Максвел-поднял телефонную трубку.

— С вами говорит отец Альберт Смит, — раздался оттуда голос. Звучал он молодо и энергично, почти как у торговца, воодушевленного надеждой на хорошую сделку.

— Здравствуйте, святой отец. Я много о вас слышал.

— Ваш соотечественник, мистер Пебб, посоветовал мне поговорить с вами. Оп сказал, что вам, возможно, будет интересно узнать, что случилось с теми индейцами, которых вы с герром Адлером забрали с острова Сукре несколько дней назад.

— Я сам знаю, что с ними. Доктор Дуайт Морфи забрал их, и теперь они живут в поселении на Прадос Рикос.

— Я говорю о том, что с ними стало после того, как они туда лопали.

— Но еще недели нет, как они там.

— В Прадос Рикос может многое случиться за неделю. Вы можете выделить полдня?

— Наверное.

— Я спрашиваю потому, что Пебб и я считаем, что вам просто необходимо съездить и посмотреть, что там творится, своими собственными глазами.

— Туда сложно добраться?

— Только из-за того, что трудно найти дорогу. Она проходит в джунглях, и там можно потеряться. Вы должны взять кого-нибудь с собой, если поедете. Я был там пару раз, добраться туда довольно мудрено.

— А у вас есть возможность поехать со мной?

— Я постараюсь выбраться. Когда бы вы хотели?

— Завтра, если это вам подходит.

— Хорошо. Давайте завтра. Я живу в квартире над редакцией «Тарде». Вы можете заехать за мной в шесть?

Манеры и облик святого отца соответствовали его голосу: это был стремительный, подвижный молодой человек с жесткой черной бородкой, одетый в цветастую рубашку и парусиновые брюки. Он был из тех, кто преисполнен убежденности в своей правоте и любит говорит безапелляционно, но каждое его высказывание сопровождается вызывающим взглядом острых голубых глаз, будто побуждая к возражению.

— Как вы думаете, у нас могут возникнуть сложности, когда мы попытаемся туда попасть? — спросил Максвел.

— Со стороны евангелистов? Нет. С чего бы? Правда, они бы с радостью огородили свою территорию, но не могут. Однако дороги к ним все время содержатся в плохом состоянии, чтобы отпугнуть посетителей, но на этой машине мы проедем.

— А что им надо скрывать? — спросил Максвел.

— Вы увидите сами.

— У Дуайта Морфи добрые намерения. Я уверен в этом. Но он находится в трудном положении.

— Он находится в немыслимом положении.

— Как вы относитесь к идее создать на острове индейскую деревню?

— Я согласен с Пеббом, это грубый произвол.

— Вы считаете, что все наши усилия сведутся только к тому, что возникнет зоопарк из людей?

— Да, таков и мой взгляд на ваше предприятие. — Бородка святого отца задрожала от гнева. — Меня тошнит от этой вашей идеи.

— Что бы вы сделали?

— Что бы я сделал? Я бы вернул их обратно на остров, который им принадлежит. И река принадлежит им, а не вам.

— Пебб и я обсуждали это, — сказал Максвел, — Они не проживут там и недели.

— Проживут, если вы окажете им помощь. Вы богатый капиталист. Вы можете сделать все, что захотите.

— Помимо меня, в моей компании еще есть управляющий-европеец, четыре служащих, пять механиков и старший мастер. У меня нет телохранителей, и я знаю только одного политического деятеля, да и то не очень влиятельного. Как я могу кому-то оказывать помощь?

— Вы бы были не один, — сказал отец Альберт. — Многие бы вас поддержали.

Открытая обвинительная интонация в его голосе смягчилась. В нем даже появился налет приторной ласковости, как у торгового агента.

— Под этим вы подразумеваете, что меня ожидает личная симпатия некоторых и одобрительный кивок со стороны «Тарде»?

— Пресса бы мобилизовала общественное мнение.

— Не получилось бы. Редактор, возможно, и написал бы статью о том, какой я хороший, а цензор ее бы выкинул. После этого «Пескера де Леванте» двинулась бы на остров с автоматами и гранатами и всех бы там уничтожила подчистую.

— Простите, — сказал отец Альберт, — но вы занимаете трусливую и капитулянтскую позицию.

Они свернули с шоссе № 14 на грязную дорогу, петлявшую среди низких холмов. Этот район был когда-то вырублен, и теперь его покрывала жалкая поросль, вылезшая среди гигантских валунов, разбросанных повсюду во время какого-то доисторического катаклизма. Крестьяне, изворачивающиеся на самом дне нищеты, пришли сюда, чтобы расчистить по крохотному участку земли с полакра, а то и меньше и засадить его кукурузой. Максвел сбавил скорость, чтобы посмотреть, как один такой бедняга работает на своей делянке. Он налегал на примитивный плуг, в который был запряжен вол; огромные валуны вынуждали его постоянно менять направление борозды, крутиться на своем пятачке до невозможности. Оба, и человек и животное, походили скорее на двигающиеся трупы. Максвела удивило, что его пассажир никак не реагирует па это зрелище.

— Видите? — спросил Максвел.

— Да, вижу.

— Ну и что вы думаете об этом?

— Что я думаю? В каком смысле?

— Эти люди как раз находятся вне какой-либо экономической системы.

— Так что ж в том плохого?

— Средняя продолжительность их жизни сорок лет.

— В некоторых районах даже меньше, — сказал отец Альберт.

Максвел почувствовал, что какое-то завихрение в голове довело его до крайности, когда уже невозможно будет отстаивать свое суждение, но продолжал:

— Их сыновья скорей всего будут работать на одну из германских компаний.

— Вполне вероятно.

Максвел был уже готов развивать свои доводы дальше, как бы это сделал Адлер, доказывая преимущества, которые дают улучшенное питание и медицинское обслуживание, удлиняющие человеческую жизнь… Но для чего? Разве не правда, что сила, сопротивляемость, долговечность человеческого организма, о которых пекутся диетологи и доктора «Гезельшафта», нужны лишь для одной цели — увеличить производительность труда при той системе, которую газета «Тарде» взяла на себя смелость назвать замаскированным рабством.

Они выехали на широкий вытоптанный и выветренный участок земли, по его краям виднелись крытые пальмовыми листьями хижины.

— Ну вот мы и приехали, — сказал отец Альберт.

— Не может быть! — произнес Максвел.

— Вон надпись. — И он кивнул на треснутую дощечку, которая была прибита к дереву. «Bienvenidos a Prados Ricos» гласила надпись. В дерево, по-видимому, попала молния. Большая расщепленная ветка свисала с его ствола. Малюсенькие свиньи, длинношерстные и страшно замызганные, трусливо бегали по площадке, с легкостью увиливая от атак какой-то хромой дворняжки с мордой гиены. Два индейских ребенка восьми-девяти лет пробежали мимо. У них были раздутые животы с пупочной грыжей; оба были вымазаны красной глиной. Они начали выхватывать пищу из чего-то, похожего на закопченный чан, но когда Максвел подошел поближе, то увидел, что это панцирь зажаренной черепахи. Один из мальчиков запихнул в рот лапу с когтями и начал жевать. Максвел почувствовал дурноту и отвернулся. Тут он заметил у ближайшей хижины троих мужчин, они, казалось, были подвешены за руки на свесе крыши. Максвел снова завел машину и, проехав через площадку, остановился около них.

Оказалось, что эти трое не были подвешены, просто они, обхватив руками балку, сцепили пальцы и таким образом удерживали свои бессильно висящие тела. Они были голые по пояс, и кожа, будто чужая, высушенная и безжизненная, где-то натянулась, а где-то обвисла и сморщилась. У двоих глаза были закрыты. Третий мужчина смотрел прямо перед собой.

— Вы понимаете, что перед вами? — спросил отец Альберт.

— Эти люди больны? — спросил Максвел.

— Очень. В лагере эпидемия. Вот почему я привел вас сюда. Чтобы вы сами убедились, что здесь происходит. Одна треть индейцев, которых вывозят из джунглей и помещают в лагерь, умирает от заразных болезней, которые они здесь подхватывают.

Согнувшись почти пополам, они вошли через низкий проход в хижину. Она была построена из грубых досок, щели между ними пропускали тусклый, рассеянный свет. Такие же доски лежали на земле, поверх них распростерлось несколько неподвижных фигур; Максвел видел ввалившиеся рты и глаза, руки с длинными ногтями, кожа да кости на ногах — скукоженность и расслабленность тел, уже схваченных смертью или в приближении ее. На полу были разбросаны всякие «цепные» вещи: жестянка с какао, банка варенья, свернутый квадратик фольги. Среди них валялись сухие, обглоданные и обсосанные кости, как в собачьей конуре. Вдохнув, Максвел почувствовал какое-то зловоние и тотчас прикрыл платком нос и рот. Из угла раздалось хриплое дыхание, там еще теплилась жизнь.

Они вышли. Отец Альберт положил руку Максвелу на плечо. В просвете среди зарослей были видны двое мужчин по пояс в земле. Они копали.

— Могилы, — сказал отец Альберт.

Здание миссии находилось в конце дороги, оно представляло собой двухэтажный фермерский дом в американском стиле, столь непохожий на все окружающее, что казался совершенно одиноким и заброшенным. Розы и цветной горошек, заполнявшие огороженный частоколом сад, выгорели под тропическим солнцем и стали почти одинакового тускло-розового цвета. На облупленной веранде стояло кресло-качалка, внутренние покои дома были защищены москитными сетками. У Максвела возникло ощущение, что за ним и отцом Альбертом наблюдают с опаской и, может быть, даже со злобным негодованием.

Отец Альберт нажал на дверной звонок, к ним тотчас вышла средних лет женщина с мягким и приятным лицом. Па ней был какой-то балахон, который, казалось, выцвел вместе с цветами сада; волосы были причесаны как у молоденькой девушки.

— Мы ищем мистера Морфи, — сказал Максвел.

— Мистера Морфи сейчас здесь пет. Если вам угодно, можете поговорить с мистером Джонсоном, который заведует этим поселением. Я миссис Джонсон. Проходите, пожалуйста.

Ее голос был тоже, как у девочки, со звенящими нотками, а улыбка гордо заявляла о непоколебимости бодрого расположения ее духа.

— Спасибо. Если только мистер Джонсон может уделить нам несколько минут… — сказал Максвел.

Миссис Джонсон провела их в комнату, которая занимала почти весь первый этаж дома. В глубине ее какой-то мужчина и пять детей сидели за столом и ели. Мужчина был совершенно лыс, с огромным высоким лбом. Он сидел будто проглотив палку и жевал медленно и методично. Мять детей самых разных возрастов работали своими вилками в одном с ним ритме. Глаза у всех были сосредоточены на тарелках. Никто не произносил ни слова. Миссис Джонсон усадила гостей прямо у самой двери, эта часть комнаты была устроена как своего рода приемная с неизменным столиком, заваленным старыми журналами «Нэшнл Джиогрэфик». Поблизости валялись игрушки: пластмассовая ракетница, пустой кукольный домик, разрозненные части игрушечной фермы. Миссис Джонсон вышла и через некоторое время вернулась, неся поднос со стаканами прохладительного, в которых плавали кубики льда.

— Мы сами готовим освежающие напитки, — сказала она с извиняющейся улыбкой. — Вода в колодце очень хорошая, но, думаю, мы все-таки не можем соперничать со вкусом кока-колы. Хорошо, что наконец перестал лить дождь. Он доставил нам столько хлопот. В данный момент мистер Джонсон занят, но он освободится буквально через несколько минут.

Она пошла к столу и заняла пустующее место напротив лысого мужчины, который, очевидно, и был мистер Джонсон, но он все еще никак не реагировал на присутствие посторонних. Медлительное и почти благоговейное поглощение пищи длилось еще минут пять, затем все вилки одновременно легли на стол, стаканы с водой были осушены, и сидевшие за столом разом поднялись и под предводительством мистера Джонсона зашли за угол стены и пропали из виду. Раздался звук текущей воды и всплески, затем снова появился Джонсон. Он медленно шел по направлению к гостям, локти слегка раскачивающихся рук оттопырены, кисти у бедер, как будто готовы выхватить невидимые пистолеты. Он откинул голову назад и посмотрел на каждого из них, направив взгляд вдоль своего носа, и, кажется, был удивлен, обнаружив гостей у своей двери.

— Итак? — сказал он.

Максвел представил себя и отца Альберта.

— Кто-нибудь из вас пишет в газеты? — спросил Джонсон.

— Отец Альберт сотрудничает в «Тарде», — ответил Максвел.

Джонсон повернулся к отцу Альберту и подозрительно посмотрел на него. Он втянул щеки, как будто сосал кислую конфету.

— А я думал, вы священник.

— Я и есть священник.

— Как же вы тогда пишете в газеты?

— Многие священники это делают.

— «Тарде» — это та газета, которая нападала на «Гезельшафт», не так ли?

— «Тарде» много раз критиковала эту компанию.

— «Гезельшафт» — наш лучший друг.

— Мне грустно это слышать.

— Я не знаю, как бы мы существовали без их поддержки.

— Думаю, тут все же обоюдная помощь. Я уверен, что они тоже рады иметь вас под рукой.

— Наверное, нам не следует вас больше задерживать, мистер Джонсон, — вступил Максвел. — Мы приехали повидать мистера Морфи. Вы не знаете, где мы можем его найти?

— Мистер Морфи сейчас занят с представителем «Гезельшафта». Он находится в только что созданном отделении нашей миссии. Это примерно в трех километрах отсюда.

— Вы не могли бы указать нам туда дорогу?

— Нет, не могу. Доступ в это новое отделение разрешается только по предварительной договоренности.

— Почему такой порядок? — спросил отец Альберт.

— Мы были вынуждены ввести его. Мы считаем нашей обязанностью ограждать вновь прибывших в миссию от всяких вторжений посторонних, пока они еще не привыкнут к новым условиям. Им не нравится, когда их разглядывают приезжие и щелкают у них перед носом своими аппаратами. Так что мы делаем это в их интересах.

— Иными словами, вы берете на себя смелость запретить нам туда ехать, — сказал отец Альберт.

— Ну что же, мне придется разъяснить, — сказал Джонсон. — Территория этой миссии — частная собственность. Мы имеем право не допускать сюда. И прежде всего мы не очень рады видеть у нас джентльменов из прессы. Публика читает, что они пишут, и часто складываются неверные представления о нашей деятельности.

— Я приехал сюда, чтобы написать об эпидемии, которая здесь вспыхнула, — сказал отец Альберт. — О ней уже всем известно. Я хочу получить достоверные факты, и для этого я должен повидать мистера Морфи.

Джонсон вдруг резко повернулся, отошел шагов на десять от них, локти оттопырены, кисти у бедер. Но вот он подошел к ним опять. В нем произошла разительная перемена. Будто внутри него что-то надломилось, глаза его заблестели.

— Вы, ребята, конечно, выбрали плохое время для приезда, — сказал он.

— По пути сюда мы видели нескольких индейцев в хижине, они, кажется, уже умерли или умирают, — сказал Максвел. — Могилы для них уже готовятся.

Тут вдруг неожиданно возникла миссис Джонсон. Она бросилась в сторону Максвела и отца Альберта, размахивая руками, будто отгоняя пару беспокойных собак, но неожиданно остановилась.

— Скажи им, Ларри, — умоляюще обратилась она к мужу. — Скажи им, что это грипп. У индейцев всегда так, они легко подхватывают грипп и мрут как мухи.

— Да, с ними так: только все было хорошо, как вдруг все померли, — сказал Джонсон. — Мы ничего с этим не можем поделать.

— Это из-за дождей, — сказала жена миссионера. — Когда идут дожди, они все время ходят вымокшими. Они никогда не сушатся. Они могут умереть даже от насморка, верно, мистер Джонсон?

— Безусловно, — сказал Джонсон. — У этого народа очень низкая сопротивляемость организма. Мы делаем что можем, но я думаю, что это то же самое, что гасить лесной пожар собственной мочой.

— Знаете, что я вам скажу, — вступила снова миссис Джонсон. — Когда наши дети приезжают сюда на каникулы, им стоит только войти в какую-нибудь из этих хижин и чихнуть там, как все индейцы заболевают… Интересно, понимают ли эти джентльмены, в каком положении мы находимся? — обратилась она к мужу.

Она схватила в волнении игрушечных коров и свинью и снова унеслась из комнаты.

— Мы не видели никаких признаков того, что за больными ухаживают, — сказал отец Альберт.

— Они предпочитают, чтобы их не трогали, — сказал Джонсон. — Я же говорил, у них особый нрав. Большую часть времени они любят оставаться одни.

— Это все дожди! — возопила миссис Джонсон откуда-то из глубины дома. — Они никогда не прекращаются. Знаете что? Когда здесь идут дожди, то все время, все время льет.

— Мы нигде не заметили еды, — сказал Максвел. — Только двое ребятишек ели черепаху, вот и все.

— Вы не понимаете здешней специфики. Если индейцы не будут охотиться или добывать себе какое-то пропитание сами, они не будут есть. Они не принимают нашу пищу. Они едят лягушек, змей, мокриц… Черепаха — это для них лакомство.

— Есть ли в лагере доктор? — спросил отец Альберт.

— В наших поселениях докторов нет. У нас очень ограниченная программа медицинского обслуживания. Больным мы приносим облегчение нашим присутствием. Мы молимся за них. Вы как священник не станете отрицать действенность молитв?

— Молитвы могут возыметь действие, но и пенициллин тоже.

— Но не в случае гриппа, — сказал Джонсон. — Мы считаем грипп преднамеренно посланным богом. Грипп принадлежит к тем болезням, которые он ниспослал, чтоб поразить египтян. Кроме как просить его спасти тех, на кого это было ниспослано, мы ничего не можем.

— Значит, вы верите, что милосердный бог желает смерти этим бедным людям?

Лицо Джонсона будто опало и приняло загнанное выражение, глаза снова увлажнились.

— Я не хочу с вами спорить, святой отец. Понапрасну вы пытаетесь загнать меня в угол. Пути господни неисповедимы. Может быть, этот грипп — проявление его милосердия. Может быть, таким образом он спасает души, которые иначе были бы для него потеряны. Мы сами твердо верим, что это именно так. В это верит мистер Морфи, и его убеждения разделяет вся наша организация. Поэтому мы мало надеемся на лечебные средства, изобретенные человеком. Как проповедник слова божьего вы должны понять нас.

Отец Альберт хотел было отпарировать, но их прервал шум взволнованных детских голосов и гудки машины.

— Вероятно, это Морфи, — сказал Джонсон и направился к двери. Остальные последовали за ним.

Позади «рэнджровера» Максвела стояла машина «субару». Морфи и Адлер только что вышли из нее, и Адлер стряхивал пыль со своих брюк. Он был одет так, как будто собрался на заседание правления. Все встретились на садовой дорожке. Морфи приветствовал Максвела железным рукопожатием.

— У меня очень печальная новость, — сказал он. — Джонсон расскажет вам, что у нас случилось.

— Мы уже видели сами, — сказал Максвел. — Но нам ничего не сказали о макас.

— Горсточка, самое большое, может еще поправиться. Болезнь без разбора уносит и молодых и старых. Все, что можно было сделать, сделали, но мы оказались бессильны с самого начала.

— Я предложил самолеты от компании, чтобы перевезти больных в госпиталь, — сказал Адлер, — но мистер Морфи объяснил, что это было бы бесполезно. Практически никто из заболевших не поддается лечению. — Понизив голос, он добавил, как будто обращаясь только к Максвелу, но достаточно слышно для всех остальных: — Им по хватает воли к жизни.

— Увы, знакомая история! — сказал Морфи. — Вы помните вождя? Нам следовало найти какой-нибудь способ изолировать его от других, но мы не могли. Его влияние на соплеменников было губительным. Он заболел и тут же совершенно поддался своей болезни, он желал себе смерти, и остальные тоже начали сдаваться.

— С ним случилось то, — сказал отец Альберт, — что обычно с ними случается: он был травмирован переменой в своем существовании и, кроме того, подцепил здесь, в лагере, какую-то заразу.

Морфи пристально на него посмотрел, оценивая с высоты своей твердой, как скала, веры то ослабление позиции, к которому неизменно ведут умствования и самокопание. Он не нашел для себя в отце Альберте подходящего противника.

— Святой отец, — сказал он, — вынужден согласиться с вами. Мне кажется, вы совершенно правы.

Джонсон, как-то бочком притиравшийся к своим, теперь, почувствовав уверенность, встал вровень с Адлером и своим начальником: эта троица крупных мужчин, стоивших вместе плечом к плечу, казалось Максвелу, окружила себя каким-то защитным слоем, который был способен отвратить любую угрозу. Он видел в них прототип будущих латиноамериканцев: высоких, крепких мужчин, мускулы и скелет которых выращены на протеине, выработанном из мяса их скота; разум этих людей покоится в безмятежной уверенности; они заселят преобразованные пространства страны, превращенные в луга и плантации. Своей волей они создадут себе ту окружающую среду, для которой они считают себя самыми подходящими обитателями. Они ненавидят джунгли и все, что в них; они ищут себе оправдания в понятиях «прибыль» и «вера», чтобы разрушить то, что они ненавидят. Максвел уловил в лице Морфи даже оттенок некоторой удовлетворенности случившимся.

— Поскольку мы ничем помочь не можем, — обратился Максвел к отцу Альберту, — мы вполне можем ехать.

Адлер проводил их до машины.

— Плохие новости, да? — сказал он.