Он ударил меня. Неожиданно, без всяких объяснений. Просто его кулак приземлился на мою правую щеку. Удар был не сильным, но расчетливым и вышиб из глаз слезу. С тех пор как я покинул школьный ринг, мне никого не приходилось бить. «Тебе следовало ударить первым», — укорил я себя. Ботинки Жан-Кдода прогрохотали по начищенному деревянному полу, по пути он задел и перевернул стул. Жан-Клод удирал.

Внутренний голос благоразумно внушал мне: «Будь осторожен, Сэвидж: он всегда при ноже». Но срабатывали старые рефлексы, к тому же я был слишком занят, чтобы прислушиваться к каким-либо голосам. Я сложил с себя полномочия официанта и распахнул стеклянную, на пружинах, дверь, с разбегу налетев на нее. «Малыш» уже оседлал свой желтый «сузуки» и подпрыгивал, запуская стартер. Фриз из японских лиц с вежливым интересом наблюдал за происходящим с террасы. Я перекинулся через металлический столик, уставленный напитками, и бросился на Жан-Клода. Мне удалось захватить рукой его шею и сдернуть с мотоцикла. Мы с такой яростью молотили булыжник мостовой, что из меня весь дух вон вышибло. Возле моего уха тарахтел мотор «сузуки». От Жан-Клода шел резкий запах пачулей. Он выкручивался, схватив мою левую руку. Жан-Клод был силен. Мои тиски на его шее ослабли. Он тянул на себя мою руку. Я никак не мог понять: зачем? Тут Жан-Клод заорал мне в ухо: «Фрэнки говорит: ты играешь на фортепьянах!» Я повернул голову и увидел, что сцепление мотоцикла — в рабочем положении, заднее колесо рассекает воздух и спицы его серебрятся в свете фонарей кафе. Я мгновенно понял, зачем он тянул мою руку: чтобы ладонь попала в спицы и пальцы поотлетали бы прочь.

Имя Фрэнки в его устах всколыхнуло кровь в моих жилах, словно топливо ракету. Я сделал бросок через спину, откатился, выдернув руку, и почувствовал, как нога уперлась во что-то мягкое. Жан-Клод хрюкнул. Вокруг кричали люди, где-то засвистели. Неожиданно он отпустил меня, акробатическим прыжком вскочил на ноги и нанес мне удар в корпус. Я отступил назад, споткнулся о швартовую тумбу и грохнулся на мостовую. Рев мотоцикла удалялся, растворяясь в звуках ночного города.

Я взобрался на швартовую тумбу. Ко мне рысцой бежал полицейский. Перед фасадом ресторана стоял Жерард: руки подняты, словно он собирался выполнить вертикальный взлет. Толпа расходилась. Я стоял, дрожа от возбуждения: еще секунд пять я был готов убить кого-нибудь.

— Уладь дело с полицией, — сказал я Жерарду.

Затем улыбнулся и отвесил легкий поклон японцам, чей столик я сшиб. Официанты роились вокруг них, словно антитела, нахлынувшие к месту действия инфекции.

Фрэнки стояла внутри ресторана. Руки ее повисли вдоль туловища, губы побелели.

— Где Жан-Клод? — спросила она.

Я глубоко вздохнул.

— Ему пришлось убраться восвояси.

— Ты ударил его!

— Он первым нанес удар.

— Но ты схватил его за шиворот, — упорствовал Фрэнки. — Я видела. Жан-Клод — мой парень. Ты ревнуешь, и потому ударил его. Ты жалок.

«Ах, черт! — подумал я. — Несправедливо, до чего же несправедливо».

— Позволь мне объясниться, — попросил я.

Трогательные оправдания были коньком Мэри Эллен. В соответствии с байкой, которой Фрэнки кормили с младенческих лет, папочка добрый, но непредсказуемый: никогда нельзя знать, что он может выкинуть в следующее мгновение. И потому веселись со своим папочкой дорогая, но никогда, никогда не доверяй ему ни на йоту.

— Ты явился, чтобы все испортить. Мамочка предупреждала, что это в твоем духе. Она говорила, что я спятила, согласившись поработать у твоего друга.

Подошел Джастин.

— Все в порядке? — спросил он.

— Он задира, — пожаловалась Фрэнки.

— О, приехали, — неодобрительно, но вовсе не свирепо воскликнул Джастин. — Да ведь тот молодец первым ударил. Выпей-ка чего-нибудь.

— Джин и тоник, — не глядя на меня, решила Фрэнки. — Она знала, что я (да и Мэри Эллен тоже) не переношу, когда от нее пахнет спиртным.

Я все стоял там. Ребра мои были целы. Избегая глаз Джастина и смущенных взглядов экипажа «Ариадны», я обсосал костяшки пальцев, ободранные о щетину ухажера моей дочери.

— Твой друг, — отчеканил я, — затолкал Бьянку в камин. И пытался оттяпать мне пальцы спицами своего мотоцикла.

— Сожалею, что он упустил такую возможность, — в сердцах выдохнула Фрэнки и, залившись слезами, ринулась через бар к лестнице. Хлопнула дверь. А я стоял там, истекая кровью и душой. Ты выбит из колеи; ты потерял над собой контроль; ты делаешь то, чего от тебя и ждут.

«Сэвидж, — подумал я, — твоя жизнь — сплошные неприятности».

— Вот незадача, — сказал Джастин. — Я поступил бы также.

Его слова не утешили меня.

Кто-то покашливал под моим боком. Это был Жерард.

— Вы не пострадали? — спросил он.

Я отрицательно покачал головой.

— Возникло некоторое затруднение...

— С полицией?

— Нет, с ними-то все улажено. Господин Тибо сказал... так вот, он сказал, что в его отсутствие все возникающие затруднения будете разрешать вы.

Глаза его смотрели встревоженно. Я кивнул.

— Так вот, женщина-посудомойка... ушла.

— Жизель?

— Она звонила, что не сможет прийти. У нас некому мыть посуду.

— А почему?

— У ее брата какие-то сложности. Она должна помочь ему. — Жерард вздохнул. — Это часто происходит.

Я тоже вздохнул:

— Где у вас фартуки?

— Простите?

— Фартуки!

Нынче вечером я только на то и был годен, чтобы мыть посуду.

— Пока вы не найдете кого-нибудь еще.

— Ну что ж, мы уходим, — сказал Джастин. — Поужинаем на яхте. Как правило, мы ненадолго отплываем каждый вечер.

Я локтями проложил дорогу к пружинной двери в испарения и суматоху кухни, устроился возле большой раковины и налил себе стакан столового бургундского шеф-повара. Часы показывали без пяти восемь. Я отыскал резиновые перчатки, чтобы предохранить мои израненные пальцы, и приступил к делу.

Гнев улетучился. «Дай Фрэнки время, чтобы остыть, — думал я. — Найди Жан-Клода и выясни, зачем он разыскивает Тибо».

Без пятнадцати десять груда больших тарелок была перемыта. Несмотря на перчатки, мои ободранные суставы ныли. Неожиданно возле моего плеча возник Жерард.

— К вам пришли, — сообщил он.

— Скажи, что я занят.

— Это господин Фьюлла.

— Так ему, должно быть, нужен Тибо?

Жерард отрицательно покачал головой.

— Нет, он именно с вами желает говорить.

Я вытер руки, снял фартук и вышел в зал ресторана.

За одним из столиков сидел невысокий человек. Перед ним стоял стакан минеральной воды. Его длинные седые волосы, словно львиная грива, были зачесаны назад от лица, цвета и текстуры очищенного от скорлупы грецкого ореха. Он сидел, откинувшись на спинку стула и уставясь своими черными, острыми, как два шила, глазами на фотографии Тибо в баре. Люди посматривали на него, и, чувствовалось, не потому, что знали, кто он, а потому, что человек этот был овеян некоей атмосферой, на которую просто невозможно не обратить внимания, как, скажем, на плавучий маяк.

Увидев меня, Фьюлла встал и пошел навстречу.

— Господин Сэвидж, — сказал он. — Я так много слышал о вас.

У него был грубый южный акцент.

— Послушайте, — продолжал он. — Я в затруднении, и мне нужна ваша помощь. Идемте.

— Но куда?

— Я хочу кое-что показать вам. Это займет не более часа.

Его маленькая рука схватила мою. Он направил меня к входной двери.

— Звонил Тибо, — сообщил Фьюлла. — Он вынужден уехать.

— Он сказал куда?

— Нет, конечно. Ведь это Тибо.

Посреди пешеходной аллеи незаконно сиял длинный черный автомобиль. Полицейский уже начал предъявлять претензии.

— Спокойно, сынок, — сказал ему Фьюлла.

Шофер распахнул дверцу.

— Садитесь, садитесь, — дважды повторил Фьюлла.

— Послушайте, — возразил я. — Меня работа ждет.

— Это ненадолго, — успокоил Фьюлла. — У меня есть новости для вас.

Я сел в машину, и меня объял запах дорогостоящей обшивки. Автомобиль заурчал, съехал с тротуара на дорогу и направился вдоль Старого порта, огибая его.

— Атлантика, — рассуждал Фьюлла. — Люди так неприветливы и так организованы, что не одобряют лидерства, коммерческого лидерства, когда замечают его.

Возле дорожного указателя "Порт «Минимес» мы свернули направо. Строения поредели. Послышалось мерное гудение вертолетного двигателя. Лимузин съехал с дороги на бетонированную площадку, возможно, баскетбольную. Посреди нее, словно электрическая оса, жужжал маленький вертолет.

— Пересаживаемся, пересаживаемся, — поторапливал Фьюлла.

Он проворно потрусил к вертолету и вскарабкался на борт. Я пригнул голову и последовал за ним: если кто-либо и знал, что произошло с Тибо, то прежде всего — его спонсор.

В вертолете было три места. Мы пристегнули привязные ремни. Двигатель «стрекозы» взвыл. Огни Ла-Рошели отступили вниз. Слева по борту потянулась усеянная гроздьями огоньков земля, справа — пустынное черное море с редкими вспышками буев. Мы направлялись вдоль побережья на юг.

Что-то холодное коснулось моего локтя. На фоне света я увидел силуэт руки Фьюлла, в которой была зажата бутылка. Шампанское.

Еще десять минут назад я мыл посуду. Смех разбирал меня. Но Фьюлла, похоже, не относился к людям, которым нравится, когда над ними смеются. А потому я кивнул, освежил рот маленькими холодными иголочками напитка и решил соблюдать спокойствие, пока не станет достаточно тихо для того, чтобы задавать вопросы.

Огни внизу поредели, если не считать пучок света посреди широкой черной подушки тьмы. «Стрекоза» завалилась на борт, пошла на снижение и наконец приземлилась, легкая как мотылек. За иллюминаторами, на расчищенном участке соснового бора, стояли серые прожектора, большие бетономешалки и бульдозеры. За ними виднелись бетонные плиты, из которых, словно зубная паста, выдавленная из тюбика, торчали ржавые пруты арматуры. Винт вертолета сбавил обороты и затих.

— Добро пожаловать в «Руаём де фар».

«Царство маяков». Джордж говорил о нем как об объекте шуток. Но предстало оно как тьма денег, гниющих в лесу. Как законсервированный строительный объект. Как бедствие.

— Идемте, — сказал Фьюлла.

Он повел меня к единственной завершенной постройке на этой прогалине: бетонной коробке высотой в тридцать футов. Мы поднимались по лестничным пролетам, пока не оказались на самом верху.

— Кафе «Маяки», — сказал Фьюлла. — Они вон там.

Фьюлла махнул рукой: прожектора погасли. Мы находились в центре острова Олерон, на поросшей лесом возвышенности, судя по всему, представляющей собой большую дюну. Мои глаза начали приноравливаться к темноте. Поверх верхушек сосен виднелась луна, освещавшая море вдалеке. А на нем в трех четвертях пути до горизонта, словно жучки-светлячки, таинственно перемигивались друг с другом маяки.

— Ну как, хорошо? — спросил Фьюлла. — Вы сейчас выпьете здесь аперитив.

— Прекрасно, — согласился я.

Это было бы прекрасно для любого, кто любит пить аперитив и смотреть на маяки.

— Да, — сказал Фьюлла. — Но они не позволяют мне начать строительство.

— Кто «они»?

— Власти. У этой публики в жилах не кровь течет, а водица. Я приобрел участок земли, а власти теперь утверждают, будто он предназначен исключительно для произрастания деревьев и пения птичек. Я добр к этим бюрократам, что предоставляют разрешения. Я хочу заботиться о них так же, как дома забочусь о тех, кто работает на меня. Но они и слушать не хотят, запрещают строительство, и все. Потому что относятся ко мне с недоверием: ведь я — иноземец.

— Прискорбно слышать подобное.

— Да, — сказал Фьюлла. Очевидно, он считал это само собой разумеющимся.

Фьюлла поднял руку — вновь зажглись прожектора. Он стал осторожно спускаться по ступенькам. И я понял, что Фьюлла — старый человек, который лишь благодаря энергии ума кажется моложе своих лет.

— И потому я должен поднять свой авторитет. Для этого мне и понадобился Тибо. Но он исчез. И я хочу, чтобы вы совершили для меня плавание на «Плаж де Ор».

— На «Плаж де Ор»?

— Так называется яхта. Хорошая лодка, которую я приобрел для Тибо.

Вероятно, Фьюлла имел в виду яхту, которую был призван заменить шестидесятифутовый «Аркансьель». Тибо купил ее сам; но некоторые спонсоры склонны преувеличивать роль, которую они играют в жизни капитанов. Лодка эта была довольно быстра, хотя, по стандартам верфи «Яхты Сэвиджа», не вполне продумана.

— Она сейчас в Ле-Сабль-де-Олонн, но нет Тибо, чтобы управлять ею. И потому я хочу, чтобы вы приняли участие в «Тур де Бель-Иль» вместо него.

В гонке «Тур де Бель-Иль» обычно принимало участие весьма пестрое общество. Там наверняка будет большинство самых великолепных яхт года, каждая из которых — реклама своего спонсора. Французское телевидение будет давать передачи о гонке в самое лучшее время.

— Я хочу, чтобы пресса узнала об этом, — сказал Фьюлла, обводя лесную прогалину наполеоновским жестом своей маленькой руки. — И подняла шум. Они возжаждут этого, стоит им только узнать о проекте побольше. Ваша задача — заработать для меня несколько дюймов в газетной колонке.

— Ясно, — сказал я.

— Как идут ваши дела?

— Так себе.

Сквозь лучи прожекторов мы возвращались на борт «стрекозы» Фьюлла посмотрел на меня чересчур долгим взглядом. Он выполнил свое домашнее задание. Он знал, как идут дела.

— Я слышал: вы рассматриваете предложение Арта Шеккера?

— У вас неплохо поставлена разведка.

Фьюлла усмехнулся.

— Мы сами строим на юге яхту для Кубка Америки.

Глаза его смотрели жестко и проницательно.

— Возможно, мы когда-нибудь встретимся на разных бортах, но сейчас, пожалуйста, поддержите меня. С вами поплывет Ян. Он знает дистанцию. Можете захватить с собой кого пожелаете: прокатиться. Я слышал, Бьянка Дафи сейчас в Ла-Рошели.

Он улыбнулся, по-стариковски обаятельно, словно вспыхнул шар указателя перехода размером с пинту.

— Благодарю за честь.

— Нет, это я вас благодарю, — возразил Фьюлла. — И чтобы доказать свою признательность, я выплачу вам гонорар независимо от того, выиграете вы или проиграете, а в случае победы — еще и премию.

Он рассмеялся, потому что мы оба понимали, что делаем, и честь не имела к этому никакого отношения. Фьюлла назвал такую сумму гонорара, которая позволила бы мне оплатить не только счет ремонта «Аркансьеля», но и паром для возвращения домой. Он посерьезнел.

— Отправляйтесь в Ле-Сабль-де-Олонн, как только сможете. Или пошлите Бьянку пригнать яхту. Там будет экипаж. А если увидитесь с Тибо, передайте ему, что я рассержен.

— Так вы не знаете, где Тибо?

— Нет, — сказал он. И снова глаза его задержались на мне. — Думаю, он валяет дурака. На самом деле...

Фьюлла посмотрел на свои руки, широкие, короткие, умелые.

— Если Тибо вдруг объявится, вы оба сможете принять участие в гонке. А если не объявится... вам, не исключено, придется притвориться, будто он на борту. Сможете устроить это?

— Вероятно, — согласился я, — Почему нет?

— Тибо — местный парень, — объяснил Фьюлла. — Он здесь авторитет. Буду вам признателен.

Если мы победим, это будет поставлено в заслугу Тибо, а не мне. Но Фьюлла — человек влиятельный, а одна добрая услуга влечет за собой другую. К тому же сейчас я страдал именно из-за отсутствия влиятельных друзей.

Мы поднялись на борт «стрекозы».

— Так тому и быть! — сказал Фьюлла.

Вертолет доставил нас обратно в Ла-Рошель. Как только мы вышли из «стрекозы», Фьюлла пожал мне руку. Ладонь его была холодной и влажной на ощупь. Лицо в свете фонарей казалось серым, губы — синими.

Я вернулся на кухню, к раковине для мытья посуды.

Ресторан опустел лишь к часу ночи. Я запил шампанское Фьюлла стаканчиком столового бургундского и отправился наверх.

На второй день после долгого путешествия всегда наступает изнеможение. Одолевая последний пролет лестничного марша, я почувствовал такую слабость в коленках, что засомневался: дойду ли до двери.

В апартаментах витал дивный женский дух. Лампы были погашены. Я сел на кровать и прошелся по своим карманам. «Никогда не оставляй ничего в карманах, — говаривала мать. — Если там деньги, они могут ввести в искушение служанок, а если что-либо иное, то эти ленивые, ни на что не годные неряхи (каждая последняя из них) выбросят все вон». И это при том, что у нас никогда не было никаких служанок.

Я аккуратно сложил стопкой монеты и бумаги, оставив сверху листочек с названием страховой брокерской конторы, нацарапанный в баре Бьянкой: "Агентство «Джотто». Не успел я положить голову на подушку, как настало утро.

Согласно телефонному справочнику, агентство «Джотто» находилось в порту «Минимес».

Кроме меня, в квартире никого не было. Часы показывали десять. Уныние овладело мной, стоило лишь вспомнить, что мы с Фрэнки в размолвке и по какому поводу. С трудом передвигая ноги, я спустился вниз в поисках кофе: Фрэнки помогала слепой женщине наклеить ее фальшивые ресницы. Слепая доканывала свое старое сердце, начиная утро кофе с коньяком. Фрэнки искоса взглянула на меня своими удлиненными глазами и задрала нос.

— Твой дружок Жан-Клод — головорез, — сказал я.

— Ты сам затеял драку.

Уныние стало беспросветным, но я старался не обращать на это внимания и продолжил:

— Послушай меня. Он всегда при ноже. Вчера, когда я обнаружил его в доме Тибо, он пытался использовать нож против меня. Я не хочу, чтобы ты когда-либо виделась с ним впредь.

— О, — произнесла Фрэнки таким тоном, что стало совершенно ясно, что она думает о моих желаниях. — Ты надеешься, я поверю всему этому вздору?

— Да.

Пять лет назад, а именно, когда я покинул цирк «Кракен», Мэри Эллен показала мне спальню Фрэнки. Там была полка с альбомами для наклеивания разных вырезок. Альбомы ломились от газетных публикаций о морских подвигах Майкла Сэвиджа за предшествующее десятилетие.

Но то было пять лет назад.

— Я не верю ни единому твоему слову, — заявила Фрэнки. Лицо ее раскраснелось. — И знаешь почему? Потому, что я считаю: ты из ревности...

— Что?!

— Ты чертовски ревнив. Мамочка говорила. Она предвидела, что когда я начну встречаться с каким-нибудь парнем, когда я влюблюсь ты рассвирепеешь, так как это будет означать, что не ты уже центр мироздания, хотя, по сути, ты им никогда и не был. Мамочка говорила, что ты слишком много времени провел наедине с самим собой на своих яхтах, думая только о себе.

— Я вовсе не пытаюсь читать тебе нравоучения, — сказал я.

— О, пытаешься, и еще как.

Я сжал ее запястье.

— Послушай...

— Что ж, продолжай, — перебила Фрэнки. Глаза ее сверкали. — Поколоти меня. Отрешись от своих принципов.

Я отпустил ее руку.

— Благодарю, — сказала Фрэнки. — Кстати, кто указывал тебе, с кем гулять, когда ты был в моем возрасте?

Когда я был в ее возрасте, я уже вел свое собственное чартерное судно из Антигуа, и в течение двух лет никто не указывал мне, что делать.

Фрэнки с превосходством посмотрела на меня своими канадскими глазами и вышла из комнаты.

Слепую женщину звали Анни. «Молодежь всегда находится в состоянии влюбленности», — сказала она; ее незрячие зрачки беспомощно метались среди кошмарных накладных ресниц.

Я согласился, что, дескать, да, конечно, так оно и есть, и напомнил себе, что гнев — плохой советчик.

— Это все возраст, — сказала слепая Анни. — Она выйдет из него.

Я согласился, что да, конечно, она выйдет. Но в том-то и дело, что, как человек, любящий Фрэнки, я был очень встревожен: она слишком давно вышла из переходного возраста, чтобы теперь иметь шанс измениться.