытащил замасленный сплющенный пакет, все стало ясно. Король страшно изголодался, хотя совсем не думал об этом. В пакете были два сандвича с крутыми яйцами, два сандвича с сыром и два сандвича с чем-то вроде мармелада, и король бы непременно расспросил, что это, если б не был так голоден, — ведь такого в Нарнии никто не пробовал. Они достигли устья лощины, когда король доедал последний сандвич. Здесь, под мшистым обрывом, бил родничок. Все трое попили и сполоснули разгоряченные лица.

— А теперь, — сказала девочка, убирая со лба мокрую прядь, — не расскажете ли вы нам, почему вы были привязаны и что все это значит?

— Со всей моей охотой, сударыня, — отвечал Тириан. — Но нам нельзя останавливаться. — И пока они шли дальше, он рассказал им, кто он и что с ним произошло. — А теперь, — закончил он, — мы идем к одной из трех башен, построенных моим пращуром для охраны Фонарной Пустоши от каких-то опасных разбойников, обитавших здесь в то далекое время. Благодарение Аслану, у меня не отняли ключей. В башне хранится запас оружия, кольчуги и кой-какой провиант; впрочем, лучше сухарей там ничего нет. Кроме того, мы сможем в безопасности обдумать наши планы. А теперь, прошу вас, расскажите мне, кто вы и какова ваша история.

— Я Юстэс Вред, а это Джил Поул, — сказал мальчик. — Мы однажды уже были здесь, много лет назад, больше года по нашему времени. Здесь был такой парень, принц Рилиан, они его еще держали под землей, пока квакль Хмур не сунул ногу…

— О! — воскликнул Тириан. — Вы те самые Юстэс и Джил, что спасли короля Рилиана от колдовских чар?

— Да, мы, — сказала Джил. — Так он теперь король Рилиан? Ой, конечно, так и должно быть. Я забыла…

— О нет, — ответил Тириан. — Он умер больше двухсот лет назад. Я его потомок в седьмом колене.

Джил изменилась в лице.

— Вот чем плохо возвращаться в Нарнию… — сказала она, а Юстэс продолжал:

— Теперь вы знаете, кто мы, государь, — сказал он. — А все было так. Профессор и тетя Полли собрали всех друзей Нарнии вместе…

— Я не знаю этих имен, Юстэс, — сказал Тириан.

— Они попали в Нарнию в самом начале, в тот день, когда звери научились говорить.

— Клянусь Львиной Гривой! — вскричал Тириан. — Те двое! Лорд Дигори и леди Полли! С самой зари мира! И они еще живы в вашем мире? Удивительные и славные дела! Но продолжай, продолжай!

— Знаете, она вообще-то нам не тетя, — сказал Юстэс. — Она мисс Пламмер, но мы ее зовем тетей Полли. Так вот, они собрали нас вместе; отчасти, чтоб как следует потрепаться о Нарнии (ведь ни с кем другим об этом не поговоришь), но еще и потому, что у профессора было такое чувство, будто мы кому-то нужны. Ну, потом вы явились, как привидение или незнамо что, и перепугали нас до полусмерти, а потом исчезли, ни слова не сказав. Мы сразу усекли, что у вас тут что-то не так. Ладно, но как сюда попасть? Одного желания мало. Мы все думали, и наконец профессор сказал, что единственный способ — это волшебные кольца. Те самые кольца, при помощи которых они с тетей Полли давным-давно, еще детьми, были здесь, еще до нашего рождения. Они тогда закопали кольца в саду, в лондонском доме (Лондон — это наш большой город, государь), а дом этот потом продали. Так что надо было сообразить, как их достать. Ни за что не угадаете, что мы придумали! Питер и Эдмунд — Верховный Король Питер, он говорил с вами — отправились в Лондон и забрались в сад рано утром, пока никто не встал. Они оделись рабочими, чтоб, если кто их увидит, решил, что они чинят канализацию. Жаль, меня не было, — знатная была потеха. Видимо, они все нашли, потому что на следующий день Питер отбил нам телеграмму — это такое известие, государь, я объясню в другой раз, — где говорилось, что кольца у них. А нам с Джил надо было обратно в школу — только мы двое еще ходим в школу, причем в одну и ту же. Поэтому Питер и Эдмунд решили встретить нас по дороге и отдать кольца. Видите ли, в Нарнию должны были отправиться мы двое — старшие не могут сюда вернуться. Мы сели в поезд (это такая штука, на которой люди путешествуют в нашем мире — много вагонов, сцепленных вместе), а профессор, тетя Полли и Люси отправились с нами. Мы хотели быть вместе как можно дольше. Так вот, мы ехали в поезде, и, когда уже подъехали к станции, где остальные нас встречали, и я уже высматривал их в окошко, нас ужасно тряхануло, раздался грохот — и вот мы в Нарнии. И как раз там, где ваше величество были привязаны к дереву.

— И вы не воспользовались кольцами? — спросил Тириан.

— Нет, — ответил Юстэс, — даже не видели их. Аслан все сделал сам, без всяких колец.

— Но у Верховного Короля Питера они есть, — сказал Тириан.

— Да, — сказала Джил, — но не думаю, что от этого будет прок. Когда двое других Пэвэнси — король Эдмунд и королева Люси — были здесь в последний раз, Аслан сказал, что они больше не вернутся в Нарнию. И он сказал что-то в этом роде Верховному Королю, только раньше. Хотя, можете не сомневаться, Питер тут же явится, если ему позволят.

— Что-то жарковато становится, — сказал Юстэс. — Далеко еще, государь?

— Смотрите, — сказал Тириан и указал вперед. Над верхушками деревьев виднелись мрачные зубчатые стены, и через несколько минут они вышли на большую поляну. Ее пересекал ручей, по ту сторону которого они увидели приземистую квадратную башню с узкими окнами и тяжелой дверью.

Внимательно оглядевшись, Тириан убедился, что врагов поблизости нет. Он подошел к башне и постоял с минуту, вынимая из-под охотничьих одежд связку ключей, которую носил на шее на тонкой серебряной цепочке. Два ключа были золотые, другие богато изукрашенные — сразу видно, что ключи эти от потайных комнат во дворце или от сундуков и шкатулок благоуханного дерева с королевскими сокровищами. Но ключ, который он сейчас вставлял в замок, был обычный: большой и более грубый. Замок заржавел; Тириан испугался, что не сможет его открыть. Наконец ему это удалось, и дверь распахнулась с мрачным скрипом.

— Прошу вас, друзья, — сказал Тириан. — Боюсь, это лучший дворец, куда король Нарнии может пригласить сейчас своих гостей.

Тириан с радостью отметил, что двое чужестранцев прекрасно воспитаны, ибо они тотчас же стали уверять его, что все будет превосходно.

На самом деле все было далеко не так превосходно. В башне пахло сыростью и было довольно темно. В единственной комнате стояло несколько грубых скамей для сна и множество сундуков и тюков. Деревянная лестница в углу вела к небольшому люку на крыше. Был и очаг, такой запущенный, словно в нем много-много лет не разводили огня.

— Может, нам сначала набрать дров? — спросила Джил.

— Чуть погодя, мой друг, — сказал Тириан. Он объяснил, что выходить безоружными опасно, и начал открывать сундуки, с благодарностью вспоминая, что не забывал раз в год заботливо объезжать оборонительные башни и проверять, есть ли там все необходимое. Тетивы луков были в чехлах из промасленного шелка, мечи и копья смазаны — ничто не заржавело от долгого хранения. Тщательно завернутые доспехи блестели, как новые. Но здесь было и кое-что поинтереснее.

— Смотрите! — сказал Тириан, вытаскивая длинную кольчугу странного фасона и разворачивая ее перед ребятами.

— Что за смешная кольчуга, государь, — сказал Юстэс.

— Так и есть, юноша, — ответил Тириан. — Ее ковали не нарнийские гномы. Это чужеземная, тархистанская кольчуга. У меня всегда хранится несколько наготове, ведь неизвестно, когда мне или моим друзьям понадобится незамеченными проникнуть в страну Тисрока. А теперь посмотрите на этот каменный сосуд. В нем экстракт, им можно натереть лицо и руки, и мы станем коричневыми, как тархистанцы.

— Ура! — воскликнула Джил. — Переодевание! Я обожаю переодевания!

Тириан показал им, как налить в ладони немного экстракта и тщательно втереть его в лицо, шею до плеч и руки до локтей. Потом проделал это сам.

— Когда экстракт высохнет, — сказал он, — то не будет смываться водой. Ничто, кроме масла, смешанного с пеплом, не сделает нас вновь белокожими нарнийцами. А теперь, прелестная Джил, разрешите примерить на вас эту кольчугу… Немного длинновата, но не так сильно, как я боялся. Несомненно, она принадлежала пажу какого-нибудь тархана.

Они надели тархистанские шлемы, маленькие и круглые, плотно прилегающие к голове, с острой верхушкой. Затем Тириан вынул из сундука рулон белой материи и обмотал ее вокруг шлемов, так что те превратились в тюрбаны, только в середине торчал маленький острый кончик. Они с Юстэсом взяли кривые тархистанские сабли и маленькие круглые щиты. Легкой сабли для Джил не нашлось, и ей дали длинный прямой охотничий нож, который при необходимости мог сойти за меч.

— Обучены ли вы обращению с луком, девица? — спросил Тириан.

— Хуже некуда, — ответила Джил, краснея. — Вот Вред стреляет неплохо.

— Не верьте ей, государь, — сказал Юстэс. — Мы тренировались с тех самых пор, как вернулись из Нарнии, и она обращается с луком не хуже меня. Впрочем, оба мы стреляем так себе.

Тогда Тириан дал Джил лук и полный колчан стрел. После чего занялись наконец очагом, ибо башня внутри больше напоминала пещеру, чем жилое помещение, и они уже начинали дрожать. Собирая дрова, все отогрелись — солнце стояло в зените, — и, когда огонь зашумел в трубе, комната показалась даже уютной. Обед был, правда, не ахти: они нашли в одном из мешков сухари, раскрошили их, залили кипятком и посолили, так что получилось что-то вроде каши. Кроме воды, пить было нечего.

— Жаль, мы не догадались взять с собой пачку чая, — сказала Джил.

— Или банку какао, — сказал Юстэс.

— Не мешало бы держать в каждой башне пару бочонков вина, — сказал Тириан.

 

Глава 6

СЛАВНАЯ НОЧНАЯ РАБОТА

Часа через четыре Тириан прилег на скамью, чтобы немного вздремнуть. Ребята уже давно спали; он постелил им заранее, потому что подняться надо было среди ночи, а он знал, что в их годы этого нельзя делать, не выспавшись. Весь день он не давал им ни минуты отдыха. Сперва он преподал Джил урок стрельбы и нашел, что, хотя и слабовато по нарнийским понятиям, все же дело обстоит не так плохо. Она даже застрелила кролика (не говорящего, конечно; вокруг Фонарной Пустоши во множестве водятся обычные), и он был тут же освежеван. Тириан удивился, что ребятам прекрасно знакома эта противная работа; они научились ей во время великого путешествия в страну великанов в дни принца Рилиана. Потом он попытался научить Юстэса владеть щитом и саблей. Во время своих прошлых приключений в Нарнии Юстэс немало упражнялся в этом искусстве, но имел дело с прямым нарнийским мечом. Он никогда не держал в руках кривой тархистанский ятаган, и это сильно затрудняло дело, ибо многие приемы приходилось учить заново. Однако он был точен и быстр в движениях, и это успокоило Тириана. Король удивлялся перемене в обоих ребятах: оба казались выше, сильнее и взрослее, чем несколько часов назад, когда он увидел их впервые. Так действует воздух Нарнии на пришельцев из нашего мира.

Все трое решили прежде всего отправиться к хлеву и попытаться освободить единорога Алмаза, а в случае успеха соединиться на востоке с небольшой армией, которую кентавр Руномудр должен вести из Кэр-Параваля.

Опытный воин и охотник, Тириан мог проснуться в любое время. Поэтому он сказал себе, что нужно проснуться в девять часов вечера, и, отбросив все заботы, мгновенно заснул. Ему показалось, что он проспал не больше минуты, но, посмотрев на небо, понял: уже время. Тириан поднялся, надел шлем-тюрбан (спал он в кольчуге) и стал трясти ребят. Честно говоря, когда они, зевая во весь рот, слезали со скамей, вид у них был довольно унылый.

— Теперь, — сказал Тириан, — мы держим путь прямо на север; ночь, на удачу, звездная. Это будет короче, чем наше утреннее путешествие, ибо тогда мы кружили, а теперь пойдем напрямик. Если нас заметят, вы оба храните молчание, а я постараюсь говорить как проклятый, жестокий, надменный тархистанский вельможа. Если я выну меч, ты, Юстэс, делай то же самое, чтобы Джил успела отскочить и положить стрелу на тетиву. Но если я крикну: «Назад!» — мчитесь к башне. И пусть никто не лезет в драку, ни одного удара после того, как я прикажу отступать: неразумная доблесть губила многие военные планы. А теперь, друзья, во имя Аслана, вперед!

Они вышли в ночной холод. Все великие звезды севера сияли над вершинами деревьев. Северная звезда в этом мире зовется Острие Копья, и она много ярче нашей Полярной.

Некоторое время удавалось идти прямо на Острие Копья, но вскоре начались густые заросли, и, когда они, исцарапанные, выбрались оттуда, трудно было снова отыскать правильное направление. Его нашла Джил: в Англии, в школьных походах, она была прекрасным проводником. И, конечно, она превосходно знала Нарнийский небосвод после путешествия в Дикие Северные страны и могла найти путь по другим звездам, когда Острие Копья спряталось. Тириан увидел, что она лучше всех находит дорогу, и пропустил ее вперед.

— Клянусь Гривой! — прошептал он Юстэсу, изумляясь, как бесшумно и почти незаметно скользит впереди Джил. — Эта девочка просто создана для леса. Даже если б в ее жилах текла кровь дриад, она не могла бы делать это лучше.

— Она такая маленькая, ей легче, — прошептал Юстэс. Но Джил сказала: «Ш-ш-ш, тише».

Лес вокруг них был совершенно тих. Даже слишком тих. Обычно в Нарнии ночью шумно: то еж желает кому-то доброй ночи, то сова кричит над головой, то далекий звук флейты сообщает о плясках фавнов, то гномы стучат под землей молоточками. Теперь все стихло; уныние и страх воцарились в Нарнии.

Через некоторое время начался крутой склон, где деревья росли реже. Тириан смутно различал хорошо знакомую вершину холма и хлев. Джил шла теперь все осторожней и знаками показывала спутникам делать то же. Затем она резко остановилась, и Тириан видел, как она юркнула в траву и исчезла без звука. Через минуту она появилась и, прижавшись губами к Тирианову уху, как можно тише прошептала: «Ложитешь, шмотрите лучше». Она сказала шмотрите, а не смотрите не потому что шепелявила, просто она знала, что свистящее «с» в шепоте слышнее всего. Тириан тотчас лег, почти так же тихо, как Джил, хотя и не совсем, потому что он был старше и тяжелее. А как только лег, понял, что отсюда отчетливо видна вершина холма на фоне усеянного звездами неба. Две темные тени маячили наверху: одна была хлевом, другая, в нескольких футах от него, — тархистанским часовым. Службу он нес плохо: не ходил и даже не стоял, а сидел, положив копье на плечо и опустив голову на грудь. «Молодец», — сказал Тириан Джил. Она показала именно то, что ему было нужно.

Они поднялись, и теперь Тириан пошел впереди. Медленно, сдерживая дыхание, они пробирались к небольшой рощице футах в сорока от часового.

— Ждите, пока я вернусь, — прошептал король своим спутникам. — Если я потерплю неудачу, бегите.

Он смело и спокойно пошел вперед, прямо на глазах у врага. Часовой уставился на него и собрался вскочить на ноги: он испугался, что Тириан — его собственный офицер и сейчас рассердится, увидев его сидящим. Но Тириан опустился на одно колено рядом с ним и сказал:

— Неужели предо мною воин Тисрока, да живет он вечно? Сердце мое наполняется радостью, когда я вижу тебя среди зверей и демонов Нарнии. Дай мне твою руку, друг.

И прежде чем тархистанец успел что-либо понять, его правая рука оказалась словно в железных тисках. Через минуту он стоял на коленях, а к шее его был приставлен кинжал.

— Один звук, и ты умрешь, — сказал Тириан ему на ухо. — Скажи мне, где единорог, и ты останешься жив.

— З-за хлевом, о господин мой, — запинаясь, выговорил несчастный.

— Хорошо. Поднимайся и веди меня к нему.

Часовой поднялся, но лезвие кинжала по-прежнему касалось его шеи, только переместилось назад, пощекотав горло. Тириан шел сзади и держал кинжал под ухом тархистанца. Дрожа, тот обошел хлев.

Тириан сразу разглядел в темноте белый силуэт Алмаза.

— Тс! — сказал он. — Молчи! Да, Алмаз, это я. Как они связали тебя?

— Стреножили и привязали уздечкой к кольцу на стене, — послышался голос Алмаза.

— Стой здесь, часовой, спиной к стене. Так… Теперь, Алмаз, приставь рог к груди этого тархистанца.

— Со всей моей охотой, — сказал Алмаз.

— Если он шевельнется, пронзи ему сердце. — И в несколько мгновений Тириан перерезал путы. Обрывками он связал часовому руки и ноги. Потом открыл ему рот, напихал туда травы, завязал веревкой от затылка до подбородка и посадил его у стены.

— Я неучтиво обошелся с тобой, солдат, — сказал Тириан. — Но это было необходимо. Если мы встретимся снова, я, быть может, смогу отблагодарить тебя. Теперь, Алмаз, идем скорее.

Левой рукой он обвил его шею и поцеловал в нос. Оба преисполнились великой радостью и, ступая как можно тише, вернулись туда, где ждали их дети.

— Все в порядке, — прошептал Тириан. — Славная ночная работа. Теперь — домой.

Они прошли несколько шагов, когда Юстэс сказал:

— Где ты, Поул? — Ответа не было. — Джил не с вами, государь? — спросил он.

— Что? — поразился Тириан. — Она не с тобой?

Им стало страшно. Кричать было нельзя, они шептали ее имя так громко, как только можно шептать. Ответа не было.

— Она отходила от тебя, пока меня не было? — спросил Тириан.

— Я не слышал и не видел, чтоб она уходила, — сказал Юстэс. — Она могла уйти незаметно. Она умеет быть тихой, как мышка, вы видели сами.

В этот момент вдалеке раздался барабанный бой. Алмаз насторожил уши.

— Гномы, — сказал он.

— И вполне возможно, вероломные гномы, враги, — пробормотал Тириан.

— А теперь звук копыт, гораздо ближе, — сказал Алмаз.

Двое людей и единорог замерли в полном молчании. На них столько всего сразу обрушилось, что они просто не знали, как поступить. Стук копыт приближался. И вдруг совсем рядом послышалось:

— Привет! Вы еще здесь?

Благодарение небесам, это была Джил.

— Куда тебя черти носили? — спросил Юстэс страшным шепотом. Он очень испугался.

— В хлев, — выговорила Джил. Заметно было, что она с трудом сдерживает смех.

— Ох, — проворчал Юстэс, — по-твоему, это смешно? Ну, тогда я скажу…

— Вы выручили Алмаза, государь? — спросила Джил.

— Да. Он здесь. Что это за зверь с тобой?

— Это он, — сказала Джил. — Скорей уйдем отсюда, пока никто не проснулся. — И она снова тихонечко прыснула.

Ее тут же послушались: они и так слишком задержались в этом опасном месте, да и барабаны гномов звучали все ближе. Лишь отойдя подальше к югу, Юстэс спросил:

— Кто он? О чем ты?

— Лже-Аслан, — ответила Джил.

— Что? — сказал Тириан. — Что ты говоришь? Где ты была?

— Ну, государь, — начала она, — когда вы сняли часового, я решила, что неплохо бы заглянуть в хлев и узнать, что же там на самом деле. Я поползла вперед. Войти было легче легкого — просто откинуть засов. Конечно, там было темно, хоть глаз выколи, а пахло… как во всяком хлеву. Я зажгла спичку, и — представьте себе! — там не было никого, кроме старого осла в львиной шкуре, привязанной веревочками по бокам. Я вынула нож и велела ему идти за мной. Собственно, угрожать ножом было ни к чему — он был по горло сыт хлевом и готов идти куда угодно, правда, Лопух?

— Вот это да! — сказал Юстэс. — Провалиться мне на этом месте! Я так рассердился на тебя, даже думал, что ты потихонечку от нас смылась. Должен признать, ты — молодчина. Если б она была мальчиком, ее следовало бы посвятить в рыцари, не правда ли, государь?

— Если б она была мальчиком, — сказал Тириан, — ее следовало бы высечь за неповиновение приказу. — Лица его в темноте никто не видел, и было непонятно, в шутку сказал он это или всерьез. В следующую минуту раздался скрежет металла.

— Что вы делаете, государь? — быстро спросил Алмаз.

— Достаю меч, чтобы отсечь голову проклятому ослу, — произнес Тириан страшным голосом. — Отойди, девочка.

— О нет, пожалуйста! — взмолилась Джил. — Правда, не надо. Он не виноват. Это все Обезьян, а он ничего не понимал. И очень жалеет. Он милейший ослик, его зовут Лопух.

— Джил, — сказал Тириан. — Ты храбрейшая и мудрейшая из моих подданных, но самая дерзкая и непокорная. Ладно, пусть живет. Но что скажешь ты сам, осел?

— Я, государь? — послышался голос осла. — Я, право же, очень жалею, что вел себя неправильно. Обезьян сказал, Аслан хочет, чтобы я так нарядился. Я думал, он знает. Я гораздо глупее его. Я только делал, что мне скажут. Мне не было никакой радости жить в этом хлеву. Меня выводили только на минутку-другую, и то ночью. Иногда мне даже забывали принести воды.

— Государь, — сказал Алмаз, — эти гномы все ближе. Хотим ли мы с ними встретиться?

Тириан на мгновение задумался и вдруг громко расхохотался. Он заговорил, уже не шепотом.

— Клянусь Львом, — сказал он, — я стал тугодумом! Встретиться с ними? Конечно, мы с ними встретимся. Мы встретимся со всеми. Мы покажем всем этого осла. Пусть увидят, чего они боялись и чему поклонялись. Мы расскажем им правду о подлом заговоре. Тайна раскрыта. Завтра мы повесим Обезьяна на самом высоком дереве Нарнии. Довольно шептать, прятаться, переодеваться! Где эти достойные гномы? Мы принесем им добрую весть.

Если вы часами шептались, звук обычного голоса производит удивительное действие. Все сразу заговорили и засмеялись, даже Лопух поднял голову и издал громкое «иа-иа-иа» — Обезьян не позволял ему этого много дней подряд. Затем они пошли на барабанный бой. Он становился все громче, громче. На проселочной дороге (хотя в Англии ее едва вообще назвали бы дорогой), идущей через Фонарную Пустошь, они увидели свет факелов. Около тридцати гномов бодро шагали вперед, и каждый нес на плече крохотную лопату или кирку. Двое вооруженных тархистанцев возглавляли колонну и двое замыкали ее.

— Стойте! — загремел Тириан, преграждая им путь. — Стойте, солдаты. Кто отдал вам приказ и куда ведете вы этих нарнийских гномов?

 

Глава 7

В ОСНОВНОМ О ГНОМАХ

Солдаты, возглавлявшие колонну, решили, что перед ними знатный вельможа или тархан с двумя вооруженными пажами. Они вытянулись и отсалютовали копьями.

— О господин наш, — сказал один, — мы ведем этих карликов в Тархистан, в рудники Тисрока, да живет он вечно.

— Клянусь великой Таш, они весьма послушны, — сказал Тириан. Он обернулся к гномам. Каждый шестой нес фонарь, и в мерцающем свете король увидел бородатые лица, смотревшие на него исподлобья. — Быть может, Тисрок выиграл великую битву, гномы, и завоевал вашу страну, что вы так покорно идете умирать в соляные копи Паграхана?

Солдаты уставились на него свирепо и удивленно, однако гномы ответили хором:

— Приказ Аслана, приказ Аслана. Он продал нас. Что можем мы против него?

— Тисрок! Еще чего! — прибавил один и сплюнул. — Посмотрел бы я, как ему это удалось!

— Молчать, собака! — прикрикнул старший солдат.

— Глядите, — сказал Тириан, выталкивая на свет Лопуха. — Аслан не возвращался в Нарнию. Всех вас обманул Обезьян. Вот кого выводил он из хлева и показывал вам. Смотрите же!

Конечно, увидев Лопуха вблизи, гномы поразились, как вообще можно было ошибиться. За последние недели в хлеву шкура приобрела довольно неопрятный вид и сильно сбилась набок. К тому же голова сползла далеко назад и немного на ухо, и теперь каждый мог видеть глупую, кроткую ослиную морду. Изо рта свисали стебельки, потому что он тихонько пощипывал траву по дороге. Осел пробормотал: «Я не виноват. Я не умен. И никогда не был».

На мгновение все гномы уставились на Лопуха, широко раскрыв рты. Потом один из солдат резко спросил: «Не сошли ли вы с ума, о господин мой? Что вы делаете с рабами?», а другой сказал: «Кто вы такой?» И копья, поднятые в приветственном жесте, опустились, готовые к бою.

— Назовите пароль, — сказал старший.

— Вот мой пароль, — ответил король, вынимая меч: — Воссияла заря, повержена ложь. А теперь защищайся, неверный, ибо я — Тириан Нарнийский.

И он молнией бросился на старшего солдата. Юстэс вытащил меч следом за королем и кинулся на другого. Лицо его залила смертельная бледность, но я не стал бы его упрекать. И ему повезло, как иногда случается с новичками. Все, чему Тириан пытался научить его накануне, вылетело у него из головы. Он бешено размахивал саблей (я даже не уверен, не зажмурил ли он глаза) и вдруг обнаружил, к своему величайшему удивлению, что тархистанец лежит мертвый у его ног. Опасность миновала, но в первый момент это было скорее страшно. Поединок короля закончился минутой позже, он тоже убил своего противника и крикнул Юстэсу: «Берегись двух других!»

Но с теми уже управились гномы. Больше врагов не было.

— Славный удар, Юстэс! — воскликнул Тириан, хлопая его по спине. — Теперь, гномы, вы свободны. Завтра я поведу вас освобождать Нарнию. Да здравствует Аслан!

Его слова, однако, произвели довольно жалкое впечатление. Примерно пять гномов робко попытались его поддержать, но сразу смолкли; некоторые угрюмо заворчали, многие не сказали ничего.

— Вы что, не поняли? — нетерпеливо спросила Джил. — Что с вами, гномы? Вы не слышали, что сказал король?! Обезьян больше не будет править Нарнией. Все вернутся к нормальной жизни. Вы снова можете радоваться. Разве вы не довольны?

После долгой паузы неприятный с виду гном с черными, как сажа, бородой и волосами сказал:

— А вы-то, барышня, кто такая?

— Я Джил, — сказала она. — Та самая Джил, которая спасла короля Рилиана от чар. А это Юстэс, мы были вместе, а теперь вернулись из другого мира спустя сотни лет. Нас послал Аслан.

Гномы переглянулись, усмехаясь, но не весело, а зло.

— Да-а, — сказал черный гном (его звали Гриффл). — Не знаю, как вы, я лично по горло сыт рассказами об Аслане.

— Верно, верно, — проворчали другие гномы. — Все тут надувательство, сплошное надувательство.

— Что? — Тириан не побледнел во время боя, он побледнел сейчас. Как ждал он этой минуты! И вот все обернулось дурным сном.

— Вы, верно, думаете, мы совсем придурки, — сказал Гриффл. — Нас один раз уже провели, а вы хотите тут же провести нас снова. Хватит с нас историй про Аслана! Посмотрите-ка на него! Старый длинноухий осел!

— О небо, да вы помешались! — вскричал Тириан. — Кто из нас сказал, что это Аслан? Это обезьянья подделка! Как вы не понимаете?

— А вы сделаете получше, да? — ехидно спросил Гриффл. — Нет уж, спасибо. Один раз мы дали себя одурачить, больше не хотим.

— Нет же, — сердито сказал Тириан, — я служу настоящему Аслану.

— Где он? Кто он? Покажи нам его! — в один голос закричали гномы.

— Что я, по-вашему, ношу его в кармане, глупцы? Кто я такой, чтоб приказать Аслану? Он же не ручной лев.

Как только эти слова слетели с его губ, он понял, что сделал неверный ход. Гномы тут же начали нараспев повторять: «Не ручной лев, не ручной лев», — передразнивая его. «Вот это-то он нам и твердил», — сказал один.

— Вы что, хотите сказать, что не верите в настоящего Аслана? — спросила Джил. — Да я его видела. Это он послал нас двоих из другого мира.

— Ага, — широко ухмыльнулся Гриффл. — Так я и поверил. Здорово тебя научили. Повторяешь урок, э?

— Грубиян! — вскричал король. — Ты смеешь обвинять леди во лжи!

— Полегче, мистер, — ответил гном. — Не думаю, чтоб мы нуждались в короле — если вы Тириан, что-то вы не больно на него похожи. Мы не нуждаемся больше в Асланах и сами о себе позаботимся, и ни перед кем не будем снимать шляпу. Ясно?

— Верно, — сказали остальные гномы. — Мы теперь сами по себе. Никаких Асланов, никаких королей, никаких дурацких историй про другие миры. Гномы за гномов.

Они приготовились зашагать туда, откуда пришли.

— Маленькие упрямцы! — сказал Юстэс. — Неужели вы даже не скажете «спасибо» за то, что вас спасли от соляных копей?

— Не надо, с этим тоже все ясно, — бросил Гриффл через плечо. — Вы хотели нас использовать, потому и освободили. Тоже свою игру разыгрываете. Пошли, ребята!

Гномы затянули мрачную походную песню и под барабанный бой побрели в темноту.

Тириан и его друзья смотрели им вслед. Потом король сказал единственное слово «идем», и они продолжили путь.

Шли они молча. Лопух чувствовал себя в немилости, к тому же так толком и не понял, что произошло. Джил возмущалась гномами; кроме того, ее впечатлила победа Юстэса, она даже несколько оробела. Что до самого Юстэса, сердце его все еще билось слишком часто. Тириан и Алмаз грустно замыкали шествие. Король держал руку на шее единорога, а тот время от времени терся мягким носом о его щеку. Они не пытались утешить друг друга словами, да и слов таких нелегко было придумать. Тириану раньше и в голову не приходило, что из-за обезьяньего обмана кто-то может потерять веру в настоящего Льва. Он ни на минуту не сомневался, что гномы обрадуются и дружно станут на его сторону. Следующей ночью они бы вместе пошли на холм, к хлеву, и показали бы Лопуха всем нарнийцам, и тогда Обезьян был бы разоблачен. Возможно, произошла бы стычка с тархистанцами, но на этом история бы и кончилась. Теперь, похоже, на это рассчитывать не приходится. Сколько еще нарнийцев поведет себя, как гномы?

— Мне кажется, кто-то идет за нами, — неожиданно сказал Лопух.

Они остановились и прислушались. Сзади отчетливо слышался топот маленьких ног.

— Кто идет? — крикнул король.

— Всего лишь я, государь, — послышался голос, — я, гном Поггин. Мне только сейчас удалось сбежать от остальных. Я с вами, государь, я на стороне Аслана. Если у вас найдется для меня подходящий меч, я с радостью буду биться за правое дело.

Все столпились вокруг него, и приветствовали его, и восхищались им, и хлопали его по спине. Конечно, один-единственный гном не сильно менял дело, но все ободрились. Однако Джил и Юстэс уже зевали вовсю. Веселье весельем, но они слишком устали, чтобы думать о чем-нибудь, кроме постели.

В башню вернулись перед рассветом. Если б их ждал здесь ужин, они бы с радостью поели, но сейчас никто и не подумал с этим возиться. Попили из ручья, сполоснули лица и повалились на скамьи — все, кроме Лопуха и Алмаза, сказавших, что им будет удобнее снаружи. Оно, может, и к лучшему, а то от единорога и толстого взрослого осла в помещении обычно становится тесновато.

Нарнийские гномы, хоть росту в них не больше четырех футов, на поверку оказываются едва ли не самыми сильными и выносливыми созданиями, и потому Поггин, несмотря на долгий тяжелый день, проснулся раньше всех совершенно бодрый. Он тут же взял у Джил лук, вышел и подстрелил пару лесных голубей. Потом он уселся на пороге и ощипал их, болтая с Алмазом и Лопухом. Осел к утру выглядел значительно лучше. Единорог, создание благороднейшее и деликатнейшее, был к нему очень добр и говорил о вещах, понятных обоим: о траве и сахаре и об уходе за копытами. Юстэс и Джил вышли из башни почти в половине одиннадцатого, позевывая и потирая глаза. Гном показал им, где можно набрать дикого фрасника, нарнийского сорняка вроде нашего щавеля, хотя вкуснее (вообще-то готовят его с маслом и перцем, но пришлось обойтись без них). Так, одно за другим, они собрали все необходимое для сытной похлебки на завтрак, или обед, называйте, как хотите. Немного позже Тириан нарубил в лесу веток для костра. Пока еда готовилась — запах становился все чудеснее, — король подобрал Поггину полное вооружение: кольчугу, шлем, щит, меч, перевязь и кинжал. Затем он проверил саблю Юстэса и обнаружил, что тот сунул ее в ножны, не стерев кровь тархистанца. Тириан отчитал его и велел почистить саблю. Все это время Джил слонялась туда-сюда, то внимательно разглядывая котелок, то с завистью наблюдая за единорогом и ослом, которые мирно паслись рядом. Сколько раз за это утро она пожалела, что не может есть траву!

Когда еда наконец подоспела, все почувствовали, что ждать стоило, и все до одного попросили добавки. Наевшись, трое людей и гном уселись на пороге, а четвероногие улеглись перед ними. Гном (с разрешения Джил и Тириана) закурил трубку, и король сказал:

— Итак, друг Поггин, ты, вероятно, знаешь о врагах больше, чем мы. Расскажи нам. И прежде всего — какую сказку они сочинили про мой побег?

— Самую коварную сказку, государь, — сказал Поггин. — Это все кот, рыжий кот, это он рассказал ее, и, похоже, он ее и придумал. Этот рыжий кот, государь, — ловкий плут, как все коты. Он сказал, что проходил мимо дерева, к которому эти мерзавцы привязали ваше величество. И он говорил (не при вас будь сказано), что вы выли, и ругались, и проклинали Аслана «словами, которые мне не хотелось бы повторять» — так он выразился и напустил на себя такой чопорный и строгий вид, вы знаете, коты это умеют. И тут, сказал Рыжий, в блеске молнии неожиданно появился сам Аслан и проглотил ваше величество одним глотком. Все звери задрожали, многие попадали в обморок. Следом, конечно, выступил Обезьян. Так, сказал он, будет со всяким, кто не почитает Аслана, пусть это послужит вам предостережением. А бедные создания завыли, запричитали и сказали, что послужит, да, послужит. Так что побег вашего величества совсем не вдохновил их идти вам на помощь, а только запугал и сделал еще покорней Обезьяну.

— Какая гнусная хитрость! — сказал Тириан. — Наверное, этот Рыжий посвящен в его планы.

— Скорее, государь, он Обезьяна использует, — отвечал гном. — Видите ли, Обезьян начал выпивать. Я так полагаю, всю интригу сейчас ведут Рыжий и Ришда, тархистанский начальник. И гномам что-то Рыжий наговорил, потому они так подло и отвернулись от вас. Я расскажу вам, как было дело. Позапрошлой ночью как раз закончилось одно из этих кошмарных сборищ, я уже шел домой и тут обнаружил, что забыл там свою трубку. Это была добрая трубка, старая любимица, и я отправился назад поискать ее. Иду я к тому месту, где сидел (а темно было, хоть глаз выколи), и вдруг слышу вроде кошачье «мяу», а потом голос тархистанца: «Говорите тише». Я замер как вкопанный. Это был Рыжий и Ришда-тархан, они его так зовут. «Благородный тархан, — вкрадчиво говорит кот, — я хотел бы знать точно, что мы оба подразумевали сегодня, говоря, что Аслан значит не больше, чем Таш». «Без сомнения, о проницательнейший из котов, — отвечает Ришда, — ты постиг смысл моих слов». «Вы имели в виду, — говорит Рыжий, — что его нет вовсе». — «Это известно всем просвещенным людям». «Тогда мы можем друг друга понять, — промурлыкал кот. — Вероятно, вас, как и меня, несколько утомил Хитр». «Глупая жадная скотина, — говорит тархан, — но пока он нам пригодится. Мы сохраним все в тайне и заставим Обезьяна подчиняться нам». «И есть смысл, — сказал напоследок Рыжий, — посвятить в наши планы нескольких наиболее просвещенных нарнийцев, которых сочтем годными. Ибо звери, которые действительно верят в Аслана, могут изменить в любой момент; они так и сделают, лишь только безрассудство Обезьяна выдаст его. Полагаться можно только на тех, кого не интересуют ни Аслан, ни Таш, а только собственная выгода и та награда, которую даст им Тисрок, когда Нарния станет Тархистанской провинцией!» «Превосходнейший кот, — сказал начальник, — отбирай их тщательно».

Пока гном рассказывал, погода изменилась. Было солнечно, когда они усаживались. Теперь Лопух дрожал. Алмаз тревожно осматривался. Джил взглянула на небо.

— Тучи собираются, — сказала она.

— И так холодно, — сказал Лопух.

— Слишком холодно, клянусь Львом! — произнес Тириан, дуя на руки. — Тьфу, что за мерзкий запах!

— Будто падалью воняет, — задохнулся Юстэс. — Может, тут где-нибудь дохлая птица? Почему мы раньше ничего не чувствовали?

Резко повернувшись, Алмаз вскочил и указал на что-то рогом.

— Смотрите! — вскричал он. — Смотрите туда! — И все увидели. И глубочайшее отчаяние сковало их.