Максвел любил ездить к себе в контору мимо рынка, пород которым на довольно обширной площадке находилось свалка брошенных автомобилей. Это место служило для шоферов своего рода клубом па открытом воздухе, где можно было добыть запасные части, сняв их с разбитых машин. На этот раз Максвел с удивлением там заметил один из своих грузовиков; по-видимому, с ним что-то случилось, потому что шофер весь ушел под капот, остались видны только ноги, а в кабине, тяжело развалясь, спал неизменный теперь охранник. Максвел поставил свою машину позади грузовика и, выйдя из нее, направился выяснить, в чем дело. В это время шофер уже выпрямился, и Максвел смог его разглядеть. Было в нем что-то знакомое, хотя Максвел не мог сразу его вспомнить; он был другого склада, выше и худее, чем остальные шоферы, в полных приземистых фигурах которых, в рыхлой их плоти сказывалась переходящая из поколения в поколение нищета. Родители и прародители этого человека, должно быть, хорошо питались по здешним меркам и передали ему ладное сложение и энергичность. Он был одет в комбинезон парашютиста, который носили теперь все шоферы Максвела.

Максвел подошел к нему сзади.

— Qué pasa? — спросил он шофера.

Тот повернулся к нему с улыбкой.

— Доброе утро, мистер Максвел, — сказал он.

— Рамос! — воскликнул Максвел. — Что это вы здесь делаете? «Седые волосы, — подумал он. — Надо было бы г разу догадаться: седые волосы».

— Работаю на вас, — ответил Рамос.

— Давайте с самого начала уговоримся. Не на меня. Мы работаете на «Гезельшафт». Я бы не хотел, чтобы туг вкралась ошибка.

— Извините, мистер Максвел. — Рамос улыбнулся опять. — Я судил только по тому, что указано в удостоверении.

— Ну хорошо. Но что вам пришло в голову? Разве это ваше дело? Или же просто пережидаете, пока не подвернется что-нибудь еще?

— Сейчас трудно с работой, берешься за то, что можешь найти. Мне нравится водить машину. Правда, деньги небольшие и времени на семью остается мало. Но как же иначе?

Этой фразой он со всегдашним смирением попытался дать хоть какое-то оправдание своему теперешнему положению, и Максвел подумал, что это смирение — самое ценное или же самое губительное в его характере. Теперь дерево его рода начнет хиреть. Второе поколение его потомков будет выглядеть подобно другим, широколицым, с толстыми конечностями карликам, которые, переваливаясь на коротких ногах, бродят сейчас среди разбитых машин с гаечным ключом или уже заняты отвинчиванием какой- нибудь детали.

— Я слышал, ваша колония окончательно разорилась, и мне хочется выразить свои самые глубокие сожаления. Три плохих урожая подряд, и в сезон дождей неожиданная засуха… Вы не могли выиграть! Ведь даже ваша тропическая пшеница требовала полива.

— Мы потеряли этот урожай не из-за нехватки воды. Нас выжили распылителями, так же как это сделали с другими мелкими фермами.

— Что значит: «выжили распылителями»?

— Они дождались подходящего ветра и распылили вдоль наших границ гербициды. Это был конец.

— Почему же вы ничего не сделали? Разве вы не могли опротестовать это в судебном порядке? Неужели нельзя было обратиться к алькальду или пойти в полицию?

— Нет закона, запрещающего распыление, мистер Максвел. Кто угодно может это сделать в любое время. Но если заниматься этим при ветре, дующем в сторону соседней фермы, у которой поле в двадцать километров шириной, то самое большее, что произойдет, это погибнут посевы на полосе в один километр. Если же распылять около моей фермы, то гибнет весь урожай, потому что мои посевы как раз имеют километровую ширину. Вот что произошло.

— И теперь вы вынуждены на них работать?

Теперь я работаю па них, потому что другой работы ист.

Как они обращаются с вами? Надеюсь, никак не притесняют?

— Они меня притесняют не больше, чем других. Вы ведь знаете, как у них там, на Ранчо Гранде.

Максвел взял его за руку.

— Скажите ребятам, чтобы они не падали духом. Скоро псе изменится к лучшему. Еще недолго.

Он вернулся к себе в машину и поехал в контору, впервые ощущая себя виновным в предательстве. «Ведь ми удостоверениях мое имя. Меня шоферы и ругают».

Не могло успокоить и то, что сообщил ему Адамс:

— Говорят, готовится забастовка. Всеобщая забастовка.

— Кто говорит?

— Все, кого ни спроси.

— Никогда ее не будет. С забастовками покопчено. Их по было уже пять лет. Никто, наверное, еще не забыл, что произошло в последний раз. Со всякими забастовками в:>той стране уже распрощались.

— Я так не думаю, — сказал твердо Адамс.

Как всегда в моменты, предвещающие что-либо дурное, на лице Адамса выразилось некоторое удовлетворение.

— А вы когда-нибудь задавали себе вопрос: там ли мы, где нам следует быть? — спросил он.

— Мы занимаем твердую стороннюю позицию. У нас (пои взгляды, и мы будим продолжать заниматься только шипим делом.

— Но что, если действительно произойдет забастовка и наши шоферы будут в ней замешаны?

— Почему они вдруг будут замешаны? Они три дня нарочно медленно работали, проявляя недовольство из-за витаминных таблеток, но никаких разговоров насчет забастовки не было. Кроме того, они получают на доллар больше.

— В обмен на потерянную свободу. Если они хоть как- то нарушат порядок на Ранчо Гранде, их отправляют в карцер на неделю. А вы слышали последнюю новость? Они должны отдавать честь ихнему гезельшафтскому СС.

— Неужели? Довольно странно. Сегодня утром я раз- говаривал с одним из шоферов, Рамосом. Вы помните Рамоса из колонии? Он теперь работает на нас. Я хочу сказать, на них. Не очень рад этому, как я понял, хотя о том, что они отдают честь, ничего не говорил.

— Нас уже и так приравнивают к нацистам. На наших грузовиках появились надписи «Fuera Los Nazistas». А сегодня утром кто-то вывел на стене нашей конторы «Muera Hitler».

— Вы хотите сказать, что нас начинают недолюбливать.

— Нас уже недолюбливают. Мы потеряли то уважение, каким пользовались раньше.

— Сколько еще будет в силе наш контракт?

— Три недели.

— Только три. Я думал, больше.

— Что вы собираетесь с ним делать дальше?

— Что-то я обязан сделать. Так продолжаться не может.

— А есть какая-нибудь надежда нам от них освободиться?

— Не знаю, но я сделаю все, что в моих силах.

— Надо надеяться, что правительство еще пока продержится, потому что иначе падет и «Гезельшафт», и мы вместе с ними. Люди злопамятны.

— Почему это правительство должно пасть?

— Из-за этой забастовки.

Максвел рассмеялся.

— Никакой забастовки не будет, но даже если и будет, правительство удержится. Компания «Гезельшафт» поставила его у власти, и она позаботится, чтобы правительство это осталось.

— Оно все равно падет, рано или поздно, — сказал Адамс, — и я бы не хотел быть все еще здесь, когда это случится.

Максвел неохотно согласился встретиться с Пеббом за ленчем в английском клубе.

— Бифштекс и почки? — спросил Пебб.

Максвел согласно кивнул. «Dos Steaks у Kidneys», — заказал Пебб. Официант Джордж зашаркал прочь по скрипящим половицам. Дверь на кухню распахнулась, выпустив на секунду запах вареной капусты. Дождь стучал но рифленому железу крыши.

— Я слышал новость, что вы заняты проектом устройся та индейцев на острове Сукре, — сказал Пебб.

— На них напали с рыболовецкого судна, — пояснил Максвел. — И мне кажется, это наилучший способ их снасти.

— Значит, вы считаете, что поступаете правильно? — спросил Пебб.

— Я не вижу другого выхода, — сказал Максвел. — Разрешите объяснить вам. Помимо непосредственной опасности со стороны рыболовецкой компании, этому месту угрожает полное уничтожение леса. Все живое там погибнет. Может быть, откроется возможность развить на острове туризм в широком масштабе. Если так, то «Гезельшафт» будет заинтересован принять в этом участие, что автоматически приведет к созданию там заповедника для всех видов растительного и животного мира. Включая индейцев. Разве это не имеет смысла?

— Вы создаете зоопарк из людей, своего рода Уинспейд для индейцев, так. что ли?

— Можно и так назвать. Но главное, что в результате сохранятся нетронутыми берега реки на двести или триста километров. Многие животные могли бы найти себе там прибежище. По крайней мере хоть что-нибудь да спаслось бы.

— Я разговаривал со своими друзьями, — сказал Пебб. — Все сошлись во мнении, что к вам обращаться бесполезно. Вы были отвергнуты как типичный капиталист, заботящийся только о своих доходах. Но я не согласен с ними.

— Спасибо, — сказал Максвел.

— Человеческие существа не ценятся вами высоко, но вы всегда казались мне озабоченным судьбой животных, а это уже кое-что.

— Значит, вы не совсем поставили на мне крест?

— Нет, не совсем.

Вдруг Максвел понял, кого ему напоминает Пебб. Морфи! Только Морфи представлял собой более жесткий, хладнокровный вариант Пебба. Пебб был злее, истеричнее и не таким волевым. Они оба были борцами за правое дело.

Они оба занимались спасением, но их верования часто имели мало общего с реальностью, какой ее представлял себе Максвел. Между ними существовало даже физическое сходство. Миссионер мог быть старшим, более представительным братом Пебба.

— Что вы хотите от меня? — спросил Максвел.

— Чтобы вы перестали сотрудничать с фашистами и объединили свои силы с теми, кто готов оказать им сопротивление.

— Я человек реалистичный, — сказал Максвел. — Надо избежать открытой борьбы, потому что вы наверняка проиграете. «Гезельшафт» — это как стихийное бедствие, как нечто сверхъестественное. Вы не можете мериться силами с таким явлением.

— Можем, если нас много.

— Число играет роль только при демократии. На этом континенте таковой не имеется.

— Но вы понимаете, какое зло «Гезельшафт»?

— Стремление к полной монополии и безжалостность в природе любого зверя. Я думаю, лучше позабыть это слово — зло. Большинство из пас имеет благие намерения. И вы, и я, и, думаю, бедняга Карранса тоже, и, мне кажется, даже Адлер и «Гезельшафт» не исключение. Только готовим мы миру это добро по разным рецептам, вот и все. Невозможно говорить о каком-то зле.

— Я приравниваю зло к цинизму, — сказал Пебб. — «Гезельшафт» действует совершенно цинично.

— Сомневаюсь даже в этом.

— Хотите, я вам назову рыболовецкую компанию, которая напала на макас. Это «Пескера де Леванте».

— Ну и что?

— Знаете, кто ею владеет?

— Кто? Не имею ни малейшего представления.

Но Максвел уже догадывался. Пебб широко раскрыл неистовые голубые глаза, готовый насладиться его изумлением.

— «Гезельшафт». Он владеет этой компанией через подставную организацию — Сельскохозяйственный байк.

Его маленький аккуратный рот был плотно сжат, и лицо выражало что-то вроде удовольствия. Максвел поверил ему.

— Удивлены? — спросил Пебб.

— Да, — ответил Максвел.

— Один из немцев сделал заявление репортеру, что, по их мнению, это нападение рыбаков было пиратским налетом. Их рыбаков! Трудно тягаться с ними в цинизме.

— Да, сам Геббельс не мог бы придумать лучше.

— Скажите, вы верите, что старик Адлер военный преступник?

— В общем, да. Верю.

Максвел почувствовал внезапное желание поделиться с Роббом и раскрыть ему секрет, который уже не в силах был хранить.

— Я всегда считал, что этого не может быть, но несколько недель назад со мной произошел случай, который заставил меня думать по-другому. Я как-то сказал Гансу Адлеру, что у меня не осталось что почитать, он ответил мне, что у него сотни старых изданий «Пенгуин» на английском и я могу прийти и выбрать себе что-нибудь сам. Я обнаружил па его полке книгу с инициалами «Г. Б.». Это был роман Ивлина Во, я запомнил. «Г. Б.», а? Заставит задуматься, верно? Теперь я склонен считать, что старик Адлер и есть Бауэр.

— Но как же вы могли выдержать его присутствие в одной комнате с собой и даже пожимать ему руку?

— Я считал, что не должен всему сразу верить, и потом я всегда без особого восторга относился к этой широко рекламируемой охоте за военными преступниками в Южной Америке. Зачем приезжать сюда в поисках каких- то бауэров, когда они как ни в чем не бывало разгуливают по улицам Бонна или Мюнхена? Может быть, опасность нам как раз оттого грозит, что таким образом паше внимание отвлекают от реальной проблемы, которая заключается не в том, что нацисты делали, а в том, что они, а также им подобные могут совершить, если у них будет хоть какая-то возможность. Ведь никто лучше вас не знает, что правители этой страны у немцев под каблуком.

Максвел подождал, пока Пебб что-то вытаскивал из нагрудного кармана помятой рубашки. Он вынул мелко сложенную вырезку из газеты и протянул ее через стол. Максвел прочел:

«Рио-де-Жанейро. 25 апреля. Стало известно, что около 10 000 человек присутствовало на нацистском сборище, проводившемся на прошлой неделе в ознаменование дня рождения Адольфа Гитлера. Среди участвовавших были высокопоставленные армейские офицеры из соседней страны, переодетые в штатское, которые вместе со всеми пели песни Хорста Веселя».

— Ну как? — спросил Пебб.

— Это как раз то, о чем я говорю. Страна с богатыми ресурсами. Рано или поздно может стать очень сильной в военном отношении. И у них здесь чешутся кулаки. Хочется вернуть старые территории. Вы знаете знаменитую клятву, которую дает каждый офицер, когда ему присваивают звание? Насчет возвращения утраченных земель? Рано или поздно они могут соблазниться возможностью прибегнуть к помощи нацистских колонистов. И допустят роковую ошибку. Гай Перес уверен, что тогда в Южной Америке будет своя нацистская Германия. Я обычно считал такие предположения слишком нелепыми, чтобы обсуждать их, но теперь я не так уж в этом уверен.

— А вы сами прилагаете хоть какие-то усилия, чтобы не допустить такое?

— Никаких, должен признаться. Я всегда придерживаюсь двух правил. Первое: платить, когда полицейский предъявляет счет. Другое: никогда, никогда не вмешиваться в политику. А тут большая политика. У меня ощущение, что вот вы водитесь с опасными людьми.

— И все же вы в худшем положении, чем я. У меня есть друзья. Мы можем поддержать друг друга и повести борьбу. Или по крайней мере сделать хоть что-то, чтобы предотвратить фашистский переворот. Вы же сами по себе.

— Однако я менее подвержен опасности, потому что я не создаю никому никаких проблем. Во всяком случае пока.

— Нет, создаете, и сами об этом знаете. Все говорят о вашей проблеме с землей и о том давлении, которое на вас оказывают. Как, собираетесь сдаться и передать землю?

— На данном этапе, боюсь, ничего не могу сказать определенно.

— А знаете, что будет на следующем этапе?

— Скажите.

— Они сфабрикуют против вас обвинение в нарушении законов государственной безопасности, и вас выкинут из страны как нежелательного иностранца. Затем правительство экспроприирует вашу землю и продаст ее немцам.

Максвел рассмеялся так громко, что старик Джордж, проходивший в это время мимо с подносом, автоматически присел, как он это всегда делал при неожиданном и резком шуме.

— Они не сделают этого, — сказал Максвел, — как бы пи хотели. Они могут выслать вас без всяких проблем. Они могли бы даже выслать этого знаменитого Адлера, если бы вдруг захотели, по они не могут выслать меня. Вернее, они не смогут это сделать ровно через неделю.

— Как так?

— У меня есть новость, которая вас, наверное, очень удивит. Я собираюсь жениться на местной девушке. Это автоматически дает мне все права гражданства. А потому я не могу быть депортирован.

— А ей не надо быть для этого беременной?

— Нет. Чтобы воспрепятствовать экстрадиции — надо, но не депортации. С этим брачным свидетельством в кармане я становлюсь постоянным жителем страны.

— Вы меня сразили, — сказал Пебб. — И вы делаете это па трезвую голову?

— На трезвую голову? Не понимаю.

— Я хочу сказать, как стратегический шаг, не имеющий никакого отношения к тем причинам, которые обычно побуждают людей совершать такие поступки.

— Должен признаться, — сказал Максвел, — что первым мне подал эту идею юрист год или два назад, когда Карранса объявил мне войну и я боялся, что он попытается выставить меня из страны. Но теперь, когда наступило время воспользоваться именно этой козырной картой, мной руководит отнюдь не только жестокая необходимость. Прежде я относился к этому как к последнему решительному средству, но оказалось, что мне по душе этот шаг помимо всяких там особых юридических причин.

— А когда это произойдет?

— Я позвонил молодой леди вчера в столицу, сделал предложение, и оно было принято. Я беру сегодня специальное удостоверение, и мы обвенчаемся в церкви Святого Франциска в воскресенье.

— Поздравляю, — сказал Пебб мрачно. — Значит, вы выработали свой собственный план спасения.

— Да. Мне нравится эта страна, и я уже нахожусь в том состоянии, когда в любом другом месте мне будет неприютно. Я хочу остаться здесь, и то, что я предпринял, самый приятный способ это сделать.

— Мы бы хотели, чтобы вы присоединились к нам и были готовы бороться в открытую.

— Я это знаю, но вы ведь совершенно беззащитны. Неважно, десять вас, пятьдесят или сто, все, что нужно сделать президенту, это снять телефонную трубку и отдать приказ, вот вам и конец борьбы. У меня есть основания думать, что большинство ваших друзей — испанские или канадские священники. Их может отозвать Ватикан. Если вы окажетесь замешаны в чем-то, что может быть расценено как угроза государственной безопасности — а это включает и конфликт с немцами — вас выставят.

— Вот почему Гитлеру удалось прийти к власти в Германии, — сказал Пебб. — Слишком многие, как и вы, не были готовы действовать. Они предпочитали оставаться в стороне.