Прошло два дня, три, а от Ивена не было ни слуху ни Духу.

Агент фирмы сельскохозяйственных машин заходил, как и предполагалось, в понедельник и, казалось, не слишком удивился, не получив ожидаемого чека. Брон стал извиняться, но он отмахнулся.

— Я приезжаю вовсе не за деньгами. Цель моих ежемесячных визитов — помочь, если возникают затруднения с машинами. Ваш брат обычно давал мне при этом чек на очередной взнос, но он вполне может послать его по почте на адрес компании, когда найдет возможным. Передайте ему, что я загляну, как обычно, через месяц.

В понедельник же среди дня заехал молодой бойкий мистер Эммет, судя по лицу, эдакий пронырливый деляга, — Брон вызвал его по телефону в конце прошлой недели, когда полон был радостной готовности всерьез приняться за работу; от порыва этого теперь не осталось и следа. О своем звонке он просто забыл. Эммет разъяснил ему суть нового проекта: владелец земли сперва продает ее городской казне, а затем арендует ее у нового владельца — это, на взгляд Эммета, истинное спасение для таких оскудевших ферм, как «Новая мельница». Он настоял, чтобы ему разрешили осмотреть подворье, заверив Брона, что это не накладывает на него решительно никаких обязательств. Брон дал согласие, и Эммет занялся делом. Часов в пять он снова появился, лицо его и руки, исхлестанные ветрами, что гуляют на Пен-Гофе, стали багрово-синими. Он сбросил резиновые сапоги, смыл с них грязь и принялся выкладывать свои расчеты. Вежливо, но равнодушно слушал Брон посулы Эммета: на деньги, полученные от казны, Оуэны смогут превратить свой участок на склоне горы и в болотистой долине в сущий рай; любая культура, произрастающая в умеренном климате, принесет им богатые урожаи. Эммет полагал, что казна заплатит им тысяч шесть-семь. Если он и ошибается, то на несколько сот фунтов, не больше. Брон с трудом заставил себя выслушать Эммета, но счел, что из вежливости надо спросить хотя бы, много ли времени потребует заключение сделки, если они на нее решатся.

— Ну, я думаю, мы уже через неделю сможем вручить вам чек.

Обострявшееся безденежье, помимо воли Кэти и Брона, постепенно сближало их, и пришлось им, осаждаемым материальными затруднениями, заключить союз, хотя для Кэти союз этот был вынужденным.

Неоплаченных счетов с каждым днем становилось больше. Кэти совсем растерялась, когда пришлось отказать булочнику, попросившему с ним расплатиться. Ведь это подорвет доверие всех поставщиков, и скоро ей перестанут давать в кредит. Она не смогла принять посылку с химическими удобрениями, посланную наложенным платежом. Но особенно она смутилась, когда, сказав Бейнону, что ему придется немного подождать денег, услышала в ответ: «А на вас, Кэти, я могу работать и задаром», причем впервые он назвал ее просто по имени.

— Мне кажется, этот парень терпеть меня не может, — сказал Брон.

— Да нет. Просто он боится людей.

— И вот еще что: не нравится мне, как он на тебя смотрит. Что до меня, я предпочел бы с ним расстаться.

— Мы без него совсем увязнем. Можешь мне поверить.

Они кормились только тем, что давала ферма, ничего не прикупая. Утекли последние несколько шиллингов Брона. Теперь он уже не мог открыто зайти в «Привет» выпить пива. Так прошла неделя.

— Нет ли в доме чего-нибудь, что можно заложить? — спросил он.

Кэти отперла шкаф, стоявший в спальне, где все еще спал Брон, и достала немного почерневшего столового серебра, которым долгие годы не пользовались. Брон взглянул на старинные поблескивающие приборы, и ему смутно припомнилось, как они красовались на празднично накрытом столе, когда мать приглашала к воскресному обеду доктора Гриффитса. Там же нашлись и уродливые старомодные золотые часы с тяжелой цепочкой.

— Почему бы тебе заодно не прихватить их тоже? — сказала Кэти. — Ивен все равно не станет их носить. Прошлый год он велел мне их отдать на благотворительный базар, да я не захотела, они ведь не ходят. А у Тэннеров на Торговой улице за них, может, что и дадут.

Кэти почистила серебро и ловко его завернула — недаром она полтора года работала упаковщицей, а Брон завел часы, потряс их, приложил к уху, потом опустил в карман.

Оказалось, что Тэннеры с Торговой улицы не только ювелиры и серебряных дел мастера, но еще и ростовщики.

— Договаривайся с ними как хочешь, только не называй нашего имени, — сказала Кэти. — Не то сразу пойдут толки. А это Ивену нож острый.

Главная лавка Тэннеров, витрина которой сверкала всевозможными драгоценностями, красовалась среди магазинов на Золотой миле, однако тех, кто приходил что-нибудь продать или оставить в заклад, направляли в заднее помещение, куда можно было попасть только с Голубой улицы.

Голубая улица была закулисной стороной Бринарона — кривой, узкой улочкой этой пользовались, когда спешили и хотели сократить путь или без помех справить ночью нужду. В единственной здешней лавчонке торговали сеном и конской упряжью. Здесь же была городская контора коммунальных услуг и бюро найма рабочей силы, а рядом, в бывшем товарном складе, стояли грузовики, вывозящие мусор. Множество переулков соединяло Голубую улицу с Торговой и Лэммас-стрит, так что, неся на продажу или в заклад какие-либо семейные реликвии, сюда нетрудно было проскользнуть незамеченным и юркнуть в затаившуюся под вывеской с тремя медными шарами дверь Тэннеров.

Брон, в новом костюме из магазина Бэртона, вошел в комнату, увешанную всяческими уведомлениями и предупреждениями, где стоял всего-навсего один пустой прилавок, и принят был мистером Сторсом, человеком с рассчитанно осторожными движениями и мягкими, точно у врача, манерами.

Ловкими, уверенными пальцами хирурга Сторс разворачивал серебро и выкладывал каждый предмет в ряд, на одинаковом расстоянии друг от друга, а чайник поставил носиком от себя, под углом девяносто градусов к разложенному на прилавке серебру. Еще не сняв последнюю оберточную бумажку, он уже определил наивысшую цену и ту, которую назовет для начала, прикинул их в уме и вывел окончательную цифру, но сперва надо соблюсти кое-какие правила игры. И он сделал вид, будто ищет пробы, а Брон с уважением наблюдал, как он священнодействует. Сторс достал лупу, поднял соусник и невидящим глазом уставился на его дно. Потом, казалось, заинтересовался часами, ловко раскрыл заднюю крышку и острым ногтем постучал в нескольких местах по механизму. Закончив мнимый осмотр, он вопросительно поднял глаза и, печально и сочувственно улыбаясь, ждал, чтобы в оправдание своего прихода Брон привел одно из тех привычных объяснений, которые постоянно приходится выслушивать от клиентов.

— Что толку держать дома все это старье, ведь им никто больше не пользуется, — сказал Брон.

Сторс ждал продолжения. Теперь клиент должен бы сказать: «Да и где сейчас сыщешь прислугу, чтобы чистила серебро». Но Брон молчал.

— Вот именно, вот именно, — сказал Сторс.

Сорок лет у Тэннеров не пропали для него даром. Он стал своего рода философом, на опыте убедился в справедливости некоторых истин. Если копнуть поглубже, все люди одинаковы. Он любил свое занятие — покупать и принимать в заклад, — важнейший бизнес на важнейшей бринаронской улице. Искусство покупать, полагал Сторс, куда тоньше искусства продавать.

— Ну и как, по-вашему, сэр, сколько вам следует за эти вещицы?

— Я хотел бы сначала услышать вашу цену.

Брон внутренне подготовился к маленькому обману, на который его толкала Кэти, и, усмехаясь про себя, заметил, что в речи его слышится неопределенный заморский выговор сущего мошенника: его можно принять и за горожанина-австралийца, и даже за американца.

— Вы хотите сказать, что у вас нет на уме никакой своей цены?

— Нет, почему же, но вам лучше знать, сколько вы платите за такие вещи.

Сторс с самого начала решил не давать больше ста фунтов.

— Мы можем дать фунтов семьдесят пять, — сказал он.

— Не больше?

По тому, как Брон спросил, Сторс понял, что он готов согласиться, и покачал головой.

— Я бы рад, но…

Быстрый кивок, означавший согласие, несколько насторожил Сторса. Чрезмерная доверчивость при таких сделках свойственна обычно людям, далеким от обыденной жизни, — солдатам, смотрителям маяков, преступникам, но едва ли можно причислить этого клиента к одной из двух первых групп. Вот если бы он предлагал драгоценности или дорогой фотоаппарат, Сторс понизил бы голос, как на похоронах, и попросил бы доказать, что вещи принадлежат ему, но серебряное блюдо и старые часы, пусть даже они и представляют кое-какую антикварную ценность… нет, тут опасаться нечего.

— Чек вас устроит, сэр?

— Мне удобней было бы наличными. Раз я в городе, хотелось бы кое-что купить.

— Видите ли, сэр, так уж у нас заведено. Не знаю, удастся ли мне уговорить мистера Тэннера изменить своему правилу. Пойду попробую.

— Был бы очень признателен, — сказал Брон.

Сторс вышел в другую комнату и достал с полки бухгалтерскую книгу покупок. Отпер шкафчик, налил себе очередную порцию хереса, отпил половину пищеварения ради, посмаковал и проглотил, потом достал чистый полотняный платок и тщательно утер рот. Очень мало вероятно, чтобы закладчик где-то стащил это старье, притом уже больше года ни одному вору не удавалось обмануть проницательность Сторса и всучить ему краденое.

Победно улыбаясь, он вышел к Брону.

— Я переговорил с мистером Тэннером, он согласен сделать для вас исключение. Вас не затруднит записать в книгу вашу фамилию и адрес?

Пока Сторс ходил за деньгами, Брон написал: «Герберт Лоуренс, Роузмаунт, Хейверфордуэст».

Миновала неделя, а от Ивена все не было вестей.

— Придется заявить в полицию, — сказала Кэти.

— Подождем еще денек-другой.

— По-твоему, он мог заехать в Морфу?

— Неужели он не позвонил бы или не написал? И вообще я не вижу, чего ради ему туда заезжать. Он мне говорил, что, когда они с матерью переехали, у них все связи оборвались.

— А я вот боюсь, вдруг у него сердце схватило, и он лежит где-нибудь в больнице.

— Если бы он попал в больницу, нам бы уже давно дали знать.

— Одного никак не пойму, с чего это он во всем рабочем поехал, — сказала Кэти. — Просто ума не приложу!

Брон чувствовал, что ему необходимо чем-то себя занять. Он позвонил в бюро найма, сказал, что у него есть опыт бухгалтерской работы, и ему назвали несколько фирм, где нужны люди. Но когда дошло до дела, Кэти собралась с духом и попросила его пока не уезжать.

— Не могу я оставаться на этой ферме одна-одинешенька, — сказала она. — Что-то здесь не так. А что — сама не знаю. Но только боязно мне.

Мало-помалу в Кэти росла уверенность, что Ивен не вернется, а заодно родилась надежда, в которой она и самой себе стыдилась признаться. Жизнь стала совсем другая. Даже заслонивший полнеба Пен-Гоф уже не мог помешать приходу весны. Каждый год в эту пору что-то в душе Кэти начинало потихоньку бродить, пыталось вырваться наружу и всякий раз бывало задавлено. И в этом году вновь шевельнулось — сперва осторожно, потом сильней, настойчивей. Оказывается, она не совсем закаменела и еще способна чувствовать и радоваться. Она помолодела, сбросила с плеч пятилетний груз безропотного смирения и вновь надеялась, а ведь рядом веселый, приятный, заботливый молодой человек.

Брон чувствовал, что Кэти переменилась, но отчего — не догадывался. Он не знал, куда себя девать, жаждал найти применение своим силам и под конец решил потолковать с враждебно настроенным Бейноном — отыскал его в коровнике, и тот, застигнутый врасплох, уже не мог удрать от разговора. Сигарету, предложенную Броном, он взять не пожелал.

— Как у тебя с расчисткой того участка от папоротника?

— Я его уже расчистил. И засеял.

Брон поразился, услыхав, какой у парня глубокий бас.

— А что у тебя за дела на сегодня?

— Коровы.

— Знаю. А еще?

— Дел всегда хватает.

— Ладно, я тебе помогу.

Брон пошел за Бейноном и, когда тот отвел коров на луг, снова перехватил его.

— С чего начнем?

Бейнон пошел под навес, где хранились инструменты, взял лопату и кирку.

— Если вы к такой работе непривычны, только время зря потратите.

— Там видно будет.

В перерывах между ливнями Бейнон рыл канаву, чтобы отвести воду с небольшого плоского болотистого участка на склоне горы: Ивен надеялся, что там удастся что-нибудь вырастить. Брон взял заступ, лопату, надел старый прорезиненный плащ и вслед за Бейноном поднялся на гору.

Принялись за работу.

— Только будем путаться друг у друга под ногами, — сказал Бейнон.

— Я начну пониже, — предложил Брон, — и пойду тебе навстречу. Какой глубины делать канаву?

— Чем глубже, тем лучше.

Брон вонзил лопату в землю, поставил на нее ногу, налег всей своей тяжестью, поднял фунтов пятнадцать хлюпающего торфа и откинул в сторону. Бейнон поглядел и криво, презрительно усмехнулся губастым ртом.

И покачал головой:

— Тут не силой надо, а сноровкой. С лопатой надо умеючи.

— А я на днях к тебе присматривался, — сказал Брон. — Кое-что усвоил.

Он снова вонзил лопату в землю и отбросил новую груду дерна и торфа. Он рад был случаю поразмяться.

Бейнон принялся копать выше по склону, а часом позже, когда мелкий дождичек смыл с его лица пот, он, тяжело дыша от усталости, отложил кирку и пошел поглядеть, как дела у Брона. Брон успел вырыть канаву почти вдвое длиннее, чем он, по обе ее стороны тянулась аккуратная насыпь. Бейнон недобро, по-кошачьи оскалился, обнажив синие, беззубые десны.

— Небось заранее приглядели местечко без камней, верно?

— Такая нынче жизнь, что зевать не приходится, — ответил Брон.

Немного погодя им пришлось вдвоем выворачивать большие валуны, и тут едва не случилось беды. Кирка Бейнона сорвалась с палки и просвистела над самым ухом Брона. Брон не мог сказать наверняка, небрежность это или кое-что похуже, но с этой минуты старался не поворачиваться к Бейнону спиной, внимательно к нему приглядывался и держался от него подальше.

Все та же почтальонша принесла Брону повестку — вызов в суд за вождение машины без водительских прав и за нанесение ущерба владельцам «ягуара» на сумму в 55 фунтов 10 шиллингов.

Накопились еще и другие немалые счета, по которым необходимо было заплатить не откладывая. Такие, например, как за распылитель для уничтожения сорняков — на 27 фунтов, и на 36 фунтов — за семена трав. Ни без распылителя, ни без семян никак не обойтись, и нужны они сейчас же. Начинается весна, и после долгой зимней экономии не миновать больших трат.

— Просто не знаю, что и делать, — сказал Брон.

Деньги, вырученные за семейное серебро, частью разошлись, частью предназначались на самые неотложные нужды. А снять что-нибудь со счета Ивена и думать было нечего, без его распоряжения банк не даст ни гроша.

— Надо продать несколько овец, — сказала Кэти. — Иначе не выкрутимся.

— Вряд ли это придется Ивену по вкусу.

— А нам выбирать не из чего, если не продадим овец, хозяйству пропадать. Ивен заказал пятьсот недельных цыплят, их вот-вот доставят. А чем платить будем? Да еще скоро очередной взнос за машины. В конце концов хочешь не хочешь, но Ивен взял тебя в совладельцы, так что, я думаю, ты можешь поступать по своему разумению.

Брон позвонил на рынок аукционистам.

— Дело хозяйское. Вы сейчас без труда возьмете свою цену. Даже с легкостью. В эту пору овец обычно не продают, но вам лучше знать. Нам, конечно, потребуется письменное распоряжение.

На следующее утро отобрали дюжину овец и на грузовике аукционистов отправили на рынок.

Второе свидание Брона с Уэнди было накоротке, под покровом множества предосторожностей. Они встретились, едва стемнело, в доме под горой, который стоял в одном ряду с домом констебля Джонса, где находился и полицейский участок. Место встречи было указано в записке, которую передал Брону его приятель Биллингз; провожаемый заливистым лаем собак, Брон вошел в пятый от угла двор и уселся на скатившийся некогда с Пен-Гофа валун; вскоре приоткрылась задняя дверь и зажегся свет.

Уэнди ждала его в крохотной каморке под крутым скатом крыши, где свалена была старая мебель, и в тесноте среди этого хлама они неловко ласкали друг друга. В жилищах, принадлежавших кросс-хэндской компании, люди не ведали уединения, и в нежный шепот Брона и Уэнди поминутно врывались отчетливо слышные разговоры семейства из комнаты под ними и тяжелые вздохи и сопение больной старухи за стеной. Предполагалось, что Уэнди пришла ее навестить.

Времени на объятия было совсем мало.

— У меня всего полчасика, — сказала Уэнди. — Кто знает, Оукс, того гляди, заявится проверять, вправду ли я здесь. На него опять ревность накатила.

Брон удивился. При первом свидании об Оуксе почти не говорили. Они вообще тогда почти не разговаривали.

— Да я тебе и десятой доли не могу рассказать, милый. У меня не жизнь, а каторга. Чистая каторга. Представляешь, ему не лень за мной шпионить по комнатам гостей. Он даже что-то пристроил к телефону, подслушивает мои разговоры. Учинил за мной настоящую слежку — по двадцать пять гиней в неделю выкладывает.

— Не говори сейчас о нем, — сказал Брон. — Не надо.

— Вот еду я, к примеру, за покупками, так спросит про все магазины, куда заходила да сколько времени где пробыла. «Хорошо, говорит, значит, у тебя еще целый час оставался. Чего в этот час делала?» Ну, я скажу — в парикмахерской волосы укладывала, — так спросит, у какого парикмахера, и еще позвонит ему и проверит.

— Что же ты терпишь?

— Да кто его знает. В жизни таких загадок хоть отбавляй. Сама попалась в сети — самой, видно, надо и вылезать. А как ругаемся, ужас. Бывает, такой фонарь мне под глазом посадит — целую неделю не могу на люди показаться.

— Нет, никогда мне не понять женщин.

— Так ведь… ну, как тебе объяснить… поначалу-то он совсем был ничего. А потом вот все хуже, хуже. Он еще и сейчас на свой лад бывает добрый, если только на него ревность не накатывает.

— Но нельзя же тебе так жить.

Она чуть отстранилась от него на постели и протянула руку к тумбочке за своими часами.

— Господи. У нас только десять минут осталось… Я когда в последний раз сказала, что ухожу от него, так он даже вены себе вскрыл на руке. Доктор и уговорил меня остаться, не то, мол, он опять что-нибудь над собой сделает. Вот я и осталась.

Каждая минута была на счету, и Брону вовсе не хотелось тратить их на разговоры об Оуксе, но он никак не мог отвлечь Уэнди. Сегодня она была не такая веселая, как в первый раз, а в иные мгновенья казалась совсем подавленной.

— В общем, теперь уж все вот-вот разрешится — в пятницу он получит развод и считает, что я за него выйду.

— Не надо об этом, — сказал Брон. — У нас осталось всего пять минут.

Он снова попытался ее обнять, но она отстранилась.

— Ах, милый, знал бы ты, чего я натерпелась. У меня была не жизнь, а каторга. По сравнению с другими Оукс — прямо джентльмен. Ну почему я такая несчастная? Скажи, почему?

— Потому что добрал, — ответил Брон. — Ты не умеешь себя защитить. Так всегда в жизни — кто помягче, тому и достается.

— Ты не попадал в исправилку? Или в школу для малолетних преступников?

— Да, вроде этого, — ответил Брон. Он уже отказался от попыток ее отвлечь.

— Если какая-нибудь богатая дамочка зайдет в лавку и стибрит пару чулок, которые ей и не нужны вовсе, ей это сходит с рук. А меня за такое дело восемнадцати лет безо всяких разговоров заперли в Холлоуэй. Чего я только не натерпелась, Брон. Не дай бог.

Больше всего ему нравилось в ней, что она не пыталась ничего скрыть. Любая другая непременно утаила бы по крайней мере половину. В глазах Брона это ее только возвышало. Любой бездомной девчонке, которую в восемнадцать лет засадили в холлоуэйский исправительный дом, на его взгляд, можно было после этого все на свете простить.

— С тобой мне хорошо, — сказала она. — Тебе можно говорить все как есть.

— Так почему бы тебе не остаться со мной?

— Я тебе скажу по правде, — ответила Уэнди, — женщина я слабая. Очень слабая. Мне одной никак нельзя. Верно, потому я и держусь Оукса, какой он ни есть. Так ли, эдак ли, я всегда попадала в беду, всю жизнь, и мне надо, чтобы обо мне кто-нибудь заботился. Не умею я стоять на своих ногах, вот оно что. Если бы ты мог увезти меня отсюда, не знаю… может, я с тобой бы и поехала.

Но Брон думал и об Оуксе тоже. И жалел его. Вот если бы Уэнди сама решила его оставить, тогда другое дело.

— Если ты надумаешь от него уйти, я тебе всегда буду рад, так и знай, — сказал Брон.

Едва Уэнди переступила порог «Привета», Оукс схватил ее за плечи. Только дай ему повод, и пойдет настоящее следствие. Захочет и платье оглядеть, и бельишко.

— Где была?

— Сам знаешь где.

— А с кем?

Она вырвалась от него. Если дойдет до драки, она за себя постоит. В ее руках, по-женски округлых и полных, куда больше силы, чем у него.

— Не твоя забота.

— Я тебя убью, — сказал Оукс.

Уэнди рассмеялась.

— Давай-давай, а то как бы не опоздал, красавчик. Ты знаешь, о чем я. Так что давай решайся, другого случая у тебя уж не будет.