Я прошел назад по причальной стенке. Деке и его компания шли из бара Перси.

— А вот и он! — закричал Деке. — Пожарная команда!

Они засмеялись. Но веселое выражение быстро сошло с лица Хелен, и под слоем косметики было видно, как она устала. Она сообщила:

— Деке дает прием.

Кожа под ее правым глазом задрожала, когда она попыталась подмигнуть мне.

— Да, — отозвался Деке. — Для всех яхтсменов. Отметим Кубок Марбеллы. Завтра вечером. Приводите свою команду. Поул приведет свою и мы посмотрим, кто вы такие и что вы можете. А теперь — пока!

Я видел, как они, смеясь, исчезли в толпе. Было уже поздно, я весь измазался в копоти и устал. Дрожа, я вернулся в бар Перси и попытался смыть копоть холодной водой над раковиной в туалете.

Когда я вышел из туалета, официантка сидела, опершись на бар. Она выглядела усталой, но приободрилась, увидев меня. Темненькая и вполне ничего себе, а под тенниской у нее было совсем немного одежды.

Я спросил: этот тип, похожий на боксера, он пришел задолго до нас?

— Джим? Пришел в девять, когда мы открылись. У нее был слабый шведский акцент.

— Он сидел здесь. Одно пиво. Никаких чаевых.

Официантка состроила гримаску.

— Он пришел с компанией?

Она пожала плечами, и тенниска сползла с одного ее плеча, но она не делала попыток вернуть ее на место.

— Хватит о нем. Он свинья. Не может держать свои грязные лапы при себе. Вы понимаете, что я имею в виду?

Я кивнул. Если он был здесь целый вечер, он не мог включить газ у Невиллов.

— Но сегодня он был явно болен.

— Болен?

— Понос. Долго сидел в туалете, — засмеялась она.

Я не засмеялся вместе с ней. Я пошел в туалет.

Окно выходило в узкий проход. Оно было достаточно большим, даже для Джима. На подоконнике краска была поцарапана, и виднелись явные следы того, что кто-то вылезал наружу.

— Эй, — сказала официантка, когда я вернулся, — мы закрываемся. — Хотите пойти куда-нибудь выпить?

У нее была обаятельная улыбка. Но я был вымотан. Сказав ей, что выпьем в следующий раз, я пошел к автомобилю.

Ночью мне снился огонь. А утром я себя чувствовал так, будто спал в микроволновой печи.

Я вылез из кровати и, завернувшись в простыню, чтобы не замерзнуть от холодной струи воздуха из кондиционера, подошел к зеркалу в ванной. То же самое лицо, только немного краснее, чем обычно, те же светлые всклокоченные спереди волосы, только вот темные круги под глазами. Я наскоро позавтракал — кофе, поджаренный хлеб и масло, — сел в автомобиль и направился к гавани Марбеллы.

Кто-то между двумя пальмами прямо перед спортивным клубом уже повесил плакат с надписью: «ПРИВЕТ КУБКУ МАРБЕЛЛЫ!» Здесь уже стоял автобус телевидения и толпилась кучка фотокорреспондентов. Их вспышки ослепили меня, когда я поднимался по лестнице в большую, заполненную людьми комнату на втором этаже. На возвышении в конце комнаты стояли трое солидных мужчин. Двоих из них я не знал. Зато третий был сам лорд Хонитон.

Он скользнул по мне своими янтарными глазами, и уголки его губ опустились вниз.

— Теперь все в сборе, — начал он холодным официальным тоном. — Я объясню правила. Для прессы и для шкиперов.

И объяснил. Все было то же самое, что и на Кубке Айсберга. Два буя на расстоянии мили, расположенные по направлению ветра. Предупредительная пушка за восемь минут до стартового выстрела. Два круга, а в полуфинале и финале три круговых гонки с зачетом по лучшему времени.

Судьи будут за кормой на моторных лодках. В случае протеста они на месте примут решение и тут же сообщат по радио, какие штрафные санкции решили применить. За небольшие нарушения назначается разворот на 270 градусов. В первый день гонки пройдут по формуле «один на один». Четверо лучших выходят в полуфинал. А те, кто будет иметь лучшие результаты в одной их трех гонок полуфинала, выходят в финал.

Я видел Поула в первых рядах слушателей. Он хмурился, и его кадык ходил вверх-вниз, когда он делал глотательные движения, на мой взгляд, что-то слишком часто. Он явно нервничал. Приятно было видеть его и Хонитона в одной комнате. Это вызвало у меня всплеск злости, и я все стал ясно понимать. Я должен сделать эту работу — выиграть гонку, если только не произойдет какого-нибудь несчастного случая.

После брифинга я прошел через толпу на огороженную лентой площадку в конце мола. Чарли и остальная команда уже ждали меня.

— Вот это да! — воскликнул Чарли. — Где это ты был?

— Ночная жизнь, — ответил я и спрыгнул в кокпит.

— Кто у нас первый?

— Джилкрайст.

Джилкрайст — австралийский гонщик, специальностью которого были соревнования в открытом море. Он был хорошим шкипером, но в агрессивных матчевых гонках «один на один» не имел опыта. Мы вышли на линию чуть впереди него.

— Немного помедленнее, — попросил я.

Чарли дал пару оборотов лебедки главного паруса, яхта накренилась белым пластиковым бортом, и за счет крена движущая сила паруса уменьшилась. Ход яхты тут же замедлился.

В полумиле слева по носу на волнах прыгал надувной буй, которому была придана форма бутылки из-под шампанского. В двухстах ярдах к востоку болталась вторая такая же. Это и были буи стартовой линии. Я чувствовал сухость во рту. С другой яхты, сузив глаза, за мной внимательно наблюдал Джилкрайст. Он неплохой парень, но сегодня мне надо было его победить.

Пушка выстрелила. Началось маневрирование.

У него была хорошая команда. Но Скотто, Нодди и Слайсер были лучше. За две минуты до стартовой пушки он лег на правый галс, перехватив наш ветер.

Я спокойно скомандовал:

— Стоп!

Нодди и Дайк выскочили наверх и развернули гик так, что он стал на девяносто градусов к продольной оси яхты. Парус захлопал под ветром. Яхта остановилась намертво.

— Вперед! — крикнул я.

Дальше все пошло в хорошем, нормальном ритме, как бывает, когда ты ведешь гонку по-настоящему хорошо. Скотто поставил дополнительный парус. Мы легли на левый борт. Лебедки работали, мы меняли галсы, а я ощутил чувство триумфа, когда увидел Джилкрайста. Его яхта была неподвижна. Стиснув зубы, он смотрел, как наш нос со скоростью семи узлов приближается к его яхте. На фордеке Нодди завопил:

— Право на борт!

Этим ходом мы лишили Джилкрайста пространства для маневра. Пот блестел на его лице, когда он выворачивал штурвал. Но у него ничего не получилось. А я лихо повернул к ветру и прошел у него за кормой. Наши леера прошли в двух дюймах от его кормы. Он должен был дать нам дорогу; и мы дружно закричали:

— Протест! — и быстро пошли вперед, украв у них ветер. Радио, потрещав, сообщило, что судейская бригада поддержала протест. Мы пересекли линию в ста ярдах впереди них и потом все время сохраняли лидерство.

Мы продолжили свой победный ритм. Следующий старт был против шведа Гулбрансона. Мы вышли на середину стартовой линии и перехватили его ветер, а он тщетно пытался выбраться из нашей ветровой тени. Потом был Ричи Баррет. Мы заставили его пересечь стартовую линию за десять секунд до выстрела стартовой пушки, и ему пришлось возвращаться и пересекать ее снова, что дало нам выигрыш в целую минуту.

Мы перекусили на борту и после обеда провели еще четыре гонки. И выиграли все четыре.

Когда я вышел на причальную стенку, то чувствовал себя так, будто был восьми футов ростом. Ко мне подошел журналист и сказал:

— Поздравляю вас!

Это был молодой шатен с вьющимися волосами.

— Я прежде никогда не видел, чтобы так управлялись с яхтой!

Я улыбнулся ему в ответ.

— А как там Поул Уэлш?

Он пожал плечами.

— Думаю, он тоже выиграл свои гонки, но не так, как вы.

Я сказал:

— Ну, наблюдайте. — И пошел вниз по молу к своему автомобилю.

Я ехал мимо кафе, расположенных на тротуарах, и мимо пыльных строительных площадок. Бар «Брик-а-Брак» был открыт, но посетителей там не было. Один только вид этого бара подействовал на меня угнетающе. Он напомнил мне Невиллов и портсигар Генри. Я нажал на тормоза, и машина с визгом остановилась. Майор Невилл сказал мне, что Генри заходил к ним через два дня после того, как этот Сквиль приносил бумаги. Как же тогда Сквиль мог взять портсигар у Невиллов? Кто-то говорил неправду, и я готов был биться об заклад, что это не майор Невилл. Я зашел в бар «Брик-а-Брак». Блондинка была за стойкой и по-прежнему вязала. Ее припухшие черные глаза смотрели с подозрением. Я спросил:

— Где Сквиль?

— Его нет.

— А где он живет?

Она пожала плечами:

— Не знаю.

Я достал из кармана шортов банкноту в пять тысяч песет и положил ее на стойку.

— Адрес.

Ее рука потянулась к деньгам. Я быстро накрыл банкноту ладонью.

Она сказала:

— Дом Гранада, 6038.

Когда я убрал руку, она быстро схватила деньги и засунула их за ворот своего грязного розового джемпера.

— Но его там нет. — Она ухмыльнулась, считая себя, наверное, очень умной.

— Где же он?

Она снова улыбнулась, не разжимая губ.

— Хватит денег. Теперь полиция.

Она задумалась на минуту и решила, что не хочет полиции.

— Он уехал в гости. — Ее голос звучал раздраженно. — Меня не взял, вот что.

— Куда?

— К мистеру Келльнеру, — сказала она с оттенком благоговения.

В отеле я ответил на два десятка телефонных звонков. Многим понравилась моя манера вести гонку в этот день. Я набрал Лондон. Голос на том конце провода ответил:

— "Гардиан".

— Мне нужен отдел новостей. Гарри Чейз.

Когда нас соединили, я спросил:

— Вы слышали когда-нибудь о Деке Келльнере?

— Келльнер, — повторил он низким хрипловатым голосом. Он был любителем специального пива «Карлсберг» и сигар «Том Тэмб». Я сказал ему, что я в Испании, и описал Деке.

— Это наверняка не настоящее имя. Я попробую спросить тут кое-кого.

Поблагодарив его, я повесил трубку.

Потом переоделся: черные брюки, туфли, голубая рубашка и легкий пиджак. В карманы брюк положил нож и маленький фонарик: на случай, если я встречусь с кем-нибудь из «Nuestra casa», то буду оснащен. Потом я направился в Клуб Акул в Пуэрто-Баньос, где назначил встречу своему экипажу.

Чарли и Скотто уже сидели за столиком. Я заказал пиво.

Скотто сказал:

— Какой-то бедняга сгорел вчера ночью.

— Я это видел.

Наступила тишина. Мы смотрели на выгоревший корпус «Буревестника», вытащенного на середину гавани. Дыра, где раньше был кокпит, выглядела как рана после вырванного зуба.

— Газ? — предположил Чарли.

— Скорее всего. — Я не хотел говорить об этом.

Чарли спросил:

— Когда мы должны быть на этом приеме?

— У нас есть еще час.

— Давайте посмотрим на кеч, который вы сюда пригнали.

Мы расплатились и прошли по причальной стенке за бар Перси и магазинчик, продающий бикини из змеиной кожи и прочую мелочь. «Альдебаран» стоял на причале в дальнем углу гавани у самого выхода в море.

— Боже, ну и развалина! — невольно вырвалось у Скотто.

* * *

Несмотря на свою показную заинтересованность в момент нашего прихода на «Альдебаране» Деке так больше и не подходил к яхте. Ее разгромленный трюм смотрел в небо как пустая бочка. Я сошел на палубу. Чарли и Скотто спустились вниз. Главный люк был открыт.

Я был не прав, полагая, что никто не приходил сюда. Палуба в трюме была разобрана и часть балласта убрана. Чарли прошел в трюм через салон, вытянул шею и сказал мне:

— Вам просто повезло, что остались живы.

Послышался окрик:

— Эй!

Я посмотрел в ту сторону, откуда он донесся. Ко мне шел маленький человек в комбинезоне. У него был значок, и он вопросительно повел головой в мою сторону. Я объяснил ему, что привел это судно в Марбеллу. И он тоже сказал, что мне повезло, что я остался в живых. Потом проводил нас к воротам порта.

— Вы говорили мне, что Деке купил эту вещь по фотографии? — спросил Чарли.

Я кивнул.

— Но ведь была проведена инспекция судна? Мне кажется, что ваш.

Поул Уэлш скорее всего имел разговор с этим инспектором. — Полагаю, Поул просто подкупил этого подонка, — сказал Скотто. — Деке должен выгнать его из Испании.

— Может быть, он так и сделает, — сказал Чарли. — Что-то Поул слишком тихо себя ведет.

— Ну, это еще вопрос, насколько тихо.

Спустилась ночь. Повсюду загорелись огни. Ужасные обгоревшие остатки яхты, отбуксированные за брекватер, растворились в наступившей тьме. Мы выпили еще, а через полчаса отправились на прием к Деке.

— Черт побери, — не удержался Скотто при входе во владения Деке, — кто-то здорово потратился на все это.

От ворот я видел автомобили, стоящие у массивной входной двери. Собак они, должно быть, заперли на вечер.

Я вылез из машины и попросил отогнать ее, а сам решил пройтись вокруг наружных стен. Было тепло. Я пошел в оливковую рощу, которая окружала дом. Мне нравилось здесь. Легкий бриз шелестел листьями олив. Это было похоже на рощу у дома, где прежде жили Невиллы. Поздние птицы пели в гуще листвы. Стена надежно отделяла резиденцию Деке от всего остального мира, который не слишком беспокоился о таких важных вещах, как деньги и собственность. Оливковая роща — это земля и отличная собственность. В конце рощи стена огибала скалу, стоящую над пляжем. Я спустился на пляж. Море вздыхало. Стена уходила влево. В ее середине была дверь, к которой вели ступеньки. Я подергал за ручку. Дверь была заперта.

Дальше шел забор соседнего владения. Он был усеян острыми шипами, и я не смог перелезть через него. Возвращался тем же путем, вдоль стены, по оливковой роще.

Дорога была плохая, и стало трудно различать ее в сгущающихся сумерках. Я внимательно смотрел под ноги. Возвращаясь и пройдя уже половину пути, я увидел у подножия стены какой-то предмет. Остановился, поднял его, осветил фонариком.

И застыл как вкопанный, затаив дыхание.

Это была маленькая коричневая бутылочка из пластика с наклейкой: «По одной таблетке три раза в день или по потребности. Коммодор Г. Макферлейн».

Бутылочка была пуста.

Я сунул ее в карман трясущейся рукой. Прямо надо мной на крышу стены пускалась красная черепичная крыша садового сарая. Садового сарая Деке.

Медленно я вышел из рощи и прошел в тяжелые чугунные ворота.