«Dead Reckoning» 1987, перевод М. Фивейской

 

Глава 1

Я пробудился внезапно. Было темно. Стрелки показывали 4 часа 3 минуты, и над шиферной крышей завывал ветер, сливаясь с низким и глухим ревом. И тогда я понял, почему проснулся.

Выкатившись из теплой постели, я начал дрожать. Шерстяное нижнее белье, джинсы, вязаная фуфайка с водоотталкивающей пропиткой и такие же толстые носки. Черт возьми, опаздываю! Надо быстрей. Вниз, в кухню. Вчерашние тарелки громоздятся в раковине. Взгляд на чайник — для кофе нет времени; вот я уже у крыльца, рывком натягиваю полусапожки из желтой резины с нескользящими подошвами, непромокаемые желтые штаны и куртку, шапочку из верблюжьей шерсти и поверх нее зюйдвестку. Уф-ф! Молодец.

Ветер ударил словно мокрым мешком. Он подталкивал, проясняя мысли, пока я бежал по Кей-стрит и Фор-стрит. Гудронированная дорога и витрины блестели от дождя под желтым светом фонарей. Так мог выглядеть любой маленький городок Англии ранним утром, если бы не пахнувший морем ветер и грохот, который становился все громче, по мере того как я пересекал поспешно Фор-стрит и несся по склону к набережной, и не то, что разбудило меня.

Я понял, что дело плохо. Понимать это я научился, наблюдая Фор-стрит в течение двадцати пяти лет. В спокойный июльский день она выглядела как реклама бюро путешествий «Посетите солнечный Пултни»: белые домики, сгрудившиеся на холме над синим простором с кромкой кружевной пены. Теперь это ажурное плетение сделалось яростной массой водяной пыли, она свистела над клумбами тюльпанов и машиной, оставленной каким-то идиотом на дороге. Опустив голову, я бежал к вооружению из рифленого железа, находившемуся слева, под укрытием Таможни, до которого было две сотни ярдов.

Промчалась подпорченная солью «кортина», веера брызг вырывались из-под шин. Я по-прежнему бежал. Перед зданием из рифленого железа горел яркий светильник. Двое мужчин выскочили из машины и мигом нырнули в дверной проем. Я отставал от них на полминуты, мигая от резких огней, которые освещали надводную часть и темно-синий корпус «Эдит Эгаттер».

— Последний! Все в сборе, — сказал Чифи Барнс, рулевой и старшина шлюпки; густые брови хмурились под краем зюйдвестки.

— Что случилось? — спросил я, сражаясь с подтяжками мокрого от пота снаряжения, выданного Королевской национальной организацией спасения на водах. У меня ушло четыре минуты на бросок от дома — вместо десяти.

— Яхта, — сказал Чифи. — Зубья. — Он отвернулся. — Запускаем двигатели.

Во внутренностях лодки два дизеля-близнеца чихнули, провернулись и мягко завелись с первым поворотом маховика. Я жаждал кофе и не хотел думать о яхте. Слишком многие из моих друзей были связаны с этими посудинами.

— Двери открыть, — сказал Чифи. — По местам.

Удары ветра перешли в вой, и на дальнем конце эллинга вместо деревянной стены возникли сквозняк и дождь. Я пристегнулся к лееру. Огни погасли.

— Отпускай, — сказал Чифи.

Последовал глухой звук, когда отошли клинья. Спасательная шлюпка двинулась. Когда она проходила двери, ветер качнул ее. Под килем кратко громыхнули салазки; в какой-то момент двадцать тонн машины и двенадцать человек действовали в точном соответствии с законом земного притяжения, затем напряглись колесные суставы; лодка плюхнулась в воду, разметав фонтан брызг, встряхнулась и пошла.

Я спустился вниз, надеясь на кофе. Джордж кричал что-то в радиопередатчик. Пахло керосином и гниловатым днищем. «Эдит Эгаттер» давно следовало заменить. Суденышко назвали в честь моей бабушки, а со дня ее смерти прошло уже сорок лет.

Джерри дал мне кружку с кофе, сладким и обжигающим.

Джордж сказал:

— Связь прервалась.

Звучало не слишком здорово. И ощущения тоже были неважные из-за кренящихся винтов старой лодки, которая петляла, прокладывая путь среди водяных валов. А когда через час мы прибыли на место, дело выглядело еще хуже. Я был тогда на палубе, как и все остальные.

Пласты воды переваливались через кокпит. В круговороте за ветровым стеклом волны казались черными в наступающем рассвете, и только там, где Зубья их перемалывали, гребни превращались в пышную пену, тянущуюся на милю вдоль южной части горизонта, — там черными клыками торчали скалы. В то утро на Зубья страшно было смотреть.

— Черт, никакой надежды, — сказал Джордж. Он взглянул на меня и быстро отвел глаза.

Чифи поглаживал рычаги дроссельных клапанов, и мы подползли к кромке разбитых волн, где вода пенилась, как крем для бритья. Во рту пересохло, я судорожно сглотнул. Лицо Чифи выразило легкое любопытство. Должно быть, он что-то напевал. Я знал все его привычки и был уверен, что если кто-то вообще способен сейчас подобраться к этим скалам, так это Чифи.

Шаг за шагом «Эдит Эгаттер» осторожно продвигалась вперед. Палуба дрожала и дергалась. Тяжелые брызги ударяли по зеркальному стеклу и толчками устремлялись вниз.

— Вот она, — сказал Джордж.

Когда знаешь, что ищешь, да еще днем, нетрудно сориентироваться. Куда труднее это было бы сделать в темноте. Мы нашли кусок белого брезента, формой напоминавшего гигантскую скорлупу, перекатывающуюся среди гранитных глыб. Из него торчал обломок — все, что осталось от мачты, за которой тянулась паутина такелажа.

— Нет там никого, в этой свалке, — сказал Чифи. Как всегда, он был прав.

Мы наблюдали за вращением разбитого корпуса, и я слышал удары своего сердца, сильные и очень редкие.

— Может, там есть плот, — сказал Джерри. Но он, как и все остальные, хорошо знал, что, если плот и был, его тоже снесло на камни и шансов на спасение у пассажиров было столько же, как если бы они попытались плавать в бетономешалке.

— Лучше подождать прилива, — сказал Чифи.

Он медленно повел «Эдит» по широкой дуге, выводя ее из области предательских откатных волн к зоне ритмичной качки. Затем взял курс к подветренной стороне рифа.

Там было немного спокойнее, и ветер терял силу, готовясь к утреннему затишью. Со стороны моря над рифом висела завеса брызг.

Чифи первым увидел его...

Из-за завесы желтел небольшой резиновый тент над надувной камерой с резиновым полом — спасательный плот. Палуба накренилась, когда я ступил на нее, Чифи перевел дроссели вперед, и мы приготовились. Я находился в носовой части правого борта, так что именно я зацепил тент опорным крюком. Две из надувных секций были пропороты, и плот почти погрузился. Мы провели его назад к шкафуту. Борт нашей лодки оказался на одном уровне с распахнутой дверью тента, но внутри было совсем темно и невозможно что-нибудь увидеть. Однако мне уже не требовалось заглядывать внутрь, я знал.

Мы вытащили двоих. Один лежал лицом вниз, прямо в воде, и захлебнулся бы, если бы не умер раньше от пролома черепа. Второй был еще жив, что казалось просто чудом, но почти в бессознательном состоянии. Ноги, когда его подняли, безжизненно болтались, видимо, у него был сломан позвоночник.

Мы перенесли их к себе, вызвали вертолет для раненого и взяли курс домой.

— Она сползет с рифа и потонет, — сказал Чифи. — Нет смысла ждать прилива.

Он говорил это мне, и только мне. Я знал почему.

Яхта на Зубьях, которой суждено было затонуть во время прилива, называлась «Эстет». Я задумал и спроектировал ее сам. А погибшего звали Хьюго Эгаттер. Он был моим младшим братом.

 

Глава 2

Спасательная шлюпка возвращалась после дурной ночи. Странная тишина нависла над Пултни. Недобрые предчувствия сбылись. Яхта «Эстет», предшественница «Эдит Эгаттер», погибла среди расщелин и быстрин Западных Зубьев. Опасения сменились беспокойством, когда редкостный здесь вертолет протарахтел над городом, подобрав жертвы. И наконец наступило затишье, как только стало известно, что местный погиб, а у яхтсмена перебит позвоночник. Сведения распространяются быстро: из душа, где усталый матрос со спасательной шлюпки смывает соль перед дневной работой, сначала — к его жене, которая жарит рыбные палочки на завтрак; от его жены — к молочнику, от молочника — к почтальону и так далее по узким улочкам из белых дачек, где живут отдыхающие и яхтсмены; вверх, к кварталу муниципальных домов, запрятанному за Нейлор-Хилл, и вниз, к старым пакгаузам у гавани, где мастера, изготавливающие паруса, и проектировщики яхт начинают трудовой день. И в конце концов узнает весь поселок, новости ползут, двигаются, мчатся дальше по всем окрестностям.

Я спустился в гараж. Проржавевший «БМВ» чихнул на меня и завелся. Ветер бросал серые капли дождя на ветровое стекло, мостовую и ящички для цветов, которые вешали на окна своих летних домиков из забеленного камня мои соседи.

Эту дорогу Хьюго знал хорошо. Он и я учились здесь ездить на велосипеде в те дни, когда Пултни еще не превратился в райскую приманку для яхтсменов. Тогда уличное движение было представлено одним грузовиком, перевозившим добычу с лодок, каждое утро разгружавшихся в гавани. Рыбы было много, ее ловили совсем близко, на западных подступах к городу. Не было нужды в знаках, запрещающих машинам шнырять по улицам поселка. Я проехал мимо торгового заведения Мадинниса. Прежде рамы витрины были деревянными, а пыльные оконные стекла портили, искажали вид сладостей внутри. Теперь здесь сияло оправленное в алюминий зеркальное стекло — памятник первой попытке Хьюго научиться водить машину. Инструктором был я, и я живо помню, как мы сидели в куче газет, сетей для ловли креветок и щербета, истерически хохоча, в то время как кирпичи из перемычки разрушенной витрины лупили по крыше машины.

Новые дома на окраине поселка возникли и остались позади. Отсюда дорога стала шире, и можно было прибавить скорость. Я чувствовал подступающие слезы о бедном старине Хьюго. Но он уже не нуждался в сочувствии и жалости; теперь в беде оказалась Салли.

Их помолвка с Хьюго произошла в то время, когда я учился на курсах кораблестроения в Саутхемптоне. До смешного рано — такого мнения о женитьбе были обе пары родителей. Хьюго любил выигрывать; думаю, в этом заключалась причина спешки. Но у них получилось, и они были очень счастливы. Да, очень счастливы. До сегодняшнего утра.

Дом Хьюго — теперь мне следует говорить «дом Салли» — длинный и узкий, из серого камня. Он расположился на холме в окружении огромных дубов. Ворота распахнуты; они никогда не запирались, сколько помню. Сейчас это жилище выглядело неприветливо, окна слепые и мокрые под мелким дождем. У входной двери стоял только один небрежно припаркованный «пежо» — машина Салли.

Салли вышла навстречу. Одета, как обычно, в синюю вязаную кофту и джинсы, которые не по-модному слишком тесно облегали ее, но зато подчеркивали длинные красивые ноги. У нее была интересная внешность, что-то от египтянки: грива черных волос по обеим сторонам лица, впалые щеки под прекрасно очерченными скулами и большой алый рот. Длинный разрез глаз, поразительно зеленых под густыми черными ресницами. Салли побледнела, щеки ввалились, усиливая своеобразие ее лица. Она не плакала, может, еще не знала. Но, подойдя ближе, я заметил, что взгляд ее затуманен, движения лишены обычного изящества, а голова как-то нескладно покачивается.

— Пойдем в дом, — сказал я.

Он ломился от Саллиного старья — китайских безделушек и вещей из Лондонской галереи искусств. Птица работы Элизабет Фринк красовалась на столике в холле с надетой на нее кепкой яхтсмена — кепкой Хьюго.

— Эми звонила, — сказала она. — У Генри перелом позвоночника.

— Знаю.

Я хотел продолжить, но она прервала:

— Ты приехал, чтобы рассказать мне. Спасибо, Чарли, но тебя опередили.

Я усадил Салли на стул. Мышцы на ее скулах напряглись. Она не желала выслушивать соболезнований.

— Чарли, — сказала она, — почему ты не пойдешь и не приготовишь себе что-нибудь поесть?

Кухня — большая и светлая, обеденный стол покрыт клеенкой, и над ним висели картины с изображениями кораблей: полотно Алана Лоунса, вид на дрифтеры, и гавань Сен-Ив со шхунами Альфреда Уоллиса. Я устал, сосало под ложечкой и подташнивало. Разбив яйца на сковородку, я думал о тех временах, когда мы возвращались, проведя в море всю ночь, я и Хьюго, и завтракали тут, не смыв с себя соль... Я слышал, как Салли что-то говорит по телефону в соседней комнате. Трудно осознать, что больше никогда не будет Хьюго.

Салли пришла, когда закипел кофе. Она старалась держать себя в руках.

— Я позабочусь... обо всем, — сказал я.

Она положила на мою ладонь руку, сухую и холодную. И быстро-быстро исчезла.

Я допил кофе. Взошло солнце, я наблюдал, как черные дрозды, подпрыгивая, разыскивают червяков на лужайке и как покачиваются на ветру рододендроны. Зазвонил телефон. Женский голос, ломкий и полный нервного напряжения:

— Салли? Дорогая, если я могу чем-нибудь тебе помочь...

— К сожалению, Салли здесь нет, — сказал я.

— Кто говорит?

— Чарли Эгаттер.

— О! — И последовала пауза. Голос знакомый. Эми Чарлтон, жена искалеченного Генри. — Я полагаю, ты был на спасательной лодке, — сказала она.

— Да.

— Ну так. Генри в сознании, — сказала она напряженно, — но парализован.

— Мне очень жаль.

— Да, уж тебе следует чертовски пожалеть об этом, — сказала Эми, голос ее взлетел вверх. — Только вчера у меня был вполне приличный муж. А сегодня его отправляют в госпиталь «Стоук-Мандевиль». Ты знаешь, что это значит. Он никогда не будет ходить, и мне придется провести остаток жизни, меняя его вонючие пеленки.

— Там прекрасные специалисты по травмам позвоночника, — сказал я как можно мягче.

— Не говори мне, кто какой специалист, ты, чертов проектировщик Эгаттер. Ты построил эту лодку, и она развалилась, ты убил своего брата, а Генри сделал инвалидом. Не думай, что я собираюсь сидеть сложа руки и все так оставлю. Вы, пултниевские ублюдки, вы все — пираты. Вы обрадовались, что приехал Генри, забрали его деньги и подстроили западню. — Трубка замолкла.

Я постарался восстановить дыхание. Ноги стали ватными. Она права, подумал я. Да, моя вина. Если лодка развалилась, это я убил их.

Затем я увидел цветную фотографию над телефоном; океанская гоночная яхта, палуба заполнена парусами, канатами, людьми. «Ви Экс», победительница Кубка однотонников, самого сложного испытания качества «скользящих посудин», построенных из новейших материалов. Проектировщик — Чарли Эгаттер. Проектировщик хороших яхт, которые выигрывают гонки. А если гибнут... Что ж, на то и море, и риск. При чем тут западня?! Могло быть множество причин, чтобы налететь на скалы, не обязательно лодке разваливаться.

 

Глава 3

Пятнадцать лет назад Пултни был симпатичным маленьким рыбацким поселком, подверженным сильным ветрам, и люди благоразумные там не купались. В гавани, имеющей форму подковы, стояли деревянные рыбачьи лодки. Местоположение в неблагоприятной части Южного Побережья, между Бридпортом и Торбеем, объясняло его небольшую населенность.

Затем все переменилось. Причиной послужила смерть лорда Серна и последующая продажа Боллард-роу — живописных трущоб над мощеным проулком, слишком узким для машин. Покупателем стал двадцатипятилетний торговец утилем по имени Фрэнк Миллстоун. Совсем еще молодой, он умел предвидеть будущее, в котором ему отводилась роль предпринимателя-феодала. Под руками его строителей Боллард-роу вскоре превратился в небольшой современный приморский курорт. Потом Фрэнк притащил в гавань на борту своего пятидесятифутового катамарана кучу журналистов, пишущих о яхтенном спорте, чтобы продемонстрировать все прелести райского места для яхтсменов. Журналисты рассматривали их сквозь пары шампанского, выставленного Миллстоуном. В Пултни начался бум переустройства.

Люди, жившие в течение многих лет на Боллард-роу, продавали свои дома и переезжали в муниципальное жилье за холмом. Новые владельцы обзавелись глянцевитыми яхтами, вытеснив из гавани рыбацкие лодки. Портовые мастерские Спирмена, с давних пор главного работодателя в Пултни, переехали в новое помещение и удвоили число своих служащих.

Одно из немногих зданий в Пултни, которое Миллстоун не смог захапать, принадлежало нам. Это белый дом в стиле позднего средневековья, длинный, низкий, двухэтажный, с огромным эркером. Прижатый к холму, он фасадом выходил на гавань. Его построил в 1817 году мой прапрадедушка, удивительно ленивый человек, который провел большую часть жизни сидя у эркера с небольшим телескопом и наблюдая за движением судов. Наш дом — одно из тех строений, которые, не будучи особенно красивыми, обладают безупречной гармонией всех деталей, и он вызывал у каждого последующего поколения Эгаттеров любовь, граничившую с одержимостью. Его благородный вид подействовал и на Миллстоуна. Он, не откладывая, предложил купить дом, а Эгаттеры, не откладывая, решительно отказали.

Несмотря на наше сопротивление Миллстоуну, Эгаттеры много выиграли от расцвета Пултни. Мой отец владел несколькими каботажными судами, одно из которых водил сам, и пакгаузом, расположенным на набережной. Четыре проржавевших посудины общим водоизмещением в тысячу тонн были проданы греческому торговцу углем, а пакгауз переоборудовали под офисы для компаний, желающих насладиться очарованием Нового Пултни.

Однажды я сделал проект яхты для владельца коммерческого банка, которого встретил в новом яхт-клубе, построенном Миллстоуном на месте хлипкого сарая для сетей. Банкиру яхта понравилась, и он включил судно в команду на Кубок Капитана. В тот год английская команда пришла второй, что воодушевляло, ведь соревнования на этот приз — одни из четырех наиболее престижных гонок в Северном полушарии.

Пултни выдавал теперь яхты для береговых круговых гонок не только в Европе, но и в Австралии и Соединенных Штатах, и я делал значительную долю проектировочной работы.

Моя мать умерла, когда я еще учился в университете, и теперь мы с отцом обитали каждый в своей половине дома. Единственное условие, поставленное отцом при разделе дома, заключалось в том, чтобы ему выделили ту часть, где находился эркер, поскольку он был уже в возрасте, когда кресло и телескоп, направленный на оживленную гавань, представляли для него единственное развлечение.

У эркера отец проводил большую часть времени, закутав ноги в яркий шотландский плед. Он находился под наблюдением слегка раздавшейся, но весьма деятельной медицинской сестры Боллом. Она разместилась в теплой, тщательно вычищенной комнате мансарды, и я научился не обращать внимания на то, что ко мне эта дама относилась с исключительным неодобрением.

* * *

Я поставил «БМВ» на набережной возле входа в контору и прошел в свой офис мимо Эрни, чертежника.

Моя контора занимала значительную часть первого этажа бывшего пакгауза. Большое пустое помещение, на побеленной стене висела сильно увеличенная фотография «Ви Экс», на черном письменном столе компьютер, а рядом, у огромного окна, выходящего на каменистый мыс гавани, чертежная доска. Обычно эта комната как бы уменьшала людей, не привыкших к ее вызывающему эхо пространству. Но Фрэнк Миллстоун, которого я нашел в своем кабинете, напротив, создавал впечатление, что он целиком заполнил ее собой.

Фрэнк — мощный мужчина с крупным лицом и маленькими голубыми глазками в окружении сети морщинок, которые придавали ему такое выражение, будто он вот-вот выдаст широкую ухмылку. Он постоянно носил темно-синюю куртку и выцветшие синие форменные морские брюки. Когда он вразвалку шагал по набережной, его вполне можно было принять за весельчака матроса.

Посчитав так, вы бы сильно ошиблись.

Фрэнк весьма масштабно ворочал деньгами. Он являлся также пожизненным президентом яхт-клуба Пултни и живо интересовался покупкой гоночных судов. Два года назад его «Палас» выиграл кубок полутонников, спроектировал ее один из моих главных конструкторов — Джо Гримальди. В этом году Миллстоун замыслил принять участие в команде на Кубок Капитана. Береговые соревнования, которые являлись отборочными, начались в июне. Тремя месяцами ранее Фрэнк заявил о желании, чтобы Чарли Эгаттер спроектировал ему яхту, способную идти на приз. Нравился мне Фрэнк Миллстоун или нет, но я с радостью согласился.

— Чарли, — сказал он, — как ты?

— Прекрасно. — Фрэнк был не тот человек, с которым хочется делиться переживаниями по поводу утраты брата или даже по случаю потери сна.

— Как моя лодка?

— Собираюсь закончить в понедельник.

Он заморгал глазами, глубоко сидящими в гнездах морщин.

— Чарли, я перейду прямо к делу. Меня беспокоит руль. Я вспомнил разговор с Эми, и мне стало не по себе.

— А что с ним?

— Он отличается от обычных.

Дело в том, что этот руль я спроектировал сам, используя исследования Военно-морского министерства и НАСА. Большинство рулей, когда их используют для маневров, замедляют ход лодки. Но не этот, теоретически он должен был увеличивать скорость.

— Чарли, на яхте Хьюго стоял один из твоих новых рулей. Я хочу другой, — сказал Миллстоун.

— С рулем все в порядке, — пытался убедить его я.

— Я сказал, что хочу обычный, — твердил Фрэнк. И только тут я понял: это не просто спор между заказчиком и проектировщиком. Наши деловые взаимоотношения обострились еще и вследствие подозрительного отношения Фрэнка ко мне как к обитателю Старого Пултни и соответственно моего к нему — как к представителю Пултни Нового.

— Подожди...

— Ты заменишь? — спросил Фрэнк.

— Нет, ничего я не стану менять, — сказал я. — Почему ты не скажешь, в чем дело? Почему ты настаиваешь?

— Полагаю, тебе следует поговорить с Генри.

— Ты беседовал с Эми!

— Возможно.

— Прежде я не замечал, что ты прислушиваешься к сплетням, Фрэнк.

Он поднялся. Определенно в его глазах отсутствовала улыбка.

— Езжай и поговори с Генри, — сказал он. — И пожалуйста, на время прекрати работу. Я приостановил оплату.

— Что? — Я не верил своим ушам.

— Подождем, пока поднимут яхту, — сказал он и тяжело выкатился.

Некоторое время я сидел, чувствуя себя, как будто проглотил холодное пушечное ядро. Если у Миллстоуна и Эми появилась мысль, что погибшая яхта была спроектирована с дефектом, пройдет не так много времени, и все остальные подхватят сплетню — а это будет катастрофой.

Вопреки распространенному мнению, проектировщики яхт зарабатывают не слишком много, разве только им здорово повезет. Я уверенно поднимался вверх, но еще не достиг зенита. Яхту для Фрэнка я проектировал как подрядчик, сам наблюдал за постройкой и получал лишь часть гонорара, названного мной вначале. Такое необычное соглашение могло впоследствии стать популярным и привлекательным для владельцев, потому что рисковал один я. И не только собственным гонораром.

Ради успеха мне было необходимо, чтобы некоторые спроектированные мной яхты попали в гонки на Кубок Капитана. До отборочных соревнований оставалось около месяца, и приглашения возможным участникам уже были направлены Национальной федерацией береговых гонок. Некоторые из тридцати претендентов тренировались в течение десяти — пятнадцати недель. А другие еще не имели яхт. Общим для них являлось то, что все они были очень богаты, очень азартны и готовы затратить шести— и семизначные суммы, чтобы добиться для своих яхт участия в команде, которая будет состоять из трех лодок.

Тот факт, что мои заказчики очень богаты, означал: множество людей к ним прислушиваются, и очень внимательно. Если я не соглашался, хуже того — ссорился с владельцем яхты, моя карьера оказывалась под большой угрозой. Я поставил многое на то, чтобы попасть в число участников гонок на Кубок Капитана, поставил все, что имел, и даже больше того, и в случае любого конфликта с заказчиком я буду разорен. А ведь я должен кормить отца, платить жалованье сестре Боллом, да впридачу содержать собственную яхту «Наутилус».

Я сел за письменный стол и постарался все обдумать. Это оказалось нелегко, мозг как будто находился в густом тумане, который всегда опускался, когда я очень уставал. Я пришел лишь к одному выводу: чем скорее мы поднимем «Эстета» со дна и доставим в портовую мастерскую, тем лучше.

За окном в фалах пришвартованных лодок завывал ветер. Выдался дьявольски скверный апрель, и при такой погоде не представлялось возможным поднять обломки яхты из сердцевины Зубьев. Но я никогда не любил сидеть спокойно и выжидать. Я набрал номер Невилла Спирмена.

Спирмены поселились в Пултни еще раньше, чем Эгаттеры. Они распоряжались уловами рыболовецких судов в заливе, ставили верши для омаров, работали в супермаркетах и управляли агентствами по продаже недвижимости. Невилл слыл одним из самых удачливых Спирменов. Он весьма умно воспользовался бумом в Пултни: расширил верфь, которая прежде изготовляла добротные тяжелые рыболовецкие лодки, и переоборудовал ее для производства гоночных яхт высшего класса. И при этом угрюмый старикан постоянно твердил, что бум долго не продлится и что ничего, кроме краха, он. Невилл Спирмен, не ждет. Однако скепсис как нельзя лучше сочетался в нем с поразительной проницательностью, он безошибочно угадывал, какая именно сторона бутерброда намазана маслом, так что, пока дела шли хорошо, на него можно было положиться... Телефон гудел долго.

Наконец Невилл ответил. В трубку был слышен жалобный скрип пескоструйных аппаратов.

— Привет, — сказал он.

— Баржа для поднятия судов на плаву у тебя?

Он сразу все понял.

— Да, но не в такую погоду. Чарли, я собирался тебе звонить.

— Да? — Ледяные ветры беды дули из телефонной трубки.

— Тут звонил сэр Алек Брин. Он попросил меня остановить работу над «Уиндджеммером», пока... все не прояснится. Он собирается написать тебе письмо.

— Это по поводу руля? — спросил я.

— Кажется. Он так думает.

— А ты сказал, что считаешь руль в порядке? Что НАСА и Военно-морской флот используют эти материалы?

— Послушай, — возразил Невилл, — ты же знаешь, что такое владельцы.

— Я выясню, что произошло на самом деле, — сказал я.

— Это было бы прекрасно. Тогда мы все сможем чертовски славно поработать.

— Прими заказ на эту баржу для меня. Мы отправимся, как только выдастся спокойный день.

— Будет сделано.

Сэр Алек Брин — еще один из моих клиентов. Через неделю нам предстояло закончить на верфи Спирмена спроектированный мною однотонник. Это была славная яхта и еще одна серьезная возможность для меня попасть в гонки на Кубок Капитана. Брин достался мне после некоторой борьбы с конкурентами. Проектировщики яхт вроде меня в такой же степени зависят от общественного мнения, как и поп-звезды. Отличие в том, что круг интересующихся лодками достаточно узок, состоит из полутора-двух сотен людей, которые могут себе позволить потратить четверть миллиона фунтов на яхту каждые три-четыре года.

Брин представлял собой любимый мною тип владельца. Он увлекался гонками парусных судов не больше, чем синхронным плаванием. Но наслаждался самой организацией дела. Похоже, ему недоставало этого в повседневной жизни: он управлял системой из ста двенадцати гравийных карьеров, которые приносили доход, оцениваемый аналитиками из Сити в сумму от трех до пяти миллионов фунтов в год. Найдя проектировщика и строителя яхты, Брин любил заняться подбором команды, затем садился и ждал, когда его имя появится в газетах. И он редко разочаровывался.

За ним закрепилась репутация хладнокровного дельца. Мне он скорее нравился. Невысокого роста, речь с легким северным акцентом, глаза с тяжелыми веками и сигара во рту. Он был из того разряда людей, кто может просидеть в углу комнаты незамеченным до тех пор, пока сам не откроет рот — в этот момент выяснялось, что именно он является центром всего происходящего. Когда я первый раз встретился с ним, он повел меня на экскурсию по своим карьерам и на ходу определил семнадцать разновидностей различных окаменелостей, явно одобряя прекрасную организацию Всевышним эволюционного процесса.

Одним из главных моментов, которым он восхищался в эволюции, был принцип выживания наиболее приспособленных. А Брин более, чем кто-либо из знакомых мне людей, был склонен к соперничеству, будь то в бизнесе или в узком мире береговых гонок, где обретался я. Брин не отличался сентиментальностью в отношении людей, работавших на него. Если они не делали, того, что от них требовалось, они мигом увольнялись, и он не стеснялся оповестить всех и каждого об этом факте. А дальше сказанное катилось само собой.

В кают-компаниях, клубах и других роскошных местах, где встречаются владельцы гоночных яхт, достаточно обмолвиться, что у Эгаттера проблемы — катастрофы — всегда любимая тема разговоров в таких местах, — и я стану фигурой недели, этой недели.

Я сделал попытку поговорить с ним по телефону. Он оказался недоступен, что неудивительно: если мне было сказано, что Брин послал письмо, значит, именно этим и следовало довольствоваться.

Я устал, плохо себя чувствовал и хотел спать. Но было слишком рано. Я решил выйти на свежий воздух. Уже в дверях я услышал телефонный звонок.

— Чарли... — Именно для того, чтобы не слышать этого голоса, я и отправился на прогулку.

— Арчер? Могу быть чем-то полезен?

— Некоторым образом, — ответили мне. Голос звучал ровно, в нем чувствовалось некоторое удовлетворение, но это ничего не значило. — Я слышал об «Эстете». Очень сожалею о Хьюго. — Он сделал паузу. — Как, завтра мы встречаемся? Ведь нам надо поговорить.

— Конечно, — сказал я. — До завтра.

Джек Арчер был управляющим в компании «Пэдмор и Бейлис». Они производили восемьсот лодок в год, и я совсем недавно подписал с ними контракт на проектирование полного набора яхт: семь моделей от небольших гоночных до крейсерских яхт со скуловыми килями.

Предстояла большая работа и не менее славная цена, которую «П. и Б.» согласились заплатить за каждую лодку.

Небольшие гоночные яхты создают репутацию проектировщику, если выигрывают гонки. Но на это не проживешь. Хорошо заработать можно только на крупных яхтах, заказы на них редки, как зубы у курицы. Я немало попотел, стараясь добиться этого контракта, и теперь очень, очень беспокоился по поводу того, что собирался мне сказать Арчер.

— Черт бы все побрал! — выругался я и вышел.

Чифи сидел на обычном месте в «Русалке» со стаканом рома в руке и пинтой горького пива у локтя. Он всегда отдыхал там и отводил душу после возвращения спасательной шлюпки. На берегу Чифи казался меньше ростом, чем за штурвалом «Эдит». Ничем не примечательный с виду человек — лысеющий, с густыми седыми бровями и крепкими загорелыми руками. Только глаза, голубые и проницательные, устремленные вдаль, за пределы продымленных стен «Русалки», к бушующему морю, казались необыкновенными.

— Выпей, парень, — сказал он.

— Я взял пинту горького пива.

— Ну этим огня не зажжешь, — сказал он с упреком.

— Я только что был у Салли, — сказал я.

Чифи кивнул:

— Это не Хьюго стоял у штурвала.

Та же мысль возникала и у меня. Хьюго был прекрасным рулевым, и он знал Пултни вдоль и поперек. Если бы у штурвала нес вахту он, то никогда не дал бы яхте приблизиться к Зубьям в такую ночь, как прошлая. Об этом я много думал и сказал сейчас.

— Если только что-нибудь не пошло наперекосяк на этой твоей лодке, — не сразу откликнулся Чифи. Хорошей лодкой, по мнению Чифи, мог считаться лишь «Королевский ковчег», укрепленный где только можно кусками железнодорожных рельсов.

— Ни одна из этих ваших чертовых гоночных яхт не пригодна для морского плавания. Погляди на Эдварда Бейса...

Я устал слушать, будто мои лодки не пригодны для морских просторов.

— Почему бы тебе не заткнуться? — сказал я.

Чифи посмотрел на меня. Его глаза казались менее острыми, чем обычно, он уже основательно нагрузился. Чифи тоже любил Хьюго.

— Бейс выглядел не слишком весело, когда я видел его вчера у Спирмена. Полагаю, с его «Кристаллом» не все в порядке.

Эд Бейс — еще один старожил Пултни. Он, Хьюго и я сдружились, едва научившись ходить. Пултниевские регаты, до того как здесь появились большие деньги, были не чем иным, как соревнованиями между Бейсом и его командой и мальчишками Эгаттерами. Мы весьма упорно практиковались на шверботе класса 505. А еще курили тайком крепчайший табак в сарае для сетей Чифи, бегали за девчонками, в том числе за Салли. Короче, одна банда.

После смерти отца Эд унаследовал ферму, расположенную недалеко от побережья. Когда-то земля Бейсов простиралась до самого берега, но Миллстоун за гроши приобрел прибрежную часть у двоюродного брата Эда. Кузен выпросил у Эда землю якобы для создания овцеводческой фермы. Эд, простак и добрая душа, уступил, а Миллстоун перекупил у кузена участок и наставил на нем одноэтажные коттеджи.

Это типично для Эда, он, если исключить гонки, был не способен на какие-либо хитрости. Имея порядочно земли, Эд задолжал банку. Его сорокафутовый шлюп «Кристалл» не мог выручить: быстроходная лодка, но корпус сделан из сплава двух металлов, которые плохо сочетались друг с другом. Охотников купить не сыскалось. Ходили слухи, что такое судно даже содержать слишком дорого.

— Ты с ним говорил?

— Он просил, чтобы ты заглянул, — сказал Чифи. — Ладно, я ухожу. Ты должен проверить все-таки этот свой чертов руль. Я слышал много пакостей.

— Ничего невозможно проверить, пока не вытащим «Эстета». Но я собираюсь навестить Генри Чарлтона в «Стоук-Мандевиле» на всякий случай, если он что-нибудь вспомнит.

Я прикончил пиво и потащился по крутой мостовой с мыслью: надо позвонить Хьюго и поговорить о «Кристалле», вдруг сумеем чем-то помочь. Затем я вспомнил, что Хьюго нет.

 

Глава 4

Дома я устало застелил постель, вымыл посуду. Затем налил виски, поставил пластинку Джона Колтрейна на проигрыватель и заходил по комнате как в сумрачном забытьи, бессмысленно поправляя картины на стене, переставляя с места на место безделушки. Я остановился перед небольшой зеркальной коробочкой, где хранилась бронзовая медаль, завоеванная мною на Олимпийских играх в Монреале. Глядя на нее, я старался вспомнить прилив сил, испытанный там, свою уверенность, что теперь в жизни у меня все всегда будет в порядке. В зеркале я увидел худое лицо, светлые волосы, торчащие спутанными прядями над узкими скулами, впалые щеки и глубоко провалившиеся глаза, под которыми набрякли мешки. Это было лицо не олимпийского чемпиона, а человека, ставшего причиной смерти своего брата, некой личности, чья профессиональная пригодность теперь находилась под сомнением.

— Да! — сказал я. Отражение в зеркале нисколько не походило на Чарли Эгаттера, каким его знали читатели «Яхтсмена» или зрители программ Би-би-си, посвященных парусному спорту. Тот Эгаттер — и так было на самом деле — выглядел загорелым подтянутым оптимистом. А серые пессимисты, подобные тому, сегодняшнему, в зеркале, не могут рассчитывать на успешную карьеру.

— Да! — сказал я снова. Я выключил стереопроигрыватель, вылил остатки виски в раковину и принял душ. Затем вывел «БМВ» из гаража и поехал прочь от побережья, оставляя за собой ржавую пыль.

До дороги А303 двенадцать миль, а там недалеко окраины Лондона.

По пути я позвонил в госпиталь. Мне сказали, что Генри в сознании и способен разговаривать. Пока я пробивался на «БМВ» сквозь поток машин, я старался не думать о том, что он может сказать. Я знал, что Генри меня не любит, и, признаться, он мне тоже не слишком нравился. Он всегда стремился создать впечатление, будто мир построен исключительно для его нужд, а окружающие существуют только для того, чтобы выполнять его распоряжения или оказываться побежденными в конкуренции с ним. Я не встречал другого такого человека, который бы так отчаянно нуждался в победах, как Генри. Он был то груб, то покровительственен по отношению к Чифи, а к Хьюго относился так, будто тот был его изобретением.

Ровно в два часа я прибыл в госпиталь «Стоук-Мандевиль». С тревогой шел я за бойкой сестрой по солнечным коридорам, покрытым зеленым линолеумом.

— Думаю, он будет рад увидеть вас, — сказала она. — Но даю вам на свидание не больше пяти минут.

Генри лежал в отдельной палате. Лицо выглядело крупным и красным на фоне подушки и гипсовой повязки, покрывавшей верх туловища. Мои глаза скользнули по возвышающейся под одеялом нижней части тела. Обычно в теле чувствуется какое-то напряжение. У Генри оно отсутствовало. Только глаза двигались, затуманенные и налитые кровью.

— Генри, я пришел, чтобы сказать, как я сожалею...

— Благодарю, — произнес он невнятно.

— Что произошло?

— Я стукнулся головой. Не мог пошевелиться. — Он явно был одурманен лекарствами. Видимо, в госпитале ему не рассказали всего.

— Гонки, — сказал я. — Можешь ты говорить об этом?

— Кто победил? — спросил Генри.

— Бистон.

— Проклятье! — сказал он. На миг его глаза прояснились. — А что ты тут делаешь?

— Я хотел бы узнать, как... что случилось, — начал я медленно. Не имело смысла притворяться перед Генри, будто мы испытываем симпатию друг к другу.

— Что же, я скажу тебе. Зубья были с подветренной стороны. Шли хорошо, держали на створ причального маяка. — Он нахмурился. — Управление отказало. Штурвал не слушался, никак. Дальше не помню. А как Хьюго?

Вошла сестра.

— Ну, мистер Чарлтон, давайте подготовимся к визиту доктора?

— Как Хьюго? — переспросил Генри.

— Не беспокойтесь о нем, — сказала сестра.

— Вот что! — Внезапно Генри заговорил четко и громко. — Это все чертов руль Чарли Эгаттера. Он сломался. Я напрягся.

— Чарли... чертов... Эгаттер... — повторил он голосом, полным презрения и гнева. По щекам у него покатились слезы.

— Теперь вам лучше уйти, — сказала сестра.

Я отвернулся, видя, как она передвигает ширмы, и слыша ее жизнерадостную болтовню. Жизнь продолжается, тараторила девица, доктор Амин такой милый, Берни из соседней палаты уже катается в коляске, разве это не здорово?

Я почему-то сказал:

— Извините, — но никто не услышал.

Я повернулся и покинул госпиталь.

* * *

Домой я ехал словно робот. Хьюго был управляющим одного из самых технически совершенных в мире плазов для парусников. Недавно он купил новую компьютеризованную машину для кройки и сделал для «Эстета» новый грот. Он и Генри отправились испробовать его в Булонь-Брейсер — первой гонке сезона. Она проводилась для команд из двух человек в качестве пробной перед соревнованиями на длинные дистанции, и владельцы яхт проверяли на ней новое оборудование и рулевых. Яхты направлялись по Ла-Маншу до мыса Гри-Не и назад. Стартовали во время утреннего прилива и возвращались через два дня. На сей раз они отправились по Ла-Маншу при пятибалльном западном ветре, который вскоре перешел в юго-западный, усилившись до шести, а затем и до восьми баллов. Это радовало, ибо означало, что лодкам не придется, на обратном пути, когда команда уже устанет, идти, тяжело лавируя, против ветра.

Главной проблемой при юго-западном ветре были Зубья. Подход к Пултни приятен и легок. Все, что вам нужно делать, если вы знаете, где находитесь, — это держаться восьми с половиной миль от берега, пока не откроется вход в гавань, а ночью — пока вы не окажетесь строго к югу от маяка. Это даст вам возможность проскочить вдоль южного края Зубьев, которые стеной идут параллельно берегу. Затем вы идете прямо на маяк. Гонки выигрывают хорошие навигаторы, которые срезают путь даже в такую ночь, какой была прошлая. Вообще-то, это довольно безопасно, при условии, что ваша рулевая передача выдержит, но у вас вряд ли мелькнет мысль о рулевой передаче, так как она и создана для того, чтобы выдерживать. Если же она подкачает во время юго-западного ветра, конечно, вы окажетесь в скверной ситуации, когда вас будет сносить в подветренную сторону — на северо-восток, к скалам.

Я содрогнулся, представив себе это. Дождь, завывает ветер с Бискайского залива. Сильно зарифленный грот и штормовой стаксель, яхта кренится к белеющим в морской пене рифам в нескольких сотнях ярдов к северу. Генри прикован к штурвалу, соображая, как проскользнуть мимо рифов, держась как можно круче к ветру. И вдруг штурвал в его руках становится непослушным, яхта разворачивается носом к ветру, все кругом хлопает и ревет, а ветер гонит лодку назад, прямо в пасть к скалам...

Это было невозможно. Но именно так и случилось. Я подумал о спасательном плоте, о том, что произошло с ним, И теперь дал волю слезам.

Домой я попал к девяти. Солнце висело над Беггэрмен-Клифф, за ним по заливу тянулась полоса оранжевых пятен. Далеко в море от Зубьев поднимались струйки тумана, солнце золотило их.

Ноги казались невероятно тяжелыми, когда я поднимался по изогнутой лестнице. Я умылся, упал на постель и заснул.

 

Глава 5

Телефон. Во рту ощущение, что его ополоснули клеем. Я с трудом разлепил глаза и губы.

— Чарли. — Ровный жизнерадостный голос, это Арчер. — Звоню на всякий случай, подтвердить, что все в порядке.

— В порядке? — спросил я, плохо соображая.

— С сегодняшней встречей.

— Ох! — Я легко мог представить его, розового, вычищенного, всегда стремящегося поступать как полагается. Арчер — весьма правильный человек. — Конечно, — сказал я.

— Десять часов подойдет?

— Разумеется.

Я спустил ноги с кровати и сидел, глядя на них. Чертов Арчер! Но надо делать вид, что все нормально.

Со ступеньками нелегко было договориться, а электрошнур не хотел вставляться в чайник. Две полные ложки растворимого кофе в небольшом количестве воды несколько улучшили мое состояние. Мир начал оживать. Я надел брезентовые штаны, фуфайку с пропиткой, рабочие ботинки и пошел в контору. Почты приволокли почти в три раза больше обычного. Может быть, обращались те, кто хотел заказать постройку яхт. А может, и не они.

Одно письмо я сразу вскрыл, поскольку ожидал его и хотел поскорее с ним покончить. Конверт украшал вензель сэра Алека Брина. Неожиданностей не оказалось. Говорилось: он понимает, что во время океанских гонок бывают несчастные случаи, но — уверен, я соглашусь — до выяснения причин гибели «Эстета» работа над проектом не может продолжаться. Есть ли у меня какие-нибудь возражения?

Возражения у меня были. Я набрал номер Брина. Секретарша, которая вчера говорила мне о невозможности беседы с шефом, сегодня соединила без отговорок.

— Да, — ответил Брин.

— Я получил письмо, — сказал я, — и думаю, что это несправедливо с вашей стороны.

— О? — произнес Брин.

— Вы решили, что лодка плохая, прежде, чем у вас появились основания для такого вывода.

— Верно, — ответил Брин. Последовала пауза: я представил, как он вынимает изо рта сигару. — Я имею на это право.

— Но справедливо ли ваше решение?

Брин опять замолчал — реакция человека настолько могущественного, что ему абсолютно наплевать, если это создает какую-то неловкость.

— А я и не обязан быть справедливым, — наконец сказал он. — Я просто принимаю решение, не думая, справедливо это или нет. Я пустил в ход последнюю карту:

— Если мы остановим работу сейчас, у вас не окажется яхты для участия в отборочных гонках на Кубок Капитана. Осталось меньше месяца.

— Доставайте со дна вашу лодку, а дальше посмотрим, — сказал Брин. — Вообще-то, и в следующем году будут гонки. Ну, Чарли, мы славно побеседовали, а теперь — пока.

Он был прав. Он мог подождать. Это мне нужно спешить. Мне было необходимо, чтобы моя яхта в этом сезоне, непременно в этом, участвовала в гонках, дабы произвести впечатление на фирму «Пэдмор и Бейлис» и на всех остальных. Именно поэтому Арчер так заинтересован в нашей прогулке под парусом.

Я посмотрел на часы: без десяти десять. Время забыть о грозящем банкротстве, не думать о бедном Хьюго, придать лицу приятное выражение и сыграть роль обаятельного человека.

* * *

Джек Арчер организовал для меня участие в телевизионной программе «Век паруса», посвященной классическим яхтам. Все, что от меня требовалось, — это собрать команду, благородно смотреться у штурвала и наслаждаться даровой рекламой, хотя я не слишком представлял, что могла она дать проектировщику лодок, если у него нет заказов.

Группа телевизионщиков ожидала на набережной. Я показал им «Наутилус» — ее длинный, бутылочно-зеленый, острый, как клинок, корпус выглядел элегантно среди более плебейских лодок у причала. Режиссер начал снимать дальний план, а я прислонился к стене офиса в ожидании гостей.

Первым прибыл Джонни Форсайт, высокий и тощий, его жесткие щеки носили следы старых угрей. Он не вполне принадлежал Старому Пултни, но также не вполне относился и к Новому. Джонни служил в морских частях особого назначения, откуда вышел с твердым намерением провести остаток жизни в качестве мариниста. Ради этого он с женой приехал в Пултни примерно за пять лет до вторжения Миллстоуна.

Скоро стало очевидным, что Форсайт лучше строит лодки и управляет ими, чем пишет картины. Он был блестящим тактиком в гонках, хотя и несколько агрессивным. Во время сезона он зарабатывал в качестве консультанта по организации береговых гонок. Остальную часть года перебивался случайными доходами: то в качестве посредника при продаже, то спроектировав какую-нибудь лодку, то на подсобных работах на верфи Спирмена. Его жена заведовала кухней в закусочной под названием «Лобстер-Пот», расположенной недалеко от верфи Спирмена на Коуст-роуд. Откровенно говоря, готовила она неважно. Но зато ладила со всеми, и Джонни тоже ладил со всеми, оба они были славные люди. Правда, меня он всегда немного озадачивал. Он многое умел и мог бы весьма преуспеть, если бы полностью сосредоточился на каком-то деле. Но это ему не удавалось, и он так и остался посредственностью, если не считать редких блестящих вспышек.

Джонни подошел ко мне:

— Сожалею о Хьюго.

— Можешь прийти на похороны? — спросил я.

— Конечно. — Он похлопал меня по плечу. — А что сегодня?

— Скотто на борту. И Джорджия.

— А! — сказал Форсайт, тонкие губы раздвинулись в усмешке. — Прелестная Джорджия, шоколадная чаровница. Я заскочу и помогу им.

Я поглядел ему вслед, подумав, что Джорджии, которая приехала из Тринидада, могло не понравиться его определение. Джонни были свойственны небольшие бестактности.

Не успел Форсайт удалиться, как из-за швартовой тумбы возник новый человек. Строен, слишком нарядно одет в блейзер и фланелевые брюки, загар чересчур темен и ровен, чтобы быть естественным.

— Привет, — сказал он с тем, что, возможно, считал мальчишеской улыбкой. — Гектор Поллит из «Яхтсмена», а вы — Чарли Эгаттер. Есть у вас свободная минутка?

Я взглянул на набережную. К стоянке подкатил «мерседес», и плотная фигура направилась по просмоленному булыжнику в нашу сторону.

— Нет, — сказал я.

Поллит проследил за моим взглядом, и глаза его загорелись.

— Это Джек Арчер! — сказал он. — Вы для него строите лодку?

— Не лично для него.

— Ага, — сказал Поллит. — Контракт, не так ли? Для «П. и Б.»? Послушайте, не скажете ли вы нам что-нибудь о трагедии с «Эстетом»?

— Хьюго был моим братом, — сказал я. — Я очень расстроен и не собираюсь обсуждать личные дела с прессой.

— Ах да... Конечно, мы все очень опечалены. Вы проектировали «Эстета», не так ли? — Он прекрасно это знал. — Ходят слухи, что там возникли трудности с управлением?

— Кто вам сказал?

— О, знаете, слухи. Но читатели хотели бы знать.

— Когда спасательная баржа поднимет «Эстета», я смогу, разобравшись в случившемся, сделать заявление.

— Конечно, — сказал Поллит, бодро кивая. Но не закрыл блокнот. — Доброе утро, мистер Арчер.

Арчер был солидным, ловким и бережливым. Когда-то он выиграл одну из одиночных гонок через Атлантический океан, быстро завоевал репутацию стойкого парня и великолепного рулевого, и на него долго держался большой спрос в международных кругах. Но теперь он сочетал участие в соревнованиях с работой у «Пэдмора и Бейлиса». Он утверждал, что выступает против коммерциализации гонок. Когда он не откладывал подписание контрактов, он мне нравился.

Он выдал Поллиту стандартную улыбку и подал мне руку. Его пожатие было теплым, сухим и сильным.

— Не пойти ли нам прямо к яхте? — предложил я.

— Это рабочий визит, мистер Арчер? — спросил Поллит. Арчер улыбнулся ему. Он должен был продать в год восемьсот яхт, так что он улыбался многим журналистам.

— Что именно вы имеете в виду? — спросил он.

— В Каусе говорят, будто вы ведете переговоры с Чарли о постройке серии яхт.

— В самом деле? — сказал я. Меня сейчас волновало другое. Единственным способом спасти контракт с «П. и Б.» было помалкивать о нем, пока я не смогу доказать, что «Эстет» затонул по причинам, не связанным с его конструкцией.

— Я восхищаюсь работой Чарли, — сказал Арчер.

— А как насчет слухов об «Эстете»? — Поллит подмигнул, будто он вместе со мной забавляется, а не пытается лишить меня средств к существованию благодаря статье, которую он мог настрочить.

— Болтают кое-что, — отозвался Арчер. — Но взрослые люди не питаются сплетнями, не так ли? Рад был встретить вас, Гектор. Поллит упорствовал:

— Но эти слухи достаточны для того, чтобы не подписывать контракта. — Он глуповато улыбнулся с извиняющимся видом и затем выдал: — Есть ли у вас на примете другой проектировщик, в случае... если здесь случится неудача?

У меня зачесались руки от желания наподдать ему. Арчер улыбнулся, покачал головой и сказал:

— Нам надо идти.

— Конечно, — согласился Поллит и слинял.

— Погляди, — сказал Арчер, — вон и другой объявился. На этот раз это был корреспондент по парусному спорту из «Морнинг пост». Мы побежали к «Наутилусу».

— Уф! — выдохнул Арчер и усмехнулся. Его усмешка выглядела мальчишеской, симпатичной и обеспечивала продажу по крайней мере сотни яхт в год для «Пэдмора и Бейлиса».

«Наутилус» был переоборудованной двенадцатиметровой яхтой и светом моих очей. Хьюго и я нашли ее пятнадцать лет назад на илистом берегу около Бернхэма. Совместная работа с Хьюго научила меня большему, чем любые курсы кораблестроения. Вместе с краской, обшивкой и винтами мы вложили в эту лодку наши души. Теперь эта темно-зеленая с золотой полосой поэма вызвала у меня почти такие же чувства, как встреча с братом. Почти.

Мы отдали швартовы и пошли мимо причала под парусом. Я чувствовал знакомый напор воды на штурвал и украдкой посмотрел на верхушку грота. Каждый раз, когда я оказывался на борту «Наутилуса», это походило на возвращение домой.

* * *

— Ладно, — командовал режиссер. — Теперь, мистер Эгаттер... Чарли, не могли бы вы сказать, кто есть кто?

Я представил ему Форсайта, а также Скотто и Джорджию. Скотто был симпатичным гориллой-блондином из Крайстчерча, Новая Зеландия, он трудился как вол на яхтах в Пултни, и в частности проводил много времени на борту «Наутилуса». Джорджия, его подружка, своим трудом проложила путь по Атлантике из Тринидада и так же ловко управлялась с яхтой, как и Скотто.

— Хорошо, — сказал режиссер. — Давайте начнем. Он обстрелял меня вопросами, и я отвечал не думая, потому что все время, оглядывая яхту, вспоминал: вот эту часть палубы брат собирался заменить на следующей неделе, а это деревянная голова турка, ее Хьюго привязал, когда мы последний раз ходили на Скагеррак.

Когда телевизионщик иссяк, он перекинулся на команду; я слышал, как он выпытывал, что для них значит ходить на двенадцатиметровой яхте; очень мудрый вопрос. Подошел Арчер и встал около штурвала.

— Чарли, тебе не понравится то, что я собираюсь сказать тебе сейчас. — Голубые глаза на его смуглом, обычно бесстрастном лице выражали беспокойство, но подбородок решительно выдался вперед, будто именно он принял решение и не допустит, чтобы его остановили.

— Что? — спросил я.

— Мы решили пересмотреть свое отношение к контракту, — сказал он.

— То есть аннулировать его. — Большое белое крыло паруса «Наутилуса» наполнилось, и я мягко повернул яхту к ветру, пока передняя шкаторина не задрожала.

— Не надо усложнять ситуацию, — сказал Арчер. — Мы приостанавливаем действие контракта до выяснения всех причин крушения «Эстета». — Он выдал это, как бы говоря: ну вот так-то, и оставим это.

Но я не хотел отмолчаться.

— Ты прислушиваешься к слухам, — сказал я. — Арчер, ты ведь мне друг. Что ты слышал?

— Говорят, что отвалился руль, — сообщил он. — Говорят, что у тебя не будет лодки для отборочных гонок на Кубок Капитана в этом году.

— Я думал, серьезные люди не столь жадны до слухов, — усмехнулся я. «Наутилус» с уютным всплеском нырнул в волну.

Голубые глаза Арчера теперь определенно выражали беспокойство.

— Послушай, — сказал он, — если эти сплетни обойдутся нам в два отказа от покупки, то мы потеряем пятьдесят тысяч монет. А дальше слухи могут привести к двум сотням отказов. Понял?

— Итак, вы расторгаете контракт.

— Приостанавливаем его. Если сумеешь убедить нас и прессу, что причина заключалась не в ошибках проекта «Эстета», и если сможешь одну или две лодки протащить хотя бы в отборочные соревнования, мы все будем счастливы. Я ничего не могу сказать более прямо.

— Жестоко, но честно, — ответил я с иронией.

— Не будь чертовски ребячлив, Чарли. Мы поворачиваем назад, — сказал Арчер.

— Конечно, — согласился я и начал пропускать штурвал под руками. — Я думаю, пора возвращаться.

Режиссер попросил:

— Еще двадцать минут, пока не изменится освещение.

— А пошел ты... — сказал я.

Скотто потравил шкоты, и острый нос «Наутилуса» повернулся в сторону расположенных ярусами домиков Пултни. Я знал, что веду себя как безумец. Но теперь, когда не было Хьюго и не было работы, я как будто завис над пропастью без всякой видимой опоры.

Кроме опоры на друзей, подумал я. Скотто и Джорджия выглядели обеспокоенными, а Форсайт повернулся к режиссеру телевидения — Джонни что-то объяснял ему. Втолковывал, что я несколько нервно настроен, смерть в семье, бедный парень? Или, может, он старался немножко подсуетиться, чтобы сделать небольшую рекламу самому себе?

Всегда нелегко угадать, что собираются предпринять ваши друзья в этом исполненном спортивного духа мире прибрежных гонок.

 

Глава 6

Когда я пришел домой, позвонила сестра Боллом.

— Вашему отцу немного лучше, — сказала она бодро.

Я поднялся в его половину.

— Барнс заходил, — сказал он. — Рассказал о твоем брате. — Его глаза оставались розовато-голубыми и яркими. — Твоя мать ужасно бы расстроилась, бедная девочка. — Отец помолчал. — Несчастный парень. — Он поднял худые плечи в глубоком вздохе. — Давай выпьем. — Он наполнил стаканы из бутылки, которую прятал под пледом. — Помню день, когда вы, два маленьких плутишки, потопили того адмирала, что приехал открыть регату. Прокололи его втулки, не так ли? — Он покачал головой. — Славный парень Хьюго. Чертовски печально. — Слеза образовалась в уголке глаза и упала в стакан с виски. Он осушил стакан и смотрел, как я делаю то же самое, словно священнослужитель, наблюдающий за огненным причастием. Вопрос был закрыт.

Я заставил себя рассказать отцу о проблеме с Арчером, с усилием подбирая слова. Он покачал головой при упоминании этого имени.

— Арчер! — сказал отец. — Он был чертовски хорош, когда парусный спорт был спортом. Жаль, что Арчер стал профессионалом. — Я уныло ждал. Все, что будет дальше, я знал заранее. — Конечно, когда я был парнем, мы не думали о деньгах, — продолжал вспоминать он. — Ты ходил под парусом, потому что чертовски хотел этим заниматься. Никто не финансировал мне строительство «Петрела». — На «Петреле» он прошел в одиночку от Сан-Франциско до Йокохамы в двадцать шестом году. — И гонки тогда были удовольствием, как ты знаешь. Теперь на палубе одни головорезы и законники в кокпите. И нельзя назвать эти штуки лодками.

— Какие штуки?

— Те самые. — Сердце у меня упало, когда его костлявая, в старческих пятнах рука поднялась в знакомом жесте и начала что-то ощупывать. Он опять ускользал. — Эти каноэ из серебряной бумаги, которые вы называете яхтами. Я слышал, один из твоих пластиковых рулей отвалился.

— Кто тебе сказал?

— Не помню. Кто-то. В мое время делали рули из дуба. И скрепляли железом. Это разумно. Кстати, где твой брат? Давно я его не видел. — Я вцепился в ручки кресла. — Что касается меня, я бы не дал руль из пудинга своему брату. Кто-то сказал, что он умер.

Так я сидел в маленьком персональном аду, в то время как отец в очередной раз впал в состояние, когда мысли его начинали путаться, прошлое и настоящее завязывалось в один узел. Единственное, что он знал твердо, — это что кто-то обязательно будет платить медицинской сестре и заботиться о нем.

Если дела пойдут так, как они обстояли сейчас, уверенность отца в прочности своего бытия окажется не слишком-то обоснованной.

* * *

Я провел почти весь день в офисе. Не то чтобы там накопилось много дел. Но я сидел за чертежной доской, пытаясь набросать эскиз парусника с мотором, который вряд ли теперь будет построен для фирмы «Пэдмор и Бейлис». И когда мне это надоело, я выглянул в окно и увидел, как Чифи замазывает свинцовым суриком ржавые места на лебедке, чтобы спустить плетеную ловушку для ловли омаров. Было бы гораздо проще, подумал я, установить верши.

Телефон. Салли. Говорила так, словно крепко обмотала шею шарфом.

— Это про Генри, — сказала она. — В больнице. Доктор сказал ему, что ноги останутся парализованными. Он... — Голос распался на звуки, похожие и на кваканье, и на рыдание. Я слышал, как она набрала воздух в легкие. — Он надел на голову пластиковый мешок и задушил себя, — сказала она.

Губы Чифи шевелились, и я знал, что, счищая ржавчину, он поет.

— Я приеду, — сказал я.

* * *

У подъезда стоял пикап «субару». Я вошел без стука. Из гостиной доносились голоса, кепка Хьюго исчезла с головы мраморной птицы. Его пальто тоже испарились с вешалки у двери. Я смотрел на то место, где они висели раньше, когда за спиной послышался голос Салли:

— Кто-нибудь что-нибудь выяснил? — Она плакала.

— Нет еще. Море неспокойно.

— Да, действительно. Бедный Чарли, как ужасно.

— Не беспокойся обо мне, — глупо сказал я. Мелькнула улыбка, щеки Салли стали маленькими и круглыми, что на секунду сделало ее похожей на девочку.

— Это лучше, чем беспокоиться о себе. Я слышала, полагают, что дело в системе управления яхтой. Входи. Эд Бейс здесь.

— Это ужасно... с Генри. Как Эми?

Салли пожала плечами:

— Негодует. Ты ведь знаешь Эми. Только... — Она заколебалась.

— Да?

— Ну, она, может... Боже, как ужасно это говорить... Но они с Генри не особенно ладили. Я думаю, что, возможно, втайне она чувствует облегчение.

Я вспомнил недавний разговор с Эми. Менять его проклятые — или вонючие? — пеленки, сказала она.

— Может, ты и права.

Салли задрожала, и я заметил, что она опять готова заплакать.

— Пошли. Выпей.

Было здорово вновь оказаться вместе с Салли и Эдом, однако брешь, оставленная Хьюго, ощущалась очень болезненно.

Эд был крупным мужчиной с вьющимися волосами, как всегда, одетый в грязный рабочий комбинезон. Он сидел на диване, держа в руке стакан с виски. Никто из нас не нашел, что сказать. Наконец я спросил, что за проблема у него с яхтой «Кристалл». Он ответил, что все прекрасно, хотя прозвучало это не вполне убедительно.

— Фрэнк Миллстоун хочет ее купить, — сказал он.

— Так продай.

— Мне вообще неохота что-нибудь продавать Миллстоуну, — сказал он. — Особенно после этой истории с землей.

Казалось, ему хочется переменить тему. Поэтому я рассказал Салли и ему о Миллстоуне и Брине, но не упомянул о контракте с Арчером.

— Ублюдки, — сказал Эд. — Они не смеют.

— Смеют.

— Что тебе необходимо, так это рекламная поездка. Пикничок. Возьми их прогуляться на какой-нибудь другой яхте с таким же рулем.

Это было первое позитивное предложение, сделанное кем-либо с момента возвращения спасательной шлюпки. Оно заметно ослабило у меня чувство подавленности. Я засмеялся:

— Ты хочешь, чтобы я убедил их, будто лодки Эгаттера хороши. Тогда, по-твоему, Миллстоун отстанет от меня.

— Ну... в общем, да, — сказал Эд. — Почему бы тебе не взять напрокат «Аэ» у Билли Просероу?

— Позвони ему прямо сейчас, — сказала Салли, заражаясь внезапно возникшим в комнате воодушевлением. — Давай.

«Аэ» была копией «Эстета» и теперь представляла собой единственный образец яхты, где был установлен руль, созданный по новой технологии. Очень быстроходная лодка, и Билли Просероу твердо намеревался принять участие в ирландской команде в гонках на Кубок Капитана.

— Что это докажет? — сказал я. — Руль же не отвалится по заказу!

— Это докажет, что ты не обеспокоен, — сказала Салли. — И во всяком случае, я была бы рада провести уик-энд в Кинсейле. — Она улыбнулась, а за улыбкой последовали две слезинки, скатившиеся по щекам. — Похороны завтра.

Итак, больше для того, чтобы не думать о похоронах, чем из-за чего-нибудь еще, я позвонил Билли Просероу, жившему среди зеленых холмов за Кинсейлом, и спросил, не могу ли я одолжить его яхту на субботу. Просероу торговал чистопородными лошадьми и любил азартные игры. Идея ему весьма понравилась.

В конце концов, все, что я должен сделать, — это заказать чартерный рейс самолета, затем разослать приглашения и надеяться, что у меня останется достаточно денег на бензин, чтобы доехать до аэропорта.

 

Глава 7

В кино во время похорон обычно идет дождь. В Пултни дул ветер. Именно поэтому памятники на вершине кладбищенского утеса укреплены грудами камней, а церковь прячется в углублении за насыпью, покрытой азалиями и рододендронами. Азалии только начинали цвести, желтые цветы на фоне зеленых листьев, в тот день, когда провожали Хьюго. Я стоял и молча наблюдал, как комья земли стучали о крышку гроба. Место для могилы нашли среди множества надгробий семейства Эгаттеров.

Толпа собралась большая, но никто не смотрел на памятники. Жители Пултни знали их наизусть, и вообще яхтсмены не слишком интересуются такими вещами, как монументы и плиты. Чифи, который тоже нес гроб, сказал позднее: по его мнению, многие яхтсмены пришли на похороны не из уважения к умершему, а чтобы убедиться — лучший рулевой города и в самом деле на шесть футов завален землей.

Они собрались также посплетничать. Краем глаза я подметил немало многозначительных взглядов. Я чувствовал, что начинаю злиться, ведь это похороны Хьюго, а яхтсмены вели себя словно на коктейль-ном приеме.

Позже ко мне пробрался Невилл Спирмен. Как всегда, он выглядел усталым и немного хитроватым.

— Очень сожалею о... обо всем этом, — промолвил он. — Послушай, Чарли, я перекинулся словцом с Алеком Брином и Фрэнком Миллстоуном, они сказали, что найдут время, чтобы прокатиться с тобой в Ирландию.

— Очень мило с твоей стороны, — сказал я.

— О нет, — возразил Невилл. — Тут вопрос самосохранения, приятель. Я не хочу, чтобы моя верфь теряла работу.

— Во всяком случае, спасибо. Невилл, — поблагодарил я еще раз.

Он мрачновато пожал плечами и прошаркал обратно к толпе, которая вытекала через кладбищенские ворота. Я чувствовал себя усталым и опустошенным, наблюдая, как люди избегают глядеть на меня.

— Эй, Чарли, — сказал кто-то у меня за спиной. Гектор Поллит, журналист. Он улыбался, дорогие зубы выделялись на фоне дорогого загара. — Как дела?

Мое раздражение закипело и выплеснулось через край.

— А как вы полагаете?

Он покачал головой:

— Дела плохи.

— Да. А теперь прошу меня извинить.

Салли окружили мужчины в дорогих костюмах для парусного спорта. Она поймала мой взгляд, и я увидел, как она театрально закатила глаза. Поллит упорствовал:

— Я слышал, что уик-энд вы проводите в Ирландии?

— Верно, — подтвердил я.

— Не будете возражать, если я приму участие в поездке?

Он улыбался. Ты — паршивый ублюдок, подумал я. Мы оба знали, что Гектор Поллит — это пистолет, нацеленный в мою голову. Ничто из того, что я сумел бы доказать своим клиентам, затащив их в самолет, не принесет мне пользы, если не убедить Гектора Поллита.

— Нет, — ответил я, тоже с улыбкой, от которой стало больно лицу. — Добро пожаловать на борт, Гектор. — После этого я быстро отошел, чтобы не разбить его башку о какой-нибудь памятник.

Я нашел Салли около своего отца, их тесно окружала толпа людей. Салли безмолвно, со спокойным лицом плакала. Слезы лились из ее продолговатых зеленых глаз и падали на двубортный пиджак из серого шелка.

Мой отец в синем шерстяном костюме, сжавшийся в инвалидной коляске, выглядел совершенно потерянным. Он смотрел на яхтсмена, стоящего перед ним, и говорил задумчивым голосом:

— Какая огромная задница!

Я увел их. Предполагалось, что все будут пить чай в доме Салли. Но мы оставили чай для дам, а сами, забрав Эда Бейса, Чифи и некоторых очень старых друзей, пошли ко мне, где, сидя на солнце, укрывшись от ветра, пили виски, пока все не начали плакать.

В последующие дни ветер не стихал и море ревело вокруг Зубьев. Телефон в офисе молчал, только журналисты звонили, ожидая сообщений по поводу того, что теперь называлось "катастрофой с «Эстетом».

Отец после похорон впал в буйство, и его невнятные крики, доносившиеся до меня, делали атмосферу в доме угнетающей. Кроме того, я знал, что надо платить сестре Боллом, и денег мне хватит всего лишь на двухмесячное жалованье ей. Путешествие в Кинсейл, которое сначала выглядело как неприятная обязанность, представлялось мне теперь солнечными каникулами.

* * *

Я договорился, что заеду за Салли в субботу в половине девятого. Мелкий дождичек сыпал со стороны моря, и сводки погоды предсказывали понижение давления над Атлантикой. Несмотря ни на что, Салли радостно помахала мне с порога и запрыгнула в машину со счастливым — приятно смотреть — предвкушением. На похоронах она выглядела привидением, а сегодня утром была свежа, как стакан только что выжатого апельсинового сока. Ее удивительная кожа светилась, глаза блестели, и короткие черные волосы отчетливо и ярко выделялись на фоне белоснежной шеи.

— Итак, — сказала она, — каков наш план?

— Встречаемся в аэропорту Плимута в десять часов, чтобы выпить кофе и обменяться нечестивыми взглядами. Состав: Арчер, Брин, Миллстоун, Поллит — первый класс. Обслуга: ты, я, Джорджия, Скотто... Даем ленч для Просероу, чтобы он мог послушать сплетни. Затем идем под парусом, подвергая лодку жесткому и необычному испытанию.

— Что ты имеешь в виду?

— Как гид я хотел бы кое-что интересное оставить про запас.

— Хорошо. Дальше, пожалуйста.

— Выпивка и обед у моего друга Просероу, торговца лошадьми и владельца «Аэ».

— А мы должны участвовать?

— Контакты с общественностью обязательны, — сказал я. — Просероу интересуется новым рулем. Другие станут ему завидовать, а ничто так не способствует ведению дел, как зависть.

— О! — сказала она. — В данном случае, вероятно, так. Остаток пути мы провели в бодром расположении духа, несмотря на занудный дождик и угрюмость окраин Плимута, расположенных вдоль дороги к аэропорту, и вылезли из машины в исключительно хорошем настроении. К сожалению, это настроение не сумело выжить в атмосфере заказанного мной отдельного помещения.

И пассажиры первого класса, и обслуга уже пребывали там. Фрэнк беседовал с Арчером и Подлитом. Брин бросил взгляд из угла, где он золотым пером делал заметки на полях «Файнэншл таймс». Он был небольшого роста, коренаст, с копной волнистых седых волос.

— Чарли, — окликнул он и вышел, чтобы пожать мне руку. Затем я почувствовал, что меня оттесняют в угол. Брин ничего не делал без причины.

Прижав, к стене, он вынул сигару и уставился на меня холодным взглядом.

— Чарли, — сказал он, — я обязан сказать, что меня пришлось уговаривать согласиться на эту поездку. Давай присядем. — Мы сели и таким образом уравнялись в росте. — Я приехал потому, что считаю тебя хорошим специалистом и хочу, чтобы ты прошел полосу невезения. Кроме того, я считаю, что надо поддерживать таланты. Но до тех пор, пока это дает результат. Ладно? — Он улыбнулся и хлопнул меня по спине. — Это все, — заключил он и вернулся к газете.

Я пошел заказать кофе.

Поллит ухмыльнулся.

— Доброе утро, Чарли, — поздоровался Арчер и вновь приблизил свое ухо дипломата к Поллиту.

Миллстоун пожал мне руку излишне крепко и промолвил мягким, доверительным тоном:

— Я кое-что хочу сказать тебе, Чарли. Для чего ты так сделал? — Его глаза представляли собой два голубых осколка в лучах морщин, а рот — бесчувственную прорезь, набитую зубами.

— Что — сделал?

— Мы сожалели, что не смогли тебя увидеть после похорон.

— В самом деле? — сказал я, совершенно не понимая, к чему он клонит.

— Да, — подтвердил он, — очень сожалели. Знаешь, в какой-то мере смерть — это... событие общественное. А в обществе, подобном Пултни, где все тесно связаны, мы должны держаться вместе.

— Правда? — Я чувствовал, что начинаю злиться.

— Да. Все мы любили Хьюго, — сказал Фрэнк. — Мы все хотели... собраться. Но тебя там не было. Эми Чарлтон тоже потеряла мужа, в конце концов, однако приехала. А вот Салли ты уговорил поехать с тобой.

— Фрэнк, — напомнил я, — Хьюго был мужем Салли и моим братом. Салли была и останется моей невесткой. Не думаешь ли ты, что тебе лучше заниматься собственными делами?

— Пултни — это как раз мое дело, — возразил он. — Чем бы он был без меня?

— На деньги можно купить дома. Некоторые дома. Но люди не продаются, Фрэнк, — сказал я. Произнеся это, я понял, что зашел слишком далеко. Миллстоун пронзил меня своими ледяными глазами, сильно задышал, и его могучий торс от этого стал подниматься и опускаться, подниматься и опускаться. Потом он налил себе чашку кофе и выпил одним махом, как водку.

Контакты с общественностью! — подумал я. Эгаттер, ты настоящий идиот.

— Сюда, пожалуйста, — сказала стюардесса.

В самолете Салли, сжав мою руку, спросила:

Ты ужасно выглядишь. Что случилось?

Я рассказал ей.

— Претенциозный кретин, — отрезала она. — Не обращай внимания.

«Твин Оттер» ускорил бег по стартовой дорожке и подпрыгнул в воздух. Мы поднялись на пять тысяч футов, и я успокоился. Когда достигли максимальной высоты полета, я прошел в салон, где сидел первый класс, и сказал:

— Прежде чем доберемся, есть ли у кого-нибудь вопросы?

— Некоторые подробности относительно «Аэ», пожалуйста, — сказал Брин.

— Это копия «Эстета». То же число часов на плаву, та же конструкция и оборудование, включая рулевое управление. Я хочу, чтобы вы как владельцы...

— Потенциальные владельцы, — подчеркнул Миллстоун, сердито заерзав на сиденье.

— Как потенциальные владельцы увидели сами работу системы. Естественно, Гектор расскажет об этом читателям.

— В радости и в горе, — сказал Поллит и захихикал.

 

Глава 8

Возвращение на яхту, которую вы сами построили, вызывает странное чувство. Вода стояла высоко, и «Аэ» была пришвартована у причала — огромный серый ивовый лист из пластика на фоне грязно-зеленой воды Кинсейла. Палуба гоночной яхты почти плоская. В кормовой части — кокпите — длинная щель глубиной в половину человеческого роста и трап с расположенными по бокам втулками лебедок, на которые наматываются фалы и шкоты, управляющие парусами. Внизу — каюта с маленьким камбузом, радио— и навигационная аппаратура, десяток складных коек из нейлоновой ткани, натянутой на алюминиевые трубки, множество чехлов для парусов. Одной какой-нибудь деталью больше или меньше, а так все гоночные яхты имеют одинаковое устройство.

Салли совсем притихла, когда сошли вниз, сложили снаряжение и вернулись на палубу. «Аэ» была копией «Эстета», все это напоминало моей невестке то, что лучше было бы забыть.

Просероу пришел, чтобы проводить нас и еще дать рукам возможность пройтись разок по Джорджии. Это был высокий, мрачноватого вида человек с холодными глазами и наглядным свидетельством о любви к выпивке — красным носом.

Стоя на палубе, с руками, засунутыми в карманы, он объявил:

— Ну, я скажу, вы ведь знаете маршрут. Так не сломайте ее, голубушку. Мы проверили систему управления позавчера, на верфи Хегарти.

Вымолвив это, он спустился по железному трапу на причал.

Мотор заурчал, и «Аэ» медленно отклонилась. Затем она подхватила носом приливную волну, развернулась и направилась в сторону открытого моря. Ее фалы шлепались о металл мачты. Ветер попытался пробраться под носовую часть и развернуть яхту. Она слегка накренилась на зыби. Прошло двадцать минут, прежде чем мы добрались до последнего буя в конце фарватера. Указатели скорости и направления ветра показывали: 26 узлов, юго-запад. Ветер гнал низкие серые массы облаков через горб Олд-Хеда у Кинсейла в трех милях отсюда и прочерчивал полоски пены на тусклых волнах Атлантики.

Скотто обвел фалы вокруг лебедок на рубке и поставил грот и геную. Я передал штурвал Арчеру. Наверху ревели невыбранные паруса. Я намотал на лебедку шкот генуи и выбрал слабину. Парус сильно натянулся. Я провернул лебедку, Скотто, напрягшись, выбрал грота-шкот, и Арчер чуть-чуть подал штурвал вправо. Ветер резко ударил справа. «Аэ» нырнула левым леером в мутную Атлантику и рванула вперед.

Крупное лицо Фрэнка Миллстоуна от холода стало фиолетовым. Он отправился вниз и вернулся в желтом водонепроницаемом костюме. Другие уже давно надели их. Острый нос «Аэ» встретит первые волны океана за маяком, стоявшим на макушке Олд-Хеда. За кормой неслись брызги, и я услышал, как засмеялась Салли.

«Аэ» шла так круто к ветру, как это вообще возможно. Маяк приближался.

— Давай мне, — сказал я Арчеру. Он отошел в сторону. — Держитесь крепче!

В течение следующего часа я управлял «Аэ» и заставил ее потрудиться вовсю. Сначала мы прошли мили две в открытое море. Затем, ускоряя ход, приблизились к подножию Олд-Хеда. Обычно около этой горы вода бурлит очень сильно, а сегодня ветер шел против приливной волны, вздымая неистовые короткие волны. Скотто и я бросили «Аэ» на них, и яхта с шумом падала, поднимая пласты воды, пассажиры закрыли глаза, но держались. Наконец, когда мы уже миновали Хед, я повернул лодку в сторону моря, и Скотто поставил большой спинакер. Луч солнца распорол облака и осветил зелено-оранжевое пузо паруса. Блестящие вееры воды вырывались из-под носа лодки и сверкали радугой. Стрелка прибора прыгала вверх и вниз вокруг отметки 18 узлов.

Салли ослепительно улыбнулась. Она ткнула Гектора под ребро и сказала:

— Опишите это.

Гектор перегнулся через борт, его вытошнило. Фрэнк Миллстоун покачал головой, ухмыляясь. Арчер подмигнул. Следующая волна прошла под кормой.

— Это еще не все, — сказал я. — Скотто, разверни нам геную номер четыре.

Брызги от следующей волны выбились тонкой струёй из-под носа, когда Скотто сражался с парусом. Спинакер опустился. А за ним начали расходиться облака, обнажая неровно очерченные куски голубого неба. Анемометр показывал 25 узлов. Когда я повернул штурвал и привел «Аэ» к ветру, сильно натянутые снасти завизжали. Вода стала захлестывать палубу — не легкие свистящие капли подветренного галса, но бушующие волны Атлантики, когда «Аэ» сунула нос в быстрину. Впереди показался маяк.

— Прокрутим все действие еще раз, — сказал я. — Маяк — это Зубья. Мы огибаем их.

Миллстоун, Брин и Арчер разрывались на части, наблюдая одновременно за мной и за пенистыми утесами Олд-Хеда в двухстах ярдах от нас. Они знали, что «Аэ» проделывает в точности то же, что «Эстет» за несколько секунд до конца. Поллит, кажется, тоже сообразил, поскольку ему опять стало плохо. А Салли... ну, в общем, я не смотрел на нее. У нее было хорошее воображение, и она, вероятно, представляла себя на месте Хьюго.

«Аэ» ныряла в волны, подпрыгивая. Маяк приближался.

— Спокойно, — сказал я.

Большая волна прошла под лодкой, я почувствовал, как судно поднимается. Ветер трепал нас, стрелка анемометра подошла к отметке 30 узлов. Мы находились близко к Хеду, и я мог различить отдельные пучки водорослей, выброшенных на утесы. Гектор отвернулся, и его снова вывернуло.

— Она прекрасно справляется, — сказал я, — никаких проблем.

— Это чертовски глупо, — сказал Миллстоун. — Тогда ведь не было такого, правда? Не пора ли повернуть назад?

Брин мягко сказал:

— Я нахожу это чрезвычайно интересным.

Глаза и конец его сигары пристально смотрели на меня — три темных пятна, приводящие в замешательство. Маяк находился на траверзе.

— Уваливаемся под ветер... — сказал я.

Но фразы не закончил. «Аэ» заскользила по скату большой волны. Штурвал сильно рвануло. Потом почувствовалась легкая тряска. А затем все смешалось.

Паруса начали развеваться и хлопать, нос рванулся вверх и кругом, став в левентик — прямо против ветра. «Аэ» отклонилась на 45 градусов. Поллит шлепнулся на палубу кокпита, и я увидел широко открытый от удивления рот Миллстоуна — как бы отдельно от лица, от всего тела, рот очутился в воде и вновь появился, изрыгая воду. Брин стоял на одном колене, норовя подняться, но крен сшиб его. Последовал жестокий удар, голова столкнулась с лебедкой, и я увидел, как Скотто поймал Брина за лодыжку, завернув собственную ногу вокруг мерной стойки удивительным движением, напоминающим осьминога, успев удержаться, когда борт уходил под воду. Руки Джорджии обхватили лебедку так, что скорее можно было вырвать руки из тела, чем разжать ее ладони. Арчер покачнулся, ухитрился сохранить равновесие и остался на ногах как теннисист, ожидающий нового удара. Салли вцепилась в мою талию, ее волосы отбросило прямо мне на глаза.

Я слышал смутный вой, он исходил не от моря. Это были голоса людей, охваченных паникой. Но я ничего не мог поделать. Передо мной маячило орущее лицо Миллстоуна с красными глазами, синими венами. «Аэ» качнулась назад, затем вновь в подветренную сторону. Но я ведь ничего, ничего не мог сделать, только крутить штурвал — налево, направо, — думая: вот она, чертова рекламная поездочка.

Лицо Миллстоуна возникло опять. На этот раз я смог его услышать.

— Что ты делаешь? — ревел он.

Я проорал так, чтобы и другие могли слышать:

— Это управление! Оно вышло из строя!

 

Глава 9

На секунду наступила полная тишина, словно я заставил море смолкнуть и дать всем услышать мое сообщение. Арчер воскликнул:

— Бог мой!

Затем Миллстоун принялся вопить, и Поллит тоже, их шумные протесты достигли новой и более острой грани, когда взгляды оторвались от яхты. Теперь все видели высокий темный утес в пятидесяти ярдах с подветренной стороны. Наверное, каждый подсчитывал, сколько времени потребуется нам, чтобы врезаться в скалу. И видимо, пришли к одинаковому заключению.

Поллит, упав на колени, завыл. Ему последовал Миллстоун. Я рявкнул:

— Заткнитесь вы, бабье, — и ударил по стартеру мотора. Ничего не произошло.

Арчер и трое остальных явно уже приготовились к гибели.

— Успокоиться всем, — приказал я. — Арчер, выбери шкот грота.

Я не хотел, чтобы мои пальцы примерзли к штурвалу. Шум от волны, бьющей в утес, перерос в глухой ошеломляющий грохот. Я сделал над собой невероятное усилие. Сердце вновь начало биться, как положено, и колени перестали дрожать.

Мы выдержали полушторм у подветренного берега. Над головой с треском рвались и трепыхались растравленные паруса. Гектор все еще смотрел на меня, теперь молча, цветом напоминая воск. Так же выглядел Фрэнк Миллстоун. Я чувствовал страх, свою ответственность, я совсем одурел. В тот момент, должен сказать, мне лично было наплевать, если придется встретиться со скалами. Но ведь были другие, и в особенности Салли. Однако времени подумать о своих ощущениях или о том, что испытывают прочие, я не имел.

Я заорал на Скотто:

— Добери стаксель!

Он понял, провел выхлестнувшийся шкот и добрал его. Нос отошел от ветра. Арчер работал над грота-шкотом, и, когда нос отвернул, грот наполнился.

— Вынеси стаксель на ветер, когда скажу! — крикнул я Скотто. — Фрэнк, проверни мотор! Салли, сигнальные ракеты! Джорджия, радио!

Совсем не трудно идти под парусом без руля, если вы хорошо знаете лодку. Секрет в том, что грот, находясь ближе к корме, старается поставить лодку на ветер, в то время как стаксель — он возле носа — норовит повернуть в противоположную сторону. Процесс, как говорится, управляемый, и, маневрируя обоими парусами, можно выровнять курс. Это под силу даже простому матросу небольшой шлюпки в гавани при несильном ветре. Но при шести баллах, при волнах, прошедших весь Атлантический океан с единственной целью разбиться о скалы Олд-Хеда, справиться не так легко. Однако я не юнга, а морской волк. Я выкрикивал приказы Скотто и Арчеру, в то время как Джорджия и Салли потащили Брина в каюту. За ними последовал Миллстоун. Движение судна облегчилось, как только паруса наполнились. Испытывая килевую качку, «Аэ» начала осторожно пробираться вперед. Но к этому моменту скалы были всего в сорока пяти ярдах, и мы очутились уже на краю белой от откатных волн воды.

Высоко на утесе я увидел маленькую фигурку человека. Он помахал, я ответил, молясь, чтобы он понял призыв. Но человек недвижно наблюдал, как маленькая яхта бултыхалась среди кипящей пены. Затем подошла Салли с сигнальными ракетами, и первая красная ракета взлетела в воздух. И все же незнакомец продолжал смотреть на происходящее, словно он находился в театре.

Утесы западного берега Олд-Хеда тянутся к северо-западу примерно на полмили, пока не поворачивают к северу. Если мы сумеем пройти это расстояние без того, чтобы скалы превратили нас в месиво, будет достаточно чистой воды между нами и берегом.

Миллстоун появился у входа в каюту.

— Чертова штука не заводится! — прокричал он.

Я слышал голос Джорджии, она сообщала по радио название лодки и наше местонахождение. И я мог представить, как новость распространяется от антенны, находящейся на плоской части кормы, как те, кто принял «SOS», думают или толкуют друг с другом: управление отказало на яхте «Аэ» вслед за подобным несчастным случаем с такой же яхтой; проектировщик Чарли Эгаттер утверждает, что с системой управления тогда все было в порядке; для старины Эгаттера будет лучше, если он столкнется со скалами и не вернется домой...

— Можешь взять управление, Арчер? — сказал я. — Хочу спуститься вниз и посмотреть, что там произошло.

— Конечно, — сказал Арчер, скосив взгляд на паруса, затем на скалы. Мы прошли, пожалуй, две сотни ярдов. Но теперь до скал осталось примерно впятеро меньше. — Почини, если сможешь, старина. — Даже в такой момент он умудрялся сохранять уверенность.

— Постараюсь.

Система управления помещалась под дном кокпита. Я взял фонарь и вполз туда. С точки зрения механики это была очень простая система, стальные тросы шли от штурвала через блоки к баллеру руля. Просероу не приврал, когда говорил, что он проверил яхту. Все блестело от смазки и выглядело точно так, как когда я отправлял ее с верфи прошлой осенью. Я просмотрел лодку до того места, где тело руля исчезало под днищем.

Все оставалось в прекрасной форме, и это-то и было ужасно, потому что новые части системы находились снаружи корпуса и при таком море были столь же недосягаемы для меня, как если бы располагались в Китае. А именно в той, забортной, части что-то и произошло. Мысль о всех последствиях была невыносима, но все же несколько секунд я думал об этом, лежа в маленьком, покрытом смазкой гробу. Затем я выполз в каюту.

Салли склонилась над Брином, тот утратил угрожающий вид и сделался маленьким, бледным и больным. Салли посмотрела на меня. Ее кожа цветом напоминала бумагу, лицо в слезах.

— Он в порядке. Сотрясение, я полагаю. Чарли, мне так жаль.

— Спасательная шлюпка идет к нам, — сказала Джорджия, сидевшая у приемника.

Я с трудом улыбнулся своей невестке. Она умолчала о том, что думала: именно это произошло с Хьюго. Салли умела держать себя в руках.

Когда я вышел из каюты, меня оглушил вой ветра и грохот волн у подножия скалы. Теперь мы были в тридцати ярдах, и когда я поднялся, то увидел, как волна, которая прошла под нами, побелела ярдах в десяти от правого борта и превратилась в густую пену.

Миллстоун также смотрел на нее. Он закричал:

— Почему не бросаем якорь?

— Потому что, если лапа не зацепится, мы напоремся на рифы.

Миллстоун сказал свирепо:

— Ты сумасшедший ублюдок. Я не думал, что ты захочешь все это проделать.

— Отвяжи спасательный плот. Приготовь его. — Я сунул голову в каюту и сказал: — Всем на палубу.

Рядом с человеком, стоявшим на утесе, появились другие люди. Они уже не махали, а безмолвно наблюдали за происходящим. Я понял: они ничего не могли сделать. Никаких спасательных линей, ракет, ничего. И нам надо было пройти двести ярдов до того места, а ветер дул с юго-запада.

Верхушка мачты страшно накренилась на фоне неба, которое теперь стало ярко-голубым. И «Аэ» продолжала идти, с трудом, но продвигаясь вперед.

— Я думаю, мы справимся. — Арчер произнес эту фразу так, будто мы обсуждали прогулку по парку. Похоже, в самом деле справимся, если сумеем сохранить яхту на этом курсе.

Я увидел, что мы имеем примерно десять ярдов чистой воды.

— Держи курс, — сказал я, уже без всякой надобности. И затем это произошло. Маленькие фигурки, стоявшие на утесе, исчезли за скалой, и я помню, что успел подумать: должно быть, перекрен. Затем все захлюпало, и «Аэ» встала на ровный киль, в то время как ветер ударил ее сзади, погнал назад и паруса повисли. В тишине, которая последовала за этим, голос Скотто произнес:

— У-ух.

Волна толкнула корму к берегу, поворачивая нос к ветру.

— Потрави твои парус, Скотто, — сказал я ровно и спокойно.

Затем ветер вернулся с ревом. Скотто бросился как огромная обезьяна и схватил боковую шкаторину паруса. Изо рта Миллстоуна выплеснулись проклятия. Мы вновь пошли. Но яхта многое потеряла. Теперь нос был повернут не в открытое море, а к большому черному утесу с нагромождением окруженных пеной валунов у его подножия.

Я заставил лодку вновь двигаться. Попутная струя вырывалась из-под кормы, смешиваясь с белой пеной. Утес стремительно несся навстречу. Мы, должно быть, ударимся прямо в точке...

Прямо в точке.

Корма поднялась вместе с волной. Волна развалилась, как только прошла под днищем. Следующая прихватит нас с собой.

— Потрави геную! — крикнул я Скотто.

Сам я присоединился к Арчеру, который работал с грота-шкотом, сделав последний оборот лебедки, что помогло привести нос «Аэ» к ветру с предельным углом крена, позволив протащить ее через гребень волны. Но скала была теперь совсем около нас. Скотто пробрался на нос, схватив рею, утесы качались возле его головы. Я обнаружил, что мне хочется смеяться. Сумасшедший идиот, подумал я, не думает ли он, что может оттолкнуть от скалы сорокапятифутовую несущуюся по волнам лодку с помощью такой штуковины.

Мы были так близко, что я мог чувствовать запах водорослей и видеть отдельных морских улиток. Кто-то, возможно Миллстоун, орал далеко внизу что-то по поводу спасательных плотов. Было слишком поздно надеяться на них. Откат от последней волны кружился в водовороте в десятифутовой бреши между лодкой и скалой. Я набрал воздуху, чтобы легкие были полны, когда наступит решающий момент. Следующая, роковая волна уже вздымала безобразную серую спину со стороны моря.

Нас опять оттолкнуло от скалы. Разрыв увеличился до сорока футов.

Я заорал:

— Геную, Скотто!

Он добрал шкот, и «Аэ» проскочила мыс с промежутком в шесть футов. Когда мы проходили, раздался ужасный треск и толчок, который подкинул меня в воздух. Затем земля отступила, и перед нами оказалась прекрасная сотня ярдов чистой воды у правого борта, и все заговорили одновременно, потому что спасательная лодка за мысом уже спешила, чтобы подобрать нас на буксир.

Я говорил и смеялся со всеми вместе, испытывая огромное облегчение.

Скотто и Арчер лупили друг друга по спине.

— Блестяще, — сказал я, — великолепно проделано.

 

Глава 10

Когда я сошел в каюту, сэр Алек сидел на скамье. Он был бледен, но уже оклемался. Он ничего не сказал, однако под его взглядом я почувствовал себя словно под дулом пистолета.

Салли прикладывала мокрую тряпку к его голове, волнистые серые волосы прилипли к черепу. Она посмотрела на меня, а затем выразительно опустила глаза. Я уже заметил: два дюйма воды на дне каюты. Волны рокотали в пустых полостях ободранного корпуса, когда я вставил ручку в насос и начал качать.

Ритмичные движения производили успокаивающее действие — метроном для мыслей. А мысли приходили совсем не отрадные. Хьюго, Генри, «Эстет», «Аэ», Миллстоун, Арчер, Алек Брин. Вновь и вновь прокручивались эти имена в такт движениям насоса. Уровень воды оставался прежним.

— Ну, Чарли, это похоже на конец, а? — спросил Брин и затем медленно, тяжело удалился на палубу.

Я мог слышать, что его тошнило. А Салли отстегнула от переборки другую ручку насоса и тоже взялась качать.

— Жаль, — сказала она.

— Ничего не поделаешь, — вздохнул я. Но что-то же можно было сделать?! Каким-то образом.

Имена продолжали крутиться. По мере того как они прокручивались, перед глазами у меня вставал отчет строительных инженеров о рулях. И росло убеждение: именно тут что-то не так. Действительно, что-то было очень, очень неправильно.

Просероу ждал на причале, в твидовом костюме и велюровой шляпе. Глаза печальны и невыразительны. Промокшая кучка свидетелей наблюдала, как он подходит ко мне. Его глаза были холодны, как у чайки. Я подобрался.

— Что случилось? — спросил он.

— Руль отказал.

Последовала пауза. Он кивнул, и в этом кивке я легко мог прочесть, что он думает об этих новомодных изобретениях, которые только и умеют ломаться.

— Я хочу отправить яхту к Хегарти в Кросхевен для полного осмотра.

— Дело не только в руле, как я слышал. — Он говорил отчужденно и с нажимом, а кроме того, в голосе слышался свист. Просероу был очень зол. И я не мог его осуждать.

— Нет. Мы ударились о скалу. Килевые болты отскочили.

— А-а. — Просероу потер подбородок. — Звучит так, что понятно: это влетит в копеечку.

— Ну это моя забота.

— Да уж!.. — протянул Просероу. — Ну ладно. Ваши, наверное, хотят вернуться. Так я их заберу.

Все стали усаживаться в микроавтобус, уступив дорогу Брину. Фрэнк Миллстоун громко давал кому-то указания, чтобы включили проклятый обогреватель, а Гектор Поллит бормотал что-то в портативный диктофон.

Впервые я увидел Арчера смущенным. Он подошел, встал передо мной и, кажется, хотел что-то сказать, но удержался в последний момент. В конце концов он хлопнул меня по плечу и сказал:

— Сожалею. — И влез в автобус.

Скотто подмигнул, а Джорджия подошла и стиснула мне руку. Все было очень нескладно и приводило в смущение — немного смахивало на похороны. Мои похороны.

Салли задержалась.

— Давай быстрее, — нетерпеливо сказал Миллстоун из автобуса.

Она взяла меня за руку, улыбнулась своими удлиненными глазами под густыми ресницами. Это прикосновение было самым теплым ощущением, какое я когда-либо испытывал.

Гектор Поллит задумчиво глазел на нас, с таким выражением, будто что-то прикидывал. Поймав мой взгляд, он фальшиво улыбнулся и помахал мне.

— Поскорей! Я замерзаю, — сказал Фрэнк Миллстоун.

Салли задержала мою руку еще на секунду. Затем тихо сказала:

— Мне будет невыносимо смотреть на них сегодня вечером. Я найму машину и привезу твои вещи в Кросхевен, в «Марин-бар». — И она направилась к микроавтобусу.

Солнце уже полностью вышло из-за туч, и тени серебристых чаек коснулись Салли, когда она шла по камням набережной. Гектор помог ей влезть в автобус. Двери захлопнулись, и улица поглотила шум мотора. Я повернулся, думая об иудиной ухмылке Подлита.

Походило на то, что Чарли Эгаттеру, возможно, потребуется профессиональная переподготовка.

* * *

На борту «Аэ» установили механический насос, и рыбацкая лодка доставила ее на буксире в Кросхевен. У заведения Хегарти ее вытащили с помощью крана и завели в эллинг.

Билли Хегарти, управляющий верфью, был моим старым знакомым. Невысокий человек, он походил на исключительно хорошо одетого гнома. Когда я спросил, могу ли осмотреть лодку, он ответил:

— Вот уж не знаю. — И отвел глаза.

Билли построил для меня не менее дюжины лодок, мы дружили и верили один другому. Сейчас его маленькое потрепанное лицо покрылось морщинами больше обычного, и я мог догадаться почему.

— Значит, до тебя дошли слухи, Билли?

— Дошли.

— И старина Просероу беспокоится, что я могу здесь сделать нечто и скрыть доказательства?

— Да, что-то вроде этого.

— И он позвонил и сказал, чтобы ты меня к себе не пускал.

— Правильно.

Я не мог просить Билли идти против Просероу. Просероу был довольно-таки безжалостен, а для Билли он служил источником недурного заработка.

— Ну ладно, мне придется это проглотить.

Морщины на лице Билли углубились.

— Бог мой, Чарли, — сказал он с отвращением. — Это паршивое дело, в таком виде. — Он зажег «Свит эфтон» и задымил как паровоз. — Я уезжаю на свадьбу сестры жены. Просероу там тоже будет. Это тут наверху, в Бэндоне, мы отбываем через полчаса.

— Ну ладно, — сказал я, понимая, что лояльность по отношению ко мне одержала верх над нежеланием ссориться с Просероу. — Смотри сам, Билли.

— Часа через два придет парень и выпустит сторожевую собаку. — Он вручил мне ключ от замка Йэйл. Затем спокойно прошествовал к машине.

Было шесть часов. Прогулочные лодки скользили в гавани, и чайки кружили над помойными ящиками «Марин-бара». Я повернулся, как будто желая пройтись по берегу. Когда я оказался на пустыре позади зарослей утесника, среди бочек из-под горючего, я пошел обратно.

Я приблизился к задней части эллинга. На двери было написано: «Частное владение — вход воспрещен». Мои шаги резко отдавались на цементном полу. «Аэ», похожая на большого серебряного кита, сидела на тележках, поблескивая в тусклом освещении, идущем из покрытых плексигласом частей крыши. Я остановился. В эллинге было прохладно и тихо, как в могиле, только слышалось, как капает с корпуса яхты вода.

Я подошел к лодке и толкнул руль. Он свободно провернулся на баллере, тот не пошевелился, что было невероятно.

Мои рули представляли собой подвижную лопасть обтекаемой формы. Когда рулевой поворачивает свое колесо, податливая поверхность руля изгибается в сторону, противоположную той, в которую крутанули штурвальное колесо. Давление воды на эту сторону руля ослабевает, обеспечивая дополнительную силу, которая смещает корму, а нос поворачивается в нужном направлении. Но изменение движения воды затрудняет ход лодки, снижает ее скорость. При моей системе воздействие этого отклоняющего эффекта уменьшилось в значительной степени — поэтому мои лодки были быстроходнее и требовали меньше физических усилий от рулевого при перекладке.

Я подтащил стремянку, взял коробку с инструментами и принялся за работу.

Руль — это лопасть из пенопласта и углеродистой стали. Она уютно сидит в баллере, удерживаемая на месте парой болтов с головками.

Болты никуда не подевались, я начал отвинчивать их большой отверткой, снял. То, что я увидел, заставило меня замереть.

Болты из титана стоили двадцать фунтов каждый. Может быть, поэтому кто-то заменил их обычными алюминиевыми.

И оба они были сломаны, позволяя баллеру руля свободно болтаться. Вот почему управление отказало. Удивительно, как оно еще продержалось столько времени.

Осторожно я вложил сломанные болты в их отверстия, поднял перо руля в прежнее положение и закрепил верхние болты. Затем вышел через заднюю дверь эллинга, осторожно вернулся кружным путем на побережье и медленно направился к «Марин-бару».

Вокруг в вечернем солнце зеленели крутые берега гавани, кричали чайки. Я был в трансе. Диверсия. Слово из времен Второй мировой войны. Обычно не употребляемое в связи с яхтенными гонками.

Я толкнул дверь из матового стекла и вошел в продымленную духоту бара. Салли ждала у окна, около кипы матросских чемоданов. Она бегло посмотрела на меня, заказала горячее виски и пересела в кресло поближе к камину. Я ощутил наконец, что совершенно промок и окоченел.

— Что случилось? — спросила Салли.

— Кто-то намеренно испортил руль, — сказал я.

Ее стакан замер в воздухе на полпути от стола ко рту. Я наблюдал, как окаменело и побелело лицо Салли, когда до нее дошел смысл моих слов.

— Тогда и на «Эстете» была совершена диверсия?

— Не исключено.

— Значит, Хьюго убили? И Генри?

— Возможно, что именно так. Хотя это не очень умно. Недостаточно надежно.

Она кивнула.

— Две лодки, — сказал я. — Обе с моим новым рулем. Обе потеряли управление. Как это объяснить?

— Кому-то не нравится твой руль.

— Что чертовски глупо.

— Или кому-то не нравишься ты.

— Это больше похоже на правду. — Я размышлял некоторое время. — Руль сломался или что-то другое, какая разница? Все равно будут говорить, что мои лодки не выдержали тяжелого испытания. И если пойдет такая слава... — Я засмеялся, хотя мне вовсе не было смешно. — Уже пошла! Слышала, что сказал Брин? Со мной покончено.

— Пока ты не покажешь эти болты.

Ее спокойные зеленые глаза придавали мне силы.

— Я не могу снять болты, — сказал я. — Билли Хегарти распнут, если кто-то узнает, что он впустил меня. И собака уже сторожит эллинг, так что я не могу вернуться.

— Кто-то убил Хьюго и Генри и пытается погубить твою репутацию. А ты не можешь никому ничего сказать! — Она допила виски. — Кто способен сделать подобную вещь?

— Либо неумный и неумелый уголовник-убийца; либо тот, кто ненавидит меня и мои мозги; либо не желающий моего участия в гонках на Кубок Капитана; либо, наконец, конкурент, считающий меня недостойным делать проекты для «Пэдмора и Бейлиса». Врата ада, эти береговые гонки. Невозможно не нажить врагов.

— С «Эстетом» мог произойти несчастный случай.

— Может быть, — сказал я.

Но ни она, ни я не верили этому.

— Обратишься в полицию?

Я допил виски.

— Нет.

— Что же тогда?

— Я хочу добиться, чтобы одна из моих лодок участвовала в команде на Кубок Капитана. И я собираюсь выяснить, кто за всем этим стоит.

— Я наняла машину, — сказала Салли, — и заказала нам комнаты в отеле «Шэмрок» в Кинсейле. Я подумала, что ты не захочешь встречаться с Просероу.

— Телепатия, — удивился я. — Но сначала я все-таки позвоню ему.

Телефонные будки в Ирландии всегда забавляли меня указаниями: «В экстренных случаях наберите 999 для вызова полиции, „Скорой помощи“ или священника». Один номер на троих спасителей тел и душ. Я усмехнулся, слушая гудки, потом подумал, что впервые за многие дни что-то мне показалось смешным. Наконец автоответчик попросил сообщить необходимую информацию. Я сказал, кто я и где нахожусь, и вернулся к Салли.

Новость о несчастном случае распространилась по Кинсейлу со скоростью пожара в степи. Даже дежурный в отеле выразил сочувствие, когда мы регистрировались:

— Ужасное невезение! — И принялся рассказывать о своей жизни, которую провел, наблюдая береговые гонки. — Сожалею о вашей беде, — произнес он, обращаясь к Салли.

Мы пообедали в Бэллималоэ. Было трудно представить, что, несмотря на диверсии и убийства, мы проводим время с лобстером и запеченной курицей на столе. Почти беспечный был вечер. Отчасти, вероятно, потому, что исчезла неопределенность. Но было и нечто другое, в чем я боялся себе признаться, ибо оно вызывало у меня неловкость по отношению к Хьюго, и все-таки я не мог избавиться от этого «нечто». Видимо, Салли испытывала то же, ведь на обратном пути в отель она переплела свои пальцы с моими, и мы шли от стоянки к вестибюлю, тесно прижавшись друг к другу. Это потребность во взаимной поддержке, убеждал я себя, после того как поцеловал и пожелал спокойной ночи Салли у двери ее номера. Мир оказался большим, холодным и смертоносным, а человеческие существа стремятся друг к другу, чтобы согреться. Вот и все.

На следующее утро в восемь позвонил Просероу:

— Я получил твое послание.

— Мне бы хотелось присутствовать, когда для тебя будут снимать руль. — В моем голосе вновь звучала уверенность.

— Конечно, — сказал Просероу мягко. — Парень из компании «Ллойд» тоже хочет это видеть. Он прибывает в Корт в одиннадцать тридцать, и я его встречаю после обедни, Господи помоги мне. Итак, давай договоримся на половину двенадцатого.

 

Глава 11

Было чудесное утро. Покрытые лесом берега Кросхевена спускались к воде, и солнце делало дубы блестяще-зелеными, когда взятая напрокат машина пробиралась по узкой дороге над гаванью.

В большом, из гофрированного железа эллинге Билли было прохладно, высокая крыша делала неясными голоса трех человек, стоявших вокруг корпуса «Аэ». Это были Просероу, Билли Хегарти и Андрэ Мартэн, человек из компании «Ллойд». Я встречался с ним раньше, когда пытался убедить агентов, что мои рули представляют собой изделие, вполне подходящее для страховки. Мартэн был гладким и круглым, уголки глаз у него как бы загибались вверх, и в них отсутствовало всякое выражение. Его было трудно в чем-то убедить, насколько я помнил. Однако такова уж его работа. Сегодня утром не должно возникнуть никаких трудностей.

После обмена приветствиями Мартэн взял дело в свои руки.

— Итак, вы думаете, что имела место диверсия, — сказал он. — Мы позволили себе осмотреть наружные части.

— Прекрасно, — произнес я.

— Теперь разберем сам руль. — Он взглянул на удерживающие его болты. — Я полагаю, мы все согласны, что здесь нет следов насильственных действий?

Мы посмотрели. Не оказалось никаких царапин на болтах. Тот, кто испортил руль, действовал очень осторожно, и столь же осторожен был и я вчера вечером.

— Билли!

Билли Хегарти вынул болты и опустил перо руля. Мы подошли ближе, чтобы осмотреть стержень. Билли всунул руку и вытащил кусок болта.

— Вот эти штуки застряли там.

— Ну? — изумился Мартэн. — Вы что-нибудь можете сказать, мистер Эгаттер?

Я глядел на сломанные кусочки металла в руке Билли.

— Невероятно. — Из пересохшего горла у меня вырвался какой-то квакающий звук. Болты, которые вчера вечером были из алюминия, каким-то непостижимым образом изменились. Теперь сломанные части в загрубевших руках Билли имели светлый шелковистый блеск титана. — Невероятно, — повторил я.

— Боюсь, нет, — сказал Мартэн. — Мистер Эгаттер, я полагаю, что до исследования болтов вы должны объявить своим клиентам, что «Ллойд» отказывается выдавать свидетельства о страховании судам, оснащенным рулем такого типа. И то же самое, я полагаю, нужно сообщить руководству Международной ассоциации береговых гонок.

Просероу пронзил меня взглядом чайки. Он сказал:

— Ты меня подвел, парень. — Повернулся и пошел рядом с Мартэном.

Я знал, что больше в качестве заказчика я Просероу не увижу. Дверь эллинга закрылась. Я сел на какой-то ящик.

После вежливой паузы Билли заметил:

— Они не должны были сломаться, титановые болты. Значит, были не титановые. Или не ломались.

— Да, не ломались, — сказал я. И сообщил, что обнаружил накануне. — Так что кто-то, должно быть, вынул их, заложил в тиски, сломал и подменил кусочки вчера, после того как я ушел. Ты кого-нибудь видел?

— Конечно нет, я был на свадьбе. — Билли отвел глаза.

Я видел, он не вполне верит мне.

— Ты говорил о сторожевой собаке.

— Да, но когда я пришел сегодня утром, эта чертова тварь спала.

— А где она сейчас?

— Не могу сказать.

Мы обошли вокруг эллинга. Большая восточноевропейская овчарка лежала на солнце и спала. Билли подошел к ней и пнул ногой. Собака открыла один глаз и тотчас вновь заснула.

— Чудно! — удивился Билли. — Обычно она готова откусить тебе ногу... — Он поддал ей еще посильнее и немного потряс. На этот раз собака даже не шевельнула веками.

— А был ли здесь сторож? — спросил я.

— Был. Но он проводит ночь в «Марин-баре», внизу.

— Великолепно, — сказал я.

— Это не так уж глупо, если знать, что здесь только одна дорога, — пояснил Билли. — Увидев машину или незнакомого человека, сторож выскочит навстречу немедленно.

— Может, спросить его? — предложил я.

— Наверняка он спит, — сказал Хегарти. — Но я ему позвоню. — Он подошел к телефонному аппарату, висевшему на стене над захламленным рабочим верстаком, и долго разговаривал. Наконец вернулся. — Он никого не видел, — сообщил Хегарти.

— Тогда это называется работой изнутри.

Билли скорчил гримасу:

— Я чертовски надеюсь, что нет. Однако с собакой что-то не так.

— Да. — Я посмотрел на свои ноги, согнувшись под серой тяжестью уныния. — Ты не мог бы испытать болты на сжатие и проверить собаку, не подсунули ли ей что-нибудь? И пожалуйста, отремонтируй лодку. Счет пришлешь.

Билли кивнул.

— Поспрашивай немного своих людей. Знаешь ли...

— Сделаю, — заверил Билли. Его морщины выражали беспокойство и отвращение. — Но они хорошие парни.

— И все же вдруг ты на что-нибудь наткнешься? — сказал я. — Мне надо возвращаться в Англию. Но я вернусь. Скоро.

Мы попрощались. Я пошел к машине, посмотрел на морскую карту, затем поехал по неширокой дороге, ведущей к вершине утеса, западнее Кросхевена.

Вскоре началась береговая тропа. Ветер относил в сторону клубы дыма из высоких труб нефтеперерабатывающего завода Уайтгейта, видневшегося на той стороне. Земля на парковочной площадке в конце дорожки была мягкой; два заброшенных домика береговой охраны прятались среди черновато-зеленых кустов утесника. Я наклонился, разглядывая торфяную черную грязь. Там виднелись следы — достаточно четкие, небольшие, возможно женские, от сапог, подбитых выпуклыми гвоздями с широкими шляпками. Они вели вниз, к берегу. На самом берегу следы терялись в мягком песке. Я подошел к одному из домиков и постучал в дверь, затем к другому. Они пустовали в ожидании сезона. Черные окна глядели бесстрастно, когда я вновь сел в машину.

* * *

Я все рассказал Салли. Она выслушала молча. Прошлый вечер обернулся свинцовой тяжестью. Мы оба погрузились в собственные мысли. Возникло затянувшееся молчание. Я снес вниз ее вещи и пошел платить по счету.

Любитель океанских гонок находился на дежурстве. У меня не было желания обсуждать вчерашние события, но у него оно было.

— Я узнал еще об одной вашей беде, в Англии, с мистером Чарлтоном, который умер и все такое. Бедная женщина! — сказал дежурный. — Но чувствуется, что мужественная.

— Вы о ком, собственно? — спросил я.

— Миссис Чарлтон. Она великолепно выглядела сегодня утром. А о несчастье я прочел в английских газетах.

— Эми... Миссис Чарлтон была здесь?

— Разве вы ее не видели?

— Нет.

— Ну вот. Какая досада для вас! Она только что оплатила счет.

— В самом деле? — сказал я. Что, черт возьми, Эми здесь делает? — Потом я подумал о следах на берегу и спросил: — А во что она была обута?

— Обута? — удивился дежурный.

— Да. — Я чувствовал себя полным идиотом.

— "Веллингтоны". Зеленые. Такие, знаете ли, с большими гвоздями, — сказал дежурный, щеголяя наблюдательностью. — Полагаю, вы встретитесь в аэропорту. Это будет славно, не так ли?

Но мы не встретились.

Я сказал своим гостям, находящимся у Просероу, что уезжаю. Чувствовал, что не смогу вынести их присутствия. Прежде чем Салли и я сели на вечерний рейс, я проверил в справочной — Эми не значилась ни в одном из списков пассажиров этого дня. Может быть, она отправилась морем или через Дублин.

Всю дорогу домой зеленые «веллингтоны» Эми маршировали в моих мыслях.

Нет, продолжал говорить себе я, это абсурдно, слишком похоже на простое совпадение. Мне бы хотелось иметь время, чтобы поболтаться тут, в Ирландии, и провести серьезное расследование. Но время поджимало, надвигались отборочные соревнования, я что-то должен был предпринять, чтобы попасть на них.

Гонки на Кубок Капитана гораздо важнее, чем такие мелочи, как диверсия и убийство.

 

Глава 12

В тот вечер я отвез Салли домой. Примерно на половине пути к Пултни имеется поворот на Брандейдж, где жил Генри Чарлтон. Я вспомнил об этом по дороге домой. Проехав сотню ярдов после поворота, я нажал на тормоза, вернулся назад и повернул на Брандейдж. Мне требовалось поговорить с Эми. Вероятно, этот разговор окажется крайне неприятным, поэтому мне хотелось поскорее с ним покончить.

Она жила в доме, переделанном из водяной мельницы. Ворота заперты, никаких машин на гладко утрамбованной дорожке. Я проскрипел по гравию и постучал в дверь. Домоправительница, толстая и важная, сказала, что миссис Чарлтон приедет сегодня очень поздно, бедняжка. Я просил передать, что заходил, и отправился домой.

Отец размешивал яйца всмятку и смотрел по телевизору «Песни хвалы», явно получая удовольствие. Мне хотелось поговорить с кем-нибудь, но он был не в форме. Я прошел на свою половину, решил, что пить виски не буду, и позвонил Джорджии.

Она пришла около восьми, нагруженная пакетами из магазина, в забрызганных краской джинсах и старой синей шерстяной кофте. Мы сидели за столом и ели Приготовленных ею жареных цыплят.

Я попросил:

— Расскажи, что произошло после того, как вы уехали с Просероу?

— Мы вернулись к Просероу. Он собирался куда-то уходить, но мы немножко посидели, выпили. Не слишком веселое общество.

— Кто-нибудь отлучался?

— Ты смеешься? Куда там идти? Во всяком случае, старикан Брин чувствовал себя очень неважно. Да и все мы тоже.

— Так вы просто посидели и пошли спать?

— Мы поиграли в покер. Арчер немножко за мной ухаживал. Он всегда так, я ли это или кто-нибудь другая, лишь бы в юбке. Весьма лестно. — Она скорчила гримасу.

— В самом деле? — сказал я. — Арчер? Он мне казался таким... ну, как государственный деятель.

— Во всяком случае, я пошла спать вскоре после этого. И Скотто тоже. Другие сидели допоздна. Сегодня за завтраком мы почти не разговаривали, вернулись все одним самолетом.

— И насколько тебе известно, никто вчера вечером не отлучался?

— Во всяком случае, в машине. Я спала в передней части дома.

— Ты уверена?

— Да. Потому что слышала, как вернулся Гектор Поллит.

— Вернулся?

— Гектор вылез из автобуса в Кинсейле. Сказал, что ему надо с кем-то увидеться. Он приехал на такси после полуночи.

— Правда? — сказал я. — В самом деле?

Джорджия посмотрела на меня пристально.

— Чарли, в чем, собственно, дело?

— Ничего особенного. О чем говорили в доме?

— О тебе главным образом. Они прошлись по всей твоей карьере, ну и... Как бы правильнее выразиться? Производили переоценку.

Я кивнул. Я думал о Поллите. О нем и Эми, в Кинсейле предоставленных самим себе. Зачем кому-то из них портить «Аэ»?

После ухода Джорджии я лег в постель и лежал, глядя в потолок. Эми в зеленых резиновых сапогах все еще крутилась у меня в голове, но теперь — вместе с Гектором Поллитом, одетым в мокрую одежду, крадущимся в темноте. Меня изрядно беспокоили события того дня. И медленно, но верно число подозреваемых росло. Почему Миллстоун сказал: «Я не думал, что ты захочешь все это проделать»? И Арчер. Он всегда говорил немного, но иногда в его лице проглядывала такая холодность, что казалось, он способен на все. Даже Салли могла бы это сделать, у нее имелась такая возможность... Но если и дальше рассуждать в таком духе, можно дойти до мысли, что я это сделал сам.

* * *

Опять утро. Телефон разбудил меня в восемь. Эми. Я чувствовал себя одуревшим и совсем не в форме, чтобы противостоять ей.

— Что тебе нужно? — сказала она.

— Хотел с тобой поговорить.

— Я к твоим услугам. Не можешь ли побыстрее? У меня есть гораздо более важные дела.

Я все еще не совсем проснулся и не мог придумать, как потактичнее сказать то, что собирался. Но все-таки я спросил:

— Послушай, Эми, я хотел узнать, что ты делала в Кинсейле?

Я услышал шум ее дыхания и легко смог представить напряженную лисью мордочку Эми.

— Не понимаю, о чем ты?

— Ты была в Кинсейле.

— Кто это сказал?

— Я говорю.

— Занимайся своими чертовыми делами.

— Эми, я пытаюсь выяснить, что случилось с «Эстетом».

— Я полагала, что это уже всем известно. Особенно тебе, — сказала она. — Ты видел «Дейли пост»?

— А что там?

— Прочти и узнаешь. О-о, они доберутся до тебя, слышишь ты, ублюдок?

Трубку она положила явно с треском. В ушах у меня еще звучал голос Эми. Она, без сомнения, мечтала погубить мою карьеру. Но так ли сильно, чтобы совершить диверсию?

С дурным предчувствием я оделся и выбрался из дому.

Я понял, что дела плохи, по тому, как на меня посмотрел старик Джордж Мадиннис в своей лавке. Но до какой степени плохи, не знал.

Заголовок в «Дейли пост» гласил: «Лодка №2 избежала гибели», и далее продолжался весьма односторонний разбор биографий — моей и моих гостей. Алек Брин и Фрэнк Миллстоун были на пути к тому, чтобы стать общественно значимыми фигурами, и «Пост» обошлась с ними с обычной для нее подхалимской почтительностью. Но ко мне это ни в коей мере не относилось. Здесь у них не было ни малейших угрызений совести. Новая авария, писала газета, подтвердила подозрение, что мои рули (непонятным способом им удалось придать оттенок чего-то неспортивного этому предмету) представляют собой опасность для общества. Рассказывалось подробно, как репортер, пытаясь разыскать меня, выяснил, что я остановился в отеле «Шэмрок» с женщиной по фамилии Эгаттер. А известно, что я не женат. Та же история повторялась в большинстве других газет с различной степенью резкости, некоторые процитировали высказывание Просероу, что он больше не желает меня видеть и встретится со мной только в суде, где собирается предъявить мне счет и отобрать у меня последний пенс. Насколько я мог судить, единственное благо заключалось в том, что, когда суд присудит мне заплатить издержки, я уже буду полностью разорен. Хьюго всегда считал, что газетные сообщения — это всего лишь пустая трепотня. Мне его ужасно не хватало, поскольку я обнаружил, что слишком всерьез воспринимаю напечатанное.

Пока я изучал кипу газет, телефон беспрерывно звонил. Большей частью это были репортеры. Я сумел отделаться от них, прикинувшись, что я — это не я. У последнего звонившего, однако, манера говорить была не похожа на репортерскую. Его голос звучал веско, без наглости или заискивания, присущих газетчикам.

— Я бы хотел поговорить с мистером Эгаттером, — сказал неизвестный.

— Кто говорит?

— Полицейский инспектор Неллиган, Плимутское отделение уголовного розыска.

— В связи с чем?

— Я бы предпочел говорить с мистером Эгаттером.

— Это я.

— А-а. — Последовала пауза. — Могу я заскочить к вам?

— Если хотите.

— Через десять минут, — сказал полицейский, — если это удобно. — Хотя прозвучало все так, словно ему совершенно безразлично, удобно мне или нет.

— Пожалуйста, — ответил я.

Я позвонил своему адвокату и попросил его просмотреть газеты с целью определить, нет ли там чего-нибудь, что можно расценить как клевету. Он ужаснулся, поняв, о каких суммах идет речь. Я пошел повидать отца, тот смотрел по телевизору международные соревнования по крикету и пощипывал себя за нос. Он не узнал меня. Сестра Боллом сказала, что он очень плох.

— Сегодня он обделался, — объявила она.

— Но это не так уж необычно.

Она поджала красные губки.

— Э... мистер Эгаттер, — спросила она, — не знаете ли вы случайно, когда я могу ожидать получения жалованья?

— Извините, — сказал я. — Совершенно забыл.

Она выдала точно отмеренную порцию запачканных помадой зубов над накрахмаленным бюстом, и частицы пудры просыпались на ее небольшие усики.

— Ничего, — сказала она. — Я знаю, у вас много забот.

На столе рядом с чашкой кофе лежал экземпляр «Дейли пост». Я выписал чек на огромную сумму и ушел. Когда я вернулся на свою половину, телефон вновь трезвонил. Сняв трубку с рычага, я обложил аппарат четырьмя подушками. Был полдень. Обычно во время ленча я не пью, но утро, подобное сегодняшнему, заставило бы и Иова выпить. Я достал пиво и сел, вновь просматривая газеты и делая усилия, чтобы мне не стало совсем плохо.

Через десять минут в дверь позвонили. Я открыл маленькому стройному человечку с глазами, запрятанными под низкие брови.

— Неллиган, отдел уголовного розыска, — повторно представился полицейский. — У вас здесь славно. — Он оглядел сад с тюльпанами и ранней геранью, сверкающими на солнце, покрутил маленькие усики, высоко оценивая запах жимолости. Я пригласил его войти.

— Не возражаете, если я закурю? — спросил он. Я, в принципе, возражал, но не хотел начинать разговор с отказа в пустяковой просьбе. Он зажег «Джон Плейер Спешл» и украдкой огляделся. — Прелестные картины, — заметил он.

— Выпьете пива? — предложил я, думая, что он откажется, поскольку находится при исполнении, но представитель власти согласился.

— Славное пиво. Американское, — отметил он, посмотрев на банку «Будвайзера». — Да, славное.

— Хорошо, — начал я, желая, чтобы он прекратил вести себя как оценщик, наблюдающий за освобождением дома от конфискованного добра. — Так в чем же проблема?

— Проблема? О, я понимаю. — У него был легкий западный акцент. — Ну, к нам был очень странный телефонный звонок из редакции одной лондонской газеты. Они спросили, не прокомментируем ли мы тот факт, что... ну, это довольно личное.

— Все-таки скажите, — сказал я.

Атмосфера в комнате явно накалялась. Надвигалось что-то очень нехорошее.

— Они сказали, что вы останавливались в отеле в Ирландии со вдовой вашего брата, недавно погибшего во время аварии.

— Правильно, — подтвердил я. Затем, поняв, к чему он клонит, добавил: — В отдельных номерах.

— Мне сказали, что между ними была дверь.

— Кто это вам сказал? — спросил я и подумал: «Эми».

Он улыбнулся и покачал головой:

— Извините.

— И что же вы им ответили?

— "Никаких комментариев". Но вопрос все-таки остался. Правда ли это? Я имею в виду миссис Эгаттер.

— Нет, — ответил я. — Это позорная, недостойная ложь.

Он кивнул.

— Но... извините за мой вопрос... но вы уверены, что между вами ничего нет?

— Совершенно уверен.

— И до... э... несчастного случая с лодкой?

— Нет. — Я начинал сердиться. Но сердиться было крайне невыгодно.

— Так что, это... носило характер... одной ночи? Выгодно или невыгодно, но я потерял терпение.

— Если вы способны только на то, чтобы сидеть здесь и делать оскорбительные предположения, вам лучше убраться отсюда к черту.

Он не сделал ни малейшей попытки подняться или оскорбиться, лишь погладил свои маленькие усики и несколько смутился.

— Да. Ну, вы были весьма откровенны, мистер Эгаттер. Мы бы хотели взглянуть на эту лодку, когда ее поднимут. Возможно, тогда появятся новые факты.

— Извините, но у меня есть более важные дела, чем...

— Помогать полиции в расследовании? Да, парусный спорт — это жестокий спорт, не так ли? Случаются аварии. Но ведь стоит только сказать кому-то, что у вас был роман с миссис Эгаттер до смерти вашего брата, сразу возникнет предположение, что у вас мог быть мотив для... ну, чтобы вызвать аварию. — Он поднял маленькие мягкие руки, когда я поднялся со своего места. — Нет-нет. Не расстраивайтесь, мистер Эгаттер. Но вы ведь понимаете, что мы должны все расследовать? Потому что сначала это выглядело как несчастный случай, а теперь может оказаться убийством.

— Послушайте! — Я терял терпение. — Я только что пережил на своей яхте аварию в Ирландии, точно такую же, какая произошла с моим братом в Англии. Вы полагаете, что я и себя хотел убить? На вашем месте, вместо того чтобы приходить сюда с нелепыми предположениями, я бы занялся выяснением того, кто же пытается погубить мою карьеру, разорить меня, совершая диверсии на моих лодках и пытаясь повесить на меня убийство. Дошло это до вашей башки?

— Не нужно выражаться, — сказал Неллиган мягко. — Вы сказали «диверсия». У вас есть доказательства?

— Нет. Но я их получу. — У меня звенело в ушах от негодования.

— Ну ладно. Я буду ждать их, мистер Эгаттер. А пока не исчезайте, хорошо?

Он весьма сосредоточенно погасил свою сигарету и вышел навстречу ветру, который не переставал дуть с той самой черной ночи, когда потерпел аварию «Эстет».

 

Глава 13

Я отправился в офис и засел за проект моторной лодки для «Пэдмора и Бейлиса». Но я был настолько встревожен, что не мог сосредоточиться. Надо предпринимать конкретные шаги, чтобы попасть в отборочные соревнования на Кубок Капитана, а работа для «Пэдмора» была сейчас потерей времени.

Спустя полчаса я бросил это дело. В голову ничего не лезло. Только соревнования. Как на них пробиться? Я позвонил в отель «Шэмрок» и, разыскав нашего во всем осведомленного дежурного, поинтересовался, были ли посетители у миссис Чарлтон вечером в субботу. Дежурный сказал, что нет, по крайней мере, он не видел. Она уезжала на обед и вернулась одна. Ну ладно, она могла пообедать с Подлитом. Но что это доказывало? Это было слишком — надеяться, что позднее возвращение Подлита к Просероу связано со следами сапог Эми на вершине утеса. Если это вообще были ее следы.

Мой следующий звонок был к Спирмену. Я застал Невилла. Он, казалось, был еще более мрачно настроен, чем обычно.

— Я о лодке Алека Брина, — сказал я.

— Да. — Насторожен он был всегда. На этот раз он был откровенно подозрителен.

— Должно быть, она занимает много места.

— Да, чертовски много, — согласился он. — Ты хочешь сказать, чтобы я продолжил работу? У меня очередь на строительство.

— Мне бы хотелось, чтобы вы ее закончили.

— Хорошая мысль. — Я знал, что за этим последует. Последовала долгая пауза, во время которой я мог представить, как он морщит лицо и потирает рукой окруженные темными кругами глаза. — Мы знакомы друг с другом чертовски давно, и конечно, я восхищаюсь твоей работой и все такое, но кто будет платить?

Это был самый щекотливый вопрос.

— Невилл, — сказал я, — как ты заметил, мы знаем друг друга около тридцати лет. И спасибо за теплые слова. Но не согласишься ли ты сделать эту работу с некоторым риском? Брин в конце концов изменит свое решение. Если нет, мы продадим ее кому-нибудь.

Я слушал, как он дышит в трубку. Наконец он заговорил:

— Чарли, позволь изложить тебе факты, как они есть. Первое, ты не успеешь получить готовую лодку к отборочным соревнованиям на Кубок Капитана. Второе, в этом нет ничего личного с моей стороны, но твое имя сейчас стало прямо-таки зловещим, звучит как вызов. Заканчивать эту лодку без определенного заказа — значит выбросить деньги, так как ее нельзя будет продать. Даже если это будет хорошая лодка, ты опоздал. Я сделаю тебе одолжение. Пусть она остается на верфи еще неделю. Но после этого я выброшу ее на свалку. Ладно?

— Неделя, — согласился я.

— Счастливо, — простился Невилл и повесил трубку.

Я составил список возможных покупателей и, глядя на него, старался раскачать себя, чтобы начать действовать. Чувствовал я себя, как будто стою босиком на Везувии. К тому же Невилл был прав. Мой поезд ушел.

Я опять потянулся к телефону, когда Эрни, чертежник, просунул голову в дверь и сказал:

— Звонила Салли. Сказала, что встретится с тобой на коктейле сегодня вечером. С ней будет мистер Бейс.

Было приятно получить весточку от Салли, но несколько огорчило, что на коктейль сопровождать ее будет Бейс. Воспоминание о том моменте близости в Кинсейле часто всплывало предо мной в последнее время. Конечно, это могло ни к чему не привести. В настоящий момент, может быть, нам обоим лучше держаться старых друзей вроде Эда.

Тем не менее, я не отказал себе в том, чтобы выругаться. Если требовалось какое-нибудь мерзкое завершение для этого отвратительного дня, то для этой цели очень годился коктейль. Этот официальный прием означал открытие сезона парусных гонок в Пултни. Проходил он в белом деревянном здании клуба с террасой, выходящей на гавань, и для серьезных претендентов появление там было совершенно обязательным. Мне следовало сделать вид, что я серьезный претендент, даже если у меня не было лодки.

* * *

Я провел день, безуспешно пытаясь организовать продажу яхты. В шесть я напялил блейзер и галстук члена Королевского клуба океанских гонок, глубоко вздохнули пошел в яхт-клуб.

Выпивохи помоложе делали вид, что им нипочем ветер, треплющий флаги на мачте, стоявшей на балконе. Более солидные просоленные яхтсмены уже подбирались к бару. Несколько пар глаз остановились на мне дольше положенного, затем были выразительно отведены. Я вышел на балкон, оперся на перила и стал рассматривать «Наутилус», зеленый и блестящий. Кажется, ветер начинал стихать. Я похлебывал виски и думал о себе, «Наутилусе» и Хьюго. Все мы были созданы для гонок, и никто из нас не будет больше участвовать в них.

Мне не хотелось думать о Хьюго здесь. Я еще раз отхлебнул из стакана, и, к моему удивлению, он оказался пустым. Следовало быть осторожным, чтобы не напиться.

Когда я вернулся, бар был заполнен уже на три четверти. Опять я ощутил, как по мне скользили взгляды. Арчер удостоил меня ухмылки и кивка, прежде чем вернуться к беседе с советником по связям с общественностью. Джонни Форсайт заговорщически подмигнул, затем ответил кому-то, кто окликнул его с другого конца бара. Форсайт болтается без работы, подумал я. Как все, у кого нет постоянного места, он всегда настороже. Я огляделся вокруг, ища дружественное лицо.

Салли не было. Зато я увидел искусственный загар и сверкающие зубы приближающегося ко мне Гектора Подлита.

— Привет, — сказал Поллит с широкой неискренней улыбкой. — Оправились от того дня? — Я кивнул. — Да, не повезло. Как вы оцениваете теперь свои шансы попасть в гонки на Кубок Капитана?

Я почувствовал, как весь ощетиниваюсь. Затем подумал: должно быть, он уже значительно принял, раз сказал нечто подобное. Может, удастся заставить его разговориться.

— Ну как провели вечер у Просероу? — спросил я.

Поллит посмотрел на меня слегка покрасневшими глазами.

— Я приехал довольно поздно, — сказал он. — Дела, знаете ли, многих надо было повидать.

— Готовили материал, не так ли?

Он засмеялся.

— Можно и так сказать.

— Не вас ли я видел в «Шэмроке»?

Он был не настолько пьян.

— Не знаю, — удивился он. — Разве? Нет, я там не был. — Он опять засмеялся.

— О Боже, это ты! — послышался рядом женский голос. Эми — в платье с высоким воротом, черным, вероятно из-за траура, подчеркивающим выпуклости ее острых грудок и резкость агрессивного подбородка. Рот представлял собой некрасивую красную линию, и глаза сужены от злости. — Я удивлена, что у тебя хватило смелости показать здесь свою физиономию.

Гектор засмеялся. Я произнес:

— Привет, Эми, — так любезно, как только смог.

— Нечего меня приветствовать, — сказала Эми высоким, пронзительным голосом. — Даже тут чертова полиция сует нос и задает всякие вопросы. Я сказала, что им следует говорить с тобой.

Гектор нервно приглаживал блестящие темные волосы ухоженной рукой.

Теперь в баре наступила тишина. Множество богачей из Нового Пултни с любопытством смотрели в нашу сторону или опускали глаза в пол. Там, где предположительно размещался мой желудок, образовалась большая пустота. Затем я почувствовал запах духов и услышал голос Салли:

— Ради Бога, Эми, заткнись, не делай из себя дуру.

Глаза Эми превратились в щелки, и она резко повернулась к Салли:

— А что касается тебя, шлюха, то как ты смеешь стоять здесь рядом со своим дружком и... толкать меня!

Я схватил ее в охапку и выволок из бара. Эд Бейс находился в зале. Он поднял брови, усмехнулся и сказал:

— Разумно ли это, Чарли?

Слишком разозленный, чтобы отвечать, я протащил ее через зал и вывел на набережную. Она колотила меня кулаками и визжала. Когда мы оказались на воздухе, она наконец заткнулась, утихомирилась, и я поставил ее на ноги. Небольшая толпа последовала за нами со стаканами в руках, чтобы поглазеть. Макияж у Эми смазался, лицо исказилось от ярости.

Сердце у меня неприятно колотилось.

— Скажи мне одну вещь, — спросил я, — это ты разгуливала на утесе около Кинсейла в субботу вечером?

На мгновение ее лицо разгладилось.

— Каким образом...

— А Гектор? — продолжал я, используя свое преимущество. — Он тоже был с тобой? Небольшая пробежка по берегу вниз к Кросхевену?

Ее глаза стали совсем черными и быстро перебегали, как «дворники» на ветровом стекле, от меня к стоящему невдалеке Гектору и обратно. Удивление на ее лице несколько ослабло, а гневное напряжение и расчетливость вернулись. Она засмеялась высоким некрасивым смехом, который эхом отразился от каменных сооружений гавани, и сказала:

— Это ты можешь выяснить и не учиняя мне допроса.

— Как все-таки относительно Гектора?

Сверкнув зубами, он развел руки и ответил:

— Она уже все сказала, старина.

— Пошли, — дернула его Эми. — Мне это общество не нравится.

Я вернулся в клуб и тотчас нарвался на Франка Миллстоуна.

— Эгаттер, — сказал он, — в этом клубе не любят парней, которые занимаются рукоприкладством по отношению к леди. Может, тебе лучше отправиться домой и подумать об этом?

Я посмотрел на его веселое лицо с холодными глазами, в которых светилось удовлетворение, пожал плечами, вышел из клуба и пошел по набережной, опустив голову. Яхт-клуб вобрал в себя все, что воняло в Новом Пултни.

Голос около меня сказал:

— Не расстраивайся, Чарли.

Я поднял голову. Это был Джонни Форсайт, его шея была непривычно туго зажата белым воротничком и галстуком яхт-клуба.

— Я бы на твоем месте держался подальше. Со мной опасно знаться.

— Не слишком приятно быть в зависимости от них? Мне-то это хорошо известно.

— Да, — сказал я, щуря глаза от блеска вечернего солнца над гаванью.

— Посмотри, как живем мы. Некоторые сезоны удачные, другие — нет. В этом году у жены в ресторане дела неплохи. А у меня работы немного, и если Фрэнк найдет лодку для гонок на Кубок Капитана, я буду разрабатывать для нее тактику. О Боже, извини, Чарли, я вовсе не хотел растравлять твои раны.

— Я понимаю, — кивнул я. — Спасибо тебе.

— Я просто хотел, чтобы ты знал.

— Благодарю, — сказал я. — Послушай, тебе лучше вернуться на вечеринку. — И я потащился по Кей-стрит.

* * *

Я органически не способен примириться с поражением. В таких случаях я всегда испытываю сильнейшее негодование. Но когда я, задевая ветки жимолости, остановился перед воротами своего дома, я уже знал, что следует делать, чтобы попасть на гонки. Я вытащил бутылку «Феймоуз Граус» и отхлебнул порядочную порцию виски. Мой проект требовал известного хмельного мужества. Затем я услышал скрежет шин по мостовой и скрип ворот: по дорожке шли Салли и Эд Бейс.

— Эми — сука, — сказала Салли. — Ты в порядке, Чарли?

— Я чувствую себя совершенным идиотом. Не надо было ее трогать.

— Тебе надо было швырнуть ее через парапет, — возразил Эд.

— Это мило с твоей стороны... защитить мою честь, — произнесла Салли, отводя глаза. — Эта шлюха...

— Шлюха?

— Она доставляла Генри немало хлопот. Однажды даже Хьюго пыталась довольно гнусно соблазнить. — Салли держалась спокойно и как бы просто сообщала факты, но я видел, что она очень зла. — У нее просто зуд, у этой особы. Ну, ты понимаешь.

— Не использует ли она и Гектора Поллита для утоления этого зуда? Как по-твоему?

Салли удивилась:

— Гектора? Вполне возможно.

— В субботу вечером в Ирландии они были вместе. На вершине утеса я нашел следы, которые по виду могли принадлежать ей. Во всяком случае, во время диверсии, когда происходила подмена болтов, она была рядом, под рукой.

— Диверсия? — удивился Эд. — О чем ты?

— Потом расскажу, — сказал я. — И если она помогла покрыть эту диверсию, не сделала ли она то же самое и в отношении «Эстета», чтобы избавиться от Генри?

— Очень ненадежный способ, — заметил Эд.

— Достать хотят именно тебя, — размышляла Салли. — Зачем Эми-то тебя губить?

— Одному Богу известно, — ответил я. — Но пока что она великолепно с этим справляется.

— Не очень-то здорово не поладить с Миллстоуном, — сказала Салли. — Что ты собираешься делать в связи с этим?

— Загнать его под воду на гонках и забыть о нем.

— Но у него нет лодки, — возразила Салли. — И у тебя тоже.

— У меня будет, — сказал я. — Меня осенило, когда я шел сейчас домой. И Миллстоун тоже собирается достать лодку. Так, по крайней мере, сказал Джонни Форсайт. Знаешь что-нибудь об этом, Эд?

Эд смотрел на свой стакан с виски.

— Да, он действительно ищет лодку, — подтвердил Эд, не поднимая глаз. — Не знаю, что накатило на этот город. Я жду со дня на день, что Миллстоун предложит мне продать «Кристалл».

— Продашь?

— О, не знаю, — сказал Эд и пристально посмотрел на меня, широко улыбаясь. Этот взгляд был мне знаком со времен наших подростковых регат в Пултни. — И каковы же твои планы?

— О, не знаю пока точно, — в тон ему ответил я и тоже посмотрел Эду прямо в глаза. В эти игры мы играли уже двадцать лет, и оба точно знали, что собираемся делать.

Эд допил виски и встал.

— Мне надо еще кое-что сделать, — сказал он. — Салли?

— Можешь подбросить меня домой?

Она положила свою руку на мою. Пальцы были теплыми и сухими.

— Будь осторожен, Чарли.

Не стоило скрывать от самого себя: мне это понравилось.

Они ушли. Было только восемь. Я позвонил Билли Хегарти в Ирландию.

Линии были в их обычном безумном состоянии, и когда я наконец пробился, мне пришлось гоняться за Билли от его дома через две пивных в отель «Жюри» в Корке. Казалось, он слегка пьян, позади слышался веселый шум.

— Чарли, — сказал он. — Вот те на! Я ищу тебя весь день!

— В чем дело?

— Ну, после того как ты уехал, я вызвал ветеринара, чтобы проверить кровь у собаки. Ты был прав, зверюгу угостили сонными таблетками.

Я почувствовал, что улыбаюсь, и скверное ощущение от приема с коктейлем немного притупилось.

— Ты хороший человек, Хегарти, — сказал я. — Теперь послушай меня. Я хочу, чтобы ты рассказал всю эту историю одному человеку. Он владелец яхты, рвется на соревнования, и единственный для него способ выиграть — это если он ни единой душе ничего не скажет об услышанном от тебя. — Билли издал какие-то выражающие сомнение звуки. — И, Билли, — продолжал я, — постарайся выяснить, не случилось ли чего-нибудь необычного в тот день, когда Просероу проверял руль? Какие-либо посторонние на верфи, спящие собаки?

— Что с тобой поделаешь? Придется.

Окончив разговор, я начал искать Брина.

Нелегкая задача. Во-первых, я позвонил в его офис, там никого не было. Затем домой, и кто-то, возможно дворецкий, ответил, что мистер Брин, насколько ему известно, на приеме, но трудно сказать, где именно. Затем слуга начал проявлять необычную осмотрительность и прервал разговор, когда я попросил его заглянуть в ежедневник своего хозяина, чтобы определить, где сэр Брин.

Вдруг меня осенило: примерно полгода назад, когда мы начали готовить чертежи яхты Брина, он как-то дал мне номер телефона своей машины. Я побежал в офис и просмотрел записи за ноябрь. Вот он, этот телефон!

Я весь взмок, пока ожидал ответа. Это был последний шаг, отделяющий Эгаттера от полного краха. Гудок прозвучал дважды, затем кто-то поднял трубку и сказал:

— Алло. — Это был не Брин.

— Алло, — сказал я, — это Джек Дэнфорс. Вы не станете возражать, если я попрошу вас приехать на полчаса позже? В девять часов я еще буду занят.

— Что? — удивились на другом конце. — Э... мистер Дэнфорс... в девять когда? — Похоже, это был шофер.

— Сегодня, конечно, — сказал я более уверенно. — Черт побери, старина, не мог же он забыть.

— Забыть? — сказал шофер, явно нервничая.

— Ну, так пусть он постарается, — сказал я. — Мы будем в Ноттингеме только сегодня. Сможет он заскочить?

— Ноттингем? — спросил шофер. — Это очень далеко. Вряд ли сумеет. Мы в Лимингтоне, в Хэмпшире.

— Я прекрасно это знаю. Не у старины Гарри Фостера?

— У мистера Бэркета. Тут танцевальный вечер, — сказал шофер.

— А, ну ладно. Ну что же делать? Всего доброго.

Оказалось до смешного просто. Я только беспокоился, чтобы Брин ничего не узнал, иначе его шофер может лишиться работы.

После этого я должен был всего лишь позвонить своему приятелю Гарри Чансу в Лимингтон. Гарри знал всех, кого стоило знать, и специализировался по видным персонам. Он сообщил, что Септимиус Бэркет дает благотворительный бал в пользу, кого-то из американских претендентов на участие в гонках и что он живет в Рейнолдс-Стоун-Холле, в трех милях от города.

Мне оставалось только отправиться домой, напялить смокинг и поглубже вздохнуть для придания себе храбрости. Вскоре я уже был по пути в Лимингтон.

 

Глава 14

Через два часа я поставил «БМВ» под деревьями, расположенными сбоку от лесной дороги. Я поправил галстук-"бабочку", глядясь в водительское зеркальце. Должен признать, что лицо у меня было осунувшееся. Я вылез, прошел мимо высоких столбов у ворот к подъездной аллее.

Аллея была из гравия, хорошо утрамбованная, обсаженная рододендронами. Она вела к большому белому дому, построенному в духе современной подделки под григорианский стиль; дом прятался под сенью «Нью Форест», как кукушонок в гнезде королька. Пока я огибал площадку, тоже из гравия, где стояло около полусотни роскошных машин, вечерний воздух освежил мне лицо. Из сада, расположенного по другую сторону дома, доносились звуки бас-гитары и неясный шум голосов. Я обошел вокруг. Лужайка, окруженная высокими черными деревьями, казалась в лунном свете серой. У выходящей в сад стены дома был раскинут большой шатер, изнутри освещенный желтым светом. Я прошел по дорожке между двумя клумбами, откинул полог и заглянул внутрь.

Там было жарко и стоял оглушающий шум. В дальнем конце шатра играл оркестр. Мужчины выглядели лощеными, а на многих женщинах были надеты тиары. Собралась довольно значительная часть Нового Пултни — те, кого Хьюго назвал бы публикой с Королевской яхты.

На какой-то момент я остановился, у меня вспотели ладони. Мне всего лишь нужно было найти Брина. И я нырнул в огромную, словно море, толпу.

Будь я террористом, я мог бы сейчас запросто уничтожить хорошую порцию здешнего «королевского семейства». Но я был всего лишь проектировщиком яхт, который в течение пяти минут ходил от одной группы роскошных мужчин и женщин к другой, разыскивая безо всякого успеха нужного человека. Неожиданно я заметил знакомые квадратные плечи, над которыми возвышалась голова с коротко подстриженными темными волосами и загорелой шеей. Он сидел за столом с четырьмя молодыми женщинами, все они смеялись. Чувствовалось, что от него струится очарование, так же как от электрического обогревателя струится тепло. Арчер.

Я подошел и тронул его за плечо. Он оглянулся, раскрасневшийся и улыбающийся, голубые глаза сверкали, и я вспомнил, что говорила мне Джорджия о слабости Арчера к женщинам. Улыбка стала несколько напряженной, когда он узнал меня.

— Арчер, — сказал я, — на одно слово.

— Конечно, — сказал он, вставая.

Мы отошли в угол.

— Что ты здесь делаешь?

— Я приехал увидеться с Брином.

— С Брином? — Арчер спросил так, будто не знал, кто это такой. — Послушай, Чарли, старик Септимиус Бэркет может вышвырнуть тебя, если увидит. Миллстоун здесь. И множество людей, которые присутствовали на коктейле. Он тут распространялся о тебе. Извини, что я это говорю, но ты вел себя как последний дурак сегодня вечером.

— Возможно, — сказал я. В своем взвинченном состоянии я старался слышать и воспринимать то, что мне было нужно. — Где Брин?

— Некоторое время назад был в доме, — сказал Арчер. — Обедал. Ради Бога, Чарли. Ты знаешь, я всегда готов помочь тебе. Но сегодня... ты не в порядке, приятель.

— Все, что я делаю, я делаю не для себя, а для «Пэдмора и Бейлиса», — сказал я с улыбкой, уродливость которой была мне неприятна. Арчер поднял руки: да падет это на твою голову, говорил его жест. Затем он повернулся и отправился назад к своему столу с красотками — целая пинта сексуального пламени.

Я быстро двинулся к зелено-белому полосатому проходу, который вел от шатра к дому. Толпа мужчин и женщин шла через него в другом направлении. Мужчины курили сигары. Брина среди них не было. Я прошел дальше, заглядывая в разные двери. Первая вела в гостиную. Очень старый человек разговаривал у камина с двумя женщинами среднего возраста.

— Извините, не видели ли вы Алека? — спросил я у него.

— Моет руки, — ответил старик.

— Извините, — сказал я и вернулся в коридор.

В этот момент Брин вышел из двери под лестницей, пухлый и хорошо вымытый. Я заметил, как он стрельнул глазами в мою сторону и затем отвел их. Я быстро подошел.

— Мы должны поговорить.

Он сунул в рот сигару и начал сосать ее.

— Мне нечего вам сказать, — буркнул он. И двинулся по коридору. — Извините меня.

Я стоял у полуоткрытой двери маленькой комнаты, возможно библиотеки, с книгами на полках, с креслом и письменным столом, на котором стоял телефон.

Когда Брин проходил мимо меня, я схватил его за запястья, приподнял и толкнул внутрь комнаты. На вид он был плотным, но упал на пол с удивительной легкостью, потянув следом и меня. Я поднялся и захлопнул дверь. Брин смотрел на меня с выражением застывшего изумления и гнева.

— Извините, что я вынужден был сделать это, — сказал я. — Надеюсь, вы не будете возражать против того, чтобы присесть?

Он встал, отряхнул пыль с колен вечернего костюма и поднял сигару с бухарского ковра. Затем приказал:

— Выпустите меня отсюда, Эгаттер. — Его глаза более, чем когда-либо, напоминали дуло пистолета. Никто из известных мне людей не смог бы прийти в себя и оказаться в выигрышной позиции через двадцать секунд после того, как, внезапно напав, его бросили на ковер. Но у Брина это получилось.

— Нет, не выпущу, — ответил я. В двери торчал ключ. Я повернул его и положил себе в карман. — Пока мы немного не поговорим.

— Грубой силой со мной ничего не сделать, — заверил Брин.

— Будьте разумны, — сказал я. — В свое время вы творили кое-что и похуже. А я хочу всего лишь, чтобы вы выслушали по телефону одного человека. После этого можете сдать меня полиции или делать все, что вам угодно.

Брин минуту размышлял. Он вынул другую сигару, обрезал ее и зажег. Когда она разгорелась в достаточной степени, он глубоко вздохнул и заорал:

— На помощь!

Неожиданно получилось довольно громко. Я не предполагал, что он станет кричать. Струйки пота потекли у меня по спине.

— На помощь! — второй раз крикнул Брин, еще шире раскрывая рот. Я вытащил носовой платок и засунул ему в рот. У занавесок висели украшенные кистями шнуры. Я привязал Брина к креслу с помощью одного из них, а другой обмотал вокруг его лица, чтобы кляп держался крепче. Брин сопротивлялся, но он был человеком, привыкшим работать за письменным столом, и сила его заключалась не в теле, а в крепкой воле.

Когда он был туго привязан, я поднял трубку и набрал номер Билли Хегарти в Ирландии. Пока телефон молчал, кто-то постучал в дверь.

— Вы там в порядке? — Дверная ручка дернулась. — Дверь заперта, — произнес тот же голос.

— Этого не должно быть, — сказал другой. — Я пойду поищу ключ.

Наконец Билли ответил.

— Билли, это Чарли Эгаттер. Я хочу, чтобы ты рассказал все, что тебе известно, о происшедшем на верфи. Дальше это никуда не пойдет. — Глаза Брина холодно смотрели на меня.

Я приложил трубку к его уху, в то время как Билли выполнял мою просьбу. Когда он кончил, я сказал:

— До свидания и спасибо.

Голоса вновь послышались у двери. Я сказал:

— У нас все прекрасно, — и вставил ключ в скважину, слегка повернув его, чтобы они не могли всунуть свой. Затем я повернулся к Брину: — Билли Хегарти управляет верфью в Кросхевене. Кто-то пробрался туда и совершил диверсию с рулем «Аэ», заменив титановые болты алюминиевыми. Затем после аварии неизвестные вновь прошли на верфь, усыпили сторожевую собаку и поставили опять титановые болты, предварительно их сломав. Именно это и обнаружил во время проверки страховой инспектор из компании «Ллойд». Билли сказал вам достаточно, чтобы загубить репутацию своей верфи, считающейся вполне надежной, а мне можно теперь предъявить обвинение в тайном проникновении на верфь. Подумайте о том, что вы собираетесь сделать, прежде чем я выну кляп.

За дверью кричали:

— Охрана! Откройте!

Я отвязал Брина от кресла, вынул кляп, налил ему стакан виски и сказал:

— Лучше откройте дверь сами, а то они ее сломают.

Брин поднял маленькое плотное тело с кресла, провел рукой по своим серо-стального цвета волосам, повернул ключ и открыл дверь. Двое крупных мужчин в смокингах стояли на пороге.

— Почему вы заперли дверь? Мы из охраны.

— У нас здесь важная встреча, — сказал Брин. Рубашка моя прилипла к телу, и сердце стучало. — Можем мы спокойно поговорить?

Перевес сил опять был на стороне Брина. Охрана испарилась. Брин выпил виски с содовой и сел за письменный стол. Затем он наклонился вперед и прошипел:

— Я уничтожал людей за куда меньшее. — Он вернулся в прежнее положение, лицо налилось кровью. Затем он расслабился. — Так вот, теперь мне кажется, что история ваша еще более странная, чем тот способ, который вы выбрали, чтобы рассказать ее. Лучше объясните все.

Во рту у меня пересохло, я едва мог говорить.

— Нечего объяснять, — сказал я, дрожащей рукой доставая бутылку, чтобы налить себе. — Какой-то ублюдок пытается уничтожить мое дело и не пустить меня в гонки на Кубок Капитана.

— Получается, смерть вашего брата не была несчастным случаем?

— По-видимому, нет. Но наверняка мы узнаем, когда поднимем «Эстета».

— Так что, может быть, здесь дело идет об убийстве?

— Да.

— Должно быть, вы здорово разгневаны.

— Действительно. — Но я почувствовал, что начинаю приходить в себя. Впервые Брин разговаривал со мной как с человеком, а не как с машиной, которой платят за полученные результаты.

Он откинулся в кресле. Дым сигары окутал его, как облака окружают вершину горы. Наконец он сказал:

— Я когда-то строил мотоциклы с коляской. Собственными руками. — Он поднял свои руки. Они были маленькими и толстыми. — У меня была мастерская в Ковентри. Я арендовал ее у типа по имени Пердью. Ну так вот, я придумал нового типа подвеску и знал, что Пердью хочет ее заполучить. Он проведал, что у меня трудности с банком, и вчетверо поднял арендную плату за помещение. Думал, что он разорит меня как основной кредитор. Но я разозлился и сумел выкрутиться. Я занял денег, выкупил мастерскую и вышвырнул Пердью на улицу. — Он вынул сигару изо рта, злобно вытаращил глаза. — Именно то, что я разозлился, помогло мне выиграть, — сказал он, — иначе я не смог бы. — Он помолчал. — Но гнев надо научиться сдерживать. Полагаю, сегодня вы сумели это.

Я промолчал. Опыт общения с клиентами способствовал выработке шестого чувства, оно говорило мне, что мы подбираемся к существу дела. Я знал, наступил поворотный момент в моих отношениях с Брином.

— Вашим врагом может быть любой из находящихся там людей, — сказал Брин, махнув рукой в сторону доносившихся голосов. — Включая Миллстоуна. Вы знаете, что он стремится попасть в команду?

— Да, — ответил я, — но у него нет лодки.

— Он достанет ее, — сказал Брин. — Он сейчас этим занят. Решительный человек Фрэнк Миллстоун.

Минуту Брин сосал сигару. Из сада доносились звуки танцевальной музыки. Наконец он произнес:

— Я не буду завершать строительство новой лодки. Мы потеряли неделю, сейчас слишком поздно. Кроме того, я только на девяносто восемь процентов уверен, что вы на уровне. — Мое сердце упало. — Держитесь, — сказал он.

Он набрал номер. Я смешал себе еще порцию выпивки, пока он говорил, понизив голос. Через пять минут он положил трубку.

— Ну вот, — сказал он, — вы можете от моего имени участвовать в соревнованиях на Кубок Капитана на «Колдуне».

— "Колдуне"?

— Я только что купил его, — объяснил он. — Согласны?

«Колдун» был быстроходной яхтой, которую я построил два года тому назад для одного владельца, который затем погиб во время аварии вертолета. Это была несколько староватая лодка по стандартам соревнований на Кубок Капитана, но она была неплоха. Это было хорошее предложение.

— Новые паруса, — поставил я условие. — И вы позаботитесь о незаконченном корпусе у Невилла Спирмена. Я организую команду.

Пухлое лицо Брина растянулось в усмешке, как у куклы чревовещателя.

— У вас хорошая реакция, Чарли. Очень хорошая. — Я встал. — Подождите минуту, — сказал он. — Пожалуйста, разозлитесь до такой степени, чтобы выиграть. Но не настолько... чтобы обращаться со мной вольно. Теперь вы работаете на меня.

Он положил кулаки на стол, немного наклонился вперед. Улыбка исчезла, и я еще раз смог почувствовать силу его характера. Его похожие на дула металлические глаза опять впились в меля.

— И не смейте никогда больше меня связывать.

Затем он встал, расправил плечи, помахал сигарой, которую держала рука, привыкшая подписывать чеки. Его лицо оживилось, и голос звучал почти весело. — Теперь пошли повидаем кое-кого.

Я пошел за ним, слегка одурманенный. По крайней мере, у меня была лодка, чтобы участвовать в гонках, притом спроектированная мной. Но ей исполнилось два года... Брин медленно шел по проходу к шатру. Теперь танцующих стало еще больше. На этот раз я был достаточно спокоен, чтобы заметить некоторые детали. Оркестр играл на возвышении, настоящий танцевальный оркестр с блестящими подставками для нот, и играл он под настоящими финиковыми пальмами.

Брин остановился перед музыкантами и кивнул мне; на какую-то секунду мне показалось, что он хочет пригласить меня на танец. Вместо этого он сказал:

— Давайте сюда! — и запрыгнул на помост.

Дирижер повернулся к Брину. Тот попросил:

— Остановитесь.

Затем, не оглянувшись, он подошел к микрофону и подождал тишины. Его плотная фигура излучала энергию, сигара была направлена на танцующих как перст указующий. Оркестр перестал играть. Брин заговорил в микрофон:

— Могу я попросить минуту вашего внимания? Мне жаль прерывать музыку, но я знаю, вы будете рады услышать, что Чарли Эгаттер пойдет на яхте «Колдун» от моего имени в отборочных соревнованиях на Кубок Капитана. Удачи тебе, Чарли!

Он начал хлопать. Некоторые из танцевавших последовали его примеру. Я увидел, что Миллстоун не аплодирует, а Гектор Поллит касается ладонью ладони с циничной усмешкой на ровном загорелом лице; кое-кто из Пултни тоже выражал одобрение, но не Арчер. В этот вечер второй раз взоры всех обращались к Эгаттеру. Многие из присутствовавших уже слышали об истории на коктейле. От напряжения на висках у меня выступил пот, и улыбка получилась вымученной. Рукоплескания были не слишком дружными, в них тоже чувствовалось некоторое замешательство. Брин положил руку мне на плечо, встав для этого на цыпочки. Я помахал аплодирующим, и мы спустились со сцены.

— Выпей, — сказал он.

Я в этом очень нуждался. Подходили люди и говорили что-то. Я отвечал, с трудом соображая, что говорю. Крутилась мысль, что быть вышвырнутым с одного приема и стать героем другого в один вечер — это в некотором роде рекорд. Я постарался как можно скорее оторваться от окружения Брина и вышел на лужайку.

В воздухе стоял аромат азалий и бодрящий запах сосен. А над головой — ясное, звездное небо.

— Хэлло, Чарли, — послышался голос за спиной, — мои поздравления.

Я повернулся. От манишки и блестящих белых зубов говорящего шло сияние.

— Благодарю, Гектор, — сказал я с той степенью энтузиазма, какую сумел изобразить.

Я чувствовал исходящий от него запах виски.

— Видели Эми? — Казалось, он весьма сильно пьян.

— Нет, — сказал я. — Я всего лишь хотел пройтись.

— А... — протянул Гектор. — Да, приятная ночь. Я к вам присоединюсь.

Это ни в коей мере не отвечало моим желаниям, но я не мог сказать ему, чтобы он убирался. Мы пошли через лужайку.

— Мы ведь еще не поговорили, — сказал Гектор. — Сцена на набережной была отвратительной. Эми — эмоциональная леди.

— Это можно понять.

— Понять? Ах да! Генри и все такое. — Он замолчал. — Чарли, как вы думаете, что произошло с вашими рулями?

Пьяный или нет, но Поллит помнил о своей работе.

— Понятия не имею. Если бы я не видел их собственными глазами, я бы сказал, что кто-то там поработал.

Гектор хихикнул:

— Кто же может сделать подобную вещь?

Неожиданно для него я спросил:

— Что вы делали в субботу вечером в Кинсейле, Гектор? Вас не было у Просероу.

— Я встречался с некоторыми людьми. — Его голос изменился. Он как будто занял оборонительную позицию. — А какое, собственно, вам дело?

— Но вы были с Эми?

Белки глаз блеснули в лунном свете.

— Ну а если и так?

— Вы могли бы мне помочь.

Он притих. Мы шли, пересекая лужайку, через арку из тисового дерева в розарий. Торфяные дорожки сада привели нас к летнему домику-беседке с конусообразной крышей и решетчатыми окнами. В беседке женский голос произнес:

— О-о!

Это не был возглас изумления. Вскрик выражал совершенно противоположные чувства — как будто женщина получила то, чего ожидала долгое время, и весьма этим довольна. За этим последовали еще звуки. Та, что издавала их, казалось, вовсе не осознавала этого, возможно потому, что была занята тем, кто находился с ней в беседке. Звуки стали ритмичными, и темп их все убыстрялся, пока не перешел в бессвязные стоны. Завершил их пронзительный животный вопль, вместе с которым женщина выкрикнула имя. Затем звуки прекратились.

Я стоял и слушал — не из-за похотливого любопытства, но потому, что узнал этот женский голос. Это была Эми, и имя, которое она выкрикнула в кульминационный момент, было «Арчер».

Когда я повернулся, чтобы уйти, Гектора со мной уже не было. В тишине ночи я слышал, как по лужайке бежал человек, как захлопнулась дверца машины, и как шины заскрипели по гравию. Затем визг мотора угас в длинной аллее рододендронов.

Вскоре я тоже отправился домой.

 

Глава 15

На следующее утро я чувствовал себя почти человеком. Заехал к Салли и за завтраком рассказал о вечере и о Брине. Она смеялась, при этом щеки ее стали круглыми и розовыми, как у ребенка. Когда я уходил, «субару» Эда Бейса заворачивал в ворота. Добрый старина Эд, подумал я. Надежен как скала. Совсем не таков, как эти молодящиеся джентльмены на вечеринке.

Я пошел в офис и стал обзванивать людей, набирая команду. Забрав Скотто и еще пару помощников, я отправился в Лимингтон, где в портовом бассейне уже стоял «Колдун». Я осмотрел яхту. Она была в потрясающей форме, блестящая и чистая, как в тот день, когда была построена. Большую часть года она провела в эллинге.

Скотто выплюнул жевательную резинку.

— Неплохо, — сказал он, и к четырем часам мы двигались в Солент под взорами пассажиров парома, отправляющегося на остров Уайт.

По прогнозу для Портленда, Плимута и Уайта был южный ветер от 4 до 5 баллов. Мы славно провели время, пройдя вдоль берега. «Колдун» показал себя хорошо. Яхта нуждалась в новом гроте и паре генуй, но если мы сможем выполнить всю работу в оставшееся весьма короткое время, яхта будет иметь шансы попасть в команду на Кубок Капитана. Да, она была просто отличной, и я видел, что Скотто думает то же.

В полночь свет маяка Портленд-Билла остался далеко за кормой, и Скотто поставил спинакер и ричер. Я забыл, что такое усталость, когда яхта преодолевала длинные черные волны и нам светила высоко стоящая половинка луны. Я ходил этим курсом с Хьюго десятки раз, и теперь в моем нынешнем состоянии как будто чувствовал, что брат стоит у моего плеча. Он обычно торчал на открытой палубе — горящий кончик его сигареты выделялся на темном фоне — и говорил. Он был куда лучшим собеседником, чем я, ему особенно блестяще удавалось вскрыть то, что кроется за вежливыми жестами и словами людей, выявить истинные мотивы их поступков, иногда, как снасти, скользких и грязных. Я задавался вопросом, что бы он предпринял по поводу «Эстета» и «Аэ» и их сломанных рулей. Сам я не знал, с чего начать. Последний вечер еще больше осложнил ситуацию.

Чего, черт возьми, добивалась Эми? Предположим, она была в Ирландии с Подлитом, а теперь изменила Генри с Арчером в летнем домике, но почему все это как-то должно быть связано с рулями?

К четырем утра мы прошли у Зубьев, вдали виднелись огни гавани Пултни. Скотто наблюдал за кипением пены между скалами. Я старался не смотреть туда, потому что рядом со мной не было Хьюго с его куревом, и Зубья были виновны в этом.

— Ветер стихает, — сказал Скотто.

Мы прибыли в Пултни с последним призрачным дыханием ветерка. Я пришвартовал «Колдуна» в Нижнем Пултни, который находился как раз за Беггермен-Хед, и пошел домой. Прежде всего я позвонил Невиллу Спирмену, чтобы договориться о спасательной барже. Затем поспал четыре часа. Когда зазвонил будильник, я вышел в сад. Ветер прекратился, и полуденное солнце сверкало на поверхности моря, гладкого, как сатин. Я пошел к причалу и собрал подводное снаряжение. Затем отправился искать Чифи.

Он сидел в баре «Русалка», как обычно. С ним был Эд Бейс. Я заказал пинту пива и залпом выпил, чувствуя себя иссушенным и усталым. Затем я сказал Эду:

— Я пойду на «Колдуне» для Брина.

— Салли мне сказала, — сказал Эд тоном, который показался мне тускловатым. — Рад был это услышать.

— Не понимаю почему, — сказал я. — Моей прискорбной обязанностью будет спустить с тебя штаны.

Он улыбнулся. И опять-таки это была несколько вымученная улыбка.

— Боюсь, у тебя не будет такой возможности. Миллстоун сделал мне сегодня предложение относительно «Кристалла».

— "Кристалла"?

— Весьма выгодное предложение. Касается лодки и команды.

— Пусть идет к черту, — слегка разозлился я.

Эд допил виски.

— Именно это я и сказал управляющему банком. — Он поднялся напряженно. — Ну ладно, увидимся. — И пошел к двери бара.

— Эд настроен не слишком оптимистично, — заметил Чифи.

— Я уверен, он никогда не позволит Миллстоуну заполучить свою лодку.

— Эда заставят это сделать, если хочешь знать мое мнение, — сказал Чифи. — Лучше заработаешь, занимаясь землей, чем под парусом. Однако пошли, день сегодня что надо.

Мы отправились к верфи Спирмена за спасательной баржей. Я принес маску, баллоны и утяжеляющий пояс к тому месту, где Джонни Форсайт наблюдал за двумя рабочими: они полировали корпус сорокафутовой шлюпки.

Спирмен сверкнул глазами, увидев подводное снаряжение.

— Слышал, что ты пойдешь для старины Брина, — проронил он. — Прекрасная работа, если сможешь ее получить.

— Благодарю, — сказал я. — Кто тебе сказал?

— Фрэнк Миллстоун.

— Говорят, он подбирается к лодке Эда.

Форсайт пристально посмотрел на меня, его узкие глаза блеснули на бледном лице.

— В самом деле? — спросил он. — Хотелось бы мне получить брокерские комиссионные.

— А разве ты не получишь?

Он засмеялся не слишком весело.

— Как же, как же, — сказал он. — Фрэнк любит сам заключать свои сделки или использовать крупных шишек там, повыше. — Он ткнул изъеденным кислотой пальцем в направлении Лимингтона и Хэмбла. — В наши дни нелегко наскрести на жизнь в прибрежном районе, если не имеешь постоянной работы.

— У тебя неплохо получается. — Я нервничал. Сегодня должны быть получены ответы на множество вопросов. — Пора идти.

— Я с вами, у меня поручение компании «Ллойд». И он тоже. — Форсайт указал на маленького человека в коричневом костюме, курившего сигарету под прикрытием здания конторы.

Я узнал инспектора Неллигана.

* * *

Море оставалось гладким, как сковородка, всю дорогу до Зубьев. Говорили мало. Мотор постукивал и выплевывал черный дым, Неллиган сидел под ветерком, на него дымило, пока я не предложил ему устроиться на другой стороне.

— Да, — сказал он, покручивая маленькие усики и глядя на мотор, — я не очень-то опытный моряк. — Помимо коричневого костюма на нем были блестящие ботинки, которые определенно пострадают от соли, и нейлоновая рубашка.

— Что вы надеетесь найти там?

Он посмотрел на меня исподлобья.

— О, просто хочу присутствовать при извлечении доказательств. — Он отвернулся, уставился на синюю полоску берега, и — вне всякого сомнения, он этого и добивался — я почувствовал беспокойство. Если обнаружатся следы диверсии, Неллиган решит, что это сделал я, чтобы избавиться от брата. Если их не будет, значит, рули Эгаттера ненадежны. Орел — я проиграл, решка — ты выиграл.

Мы подошли к Зубьям, когда прилив почти закончился. Море под ржавой кормой баржи сверкало зеленым. Единственным признаком, что под нами находятся большие выступы скал, были пучки водорослей и полоска пены, идущая на четверть мили вдоль края прилива, где три лодки с рыбаками сновали в поисках скумбрии. Чифи поглаживал покрытый старой краской штурвал и дроссели. Постукивание мотора затихло, теперь он пыхтел, и тупой нос баржи пробирался между водорослями. Форсайт кивнул двоим в непромокаемых костюмах, эти люди молча сидели рядом с ним в кокпите. Они встали и начали натягивать снаряжение, чтобы нырнуть в воду.

Я вытащил такое же из рундука. Неллиган строго взглянул и покачал головой.

— Что? — не понял я.

— Доказательства там, внизу, — сказал Неллиган. — Конечно, мы обойдемся без полицейских водолазов. Но все же нам нежелательно, чтобы вы слишком приближались к яхте, согласны? Я уверен, вы понимаете.

Я поймал взгляд Джонни Форсайта.

— Маленький ублюдок, — сказал он тихонько.

Я пожал плечами.

— Боюсь, ты на крючке, Чарли, — пробормотал Чифи.

Меня просто трясло от негодования. Якорь погрузился в зеленую бездну, оставляя за собой хвост пузырьков. Баржа отошла назад на десять ярдов и развернулась. Я остался стоять впереди, слышал всплески воды, когда опускались ныряльщики, вскрики туристов, вытаскивающих скумбрию из полосы прилива в четверти мили от нас, — я видел и слышал все это, но главным было ощущение бессилия от невозможности что-нибудь сделать. Потом я прислонился к борту, прислушиваясь к негромкому хлюпанью моря и обдумывая варианты решения. Кто бы ни попортил мои рули, убил моего брата и наболтал всякой ерунды Неллигану, он дорого заплатит.

Форсайт облокотился на перила рядом со мной, постукивая плоскими пальцами по ржавому железу. Наконец он сказал:

— Это, должно быть, просто ужасно для тебя, Чарли.

— Да уж, не самое большое развлечение, — согласился я.

Я уже хотел рассказать ему все о Хегарти и диверсии, но затем вспомнил о своем обещании, данном Хегарти. Сплетни — основной продукт, которым питаются люди без определенных занятий.

— Я собираюсь получить новые отзывы от инженеров, прежде чем построю еще один руль такого типа, — сказал я.

— Чертовское невезение! — вздохнул Форсайт. — Чертовское невезение!

Мы стояли и смотрели на свое отражение, колеблемое водой. Пузыри от аквалангистов поднимались беспорядочно минут десять.

Затем они слились и соединились. Показалась черная резиновая маска.

— Зацепил лодку, — сказал водолаз. — Она на левом боку с пробоиной. Вы в самом деле хотите ее поднять?

— Возьмите воздушные подушки, — сказал Чифи.

Водолазы взяли их вместе с канатами и шлангом от компрессора. Затем мы перебросили за борт трос от крана.

Первое, что показалось над водой, была скрученная алюминиевая трубка, за ней тянулась стальная проволока. Никто, если заранее не знал, что это такое, не смог бы признать в этом переплетении мачту с бакштагами и вантами. За мачтой последовал ворох разного хлама, свернутый спинакер, три лебедки, все еще соединенные с частями белой составной палубы, складная алюминиевая койка. Отвратительное зрелище, похожее на эксгумацию несвежего трупа.

— Клянусь Богом, — сказал Форсайт, — она, должно быть, развалилась на куски.

Я не ответил. Вместо этого я наблюдал за пузырьками, испытывая одновременно дурноту и оцепенение. Куча обломков, с которых стекала вода, росла на палубе баржи.

Когда я поднял взгляд, оказалось, что Неллиган наблюдает за мной, бесстрастно глядя поверх сигареты. Послышался сигнал телефона от водолаза.

Форсайт скомандовал:

— Наполняйте. — Затем махнул рукой в сторону компрессора и сказал: — После тебя, Чарли. — Я включил кнопку, и вода закипела.

Подъем разбитого судна происходит так: под корпус протягивают канаты, к обоим концам каждого привязывают большой резиновый мешок. Еще пару мешков закладывают внутрь корпуса и во все эти емкости накачивают воздух. Поскольку накачивать надо равномерно, это занимает много времени. Пузырьки поднимались, казалось, целую вечность. Водолазы дважды появлялись над поверхностью, чтобы сменить баллоны. Они особенно не разговаривали, и никто не задавал им вопросов. Вода вокруг нас быстро отступала, и большие заросли водорослей покачивались под зеркальной зеленой поверхностью. Чифи подкреплялся большой кружкой чая и сандвичами с ветчиной; он предложил мне присоединиться. Я отказался. Лодки туристов, занимавшихся ловлей скумбрии, давно отправились домой, и над поверхностью моря начал задувать легкий вечерний бриз. Телефон вновь засигналил, Форсайт сказал:

— Она идет вверх. Ну-ка, все в сторону.

Сначала показались надувные подушки — огромные черные пузыри, похожие на головы кошмарных осьминогов. Они образовывали как бы гнездо, и в его середине был «Эстет», вовсе не похожий на себя. «Эстет» был острым как нож серебристым высококлассным сооружением. Эта же вещь напоминала уродливую тусклую кость, отдраенную частицами песка, обвитую водорослями, всюду покореженную.

Водолазы поднялись на борт и выползли из своих костюмов. Я спросил одного из них:

— Руль на месте?

Он повернул ко мне лицо с темными от утомления кругами под глазами.

— Угу, — сказал он. — А что?

— Руль посмотрим завтра, — предупредил Неллиган. Его плечи были опущены. Вероятно, он сильно прозяб.

— А почему не сейчас? — спросил я.

— Завтра будет в самый раз, — сказал Неллиган. — Так решено. Оставим лодку на запертой верфи, а утром все проверим.

— А что вы потеряете, если посмотрите сейчас?

— Я ничего не понимаю в яхтах, мистер Эгаттер. Я думаю, что осмотр яхты должен происходить в присутствии... э... квалифицированных специалистов.

— А что вы скажете относительно участия мистера Барнса или мистера Форсайта?

Инспектор уставился в пол, пошарил в карманах, извлек сигарету. Не поднимая глаз, сказал:

— Не знаю. Ведь вы знакомы друг с другом слишком хорошо, мистер Эгаттер. Мне говорили, вас водой не разольешь. Удобно ли им участвовать в осмотре?

— Что именно вы имеете в виду? Их возможную необъективность?

Он поглядел на меня мягкими карими глазами.

— Я имею в виду только то, что мы посмотрим эту лодку завтра с несколькими экспертами из Плимута. И если не обнаружим ничего необычного, все мы сможем забыть об этой истории. И слава Богу, мне не придется больше выходить в море и замерзать до смерти, — сказал инспектор Неллиган. — Повторяю, если эксперты ничего криминального не обнаружат, с вас будет снято подозрение.

Орел — я выиграл, решка — ты проиграл.

Я подошел к мачте и посмотрел на нее внимательно, разбита невероятно, но крепления на топе и клотике оставались на месте, кливер-фал с клочком белого паруса все еще был прикреплен к скобе. Я смотрел на него, желая получить какой-то ответ. Я наклонился, чтобы рассмотреть получше.

Ответ там был.

Я подошел к Чифи и сказал:

— Пойди и посмотри на это. — Он отдал румпель одному из водолазов, и мы вскарабкались внутрь кокпита, за нами последовал Форсайт. Я показал на угол куска паруса. — Что это? — спросил я.

— Выглядит как угол стакселя. — Чифи наклонился, чтобы посмотреть на маленькую черную цифру на клочке материи. — Номер пять.

— Генуя номер пять. Размером с носовой платок. Думаешь ли ты, что моряк с опытом Хьюго перевернулся бы при штормовом стакселе?

— Не похоже, — сказал Чифи. — Сила ветра была всего восемь.

— Так что сломался руль, — заключил Форсайт.

— Или его испортили, — бросил я.

— Клянусь Богом! — встрепенулся Чифи.

Они высадили меня у причала. Я понаблюдал, как ржавая баржа, пыхтя, удалялась в сумерках. Черные мешки у ее кормы выталкивали перед собой маслянистые волны, и я слышал слабый рокот, когда те разбивались о внешнюю сторону мола; вскоре баржа завернула за Хелберроу-Пойнт.

Заведение Спирмена располагалось на плоской части побережья между Пултни и Малым Пултни. Там строилось порядочное количество однотонников, которые являются основным видом яхт, вбирающим некоторые новые и оригинальные идеи; так что если вы их строите, то вряд ли пожелаете, чтобы какие-то Том, Дик или Гарри болтались поблизости. Отсюда — проволочное заграждение двенадцати футов высотой вокруг верфи.

Баржа исчезла в сгустившихся сумерках. Причал был пуст. Я втянул носовой фалинь «Наживки», посыльного судна «Наутилуса», пришвартованной вместе с небольшой флотилией шлюпок в пенистой воде у ступенек.

«Наживка» не была каким-то там хлипким сооружением из клееной фанеры или надувной лодкой. Крепкая десятифутовая гребная шлюпка, достаточно тяжелая — поэтому ее осыпали проклятиями те, кому доставалось поднимать лодку на борт «Наутилуса». Но для сегодняшней ночи это было именно то, что нужно.

Я спустился по ступеням, сел в «Наживку» и начал грести. «Наутилус» был повернут носом на запад, в водоворот приливной волны. Я подошел к его левому борту и привязался к пиллерсу, которого не было видно с берега. Над гаванью возвышался Пултни, ярус за ярусом цепочки желтых огней опоясывали склоны утесов, и их отражения дрожали в покрытой рябью воде.

Я поднялся на палубу и собрал кое-какие инструменты, фонарь и фотоаппарат, положив их в полотняный мешок. Затем прошел в каюту, быстро подкрепился сандвичем с солониной и протолкнул все это внутрь глотком «Феймоуз Граус». Наконец я натянул толстую фуфайку с пропиткой и темную фуражку с отполированным козырьком и кокардой «Линия Эгаттер». Затем я зажег все огни в каюте и вернулся на палубу.

Небо из синего стало черным, и звезды выплывали из-за облаков. Луна где-то пропадала. В сотне ярдов от меня набережная была пуста. Виднелись огни на французской яхте немного дальше в сторону моря, но на ее палубе никого не было видно. Очень осторожно я спустился в «Наживку», поставил весла в выемку на транце и отпустил фалинь. Я крутанул веслом раз-другой, и лодка двинулась в сторону моря. Если кто-нибудь наблюдал с берега, огни «Наутилуса» должны были слепить его. Когда я вышел из-под укрытия мола, послышались легкие ритмичные удары небольших волн о борта лодки, и огни города — масса светлячков — перевернулись, после того как прилив подхватил шлюпку и поволок ее к востоку.

Я знал: раз конец причала пройден, меня нельзя заметить на фоне темной полосы, где море соединялось с южным горизонтом. Поставив весла в уключины, я начал грести. Прилив помогал мне; через пять минут я миновал Хелберроу-Пойнт и взялся основательно работать левым веслом, чтобы повернуть лодку к берегу, к плоской полосе отложений, намытых водоворотом за мысом. Повернув, я почувствовал на лице дуновение ветра. Наверху перистые облака уже сгущались в более плотные слои. Сегодняшнее затишье явно было временным.

Ушло еще десять минут на то, чтобы пройти поперек волн и пробраться к отмели. Песчаный берег сиял под светом звезд, и я напрягал глаза, чтобы увидеть Бастион. Это был огромный кусок бетона, оставшийся со времен войны, и сразу за ним открывался вход в лагуну или, вернее, один из входов. Главный, искусственно углубленный, по сути, принадлежал верфи Спирмена. Вход за Бастионом не использовался никем, кроме личностей вроде меня и Хьюго. Мальчишками мы здесь проникали в лагуну, чтобы тайком ловить морскую форель, направляющуюся в реку Пулт, которая здесь впадала в море. Пригодился этот путь и сейчас — чтобы приблизиться к заведению Спирмена, оставшись незамеченным.

Прилив быстро пронес меня через канал около Бастиона. Удар по плоскому днищу — и я оказался в лагуне. Если кто-нибудь наблюдал, то именно здесь меня могли увидеть. Порыв ветра пронесся по зеркалу воды. Теперь я находился под прикрытием берега, и песчаный тростник, колеблемый ветром, издавал звук, похожий на треск сухих костей. Я ощутил острое чувство одиночества на этом пустынном берегу. Я серьезно рисковал. Если Неллиган услышит о предпринятом мной, он решит, что я убийца, который старается замести следы.

Я греб вдоль лагуны еще почти пять минут, стараясь не очень высовываться из лодки. Скоро высокий проволочный забор верфи выступил на фоне темно-синего неба. Я сделал, вероятно, еще полсотни взмахов, затем увидел то, что искал.

Люди, подобные Неллигану, с их сухопутными представлениями о безопасности, плохо понимают, что их стандарты не подходят для моря. Ветры дуют, волны смывают столбы, а колючая проволока ржавеет. В данном случае песок попросту вымыло у основания столба, оставив щель в два фута под нижней частью сетки. Я втащил якорь «Наживки» на берег и хорошо закрепил его. Затем закинул на плечо мешок с инструментами и пролез под заграждением.

Я знал верфь Спирмена как собственное жилище. Три длинных эллинга из гофрированного железа, стоящие параллельно друг другу на большой огороженной территории, где струйки песка перемещались туда и сюда среди яхт, закрепленных подпорками и клиньями. Док был на дальней стороне, выходившей на главный канал реки Пулт. Рядом находился подъемный кран. Именно там они должны были поместить «Эстета», вытащенного из воды.

Я пробрался туда, стараясь держаться в тени эллинга. Ветер усиливался, и фалы начинали биться о металлические мачты. Корпуса яхт на подпорках выглядели как громадные животные, спящие стоя на поле. Желтый квадрат света виднелся с боковой стороны эллинга: Гарри Хоу, ночной сторож, должно быть, смотрит телевизор, оставив свет, чтобы отпугнуть взломщиков. Проехала по дороге машина и остановилась на обочине, любимом месте влюбленных парочек, и я заметил, что одна из ее фар не горела.

Я дошел до конца здания и остановился, прислушиваясь. Единственными звуками были удары и позвякивание, производимые фалами.

Я осторожно двинулся от стены под укрытие закрепленной яхты и вновь остановился. Ничего, я слышал только собственное дыхание, вырывающееся из ноздрей, и удары сердца — не слишком частые, но явно более сильные, чем всегда. Самые обычные звуки внезапно приобретали важное значение: слабый скрип песка под подошвой, когда я приближался к крану, плеск воды у свай причала.

Они оставили «Эстета» на тросах крана. Я почувствовал его запах, прежде чем увидел, запах соли и водорослей, запах предмета, который длительное время находился под водой. В темноте яхта, вся перекошенная, выглядела ужасно. Подойдя поближе, я даже в темноте мог определить степень повреждений. Левый борт вдавлен по половине его длины. Киль разбит и искривлен. Я посмотрел на корму. Руль был цел.

Я поднял руку и тронул его. Он был все еще мокрым. Я нажал посильнее. Перо руля двинулось. Я быстро прошелся фонариком по соединениям баллера. Они были покрыты водорослями. Я соскреб их. В свете фонарика сверкнула нержавеющая сталь. Темнота вернулась, густая и черная, когда я выключил фонарь и стал шарить в мешке с инструментами, чтобы достать отвертку и торцовые ключи.

Я не знал, смогу ли проделать работу в полной темноте, но это оказалось проще, чем я думал. Детальные чертежи руля возникли в моем сознании как на экране, и пальцы уверенно действовали на ощупь. А так как из-за сломанного киля яхта лежала на тросах достаточно низко, работать было удобно. Я положил болты в карман и потянул за перо. Оно вышло легко. Затаив дыхание, я направил фонарь на эксцентрики и включил свет.

На месте предусмотренных проектом титановых болтов зияли две дырки. По бокам отверстий осталось несколько алюминиевых крошек — явно от алюминиевых болтов, замененных кем-то, кто хотел, чтобы «Эстет» потерпел аварию. Кем-то, кто убил Хьюго и Генри.

Несколько секунд я был совершенно поглощен созерцанием этих маленьких серых кусочков металла, и слабые ночные звуки верфи не доходили до моего сознания. Я вытащил из мешка медный хронометр, принесенный с «Наутилуса». Это был славный прибор, построенный как навигационный инструмент, а не как часы. Я прикрепил его к рулю, вынул из футляра фотоаппарат, затем накрыл себя, руль и аппарат черным полиэтиленом и как смог навел фокус. Пока я все это проделывал, я думал: ну, Неллиган, посмотрим, можно ли будет подозревать меня в убийстве после того, как я зафиксирую свою собственную диверсию.

Палец нажал на кнопку спуска, и вспышка взорвалась мгновенным ярким светом. В тот же миг за полиэтилен сильно дернули и что-то ударило меня по затылку; казалось, в глазах вновь вспыхнул свет, и он соединился с внезапной страшной болью у основания затылка. Из белого свет стал красным, раздался грохот. Рук у меня больше не существовало, как и ног, лицом меня волокли по песку. В голове еще удерживались две мысли. Одна — что кто-то ударил меня сзади, очень сильно. Другая — что я был идиотом, исключив из своих расчетов насилие. Я чувствовал вкус маслянистого песка. И последнее, что я помнил, — снова сильная боль, она оборвалась внезапной, без звезд темнотой.

 

Глава 16

Кто-то плескал водой мне в лицо. Сначала я подумал, что я дома, лежу в кровати и что отец убежал из своего крыла и вернулся к прежним проказам. Я сказал:

— Уйди, — и постарался отогнать его рукой.

Но рука оказалась странно тяжелой, я не мог ею пошевелить. И к тому же меня швыряло в разные стороны, и из-за этого координация была ни к черту. Я ничего не видел и подумал: это потому, что глаза зажмурены. Да, это так, я поднял веки. Не помогло, темнота осталась. Но появились другие ощущения.

Я понял, что в голове у меня гнездится ужасная, колющая боль, будто череп наполнен горячими камушками. Меня страшно, мучительно тошнило. И вместе с тошнотой я почувствовал холод. Содрогаясь, я вновь впал в кому.

Следующий возврат к реальности был столь же ужасен, хотя, кажется, все-таки наблюдалось некоторое улучшение. Я обнаружил, что могу шевелиться, приложить руку ко лбу. Лоб был мокрым, как и рука. Я лежал в шести дюймах воды, которая яростно плескалась из стороны в сторону. И теперь я различал бледные пятна над головой.

Постепенно я понял, что лежу в маленькой лодке. Пальцами исследовал борта. Я знал эти доски, я сам их чинил — «Наживка». Как я попал на борт «Наживки»? У меня не осталось никаких воспоминаний. И где она сейчас находилась? Потребовалось большое усилие, чтобы сесть прямо; тошнота вернулась. Но мысль о том, чтобы снова лечь в эту жижу из воды, масла, еще чего-то, была неприемлемой, я нашел компромиссное положение: опершись на банку, положив подбородок на край, я пытался убедить мучительный комок боли в моей голове дать мне возможность собраться с мыслями.

Дул ветер, я его чувствовал, и море тоже. Волны были большими. В темноте они походили на зловещие черные холмы, лодка кренилась, встречая их иногда бортом, иногда носом. Теперь я был прижат к банке, центр тяжести лодки находился почему-то выше. Я размышлял над этим, пока «Наживка» скользила по склону темной волны и поднималась на скат другой. Я увидел белый край, нависший над планширом, и дернулся вперед, чтобы не дать лодке перевернуться. Резкое движение опять вызвало тошноту. Когда приступ закончился, я стал шарить на корме в поисках весел. Если удалось бы держать лодку носом на волну, было бы здорово. Но весел не оказалось.

Я сделал еще одну попытку. По-видимому, все-таки плохо работали мои мозги. Весла «Наживки» должны, как и на любой шлюпке, находиться под банкой, если не в уключинах. А я сперва почему-то искал на корме. Теперь я облазил на коленях всю лодку. Нет, весел определенно не было.

Я и раньше дрожал, но теперь я начал трястись по-настоящему. Наконец меня осенило, что я нахожусь не в прибрежных водах. Каким-то образом «Наживка» вместе со мной прошла значительный путь в сторону Ла-Манша, похоже, под воздействием сильного ветра. Я был беспомощен, как котенок, посаженный в коробку из-под обуви. Я вцепился в борта, меня охватила паника. Следующая волна обрушилась, наполовину наполнив лодку водой, и когда она дошла мне до пояса, я судорожно сглотнул. Но, по мере того как вода прибывала, ужас оставил меня. Кое-что в этом положении можно было сделать. Первое — повернуть лодку носом на волну.

Поискав за носовой банкой, я нащупал фалинь и облегченно вздохнул. Фалинь имел длину тридцать футов. То, что надо. Я снял фуфайку, презрев ледяной холод, обрушившийся на меня сквозь мокрую тенниску.

— Морской якорь, — сказал я сам себе, стащил тенниску и вновь натянул фуфайку.

— Шерсть поближе к телу, — пробормотал я. — Всегда надевай шерсть на тело. Когда шерсть мокрая, она дает тепло. Мокрая, когда теплая, теплая, когда мокрая.

Продолжая бессмысленно бормотать, я затянул рукава тенниски узлом, привязал к ней конец фалиня и стал вытравливать за борт.

Почувствовалось, что движение шлюпки слабо, очень слабо замедлилось, но лодка все еще оставалась неподатливой; вода в ней не давала остановить вращение. Пришлось снять ботинок и начать вычерпывать воду.

Ветер усилился, возможно до шести баллов, и вспененная влага то и дело попадала в шлюпку. Я черпал сто раз левой рукой, затем сто раз правой и снова повторял. Я менял руки десятки раз. Я чувствовал, как по спине струился пот. Горячая металлическая лента охватывала лоб, и я слышал, как кто-то разговаривает. Это говорил я сам, я почти был в этом уверен, но, впрочем, кто знает... Сознание мое было неотчетливым.

Измучившись, я сел на банку, лицом вперед, и смотрел в темноту. Ветер выл над гребнями волн, разбивался об меня, прежде чем унестись в ночь за кормой.

В сознании моем запечатлелись два несомненных факта: первое — что я должен продолжать черпать воду, и второе — что я скоро умру. Через какое-то время руки свела судорога, я испытывал безумную жажду. Из-за этого смерть уже не казалась такой страшной. Но я напрягся, встал и продолжил черпать воду, пока опять не отключился.

Я видел отца и мать, они спрашивали (мне было пять лет), почему я отправился в море при ветре, дующем с берега, без весел. Когда я ответил, что не знаю, они улыбнулись и исчезли в темноте. После них возник Хьюго. Губы его шевелились, но слов не было слышно. Он просто покачал головой и ушел с расстроенным видом. Это опечалило меня, и я заплакал. Затем совсем близко от моего лица обрисовался загорелый облик Ричарда Митчелла, моего тренера на Олимпийских играх. Ричард сказал, чтобы я считал движения рук с черпальным ботинком — должно выходить одно движение в секунду. После того как Митчелл, видимо, исполнил свой долг, меня посетила группа моих клиентов, которые просили построить океанский лайнер под парусами. Я начал читать им лекцию. Салли тоже оказалась среди них, подбадривая меня улыбкой. А также Эми Чарлтон, Фрэнк Миллстоун, и Арчер, и Эд Бейс, и Гектор Поллит, и Джонни Форсайт. Некоторое время все они слушали, потом на цыпочках обошли меня, шагая в ногу, как сорок разбойников Али-Бабы в пантомиме. Каждый нес огромный титановый болт. Я не оглядывался, ибо знал, что они собираются ударить меня по голове. Я закричал, чтобы они не делали этого, и теперь уже темнота поглотила меня.

Я не знаю, сколько прошло времени, прежде чем ко мне вернулось сознание. Теперь я чувствовал себя лучше. Я знал, что у меня серьезное сотрясение. Я знал, что у меня лихорадка, так как испытывал то сухой жар, то озноб. Но когда я напряг глаза, вглядываясь в даль за кормой, у меня появился крошечный намек на надежду, поскольку там, где, возможно, находился восточный горизонт, показалась узкая более светлая полоска. Должно быть, близился рассвет. Улыбаясь этому проблеску света, я продолжал черпать. Через некоторое время сознание вновь начало мутиться. Я стал черпать медленнее. Плохо помню, как я соскользнул в воду, она дошла мне до шеи, и я с удовольствием погрузил в нее лицо.

Я подумал, что в самом деле попал на Небеса. В ушах раздавался рев, мне казалось, что я плыву, затем поднимаюсь и лечу. Я попытался открыть глаза, но вновь закрыл из-за яркого света. А потом почувствовал сильный запах рыбы. Это странно. Я как-то никогда не представлял, что в Горних высях водится рыба, хотя должна бы она быть в Зеркальном море... А после настал глубокий оздоровляющий отдых на чем-то упругом, теплом и сухом.

Когда я открыл глаза, выяснилось, что я лежу в маленькой каюте с потолком, выкрашенным в кремовый цвет, и с проходящими по нему трубами. Я сел. Голова кружилась. Около койки стоял сосуд, который можно было использовать в случае тошноты. Что я и сделал. Через какое-то время я мог сидеть. Одежда лежала на краю койки, мятая, но высушенная. Я натянул ее и, спотыкаясь, выбрался на капитанский мостик корабля. Через стекло я мог видеть низкий зеленый берег милях в пяти за полосой темно-синего моря. Человек с густыми черными усами повернул ко мне голову.

— Салют, — сказал он. — Са ва?

— Са ва, — ответил я, хотя речь моя как-то совершенно потеряла обычную связь с мозгом.

Он спросил меня, кто я такой и откуда, и я ответил, запинаясь, на французском, который был еще более ужасен, чем обычно, из-за мотора, который молотил у меня в ушах. Я нахожусь на бретонском траулере «Дрэнэк», объяснил он мне. Они нашли меня, покрытого водой в шлюпке, в семь утра. Весьма скоро я должен был захлебнуться. Мне повезло.

Я согласился, что мне действительно чертовски повезло. Француз сказал, что мы подойдем к берегу через час и что мне надо всего лишь пройти на паром, и я буду в Плимуте прежде, чем приду в себя. Я спросил, где мы причалим, и он ответил: Роскоф, в Бретани. «Дрэнэк» был, кажется, довольно-таки старой лодкой. Ее хронометр показывал время — 18.50. Я задал еще один вопрос, где он подобрал меня, и получил ответ: около пятидесяти миль юго-западнее острова Уайт.

Я вернулся в теплую маленькую каюту и обыскал свои карманы. Они были пусты. Конечно, фотоаппарат, хронометр и крошки алюминия находились теперь в руках ударившего и отправившего меня в море бандита или на дне. Я сел на койку, морщась от приступов боли у основания шеи.

Когда стало немного лучше, я пошел на мостик и соединился с телефонной системой через коротковолновый передатчик. Я наблюдал, как буревестники срезают белые гребни волн, как резкая синяя линия горизонта качается из, стороны в сторону, и прислушивался к шипению и постукиванию в приемнике. Наконец раздался голос, который я хотел услышать: Невилла Спирмена.

— Кто это? — спросил он.

— Чарли Эгаттер. — Длинноволновые атмосферные помехи мешали нам. — Вы исследовали руль яхты? Что вы обнаружили?

— Тебе следовало бы явиться, — сказал Спирмен.

Враждебные нотки в его голосе были очень заметны, несмотря даже на атмосферные помехи.

— Я не смог, — сказал я. — Прежняя договоренность остается в силе.

— Мы нашли два сломанных титановых болта, — сказал Спирмен. — И прежде чем я построю для тебя какую-нибудь лодку, я потребую экспертизы строительных инженеров и железных гарантий. Вокруг слишком много грязи, она может коснуться и моей верфи.

— Очень сожалею.

— Я тоже, — сказал Спирмен, и связь прервалась.

Я потащился обратно в каюту. То, что я и ожидал. Я должен был испытывать уныние. В действительности я чувствовал какое-то удовлетворение от того, что вторая диверсия была точной копией первой. А еще в большей степени чувствовал потребность лечь и надолго заснуть. Что я и сделал.

* * *

Сон на вечернем пароме снял еще какую-то часть моей головной боли, а в Плимуте меня встретила Салли. Когда я шел по гулкому залу ожидания, она стояла у колонны на дальнем конце, более, чем когда-либо, напоминая скульптуру из египетского храма. Она улыбнулась, но под ее зелеными глазами были черные круги. Я поцеловал ее в щеку.

— Я рада, что ты вернулся, — сказала она спокойно, когда мы садились в машину. — Ты ужасно выглядишь.

Я потихоньку посмотрел в зеркальце. Лицо, которое я там увидел, было обычным: косматые волосы, глубоко посаженные глаза, уши летучей мыши и все прочее, — но выглядело так, как будто его обладатель голодал недели две, затем был побелен и под глазами вымазан зеленой краской. Сами глаза имели нездоровый блеск.

— Пока еще жив.

— Да. — Она вела машину, решительно пробираясь сквозь утреннее движение транспорта вдоль Хоэ. — Что произошло?

Я рассказал. Ее бледное лицо резко повернулось ко мне, и «пежо» страшно вильнул перед носом многотонного фургона.

— Но тебя же могли убить, — сказала она.

— Именно это и замышляли. Знаешь, я выяснил, что кто-то и на «Эстете» совершил диверсию.

Я собирался выразиться помягче, но шея болела, мотор у меня в голове все еще гудел, и, кроме того, Салли не относилась к тому типу людей, для которых нужно что-то смягчать, ей можно называть вещи своими именами. Она не выразила никаких чувств. «Пежо» продолжал ехать прямо.

— Как? — лишь спросила Салли холодным, приглушенным голосом.

Я объяснил.

— То же самое, что и с «Аэ». Но почему?

— Ты не думаешь, что это Эми могла испортить лодку, чтобы убить своего мужа и освободить место для Поллита?

— Испортить лодку? — Она засмеялась. — Эми не сумеет и электролампочку сменить.

— Ну ладно, а если это Поллит, желающий освободить для себя место возле Эми?

— Не совсем в его духе. — Она помолчала. — Этого не может быть еще и потому, что позавчера вечером он где-то сильно выпил. Очевидно, перебрал.

— В самом деле? — спросил я, не слишком заинтересованный.

— Три раза его задерживали за превышение скорости. Полагаю, это вина Эми. Она вообще делает с ним что хочет. Его остановили, потому что у него фара не горела, и он выпал из машины. — Салли повернула на дорогу А303, заставив какой-то «моррис» прижаться к обочине поворотной площадки. — Что с тобой?

Я смотрел через ветровое стекло, но потока транспорта, идущего по шоссе, не видел. Я вновь был на верфи Спирмена, в темноте, видел, как какая-то машина въезжает на стоянку. Машина только с одной фарой. Возможно, Поллит все же кое-что знал.

* * *

Салли уговаривала меня обратиться к доктору Эллисону. Но головная боль уже притупилась до глухих ударов, и туман, обволакивающий мои мысли, несколько разредился. Поэтому я попросил подбросить меня к офису, и Салли, взглянув, поняла, что лучше не возражать.

Я позвонил в редакцию «Яхтсмена». Поллита там не было, мне сказали, что предположительно он находится в Пултни. Тогда я позвонил Чифи и спросил, не видел ли он Гектора. Чифи, у которого был особый талант знать, что где происходит, сказал, что Фрэнк Миллстоун сдал Поллиту офис в одном из своих зданий у гавани. Затем он поинтересовался, где я пропадал, и я объяснил, что упал в шлюпку со ступенек причала и оказался на середине Ла-Манша. Он не сказал: дескать, мне повезло, что я остался жив, так как понимал, что я сам оценил свое везение. Закончив с Чифи, я пошел искать Поллита.

Офисом оказалась маленькая комната над складом. Когда я вошел, Поллит печатал.

Он обернулся, вытащил листок из-под валика машинки и аккуратно положил его текстом вниз на стол. Затем широко улыбнулся и сказал:

— Ну-ну, Чарли!

Обошел вокруг стола, протянул руку:

— Вы выглядите, будто вернулись с войны!

То же самое можно было сказать и о нем. Его загар приобрел зеленоватый оттенок, и запах перегара чувствовался за десять футов. Рука была холодной и влажной.

— Похоже на то, — сказал я. — Случилась чертовски глупая вещь.

— В самом деле? — поинтересовался Поллит. — Расскажите.

— Я упал с причала, когда отвязывал свою шлюпку. Вчера вечером. Ветер дул с берега. Проснулся на середине Ла-Манша.

— На середине Ла-Манша? — Его удивление выглядело довольно искренним. Но ведь и история была совершенно невероятной.

Я рассказал ему о всех последующих моих испытаниях, вглядываясь в его лицо в поисках каких-либо намеков на причастность. Я ничего не обнаружил.

— Вам повезло, — сказал он, когда я кончил. Заключался ли в этом замечании какой-то смысл?

— Действительно. Слышал, у вас тоже случились неприятности в позапрошлую ночь.

— А! — махнул он рукой. — Меня остановила полиция.

— Вот так неожиданность! — удивился я.

— Ну знаете, как это бывает... Я обедал в «Лобстер-Пот», и они встретились мне на обратном пути.

— Эми была в машине?

— Нет, я ее высадил раньше. — Он замер. — А как вы узнали, что я обедал с Эми?

— Угадал.

— Чертова нимфоманка! — сказал Поллит. Он вновь сел за письменный стол, вытащил полбутылки виски и отхлебнул, не подумав предложить мне. Когда он поднял голову, лицо его выглядело неприятно оскалившимся. — Однако это не ваше дело, Эгаттер. Итак, что вам нужно?

— Светский визит.

— Как ваша сделка с Арчером?

— Прекрасно.

— Я слышал нечто иное.

— Вы ничего не могли слышали от Арчера.

— Из близких к нему источников.

— Вроде Эми?

Поллит стукнул кулаком по столу и двинулся на меня. Но он был не в форме, полупьян, так что я, легко приподняв, усадил его обратно на стул.

— Вы не в себе, Гектор, — сказал я. — Заканчивайте вашу гениальную статью и потом поспите.

Он сник.

— Она не любит Арчера, — сказал он. — Она была пьяна на том балу. И это все. А что касается вас, то будьте внимательны. Скоро гонки на Кубок Капитана, а комплектаторы читают мои заметки.

— Полегче, Гектор, — предупредил я. И оставил его в этой неопрятной комнатке с недопечатанным текстом о дешевых секретах.

Я прошел к себе и позвонил Салли.

— Собирайся, — сказал я. — Мы идем на ленч.

— Куда? — спросила она.

— "Лобстер-Пот". Попробуем стряпню твоей подруги Пэт Форсайт. Встречаемся там через двадцать минут.

* * *

Я пришел первым. Когда-то это заведение называлось «Ангел», убранство было чуть не церковное, спиртного не подавали. Но после вторжения Миллстоуна в «Ангеле» под потолком натянули рыбацкие сети, прибили на стены высушенные морские звезды, и Пэт Форсайт получила право устроить в бывшей пивной бистро.

Еда здесь представляла собой нечто среднее между посредственной и плохой. Но они вряд ли могли испортить томатный сок, и я заказал его.

Джонни Форсайт вышел из кухни, держа в руках сандвич.

— Чарли, я, видишь ли, стащил у жены закуску. Слышал, с тобой произошел несчастный случай?

— Потрясающе, как новости распространяются в этом городе!

Он выглядел несколько обиженным.

— Просто я интересуюсь.

— Извини, — сказал я. — У меня голова болит. Выпей.

Он ухмыльнулся:

— Нет, я пишу картину для Миллстоуна. Надо иметь ясную голову. А вот и Салли!

Он наблюдал за ее изящными движениями, когда она шла по залу, а потом издалека следил за нами, когда мы тихо разговаривали и заказывали бармену консервированные креветки. Через некоторое время он попрощался:

— Ну, увидимся. — И ушел.

В бистро обедали еще несколько пар, но заведение было далеко не заполнено.

— Не понимаю, как они могут иметь здесь доход.

— Я не уверена, что их дело прибыльно. Они, кажется, все время на грани банкротства.

— Послушай, — попросил я, — пойди и поговори с Пэт. Спроси ее, весь ли вечер Эми и Поллит провели здесь позавчера.

Салли строго посмотрела на меня:

— Мы именно ради этого отправились на ленч?

— Ну пожалуйста, — сказал я.

Салли встала.

— Ладно, если ты настаиваешь. — И нырнула в кухню.

Вернулась она минут через двадцать с заказанными нами креветками.

— Пэт говорит, что они провели здесь весь вечер.

— Жаль.

— Только Поллиту понадобилось позвонить, и он выходил. Он отсутствовал три четверти часа. Что-то после девяти. Эми сидела за стойкой и болтала с Пэт. Затем. Поллит вернулся, и они опять ели и пили.

— Не заметила она чего-нибудь необычного в нем?

— Он был пьян. Ссорился с Эми.

— Ну в этом ничего необычного нет.

— Полагаю, что да, — подтвердила Салли. — Проклятье! Я раньше думала, что Пултни — самое прекрасное место на Земле. Помнишь, как нам было весело: Хьюго и ты, я и Эд Бейс? А теперь все ужасно и безобразно, и происходят вещи, которых никто не понимает. — Ее продолговатые зеленые глаза блестели от слез. — И даже консервированные креветки здесь отвратительные. — Она оттолкнула тарелку. — Чарли, мне надо идти.

— Я отвезу тебя.

— Нет, — сказала она. — Не надо.

Она встала и ушла.

Я заплатил по счету. Пэт Форсайт улыбнулась, сделав усилие. Она не была счастлива, и ей нравилось производить впечатление терпеливой жертвы злосчастной судьбы, но казалось, что она просто слишком много жалуется по пустякам.

Голова болела. Я устал, и мне все обрыдло. Я медленно поплелся вверх по холму к дому. Там я рассчитывал найти аспирин.

Каковы бы ни были свидетельства, я не верил, что Поллит прервал обед, проехал милю к верфи, трахнул меня по голове, погрузил в лодку и пустил в море. У него бы не хватило сил. Да и храбрости тоже.

День был прекрасный. Небо голубое, легкий юго-западный ветерок гнал облака, похожие на стадо овец. Джордж Эванс, почтальон, по обыкновению опаздывающий, наклонился над жимолостью у ворот моего дома.

Он сказал, что денек славный и еще что-то в этом роде, а я всматривался в его красное лицо, светлые глаза и думал: не ты ли меня стукнул по голове на верфи Спирмена?

— Выглядишь не очень хорошо, — сказал Джордж.

— Переутомился, — соврал я, наблюдая, как он зашагал по дороге, насвистывая. Я не верил, что Поллит — бандит. И это сильно расширяло рамки поисков. Любой в Пултни мог иметь зуб на Эгаттера. Чувство незащищенности было очень неприятно.

Я позвонил Скотто, сказав ему, чтобы он подготовил «Колдуна» к выходу во время вечернего прилива. На самом деле мне хотелось завалиться в постель и проспать суток двое. Но стартовый пистолет никого не ждет, и мы должны были уложить требуемую полугодовую тренировку «Колдуна» в три недели. Я всегда смогу прикорнуть несколько минут на борту.

И к тому же на «Колдуне» никто никого не шарахнет по голове. У меня оставалось до выхода минут десять, я быстро побрился, принял душ и пошел проведать отца. Сиделка читала в кухне «Дейли пост».

Она выдала привычную, широкую, с избытком губной помады улыбку над накрахмаленным фартуком.

— Сегодня он себя чувствует хорошо, — сказала Боллом. — Доктор дал ему какие-то новые таблетки. И у него было столько посетителей!

Отец сидел, укрытый шотландским пледом, в кресле у окна. «Ллойд'с лист» дрожал в его костлявой руке. Он узнал меня и отложил газету в сторону.

— Что-то последние два дня тебя не было слышно, — сказал он. — Где ты был?

— Во Франции, — ответил я.

— О, — воскликнул он, — моя чертова память! Арчер говорил мне.

— Арчер?

— Каждый в Пултни знает. — Он засмеялся. — Нескладный дурачок. Упал с причального трапа в собственную шлюпку. Ха!

Рука в старческих коричневых пятнах весело похлопала по подлокотнику кресла. Затем он посмотрел на меня искоса, как делал это в тех редких случаях, когда хотел в чем-то признаться.

— Все же рад тебя видеть. То, что мне рассказывали, звучало ужасно.

— Да так оно и было. — Если от Гектора Поллита и была какая-то польза, она заключалась в распространении слухов.

— Чарли, — спросил отец, — у тебя трудности с деньгами?

Я удивился: мы редко говорили о денежных делах.

— Почему ты спрашиваешь?

Пальцы нервно пощипывали плед.

— Заходил Фрэнк Миллстоун. Сказал, что ты разорен, что тебе придется распродать все. Ты знаешь, он мечтает превратить наш дом в отель или что-то подобное и сделал официальное предложение о моей половине, очень выгодное предложение, я буду обеспечен до конца жизни. — Теперь он уже забирал плед горстями. — Ты разорен, Чарли?

— Нет. Не о чем беспокоиться. — Я еле сдерживал бешенство.

Он схватил и потряс мою руку.

— Будь осторожен. — В его водянистых глазах я увидел заботу о себе, привязанность и, возможно, страх. — Теперь давай посплетничаем о чем-нибудь.

Мы поболтали минут пять, затем я из холла позвонил Миллстоуну.

— Фрэнк, — сказал я, — это Чарли Эгаттер. Как ты смеешь приходить ко мне и запугивать моего отца, добиваясь, чтобы он продал тебе дом?

Миллстоун холодно ответил:

— Он совершеннолетний.

— И что ты имеешь в виду, говоря ему, что я разорен?

— То, что я сказал. У тебя серьезные неприятности, Чарли.

— Может быть, ты не слышал, что я пойду на одной из своих лодок для сэра Алека Брина в отборочных соревнованиях на Кубок Капитана?

Миллстоун захихикал:

— Ну, тогда тебе надо постараться непременно выиграть. Восстановить, так сказать, репутацию.

Я повесил трубку.

Сестра Боллом наблюдала за мной, сжав рот в тонкую красную линию. Она считала, что в доме налицо нечто нездоровое. Она, думаю, предпочла бы любое бунгало, лишь бы быть от меня подальше.

Открывая гараж, я погрузился в некие параноидальные размышления. Почему Фрэнк Миллстоун выбрал именно вчерашний день, чтобы снова сделать предложение моему отцу? Потому ли, что он действительно знал о моем финансовом положении? Или у него нашлись основания для уверенности, что Чарли Эгаттер уже не стоит и не будет стоять на его пути?

Я забрался в машину, рука потянулась к зажиганию. Я отвел ее назад. Вылез, тщательно посмотрел под капот, затем под днище, стараясь обнаружить неведомые выпуклости. Но под брюхом была только обычная смесь из ржавчины и смазки. Когда я ехал между склонами, покрытыми желтыми цветами утесника, к Новому Пултни, ко мне вновь вернулось чувство незащищенности.

Конечно, думал я, ставя машину на стоянке у портового бассейна, я всегда могу все рассказать Неллигану. Предположим, он мне поверит и тогда сможет, если захочет, начать масштабное расследование убийства.

К обеим сторонам мягко пружинящего дощатого пирса привалились гоночные яхты, низкие и острые. Вид их и порыв ветра напомнили мне, зачем я здесь: чтобы готовиться к гонкам. Нет, подумал я, никакого Неллигана. Только ты и я, ты — ублюдок убийца, кто бы ты ни был.

* * *

Команда «Колдуна» состояла из десяти человек. Мир береговых гонок достаточно тесен, так что я уже знал четверых из тех, кто пришел с лодкой. Дайк, баковый матрос в тенниске неприличного вида, к которой его голова, казалось, была прикреплена без посредничества шеи. О специалисте по фалам Джо ходили слухи, будто он родом из Барнхэм-на-Крауч, но это трудно было подтвердить или опровергнуть, поскольку мало кто слышал, как он разговаривает. У Джорджа, лебедчика, были необычно огромные руки, которые достигали голых коричневых коленок. Эти трое сидели на палубе вместе со Скотто и бородачом по имени Эл, похожим на Генриха VIII, специалистом по работе с мачтами. Их внешний вид позволял легко понять, почему шкотовых, лебедочников и разных других важных и высокоумелых палубных матросов обычно называют «гориллами».

Более интеллектуальная часть команды включала Морри, шкотового, он прибыл с лодкой и считался авторитетом по настройке ее мачт. Дальше был Дуг Митчелл, тактик и навигатор, который дважды прошел под парусом вокруг Земли и не потерялся; Ник Твэйт, специальный шкотовый, присланный парусной фирмой «Кэпоут», чтобы убедить, что мы получим лучшие из новых парусов, какие только вздумаем им заказать; Криспин Хьюз-Эффкир, победитель чемпионата «Летучий Голландец» в прошлом году, — его заботой был грот, и он исполнял также роль второго рулевого.

Мы обменялись вежливыми приветствиями, как подобало джентльменам-любителям, затем состоялось серьезное обсуждение наших проблем, как это происходило у тех, кто полностью субсидировался владельцем яхты. Скотто как наемная рабочая сила был единственным, кто получал заработную плату. Остальные вынуждены были довольствоваться бесплатными билетами на самолет, щедрыми прожиточными расходами и хорошими автомашинами. Или, как в моем случае, потенциальной подпоркой для весьма пошатнувшейся репутации.

Отборочные соревнования на Кубок Капитана — это серия гонок, открывающаяся в начале лета. Из всех претендентов комплектаторы выбирают три лодки, которые будут включены в английскую команду. Большинство наших соперников работать начали еще до Рождества, так что мы считались опоздавшей и неорганизованной командой. Надежды были лишь на то, что «Колдун» — неплохая яхта, а гориллы хорошо знали друг друга. Теперь требовались тонкая притирка, интенсивная практика и везение. Значительная доля везения.

В тот день я начал работать с сильной головной болью и несколько затуманенным сознанием. Но дул свежий ветерок, и хотя действия команды были еще несколько замедленны, ее потенциал заметно выявлялся. Через три часа голова моя прояснилась, и я почувствовал в яхте продолжение себя самого, как это было, когда она только что возникла на чертежной доске.

Кое-что на «Колдуне» требовалось изменить. У яхты был прямоугольный в разрезе киль, тогда как лучше иметь овальный, и желательно было поставить рулевой эксцентрик, но в данный момент я не решился обратиться к Брину и довольствовался тем, что связался по коротковолновому передатчику со своим офисом и приказал чертежнику Эрни достать первоначальные наброски «Колдуна» и начать вычерчивать овальный киль.

Мы прибыли назад под большим спинакером, красным с золотом, с кадуцеем «Колдуна», надувшимся в полную меру. Видя это парусное облако на фоне неба, слыша шипение струй за нами, я почувствовал в какой-то момент острую радость от того, что жив. Затем я вспомнил, что кто-то среди зеленых утесов, расположенных вокруг портовой дуги, хочет убить меня, и радость потухла.

Когда мы на моторе вошли в гавань, я собрал команду.

— Завтра выходим рано утром, — сказал я. — Затем мы поднимем яхту, и на верфи Спирмена ей поставят новый киль. Это займет дня два. Во вторник опять выходим. Скотто, задержись на одно слово.

После того как мы пришвартовали лодку и команда удалилась на отдых, я сказал Скотто:

— Сделай одолжение. Останься на лодке. Можешь?

— А что, ты полагаешь, я собираюсь делать? — сказал Скотто.

— Я имею в виду буквально. Ее заберут в эллинг и запрут. И даже при этом я хочу не упускать ее из виду. Поспи на борту, ладно?

Скотто вытаращился на меня.

— Черт знает что! — возмутился он. Затем пожал плечами. — Ты хозяин. А что происходит?

— Враждебные действия, — объяснил я. — Запри ее и заскочи со мной к Спирмену.

Невилл Спирмен сидел в конторе за рабочей доской вместе с Джонни Форсайтом. Перед ними лежала пачка чертежей. Я увидел наверху название «Кристалл».

— Что это вы с ней делаете? — спросил я. — Эд Бейс опять ее перестраивает?

Форсайт усмехнулся, показав редко поставленные зубы. Он явно был очень доволен собой.

— Эд? Мы просто... немножко изучаем ее. Ты можешь встретиться с ней на воде.

— Как я слышал, она разваливается на части, — заметил я. — Расслаивается корпус.

— Больше не расслаивается, — ответил Форсайт. — Я ее починил. — В голосе слышалась убежденная уверенность. — Тебе надо бы последить за ней.

— Безусловно. Можно на одно слово, Невилл?

Спирмен прошел к столу и сел перед множеством фотографий: рыболовецкие суда, таможенные катера, яхты — все построены здесь, у него. Кожа под глазами у Невилла потемнела от чрезмерной работы. Он был не особенно рад нас видеть.

— Боюсь, Джонни, у меня чисто личное дело, — сказал я.

Форсайт, услышав, засунул крупные руки в карманы и выдавился через дверь наружу.

— Что за личное? — спросил Спирмен.

— Ты знаешь, как распространяются слухи, — сказал я.

Было ясно, что мой престиж в его глазах не стал выше после того, как я получил «Колдуна».

— Звонили из твоей конторы, — сказал он. — Киль отправили из Уолвергэмптона сегодня утром.

Мы обсуждали проблему киля около пятнадцати минут. Это не было крупным делом, но Невилл отличался добросовестностью. Когда я сказал, что Скотто будет спать на борту и я хочу, чтобы «Колдун» стоял в запертом эллинге, вид у него стал еще более утомленным.

— Я очень расстроен из-за руля «Эстета». И очень сожалею, что у тебя из-за этого возникли затруднения, — сказал я Невиллу.

— Я тоже. И мне это не нравится.

— Это были титановые болты.

— Но они сломались. Честно, Чарли, все выглядит так, будто ты напутал в расчетах. — Он пододвинул бумаги к себе. Вопрос был закрыт. — Приводи яхту завтра, — сказал он. — Мы ее сразу же поднимем и начнем работу. — Он вернулся к бумагам на столе, и я удалился, получив недвусмысленный намек убираться прочь. Три недели назад он бы суетился вокруг меня.

Когда мы выходили с верфи, Скотто сказал:

— Я буду следить за лодкой. Спирмен смотрит на тебя как на прокаженного. Что происходит?

Он глядел на меня блекло-голубыми глазами — руки в карманах джинсов, шесть с половиной футов в высоту и три фута в ширину. Я секунду размышлял. В чем нуждаются те, на кого совершаются покушения, так это в телохранителях. Так почему бы и нет?

— Давай выпьем, — предложил я.

Мы поехали к «Русалке». Скотто заказал легкое пиво, а я пинту «Басса». Затем я рассказал ему всю правду о том, что случилось позавчера вечером.

— Да... — сказал Скотто, когда я кончил. — Для чего они это делают?

— Обычные приемы! — ответил я. — Когда я участвовал в Олимпийских играх в Монреале, некие предприимчивые люди нанесли слой свежего лака на мою лодку рано утром для того, чтобы, когда мы положим ее на галечник перед спуском на воду, ко дну прилипли камешки и всякая всячина, и в результате мы будем идти чуть медленнее. Нам повезло, мы вовремя заметили проделку и отчистили яхту. Но не всегда же везет. А тут речь идет о больших деньгах, поэтому люди, естественно, действуют более жестко. Так вот, я собираюсь в Ирландию на денек-другой, и когда вернусь, мне придется немного поразмышлять в уединении. В это время ты отвечаешь за «Колдуна».

Скотто потягивал пиво.

— Ладно. Взять мне пушку?

— Пушку?

— Я был в вооруженной охране на «Австралии-2» в Ньюпорте в восемьдесят третьем. У меня остался пистолет.

— Возьми металлическую палку и гляди в оба.

Крупное лицо Скотто изобразило разочарование. Затем он повеселел.

— Хорошо, — сказал он. — Приступим, не так ли?

На следующее утро стало ясно, что он честно спал на борту. Мы вышли в море и хорошо попрактиковались, меняя паруса. Вернувшись, устроили с командой обсуждение, а потом Скотто отвел лодку на верфь для установки нового киля. Я отправился домой, упаковал сумку, поехал в Плимут и сел в самолет рейса авиакомпании «Браймон Эруэйз» на Корк.

 

Глава 17

После приземления я взял напрокат машину и отправился в отель «Шэмрок» в Кинсейле. На следующее утро, поднявшись рано, я поволок свою головную боль к завтраку. Столовая была холодная и пустая, ее наполнял голубовато-серый свет, идущий от моря. Я сидел, кроша солодовый хлеб на тарелку, и размышлял, с чего мне начинать. Зал заполнился отдыхающими, завоняло перегаром от вчерашних портеров и сигаретным дымом, я решил обойтись без завтрака и пошел к телефонной будке.

Следовало начинать с Хегарти. Я нервничал. Хотелось верить, что истина заботит его больше, чем собственная репутация. Если это так, то он — уникальное явление в мире береговых гонок.

Я напрасно беспокоился.

— Конечно, черт возьми, — сказал он, когда я попросил разрешения прийти и поспрашивать его людей. — Я тебе организую стол, и ты можешь спрашивать кого угодно и о чем угодно, а им скажем, что ты собираешься предоставить нам работу к проверяешь нас. Ты ведь действительно можешь это сделать?

— Ближайший заказ, если он тебе подойдет, твой, — пообещал абсолютно искренне я.

Стол, который он мне выделил, находился в маленькой зеленой конторе. Первый, с кем я беседовал, был Шихи, механик. Маленького роста, с подергивающимися руками и шаркающей походкой, он производил впечатление исключительно нервного человека, пока вы не замечали его пристального взгляда из-под песочных бровей. Шихи наблюдал за всеми передвижениями лодок на верфи.

— "Аэ"! — сказал он. — После того как мы достали ее из воды, я самолично осмотрел ее килевые болты и сборку руля. Они находились в отличном состоянии. Это было, кажется, вечером в четверг, перед тем уик-эндом, когда руль у нее отвалился. — Он выпустил дым на свои квадратные беспокойные руки.

— Где она стояла ночью?

— Там, на верфи, на подпорках, — сказал Шихи. — Мы спустили ее на воду следующим утром.

— В какое время вы проверяли руль?

— Должно быть, часов в пять вечера. Крепко сидел, как натянутый барабан. — Он покачал головой, глаза его все время глядели на меня. — Чертовски странно, что полетели эти болты. На одном таком можно удержать целый поезд.

После него я переговорил со всеми служащими верфи, попросив их подтвердить то, что рассказал Шихи. Это они и сделали, ничего важного не добавив. Большинство из них были плотниками, или красильщиками, или такелажниками, и через их руки каждый год проходили сотни яхт.

По плазу меня водил механик-строитель — блондин из Голландии. Затем я прошел в красильню вместе с Уайтом, сморщенным, как грецкий орех, стариком, кашляющим из-за того, что в течение многих лет дышал парами растворителей. В заключение я осмотрел сборочный цех, где моим гидом был некто Деннис, с низко растущими черными волосами и поврежденным пальцем — по-видимому, в результате несчастного случая с каким-то инструментом. Это была очень славная и совершенно надежная верфь. Но я был здесь не для того, чтобы любоваться ею.

Последним, с кем я беседовал, был Гаррет, сторож, маленький смуглый человечек в грязном коричневом плаще и огромных сапогах.

— В какое время вы заступаете? — спросил я.

— В шесть часов вечера, — сказал Гаррет. — Но некоторое время я отсутствую.

— Почему?

— Археологическая ассоциация, — объяснил Гаррет. — Мы встречаемся в портовом бассейне каждый вечер. — Он посмотрел на меня тяжелым взглядом. — И пьем «Лукозейд», если вас интересует.

— Интересует, — подтвердил я. — Как вы обеспечиваете охрану верфи?

— Я спускаю собаку.

— Собака свирепая?

— Может запросто оттяпать вам ногу, — сказал Гаррет очень спокойно.

— А не припомните, чтобы пес вел себя иначе?

— Только в ту субботнюю ночь, когда эта ваша лодка пришла со сломанным рулем.

— Раньше никогда?

— Никогда. Это, в общем, очень живая собака.

— Н-да... — Похоже, мое путешествие в Ирландию обернулось потерей времени. Я решил сделать еще одну, последнюю попытку: — Но до того, как лодка пришла со сломанным рулем, не вел ли пес себя странно?

— Не могу сказать, — ответил Гаррет.

— Понимаю. Ну...

— И причина, по которой я не могу ничего сказать, в том, что тогда я еще не имел удовольствия познакомиться с этой собакой. — Гаррет распрямился во весь рост. — Раньше в моем распоряжении была другая собака, Бриан. За два дня до ваших неприятностей с рулем Бриана нашли мертвым. Подозревали отравление. Он был очень свирепой собакой, и я не слишком удивился, что кто-то сильно на него осерчал.

Гарри смотрел на меня с торжеством, как будто я был капитаном соперничающей Археологической ассоциации, которую он только что разгромил во время дебатов.

— Когда была отравлена собака?

Гаррет посчитал на пальцах.

— Должно быть, в четверг.

— И вы не заметили ничего особенного на верфи?

— Не заметил.

— Очень хорошо, — сказал я. — Благодарю за вашу помощь.

— Не стоит. Я могу идти?

— Да.

Он вышел. Так, значит, собаку отравили в четверг ночью. Поговорив с рабочими, я составил схему передвижения служащих по верфи. Теперь предстояло пройтись по их — двадцати трем! — домам и подтвердить рассказанное мужьями беседами с их женами. При этом нужно исходить из вероятности, что диверсант работает на верфи. Это было, конечно, весьма вольное предположение.

Получилось совсем не так, как я думал.

В шесть часов Билли Хегарти просунул голову в дверь и спросил, как идут дела. Я рассказал. Он пожал плечами и пригласил меня на обед в Кинсейл. Я отказался под предлогом того, что мне надо еще поработать. По его виду я понял: он сомневается, что мне удастся что-нибудь узнать. В шесть тридцать я отправился в «Марин-бар», поел сандвичей с копченой семгой и выпил пинту «Мэрфи», лучшего крепкого портера в Ирландии. Затем вернулся на стоянку, залез в машину и посмотрел на первый адрес в своем списке. Это было в деревне Кросхевен. Я выехал на дорогу. Что-то мешало мне, упиралось в спину. Я переменил положение. Стало давить еще сильнее. Голос с заднего сиденья сказал:

— Продолжайте двигаться и делайте, что я буду вам говорить, иначе пожалеете.

Сердце мое будто подпрыгнуло и замерло. Неизвестный приказал:

— После почтового ящика поверните налево.

Я повиновался, вырулил на узкую дорогу, которая огибала крутой холм, поросший дубами. Я скосил глаза на зеркало заднего вида. Заднее сиденье было пусто. Он, должно быть, сидел на полу.

— Смотрите прямо перед собой, — сказал голос. В нем слышались нервозность и напряжение. Акцент северо-ирландский, но что-то в нем было не совсем так.

— Кто вы такой? — спросил я, с трудом стараясь говорить твердо.

— Не задавайте вопросов и не услышите вранья. Поверните направо в конце кирпичной стены.

Густая завеса из дубов стала немного реже, так что можно было видеть проселочную дорогу. Она вилась меж зарослей куманики. Где-то далеко мелькнул кусок голубого моря, большая возвышенность понтикума, покрытого розовато-лиловыми цветами. Во рту у меня пересохло.

— Налево, — сказал голос. Мы повернули от моря. Впереди были рододендроны, а за ними столбы и оконные рамы, увитые куманикой, — развалины большого дома. — Не делайте никаких глупостей, и чтобы я видел ваши руки.

Я вышел. В деревьях вздыхал ветер. Воздух был мягкий, с характерным ирландским запахом папоротника-орляка и недавнего дождя.

— Повернитесь, — приказали мне.

Я повернулся к дому, но лишь после того, как заметил его, выходящего из машины. В воздухе подуло холодом. Он выглядел, как те устрашающие фигуры, которые сопровождают гробы в Западном Белфасте. Черный вязаный шлем, закрывающий все лицо, с прорезями для глаз, черные шерстяные перчатки, в пуках ружье. Хотя и не из тех, что используется ИРА, — обрезанный дробовик.

— Что-то политическое? — решился спросить я.

— Заткни пасть, — рявкнул он.

Опять-таки, в акценте было что-то не так. Человек осторожно зажег сигарету, сунул ее в прорезь для рта. Это выглядело смешно. На мгновение страх отступил, и я стал мыслить более четко. В Англии существует представление, что Временная Ирландская Республиканская армия свободное время использует для грабежей и устрашения южан. Но я бывал в Ирландии достаточное количество раз, чтобы понять, что у «временных» есть занятия поважнее, чем запугивать отдельных граждан без всяких разумных причин.

Некоторая часть дыма попала в шерсть шлема. Человек закашлялся, а я улыбнулся.

— Что это вы смеетесь? — спросил он.

Я улыбнулся тому, что акцент был подделкой, он относился к графству Корк с попыткой походить на белфастский. Человек отбросил сигарету и двинул ружьем. Страх вернулся. Ружье выглядело достаточно реально, не так уж важно было, кто его держал.

— Чего вы хотите? — сказал я.

— Кое-кому не нравится, что вы суете свой нос туда, куда вас не просят.

— Кому именно? — спросил я.

— Вам незачем знать. — Его руки в черных перчатках нервно дернулись на стволе. Я внимательно наблюдал. Что-то странное было у него с одним пальцем. — Это первое и последнее предупреждение.

— Понимаю.

— Теперь, — сказал он, вытаскивая металлический инструмент из кармана и бросая его на землю у моих ног, — выньте клапаны из колес машины. — Подобрав инструмент, я пригнулся и отвинтил вентиль. Шины с шипением осели. — Больше нас не беспокойте. — Он направил дуло ружья мне в ноги. Я наблюдал, отчасти напуганный, отчасти заинтересованный: этот любитель из ИРА не ведает, что творит. Он даже не попросил вернуть свой инструмент.

Звук ружейного выстрела заставил меня чуть ли не выскочить из собственной шкуры. Он снова выстрелил, взрывая землю между нами. Я бросился за машину. Голуби разлетелись в стороны, и в тревоге закричал фазан.

— Убирайся, ты, британский ублюдок! — заорал он. Я пригнулся за машиной, дрожа. Может, он и был жалок, но ружье у него заряжено. — Тебя предупредили.

Он бросился к кустам рододендронов, все еще целясь в мою сторону. Затем нырнул в заросли. Я наблюдал, схватив большой камень. Он вышел из кустов, ведя мопед. Опять направил на меня ружье, поддерживая мопед бедром.

— Оставайся здесь, — сказал он. — Ничего не пытайся предпринимать.

Чувствовалось, что он на пределе, и северный акцент совсем куда-то делся. Он находился от меня футах в двадцати пяти. Я ничего не ответил, выжидая. Птицы вновь начали петь. Этот человек явно что-то знал. Я не мог позволить ему уйти.

Он начал выводить мопед боком, держа по-прежнему ружье нацеленным на меня. Я надеялся, что он действовать будет так же нескладно, как выглядит. Когда он очутился на расстоянии двадцати ярдов, он оседлал мопед, перекинул ружье через плечо и отчаянно закрутил педалями. Я побежал за ним, держа камень, как мяч в регби. Его фигура в черном и хаки выделялась на фоне кустов. Я чувствовал запах бензина из выхлопной трубы мопеда. Когда я находился в шести футах, мотор у него завелся и заурчал. Я бросил ему в спину камень.

Удар пришелся между лопатками. Его голова дернулась от неожиданности как раз в тот момент, когда переднее колесо мопеда попало в глубокую выбоину на дороге, и он перелетел через руль. Я продолжал бежать к нему и два последних шага просто пролетел. Белки глаз мелькнули в прорезях шлема. Я вскочил обеими ногами ему на живот. Воздух вырвался у него изо рта со свистом, ружье отлетело в кусты. Я схватил оружие и прицелился. Мотор мопеда чихнул и остановился.

Он лежал, переломившись, как складной нож, и его тошнило. Мирная обстановка в лесу восстановилась, голуби ворковали, пятна солнечного света передвигались вокруг его разинутого рта. Одна из перчаток слетела во время падения. Странно искривленный палец был теперь виден. Полногтя сошло, видимо из-за несчастного случая с инструментом. Палец принадлежал Ленни Деннису, который водил меня по сборочному цеху на верфи Хегарти сегодня днем.

Через какое-то время он повернулся на спину и с трудом принял сидячее положение.

— Снимите шлем, мистер Деннис, — сказал я.

Он послушался. Лицо было красным и отечным, и глаза бегали, как у пойманного животного.

— Сколько времени вы являетесь членом военизированной организации?

В ответ он зло выругался.

— Ну, поедем в полицию и расскажем им, что произошло? — спросил я. — Я думаю, что там вам будет безопаснее, чем со своими. ИРА может обойтись сурово с вольноопределяющимся.

Он снова выругался.

— Или вы просто объясните мне, зачем устроили этот спектакль, и тогда я решу, что с вами делать.

На сей раз он не стал браниться, а просто смотрел на меня глазами, в которых были гнев и угрюмость.

— Собираетесь отвечать? — спросил я. — Или спустимся вниз и поговорим с Билли Хегарти?

— Хегарти? — Его лоб внезапно побелел, и на нем выступил пот.

— А затем с полицией. Подумайте об этом.

Он подумал. И наконец выдавил:

— А если я расскажу вам?

— Я не скажу никому ни слова, если будете делать, что прикажу.

Глаза Денниса бегали по моему лицу, ища гарантий. Не знаю, нашел ли он, что искал, но говорить начал:

— Какой-то тип позвонил и сказал, чтобы я отравил эту собаку.

— Кто это был?

— Никогда раньше его не слышал. Англичанин какой-то.

— А почему он решил, что вы согласитесь?

— Сказал, что знает, как мне нужны деньги, что видел оценку моей кредитоспособности.

— Вашей кредитоспособности? А как он до нее добрался?

— Бог знает. У меня выдался неудачный год с лошадьми, и жена взбесилась из-за кредитной карточки «Аксесс», — сказал он жалобно. — Звонивший пообещал дать две сотни монет, наличными. И еще, я сам терпеть не мог эту чертову собаку.

— А другая собака?

— У меня не осталось яда, и я дал ей снотворное своей жены.

— Как этот парень с английским произношением заплатил?

— Банкнотами. По почте.

— Вы убеждены, что не видели его? Почему я должен вам верить?

— Ради Бога, — взмолился он, — у меня и конверт здесь. — Он вытащил смятый конверт из кармана. На лице его читались глупость и безрассудство доведенного до отчаяния человека.

— Ладно, — сказал я. — Ну а теперь по поводу маскарада с ИРА.

— После ваших расспросов на верфи я захотел вас припугнуть.

— Самостоятельная мысль? — спросил я. — Без всяких указаний по телефону?

— Без. — Руки его беспомощно висели вдоль тела, и он смотрел себе под ноги. Деннис вполне походил на человека, который может поставить на трехногую лошадь и терпеть жену, взбесившуюся из-за кредитной карточки.

— Больше ничего не можете сказать?

Он покачал головой.

— Потому что, если вы что-то скрыли, я за вами приду.

Он опять помотал головой. Я разгладил конверт на прикладе ружья и рассмотрел его. На нем был напечатан адрес Денниса и стоял почтовый штемпель Бандойля, графство Лонгфорд.

— Вам придется объясниться относительно машины в пункте проката, — сказал я. — Я возьму мопед. Если этот англичанин снова объявится, скажите ему, что позвоните позже, запишите номер и потом обязательно сообщите мне. — Я вынул патроны из ружья и забросил то и другое в заросли рододендронов. — И молитесь Богу, чтобы я нашел то, что ищу.

Какое-то время он пялился на меня, хлюпая носом. Глаза стали красными, и слезы побежали по лицу.

— Это ружье моего брата, — почти прорыдал он и бросился за ним в кусты.

Я сел на мопед.

 

Глава 18

На мопеде я проехал до самого Корка и оставил его на набережной Св. Патрика, где некий мистер Флинн неведомо почему оказался рад одолжить мне слегка пострадавший в аварии «опель-кадет». Было уже совсем темно, когда я пробирался по мрачным северным окраинам Корка, а «опель» едва слушался управления. Настроение мое было таким же светлым, как неприглушенные фары идущих навстречу машин. Появился еще один ключ к решению проблемы. Конечно, сведения довольно скудные. Но конверт подписан на компьютерном принтере, и человек, который организовал отравление собаки, имел доступ к данным о кредитоспособности.

Бандойль обозначен на карте как городок с населением от одной до двух тысяч жителей, вряд ли какое-либо предприятие в его пределах было настолько крупным, чтобы владеть компьютером такого типа или иметь данные о кредитоспособности.

Как выяснилось, Бандойль был расположен в нескольких милях к северо-востоку от Лонгфорда. По карте казалось, что потребуется часа четыре, чтобы туда добраться, но увечный «кадет» и дорога увеличили это время до шести. Лишь около двух часов пополуночи я съехал с дороги и часа три провел в беспокойном сне на стоянке.

В восемь я ехал через плоскую болотистую местность, а мелкий серый дождичек ограничивал поле видимости двумя сотнями ярдов. Из темноты выступил бетонный грот с бетонной же мадонной, затем двойной ряд серых, покрытых цементом домов, один из них с пластиковой вывеской «Гиннесс». Я был грязен и ужасно голоден. Забегаловка снаружи выглядела противно и вдобавок была закрыта. Но, с трудом расправив мышцы, я вылез из машины и постучал.

Через несколько минут толстая женщина в мужском клетчатом халате открыла дверь. Вскоре я сидел в баре с большой кружкой чая цвета красного дерева и ел поджаренный сандвич, который умудрился вместить не только сыр и ветчину, но и картофельное пюре.

Толстая женщина вернулась, на сей раз затянутая в корсет, чтобы забрать тарелки. Я показал ей конверт. Она сказала, что картинка славная, но не имела понятия, откуда могли отправить письмо.

— Мы спросим Томаса, — сказала она, наливая себе небольшой стакан пива из крана. Я собирался спросить, кто такой Томас и когда он появится, но в этот момент снаружи заскрипели тормоза, и в дверь просунулась голова в кепке с большим козырьком.

— Вам счет за телефон. Бог в помощь! — сказал почтальон.

— Входи, Томас! — закричала толстая леди. — У нас английский джентльмен, и у него некая загадка.

Я показал почтальону конверт. Он склонил голову набок, явно настраиваясь на беседу.

— Это один из них, компьютерных принтеров, ясное дело. Похоже, письмо из «Куррана».

— "Курран электрик", — пояснила хозяйка. — Они продают холодильники.

— Это милях в двух отсюда, — сказал почтальон.

— Кто там управляющий?

— Человек по фамилии Уайт.

— А мистер Курран?

— Нет никакого Куррана. Это только название.

— Хорошо. Думаю, я нанесу им визит.

— Уайта сейчас нет, — уверенно сказал почтальон. — Он в Англии, у дочери. Она сдает экзамены.

— А... — произнес я, слегка пораженный его осведомленностью. — Ну, в любом случае мне пора.

— Всего хорошего! — пожелал почтальон.

Компания «Курран электрик» находилась на окраине городка, ее здание было похоже на коробку из-под обуви, только из стекла и бетона. Я поставил машину на стоянке между двумя другими и толкнул вращающуюся дверь с надписью: «Приемная». В небольшом помещении имелись скамья, некоторое количество журналов и картина, изображавшая грузовик в горах. Секретарша подняла голову и вежливо улыбнулась. Она сидела за компьютером. Я подошел к столу.

— Здесь ли мистер Уайт? — спросил я, стараясь пробежаться глазами по письмам на столе.

Все они имели такой же вид, как и мой конверт.

— Мистер Уайт в Англии, — сказала секретарша. Она была хорошенькая, с темными волосами, римским носом и беспокойным взглядом породистой кобылицы. — А с чем связано ваше посещение?

— О, бизнес! — объяснил я несколько туманно. — Кредитный контроль.

— Мистер Уайт следит за этим, — заверила меня девушка.

— Ага. Не можете ли вы сказать мне, куда именно он поехал?

— Конечно. — Ее пальцы застучали по клавишам. Принтер заскрипел, и листок бумаги выполз из щели. — Вот.

— Благодарю.

Адрес был лондонский. Но что заставило мое сердце удариться о грудную клетку, когда я сел за руль «опеля», так это список директоров, напечатанный в конце листка. Его возглавлял Ф. Миллстоун (управляющий).

* * *

Я вернулся домой совершенно вымотанный и грязный. Единственным признаком жизни в доме был слабый запах детола, идущий с половины отца. На столе лежала записка, выведенная старинным паучьим почерком:

«Звонил Миллстоун. Он говорит, что не оставит попыток купить дом до тех пор, пока один из нас не согласится. Он ужасно мне надоедает. Не можешь ли ты поговорить с ним? Он меня очень утомил».

Не один отец утомился. Выпив чашку кофе, я набрал лондонский номер с фирменного бланка «Курран электрик». Мне ответили с ирландским акцентом.

— Мистер Уайт? — спросил я.

— У телефона.

— Я только что вернулся с «Курран электрик», — сказал я. — Меня зовут Чарли Эгаттер. Скажите, вы интересуетесь парусным спортом?

— Парусным? — удивился Уайт. — Нет. Наша компания выпускает электрические приборы. Что вы хотели?

— У вас в штате есть англичане? — спросил я.

— Нет. Мы все... Извините, кто вы такой? Почему вы меня об этом расспрашиваете?

— Потому что кто-то, имеющий доступ к данным о кредитоспособности, подкупает людей, чтобы они травили собак, и посылает деньги за услуги в конвертах «Курран Электрик». И это лицо говорит с английским акцентом. Что вы можете сказать, мистер Уайт?

— Это, надо понимать, какая-то шутка? — Голос Уайта был полон искреннего недоумения и раздражения. — Кто вы такой и что вам угодно?

— Я занимаюсь расследованием убийства.

— Убийства? — вконец изумился он.

— Скажите, — я постарался придать голосу угрожающую интонацию, — не припомните ли вы каких-нибудь неожиданных отлучек сотрудников вашего учреждения на последней неделе?

— Нет, — ответил он резко. — Мы только что провели заседание правления, все прошло как обычно.

— Понятно. — Я сделал паузу. — А мистер Миллстоун присутствовал?

— Да, — ответил Уайт.

— Я пошлю ему привет от вашего имени, — сказал я. — Спасибо за содействие.

Остальную часть утра я провел, стараясь сосредоточиться на огромном числе мелочей, связанных с подготовкой «Колдуна», а в половине первого пошел повидать Скотто и посмотреть новый киль. Там все оказалось в порядке. Посовещавшись, мы отправились перекусить в «Русалку».

— Обнаружил что-нибудь? — спросил Скотто.

— Да. — Я рассказал ему о «Курран электрик».

— Что это значит?

— Не знаю. Звонить Деннису могли и из Англии, а деньги переслал один из управляющих во время заседания правления, например Фрэнк Миллстоун.

Скотто одновременно засунул в рот два сандвича с крабами и нахмурился.

— Но зачем ему портить руль? Он ведь сам был на этой яхте. — Он не ожидал таких сложностей; могло быть что-то вроде обычной поломки руля, но не критическая ситуация. Когда мы там выделывались у маяка, Миллстоун сказал нечто весьма интересное. Он сказал следующее: «Я не думал, что ты захочешь все это проделать». Скотто обдумывал мои слова.

— Так ты считаешь, это сделал он?

— Не сам.

— По-твоему, он заставил Поллита? — Скотто запихнул в себя еще два сандвича и протолкнул их пивом. — Почему?

— Понятия не имею, — сказал я. В действительности у меня начали появляться некоторые соображения, но ни одно из них не имело достаточных оснований. — Мы не заскочим к Миллстоуну?

— Пошли.

Сначала я позвонил. Трубку взяла Джорджина, его секретарша. Я знал ее двадцать пять лет.

— Шеф на собрании, Чарли, — сказала она. — Но он хочет тебя видеть, во всяком случае, он тебе звонил.

— В самом деле?

— Можешь зайти десять минут третьего?

— Да.

* * *

Дом Миллстоуна стоял на южной стороне холма. Оттуда открывался прекрасный вид на Пултни. Дом был построен из бетона, стали и больших стеклянных панелей и прятался в саду размером в шесть акров, окруженном высокой стеной. Ворота заперты. Я ответил в переговорное устройство, и мы проехали мимо тщательно подстриженных лужаек к бетонированной стоянке. Я несколько раз бывал здесь, исключительно по делу, так как не принадлежал к кругу светских знакомых Фрэнка. И всегда у меня возникало какое-то дискомфортное чувство при виде этого невыразительного, как бы безглазого строения.

Человек, открывший дверь, был таким же крупным и крепким, как Скотто. Мы прошли в приемную. Джорджина Перн предложила нам кофе.

Точно в два часа десять минут Фрэнк Миллстоун подошел к двери своего кабинета с мокрыми волосами и в махровом халате. Улыбка его была широкой и жесткой. Он проигнорировал Скотто и сказал:

— Заходи, Чарли.

— Я ненадолго, подожди меня, — кивнул я Скотто.

Фрэнк погрузил свое крупное тело в кресло за большим письменным столом с четырьмя телефонами и экраном Рейтер.

— Давай для начала простим друг друга и забудем о приеме в яхт-клубе, — миролюбиво предложил он.

Я не отреагировал. Мой визит имел другую цель.

— Отец сказал мне, что ты пристаешь к нему насчет нашего дома.

— Я намерен добиваться этого, — сказал Фрэнк.

— Именно поэтому ты хотел меня видеть?

— Верно.

— Наш дом не продается. И не будет продаваться. Так сказал он, и гак говорю я.

— Чарли! — Он промурлыкал это слово, как большой кот, и глаза его как бы причмокнули. — Нам обоим не нужны какие-либо ссоры. Я сожалею, что у тебя не получилось с рулями. Я сожалею, что твой контракт с Арчером не удался. И я сожалею, если у тебя зародились мысли, что я не на твоей стороне. Я попросил тебя прийти, потому что хочу тебе помочь.

— Я не знал, что мне нужна помощь. Он подвинул к себе листок бумаги.

— У тебя большое превышение кредита, Чарли. Кроме того, ты должен выплатить два неприятных займа и еще содержать отца. И у тебя нет никакого дохода.

— Умно с твоей стороны все это выяснить. Как ты это делаешь? Он засмеялся и погладил поверхность стола большими крепкими руками.

— Мы называем это кредитным контролем.

— В самом деле? — сказал я мягко.

— Так что все, что ты имеешь, — это приглашение Алека Юрина провести свое летнее время на его старой лодке.

— Это хорошая лодка.

Он повернулся, все еще улыбаясь:

— Я делаю тебе предложение. Я хочу иметь твой дом для переоборудования в симпатичный отель, очень изысканный. Я заключу с тобой сделку. Ты получишь двести тысяч монет за него, а отец может оставаться там сколько угодно. Идет?

Соблазнительное предложение. Двести тысяч фунтов решили бы множество проблем. Но закавыка состояла в том, что, кажется, большинство моих проблем создал именно Миллстоун, а мне никогда не нравилось подвергаться шантажу.

— Дом не продается, — сказал я. — Еще в большей степени, чем раньше, так как я не заключаю сделок с людьми, которые пытаются запугать моего отца до полусмерти.

Глаза Миллстоуна стали серьезными.

— Послушай, — сказал он, — когда я появился в Пултни, это была маленькая грязная дыра. Запах рыбы разносился на мили. Я все изменил. Это дело моей жизни. Другие коллекционируют картины, я же пытался превратить Пултни в место, где люди получают удовольствие.

— Очень благородно, — сказал я. — Жаль только, что ты не спросил сначала тех, кто здесь живет.

— Будь практичнее, — посоветовал Миллстоун.

— Думаю, это мое дело, каким быть.

— Я беспокоюсь по поводу твоего разорения, — сказал Миллстоун серьезно. — Когда это случится, я все равно получу твой дом. Не лучше ли прийти сейчас к дружескому соглашению?

Я устал и очень разволновался. Лицемерие этого человека вызывало отвращение. Я потерял терпение.

— Ты называешь дружеским поступком организацию диверсий на моих лодках? — спросил я.

Улыбка сползла с его лица. Он нахмурился. Глаза перестали мерцать и стали жесткими, словно камушки.

— На твоих лодках не случилось никаких диверсии, — сказал он. — Рули сломались, потому что их плохо сконструировали.

— А не потому, что кто-то, положивший глаз на мой дом, решил помочь мне побыстрее разориться?

Миллстоун поднялся и наклонился над столом.

— Я знаю, ты многое перенес, Чарли. Если бы не это, ты, конечно, не предположил то, что, как я думаю, ты предполагаешь.

Я чувствовал, как гнев молотом бьет в виски. Я встал и пошел к выходу.

Миллстоун сказал:

— Я хочу получить твой дом, Чарли. Но если я услышу еще какие-нибудь обвинения в диверсии, то подам в суд и отсужу у тебя последний...

Я захлопнул дверь.

Джорджина проводила нас со Скотто по отделанному цементной штукатуркой коридору к выходу.

— Я слышала, ты получил лодку для отборочных соревнований, — сказала она. — Поздравляю.

Я поблагодарил. Затем мне пришло в голову, что не помешает предпринять небольшую разведывательную операцию.

— А Фрэнк покупает у Эда Бейса, я слышал?

Джорджина огляделась по сторонам и приложила палец к губам.

— Не так громко. Это конфиденциально, они все еще спорят.

Она решила, будто я узнал это от самого Миллстоуна.

— Славный бассейн, — сказал Скотто, когда мы проходили через холл.

Я заглянул в оранжерею, выгороженную стеклянными панелями. Внутри стояли тропические пальмы и красовался бассейн с голубой водой и белыми мраморными дельфинами. Около него с книгой в руке, одетая в супербикини, сидела Эми Чарлтон, демонстрируя свою ослепительно белую, характерную для рыжих, кожу и острые грудки.

— Предобеденное купание с Фрэнком, не так ли, Эми? — сказал я. — Ты в последнее время активно развлекаешься.

Она подняла голову:

— А, отвали ты, Эгаттер!

Когда мы шли к машине, подкатил голубой «мерседес», и из него вышел Джек Арчер. Как всегда, он был аккуратно и модно одет, в руке держал портфель из свиной кожи.

— А-а, — сказал он, — привет, Чарли. — Казалось, он несколько обеспокоен. — Я собирался позвонить тебе. Сожалею о результатах обследования «Эстета». Я... то есть если что-то заставит меня передумать... В общем, кажется, мне придется позаботиться о размещении заказов где-то в другом месте. Ты понимаешь. Если только у «Колдуна» дело не пойдет очень хорошо.

— Ты будешь участвовать в гонках? — спросил я, лишь бы что-то сказать. Я не ожидал ничего другого, но теперь, когда факт совершился, ощущение было крайне неприятным.

— С Фрэнком. Если он достанет лодку.

— Я уверен, он сделает все возможное, — сказал я, не скрывая иронии.

Чуть пройдя вперед, Скотто спросил у меня:

— Что все это значит?

— Миллстоун хочет заполучить мой дом, — сказал я. — Арчер не желает, чтобы я больше проектировал для него лодки. Управляющий банком жаждет содрать с меня шкуру. И единственный выход из всего — попасть в команду для участия в Кубке Капитана и выиграть. Возможно это?

— Конечно, — убежденно произнес Скотто. Хотел бы я разделять его уверенность!

Пока мы ехали, я размышлял об Эми. Теперь я был абсолютно уверен, что каким-то образом Эми во всем замешана. Она ухитрилась переспать и с Поллитом, и с Арчером. А не встречалась ли она еще и с Миллстоуном? Но какое отношение имею я к ее запутанной личной жизни? Какую роль она играет в этой истории? Надо повидать Салли. Она хорошо знает Эми. Может, у нее возникнут какие-то соображения. А после я заеду к Эду Бейсу. Джорджина упомянула о его спорах с Миллстоуном. Интересно, о чем они? Но сперва дела.

Вместе со Скотто и двумя рабочими верфи я провел день и начало вечера на сборке «Колдуна». Когда начало темнеть, я позвонил Салли, ее телефон не отвечал. Я решил повидать Эда Бейса.

Я выехал из Пултни. Впереди на небе я заметил красноватый отблеск. Странно. В этом направлении не было никакого города. Я свернул налево, за указателем: «Только к Мэно-Лидьятс — частная дорога». Зарево стало ярче, перейдя от грязно-красного к ярко-оранжевому. Я нажал на газ, и шины «БМВ» завизжали. Поднявшись на холм, я свернул на дорогу, ведущую в долину.

Она полыхала в огне. Так это выглядело на первый взгляд, но, присмотревшись, я понял, что горит не все. Дом Эда стоял в стороне от разгула пламени, нетронутый. Я проехал мимо пылающих сараев и остановился на гравийной площадке перед особняком. Пробежал человек, держа в каждой руке по ведру, его потное лицо казалось красным от отблесков огня. Жар стоял страшный. Дым пожарища рванулся в направлении дома Эда, я закашлялся. Воняло горелыми перьями. Сквозь рев пламени я услышал, как меня окликнули. Возле каменного сарая я увидел две фигуры. За ними стояла пожарная машина, выбрасывавшая слабую, бесполезную струю воды. Я узнал Эда Бейса. Он засунул руки в карманы комбинезона и покачивал головой. Рядом стояла Салли.

— О, Чарли, как поживаешь? — произнес Эд, словно мы встретились на каком-то приеме. Салли взглянула на меня, потом снова стала смотреть на огонь. Я подумал: а что она здесь делает?

— Ведра, — подсказал я.

Эд поднял черные брови, словно удивился.

— Ведра? — переспросил он. — Ах, ведра!

Это слово вывело его из состояния оцепенения и отрешенности. Он побежал к конюшне, мы за ним, и довольно быстро собрали дюжину ведер. Рабочие и соседи выстроились в цепочку от крана в коровнике, и, когда пламя поднималось в своей дикой пляске, выбрасывая искры высоко над красными развалинами сараев — это были индюшатники Эда, — мы выплескивали воду.

Но индюшатники были старыми, из высохших бревен, и наши усилия оказались настолько же бесполезными, как если бы мы пытались вычерпать море чайной ложкой. Прибыли еще пожарные машины, нас попросили отойти.

Эд сказал:

— Мы здесь только мешаем. Пойдемте лучше выпьем.

Кухня выглядела гораздо аккуратнее, чем обычно. Эд разлил шампанское в бокалы, подав их мне и Салли.

— Давайте помянем моих индюшек, — горько пошутил Эд. — Сто тысяч рождественских обедов! Все сгорело к черту.

— Послушай, — попытался приободрить его я, — что-то еще можно спасти.

— Черта с два, — сказал Эд. Он, судя по голосу, уже выпил раньше. — Эти маленькие дурочки сидели в сухих деревянных сараях, на стружках и моментально сгорели. Слава Богу, хоть дом в безопасности. — Он стукнул по стене кухни. — Камень. Настоящая работа.

— Как жаль, — посочувствовал я.

— А, ладно! Сто тысяч монет смыло. Так что? — Но мысль эта его явно угнетала.

Салли стояла близко к нему, молчаливая и замкнутая. На фоне рева и треска пламени здесь странно громко тикали часы. Эд сел и уныло рассматривал серебряную солонку на кухонном столе.

Затем схватил телефонную трубку.

— Фрэнка Миллстоуна, пожалуйста, — попросил он. — Фрэнк, привет. Ты все еще намерен купить «Кристалл»?

— Эд, — закричал я, — погоди минутку!..

Салли схватила меня за руку.

— Сядь и заткнись, — сказала она свирепо. — Это не имеет к тебе никакого отношения.

Из трубки слабо доносился голос Миллстоуна.

— Очень хорошо, — говорил Эд, — ты ее получил. Паруса и все. Присылай контракт.

Лицо Эда стало серым и жестким, он взял бокал с шампанским и осушил его.

— Ну кому нужна страховка, если можно продать яхту?

Открылась дверь, и человек с закопченным лицом сообщил:

— Ветер меняется. Огонь движется к большим сараям.

— Иду, — сказал Эд.

Я побежал за ним. Пламя стелилось по земле, жадно подбираясь к ряду обшитых досками строений на холме, где Эд держал технику.

— Дайте шланг! — закричал Эд. — Любой шланг! Обливайте обшивку!

Дым был удушающий, и жар стягивал кожу лица. Я побежал к крану, привинтил шланг, забила струя. Внутри загудел трактор. Выехав из сарая, Эд поставил машину подальше и побежал за другой.

От обшивки поднимался пар. Было очень жарко. Когда я оглянулся, Салли стояла рядом, обернув шарф вокруг лица для защиты от дыма.

— Что затевает Эми? — Я должен был кричать, чтобы она меня услышала.

— Что-что?

— Эми! Затевает! Она замешана во всем этом!

— Нет, не может быть.

— Она спала с Поллитом и с Арчером. А сегодня была у Миллстоуна и выглядела там вполне по-свойски.

С грохотом обрушилась стена.

— Что-что?

— Я видел Эми у Миллстоуна!

— Я тебе говорила, — прокричала Салли, — у нее зуд! Это ничего не значит.

— Убивают людей, — сказал я. — Вокруг нее происходят разные зловещие события.

— Заткнись! — яростно закричала Салли.

Я посмотрел на нее с удивлением. Шланг соскочил и упал на землю. Я не слышал, что говорила Салли.

В глубине горящего сарая что-то обрушилось. Полоса огня лизнула землю у наших ног. Я бросился к Салли, оттащил ее в сторону, и мы оба упали на землю. Показались два пожарника с большими шлангами. Я чувствовал, что она дрожит.

— Ты ушиблась? — спросил я.

— Нет. — Голос был нетвердым. — Но с меня достаточно.

— Все в порядке, — сказал я, успокаивая ее.

— Нет, черт возьми, совсем не в порядке! — Кажется, она была близка к истерике. — Вы возитесь с этими проклятыми лодками и относитесь к своему занятию совершенно серьезно. А говорите, что это всего лишь игра. Но это давно не забава, Чарли. Она взяла над тобой верх. Хьюго и Генри убиты, а теперь кто-то хочет убить тебя. И бедные индейки Эда! Я думаю, пожар устроили, чтобы заставить его продать яхту, не так ли? — Она засмеялась, звук был неприятно резким. — Тот, кого ты ищешь, не диверсант, а сумасшедший. Но не обманывай себя, считая, что этот псих отличается от тебя. Он просто один из участников игры, которая вышла из-под контроля.

— Помолчи, — сказал я.

— Нет, — ответила она. — Единственный нормальный здесь — Эд. Он понял, к чему ведут эти игры. Он занимался яхтами для удовольствия, а когда это перестало походить на забаву, он решил продать свою лодку. Почему ты не хочешь, чтобы делом занялась полиция?

— Салли, — сказал я, пытаясь взять ее за руку, — ты говоришь ерунду.

— Оставь меня! — закричала она. — С меня довольно! Все вы сумасшедшие!

От сараев донесся треск, и в ночное небо взметнулось множество искр. Голос Эда Бейса позвал:

— Чарли! — Его фигура вырисовывалась на фоне пламени, он пытался подсоединить шланг к цистерне с водой. Я побежал помочь ему. На полдороги я обернулся.

Салли исчезла.

Я подбежал к полыхавшему зареву. Отвратительно воняло горелыми перьями. Кажется, никогда в жизни я не чувствовал себя таким одиноким.

Ночь прошла в водяной жиже, вкусе сажи, дымовой вони. Мы отстояли сараи. К рассвету я отправился домой немного поспать. Открыв глаза, пытался позвонить Салли. Никто не ответил. Я сварил кофе, положив побольше сахару. Мне было горько: близость, которую Салли и я испытали в Кинсейле, ушла.

В половине девятого я дрожал в каюте «Колдуна»; мы проходили фарватер, отправляясь на дневную тренировку.

 

Глава 19

Лодка с новым килем шла хорошо, и на команде, кажется, не сказался трехдневный перерыв. Мы провели холодный мокрый день, болтаясь по участку моря южнее Зубьев. У «Колдуна» было чутье, как у плоскодонного лихтера; яхта более, чем когда-либо, походила на огромный ялик, а именно этого я от нее и добивался. И только когда мы на большой скорости скользили по направлению к дому, я дал послабление правилу: на ходу никаких разговоров — и решил потолковать со Скотто.

Криспин, второй рулевой, взял штурвал, а я и Скотто сидели, спустив ноги под наветренные леера, глядя на мрачные серые облака, идущие в сторону острова Уайт.

— Все говорят, что Миллстоун заполучил «Кристалл», — сказал он. Слухи распространялись с поразительной быстротой.

— Слышал.

— Недурная посудина.

— Мы можем побить ее.

Скотто ударил по палубе огромной рукой:

— Конечно, можем.

Опять мы играли в детские игры. Я поднялся и отошел от ограждения.

— Хорошо, — сказал я, — последнее упражнение. Обветренные лица команды, повернувшись ко мне, не выражали никакого энтузиазма. Позади был длинный тяжелый день.

— Фарватерный буй к маяку гавани. Попробуем трирадиальный.

Фарватерный буй отмечал крайнюю точку фарватера Пултни. Это была красная клетка с колоколом, пережиток тех дней, когда гаванью пользовались большие суда моего отца. Теперь он служил удобным знаком для яхт, когда хотели срезать путь, подходя к гавани. Более того, буй находился точно на расстоянии одной мили от маяка на конце причала, так что соперники, наблюдавшие из яхт-клуба, могли иметь приблизительное представление о пути, который проходили лодки конкурентов.

Буй приблизился к правому борту. Когда огромный красный с золотом парус обрушился, его меньший брат расцвел, и передняя часть «Колдуна» поднялась, пока указатель прохождения грота-шкота не показал 100 градусов от ветра. Никто не разговаривал, так как кокпит качнулся, и нас обдало брызгами. «Колдун» круто накренился, а вода скользила под ним и била вверх от вздернутого транца веером тонких струек, что означало высокую скорость. Снасти стонали, и яхта наклонилась еще на градус или около того; затем последовала легкая дрожь корпуса, и лодка опять выпрямилась.

Скорость гоночных яхт когда-то ограничивалась длиной их ватерлинии. Яхта обычно поднимала и носовую и кормовую волны и шла на подошве между ними. Теоретически максимум скорости для «Колдуна» с его сорока тремя футами ватерлинии был менее девяти узлов. Но, очевидно, никто об этом «Колдуну» не сообщил, потому что яхта скользила по воде, как плоский камешек, без передней волны и с U-образным веером брызг сзади, в то время как указатель прибора колебался около отметки четырнадцать узлов.

— Бог мой! — сказал Скотто.

Нам потребовалось не более пяти минут, чтобы взять маяк гавани.

— Спустить паруса, — отдал я команду.

— Вряд ли стоит утруждать себя, поднимая их, — заметил один из шкотовых, и все засмеялись. Это была разрядка после напряжения, а наше веселье объяснялось тем, что впервые «Колдун» показал такое время. Внезапно мы стали не просто хорошей командой на старой лодке, но отличной командой на яхте, которая может такое проделать.

Я поднял бинокль и навел его на балкон яхт-клуба. Несмотря на облачное небо и холодный ветер, там стояло несколько человек. Я немного сдвинул бинокль, и оказалось, что я смотрю на другую парочку объективов, которые направлены на меня над хорошо сидевшим блейзером Фрэнка Миллстоуна. Я помахал. Миллстоун быстро опустил бинокль и повернулся к группе людей, стоявших рядом. Я узнал Гектора Поллита, Джека Арчера и Джонни Форсайта. Джонни сказал что-то, возможно о перемене скорости «Колдуна», и все засмеялись, качая головами. Но Миллстоун не смеялся. Он опустошил бокал и быстро прошел внутрь через французское окно. За окном я увидел знакомую фигуру женщины — Эми.

Когда мы подходили к портовому бассейну, я созвал команду.

— У нас осталось чуть больше двух недель до начала отборочных, — сказал я. — Будем выходить каждый день. Теперь «Колдун» показал, что может с новым килем. Я хочу, чтобы он все время так шел. Но лодка — это еще полдела. Давайте держаться подальше от пива, и никаких драк с медведями гризли. Будьте осторожны, и мы победим.

Последовали улыбки и серьезные кивки. На этом этапе подготовки слово «победа» для команды означало то, чему они себя всецело решили посвятить. Бесплатные авиабилеты и деньги на проживание были все-таки не главным. Наградой была победа. Это единственное, над чем не подшучивали, и воля к победе отличала их от прочих людей. Кто-то мог назвать их одержимыми или сумасшедшими.

Я остался, чтобы поговорить со Скотто, после того как все остальные по прибытии испарились.

— Будь осторожен, — сказал я.

— Что произошло?

Я глубоко вздохнул:

— Я думаю, что кто-то поджег индюшатник Эда, для того чтобы вынудить его продать свою лодку.

— Полагаешь, Миллстоун?

Я пожал плечами:

— Способен он сделать такое?

— Понятия не имею.

— Он дурак, если устроил подобную пакость.

— А кто бы мог еще?

Нашлись бы и другие. Например, Гектор Поллит. Или Эми. Любой, кто ни перед чем не остановится, чтобы добыть яхту для Миллстоуна.

— Обратись в полицию, — посоветовал Скотто.

— Пока нет, — сказал я. — Это попадет в газеты. Хегарти потеряет большинство своих клиентов. А если дойдет до суда, Миллстоун найдет за миллион адвоката, и дело прикроют из-за отсутствия доказательств.

— Сдается мне, доказательств куча, — заметил Скотто.

— Суд вправе пожелать неопровержимых фактов, чтобы не осталось никаких разумных сомнений. А те, что имеются у нас, скорее совпадения.

Скотто покачал массивной головой.

— Итак, то, что нам надо, — это побить его на отборочных.

— Ты собираешься ждать так долго?

Я попытался улыбнуться ему, но чувствовал, что мое лицо искажено и натянуто.

— У меня есть одна идея. Если мы победим в первой гонке отборочных соревнований, я смогу кое-что предпринять.

— Мы в силах всего лишь попытаться, — сказал Скотто. — У тебя есть определений план?

— Расскажу позже, — пообещал я. Идея была настолько ужасной, что я с трудом заставлял себя думать о ней.

— Я все еще сплю на борту? — спросил Скотто.

— Боюсь, да.

— Там внизу чертовски вонючее болото.

— Ничего, выживешь.

Он кивнул.

— А что, если я возьму с собой Джорджию?

— Почему бы нет? Но там двоим на койке тесновато.

— Ничего. — Скотто помолчал. — Джорджия говорит, что в ней течет кровь краснокожих. Ее предки занимались этим, стоя в каноэ.

Я засмеялся и прыгнул на пирс. Выехав со стоянки, я автоматически повернул к дому Салли. Затем вспомнил о прошедшей ночи и, развернувшись, направился в Пултни. Детские игры, которые кончаются слезами.

Но на этот раз это будут не ее слезы. И не мои. Миллстоуна.

 

Глава 20

Вернувшись домой, я налил себе большую порцию «Феймоуз Граус» и, взглянув на автоответчик, решил, что не стану прослушивать сообщений, пока не смою соль. Я забрал стакан с собой и десять минут стоял под душем, настолько горячим, насколько мог терпеть, стараясь не прислушиваться к крикам, раздающимся за стеной. Кажется, у отца выдался плохой день. Горло у меня болело из-за дыма. Я собирался позвонить, поесть и поспать часов десять. Выйдя из ванной, я натянул брюки и рубашку с эмблемой команды «Эстета», оставшиеся у меня как память о минувших временах. Затем спустился в гостиную, чувствуя себя порозовевшим, чистым и немножечко одурманенным горячим душем и виски.

На автоответчике было записано около дюжины послании, в основном из газет. Важными для меня могли быть только вести от Брина и Салли, но Салли пока молчала. Секретарша Брина просила позвонить и оставила номер. Я набрал его. Женский голос сообщал, что меня ожидают к обеду. Затем она дала адрес — между Марлборо и Ньюбери. Я присел на минутку, обхватив голову руками. Затем переоделся в блейзер и галстук члена Королевского клуба океанских гонок и устало потащился в гараж.

Через два часа я огибал вычищенные дорожки Северного Хэмпшира, размышляя, что недалеко то время, когда обитатели этого района воздвигнут вокруг него забор и поставят охрану, чтобы полностью оградить себя от внешнего мира. Дом Брина был длинным, низким и наполовину деревянным, с безукоризненным садом и озером, возле которого находилась площадка для вертолета.

Брин ожидал меня в большой комнате с балками под потолком и мебелью, обтянутой вощеным ситцем. Одетый в костюм сафари цвета хаки, он пил что-то, похожее на кока-колу, жуя сигару. Чувствовалось, что ему неуютно в этой шкатулке, обитой ситцем. Брин представил меня высокой бледной женщине:

— Моя жена Камилла. Чарли Эгаттер, который поведет «Колдуна» на отборочных соревнованиях на Кубок Капитана.

Когда-то она была несомненно красива. Теперь выглядела утомленной, наверное, от ничегонеделанья.

— Отборочные соревнования на Кубок Капитана? — спросила она. — Что это такое?

— Серия состязаний между яхтами, которые хотят попасть в команду Кубка, — объяснил я. — Полдюжины прибрежных гонок, три более длительные и дальние.

— Боюсь, что я ничего не знаю о лодках, — сказала она.

Обед состоял из бифштекса и бутылки очень хорошего бургундского, к которому Брин не притронулся. Леди Брин задавала мне вопросы, но ответы ее явно не интересовали. Дело как будто обстояло так, что, совершив насилие над Брином в Лимингтоне, я словно разрушил его скорлупу, и он чувствовал, что я могу быть удостоен некоторой близости. Но Брин явно был человеком, не склонным к непринужденным отношениям с другими; видимо, поэтому обед прошел в формальной обстановке. Позже леди Брин попросила извинить ее: у нее болела голова.

После того как она ушла, Брин зажег другую сигару и, отстраняюще махнув в направлении длинного дубового стола с серебром Поля де Ламьера, предложил:

— Не перейти ли нам?

За тяжелой дубовой дверью, которую он отпер, находилась комната, видимо, во вкусе Брина; зеленая и сизо-серая картотеки, большой письменный стол с компьютером и телефоном. Такой офис можно встретить в любом многоэтажном здании Лондона. Здесь Брин вновь обрел осанку, которой его словно лишал ситец.

— Хорошо, — сказал он. — Славный обед. А теперь давайте поговорим.

Я рассказал ему о наших успехах при новом киле. Брин, казалось, остался доволен.

— Что-нибудь еще?

Я ответил, что был бы полезен новый грот.

— Еще наверняка кевлар, полагаю? — спросил он. — Стоит вдвое больше, чем дакрон, а держится вполовину меньше.

Я начал объяснять.

— Я знаю. Они не растягиваются, и вы можете получить дополнительно одну двадцать пятую узла. А можете и не получить. Кто-то пошутил, что эта игра похожа на разрывание десятифунтовых бумажек под холодным душем, но правильнее бы сказать — пятидесятифунтовых. — Глаза Брина блестели от возбуждения. Я был удивлен. По его меркам, он стал прямо-таки разговорчивым. — Если вам нужен новый грот, берите. Но постарайтесь с ним выиграть. — Он откинулся в своем вращающемся кресле из черной кожи, выпуская тонкую струйку дыма. — А теперь расскажите о соперниках.

Я пробежался по списку команд, оценивая их самих и лодки. Во время разговора с Брином я вновь ощутил те качества, которые выделяли его из толпы. Он нисколько не боялся показаться скучным и, видимо, испытывал еще меньше сомнений, что скучно может стать ему.

На обсуждение одиннадцати участников ушло три часа, и ни разу мы не отклонились от темы. Когда мы покончили с последним, он отрезал кончик новой сигары.

— Остаются «Колдун» и Миллстоун, — сказал он. — Скажите, Чарли, почему вы оставили Миллстоуна напоследок?

— Без особой причины, — ответил я. И это было правдой.

— Я собираюсь задать вам оскорбительный вопрос, — предупредил Брин. — Не боитесь ли вы Фрэнка Миллстоуна?

— Нет.

— Я не то хотел спросить. Тревожит ли он вас? Это звучало лучше.

— Да, — ответил я. — Он меня беспокоит, но это пройдет.

— Почему?

— Потому что я собираюсь его как следует вздрючить, а потом отдать в руки полиции.

— Чарли, — сказал Брин, — вы мне нравитесь... И мне также по душе ваши действия. Но одна из причин, почему я пригласил вас сюда, в том, чтобы напомнить: первые отборочные начнутся очень скоро. В гонках участвуют тринадцать лодок, а не две, Чарли. Ваша задача прийти первым.

— Да.

— Мне нравится делать авансы, Чарли. Если вы выиграете гонки, получите от меня заказ на проект стопятидесятифутовой шхуны. Цену назначите свою. Я также обещаю повлиять на Арчера, чтобы он возобновил с вами контракт. Если проиграете, не получите ничего. Однако, начав борьбу против Миллстоуна до гонок, вы снижаете мои шансы, и в случае поражения вам придется совсем худо. Поняли? — Теперь в глазах Брина не проглядывало ничего веселого. Они, казалось, заполняли комнату. — Ну так, сейчас уже полночь. Вам надо поспать. Убирайтесь.

Я встал, как было приказано. Я был измучен, но проблемы борьбы со сном не существовало.

Тот, кто совершил диверсию на лодках и сжег индюшек, до сих пор действовал по своему плану. Но теперь он будет подчиняться моему, и я собираюсь хорошо подготовиться.

К сожалению, придется воспользоваться методом, который мог подорвать шансы Брина попасть в команду Кубка.

* * *

На следующее утро я отправился в Портсмут, чтобы начать осуществлять первую часть моего замысла. Выезжая из Пултни, я увидел на стоянке зеленую «кортину» с открытым капотом и человека, склонившегося над мотором. Это был Джонни Форсайт. Я замедлил ход и остановился. Руки его были в масле, и лицо угрюмо.

— Чертов распределитель! Замыкание.

— Куда ты направляешься?

— В Хэмбл.

— Прыгай.

В машине он сказал:

— Видел, как ты шел от буя вчера вечером. Хорошо шли.

— Да. Ты послезавтра пойдешь?

— На «Кристалле». Я работал над его корпусом для Эда Бейса, и я остаюсь с ним для Фрэнка Миллстоуна.

— Что вы там делаете?

— Так, кое-что. — Джонни наблюдал за дорогой, глаза сужены, щеки ввалившиеся и испещренные точками от угрей, лицо ничего не выражало. — Немного работаем над снаряжением. Оживляем корпус.

— И как дела?

— Лодка будет в хорошей форме. — Узкие глаза повернулись ко мне. — Очень быстрая. Серьезный вызов для тебя. — Он засмеялся, растянув рот в безгубой улыбке. — Я также разрабатываю тактику.

Мы оставили эту тему. Я высадил его в Хэмбле, пошел к консультанту по страховке, чтобы взять у него некоторые брошюры и расценки, а на обратном пути опять подобрал Джонни. Оставил я его у портового бассейна — марины. Он вылез из машины, поблагодарил. Но я глядел не на него, а дальше. Через две машины от нас припарковался голубой «мерседес» Арчера. Сам владелец сидел в машине. И Эми тоже. Они целовались, кажется, уже долго и весьма страстно.

Форсайт проследил за моим взглядом. Лицо его покраснело, и глаза еще больше сузились. Он сказал:

— Сука!

— Что? — поразился я.

— Ничего. Я должен бежать.

Я вернулся на набережную, где меня ждал «зодиак», чтобы отвезти туда, где «Колдун» упражнялся в поворотах фордевинд. Управлял Чифи, мы не разговаривали. Я наблюдал за большим оранжевым спинакером и думал. Брин хотел, чтобы я выиграл гонки, и на этом его интерес кончался. Для меня победа была только первым шагом к выяснению, кто пытается разрушить мою карьеру. И если в процессе расследования я вынужден буду перейти дорогу Брину, это окажется не слишком здорово.

Не здорово для кого? Более чем очевидно, что для меня.

* * *

Две последующие недели прошли нормально. С помощью некоторых починок и тонкой настройки мы опять добивались высокой скорости, и каждый раз, казалось, достигали этого с большей легкостью. Установился определенный распорядок: подниматься до рассвета, работать с командой, ходить под парусами до сумерек или еще позже, затем думать, прикидывать, задерживаясь до глубокой ночи, чтобы произвести какие-то изменения в снаряжении. Через десять дней мы занялись ночными тренировками. Это были дни и ночи непрерывных концентрированных усилий.

На семнадцатый вечер я оставил Скотто и Джорджию спать на борту и поехал домой в состоянии полного изнеможения. Я чуть ли не вполз внутрь, принял душ, сварил яйцо и сел поесть...

Проснулся я в полной темноте. Звонил телефон, а я сидел в кресле...

— Что? — сказал я в трубку, едва ворочая языком. Послышался звук: кто-то запихивал монетки в автомат.

— Чарли? Это Джорджия.

— Джорджия? — удивился я и посмотрел на циферблат часов. Два пополуночи.

— Лучше бы ты пришел сюда, — сказала Джорджия.

— Где ты? — Теперь я уже вспомнил свое имя. И ее. Кажется, она запыхалась, как после бега.

— Будка у марины. Я была на «Колдуне» со Скотто. Он ранен. Ты бы лучше пришел.

Я вылетел из дома пробкой. Туман стелился по дороге клочьями, и гравий на стоянке у портового бассейна был влажным. Определяя дорогу по звукам бьющихся о мачты фалов, я пробирался к пирсу. Из люка каюты пробивался желтый свет. Туман, казалось, находился не только снаружи, но и внутри моей головы.

— Кто там? — Небольшая бесформенная фигура, пригнувшись, вынырнула из темноты.

— Это я.

Фигура расслабилась и сказала голосом Джорджии:

— Чарли! Слава Богу, что ты здесь.

Когда мы вошли в освещенную полосу тумана, я увидел, что на ней надеты три фуфайки и в руке она держит бейсбольную биту.

— Где Скотто?

Она зажгла фонарик, и мы поднялись на «Колдун». Палуба слегка покачивалась. Из люка послышался хриплый голос Скотто.

— Джорджия! — позвал он и застонал. И только теперь я понял, что ожидал самого худшего.

Он лежал на спине на полу каюты. Это было не самое удобное помещение для больного, оно чем-то напоминало большой гроб из стекловолокна, ярко-белый под светом ничем не прикрытых лампочек, влажный из-за конденсата, стекающего по стенам. Скотто был накрыт спальным мешком, и загар его казался не коричневым, а желтым.

— Что с тобой случилось?

Скотто улыбнулся — слабый намек на его обычную ухмылку, растягивающую пасть.

— Упал на спину, — сказал он.

— Давай посмотрим. Пошевели пальцами.

— Ничего не сломано. Гляди. — Он поднял ногу прямо, что сделало его лицо из желтого серым, и капельки пота выступили на лбу. — Она заставила меня лечь, вот и все.

— Повернись, — велел я.

— Я в порядке, — заверил Скотто и с трудом повернулся. На лице отразилась боль. Широкая красная полоса шла поперек огромных коричневых бугров его мышц на спине. Я пощупал эту полосу, Скотто вскрикнул:

— Хей!

— Что же все-таки случилось?

— Кто-то столкнул меня в люк.

— А-а! — произнес я намеренно спокойно, как будто такое происходило каждый день. — Лучше бы тебе добраться до травмопункта и сделать рентген.

— Я услышал, как кто-то двигается по палубе, подошел к люку, осторожно и тихо, но лодка, должно быть, немного качнулась. Неожиданно я получил удар ногой в грудь и полетел вниз. — Скотто помолчал. — Наверное, я отключился. Но подоспела Джорджия с бейсбольной битой.

— Кто-то бежал по пирсу, — сказала Джорджия. — Бежал довольно быстро, если учесть...

— Учесть что?

— Я ему врезал, — объяснил Скотто. — И полетел я в люк потому, что ударил того типа рукой, которой должен был держаться. Я ему врезал по зубам.

— Откуда ты знаешь, если не мог его видеть?

— Потому что следы его зубов остались у меня на суставах.

— Великолепно, — сказал я. — Теперь нам нужно только найти того, у кого на зубах следы от твоих суставов.

— Я тоже об этом думал, — признался Скотто.

— Он уехал на машине, — сообщила Джорджия. — Я слышала шум мотора.

Я вздохнул, я очень устал.

— Джорджия, я собираюсь остаться на «Колдуне». Можешь отвезти его в больницу? Возьми мою машину.

Джорджия в ответ вздохнула и села. Свет отбрасывал золотые отблески на ее теплую темную кожу.

— От него сейчас здесь мало толку. Пошли, Скотто.

Вдвоем мы сумели поднять его на ноги и усадить в машину. Затем я вернулся на «Колдун». Спустившись вниз, я накрылся спальным мешком Скотто и лег на нижнюю койку. Какое-то время я прислушивался к шлепкам воды, отдававшимся в пустом корпусе. Потом заснул.

Мне привиделся сон, в котором я и Салли летели над грядой гор в биплане. По мотору кто-то стукнул, потом удары стали громче и громче. «Нам придется снизиться!» — закричал я. Посадочная полоса открылась в разрыве облаков — почтовая марка из бетона среди серых утесов. Но биплан не хотел снижаться. Удары стали оглушительными. Я открыл глаза. Было все еще темно, и кто-то стучал по корпусу яхты.

— Хршо! — проквакал я. Чувствовал я себя ужасающе. — Кттм?

— Это я, Джорджия.

— Сколько времени?

— Не знаю, около трех. Слушай, выходи скорее. Я скатился с постели и выполз на трап. Джорджия ослепила меня фонариком.

— Пошли в больницу.

— Что-то не так?

— Скотто взбесился.

— Успокой его.

— Нет. Он требует тебя.

— О-о! — Я уже почти вылез на пирс. — Эй, нет. Я должен остаться на лодке.

— Я останусь. При мне пистолет Скотто.

Я поборол желание сесть на пирс и зарыдать.

— Иди назад к Скотто.

— Я остаюсь, — сказала Джорджия. — В случае чего, я могу завизжать. Руки у меня налились свинцом, и я все еще чувствовал желание разрыдаться. Я сказал:

— Не застрели кого-нибудь. — И тяжело пошел по пирсу.

Мотор «БМВ» был разогрет, и пахло горячими дисками сцепления. Я повел машину в Пултни, видя только белые линии дорожной разметки. Чтобы не заснуть, я запел. И даже при этом я наткнулся на живую изгородь и оставил вмятину на дверце припаркованной машины. Но это меня окончательно разбудило. Через десять минут я заворачивал на стоянку больницы «Коттэдж».

Длинное белое здание стояло неосвещенное и тихое. Единственным признаком жизни был холодный свет, горевший над входом отделения скорой помощи. Больница «Коттэдж» имела в штате только одну ночную сестру. В случае необходимости она вызывала дежурного доктора, который, прервав сон, ехал извилистым путем из деревни. Я вошел внутрь.

В ту ночь — скорее уже утро — дежурил небольшой робкий человечек с широкими бровями, который неодобрительно относился к беспорядкам в Пултни. Но сонным он ни в какой мере не выглядел. Он стоял по стойке смирно, со сжатыми кулаками и говорил:

— Сестра! Я сказал, вызовите полицию!

— Участок не отвечает, — оправдывалась сестра, которую звали Хильда Хикс, кругленькая, философски настроенная здешняя уроженка.

— Не могу ли я помочь?

— А! — сказал доктор, поворачиваясь ко мне. — Вы кто? Мистер Эгаттер? А-а... да... Сестра, наберите три девятки. — Но Хильда, не желавшая ничего упустить, осталась на месте.

— В чем дело? — спросил я.

— Австралиец с ушибами на спине взбесился в перевязочной, — объяснил доктор, шевеля бровями. — Он весит не менее двух сотен фунтов, и у него самые крупные спинные позвонки, какие мне доводилось видеть.

— Новозеландец, — уточнил я. — У него что, сотрясение?

— Не заметно, — сказал доктор, моргнув.

— Но мы не знаем насчет другого парня, — вставила Хильда. — Добрый вечер, Чарли.

— Добрый вечер, Хильда. Какой другой парень? — спросил я.

— Тот, кого он преследовал и запер в перевязочной, — сообщила Хильда.

— Ага. Лучше я пойду и посмотрю. Давайте не будем пока вызывать полицию. — Ужасный вопль жителя Новой Зеландии послышался сверху.

— Это он, — сказал доктор.

— Я узнаю голос, — подтвердил я и отправился наверх. — Скотто!

— Чарли! — отозвался Скотто из-за запертой двери. — Чертовски вовремя.

Дверь открылась. Скотто был без рубашки. Его могучий торс частично закрывала эластичная повязка. Лицо было желто-серым.

— Что, черт побери, ты здесь вытворяешь? — спросил я.

Он показал на дверь в перевязочную:

— Ублюдок там.

— Какой ублюдок?

— Меня перевязывали, когда вошел этот ублюдок и попросил, чтобы ему вставили его два зуба. Я пытался задать ему кой-какие вопросы, но он решил спастись бегством.

— Это его ты ударил?

— Не знаю. Но, кажется, он не очень обрадовался, увидев меня. Это ты, маленький трусливый подлюга?

— Полегче, — сказал я.

Доктор Харрис и сестра находились уже здесь. Я обратился к запертой двери:

— Это Чарли Эгаттер. Если вы выйдете, мы только спросим вас кое о чем, и вы сможете уйти. В противном случае я вызываю полицию и вам грозит обвинение в нанесении тяжких телесных повреждений. Хорошо?

Высокий панический голос за дверью произнес:

— Отвали, Эгаттер! — Голос я узнал.

— Мы входим.

Последовала тишина, затем звук открываемого окна.

— Берегись! — закричал Скотто. Вскочив на ноги, он двинул плечом дверь. Она распахнулась, и Скотто влетел вместе с ней, застонав от боли. Я вошел за ним и выглянул в окно.

Вдоль кирпичной стены викторианской постройки шел узкий выступ. Гектор Поллит продвинулся по нему примернл на десять футов и висел, уцепившись за водосточную трубу, на высоте тридцати футов над гудронированной площадкой.

— Ради Бога, Гектор, вернитесь, — произнес я спокойно.

Он дернул головой, чтобы посмотреть на меня. Кровь на его подбородке казалась черной.

— Отстаньте! — попросил он высоким, полным страха голосом.

— Успокойтесь. Вернитесь. Никто вам ничего не сделает.

— О да, — сказал он саркастически.

— Скотто вас не тронет. И я тоже. Только возвращайтесь.

— Спроси его, что он делал на «Колдуне»! — заорал Скотто за моей спиной.

— Давайте, — уговаривал я. — Сделайте два шага. Мы знаем, что вы не виноваты. Все будет в порядке. И у вас получится материал для репортажа.

Я видел белки его глаз, большие, как луны, и чувствовал запах спиртного.

— Вы славный парень, Гектор, — врал я. — Но у вас есть некоторые нехорошие друзья. Теперь все кончено. — Я вскарабкался на подоконник и подал ему руку. Я видел, что коленки у него дрожат. Он уже протянул руку навстречу. — Это не вы случайно стукнули меня на верфи? — сказал я спокойно. — Кто ехал на вашей машине?

Позже я страшно себя ругал за сказанное.

Потому что Поллит замер, и я увидел, как сверкнули его глаза в свете луны. Он отнял руку и ухватился за водосточную трубу так, чтобы обогнуть ее и перейти на продолжение выступа. Я услышал свой крик:

— Нет! — Потому что верхняя секция трубы прогнулась под его весом. Медленно, ужасно медленно она отошла от стены. Я увидел окровавленный рот Подлита, серебряный и черный в бледном холодном свете, когда, все еще цепляясь за трубу, он повис в воздухе. А потом Гектор упал вниз.

В последний момент он закричал. Вопль оборвался, когда послышался страшный удар. Я прижался к окну, весь дрожа. В желтом квадрате света внизу виднелась тень от моей головы и что-то еще. Оно принадлежало человеку, но части тела были расположены как у морской звезды, а голова ни одного живого двуногого не могла находиться под таким углом к его телу. Глаза глядели на меня, широко-широко открытые и ничего не видящие. Гектор Поллит из «Яхтсмена» не напишет больше репортажа.

 

Глава 21

Мы долго стояли у окна, прижавшись друг к другу, — врач, Хильда и я. Затем у доктора сработал профессиональный рефлекс, и он бросился вниз по лестнице, а за ним помчалась Хильда. Скотто стоял в этот момент на четвереньках, он все еще стонал.

— Теперь начнется Бог знает что, — сказал я. — Я скоро вернусь.

— Куда, черт побери, ты собрался? — спросил он.

— Не важно. — Я выбежал на стоянку, включил фары, шины заскрипели, когда я резко развернулся.

Уверен, что кто-то кричал мне вслед, но я не обращал внимания. Теперь я уже вполне проснулся.

Дорога неслась под капотом машины, я едва замечал ее. Мыслями я вновь был в марине в ту ночь, когда мы вытащили «Эстет» из Зубьев. Пробираясь в темноте среди стоящих яхт, я увидел машину, подъехавшую к стоянке. Машину с одной горящей фарой, машину Поллита, в которой позже его задержали. Но Поллит ли вел ее? Когда я спросил его об этом пять минут назад, он испугался. Испугался до смерти.

Но я не мог представить Гектора в роли диверсанта и убийцы. Может бить, его машиной управлял кто-то другой в ту ночь? Кто-то, кого Поллит боялся до такой степени, что, спасаясь от нас, полез через водосточную трубу высоко над гудронированной площадкой?

Шины скрипели на поворотах, фары замутнены туманом. Вход в портовый бассейн я увидел в последний момент и въехал через надводную часть прямо туда. Огни на «Колдуне» все еще горели. Я прыгнул на палубу, из кокпита показалась Джорджия.

— Спокойно, — заорал я, — это я! — Руки ее опустились.

— Чарли, — спросила она, — в чем дело? Я взял из ее рук револьвер тридцать восьмого калибра и забросил как можно дальше в покрытую туманом воду.

— В любой момент здесь может появиться полиция, — сказал я. — Все убери. Ничего никому не говори. — Затем я вернулся к машине и как можно быстрее поехал назад в больницу.

Оказалось, что я отсутствовал двадцать минут. Подъезжая, я увидел мелькание голубого света во мгле. Стоянка была забита полицейскими машинами. Я пошел к входу в отделение скорой помощи.

Констебль внутри спросил:

— Могу я чем-то помочь, сэр?

— Я видел, что произошло.

— А что произошло, сэр? Я сказал.

— Не пройдете ли вы сюда? — голосом, полным старого девонширского очарования, предложил он. Мы прошли в кабинет с дешевой мебелью из хлорвинила, освещенный лампой дневного света. Там уже находился Скотто, под зеленоватым светом лампы имевший трупный оттенок. Как и доктор. И как инспектор Неллиган.

— Так, так, так, — сказал инспектор. Он остановился, чтобы вытащить сигарету «Джон Плейер Спешл» и зажечь ее. — Мистер Чарли Эгаттер. Я только что говорил, что не понимаю, куда вы делись. Так куда вы делись?

— Мне нужно было вернуться на яхту. Я хотел рассказать тому, кто там находится, о случившемся и предупредить, что я могу... задержаться.

— Предусмотрительно и соответствует истине, — заметил Неллиган. Он повернулся и отдал распоряжение полицейскому в форме, который сразу вышел из комнаты. — Теперь вы в состоянии рассказать мне, что произошло? Я полагаю, вы знаете мистера Гектора Поллита? Знали, следует мне сказать.

— А разве мистер Скотто не объяснил вам?

— Я никому ничего не говорил, — сказал Скотто.

— Да, — подтвердил Неллиган, выпуская дым. — Совершенно не хочет помочь. Не понимаю почему.

— Ничего странного, — сказал я. — Мистер Гектор Поллит писал обо мне вещи, которые мне не нравились. Я говорил об этом мистеру Скотто. Так что когда мистер Скотто случайно столкнулся с мистером Поллитом, то... э... встал на мою защиту.

— Давайте не будем предаваться легкомысленной болтовне, — предложил Неллиган. — Тут у нас труп, и Скотто преследовал Поллита, доведя того до несчастья.

— Поправка, — возразил я. — Скотто был по другую сторону окна, когда Поллит свалился с уступа. Я пытался его спасти. Доктор Харрис и сестра подтвердят это.

— Мистер Скотто все же преследовал Поллита. И я хотел бы узнать, как он получил свои повреждения.

— Он упал через люк на яхте. Это что, нарушение закона?

Неллиган зажег новую сигарету от окурка предыдущей и сказал:

— Может быть, мистер Эгаттер согласится побеседовать со мной наедине? Надеюсь, — обратился он к присутствующим, — вы нас извините?

Когда комната опустела, он заботливо стряхнул крошку пепла с рукава пиджака и сказал:

— Конечно, вы не правы, мистер Эгаттер. Мы можем задержать вашего друга за нарушение порядка, возможно, нападение. Но стоит ли? — Он остановился, как бы вопрошая облако дыма. — Конечно нет. И не столько из-за того, что это будет потерей времени для местной администрации, но потому, что для меня это не важно. Но у нас есть труп человека, который писал о вас всякие гадости. У покойного отсутствуют два передних зуба, а на руке вашего друга имеются следы от зубов. Доктор говорит, что следы соответствуют выбитым зубам. Вы же исчезли отсюда, как только произошли печальные события.

— Это Поллит сказал вам, что у меня связь с женой моего брата?

— Вы говорите о нашей первой встрече? Да, он. — Инспектор опять замолчал, посмотрев на свои лакированные ботинки. — У меня предубеждение против людей, которые пытаются самостоятельно осуществлять правосудие. Если кто-то действует против вас, почему не сообщить в полицию? Тогда мы сможем применить законные санкции.

Я рассмеялся ему прямо в лицо, мягкое и бледное.

— Здесь мы имеем дело с океанскими гонками. Закон этих забав таков: если что-то может сойти тебе с рук, делай.

— А, очень славно. Вы хотите сказать, что три человека схватились насмерть ради того, чтобы выиграть яхтенную гонку?

— Нет.

Неопределенное выражение исчезло с его лица, брови сдвинулись, и оно стало жестким и решительным.

— У вас много врагов в этом городе, Эгаттер. Весьма могущественных. Лично мне не нравятся эти ваши богатей на своих роскошных яхтах. Но моя работа заключается в том, чтобы охранять порядок в Королевстве, это я и собираюсь делать. Так что извольте ваши ссоры разрешать законным путем, я имею в виду законы Королевства, а не законы джунглей. Поняли?

Было пять утра, я начал сильно дрожать от истощения сил. Этот новый, жесткий Неллиган был достаточно реален, но я в него не верил. Он стоял между мной и тем человеком, который сломал мои рули и убил моего брата; и он стоял между мной, «Колдуном» и Кубком. Я собирался сам разобраться и с тем и с другим.

— Могу я идти? — спросил я.

— О, — сказал Неллиган, вновь такой нерешительный, — безусловно.

— А мистер Скотто?

Неллиган кивнул.

Вместе со Скотто мы вернулись на яхту. Занимался скучный рассвет, и уезжала последняя полицейская машина. Лицо Джорджии еще хранило следы негодования.

— Полный обыск, — сказала она. — Все паруса вынули из чехлов. И все остальное.

— Что нашли?

— Ничего. А что ты ожидал?

— О, наркотики, трупы. Мало ли что... Слава Богу, что пистолет в воде.

— Как Скотто? — спросила она.

— Приходит в себя. Можешь остаться на лодке? Я отвезу Скотто к себе, пусть как следует умоется, выпьет. Я его потом закину, а ты подремли, пока кто-нибудь тебя не сменит.

— И тогда ты сможешь все объяснить.

Я засмеялся.

Дома я принял душ, побрился. Увидев себя в зеркале, я застонал. Лицо было такого же цвета, что и пена для бритья, а мешки под глазами выглядели словно комки глины. Для человека, постоянно нуждающегося в восьмичасовом сне, я не спал довольно-таки долго.

Скотто сидел в углу гостиной. От него пахло примочкой и виски.

— Ты сможешь идти в море? — спросил я.

Он пожал плечами и поморщился от боли.

— Поллит, Поллит... — сказал я, принеся кофе. — Ты думаешь, он пришел на яхту с намерением что-нибудь сломать?

— А зачем еще? — сказал Скотто.

— У тебя огни горели?

— Ага.

— А вдруг он хотел просто поговорить?

— Со мной? О чем?

— А если он думал, что там я?

Скотто молча выпил кофе и затем сказал:

— Ага.

— Может, он что-то хотел мне сказать?

Скотто медленно произнес:

— Значит, тогда не следовало его стукать?

— Поздно теперь об этом говорить, — сказал я. — Возможно, он и на самом деле что-то собирался сломать. Пошли на лодку. — Но про себя я думал: у Подлита были причины, чтобы ненавидеть Эми. Вдруг он узнал что-то об одном из ее любовников и достаточно напился, чтобы поведать мне новость?

По пути в портовый бассейн я никак не мог избавиться от видения: лицо Гектора, застывшее от ужаса, черно-белое в лунном свете.

Около половины двенадцатого официальный представитель окончил предгоночный осмотр «Колдуна», и мы вытащили его из воды и поставили на подпорки. Команда находилась на месте. Скотто взял шланг и начал очищать днище так, чтобы не осталось ни кусочка грязи. Остальные делали каждый свое, скребя, смазывая и добиваясь того, чтобы ни одна лишняя унция веса не попала на лодку. Часть этих действий шла на пользу, а часть делалась просто из суеверия. По моему опыту, гонки выигрываются на девяносто процентов благодаря искусству управления, на девять — вследствие везения и на один процент из-за веры в чудеса. Кажется, это немного, но во время гонки в открытом море, длящейся много часов, один процент может сделать внушительный перевес.

В два часа состоялось собрание команды. Я отдал последние распоряжения, велел всем быть на борту в восемь, а сам пошел домой.

Прежде всего я отправился повидать отца. Он наблюдал за яхтами в телескоп, стучал кулаком по ручке своего кресла и беспрерывно ругался.

— Привет, — сказал я. Он повернулся. — Завтра гонка. Начинаются отборочные.

— Какие гонки?

— Отборочные на Кубок Капитана. «Олимпийский треугольник» — завтра и во вторник в бухте Пултни. «Герцогская чаша» — в открытом море в следующий вторник.

— Да, — сказал он. — Видел тебя в бинокль. Ты хорошо заставил идти эту лодку, мальчик. Ты разгромишь там всех идиотов. — Он махнул рукой, похожей на клешню, в сторону окна.

— Да.

— Ты выглядишь усталым, — заметил он. — Нагни голову. — Он стал возиться в карманах ужасного клетчатого халата.

— Позвольте вам помочь, — предложила сестра Боллом.

— К черту вашу помощь. Я сам это сделаю. — Она отошла, резко втянув воздух, а он нашел то, что искал. — Вот. Возьми это. Первый соверен, который я когда-то заработал. Повесь на цепочку своих часов.

— Спасибо, — поблагодарил я.

— И побей этого типа — Миллстоуна.

— Он опять приставал к тебе?

— Мистер Миллстоун заходил, — сказала сестра. — Он был очень мил с нами, не так ли? Капитан Эгаттер...

— Убирайтесь, черт вас побери! — закричал отец со внезапной силой.

— Хорошо! — сказала она и поспешно удалилась.

Отец вытащил бутылку виски из-под покрытого скатертью стола.

— Этот Миллстоун опять уговаривал продать дом. Сказал, это последняя возможность. — Я не понимал, что он под этим подразумевает. — Наглость свинская. Отправил его ни с чем. Приличное виски, это Чифи принес. Не беспокойся о стаканах.

Его испещренная старческими коричневыми пятнами рука дрожала, когда он подносил бутылку к губам. Он отхлебнул чуть-чуть и передал бутылку мне.

— За Эгаттеров в Пултни!

— За Эгаттеров в Пултни! — повторил я.

— А теперь ступай.

Я потрепал его по плечу — все равно что потрогал скелет.

— Прощай.

Внизу я просунул шнурок от ботинка сквозь соверен и повесил его на шею, чувствуя себя немного глупо, но все же растроганно. Позвонил в контору Брина. Ждал некоторое время, возможно, он был в вертолете.

— Готов к старту, — сказал я.

— Великолепно. — Кроме его голоса в трубке слышался странный подвывающий гул.

— Ожидать ли вас на борту?

— Не во время «Олимпийского треугольника». Но я приеду на океанскую гонку. «Герцогскую чашу».

— Захватите таблетки от морской болезни. Брин засмеялся.

— Я сегодня говорил с Перегрином Эпсли. Он входит в отборочную комиссию. Эпсли считает, что у нас хорошие шансы. И заметьте, он, кажется, единственный, кто так думает.

Перегрин Эпсли был в прошлом подводником, жестким, как старые ботинки, и ужасным снобом.

— Хорошо, мы попытаемся их переубедить, — сказал я.

— Между прочим, я хотел бы получить отчет о вчерашнем происшествии. Мертвые тела. Мне это не нравится. Направьте мне телекс не позже чем завтра.

Усталость в сочетании с виски придала мне злости. Я сказал:

— Нет времени. Если вам нужно, наймите частного детектива. А пока идите вы...

Я еще долго смотрел на трубку, швырнув ее. Боже, Боже, думал я, нервничаешь перед гонкой, Эгаттер. Так не годится разговаривать с владельцем. Затем я решил: ладно, в сравнении с тем ударом, какой я собираюсь нанести его лодке, бросить телефонную трубку — не такое серьезное дело.

Я налил еще «Феймоуз Граус». Ветер срывал лепестки с последних тюльпанов в саду, и вечерняя жизнь Пултни текла по-обычному спокойно. Я чувствовал себя выключенным из нее. Надо было что-то предпринимать. Я знал, что мне хотелось сделать больше всего на свете. Но я не смел.

— Жалкий трус! — сказал я вслух. Затем набрал номер Салли.

Телефон гудел и гудел, я словно слышал его звонок в пустоте ее дома. Я чувствовал себя все более одиноким и все менее готовым выйти в холодное море и перехитрить самых подлых и самых ловких моряков Англии. В таком настроении можно было отправляться только в одно место: в постель.

Я и отправился.

На следующее утро я встал очень рано, по тихим улочкам спустится к набережной и проделал в течение часа тяжелую работу на месте стоянки «Наутилуса», готовя маленький сюрприз на более позднее время дня. Когда я вернулся домой позавтракать, часы на кухне показывали 7.15.

 

Глава 22

Флаги пришвартованных лодок, готовых к выходу, развевались вовсю, когда я часом позже шел по пирсу, приветствуя знакомых и отмечая про себя тот дух соперничества, о котором свидетельствовала лихорадочная активность команд. Ветер был достаточный для того, чтобы заставить фалы петь, но не стонать. Пять баллов, западный — таков был утренний прогноз. Я все еще ощущал вкус тройного кофе, густого и черного, выпитого за завтраком, состоявшим из трех яиц, ветчины, жареного картофеля, двух тостов с медом и апельсина. Мне не хотелось столько есть, нервы действовали на желудок, сжимая его. Но, если я этого не сделаю, может случиться, что на дистанции я буду испытывать озноб от низкого уровня сахара. Во время гонок и так происходило много непредвиденного, помимо озноба. Не было смысла рисковать там, где этого можно избежать.

На меня многие смотрели в то утро. Взлет, падение и теперешнее неустойчивое воскрешение Чарли Эгаттера представляло собой весьма интересную тему и для участников, и для зрителей, и для прессы и прочих прихлебателей, заполнивших Пултни за два последних дня. Это было неудивительно. Многие, кто не имел другой информации, считали, что Чарли Эгаттер несколько недель назад убил своего брата. А теперь он ставил на карту все, надеясь на довольно-таки старой лодке выиграть яхтенную гонку. Будь я газетчиком, может быть, и я посчитал бы это весьма завлекательным материалом. Но как Чарли Эгаттера меня все это здорово нервировало.

«Колдун» выглядел по-деловому с его красно-золотым кадуцеем — боевым флагом, развевающимся на фока-штаге. Я поднялся на борт последним; я специально так поступил, потому что команда была хорошим коллективом и я хотел, чтобы они чувствовали себя вместе вполне раскованно до моего появления. Увидев Скотто — его повязки не были видны под просторным снаряжением, — я спросил:

— Как ты? — Он посмотрел на меня, словно я сошел с ума. Если Скотто считал, что с ним все в порядке, значит, так действительно и будет. Именно так. — Ладно. Какие проблемы?

Проблем не обнаружилось. «Колдун» находился в настолько хорошей форме, насколько она вообще была для него возможна.

— Отдать швартовы, — приказал я. — Скотто, флаги. Скотто пошел к инструментальному ящику, поработал над фалами, и два флага поднялись на бакштагах — вымпел Королевского клуба океанских гонок класса I и под ним флаг "К", который был на всех лодках, участвовавших в гонках на Кубок Капитана. Флаги хлопали и развевались под крепким ветерком, когда мы шли под двигателем вдоль бухты, минуя пирсы.

Бухта расширилась. Я скомандовал:

— Генуя номер два.

Впереди лежало серое море, кое-где играли белые барашки. Ветер дул сильно и плоско вдоль берега. На лодке, кроме меня, никто не раскрывал рта.

— Грот поставить.

Лебедочники навалились огромными руками и плечами на лебедки Левмара, и охряно-бедый парус из кевлара быстро пошел вверх по мачте.

— Геную поставить.

Шкотовые скосили глаза на контрольные устройства, поигрывая шкотами, и «Колдун» мягко отклонился от ветра и ускорил ход, направляясь к открытому горизонту. Команда заняла свои места: у штурвала — я и Дуг, тактик, со своим планшетом. В кокпите — Ник, шкотовый, мачтовик и фальшик, и Криспин, второй рулевой, занимающийся также грота-шкотом. Затем гориллы: Скотто и Дайк, баковый матрос.

Все мы сидели с наветренной стороны и сосали глюкозные таблетки. Команда равнодушно глазела на привычное серое море и на далекие белые треугольники парусов около маленьких темных силуэтов лодок комиссии. Было холодно, сыро и мирно. Но я у штурвала хорошо чувствовал лодку. Дуг, тактик, нажимал кнопки цифрового указателя у своего места, смотрел через бинокль на белые паруса и писал что-то несмываемым карандашом на планшете. Почти идиллическая обстановка была лишь временным затишьем. Это был момент, когда мы набирали дыхание, прежде чем парусная гонка станет настоящей битвой.

Мы сделали несколько поворотов, чтобы почувствовать, как мы идем. Вначале мы слишком напряглись. Ник, шкотовый, перебрал геную, и я выругался крепче, чем следовало. Но минут через десять или около того мы начали успокаиваться, и каждый занялся привычным для себя делом, на котором и сосредоточился. Я отдавал команды: чуть подобрать бакштаги, потравить шкоты, перераспределить вес команды. Но если бы меня спросили потом, что я говорил, я не знал бы, что ответить. Я стал составной частью такелажа.

— Скоро пятиминутный сигнал, — сказал Дуг. — Займем место справа.

Первая часть дистанции «Олимпийского треугольника» обычно устраивается против ветра, что усложняет предварительные маневры. Главная задача заключается в том, чтобы пересечь стартовую черту точно в момент выстрела, идя на максимальной скорости. Теоретически считается хорошей идеей стартовать с одной из крайних точек, поскольку нельзя полагаться на то, какой стартующим представляется черта по сравнению с видом из судейской лодки. Если вы начинаете на правом фланге, идя в крутой бейдевинд правым галсом при ветре, дующем справа, вы имеете право преимущественного прохода перед другими. Если же стартуете с левого фланга, далеко от судейской лодки, перед вами, возможно, будет больше чистой воды.

Но на практике все не так просто.

Мы подошли на расстояние в пятьдесят ярдов от минного тральщика, который исполнял роль судейского судна, прокладывая путь между кренящимися мачтами и блестящими корпусами, заполнившими стартовую зону.

— Пять минут, — сказал Дуг.

В этот момент одна из башенок тральщика выпустила струю белого дыма, и яхты привелись к ветру. Я увидел Арчера у штурвала «Кристалла», коротко подстриженные темные волосы которого ерошил ветер. Он меня тоже, конечно, разглядел, но не подал вида, что узнал.

Правила гонок начинают действовать после предупреждающего сигнала за пять минут до старта. Предстартовые маневры настолько сложны, что существуют специальные правила прохода для яхт, действие которых простирается до самого момента старта. Наступательная тактика способна помочь оттеснить противника на мили от линии старта в момент выстрела или, напротив, вытолкнуть вперед за линию до выстрела, что столь же плохо. Так что пока Дуг бормотал свои предложения мне в ухо, я прокладывал путь в неразберихе маневрирующих корпусов, пытаясь занять позицию, наиболее выгодную для начала схватки, и наблюдая за секундомером, а тот отсчитывал время десятисекундными прыжками.

За три минуты и десять секунд до старта Дуг сказал:

— Следи за ним. — Я почувствовал удары волн по корпусу. Как раз за моим левым плечом воду разрезал серебряный нос. — Мы не можем идти поперек, столкнемся.

— Пытаются вытеснить нас с линии. Давайте ему покажем. К повороту! — закричал я.

Ветер принес с кормы предупреждающий окрик. Я пренебрег этим, поворачивая штурвал под ветер, пока передняя шкаторина грота не задрожала. Серебряный нос продолжал подходить.

— Ход! — приказал я. «Ход» было одним из наших кодовых словечек. Оно означало поворот фордевинд — изменение курса, когда направление ветра пересекает корма, а не носовая часть. Гик стремительно перелетел с одного борта на другой. Две минуты — показывал прибор. Мы отклонились вправо. Возможно, секунд через тридцать я повернул нос «Колдуна» круто к ветру. Стартовая линия, начинавшаяся от борта судейской лодки, была прямо перед «Колдуном». Перед нами находилась чистая вода, и право прохода тоже принадлежало нам. Впереди слева лодка, которая пыталась вытеснить нас, решила не рисковать и шла, чтобы занять стартовую позицию. Но она вылезла слишком далеко вниз по линии.

— Флага протеста нет, — сказал Дуг. — Пока.

— Мы не вынуждали ее менять курс. Мы ни в чем не виноваты.

— Правильно. Хотя нам повезло. Она шла на это. Стартовая лодка приближалась, длинная, серая и высокая. Ветер будет проделывать забавные штуки около ее корпуса и надводной части. Я не хотел подходить слишком близко.

— Посмотри, — сказал Дуг.

Я видел. Левее приближалась группа из пяти лодок, идущих в крутой бейдевинд левым галсом. Во главе был зелено-оранжевый корпус, который я узнал. «Кристалл». Наши курсы пересекались.

— Они отвернут, — сказал я. — Посигналь.

— Право руля! — завопил Скотто. Арчер был примерно на расстоянии ста двадцати футов. Он поглядел через правое плечо, затем вперед. Лодки за его кормой маневрировали.

— Ублюдок, — выругался Дуг. — Мы его разрежем пополам. Обернувшись, я увидел зелено-оранжевый корпус и охряный парус там, где должна быть чистая вода. Право прохода имел я. Арчер это знал. Я закричал, но не изменил курса. Я уже видел то место, куда мы ударим, но «Колдун» вдруг споткнулся, когда на мгновение «Кристалл», пересекая наш путь, перехватил ветер от его парусов.

Думаю, что эта небольшая заминка и выручила Арчера. Транец яхты прошел мимо носа «Колдуна» едва ли не в двух дюймах. У членов команд округлились глаза, у всех, кроме Джонни Форсайта. Джонни ухмылялся жесткой, злой гоночной улыбкой.

— Ублюдки, — повторил Дуг.

Зелено-оранжевый корпус повернулся в десяти футах от борта минного тральщика. Гик и генуя перешли на другой борт Они были на одном уровне с нами, да к тому же с наветренной стороны, и мы получали грязный ветер от них.

— Ну подожди! — пообещал я.

И случилось то, что должно было произойти. Отраженные от борта тральщика потоки надули их Геную и грот в ненужном направлении, и на какой-то миг «Кристалл» качнулся.

— Ноль, — сказал Дуг.

Над нашими головами прогремел выстрел, и мы пошли против ветра впереди всей флотилии правым галсом. Нос яхты Арчера на два фута сзади нашей кормы. Обернувшись, я мог разглядеть его бакового матроса у люка, его команду на верхней палубе и трепетание обратной тяги на передних шкаторинах, когда они в свою очередь подхватили грязный ветер, отраженный от грота «Колдуна». За ними с подветренной стороны толклись остальные яхты — хаос парусов и корпусов.

— Ему придется крутиться, — сказал Дуг.

— Не обращай внимания, — посоветовал я. — Пойдем к знаку. Наветренный знак находился милях в двух к северо-западу от Беггермен-Хед, на западной оконечности бухты Пултни.

Наступило время между приливом и отливом. К тому часу, когда начнется отлив, мы уже обогнем знак. Буй был виден издалека — большой надувной оранжевый предмет на фоне темных утесов выступа. Мы с Дугом знали, что собираемся делать. Я поглядел влево. Яхты шли близко друг к другу, ощетинившись мачтами. Лучшие из них отставали от нас секунд на десять, две из последних лодок подняли флаги протеста на бакштагах. «Кристалл» находился в четверти мили на левом галсе. Мы явно оторвались от него.

— Поворачивай теперь, — велел Дуг.

Мы повернули, потом еще раз. Теперь мы шли правым галсом, справа от генерального курса — прямой линии между судейской лодкой и буем. «Кристалл» двигался в ста ярдах в подветренной стороне. Мы все еще были в отрыве от него. Остальные яхты, казалось, не спешили нас догнать.

— И опять, — сказал Дуг.

Я подождал, чтобы все сделать наверняка. Это был короткий галс, и поворот следовало произвести в нужном месте. В подветренной стороне на передней палубе Арчера наблюдалась большая активность. Он ставил геную номер один. По моему скромному мнению, Арчер оказался слишком далеко на подветренной стороне, он просчитался. Я следил за скоростью ветра и направлением по прибору. Наконец он показал то, чего я ждал, и я скомандовал:

— К повороту! Румпель под ветер!

Арчер поднял голову. Я с трудом удержался, чтобы не помахать ему, потому что нам удалось пройти до той критической точки, где западный ветер поворачивал к югу перед Беггермен-Хед, и теперь, чтобы достичь знака, нам не нужно было менять галс, только делать повороты. Славное свойство этих точек поворота ветра заключалось в том, что они действовали в очень ограниченной зоне; ни одна из яхт еще не испытала его влияния. Затем я увидел приближающийся нос яхты Арчера, он тоже использовал перемену ветра, но его ветер был слабее моего, потому что он находился дальше, в тени выступающего утеса.

Мы оставались в узком коридоре юго-западного бриза где-то около пяти минут. Остальные лодки значительно отстали. Только Арчер умудрился держаться не так далеко, но и перед ним я имел преимущество в полных двадцать секунд.

Мы обогнули знак без сучка и задоринки, и трирадиальный спинакер надулся, как воздушный шар. Впереди — первая часть дистанции. Ветер был недостаточно сильным, чтобы «Колдун» поднялся и начал глиссировать, но яхта тащила свои старые кости через вздымающиеся волны достаточно хорошо, и я мог немного передохнуть. Но не слишком; первый отрезок против ветра всегда труден, и возникает опасность чересчур расслабиться, когда он пройден.

Я оглянулся проверить, что происходит сзади. Лодки огибали знак, Арчер явно впереди других, но достаточно далеко, чтобы помешать нам. Я перевел взгляд на сильный изгиб грота и пузырь спинакера за ним. Сначала я не понял, что там такое. Появилось лишь подозрение: что-то не на своем месте. Я вновь просмотрел эту зону. И как часто бывает, именно в этот момент произошло неизбежное.

То, что я увидел, было высоко на верхушке мачты — нитка, болтающаяся там, где бакштаг правого борта соединялся с оковкой топ-мачты. Я успел только сказать:

— Поглядите! — когда последовал удар, и лодка сильно накренилась. Спинакер стал биться, и гик ушел вперед. Я с трудом сдержал себя, чтобы не зажмуриться. Если вам когда-то захочется потерять свою мачту за бортом, то подобная ситуация — самая подходящая...

Мы стали носом к ветру, парус хлопал. А произошло вот что: правый бакштаг сломался. Бакштаг существует, чтобы поддерживать мачту со стороны кормы и для регулирования правильности ее изгиба. Скотто стоял на транце, глядя на трос, тянущийся в воде.

— Давай туда! — скомандовал я.

Он оказался там в две секунды.

— Поставь какой-нибудь передний парус! — крикнул он. Я приказал ставить геную, молясь не подвести Скотто, потому что, если он сделает что-то не так, мачта скрутится и превратится в весьма удобный штопор. Яхты наших соперников уже приближались. Генуя пошла вверх и наполнилась. Когда я осмелился взглянуть на бакштаг, то увидел, что вместо двойных тросов, идущих наклонно от транца и соединяющихся на топ-мачтовых блоках, остался только один. Но у основания единственный трос раздваивался, и каждая его часть вела к вант-путенсам первоначально двойного бакштага.

— Трирадиальный! — прокричал я и толкнул штурвал.

 

Глава 23

Яхта повернулась, как ялик, и люди на кокпите замерли, когда натяжение коснулось запасного вооружения бакштага. Ветер ударил в спинакер, мы ожидали удара, но его не последовало.

С этого момента мы перестали беспокоиться, гонка была у нас в руках. Мы теперь сильно сместились от генерального курса. К моему изумлению, весь этот инцидент занял не более двадцати секунд. Большинство соперников все еще оставались за кормой, но мы потеряли свое лидерство. И мы также умудрились значительно продрейфовать по ветру. Не выпали из числа передних: когда ветер снова ударил в паруса, которые я приказал поставить, мы прошлись перед носом других лодок левым галсом, вжимая геную в перила и отталкиваясь. Линия визирования, намеченная мною на палубе, подсказала, что мы можем пройти знак на лучшем для «Колдуна» угле к ветру. Только одна лодка оказалась с наветренной стороны: «Кристалл». Она была вся подтянута и летела к знаку во весь опор. Я не мог так напрягать «Колдуна» с одним сломанным бакштагом. Но все же я это сделал.

На этой части дистанции гонка шла более или менее спокойно. Я старался держаться к «Кристаллу» как можно ближе, чтобы в удобный момент вырваться вперед и оказаться внутренним на знаке. Тогда Арчер будет вынужден дать мне место для поворота фордевинд. Но если «Колдун» не увеличит скорость, «Кристалл» его обойдет. «Колдун» не проявлял никаких признаков увеличения скорости. «Кристалл» приблизился.

У этого знака лодки поворачивают, и направление ветра пересекает корму. Паруса, наполненные ветром, стремительно перелетающие с одной стороны лодки на другую, — обычно не слишком жестокое и необычное испытание. Но для этого совсем неплохо иметь бакштага в рабочем состоянии. Я готовился к тому, чтобы спокойно воспринять происходящее. Скотто читал мои мысли. — Они следят за нами, — заметил он.

Я оглянулся. Две сотни футов серой воды, затем палуба «Кристалла», и под ее гиком черные точки объективов бинокля.

— Они начали приводиться к знаку, — сказал Дуг. — Две минуты до него.

— Мы не продержимся так долго.

— Не можешь ли ты срезать им нос?

«Кристалл» ответил раньше, чем я. По воде плыл сигнал: «Мачта на траверзе!»

— Она права, проклятье! — воскликнул Дуг. «Кристалл» уже перешел нашу воду, и мы не могли больше увести эту яхту с курса, пройдя поперек ее носа более круто к ветру, чем шла она. — Давайте обогнем знак.

— Посмотри, как она идет, — сказал я. Темный порыв ветра двигался к ней по воде. Арчер хорошо принял его, и передняя часть яхты ушла из пределов моей видимости.

— Старайся быть внутренним, — посоветовал Дуг. Я попытался попасть в то магическое пространство в два корпуса от буя, где Арчер вынужден будет дать мне место для маневра, но он слишком вырвался вперед. Поворот фордевинд он провел очень гладко, и веер брызг от его кормы обрушился к нам на нос. Когда мы подходили к знаку, он его уже обогнул. Другие яхты далеко отстали. Значит, не все еще потеряно.

— Закрой ему ветер, — велел Дуг. — Приводись.

Ветряная тень, когда яхта идет левым галсом в полный галфвинд, тянется на расстоянии около ста футов на ее правой передней части. Мы привелись к ветру, идя левее генерального курса, пытаясь накрыть «Кристалл». Я видел лицо Форсайта под гиком. Оно было жестким и сосредоточенным. Волна от «Кристалла» слегка искривилась влево.

— Продолжай, — сказал Дуг.

Мы могли позволить себе некоторое время уделить друг другу, потому что прочие лодки были за кормой, отставая на пять — двадцать секунд. Я повернул штурвал, и шкотовые добрались. Тень волочилась с наветренной стороны, зачерняя серые волны.

— Осторожно, — предупредил я. — Мы ему сделаем. Когда порыв ветра приблизился, я очень мягко повернул штурвал. И первый раз за этот день «Колдун» вздрогнул, поднялся и пошел. Брызги зашипели за кормой, когда он быстро стал догонять «Кристалл» — настолько быстро, что Арчер не заметил, что происходит, пока не оказалось слишком поздно и его паруса не очутились закрытыми нашими, получая от нас грязный ветер. Он уваливался к генеральному курсу, и мы увалились вместе с ним, идя борт о борт.

Команды сидели на верхних леерах, свесив ноги. Дуг и я скорчились в подветренной стороне кокпита, посматривая на двадцатифутовый разрыв, который отделял нас от «Кристалла». Тот начал выбиваться вперед, но, как только они попадали в наш грязный ветер, опять начинали отставать, пока не выравнивались. Я чувствовал, что мне хочется усмехнуться, но удерживался от этого. Не следовало провоцировать противника, если для этого не было особенной причины. В данный момент мы хотели, чтобы все шло как можно спокойнее, потому что, если Арчер отбросит свое хладнокровие, мы либо столкнемся, что будет означать дисквалификацию для обоих, либо нам придется уклониться и потом протестовать. Я хотел чистой победы, лодка против лодки, а не разбирательств в судейской комиссии после гонки. Так что я сосредоточился на парусах, на ветре, на далекой оранжевой камере знака и не обращал внимания на устремленную на меня линию глаз с верхней палубы «Кристалла».

Голова Арчера едва виднелась из-за крена лодки. Ветер визжал в ее снастях, нам придется уменьшать площадь парусов, если он и дальше будет усиливаться. Потом я осознал, что добавился еще один звук. Кто-то кричал. Это был не Арчер, хотя он и выглядел обиженным. Около него стоял Джонни Форсайт. Я не мог слышать, что он говорит, но видел, как он яростно сжимает кулаки, грозя «Колдуну». Затем Арчер покачал головой, руки Форсайта опустились, и голова его исчезла за бортом лодки.

Лицо Дуга было неподвижно, но голос дрожал из-за сдерживаемого ликования.

— Кажется, тактик не согласен с рулевым, — сказал он. Я кивнул, хотя по-настоящему это меня не интересовало. Я должен был продержаться до знака, это главное.

— Как близко? — спросил я.

— Извини, — пробормотал Дуг и начал считать.

«Кристалл» выдвинулся вперед и опять отстал.

— Пять длин, — определил Дуг.

«Кристалл» пошел опять и вновь был отброшен ветром и замедлил ход. Теперь яхта находилась от нас в пяти футах, скрипя и вибрируя, вода бурлила в щели между сверкающими корпусами лодок.

— Два корпуса, — сказал Дуг. — Воду у знака!

Я перевел штурвал, и спинакер пошел вниз. Когда шкоты паруса были добраны, и трос запасного бакштага застонал, Скотто приложил к лебедке всю силу своего могучего плеча, и стрелки шкалы самого крутого бейдевинда остановились на своих отметках.

— Превосходно, — порадовался Дуг, и я быстро оглянулся через плечо.

Арчер должен был быстро привестись к ветру, он был на левом галсе, с подветренной стороны, но уже потерял связку с нами.

— Сдуй его, — предложил Дуг.

— Не вывесят ли они флаг протеста? — Я немного успокоился, следя одновременно за приведением грота к ветру и за указателем крутого бейдевинда.

— Все еще ничего, — сказал Дуг. — Лодки подходят.

— Он несколько подзадержался. Мы в порядке.

Одно дело выйти вперед, другое — там оставаться. Разница на наветренной дистанции не была так важна, как теперь, при возвращении. На втором отрезке, идя по ветру, нам удалось сохранить дистанцию между собой и остальными лодками, близко подпустив лишь Арчера. Мы проскользнули мимо наветренного знака, и спинакер взмыл над передней палубой.

— Он накрывает нас, — заметил Дуг. — Следи за ним. На палубе было тихо и спокойно, как бывает всегда, когда яхта идет по ветру. Сила ветра велика, но яхта идет с прежней скоростью. Это лишь видимость покоя, именно в такие моменты часто случаются катастрофы.

На этом отрезке «Кристалл», будучи очень быстроходной лодкой при ходе по ветру, начал нас нагонять. Медленно, правда, но он нас вновь нагонял. Дуг стукнул по указателю и сузил глаза. Я ждал, чтобы компьютер, находящийся у него в голове, выдал результат.

— Мы сделаем, — сказал он, — если эти ублюдки не накроют нас.

— Тогда мы должны их остановить.

Обе яхты шли под ветром, дующим скорее несколько вбок, чем прямо на корму. Таким образом можно идти быстрее, хотя и приходится делать ряд зигзагов, а не двигаться по прямой. Задача состояла в том, чтобы зигзаги делать небольшие, в то же время не давая противнику закрыть наш ветер.

«Кристалл» был в ста двадцати футах. Пока я наблюдал за яхтой, солнце показалось из-за облаков, и полоска на ее фока-штаге расцвела в огромного воздушного змея, золотого с синим, с большим нарисованным ромбом в центре. «Кристалл» выглядел удивительно красиво — башня из парусов, возвышающаяся над острым зелено-оранжевым носом, — с отходящей от него блестящей волной. Яхта приседала, как танцор викторианских времен.

— На правый борт, — сказал Дуг без всякой надобности. Я любовался «Кристаллом» не более секунды; мало кто из побеждающих рулевых тратит время на подобное занятие. — Лучше сделаем фордевинд сейчас.

— Ход! — приказал я и немножко повернул штурвал. Гик перекинулся. Там, на передней палубе, они перестегнули спинакер, и большой парус мягко переместился на другой борт.

— Они за кормой, — сказал Дуг. — Они нас накрывают.

— Ход, — повторил я.

Гик вновь перешел, и спинакер тоже. Каждый раз шкотовый должен был переналаживать грот, баковый матрос — опускать спинакер-рею, а лебедочники — травить и выбирать ярды тонких спинакер-брасов и спинакер-шкотов. Поворот фордевинд перебрасывает огромный объем ветра на очень большую площадь парусов.

— Они тоже окрутились, — сказал Дуг.

— Ход!

И мы опять делали поворот. Так же поступал и «Кристалл». Мы лавировали на последнем отрезке пути, как два боевых самолета в смертельной схватке. Пот заливал лица горилл. Сам собой установился какой-то ритм. Этого-то я и ждал.

— Ход, ход! — кричал я на десятом повороте.

Стук ног раздавался по палубе, когда потные руки хватали спинакер-рею. Гик грота перелетел на другую сторону, спинакер повернулся на четыре фута, и Дуг сказал:

— Эти, за кормой, готовы к повороту.

— Да! — громче, чем надо, ответил я Дугу. Спинакер повернулся обратно, как и чик грота. Первый раз после прохода знака «Кристалл» и «Колдун» шли разными галсами.

— Это называется обманный фордевинд, — сказал Дуг с уважением.

Ветер донес до нас тяжелый сердитый рев Джонни Форсайта, который явно пришел к такому же выводу. «Кристалл» нырнул в волну и сделал поворот, но толку от этого было мало. Теперь их лодка была далеко, у нее не оставалось надежды.

Через двадцать секунд мы услышали победный выстрел.

— Славно, — откликнулся Дуг.

И теперь на лодке заговорили все, без криков, но с тихим удовлетворением. Еще предстояло много гонок, не следовало слишком возбуждаться. Однако эта гонка была хороша.

— Класс! — сказал Скотто, протягивая мне кружку бульона «Боврилл». — Показали этим ублюдкам!

Отхлебывая бульон, я осознал, что дрожу. Горячее питье разогрело, и потому брызги казались еще холоднее, чем были на самом деле.

— Хочешь, чтобы я привел ее? — спросил Скотто.

Я покачал головой:

— Я в порядке. — Это было нарушение наших традиционных личных отношений со Скотто, и он удивился. — Как спина?

— Прекрасно, — ответил он.

— Хорошая работа с бакштагом.

Он кивнул, наблюдая, как остальные лодки подходят к финишу.

— Сделаем к завтрашнему дню.

Мало что ты знаешь, Скотто, подумал я. Я отвернулся и посмотрел на холодный тоннель между облаками и морем, откуда дул ветер, завывая, как голодное привидение. Я говорил с Хьюго, очень спокойно, и рассказал ему; что я планирую сделать сегодня вечером. Мы возвращались победителями, но завтра «Колдун» не будет участвовать в гонке.

 

Глава 24

Существует традиция: при возвращении с гонки проходить мимо конца набережной Пултни. Обычай возник в те времена, когда участники пултниевской регаты пришвартовывали лодки в гавани. Зрители собирались, чтобы поприветствовать героев и посмотреть, как неопытные маются со швартовкой. Конечно, теперь большинство гоночных яхт помещалось в портовом бассейне — марине, и более крупные лодки международного уровня игнорировали местные церемонии. Но я специально хотел соблюсти обычай. Во-первых, я любил Старый Пултни гораздо больше, чем Новый. А во-вторых, проход под парусами прекрасно отвечал сегодня моим целям.

Толпа у причала собралась многочисленная. Когда фигуры стали вырисовываться несколько крупнее, чем булавочные головки, я попросил у Дуга бинокль. И испытал момент чрезвычайно радостный. Салли находилась там, возле нее в каталке мой отец хлопал рукой по подлокотнику кресла, а за ним стояла сестра Боллом с угрюмым лицом.

— Все в сборе, — сказал Скотто, ухмыляясь.

Я кивнул, и радость моя улетучилась, когда я вспомнил, что собираюсь сделать. Но иначе я не мог.

Я повел «Колдуна» к самому причалу. Команда находилась в кок-пите, и яхта шла на расстоянии в свою ширину от причала под генуей и гротом, без спинакера. Лодки, стоявшие в гавани, приближались, и вот мы уже оказались среди них. Глядя вперед, я мог видеть бутылочно-зеленый корпус «Наутилуса» с золотой полосой левее моего фока-штага. Я заскрипел зубами. Толпа на причале махала и приветствовала нас криками. Я пропустил штурвал между пальцами. Волны захлопали по бортам пришвартованных лодок. Извините, братцы, подумал я и дернул штурвал.

Нос «Колдуна» прошел поперек, направляясь теперь в сторону серебристой воды открытого моря за концом причала. Именно в этот момент я почувствовал: штурвал задергался, вырываясь из моих рук, провернулся и остановился с ужасным рывком.

— Что за черт? — удивился Скотто.

Я потянул штурвал. Его сильно заклинило. Скотто присоединился ко мне, и Дуг, и один из лебедчиков на втором руле в дальнем конце кокпита. Паруса грохотали и поворачивались над нашими головами.

— Зацепили чертов швартовый, — сказал я. — Выпрями ее. Наверху мачта опасно изгибалась. Штурвал начал поворачиваться. Я отдавал распоряжения. Внезапно яхта накренилась и освободилась.

— Запутался трос, — понял Скотто.

Он, конечно, был прав. Я проложил его сам под углом к швартову «Наутилуса» рано утром. Потребовалось немалое искусство рулевого, чтобы провести киль над швартовым и зацепить его только рулем, стараясь, чтобы руль ударился о него, и не дав тросу соскользнуть с его края.

— Она в порядке? — спросил Скотто.

Мы проходили мимо края пирса. Толпа вновь махала и вопила, за исключением моего отца, который лишь покачивал головой, и его няньки — у нее было такое выражение, как будто ей все осточертело. Салли улыбалась, но мне казалось, что улыбка предназначалась не столько мне, сколько яхте, так как выиграла-то она.

— Нет, не в порядке, — ответил я Скотто.

Я отдал ему штурвал и заставил почувствовать вибрацию, которая означала, что баллер руля погнулся.

— Придется нам вынуть ее, — сказал он. — Никакой гонки завтра. Если я найду ублюдка, который нас подцепил, убью его.

Это была единственная возможность, чтобы вытащить «Колдуна» из воды. А мне это было совершенно необходимо, чтобы доказать: существует некто, являющийся причиной всех этих несчастий в Пултни. Но меня не оставляло неприятное чувство, что поступал я не слишком благородно.

В марине мы немедленно вызвали кран и вытащили яхту. Скотто и я стояли под ней, вода с корпуса капала на нас, а Дуг наверху покачивал штурвал. В самом деле, баллер погнуло. Он отклонялся от нормы примерно градусов на пять. Мы никогда не сможем выправить его. Необходим был новый руль, а на это потребуется по меньшей мере двадцать четыре часа — как я и планировал.

Я отдал распоряжения работникам верфи, оставил Скотто наблюдать, как снимут руль, и пошел звонить Брину.

— Хорошо, — сказал он. — Вы выиграли.

— А слышали вы, что произошло затем?

— Что? — Его голос сделался холодным.

Я рассказал ему. Мне казалось, я прямо-таки слышу, что он думал:

цена, время, ущерб.

— Вы пропустите одну гонку, — сказал он наконец. — Береговую. Это не слишком серьезная беда. Она будет готова к «Чаше герцога»?

— Да.

— Хорошо. Теперь расскажите мне о гонке.

И ради него я пережил ее заново. В конце он сказал:

— Хорошо. — Чувствовалось, что он доволен. — Держите лодку сколько нужно. «Чаша» когда? Через неделю?

— Через восемь дней.

— Делайте что необходимо. Я тут поспрашиваю за кулисами. Узнаю... как это выглядело с точки зрения отборщиков. Пока.

Я вылез из телефонной будки, нервно улыбнувшись толстой женщине, которая ожидала своей очереди, и пошел обратно к яхте. Руль сняли. Команда стояла в холодном эллинге, не желая расходиться.

— Давайте пойдем в «Русалку», — предложил я. — Скотто, я тебя подвезу.

— А как же лодка? — спросил Скотто.

— Оставь ее, — сказал я. Мы залезли в «БМВ». — Пока над ней работают, она будет в порядке.

Он пожал плечами. Потом глянул на меня, отвернулся и сказал:

— Как тебя угораздило налететь на эту шлюпку?

— Какую шлюпку?

— Ты знаешь, о чем я говорю. Чарли, ты сделал это нарочно?

— Ну... да.

— Так может, объяснишь почему?

— Потому что мне нужно вытащить лодку из воды. Кто-то совершил диверсию на двух моих яхтах. Обе они были претендентами. Значит, я полагаю, учинят пакость и на этой лодке, и я хочу облегчить им задачу. Целую неделю мы будем держать лодку на верфи, этот факт станет всем известен, и тогда у них появится возможность...

— Ты что, ненормальный? — спросил Скотто.

— Просто хитер как лиса, — ответил я. Мы уже находились у входа в «Русалку». — Я тебя здесь высажу. Вернусь через двадцать минут.

* * *

Когда я вернулся к портовому бассейну, маленький рыжий человечек ожидал меня у конторы. С ним были два металлических ящика, похожих на те, что используют фотографы под свое оборудование. Мы пожали друг другу руки и пошли в контору Невилла Спирмена.

Отношение ко мне Невилла стало заметно теплее. Вот что значит для человека победа. Эгаттер, он считал, возможно, и возвратится, но после того, как пройдет некоторый путь. Если бы мы могли выиграть отборочные соревнования, а затем и Кубок, он был бы совсем доволен, потому что выигравший Кубок Капитана Эгаттер пригодится местной верфи в смысле работы, паблисити и цен.

— Это мистер Брюис, — представил я незнакомца. — Он консультант по безопасности.

— Рад с вами познакомиться. — Но серые, обведенные темными кругами глаза Спирмена были насторожены и подозрительны.

— Мы бы хотели кое-что поставить на «Колдун», — сказал Брюис, — если вы не возражаете.

— Кое-что? У нас своя система безопасности, — возразил Спирмен.

— Что не помешало целой толпе полицейских недавно появиться на верфи.

— Я думаю, вы немного перегибаете палку. А что, если всем моим клиентам придет в голову поставить визжащие устройства?

Мистер Брюис кашлянул.

— Это маловероятно. Мистер Эгаттер попросил установить два устройства «Магический глаз», имеющих радиосвязь с принимающим устройством. Установка и управление будут проведены с максимальной осмотрительностью.

— Имеется в виду, что мы не собираемся никому об этом сообщать, — пояснил я. — Я подведу «Наутилус», и мы проведем кое-какую работу на его борту, а принимающее устройство будем держать внизу. Можете вы дать мне место у причала, чтобы мы не слишком бросались в глаза?

— Постойте... — протянул Спирмен. Мне стало ясно, что Чарли Эгаттер, по мнению Спирмена, пока еще не стоит этаких хлопот. — Я не знаю...

— Боюсь, это необходимо, — настаивал я. — И я должен попросить никому не говорить об этом. Совсем никому.

Последовало молчание: Спирмен обдумывал все «за» и «против» относительно сотрудничества с Эгаттером.

— Конечно, если вы так хотите, — произнес он наконец высокомерно. — Но я не знаю, к чему все это приведет.

— Таким стал теперь наш Пултни. Противно, не правда ли? Спирмен покачал головой. Видимо, он думал несколько иначе: сегодняшний Пултни для него — это строительство крупных дорогостоящих яхт, а не рыбацких лодок, владельцы которых в прежние годы старались урезать плату до минимума.

— Хорошо, мистер Брюис, — сказал я. — Через минуту я присоединюсь к вам. — Он поднялся и пошел к выходу со своими ящиками. Оставшись наедине со Спирменом, я обратился к нему: — Я буду грубо откровенным, Невилл. Кроме меня, тебя и Брюиса только Скотто знает об этом, а Скотто не болтлив. Так что если окажется, что узнает кто-то еще, нетрудно будет вычислить болтуна или предателя.

Он смотрел на меня молча какое-то время. Затем сказал:

— Почему бы мне не вышвырнуть тебя с верфи?

Я позволил ему самому ответить на этот вопрос. Затем я сообщил ему о предложении Брина построить стопятидесятифутовую шхуну, если мы выиграем Кубок.

— Возможно, ты захочешь построить ее, если у тебя окажется время? Это было все равно что предложить акуле бифштекс, если у нее сыщется свободная минутка.

— Между победой в первом отборочном соревновании и выигрышем Кубка — большая дистанция, — заметил он.

— Без твоего содействия у меня не окажется никакого шанса. Он вздохнул:

— Хорошо. Но первый намек на проблему — и я вызываю полицию.

— Согласен, — сказал я. — Сколько времени потребуется для баллера руля?

— Не раньше уик-энда, — ответил он.

— Ну что ж, годится. Я также хочу произвести некоторые изменения. Мне не нравится этот двойной бакштаг. Давай сделаем один. Я пришлю свои указания.

И я ушел, чтобы присоединиться к мистеру Брюису.

 

Глава 25

Было совсем нетрудно прожить на «Наутилусе», этой довольно просторной старой посудине, несколько дней. Я устроился в кормовой каюте с чертежной доской и немного занимался со своей командой. Скотто проводил дни, с головой уйдя в электронное оборудование «Колдуна», а ночи — в передней каюте. Сигнальное устройство находилось в кают-компании.

После двух ночей я стал задаваться вопросом: действительно ли что-нибудь произойдет? Вполне возможно, что присутствие «Наутилуса» на марине могло предотвратить любую попытку вражеского вмешательства.

На восьмой вечер я отправился к телефонной будке, позвонить Салли. Как и во все последние дни, ответа не было. Хотелось поехать к ней, но я не мог оставить порт. Удрученный, я шел, бросая раздраженные взгляды на строения из рифленого железа и ржавый металлический забор. В этот скучный холодный вечер марина выглядела как лагерь для военнопленных, который я видел в кино. Сейчас и сам я чувствовал себя заключенным.

В каюте «Наутилуса» горел свет. Я спустился вниз и обнаружил, что Скотто сидит в салоне за столом из красного дерева. Они с Джорджией играли в криббидж.

Я спросил у них про Салли. Джорджия сказала, что она у Эда Бейса, помогает привести все в порядок после пожара. Я почувствовал укол чего-то, очень похожего на ревность, и налил всем «Феймоуз Граус», себе — несколько большую, чем обычно, порцию, чтобы притупить боль. Они спросили, не хочу ли я сыграть в покер. Я отказался и сидел на койке, полистывая книгу. Виски и мягкое поблескивание каюты подействовали на меня расслабляюще. Я погрузился в размышления о неудобствах и бедности интерьера гоночных яхт в сравнении с прочным красным деревом и всяческими подушечками «Наутилуса». Пошевелился я, только чтобы подбросить совок угля в печку, стоявшую в углу, и вновь сел, наблюдая за огнем. Тихий разговор игроков в криббидж убаюкивал, и веки мои отяжелели.

Я чихнул. Принюхавшись, почувствовал запах бензина.

— Чем это пахнет? — спросил я.

— Бензин, — сказал Скотто.

Я все еще смотрел на печку. Происходило что-то непонятное. Воздух вокруг нее будто закипал. Запах бензина становился удушающим. Вдруг каюта окрасилась в красный цвет, и сильный взрыв отбросил меня в сторону. Запахло палеными волосами, кожу на лице стянуло. Все вокруг запылало. Я увидел что-то, охваченное пламенем, катающееся по полу каюты, и скорее догадался, чем понял: Скотто. Джорджия завизжала. Я схватил огнетушитель со стены, разбил клапан, и большая белая струя туго ударила из него. Пламя угасло. Я закричал:

— Передняя каюта! — схватил Скотто и потащил через дверь. Огонь оживал, но уже не на Скотто.

Я схватил другой огнетушитель, крикнул:

— Люк, Джорджия!

И опять распахнул дверь кают-компании. Обшивка была уже вся в огне. Пена из огнетушителя бросалась на огонь, и он ненадолго отступал. Затем его безобразные языки вырывались снова. Я захлопнул дверь. Джорджия открыла передний люк — слава Богу, я не задраил его болтами. Я вывел их наружу, Скотто пополз по палубе, за ним семенила Джорджия.

Воздух показался ледяным. Я захлопнул люк. Скотто твердил хриплым голосом:

— Что за черт? Что за черт?

— Кто-то положил пластиковый мешок с бензином в трубу печки.

Джорджия ножом разрезала на Скотто остатки одежды. Стемнело, иллюминаторы каюты полыхали прыгающими красными отблесками.

— Сведи его на берег! — заорал я. — Позови на помощь! — И побежал за ведром, находившимся перед мачтой. Зачерпнув воды за бортом, я поспешил к кормовому люку. Снизу послышался какой-то странный звук. Мой мозг работал с трудом. «Наутилус», моя последняя крепкая связь с Хьюго, погибал. Звук был чужеродный, не имеющий отношения к «Наутилусу». Я открыл дверь. Пламя рванулось, я плеснул туда ведро воды, и звук раздался снова. Каюта напоминала внутренность топки. Не оставалось никакого шанса. Совершенно никакого.

И вместе с пониманием того, что «Наутилус» обречен, пришла другая мысль: я понял, что это за звук. Это была сирена сигнального устройства на «Колдуне».

Я замер. И сирена вдруг замолкла. В возникшей тишине я слышал рев пламени, переговоры Скотто и Джорджии, спотыкающихся на пирсе, удары фалов «Наутилуса», высоких и безмятежных над его корпусом. Теперь я знал, что мне следует делать.

Я вновь наполнил ведро и опрокинул его на себя. Потом схватил топор, закрепленный на переборке. Вернулся на палубу и нырнул в передний люк. Жар был ужасающий, и я почувствовал, что кожа руки прилипла к медной ручке двери. Но то, что двигало мною, оказалось сильнее боли. Передняя часть яхты была как черная смоляная духовка, но я там все устанавливал сам и даже с закрытыми глазами нашел бы любой предмет.

Я наносил удары топором направо и налево, услышал, как разлетелся бачок унитаза, почувствовал, когда лезвие топора наткнулось на медную обшивку. Я рубил, как мне казалось, уже целый час, а жар все усиливался. Я знал, что нахожусь в ловушке, в маленьком, ящике, окруженном огнем, но продолжал рубить и рубить. Наконец я ударил в нужном месте и ощутил, как струя морской воды полилась на ноги. Если я утоплю яхту, можно будет спасти хотя бы ее корпус. Я бросился в переднюю каюту. Там горело вовсю и стоял ужасный дым. Я выскочил через люк, как клоун из коробки с пружиной, и какое-то мгновение стоял на четвереньках, кашляя.

Подняв глаза, я увидел, что Скотто и Джорджия отошли от яхты всего на сотню ярдов. К своему изумлению, я обнаружил, что находился внизу самое большее две минуты. Я поднялся и, качаясь, пошел по палубе на пирс.

С автостоянки донесся подвывающий звук незнакомого мотора. Раньше здесь были припаркованы всего две машины: моя и Скотто. Эта, которая собиралась уезжать, находилась слишком далеко, чтобы я мог разглядеть что-то, кроме неясного очертания: седан. Вероятнее всего, в ней сидел тот, кто был на «Колдуне». Я побежал туда.

Все болело, но гнев был сильнее боли, и я продолжал передвигать ногами, хотя глотку разрывало, а с лица, казалось, содрали кожу. Я вновь услышал тихое подвывание стартера; барахлит мотор, ублюдок, подумал я, когда мои ботинки коснулись гравия стоянки. Не заводись, сволочь, подумал я.

Но он завелся. Пот застилал глаза, но я увидел, как темный силуэт резко повернулся, колеса завертелись, и седан с визгом понесся к воротам, не зажигая огней. Я рванул дверцу «БМВ». Машина, слава Богу, ожила с первого поворота ключа, я поставил ногу на акселератор, когда та, другая, выезжала на шоссе. Повернула влево.

Я отставал на тридцать секунд и был еще достаточно далеко, чтобы мои фары могли осветить ее номер. Я увидел, как мигнули тормозные огни. Затем машина вышла на поворот к Пултни. Когда я взглянул в зеркальце, я увидел другой свет, красный и дымный, там, у пирсов, в портовом бассейне. Я выругался и тоже свернул.

Она шла быстро, та машина. Я полностью выжал газ, старый «БМВ» сотрясался от усилий, но догнать ее не мог. Мимо промчались пожарные. Джорджия, видимо, добралась до телефона.

Чуть-чуть не доехав до Пултни, преследуемая мною машина повернула вправо, миновав крытый соломой коттедж. Я гнался за ней, шины визжали, когда я скользил. Дорога была узкой, но я ее хорошо знал. Она поворачивала и извивалась как угорь, но я управлял почти машинально, думая о машине впереди, о том, что там сидит человек, убивший Хьюго и разрушивший «Эстет», бывший причиной смерти несчастного маленького Гектора Поллита, тот, кто сегодня опустил пакет с бензином в трубу печки «Наутилуса», чтобы отвлечь внимание от своих действий на «Колдуне».

Дорога выпрямилась, я срезал угол боком, стукнулся о насыпь, и руль дернулся под моими обожженными руками. Я закричал от боли и выпустил его. «БМВ» вылетел на обочину. Проклиная все на свете, я дал задний ход, выровнялся и нажал на газ.

Вдалеке, там, где прямой отрезок дороги полез вверх по склону холма, два задних огонька внезапно исчезли. Я вскарабкался на высшую точку холма. Огни Пултни простирались внизу. Я и раньше знал, что дорога здесь спускается. Фары впереди идущей машины образовывали желтые светящиеся конусы, обращенные к Пултни. На Фор-стрит я немного нагнал автомобиль, но он повернул вправо, на Кей-стрит, не обращая внимания на указатель: «Не для автомашин», и я помчался следом. Прохожий с побелевшим лицом вжался в стену дома. Мимо промелькнуло мое собственное жилище. Затем мы оказались на вершине Нейлор-Хилл и повернули на плимутскую дорогу.

Выбравшись на шоссе, я посмотрел на индикатор количества бензина. Пусто. Горючего оставалось мили на три. Проклиная все, я газанул и решительно миновал последнюю на ближайшие двадцать миль бензоколонку. Время терять я не мог. Машина впереди все мчалась. Я выключил фары. Взошла луна, и я достаточно хорошо знал дорогу, чтобы ориентироваться по белой полосе.

Мили через две машина впереди замедлила ход. Я подумал: полагает, что оторвался от меня. И я отстал немного, когда он повернул направо, на дорогу, ведущую к Брандейджу.

Эта дорога тупиковая. Там жили люди, отошедшие от дел или работающие на земле, и они мало общались с жителями Пултни. За одним исключением — Эми.

Подумав, я решил, что не будет большим риском оставить Эми и этого поджигателя на какое-то время наедине. Я развернулся и двинул назад на заправочную станцию наполнить бак. Девушка у кассы взглянула на мою закопченную одежду и обожженное лицо и отвернулась. Я поехал в Брандейдж.

В доме Эми светились окна, и у подъезда стоял седан. Я его узнал. «Мерседес», голубой, сверкающий в падающем из окна холла свете, за исключением мест, заляпанных грязью. Машина Арчера. Я пощупал капот, он был горячим.

Какое-то мгновение я постоял около нее. Затем тихо пересек лужайку и подошел к открытой входной двери.

Внутри завизжала женщина. Я кинулся туда и оказался в холле с паркетным полом, покрытым бухарским ковром.

Видимо, я был не прав, считая, что безопасно оставлять Эми на какое-то время с поджигателем.

Она лежала, уткнувшись лицом в ковер, руки и ноги распростерты. Белая шелковая блузка и черная бархатная юбка с глубоким разрезом сбоку, чтобы были видны ее хорошей формы ноги. На вороте блузки кровь.

Все это я увидел, входя в дверь. Затем боковым зрением я заметил что-то, вылетевшее из угла, и пригнулся, но, увы, слишком поздно: большой и тяжелый предмет ударил меня в плечо и заставил растянуться рядом с Эми.

Я лежал там, в голове у меня гудел рой пчел, а в ноздри лезли ворсинки ковра. Потом я услышал, как у подъезда заработал мотор. Я подкрался к двери, но все, что я увидел, были задние огни, исчезающие на дороге. Я поковылял назад, чтобы взглянуть на Эми.

Она была жива. На затылке — неопасный порез, из него натекла кровь. Я не стал ее трогать, набрал 999 и вызвал «скорую помощь».

Затем вернулся к Эми посмотреть, не могу ли я сделать что-нибудь до приезда врача, и тут впервые увидел ее лицо — она перевернулась на спину, пока я звонил.

Хорошенькая лисья мордочка Эми выглядела так, как будто бы по ней проехал небольшой грузовик. Под глазами чернота, нос сплющен. Повсюду кровь, гораздо больше крови, чем мне показалось вначале. Ковер пропитался ею.

Я побежал на кухню, достал полотенца, миску с водой и лед из холодильника. Встал на колени и осторожно, очень осторожно начал омывать ее лицо. Когда я с этим кое-как управился, я завернул в полотенце лед и положил холодную примочку на развалины ее носа, сделавшегося какой-то нашлепкой.

Губы Эми зашевелились. Кровь стекала из уголков рта. Она пробормотала что-то сквозь зубы, которые, возможно, были сломаны.

— Не разговаривай, — сказал я.

— Он меня ударил.

— Кто тебя ударил? — Ее глаза были опухшими и суженными. — Это был Арчер?

Она с трудом прошептала:

— Салли...

— Что — Салли?

— Иди к Салли. — Ее голова скатилась набок, и глаза закрылись. Я побежал звонить Салли. Ждал долго, казалось, эхо отдается в пустом холле. Арчер или некто в его машине еще не успел бы туда доехать.

Значит, Салли не было дома.

Через пятнадцать гудков я набрал номер Эда Бейса. Тот ответил сразу.

— Салли? — спросил он. — Она помогала мне здесь. Уехала десять минут назад.

— А куда?

— Домой. — Как всегда, Эд излучал спокойствие. Ну а почему бы и нет? Он не имел понятия, что происходило здесь.

Я услышал отдаленный звук сирены «скорой помощи». Побежал к двери. Мраморные ступеньки у входа были ярко-белыми. Посредине я заметил красное пятно. Кровь. Сегодня всюду кровь, и, если я не поспешу, будет еще. Но эта кровь была другая. Я остановился на полушаге. Это был след ноги, направлявшейся из дома к подъездной дороге.

Я поставил свою ногу рядом. У меня девятый размер. След был дюйма на два больше. След подошвы «Топсайдера» — любимой обуви тех, кто занимается прибрежными гонками.

Сирена «скорой помощи», звучала уже на дороге, ведущей к воротам. Я побежал к подъездной дорожке и спрятался за кустом рододендрона в тот момент, когда «скорая» подъехала к крыльцу. Врачи выскочили из машины и рысцой пробежали в дом. Я слышал, как один из них сказал:

— Вот это да!

Я выбрался за ворота, сел в «БМВ» и помчался на визжащих шинах.

Едва я очутился за рулем, волна изнеможения нахлынула на меня. Все дьявольски болело. Я свернул на дорогу к дому Салли. Сердце начало биться сильнее: что, если она уже вернулась? Сделает ли он с ней то, что сделал с Эми? Я сильнее нажал на газ.

Впереди показалась пара задних огней. Я поднажал, чтобы обойти машину, и наполовину преуспел, прежде чем понял, что обгоняю «мерседес» Арчера. Я глянул поверх забора и сквозь деревья увидел в окнах Салли свет. Тот, в машине, должно быть, стоял здесь и поджидал, а теперь двинулся к дому.

Я не мог видеть водителя. Но он явно узнал мою машину, как я узнал его седан, потому что вильнул по дороге в мою сторону, а я — в его. Машины с треском столкнулись боками. Мы ехали вдоль линии дубов, защищавших дом Салли. Я нажал на газ, он тоже. Я повернул руль в его сторону. Прижатые друг к другу, мы ехали по узкой дороге.

Я понял, что произойдет, до того, как это случилось. По бокам ворот стояли массивные гранитные столбы. Моя машина шла на правый из них. Я сильно нажал на тормоз, затем постарался оторваться. Но «мерседес» крепко держал меня. Гранитный столб надвигался со скоростью пятидесяти миль в час, я перевел на вторую, нажал на газ. Обе машины повернулись боком, но сила движения вперед была слишком большой. И на визжащих покрышках, на скорости тридцать миль я врезался в столб.

Ремень безопасности удержал меня. Пассажирская дверца вмялась внутрь. Я почувствовал запах выплеснувшегося бензина. Мотор «мерседеса» взревел. Он дал задний ход, выехал на дорогу и ринулся назад к шоссе. Я повернул у себя ключ зажигания. Никакого результата.

Дверца не хотела открываться. Боль от ожогов заставляла меня стонать, когда я вылезал через окно. На подъездной дороге в деревьях вздыхал ветер. «Пежо» Салли стоял там, и свет горел в кухонном окне.

Шатаясь, я пересек площадку из гравия и постучал в дверь.

 

Глава 26

Ветер усиливался. Он свистел в вершинах дубов, заставляя их бешено раскачиваться. Я с трудом держал глаза открытыми. Когда дверь отворилась, ноги у меня подкосились и я упал, второй раз за день ощутив вкус ворсинок ковра. Дом, казалось, звучал, словно безумный хор, дерево скрипело, окна грохотали, двери хлопали, краны капали. Я лежал какое-то время, совершенно сбитый с толку всем этим. Постепенно я осознал, что Салли произносит мое имя. Я кое-как приподнялся — только на четвереньки, иначе не смог.

— Твое лицо... — сказала она. — Давай помогу. Я сел на один из жестких стульев в холле.

— Что ты делал? — спросила она.

Я с трудом сфокусировал на ней взгляд. Чувствовал, что веки опалены. Впрочем, все лицо опалено и страшно болела рука, да и верхняя часть тела тоже, особенно в тех местах, куда поджигатель угодил брошенным стулом и где я ударился, столкнувшись со столбом.

— Вел машину.

— Расскажи.

— Позднее. Телефон.

Я позвонил в больницу и спросил Хильду Хикс.

— О, мистер Эгаттер, — сказала она, — этот парень Скотто опять попал к нам. Тяжелые ожоги.

— Насколько тяжелые? — спросил я, представляя Скотто умирающим, с содранной кожей.

— Он пошел домой, — сказала Хильда, — с этой славной Джорджией.

— Слышал, что Эми Чарлтон тоже у вас. Как она?

— Неважно. Спит. Джорджия сказала, если вы позвоните, дать вам номер ее телефона.

— Со Скотто все более-менее, — сказала Джорджия. — Трудно поверить, но у него сгорела одежда и больше ничего, за исключением ресниц.

— А «Наутилус»?

— Потонул. Сгоревший. Но ты спас корпус. Мне очень жаль, Чарли.

— Мне тоже. А сможет Скотто идти в море?

— Спроси его, — ответила она.

Должно быть, они лежали в постели. Постель... Какое прекрасное слово!

— Ты пострадал? — спросил я.

— Не очень, — ответил Скотто.

— Сможешь плыть завтра?

— Конечно.

— А можешь встать рано и осмотреть «Колдуна» с головы до ног? Позови других на помощь.

— Угу. Дайк спит на борту сегодня. На всякий случай.

— Я приеду, когда смогу, Скотто. Этот тип был на борту «Колдуна» после того, как поджег «Наутилус». Сигнал сработал.

— Да ну! — Голос Скотто потерял свою обычную уверенность.

Чтобы во время гонки остановить лодку, существует масса способов, а выяснить причину поломки очень сложно. Но разбираться во время соревнований мы, конечно, не хотели. Нужно было сделать это сейчас.

— Извини, что спрашиваю, — сказал Скотто, — но ты вчера устремился в погоню за парнем. Поймал его?

— Он поймал меня. И вот что я еще хочу тебе сказать. Не вступай ни в какие разговоры с Франком Миллстоуном, Арчером или еще кем-либо из этой шайки.

— Ладно, мог и не предупреждать. Э... здорово ты поработал с этим огнетушителем.

— Вовсе нет. Сожалею, что... пришлось тебя тушить. Заливать пеной... Ну пока, старина. — Салли смотрела на меня.

— Детские игры, — сказал я.

— Заткнись, — ответила она. Я видел, что она помнит наш последний разговор, и это было мне приятно. В моем нынешнем положении удовольствие доставляли самые неожиданные вещи.

— Что же все-таки случилось? — спросила Салли. Я стал объяснять, вращая диск телефона.

— Он шел сюда? — сказала она.

— Да.

— Но зачем?

— Я надеялся, что ты прояснишь мне это. Телефон ответил:

— Полиция.

Я попросил Неллигана и сказал:

— Хотите добраться до того, кто поработал с моими рулями?

— Я не имею никаких доказательств, что кто-то что-то сделал с рулями, — сказал он.

— Хорошо. Тогда займитесь поджогом и попыткой убийства.

— О! — Казалось, я произвел впечатление. — С кем я должен увидеться?

— Можете начать с Джека Арчера. Он остановился у Фрэнка Миллстоуна. Попробуйте узнать, кто вел его машину сегодня вечером. И еще можете посетить миссис Эми Чарлтон в больнице. У нее сотрясение. Может быть, она расскажет, как его получила.

Я услышал звук зажигаемой спички, видимо, он закуривал «Джон Плейер Спешл».

— Миллстоун и Эми Чарлтон, кажется, не являются вашими приятелями, верно, мистер Эгаттер? Уверены ли вы, что вами не руководят недобрые чувства? Мы пошлем человека к Миллстоуну завтра утром.

Я слишком устал, чтобы спорить.

— Влиятельная особа, не так ли? — усмехнулся я.

— Спокойной ночи, — пожелал мне Неллиган.

Салли помогла мне пройти на кухню и сказала:

— "Наутилус" сгорел. На «Колдуне» кто-то поработал. Эми избили. Твоя машина вдрызг. Что это, Чарли? — Говоря это, она прикладывала к моему лицу влажную ткань. — Что происходит?

Ее египетское лицо то расплывалось, то опять становилось четким, продолговатые зеленые глаза были серьезными, когда она производила какие-то болезненные операции на моей левой щеке.

— Кто-то хочет, чтобы я не участвовал в отборочных, — ответил я. — Что бы ты сказала относительно размера обуви Арчера?

Салли нахмурилась:

— Понятия не имею. Восьмой? Девятый?

— Но не двенадцатый?

— Не двенадцатый, точно.

— Значит, нет. — Все труднее становилось думать. — Так вот, я полагаю, все началось с идеи не пустить меня соревноваться за Кубок, кому-то эта мысль понравилась, но сейчас он действует как взбесившийся психопат.

— Зачем избивать Эми?

— Возможно, он спал с ней. Кажется, все вокруг это делали. Может, ревность?

— А чего ради гоняться за мной?

— Тут ты меня озадачиваешь.

— Миллстоун? — спросила она.

— Возможно, — сказал я. — У него большая нога, в самом деле. И он ненавидит Эгаттеров. Но опять-таки...

Внезапно я почувствовал, что не могу дышать сидя. И вся эта боль, ожоги, ушибы, горе от потери брата и лодки и худшая из бед — находиться так близко к тому, кто все это совершил, но не быть до конца уверенным в имени преступника — все это обрушилось на меня со страшной силой. Я увидел, как стол, стулья и картины на стенах покачнулись, сжались и понеслись. И потерял сознание.

* * *

Опять меня мучил ужасный сон. Я вновь оказался в каюте «Наутилуса». Пламя разливалось по мне как лава, и я сражался с люком. Но он не открывался. Боль была страшная, я завопил.

И разбудил себя этим криком.

Я лежал в большой кровати, из окна лился зеленый свет, профильтрованный молодой листвой дубов, окружавших дом. Кровать Салли. Моя правая рука в аккуратной белой повязке. Лицо намазано чем-то жирным.

— Доброе утро, — сказала Салли. Она сидела за столом и писала.

— Доброе утро, — ответил я, продолжая лежать, впитывая этот свет. Все было таким ярким и спокойным. Потому что, пока я находился в этой кровати, все факты встали на свои места и головоломка получиларешение. Я понял, что происходит и почему и кто за это ответственен. И теперь, когда я знаю, я смогу с этим справиться таким способом, какой одобрил бы Хьюго. Я постарался сесть. Боль унесла с собой чувство самоудовлетворения.

— Да, — проронила Салли, наблюдая за мной. — Доктор сказал, тебе следует находиться в больнице, но я заверила, что мы будем ухаживать за тобой здесь.

— А что со мной?

— Ожоги лица и рук. Кровоподтеки в области ребер. Ушибы шеи и плеч. Возможно сотрясение.

— Великолепно. — Я сел, несмотря на яростные протесты своих спинных мышц. В горле еще сохранялся вкус дыма. — Который час?

— Одиннадцать. Если бы не твой храп, врач решил бы, что ты в коме.

— Одиннадцать! — Я оглядел комнату. — Где моя одежда?

— Выкинула. — Она усмехнулась, глядя на меня. — Тебе она не понадобится дня два.

— У меня гонка, — сказал я. — «Чаша герцога». Я должен.

— Незаменимых нет.

— Я незаменим. Сегодня, во всяком случае. — Я спустил ноги на пол. Если не считать нескольких мест, покрытых повязками, я был, в общем, цел. — Одежду, пожалуйста, Салли. Или мне придется идти в таком виде.

Она вздохнула. Счастливое выражение глаз исчезло. Она пошла в соседнюю комнату и вернулась с охапкой одежды, которую бросила на кровать. Затем села на свое место и смотрела, как я одеваюсь, наблюдая за моими подергиваниями и болезненными стонами, но не делая попыток помочь.

— Я приготовлю завтрак, — сказал она наконец.

— Позвони в больницу, — попросил я. — Узнай, как Эми, может ли она что-нибудь вспомнить?

Салли кивнула.

Понадобилось пять минут, чтобы зашнуровать ботинки, которые она дала. Обувь Хьюго. Когда я попытался подняться, стало еще хуже. Я шлепнулся на постель и подумал, что не знаю, как смогу выдержать гонку от Пултни к Шербуру и обратно, которая должна начаться через четыре часа. Это напомнило мне о Брине и о том, что он скоро приедет. Я подхватил стул и, опираясь на его спинку и толкая перед собой, сумел добраться до двери комнаты. Дальше я отважился спуститься с лестницы, прижимаясь к перилам и помаленьку сползая вниз.

К тому времени, когда я достиг первого этажа, мышцы мои разработались настолько, что я мог перемещаться, ни на что не опираясь. Я ввалился в кухню. Салли жарила яичницу.

— Как Эми? — спросил я.

— Под успокоительным, — ответила Салли. — Она пришла в себя в состоянии истерики и ничего связного не могла сказать. Во всяком случае, никаких имен Хильда от нее не слышала. — Она поставили передо мной ветчину, яичницу и тосты. Я съел все и запил это крепчайшим кофе. — Хьюго обычно старался получше поесть перед выходом, — сказала Салли. Глаза ее были далеко. — Странно, что запоминаются подобные мелочи. — Мы помолчали какое-то время. — Чарли, ты собираешься поймать того, кто это сделал? Да?

— Безусловно, — заверил ее я, и голос мой звучал уверенно. — Как моя машина?

— Сосед оттащил ее в сторону трактором. Ты можешь теперь звонить сборщикам металлолома.

Я так и поступил. Затем я сделал еще один звонок, на сей раз Невиллу Спирмену. Мы крупно поговорили. Но он сказал мне то, что я хотел знать.

Прохромав обратно к Салли, я попросил:

— Не могла бы ты подвезти меня?

Когда мы поворачивали на Фор-стрит, она сказала:

— А что произойдет, если тот человек... придет опять? Я ответил с полной уверенностью:

— Не придет.

Вдоль всего пирса стояли яхты. Люди с тележками, наполненными снаряжением и провизией, двигались как муравьи по травинкам, освещенным слабым солнечным светом. Я увидел тройные распорки «Колдуна», а на одной из самых отдаленных стоянок части оснастки «Кристалла», четыре распорки и большой зелено-оранжевый боевой флаг на фока-штаге.

— Ты уверен? — спросила она.

— Вполне.

К концу пирса подъехал фургон. На борту было написано: «Кристалл». Арчер и Джонни Форсайт вылезли оттуда и потащили вдоль пирса мешок с парусом.

— Удачи тебе! — сказала Салли, обернулась и поцеловала меня в губы. Может быть, она это сделала, чтобы не целовать меня в щеку и не испачкаться в мази из дубильной кислоты?

А может быть, и не поэтому.

Опираясь на трость, которую прихватил в прихожей Салли, я заковылял по пирсу. Ветер завывал в снастях пришвартованных яхт. Я чувствовал себя лучше, настолько лучше, что мог идти почти без усилий и боли.

Мне помогли взобраться на борт «Колдуна» с некоторой долей нежности.

— Вот это да! — восхитился Скотто. — Ты выглядишь ужасно.

— Да и ты не слишком хорошо, — сказал я. У Скотто не осталось бровей, волосы спереди все опалены. На нем были надеты бумажный спортивный свитер с длинными рукавами, перчатки мотоциклиста, Шорты, а ноги закованы в толстые тяжелые повязки.

Он шлепнул по корпусу «Колдуна» перчаткой и сморщился от боли.

— Мы ее всю просмотрели.

— Что нашли?

— Ничего. В прекрасном состоянии.

— Значит, выходим и ждем, когда она развалится на части.

— В конце концов, этот ублюдок, может быть, и не тронул ее, — сказал Скотто.

Я задрал голову и посмотрел вверх на туго натянутую паутину из стали и алюминия, завывающую под высоко несущимися облаками.

— А что, если это где-то наверху?

— Мы там проверили. Но я принес кое-что про запас на всякий случай.

Я хмыкнул. Проверить можно было, только сменив всю оснастку И запасные детали не слишком помогут, если мачта свалится за борт.

— Добрый день, джентльмены, — раздался голос на пирсе. Это был Брин, маленький, пухлый и деловой, его волнистые волосы рассыпались, сигара торчала из розовых губ над безукоризненно выглаженными блейзером и парусиновыми брюками. Он легко взобрался на борт, принял сумку с морским снаряжением от шофера и пошел вниз. На какой-то момент у меня возникло отвратительное ощущение, что все это я уже видел. Да, последний раз я видел его на борту в Кинсейле.

С такими мыслями нельзя выиграть гонку! Весь в напряжении, цепляясь за подвернувшийся под руку такелаж, я сошел вниз натянуть гоночный костюм. Сигара Брина отравляла воздух. Я сказал:

— Если не возражаете, курите только на палубе. Брин резко посмотрел на меня, затем вынул изо рта сигару и выкинул ее в люк.

— Извините. Спасибо.

— Вы шкипер. Не буду вам мешать. — Его рука по привычке полезла в карман, где находились сигары, затем вернулась на прежнее место. — Вы что, участвовали в сражении?

— Защищал ваши интересы, — сказал я и усмехнулся, хотя это вызвало боль. — Теперь, если не возражаете, мы лучше двинемся помаленьку. Я все расскажу вам позже.

— Конечно, — согласился он и на сей раз достал сигару. Мне казалось, что он чувствовал себя не в своей тарелке, когда оглядывал голые белые стены, мешки с парусами, шпангоуты, печь для приготовления еды, койки и радио. Он поднялся по трапу, я — за ним, с некоторыми усилиями, и сосредоточился на том, что записано у Дуга на его планшете. Скотто, двигаясь несколько скованно из-за своих повязок, отдал швартовы и повернул нос «Колдуна» под ветер, который несся по коротким волнам со стороны Франции.

 

Глава 27

«Чаша герцога» — это первое продолжительное состязание сезона Королевского клуба океанских гонок. Участвуют яхты всех видов, и результаты определяются в соответствии с их классами, так что известны случаи, когда старейшие лодки, прибывшие через несколько часов после лидеров, объявлялись победителями в соответствии с возрастными поправками.

Мы прошли сквозь толчею теснящихся яхт — от деревянных пенсионеров, круизных яхт всех видов и размеров до гигантов, построенных из новейших материалов и настроенных, как скрипки Страдивари, длиною до восьмидесяти футов. Здесь были представлены полностью все, кто надеялся попасть в команду на Кубок Капитана. Я помахал нескольким друзьям. Последовал первый выстрел, и всякие приветствия и разговоры прекратились, мы начали трудиться, выкладываясь полностью.

Я увидел, как «Кристалл» выбивался из-за красно-сине-белого корпуса «Флага», большой американской яхты, которую Саунд яхт-клуб выставлял на Большую Круговую Ланкастерскую гонку — более позднее соревнование этого года. Нельзя было отрицать, что «Кристалл» выглядел исключительно импозантно и деловито. Я наблюдал, как он сменил галс и, вернувшись, вновь прошел под носом «Флага» — Арчер проделывал любимый трюк. Когда я перевел глаза на палубу, то увидел, что Брин наблюдает за мной.

Я знал почему. Я провел его на корму и сказал:

— Знаете ли вы, что кто-то из команды «Кристалла» пытался расправиться с вашей лодкой?

Два глаза и сигара сфокусировались у меня на переносице.

— Когда? — спросил он.

— Вчера ночью.

Внешне он не проявил никаких эмоций.

— Что они сделали?

— Все утро мы осматривали ее. Не могли ничего найти. Должно быть, что-то в оснастке.

Глаза и сигара отвернулись. Когда он взглянул наверх, я впервые заметил, что его нижняя челюсть похожа на таран. Он изучал натянутую паутину, возможно, секунд тридцать. Затем сказал:

— Значит, что-нибудь сломается.

— Приходится считать, что это возможно.

— Что вы предлагаете?

— Начать гонку и гнать яхту, пока не лопнет, если она собирается это сделать.

Взгляд Брина был глубоким и далеким. Сам он был неподвижен, как фигура с острова Пасхи на фоне бледного солнца, которое начало окрашивать море в холодный синий цвет, заставляя блестеть белые волны, поднимаемые яхтами.

— Чарли, — произнес Дуг у моего локтя.

— Извините меня, — сказал я Брину.

Затем я вошел в гоночное состояние, и мир сузился, ограничившись индикаторами самого крутого бейдевинда, пульсацией данных приборов, подъемом палубы, сложными виражами лавирования других лодок и постоянным бормотанием Дуга у меня над ухом. Хронометр щелкал каждые десять секунд.

Прозвучал пятиминутный выстрел. Масса белых треугольников выстроилась в линию между двумя судейскими лодками.

Струя белого дыма вылетела из лодки на правом фланге, долей секунды позже раздался выстрел из второй пушки. Мы рванули, пересекая стартовую линию, к правому краю вместе с тремя другими лодками. «Кристалл» был где-то далеко слева. У меня не было времени думать о нем, потому что мы участвовали в дуэли рьяного лавирования с нашими соперниками по старту на всем протяжении пути к западной оконечности Зубьев. Мы были пятыми, огибая буй. Здоровой рукой я отпустил штурвал, пока компас не остановился на отметке сто восемьдесят градусов. Ветер дул свежий, и баковые матросы произвели замену, поставив геную номер три. Перед нами от холодного горизонта неслись волны. Вообще было холодно, но я взмок от напряжения.

— Криспин, — сказал я, — возьми штурвал.

Все это время у меня было ощущение, что Брин ведет себя не как владелец. Обычно хозяева бывают двух видов. Одни стараются изо всех сил помогать, путаясь под ногами и бросаясь на ослабевающие паруса. Другие ведут себя в стиле Большой Приветливости. Они сидят как можно дальше на корме, никому не мешая, и улыбаются как Чеширский Кот любому, кто на него взглянет. Брин сидел тихо, но не улыбался.

Он подозвал меня к себе и спросил:

— Вы переоснащали яхту после последней гонки?

— Нет.

— Я получил счет за бакштаг.

— Да. Один из них лопнул. Так что мы произвели изменения — поставили один новый вместо двойного.

— Если бы я хотел что-то сломать в лодке, я бы обратил внимание на новое оборудование. Как можно испортить бакштаг?

Нос нырнул в волну, брызги полетели за кормой. Они попали прямо в лицо Брину, но тот даже не моргнул.

— Я бы его ослабил, — сказал я, — затем я бы перекрутил в одном месте проволоку. Потом повернул бы рычаги, чтобы выпрямить ее. Тогда бакштаг у вас будет такой же крепкий, как нитка, которой пришивают пуговицы. А заняло бы это пять минут.

— Ну? — спросил Брин.

— Ну... — размышлял я, просматривая натянутый трос, который шел от транца к клотику мачты, возвышавшемуся на семьдесят футов над нашими головами. — А почему бы, черт побери, нет?

Я поманил Скотто.

— Нам требуется доброволец, — сказал я, — и некоторые твои запасные материалы.

Скотто пошел за ними. Я повернулся к Брину:

— Не обязательно это бакштаг. Вы уверены, что не желаете сойти с борта?

— Вздор, — произнес Брин с внезапной силой. — Я первый раз за пять лет оторвался от телефона. Укрепите этот бакштаг, и если мы потеряем мачту, мы потеряем проклятую мачту.

— Хорошо, — сказал я несколько испуганно. — Вы хозяин. Может быть, команда «Колдуна» работала вместе и не слишком долго, но на деле это никак не сказывалось. Через три минуты Дайк, баковый матрос, лез на мачту как орангутанг, в то время как Эл, мачтовик, давил мощными плечами на фаловую лебедку.

— Если вам нужны доказательства, что человек произошел от обезьяны, то они перед вами, — улыбнулся Дуг. Брин неожиданно тоже рассмеялся.

Впервые я услышал, как Брин смеется. Это меня к нему расположило, даже очень; в конце концов, он рисковал немалыми деньгами и находился в ситуации с элементом опасности, правда, последнее в основном касалось Дайка.

Но, казалось, Дайк не имел ничего против. Он громко пел, когда прикреплял запасной бакштаг к верхушке мачты. Он осыпал оскорблениями Скотто, когда тот на минуту запутал бакштаг у вант-путенса и натянул его, и снова пел, совершенно неприлично, когда опускал старый бакштаг на палубу. В это время «Колдун» столкнулся с седьмой волной и остановился. Дайк перевернулся в воздухе, как паук на своей паутине, и рухнул на парус. Эл, мачтовик, быстро опустил его, Дайк свалился на корму, а затем, словно кошка, вскочил на свои цепкие конечности.

— Отличная работа, — похвалил Дайка Брин. Дайк ухмыльнулся в ответ, показывая не столько зубы, сколько прогалы между ними.

— Посмотрим на штаг, — сказал он. И стал пропускать черный трос между квадратными загрубелыми руками. На полпути он остановился. — Ой, ой, вот оно. — Это была маленькая выпуклость на троссе. Дайк задумчиво посмотрел на нее. — Как дует? — спросил он.

— Шесть баллов, порывами до семи.

Дайк покачал головой на несуществующей шее:

— Дерьмо. — Затем, поразмыслив, вернулся на свое место на носу.

— Ему повезло, — заметил Скотто. — Мог свалиться в любой момент.

— Благодарю вас, — сказал я Брину.

— Не за что, — ответил Брин. Его глаза блестели от возбуждения, и я понял, что в течение десяти минут у него не было сигары во рту.

Сейчас он отрезал кончик у новой и зажег ее в кокпите, чтобы ветер не задувал пламя. Когда он возвратился на палубу, его глаза опять потухли.

— Ну теперь, — обратился он ко мне, — вы, может, расскажете мне, что происходит.

Мы сели на верхней палубе, свесив ноги сквозь леерные стойки, глядя на другие яхты, идущие по довольно бурным волнам в направлении далекой Франции. И я поведал ему обо всем, ничего не опуская. Кроме того, признался, что я сам погнул руль «Колдуна».

Когда я кончил, он сказал:

— Итак, он угрожал вам разорением, когда вы не хотели продать ему дом. По этому поводу он запугивал вашего старого, слабого отца. И для достижения своих целей он использует какого-то типа, который, как вы говорите, ответственен за убийство, поджог и серьезные телесные повреждения. И вы полагаете, что Миллстоун знает об этом, но, пока эта личность полезна ему, он ее не выдает. Тогда почему, черт возьми, вы сами молчите, Чарли?

Я подождал, пока волна не прокатилась от носа «Колдуна» и палуба не очистилась.

— Я это сделаю после того, как мы выиграем гонку, — сказал я. — Обязательно. Я должен так поступить из-за брата и некоторых других людей! — Ради таких, как мой отец, и Салли, и мой старый друг Эд Бейс, и все другие в Пултни, чтобы они проснулись после вековой спячки и увидели, как Миллстоун попирает их.

— Довольно справедливо, — заметил Брин. — Мне не слишком нравится, когда вендетта осуществляется за счет моего времени и кошелька, но сделаем исключение на этот раз.

— Да, — согласился я.

— Кого бьем? — спросил Дуг, который подошел посидеть с нами.

— "Кристалл".

— Быстроходная лодка, — сказал Дуг. — И ветер для нее подходящий.

Но это не остановило наших попыток побить ее.

* * *

Вскоре после наступления сумерек ветер переменился на западный, и мы выбросили змея. «Колдун» полетел. Это было опасное плавание со слишком большой поверхностью парусов в бурном море, я и Криспин часто сменяли друг друга — не только для сохранения бдительности, но просто из-за физической усталости от вращения штурвала. «Колдун» пробивал себе путь сквозь волны с основанием подветренных мерных стоек под водой и веером брызг, свистящих от них. Яхта скрипела и стонала, а ветер исполнял какой-то дикий танец на ее натянутых снастях. Сначала это возбуждало. Затем влага, холод и свистящий ветер как-то притушили ощущение, что мы делаем опасное, дело, притом на страшной скорости, осталась только упорная решимость продержаться следующие двадцать часов.

На этот раз у этой решимости была еще одна причина — «Кристалл».

Мы обогнули знак в четыре утра при ветре в восемь баллов, взрывавшем море, и Кап де ла Гааг мелькнул чем-то белым к юго-востоку от нас. Крупные яхты уже обогнули его. Среди претендентов на Кубок Капитана мы были третьими. Впереди шли «Ариэль», лодка Джо Гримальди, и «Кристалл». «Кристалл» прошел знак за двадцать минут до нас.

Я отдал штурвал Криспину, поднявшемуся из каюты.

— Я пошел вздремнуть, — сказал я. — Сэр Алек, почему вы не приляжете?

Он сидел на корме, виден был только огонек сигары. Огонек двинулся вправо и влево — значит, он покачал головой.

— Я останусь здесь, — ответил он. — Не хочу пропустить удовольствия.

Начался дождик. Удовольствие! — подумал я, направляясь в мокрую каюту растянуть ноющие кости на мокрой койке. Ну что ж, можно и так определить ситуацию.

Проснулся я, когда передавали утреннюю сводку погоды. Семь баллов, порывами до восьми, сообщило радио.

Когда я вышел на палубу, занималось серое утро, косой дождь хлестал с юго-запада. Я взял штурвал у Криспина, а он с радостью отправился отдохнуть.

«Колдун» выдавал лучшее, на что был способен с гротом и спинакером. Он летел по морю на прозрачных крыльях брызг, и, насколько я мог судить по своему прибору, стрелка указателя почти все время плясала между отметками 12 и 14 узлов.

— Догоняем мы «Кристалл»? — спросил я Дуга.

— Трудно сказать, — ответил он. — Надо подождать, пока не увидим.

Он, конечно, шутил, поскольку из-за дождя видимость снизилась до пяти сотен ярдов. В этом смысле «Колдун» мог чувствовать себя как в одиночном круизе.

Брин все еще сидел скорчившись на корме.

— Не довольно ли с вас? — спросил я.

Он в ответ ухмыльнулся. Сигара вся промокла.

— Догоните их, — сказал он.

Я делал все, что мог. Дождь прекратился, и Дайк принес сосиски, бобы, яйца и кашу, все перемешанное в больших металлических мисках. Ветер не стихал. Пелена облаков немного приподнялась. По радиопередатчику мы узнали, что «Ариэль» потерял мачту и вышел из игры. Без шести минут двенадцать Дайк крикнул с передней палубы:

— Вот она!

В миле от нас с правого борта находился белый грот и зеленовато-оранжевый спинакер. Брин поднялся на ноги и поморщился, расправляя застывшие мышцы.

— Догоните их! — прорычал он.

— Это может оказаться не так просто, — пробормотал я. В бинокль было видно, что «Кристалл» шел хорошо, тяжелый штормовой спинакер помогал ему преодолевать волны. В кокпите можно было видеть восемь фигур рядом с Арчером, маленьким, но уверенным у штурвала.

— Она идет вперед, — сказал Брин.

— Да, — ответил я. Облака раздвинулись, и длинный солнечный луч прорезал волны, прорисовав полоску бирюзового цвета с белыми пятнами. «Кристалл» внезапно засверкал, и мокрая одежда команды стала ярко-желтой. Но я смотрел не на команду. Я смотрел на борт лодки: позади кожухов вант-путенсов пульсировал в солнечном блеске маленький серебристый фонтанчик воды.

— Они качают воду, — сказал я. Дуг и Скотто настроили бинокли.

— Двое занимаются этим, — подтвердил Скотто. — Должно быть, их заливает.

— Вот и мы, вот и мы, вот и мы! — пропел Дуг.

Трудно описать силу подъема духа, какую вы испытываете, когда видите соперника после его долгого отсутствия в поле вашей видимости.

«Колдун», казалось, тоже это почувствовал. Яхта поднялась из воды и стала преодолевать волны, как на скачках с препятствиями: быстро вздымаясь вверх и затем свободно падая в промежуток между волнами с тем великолепным подъемом, который больше напоминал полет, чем плавание. Должно быть, из кокпита «Кристалла» это выглядело великолепно. Или устрашающе.

Потому что ярд за ярдом мы нагоняли их.

Через десять минут даже Брин это заметил. Его густая волнистая грива облепила голову, вода текла по лицу, а он стучал кулаком по палубе и бормотал:

— Давай, давай.

— Земля, — сказал Дуг.

Облака разошлись еще больше, хотя ветер не стихал, а может, даже усиливался на узел или два. За серо-белым полосатым морем лежала низкая зеленая полоска земли. Между нами и ею было четыре паруса — «Кристалл» и три запоздавшие со старта крупные яхты. И белая пена, рвущаяся вверх фонтаном брызг, растворялась в небе.

— Зубья, — показал Скотто Брину.

В течение следующего получаса мы сократили разрыв до полумили. В бинокль я видел «Кристалл» очень ясно. Они все еще качали воду. Я мог разглядеть и лица: Арчер у штурвала, рядом Миллстоун и Джонни Форсайт. Они энергично размахивали руками, видимо споря о чем-то. Я видел, как Арчер пожал плечами и убрал руки со штурвала. Джонни Форсайт занял его место. Затем Арчер исчез из поля зрения.

— Давай, давай, давай, — долдонил Брин за моей спиной, как будто бил в барабан.

На передней палубе «Кристалла» засуетились фигуры. Вверх пошла полоса паруса и раздулась в оранжево-зеленый пузырь.

— Убей меня Бог, это их большой змей! При силе восемь? — недоумевал Скотто.

На какое-то время это ускорило ход «Кристалла». Вода перед носом яхты отливала теперь на солнце радугой.

— Он его потеряет, как пить дать, — сказал Скотто. — Он, должно быть, помешался.

Порыв ветра ударил нас, затем пронесся по воде к «Кристаллу», затемняя волны.

— Либо это, либо она перевернется, — продолжал размышлять Скотто. — Это их немножко замедлит.

Следующий шквал ударил в нас. А первый достиг «Кристалла». Он принял его, тяжело качнувшись, и вернулся в прежнее положение, вновь возвратясь в подветренную сторону.

— Чертовски смертельный крен, — заметил Скотто.

Но «Кристалл» выровнялся, прочертив мачтой по небу, как перевернутым маятником.

Затем его ударил очередной порыв ветра. По парусу прошла рябь, и он туго натянулся. Крен, когда он начался, был медленным и ленивым.

Но он был окончательным.

Между нами прошла зеленая волна. Мы стояли на цыпочках, крича от ужаса, стараясь все лучше разглядеть. Поднявшись на следующую волну, мы увидели яхту, вернее, то, что от нее осталось.

Перевернувшись, она лежала на боку, мачта пласталась на воде.

— Она не выправляется, — сказал Скотто.

И действительно, мачта попыталась высвободиться, на какое-то мгновение чуть поднявшись кверху, таща за собой раздерганные тряпки парусов. Затем вновь шлепнулась на воду, утомленная, как бы потерпев поражение.

— Она идет ко дну.

Последовала минута полной тишины. Затем я закричал:

— Опустить спинакер! — И повернул штурвал.

Через пять минут спасательный плот возник впереди правого борта. Там было десять человек, на плоту и вокруг него. Мы подобрали одного за другим. С Миллстоуна текла вода, лицо сине-черное из-за небритости, он был угрожающе молчалив. Джонни Форсайт был бледен, дрожал, под глазами зеленоватые тени, которые, казалось, распространились и на ввалившиеся щеки. Остальная часть команды выглядела притихшей, замерзшей и потрясенной. Один Арчер, настоявший, чтобы его подняли последним, оказался способным разговаривать. Я протянул ему руку, и он, просунув ногу в петлю, поднялся на борт.

— Вниз, — сказал я. — Иди согрейся.

Арчер был бледен, как пена на волнах, и глаза горели от гнева.

— Чарли, — проговорил он. Брин подошел послушать. Снизу слышался голос Скотто, который сообщал по радио об аварии и спасении команды. — Эта чертова лодка просто развалилась.

— Мы видели.

Я посмотрел на «Кристалл». Он уже глубоко погрузился в воду. И пока я глядел, он поднялся на волне, и тонкая серебряная линия его мачты пошла вверх, как будто и на этот раз она старалась выпрямиться. Потом последовал взрыв пузырьков, и мачта нырнула вниз. Яхты больше не существовало.

Арчер смотрел на маленькое пятно выброшенных обломков — все, что от нее осталось. Он продолжал говорить, обращаясь не к нам, а к себе:

— Палуба отошла от корпуса. Мы качали воду от Шербура. Затем этот ублюдок Миллстоун приказал мне поставить большой парашют, потому что вы нас догоняли. Я посоветовал ему не быть дураком, но он сказал, что владелец — он. Благодарю Господа, что я успел парней у насосов поднять наверх и спустить плот. — Он засмеялся резким, лающим смехом. — Я вытащил плот, уже когда парус шел наверх.

— Успокойся, Арчер. Тебе нужно согреться, — сказал я и повел его по трапу. Я отдал штурвал Криспину и обратился к Брину: — Не могли бы вы на минуту спуститься вниз? Это не займет много времени.

Под палубой «Колдуна» обстановка напоминала парилку со сломанным отоплением. Команда «Кристалла» сидела завернувшись в одеяла и дрожала. Дайк раздавал кофе и ром.

«Колдун» накренился подо мной, потом качнулся и выпрямился. Парни на падубе вновь повели его под парусами. Было слышно, как Скотто все еще передавал сообщения на берег. Я подождал, пока он кончит. Затем прошел вперед и сел на пол каюты, опершись спиной на шпор.

 

Глава 28

— Что ж, — проговорил я. — Значит, конец. Почти два месяца назад кто-то испортил мою лодку «Эстет» и убил моего брата.

— О, ради Бога! — попытался остановить меня Миллстоун.

— Заткнись, — сказал я спокойно. — И слушай. Две лодки потерпели крушение, одна сгорела, и вот эту лодку тоже пытались покалечить перед гонкой. — Я поймал взгляд Миллстоуна. Он смотрел на меня, лицо — перекошено от гнева. — Трое умерли, кто не должен был умирать: мой брат Хьюго, Генри Чарлтон и этот несчастный чертов Гектор Поллит, который решил оседлать тигра.

Все сидели притихшие и смотрели на меня. На лицах команды застыло недоумение. Но Арчер знал, о чем речь, и Миллстоун с Форсайтом знали.

— Кто-то затеял борьбу со мной и с лодками, к которым я причастен, — продолжал я. — Сначала я думал, что цель этих действий — разорить меня, убедив всех, будто я не способен спроектировать лодку даже для плавания по озеру, разорить для того, чтобы Миллстоун мог купить мой дом. Затем я решил, что идея заключалась в другом: не допустить меня к соревнованиям на Кубок Капитана. Но, в конце концов, когда меня шарахнули по голове, а Эми Чарлтон попала в больницу, после того как кто-то вчера вечером разбил ей лицо...

— Что? — сказал Миллстоун. — Эми?

— Сломан нос. Сплющен. Могло быть и хуже, но случилось так, что я оказался рядом в самый решающий момент. Так что этому человеку пришлось удирать. Когда я увидел Эми, я наконец понял причину всех этих событий, которые, может быть, действительно начались с меня, с гонок и моего дома. Но теперь тот, кто это делал, работал исключительно на себя, и у него были личные причины, которые никто, кроме него, понять не может, потому что он сумасшедший, совершенно спятил. Посмотрите!

Джонни Форсайт вскочил.

— Эгаттер, — закричал он, — следовало убить тебя несколько лет назад!

Мне надолго запомнилось его лицо, зеленого цвета, безгубый рот, оскалившийся в ужасающей серповидной ухмылке. Он замахнулся. Я уклонился, но недостаточно быстро. Удар пришелся мне в плечо, и я упал на пол. Послышались крики, и запахло газом. Я увидел его ноги на лестнице трапа, потом он выскочил через люк наверх. Печка валялась на боку около меня.

— Выключите газ! — закричал я. Арчер живо перекрыл баллон. В этот момент я находился уже у трапа. На палубе слышались быстрые шаги. Я кинулся туда.

Там было очень светло. На мгновение яркий свет ослепил меня. Когда я вновь смог видеть, то заметил Скотто и Форсайта у подветренных лееров. Скотто вцепился в куртку Форсайта. Я видел, как кулак Форсайта ударил Скотто в живот. Его другая рука была заведена назад, готовая сломать Скотто шею. Времени на обдумывание не оставалось. Я врезал Форсайту как можно сильнее под коленку. Он обернулся — лицо выражало удивление. «Колдун» накренился, и Джонни пошатнулся. Бортовый леер попал ему под ноги, и Форсайт перекувырнулся через борт.

Над головой заревели и захлопали паруса, когда Криспин повернул круто к ветру. Голова Форсайта показалась из воды, затем исчезла. В пятидесяти футах, в стороне, западная часть Зубьев перемалывала волны. Голова опять вынырнула, поднялась на волне, и его глаза встретились с моими.

Он смотрел на меня. Зрачки глаз сделались огромными, почти закрыв белки. То, что происходило в его сознании, я понимал так ясно, словно видел камушки в прозрачной воде. Он сделал взмах в сторону лодки. Затем, кажется, передумал и остановился. А потом покачал головой и отвернулся.

Я потерял его, когда лодка вновь опустилась между гребнями. Я бросился к штурвалу. Большой палец потянулся к пусковой кнопке мотора. Чья-то рука схватила меня за запястье.

Это был Фрэнк Миллстоун.

— Так лучше, — сказал он.

— Лучше для кого? — спросил я и сильно отпихнул его. Но голова Джонни Форсайта виднелась уже маленьким черным пятнышком на волнах. Слишком далеко. Ему не добраться самому, если только мы не пойдем за ним. А я теперь знал, что по своей воле он не вернется.

Джонни Форсайт плыл к Зубьям.

Пока я размышлял, волна прошла под ним, и он исчез за ней. Потом поднялся на гребне, все еще плывя... В момент, когда он достиг высшей точки, волна обломилась и захватила его с собой: мелькнули руки и ноги. Затем волна пошла вверх, побелела и обрушилась на черные Зубья. Брызги от нее взлетели на пятьдесят футов, прежде чем ветер подхватил их и унес, превратив в тонкий сияющий туман.

* * *

Победу в гонке присудили нам. Неллиган участвовал в заседании Комитета яхт-клуба и слушал показания. После этого меня отпустили, и я побрел домой, потерянный, в мягком вечернем свете, который наполнял улицы Пултни. Салли ожидала меня, и Эд Бейс, и Скотто, и Джорджия. И сэр Алек Брин, и Арчер.

Арчер ловко протиснулся ко мне:

— Послушай, Чарли, нечего и говорить, что твой контракт теперь в полном порядке.

— Благодарю, — сказал я.

Он улыбнулся мне — светская улыбка, предназначенная для связей с общественностью, полная обаяния:

— Я помчусь, позже пришлю тебе бумагу.

— Прекрасно.

И он испарился, назад к своим коктейлям, и вежливым улыбкам, и уменью вовремя сказать нужное слово представителям прессы.

Мы пошли ко мне домой, и я притащил «Феймоуз Граус» к литому металлическому столику в саду. Дым от сигары Брина поднимался голубыми колечками к ласточкам, кричащим в густо-синем небе. Царило чувство великого покоя, тишины, без ожидания грозящих штормов.

— Ладно, — сказал сэр Алек. — А теперь рассказывайте.

— Это очень просто. Джонни Форсайт решил, что у меня слишком много работы, а у него слишком мало. Он вбил себе в голову, что если он разрушит мою репутацию, то сможет получить заказы, которые я потеряю.

— Вы думаете, что так бы и было?

— Нет. Но у него была хорошая голова. Недаром Арчер предложил ему сделать чертежи для круизной гоночной яхты. Это поощрило Джонни в его фантазиях.

— Начни с начала, — сказал Скотто. Он осушил стакан и вновь наполнил.

— Мне тоже, — попросила Джорджия и протянула свой стакан.

— Форсайт подменил болты на руле «Эстета». Это убило Хьюго и Генри, а также в значительной мере лишило меня заказов. Когда я пригласил вас всех на «Аэ», он не мог допустить, чтобы все его усилия пропали даром, поэтому попортил руль также и на этой яхте.

— Как? — спросил Брин.

— Очень изобретательно на сей раз. Джонни раньше работал у Хегарти и знал там одного парня по имени Ленни Деннис. Тот неудачно играл на скачках. Наш Джонни многое делал для Миллстоуна, как вам известно. Так вот, вскоре после аварии «Эстета» Миллстоун отправился в Ирландию на ежегодное собрание компании «Курран электрик», управляющим директором которой он является. Джонни поехал с ним, чтобы написать картину для холла этой компании. Находясь там, он подкупил Денниса и проинструктировал его, как отравить собаку на верфи Хегарти.

— Так вот откуда спящая собака! — сказал Эд Бейс. — Имеет ли этот Деннис отношение к поломке руля?

— Нет. Это сделал Форсайт. Вот здесь возникает Эми. Потому что у Эми была связь с Форсайтом...

— Наряду с другими связями, — уточнила Салли.

— Наряду, как ты сказала, с другими. В тот уик-энд мы были в Ирландии, Эми и Форсайт тоже находились там, остановившись в коттедже береговой охраны у самого берега Кросхевена. Форсайт разделался с рулем «Аэ» в четверг вечером. Предположительно Эми присоединилась к нему в пятницу. В субботу Эми обедала в Кинсейле с Гектором Подлитом, и пока они ели-пили, а после занимались кое-чем еще, Форсайт вернулся на верфь и заменил алюминиевые болты на сломанные титановые.

— И это должно было покончить с Чарли Эгаттером, проектировщиком яхт, — сказал Эд Бейс.

— Именно. Но теперь на сцене появляется Фрэнк Миллстоун. Фрэнк меня никогда не любил, и он помешался на желании заполучить мой дом. Может, и сейчас все еще хочет. Он решил, что мои рули ломаются, потому что они плохо спроектированы. Он напустил на меня Поллита, который уже был какое-то время его подручным писакой. Поначалу я думал, что, может быть, это Поллит или Фрэнк занимались рулями. Но затем пришел к выводу, что для Поллита это слишком смело, а для Франка — чересчур пошло и элементарно. Надо искать дальше. Затем сэр Алек предоставил нам «Колдуна». Когда мы вытащили «Эстета», я ночью пошел на верфь Спирмена, чтобы осмотреть яхту. Но, к несчастью, Джонни слышал, как я разговаривал с Чифи на барже о диверсии, и последовал за мной. К этому времени, я думаю, Поллит начал подозревать неладное. Но он боялся Форсайта. У Джонни барахлила машина, и он уговорил Поллита подождать на стоянке около марины, а сам в это время стукнул меня по голове и пустил в лодке по морю.

— Он, должно быть, просто сошел с ума, — сказал Скотто.

— Похоже. Ему втемяшилось в голову, что он постоянная жертва консервативных сил Пултни, моя в особенности. Он ненавидел Салли, ведь она общалась со мной, и меня, поскольку я, по его мнению, лишал его работы, и Эда Бейса, ибо он общался с нами обоими, и Эми, которая общалась с кем угодно, кто носил брюки. Поллит, проснувшись на следующее после событий в марине утро, понял, что стал участником покушения на убийство, а этого он вовсе не желал. Он немножко проволынил, набираясь храбрости, а затем пошел поговорить со мной, поскольку думал, что именно я нахожусь на борту «Колдуна» на верфи. Но там вместо меня был Скотто, который стукнул Поллита, думая, что он пришел испортить лодку. Форсайт, вероятно, страшно запугал Поллита, потому что когда я сказал, что видел его машину в ту ночь, когда меня „выкинули на лодке в море, он запаниковал и свалился с водосточной трубы.

Я глотнул виски. Вероятно, я должен был чувствовать усталость. Но я ощущал себя свободным. Брин посмотрел на кончик своей сигары и сказал:

— Продолжайте.

— Итак, к этому моменту Форсайт разошелся вовсю. Начал он с того, что, по его рассуждению, было похоже на небольшую диверсию, потом стукнул меня по голове и отправил в море, главный свидетель этого умер, и Форсайт, должно быть, решил, что теперь ему что угодно сойдет с рук. В то же самое время начал входить в раж и Миллстоун, поскольку я честно сказал ему, что думаю о его способах заставить меня продать дом. Форсайт знал, что Фрэнк ведет переговоры о покупке «Кристалла» у Эда Бейса. Форсайт работал на этой лодке и решил использовать совпадение интересов — своих и Фрэнка. Общим было желание полностью устранить Эгаттера от участия в гонках. И Форсайт стал посылать Эду крупные счета за починку яхты, а у тебя были трудности с их оплатой. Правильно?

— Правильно, — подтвердил Эд Бейс. — Маленький кровопийца. Он и лодке ничего хорошего не сделал.

— Итак, чтобы окончательно решить исход дела, Форсайт подкрадывается к дому Эда и поджигает индюшатники, так что ты, Эд, вынужден продать лодку Миллстоуну. Теперь Миллстоун участвует в гонке на «Кристалле», и все идет отлично. Миллстоуну так хочется оказаться первым, что он уже как будто чувствует вкус победы. Но на первой гонке мы их побили. Это раздражает Миллстоуна, и вы можете представить, что делается с Форсайтом. Не знаю, кому из них это пришло в голову, но они решили сломать что-нибудь на «Колдуне», который мы вынули из воды с погнутым баллером руля.

Я посмотрел на Брина, потом на Скотто. Его правое веко подозрительно дрогнуло, подмигнув.

— Форсайт одалживает машину у Арчера и перекручивает бакштаг. Но он сделал большую ошибку. Он знал от своего близкого приятеля Спирмена, что я поставил сигнализацию на «Колдуне». Чтобы отвлечь внимание, он поджигает «Наутилус». Я уверен, Миллстоун не подозревал, что Форсайт способен на что-либо подобное; в конце концов, он знал Джонни как человека, готового за деньги сделать любую работу, а не как конченого психопата. Но теперь, поскольку он оказался соучастником диверсии на «Колдуне», он уже не может выдать его, потому что боится, что тот проболтается. Поняв и это, Джонни ощутил себя окончательно непобедимым: ведь и в самом деле можно почувствовать себя могущественным в Пултни, если держишь на крючке самого Фрэнка Миллстоуна. И Форсайт отправился к Эми, чтобы наказать ее за распущенность. А затем к Салли, — отплатить за ее брак с одним Эгаттером и дружбу с другим. Там-то мы и устроили с ним дуэль на машинах. Вот такие дела. Об остальном вы знаете.

Последовало молчание. Затем Салли сказала робким голосом:

— Как ты все это выяснил?

— Всего лишь задавая вопросы. И последний — который все решил — вопрос был Невиллу Спирмену. Я не мог сообразить, зачем Джонни надо было поджигать «Наутилус» и одновременно ломать что-то на «Колдуне». Он ведь не знал, что мы установили на «Колдуне» сигнализацию. Это было известно только мне, Скотто, Спирмену и человеку, который эту систему устанавливал. Так вот, вчера утром, перед гонкой, я позвонил Невиллу, и он признался, что рассказал все Джонни. Не видел в этом ничего особенного, сказал он, Джонни — его правая рука, хороший партнер, почему бы не поделиться с товарищем.

Брин выпустил облако дыма.

— Мне кажется, вам очень повезло, — заметил он, — что руль «Колдуна» погнулся, в такой подходящий момент, я имею в виду. Послышался звон.

— А, черт! — ругнулся Скотто. — Я, кажется, разбил стакан.

— Я принесу другой, — сказал я и пошел в дом.

Когда я вернулся, они обсуждали Миллстоуна.

— Мы не можем его тронуть, — говорила Салли. — Это ужасно.

— Никоим образом, — сказал Брин. — Но сегодня должно было состояться собрание Комитета яхт-клуба Пултни, и думаю, что знаю, о чем они там говорили.

— Вот как? — удивился Бейс.

— Я это организовал через кое-каких знакомых и надежных парней, — признался Брин. Его пухлое лицо оставалось непроницаемым за клубами дыма. — Я сказал им, что сам видел, как Миллстоун помешал Чарли пойти за Форсайтом, чтобы помочь там, у скал. И я представил им... некоторую информацию о предыстории. — Он посмотрел на часы. — Почему бы нам немного не прогуляться?

Мы прошли по Кей-стрит мимо моей конторы и вышли на набережную. Выдался прекрасный вечер. Облака над Беггермен-Пойнт окрасились по краям золотом, и чайки кричали над яхтами в гавани.

Брин повернул налево к приземистому деревянному строению яхт-клуба. На балконе сидели люди и выпивали, ветерок утих до такой степени, что красный флаг Торгового флота на мачте едва шевелился. Высоко на утесе церковные часы пробили восемь. Красный «ягуар» проехал по набережной. За рулем, глядя прямо перед собой, сидел Фрэнк Миллстоун.

Он остановился у яхт-клуба и вошел туда. Я видел, как он толкнул внутреннюю стеклянную дверь и стоял в холле, разговаривая с кем-то, кого я не мог как следует разглядеть. Затем собеседник Франка удалился, и только тогда я вспомнил: это был секретарь клуба. Через несколько минут он вернулся; выглядел он теперь довольно мрачно и качал головой. Его голос был слышен на набережной.

— Вон, — почти кричал он, — или я вызову полицию. Кулаки Миллстоуна сжались. Он поднял руку. Но тотчас опамятовался, вышел, рванул дверцу «ягуара». Машина пронеслась мимо нас, направляясь на Фор-стрит.

— Хм, — сказал Брин. — Мои друзья предполагали, что нечто подобное может произойти. Изгнан Комитетом.

Я сел на тумбу. Салли посмотрела на меня, темные волосы обрамляли ее лицо, глаза были полны тайного удовлетворения. Она держала за руку Эда Бейса, как это и должно было быть. Я знал: она думает то же, что и я. Мы-то и гроша ломаного не дадим за яхт-клуб. Пултни был нашим домом, и это было все.

— Не хотите ли выпить в клубе? — спросил Брин.

— Нет, благодарю вас, — сказал я. — Пойдемте все в «Русалку», пиво там куда лучше.