Я застал обитателей лагеря в крайнем возбуждении; люди наперебой высказывали самые различные предположения, повторяли самые нелепые слухи. Тем из нас, кто всего лишь три дня назад побывал на вечеринке у Жозефа, все рисовалось в особенно мрачном свете. Мы чувствовали себя как бы непосредственными участниками трагедии, и это еще больше будоражило нас, превращало и в детективов, и в судей, и в палачей. Бьюз заявил, что милосердие в подобных случаях — ненужная роскошь. Теренс, побывавший в свое время в Кении, считал, что убийцы имели в доме своего человека, как это обычно бывает при подобных преступлениях. Жители африканского континента, утверждал он, не способны на преданность, как понимаем ее мы. Разве не так было в Кении, где облеченный полным доверием слуга, выросший чуть ли не на правах члена семьи, хватал топор и убивал своих хозяев?

Любители слухов передавали отталкивающие подробности преступления, которые газеты якобы упускали, чтобы не возбуждать читателей. Феллахи, видите ли, зарезали мадам и Марию Дивину с мастерством профессиональных мясников, владеющих навыками забоя и разделки туш. Наиболее сенсационную новость исподтишка, но настойчиво распространял помощник директора — француз месье Понс; по его версии, убийство в усадьбе Жозефа было лишь эпизодом в серии других таких же преступлений, совершенных в ту же самую ночь на уединенных фермах.

Жандармский лейтенант Боссюэ, беседовавший по очереди со всеми, кто присутствовал на вечеринке, охладил пыл любителей кровожадных сплетен и пересудов. Боссюэ — пожилой, суховатый и осторожный человек — был сдержан в выражениях и жестах. Короткими, отрывистыми фразами он сквозь зубы сообщил, что на теле Жозефа обнаружено семь пулевых ранений. Пули девятимиллиметровые, из немецкого пистолета или автомата. Жозеф успел произвести три ответных выстрела и, судя по пятнам крови, ранил одного из нападавших. Мадам Рене, с пятью пулями в груди и животе, жила еще несколько часов и умерла в больнице. Мария Дивина была убита в тот момент, когда бежала по лестнице. Ее голова была раздроблена автоматной очередью, а тело, по словам Боссюэ, сильно изуродовано. Долорес выпрыгнула из окна своей спальни в сад — там сохранились отпечатки ее следов. Действительно ли феллахи увели ее с собой? Лейтенант уклонился от ответа. Но вообще-то говоря, зачем феллахам испанская проститутка? Они могли изнасиловать ее, если у них было время, но к чему уводить ее с собой?

Никаких догадок Боссюэ высказать не пожелал. Поначалу можно было предположить, что преступление совершили феллахи. Но ведь Боссюэ знал Жозефа, знал, что он был бандитом, четыре или пять раз сидел в тюрьме, а во время войны служил в штрафном батальоне. Вряд ли лейтенант мог привести хоть один случай, когда такой человек тихо и мирно умирал в своей постели. Боссюэ знал, что рано или поздно, в этом году, через пять или через десять лет, раздался бы телефонный звонок, ему пришлось бы встать, застегнуть на себе форму, надеть начищенные до зеркального блеска ремень, башмаки и краги, вывести старенький «ситроен» и ехать в усадьбу Жозефа. И он нашел бы его плавающим в собственной крови, умершим от одной или нескольких ран, нанесенных огнестрельным оружием, ножом или тупым предметом. Боссюэ поискал бы отпечатки пальцев, измерил рулеткой расстояния между определенными точками, опросил бы тех, кому удалось уцелеть, а потом стал бы дожидаться приезда полицейского фотографа. Затем он возвратился бы в свою канцелярию и приказал принести дело Жозефа… Дель Джудиче, Джузеппе; родился 5.1 1902 года в Палермо; мать — дель Джудиче, Джузеппина, отец неизвестен; несовершеннолетний преступник; вооруженный грабеж; снова вооруженный грабеж; попытка совершить убийство; убийство; соучастие в сводничестве; опять соучастие в сводничестве; еще одно соучастие в сводничестве… Целый ряд преступлений, а затем красная черта и надпись: «Убит неизвестными». Расследование будет продолжаться неделю, две, месяц, после чего досье Жозефа в полиции, уже изъятое из секретных биографий живых, окажется среди архивных папок вместе с делами тех, кто загадочно погиб от руки необнаруженных преступников.

Боссюэ заранее примирился со своей неудачей, так как речь шла об одном из иностранцев, живших маленькими, замкнутыми группами, члены которых теряли дар речи, зрение и слух, когда смерть выбирала жертву среди них.

Боссюэ нарисовал эту картину в коротких, слегка циничных фразах. Ему предстояло проделать обычную, банальную и бесполезную процедуру, и наша беседа являлась тоже бесполезной, но обязательной ее частью. Порядка ради он возьмет от меня объяснение и вместе с дюжиной других приобщит к делу, которое вскоре навсегда будет погребено в архиве. Разговаривал ли я с Жозефом на вечеринке? Заметил ли я что-нибудь необычное в поведении Жозефа? Боссюэ предполагал, что я бывал в усадьбе и раньше.

Я сообщил лейтенанту то, что он уже знал, — о собаках, об изгороди, которую Жозеф не успел электрифицировать. («Все равно это ничего не дало бы», — заметил Боссюэ, покачав головой.) Я рассказал также и о том, чего он не знал: о предчувствии девушек, что нечто подобное обязательно должно произойти.

Боссюэ делал заметки химическим карандашом в большой записной книжке в кожаном переплете, таком же блестящем, как его портупея, краги и башмаки.

— Еще одно: вы можете сообщить приметы исчезнувшей женщины — Долорес Майоль?

— С чего начать?

— Возраст?

— Пожалуй, около тридцати. Лет двадцать семь — двадцать восемь.

— Рост?

— Метр пятьдесят пять. Метр шестьдесят, не больше.

— Волосы?

— Темно-каштановые, почти черные, очень густые, ниспадающие на плечи. Сбоку, по- моему, локоны, какие они обычно носят. Я имею в виду испанок.

— Глаза?

— Очень черные.

— И очень большие? — высказал предположение Боссюэ.

— Определенно. В общем, у нее тонкие черты лица. Несколько великоватый рот с полными губами. Нос слегка изогнут. Римским его не назовешь, но небольшая горбинка все же есть. Да, еще одна деталь: она всегда носила атласные платья.

— Телосложение?

— Вы бы, очевидно, назвали ее полной.

— Понятно: солидный бюст и широкие бедра, — чуть заметно и сухо улыбаясь, заметил Боссюэ и закрыл записную книжку. — Вы дали точное описание обыкновенной испанской проститутки. Их специально разводят для таких целей. Ну что же, мы сделаем все зависящее от нас.

В комнату вошел Джи Джи и, как обычно, быстро кивнув, направился к телефону. Он дважды подряд неправильно набрал номер, потом вместе со стулом повернулся к нам. Джи Джи, словно адмирал перед битвой, был тщательно одет: темный камвольный костюм, из рукавов которого на нужную ширину выглядывали манжеты с массивными золотыми запонками, солидный золотой перстень и красная гвоздика, как орден.

— Стив, я никак не могу договориться с лейтенантом. Может, вы спросите у него и сообщите мне, почему он заставляет нас держать рабочих-арабов под замком. Мы, безусловно, будем сотрудничать с властями — это само собой разумеется. Но скажите лейтенанту, что я был бы признателен ему, если бы он со всей откровенностью разъяснил, какую цель преследует эта мера. Я ничего не могу от него добиться.

Я передал все это Боссюэ, и тот ответил:

— В сложившейся обстановке нужно быть готовыми ко всему.

Я перевел.

— Да, но чего он ждет? Спросите его, чего он ожидает.

Я спросил.

— Ничего, — ответил Боссюэ.

— То есть примерно того же, чего и я, — отозвался Джи Джи.

— Но, — продолжал Боссюэ, — кое-что может случиться.

— Он говорит, что кое-что может случиться.

— Так что же, ради бога? Вот это я и пытаюсь у него узнать!

— Завтра состоятся похороны, — сказал Боссюэ, припертый наконец к стенке. — Поскольку убит итальянский гангстер, похороны будут необычными. Каждый итальянец, проживающий в Алжире, пришлет цветы и карточку со стихами и ангелочками. Как мне кажется, похороны приобретают особое значение в связи с общим положением в стране. Иначе говоря, соберутся не только все земляки Жозефа из Сицилии, но и члены ассоциации колонистов. Все это будет выглядеть примерно так. Участники похорон по приглашению брата Жозефа, только что выпущенного из тюрьмы в Оране, проведут все утро в доме покойного, где весьма основательно выпьют на пустые желудки. Затем они отправятся на кладбище, будут по очереди с рыданиями подходить к могиле и оплакивать Жозефа. Сильнее всего будут убиваться те, кто больше других ненавидел покойного. Затем они вернутся в дом Жозефа на поминальную трапезу, которая займет у них часа четыре-пять. Перед тем как разойтись по домам, кто-нибудь из них, возможно (повторяю: возможно!), скажет: «Выходит, мы позволяем этим… отделаться легким испугом?» Вот к этому-то мы и должны быть готовы. Допускаю, что ничего подобного не произойдет, хотя бы потому, что мы будем начеку. Но так случалось раньше и, к сожалению, слишком часто.

Я снова перевел.

— Понимаю, — ответил Джи Джи. — Следовательно, он считает, что мы должны держать рабочих в лагере и никуда их не выпускать. По нашему мнению, это никуда не годится. Какое влияние такой запрет окажет на наших новых рабочих, на тех, кто только вчера прибыл к нам? У нас и так из-за рамадана выработка снизилась на три процента. Тем не менее передайте ему, что он может рассчитывать на наше полное содействие… Стив, вы могли бы тактично узнать у лейтенанта, что он намерен предпринять, чтобы уменьшить опасность возникновения беспорядков?

Я тактично осведомился об этом у лейтенанта.

— А мы просто запретим похоронной процессии вступать в город. Мы не сможем запретить людям участвовать в похоронах, но вступать в город запретить можем, потому что это приобретет характер демонстрации, запрещенной военными властями. Капитан Кребс, командующий гарнизоном в отсутствие полковника Латура, выставит на дорогах заграждения, и доступ в Эль-Милию будет закрыт.

— А нужно ли это? Я хочу сказать, достигнет ли это своей цели?

Я перевел вопрос Боссюэ, и он явно заколебался. Мне представилось, что он процеживает вопрос Джи Джи через густую сетку сомнений.

— Возможно.

— Возможно? Давайте-ка внесем ясность. Что значит «возможно»?

— Видите ли, — объяснил Боссюэ. — Лица, желающие вызвать беспорядки, могут, например, проникнуть в город по двое и по трое, и их никак не задержишь. Кроме того, люди, уже находящиеся в городе, могут устроить беспорядки, приурочив их к моменту похорон, и им тоже нельзя помешать.

— Понимаю, понимаю.

— По совести говоря, у нас ни в чем нет уверенности. Поживем — увидим. Готовясь к худшему, будем надеяться на лучшее. — Боссюэ помолчал. — Я хотел бы дать один совет, — продолжал он. — Всем вашим служащим, у которых нет острой необходимости быть в Эль- Милии, я рекомендовал бы завтра не появляться в городе. На всякий случай.

— Снова — «на всякий случай!» — заметил Джи Джи. — Да когда он перестанет твердить одно и то же?