Максвел захватил с собой несколько нераспечатанных писем, адресованных Каррансе, но, оказалось, только одно из них содержало такую настоятельную просьбу о содействии, что отправиться по этому письму надо было сразу же. Письмо прислал управляющий колонией «Маргаритка», обреченным, по общему мнению, кооперативным хозяйством, и движимый сочувствием не меньше, чем любопытством, Максвел поехал в ее главную контору, находившуюся в громадном полуразрушенном старинном фермерском доме.

Шли последние дни уборки сахарного тростника, и девять десятых всех хозяйств уже закончили работу, отправив свой тростник на переработку. Глядя на поля колонии, Максвел отметил, что, какие бы причины ни подтачивали ее хозяйство, все же им не следовало так затягивать уборку и пользоваться стародавним неэкономичным способом выжигания стерни, который, несомненно, вредил будущему урожаю.

До фермерского дома оставалось около четырех километров, ржаво-красное солнце скользило за тонким слоем черного дыма, вокруг простиралась присыпанная золой желтая стерня. Особую прелесть колонии «Маргаритка» в дни ее наивысшей силы и славы представляли шпалерные сады, за которыми ухаживала внушительная команда садовников. Увидев, что сады вырубили, а землю отдали под тростник, Максвел был разочарован. Когда он подъезжал к главному зданию усадьбы, рабочие развели огонь на ближайшем поле в трехстах метрах от дома, и это здание предстало перед Максвелом среди взметнувшихся клубов дыма и длинных, как кометы, искр. Крысы начали выбегать из горящего тростника, рубщики с воплями и улюлюканьем гонялись за ними и били мачете.

Максвел подъехал к высокой веранде, и ему навстречу из двери вышел худой моложавый мужчина с седыми волосами; он представился как Рамос, управляющий колонией, и провел его в дом. Максвел оказался в огромной разоренной комнате, где не было никакой мебели, на потолке в нескольких местах обвалилась штукатурка. Двое мужчин с почерневшими, как у шахтеров, лицами, вошли в комнату, неся какие-то два громоздких предмета, завернутых в газету. Когда их развернули, то эго оказались стулья, которые были здесь, видимо, большой ценностью. На один из них предложили сесть Максвелу. На другой сел Рамос.

— Сожалею, что приходится принимать вас в этой комнате, — сказал он. — Но в остальных нет стекол, и там полно дыма.

У него было легко запоминающееся лицо; в нем было то утонченное выражение страдания, которое побуждало церковных скульпторов выбирать подобные лица в качестве моделей для изображения Христа или святых. Максвел никак не мог вспомнить, где он раньше видел Рамоса, но был уверен, что они встречались, и эти встречи были приятными.

— Кажется, мы с вами уже когда-то виделись? — сказал он Рамосу.

— Одно время я был старшим официантом в «Крильоне».

— Да, верно. Теперь я вас вспомнил.

Он был приятным и умелым официантом. Слишком хорошо образован для такой работы, считал тогда Максвел. В голове поэзия и экономика, а перед глазами поглощающие еду посетители. Максвел подозревал, что Рамос происходит из какой-то старинной фамилии, заглушенной порослью новых разбогатевших семейств, и он, последний ее отпрыск, нес на себе печать благородной обреченности.

— Вас уже давно не было видно в «Крильоне», — сказал Максвел. — Надоело там работать?

— Нет, не надоело. Отель перешел в руки других хозяев, и на мое место они взяли сына каких-то своих друзей. Поэтому я оказался здесь.

— Довольно резкая перемена, верно?

— В общем-то у меня есть опыт работы на ферме. Мой отец был когда-то землевладельцем, но он лишился своих земель после реформ предыдущего правительства.

— Страшно не повезло. Тем более что это правительство просуществовало всего три года.

— Но я считаю те реформы правильными. Они были неизбежны.

— Ну если даже вы так считаете, то что уж сетовать мне, — сказал Максвел.

Странный человек, подумал он про Рамоса. От наследника землевладельца дойти до официанта, затем фермера почти разорившейся колонии «Маргаритка» — это был резкий путь вниз, однако он принимал его с такой готовностью, которая граничила с мазохизмом.

Максвел ощутил вдруг неприятный запах, который исходил от человеческих тел, распростертых на одеялах в дальнем конце комнаты.

Рамос пояснил:

— Мы устроили здесь лазарет. У нас несколько случаев гастроэнтерита. К сожалению, в такое время года невозможно уберечь продукты от порчи.

— Давайте выйдем погуляем и обсудим там вашу ситуацию, — предложил Максвел.

Снаружи серые хлопья пепла летали в воздухе, как снег. Но даже дегтярный запах горящего тростника принес Максвелу облегчение после затхлости и вони, стоявших в комнате с больными.

— Мне говорили, что когда-то у вас здесь были прекрасные сады, — сказал Максвел.

— Самые красивые во всей стране. Чтобы заложить их, сюда завезли из долин несколько тысяч тонн земли. Но мы решили, что не можем отдавать столько плодородной почвы под такую роскошь, как сады.

— Сколько часов в день вы работаете?

— Тринадцать-четырнадцать, — ответил Рамос. — Иногда больше.

— Сколько же зарабатывают ваши люди?

— Мы не пользуемся деньгами. Все, что производит колония, распределяется поровну.

— Я совсем забыл, — спохватился Максвел.

По дороге им попался мужчина, скорчившийся над отхожей канавой, постанывая и кряхтя. На нем был нелепо напялен мотоциклетный шлем — новый символ богатства, на приобретение которого крестьяне иногда экономят деньги месяцами.

— Гастроэнтерит? — спросил Максвел.

— Боюсь, что да.

— А чем вы их лечите?

— У нас только аспирин.

— Ходят слухи, что вы уже дошли до точки.

— Не совсем так, мистер Максвел. Нам пришлось туго, это верно, но наступят и лучшие дни.

— Что за идея в основе вашей колонии? Что вас все еще держит?

— Мы руководствуемся тем, что людей можно убедить работать друг для друга и что их можно избавить от привычки ставить личные интересы превыше всего. Мы уверены, что эта привычка обусловлена тем напряженным состоянием, в котором находится человек, живущий в конкурирующем обществе.

Рамос с трудом выговорил слово «конкурирующий», а так он произнес свое кредо без запинки. Максвел решил, что эту речь он держал уже не раз.

— Если не будет этого напряженного состояния, возникнет новый тип людей, — сказал Рамос.

— Но он пока еще не возник? — спросил Максвел.

— Пока нет. Хотя мы делим здесь все поровну, случается, что сильнейшие получают больше.

— Значит, социализм не подходит для нынешних условий?

— Если бы у нас было еды хотя бы на десять процентов больше, чем сейчас, мы бы смогли превратить эту колонию в рай, — сказал Рамос. — Если бы мы смогли избавить людей от голода, они бы стали думать о других. Нам нужен только один хороший урожай, и мы спасены.

— Но будет ли оп когда-нибудь? Я слышал, что у вас не стало воды. Вроде как из реки выбрали всю воду…

— Мы теперь копаем колодцы. И пока нам удалось продержаться.

— А теперь вы столкнулись с проблемой транспорта. Что же у вас случилось?

— Грузовики не приходят, и не на чем доставить тростник па переработку. Если начнутся дожди, урожай погибнет. Я звоню целыми днями в транспортную контору, но никто не может ничего сделать.

— Фирма Каррансы перешла ко мне, и дело будет поставлено по-другому, — сказал Максвел. — Мне бы хотелось помочь вам. Но половина грузовиков на ремонте. Остальные уже обещаны. Я должен подписать сегодня контракт. Что же делать?

— Вам решать. Я в ваших руках.

— Я думаю, вы догадываетесь, кто забирает все грузовики?

— Сделать это может только одна компания.

— Верно. И они там не питают к вам особой симпатии. Верно?

Рамос только развел руками: враждебность «Гезельшафта» воспринималась им как стихийное бедствие вроде наводнения или урагана.

— Вы день ото дня становитесь все уязвимей и бессильнее, — сказал Максвел. — Все Кооперативные объединения обречены па это. Нет денег, нет кредитов, нет техники, нет друзей. Все, что вы сделали, это расчистили и приготовили место для других. А теперь вас отсюда выживают. Неужели вам не приходит в голову, что настало время отступить, пока вы еще можете хоть что-то продать. Несколько строений, немного скота, несколько гектаров огороженной пахотной земли…

— До этого дело еще не дошло, — сказал Рамос. — Мы будем работать еще немного больше. Немного меньше есть. Как-нибудь протянем.

— Вы потеряли большую часть своего хлопка, и похоже, что с урожаем тростника дела обстоят не лучше. Что вы сможете сделать?

— Если ничего не получится с остальным, мы займемся тропической пшеницей. Пятьдесят гектаров уже созревают. Нам нужна только небольшая передышка и еще семена к следующему урожаю.

— Но вам нужны еще и грузовики, причем срочно.

— Да, мы не сможем обойтись без них.

— Сколько вам нужно?

— Хотя бы шесть.

Было невозможно сказать нет. И печальное лицо озарилось надеждой.

— Вы ставите меня в трудное положение. Вы понимаете это? — спросил Максвел.

— Понимаю, вам нелегко.

— Меня восхищает ваша стойкость, и я бы хотел что- нибудь для вас сделать. Но, с другой стороны, я деловой человек. Контракт, который я собираюсь заключить с «Гезельшафтом», принесет мне прибыль, и я не могу их подвести.

— Я все понимаю, мистер Максвел. Действительно. И мне очень неудобно, что я беспокою вас своими проблемами.

— Это будет только между нами. Никому ни слова. Я дам вам шесть грузовиков, но только на неделю. При условии полной конспирации.

— Вы спасли мне жизнь. Не знаю, как вас благодарить.

— Вы заплатите мне за них, когда продадите свою пшеницу.

— Когда я сообщу об этом, в вашу честь устроят праздник. Какое счастливое совпадение! Завтра мы отмечаем день рождения нашей колонии.

И праздник этот будет последним. В этом Максвел был уверен. Через два года на том месте, где они сейчас стоят, будет пастись скот, и самые выносливые из молодежи колонии, если им повезет, станут работать здесь пастухами.

— Праздник — это, согласен, хорошо, — сказал Максвел. — Но может быть, все-таки лучше отложить его дня на два, пока вы не управитесь с тростником. Мне бы хотелось, конечно, на нем присутствовать, но не смогу. Знаете, что я придумал: пошлю вам лучше молодого бычка. И кое- какие лекарства.

Рамос схватил его за руку.

— Мистер Максвел, я не могу поверить этому. Теперь я вижу, удача наконец снова с нами.

— Но предупредите своих, чтобы они вели себя осторожнее. Мясо может оказаться слишком тяжелым для слабых желудков.

Максвел, однако, знал, что, как только прибудет туша, ее тут же свезут на рынок и продадут, оставив себе только требуху для супа.

Они повернули обратно. Невысокое пламя костров уже отгорело, и только голубой дымок вился в воздухе, чуть скрывая здание фермы вдалеке, но небо уже очистилось. Рабочие теперь сгребали стебли тростника, а дети носились взад-вперед, как почерневшие гномы, собирая их в вязанки.

— Скажите им, чтобы все было готово к погрузке на рассвете, — сказал Максвел.

Он вернулся в город и через час оказался в кабинете правления «Форсткультур Гезельшафта», куда его провела почти двухметровая, атлетического сложения девушка с прекрасными косами, от которых шел легкий запах мыла.

Солидность и процветание компании подтверждались всем убранством комнаты: толстые ковры — последнее новшество в кондиционированных тропиках; панели из редких местных пород дерева; голландский морской пейзаж XVII века в специально освещенной нише. Тихая музыка, как показалось Максвелу — Бетховен, смолкла, когда он вошел в комнату. Пять членов правления «Гезельшафта»: Адлер, Ристер, Копф, Фукс и Видлинг — уже ожидали его, стоя чуть ли не навытяжку около своих стульев. Они производили впечатление людей, которые никогда не были молодыми и никогда не будут старыми, а навсегда останутся сорокалетними, верша свое целеустремленное и четкое движение сквозь время. Каждый из них обменялся с Максвелом продолжительным и крепким рукопожатием, улыбаясь при этом ровно пять секунд. Максвел подумал, что немцы в Новом Свете становятся все более рослыми. Ни один из пятерых не был ниже ста восьмидесяти сантиметров. Все они были одеты в английские твидовые костюмы, которые сидели на них как форма. Девушка с чистым лицом и ясным взором, будто из тевтонской легенды, внесла кофе в превосходном дельфтском фаянсе. Теперь они все расселись по своим массивным стульям.

— Как вы знаете, — начал Максвел, — я приобрел все дела Каррансы. Из них непосредственно вас касаются грузовики. Но они оказались из-за неумелого ремесленничества и отсутствия запасных частей в гораздо худшем состоянии, чем я ожидал. Из ста сорока только тридцать способны к нормальной эксплуатации и могут быть использованы прямо сейчас. Остальные должны пройти капитальный ремонт. Возможно, половину из них придется пустить па слом, позаимствовав у них запасные части.

— В настоящий момент нам требуется не менее восьмидесяти грузовиков, — сказал Видлинг, который был председателем. — С нарастанием сезонных работ нам понадобится больше.

— Вместе с грузовиками из моего постоянного парка я могу дать вам шестьдесят, — сказал Максвел. — Остальные двадцать будут в вашем распоряжении через две недели.

— Хорошо. Мы принимаем ваши условия.

— Как мы и договорились, водители переходят к вам вместе с грузовиками. Теперь они будут вашей заботой, — сказал Максвел. — Если вы сможете удержать их от выпивки, то сможете удержать все грузовики в рабочем состоянии. Если нет, то машины будут проводить большую часть времени на дне реки или в кювете. Мне пришлось взять себе людей Каррансы, а они жуткие пропойцы.

— Это нас не очень беспокоит, — сказал Адлер. — В целом мы довольно успешно справляемся с местными рабочими. У нас разработаны особые методы обращения с ними.

Видлинг снова взял слово:

— Насколько мы понимаем, к вам перешла еще какая- то земельная собственность. Вы заинтересованы в ней?

— В общем, нет. Оказывается, Карранса вел самые разнообразные дела. Наряду с перевозками он занимался хлопком и сахаром. Кроме того, я узнал, что он имел три или четыре деревенских магазина и половину доли в кинотеатре. Куча мала какая-то, и полно всяких юридических осложнений. Половину земли он, по-видимому, передал в субаренду друзьям или родственникам, которые не платили ему никакой ренты. Могу твердо сказать, что у меня нет ни малейшего намерения обременять себя каким- нибудь из этих дел.

— Всегда приходишь к такому выводу, — сказал Видлинг, — стоит только взяться за дела этих людей. Понять их склад ума весьма трудно. В деловом отношении они очень хитрые — ненадежные, вы говорите? — и однако они легко позволяют обирать себя всяким паразитам и приживалам. В доме любого богатого человека живет половина всех его родственников, и оп абсолютно доволен таким положением вещей. Они приезжают к нему на неделю и никогда не уезжают.

Он улыбнулся, оглядев других, и все немцы коротко рассмеялись, будто в ответ на приказ.

— У Каррансы была довольно опасная привычка раздавать вещи под влиянием минуты, — сказал Максвел. — Если кому-то из его друзей нравилось что-нибудь, он обычно говорил: «Бери на здоровье». Эти слова стали его прозвищем. Но сложность в том, что в половине случаев он отдавал не свои вещи, а если они и были его, то передача другому владельцу юридически никак не закреплялась. Он оставил после себя изрядно всякой путаницы.

Немцы дружно улыбнулись, выражая свое сочувствие.

— Все в страшном беспорядке, — сказал Максвел. — Я не хочу производить сахар. Не хочу выращивать хлопок. Я не хочу также содержать деревенские магазины и половину кинотеатра. Я был бы рад перепродать вам или кому-нибудь еще эту часть своего приобретения, как только юридическая сторона дела будет улажена. Еще, оказывается, Карранса имел и другую собственность, и это для меня было некоторой, надо сказать, неожиданностью. Он владел большим участком леса вверх по Рио-Негро. В данный момент мы точно не знаем, сколько там, но, возможно, что-то около ста тысяч гектаров. Мне лишь приблизительно показали на карте, где это находится, и сказали, что туда нет дороги.

Максвел знал, что директора «Гезельшафта» ожидали подобного сообщения. Ему было странно, как они при всей своей коммерческой проницательности и хорошо отлаженной системе промышленного шпионажа могли упустить эту огромную территорию девственного леса. Все остальное, входившее в сделку, было вне их интересов, и они посчитали более выгодным не вмешиваться в торг и дать Максвелу возможность заплатить по самой низкой цене. Но лес — нечто другое. И они, должно быть, чуть не зарычали, когда узнали о его покупке.

На их лица вернулось прежнее бесстрастное выражение.

— До нас доходили слухи об этом участке, — сказал Видлинг. — Он представляет для нас особый интерес, так как находится в самой непосредственной близости от нашей территории. Мы уже не раз справлялись о его владельце, но так и не смогли отыскать.

— В этом деле тоже напутано, — сказал Максвел. — Передача не была должным образом зафиксирована, но с юридической стороны все в порядке.

— Вероятно, потребуются большие вложения для разработки тех ресурсов, — сказал Видлинг. — Особенно из-за того, что там нет дорог. Если вы желаете, мы могли бы рассмотреть вопрос о том, чтобы снять с вас эту ношу. Или же поискали бы пути совместной разработки этой территории.

— Я подумаю, когда буду иметь более точное представление об этом участке, — сказал Максвел. — Ну а пока, интересуют вас хлопок и сахар?

— Не очень, — сказал Видлинг. — Но наше сельскохозяйственное отделение, может быть, захочет поговорить с вами, если цены приемлемы. Я пошлю к вам кого-нибудь, чтобы он осмотрел хозяйство.

На этом встреча подошла к концу, и вскоре Максвел вышел из конторы с чеком на десять тысяч долларов в качестве аванса за отданные внаем грузовики. О такой сумме Максвел никогда не мечтал и был страшно поражен. С немцами легко иметь дело.

Сорокавосьмичасовая пассивная забастовка Адамса закончилась двусторонним обсуждением, во время которого Максвел отверг все возражения своего управляющего.

— И все-таки я убежден, что не следовало шоферов передавать «Гезельшафту» так, как вы это сделали, — настаивал Адамс. — Мы не имеем права торговать человеческой свободой.

— Все наши усилия справиться с пьянством и контрабандой кончались ничем, а у немцев получится. За последние два месяца у нас в среднем одна авария в неделю, и скоро ни одна страховая компания не рискнет с нами иметь дело. То же самое происходит с контрабандой и полицией. Когда шоферы вернутся от немцев, с ними работать будет намного легче.

— Вобьют в них дисциплину, это точно.

— Нет, заставят уважать дисциплину! Не забывайте, что они будут получать вознаграждение, один доллар в день, в течение этих трех месяцев. В общей сложности у них будет три пятьдесят в день.

— И этот доллар они будут получать в виде чека, — продолжал Адамс, — который, надо полагать, не имеет законной силы.

— На этот чек можно купить в магазине «Гезельшафта» гораздо больше, чем в обычном на деньги. Их тут не обманут. О чем еще волноваться?

Чтобы переменить тему, Максвел решил посвятить Адамса в то потрясающее открытие, которое он совсем недавно сделал:

— Вчера закончили убирать гараж Каррансы и обнаружили одну очень интересную вещь: большое количество личных бумаг в запертом на замок портфеле, который был запрятан позади ящиков с запасными частями. Вряд ли кому-нибудь пришло бы в голову искать там его секретные бумаги. Я просмотрел некоторые из них и теперь думаю, что причина его смерти была другая.

— Значит, вы отбросили вариант с кокаином?

— Он взял кокаин с собой, отправляясь в эту поездку, и полиция убила его, чтобы забрать наркотик. В этом я нисколько не сомневаюсь. Но, прочитав некоторые его письма, я пришел к мысли, что, хотя полиция, возможно, и совершила убийство, оно было санкционировано кем-то еще. Наш приятель был замешан в земельных махинациях, и он был мошенник большой руки. Его должны были убрать.

— Предательство у этих людей в крови, — согласно поддакнул Адамс, однако сохраняя при этом свой независимый вид.

— Теперь абсолютно ясно, что он получил эту землю с лесом почти что даром. Похоже, он был подставным лицом для какой-то группы из правительственных кругов. Мошенничество на высоком уровне, ведь такое случается.

— И почти на каждом шагу, — добавил Адамс.

— Конечно, он получил бы свою долю, но, как я понимаю, решил обойти своих патронов и забрать все себе. Судя по последним письмам, он пытался тайно продать этот участок какому-то бразильскому банку. Людей убивают и не за такие дела.

— Можно только удивляться, как ему удавалось так долго оставаться в живых.

— Там были письма и от «Гезельшафта». Занятно, верно? После всего, что наговорил Видлинг об их безуспешных попытках выяснить владельца! Они уговаривали его чуть ли не на коленях продать им эту землю. А он водил немцев за нос, используя их, чтобы заставить бразильский банк раскошелиться. Он постоянно стравливал их в своих интересах.

— А кто, вы думаете, прикончил его?

— Анонимные патроны, по возможно, что и «Гезельшафт». Им всем нужно было что-то предпринять, прежде чем он договорится с банком. И они ничего лучшего не могли придумать, как убрать его, и дальше иметь дело с тем, кто заступит на его место.

— И это оказались мы.

— Да. Из всего того, что мы узнали, нужно уяснить себе одно: мы только номинально являемся владельцами земли. В действительности мы такие же ее собственники, каким был Карранса. Если я решу продолжать переговоры Каррансы с бразильским банком, то меня ждет примерно такой же конец.

— Да, скорей всего, — живо поддержал его Адамс. — Что же вы будете делать?

— Что я могу? Ничего. Абсолютно ничего. Буду сидеть тихо-смирно и ждать дальнейшего. Ждать едва ли придется долго.