В тот вечер, когда я работал за стойкой бара, на приливной волне подошла флотилия. С полдюжины толстых алюминиевых мачт показалось в пространстве между маяками «Цепь» и «Святой Николай». Туристы повскакивали из-за вынесенных на тротуар столиков и высыпали к парапету набережной, чтобы увидеть, как огромные яхты с четко очерченными контурами, мерцая в скудном свете Атлантики, скользнут к причалам, которые с утра были освобождены мэрией. На белых мачтах вдоль набережной развевались, хлопая на ветру, транспаранты. «Прогулка по прекрасному острову, — извещали они. — Все паруса севера».

В ресторане вдруг запахло старым табаком и прокислым вином: противный запах, отторгаемый легкими. Я вышел на улицу, чтобы глотнуть свежего воздуха.

«Плаж де Ор», золотой пляж, находился у крайней якорной стоянки. Ян поднимал на фок-штагбольшое бирюзовое полотнище. На нем был изображен увенчанный короной маяк, а надпись гласила: «Руаём де фар» — «Царство маяков». Бьянка поднялась по пандусу с понтона. На ней были синие холщовые шорты, обнажавшие ее красивые ноги. На солнце и ветре она светилась подобно красному сигналу светофора.

Бьянка взяла меня под руку и сказала:

— Дай мне выпить.

Хороший выдался вечерок, раз красивая женщина держит тебя под руку.

— Пива? — спросил я.

— Анисовый ликер.

В голосе Бьянки сквозила беспечность, какой я никогда не слышал прежде.

— Я дитя дальнего юга, — пояснила она. — Предпочитаю исключительно анисовый ликер.

Я налил ей. Бьянка пила, а я смотрел на ее сильную загорелую шею. Дул бриз, и небо было чистым. Мне следовало бы находиться на судне, а не затыкать брешь в баре.

— Боевой конь пахнет кровью, верно? — сказала Бьянка.

— Что вы имеете в виду?

Я знал что. Она напоминала мне, что я завяз в грязном деле среди многих людей. Я чувствовал себя тупым, как резиновый нож.

— Завтра вы поплывете, — сказала Бьянка. — И почувствуете себя лучше.

Я кивнул. Она поняла. Неожиданно я ощутил к ней нежность. Мы были в одной команде.

— Тибо тоже поплывет, — сообщил я и налил себе коньяка.

— Это фантастика! — восхитилась Бьянка.

Ее лицо просветлело от удовольствия.

— Что с вами? — спросила она. — Разве вы не довольны?

— Конечно, доволен, — уверил я.

Потянувшись за бутылкой анисового ликера, рука Бьянки задела мою. Она налила себе еще одну дозу и взяла меня за руку.

— В чем же проблема? — спросила Бьянка.

У нее были большие горящие глаза. Трудно было не довериться им.

— Ни в чем.

— Англичанин, — с презрением изрекла Бьянка.

— Ирландец, — поправил я.

Она пропустила это мимо ушей.

— Холоден как рыба.

Бьянка отпустила мою руку и накапала в анисовый ликер воды, наблюдая, как чистый желтый цвет становится молочным.

— Как же вашей дочери не быть такой же?

Я быстро глотнул коньяку.

— Возможно, ей следует проявлять больше сдержанности, — сказал я и немедленно устыдился.

— О, — вдруг воскликнула Бьянка. — Смотрите-ка: свинья!

Она замерла, уставившись на входную дверь ресторана. Вошла группа мужчин. Они были одеты в шорты и рубашки для игры в поло с вышивкой в области сердца: «Уайт Уинг». Во главе группы шел Артур Креспи.

Я, как метрдотель, приветствовал его жестом руки. Креспи ответил улыбкой сутенера и уселся во главе стола на восемнадцать персон.

Жерард поспешил принять заказы.

С лица Бьянки сошел румянец, оно стало спокойным и жестким.

— Этот подонок! — выдохнула она.

— Откуда вы знаете?

— Мы из одного города.

Бьянка произнесла это невнятно, будто мысли ее были где-то далеко. Она соскользнула с табурета и направилась к столику Креспи, прямая как мачта: настолько прямая, что я забыл, какая на самом деле она маленькая. Смех и разговоры в ресторане смолкли, в воздухе повисла напряженность. Я увидел, как взгляд Креспи натолкнулся на Бьянку.

Улыбка сошла с его лица. Рот открылся, словно Креспи собирался что-то сказать, но так и не нашелся. Из красивого начинающего увядать провансальца он вдруг преобразился в льстивого маленького человека с тонкими губами и жестокими глазами.

— Вам еще не удалось убить его?

Я увидел, как рука Креспи стиснула край стола.

— Что вы имеете в виду? — спросил он.

— Слишком большой человек для вас, а? Все та же старая история!

Внезапно лицо Креспи налилось кровью. Он вскочил на ноги и, сделав в повисшей тишине два шага в направлении Бьянки, остановился в футе от нее.

— Герой Сен-Жана, — продолжала она. — Важный господин, а женщин боится.

Креспи ударил ее в лицо. В тишине это прозвучало так, будто хлопнула дверь. Бьянка, взмахнув руками, резко отшатнулась и, задев пустой стол за собой, с грохотом рухнула на пол.

— Проститутка! — изрек Креспи.

И вновь уселся за стол.

Я вдруг осознал, что бегу. Бьянка распласталась на голых досках, словно морская звезда. Ее лицо побелело как мел, из носа струилась кровь.

— Все в порядке, — сказала она.

Я помог ей подняться. Креспи глотнул виски с содовой и, казалось, собрался возобновить свой разговор.

Кровь загудела у меня в ушах. И шелковая куртка, плотно облегавшая его плечи, оказалась вдруг совсем близко от меня. Сунув руки в карманы, дабы удержаться от искушения схватить его, я сказал:

— Вон отсюда!

Креспи взглянул на меня, дуги его черных бровей взметнулись кверху.

— Что?! — вопросил он.

— Вон!

Креспи состроил мину, призванную выразить озадаченное сомнение, как типичный задира.

— Я и мой экипаж желаем выпить. Мы заказали столик, чтобы пообедать...

Мои руки уже вынырнули из карманов.

— Если вы не уберетесь отсюда в течение пятнадцати секунд, я вызову полицию и вас вышвырнут!

Креспи понял, что я не шучу. Он вновь стал жалким и льстивым.

— Меня это не забавляет, — сказал он.

— Десять секунд.

Креспи вздохнул, допил свое вино и сказал:

— Bien. On у va.

Затем, широко и белозубо улыбаясь, добавил:

— И, как говорится по-английски, выстрел рассудит нас.

Он встал. За ним последовала команда.

— Дерьмо, а не ресторан, — изрек Креспи с сильным марсельским акцентом. И плюнул на скатерть.

Гуськом они направились к двери.

Бьянка уже сидела на стуле. Я призвал Жерарда:

— Смени скатерть.

— И Тибо будет там завтра, чтобы выпороть твою задницу, — крикнула Бьянка вслед уходящим.

Затем она села на табурет бара, положила голову на руки и зарыдала.

Я отвел ее к стойке. Дверь захлопнулась за Креспи с его командой. Жерард и помощник официанта уже приводили в порядок посуду, а приглушенный шум голосов в зале постепенно исчезал, как складка на тонкой ткани.

Теперь я чувствовал себя куда как счастливее, чем с утра. Креспи выглядел таким важным, ловким и пулезащищенным, но Бьянка смогла вывести его из себя.

Я принес ей стакан воды. Она выпила его как женщина в пустыне: залпом. В ресторане вновь нарастал гомон. Нос Бьянки перестал кровоточить.

— На лице есть синяк? — спросила она.

Кожа была покрасневшей, не более того.

— Нет, — успокоил я.

— Прошу прощения за кабаре, которое я тут устроила.

— Ничего страшного.

— А вы становитесь владельцем ресторана!

— Это вы о чем?

— Креспи создал Тибо трудности. Если бы Тибо был здесь, он не впустил бы его в ресторан. Вот почему Креспи явился сюда.

— Что за трудности?

— Делового характера.

— Кого это Креспи пытался убить?

— Убить? — Бьянка равнодушно смотрела на меня.

— Вы спросили Креспи, удалось ли ему уже убить Тибо.

— Тибо? — переспросила она. Равнодушие было искренним. — С чего бы ему убивать Тибо?

И тут Бьянка захохотала. Да так, что слезы брызнули из ее глаз. Она обняла меня за шею.

— Тибо? — повторила она. — Какой ты серьезный, бедняга. Тибо сам может позаботиться о себе.

Бьянка прижалась своим лбом к моему. Я ощутил запах ее духов и погрузился в него, полагаясь на судьбу. Бьянка поцеловала меня.

У нее были длинные черные ресницы, слегка касающиеся щек. Они напоминали мне пушок семян чертополоха.

Они напоминали мне ловушки.

Бьянка открыла глаза и посмотрела на меня с легкой улыбкой. Один внутренний голос подсказывал мне: «Она красива и хочет продолжения». Другой — отрезвлял: "Дурачок ты, Сэвидж. Лучше поинтересуйся, зачем она вытащила из папки документы, касающиеся «Поиссон де Аврил».

Победил первый. Бьянка вновь поцеловала меня. На этот раз поцелуй был взаимным.

Кто-то подошел к бару и, намеренно грохнув, опустил на стойку поднос со стаканами, а затем прокашлялся. Я открыл глаза.

Рядом, скрестив руки, стояла Фрэнки. Ее скулы покрылись красными пятнами гнева.

— Простите, что помешала, — съязвила она.

Я почувствовал, что покраснел.

— Мы как раз заканчивали, — заверила Бьянка. Она пожала мою руку и отправилась наверх.

— Боже мой! — воскликнула Фрэнки и, хлопнув дверью, вышла в кухню.

Посетители все прибывали. Это был необычный вечер: накануне гонки. Я достал вино и приготовил еще несколько напитков. Я работал «на автопилоте» весь вечер. В конце его, когда официанты, обслужив клиентов, попивали кофе у стойки бара, я сел к фортепьяно.

Опустившись на табурет, я поднял крышку, коснулся клавиш закостенелыми пальцами и заиграл. Было время, когда я слыл неплохим исполнителем джаза. Но давно не практиковался, да и как-никак для сегодняшнего вечера джаз не подходил. Я был в смущении, а такому состоянию более созвучен блюз.

Я заиграл «Фрэнки и Джонни», медленный вариант, чересчур широко расставленными пальцами левой руки, которая, впрочем, и теперь была почти так же проворна, как прежде. Я давно не упражнялся, но сейчас все шло совсем неплохо, как это обычно бывает, когда вам что-то угрожает, вы обеспокоены и выискиваете правильный путь в ситуации, спутанной как спагетти. Играя, я думал о Фрэнки.

Точнее говоря, я вспоминал кабачок «Джино» в Каракасе спустя две недели после рождения Фрэнки. Я много играл там на фортепьяно, потому что венесуэльским «орангутангам», поглощающим свое виски вместе с древними шлюхами, время от времени нравился блюз в исполнении парнишки-иностранца. Я был славным малым восемнадцати лет от роду и уже с ребенком на руках. Мэри Эллен сидела за столиком у сцены, а я привычно наигрывал быстрый вариант «Фрэнки и Джонни». Мэри Эллен держала на руках завернутую в шаль Фрэнки, слышались возгласы проституток, свет был приглушен и от свечи вокруг головы Мэри Эллен сиял нимб «мадонны с младенцем». А когда я подошел к припеву, который Мэри Эллен обычно подхватывала, она не могла подняться из-за ребенка на руках. И потому я пел один.

Я испытывал чувство полного одиночества. «Фрея» была продана. Неподалеку, на берегу, лежала яхта, которую я построил своими собственными руками, чтобы мы могли вернуться в Англию. Она блестела лаком, снабженная парусами и готовая к отплытию. Но я понимал, что мы в беде.

* * *

Сказала Фрэнки Джонни:

Родной не уходи!

Тебя погубит холод,

Бураны и дожди!

Но то любовь уходит...

* * *

Мэри Эллен подняла глаза и перехватила мой взгляд. Она долго и печально смотрела на меня. Затем вновь опустила глаза на ребенка. По ее щекам струились слезы.

Мы уже окрестили дочь как Анну Максвелл. Но после того вечера называли ее Фрэнки. С ней, гукающей на капитанской койке, мы и поплыли в Англию.

Всему следовало бы идти по-прежнему, за исключением погоды, разумеется. Но каждый из нас существовал сам по себе внизу, в чистом хаосе каюты, с Фрэнки. Мы выстаивали свои вахты, едва видясь друг с другом. Связующим звеном была Фрэнки.

Я знал, что навсегда полонен морем так же, как понимал, что Мэри Эллен становится все дальше от него: она боится за Фрэнки.

Когда мы миновали Бишоп-Рок, Мэри Эллен впервые за три недели улыбнулась и подняла Фрэнки, чтобы показать ей смотрителей маяка на его балконе. К тому времени, как на горизонте появился остров Уайт, она уже упаковала свою одежду и вещи Фрэнки. А когда мы пришвартовались рядом с набережной Шенрок, Мэри Эллен обвила мою шею обеими руками и крепко поцеловала.

— Я люблю тебя, — сказала она, — но больше так не могу.

Затем подхватила Фрэнки, накинула на плечо сумку, поднялась по гранитным ступенькам и исчезла в толпе.

Пошел заключительный куплет. Я вдруг осознал, что выкрикиваю слова, обеими руками беря мрачные аккорды. Мне хотелось выпить. Я закончил на высокой ноте и встал. Некоторые из посетителей ресторана ободряюще захлопали.

Фрэнки смотрела на меня из-за стойки бара. Ее глаза напомнили мне глаза Мэри Эллен в «Джино» столько лет назад. На щеках блестели слезинки.

— Нельзя ли мне выпить коньяка? — спросил я.

Фрэнки положила свою руку на мою.

— Мне нравится эта музыка, отец, — сказала она.

Мне вдруг расхотелось пить.

— Что происходит? — спросила Фрэнки.

Я смотрел в ее чистые прекрасные глаза и мне хотелось плакать.

— Ничего не происходит, разве что мы завтра поплывем.

Фрэнки поцеловала меня в щеку. Мы поднялись по ступенькам, пожелали друг другу спокойной ночи и отправились в свои постели.