На следующий день я вкусил, все прелести славы. Таксисты мгновенно узнавали меня и непременно желали пожать мне руку. Старики в беретах, сидевшие за столиками кафе близ Пляс д'Ивет, поголовно все читали последний выпуск «Уэст-Франс» с моей фотографией на обложке. Там были и снимки растянувшихся вереницей катамаранов. На первом плане в свете, пробивающемся сквозь листву деревьев, их круто скошенные корпуса выглядели зловеще и напоминали гигантских насекомых из какого-то ночного кошмара. Двое погибших.

На причале, под стрелой серого крана, уходящей на сотню футов в синее небо, лежало то, что осталось от «Апельсина». Заложив руки в карманы, я обошел обломки яхты, внимательно их разглядывая. Если яхты на газетных фотографиях напоминали насекомых бегущих, то «Апельсин» походил на раздавленное. Поперек одного исковерканного корпуса валялась мачта. Ванты были изрезаны кусачками. На поверхности поблескивали капли воды.

Я прошел между корпусами, переступая через свисающие снасти. Носы корпусов были повернуты друг к другу, что придавало яхте какую-то косолапость. Перемычка вся скрючилась и изогнулась, покрытие пошло хлопьями и отделилось от карбоволокна. Совершенно машинально я коснулся надлома. Как и следовало ожидать, он оказался ровным и прохладным на ощупь. Никаких следов той вязкой жидкости не было и в помине. Должно быть, она вся отмылась, пока яхту буксировали к берегу, а теперь перемычка уже так была искорежена, что выявить причину крушения стало невозможно.

Но я знал. Знал, что, когда Джон Доусон ставил перемычки на «Апельсине», у него было туго с деньгами. Поэтому он склеил карбоволокно не эпоксидной резиной, а полистеролом. Два человека погибли. И все оттого, что кто-то раздобыл пару галлонов растворителя в нестойкой канистре. Открыв полую перемычку, этот «кто-то» незадолго до начала гонок поставил канистру сбоку от гнезда мачты. Просочившись сквозь канистру, растворитель выплеснулся в полую перемычку и начал постепенно разъедать ее. Когда же на мачту было поднято слишком много парусов, а наветренный корпус приподнялся над волнами, нагрузка на перемычку стала настолько велика, что это завершило дело.

А я все стоял перед обломками. Ярко сияло солнце, однако меня пробирала дрожь.

Внезапно мне до смерти захотелось оказаться где-нибудь под деревьями Пляс д'Ивет, подальше от этой ужасной распластанной iтуки, пахнущей солью и пластиком. Поэтому бросив последний взгляд на «Апельсин», я отправился назад в отель и долго стоял под горячим душем. Потом, нахлобучив до самых глаз панаму, спустился в бар и, спрятавшись за газетой, выпил кальвадоса.

Пресса считала, что мы победили лишь по чистейшему недоразумению, и обсуждала различные возможные причины крушения мачты. Я сидел и напряженно пытался решить, что же делать дальше.

Первым моим побуждением было идти в полицию. Но теперь, когда перемычка была исковеркана, практически не осталось никаких доказательств. И потом, всю неделю перед гонками на яхтах были люди. Кто угодно в любое время мог открыть эту перемычку и багром протолкнуть туда канистру. А если этот «кто-то» тщательно продумал свой план, то перед операцией мог потренироваться и дома: подобрать подходящий пластик для цистерны, измерить скорость с какой растворитель разъедает его. Собственно говоря, так или иначе, в итоге получилась бесшумная бомба, которая могла взорваться в любой назначенный исполнителем срок и сама себя уничтожить, не оставляя никаких улик. Но суть состояла не только в этом.

Если полиция начнет копать это дело, она выйдет на мои связи с Эдом Бонифейсом. А поскольку Эд разыскивается за кражу со взломом, то, очевидно, не стоит особенно стараться навести полицию на его след. Да и мне от этого будет только хуже. Ведь я бежал от своих кредиторов. Это не придаст мне популярности в глазах закона, тем паче если сюда добавится еще подозрение в использовании краденого.

Нет, решил я. Прежде чем что-либо предпринимать, надо найти Эда и попросить миссис Доусон поискать в столе покойного мужа упомянутые им перед смертью послания. А уж потом придет время действовать не по букве закона.

Услышав скрип стула, я выглянул из-за газеты и увидел Агнес.

— Отлично сработало! — одобрила она. За время гонок Агнес успела загореть и стала еще прелестней.

— Спасибо, — ответил я, не зная, что еще добавить.

Агнес откинула с лица прядь волос.

— Так жаль Джона Доусона...

Я пожал плечами. Больше всего мне хотелось сказать ей: «Пойдем пообедаем вместе. Только ты и я. И поговорим обо всем, как в первый день приезда сюда». Но с тех пор, как я увидел яхту Джона, в мире, наверное, не осталось ничего простого и ясного. Я не мог никому доверять. Даже Агнес.

— Что ты делала на яхте Жарре? — спросил я куда резче, чем намеревался.

— Писала репортаж, — отозвалась она.

— О чем? — Мне не удалось скрыть в голосе подозрение.

Агнес посмотрела на меня и улыбнулась. Ей-богу, она казалась даже немного польщенной!

— У него возникли проблемы со спонсором, — начала она. — Спонсор считает, что он слишком часто проигрывает. Это интересная тема для публикации.

Агнес показала рукой в сторону столика на другом конце террасы, за которым сидела куча народа.

— Я хотела... то есть мы все хотели спросить: может, ты присоединишься к нам и мы вместе выпьем? Или пообедаем?

Я глянул на тот стол. Там сидело с полдюжины мужчин и столько же женщин, все загорелые и моложавые. Среди них был и Жарре. Их беззаботный смех звучал словно щебетание ласточек.

Я опустил левую руку на руку Агнес.

— В другой раз, — покачал я головой. — Не люблю шумные компании.

— Как хочешь, — не стала уговаривать Агнес. Ее ладонь повернулась к моей руке, и я ощутил пожатие теплых пальцев. Мы еще с минуту посидели вместе, в островке спокойствия посреди дневной суеты.

— Ну, — произнесла она наконец, храбро улыбнувшись, — я на работе. И мне надо вернуться к ним.

— О! — раздался голос у меня за спиной. — А вот и вы, Джимми.

Это сказал Алек из «Яхтсмена».

— Можете уделить мне полчасика?

Агнес поцеловала меня на прощание, и я покорно уселся, приготовившись мужественно вытерпеть интервью.

Алек ехидно усмехнулся, его рыжеватая бородка топорщилась во все стороны.

— Весьма привлекательная леди. Эти лягушатники — парни не промах, верно?

— Что? — остолбенел я.

— Да она же шатается с этим Жарре уже добрых шесть месяцев! — Тут он остановился и поглядел на меня. — Черт! А вы не знали? Получается, что я влез не в свое дело.

Он смущенно хихикнул. Наверное, примерно так же может хихикнуть носорог после того, как наступит вам на шею.

— Ладно, а теперь, что скажете, Джимми, насчет гонок?

Думаю, я отвечал на все интересующие его вопросы. Но во время интервью глаза мои блуждали вокруг стола, за которым сидели французы. Один раз я встретился глазами с Жарре. Он холодно разглядывал меня, однако, поймав мой взгляд, тут же растопил лед, криво улыбнулся и приветственно поднял коричневую обезьянью руку с золотым, бросающимся в глаза браслетом.

Через полчаса все они разом поднялись с места. Агнес повернулась и помахала мне. Я обратил внимание, что они вместе с Жарре направились мимо фонтанов к остановке такси. А еще я заметил, что, когда они остановились на перекрестке, он попытался взять Агнес за руку. Она отдернула ее, и он надулся. Поступила она так ради меня или нет, не знаю, но это слегка подняло мой упавший было дух. Собственно говоря, за весь день меня только это и приободрило.

Я не стал там обедать, а вместо этого отправился в маленький бар при отеле и, заказывая один бокал кальвадоса за другим, все думал и думал. Рука так разболелась, что я снял бинты, чтобы дать ей подышать воздухом. А потом, в половине девятого, пошел в яхт-клуб на пресс-конференцию, где договорился встретиться с командой.

* * *

На пресс-конференции на меня навалилась куча репортеров. Они прижимали микрофоны к самому моему горлу, совали объективы фотокамер прямо в лицо и задавали множество глупых вопросов, типа: «что значит — чувствовать себя победителем?..» Что ж, я сказал им, что это значит. Это оправдание нашего каторжного с Чарли труда и всего времени, которое я провел, откладывая по пенни, чтобы сделать катамаран чуть-чуть полегче, чуть-чуть побыстрее. Значит, последний год моей жизни не пропал даром...

Но я не сказал им, что моя рука страшно болит, а голова гудит от кальвадоса и что мне вообще плохо. Плохо, но не только оттого, что Алек сказал мне, будто Агнес уже шесть месяцев шатается с Жарре, а еще оттого, что кто-то приложил все усилия к тому, чтобы Джон Доусон не победил. И этот «кто-то» подстроил крушение яхты Джона.

Когда репортеры наконец оставили меня в покое, я услышал сзади вежливый, чуть ли не извиняющийся голос с североевропейским акцентом:

— Простите...

Обернувшись, я уткнулся взглядом в галстук, ярко-синий галстук в оранжевый горошек. Медленно поднимая глаза все выше и выше, я постепенно добрался до дружелюбной улыбки и бледно-серых глаз Дуга Сайлема.

— Привет! — поздоровался Сайлем. — Рад снова видеть вас, Джимми.

Я оживленно потряс его руку, стараясь, правда, уберечь обожженную часть своей ладони. Фотограф, которого я как-то не заметил, ринулся на нас, щелкая затвором камеры. Но Сайлем махнул ему, и тот поспешно удалился. Я понял, что, каким бы тихим и скромным ни выглядел Сайлем, он обладал необычайной властью над людьми.

— Вчера мне было очень приятно наблюдать за вами, — сказал он. Говорил он негромко, но так, что мог бы перекрыть любой гам.

— Отлично, — ответил я. Уголком глаза я видел, как уезжают Агнес и Жарре.

— Для бедного Джона гонка окончилась скверно.

— Да, — согласился я.

Он вздохнул.

— Ладно, я уверен, Джимми, что вы устали от всего. Думаю, вам трудно говорить об этом.

После шумных и крикливых репортеров его вежливый, тихий и совершенно естественный голос восстанавливал мои силы, словно тоник.

— Нет, — промолвил я. — Я был с ним, когда он умер. Потом звонил его жене.

— Спасибо! — с чувством произнес Сайлем. — Большое спасибо. В этой игре вышли сплошные неприятности. И я как спонсор... ох, вы сами понимаете, что я чувствую... ответственность.

— Но вы ни в чем не виноваты.

— Конечно. — Сайлем снова вздохнул, откидывая со лба прядь светлых волос. Он больше напоминал школьного учителя, чем директора, руководящего компанией. Потом он осторожно спросил: — Скажите, у вас ведь нет спонсора?

— Пока нет.

— И... простите, пожалуйста... Я слышал, будто он вам нужен?

— Это правда.

— Хм, — задумчиво промолвил он, снова откидывая прядь волос. Добрые серые его глаза смотрели печально. — Наш проект кончился трагедией для бедного Джона. Думаю, у вас сейчас самая быстрая яхта. Вероятно... ну, мне надо посоветоваться с Мортом Салки, моим менеджером. — Он усмехнулся. — Уверен, что Терри Таннер попытается продать вас мне.

— Он никаких дел со мной не имел. Не думаю, что он сильно меня любит.

— Это его приятель Рэнди вас не любит, — заметил Сайлем. — Но пусть вас это не тревожит. Мы ничего им не скажем.

Вытащив из кармана яркой спортивной куртки сигару, он начал вертеть ее тонкими, пальцами.

— Да, послушайте... Сегодня вечером я устраиваю небольшую вечеринку на борту «Геклы». Почему бы вам не прийти?

— Мне это нравится, спасибо! — откликнулся я.

— Вот и отлично. Боюсь, правда, Терри с Рэнди тоже будут! — Он улыбнулся мне своей ясной улыбкой корректного немца. — Но мы поговорим обо всем попозже. Выясним, как на это смотрит Морт.

— Само собой, — кивнул я. — Почему бы нет?

— Тогда до вечера?

— До вечера.

Репортеры подвинулись ближе.

Подошел Скотто. Он умудрился где-то отыскать немного немецкого пива.

— Агнес оставила для тебя сообщение, — сказал он. — Она на борту «Геклы» и хочет, чтобы ты тоже пришел.

— Уже иду, — ответил я. На меня надвигалась шумная толпа людей с бокалами бренди. А в ушах все звучал вопль Джона. И не было никакого настроения отправляться на вечеринку.

Но Агнес... И Дуг Сайлем. И спонсорство...

— Поедем вместе, — предложил Скотто.

Мне хотелось глотнуть немного воздуха.

— Пожалуй, я пройдусь пешком, — покачал я головой.

Шербур рано ложился спать. Мои шаги гулко отдавались в тишине, когда я шел мимо теснящихся близ гавани домов восемнадцатого века. Луна превратилась в узенький магический серп, висящий в звездном лесу. Думаю, это была поистине дивная ночь. Но я брел, угрюмо засунув руки в карманы и напряженно размышляя.

У Доусона не было врагов. Зачем кому-то было вредить ему? — спрашивал я снова и снова у водной глади. Но она не давала ответа.

Я заблудился. В какой-то момент я вдруг обнаружил, что стою в тени корабля, уходящего ввысь, словно небоскреб. Стою и разглядываю отражение луны в нескольких футах от воды, оставшейся на дне пересохшего дока. В доке стояло какое-то рыболовное судно, то ли сейнер, то ли траулер. Леса, огромные деревянные балки, словно душили его. Я тупо смотрел в тень. Все было окутано тайной. Я плюнул вниз. Капелька слюны, слабо сверкнув в бледном лунном свете, с тихим шлепком упала в маслянистую воду. Снова наступила тишина, нарушаемая лишь шорохом ветра да моим громким и горячим дыханием, гулко отдающимся в одурманенной кальвадосом голове.

Что-то коснулось моей лодыжки. Я свирепо брыкнул ногой и попытался было ее дернуть, но легкое прикосновение превратилось в мертвую хватку. Ноги оторвались от земли, я нагнулся над рельсом, огораживающим провал дока. Внезапно перед глазами возникли ворота дока, звезды стремительно покатились вниз, вниз, вниз... В голове успела промелькнуть лишь одна мысль: «Боже, надеюсь, там хватит воды, чтобы смягчить падение...» Потом голова снова оказалась внизу, и я увидел маслянисто поблескивающую луну и плавающие на поверхности бутылки и доски. А еще через долю секунды я с плеском вошел в воду плечом вниз. Голова снова раскололась на части.