Брать интервью во время съемок — дело непростое, а сильный дождь делает задачу почти невыполнимой. Команда Дженнин и без того прибыла на взводе. Все опоздали и были здорово раздражены (им не правильно указали, как проехать к месту съемок), так что Дженнин знала: еще чуть-чуть, и против режиссера, который и в свои лучшие дни отличался нерешительностью, поднимется возмущенный ропот.

Эстрадный певец, у которого она собиралась брать интервью, был парень что надо. В отличие от его агента, премерзкой, заносчивой бабы. Дженнин дала себе зарок, что в отснятом материале эта стерва даже не мелькнет. Кроме разве что одного-единственного плана в невыгодном для нес ракурсе «снизу вверх». Дженнин была уверена, что сумеет уговорить своего оператора снять ее именно так. Тогда передача получится — пальчики оближешь. А Дженнин Грей тем и славилась, что умела делать классные передачи.

Когда она впервые приехала в Лондон, ей было всего двадцать два, но уже в этом возрасте Дженнин считала себя взрослой и умудренной опытом. Вот почему ее так потрясло, когда журналисты и аналитики, с которыми она начала работать, потешались над ней, передразнивая ее йоркширский акцент. Тогда Дженнин было не до смеха — она прекрасно понимала, что за шутками и поддразниваниями скрываются снобизм и презрение. Поняв, что если врага нельзя победить, то надо вступить в его ряды, она потратила изрядную долю своего довольно скудного жалованья на курсы по технике речи. Прилежно прозанимавшись целый год, Дженнин научилась говорить, как истая уроженка Лондона. Лишь иногда, выйдя из себя, она сбивалась на йоркширский диалект. Впрочем, со временем это случалось все реже.

Билл Прюитт, главный редактор ее еженедельной телепрограммы, был убежден, что Дженнин по силам любая высота. Он прекрасно помнил, как девять лет назад впервые спросил ее, о чем она мечтает.

— Хотите знать правду? — спросила Дженнин. — Обещаете, что не станете смеяться?

Он улыбнулся:

— Обещаю.

— Я хочу стать знаменитой, — провозгласила Дженнин. Ее лицо казалось невозмутимым, но глаза задорно блестели.

Брови Прюитта поползли наверх.

— Знаменитой?

— Да, — кивнула Дженнин. — Но не просто знаменитой. Я хочу сделать себе имя, выпускать на экран яркие, блестящие и запоминающиеся программы.

Закончив эту напыщенную тираду, Дженнин почувствовала, что краснеет, — уж слишком тщеславной она могла показаться.

И вот теперь, девять лет спустя, она и вправду оказалась на гребне успеха.

Билл предупредил Дженнин, что сделать карьеру, о которой она мечтает, можно лишь сохраняя безукоризненно чистую репутацию, но именно в этом отношении у Дженнин не все складывалось так, как ей хотелось. Не многие, правда, знали о се частной жизни, но она всерьез опасалась, что рано или поздно пронырливые репортеры могут пронюхать о се теневой стороне.

Со вздохом сунув ноги в тапочки, она отправилась в кухню, где ее поджидала чашка горячего шоколада. Выпив шоколад, она посмотрела на часы, а потом сняла телефонную трубку и набрала номер Эшли. Телефон подруги не отвечал.

Накануне Дженнин, Кейт и Элламария провели с Эшли целый день, пытаясь разобраться в случившемся. Ведь все они были искренне убеждены, что Джулиан просто души не част в их подруге, а теперь каждая готова была винить себя за неверную оценку ситуации. Эшли выглядела потрясенной, и Дженнин знала, что она провела бессонную ночь. Самым неприятным было то, что все случилось именно сейчас, за две недели до Рождества.

Усевшись в кресло, Дженнин поджала под себя ноги и, отложив в сторону сценарий очередной программы, задумалась о приближающемся Рождестве. Вот бы ей в новом году встретить наконец достойного человека. Познакомиться с настоящим мужчиной, который всю жизнь мечтал о такой женщине, как она: миниатюрной блондинке, очень женственной (как уверяли подруги), бойкой на язык и независимой. Ее умение не лезть в карман за словом порой поражало даже близких знакомых. Иногда ее и саму забавляло, как лезут на лоб глаза у людей, которые только что пытались се убедить сделать что-то вопреки желанию. За очаровательной кукольной мордашкой Дженнин скрывался острый ум, и она умела отбрить самую навязчивую личность одной убийственной фразой. Но вот Он, мужчина ее мечты, полюбит ее такую, какая она есть. С ним она будет как за каменной стеной, он оградит ее от всех нападок, окружит заботой и любовью. Забавно, но Дженнин почему-то никак не удавалось представить себе, как может выглядеть ее избранник.

Поток ее мечтаний прервал стук автомобильной дверцы за окном. Дженнин со вздохом подобрала сценарий и погрузилась было в чтение, когда за дверью послышались шаги. Дженнин тут же напряглась. «Господи, только бы не ко мне», — подумала она.

Однако она уже знала, кто это, словно различила его запах. Задребезжал звонок.

— Уйди, — прошипела она. — Господи, сделай так, чтобы он убрался восвояси!

Она медленно встала с кресла и подошла к окну. Отодвинула штору и посмотрела вниз, на улицу. Ну конечно, вот его обшарпанный «ауди», а вот и он сам, стоит с задранной головой и смотрит прямо на нее. Господи, и дернул се черт выглянуть в окно!

Звонок раздался снова, уже настойчивее.

Не говоря ни слова в домофон, Дженнин нажала кнопку, отпирающую дверь подъезда. Затем, открыв дверь своей квартиры, вернулась в гостиную, уселась в кресло и стала ждать. Она слышала, как он взбегает по лестнице, преодолевая сразу по две ступеньки. Любой бы подумал, что ему не терпится с ней повидаться. Мерзавец! Она ненавидела его такой лютой ненавистью, что порой это ее даже пугало.

Господи, и как ей от него избавиться? Не убивать же. Но по-другому нельзя…

Она услышала, как хлопнула дверь, и в гостиную ворвался поток холодного воздуха.

— Привет, Дженнин, — ухмыльнулся он, снимая пальто и наливая себе виски. — Спатеньки приготовилась? — спросил он, глядя на ее халат.

Дженнин посмотрела на вошедшего. Коротко подстриженные волосы, некогда светло-русые, свалялись и приобрели грязновато-мышиный оттенок, серые глаза потускнели и налились кровью. Глядя, как он залпом выпил рюмку и тут же снова наполнил ее неразбавленным виски, она содрогнулась.

— Говори, что тебе надо, и выметайся!

— О, как дурно мы обращаемся со старыми друзьями, — укоризненно произнес он, одним духом выпив рюмку. — Хорошее виски, Джен.

— Дешевка, — процедила она. — Специально для тебя купила.

— Ах, Джен, ну можно ли грубить старому другу? Тебе не стыдно? Тем более другу, который так тщательно оберегает твою маленькую тайну. Знаешь, Джен, я бы предпочел, чтобы ты была со мной полюбезнее. В конце концов, разве я не помогаю тебе, держа язык за зубами?

— Да никто тебе не поверит, скотина ты этакая!

— Да, — ухмыльнулся он. — Но ведь ты не согласишься проверить, так ли это на самом деле.

— Убирайся отсюда! — взорвалась Дженнин. — Вон из моей квартиры! И из моей жизни!

— Я голоден. У тебя найдется что-нибудь пожрать?

— Нет.

— Да наверняка ведь что-нибудь есть. Я уверен: тебе больно смотреть, как я голодаю.

— Ты, поганый ублюдок! — свирепо процедила она. — Мало того, что ты ввалился ко мне, паскуда, так ты еще и жрать требуешь? Да пошел ты в задницу, мать твою!

Он прищурился. В глазах появился неприятный блеск.

— Зря ты так, Дженнин. Ты же не хочешь меня разозлить, верно?

— Да какое тебе вообще до меня дело? — вспылила она. — Ты нагло вторгся в мою жизнь, сидишь тут, лакаешь мое виски и еще чего-то требуешь…

— Прекрати! — Он встал и принялся медленно описывать круги вокруг ее кресла. — Ты говоришь, я вторгся в твою жизнь. Что ж, возможно, это так. По крайней мере мне удалось внести в нее хоть какое-то смятение. — Он криво усмехнулся. — Между прочим, я собираюсь вновь напомнить тебе о том, какую роль ты сыграла в моей жизни.

— Замолчи! — выкрикнула Дженнин.

— Ах, ты не хочешь слушать? Тебе неприятно вспоминать, как одной брошенной вскользь фразочкой ты загубила мою карьеру? Уничтожила меня. Напомнить, что ты сказала? На следующий день все газеты разнесли твои слова, напрочь перечеркнув мою жизнь и мое будущее.

Дженнин поморщилась.

— Послушай, Мэттью, — сказала она. — Ты сам отлично знаешь, что тебя выгнали со съемок исключительно за пьянство. Это никак не связано с тем, что я тогда сказала.

— Все ты врешь, Дженнин, — процедил Мэттью. — Просто накануне я тебя унизил, вот и все. Я поставил тебя на место, и твое оскорбленное самолюбие не могло этого вынести. «Это он — хороший любовник?» — насмешливо переспросила ты. А потом расхохоталась. Подло так, гаденько. Я никогда не забуду тебе этого смеха, Дженнин.

«Если вас интересует, каков он в постели, — добавила ты, — я скажу вам правду. Он всегда так накачан спиртным или каким-нибудь другим зельем, что ложиться с ним в постель — все равно что с бревном, у которого в нужном месте торчит сучок». Так ведь ты сказала? — Он уже орал во весь голос, угрожающе надвигаясь на нее. — Слово в слово, не так ли?

— Прекрати! — выкрикнула она вне себя от гнева и отчаяния.

— А ведь я уже выходил на первые роли в этом сериале, Дженнин. Еще немного, и все дальнейшие сценарии сочиняли бы под меня. Я понимаю — это звучит напыщенно, но мне платили хорошие бабки! А ты уничтожила меня за один вечер! — Он уже возвышался прямо над ней, обдавая вонючим перегаром.

Дженнин сжала кулаки.

— Сколько тебе надо на сей раз?

Мэттью ожег ее испепеляющим взглядом. Дженнин даже показалось, что он хочет ее ударить. Однако постепенно его гнев поутих.

— Вот это совсем другое дело, — сказал он. — Так-то оно лучше. Верно, придется тебе малость раскошелиться.

— Сколько тебе надо? Сколько? Назови сумму.

— Назову, — кивнул Мэттью. — Чуть позже. Я голоден — иди сваргань мне что-нибудь.

Самое обидное, что Дженнин вовсе не хотела идти на ту злополучную вечеринку. У нее першило в горле, да и вообще она чувствовала себя не лучшим образом. Пригласивший ее мужчина обошелся с ней по-свински. Незадачливый кавалер, видя, что Дженнин не обращает на него внимания, быстрехонько нашел себе новую партнершу, а Дженнин одиноко сидела в углу, потягивая виски и с трудом сдерживая слезы жалости к себе, которые почему-то всегда накатывались на глаза, когда она заболевала.

Сейчас она уже не могла вспомнить, почему вдруг заговорила с той женщиной. Они шутили, смеялись. Когда Дженнин собралась уходить и уже встала, то вдруг поняла, что здорово перебрала. Весело хихикая, она упала на диван. Женщина, тоже смеясь, спросила, не может ли помочь.

Дженнин смутно помнила, как женщина помогала ей подняться по лестнице, нашептывая по дороге ласковые слова и убеждая, что в таком состоянии нельзя ехать домой.

Дженнин не протестовала; она позволила женщине раздеть себя и уложить в постель. Дженнин даже не представляла, сколько раз женщина поцеловала ее, прежде чем она осознала, что происходит. И противиться не стала. Мягкие губы целовали ее, нежные руки ласкали тело, отгоняя прочь тоску и одиночество.

Дженнин испытывала только тепло и ласку, а еще — совершенно удивительные и неведомые ощущения. А потом… она и сама стала ласкать и гладить женщину, сначала робко и неумело, а затем смелее и смелее.

Внезапно, приподняв голову, Дженнин увидела незнакомого мужчину, который, стоя у кровати со стаканом в руке, разглядывал их, улыбаясь уголком рта. Тогда Дженнин еще не знала, что это был Мэттью Бордели, в те годы еще третьеразрядный актер. Женщина, которую она держала в объятиях, не только не смутилась, но была даже рада его появлению. Она пригласила его остаться и понаблюдать, что Мэттью и сделал. Дженнин сама не могла понять, что на нее нашло, но она, не смущаясь, предалась «этому бесстыдству» (так назвали бы случившееся ее родители) прямо у него на глазах. А Мэттью Бордели уселся в кресло и, неспешно потягивая виски, не отрываясь наблюдал за обнаженными женскими телами, сливавшимися в самых немыслимых позах.

С тех пор прошло больше года, прежде чем Дженнин снова встретилась с Мэттью. Они узнали друг друга, но в первое время никак не могли вспомнить, где и как познакомились.

Дженнин с такой решимостью заставила себя забыть ту вечеринку, что никогда больше о ней не вспоминала. Уж слишком велик был стыд, который она испытывала.

Первым вспомнил об этом Мэттью, однако Дженнин все категорически отрицала: нет, он ее с кем-то спутал'.

Что за чушь, ведь она уже два месяца была его любовницей. Не могла же лесбиянка вести себя в постели с ним так, как она? Но Мэттью упорствовал и стоял на своем, пока наконец Дженнин не призналась. Мэттью посмеялся над ее унижением, пообещав никому не рассказывать. Он отнесся к ее старым грешкам снисходительно, будучи сам весьма раскрепощенным в подобных делах.

Свое обещание Мэттью сдержал, но с тех пор стал время от времени предлагать ей поучаствовать в «групповухе», всякий раз повергая Дженнин в негодование. Тем не менее их встречи продолжались. Дженнин и сама не могла попять почему. Уже тогда она замечала, что порой его пристрастие к алкоголю принимает нездоровый характер. В ту ночь, когда он ее избил, Мэттью пришел к ней домой пьяный в стельку.

Они повздорили — Мэттью хотел выпить еще, а Дженнин категорически возражала. И вот тогда он ее ударил. Раз, другой, третий… Дженнин уже не помнила, сколько продолжалось избиение, но боль была ужасной. В конце концов он утомился и, грязно обозвав ее на прощание, ушел, напоследок пообещав, что больше она его не увидит. Дженнин про себя взмолилась, чтобы так оно и было.

На следующий день Дженнин должна была представить новую программу, поэтому ей было важно не ударить лицом в грязь и выглядеть как можно эффектнее. Однако из-за синяков на лице ей пришлось прийти в студию в темных очках, а разбитые губы мешали говорить. Даже толстый слой макияжа не скрывал полностью всех изъянов — выглядела она чудовищно. Мэттью сорвал ее первое выступление на телевидении. То, ради чего она столько работала. Подонок! Дженнин возненавидела его лютой ненавистью и поклялась отомстить.

Из оцепенения ее вывел голос Мэттью:

— Ты что там копаешься?

Пальцы Дженнин стиснули ручку ножа, которым она резала хлеб. Господи, с какой радостью она бы его зарезала!

Она резко тряхнула головой, отгоняя прочь эти мысли.

Так нельзя, надо взять себя в руки.

Вернувшись в гостиную, Дженнин швырнула на стол тарелку с едой и уселась на диванчик.

Нож и вилка звякнули о тарелку, затем Мэттью довольно вздохнул и сытно рыгнул. Дженнин ожидала, что теперь он скажет, сколько ему надо. Она достанет бумажник или чековую книжку, выдаст ему требуемую сумму, и он уберется на все четыре стороны.

Кривая усмешка исказила лицо Мэттью, и Дженнин невольно изумилась, что когда-то находила его не только привлекательным, но даже красивым. Прокуренные зубы, одутловатая от пьянства физиономия… Фигура, которой еще недавно позавидовали бы многие атлеты, изрядно обрюзгла.

— Сними халат, — вдруг сказал он, ковыряя в зубах.

Понимая, что в случае отказа он наверняка изобьет ее, Дженнин принялась медленно расстегивать пуговицы. При этом она смотрела на камин, стараясь провести грань между собой и собственным телом, нагие прелести которого сейчас пожирал жадным взором этот мерзавец. Дождавшись, пока его жертва расстегнула последнюю пуговицу, Мэттью рывком распахнул полы ее халата, и Дженнин напряглась, готовясь к самому худшему… Однако мучитель неожиданно схватил се за руку и помог встать.

— Хватит с тебя! — ухмыльнулся он. — И вообще, Дженнин, если ты научишься сразу делать то, что тебе говорят, жить тебе станет гораздо проще. Поняла? А теперь гони пятьдесят фунтов. Можешь чеком, а можешь наличными.

Мне все равно.

Осознав, что он ее не изнасилует, Дженнин так обрадовалась, что едва ли не бегом устремилась к столику, на котором лежала ее сумочка. Достав чековую книжку, она дрожащей от гнева и страха рукой выписала чек.

Мэттью с довольным гоготом забрал чек, сунул в карман почти пустую бутылку с остатками виски и был таков.