Глава 1

Все началось в один поганый вечер в одной поганой харчевне. Совпадение не случайно: когда карманы набиты дзангами, ты и место для отдыха можешь выбрать поприличней. Но мы с Глазом тогда уныло брели по длинной черной полосе в нашей жизни, неудача следовала за неудачей, и полутемная нора с низким потолком и вечно грязным полом вполне удовлетворяла нашим желаниям разбавить свою злость парой кувшинов мерзкого пойла.

Когда же мы увидели варвара, явно отягощенного излишним имуществом, мы сочли это подарком богов, посланным нам в утешение за все последние невзгоды. Я тогда и не подозревал, насколько странными бывают такие подарки…

Сунув руку в карман, я услышал тихий противный треск рвущихся ниток. Тринадцатый бог, да что ж за день сегодня такой?! Оно, конечно, прореха в кармане – невелика беда. Тем более, если в суть вещей смотреть, карман дырявей, чем у меня, еще поискать. Но когда неприятности следуют одна за другой, это начинает действовать на нервы даже такому спокойному типу, как я.

Хвала Скорпиону, пальцы холодный металл все-таки нащупали. Достал я серебряный дзанг, привычным движением погладил скорпиона на лице монеты, да как можно небрежнее Суслику кинул. О том, что этот дзанг у нас с Глазом последний, каждому встречному и поперечному знать вовсе не обязательно. У меня тоже своя гордость есть.

Суслику даже и говорить ничего не надо было – не первый год нас знает, но он все-таки в извечной своей педантичности уточнил:

– Вина и пива?

Я просто кивнул, Глаз же хмыкнул и смачно сплюнул на пол – у него настроение еще поганее моего было. Его единственный целый глаз принялся злобно зыркать по сторонам, выискивая потенциальные конфликты. В принципе, я ничего против не имел, паршивый день нужно хотя бы закончить весело, только надо ж сначала выпить. Тем более когда за следующую выпивку заплатить нечем.

Потому я крепко ладонь Глазу на плечо положил и дружелюбно Суслику улыбнулся.

– Конечно, вина и пива, Лярнец. – Суслик не любит, когда его Сусликом называют.

Хозяин харчевни еще постоял зачем-то, носом подергал, потом развернулся и от столика засеменил. Ну чисто суслик, чего он обижается…

– Лучше бы ты тоже вина себе взял, Бурдюк. – Это Глаз. Все не успокоится.

– Было бы тут вино приличное, может, и взял бы. – Я скорчил презрительную гримасу. – А уксус я с детства недолюбливаю.

– Как же, как же, – ядовито проблеял Глаз. – Ты ж у нас из высокородных.

Я глубоко вздохнул и чуть усилил нажим руки, которую с плеча своего лучшего друга не убирал.

– Есть немного, – признался я. – Только меня папаня всегда демократичности учил. Так что я могу не побрезговать и всякой безродной швали в рыло дать.

Глаз нервно моргнул. До него дошло, что в предстоящей драке может и не плечом к плечу ко мне стоять. А чем это обычно для него заканчивается, он помнил.

– Чего заводишься, Бурдюк? – избавляясь от моих дружеских объятий, сказал он. – Слова тебе не скажи.

Завожусь? Я пожал плечами. Меня заводят – это бывает иногда, но чтобы сам, такого не припомню.

– И все же пил бы ты поменьше пива, может, тебя и Бурдюком не звали бы.

Все-таки Глаз – не трус. Псих, неуч, скандалист и вообще иногда крайне неприятный тип – но не трус. Иначе я бы с ним и не водился. Впрочем, к намекам на несколько избыточную объемистость своей талии я привык и отношусь к ним попустительно. Глаз это знает.

Я с любовью погладил живот и мягко сказал:

– Может, я еще и похудею когда, может, нет – все во власти Скорпиона. А вот тебе от своего прозвища уже никуда не деться.

Кажется, на этот раз я слегка перегнул палку. Стоит признать, что обычно миролюбивый мой нрав не выдержал тягот и злоключений последних месяцев и дал сбой. Глаз выпрямился во весь рост, левое, здоровое веко его задергалось в тике, полускрытый за повязкой скорпион на лбу налился кровью. Губы побелели, значит, драка начнется куда раньше, чем я предполагал. Примета почти безошибочная. Жаль, пива хотелось…

А вот и еще примета – летящая мне в голову по широкой дуге скамья. Я же говорил, что Глаз – псих.

На реакцию я никогда не жаловался, потому и жив до сих пор.

Я вскинул руки. Постоянно таскать на себе бронзовые наручи тяжеловато, но я скорее продам последние штаны, чем эти милые безделушки. Незаменимые вещи при внезапно возникших неприятностях – а неприятности, как правило, именно внезапно и возникают.

Вот и сейчас они достойно встретили тяжеленную сосновую лавку – прибивал бы их Суслик к полу, что ли…

Все двенадцать богов благоволили ко мне в тот миг – я устоял на ногах. Иначе пришлось бы мне ох как тяжело; старейшего правила кулачных боев «лежачего не бьют» для Глаза не существовало. Но я устоял и, не дав приятелю опомниться, двинул его ногой в грудь, прямехонько между ребрами. Хорошо врезал, смачно. Роста мы с Глазом примерно одинакового, но вот в весе я преимущество имею, и не использовать его было бы глупо. Глаз шарахнулся спиной о стену, засипел и выронил скамейку.

Немногочисленные в этот час посетители харчевни с удовольствием наблюдали за бесплатным представлением. Наверное, кое-кто из них именно за этим к Суслику и наведывается. И, к слову, редко уходит домой неудовлетворенным.

Первый круг можно было считать завершившимся вничью – Глаз судорожно ловил ртом воздух, восстанавливая дыхание, я тряс руками, стараясь возвратить им чувствительность. Наручи наручами, но приложил меня Глаз здорово, так что кости захрустели.

Не берусь сказать, кто из нас пришел бы в себя первым. Опыт наших предыдущих стычек говорил в мою пользу, но, положа руку на сердце, и мне обычно изрядно доставалось. Однако в этот раз нам не дали довести бой до конца. Существовало совсем немного достаточно веских причин, способных помешать нашему развлечению, но сейчас в дверях возник тот, кого смело можно было такой причиной считать.

Варвары в наших краях вообще явление редкое. Несмотря на то что Земля скорпионов лежит, наверное, ближе других к местам обитания Непосвященных. Гостеприимством мы не славимся, чего тут скрывать. Мы и гостей из других земель не шибко-то привечаем, а о варварах и говорить нечего.

То, что новый посетитель Непосвященный, у него само собой на лбу было написано. Но даже нарисуй он на своем девственно чистом челе скорпиона или какой другой тотем, никого бы не обманул.

Одна одежда чего стоит. Срамота, смотреть противно. Что-то вроде серовато-белого мешка с прорезями для рук и головы. У нас среди мужчин только Девы похоже одеваются, да и то подол у них гораздо ниже, почти до земли. А тут – торчат мослы костлявые по самые колени. На ногах тоже что-то несусветное. Вместо обуви одни подошвы деревянные, длинными ремнями к голени примотанные. Забодай меня Телец, если бы я согласился в такой обувке по лужам пройтись.

На поясе – меч в кожаных ножнах. Опять же, что за меч – название одно. В четыре ладони длиной – кухонный ножик, а не меч. Я вспомнил длинные узкие мечи стражников-раков и невольно поморщился, так как наши с Глазом кишки чудом избежали близкого знакомства с этим оружием. Против него что мои наручи, что глазовский кистень – пустое место, если стражники дело свое знают. А они знали…

Ладно. Одежда, оружие, отсутствие тотемного знака… Да раздень человека догола и повяжи ему повязку на лоб – я Непосвященного сразу узнаю. Есть в них какая-то ущербность, коя и должна присутствовать у человека, не признающего очевидное. У кого-то это качество злость или раздражение вызывает, а у меня только жалость.

Однако и нормальных людей, и варваров можно разделить на две категории. Очень простые и достаточно универсальные, чтобы включить в себя всех. Бывают люди, с которых нечего взять, и люди, с которых взять есть что. К какой категории относился Непосвященный, – даже думать не приходилось. Во-первых, по холеному вытянутому лицу можно было видеть, что в свои четыре дюжины лет не знает человек, что такое тяжелая работа. Во-вторых, одежда. Мешок там или не мешок, а ткань-то хорошая, можно не щупать. Выделанная ладно и покрашенная ровно. Ну и, в-третьих, опять-таки меч. Не удивлюсь, если он стальным окажется, раз уж рукоятка из красного дерева сделана да резьбой тонкой украшена. Такие детали я всегда мигом подмечаю.

А на плече посетителя висела котомка, содержимое которой меня очень живо интересовало, за неимением в одежде варвара карманов. Так что веселье весельем, а работа прежде всего. Эта же мысль, как я понимаю, одновременно пришла и в то место, что Глаз называет своей головой. Он даже сделал мне какой-то невнятный жест, в котором я совершенно не нуждался.

Я перестал трясти руками, расплылся в самой дружелюбной улыбке и подошел к Глазу. По-дружески хлопнул его по спине, зная, что это снова собьет только-только восстановившееся дыхание.

– Прости, дружище, я, кажется, нечаянно тебя толкнул.

Прокашлявшись, Глаз тоже осклабился, обнажив пару дюжин мелких желтых зубов.

– Это целиком моя вина, друг, я был ужасно неуклюж.

При этих словах, произнесенных самым приторным тоном, эта скотина так стиснул мне руку в дружеском рукопожатии, что я едва сдержал стон. Быть может, нам еще предстоит довести до конца начатую дискуссию… Позже.

Зеваки вокруг постепенно понимали, что развлечение закончилось, едва начавшись, и возвращались к амфорам. Некоторые переключили внимание на вновь прибывшего, а кое-кто даже примерял к нему свои агрессивные взгляды. Вот развития именно этих поползновений мы с Глазом и стремились избежать. Варвар – наш.

Я сделал несколько шагов по направлению к нему, по дороге небрежно оттерев в сторону приземистого субъекта с лицом, напоминающим навозную кучу.

– Что же ты встал в дверях, чужеземец? Проходи, присядь, раздели с нами скромную трапезу и поведай о делах, что привели тебя в наши края.

Варвар окинул было взглядом несколько пустующих столиков, но предложение мое принял. Я ему, если честно, большого выбора не предоставил. Поддерживая за талию, вежливо, но твердо вел к Глазу, который скамейку уже успел подобрать и на место поставить. Вот только не улыбался бы он лучше. Даже мне он улыбкой своей гиену напоминает, а я-то его сколько лет знаю, попривык малость. Представляю, каково человеку неподготовленному.

Уселись мы, варвар рядом с Глазом, я на свое место – на другую скамью. Тут Суслик с нашим заказом приковылял. Сам тощий, ручки маленькие, как в них все умещается – в толк не возьму. Расставил на столе перед нами и амфору с вином, и два кувшина с пивом, и связку рыбки сушеной, и полоски подкопченного мяса, и финики…

Расставил – и не уходит. Стоит, сопит, с ноги на ногу переминается и на нас пристально смотрит. Я, впрочем, этот его взгляд правильно понял и даже плечами пожал обиженно.

– Лярнец, старина, ты же нас знаешь… – И тоже на него многозначительно посмотрел.

Суслик подумал, подумал – и восвояси вернулся. Зря он беспокоился, честное слово. Где ешь, там не гадишь – этого нехитрого принципа придерживаются все люди нашей с Глазом профессии, за исключением, может быть, самых пропащих. Харчевня Суслика – место нашего постоянного столования, почти дом, можно сказать. Мы тут и пошуметь можем, и посуду побить и даже мебель поломать. Как и любые посетители этого благословенного заведения. За все, что ломаем, кстати, всегда исправно платим при первой же возможности. Но карманы клиентам Суслика мы не чистим.

Зачем? Ведь клиент, покинувший заведение, перестает быть клиентом.

Теперь можно и пивка спокойно выпить. А под это дело и байки иноземные послушать, хотя плевать мне, конечно, на этого варвара с самого высокого утеса. Меня жажда мучила, и я проглотил полкувшина залпом, даже не почувствовав. Ну да, познакомиться-то все же следует.

– Позволю себе представиться, – говорю, – меня Бурдюком кличут, а это мой деловой партнер Глаз. Как твое имя, уважаемый?

Глаз хрюкнул потихоньку прямо в амфору, чуть вином не поперхнулся. Не то оттого, что я его деловым партнером окрестил, не то услышав «уважаемый» в адрес варвара. А вообще-то, по его словам, моя манера вести разговор с клиентами – я имею в виду наших клиентов – кажется ему забавной. Но тут я ничего поделать не могу. Ни с собой, получившим образование в академии самого Мирдграна Хромого, ни с выросшим в трущобах Глазом.

Сразу видно, что на Непосвященного наши имена впечатление произвели. Может, слышал их где раньше. Он пару раз беззвучно рот открыл, прежде чем наконец представился:

– Эписанф. Так меня зовут. – С акцентом говорит, но ничего, понять можно.

– Ну ты не расстраивайся, бывает, – успокоил я варвара. – Закажи себе лучше пива.

– Я… э… – Варвар похлопал выгоревшими ресницами. – Я закажу лучше вина.

– Ты сам выбрал. – Я с философским видом пожал плечами. – И тебе некого будет винить в этом безрассудстве. Су… То есть это… Лярнец! Вина нашему иноземному гостю!

Первый кувшин опустел, и я потянулся за рыбкой. Утолив первоначальную жажду, я уже смогу поцедить пиво не спеша, со вкусом, отдавая должное нехитрым закускам. Все равно варвар должен сделать и оплатить заказ, прежде чем мы с Глазом уговорим его покинуть это заведение. Иначе Суслик затаит на нас обиду. А обиженный Суслик гораздо неприятней не обиженного.

– Надеюсь, здесь принимают драхмы Андронии? – с легкой обеспокоенностью спросил варвар.

Я только улыбнулся такой наивности.

– Не знаю, где находится Андрония и что такое драхмы, но если в них есть медь, серебро или золото, то Суслик наложит на них свою маленькую лапку, можешь не сомневаться.

Хозяин харчевни, появившись с вином и закуской, не преминул засвидетельствовать правдивость моих слов. Проворно схватив протянутую варваром монету – странную, квадратную – он окинул ее быстрым взглядом, взвесил на ладони и даже на зуб пробовать не стал. После чего бесшумно удалился. Его постное сухое лицо не выразило никаких эмоций, но можно было смело биться об заклад, что серебра в этой самой драхме не меньше, чем в нашем дзанге. По крайней мере, не меньше.

Непосвященный сдачи требовать не стал. Может, цена была честной, а может, какие-то остатки благоразумия у него еще имелись. Надеюсь, этих остатков хватит еще на то, чтобы сегодня ночью, очнувшись в каком-нибудь переулке и обнаружив полное отсутствие имущества, варвар тихо и мирно отправился домой. В Андронию или куда там еще. Вряд ли ему суждено еще раз увидеть родной дом, если он возымеет глупость обратиться к местной страже…

Как видно, выпив, я подобрел еще больше обычного и в накатившем благодушии преисполнился к варвару неким подобием симпатии. Даже в том, как смело он пил мерзкое вино Суслика, я был склонен видеть не отсутствие вкуса, а умение вести себя в гостях.

Пил варвар быстро, наравне с Глазом, только Глазу-то эта амфора – что бегемоту комариный укус, а вот варвар быстро раскраснелся и молчаливость свою в первой же амфоре утопил. Причем был он, видать, глуховат от природы, потому говорить стал громко, так, что добрая половина посетителей его слышала.

Я, на пиве сосредоточившись, слова его по большей части мимо ушей пропускал. А вот Глаз поглумиться над людьми любит, а тут такая возможность… Слушал Глаз бредни варварские про их придуманных богов, про храмы с чудесами доморощенными и прочую ересь и делал вид, что жутко его это все захватывает. Поддакивал и о подробностях расспрашивал. Мне варвара даже жалко немного стало, так он все за чистую монету принимал и взирал на Глаза с этаким покровительственным поощрением.

Тут у нас синхронно выпивка к концу подошла. Можно, пожалуй, уже и закругляться… Только Глазу, как я понял, вожжа под хвост попала, захотелось продолжения пира. Причем сейчас, незамедлительно.

– Что, – говорит, – друг Эписанф, давай-ка я тебя теперь угощу.

Ну, это трюк старый…

– Нет, уважаемые. – Старый дурень крючок заглотил с ходу. – Позвольте мне оплатить следующий круг.

Глаз дальше выпендриваться не стал, руками развел, дескать, раз ты так решил…

– Только я бы, если это возможно, выпил на этот раз белого вина, – сказал варвар.

Не только Глаз, но еще несколько выпивох за соседними столиками грубо заржали. Даже я не удержался от снисходительной усмешки. Темные они люди, Непосвященные…

– Белый виноград не растет в Земле скорпионов, – мягко пояснил я.

– Ну и что? – не понял варвар. – А… в других землях?

Я тяжело вздохнул. Ну оно мне надо, скажите? Забодай Телец этого пьяницу Глаза… И все же я терпеливо принялся объяснять.

– Ты хотя бы приблизительно знаком с нашей географией, Эписанф?

– Я – действительный член географической академии Андронии, – гордо выпятил грудь варвар. Приятно, по крайней мере, что у Непосвященных тоже есть академии и что мне достался не самый тупой из этого странного племени.

– Ну так вот, – продолжил я. – Земля скорпионов находится на краю Земель Зодиака, с запада и юга мы соседей не имеем. На севере мы имеем несчастье граничить с дикарями-тельцами.

– Почему с дикарями? – наивно спросил варвар, и мне захотелось его убить.

– Задавай поменьше дурацких вопросов, может, проживешь чуть подольше, – прошипел я, но потом напомнил себе, с кем имею дело, и взял себя в руки. – Возможно, уважаемый, тебе достаточно будет знать, что эти уроды едят скорпионов?

Пальцы мои сами собой скрючились, а веко у Глаза опять задергалось. Менять надо тему…

– Едят скор… – Варвар поперхнулся. – Но почему?

– Потому что они дикари, что ж тут непонятного? – встрял в разговор Глаз.

– Да, да, я понял, – поспешно закивал Эписанф. – Но ведь они могли бы… хотя бы из добрососедских отношений…

– Эти дикари?! – Я воздел очи к потолку. – Да они делают это умышленно, как ты не понимаешь? Когда-нибудь им придется за это ответить.

– И чем раньше, тем лучше, – поддержал меня Глаз.

– Тельцы придумали оправдание своим гнусностям, будто мстят нам за наши одежды, – пояснил я.

– Ваши одежды… А… – Варвар остановился взглядом на моей жилетке и штанах. – Они из коровьей кожи, не так ли?

– Конечно, – фыркнул я.

Варвар какое-то время помолчал, словно бы борясь с самим собой. Потом он эту борьбу, судя по всему, проиграл.

– А разве вы не могли бы шить свою одежду, например, из овечь… нет, э… из лошадиной кожи? – спросил он.

– С какой это стати? – резонно спросил Глаз, и варвар не нашелся, что ответить.

– Ладно, с тельцами все понятно… причем давно, – снова заговорил я. – На востоке наши соседи – Земля водолеев. Нормальные в общем-то парни, только слегка чокнутые. Пьют исключительно воду и не допустят ни капли вина на своей территории.

– Ясно. Остаются весы, с которыми вы граничите на юго-востоке, – блеснул познаниями Эписанф.

– Правильно, остаются только весы. Вот ты сам и ответил, почему тебе в этой харчевне не подадут белого вина, – усмехнулся я.

Варвар только непонимающе заморгал уже немного слезящимися глазами. Пришлось прочитать небольшую лекцию по купеческой науке.

– Белое вино к нам может попасть лишь через Землю весов, и весы прекрасно об этом осведомлены. Поэтому на нашей Земле белого вина могут отведать только приближенные к Сыну Скорпиона и еще несколько самых богатых купцов. Хочешь выпить белого – дешевле пересечь одну-две границы… Впрочем мы в долгу не остаемся.

– Что ты имеешь в виду?

– Бронза, – пояснил я. – В Земле весов нет гор, нет шахт, следовательно – нет руды. Бронзу они могут купить только у нас, а тут уж мы сполна отыгрываемся за их жадность.

– Ага, – глубокомысленно заявил варвар. – Только у вас, значит. Стало быть, весам тоже не очень повезло с соседями?

– Видимо, так, – согласился я и внимательней посмотрел на варвара. На какой-то миг мне показалось, что он… Да нет, показалось, конечно.

– У нас в Андронии растет превосходный белый виноград, и из него делают самые разнообразные белые вина, – задумчиво проговорил варвар.

– Ты, уважаемый, прибыл к нам с торговой миссией? – сдерживая смех, спросил я.

Представить себе Скорпиона, торгующего с Непосвященными, было так же нелепо, как мужчину на троне Дочери Девы.

– Я? – прямо-таки взвился варвар. – Я, Эписанф Гисидский, академик шести академий в шести славнейших полисах?! Ни я, ни мой прадед, ни прадед моего прадеда не опускались до уровня торгашей! Моя миссия… Да если ты хочешь знать, достопочтенный Бурдюк, моя миссия настолько важна…

– Наверное, выучить таблицу умножения? – с простодушным видом предположил я. Уж очень забавно горячился этот «академик шести академий».

Варвар прожег меня взглядом. Потом принял горделивую, как ему казалось, позу.

– Сомневаюсь, что вам что-либо скажут мои слова, но я, к вашему сведению, собираюсь лично посмотреться в Зеркало богов!

– Мы будем пить вино или нет? – спросил Глаз, которому весь этот разговор уже успел наскучить.

– Заткнись, Глаз, – попросил я.

Тихо-тихо попросил, но Глаз мгновенно заткнулся. Кровь в моих висках стучала в бешеном ритме. Я огляделся по сторонам. Как же громко говорит этот проклятый варвар… Нет, кажется, никому, как и Глазу, нет никакого дела до слов варвара. Кроме меня, тут никто… Разве что, быть может, Суслик, но его поблизости не было.

– Повтори-ка еще раз, Эписанф, что ты собираешься делать. Хотя нет, – я даже заткнул варвару рот ладонью. – Пойдем лучше отсюда и поговорим в другом месте.

Летопись Милька

Что ни говорите, а человеческое любопытство не ведает границ. Оно из тех чувств, что могут быть сильней голода и возбудительней, чем любовь. Иной, кажется, легко пожертвует жизнью, может быть, даже своей, лишь бы вызнать, чем таким занимается сосед, оставаясь наедине с собой, или, например, что подавали в прошлый праздник на пиру у столичного магистрата. Очень многие, знаете ли, обожают совать нос в дела, которые их совершенно не касаются, путаясь при этом под ногами и превращая даже высочайшую трагедию человеческой жизни и смерти в шутовской балаган.

Так случилось с моим другом в тот памятный день, когда, совершив свой величайший подвиг, подвиг, который обессмертит его и мое имя, он едва не пал жертвой праздных зевак. Да-да, тот самый Гиеагр, победитель Тысячи дев, укротитель Хшотского Тигра, человек, убивший ужасное чудовище – Дарвадскую каракатицу, что позволило жителям Побережья после столетнего перерыва вновь пускаться в плавание по волнам Свинцового моря. Герой, чей божественный трезубец укротил кровожадных монстров реки Ольрок и чьи руки вознесли к небесам Жало над храмом Скорпиона. Этот отважнейший из людей едва не погиб по вине ничтожнейшего из смертных, сапожника Башама, из пригорода Арзакены, столицы Земли стрельцов.

Но обо всем по порядку…

Уф-ф, даже если бы Периниск, мой учитель, был доволен моим слогом, клянусь гребнем Солоры, коли я и дальше поведу рассказ с этакой помпой, то подохну от скуки раньше, чем великий герой Гиеагр прикончит меня «за лень и нераденье», как давеча обещался. Поэтому рассудим так: Периниск далеко, и самое большое, что он сумеет мне причинить, – раз-другой протянуть розгами за хромые периоды и дрянную аргументацию; мой же опасный путь – вот он, под ногами, и завтра, быть может, я погибну в когтях неведомого чудовища, или паду от варварских стрел, или загнусь от тоски, выслушивая сердечные излияния моего друга, подобного бессмертным Гиеагра… Так спрашивается, при таком раскладе ради чего я стану терзать себя соблюдением правил риторики, столь милых моему далекому учителю? Вполне возможно, что эти мои папирусы не увидит никто и никогда, что они сгинут вместе с нами там, куда мы держим теперь свой путь. Быть может, я и вовсе не стал бы возиться с ними и вести летопись великих и безумных подвигов, совершаемых на Востоке моим спутником, но… но, великие боги, я все-таки надеюсь вернуться живым из этого погибельного путешествия. А раз я надеюсь вернуться, то надеюсь и получить свою долю той великой, той бессмертной, той сияющей славы, которой давно уже покрыл свое имя мой бесстрашный товарищ и которой, если на то будет воля богов, он добудет еще в тысячу крат против того, что имеет теперь.

Ну вот, я опять заговорил как этот напыщенный пустозвон, старикашка Периниск, да благословят боги его ученость и его страсть держать в услужении хорошеньких рабынь, и да спалят они всепожирающим небесным огнем его розги. Хорошо, пусть. Может и не так плохо, если в рассказ об этом дуболоме, моем друге, – вкрадется несколько выспренних фраз, в конце концов, деяния мужа, подобного ему, стоят того, чтобы хоть немного постараться, повествуя о них.

Итак, мы въехали в Землю стрельцов в восьмой день от летнего солнцестояния, по Ржаному тракту, через убогую приграничную деревушку. По бокам дороги нас встретили пять или шесть столбов, на которых висели высушенные солнцем трупы женщин-изменниц, казненных по местному обычаю. Восточные варвары необычайно твердо придерживаются своих суеверий и за отступничество карают жестоко и с изуверской изобретательностью; здешние, например, привязывают несчастных к столбам вдоль дороги, и каждый прохожий обязан пульнуть в жертву из небольшого церемониального лука стрелой с жалом, смазанным причиняющим невыносимые страдания ядом. Бедняги висят так по нескольку суток кряду, терпя запредельные муки. Этот жуткий обычай – главная причина, почему в Земле стрельцов не строят домов с окнами, выходящими на улицу: вопли истязаемых мешают спать по ночам.

Мы въехали в деревушку через распахнутые настежь ворота, сколоченные из тощих узловатых стволов. До этого мы четыре дня тащились по проклятым желто-серым горам, прокаленным солнцем, как печь для обжига амфор, и иссушенным, как трупы отступниц, которых варвары Водолеева озера казнят, приковывая на солнцепеке на верхушках скал. Когда мы достигли страны стрельцов, мне казалось, что весь мир состоит из одних только гор, бесконечных гор, из их однообразных бескрайних верблюжьих горбов.

Конь Гиеагра, Пламеник, понуро плелся впереди, везя на себе героя, его нехитрую амуницию и два переметных бурдюка, один из которых когда-то был полон водой, другой – овсом. Я тащился позади в повозке, запряженной парой мулов – пегим и каурым. Пегому я дал имя Мудрец, ибо он был работящ и нестроптив, а каурому – Подлец, ибо характером он был полной противоположностью Мудрецу, к тому же третьего дня цапнул меня за плечо. Из того, что можно съесть и выпить людям или животным, в повозке нашей имелось немного полбы, полмешка овса, амфора недурного винца, приберегаемая моим другом для какого-то одному ему ведомого особого случая, высохшая головка сыра, твердая, как лоб самого богоравного Гиеагра, и немного хлеба. Все остальное пространство занимали блюда, фиалы, нагрудники, шлемы, треножники, кратеры, кувшины, сбруя, щиты, мечи, кинжалы, поножи, копья… В дальнем углу, завернутые в шкуры, медвяно позвякивали горшочки, доверху наполненные местными чудными монетами. Все это было лишь малой толикой той добычи, которую Гиеагр, подвизаясь в бранном деле, обильно собрал с варварских земель.

За повозкой на почтительном расстоянии тянулась длинная вереница любопытствующих варваров. Кто пешком, кто верхом, кто в колеснице, кто в паланкине – эти бездельники следовали за нами день за днем, парасанг за парасангом, будто стая мух, в жаркий день преследующая вола. Иногда ветер доносил до нас звуки их языка, грубого, как ослиный рев; время от времени к процессии приставали новички из селений, которые мы проходили, и каждый из них считал своим долгом подскакать к нам вплотную и пялиться в упор, будто разглядывая диковинных тварей в зверинце. Всех их привлекала великая слава героя, самые стойкие из них следовали за нами чуть ли не с того дня, как Гиеагр впервые объявился в этих богами проклятых землях.

Могут спросить: как случилось, как получилось, что при такой внушительной «свите» герой и его слуга путешествовали едва ли не впроголодь и имели великую нужду в питье? Что ответить на это? Виной всему – невежество, варварская грубость туземцев и их остервенелая преданность своим племенным божкам.

– Перестань таращиться на мумии и раздобудь воды, – вот были первые слова Гиеагра, едва мы миновали ворота. Я действительно не мог оторвать взгляд от мертвецов – уж больно они были страшны; хоть большинство стрел давно уж выпало из их тел, они все равно напоминали ужасные чучела дикобразов.

Услышав приказание, я остановил мулов и спрыгнул с повозки. Впереди, в ущелье, будто зажатая меж облезлых горбов давно издохшего чудовища, ютилась деревушка. Дома, сложенные из обломков скал и крытые соломой, подозрительно таращились узкими вертикальными провалами окон, будто прорубленных в камне топором. Двери были закрыты, в такую жару это единственный способ сохранить в доме хотя бы видимость прохлады.

Налюбовавшись деревней, я перевел взгляд на горные склоны. Где-то там, среди этих угрюмо-одинаковых бурых громадин, должно быть, журчит ручеек или даже целая речка, сбегающая с белых снежных вершин далеко-далеко отсюда. По другому и быть не может, иначе не стояла бы тут эта деревня. Надо только приглядеться получше, найти сочную зеленую полоску среди этого знойного царства, приметить блеск водяных струй, срывающихся вниз с обрыва, или увидеть, над каким местом вьются горные птахи, охотящиеся на мошкару… Но нет, ничего подобного я не увидел – лишь бесконечные каменные изломы, покрытые жухлой травой да затеняемые пыльными кронами полумертвых деревьев.

– Пойду в деревню, – обернулся я к Гиеагру.

– Давно пора, – сказал он. – Возьми денег, за так у этой деревенщины воды не добыть.

– Ясное дело, – сказал я, возвращаясь к повозке.

В полусотне шагов за ней увидел нашу варварскую «свиту». Голова процессии теснилась в воротах, хвост же исчезал где-то за поворотом дороги. Дикари пялились на нас все с той же смесью любопытства, высокомерия, ненависти и страха; окажись на месте Гиеагра герой пожиже, они давно бы уж сняли с него кожу тонкими полосками, как это делается в Земле рыб. Что ж, пусть мой друг не самого легкого нрава, я все равно вознесу богам молитву за его здоровье.

– Ну что ты возишься? – рявкнул в нетерпении Гиеагр.

Не отвечая, я зачерпнул горсть монет из первого попавшегося горшка, взял два пустых кожаных бурдюка и направился к ближайшему дому.

– И узнай, далеко ли еще до столицы? – крикнул он мне вслед.

Дверь в хижину оказалась куда толще, чем можно было бы предположить. Я скривился, потирая ушибленный кулак. Внутри не раздалось ни звука. Тогда я подобрал камень и постучал им, но ответа снова не последовало. Пойдя на крайнюю невежливость, я приложил дверь подошвой сандалии, и опять безрезультатно.

Я осмотрелся. Неподалеку в пыли возились куры; на прислоненной к стене мотыге была свежая земля (значит, есть где-то поблизости поле, а стало быть, и вода!); откуда-то из-за дома вдруг донеслось козье меканье…

– Эй! – заорал я, вновь принявшись молотить кулаком в дверь. – Я знаю, что вы дома! Послушайте, я всего лишь хочу купить пару бурдюков воды. Или вина. Я заплачу!

Для верности я как следует встряхнул монеты. Клянусь богами, звон услышал бы и мертвый. Но мне не открыли.

Я направился к соседнему дому. Та же история. Снаружи – грохот, крики, звон монет, внутри же – мертвая тишина, хотя можно было поставить годовое жалованье против корки хлеба: хозяева сидели в своих хибарах, может быть, даже таращились на меня через эти вот узкие окна, и просто-напросто не желали открывать.

Удача улыбнулась мне только у пятой хижины, стоявшей поодаль от других. Едва я постучал, дверь отворилась с душераздирающим скрипом, и из тьмы на порог вдруг выкатилось что-то круглое и лохматое. В первое мгновение я отшатнулся, приняв существо за волка или собаку, но внезапно из спутанных лохм высунулась человеческая рука, сжимающая суковатую палку. Приглядевшись внимательней, я окончательно убедился, что передо мной не животное, а человек, старый горбун, замотанный в шкуры и с таким волосатым лицом, что на фоне шкур его сразу и не разглядеть.

– Шта нада? – прошамкал он.

– Водицы бы, почтенный старец… – ответил я, радуясь тому, что горбун разговаривает не на каком-нибудь жутком местном диалекте, а на общем для восточных варваров языке, который за время скитаний мы с Гиеагром освоили в совершенстве. – Сколько домов обошел, никто не хочет открывать.

– Шта вам открывать, прощелыгам чужеродным, – беззлобно проговорил старик.

Я пропустил его слова мимо ушей: за время путешествия и не такого наслушался здесь. Пусть деревенщина мелет что хочет, лишь бы дал воды. Сложив по местному обычаю руки на животе, я взмолился:

– К твоим стопам припадаю, благородный старец, наполни наши бурдюки водой, не дай погибнуть путникам.

– Водифа-то денех штоит, – прошамкал старикашка. – У наш водиша о-ох како дорогонькая…

Он вытянул руку ладонью вверх, я молча положил на нее монету. Неуловимое движение – и монета исчезла среди шкур, а передо мной снова появилась его заскорузлая лапа: клади, мол, не жадничай. Тяжело вздохнув, я отсчитал еще четыре дзанга. Не то чтобы мне было жалко хозяйских денег, нет, у Гиеагра они водились в изобилии, просто ведь должен же я был что-то оставить и себе!

– Что же, почтеннейший, где вода? – спросил я, видя, что мохнатый горбун не спешит отрабатывать полученную плату.

– Вона там, – он протянул руку с клюкой, – за деревней.

Повернув голову в том направлении, я увидел, что за краем деревни земля как будто обрывалась вниз, и там, похоже, тянулась лощина, совершенно незаметная с дороги, да и отсюда не видная, если не знать, куда смотреть. Должно быть, там тек ручей: если приглядеться, можно увидеть узкую полоску сочной зелени по самому краю лощины. В душе у меня заворочалась злоба. Ах ты ж старый шут, провел! Ну да ничего, теперь и я пошучу.

Вновь оборотившись к старикашке, я продемонстрировал еще две монеты.

– Благодарю, почтенный старец, – я придал голосу столько простодушия, что, пожалуй, сошел бы за еще большую деревенщину, чем горбатый пройдоха. – Но не сделаешь ли ты еще одно доброе дело и не соблаговолишь ли рассказать, далеко ли отсюда до столицы и какой дорогой туда лучше ехать?

Неотрывно глядя на деньги, старик поведал все, что мне было нужно. До столицы день пути, дорога отсюда одна, попасть в город можно только засветло, после заката ворота запирают. Выложив это все, он протянул костлявую лапу за «заслуженной» платой, и вот тут-то я показал ему, что тоже не дурак повеселиться: спрятав деньги в кошель, развернулся и потопал в сторону лощины.

Старик оказался упрямцем. Он увязался за мной и всю дорогу клянчил свои две монеты, перемежая нытье отборными проклятиями. По дну лощины и впрямь бежал ручей, неширокий, но для деревушки воды в нем было предостаточно. Склон был обрывист, неподалеку я увидел вырубленные в камне крутые ступени и по ним спустился к весело журчащему потоку. Старик остался наверху и кричал мне что-то, а потом исчез.

Ах, как приятно в знойный день очутиться в тенистой низинке у весело журчащего ручья. От непривычной прохлады я разомлел, ноги мои подогнулись сами собой, и я опустился на камень у самой кромки воды. Холодные струи захлестывали мои сандалии, нежили истомленные жарой ступни, ветерок трепал пропитанную потом тунику, изгоняя даже самые воспоминания о царящем наверху пекле. Над головой шелестело листвой деревце, росшее у края обрыва и даже, кажется, чуть ли не из самой его каменной стены. На другом берегу волновалась под ветром зеленая стена тростника. В одном месте большой участок тростника был аккуратно срезан почти под корень – я видел правильный квадрат из торчащих из земли стеблей, каждый не более трех ладоней в высоту.

Меня так разморило от всей этой идиллии, что в первую минуту я даже не мог вспомнить, зачем явился сюда – просто сидел, вдыхая полной грудью ароматный воздух и радуясь тому, что злое солнце не сверлит мою многострадальную макушку.

Но каким бы прекрасным ни было это место, вскоре я все же вспомнил о своих обязанностях. Наклонившись к воде, быстро наполнил оба бурдюка и уже собирался тронуться в обратный путь, как вдруг что-то плеснуло буквально в шаге от меня. «Рыба!» – пронеслось в голове, но, повернувшись, я увидел торчащую из воды тростинку с оперенным концом. До моего сознания еще не дошел смысл этой находки, как – вжик! – что-то царапнуло меня по плечу.

Стрела! Подняв взгляд, я увидел наверху какое-то движение, кто-то копошился там, на краю, но разглядеть подробно не было возможности – мешала крона того самого деревца.

Вжик! Вжик!

Испуганно пискнув, я метнулся под стену. Великие боги, они палят в меня из луков! Если б не деревце, меня давно превратили бы в большую подушку для булавок, ведь это стрельцы – говорят, они рождаются с луком в руке!

Едва я укрылся, наверху загомонили. Громче всех был слышен голос неблагодарного старикашки, его выкрики касались двух тем: моей смерти и моей матери. Остальные соглашались с ним во всем, и этих остальных по голосам я насчитал не меньше полудюжины. Ничто для великого героя вроде Гиеагра и целое войско – для простого парня вроде меня. Поэтому, хоть самолюбие мое и было уязвлено до крайности, я решил пойти на переговоры.

– Эй! – заорал я, едва высунувшись из своего убежища. – Что я вам сделал?!

Ответом мне был дружный залп из пяти или шести луков и поток отборных проклятий. Потом я услышал дробный стук, будто где-то неподалеку осыпались мелкие камушки. «Лестница! – мелькнула тотчас догадка. – Они спускаются по лестнице!»

И верно, чуть отойдя от стены и оставаясь под прикрытием древесной кроны, я увидел двух парней, осторожно спускавшихся по каменным ступенькам. Обрыв был высок, локтей в сорок, лестница довольно крута, так что этим следовало быть крайне осторожными, тем более что у каждого из них за спиной висели лук и полный колчан стрел.

Тем не менее спускались они резво – сказывалась многолетняя привычка. Я глазом не успел моргнуть, а они уже были почти на середине пути. От одного взгляда на их луки, сделанные из рогов горного козла, мне стало дурно и тело начало болеть так, будто его уже истыкали стрелами.

«Ну уж нет, – решил я, – просто так я вам не дамся!»

Пошарив взглядом под ногами, я поднял с земли два камня, юркнул за дерево и прокричал:

– Эй, вы, двое! Убирайтесь! Вам же хуже будет!

Все, чего я добился, – пара коротких злобных взглядов и град стрел сквозь крону: должно быть, били на голос.

– Я предупредил! – крикнул я.

Сделав шаг вперед, с таким расчетом, чтобы оставаться под спасительным деревом, я прицелился нижнему в плечо и метнул камень. Пусть у меня нелады с риторикой, пусть флейта в моих губах хрипит, как удавленная овца, зато я первейший в нашем городе метатель камней, и мало кто припомнит состязания, в которых я не взял бы приза. Если я прицелился в плечо, я в плечо и попаду. Варвар вскрикнул, пошатнулся, но сумел удержать равновесие. Я и не хотел сбивать его, все еще надеясь на мирный исход дела. Несколько мгновений двое оставались в неподвижности, сыпля проклятиями и посылая мне свои самые свирепые взгляды, а потом нижний, кривясь от боли, вдруг сдернул с плеча лук и потянулся за стрелой. Я обмер. С его позиции здесь, на берегу, я был как на ладони – дерево не спасло бы меня, ствол его был слишком тонок, чтобы полностью закрыть человека, к тому же изгибался так, что и не подладишься; и под стену было не сбежать – там, где стоял лучник, каменная лестница выдавалась уступом вперед, так что стена прекрасно простреливалась на много шагов вдаль. Видимо, стрелец оценил мое положение так же, во всяком случае он гаденько ухмыльнулся и наложил стрелу на лук. Больше я не мешкал: короткий размах – и мой камень ударил стрелка между глаз. Лук и стрела полетели вниз. Несколько мгновений парень судорожно поводил руками, будто нащупывал что-то в пустоте, потом вдруг завалился на бок и вниз головой рухнул на камни у подножия лестницы.

Наверху раздался всеобщий горестный вопль, кто-то завыл, громко, протяжно, отчаянно. Видя страшную судьбу товарища, второй схватился было за лук, но тотчас передумал и с козьим проворством устремился вверх.

Я получил короткую передышку. Что делать? Куда бежать? Перепрыгнуть ручей, юркнуть в тростник? Даже если варвары не успеют истыкать стрелами мою спину, пока я буду находиться на открытом месте, куда двигаться дальше? Я в минуту заблужусь, в то время как варвары знают здесь каждый камень и скоро меня схватят. К тому же утекать за ручей, значит, удаляться от Гиеагра, от моей единственной надежды на спасение.

Уж если бежать, то попытаться под прикрытием обрыва продвинуться вперед или назад вдоль ручья и поискать другой подъем. Но и этот план не сулил ничего хорошего все по той же причине: проклятая деревенщина знает эти места как свои пять пальцев, меня просто подстерегут и в лучшем случае убьют сразу, а в худшем – привяжут к столбу и нашпигуют отравленными стрелами, как тех несчастных женщин. Интересно, что я сделал этим изуверам? Ведь не мог же мерзкий старикашка до такой степени взбелениться из-за двух монет, чтобы натравить на меня всех этих голоштанных мотыжников! Или мог? Да мало ли что мог наплести своим соплеменникам этот горбатый шут, да проклянут его боги!

«Нет, нет, я увлекся, – подумал я. – Надо искать выход».

Последнее, что пришло мне в голову, – остаться на месте и, запасшись камнями, сторожить единственный известный мне спуск и дожидаться прихода Гиеагра. Ведь должен же когда-нибудь славный герой хватиться своего единственного друга и пуститься на поиски! Если, конечно, богоравный не дрыхнет сейчас под моей телегой, отогнав ее на обочину. Да, Гиеагр мог позволить себе подобную беспечность: за год скитаний по варварским землям он снискал столь громкую славу, что ни один самый отчаянный головорез не решится напасть на него даже спящего.

«Все равно останусь здесь», – решил я. Если же варвары, спустившись в другом месте, нападут с флангов, просто удеру в заросли тростника. О том, что будет, если они вздумают окружить меня со всех сторон, я предпочитал не думать.

 

Глава 2

Я отложил свитки в сторону, непроизвольно улыбаясь. Да, Мильк – мастер по части умения влипнуть в историю. За то недолгое время, что мы провели вместе, я успел в этом убедиться. Даже в том случае, когда неприятности накрывали с головой нас всех и отличиться в этом плане было нелегко, парнишка ухитрялся раздобыть для себя самые «вкусные» кусочки, вызывая то искреннее сочувствие, то не менее искренний смех. Думаю, и во всю эту большую историю он угодил благодаря своему таланту.

Ну а я? Я, всегда отличающийся степенностью и осмотрительностью, как оказался там же? Наверное, не бывает крысы, которую невозможно поймать. Надо просто не жалеть сыра…

Мирдгран, обучавший меня наукам в годы моего безбедного отрочества, был колченог от рождения. И за то, что не пришлось ему всю жизнь валяться в грязи, выпрашивая подаяние, он должен благодарить две вещи. Дзанги своего папаши, которых у того было побольше, чем у среднего обывателя, и свою собственную башку, в которую Скорпион в виде компенсации за уродство вложил ума втрое от обычного.

Уже в возрасте двух дюжин лет Мирдгран основал свою академию, а к тому времени как мой предок привел сопливого отпрыска в эту академию она уже имела заслуженную славу лучшей во всей Земле скорпионов.

Многому научил меня мой учитель. За умение читать звезды или отличить золото от рыжей обманки я и сейчас готов склонить перед ним голову. Другие знания – как, например, правила поведения за столом Сына Скорпиона или иных владетелей – выглядели сейчас злой насмешкой над моей непутевой судьбой.

Но еще одно важное понимание сумел вдолбить Мирдгран в головы избранных своих учеников. О том, что есть знания опасные. Знания, которыми не должны владеть слишком многие. Знания, которые надлежит беречь от друзей почти так же ревностно, как и от врагов.

И вот приходит варвар, с грехом пополам говорящий на настоящем языке, и заявляет, что желает посмотреться в Зеркало богов. А про Зеркало богов я даже папаше своему, вольному купцу Эрвигу Красному ни словом не обмолвился. Чего уж удивляться, что для Глаза да прочей бражной компании, собирающейся у Суслика, эти слова пустым звуком оказались?

Нет, если раньше я собирался отпустить варвара с чистой совестью, не отягощенной никаким имуществом, на все четыре стороны, и даже Глаза намеревался от смертоубийства отговорить, то теперь понял: варвару дальнейшая жизнь противопоказана. Не положено ему знать такое, что не должен знать простой честный скорпион или, скажем, водолей.

Только теперь меня больше, чем все его серебряные драхмы, интересовало, что же он такое знает, почему так уверенно о Зеркале богов говорит. О нем Мирдгран как о легенде рассказывал, хотя и не исключал, что оно и вправду где-то есть, только простым смертным найти его не суждено. И оно к лучшему, наверное…

Потому что человек, посмотревшийся в это Зеркало, мог увидеть себя таким, каким ему хотелось. И не просто увидеть… Одно дело, когда дряхлый старец отошел бы от Зеркала крепким юнцом, а нищий бродяга – богатым купцом. Людям свойственно желать многого. Людям свойственно желать разного. Кто-то увидит себя властным правителем, кто-то беспощадным разбойником, а кто-то и вовсе равным богам…

Потому и надежно укрыли двенадцать богов свое Зеркало от смертных – хотя по легенде спрятано оно было в Землях Зодиака. Потому и не стоило знать невежественной и грубой толпе о самом существовании Зеркала. И без того на протяжении многих поколений то один, то другой посвящали свои жизни поискам этого чуда. Едва ли хоть кто-нибудь из них добился успеха.

И вот варвар… Впрочем, это я уже говорил.

Не понравилась мне уверенность в его голосе. Он не искать Зеркало собирался, а запросто так в него посмотреться. Словно кто-то из дюжины сам к нему спустился и пальцем место на карте показал.

Кто его знает, может, сумасшедший просто… Только мне так не показалось. Чудаковатый на вид – это да, но мозги у него не набекрень, видал я в своей жизни полоумных.

И еще. Слаб человек, слаб… И я слаб. Я, конечно, понимал, что мой долг сделать так, чтобы как можно меньше народа про Зеркало богов знало. Только что хотите со мной делайте – до мути в глазах хотелось мне выпытать, где это Зеркало находится.

Так что, если варвар мне по доброй воле все, что знает, расскажет, – хорошо, умрет быстро и легко, я человек не жестокий. Мучить людей, пусть даже и Непосвященных, мне никакого удовольствия не доставляет. И если все же придется, я потом долго у Скорпиона буду прощения просить. Он ведь тоже жесток только по необходимости.

Глаз ничего не понимал, но шел рядом молча, ни о чем не спрашивал и не возмущался по поводу прерванной попойки. Не в том дело, что он мне так вот беспрекословно подчиняется – ничуть не бывало. Просто чутье у него звериное. Вмиг понял – так надо, я знаю, что делаю, и мешать мне нельзя. С его любопытством тоже придется что-то делать… И дай мне Скорпион шанс обойтись без крайних мер. Но это потом.

Ум у Глаза примитивный, но цепкий. Что такое Зеркало богов, он не знает, но он это услышал. И что меня именно эти слова встряхнули, догадался. Так что пусть уж варвар при Глазе рассказывает. В конце концов, может, смогу объяснить старому другу необходимость забыть то, о чем помнить не стоит… На все воля Скорпиона.

Куда мы идем, кстати? Хороший вопрос, если учесть, что оба моих спутника безмолвно следуют за мной. А я задумался. То есть так много думал о Зеркале богов, что в голове для мыслей о конечном пункте нашего маленького путешествия места совсем не осталось. А между тем до городской стены уже совсем недалече. Ничего в этом странного, конечно, нет, такой это городок – Хроквер, куда ни пойди, через полчаса в городскую стену упрешься. Кроме тех мест, конечно, где эта стена разрушена на радость людям моей профессии.

Что ж, чем дальше от людей, тем лучше. Говорят, что у стен есть уши, надеюсь, к городским стенам это не относится. Если у этого жалкого сооружения и имелись когда-либо уши, то давно уже забились пылью и заросли мхом.

Поговорим здесь. Не свой же дом пытками да смертоубийством осквернять.

– Присаживайся, Эписанф, – говорю.

И сам пример показываю, усаживаясь на травке. Беззаботно так, словно мы на пикник сюда выбрались. Варвар долго себя упрашивать не заставил. Сел в шаге от меня, руки за спину заведя и в землю уперев. И, сволочь, спокойный такой, что меня аж злость взяла. Либо он глупее, чем я о нем подумал, либо совсем ничего о скорпионах не знает, либо… Не знаю, что «либо». И это меня беспокоит. Не люблю, когда чего-то не понимаю. Не чувствую контроля над ситуацией. Может, варвар на ножик свой рассчитывает? Мнит себя мастером боя, а нас с Глазом за дурачков безоружных принимает?

Не знаю. Телосложения Непосвященный не богатырского, худой, костлявый. Жилистый Глаз на его фоне толстяком кажется. Возраст опять же такой, когда немногие верный глаз да твердую руку сохраняют.

Нет, чувствую, не в том дело. На что рассчитывает варвар, не знаю, но не на силу, это точно. Тем более смотрит на меня, а на Глаза, который за его спиной устроился, никакого внимания не обращает. Пора расспросы начинать, а то я совсем себя этими терзаниями замучаю. Может, вскорости все и прояснится…

– Скажи мне, Эписанф, я не ослышался? – спрашиваю. Хотя знаю, что не ослышался, но надо же с чего-то разговор начать.

– Если ты думаешь, что ослышался, Бурдюк, могу повторить. Я собираюсь посмотреться в Зеркало богов, – говорит варвар.

Громко так говорит, сожри его Рыба. Вот пень глухой, я аж передернулся нервно и по сторонам заозирался. Само собой, поблизости никого не было, до ближайшей хижины шагов двести, но если так орать…

Остается благодарить двенадцать богов, что солнце за горизонтом уже скрылось и на город опустились густые фиолетовые сумерки. Ночь темной будет, луна нынче застенчива, как невеста в Земле стрельцов, – только узкий краешек миру показывает. Никто, конечно, каким-то варваром особо интересоваться не будет, но так оно все же спокойнее.

– Повторил. Молодец, – сказал я. – А теперь будь так добр, расскажи мне все подробно. И я буду благодарен тебе, если ты сможешь говорить чуть тише.

– Настолько благодарен, что оставишь в живых? – усмехнулся варвар. На самом деле не так громко.

Я испытал какое-то странное удовлетворение. Правильно мне казалось, что варвар не глуп. Но вопросов, конечно, меньше не стало.

– Нет, Эписанф, не настолько, – честно и почти с сожалением сказал я. – Ты же понимаешь…

– Понимаю. – Варвар закивал головой. – Я не ошибся в тебе, Бурдюк, ты действительно образованный человек. По глазам видно.

Он, значит, понимает. Почему же я тогда ничего не понимаю? Ведь по моим глазам видно, что я человек образованный. Может, это варвар во мне ошибся, и я глупее, чем кажусь?

– Давай попробуем разобраться, – как можно спокойней сказал я. – Ты не проговорился про Зеркало богов, ты заговорил о нем умышленно?

– Совершенно умышленно.

– И для этого разговора тебе нужен был человек образованный? – продолжаю расспрашивать, к пониманию ни на ладонь не приблизившись.

– Конечно! – говорит варвар. Опять громче, мерзавец. – Я мог бы кричать о Зеркале каждому встречному на улице, но что толку?

– Ага. – Качаю головой. – И в поисках образованного человека ты зашел в харчевню Суслика?

Варвар сарказм оценил, посмеялся немного и, хвала Скорпиону, не очень громко.

– В харчевню я зашел в поисках вина и пищи, Бурдюк. В первую очередь. То, что среди его посетителей нашелся человек, знающий, что такое Зеркало богов, – просто счастливый случай.

– Счастливый? – Я свое удивление скрывать больше не мог.

– Счастливый, – подтвердил варвар. – В противном случае мне пришлось бы потратить много времени, втолковывая кому-либо из людей одного с вами ремесла понятие о Зеркале.

– Что ты имеешь в виду, варвар? – впервые вступил в разговор Глаз.

Я немного посочувствовал ему. Если я ничего не понимал, то он, думается, понимал и того меньше. А меньше, чем ничего, – это очень мало.

– Э-э… – Эписанф пошевелил в воздухе костлявыми пальцами. – Я имею в виду людей, способных на активные действия, но не связанных государственной службой.

Я захохотал. Ну нравится мне варвар, ничего не могу с собой поделать.

– Тебя не пугает, что такой человек не посчитает нужным оставлять тебя в живых, получив все необходимые знания?

– Я рассчитываю только на то, Бурдюк, что ты – как и любой другой на твоем месте – не станешь меня убивать, пока не получишь именно все знания.

– В этом можешь не сомневаться, – хохотнул я еще раз. – Только пусть от меня отвернется Скорпион, если я понимаю, что ты от этого выиграешь.

– Может быть, жизнь? – Варвар подмигнул мне. – Я уверен, что, когда ты все узнаешь, Бурдюк, ты поймешь, что от меня живого будет гораздо больше пользы, чем от мертвого.

– Честное слово, Эписанф, я хотел бы надеяться на это, – сказал я без всякой, впрочем, надежды.

И все-таки… Все-таки в неверном свете тоненькой лунной полоски лицо варвара оставалось спокойным.

– Все это очень интересно, наверное, – нервно сказал Глаз, встав на ноги. – Но, может быть, кто-нибудь из вас наконец объяснит мне, что это за Зеркало богов? Надоело, знаете ли, хлопать ушами, не имея представления, о чем идет речь.

Эписанф посмотрел на меня. Я подумал и пожал плечами.

– Это всего лишь легенда, Глаз. По крайней мере, я так всегда считал… – И я вкратце пересказал другу то, что когда-то услышал от своего учителя. Много времени это не заняло.

Глаз стал задумчив. Я бы тоже на его месте задумался.

– Мне кажется, наш новый знакомый сможет рассказать нам больше, – заключил я. – Но еще раньше я хотел бы услышать, откуда он вообще узнал о Зеркале.

– Как тебе будет угодно, друг мой, – любезно согласился Эписанф. – Мой родной город находится не так уж далеко от этих мест… Ближе, чем отсюда до Земли рыб, например. Однако, если смотреть шире, между нашими народами почти непреодолимая пропасть.

– Вот что я называю «начать издалека», – проворчал я.

– Ты куда-то торопишься, Бурдюк? – с легкой насмешкой спросил Эписанф.

Я посмотрел на небо, на котором уже начали проявляться первые звезды. Ночи сейчас короткие, но все равно, до рассвета времени еще предостаточно.

– Да нет в общем-то. Рассказывай, как тебе удобно.

– Благодарю. Я знаю, что вы называете нас варварами и Непосвященными… хотя кое-кого из моих земляков это жутко оскорбило бы. Однако в моем народе репутация людей Зодиака ничуть не выше. Надеюсь, это вас не обидит слишком сильно. – Я только усмехнулся, Глаз фыркнул. А варвар продолжал: – Так бывает, когда люди даже не пытаются понять друг друга… Но не буду отвлекаться. У меня есть друг… Вернее, был друг, он умер. Он был образованным человеком, хотя и не посвятил, подобно мне, жизнь познанию мудрости. Друг мой владел неплохой библиотекой, доставшейся ему от отца. Надо сказать, что Талимет – так звали друга – не думал ничего скрывать от меня и частенько хвастался тем или иным редким манускриптом. Однако были в его коллекции свитки, которые он мне никогда не показывал. Я думаю, просто потому, что не придавал им значения, считая их неспособными привлечь мое внимание.

На горе Талимета и, как выяснилось, на мою удачу, сына у него не было. Достойная жена его принесла четырех дочерей, прежде чем несчастный Талимет смирился с волей богов. А может, просто истратил всю свою мужскую силу… Поэтому после его смерти все свитки перешли ко мне как к самому близкому человеку, способному понять их ценность. И я действительно понял, найдя там старинные папирусы, написанные на языке людей Зодиака.

– Где эти папирусы? – жадно спросил я.

– У меня дома, разумеется, – ответил варвар.

– Почему же ты не взял их с собой? – схватив его за грудки, воскликнул я. Мне хорошо была известна цена, которую можно выручить за древние свитки… Даже если не принимать во внимание легенду о Зеркале.

– Возможно, ты сам сможешь ответить на свой вопрос, Бурдюк? – не без сарказма сказал Эписанф. – Впрочем, могу поклясться именем своего отца, я готов отдать все эти свитки тебе… после того, как мы закончим наше дело.

– Какое дело? – спросил я, начиная постепенно догадываться, что имеет в виду Непосвященный.

– Я скоро перейду к этому. Пока же замечу, что у тебя появилась первая причина оставить меня пока в живых.

– Недостаточно веская, – пробурчал я.

– Возможно, – не стал спорить Эписанф. – Замечу только, что это причина первая, но отнюдь не последняя. Но позволь мне продолжить. Моих знаний вашего языка в ту пору хватило только на то, чтобы распознать его на этих свитках, но не прочесть их. Я ведь никогда специально не учил язык восточных варваров…

– Кого? – взревел Глаз, делая шаг по направлению к Эписанфу.

– Успокойся, Глаз. – Я, потянувшись вперед, легонько оттолкнул его рукой. – Что за дело тебе, как нас называют Непосвященные?

– Приношу свои извинения, – смущенно пробормотал варвар. – Я всегда немного увлекаюсь, когда начинаю что-то рассказывать.

– Постарайся на этот раз увлекаться не так сильно, – посоветовал я. Уверенности в том, что сумею удержать Глаза снова, у меня не было.

Эписанф немного нервно сглотнул и продолжил:

– Любопытство захватило меня, и я принялся спешно изучать ваш богатейший язык. – Быстрый взгляд в сторону все еще стоящего рядом Глаза. – Вообще-то боги наградили меня почти выдающейся способностью к языкам. Но дело осложнялось скудостью материала и отсутствием наставника. Тем не менее, как вы можете заметить, мои усилия увенчались успехом. И я прочел свитки. – Эписанф сделал торжественную паузу. Будь она еще чуть длиннее, у меня самого возникло бы желание проломить эту ученую башку. На его счастье, варвар заговорил снова: – Я оказался в высшей степени заинтригованным. Знаешь, Бурдюк, мне в своей жизни пришлось прочесть множество легенд, и я знаю, что не всем из них можно верить – хотя бы потому, что зачастую они противоречат одна другой. Но что-то в этих свитках убедило меня в их правдивости.

– Ближе к делу, Эписанф, – поторопил я. В горле у меня пересохло.

– Я уже в непосредственной близости, – успокоил меня варвар. – Итак, Зеркало действительно принадлежало богам Зодиака. Принадлежало с незапамятных времен, и в летописи не говорилось о том, кто и когда его создал. Думаю, без Девы тут не обошлось…

– Поосторожней с предположениями, – на всякий случай предостерег я.

– Хорошо, – быстро согласился Эписанф. – Если бы в зеркало посмотрелся смертный, его желания действительно исполнились бы. Не те, что на поверхности, а внутренние, самые сокровенные и потаенные. Долгое время для богов это было просто зеркало…

– Почему? – спросил Глаз.

– Полагаю, потому что они – боги, – ответил за варвара я. – Их сокровенные желания совпадают с действительностью.

– Конечно, – поддержал меня Эписанф. – Чего желать богам? Возможно, зеркало служило вспомогательным инструментом для разных мелочей. Прическу там поправить, усы подкрутить…

– Эписанф! – рявкнул я. – Еще немного, и я расколю твою голову на две половины, так как сочту, что любые изменения ей только на пользу.

– Так вот, я говорю, что долгое время для богов Зеркало было простым зеркалом – хотя и более красивым, чем все зеркала, когда-либо увиденные людьми. Из чистейшего серебра, украшенное самоцветами…

По-моему, я услышал, как с подбородка Глаза закапала слюна.

– Но вот что-то изменилось в размеренной жизни богов. – На этом месте Эписанф внезапно запнулся и почесал в затылке. – Мне сейчас придется отвлечься и рассказать кое-что такое, что вам может не понравиться.

– Спасибо, что предупредил, – проворчал я.

– Не могли бы вы отойти на несколько шагов… И не мог бы ты, Бурдюк, крепко взять своего товарища за руки?

Глаз засмеялся оскорбительным смехом, я покачал головой.

– Нет, Эписанф. Боюсь, что это слишком простая уловка, чтобы мы в нее попались. У меня нет желания давать тебе такой удобный шанс улизнуть.

– Бессмертные боги! – взревел варвар. – Вложите в голову этого человека хоть каплю рассудка! Скажи, Бурдюк, зачем я приехал в Землю скорпионов? Зачем искал людей, подобных вам? Зачем покорно шел с вами в это безлюдное место? Чтобы потом улизнуть?

Что ни говори, логика в словах варвара присутствовала. Все свои действия до сих пор он совершал абсолютно добровольно, если не сказать – охотно, мне ни разу не пришлось ни в малейшей степени принуждать его. Если он сейчас сбежит, во всем этом будет очень мало смысла.

– Давай будем считать, что ты убедил меня, варвар, – неохотно признал я. – Я буду чувствовать себя глупо, но послушаю тебя. Хочу только сказать, что если ты попробуешь все-таки…

– Да, да, да! – раздраженно закричал Эписанф. – Если я все-таки, то ты убьешь меня гораздо больнее. Сделай же, как я прошу.

– Отойдем, Глаз, – сказал я.

– Ты веришь этому варвару? – неуверенно спросил он.

– Давай попробуем на этот раз поверить. Пока он не докажет, что мы сделали это напрасно.

– Боюсь, у него это получится, – пробурчал себе под нос Глаз, но вслед за мной сделал четыре шага в сторону.

Я встал позади него и обхватил руками его грудь. Эписанф тоже встал. Его силуэт четко выделялся на фоне света лунного серпа. Ногой я осторожно нащупал обломок стены величиной чуть побольше кулака. Нет, варвару не убежать в любом случае.

Испытывать наше терпение молчанием он на этот раз не стал.

– Я всего второй день на Земле скорпионов, но уже три или четыре раза слышал ругательство «тринадцатый бог»…

– Могу сказать, что ты выбирал дурные компании, – посетовал я. – Такие слова не стоит произносить вслух. Даже людям Зодиака. А уж варварам и подавно. Но ты напрасно боялся, что мы немедленно кинемся убивать тебя, услышав эти слова…

– Я только начал, – оборвал меня Эписанф. – Вы никогда не задумывались, что означают эти слова? Откуда они пошли?

– Что тут задумываться, – хмыкнул Глаз. – Богов двенадцать, значит, когда ты говоришь о тринадцатом, ты богохульствуешь.

– Н-да, – проговорил варвар. – Зайдем с другого конца. Бурдюк, ты учился читать звезды?

– Было дело, – не стал спорить я.

– Тогда ты можешь сказать, дома каких созвездий посещает Солнце?

– Для этого не надо учиться в академии. – Я засмеялся. – Спроси у любого ребенка нищего, который только-только научился говорить, и он ответит, что Солнце гостит в двенадцати зодиакальных созвездиях.

– Бурдюк, ты крепко держишь своего друга? – неожиданно спросил Эписанф.

– Ага, – подтвердил я, понадежнее перехватывая руки.

– Их тринадцать, – совсем тихо сказал варвар.

На его счастье, Глаз не сразу понял, что Эписанф имел в виду.

– Чего тринадцать? – довольно тупо спросил он.

– Созвездий, в которых гостит Солнце.

Возможно, это и хорошо, что я был сосредоточен на удержании рвавшегося из моих объятий Глаза. Иначе разорвал бы варвара на части самолично. Есть вещи, с которыми не шутят. Даже пьяный разбойник, потерявший счет отнятым жизням, не посмеет сказать такое в Землях Зодиака.

Варвар отбежал чуть подальше и кричал оттуда:

– Ты же образованный человек, Бурдюк, ты ведь можешь проверить. Почему, почему, провались я в тартарары, никто из вас не удосужился проверить? Что за коллективная слепота?

– Так, – сказал я, – давай успокоимся, Глаз. Убить мы его всегда успеем.

– Хочу сейчас! – тоном капризного ребенка выкрикнул мой нервный друг.

Эписанф сделал еще пару шагов назад.

– Сейчас неинтересно, – увещевал я Глаза. – К такому важному делу надо как следует подготовиться. Обещаю, я оставлю тебе основную часть работы.

– Спасибо, друг, – проникновенно сказал Глаз, прекращая вырываться.

– Ты говоришь чушь, варвар, – обратился я к Эписанфу. – Зодиакальных созвездий двенадцать, и мне не раз приходилось убеждаться в этом.

– Вот как… – Голос варвара звучал озадаченно. – И в какой же дом входит Солнце после Скорпиона?

– Ты еще на Скорпиона!.. – еще раз рванулся из моих рук Глаз. Но уже без прежней мощи.

– В дом Стрельца, естественно, – сказал я.

– После Скорпиона Солнце заходит в дом Змееносца! – прокричал Эписанф. – И только потом в дом Стрельца. Я, кажется, понял, в чем дело. Вы просто исказили очертания созвездий…

– Так, может, это вы исказили очертания созвездий? – саркастически спросил я, почти полностью успокаиваясь.

– Сомневаюсь, друг мой, сомневаюсь. По крайней мере, и вы раньше делили небо так же! И вы насчитывали тринадцать Зодиакальных созвездий! Тринадцатый бог – это Змееносец! Его изгнали из сонма богов Зодиака и прокляли! Его имя вырвали из людской памяти! И это связано с Зеркалом богов! Обо всем этом я прочитал в тех свитках!

Все это Эписанф выпалил на одном дыхании, боясь быть прерванным. Но мы молчали, не зная, что сказать.

– Где эти свитки?! – остервенело прорычал я наконец.

– У меня дома! Я ведь уже говорил!

– Почему ты не принес их сюда?

– Разговор пошел по второму кругу, Бурдюк, – неожиданно спокойно сказал варвар. – Давай уже сядем и поговорим. Ты ведь хочешь услышать о Зеркале богов?

– Ты как, Глаз? – неуверенно спросил я.

– В норме. – Его ответ меня немного удивил. – Знаешь… я хочу послушать.

Мы снова уселись на траве. Только держались теперь настороженно. Я жалел, что наступившая темнота не дает мне возможности увидеть выражение лица варвара. Да и Глаза, пожалуй.

– Было тринадцать богов и тринадцать Земель. И боги жили в мире, и никто из них не пытался стать выше остальных. До определенного времени. Пока Змееносец не решил стать главным богом Зодиака. В этом ему должно было помочь Зеркало, но его планам не суждено было сбыться. Двенадцать остальных богов разгневались. Бессмертного бога нельзя убить, поэтому Змееносцу выжгли глаза, чтобы он никогда не смог больше посмотреться в Зеркало, связали и бросили в море. Людей-змееносцев изгнали с их Земли, а саму Землю поделили между остальными людьми Зодиака. Тогда огромная Змея – верный страж Змееносца – выкрала Зеркало у богов и укрыла его в ожидании возвращения своего господина там, где поселились змееносцы после изгнания.

– Там – это где? – спросил я, ежась от неприятного предчувствия.

– Ты ведь догадался, Бурдюк, – сказал Эписанф.

– Нет! – застонал я, хватаясь за голову.

– Да, – с каким-то мрачным удовольствием сказал варвар. – В Проклятых Землях.

Летопись Милька

Наверху что-то затевалось. Что именно – я не имел ни малейшего представления. Все скрывала крона дерева, под которым я притаился. Я вздрагивал от всякого звука, готовый в любую секунду драпануть в тростники. Внезапно боковым зрением я уловил какое-то движение у ручья, да так и застыл, в полной уверенности, что проклятые туземцы взяли в кольцо и вот-вот мое молодое тело изуродуют наконечники их безжалостных стрел. Клянусь, это мгновение ужаса стоило мне нескольких лет жизни! Как я удержался на месте – ведомо только богам; наверное, я так перетрусил, что попросту отнялись ноги. Но когда я все же осмелился повернуть голову, то увидал не злобных варваров, а ее, прелестную Фаэниру, шагавшую ко мне по глади ручья.

О, она была прекрасна! Золотые локоны струились по плечам, огромные зеленые глаза лучились нежностью, пунцовые губы заставляли сердце пускаться в бешеный галоп; изящные складки полупрозрачной столы, подхваченной тоненьким пояском, выдавали всю прелесть ее божественной фигуры, и клянусь, даже обнаженная она не была бы столь прекрасна!

Вот такова была Фаэнира, дочь Карканаика, и, пожалуй, Гиеагр мог бы считать себя счастливейшим из смертных, обладая ею, не будь Фаэнира уже больше года мертва. Мертва, как камень, как те утыканные стрелами мумии, что попались нам на дороге. С ее смерти и началось наше безумное путешествие, и, когда придет время, я поведаю эту печальную историю.

Да, Фаэнира была мертва, была призраком, бестелесной тенью, фантомом, обманкой, мороком, увлекавшим великого героя, а вслед за ним и меня, все дальше и дальше вглубь этих диких земель. И все же ее появление обрадовало меня. Обычно она являлась в самый трудный момент, чтобы вытащить нас из передряг, в которые мы попадали с тем же непреложным постоянством, с каким день сменяется ночью, лето – зимой, а везение – полосой неудач. Правда, ее появление несло и другой знак – приближение беды, куда более ужасной, чем те затруднения, что одолевали нас в данный момент. Если мы спасались от побивания камнями, то оказывались нос к носу с меднокожим чудовищем, если и чудовище удавалось одолеть, нас заносило в самое сердце провинции, где свирепствовала чума, когда же и чумы мы избежали благополучно, нам приходилось под страхом смерти останавливать полчища саранчи… Одним словом, появление Фаэниры знаменовало для нас лишь надежду на то, что, возможно, мы выдюжим в малой беде, чтобы после сгинуть в большой.

«Но это пусть, пусть, – подумал я, – пусть будущее грозит неисчислимыми страданиями, до них еще надо дожить. Даже если наша участь – путешествие от беды к беде, от катастрофы к катастрофе, главное, что мы живы, а стало быть, у нас всегда остается хоть один шанс, хотя бы тень возможности вырваться из порочного круга и приобщиться к радостям, что доступны в этом мире лишь тем, кто двигается и дышит».

Итак, мне явилась Фаэнира. Пройдя по глади ручья, она остановилась подле меня. Я улыбнулся… вернее сказать – попытался улыбнуться. Не то чтобы я боялся ее… то есть не так… в нынешней ее ипостаси я боялся ее чуть меньше, чем тех, наверху, а стало быть, применительно к ситуации, испытывал к ней почти дружеские чувства. В ответ на улыбку Фаэнира наклонила голову набок; послушные движению, ее волосы заструились льняным водопадом, открыв левое ухо. Я вздрогнул, огромных усилий мне стоило сделать вид, будто ничего не случилось, не отвести глаз, не скорчить гримасу: вместо уха я увидел черный провал в обугленном черепе и шматки обгорелого мяса, чудом державшиеся на левой скуле.

Так прошло несколько мучительных тошнотворных мгновений, затем Фаэнира тряхнула волосами, и жуткое видение исчезло: она снова стала той дивной красавицей, какой я встретил ее когда-то.

Наверху закричали – торжествующий вопль разнесся далеко окрест, вспугнув из тростников стайку крошечных птах. В ответ я скривил губы в презрительной усмешке, мол, надо же, как быстро соображает деревенщина: не прошло и часа, а они уже выдумали, как меня изловить. Фаэниру происходящее никак не задело, она продолжала все так же неподвижно стоять, глядя не то на меня, не то сквозь меня. Несмотря на многочисленные примеры, свидетельствующие об обратном, зачастую мне казалось, что она не видит и не слышит ничего из того, что творится вокруг. Как будто существовала в совершенно другом мире, и он, ее мир, мир призраков, соприкасался с нашим так хитро и замысловато, что она могла лишь догадываться о нашем существовании, предполагать о нем по каким-то косвенным признакам. Так мертвецки пьяный человек, заметив, что прохожие стали слишком уж часто его толкать, и пинать, и наступать на него, может сделать вывод, например, о приближении бури.

Варварские глотки вновь разразились криками и воем, и я вдруг обнаружил, что колени мои мелко-мелко дрожат. Бросив умоляющий взгляд на Фаэниру и отчаянно надеясь, что в эту минуту ее призрачный мир не так уж далек от нашего, я проговорил:

– Зови Гиеагра! Слышишь? Он там, на дороге, в повозке. Дрыхнет, наверное. Разбуди его! Поняла?

Никакого ответа, ни даже намека на то, что мои слова услышаны и поняты. Она по-прежнему смотрела в никуда. В отчаянии я протянул руку, чтобы тронуть ее, похлопать по плечу, как-то расшевелить…

И тут наверху поднялся невообразимый гам: вопли, улюлюканье, лязг металла, топот, стоны. Неужели Гиеагр вспомнил обо мне? Или кровожадные дикари готовят против меня очередную каверзу? Не слишком ли много шума из-за одного человека, который даже не претендует на звание героя? Позабыв обо всем на свете, я стоял, вытянув шею и вслушиваясь в звуки переполоха над моей головой.

Вдруг слух мой уловил звуки, несшиеся совсем с другой стороны: треск тростника, плеск воды… Круто развернувшись, я увидел, что на берег ручья высыпала целая ватага варваров. Они стояли стеной, ощетинившись оружием, будто вышли против огромного войска, а не против юнца, вооруженного лишь кулаками. Узрев их, я едва не обмочился и, сказать по правде, вздумай они все разом двинуться на меня, умер бы от страха раньше, чем острия их дротов и стрел успели бы попортить мою шкуру.

На душе сделалось холодно и тоскливо, как и должно быть, наверное, перед лицом неминуемой смерти. Жизнь блеснула золотой монеткой, оброненной в реку: казалось, вот она, близко, только метнуться, схватить, удержать, но бурный поток уже подхватил ее, завертел, вот-вот умчит ее прочь, и никогда тебе уже не увидеть своего потерянного богатства.

И только в голове вертелась всякая дребедень. «Интересно, – мелькнула мысль, – с каких это заслуг такой почет? Неужели смерть того увальня принесла мне в глазах варваров славу великого воина? Или слава моего спутника вдруг долетела и до этих мест? А может… может, они каким-то чудом или обманом сумели одолеть Гиеагра и теперь боятся, как бы я не отомстил за героя?»

Последняя мысль была такой глупой, что я даже топнул ногой от досады на себя. Мое движение не осталось незамеченным: до слуха донесся стон дюжины разом натягиваемых тетив. Боги! Меня осадили, как настоящую крепость! Сравнение показалось довольно живым, с моих губ даже слетел истерический смешок. Слетел и тотчас растаял. Конечно, такое воинство делало мне честь, но конец-то все равно одинаков – что один нож вонзится в спину, что тысяча обрушится с фронта.

И вдруг… Я снова оборотился к обрыву, прислушиваясь. Показалось?.. Неужели показалось, что в нарастающем гаме расслышал… Нет, показалось. Показалось. Или… Внезапно я почувствовал, что ноги вот-вот перестанут держать меня: там, наверху, среди шума и гомона я явственно расслышал боевой клич Гиеагра!

– Р-р-раскровавлю! – ревел он. – Р-р-раскровавлю!!!

Его крик услышали за ручьем. Ответом был дружный треск разом сдвинутых щитов, и следом – свист дюжины стрел. «Конец! – пронеслось в мозгу. – Сейчас удар, и…»

Великие боги, конечно же им не было дела до меня, они стреляли вверх, в Гиеагра! Отряд выстроился в половине полета стрелы от обрыва, они вполне могли надеяться поразить героя! И все же поспешный залп больше повредил варварам, чем Гиеагру: сверху послышался чей-то тонкий жалобный вопль.

Шум битвы приближался к самому краю обрыва. Совершенно явственно доносились воинственные выкрики, предсмертные хрипы, от треска сокрушаемых щитов закладывало уши. Я вытягивал шею, силясь разглядеть хоть что-нибудь, но крона того самого дерева, что укрыло меня от стрел, теперь скрывала от меня схватку. Неблагодарный, я проклинал это дерево от корней до вершины, призывал на него молнии небесные, умолял бога ветров переломить этот тонкий ствол, но все было напрасно…

Что-то промелькнуло. Краем глаза я заметил, что к корням дерева упало что-то большое. Глухой удар – то было человеческое тело. Я весь напрягся, пытаясь разглядеть покойника, боясь опознать в нем… И вдруг услышал… да нет, даже не услышал, – всем телом почувствовал тишину. Битва смолкла, будто и не было ее никогда. Молчали варвары на том берегу. Даже вода в ручье как будто остановилась: я не слышал ни журчания, ни плеска… Только надоедливая мошка пищала и пищала у меня над ухом – я мог услышать ее писк лишь в абсолютной тишине.

А потом я увидел Гиеагра. Он не спеша спускался по той самой лестнице, по которой недавно я подбирался к ручью, надеясь наполнить водой бурдюки. Его прекрасный плащ ценой в две сотни дзангов превратился в изодранную тряпицу, круглый щит был так густо утыкан стрелами, что казалось, будто в руке у героя – гигантский морской еж. Доспехи моего друга переливались всеми оттенками красного, кровавые ручейки стекали и по лицу его, и по плечам. Герой заметно прихрамывал: из-под ремней, державших правую поножь, бежала алая струйка.

При виде Гиеагра ватага на берегу ручья дрогнула. Двое или трое самых отчаянных пустили стрелы – не целясь. На остальных звон тетивы подействовал как удар грома: сшибаясь, падая, бросая оружие, они кинулись прочь. Когда Гиеагр поравнялся со мной, бравого отряда и след простыл.

Я молчал, по опыту зная, что молчание в такую минуту – наилучшая из тактик. Что бы я ни сказал теперь, все будет обращено против меня, сейчас в Гиеагре клокочет злоба, которой нужен только повод…

Что делает с человеком время… Добряка и хлебосола превращает в желчного скрягу, ржавчиной разъедает душу смельчака, заставляя вздрагивать от каждого шороха; не успеешь глазом моргнуть – и вот уж вчерашний герой клянчит и заискивает перед вздорной бабенкой, своей женой, а твой давний приятель – поэт и пьянчуга – жадным пауком засел в лавке на рыночной площади и дает деньги в рост под грабительские проценты. Не пощадило время и Гиеагра. В начале нашего путешествия мы были добрыми приятелями, почти друзьями. Впервые увидев снежные пики Восточных гор, мы хлопали друг друга по плечам, подбадривая на подвиг, мы клялись всеми богами, что преодолеем наш путь, одолеем всех врагов и добьемся цели, чего бы это ни стоило. Но с каждым шагом, что приближал нас к концу пути, мы все больше отдалялись друг от друга, хотя и были постоянно вместе, неразлучнее, чем добрые братья. С каждым днем Гиеагр все больше превращался в господина, а я – в нечто вроде слуги, или оруженосца, или в кого-то еще со столь же незавидной ролью. И вот теперь я должен стоять и помалкивать, дожидаясь, пока в моем господине утихнет ярость…

– Что ты здесь забыл? – буркнул Гиеагр, не глядя на меня.

В первое мгновенье я не нашелся, что ответить. Он что, совсем рехнулся? Сам же послал меня за водой!

– Что молчишь? – судя по тону, он снова начал «закипать».

– Думаю: не свихнулся ли ты, – ответил я. – Ты забыл, что отправил меня за водой?

– Я помню, – прорычал он. – Но, во имя подземных богов, чего ради ты поперся именно сюда?!

– А куда еще мне было идти? – Я возвысил голос, рискуя получить взбучку. – Мне, знаешь, хватило ума набрать воды в самом близком месте, а не шастать по горам непривязанным козлом!

– Тебе хватило ума осквернить их священное место, болван! – Было видно, что Гиеагр прилагает огромные усилия, чтобы не пустить в ход кулаки. – Там они срезают тростник для ежегодного праздника в честь Стрельца. А воду берут в двухстах плетрах ниже по течению, там есть еще один спуск.

– Если ты такой всезнающий, почему не предупредил меня?! – заорал я. – А то мог бы и сам сходить, размять кости.

– Ты вовремя заговорил о костях, сейчас я их тебе переломаю, – без выражения проговорил Гиеагр. – Кто тебя надоумил лезть туда? Ты что, не мог спросить, где можно набрать воды?!

– А я и спросил! – ответил я. – Спросил у какого-то старикашки, еще и денег отсыпал подлецу! А потом эти дикари стреляли в меня, как в мишень, из луков, а наш великий герой Гиеагр где-то прохлаждался целый час!

– Великий герой Гиеагр выторговывал твою шкуру у этих кровопийц! Ты сейчас жив только потому, что им нельзя проливать кровь в их священном месте. Тех молодцов, которых ты попотчевал камнями, растерзали бы, если б они по неразумению так-таки подстрелили тебя. И так они поступили с тем юродивым старикашкой, что указал тебе дорогу. Староста швырнул мне под ноги его голову, а взамен потребовал твою, балбес ты этакий.

Глаза Гиеагра еще метали молнии, но говорил он все тише, пламень гнева в его душе угасал. Я примолк, переваривая услышанное. Так вот к какой водичке указал мне дорогу полоумный старикашка. Священное место… А там, за зарослями тростника, быть может, притаилось капище, и ватага деревенских смельчаков вовсе не на меня выходила, ощетинившись оружием, просто хотели напугать Гиеагра, удержать на месте…

А ведь здесь могут обретаться боги этих несчастных… Я боязливо огляделся: однажды в моей жизни уже случилась ссора с богами, ни к чему хорошему это не привело.

– Пойдем отсюда, – просительно прошептал я. – Я не хочу злить богов.

Гиеагр молча двинулся к лестнице, я потянулся следом.

– Кстати, – сказал я, – пока я здесь был, ко мне приходила Фаэнира…

Гиеагр вздрогнул, сбился с шага. Обернулся, как будто желая что-то сказать, но промолчал. В его глазах я увидел странную смесь тоски, злобы и… зависти.

– Если тебе интересно: ожогов на ее лице стало меньше. Но следов еще очень много. – Сказать это в некотором роде было все равно что добить лежачего, но я не смог сдержаться.

– Да, мне интересно! – заорал он, круто развернувшись ко мне и вцепившись стальными пальцами в мою тунику. – Мне интересно, почему даже мертвая она якшается с тобой, а меня не хочет знать, избегает, будто чумного, а если и появляется, то ненадолго, на миг, заставляя мое сердце обливаться кровавыми слезами! Мне интересно, чего ради я страдаю ради нее, творю разбой, совершаю безумства, сражаюсь один с целым миром, если предпочтение она отдает тебе!

Я молчал. Да и что я мог сказать? Для меня самого поведение Фаэниры было неразрешимой загадкой. В постигшей ее ужасной судьбе мы с Гиеагром были одинаково виновны, и тем не менее являлась она именно мне, бесплотным призраком выплывая из ужасных глубин подземного мира.

Наконец Гиеагр разжал пальцы и я смог свободно вздохнуть. Какое-то время герой стоял неподвижно, старательно отводя от меня взгляд. Мне все казалось, что он собирается с духом, что вот-вот он скажет что-то… не знаю что, может быть, что-то примирительное, но, так ничего и не сказав, он махнул рукой и зашагал к лестнице, а солнце гнало его тень впереди него. Бросив прощальный взгляд на ручей, сверкающей серебряной лентой петлявший меж камнями, я поспешил следом за Гиеагром; я не хотел себе признаваться, но был почти уверен, что по ту сторону ручья, в тростнике, видел одинокую женскую фигуру. Солнечное пламя наполняло ее до краев, как наполняет амфору пьяный сок виноградной лозы.

– Смотри, – сказал Гиеагр.

Мы стояли на краю обрыва, герой широким жестом обводил варварскую деревню. Наверное, совсем недавно могло показаться, что кривые тропки между домами, которые местные, вполне возможно, гордо именовали улицами, будто маками расцвечены. Но теперь кровь подсохла и побурела, так что я увидел то, что и должен был увидеть, – заваленную трупами бойню. Гиеагр убил их всех. Трупы лежали вповалку, кучами. Жужжали мухи, скрипуче перекрикивались вороны, спешно слетавшиеся на пир. Пахло мертвечиной.

Варвары хотели взять нахрапом, толпой и полегли как стадо баранов, остались только те, кто «обороняли» священный тростник.

– Худо, – сказал я. – Худо начинаем на Земле стрельцов. С резни.

– И с осквернения святынь, – добавил Гиеагр.

– И с осквернения святынь, – кивнул я. – Если дойдет до здешнего царя, нам не поздоровится.

Гиеагр помолчал, шаря вокруг угрюмым взглядом. Наконец глаза его остановились на груде тел между недальними хижинами.

– Вот он где, – пробормотал герой, направляясь туда.

Наклонившись, он выдернул из какого-то мертвяка неплохой работы длинный меч, вытер об одежду убитого.

– Я его сразу приметил, когда этот дурак на меня кинулся, – сообщил Гиеагр, демонстрируя оружие. – Не будь у него такого меча, может, остался бы жив.

Я тоже принялся шарить вокруг в поисках трофеев. Найти что-либо ценное в такой дыре – задача почти невозможная, разве кто из заезжих привезет сюда что-нибудь ценное. Земля была усыпана стрелами. Нам очень повезло, что противник наш – деревенские голодранцы. Стрелы с костяными наконечниками, а таких было большинство, годятся для охоты, для состязаний, но пробить панцирь и щит им не под силу.

– Им бы рассеяться и палить в меня издали, – как будто угадав мои мысли, проговорил Гиеагр. – А они повалили на меня кучей. То ли ума не хватило, то ли живьем хотели взять… – Он пожал плечами.

– Как думаешь, много им понадобится времени, чтобы сообщить в столицу и собрать отряд? – спросил я.

Гиеагр не ответил. Да и что было говорить? Ясно как день: нас ждут новые беды, одна страшнее другой.

 

Глава 3

Фаэнира… Каюсь, я долгое время не принимал всерьез весь этот треп о женщине-призраке, бродящей в мире живых когда ей это вздумается. До тех самых пор, пожалуй, пока не получил возможность лицезреть ее лично.

В то время как в Земле стрельцов Мильк совершал глупости, а Гиеагр – подвиги, вокруг моей шеи уже обвился аркан, на другом конце которого лежали Проклятые Земли. Избавиться от него не было ни возможности, ни – что самое главное – желания. Мне оставалось только планомерно и деловито затягивать петлю все туже и туже.

Следующая часть нашего разговора была странной не только по содержанию, но и по форме. Мы сидели в ночной тишине, не глядя друг на друга, и молчали. Эмоции куда-то улетучились, внутри пустота какая-то… Проходило иногда четверть часа, а иногда и побольше, прежде чем молчание разрывалось двумя-тремя фразами. Потом все повторялось.

– Так в Проклятых Землях ведь люди не живут. – Это Глаз.

– Сходи, проверь. – Это я.

Да, неплохо бы порасспросить о Проклятых Землях у Клешни, который лет семь или восемь назад направился туда, чтобы добыть печень пещерного дракона. Или у Юборда, который еще в годы моей юности пообещал Сыну Скорпиона перо из хвоста василиска привезти. На худой конец, можно было бы потолковать и с ребятами из других Земель, которых отчаянная храбрость или не менее отчаянная жадность в Проклятые Земли повела…

Только назад никто из них не вернулся.

– А чего ради Змея Зеркало у богов стырила? Змееносцу же все равно глаза выжгли… – Это уже я интересуюсь.

– Так Змея же. Тварь хоть и бессмертная, но неразумная, – предполагает Эписанф. Ему наше меланхоличное настроение передалось. Или он думал, что мы с Глазом, едва о Зеркале узнаем, радостно так вприпрыжку в Проклятые Земли побежим?

– Угу, – с сомнением тянет Глаз. – Чтоб из-под носа у двенадцати богов Зеркало увести, у нее, значит, разума хватило. А вот на кой ляд – это извините…

Эписанф только сопит в ответ, и снова повисает тишина, слышно, как трава растет.

– Ты, значит, лихих людей искал, чтобы они тебя в Проклятые Земли проводили? – спрашиваю у Эписанфа.

– Ну… в общем, да.

– Дурак ты, варвар.

Тишина.

– Почему? – спрашивает варвар после такой продолжительной паузы, что я не сразу понимаю, к чему его вопрос относится.

Я в ответ только закатываю глаза. Потом до меня доходит, что в темноте этого никто не видит, и я начинаю объяснять очевидные вещи.

– Проклятые Земли – они ж не ради красного словца так называются. Оттуда никто еще живым не возвращался, понимаешь? Есть там змееносцы или нет – не знаю, до сих пор пока поверить не могу. А вот чудищ разных там водится – жуть.

– Откуда же это известно, если никто оттуда не вернулся?

Вот дотошный варвар… Я уже было рот открыл, чтобы лекцию свою продолжить, но потом мозгами немного пораскинул – невредно этим делом хоть изредка заниматься – и понял, что лекция моя глупо выглядеть будет. Я-то о Проклятых Землях только из легенд да сказок слышал. А вот варвар…

– А что, Эписанф, – вкрадчиво так говорю я, – нет там чудовищ?

– Почему нет? Есть… – Я на варвара не смотрю, но чувствую на его лице самодовольную ухмылку. – И чудовища есть, и кое-что похуже. Только я знаю, как через все это пройти можно.

– Знаешь, так рассказывай.

Я это говорю, а в голове кавардак такой, что сам не могу понять – хочу я это слышать или нет. Может, сейчас самое разумное – встать, плюнуть на варвара и уйти не оборачиваясь. И только на другом конце города посмотреть, идет за мной Глаз или нет.

– Нет, Бурдюк, извини, всего я сейчас рассказывать не буду. – А варвар меня удивляет. – Мои знания будут второй причиной оставить меня в живых.

– А ты не подумал, варвар, – я попытался придать голосу кровожадные интонации, – что это будет причиной убить тебя медленно? Под ножом ты все расскажешь…

– Конечно, расскажу, Бурдюк. – На этот раз я замечаю, что голос Эписанфа дрожит. Хочет он казаться спокойным, да не вполне это ему удается. Не железный варвар, простой человек, и жить ему хочется, и с двумя лихими людьми ночью разговаривать страшно. – Все расскажу… Только кое-где самую малость напутаю. И этого будет достаточно, чтобы вам лютой смертью умереть по дороге в Проклятые Земли.

– Да ты кем себя возомнил, варвар? – Уж не знаю, на самом деле Глаз рассвирепел или, подобно мне, играет, но над Эписанфом он навис грозовой тучей. – Под пытками и не такие правду говорят.

– Так и я врать не буду. – Варвар Глазу прямо в лицо посмотрел. – На все ваши вопросы буду правдиво отвечать, не герой я. Только… сможете ли вы правильные вопросы задавать?

Прав Непосвященный, как ни крути. Чтобы правильный вопрос задать, надо половину правильного ответа знать. Оно, конечно, заплечных дел мастера все бы у варвара выпытали. Он бы и рад был сам себе правильные вопросы задавать. Только ни Глаз, ни я ремеслу палача никогда не обучались.

– Остынь, Глаз, – говорю. – Бурдюк думать будет.

Сказано – сделано. Обхватил я голову руками и задумался. Убивать Эписанфа мне не хотелось – в этом я мог себе честно признаться. Другой вопрос, есть ли в этом необходимость. После того как я узнал, что Зеркало в Проклятых Землях запрятано, ситуация-то совсем по-другому выглядит. Да пусть даже залезет варвар в Скваманде на самую верхушку Жала и станет кричать об этом во все горло. Что люди делать будут?

То-то и оно, что скорее всего ничего они делать не будут. Повздыхают, конечно, помечтают, пофантазируют… И забудут о Зеркале богов. Нет, не все, конечно. Это, наверное, недурной способ избавить город от дураков и героев. То они раз в несколько лет в Проклятые Земли пробраться пытались, а теперь валом повалят.

Дураки и герои… Остается решить, к какой из этих двух категорий отношу себя я. И есть ли между ними вообще какая-то разница. Ведь пойду я, пойду. Себе врать бесполезно.

– Скажи, Эписанф, – говорю я медленно, борясь с собственным здравым смыслом. – Ты путь в Проклятые Земли знаешь… значит, этот путь безопасен?

– Нет, Бурдюк. – Варвар качает головой. – Это всего-навсего значит, что этот путь возможно преодолеть. Будь он безопасен, я пошел бы один.

Не скажу, что такой ответ мне понравился, но, по крайней мере, он честный.

– Неравные условия, варвар, – хрипло сказал Глаз. – Ты знаешь, чем рискуешь, а нам придется идти вслепую.

Нам? Глаз меня удивил. А ведь сколько лет его знаю… Да, я надеялся, что он пойдет с нами. В одиночку направляться в Проклятые Земли мне не улыбалось – не считать же варвара полноценным попутчиком. Но я боялся, что уговорить Глаза мне не удастся.

– Посмотри на это дело с такой стороны, Глаз, – рассудительно сказал Эписанф. – Если уж я, немолодой варвар, не обладающий отвагой скорпиона, полагаю, что смогу дойти до цели, то пристало ли опасаться пути двум таким бравым парням?

Ага, в красноречии варвару не откажешь. Так же как в умении льстить. Глаз не нашелся что ответить. Я, если бы захотел, сумел бы отыскать прореху в логике Эписанфа, но не счел уместным делать это прямо сейчас.

– Глаз, дружище, можно тебя на два слова, – мягко сказал я, поднимаясь на ноги.

Мы отошли от варвара на десяток шагов. Теперь я совершенно не опасался, что он сбежит.

– Скажи, Глаз, ты действительно собрался в Проклятые Земли?

– При условии, что ты составишь мне компанию, Бурдюк.

– Тронут, тронут, – я покачал головой. – Но не могу не отметить, что еще и озадачен. Не пойми меня неправильно, Глаз, но я всегда считал тебя очень рациональным типом.

– Каким? – подозрительно спросил Глаз.

– Ну… – Я мучительно подбирал подходящий эпитет. Достаточно точный, понятный Глазу и в то же время не способный его обидеть. – Основательным, крепко стоящим на земле, не витающим в облаках, понимаешь? Неужели ты на самом деле готов рискнуть жизнью ради того, чтобы посмотреть в Зеркало богов?

– Знаешь, Бурдюк, я человек богобоязненный. Едва ли я рискну заглянуть в это зеркало, – признался Глаз. – Даже одним глазком, – он нервно засмеялся.

– Тогда почему, Глаз?! Точнее зачем?

Глаз поднял лицо в светлеющее небо.

– Ты тупица, Бурдюк.

– Допустим, – уклончиво сказал я, решив отложить решение этого весьма спорного вопроса до лучших времен. – Но все-таки зачем?

– Большое зеркало из чистого серебра, украшенное самоцветами, – внушительно проговорил Глаз. – Попытайся только представить себе, сколько оно может стоить.

Потрясенный, я несколько секунд молчал. А потом захохотал, громко, открыто и с удовольствием, сбрасывая накопившееся напряжение. Вот такой попутчик мне нужен на пути в Проклятые Земли! Напористый, жадный и начисто лишенный воображения. Если Зеркало окажется слишком большим, чтобы его унести, он не постесняется отковырять с него все драгоценности. И горе тому чудовищу, которое встанет между Глазом и таким несметным богатством…

– Пошли, Глаз, – сказал я, отсмеявшись и обняв друга за плечи. – Я хочу задать варвару еще пару вопросов.

Непосвященный смотрел на нас с подозрением, пытаясь угадать причину столь бурного веселья. Я не собирался ничего ему объяснять.

– Скажи, Эписанф, – проникновенно сказал я, приблизив лицо почти вплотную к лицу варвара. – У тебя есть еще причины, по которым нам стоит оставить тебя в живых?

Нет, убивать его я уже не собирался. Пока, по крайней мере. Но никакая дополнительная информация мне не помешает.

– Есть, – мгновение поколебавшись, ответил варвар. – Есть еще одна причина, но я предпочел бы пока не называть ее.

– Так не пойдет, – решительно сказал я. – Ты назовешь ее прямо сейчас. Это мое условие, и оно не подлежит обсуждению.

– А если не назову? – задумчиво спросил Эписанф.

– Тогда мне придется тебя все-таки убить. – Я старался говорить как можно убедительнее.

Варвар молчал, оценивающе вглядываясь в мое лицо. Близкий уже рассвет позволял ему разглядеть любые подробности, но… Пусть себе смотрит. Тот, кто хоть раз играл против меня в Пять костей, знает, что пытаться что-либо прочитать на моем лице – дело совершенно безнадежное. Едва ли наша воровская игра была знакома Непосвященному.

– Разве первые две причины не убедили тебя, что живой я полезнее мертвого? – попробовал пройти окольным путем Эписанф.

– Убедили, – легко согласился я.

– Но тогда… – Варвар пожевал губами, пошевелил пальцами в воздухе, ожидая, что я поясню свою странную логику. Но я не собирался приходить ему на помощь. – Тогда почему?..

– Что «почему»? – наивно спросил я.

– Почему ты все же собираешься меня убить? Призываю в свидетели всех богов, без меня вы не дойдете до Проклятых Земель.

– Верю. – Я положил руку варвару на плечо и подарил ему лучшую из своих улыбок. – Но, видишь ли, Эписанф, я – самодур. Если сказал, что убью, значит – убью. Может, жалеть буду потом всю жизнь, но против себя не попрешь. Натура такая. Скажи, Глаз?

– Что тут говорить? – Глаз с отвращением сплюнул в траву. – Сколько мы уже натерпелись из-за этой твоей дурацкой натуры. Ляпнет что-нибудь сгоряча, не подумавши – и все… Я ведь ему, Эписанф, бывало говорю: наплюй, мол, забудь, а он упрется как осел: сказал – сделаю. Так что расскажи уж ты ему про эту причину. Охота мне до Зеркала добраться, и я б тебя нипочем пальцем не тронул, но разве я этого хряка удержу? Он же вдвое меня шире.

Варвар лупал гляделками, переводя взгляд с Глаза на меня и обратно. Все пытался определить, всерьез мы или комедию ломаем. Только страшно неправильный выбор сделать, когда ставка – собственная голова. Так что сломался варвар быстро.

– Хорошо, Бурдюк, – нехотя сказал он. – Я расскажу. Есть у Зеркала богов одна тайна, о которой я из тех свитков узнал. Зеркало одинаково отполировано с обеих сторон, так что можно было бы смотреться и спереди, и сзади. Но только одна сторона исполняет тайные желания человека, вторая же – убивает на месте.

– Дела… – после непродолжительного молчания я почесал в затылке. – А не врешь, варвар?

– Не вру, – твердо ответил тот. – Впрочем, ты ведь всегда сможешь проверить правдивость моих слов, Бурдюк. Если рискнешь, конечно.

– Значит, ты знаешь секрет, по которому правильную сторону от неправильной отличить можно? – спросил я.

– Не знаю я такого секрета, Бурдюк, потому что нет его, – грустно сказал Эписанф. – Внешне стороны никак не отличаются между собой.

– Тогда я не понимаю, варвар, в чем твоя причина. Ты дал нам эти знания, спасибо… И что?

– Все очень просто, Бурдюк. Я готов испытать на себе.

– Чего ты готов? – не понял Глаз.

– Я готов первым посмотреться в Зеркало богов, что, как я понимаю, не рискнет сделать ни один из вас. И если я упаду замертво, вам останется только зайти с другой стороны.

Снова повисла тишина. Вязкая, задумчивая. Полуприкрыв веки, я смотрел на первые лучи солнца, предвосхищающие восход великого светила.

– Не верится мне что-то, Эписанф, – сказал я наконец. – Ты так легко готов рискнуть жизнью? Не верится…

– Это потому, что вы молоды, – с легким оттенком грусти сказал варвар. – Вы намного моложе меня, у вас впереди добрый кусок жизни, и ценность ее для вас велика. А что осталось мне, Бурдюк? Десяток лет, каждый из которых будет тоскливее предыдущего? Уже сейчас я неважно слышу, меня иногда подводят глаза, а в плохую погоду ноют кости. Мне не под силу то, с чем я легко справлялся еще пять – семь лет назад. В таких условиях один шанс из двух – очень неплохо, когда в случае выигрыша – молодость и здоровье.

– Молодость и здоровье? – переспросил я. – Это именно то, что ты хочешь увидеть в Зеркале?

– Никто не может сказать наверняка, чего он хочет, – глухо сказал Эписанф, глядя куда-то вдаль. – Ведь исполняются не осознанные, а потаенные желания. Но знаете, молодые люди, когда вы доживете до моих лет, думаю, ваши желания будут мало отличаться от тех, что есть у меня сейчас.

Не знаю… Насколько варвар старше меня? На дюжину лет, на полторы, вряд ли больше. Видал я людей и постарше, которые знали толк и в вине, и в девках и не считали отмеренный им остаток жизни таким уж никчемным. Темнит варвар, вижу, что темнит. Но это мы пока про запас отложим, сейчас не время. До Проклятых Земель далеко, и пусть от меня отвернутся все двенадцать богов, если еще до окончания пути не вытяну из Непосвященного все, что ему известно.

– Что-то я не вижу тут большой твоей ценности, варвар, – прервал мои размышления Глаз. – Что помешает нам с Бурдюком захватить какого-нибудь крестьянина-змееносца и заставить его первым глянуть в Зеркало?

– Наверное, только то, друг мой Глаз, – усмехнулся Эписанф, – что этот крестьянин может случайно выбрать правильную сторону. Как вы думаете, не будет ли его самым сокровенным желанием в тот миг увидеть себя способным уничтожить пленивших его злодеев?

– А не будет ли подобного желания у тебя, Эписанф? – очень тихо спросил я. – Нет, я говорю даже не о сокровенном и потаенном, а о самом обычном желании. Мы нужны тебе, чтобы добраться до Зеркала, но совершенно не нужны после.

– Ты что же, намекаешь… – Варвар казался искренне изумленным и даже оскорбленным. – Намекаешь, что я способен…

Он беззвучно шевелил губами, не находя нужных слов. Пришлось прийти ему на помощь.

– Я не намекаю, Эписанф, я говорю со свойственной мне прямотой. Ты привел достаточно убедительные причины, по которым нам не стоит убивать тебя до того, как мы доберемся до Зеркала. А после либо ты уже будешь мертв, либо… – Я решил не договаривать, держа некоторые свои мысли при себе, и только махнул рукой. – Теперь скажи мне, варвар, сможем ли мы с Глазом спать спокойно, когда до цели останется рукой подать?

– Ты хочешь сказать, Бурдюк, что двое здоровых парней опасаются одного старика? – с усмешкой спросил Эписанф.

Спросил, чтобы выиграть время, если я что-нибудь понимаю в людях.

– Подсыпать яд в питье может и самая немощная рука, Эписанф, – мягко сказал я. – И это далеко не единственный способ слабому справиться с сильным.

– Мне и в голову не могло прийти такое предательство, Бурдюк! – воскликнул варвар с горячностью, свойственной скорее юнцу, нежели старику, коим он себя именует.

Я – человек доверчивый, кто угодно может подтвердить. Какой-нибудь дешевой девке ничего не стоит вытянуть из меня лишний дзанг, растрогав рассказом о своей трагической судьбе. Любого проходимца я считаю честным человеком, пока он не докажет мне обратного. Я легко верю в правдивость легенд и сказок. Неудивительно, что и сумасшедший рассказ о тринадцатом боге я воспринял так просто. Если мне расскажут, что тельцы стали пахать на быках, а все до единого водолеи ушли в длительный запой – я, наверное, смогу поверить и в это.

Но в одно я не поверю никогда и ни за что. В бескорыстную преданность делового партнера.

– Не надо песен, Эписанф. – Я посмотрел варвару в глаза. – Ты, похоже, защищен от вероломства с нашей стороны, чего же удивительного, что и мы желаем иметь подобные гарантии?

– Я клянусь именем своего отца! – Эписанф мой взгляд выдержал.

– Оно мне неизвестно. – Я пожал плечами.

– Здоровьем своих детей!

– Кто знает, возможно, ты вовсе бездетен.

– Я приношу клятву перед лицом всех богов Священной горы! – почти взвизгнул варвар.

– Да плевал я на ваших богов… с еще более высокой горки, – усмехнулся я.

– Ну ты, вор… – Глаза Непосвященного метнули парочку хороших молний, а голос зазвенел, подобно тетиве лука. Нет, варвар, не старик ты, твоя кровь еще умеет кипеть…

– Ладно, – примирительно сказал я, жестом останавливая готовые сорваться с уст варвара слова. – Я всего лишь хотел сказать, что и эта клятва для нас неубедительна.

– А какая клятва покажется вам убедительной, чтоб я сдох?! – выкрикнул еще не остывший Эписанф.

– Вот! – сказал я, для пущей значительности воздев указательный перст к уже белесо-голубому небу. – Вот… – повторил я тише, но еще более важно.

– Что «вот»? – оторопело спросил Эписанф.

Глаз задал тот же вопрос без слов, одним только ошалелым взглядом.

– Чтоб ты сдох – это уже гораздо ближе к истине.

Три глаза смотрели на меня как на сумасшедшего, а я наслаждался ситуацией. Молчание длилось около минуты, первым не выдержал варвар:

– То есть тебя устроит такая клятва?

– Бурдюк, я не думаю… – пожелал вставить и свое слово Глаз.

– Заткнитесь оба! – довольно миролюбиво попросил я. – Вы умеете слушать, а? Разве я сказал, что меня устроила эта клятва? Я был бы последним олухом, если бы строил дела на таких вот, с позволения сказать, клятвах. Я всего лишь сказал, что это уже гораздо ближе к истине, разве не так?

Я снова замолчал, ожидая реакции. На этот раз она последовала достаточно скоро – со стороны моего лучшего друга.

– Бурдюк, – сказал он опасно-спокойным голосом. – Если ты сейчас же не перестанешь валять дурака и не расскажешь, что, сожри тебя Рыба, ты задумал, я вцеплюсь тебе в горло и буду давить, что бы ты ни делал, пока один из нас не откинется.

– Да очень просто, – зная Глаза, я отнесся к его угрозе с должной долей серьезности. – Если Эписанф на самом деле готов умереть, нарушив свое обещание, мне остается только… как бы это сказать… придать вес его словам. Поэтому в Скваманде мы завернем ненадолго к старому Тарантулу.

– Это плохая идея! – рявкнул Глаз, и я заметил, как его передернуло.

– Мне не нравится это имя, – задумчиво сказал Эписанф.

– Поверь мне, его обладатель понравится тебе еще меньше, – успокоил я варвара.

Тот молчал, собираясь с мыслями, а вот Глаз молчать не желал.

– Думай, что хочешь, Бурдюк, а я к Тарантулу не пойду!

– Тебе и не придется, – проворчал я. – К моему старому другу, чтоб его обгадил Телец, зайдем только мы с Эписанфом. И не воображай, будто я в восторге от этого. Просто не вижу другого выхода. Перспектива проснуться однажды с перерезанным горлом нравится мне меньше… да, все-таки меньше, чем беседа с Тарантулом.

– То, что ваш общий знакомый Тарантул – тип не из приятных, стало для меня очевидным, – медленно проговорил Эписанф. – Но кто он такой конкретно, остается для меня тайной. И уж тем более непонятно, зачем мне к нему заходить.

– Приедем в Скваманду – разберемся на месте, – махнул я рукой.

Разговор предстоял очень тяжелый, и проводить его два раза – сейчас и в столице – я не собирался. К тому же, если слишком долго об этом говорить, я могу и сам отказаться от сомнительного удовольствия…

– Знаешь, Бурдюк, – прервал мои мысли варвар, – мне уже сейчас кажется, что я откажусь идти к вашему Тарантулу.

– Эписанф! – Я картинно закатил глаза. – Нам все равно не миновать Скваманды. Вернемся к этому разговору там, хорошо?

– Я бы предпочел, чтобы ты о нем забыл, – буркнул варвар.

– Не надейся, – пообещал я. – Предлагаю составить предварительный план кампании.

Глаз одобрительно посмотрел на меня – он уважал умные слова, когда понимал их смысл.

– Ты можешь наметить маршрут, Эписанф? – спросил я.

– Конечно. – Варвар почти мгновенно выкинул из головы тревожные мысли, ступив на знакомую почву. – Вы, наверное, знаете, что Проклятые Земли лежат почти строго на севере…

– И это, пожалуй, единственное, что мы знаем, – вставил я.

– Так вот, – продолжил Эписанф, снова по своему обыкновению повысив голос, – от северной границы Земли тельцов лежит отличный путь…

– Тпр-р-р-ру! – прикрикнул я. – Какая детская ошибка, Эписанф. Не ожидал от академика шести академий. Слова «Земля тельцов» и «отличный» не могут сочетаться между собой.

– Что? – Варвар захлопал глазами. – Ах да… Но, боги!.. Такой короткий путь…

– Короткий – не значит быстрый. – Опять мне приходится пояснять прописные истины. – Я – не трус, и Глаз тоже. Если надо, мы пройдем и по Земле тельцов. Вдоль и поперек. Но нам придется идти ночами, тайно, обходя главные пути и города. Ибо если нас поймают, то даже с тебя живьем спустят шкуру. За компанию. Я понятно объяснил?

Варвар провел руками по бокам, словно убеждаясь, что его шкура все еще на своем законном месте. Потом нервно икнул.

– Да, об этом я не подумал… Но я не знаю, есть ли дорога от границы Земли водолеев. Нет, там горы совершенно непроходимы… – Пожалуй, он разговаривал сам с собой, но послушать его было небезынтересно. – Тогда дальше, Земля раков… Сначала равнина, потом… Да, наверное… Но так получится почти втрое длиннее.

– И все же вдвое быстрее, поверь мне, – сказал я, и Глаз согласно кивнул. – Я уже не говорю о безопасности.

Эписанф задумчиво покивал.

– Что ж, в этом есть резон. Обидно терять столько времени, но не стоит сожалеть о том, что все равно не в силах изменить. Тогда можно трогаться в путь, а о дальнейших планах поговорить, уже покинув Земли Зодиака.

Я невольно засмеялся. Стратег, что ни говори.

– Подожди, Эписанф. Или ты собираешься отмерить весь этот путь пешком? Бьюсь об заклад, твои сандалии этого не перенесут. Нужно раздобыть транспорт.

– Но у меня же есть повозка! – вскричал варвар. Если в радиусе трехсот шагов кто-либо еще спал, то теперь наверняка проснулся.

– Повозка?! – в один голос изумились мы с Глазом.

– Конечно! Я спрятал ее недалеко от западных городских ворот.

– Прости нам наше недоумение, Эписанф. – Я взял себя в руки первым. – Просто ты забыл нам об этом сообщить. Повозка – это хорошо. Если, конечно, твоя лошадь благопристойно ожидала тебя все это время там, где ты ее оставил. Ты надежно ее привязал?

– Я ее не привязывал. – Варвар потряс головой. – С ней осталась Лаита.

Мне все-таки захотелось его убить.

– Во имя двенадцати богов, кто такая Лаита?!

Летопись Милька

Когда-нибудь, если будет суждено мне вернуться живым, я засяду за свои папирусы, выстрою главы в хронологической последовательности, заполню лакуны в повествовании, возникшие из-за того, что принялся я за свой труд слишком поздно, когда наше путешествие почти подошло к концу. Теперь же приведу самые необходимые сведения, чтобы было хоть какое-то начало и чтобы, не надеясь на собственную память, сохранить запись о событиях, уходящих от меня все дальше и дальше вглубь времен.

Хоть я и скитаюсь теперь по чужим краям, как последний бродяга, однако я отнюдь не худороден, и до нынешнего состояния довел меня исключительно мой злой рок. Я сын Интинора, верховного судьи Гальгал. Гальгалам, моему родному городу, принадлежат обширные пастбища к югу от реки, вплоть до самой Кабаньей пустоши. На этих пастбищах пасутся бесчисленные стада коров, овец и коз. Еще городу принадлежат серебряные рудники в Недальних горах и чуть не половина деревень по пути к побережью. Ежегодно город снаряжает в приморские города по десять караванов, груженных украшениями, амфорами, воловьими кожами и овечьей шерстью.

Я единственный наследник своего отца, так что почтенный Интинор пичкал меня науками до такой степени, что становилось тошно. Папаша готовил меня к карьере политика, предрекая мне великое будущее. Он считал, что у хорошего государственного мужа голова должна быть, что твой котел, набита под завязку разными разностями, чтоб могла в любой жизненной передряге измыслить свою хитрость. Я же полагал, что сладкий голос и талант перебирать струны нравятся юным девам куда больше, чем знание законов и установлений, умение хитрить, выкручиваться, обещать, а когда придет время – убеждать, что выполнил свои обещания, способность отыскивать путь по звездам или дар не оставаться внакладе, даже когда ведешь дело с самыми негодящими людишками. На этой почве у нас с отцом вечно происходили размолвки: он гнал меня в класс, я же бежал к портикам на Рыночной площади, где собирались поэты и музыканты, либо к площадкам для ристалищ. Не сказать чтоб я был таким уж атлетом: метание копья, стрельба из лука, колесницы – это не для меня. Зато я был лучшим в городе бегуном и лучше всех метал камни.

Все произошло два года назад, в начале весны, во время ристалищ в праздник Хала, бога нашей реки. Спускаясь с гор, Хал устремляется к Океану, его воды питают наши поля, поят горожан; вместе с Халом мы чествуем его подземных детей, снабжающих водой наши колодцы. Хал – добряк, почти весь год он тих и покоен; осенью и зимой он бежит полноводным потоком, и в его водах отражается свинцовое небо; летом он – измученный жарой тонкий ручеек, петляющий между камнями, и лишь весной, разбуженный ранним теплом, он превращается в бурный поток, ревет и бушует, заливая поля и грозя затопить город. Говорят, в прежние времена Гальгалы трижды смывало весенним паводком и трижды город приходилось переносить на новое место, но всякий раз русло Хала вновь подступало к стенам. В наших краях нет возвышенностей, некуда деться от беспокойного божества. Лишь когда кто-то из мудрецов предложил учредить в десятый день весны игры в честь Хала, грозного бога реки удалось наконец умилостивить. Поговаривали, что частенько сам Хал, приняв образ смертного, присутствовал на них.

Итак, все началось вечером второго дня игр, на пиру, устроенном моим отцом. Гостей было столько, что столы пришлось расставлять в небольшой оливковой роще, примыкавшей к дому. Скажу без ложной скромности: в тот день у нас собрался почти весь город. Кроме горожан было множество приезжих: на игры стекались жители всех окрестных деревень, а с некоторых пор к нам стали приезжать даже из отдаленных полисов, с самого Побережья. Среди приглашенных был и великий герой Гиеагр. Он выиграл почти все состязания того дня и собрал немало дорогих призов. Только в беге он уступил, уступил мне, и это страшно сердило его. Мы сидели друг против друга, нас разделял стол, и я постоянно ощущал на себе его раздраженный взгляд. Я же был чрезвычайно весел, ибо, наслышавшись о подвигах Гиеагра, молва о которых гремела по всем городам, сказать по правде, даже не надеялся хоть в чем-то превзойти столь великого мужа. Так что, победив его в беге и получив в награду чрезвычайно красивую золотую цепь, на которую, я видел, великий герой еще перед состязанием бросал жадные взгляды, я тут же нацепил ее поверх туники и приладил так, чтобы она была видна во всем великолепии. Гиеагр «оценил» мой жест и, едва мы оказались рядом, готовясь к следующему состязанию, великий герой угостил меня чувствительным тычком под ребра. Я не остался в долгу и отдавил ему ногу, да так, что он стал заметно прихрамывать и едва не проиграл борцовский поединок.

Разгоряченные бойцы и взбудораженные зрелищем гости садились за столы без порядка, без чинов, кто куда примостится – знатные с бедняками, крестьяне с мореплавателями, воины со жрецами – и места, и угощений хватало всем.

– Ты хороший бегун, – сказал мне Гиеагр, перегнувшись через стол. – Надеюсь, я не сломал тебе ребра?

– А ты – прекрасный борец, – ответил я. – Как нога? Не болит?

Мы обменялись взглядами и дружно захохотали.

– Я слышал, завтра будут стрельбы, – сказал Гиеагр. – Главный приз – какая-то небывало красивая рабыня. Участвуешь?

Я мотнул головой:

– Из всех орудий, похожих на лук, я умею управляться только с лирой. Но рабыня, как я слышал, и впрямь божественно прекрасна. Перед состязанием ее выставят на всеобщее обозрение, так что сможем убедиться. Если действительно хороша, побренчу ей на кифаре, пока вы мечете стрелы. Глядишь, и мне от этого приза что-нибудь перепадет.

– Она будет моей, и только попробуй коснуться ее своими лапами, бегун! – в притворном гневе вскричал Гиеагр. – Клянусь Матерью богов, не посмотрю, что ты хозяйский сын, утоплю в этой вашей реке, чье божество мы все здесь прославляем.

– Я слишком тощ для жертвы, – ухмыльнулся я, – Хал меня не примет. А вот твой мускулистый торс придется ему по душе: будет чем накормить раков.

Так в шутливой перебранке мы провели весь тот вечер, пока Бог солнца не закрыл свой огненный глаз и проснувшиеся Демоны ночи не уставились на нас своими поросячьими зенками. Мы улеглись спать и проспали до самого утра.

Рабыня, выставленная в качестве приза купцом Ильхионом, действительно была необыкновенно хороша. Она стояла на помосте, на краю поля для состязаний в стрельбе, среди других призов: пик, кинжалов, котлов, треножников, чаш. Сокровища знатные, сокровища великие, но что они были рядом с этакой красотой – так, пыль, песок, галька речная.

Поединщики таращились на рабыню во все глаза, взгляды многих пылали страстью, жаждой обладать, обладать любой ценой. Она же держала себя подобно богине: надменный наклон головы, презрительный взор, на губах – усмешка. Клянусь, этот жирный боров Ильхион просто не сумел совладать с этакой женщиной, даже с рабыней, вот и выставил ее в качестве приза тому, у кого самая твердая рука и самый непоколебимый дух, ибо для хорошего стрелка важно и то, и другое. Такой нам явилась Фаэнира.

Сказать, что я влюбился в нее тогда без памяти, значит, ничего не сказать. Дух мой занялся, как просмоленный факел, и я, позабыв про свое давешнее намерение побренчать для красотки на кифаре (с этой такой номер все равно бы не прошел), бросился домой за луком.

Когда я вернулся на ристалище, желающих сразиться за рабыню заметно прибавилось, устроители даже вынуждены были объявить, что состязания пройдут в несколько этапов. Соискателей разбили по десять человек, выставили мишени и сообщили, что из каждой группы выйдут трое лучших, и лучшие будут соревноваться между собой, чтобы вновь определить лучших, и уж потом эти самые лучшие из лучших разыграют награды.

Окрыленный желанием заполучить Фаэниру, я пускал стрелы точнее, чем когда-либо, и прошел первый круг. Но на втором срезался. В третьем круге собрались шесть лучших стрелков, почти все не из наших мест, среди них – великий герой Гиеагр и Ариной, дальний родственник моего отца.

И был еще один стрелок, старик с волосами белыми, долгими, будто женские локоны, тонкий и длинный, как тростина, казалось, нажми – и переломится. Я видел его впервые, да и другие, я заметил, поглядывали на него удивленно: откуда де взялся.

Что же, пусть выглядел он неважно, зато стрелял как опытный воин; он был лучшим и в первом круге, и во втором. Когда он вышел к черте, я бросил взгляд на его соперников и увидел в их глазах страх. Даже Гиеагр косился на старика как будто с некоторой опаской.

Распорядитель дал отмашку. Стрелки вышли к черте, пустили стрелы. Устроители осмотрели мишень, и вот уж трое стрелков покинули состязание.

– Последний заход, – сказал распорядитель оставшимся.

– Ты проиграешь, – бросил Гиеагр старику.

Старик не удостоил его ответом.

То, что произошло потом, до сих пор не укладывается у меня в голове. Старик поразил мишень, а стрелы его противников ушли далеко мимо цели.

– Ты колдун! – взревел Гиеагр. – Я не мог промахнуться!

– Но ты промахнулся, – ответил старик.

Я впервые услышал его голос, он был гулкий, будто раздавался из нутра огромного барабана.

– Я не мог промахнуться! – в ярости закричал Гиеагр.

– Если бы ты не мог промахнуться, ты попал бы. – Тонкие губы старика растянулись в усмешке. – Да ты ведь и впрямь попал, аккурат в середину вон того стога.

Стоявшие поблизости захохотали, и этот смех окончательно вывел Гиеагра из себя. Схватив уж направившегося было к своей награде старика за руку, он грубо развернул его к себе.

– Я повторяю, ты выиграл нечестно, – в бешенстве прошипел герой. – И лучше бы тебе вернуться к черте, мы пустим еще по стреле.

– Лучше бы тебе успокоиться и не лезть на рожон. – Голос старика стал подобен раскатам грома. – Смирись, иначе в этом мире одним глупцом станет меньше…

Их разговор внезапно прервали: устроители, почуяв свару, бросились разнимать, а с ними и добрая половина зрителей. Толпа вклинилась между спорщиками, оттеснила одного от другого; Гиеагра прибило ко мне, и я видел, с какой тоской он провожал вздымавшуюся над человеческим морем белую шевелюру старика: того несли на руках получать вожделенный трофей.

– Моя стрела пролетела в десяти шагах от мишени, – с горечью обратился ко мне герой. – И стрела того, третьего. По-твоему, это правдоподобно?

Я покачал головой. Я прекрасно видел, каков стрелок этот Гиеагр, и уж поверьте, не мог он промахнуться, никак не мог! И тот, третий, мой дальний родственник, не мог, я слышал о его мастерстве от отца: он держал лук так, будто тот был продолжением его руки, будто, грубо говоря, он пальцем тыкал в мишень, а не стрелой. Уж если такой воин просадил мимо цели, то уж точно не обошлось без колдовства.

И я поделился с Гиеагром этими своими соображениями. Тот сплюнул и, вытянув шею, бросил взгляд на своего счастливого соперника; старик как раз разглядывал прекрасную рабыню, свой незаслуженный приз.

– Она должна быть моей, – прорычал Гиеагр. – И она будет моей.

– Если собираешься отбить ее силой, лучше сразу забудь об этой затее, – предупредил я. – Добыча победителя – священна, попробуй отнять – и против тебя ополчится весь город. К тому же он гость. Я много слышал о твоих подвигах, но с целым городом тебе не совладать.

– А было бы забавно померяться силами с целым городом, – хмыкнул Гиеагр. Вглядевшись в его глаза, я едва не отшатнулся: ведь он, пожалуй, и впрямь мог решиться на такое.

– Так говоришь, он гость? – сказал герой. – Не бойся, я храбрец, но не безумец, к тому же чту богов и не хочу накликать их гнев, нарушая обычай гостеприимства. Но ведь не вечно же этот нечистый на руку старикашка будет гостить в ваших славных Гальгалах. В конце концов, он выйдет за городские стены, и вот тогда мы продолжим прерванный спор.

– Ты хочешь напасть на него? – Почему-то эта мысль ужаснула меня.

– Не в моих обычаях нападать на старцев, – фыркнул Гиеагр. – Но еще менее в моих обычаях – упускать заслуженную награду…

Он задумался на минуту и вдруг хлопнул меня по плечу:

– Послушай, не согласишься ли ты мне помочь? Я хочу поступить с ним честно, уважая его седины, попросить добром отдать то, что мне принадлежит. Не возьмешь ли на себя роль парламентера и в некотором роде третейского судьи? Мы повздорили с ним, он на меня зол, а ты парень неглупый, сын почтенных родителей, ты как раз и сможешь замолвить за меня слово. Если же он будет настолько ослом, что не согласится уступить по-доброму…

– Я надеюсь, до этого не дойдет, – быстро сказал я. В душе моей роились смутные и скверные предчувствия, я как будто ждал чего-то нехорошего и ощущал себя так, будто нашкодил в чем-то, сам не зная в чем, или еще только собирался нашкодить, но уже ожидал за эти свои неизвестные проказы самой суровой кары.

– Конечно, не дойдет. – Гиеагр странно посмотрел на меня. – Ты, надеюсь, не трусишь?

– С чего ты мог подумать такое?! – фыркнул я.

– Отлично. Так я могу на тебя рассчитывать?

Я кивнул. И прибавил:

– Конечно.

– Тогда я сообщу тебе, какие условия я готов предложить старикашке, чтобы заполучить то, что мне причитается, а также дам несколько заданий.

Старик, бывший со своей наградой почти все время на виду, очень скоро засобирался. По заданию Гиеагра (мне лестно было услужить такому человеку) я неотрывно следил за стариком, поспешая за ним всюду, куда бы он ни пошел. Прекрасная рабыня следовала за ним по пятам, неся в руках расписную корзинку, которую он ей дал. Что такое лежало в корзинке, я не видел.

Сразу после состязания старого лучника пригласили на пир. Он возлег за столом вместе с отцами города, и все дивились тому, что в такие лета он сохранил меткий глаз и твердую руку. Позвали юношей-музыкантов и лучших городских плясунов, и чуть не час компания услаждала пирующих музыкой и танцами.

Старец смотрел с удовольствием, азартно хлопал в ладоши, под конец велел даже своей рабыне присоединиться к пляшущим. Она вышла на площадку для танцев как будто с неохотой, новому хозяину даже пришлось прикрикнуть на нее, чтобы заставить повиноваться. Но вот музыканты ударили в бубны, флейты повели задорную «У Лемия была кобылка», и девушка вдруг преобразилась: от скованности ее не осталось и следа, в глазах заплясали задорные огоньки, на губах блеснула лукавая улыбка. Вскинув руки, громко и дробно защелкала пальцами; ноги ее под подолом платья задвигались стремительно и плавно, она как будто поплыла, как лебедь плывет по водной глади. Она пустилась по площадке, описывая широкую плавную дугу, тело ее изгибалось подобно стволу молодого деревца, колеблемого ветром, от ее бедер, раскачивающихся в каком-то восхитительном ритме, невозможно было отвести глаз. Все, все замерли, завороженно глядя на нее.

Музыка становилась все громче, все быстрее, все неистовей. Казалось, воспламененные танцем музыканты сами вот-вот пустятся в пляс. Один флейтист даже выскочил в круг и принялся выделывать такие замысловатые коленца, какие под силу, пожалуй, только сатирам.

Музыка умолкла, взревели рукоплескания. Огромным усилием я оторвал взгляд от прелестной танцовщицы. Вокруг все как будто посходили с ума. Люди кричали, верещали, свистели, улюлюкали. Никогда, никогда в жизни я не видел столько восторга на лицах сограждан. Старик, хозяин рабыни, с важным видом принимал поздравления, а поодаль – я заметил его только теперь – кричал и хлопал со всеми герой Гиеагр. Он свистел и хохотал, он бесновался вместе с толпой, и только в глазах его, на самом дне его глаз, притаилась ненависть к удачливому сопернику.

Когда восторги немного улеглись, Гиеагр протиснулся ко мне.

– Похоже, старик собрался уходить, – сказал я. – Не знаю, как ему это удастся после стольких восторгов, но гляди, его намерения совершенно ясны.

Намерения старика действительно были совершенно ясны. Поднявшись с ложа, он раскланялся с двумя-тремя вельможами, а затем, поманив рабыню, стал пробираться вон из толпы. Не знаю, как ему это удалось, но пирующие как будто забыли о его существовании. Я ждал, что люди будут требовать еще и еще танцев, пока красавица не рухнет от усталости, будут потчевать дорогого гостя, ее хозяина, яствами и вином, станут расспрашивать и докучать болтовней до тех пор, пока старик в изнеможении не свалится под скамью, но ничего этого не произошло: он просто помахал всем рукой и направился прочь, а следом, с корзинкой в руках, его приобретение.

– Ах, пройдоха! – воскликнул Гиеагр (должно быть, его посетили мысли, схожие с моими). – Клянусь божественным огнем, если б он не похитил мою добычу, я попросился бы к нему в ученики: умение так уходить с опостылевшего пира дорогого стоит.

– Ты и теперь вполне можешь попроситься, – сказал я. – Красотку отдай ему в качестве платы и бери уроки.

– Не болтай ерунды, – фыркнул Гиеагр. – Похоже, он направляется к северным воротам. Давай опередим его.

Старик шел не спеша, так что мы выбрались из города гораздо раньше него и еще около получаса поджидали в тени деревьев, на берегу несущего свои прохладные струи Хала.

Спустя какое-то время на дороге за городской стеной появились две фигуры: высокий, тощий, как жердь, с паклей белых волос, старик, и его рабыня – тонкий и гибкий ивовый прутик. Девушка шла, понурив голову, укрыв накидкой прекрасные волосы и лицо; шаг ее был какой-то неуверенный, деревянный, казалось, ноги подчинялись не ей, а чьей-то чужой воле. Глядя на нее, я дивился тому, что совсем недавно она этими же ногами отплясывала лучший из танцев, какие только видела эта земля.

– Ее как будто за ниточки дергают, – прошептал я. – Что с ней? Может, старик и впрямь колдун?

– Мы узнаем это прямо сейчас. – Гиеагр сделал движение, намереваясь шагнуть на дорогу.

– Стой! – воскликнул я. – Ведь я твой посредник. Я пойду к старику, мы должны хотя бы попытаться уладить дело добром.

Я сделал несколько быстрых шагов, но не успел и глазом моргнуть, как услышал за спиной топот сандалий Гиеагра.

– Не подходи к нему, – сказал герой. – Он мой.

Мгновение – и вот уж я вижу его спину. Он двигался быстрым шагом, на правом бедре болтался меч в ножнах, другого оружия при нем не имелось. Я было сбавил ход в замешательстве перед таким напором, но быстро опомнился и припустил следом почти бегом. Мне не хотелось упустить ни единого мгновения.

Старик, завидев нас, остановился. Остановилась и девушка. Скоро Гиеагр подошел к ним вплотную. Тут же рядом оказался и я.

– Я вижу, наш разговор не окончен, – прогудел старик, насмешливо глядя на Гиеагра. – Ты и клеврета с собой притащил? Боишься в одиночку не справиться с немощным старцем?

– Считай его переговорщиком с моей стороны, – бросил герой.

– Так пусть тогда говорит он, – хмыкнул старец и повернулся ко мне: – Кто ты, переговорщик? Как твое имя? Чьих родителей ты сын?

– Я Мильк, сын Интинора, – ответил я. – Мой отец не последний человек в городе, который ты только что покинул. А кто ты, почтенный старец? Назови и ты свое имя.

– Сын Интинора… – пробормотал старец, оставив без внимания мою просьбу. – Я знаю твоего отца. Я знал его еще мальчишкой, маленьким он обожал плескаться в нашей реке. – Он пожевал губами, взгляд его стал отрешенным, старик вспоминал… – Да, Интинор нравится мне. Что же заставило сына столь доблестного и благочестивого мужа принять участие в грабеже?

Я вытаращил глаза:

– В грабеже? – О, я умел подпустить искренности в голос! Всякий раз, когда я выдумывал очередную причину, по которой не выучил урока, учитель Периниск прочил мне карьеру великого оратора; жаль, мои усилия почти всегда заканчивались розгами – уж слишком хорошо он меня изучил. – В грабеже? – повторил я. – О чем ты говоришь? Мой друг считает, что с ним обошлись нечестно, это так, но он всего лишь хочет воззвать к твоему чувству справедливости, хочет уговорить тебя вернуть то, что принадлежит ему по праву, и получить с него те призы, которые по праву причитаются тебе. Если же у тебя есть сомнения в том, что он выиграл сегодняшнее состязание, благородный Гиеагр предлагает тебе состязаться еще раз… – Я сделал паузу и продолжил с нажимом: – В честной борьбе.

– А что будет, если благородный Гиеагр опять потерпит поражение? – в голосе старика прозвучала насмешка. – Ведь он, как я вижу, не умеет проигрывать.

– Я не проиграю, старый, и ты это знаешь! – рявкнул Гиеагр. – Я и давеча не проиграл, это твоими стараниями мои стрелы ушли мимо цели!

– Я в затруднении, – сказал старик. Он обращался ко мне, начисто игнорируя Гиеагра; на губах его играла издевательская улыбка. – Ведь он, может быть, в чем-то прав, быть может, как лучник он и впрямь не совсем безнадежен. Кто знает, быть может, и в самом деле его стрелам помешала отнюдь не его дрогнувшая рука.

– Ага! – вскричал Гиеагр.

– Но ведь ты сам понимаешь, – продолжал старик, – доказать это невозможно, а я вовсе не склонен брать на себя вину, которую невозможно доказать… – Он немного помолчал. – Ну хорошо, все-таки… Положим на мгновение, что он – несчастная жертва чьих-то козней, а не просто не умеющий проигрывать юнец. Если так, то мне, пожалуй, следовало бы согласиться на повторный, как ты выразился, «честный» поединок. Собрать арбитров, выбрать мишень…

– Да, именно это тебе надлежит сделать! – выпалил потерявший всякое терпение Гиеагр. Он был в ярости, рука, сжимавшая рукоятку меча, побелела так, что стала похожа на руку гипсовой статуи. Его взгляд, перескакивая с лица старика на фигурку девушки, становился алчным и нетерпеливым.

– План хорош, ничего не скажешь, – продолжал как ни в чем не бывало старик. – Но знаешь, что меня смущает?..

Он замолчал, подняв к небу указательный палец.

– Что?! Что тебя смущает, старик?! – закричал Гиеагр. – Уж не думаешь ли ты, что я, уподобясь тебе, прибегну к каким-нибудь колдовским штучкам? Так будь спокоен, я…

– Меня смущает вот что, – перебив его, снова заговорил старик. Он, как и прежде, говорил только со мной. – А вдруг парень и вправду выиграет? Я, знаешь ли, друг-переговорщик, питаю страсть к красивым рабынькам, а в мои лета ох как тяжко разочаровываться… – Он снова помолчал, должно быть, наслаждаясь произведенным эффектом. – Так вот, переговорщик, – произнес он своим гулким голосом, – передай своему могучему другу, что я отказываю ему и в рабыне, и в поединке.

Я бросил взгляд на Гиеагра. Тот молчал, открывая и закрывая рот, будто получил камнем из пращи под дых. Похоже, он ожидал от старика всего – молений, слез, упреков, вспышки ярости, нападения – но никак не издевки!

– Ах ты… – выдавил он наконец. – Послушай, старик, ты думал когда-нибудь, что умрешь не в своей постели, окруженный домочадцами, как и подобает почтенному мужу, а вот так, на дороге, цепляясь за юбку украденной тобою рабыни?

Солнце блеснуло на лезвии его меча, острие уткнулось в горло противника.

– Ты всегда был необуздан, юноша, – проговорил старик каким-то другим, незнакомым мне, хриплым глухим голосом.

Едва заслышав этот голос, Гиеагр вдруг качнулся, будто пьяный, в глазах его промелькнул ужас. Старик хохотнул – громко, отрывисто.

– Да ты, я смотрю, храбрец! Что же, одно движение – и твой отец истекает кровью у твоих ног. Смелей, не стесняйся.

Гиеагр задрожал, взгляд его вдруг потерял остроту, затуманился, будто обратившись внутрь, к видениям, проносившимся где-то там, в глубинах сознания. Рука с мечом медленно, неуверенно поползла вниз…

Глаза старца, все это время не отрывавшего взгляда от оружия, наполнились презрением.

– С-смертный! – он как будто выплюнул это слово. – Прочь с дороги, червь!

Старец оттолкнул Гиеагра; движение было легким, едва уловимым, но герой от такого толчка рухнул в дорожную пыль, будто пьяница, добитый последним кубком вина.

Я стоял неподвижно, разинув рот. До моего сознания вдруг дошла истинная природа старика: нет, не человек, не смертный, но бог повстречался нам. Сам бог реки Хал посетил празднество, устроенное в его честь, сам бог Хал приглядел себе дар из тысяч приносимых ему даров, а мы, глупцы, вознамерились у него этот дар отобрать. Отобрать у бога! От этой мысли у меня потемнело в глазах.

– Я вижу, ты все понял, переговорщик. – Голос бога вновь стал гулким, как рокот барабана.

Я кивнул, не поднимая глаз, чувствуя, что взгляд его пронизывает меня насквозь, как солнечный луч пронизывает стеклянную бусину. Больше всего я боялся в тот миг, что грозный бог, пожалуй, вздумает пополнить штат рабов и к молоденькой служанке прибавить еще и молоденького слугу. Я так ясно представил себе, как буду жить на дне реки, в его подводном доме, как буду ходить по колено в иле, раздвигая тонкие, цепкие, беспрестанно шевелящиеся пряди водорослей, как буду тосковать по солнцу, ветру, шелесту листьев и даже по осенним дождям, что от нахлынувшей тоски слезы едва не брызнули из моих глаз.

– А рабынька хороша, – божество все не оставляло меня своим вниманием. – Она тебе понравилась, я знаю. И этому грубияну тоже. Ее имя – Фаэнира. Хочешь взглянуть на нее в последний раз?

Я кивнул, не смея отказаться.

Хал шагнул к рабыне, протянул руку, чтобы отбросить покрывало с ее лица. Мое сердце затрепетало в сладком предчувствии…

Я так и не смог восстановить в подробностях, что произошло в следующий момент. Как будто вихрь пронесся мимо меня и закружился, заплясал вокруг бога и рабыни. Я услышал рокочущий окрик Хала, и в ответ ему – боевой клич, подобный львиному реву. Сверкнул меч – раз, другой, и ни с того ни с сего с дороги вдруг поднялось густое облако пыли, окутавшее и скрывшее от меня Хала, Гиеагра и Фаэниру.

Я не знаю, сколько длилась битва – мгновение или час. Я стоял как окаменелый, не смея, не умея пошевелиться от ужаса. Я стоял и не мог понять, как же такое возможно, чтобы смертный напал на бессмертного бога и в тот же миг не погиб какой-нибудь мучительнейшей смертью. Не знаю, что больше поразило меня тогда – ужас ли от самой возможности такого святотатства, холодящее ли кровь осознание того, что возмездие за святотатство все никак не наступит, или же болезненный восторг, охватывавший при одной мысли о том, что человек может напасть на бога, даже победить!

Облако пыли распалось так же неожиданно, как появилось, и моим глазам открылась новая картина. Гиеагр, забрызганный кровью, в изорванной одежде, стоит, широко расставив ноги, выставив перед собой меч, измазанный чем-то черным и липким, похожим на тину. За спиной героя – Фаэнира: накидка сброшена, в глазах – отвращение и тоска. А перед Гиеагром – что-то огромное черное блестящее текучее, что-то колеблющееся, излучающее одновременно ненависть, страх, коварство, уязвленное самолюбие… Нечто такое, что не должен видеть человек, желающий сохранить веру в богов.

– Ты еще не понял, что совершил! – пробулькало чудовище. – Ты хотел получить эту девку…

– И я ее получил! – крикнул Гиеагр.

– Нет, червь! – прорычал Хал. – Тебе придется собирать ее – по частям!

Едва он произнес это, что-то сверкнуло, и ослепительный луч ударил девушку в лицо. Луч был столь нестерпимо ярок, что я зажмурился и застонал от боли.

– А это – тебе, – услышал я голос бога, – на память.

Что-то зашипело, раздался вскрик… И вдруг все стихло.

Когда я смог открыть глаза, то увидел Гиеагра. Он лежал навзничь, раскинув руки; его туника была прожжена на груди слева, там, где сердце, и еще дымилась.

Поодаль от Гиеагра я увидел Фаэниру. Без всякого сомнения, она была мертва. Ее лицо превратилось в обугленную головешку.

 

Глава 4

Если человек всю свою жизнь проводит в поиске подвигов – от скуки ли, от гордыни, или от того и другого вместе, судьба обычно идет ему навстречу. Кто ищет, тот всегда найдет. Вот так и Гиеагр. А уж соперники ему доставались – иной позавидует. Я даже могу считать себя польщенным, что и сам угодил в их число. Правда, до поединка дело так и не дошло. Иначе, наверное, я не узнал бы, как началась эта история для Гиеагра с Мильком.

Но знакомство с этими Непосвященными мне еще предстояло. Как и с Лаитой – но несколько раньше.

Эписанф был растерян и суетлив. Он решительно не мог понять наших эмоций. Лаита – это всего лишь Лаита…

Когда мы не пожелали удовлетвориться таким исчерпывающим объяснением, он все-таки соблаговолил выдавить из себя, что Лаитой зовут рабыню, взятую им с собой в этот долгий и трудный путь. Как это зачем? Очень удобно… Не приходится самому ухаживать за лошадью, стирать одежду, готовить… Лаита, оказывается, великолепно готовит.

– К тринадцатому богу Лаиту, – непреклонно сказал Глаз.

Эписанф кротко заметил, что в сущности примерно туда мы и собираемся – ведь Зеркало богов скрыто в храме Змееносца. Глаз рассвирепел, и мне пришлось его успокаивать. Когда же мне это удалось, я уведомил Эписанфа, что в принципе согласен с Глазом: даже трое слишком много для подобной кампании, а уж четверо – явный перебор. Эписанф (еще более кротко) попросил ни в коей мере не считать Лаиту за члена команды. Ибо с таким же успехом, сказал он, можно включить в нашу группу и лошадь.

– Лошадь не умеет говорить, – мрачно заметил я.

На что Эписанф совершенно непонятно рассмеялся. Будучи несколько не в духе, я довольно раздраженно попросил его разъяснить причину сего неуместного веселья. Варвар с удовольствием разъяснил. Оказывается, он совсем не уверен, что Лаита умеет говорить – за те три года, что она находится у него в услужении, он ни разу не слышал ее голоса. Она расторопна и исполнительна – и при этом не более болтлива, чем кухонная утварь.

Не любящий менять своих убеждений Глаз сказал, что это тем более подозрительно. Я поначалу намеревался его поддержать – хотя бы из солидарности – но вдруг со всей отчетливостью понял, что делать мне это лень. И вообще я слишком долго стою на ногах…

Я сел на землю, прислонившись спиной к пыльным камням стены. Усталость навалилась внезапно, причем такая, что не хотелось совершенно ничего. Разве что спать – всю ночь ведь проговорили. И пожевать чего-нибудь можно было бы. Но спорить точно неохота.

Вот ведь штука какая получается… Как просто и прозрачно рисовалось мне ближайшее будущее, когда я в первый раз увидел Эписанфа. Темный угол, аккуратный удар по затылку, и каждый идет своей дорогой – Эписанф своей, мы с его вещичками своей. Потом Непосвященный сказал пару слов – и все изменилось. Я иду к городской стене с твердым намерением избавить этот мир от слишком много знающего варвара. А что теперь? Теперь мы вместе с варваром собираемся в Проклятые Земли… Скажи мне кто-нибудь об этом еще вчера…

Самое неприятное, что я вовсе не уверен, что хочу отправляться в этот поход. И твердо знаю, что не смогу не отправиться. Это совсем разные вещи. Если бы я мог выбирать, я бы лучше совсем не встречался с Эписанфом, не слушал бы его истории и не подвергался бы соблазну, справиться с которым выше моих сил.

Солнце опять взошло неудачно – на востоке. Вскарабкалось на вершины деревьев и назойливо светило прямо в глаза. Можно было бы сказать, что это я сел неудачно, но думать так мне неохота и позу менять лениво, поэтому я просто прикрыл веки. Так думается даже лучше, а подумать надо. Слишком быстро все как-то, галопом…

Не послать ли все к бесам? Если я откажусь от этой затеи, вне всяких сомнений буду жалеть об этом всю оставшуюся жизнь. Но в том-то и дело, что эта самая жизнь у меня будет. Не обязательно длинная – не знаю, сколько Скорпион еще сможет терпеть меня на земле, – но будет. Вор редко заканчивает свой земной путь в собственной постели, куда больше шансов принять пропуск в Тень Зодиака из рук равнодушного палача или ретивого стражника. Однако до сих пор мне везло, и я не видел особых причин, чтобы это везение мне изменило в ближайшее время. Еще в детстве слышал я рассказы про разбойника со странным именем Капюшон, а ведь по слухам он со своей бандой и по сей день наводит шорох в лесах Земли стрельцов. У меня, конечно, профиль немного другой, не тот я человек, чтобы одни деревья вокруг себя видеть. И мне бывало приходилось звездным небом укрываться, мох под ребра подкладывая, но чтобы каждую ночь так – нет, простите. Порядочному вору от ближайшей харчевни надолго отлучаться не дело. Хотя в этих самых харчевнях мы под облавы частенько и попадаем. Нет, не дожить тебе до седых волос, Бурдюк-вор…

Тут я понял, что еще немного и начну себя жалеть. А этого я себе не позволял уже полторы дюжины лет. Запретил в тот самый день, когда вор во мне еще не родился, но сын богатого купца уже умер. Был я тогда просто-напросто никем, и от осознания этого тревожного факта проникся к собственной персоне щемящей жалостью. Паскудное я тогда из себя представлял зрелище, ведь не дитя малое, пушок на лице уже пробиваться начал… По счастью, видел меня в этом постыдном состоянии всего один человек… он был первым, кого я убил. Не в тот день, конечно, позже. Но сам на себя я со стороны сумел взглянуть, и злость вытеснила из души слабость. С тех самых пор, как только начинает мне казаться, что злая Судьба отмеряла мне хорошее и плохое на неверных весах, вспомню я того юнца, сопли со слезами по роже размазывающего, – и снова злость, и на душе становится легче.

Судьба… Почему, интересно, на этот раз Судьба именно меня выбрала, чтобы Зеркало богов искать? Нет, как в эту колею Глаз или тем более варвар вписываются – тоже непонятно, но это не мое дело. Над их долей пусть они и размышляют. А вот я почему? Когда Судьба жребий бросает, не верю я, будто она глаза завязывает. Отворачивается – наверное, но нет-нет, да и подглядит ненароком. И рука дрогнет, и кости, значит, не совсем случайно лягут.

Выходит, и на меня они неспроста указали. Есть в этом какой-то смысл, вот только какой – в толк не возьму. Не пойму, чем я это заслужил. Или правильней будет сказать, в чем я провинился? Да, вор, так воров вон сколько. Не самый я среди них жестокий, но и не самый добродетельный. Тот же Капюшон, говорят, бедного человека нипочем не обидит, а я и у нищего пахаря кусок хлеба отниму, если сам голоден буду. Не самый я удачливый, однако и совсем пропащим меня не назовешь. Такие времена, как сейчас, когда последний дзанг тратить приходится, у нас с Глазом бывают нечасто.

Еще, если жрецам верить, у Судьбы кающиеся грешники на особом счету. Только это не ко мне. Я свой путь выбрал пусть и от безысходности, только о том не жалею. Если меня спросить, то есть дорожки и похуже воровской. Темной, кривой, опасной, но честной по-своему. Вот, например…

Привести подходящий пример мне помешал пинок под зад. Самый настоящий и, честное слово, очень чувствительный. От неожиданности я даже потерял равновесие, но уже через секунду открыл глаза и вскочил на ноги. Еще через секунду я определил виновника (это было несложно), подскочил к нему и схватил обеими руками за горло.

– Успокойся, Бурдюк, – прохрипел Глаз, хватаясь за мои руки. Я не без удовольствия заметил, что лицо у него налилось кровью. – Ты просто задремал, и я решил тебя разбудить.

– Если вдруг по недосмотру богов я умру раньше тебя, Глаз, – прорычал я, – разрешаю тебе разбудить меня так же. Я обязательно проснусь и сверну тебе шею.

Впрочем, настоящей злости на друга я не испытывал. Если не обращать внимания на саднящий копчик, все было очень своевременно. Пинок под зад – замечательное средство от чрезмерного мудрствования. Он напоминает о том, что на жизнь надо смотреть проще. Возможно, свиток нашего существования на земле и написан еще до нашего рождения, но разматывается он медленно, вместе с каждым прожитым днем. И ни одному смертному не дано заглянуть в ту его часть, которая описывает грядущее.

Мне выпал шанс – и я им воспользуюсь. И либо посмотрюсь в Зеркало богов, либо сдохну, пытаясь это сделать. Все просто, а вечная жизнь доступна только богам.

Ах да, Глаз пытается что-то сказать, но уже не может… Я разжал пальцы и с вновь обретенным благодушием наблюдал, как приятель с натужным сипением втягивает воздух. Эписанф стоял чуть поодаль, задумчиво наблюдая за происходящим. Принимать активное участие в спектакле он благоразумно не стал.

– Ладно, хватит трепаться, пошли к твоей повозке, Эписанф, – с радостным возбуждением гаркнул я. – Глаз свирепо сверлил меня взглядом. – Хватит дуться, дружище. – Я похлопал его по плечу. – Давай смотреть на вещи трезво, ты ведь первым меня пнул.

– В следующий раз я пну тебя по голове, – пообещал Глаз.

Я не обиделся – разве можно обижаться на друзей, даже если боги дали им вместо мозгов опилки? В конце концов, мой миролюбивый вид возымел свое действие, и Глаз успокоился. Настолько, что не высказывал больше кровожадных чаяний, а только недовольно пробурчал, что никакая Лаита нам не нужна и ее нужно в самом мягком варианте отправить домой.

– Глаз, – вздохнул я, – ты жрать хочешь?

– Ага, – немедленно откликнулся он.

Это было нечестно с моей стороны. Жрать Глаз хотел всегда – если с момента последней трапезы прошло хотя бы полчаса. А с момента нашего скромного перекуса у Суслика минуло гораздо больше времени.

– Так пошли пожрем, а потом решим. – Я пожал плечами. – В твоей повозке найдется что-нибудь съестное, Эписанф?

Эписанф уверил нас, что не просто найдется. Если положиться на его слова, он вез с собой целую продуктовую лавку, а Лаита была богиней среди поварих. У Глаза моментально потекли слюнки, и больше он не спорил. Да и у меня слова варвара вызвали призывное урчание в животе.

Чтобы не мозолить глаза добропорядочным жителям Хроквера, мы решили идти с внешней стороны городской стены. Как я уже упоминал, перебраться через нее никакого труда не составляло. Имелся в нашем решении и еще один плюс – какая-никакая тень. Безжалостное летнее солнце лениво заползало по небосводу все выше и выше, набираясь по пути жару и щедро поливая этим жаром все вокруг.

Шли молча. Пожалуй, все, что было у нас сказать друг другу на данный момент, мы уже сказали. Эписанф вышагивал во главе процессии, приняв на себя роль проводника. Хотя на первых порах эту миссию вполне успешно могла выполнить и городская стена – мы отошли от нее, когда до западных ворот оставалось не больше дюжины дюжин шагов.

Миновав неширокую пустошь, Эписанф уверенно повел нас в негустую кипарисовую рощу. И почти сразу же я почувствовал, что мы совсем недалеки от цели. Дразнящий пряный аромат жареного мяса был лучше всяких указателей. Мне даже любопытно стало, смог ли Эписанф заранее точно определить время своего возвращения, или его рабыня настолько хороша, что почувствовала, когда хозяин соизволит вернуться к временному очагу.

Впрочем, очень скоро посторонние мысли вылетели у меня из головы. Четырехколесная повозка, крытая матерчатым тентом, показалась из-за деревьев, но не она привлекла мое внимание. Неподалеку от повозки размеренно жевала траву привязанная к дереву гнедая кобыла, довольно низкорослая, но крепкая и жилистая. Она окинула нас оценивающим взглядом, словно прикидывая, насколько увеличится вес повозки и не стоит ли ей требовать доплаты. Немного в стороне дымился недавно потушенный костер. Однако и лошадь, и кострище составляли лишь фон чудесной картины.

Хотя нет, то была не картина. Это была поэма, сложенная великим мастером, это была музыка, виртуозно исполненная на самых лучших инструментах. Слова не в силах передать всего великолепия, самые красочные эпитеты будут тусклыми и блеклыми… Хм, пожалуй, я проголодался даже сильнее, чем предполагал.

Прямо на траве перед повозкой был расстелен отрез плотной ткани, на котором и располагалось то, что привлекло мое внимание. И не только мое, могу в этом поклясться.

В центре на большом круглом блюде величественной горкой грудились еще дымящиеся свиные ребрышки, явно зажаренные на углях. Не знаю, сумел ли Эписанф сохранить свежее мясо с самой своей Андронии, или его рабыня кроме очевидных кулинарных талантов была еще и славной охотницей, да это и не слишком меня волновало. Главное, мясо выглядело убийственно аппетитно – щедрые куски сочной мякоти на тонких косточках, покрытые золотистой корочкой. Рядом стоял объемистый кувшин, с капельками влаги на округлых боках. Похоже, вино – или что бы там ни было – укрывали от лучей солнца в ближайшем ручье. Ощущая затылком горячее дыхание светила, я невольно сглотнул, глядя на этот очевидно холодный кувшин.

Это была, так сказать, основа, но это было еще не все. Были еще крохотные, может, не только что испеченные, но выглядевшие очень свежими лепешки, натертые чесноком, тонкие обжаренные кружочки кабачков, кроваво-красные перцы, стрелы зеленого лука со слезой, грозди винограда и ломтики маленькой круглой дыни… Если Эписанф привык так завтракать каждое утро, убей меня не пойму, почему он такой тощий.

– Я сказал Лаите, что собираюсь совместить завтрак с обедом, – ответил варвар на мой мысленный вопрос.

Можно ли представить себе занятие более глупое, чем созерцание голодными глазами манящих яств, когда никто не мешает тебе их попробовать?

Я был голоден, мне не мешал никто, и поумнел я быстро, заняв место поближе к блюду с ребрышками. Может быть, и следовало дождаться приглашения хозяина, но, рассудил я, уже вонзив зубы в горячее мясо, так как мы теперь одна команда, я вполне могу не считать себя гостем за эти столом.

Либо Глазу пришла в голову та же мысль, либо он просто отдался на волю инстинктам, но к трапезе он приступил едва ли не быстрее меня. Варвар, впрочем, тоже не заставил себя долго ждать.

Освободив от мяса пару косточек и уничтожив три или четыре лепешки, я вспомнил, что и жажда мучит меня не в меньшей степени, нежели голод. На какой-то миг опередив жадно тянущуюся руку Глаза, я схватил кувшин и сделал большой глоток.

Это было белое вино, братцы! И что это было за вино!.. Густое, терпкое, в меру сладкое, но без приторности, оно дарило прохладу телу и согревало душу. Нечасто мне доводилось отведать такого вина, а уж если сравнивать с тем пойлом, что я имел неосторожность один раз попробовать в харчевне Суслика… Для более-менее правомерного сравнения это вино следовало наполовину разбавить водой, а потом дать ему скиснуть, и все равно оно пилось бы приятней.

Я сделал еще глоток. Волшебно. После такого благородного нектара не возникнет желания орать похабные песни или бить морду соседу. Хочется слушать флейты или сочинять стихи. У меня недурно получалось в свое время, скупой на похвалу Мирдгран пару раз даже ставил меня в пример остальным ученикам…

Грустные мысли я прогнал на сей раз без труда. Ведь кувшин еще почти полон, мясо приготовлено очень умело, с какими-то незнакомыми мне, но изысканными специями, теплые лепешки исчезают во рту сами собой. А ведь есть еще кабачки, и перцы, и фрукты…

Кувшин переходил из рук в руки почти без остановок, пока не стал совсем легким. От груды ребрышек остались несколько самых постных кусочков, лепешки были съедены все. Лениво крутя в руке ломоть дыни, я лег на спину, подставив лицо высоко поднявшемуся солнцу. Один недостаток у такого с позволения сказать завтрака все же имелся – после него я был совершенно не способен к активным действиям любого рода. Если бы сейчас вооруженные стражники вдруг повыскакивали на поляну со всех сторон, обвиняя меня в самых страшных преступлениях, я был бы не в состоянии даже попытаться бежать или защищаться. Я бы только попросил отнести меня к плахе на руках, так как перспектива идти пешком пугала меня сильнее любой казни.

Что я – даже обычно ненасытный Глаз смотрел на остатки еды осоловевшим взглядом. Для его простого внутреннего устройства была невыносима сама мысль о том, чтобы оставить что-либо несъеденным. Он мучительно боролся с собой, и проиграл эту битву, и лег на спину рядом со мной. Казалось, еще немного, и он замурлычет как домашний кот, мода на которых докатилась в последние годы и до Земли скорпионов.

Эписанф вина пил заметно меньше нас, однако в поглощении пищи, что удивительно, почти не уступал. «Ничего, мы его откормим», – подумал я, щурясь на солнце. А что же он раньше-то?.. Или Лаита готовит ему только в походе, а в доме у него другая кухарка? В таком случае он просто остолоп…

– Знаешь, Эписанф, как только разбогатею, я, наверное, куплю у тебя Лаиту, – полусонным голосом проговорил Глаз, и я понял, что вопрос об отправке рабыни домой больше не стоит.

Варвар, очевидно, тоже это понял, потому что расплылся в улыбке и сказал только:

– Она ведь не знает ни слова на вашем языке, Глаз.

Глаз фыркнул:

– Что с того? Я возьму ее не для разговоров. Хотя… я даже готов выучить пару слов на ее языке.

– Какие же? – улыбнулся я, примерно догадываясь об ответе.

– В первую очередь – «ребрышки» и «лепешки».

– Боюсь, дружище, в таком случае ты скоро обгонишь меня по части веса, – засмеялся я.

Глаз лениво покосился на меня, хотел было придумать в ответ какую-нибудь колкость, но, как видно, думалось ему с трудом. И я его понимал.

– Послушай, Эписанф, – сказал Глаз после парочки оглушительных зевков. – Покажи-ка товар лицом. Должен же я видеть, что покупаю.

Действительно, Лаиту мы пока еще не видели. Это не сильно меня огорчало, результаты ее работы интересовали меня гораздо сильнее того, как она выглядит. Но теперь, когда я был сыт и умиротворен, мне, признаюсь, тоже стало любопытно. Может, я с Глазом еще поторгуюсь…

Эписанф недовольно нахмурился, я так думаю, заводить разговор о продаже рабыни всерьез он не намеревался, надеясь, что блажь быстро вылетит из головы Глаза. Сразу видно, что он плохо знал моего друга.

Варвар выкрикнул пару слов на незнакомом мне языке в сторону повозки.

Прошло всего несколько секунд, и из повозки совершенно бесшумно выбралась… ну, наверное, Лаита, ибо кто еще это мог быть. Вот только насчет «товар лицом» у Глаза накладочка вышла. Так как тонкое создание невысокого роста было с ног до головы закутано в непроницаемые черные тряпки. Когда я говорю «с ног до головы», я именно это и имею в виду, без каких-либо преувеличений. Что это за покрой одежды, я не знаю, но скрыты были даже лицо и волосы. Женщина начала проворно складывать посуду в большую корзину, и все, что мы могли видеть, это тонкие белые руки, то и дело высвобождающиеся из плена кошмарных одеяний.

– Что это, Эписанф? – потрясенно спросил я.

– Это? Лаита, – пожал варвар плечами.

Что ж, если хочешь получить глупый ответ, задай глупый вопрос… Пришлось внести некоторую корректировку.

– Я имею в виду, что на ней надето?

Если он опять даст мне точный и бессмысленный ответ, я, пожалуй, преодолею свою лень и двину ему в зубы. Наверное, варвар интуитивно почуял опасность, по крайней мере, ответ его был развернутым. Быть может, даже чересчур…

– Понимаешь, Бурдюк, мы – очень демократичный народ. Рабам мы разрешаем многое, если это не мешает им выполнять свою работу должным образом. Даже на их религиозные предрассудки, бывает, глядим сквозь пальцы. Что взять с раба… Так вот, на родине Лаиты – а она родом из диких южных стран – женщины одеваются именно так, и я не счел необходимым чинить какие-то препятствия.

– Ну ты даешь, Эписанф! – не то восхитился, не то возмутился Глаз, помотав головой. – Ты хочешь сказать, что вообще не знаешь, как выглядит твоя собственная рабыня?

По непонятной мне причине варвар заметно занервничал. По его вытянутому лошадиному лицу пробежала недовольная гримаса.

– Какая мне разница, как она выглядит, Глаз? – довольно агрессивно выпалил он. – Она прекрасно готовит и безупречно поддерживает порядок в доме. Я ее покупал именно для этих целей, можешь ты понять?

– Ну не знаю. – Глаз коротко хохотнул. – Может, под этой кучей тряпья вовсе не женщина…

Я чуть внимательней пригляделся к Лаите, спиной ко мне убиравшей объедки со стола. Для этого ей пришлось наклониться.

– Не, Глаз, – я помотал головой, – женщина.

Глаз проследил за моим взглядом, и его губы тронула злая усмешка.

– Я все-таки намерен убедиться в этом поточнее, – сказал он и начал подниматься с земли.

– Не стоит, Глаз, – сказал я.

То есть я сначала это сказал, а уже потом удивился своим словам. Слегка покопавшись в себе, я обнаружил, что вполне естественные намерения Глаза для меня действительно неприятны. Я удивился еще раз. Глаз тоже.

– Почему? – Он застыл в довольно-таки неудобной позе, его ноги уже готовы были выпрямиться, а корпус нависал над землей.

Почему… Если бы я знал почему.

– Нам долго путешествовать вместе. – Я пожал плечами как можно небрежнее. – Обидится и, глядишь, подсыплет тебе чего-нибудь в вино.

– С чего это ей на меня обижаться? – изумился Глаз.

Я снова пожал плечами:

– Слышал я кое-что об этих южанах, – соврал я. – Дикие люди…

Глаз еще какое-то время повисел неподвижно, и я обнаружил, что буквально все мои мышцы сведены напряжением. Расслабился я, только когда Глаз, помотав головой, рухнул обратно на землю.

– Потом посмотрим… – процедил он сквозь зубы.

Лаита все это время вела себя так, как будто разговор ее совершенно не касался, – быстро и споро продолжала свою уборку. Впрочем, мне тут же пришлось мысленно обругать себя за тупость – Эписанф же говорил, что она ни слова не знает на нашем языке.

Я бросил взгляд на варвара и заметил на его лице выражение, которое я не смог понять. В любом случае, это было что угодно, но не равнодушие. Да Овну под хвост этого Эписанфа, мне бы с собой разобраться…

Между тем с уборкой было покончено, посуда сложена в корзину, полотнище – аккуратно свернуто, объедки без жалости оставлены на земле. Видно, и впрямь с продовольствием у Эписанфа все в полном порядке. «То есть у нас все в порядке», – с удовольствием поправил я себя.

Лаита выпрямилась во весь свой небольшой рост и повернулась к хозяину. Ткань, закрывающая лицо, была тонкой, просвечивающей на солнце и, очевидно, скрывая лицо от постороннего взгляда, не мешала видеть ей самой.

– Посуду помоешь позже, – решил Эписанф. – Мы отправляемся немедленно.

Похоже, Лаите действительно не было нужды что-либо говорить, по крайней мере, они вполне научились обходиться без ее доли в диалоге. Услышав слова хозяина, она, не медля ни секунды и не задавая лишних вопросов, погрузила все в повозку и сама исчезла под тентом.

Я бы еще, наверное, повалялся на травке, но, рассудив здраво, пришел к выводу, что и в повозке можно устроиться не хуже. Глаз мое мнение разделял, так что после совсем непродолжительных переговоров мы решили, что первым будет править лошадью Эписанф.

Он не возражал, возможно, понимая, что возражать бессмысленно. В Хроквер мы въезжать не собирались, благо, до северных ворот города легко можно было добраться вдоль стены – местность там равнинная. Дальше дорога вела на северо-восток, и эту дорогу не смог бы не заметить даже самый тупой из варваров, а к этой категории я Эписанфа не относил. Если я правильно оценил навскидку возможности нашей кобылки, к Скваманде мы должны подъехать после заката солнца.

Под тентом царила прохлада. Повозка была, возможно, тесновата на троих человек, но Лаиту смело можно было не считать. Она сидела в уголке, поджав под себя ноги и держа спину прямо. По ней было видно, что в этой не самой удобной позе она, если надо, просидит и сутки, и двое.

Отпихнув нагло развалившегося Глаза, я поудобней устроился на дощатом днище повозки, не глядя подложив под голову какое-то тряпье. Ткань тента была плотной, темной и почти не пропускала свет.

Лошадка нехотя взяла с места, и мы двинулись под протяжный скрип колес. Раз-другой свистнул кнут, темп увеличился, правда, самую малость. Мне кажется, даже используй Эписанф вместо кнута раскаленную кочергу, кобыла не соизволила бы заметно прибавить шагу. Такой ее воспитали, и переучивать теперь поздно. Лошади – они как люди…

Прикрыв глаза, я собрался спокойно подумать о предстоящем походе. Но подкравшийся сон не пожелал считаться с моими планами.

Летопись Милька

– Говоришь, до Арзакены день пути? – проговорил Гиеагр, когда мы свалили на повозку то немногое, что удалось наскрести в разгромленной деревне.

– Так сказал тот старикашка, да пошлют ему боги бессмертие и неизлечимую зубную боль, – ответил я.

Гиеагр провел пальцами по подбородку.

– Если он не соврал, слухи о наших здешних похождениях достигнут столицы одновременно с нами. Или даже раньше нас.

Он произнес это буднично, просто констатируя факт, но от его слов мне сделалось не по себе. По-хорошему, после того, что мы натворили, нам следовало бы убраться с этих земель подобру-поздорову, и чем скорей, тем лучше. Прямо сейчас развернуть оглобли и рвануть обратно через границу, сквозь призывно распахнутые ворота…

– Будет забавно взглянуть на их рожи, когда мы объявимся под стенами города, – беззаботно продолжал Гиеагр. Славный воин и мысли не допускал, что можно отступить.

– Не обольщайся, – сказал я. – Мы успеем увидеть только летящие в нас стрелы.

– Послушай, Мильк, ведь в душе ты не трус, я знаю! – фыркнул Гиеагр.

– И никогда им не был, – подтвердил я.

– Тогда к чему все эти стенания перед каждой потасовкой?

Я пожал плечами:

– Терпеть не могу, когда кто-то из моих близких подвергается опасности. А я очень близок самому себе.

Гиеагр разразился оглушительным хохотом:

– Заботливый юноша, ничего не скажешь! Но не беспокойся, мне ты тоже близок, и я приложу все усилия к тому, чтобы тебя не слишком попортили, случись драка. Обещаю, твоим родным будет что похоронить, когда закончится наше путешествие.

Вот такой он шутник, наш великий герой Гиеагр.

– Но почему мы обязательно должны ехать в Арзакену? – вопросил я. – Почему не выбрать другой путь? Ведь оракул…

– Опять ты со своим оракулом! – вспыхнул Гиеагр. – А ну повтори пророчество еще раз!..

Здесь я снова должен сделать небольшое отступление, вернувшись в тот злосчастный день, когда мы прогневили Хала, бога реки.

Я думал, оба они мертвы – Гиеагр и Фаэнира. Не знаю, сколько прошло с той минуты, когда Хал, свершив отмщение, удалился в свое обиталище. Я потерял счет времени, я чувствовал себя камнем, что лежит себе неподвижно при дороге, не замечая, как вечность за вечностью пролетают над ним…

Меня выдернул из забытья крик Гиеагра: яростный, протяжный, тоскливый – он взвился над землей подобно реву похоронной трубы. Этот крик вернул мне способность видеть и ощущать, и тотчас глазам моим открылась душераздирающая картина: Гиеагр сидел на земле, раскачиваясь из стороны в сторону, прижимая к груди обугленное лицо несчастной Фаэниры.

Едва обретя возможность двигаться, я поспешил в город и позвал на помощь. О том, что произошло, никому не сказал ни слова, наплел что-то, уж и не помню что – таково было мое состояние.

Прошло много времени, прежде чем Гиеагр пришел в себя. Когда я говорю «Пришел в себя», то имею в виду «Вновь обрел способность мыслить и связно изъясняться». Не знаю, бессмертный ли Хал вложил в душу героя эту палящую страсть, сам ли Гиеагр разжег ее в своем сердце, а может, и не было никакой страсти, а только лишь досада за упущенную добычу раскаленным гвоздем засела в его мозгу, но смерть Фаэниры стала ужасно мучить героя. Он не находил себе места, причитал и плакал как женщина, и я всерьез опасался, что он наложит на себя руки. Врачи лишь разводили руками и выразительно вертели пальцами у своих лекарских лбов. Наконец, месяца два спустя, кто-то надоумил Гиеагра отправиться в Лаулос, город, славный храмом и оракулом бога Поффа.

Не стану подробно описывать наше путешествие и то, как мы приносили жертвы и вопрошали оракула. Пророчество было коротким, темным и путаным, мы никогда б не поняли его, кабы не толкователи, чьи лавки облепили храм, как облепляют муравьи оставленный без присмотра кувшин с медом. В первой же лавке за четыре медяка нам обстоятельно и подробно растолковали значение странных слов. Не скажу, чтобы толкование показалось мне яснее пророчества, но Гиеагр ухватился за него, как речной рак за тухлое мясо.

Не знаю, что увлекло меня. Слава Гиеагра, его убежденность в успехе? Возможность удрать из-под отцовской опеки? Жажда приключений? Или тень надежды, что когда прекрасная Фаэнира вернется к нам, то быть может…

О нет, здесь я умолкаю. Копаться в собственных мотивах – значит жалеть себя, а это недостойно настоящего мужчины.

А толкователь-то оказался прав. Кто бы мог подумать…

– Повтори пророчество, – велел Гиеагр.

– Не прежде, чем постигнешь сына каждой звезды, – оттарабанил я.

Пророчество запечатлелось в памяти, будто оттиск печатки на воске. Уж сколько мы рядили и о нем, и о толковании, сколько ссорились, сколько денег истратили на все новых и новых гадателей и мудрецов, но вывести что-то новое так и не удавалось. Все сводилось к совету того, первого толкователя, который за свои четыре медяка предрек нам долгие и опасные скитания в стране восточных варваров, где в каждой земле мы будем совершать по великому подвигу, и с каждым подвигом все ближе будет день, когда Фаэнира явится нам живая и невредимая.

Да, таково было предсказание: «Не прежде, чем постигнешь сына каждой звезды». И мы «постигали», но до сих пор дело обстояло так, что с «сынами звезд» нам исключительно везло. Восточные варвары предельно щепетильны, когда дело касается их тотемов. Попробуйте в Земле скорпионов раздавить эту восьминогую гадину, и с вас сдерут шкуру, медленно, полоску за полоской, посыпая раны солью и перцем. Но зарубите монстра из чужого пантеона – и ваши дела пойдут в гору, быть может, в вас даже признают человека. А еще можно просто сделать что-нибудь полезное, никого не убивая и не калеча. Так Гиеагр и совершал свои подвиги: строил храм в Земле скорпионов, гонялся по Земле близнецов за шайкой инфернальных девиц, у подданных Водолея расчищал священную реку от обломков скал, запрудивших ее во время землетрясения…

Гиеагру все удавалось, и постепенно он приобрел громкую славу любимчика богов, неуязвимого героя, перед которым не выстоит ни один смертный.

И вот мы прибыли в землю последней звезды и начали с того, что осквернили священный источник и вырезали целую деревню.

– Это последнее испытание, – сказал Гиеагр, угадав мои мысли. – Оно должно быть трудным, иначе мы не сможем искупить свою вину перед Халом.

– Другие тоже не были легкими, – заметил я.

– Значит, это испытание будет самым трудным, – проговорил он. – Знать бы еще, в чем оно будет заключаться…

Мы не спеша ехали по дороге, я – в повозке, Гиеагр – рядом, на коне. Злосчастная деревня осталась далеко позади, затерявшись среди таких одинаковых и таких неприютных гор. Следом за нами все так же тянулась толпа зевак. Оглядываясь на них, я дивился тому неуемному любопытству, что толкало этих совершенно разных людей, заставляя тащиться за двумя несчастными, гонимыми судьбой от одной смертельной опасности к другой.

Интересно, что им было нужно от нас? Ну одни, возможно, надеялись, что рано или поздно нам перережут глотки, и тогда они смогут поживиться нашей несметной добычей. Еще кто-то, вполне допускаю, грелся в лучах нашей славы, искренне полагая, что если протопать парасанг-другой по следам героя, то и сам в конце концов станешь героем. Всех же остальных, я думаю, гнала за нами обыкновенная скука, та самая скука, что становится злейшим врагом счастливчиков, от которых отступили такие враги, как голод, холод и болезни.

– Будет самым трудным, – повторил Гиеагр. – Знать бы еще, в чем оно будет заключаться…

– Уцелевшие варвары доберутся до Арзакены раньше нас и выведут против нас огромное войско, – предположил я.

– Ты знаешь, это мысль, – промолвил герой после короткого молчания. – Если варвары доберутся до города и расскажут обо всем, да еще, как водится, приврут… Как пить дать, в Арзакене перетрусят и пошлют против нас целую армию!

– Ты как будто рад этому, – проворчал я. – Если все будет так, как ты говоришь, уже сейчас можно заказывать дрова для нашего погребального костра, конечно, если от нас останется хоть что-то, что можно сжечь. Ты великий герой, Гиеагр, но против войска и тебе не выстоять. И с прекрасной Фаэнирой ты сможешь увидеться лишь по ту сторону, в царстве теней, где ничто не доставляет радости.

– Зато сколько славы я обрету среди смертных! – вскричал он. – Неужели тебя не греет мысль о том, что тысячи лет спустя люди будут глядеть на твой погребальный курган и говорить: «Здесь лежит великий герой, счастливец, любимец богов, сподвижник самого Гиеагра»! Слава согревает душу, Мильк!

– Мою душу согревает солнце, – сказал я, – а еще – хорошая еда и красивые девчонки. И слава, конечно, тоже согревает, но ровно до тех пор, пока я живой. Твоя же слава уже давно живет собственной жизнью. Если поставить тебя с нею рядом, то ты будешь мышью у ног слона. Куда уж больше?

– Не бурчи. – Он раздраженно взмахнул рукой. – Если тебе уже достаточно славы, подумай о том, что, куда бы мы ни направились по этой стране, нас повсюду будет ждать вооруженная орда варваров. Наши преступления против их святынь слишком велики, чтобы нам их спустили с рук. Если к тому же мы разгневали их богов…

– Если мы разгневали еще и их богов, можем вскрыть себе вены прямо здесь, не дожидаясь, пока нас прикончат, – пробормотал я.

– До чего ж ты кислый тип! – озлился Гиеагр. – Их боги малохольные. Зато наши злы на нас по-настоящему, во всяком случае, Хал, и я думаю, он задаст взбучку любому местному богу, который вздумает обрушиться на нас прежде, чем Хал доведет свою месть до конца.

– Да ты не только воин, ты мудрец! – Я бросил на героя восхищенный взгляд. – Только ты способен усмотреть хоть что-то хорошее в мести богов.

– Просто я не нытик, как некоторые, – уколол Гиеагр. – А еще я не намерен сворачивать с дороги, когда до конца пути остался всего один шаг. Даже если это шаг в пропасть.

И все же мысль о том, что отныне в Земле стрельцов мы вне закона и выставленное у ворот Арзакены войско – если и плод моей фантазии, то не столь уж неправдоподобный, крепко засела в голове Гиеагра. После полудня, когда мы добрались до небольшого ущелья, по дну которого весело бежала речка, он велел остановиться и распрячь мулов.

Вскоре в ущелье втянулась толпа сопровождавших нас варваров. Они нечасто подбирались к нам ближе чем на три-четыре полета стрелы, но сейчас им приходилось выбирать между иссушающим зноем на дороге и благодатной прохладой у берега реки, и они выбрали прохладу, пусть даже ее приходилось делить с тем, кого они в одно и то же время боялись, презирали и кем восхищались. Гиеагр, за время путешествия научившийся игнорировать зевак, на этот раз тоже пошел против своего обыкновения. Приблизившись к варварам, которые возбужденно загалдели, едва он оказался с ними рядом, герой высыпал из кошеля горсть серебряных дзангов и поднял над головой.

– Мне нужен человек, хорошо знающий эти места, к тому же достаточно быстроногий! – гаркнул Гиеагр. – Есть среди вас такие?

Толпа зашевелилась, от блеска серебра у многих потекли слюнки. Я глазом не успел моргнуть, как вперед выскочил тощий мосластый тип в драных штанах. Рубахи на нем не было, ее заменял длинный замасленный кушак, крестом перехвативший костлявый торс. На лбу его синела татуировка – чаши весов.

– Я знаю эти места. Что тебе нужно, варвар? – сказал человек.

Я ушам своим не поверил: в голосе этого прощелыги сквозило поистине царское высокомерие! За столько времени я так и не могу привыкнуть к безмерной гордыне восточных оборванцев!

Гиеагр объяснил, что ему нужно. Варвар вызвал из толпы еще троих – приятелей или родичей – и вся компания скорым шагом двинулась вниз по дороге. Покинув ущелье, они скрылись из виду.

Разведчики вернулись на следующий день, когда вечерело, вынырнули из хмурых теней, сгущавшихся в ущелье. К тому времени наши добровольные провожатые по большей части расползлись кто куда, как расползается змеиный клубок. Остались только самые стойкие да те, кому некуда и незачем было идти.

Посыльные сгрудились перед героем. От недавнего гонора не осталось и следа: они запыхались, на лицах читалось чрезвычайное возбуждение, а глаза круглились от всего увиденного и услышанного. Тот самый дылда в кушаке накрест, размахивая руками, будто дерево на ветру, торопясь и глотая слова, затараторил:

– Из Арзакены гарнизон… восемь сотен луков… из Даркайярова лагеря тысяча… из Лайяза, говорят, тысячи три ждут… Одни кричат: перекрыть ущелье, захлопнуть ворота в Горле, тебя в Арзакену не пускать. Другие кричат: он же не бог, прийти и ударить, даже такому, как он, с дюжиной не совладать, а нас – тысячи… Но первых больше, дальше Горла никто не пойдет…

Выслушав варваров, Гиеагр отвел меня в сторонку. Глаза его пылали мрачным весельем.

– Видишь, какие мы с тобой важные птицы. Почти пять тысяч варваров против двух таких славных шалопаев. На кого ставишь?

– Ставлю на то, что при любом раскладе теням в загробном мире придется потесниться, – ответил я.

– Наконец-то я слышу от тебя разумные речи! – воскликнул Гиеагр. – Пусть и с запозданием, но ты начинаешь правильно воспринимать жизнь. Осталось придумать, как спасти твою шкуру, чтоб ты подольше мог радовать меня мудрыми мыслями.

Снова обратившись к разведчикам, он принялся расспрашивать о местности, лежащей впереди, ущельях и реках, об Арзакене, ее расположении, укреплениях, о ее гарнизоне. Он велел мне достать папирус и нарисовать с их слов карту. Глядя на него, я невольно восхищался: герой идет в одиночку против целой армии и рассуждает об этом так, будто за его спиной стоит огромное войско.

– Места здесь скверные, – сказал напоследок дылда. – Что ни пещера, то обиталище колдунов или еще каких нечестивцев, а чуть дальше к столице промышляет шайка проклятых разбойников во главе с неким Капюшоном.

По его словам выходило, что проходящий по ущелью некогда оживленный Ржаной тракт уже много лет как пришел в запустенье, и только отчаянный смельчак пустится по нему в путь к Арзакене. Кабы не Гиеагр, вряд ли сюда пришли бы все эти люди, которые следуют за ним.

Услышав такие слова, мой друг принялся вызнавать подробности о колдунах и особенно – о разбойниках: давно ли их видели и можно ли с ними как-нибудь снестись, и все такое прочее. Тут в моем животе заурчало, и я отправился к повозке, чтобы перекусить. За моей спиной снова зазвенело серебро – должно быть, Гиеагр приискал для варваров еще работенку.

– Мы можем покинуть Землю стрельцов и вернуться сюда, когда все успокоится, через несколько месяцев, тайно, – сказал я, когда мы остались одни.

– Мне больше нравилось, когда ты рассуждал о тенях в загробном мире, – буркнул Гиеагр. – А то, что ты вякнул сейчас, – недостойно храброго мужа.

– То, что я вякнул сейчас, – единственный способ добиться цели в создавшейся ситуации, – ответил я. – Но, конечно, если ты вознамерился превратиться в утыканную стрелами мишень и тебе наплевать на Фаэниру…

– Ты слишком легко сдаешься, – фыркнул он, – в этом твоя беда. Ты доходишь до конца пути, и когда остается всего лишь руку протянуть, чтобы получить заслуженную награду, ты вдруг разворачиваешься и бежишь прочь.

– Зато ты очертя голову кинешься в любую потасовку, – парировал я, – полезешь драться с самими богами!

Гиеагр выпятил грудь:

– Да. Только так и стоит поступать. Только так добудешь славу!..

– Славу! – Я скривил губы. – Потеху для потомков, которые через тысячу лет придут помочиться на твой курган.

– Смейся, смейся, – проговорил он. – Только не забудь, что коптишь до сих пор это небо исключительно благодаря моей славе. И за то, что гарнизон Арзакены вместе с остальными вояками стрельцов топчется сейчас у городских стен вместо того, чтобы прийти сюда и нашпиговать нас медью, также вознеси хвалу ей, моей славе. Если бы, как ты говоришь, я не был рядом с ней, как мышонок рядом со слоном, давно уж трава росла бы из наших черепов.

– Отлично! – воскликнул я. Меня бесило в тот миг, что этот напыщенный петух не так уж и не прав. – Мы живы только благодаря твоей славе. И что теперь? Чем твоя слава поможет нам в этот раз? Ты собираешься выйти перед пятитысячным войском и гаркнуть так, что все пять тысяч разом наложат в штаны? Или, может быть, слава, отделившись от тебя, встанет за твоей спиной огнедышащим драконом, который спалит наших врагов? А может призовешь на подмогу Хала, раз уж, по твоим словам, он будет оберегать нас, пока не свершит месть?..

– Хватит! – оборвал он меня. – Коли ты не видишь очевидных вещей, я ткну тебя носом. Если бы ты внимательно слушал, то услышал бы, как этот, с весами на лбу, говорил, что варвары не пойдут сюда, а будут ждать в ущелье, по дну которого проходит единственная дорога, ведущая отсюда в Арзакену. Если возвращаться к нашему спору, то что, кроме моей славы смогло остановить их?

– Просто чудесно! – Я постарался вложить в это восклицание весь сарказм, отпущенный мне богами. – Единственная дорога перекрыта вражеским отрядом. Точить меч? Идем на штурм?

– Уф-ф-ф. – Гиеагр устало провел ладонью по лицу. – Как могло случиться, что у столь выдающегося мужа, как Интинор родился столь скудоумный сын? Разуй глаза, Мильк! – Он ткнул пальцем в мой собственный рисунок. Смотри сюда и сюда. Видишь?..

Я тупо уставился на карту. Вверху – долина и жирный полукруг – стена Арзакены. Чуть ниже, слева и справа – острые треугольники гор (по словам разведчиков в этом месте почти нет предгорий, огромные пики рвутся к небу чуть ли не у самых городских предместий). Между горами – узкое длинное ущелье в три парасанга длиной, по дну его течет река, питающая водой Арзакену; слева и справа в главное ущелье вливаются ущелья поменьше, и по ним тоже текут ручьи и речушки, берущие начало высоко в горах, у ледников. Если верить разведчикам, по весне все они вздуваются, превращаясь в беснующиеся смертоносные потоки.

– Сейчас не весна, но воды в этих речках еще предостаточно, – сказал Гиеагр. – Если все пройдет, как я задумал, в Арзакене и пикнуть не успеют.

 

Глава 5

Дочитав до этого места, я прервался, чтобы успокоить нервы, прогнать темноту в глазах, осторожно разжать побелевшие пальцы и избавиться от желания разорвать папирусы в клочья. Чем думал Мильк, сначала посмев назвать скорпиона «восьминогой гадиной», а потом дав мне прочесть это, – не знаю. Вроде скудоумием парень не отличался.

В конце концов, сумев вернуться в более или менее спокойное состояние, я подумал и… сделал на этом месте в папирусе небольшую прореху. Кто знает, возможно кому-либо действительно будет любопытно ознакомиться с рукописью Милька. А моей терпимостью отличается далеко не каждый.

Странные мысли порой лезут в голову в то короткое время, когда сон уже отступил, но сознание еще не готово работать в привычном ритме. Не то слишком умные, не то абсолютно бредовые, сразу и не разберешь.

Потом вроде бы разбираешь. Становится понятно, что ничего умного в полусонных идеях нет и быть не может. Но выкинуть их из головы, избавиться окончательно от каких-то неясных тревог и волнений бывает не так-то просто.

Примерно то же самое сейчас со мной и происходило. Продрав глаза и увидев над головой низкий потолок тента, я начал думать. Занятие вообще-то правильное, положительное, только время я для него выбрал неподходящее. Сначала не мешало бы проснуться окончательно, плеснуть в лицо пару пригоршней холодной воды, а может, и перекусить чего-нибудь…

Но разум и здравый смысл не всегда идут рука об руку. Мысли меня одолевали, и ничего с этим поделать я не мог. Думал я, что вот лежим мы с Глазом в повозке и мирно похрапываем. Ну я-то, предположим, уже нет, а вот Глаз рулады выводит знатные… В любом случае, доверились мы варвару, который везет нас в своей повозке в Скваманду – как мы полагаем. А откуда я это точно знать могу? Продрых ведь одним богам известно сколько времени. Кажется, вечереет уже. Быть может, коварный варвар, едва только мы заснули, лошадку развернул да прямиком в свою Андронию направился. И окружает нас сейчас почетный эскорт из стражников Непосвященных.

Здравый смысл постарался проснуться и посмеяться над этими абсурдными предположениями. За какими такими бесами сдались Непосвященным два скромных разбойника-скорпиона, никогда в их краях не бывавшие? Тщетно… В дальнем уголке уже вроде бы бодрствующего сознания все-таки неприятно копошился черный комок нелепой тревоги.

Мне казалось, что повозку трясет сильнее, чем должно было – на ровной и укатанной дороге близ столицы. Чудились чужие приглушенные голоса на незнакомом языке. Услышав крик птицы, я почти убедил себя, что такой птицы в наших краях отродясь не водилось…

В общем, помучившись так несколько минут, я, презирая себя и мысленно ругаясь последними словами, повернулся набок и отодвинул полог тента. И в спускающихся сумерках увидел то, что и должен был увидеть, – к дороге жались домишки знакомой мне деревни. До Скваманды оставался час езды, не больше.

Я снова лег на спину. Спать уже не стоит, а вот поваляться минуток пять – десять не мешало бы. Голову свою дурную в порядок привести. Подумать не о воображаемом коварстве варвара, не о несуществующих кознях и интригах, а о чем-нибудь совсем простом, обыденном. Завтрак вот хорош был, да, божественный был завтрак…

Не меняя позы, я почесал в затылке. Нормальный был завтрак. Но ведь ничего особенного – обычная свинина, зажаренная на углях, свежий хлеб, овощи, фрукты. Что я, виноград раньше не видел или год от мяса воздерживался? А ведь готов был чуть ли не по-звериному рычать, зубами рвать мясо… и того, кто попробовал бы у меня это мясо отнять. Да разве только я – Глаз тогда от меня мало чем отличался, ничего мы, кроме еды, не видели и знать ничего не хотели. Странно все это, подозрительно…

Решительно тряхнув головой – чтоб мозги встали на место, – я рывком сел. Лаита, сидевшая, по-моему, в той же самой позе, что и утром, едва заметно вздрогнула. Все, пора просыпаться окончательно. Что еще через минуту мне подозрительным покажется? Голодны мы с Глазом были, зверски голодны – за сутки кроме скудной закуски в харчевне у Суслика ничего в свои утробы не закинули. А повариха Лаита и впрямь знатная, Эписанф не врал. Чего уж удивляться, что простая, но вкусная и сытная еда нам пиром богов показалась?

Пробравшись мимо все еще посапывающего Глаза, мимо корзин с провиантом и забившейся в угол рабыни, я вылез на вольный воздух. Потянулся, зевнул, по щекам себя чувствительно похлопал – это вместо умывания вполне сойти может при необходимости. После душноватой повозки дышалось до одури легко. Дневной зной я очень удачно проспал – вечерняя свежесть заставила меня даже слегка поежиться. Напившееся крови солнце готовилось спрятаться за горизонтом.

«Молодец Эписанф, – добродушно подумал я, – сумел-таки выжать из своей клячи больше, чем я от нее ожидал. В столице мы будем еще дотемна, можно поужинать в каком-нибудь достойном заведении. Трапеза на траве – вещь приятная, но этого мы еще успеем отведать не раз, не стоит перебарщивать, когда есть возможность покушать культурно, за столом. В Скваманде есть очень приятные местечки, а если Эписанф, взяв с собой вдосталь провизии, не поскупился и на свои драхмы… Гуляй, Бурдюк, пока есть возможность. Доберемся мы до Проклятых Земель или нет – на все воля Скорпиона».

Усмехнулся я своим мыслям, соскочил на дорогу и поравнялся с кобылой – для этого мне пришлось даже пробежаться. Ухватившись рукой за оглоблю, я заскочил на козлы рядом с Эписанфом. Тот встретил меня сонным взглядом. Ничего, старик, ночью отоспишься. Перед визитом к Тарантулу это не помешает…

– Далеко до Скваманды? – подавив зевок, спросил Эписанф.

– Нет, – помотал я головой. – Вон тот холм видишь? На него поднимемся, оттуда город уже виден будет.

Варвар кивнул и все-таки зевнул, рискуя вывернуть рот наизнанку. Дал кнута лошади, которая прореагировала на это с философским спокойствием, и снова завел разговор. Чтобы не заснуть, я думаю.

– В город будем въезжать?

– Будем. – Я кивнул. – Столица – это тебе не Хроквер, город большой. На солидном постоялом дворе остановимся, ничего с повозкой до утра не сделается. Если, конечно, хозяину пары-тройки дзангов не пожалеть. Поужинаем, выспимся – и к Тарантулу.

– Я все же хотел бы знать… – начал было Эписанф.

– Узнаешь, – отмахнулся я. – О тебе же забочусь, честное слово. Ты ведь сейчас и спать хочешь, и пожрать бы не отказался, разве не так?

– Так, но… – Варвар не понимал, куда я клоню. А все просто было.

– Ну вот! – Я хлопнул его по плечу. – А узнаешь подробности – и сон, и аппетит потеряешь, точно тебе говорю. Цени мою заботу.

Не могу сказать, что мои слова здорово приободрили варвара, но настаивать он не стал. А мы как раз взобрались на холм.

– Притормози-ка свою кобылу, Эписанф.

Твердое, укатанное полотно дороги неласково встретило мои пятки, когда я соскочил с повозки. Отойдя немного в сторону, я встал на самой высокой точке холма. Конный ли, пеший – я всегда здесь останавливаюсь, хотите верьте, хотите нет. Не найдется другого места, откуда столица была бы видна как на ладони.

Люблю я Скваманду. Постоянно жить там вредно для моего здоровья – столичная стража мало похожа на сонную и ленивую охранку Хроквера, – но бывать стараюсь почаще. Нет города красивее и величественнее во всем мире, а я-то во всех двенадцати Землях побывал, каких только чудес не видел.

Городская стена была настоящей стеной – высокой, неприступной, ощетинившейся сторожевыми башнями и бойницами. Круглые крыши домов – другой архитектуры столица не признавала – матово отсвечивают черной смолой все как одна. В центре города стоит главный дом, жилище Сына Скорпиона. Его крыша также черна, но покрыта не смолой, а черным мрамором. На таком фоне белый рисунок огромного скорпиона смотрится особенно впечатляюще. Скорпион выложен из костей разбойников и душегубов. Как обычно в такие моменты сердце сжалось, дыхание перехватило. И от преклонения перед великим символом, и… Где-то среди тех костей есть останки моего наставника, Тощего Карамаса. Быть может, вскорости и мне суждено пожертвовать косточку-другую для замены старых и иссохших.

Ну, тут я гордыню свою умерил. Рылом ты не вышел, Бурдюк, чтобы твои ребра на такое великое дело пошли. Кто был Карамас и кто ты… И по сей день молодым ворам рассказывают историю про то, как Карамас из опочивальни Сына Скорпиона вазу вынес. Да, ночную вазу, зато из чистого золота. Чтобы в такой дом залезть, смелости надо вдвое больше, чем мне отпущено. А чтобы назад живым вылезть – умения втрое. И удача, само собой, улыбнуться должна, в нашем деле без этого никак. Она от наставника моего только раз отвернулась, восемь лет назад. Впрочем, обычно второго раза и не требуется.

Ладно, перевел взгляд свой я дальше, на Храм. Прищурился. Показалось? Ладонь к глазам поднес – да нет, похоже, не показалось. Острое, изогнутое, смертельно опасное Жало на крыше, вонзенное прямо в небо, стало заметно выше. А ведь оно и без того было в двадцать два человеческих роста. Выше только знаменитый водопад в Лиане был.

Нынешний Сын Скорпиона, как только сан принял, сразу перед всеми зодчими Земли задачу поставил: устранить эту несправедливость, сделать так, чтобы ничто в мире не смело возвышаться над священным Жалом. Только желающих не нашлось, несмотря на щедрые посулы. Почему – понятно любому, знакомому с науками хоть немного. Мне, например. Было бы Жало вертикальным, проблем бы особых не возникло. Так оно ведь, во-первых, кривое, как и надлежит, во-вторых, под углом расположено. В этом угле вся прелесть, так Жало совсем живым выглядит. Настоящим, опасным. Видать, тот, кто Храм строил, дело свое знал. Только по этой самой причине он максимально возможный размер определил и точно выдержал. Потому казалось, что Жало держится на своем месте только чудом.

Сейчас это впечатление здорово усилилось. Неведомый мне мастер добавил к длине Жала добрых два роста, и глаза уверяли меня, что Жало уже падает. Я поймал себя на мысли, что встряхиваю головой, пытаясь избавиться от этого наваждения и убедиться, что Жало все так же грозно нависает над городом. Ай да зодчий, доведется его увидеть – пожму руку. Утер нос высокомерным водолеям. Пари могу держать, они ведь свой водопад намеренно строили выше Жала, чтобы потешить свое болезненное самолюбие. Пусть теперь знают свое место.

Рядом со мной что-то зашуршало, и я повернул голову налево. Оказывается, я так увлекся созерцанием нашей славной столицы, что не заметил, как Эписанф встал рядом. Губы мои сами собой растянулись в покровительственной улыбке – видно, величие Скваманды затронуло даже темную душу варвара. На его вытянутой физиономии застыло выражение человека, впервые в жизни узревшего нечто знаменательное. «Быть может, Непосвященные не ущербны по самой своей природе, – подумал я великодушно, – а просто несчастны, ибо обделены милостью богов? И если их вразумить, то будут они почти как нормальные люди?»

Изъян в такой логике, конечно, имелся. Ни с того ни с сего бессмертные боги не стали бы отворачиваться от варваров. Ведь даже грубые и неотесанные тельцы пользуются покровительством одного из Пантеона. А жалкие варвары готовы каждого мелкого лесного духа почитать за бога.

– Скажи, Бурдюк, – хриплым голосом обратился ко мне Эписанф, – этот скорпион… ну, тот, что на крыше… Я читал… Он что, на самом деле…

– На самом, – прервал я поток его красноречия.

Неуместная гордость тронула мне сердце. Значит, даже кое-кто из варваров слышал кое-что о Скваманде.

– Глаз все еще дрыхнет? – немного более резко, чем требовалось, спросил я. Не тот собеседник варвар, чтобы обсуждать с ним наши святыни.

– Что? А, Глаз… Да, наверное. Из повозки он не выходил.

Плотно задев плечом Эписанфа, я подошел к повозке. С того момента как я ее покинул, ничего не изменилось. Глаз действительно спал, запрокинув голову и широко раскрыв рот, а Лаита… Ну да, Лаита сидела все в той же позе. Изваяние, честное слово. Мне вдруг стало обидно, что она не посмотрела на столицу, не смогла оценить…

Я себя одернул. Что-то и вправду со мной не так, каша какая-то в голове. С накатившей злостью я дернул Глаза за ногу. Проснулся друг мой моментально и даже принял сидячее положение, растерянно хлопая глазами.

– Ты чего? – оформил он наконец свои мысли в слова.

– К Скваманде подъезжаем, – буркнул я. – Хватит спать.

Наверное, около минуты Глаз на меня молча смотрел. Умеет он смотреть. Не скажу, что лицо у него шибко выразительное, скорее наоборот – мимика не богаче наших с ним карманов. Но выразить многое взглядом своего единственного глаза – это да, в этом немногие с моим другом сравнятся.

В общем, довольно скоро этот сверлящий взор прошел сквозь мою толстую кожу, и я начал чувствовать себя неуютно. Я даже рад был, когда Глаз заговорил.

– Надо же, подъезжаем к Скваманде, значит, – сладким голоском пробулькал он, сокрушенно качая головой. – Действительно, какой уж тут сон… Какого беса ты меня разбудил?! – взревел он так внезапно и так громко, что даже Лаита вздрогнула.

– Так… почти приехали ведь, – сказал я, осознавая, что реплика моя звучит жалко.

– Почти! – Глаз затряс руками в воздухе. – Почти! Чего тебе неймется, скажи? Оказавшись возле какой-нибудь харчевни, я проснулся бы сам, так какой смысл выдергивать мне ногу?

Возразить мне было нечего, Глаз был прав. Сколько раз уже я имел возможность убедиться, что аромат доброй еды пробуждает его мгновенно. Пришлось перейти в контратаку.

– А чего это ты спишь, когда я уже проснулся?! – зарычал я, стараясь не уступить другу в экспрессивности.

Против этого аргумента у Глаза не нашлось возражений. Побуравив меня еще немного взглядом – но уже без вдохновения, а следовательно, и без прежнего эффекта – он просто улегся обратно, прошептав что-то одними губами. Сильно развитая интуиция подсказала мне, что это были отнюдь не комплименты в мой адрес, но по широте своей души я не стал уточнять.

– Поехали, Эписанф, – бросил я, снова устраиваясь на козлах.

– К воротам? – некстати решил спросить он.

– А что, твоя кобыла умеет ездить сквозь стены? – оскалился я, и варвар больше не проронил ни звука до самых ворот.

Ворота в столице знатные, под стать всему остальному. В три роста, дубовые, толстенные. Будь я стражем у ворот и задумай враг сломать их тараном, я бы даже не стал им мешать, честное слово. Я бы просто с любопытством и жалостью наблюдал за этими бесплодными потугами. Проще ногтями проковырять дырку в каменной стене.

Двое стражников лениво наблюдали за подъезжающей повозкой, не подозревая, что я мысленно ставил себя на их место. Впрочем, их расслабленность была кажущейся, на этот счет обольщаться не стоило. Едва Эписанф остановил лошадь – как и полагается, на расстоянии трех дюжин шагов – оба стражника взяли в руки тяжелые секиры, до того прислоненные к воротам.

Дав указание Эписанфу не делать резких движений и уж конечно не трогаться с места без моего разрешения, я медленно, опустив руки, подошел к стражам.

Один из них был довольно молод и молодость свою старался скрыть за пышными черными усами. Взгляд его из-под почти таких же густых бровей подчеркнуто суров, поза напоминает натянутую струну, пальцы на рукоятке секиры побелели от напряжения. Сразу видно, недавно парень в страже, а на такой ответственный пост, поди, и вовсе впервые назначен.

Второй стоит, привалившись к воротам, ладонь еле-еле секиры касается, тертое годами лицо выглядит почти добродушно. И… знакомо, будь я проклят.

– Михашир? – Язык мой сработал раньше мозгов. Но уж больно я удивился, увидев старого приятеля по академии у врат стольной Скваманды.

Он пристально вглядывался в мое лицо, наверное, целую минуту, и я уже подумал было, что обознался. Все-таки я помнил не знавшего бритвы отрока, нескладного и худощавого, а сейчас передо мной стоял крепкий широкоплечий мужчина с сединой в аккуратно подстриженной бородке. Да еще и в мундире столичной стражи.

– Рикатс! – вскрикнул наконец Михашир, улыбаясь так широко, как умел только он.

Моя радость заглушила досаду от режущих звуков своего прежнего имени. Михашир, кто бы мог подумать…

Я развел руки в стороны, и он, оставив секиру мирно стоять на своем месте, заключил меня в объятия. Здоров стал, ничего не скажешь. Когда-то на гимнастической арене я укладывал его на лопатки, даже не вспотев. Сейчас – не знаю. Не думаю, что хотел бы попробовать.

Молодой стражник тоже расслабился, убедившись, что я не собираюсь выхватывать из-за пазухи кинжал или заниматься чем-либо столь же самоубийственным. Улыбка тронула и его губы, но руки от оружия он не убрал. Школа. Уважаю.

– Старина Рикатс, как же я рад тебя видеть! – ревел Михашир. – Но во имя двенадцати богов, как ты дошел до такой жизни, что берешь в услужение варваров?

Он мотнул головой в сторону повозки. Мысленно я взмолился всем богам, чтобы ветер не донес эти слова до слабых ушей Эписанфа. А если уж он все же услышал, то пусть наберется благоразумия и не вякает.

– Нам просто случайно оказалось по дороге, – быстро и негромко сказал я. – Не вижу смысла отнимать у варвара его повозку, если его можно использовать в качестве возничего.

Михашир захохотал.

– Узнаю тебя, ты всегда был ленив сверх всякой меры.

– Скажи, Михашир, мне показалось, или Жало стало заметно выше? – спросил я, уводя разговор в сторону от Эписанфа… да и от моего прошлого, если на то пошло.

– Жало? – Друг моего детства посмотрел на меня с неподдельным недоумением. – Ты откуда свалился, Рикатс, оно уже две луны имеет именно такой вид.

– Две луны?! – Я схватился за голову. – Вот дыра… Я имею в виду Хроквер, где я сейчас живу. Такие громкие вести до сих пор не дошли до этого засиженного мухами темного угла.

– Ты, выходит, живешь в Хроквере? – Михашир поморщился. – Странное место ты выбрал, на тебя это не похоже. Почему…

– Ты мне так и не рассказал, кто сумел вознести Жало так высоко? – лихорадочно спросил я. Ко всему прочему, меня на самом деле интересовал этот вопрос.

– Ты не поверишь, Рикатс, – вздохнул Михашир. – Я бы и сам не поверил. Варвар, Непосвященный. Вроде того вот, – еще один взмах головой в сторону Эписанфа, – только помоложе. И здоровый, как конь.

– Варвар? – Я потряс головой. – Дожили… Куда же годятся наши зодчие, если не смогли сделать то, что под силу какому-то варвару? Головы бы им поотрывать.

– Сын Скорпиона так и сделал. – Михашир кивнул. – Не каждому, а через одного. Кому-то все-таки надо дома строить…

В очередной раз я подивился мудрости нашего правителя.

– А с этим варваром… как там его?

– Гиеагр. С ним Сын Скорпиона поступил воистину по-царски. Куда лучше, чем он того заслуживал, – мрачно добавил Михашир.

Я вопросительно посмотрел на него.

– Не только отпустил с миром, но и выплатил всю обещанную награду, до последнего дзанга.

– Щедро… но справедливо, – пожал я плечами.

– Справедливо? – Михашир горько усмехнулся. – А ты знаешь, что этот самый Гиеагр вытворил в Земле тельцов на прошлой луне?

– Михашир! – Я воздел очи к небу. – Я живу в Хроквере. Я не знал даже, что делается в Скваманде. Как ты думаешь, знаю ли я, что этот варвар устроил у тельцов?

– Это был риторический вопрос, – уточнил Михашир. – Так вот, наши столичные чародеи собрались вместе, поднапряглись и наслали на поля этих дикарей хорошую такую армию саранчи.

– Милая шутка, – одобрил я.

– Милая, – согласился Михашир. – Если не считать того, что она не сработала. По вине этого самого Гиеагра.

– Ублюдок! – вырвалось у меня. – Как он это сделал?

– Я не знаю подробностей. Но поля тельцов остались нетронутыми.

Мы помолчали, безмолвно соглашаясь, что варвар есть варвар и его не переделаешь.

– Так ты, значит, в страже? – задал я бессмысленный, но практически неизбежный вопрос.

– Ну да. Подвернулся, понимаешь, удобный случай… Сейчас я уже тремя дюжинами командую, не пройдет и пяти лет, увидишь – встану над всей стражей Скваманды.

– Не сомневаюсь, Михашир, – искренне сказал я.

– А ты-то сам как? – услышал я вопрос, которого наивно старался избежать.

– Да, – я махнул рукой, – долго рассказывать. Вот что, Михашир. Сейчас время уже позднее, и я зверски хочу спать. Но я пробуду в Скваманде несколько дней, так что мы обязательно посидим, выпьем вина, вспомним былое…

Как бы я хотел, чтобы эта встреча действительно была возможной.

– Об этом и говорить нечего, обязательно посидим. – Михашир хлопнул меня по плечу. – От этого ты не отвертишься. Но хотя бы в двух словах. Я вижу, дорога здорово тебя потрепала… Чем ты занимаешься, Рикатс?

Михашир всегда отличался упрямым нравом. Я придумывал какой-нибудь подходящий и не располагающий к дальнейшим расспросам ответ. Как вдруг этот ответ раздался из-за моего плеча:

– Называй его лучше Бурдюком.

Это был голос Глаза. А я даже не слышал, как он подошел.

– Бурдюком?.. – Михашир растерянно переводил взгляд с Глаза на меня. – Но ведь… Я слышал… Тот самый Бурдюк…

– Тот самый, – легко согласился Глаз. – Открывай ворота, у Скваманды ничего к нам нет.

Михашир смотрел на меня. Я это чувствовал, но не видел, так как решил тщательно изучить песок под своими ногами. Прошло боги знают сколько времени, и Михашир, так ни слова и не сказав, постучал в неприметное закрытое окошко на воротах. Через несколько секунд они начали медленно и без скрипа открываться.

– Пошли, Бурдюк. – Глаз положил мне руку на плечо. – Надо пожрать, выспаться и валить подальше из этого славного города, где на каждого ротозея с толстым кошельком приходится двое стражников.

Он скорчил презрительную гримасу и первым пошел в открывшийся проем ворот. Я двинулся следом. Мне хотелось кого-нибудь убить. Глаза, Михашира. Или самого себя.

Уже в городе повозка поравнялась с нами, но ни я, ни Глаз не спешили садиться в нее.

– Знаешь, Глаз, – внезапно охрипшим голосом сказал я. – Часто ты не можешь связать двух слов – и я к этому привык. Но иногда мне хочется, чтобы ты вообще не умел говорить. За каким бесом ты влез?

– Да противно на тебя смотреть было, Бурдюк. Понимаешь? Одно дело, если б ты боялся. Если б стража Скваманды что-то к тебе имела. Но я-то знаю, что в столице ты даже с земли монету не рискнешь подобрать. Может, и правильно. Тебе просто стыдно было. Поэтому мне тоже стало стыдно. За тебя. И за ремесло. Почему ты считаешь стражника, этого пса, которого хозяин на привязи держит, выше себя?

Я не то чтобы не знал, что ответить Глазу. Я просто не хотел отвечать. Ничего я сейчас не хотел. В разговор встрял Эписанф, наклонившийся с козел к самому моему лицу:

– Так значит, твое настоящее имя…

Я коротко, без замаха врезал ему по зубам. Без всякой злости, просто это иногда помогает запомнить некоторые вещи.

– Меня зовут Бурдюк. Ясно?

Летопись Милька

– Нам нужно дней пять, полсотни плотников и невидимость, – сказал я, выслушав его план. – Есть все это у нас?

– У нас есть кое-что получше, – ответил Гиеагр. – У нас есть золото, на которое мы купим все, что нужно.

Ночь черным саваном распростерлась над ущельем. Такая темная, что даже ворам и убийцам не имело смысла выходить из дому. Мы сидели у входа в пещеру, не зажигая огня, в абсолютной мгле, вслушиваясь в странные звуки сумеречной жизни. Ветер ледяными пальцами пересчитывал мои ребра, и я плотнее кутался в плащ, с завистью вглядываясь в прихотливую, будто подражавшую небесным звездам, россыпь огоньков там, внизу, где ютилась у костров наша разношерстная «свита».

Помимо холода меня знобило и от дурных предчувствий.

Мы взбирались сюда несколько часов, буквально на себе втаскивая животных и телегу с добычей, моля богов, чтобы подкупленные нами люди не жалели своих варварских глоток и как следует выполнили свою работу на той стороне ущелья, отвлекая от нас внимание толпы. Чтобы задуманный Гиеагром спектакль удался, главные герои на какое-то время должны исчезнуть со сцены, раствориться, превратиться в тени, мелькающие где-то на периферии взгляда.

– У нас есть золото, – повторил Гиеагр, и я услышал, что он борется с зевотой. – И завтра мы пустим его в ход. Какая все-таки забавная штука жизнь. Сначала ты сражаешься за золото, а потом золото сражается за тебя.

Одним богам известно, как я пережил то утро. Помешанный на правдоподобности Гиеагр вознамерился или вытатуировать на моем лбу тотемный знак стрельцов, или, на худой конец, поставить клеймо: будто бы я – беглый раб из какой-нибудь далекой страны. Я спас свое чело, лишь вымазавшись сажей и грязью и переодевшись в вонючее рванье, найденное в глубине пещеры. Что поделаешь, как ни унизительно, какое-то время я должен был играть роль раба, но, во имя богов, с какой стати маска должна прирастать к лицу актера?!

Когда мое преображение было закончено, Гиеагр дал мне меч и туго набитый золотом кошель; все это я спрятал под лохмотьями.

– Все запомнил? – спросил герой, когда я был полностью готов.

Я кивнул.

– Отлично. Если мы выпутаемся из этой передряги, то исключительно благодаря тебе, – сказал он.

– Раз так, то мой погребальный курган должен быть на три локтя выше твоего. – Я попытался улыбнуться, надеюсь, не слишком вымученно.

– Непременно, – кивнул Гиеагр. – Я велю насыпать на твой курган шесть локтей отменного кизяка. Ну все. Пусть даруют тебе боги удачу.

Мы обнялись, и я двинулся вниз по склону.

Как ни крути, а мой спутник не только отчаянный душегубец, но еще и прожженный торгаш, проныра, каких свет не видывал. При первой встрече он ринется на вас, потрясая копьем и распевая во всю свою луженую глотку пеан; если же каким-то чудом вы устоите и сумеете отразить первый натиск, он отступит, но лишь на время, потребное на то, чтобы открыть сундук и выудить оттуда столько золота, сколько по его мнению вы стоите. (Конечно, если подкуп не повредит его бессмертной славе.) Если же и деньги не возымеют действия, великий герой отступит во второй раз и вернется ночью, чтобы во тьме перерезать вам горло. Одним словом, он добьется своего, чего бы это ему или вам ни стоило.

Да, он малый не промах, герой Гиеагр. Перед нашим исчезновением он трудился как пчела. Сунув монету одному, нашептав на ушко другому, послав куда-то с поручением третьего, мою часть работы он облегчил настолько, насколько это вообще было возможно в тех обстоятельствах. Меня даже почти не пытались убить, так, лишь несколько царапин, которые оставила на моей шкуре пика не в меру бдительного часового. Но это ерунда, главное, после долгого и опасного путешествия по незнакомым горам меня пропустили к человеку, от которого в тот момент зависела судьба нашего предприятия.

– За это золото можно купить с потрохами весь гарнизон Арзакены, так почему же твой приятель предлагает его мне? – Такой вопрос задал мне знаменитый разбойник со смешным прозвищем Капюшон. Он нависал надо мной краснорожей глыбой, подбрасывая на ладони кошель с деньгами с таким видом, будто примеривал камень для броска. В его глазах метались отблески костра, делая разбойника похожим на злобное божество лесных пожаров, лоб с безобразным лиловым шрамом пересекали борозды морщин. Всякий раз, опускаясь на его ладонь, запертые в кожаном чреве монеты жалобно звякали, и это звяканье отдавалось в моей душе погребальным звоном. К чести своей могу сказать, что на лице моем при этом не дрогнул ни один мускул, иначе я давно уже был бы мертв: по слухам, беспощадный Капюшон ненавидел трусов.

Свое прозвище он получил за удивительный нарост в виде широкой кожной складки, уродовавший его абсолютно безволосый затылок; при первом взгляде эта штука действительно напоминала капюшон. Думаю, боги отметили его этим знаком, заранее предвидя, каким скрытным, двуличным будет его носитель.

– Так что помешало герою Гиеагру, чья слава гремит по всем землям, поступить просто и заставило поступить сложно? – продолжал разбойник. – Почему бы ему просто не потолковать с двумя-тремя военачальниками из арзакенского гарнизона, купив их бегство в нужный момент? Зачем было искать встречи со мной и придумывать весь этот мудреный план? Предложение Гиеагра заманчиво, но я хочу быть уверен, что имею дело с умным человеком.

– Ты правильно заметил: слава моего товарища гремит по всем землям, – отвечал я. – А слава воина – нравная женщина, она капризна, как юная царица, и не терпит подозрений. Да, очень легко подкупить нескольких жадных военачальников: за горсть золотых в нужный момент они повернут поводья и бросятся наутек, вопя от притворного ужаса. Но как, скажи, поступить потом с молвой, которая растрезвонит по всему свету, что великий воин Гиеагр на поверку – всего лишь мелкий торгаш? Если сравнивать славу со зданием, то она из тех халуп, которые можно развалить одним неверным ударом молотка, каким бы прочным ни был фундамент.

– Да ты философ, – хмыкнул Капюшон. – Головорез и философ… Славную парочку Непосвященных занесло в наши края. Хорошо, я подумаю над твоими словами и утром дам ответ. Отведите его в палатку.

– Чтобы тебе лучше думалось, прими во внимание, что кошель в твоих руках – всего лишь задаток. Гиеагр не скупится, когда речь идет о важном деле, – сказал я, прежде чем последовать за своими провожатыми.

Сопровождаемый двумя стражниками, я вышел из шатра Капюшона. Чудовище-ночь уставила на меня бесчисленные глаза-костры. Их было много, слишком много для разбойничьей шайки. Такое количество костров могла запалить стоящая лагерем армия или кучка сорвиголов, желающих, чтобы их приняли за армию. Не думаю, чтобы мне позволили узнать что-то более определенное на этот счет: не в интересах разбойников было раскрывать свои маленькие секреты. Да и не до них было мне в тот час; тогда мне вполне хватало осознания того, что, проделав изнурительный путь по незнакомым горным тропам, к ночи я все-таки добрался живым до этого затерянного ущелья, выполнил поручение героя и, если того пожелают боги, встречу рассвет в мягкой постели и… живой. Знать бы еще, сумел ли я заинтересовать атамана разбойников предложением Гиеагра.

Да, в этом была вся сложность – заставить работать на себя таких, как Капюшон и его люди. Всю эту братию в Землях Зодиака называли словом, которое можно перевести как «нерожденные». Они были жертвами глупости и фанатизма своих земляков. Жестокие боги варваров требовали, чтобы дети их рождались в тот месяц, когда Солнце гостит в созвездии, которое покровительствует данному народу. В Земле стрельцов младенцы могли появиться на свет лишь под знаком Стрельца, в Земле скорпионов – под Скорпионом и так далее. Если женщина рожала в неурочное время, ее убивали вместе с ребенком. Зная, какая участь их ждет, несчастные, не вовремя зачавшие свое дитя, бежали в горы, подальше от людских глаз. Большинство гибло, выживали лишь самые стойкие. В глухих уголках, в диких землях они строили поселения и жили там, ненавидимые всеми, в вечном страхе перед богами, природой и людьми. Мужчины добывали пропитание охотой или покидали селения в поисках удачи, сбивались в разбойничьи шайки наподобие той, которой заправлял Капюшон.

Странными они были, эти изгои. Нерожденные ненавидели тех, кто преследовал их, кто обрек их на смерть; при этом же, как истинные дети Зодиака, хоть и не носящие на лбу тотемной татуировки, презирали тех, кто явился в их страну извне. Варвары есть варвары, что с них возьмешь!

Четыре вбитых в землю кола с натянутой поверх тряпицей – такова была моя «палатка». Вокруг нее, разглядывая меня, будто неведомую диковину из царского зверинца, расположилась дюжина головорезов самого отчаянного вида. Пожалуй, подумалось мне, легче удрать из темницы со стенами до неба, чем из-под этого никчемного навеса. От этой мысли стало неуютно, захотелось сбежать на волю, оказаться где угодно, только подальше от этого кольца изучающих глаз. Я тряхнул головой: вот ведь какая чушь лезет в голову! Удивительное существо человек. Вот стоит он где-нибудь, ждет чего-то важного и готов прождать сколько угодно, может быть, даже умереть на этом самом месте, если понадобится. Но соорудите вокруг него забор, приставьте стражников, и он забудет и о своем важном деле, о своем ожидании, ради которого готов был даже умереть, не сходя с места, и вообще обо всем на свете, и душно станет человеку, и нужно ему только одного – вырваться из-за ограды, удрать прочь, оказаться на воле, а там уже снова ждать, хоть до самой смерти.

Совладав с собой, я нырнул под навес. Свет разожженного неподалеку костра явил моему взору несколько разостланных на земле шкур, и в середине – глиняное блюдо с горкой жареного мяса и несколькими кусками хлеба, а еще – кувшин, от которого разило кислятиной так, будто глину, из которой он был сделан, целый год замачивали в уксусе. Прежде чем взяться за еду, я повел взглядом по сторонам и облегченно вздохнул: должно быть мой вид наскучил разбойникам, и они перестали таращиться на меня как на диковинное диво. Что же, прекрасно, забор вокруг места, которое я все равно не собирался покидать, стал хоть чуточку ниже.

Перекусив, я вытянулся на шкурах и скоро уже проваливался в сон, баюкая себя этой нехитрой мыслью.

В сиянии медно-красного солнца, в блеске росы, окутанная запахами ранних цветов, явилась в ущелье заря. Так вспархивает на колени клиенту уличная девка, разрумяненная сверх всякой меры, увешанная блескучими стекляшками и надушенная до такой степени, что у несчастного перехватывает дух.

Я уже час не спал, лежал, зарывшись в шкуры, гадая, чем грозит мне наступающий день. Примет ли Капюшон предложение Гиеагра? И что будет со мной, если не примет? Пожалуй, при таком раскладе на мою жизнь не поставит даже самый легкомысленный транжира.

Меня разбудили, не церемонясь, пересчитав ребра древком копья:

– Поднимайся, оболтус, атаман зовет.

Сегодня Капюшон под стать заре лучился и сиял, скаля рот в щербатом дружелюбии. Едва я переступил порог, он хлопнул меня по спине огромной лапищей, да так, что, пробежав десяток шагов, я повалился на лавку перед низким длинным, уставленным яствами столом. В нос ударили запахи, от которых желудок тотчас зашелся в голодной истерике.

Капюшон плюхнулся по другую сторону, его широкая ухмылка пришлась аккурат над запечатанным горлышком изящного кувшина, будто над столом воссиял свой собственный, красный с белым полумесяц.

– Твой приятель – великий герой! – возгласил разбойник и, сорвав печать, разлил по кубкам вино. – Боги наградили его мудростью царя и храбростью вепря… – продолжал он, поднимая кубок, – и я предлагаю осушить эти кубки за здоровье великого героя Гиеагра, который…

Дальше можно было не слушать. Мой старик, отец, с которым я вечно спорил и никогда не соглашался, научил меня одной бесценной вещи: избегать болтовни. «Мильк, – поучал он. – Иной наговорит тебе на целую гору золота всего лишь затем, чтобы вытянуть у тебя лишний медяк. Другой же наболтает в три раза больше просто потому, что обожает слушать самого себя. Мой тебе совет: держись подальше и от тех, и от других, ибо человек может быть болтлив либо от жадности, либо от глупости, третьего не дано».

Уйдя в свои мысли, я едва не пропустил момент, когда Капюшон закончил здравицу и потянулся губами к кубку. Последовав его примеру, я сделал несколько глотков. Вино оказалось преотменным, пахнущим медом и солнцем. Оно влилось в меня легко, как дыхание утреннего ветра, и я с удовольствием причмокнул, отдавая дань божественному напитку.

Едва я осушил кубок, разбойник тотчас наполнил его снова. Невысокого же он был обо мне мнения, коли даже не скрывал намерения меня подпоить. Его глаза светились радушием паука, сплетшего сегодня для мухи особенно мягкую паутину.

Прочистив горло, я поднял кубок и возгласил ответный тост хозяину дома, восславил его удачу и щедрость и призвал богов неизменно помогать ему во всех его начинаниях. Потом одним глотком (какое варварство!) влил в глотку этот чудесный напиток и тотчас протянул кубок за новой порцией. Улыбка Капюшона стала еще шире: похоже, он не ожидал, что все обернется так хорошо. Я же налег на яства, уповая на то, что не зря проводил в пирушках время, отведенное отцом на мое ученье.

Между тем к трапезе присоединились еще двое: бочкообразный коротышка с обвислыми усами (Капюшон назвал его Йахр) и бледный заморыш по имени Званцо, с лицом и глазами змеи. Атаман отрекомендовал их своими советниками.

Разговор пошел о наших с Гиеагром приключениях. Поглощая кубок за кубком, я подробно живописал наши путешествия, прибавлял то тут, то там кое-что от себя, небольшие штришки, которые, по моему мнению, должны были представить моего друга в нужном свете. Собеседники живо интересовались нашими похождениями, спрашивали о том о сем, но о чем бы ни заходила речь, разговор всякий раз сводился к взятой Гиеагром добыче: сколько, да чего, да у кого отобрано, да не отдано ли кому. Я отвечал, от всей души надеясь, что мы надежно спрятали наши трофеи в этих горах.

Наконец они насытили свое любопытство, трапеза подошла к завершению, и Капюшон заговорил о деле.

– Знаешь, я склоняюсь к тому, чтобы принять предложение великого Гиеагра, – произнес он с видом купца, проторговавшегося много часов и все равно не вполне довольного условиями сделки. Обильное возлияние никак не сказалось на его речи. – Хотя плата за труды не слишком велика, а доля в предполагаемой добыче могла бы быть и больше. И сроки… Сроки…

– Что же не так со сроками, почтенный? – поинтересовался я.

– У меня совсем немного людей, обученных ремеслу. Ты видел этих несчастных, все они – изгнанники. Все, что они умеют, – подстерегать одиноких путников на ночной дороге, а Гиеагру нужны каменщики и плотники.

– Гиеагр просит не так уж много, – возразил я. – Речь не о дворцах и храмах, а всего лишь о плотинах. Требуются два-три мастера и четыре дюжины помощников под их начало.

– Быть может, ты и прав. – Капюшон в задумчивости наклонил голову. – Я подумаю над этим. В любом случае, я пошлю к твоему приятелю человека сообщить, что через пять дней будут готовы три из пяти плотин, а если позволят боги, то и все плотины, которые он просит. Ты же, надеюсь, погостишь это время у меня, ведь ты поведал лишь малую часть историй о ваших беспримерных странствиях…

«…А кроме того, тебе нужен заложник на случай, если Гиеагр вдруг откажется платить», – подумал я.

Мы поднялись из-за стола.

– Буду рад рассказать тебе все, что удержала моя память, – воскликнул я. – Кроме того, я кое-что смыслю в строительстве, а Гиеагр объяснил мне свой замысел столь подробно, что я смог бы возглавить возведение одной из плотин.

Капюшон покачал головой:

– Я не настолько беден людьми, как тебе могло бы показаться, и кроме того, скорее голым явлюсь в Арзакену на Праздник Тетивы, чем допущу, чтобы мой гость работал. Но если хочешь следить за ходом работ, тебя каждый день будут отвозить к месту строительства. Представитель великого Гиеагра должен иметь возможность следить за тем, как расходуются дзанги его соратника.

Древняя Арзакена трепетала. Лазутчики Капюшона докладывали, что громоподобная слава Непобедимого Гиеагра лишила царя и городское начальство сна, а аппетита лишила простенькая мысль о том, что Гиеагр, хоть и обласканный богами герой, в сущности, всего лишь одиночка. А раз так, не будет ли в глазах соседей и небесных покровителей выглядеть проявлением слабости тот факт, что на его поимку отправили целое войско.

Да-да, они отправили войско, я видел его собственными глазами, когда вместе с людьми Капюшона навещал Горло – место, где ущелье, ведущее к Арзакене, сужается настолько, что сотня воинов может без труда сдерживать десятитысячную армию. Здесь возвышаются построенные в незапамятные времена бронзовые ворота, намертво перекрывающие подход к столице. Говорят, их запирают во время войн с соседями, однако сейчас они были открыты: должно быть, местное начальство сочло, что запереть их сейчас – чересчур много чести для Непосвященного.

Итак, Горло. К воротам вела узкая тропа, извивами похожая на страдающую от адской боли змею. Она ныряла под замшелую арку и бежала дальше еще несколько сотен шагов по такому же узкому проходу. Дальше ущелье постепенно расширялось, вливаясь в плодородную долину Арзакены. Слева от ворот грохотала в неглубоком каменном ложе быстрая горная речка Арна.

Ворота стерегли. Прячась за камнями, я щурился от солнечных бликов, которые отбрасывали шлемы и латы солдат. Их было не меньше сотни, вооруженных луками, дротиками, мечами и копьями. Вскарабкавшись же повыше, так, чтобы можно было разглядеть, что делается за воротами, я увидел такое, от чего все наше предприятие показалось мне глупой детской шалостью. В первое мгновение мне почудилось, что ущелье вдали красно от крови, будто какой-то жестокий бог выпотрошил там все население Арзакены; лишь приглядевшись, я понял, что это не кровь, а тысячи палаток, заполонивших дно ущелья. Великие боги! Нам не уйти отсюда живыми!!!

«Пожалуй, – думал я тогда, – при таком раскладе план Гиеагра не столь уж и безумен, если брать в расчет любые другие безумные планы. Во всяком случае, из всех известных мне способов самоубийства он придумал самый разрушительный. Если задуманное удастся хотя бы на треть, об этой битве, каков бы ни был ее исход, будут слагать песни до скончания времен».

Да, во всех смыслах это была сумасшедшая идея. Она вспыхнула в мозгу Гиеагра, едва он узнал о ручьях, бегущих с окрестных гор и впадающих в Арну примерно в тысяче шагов выше Горла. Глаза его вспыхнули зловещим весельем.

– Только представь, что будет, если мы перекроем плотинами несколько ручьев. Говорят, они бегут по ущельям столь узким, что не везде можно протиснуться даже боком, так что перегородить их ничего не стоит. Нам не нужны слишком прочные постройки, достаточно, чтобы они могли сдержать напор воды всего несколько часов, собрав достаточно влаги для моего представления, а после должны разом разлететься в щепки.

– Ты надеешься смыть армию Арзакены? – спросил я.

Гиеагр покачал головой:

– Нам не набрать столько воды, для этого мы должны возвести прочные плотины на всех окрестных речках и удерживать их несколько недель. На это у нас нет ни времени, ни людей. Нет, все, что мне нужно, – одна-единственная волна, которая в нужный момент встанет у меня за спиной и, может быть, смоет пять-шесть бедолаг, стерегущих ворота. Мне не нужно ничего настоящего, достаточно будет скромного театрального реквизита, чтобы действо удалось.

Тогда я лишь пожал плечами, надеясь, что идея скоро выветрится из головы Гиеагра, но этого не случилось. И вот теперь я объезжал стройки в сопровождении головорезов Капюшона.

Нехватка в шайке умелых рук все-таки давала о себе знать: плотины возводились лишь на четырех ручьях из пяти; к сожалению, самый на мой взгляд полноводный, впадающий в Арну ближе других к Горлу, люди Капюшона обходили стороной. Я требовал, чтобы работы начали и на нем, но атаман заявил, что это священный ручей, и перекрыть его значит совершить святотатство, тем более, что туда, дескать, раз в три дня наведываются жрецы из столичного храма, чтобы срезать тростник для стрел, посвященных Стрельцу. Вместо этого Капюшон предложил перекрыть большой ручей выше по течению Арны; я согласился, и туда тотчас были посланы люди. Дело как будто решилось, но все же меня мучили какие-то смутные мысли по поводу этого ближнего ручья, какие-то неясные подозрения, о которых я даже самому себе не мог дать отчета.

Остальные плотины строились довольно споро: их возводили с таким расчетом, чтобы вода могла беспрепятственно течь до поры до времени, пока не опустят заглушку. Едва по окрестностям пронесся слух о грядущей битве, здешние места, и без того малолюдные, вымерли полностью, и это значительно облегчило нашу задачу.

Все время, пока шло строительство, лазутчики, разосланные Капюшоном во все концы ущелья, приносили самые удивительные слухи о Гиеагре. То его видели у Осиных пещер, где, говорят, жил загадочный отшельник, нашедший общий язык с шершнями; то вроде бы он появлялся в окрестностях Черной кручи (так назывался неприступный утес где-то в верховьях Арны, где собирались нечестивцы, отвергающие богов Зодиака); то следы его коня видели в Ведьминой балке… – одним словом, Гиеагр с неодолимым упорством наведывался в места ужасные, колдовские, которые богобоязненному человеку лучше бы обходить за три парасанга.

Собранные слухи стараниями людей Капюшона исправно доходили до ушей арзакенских солдат, стерегущих Горло. Говорят, в лагере только и разговоров ходило, что о кознях нечестивца-мага, готовящегося захватить город при помощи темных сил. Я лично был свидетелем церемонии, которую устроили у ворот жрецы. Целый час они били в барабаны, окуривали створы сизым дымом, исходящим из чана с каким-то пряно пахнущим месивом, и пускали в небо тучи стрел, повязанных разноцветными ленточками. Громкое, с взвизгами, пение перекрывало грохот Арны, и хорошо было слышно даже в отдаленном убежище, из которого я наблюдал эту сцену.

Одним словом, как ни безумен был план моего друга, он постепенно претворялся в жизнь и начинал давать свои странные и страшные плоды.

 

Глава 6

Полагаю, в своем описании Капюшона Мильк не вполне сумел избавиться от некой предвзятости. Это, на мой взгляд, может иметь два объяснения. Во-первых, Мильк в своей благополучной жизни не был избалован тесным общением с людьми воровского племени, а парни Капюшона изяществом манер явно не отягощены. Во-вторых, жизнь Милька все время пребывания в лагере висела на волоске, и это не могло добавить симпатии к Капюшону.

А вообще ходило много историй о благородстве этого атамана. Наряду с коварством, конечно. Впрочем… какое это сейчас имеет значение? Не так ли, дружище Глаз?

Надо объяснять, что на душе у меня погано было, или и так понятно? Кто бы мог подумать, Михашир… И надо ж было мне как раз в то время к столице подъехать, когда он в карауле на этих воротах стоял. Глаз тоже, со своей философией… Варвар опять же…

Варвар ехал на козлах с лицом не столько побитым, сколько оскорбленным. Губы его постоянно беззвучно шевелились. Не знаю, может, гнев своих выдуманных богов на меня призывал. А может, про себя проговаривал те слова в мой адрес, что вслух сказать не решился. Правильно не решился, иначе наш поход закончился бы не начавшись.

А Глаз что? Глаз шел рядом как ни в чем не бывало. Он свое дело сделал, настроение мне испортил. На его взгляд, ничего и не произошло. Он, возможно, уже и думать забыл об этом маленьком инциденте у ворот.

В чем-то он прав, конечно, только от этого не легче. Ничего почетного в службе стражника нет, это не купец, не колдун и не ученый муж. Сторожевой пес, правильно Глаз сказал. Только это ведь я так думаю, вор Бурдюк. Я шел и пытался представить, какого мнения был бы по этому поводу купец Рикатс, существуй таковой в природе.

Непростое это дело оказалось, представить. Мальчишкой – понятно. Даже сам одно время мечтал стражником стать. Да мало кто из нас не мечтал, мало кто не смотрел восторженным взглядом на здоровенных молодцов в серых кожаных панцирях с огромным черным скорпионом на груди. Кто не воображал в своих играх, что палка на плече – это бритвенно-острая алебарда, а на голове не тряпочная шапочка, а шипастый бронзовый шлем.

Детство проходит, унося с собой наивные мечты и нерациональные надежды. В отрочестве мы начали потихоньку посмеиваться над стражей, рассказывая друг другу истории, более чем наполовину (а то и целиком) выдуманные. Но был страх, было уважение и оставалось еще чуть-чуть детского восхищения.

Потом… потом Рикатс стал Бурдюком. Фигурально выражаясь, конечно, мое нынешнее прозвище прилипло ко мне много позже, изнуряющие занятия в атлетическом зале академии еще долго давали о себе знать, охраняя мой стройный торс от нападок дурных привычек и нового образа жизни.

Но по сути своей я очень быстро – на удивление быстро – стал тем, кем был сейчас. Из тех чувств, что я совсем недавно испытывал к стражникам, остался только страх, и то он отошел на второй план, уступив главное место ненависти и презрению.

Отец Михашира владел скромной мясной лавкой в нашем городе. Для того, чтобы оплатить сыну обучение в столь славной академии, ему, вероятно, самому пришлось обходиться без мяса. Понятно, что судьба купца Михаширу не светила. В отличие от меня… Ладно, не об этом. Особыми талантами он не отличался, чтобы после академии найти себя в науках. Придворная стезя тоже не для него, порядочный был парень. Значит, что остается? Либо наследовать лавку отца – но стоило ли тогда мучиться в академии, либо идти в ученики к какому-нибудь колдуну – но не всякому это по нутру, да и колдун не всякого к себе возьмет, либо… да, стража. Для того чтобы стать стражником, образование, правда, тоже не обязательно, но вот для продвижения по службе, думается, бесполезным быть не может.

Значит, как ни крути, свою дорогу друг моей юности выбрал. И стоим мы с ним сейчас по разные стороны бранного поля – пока, конечно, настоящей войны не случится. С тельцами, например. И при случае пройдется Михашир по мне своей алебардой и получит долгожданное повышение, и успокоит свою совесть тем, что давно нет больше Рикатса, а есть вор Бурдюк. Впрочем, при других обстоятельствах и я ему без лишних сомнений шею сверну. И, кстати, совести своей те же слова говорить буду. Рикатс бы Михашира не обидел, да где он, Рикатс?

– Мы куда идем, Бурдюк? – прервал мои мрачные мысли Глаз. – «Веселая таверна» там.

Он махнул рукой в сторону, как будто я способен был забыть, где расположено главное место встречи всех людей нашей профессии в столице. Они же являются фактическими совладельцами «Веселой таверны». Финансирование происходило предельно просто – за счет двойной цены на все, что бы ни заказал посетитель. Зато, если ты был на нуле, тебя там обслуживали бесплатно, стоило показать хозяину тайный знак, не известный никому, кроме лихих людей. Во всех крупных городах Земель Зодиака подобные таверны есть. Зайти в такое заведение – что-то вроде неписаного правила, которое мы с Глазом всегда соблюдали.

Но сегодня… Я остановился, повернувшись к Глазу. Наконец-то нашелся кто-то, на кого я смогу излить свое раздражение.

– Затяни потуже повязку, – мягко сказал я. И только дождавшись, когда его руки неуверенно потянутся ко лбу, продолжил: – У тебя мозги вытекают.

– Чего?! – с угрозой протянул Глаз, всегда справедливо считавший себя более искусным в рукопашном бое, нежели в полемике.

– А того! – радостно ответил я, чувствуя, как настроение улучшается. – Ты, наверное, жаждешь повидаться со старыми знакомыми?

– Ну так… это… – Глаз растерялся и зашмыгал носом.

– Это, это, – подтвердил я. – Я вижу, тебе не терпится отвечать на их вопросы, чего это мы таскаемся с варваром?

– Послать их всех, – неуверенно предложил Глаз. Он уже понял мою правоту, но не мог с ходу остановиться.

Я с нежностью посмотрел на своего лучшего друга. Притянул его голову к себе и чмокнул в макушку.

– Молодец, Глаз, всех пошлем, отчего не послать? Вот только знаешь, может, тебя это удивит, но среди наших коллег есть и такие, которым голова нужна, не только чтобы шапку носить. Они ею иногда думают. Они этот вопрос не только мне и тебе, они его еще и себе зададут. И ответ искать будут. Ты этого хочешь?

– Так давай не будем варвара с собою брать, давай утром с ним встретимся, – не сдавался упертый Глаз.

– А сколько шансов у варвара до утра дожить? – усмехнулся я.

Столица-то она столица, и стражники тут дело свое действительно знают, да только кто ж будет жилы рвать за Непосвященного? К тому же подспудно любой неглупый стражник сообразит, что если один душегуб свое кладбище за счет варвара пополнит, честным жителям Скваманды спаться спокойней будет.

– Ладно, убедил, – недовольно пробурчал Глаз. – Только чего ты всегда так мудрено говоришь, а, Бурдюк?

– Зато ты иногда… проще некуда, – хмыкнул я. – К Хрящу пойдем.

Глаз поморщился, но новый спор решил не затевать.

– Можно и к Хрящу.

Так, с одним разобрался, теперь варвар. Но, посмотрев в его надменно-обиженные глаза, я решил добавить к своему инструктажу небольшую преамбулу.

– Ладно, Эписанф, – миролюбиво сказал я. – Не надо сидеть с лицом разгневанного тушканчика. Будем считать, что я приношу свои извинения. За несдержанность.

– Бурдюк, – сказал варвар, пожевав губами. – Я очень хочу добраться до… цели нашего похода.

Несколько невпопад, как мне показалось. Хорошо хоть о Зеркале богов кричать на улице столицы не стал.

– Я тоже хочу, Эписанф.

– Нет, ты дослушай. Только запредельное желание довести до конца наш план помешало мне достать меч и попытаться достойно ответить обидчику. Невзирая на безнадежность этой попытки.

– Безнадежность – это мягко сказано. – Я покачал головой. – В том состоянии, в котором я находился, я бы скорее всего убил тебя.

– Очень может быть. – Эписанф кивнул. – И тем не менее не ручаюсь, что смогу сдержаться, случись такой эксцесс еще раз.

– Я чего-то не пойму, друг мой Эписанф, – сказал я, одной рукой обняв варвара за плечи. Крепко обняв. – Уж не угрожаешь ли ты мне?

– Какие уж тут угрозы. – Эписанф твердо посмотрел мне в глаза. – Я старый человек и прекрасно отдаю себе отчет в соотношении сил. Но предупредить о том, что твоя несдержанность может стоить нам провала кампании, я просто обязан.

Обычно я соображаю быстро. Но тут… честное слово, не знал, как реагировать. Знаю только, что в людях я редко ошибаюсь – не напрасно мне варвар практически с первого взгляда понравился.

– Ладно, Эписанф, – серьезно сказал я. – Не могу обещать, что… как ты сказал?.. эксцессы больше не повторятся. Но твои слова я принял к сведению. По крайней мере, если ты вытащишь свой ножик, я постараюсь обойтись без смертоубийства. А теперь ты слушай меня, причем слушай очень внимательно. Понял?

Дождавшись неохотного кивка, я продолжил:

– Завтра, я думаю, еще до обеда мы Скваманду покинем. Твоя задача – покинуть ее живым. Пока все доступно?

Я снова упорно дожидался кивка.

– Это не так просто, как может показаться. Не потому, что тебя тут все ненавидят, а просто потому, что твоя жизнь для любого скорпиона ничего не стоит. Вот, видишь стражника?

Не подозревающий о своей роли живого примера слуга порядка привалился к стене неподалеку от нас. Надетая на меня суровая маска, наверное, стала еще более свирепой – от судорожных усилий сдержать усмешку. Интересно, во времена моего детства таких стражников не было, или правильно говорят мудрые люди, что чем шире распахиваешь глаза, тем меньше видишь?

Был он долговязый, с куцей нечесаной бородкой и разомлевший от дневного зноя. А может, и от выпитого пива. Даже скорее всего. Шлем, который не мешало бы чистить почаще, чем раз в год, наш герой держал в одной руке, второй вытирая с лысины пот. Ввиду недостаточного количества верхних конечностей алебарду пришлось зажать между коленок. Физиономию же стражник имел такую… В общем, на ней было написано: «дай мне в морду», и чтобы прочесть эту надпись, вовсе не нужно было обучаться грамоте. Выпученные близко посаженные глазки смотрели на нас с вялым интересом. Все-таки Непосвященные и в столице звери редкие.

– Представь, что я прямо сейчас, на глазах у стражника начну тебя душить. Или забивать до смерти. В общем, займусь явным и недвусмысленным смертоубийством. Что он будет делать? – Не дав варвару времени предложить варианты ответа, я продолжил сам: – Кое-какие шансы, что вмешается, есть, врать не буду. Почему бы не выслужиться, душегуба не поймать. Но скорее всего он своей спины от дома не отклеит. Лениво ему будет. Понятно?

Эписанфу понадобилось какое-то время, чтобы убедиться, что я не шучу.

– Я знал, конечно, что… Но такого отношения… не предполагал…

– Да я догадываюсь, что не предполагал, – усмехнулся я. – Иначе бы вообще в Землю скорпионов не сунулся. Сначала тебе повезло, что ты живым до харчевни Суслика добрался, потом – что на меня там нарвался. Так ты везение свое дальше не испытывай, помоги судьбе немножко.

– Как помочь? – несколько ошалело спросил Эписанф.

– Молодец, хороший вопрос, правильный, – похвалил я варвара. – Ты человек грамотный, можешь записывать. Или запоминай, но накрепко, слово в слово. – Я немного помедлил и продолжил: – Три правила. Первое – ни на шаг от нас с Глазом. Если мы с Глазом по какой-либо причине разделимся, значит, ни на шаг от меня. Запомнил?

Я загнул большой палец на левой руке и выжидающе посмотрел на варвара. Тот сначала пожал плечами, но я молча глядел ему в глаза, пока он не кивнул. Думаю, простую игру «понял – кивни» варвар наконец усвоил.

– Второе правило очень простое – молчи. Можешь говорить, когда уверен, что никто, кроме нас двоих, тебя не слышит. Все остальное время молчи, если я прямо не позволю тебе что-нибудь сказать. Молчи, если тебе захочется что-то спросить, – спросишь позже. Молчи, если кто-то из местных задает тебе вопрос, – я либо отвечу за тебя, либо разрешу тебе ответить. Молчи, если кто-то тебя оскорбит, – абсолютно все местные будут не на твоей стороне, попробуй ты как-нибудь отреагировать на оскорбление. Запомнил?

Тут Эписанф явно собрался что-то сказать, и это говорило о том, что урок он усвоил неважно. Ну нет у меня педагогического таланта, мысленно посокрушался я и положил растопыренную пятерню на лицо варвара.

– Если запомнил, просто кивни, – свистящим шепотом проговорил я. – Если тебе что-то непонятно, клянусь Скорпионом, мы прямо сейчас расходимся в разные стороны. Мы с Глазом кое-что значим в харчевне Суслика, да и во всем Хроквере, но здесь – столица. И я решительно не хочу потерять свою жизнь за компанию с глупым варваром, который не смог смирить свою гордыню. Теперь повторяю свой вопрос: ты запомнил второе правило?

Мне показалось, что прошла целая вечность, пока этот упрямый осел не кивнул. Хвала Скорпиону, я невероятно терпелив.

– Наконец третье правило. В кризисной ситуации делай все, что я говорю. Незамедлительно. Не раздумывая. А под кризисной ситуацией я понимаю любую, в которой принимает участие хоть один посторонний. Сначала выполняешь мою команду, потом спрашиваешь о мотивах. Причем, с учетом второго правила, спрашиваешь, только когда мы останемся втроем. Запомнил?

На этот раз к некоторому моему удивлению Эписанф кивнул сразу. Я чувствовал себя удовлетворенным. Возможно, я несколько сгустил краски, но совсем немного. В таких случаях лучше перегнуть палку, чем дать слабину.

В моем напоре не было ничего личного. Не было и желания избавиться от раздражения, сорвав злость на ком-то более слабом. Просто времени мало.

Если у вас вдосталь времени, а научить подопечного надо чему-то сложному вроде многослойной логики или искусства обчистить карманы обывателю среди бела дня, не будьте деспотичным ментором. Не излагайте догмы, не загоняйте обучаемого в жесткие рамки. Подведите его к пониманию истины постепенно, дайте возможность спорить с вами, экспериментировать и делать ошибки. Ученик впитает науку всей душой.

Но если времени в обрез, а наука не сложна – все точно наоборот. Без простейшей, почти животной дрессуры не обойтись. Тут уже надо принизить, подавить и загрузить. И тогда вы к своему изумлению обнаружите, что человек способен обучиться простейшим действиям не хуже домашней скотины.

И все же Эписанф на меня немного обиделся, по-моему…

Мы возобновили свое движение по городу. Стремительно темнело, но и до цели оставалось рукой подать. Так что пробираться в темноте на ощупь нам не пришлось, и очень скоро мы остановили повозку в нескольких шагах от дома, из которого доносилась смесь довольно аппетитных ароматов.

Рядом с харчевней сидел Слабый. Сквозь толстый слой грязи на лице, длинные спутанные волосы и полубезумные глаза промелькнуло что-то знакомое, но я не вспомнил. Не захотел вспоминать. Повернувшись к Эписанфу, я сказал:

– У тебя есть медные деньги?

Усвоивший (надеюсь) урок варвар ничего не сказал, молча полез в свою котомку и достал несколько медных монеток, таких же странных, что и его драхмы. Взяв парочку, я кинул сидящему в грязи человеку.

– Пусть Скорпион даст тебе сил на последний шаг, брат, – пробормотал я скорее для себя, чем для Слабого.

Тот с удивительной проворностью подобрал с земли монеты зубами и опустил их себе за пазуху. Эписанф во все глаза смотрел на обрубленные чуть ниже локтя руки, но от вопросов удерживался.

Когда мы входили в харчевню, Глаз неуверенно тронул меня за плечо:

– Я узнал его, Бурдюк. Это Кузнечик. Помнишь его?

С досады я даже плюнул на пол. Вот ведь воистину, бывает, что и один глаз – это слишком много. Кузнечика я помнил, конечно. Друзьями мы не были и вместе не работали никогда, но пару-тройку раз за одним столом сидели. Прозвище свое он получил за почти нечеловеческую прыгучесть – уходя от стражи, прыгал с крыши на крышу. Вот, допрыгался, значит… Грустно это, и думать об этом незачем, даже Глаз должен понимать.

Но ответить я постарался как можно спокойней:

– Ты ошибся, Глаз. Кузнечика больше нет. Это – Слабый.

Поскрипев мозгами, Глаз неуверенно согласился. И мы наконец проникли в прохладу полупустого зала. У Хряща никогда не бывает многолюдно. Дело не в высоких ценах, не в плохой кухне и не в скверной репутации. Дело в том, что Хрящ – рак, и убей меня не пойму, что его удерживает в Земле скорпионов. Может, тамошняя стража на него что-то имеет, не знаю, Хрящ об этом не распространяется, а мне в голову никогда не приходило любопытствовать.

В Скваманде взгляды пошире, чем в том же Хроквере и подобных ему городишках, однако же и тут люди в основном обходили эту харчевню стороной. Потому я ее и выбрал, к слову.

По наивности или от безысходности Хрящ оптимизма не терял, полагал, что вот-вот люди к нему потянутся. Года три уже полагал, бедолага.

Справедливость требует отметить, что по ряхе его нельзя было сказать, что дела в харчевне идут неважно. Здоровенная ряха, пошире моей раза в полтора. А уж когда он улыбался… как сейчас, например, увидев меня. Я одним из немногих не брезговал иногда перекинуться с ним парой слов помимо заказа.

– Здорово, рак, – вежливо сказал я.

– Здорово, скорпион.

Вот те раз! До меня не сразу дошло, что эта необхватная туша проявила зачаточное чувство юмора. Не требует ли это поощрения… вроде тычка в зубы? Впрочем, нет, сейчас Хрящ мне нужен.

– Ты все шутишь, старина, – совсем по-дружески сказал я.

– Я вижу, Бурдюк, ты теперь путешествуешь… – начал было Хрящ, разглядывая Эписанфа, но остановился, глядя на мою поднятую ладонь.

– Да, Хрящ, ты прав, я теперь путешествую, – радостно закивал я. – И мне нужна комната и ужин. Только не говори мне, что свободных мест нет, этой шутке я не поверю.

– Для тебя всегда найдется комнатенка. – Хрящ попытался улыбнуться еще шире, чем раньше, но у него не получилось. – Пойдемте.

– Какой же ты нетерпеливый, Хрящ, – огорчился я. – Мы ведь только начали беседу, я еще не получил от нее всего удовольствия, на которое рассчитывал.

Хрящ напрягся. Любой бы на его месте напрягся, но на этот раз я не имел в виду ничего для него плохого.

– Возле дверей стоит повозка, позаботься о ней, – сказал я. – Еще одно. В повозке моя собственность, и что-то мне подсказывает, что за ночь с ней ничего плохого не случится. Как, не обманывает меня предчувствие?

Хрящ засопел и напрягся еще сильнее, вытирая вспотевшие ладони о грязный серый фартук.

– Бурдюк, ты же знаешь, что я всегда относился к тебе с уважением, ты только скажи, и я все сделаю. Но если там… – Он замялся. – Если стража будет…

– Да расслабься ты, боров. – Я с отвращением смотрел на эту трясущуюся от страха гору жира. – Ты неправильно меня понял. Я не работаю в Скваманде, и страже нет никакого дела до моих пожиток. В повозке моя рабыня, и если с ней что-нибудь случится… Глаз, что тогда будет с нашим другом Хрящом?

– Мне неприятно даже думать об этом, Бурдюк, – процедил сквозь зубы Глаз.

– А! Понял! – Хрящ снова расплылся в улыбке. – Девка!

Может, все-таки выбить ему пару зубов?

– Да, девка. Моя девка, – отчетливо проговорил я. – И ты, рак, окажешь мне дружескую услугу. Ты лично отведешь повозку на задний двор и лично проследишь, чтобы никто не подходил к ней до самого утра. Мы поняли друг друга?

– Почти, Бурдюк. – Хрящ заискивающе посмотрел мне в глаза. – Для полного понимания не хватает самой малости…

Я хмыкнул, посмотрел на Эписанфа и щелкнул пальцами. Варвар, ставший вдруг удивительно понятливым, достал серебряную монету. Я покачал головой и щелкнул пальцами еще дважды. После того как три драхмы перекочевали в карман Хряща, взаимопонимание было установлено.

Отвечу перед дюжиной богов, Хрящу нечасто доводилось принимать постояльцев. У меня вообще возникло подозрение, что лишенную окон комнату, где нас поселили, еще недавно использовали под склад продуктов.

Но – три соломенных тюфяка на пол, пара свечей и вполне сносный ужин – и я примирился с действительностью. За Лаиту я мог не волноваться… «А чего это я вообще должен за нее волноваться?» – с возмущением спросил я себя и затряс головой.

От мыслей о Лаите меня отвлек Эписанф, которого распирало от вопросов. Тогда как мы с Глазом начали с вина – более или менее приличного – варвар явно чтил любопытство больше, чем жажду.

– Тот калека возле харчевни… – неуверенно начал он.

Я вздохнул. Тема мне неприятная, но никуда от нее не деться. Лучше рассказать все сразу, иначе варвар не даст мне покоя до самых Проклятых Земель.

– Слабый, – сказал я. – Так называют таких людей. Это бывший наш товарищ по ремеслу, который попался в руки стражи.

– Им отрубают руки? – ужаснулся Эписанф.

Я снова вздохнул.

– В некоторых Землях воров казнят. В других казнят только душегубов, а ворам выжигают глаза. У нас обычай самый милосердный. Пойманному дают выбор. Взойдя на эшафот, он может положить на плаху либо голову, либо руки. Второе выбирают немногие, но они есть. В любое время он может попросить исправить эту ошибку, ему пойдут навстречу, но…

Скривившись, я сделал большой глоток вина.

– А как же тогда… – Эписанф заморгал. – Как же Глаз, он фактически напрямую сказал тому стражнику, что ты вор?

– Ну и что? – не понял я. – Я вор, это мое ремесло. Я могу кричать об этом на каждом углу, кому до этого дело, если меня не поймали? Не знаю как у вас, Непосвященных, но в Землях Зодиака за ремесло не наказывают, наказывают за содеянное.

Эписанф принялся осмысливать услышанное, а я принялся за еду. Что касается Глаза, то он это занятие и не оставлял.

Летопись Милька

Одним богам известно, как пережил я те несколько дней, пока шло строительство. Ведь, сказать по чести, затея была столь рискованна, что не всякое безумие можно было бы поставить с нею рядом. Все в ней было безумно – от замысла до воплощения, от надежд, которые питал Гиеагр, до шутки, которую в итоге сыграла с нами судьба. Впрочем, о последней – в свой час.

Итак, все это время я пребывал в чрезвычайной тревоге, и было отчего. Мало того что герой доверился Капюшону, этому пройдохе, так еще на третий день строительства пришли в движение люди из Арзакены. То и дело из ворот выезжали небольшие группки конных солдат и устремлялись вверх по ущелью. Едва завидев это, змеелицый Званцо, повсюду следовавший за мной в моих «инспекциях», озабоченно покачал головой.

– Плохо дело. Они рассылают разведчиков.

– Думаешь, они уже оправились от страха? – с сомнением проговорил я. – Еще вчера они носа не казали в ущелье, столько ужаса нагнал на них Гиеагр.

– Вчерашний день не дороже ослиной отрыжки, Непосвященный, – наставительно произнес Званцо. – Забудь о нем. Раз они лезут в ущелье, значит, сегодня твой приятель недостаточно старается, чтобы их напугать. А может наоборот, так перестарался, что они уже готовы на все, лишь бы избавиться от неизвестности.

– Как бы то ни было, мы не можем допустить, чтобы они шастали тут, пока все не будет закончено, – сказал я.

– А это уже наша забота, – ответил разбойник. – Не трусь, их встретят как надо. Эти края – вотчина Капюшона, а он не любит незваных гостей.

Действительно, атаман разбойников предпринял решительные действия против лазутчиков из Арзакены, только ни к чему хорошему это не привело. После нескольких стычек в горах вожди стрельцов смекнули, что имеют дело не с прославленным героем Гиеагром, а всего лишь с шайкой Капюшона, для головы которого в городе давно уже был заготовлен позорный шест. Так что утром четвертого дня из ворот вышел отряд в три сотни луков. Выступить открыто против такой силы люди Капюшона не рискнули, но и давать им свободно разгуливать, где пожелают, тоже не было никакой возможности – они в любой момент могли обнаружить наши приготовления, да и шайка растеряла бы весь авторитет. Тогда, атакуя мелкими группами и тотчас отступая, разбойники попытались заманить солдат далеко вверх по ущелью, и это отчасти удалось: около полусотни арзакенцев устремились в погоню, оторвались от главных сил и были перебиты, остальные же отступили. Через час все повторилось, правда на этот раз арзакенцы действовали умнее, а потом опять и опять; стычки, почти не прекращаясь, длились целый день, и я с содроганием ждал, что вожди там, за воротами, наконец окончательно разберутся в ситуации, бросят в ущелье главные силы, и нам придется спасаться бегством, оставив план в шаге до завершения.

Помимо этого меня волновало еще одно – ручей, якобы священный, на котором Капюшон отказался строить плотину. С некоторых пор я стал замечать, что разбойники то и дело наведываются в то ущелье и возвращаются лишь под вечер, усталые и грязные. На мои расспросы о том, что же там происходит, Капюшон отвечал, что по этому ущелью проходит тайный кружной путь в Арзакену, и что его разведчики пользуются им, чтобы незаметно проникнуть в стан врага. Звучало убедительно, однако некое неясное сомнение занозой застряло в моем мозгу и не давало покоя, заставляя то и дело мысленно возвращаться к злосчастному ручью.

Слухи о Гиеагре, доходившие до нас, по-прежнему были смутны и загадочны. Одно лишь радовало: он где-то неподалеку, готовит свой последний подвиг, который, если судьба будет милостива, навеки обессмертит его имя.

Утро пятого дня я встретил под тем же навесом, в окружении тех же самых рож, что «украшали» мою жизнь все последнее время. Меня разбудил звук, громкий и пронзительный. Он в клочки разметал мой сон, заставив вскочить на ноги и завертеться волчком в поисках опасности. Мои тюремщики уже были на ногах, они спешно экипировались.

– Арзакенцы зашевелились, – бросил мне один из них, чернобородый тип с раскрашенными синим щеками. – Стягивают силы к воротам. Где шляется твой друг? Ему лучше пошевелиться – если они навалятся, мы и часа не выстоим.

– Ухм… – вот и все, что я смог выдавить из себя, ибо на несколько мгновений потерял дар речи. Где шляется герой… Стало быть, он так и не появился?.. Боги! Я вдруг понял, что все эти дни жил одной лишь надеждой на скорое появление Гиеагра! Я верил, что опасности, которые я переношу, не напрасны, что в нужный момент он примчится на колеснице, или спустится с неба, или выскочит из-под земли и обрушится на врага, что он сделает все необходимое, чтобы наша затея обрела смысл и пришла к столь желаемому нами завершению. Не будь этой веры, я умер бы, задохнулся бы без нее, как задыхаются без воздуха… Но вот враг у ворот и готов разрушить наши планы, а Гиеагра все нет, лишь слухи о нем витают вокруг подобно душам умерших младенцев, которые являются порою людям мимолетными тенями, не способные ни помочь, ни напугать как следует.

Меня грубо толкнули, и все раздумья тотчас вылетели из головы. Бородач протягивал мне меч.

– Проснись наконец, варвар! Гиеагр не пришел, так, может, тогда ты покажешь, какие из Непосвященных вояки?

Разбойники загоготали. Я взял клинок; короткий и ржавый, он скорее напоминал обычный нож, но лучше такое оружие, чем никакого.

– Не смотри, что он тупой, – услышал я голос Капюшона. Я и не заметил, как он подошел, будто призрак. Кожаный нарост на его голове был изукрашен синими полосами. Глаза разбойника горели мрачным огнем.

– Гиеагр не явился в условленный срок, – бросил он.

– Но согласно договору он должен появиться до полудня, – возразил я и тут же получил тычок под ребра от кого-то из громил.

– К полудню от нас не останется даже воспоминаний, – бросил Капюшон. – На нас идет вся армия Арзакены. Мой единственный шанс остаться хозяином в этих горах – дождаться, пока большая часть войска соберется в Горле, а потом привести в действие план Гиеагра.

– Но ведь ты прекрасно знаешь, что его план – не более чем театральный эффект! – вскричал я. – Волны смоют дюжину-другую солдат и на этом все кончится. Без Гиеагра это не сработает.

– О, конечно, декорациям нужен актер, – ухмыльнулся разбойник. – Но кто сказал, что роль может сыграть один только Гиеагр? Ведь если солдаты уверены, что великий герой уже близко, они могут принять за него любого плечистого воина на коне, разве нет?

– Так вот к чему спешка! – внезапная догадка заставила меня заскрежетать зубами.

– Умный мальчик. – Капюшон одобрительно хохотнул. – Они драпанут до самой Арзакены и даже дальше, а мне останется только подобрать добычу… Я давным-давно отправился бы в Тень Зодиака, если б не умел ценить хорошие идеи, а главное – вовремя использовать их.

– Но если Гиеагр явится к полудню, как обещал… – начал я.

– То получит стрелу в спину, если не будет паинькой, – прервал разбойник. – Это мои горы; вам, варварам, пора бы это уяснить. Кроме того, кто знает, быть может, ты говоришь с завтрашним царем Земли стрельцов? Которому известно о великом герое много такого, что тому следовало бы скрывать. А? Как ты думаешь?

– Перерезать бы тебе глотку, – прошипел я.

– Этим? – Он усмехнулся, бросив взгляд на мой меч. – Этим и слизняка не проткнуть. Но мужчина должен идти в бой с оружием, не так ли, молодцы?! – Атаман возвысил голос и «молодцы» одобрительно загалдели. – В конце концов, не лук же парню давать, а?

Ответом ему было оглушительное ржание. Тем временем Капюшон наклонился к самому моему уху и прошептал:

– Не делай глупостей, Мильк, и ни с тобой, ни с Гиеагром, ни с его великой славой ничего не случится. Я позабочусь об этом. Конечно, если все пройдет так, как нужно мне.

Арзакена шла в бой. Ряды воинов, медленно вытягиваясь из ворот, заполняли ущелье подобно тому, как мед заливает скатерть, вытекая из опрокинутого кувшина. Солнечные лучи, дробясь о начищенные шлемы, наконечники копий и бляхи щитов, слепили глаза до рези, до темных пятен. Мы наблюдали, стоя на вершине гряды из гальки и песка, нанесенной за много лет рекой, издали, с расстояния в восемьсот шагов, но зрелище от этого не становилось менее грозным и устрашающим. Было видно, как воины вскидывают к небу оружие; должно быть, они что-то кричали, но их удаленность и шум реки, мчащей мимо нас свои бурные волны, не давали ничего расслышать.

Я оглянулся на ущелье в надежде увидеть коня Пламеника, несущего на себе бесстрашного героя, но увидел лишь жуткие разбойничьи хари. Размалеваны синей краской, в глазах – звериная настороженность, смешанная с жаждой крови. Такие глаза бывают у волков, окруживших быка: всем хочется насытить утробу, но никому неохота отведать острых рогов.

На гряде собралась вся шайка – четыре или пять сотен луков. Они заняли то самое место, откуда по плану должен был вступить в битву Гиеагр. Гряда тянулась далеко вперед, постепенно понижаясь и сходя на нет в трех сотнях шагов от ворот; позади же, в двух сотнях шагов выше того места, где стояли мы, впадали в Арну перегороженные речки.

Шайкой предводительствовали змеелицый Званцо и коротышка Йахр; оба помощника восседали на плюгавых лошаденках впереди разбойного войска. Капюшона же, сколько ни вертел головой, я не увидел.

Солнце вползало вверх по небосклону, все больше ярясь на наш непутевый мир. Воинство Арзакены запрудило ущелье во всю его невеликую ширь, от берега Арны слева от нас до острых скал справа; в длину же строй вытянулся на две сотни шагов. Солдат там было видимо-невидимо, они стояли плотными рядами, как дыни на крестьянской телеге в базарный день; на пятачке, по-моему, их уместилось никак не меньше трех тысяч. Перед строем на резвых скакунах носились командиры; то там, то сям колыхались знамена, пестрели какие-то значки. От этого зрелища у меня перехватывало дыхание и холодело в желудке.

– Может, ударить по ним, пока не выстроились, – донесся сзади чей-то голос. – Чего мы ждем?

– Цыц! – прогудел Йахр, обернувшись. – Без приказа с места не двигаться! Даже помочиться не отходить.

Да, они все делали по придуманному Гиеагром плану. Ждать, ждать, пока враг сам не бросится в атаку, и в нужный момент… Ох, каким же глупым казался мне сейчас этот план! Каким глупым, бестолковым, непродуманным и безумным! Мы слишком затянули с подготовкой. Мы дали противнику изжить свой страх, собраться с силами, организоваться. Чего стоят громкая слава и бутафорские волны против ощетинившегося железом трехтысячного строя?!

Впереди произошло какое-то движение. От вражеских рядов отделилась группа всадников и потянулась к нам. Через мгновение качнулся и пришел в движение сам строй, устремившись следом.

– Началось, – прохрипел Званцо. И тотчас заорал визгливым голосом: – Приготовились! С гряды никому не сходить!

Дробно застучали копыта. Оглянувшись, я увидел, как несколько конных разбойников мчатся по гряде в сторону плотин.

– Славный будет сюрприз, – пробасил Йахр, перехватив мой взгляд. – Твой приятель неплохо соображает. Даже жаль, что он оказался таким дураком.

Довольный своей шуткой коротышка зашелся басовитым хохотом.

Ничего не ответив, я уставился на приближающихся врагов. Они текли к нам красной рекой, надвигались неотвратимо, как весенний паводок. Оружие и латы нестерпимо сверкали на солнце, соперничая в блеске с водами бурной Арны, грохочущей слева. Они приближались. Еще немного, и они перейдут вброд ту самую речушку, на которой Капюшон отказался строить плотину, а за нею – рукой подать до начала гряды…

Строй арзакенцев все ближе. Ничто не преграждало им путь, они шли как на прогулке. Весь план Гиеагра строился на том, что они не дойдут до начала гряды. Им ни в коем случае нельзя овладеть грядой! Но боги, они неумолимо движутся вперед! Хоть бы речка затруднила им путь. Да есть ли на это надежда? Издали похожая на поток расплавленного серебра, она тонким изогнутым клинком пересекала ущелье, и там, где ее воды сливались с водами Арны, сияла радуга.

Внезапно мой взгляд зацепился за какую-то тень. Призрачная, она колыхалась над гладью речушки, то становясь плотной, обретая очертания, то делаясь прозрачной, струйкой дыма растворяясь в жарком воздухе. Она как будто боролась с некими силами, не пускавшими ее в наш мир; и все же в какой-то момент вдруг сгустилась, оформилась, стала осязаемой… и лишь огромным напряжением воли я подавил готовый вырваться вскрик. Несмотря на расстояние, я узнал ее: там, на волнах безвестной реки стояла Фаэнира. Несколько мгновений она была неподвижна, смотрела в мою сторону. Потом, повернувшись, зашагала вверх по течению, к расселине в скалах, в которой должна была стоять несостоявшаяся плотина. Минута – и она скрылась среди камней.

Мои зубы лязгнули, я понял, что дрожу. Рядом послышался гогот, кто-то ткнул меня в бок, но я не обращал внимания. Я трясся всем телом, будто в приступе жесточайшей лихорадки, а в мозгу вспугнутой птицей металась одна-единственная мысль: «Смерть… Смерть… Смерть!..»

Приступ отступил внезапно. Возможно, причиной тому стал истошный вопль, раздавшийся за моей спиной. Вопили головорезы Капюшона, вопили во всю глотку, так, что закладывало уши. Позабыв о видении, я обернулся, но в первые мгновения не увидел ничего, кроме разбойников; они смотрели куда-то назад, размахивали оружием, приветствуя кого-то:

– Га-а-а-ар! Га-а-а-ар!

Секунду я стоял, оторопелый, но вдруг до моего сознания дошло: выкрикивают имя моего друга! «Гиеагр» – слишком сложно для этих полудиких разбойников, и они выговаривают это имя на свой манер: Гаар. Так значит, великий герой все-таки поспел к битве! Он успел! Он здесь!

Боги! Только в тот миг я понял, чего мне стоило пережить последние дни! Лишь когда эта гора упала с моих плеч, я ощутил истинную ее тяжесть. Но теперь все в прошлом. Теперь… теперь… теперь!..

– Расступитесь! – услышал я собственный срывающийся голос. – Пропустите меня!

Поднатужившись, ввинтился между ближайшими громилами, но тотчас передо мной выросла новая стена из ржавых кольчуг и смердящих кожаных панцирей. В отчаяньи я саданул кулаком по чьей-то спине, но только сам скривился от боли, разбойник же меня, кажется, и не заметил. Тогда я предпринял обходной маневр, попытавшись протиснуться слева, но тут стена впереди заколыхалась и вдруг раздалась в стороны, открыв свободное пространство шириной шагов в десять… и по этому коридору на меня во весь опор мчался всадник на черном коне.

– Га-а-а-ар! Га-а-а-ар! – гремело вокруг. – Га-а-а-ар-р-р-р!

Наездник был облачен в сверкающий доспех; шлемом ему служил бычий череп с вызолоченными рогами. В руке всадник сжимал дрот, жало которого полыхало на солнце.

Мне захотелось заорать во всю глотку, но из груди не вырвалось ни звука. А может быть, голос мой потонул в реве толпы. Я вскинул руку, но это движение не имело ни цели, ни значения. Грохочущая лавина времени обрушивалась в пропасть небытия, а я все стоял на пути всадника, как будто оглушенный, и повторял одними губами:

– Это не Гиеагр… это не Гиеагр… это… это проклятый Капюшон!..

В последний миг кто-то рванул меня в сторону. Я рухнул на гальку, а всадник пронесся мимо под восторженные вопли и гиканье. Мой спаситель потряс меня за плечо, что-то спросил, но я молчал, и он оставил меня в покое. Клянусь, в тот миг я не удостоил бы вниманием и ударившую в шаге молнию! Сердце разрывалось от горечи, а разум жгла нестерпимая мысль: у нас украли победу!

Боги, как клял я тогда самонадеянность Гиеагра, его дурацкую уверенность в том, что слава и деньги способны открыть любую дверь! Как ругал себя за то, что пошел у него на поводу, за то, что не сумел предусмотреть столь очевидный поворот событий, за то, что даже не попытался отговорить героя от этой безумной затеи! А теперь… теперь этот хитрован Капюшон, заграбаставший наш план, заграбастает и нашу славу, а если ему повезет – то и нашу добычу!

Проскакав еще сотню шагов, Капюшон поднял коня на дыбы. Солнце воспламенило его панцирь, золотыми искрами пробежало по рогам шлема, наконечник дрота прочертил в раскаленном воздухе ослепительную молнию. Пожалуй, этого выжигу и впрямь могли бы принять за великого героя… там, где не видели самого Гиеагра. Иначе говоря, под стенами Арзакены Капюшон имел все шансы на успех.

Появление на сцене «главного героя» не осталось незамеченным арзакенцами. Передние шеренги вдруг раздались чуть в стороны, и на поле боя горстью разноцветных горошин высыпали легковооруженные воины. Ряды тяжеловооруженных тотчас же сомкнулись за их спинами. Войско продолжало надвигаться, треть его уже перебралась через речку и была на самых подступах к гряде.

Капюшон дернул поводья, и конь снова поднялся на дыбы.

– Янна-яа-а! – выкрикнул атаман.

– Янна-яа-а! – дружно подхватили его головорезы.

«Р-Р-Р-Р-Р-У-У-У-У-У-У» – глухим рокотом отдалось где-то позади нас, и мне показалось, что дрогнула земля. Тотчас над станом разбойников повисло молчание; все захлопнули рты, обратившись в слух. Кто-то выругался сквозь зубы, кто-то икнул.

– Только б не переборщить, – прошептал коротышка Йахр, оказавшийся рядом со мной.

– Много там воды? – выдавил я.

В ответ он лишь дернул усом – мол, хватит.

Рокот стремительно нарастал, дробясь на отдельные звуки. Волн еще не было видно, но внутри меня все содрогалось от грохота влекомых потоком валунов, от щелканья осыпающейся гальки, от треска вырываемых с корнем деревьев. Проклятье! Как бы придуманные нами декорации не уничтожили нас прежде тех, ради кого задумывался спектакль!

Я бросил взгляд вперед. Лже-Гиеагр гарцевал на прежнем месте, воинственно потрясая дротом. Дальше, на самых подступах к гряде застыли солдаты Арзакены. Самые смелые уже начали было подъем по пологому склону, но докатившийся и до них грохот заставил их остановиться. Я не видел лица Капюшона, когда он смотрел на врагов, но готов поклясться: в душе мерзавец уже праздновал победу! Ах, как жаль, что он далеко! Ни камнем не добросить, ни стрелой не попасть. Да и не дадут мне этого сделать: глазом моргнуть не успею, как меня изрубят в куски.

«До чего же любят Бессмертные подшутить над нами, людьми, – подумал я. – Пьесу, которая создавалась для величайшего актера, доигрывает третьесортный мим, бездарный фигляр. И этому шуту суждено сорвать овации и получить венок победителя!»

Ужасающая картина встала перед моим мысленным взором: расфуфыренному Капюшону, восседающему на золотом троне Арзакены, подносят на блюде отрубленную голову моего друга… От этого видения кровь закипела в моих жилах! Ну нет, не бывать такому! Не знаю, где сейчас Гиеагр и что с ним, но это воровское отродье никогда не займет место, по праву принадлежащее великому герою!..

Нестерпимый грохот смешал мои пылкие мысли. Казалось, это невозможно, но рев потока усилился тысячекратно, достигнув каких-то запредельных высот. Зажав уши, я завертелся волчком, пытаясь понять, что же происходит. Грохот сводил с ума, выматывал душу, понуждал удрать, умчаться прочь без оглядки или зарыться в землю, искать убежища в самой глубокой норе, среди червей и скелетов.

Ватага разбойников внезапно рассыпалась стайкой вспугнутых воробьев. Могучие мужи, чей вид внушал ужас и благоговение, заметались по узкой каменной гряде, голося, будто плакальщицы на похоронах. Поначалу Званцо и Йахр пытались унять их, но скоро сами смешались с толпой, и я потерял их из виду.

«Волна еще далеко, – мелькнуло в голове, – а небо уже готово обрушиться на землю. Что же будет, когда поток достигнет нас?!»

Но, может быть, надвигающаяся катастрофа сыграет мне на руку? Быть может, конь Капюшона, испугавшись адского шума, сбросит своего хозяина и ускачет прочь?.. Повернув голову, я едва не застонал от разочарования: проклятый разбойник оказался великолепным наездником! Его перепуганный скакун вертелся в каком-то безумном танце; бьюсь об заклад, ни один даже самый искусный всадник не смог бы удержаться на нем в ту минуту, но Капюшон… Капюшон сидел в седле так прочно, будто его прибили гвоздями! Я не мог разглядеть лица, но готов поклясться – он был бесстрастен, как божество. Ужас, охвативший его людей, был ему безразличен; он смотрел лишь вперед, на врага, и ждал… Я думаю, ждал, когда придет волна и можно будет продолжить представление.

И тут боги сжалились надо мной. Кто-то толкнул меня в спину, да так, что я едва удержался на ногах. Обернувшись, я едва не завопил от радости: передо мной стояла лошадь! Низкорослая пегая кобылка тянула ко мне морду, и ее испуганные глаза как будто говорили: «Эй, двуногий, прыгай в седло. Вдвоем не так страшно!»

Я не заставил себя ждать! Лошадка вздрогнула, испуганно заплясала, но я сумел справиться с ней. Мои пальцы коснулись ножен на ремне… Оружие! Мне нужно оружие! «Мечом», который дали мне разбойники, только кур смешить. О нет, никаких мечей! Я совершенно не искусен в обращении с ними. Лук… мне нужен лук…

Я заозирался в надежде, что кто-то из разбойников, удирая в паническом страхе, бросил то, что мне нужно, как вдруг…

Я увидел поток. Бурный и неистовый, он обтекал гряду с двух сторон, гремя камнями, увлекая за собой листья, сучья, стволы деревьев и все, что попадалось на пути… Вот, вертясь и раскачиваясь, проплыл узкогорлый кувшин, вон мелькнула желтая тряпица… а там – кружится в водовороте деревянный башмак… а чуть поодаль безвольной куклой бьется о камни его хозяин…

Сейчас, когда я пишу эти строки, я понимаю, что волна была не столь уж и велика; во всяком случае, она не сравнилась бы с неистовством весеннего паводка… но в тот момент, среди рева, треска и грохота, нам казалось, что все воды мира обрушились на несчастное ущелье и скоро сметут нас в царство теней вместе с горами, вместе со всем миром!

В следующую секунду я позабыл и о грохоте, и о воде, и о луке. Едва блеснул на солнце вспененный гребень волны, Капюшон ослабил поводья и ударил пятками в бока скакуна. Мгновение – и конь помчал его вперед, на оробевших арзакенцев.

– Стой, ублюдок! – заорал я, устремляясь следом. Плевать на лук, плевать на все на свете. Если понадобится, я задушу эту гадину голыми руками. Я сдохну, но остановлю его!

О, каким безрассудством была эта погоня! Я скверный наездник, а лошадка моя неслась по опаснейшей тропе, усеянной валунами и щебнем, и только милость богов удерживала меня в седле, а ее – на дороге. Я утешал себя мыслью о том, что и Капюшону несладко в этой гонке, что он мчится по той же самой смертельно опасной тропе… Но жестокая реальность разбивала мои надежды: с каждой секундой он все больше и больше удалялся от меня.

Вражеские ряды неумолимо приближались; впереди гряду пересекала небольшая лощинка, и почти сразу за ней алели хитоны передних арзакенцев.

Лощина! Она была моей последней надеждой. Прежде я пересекал ее и знал, что склоны ее довольно круты, и если Капюшон все так же будет гнать коня, то свернет себе там шею! А если замедлится хотя бы немного, я получу шанс настигнуть его, а уж после – будь что будет.

Я изо всех сил ударил пятками в бока своей кобылки, и она помчалась быстрее ветра, неся меня навстречу неминуемой гибели.

Приблизившись к лощине, Капюшон чуть придержал бег коня; я видел, как скакун и всадник исчезают с залитой солнцем каменистой гряды, как будто погружаясь в омут. Вот исчезли ноги… круп… вот всадник по плечи ушел в тень… вот он и вовсе скрылся из виду… Секунда – и он появится с той стороны!

Бросив взгляд на вражеский строй, я невольно вскрикнул: то, что я только что принял за воинов в красных хитонах, оказалось рядом щитов; длинные и узкие, они были вертикально воткнуты в землю, а за ними – никого! Подняв взгляд чуть выше, я увидел спины вояк далеко впереди: в полном беспорядке они мчались к воротам. Следом, проглатывая упавших и растоптанных, неумолимо нагоняя живых, катилась беснующаяся волна.

Как вы жестоки, боги! Вы помогли Гиеагру исполнить его безумный план, но не дали насладиться его плодами! Вы отдали победу в руки презреннейшего из воров! От горя и обиды сердце мое наполнилось черной кровью, и я выкрикнул одно из тех проклятий, которое мы, сознавая свое бессилие, адресуем небесам.

Скачка вдруг пресеклась: моя кобыла успела остановиться на самом краю лощины. Увлекшись зрелищем бегущей армии, я едва не позабыл о своей цели. По всему выходило, что Капюшон должен вот-вот появиться с той стороны, а я так и не придумал, как его остановить!

Отчаянно щурясь, я пытался разглядеть, что творится внизу, но после яркого солнца легкая тень лощины казалась чернее ночи. «Капюшон что-то мешкает, – подумалось мне. – Неужели противоположный склон слишком крут для его коня?»

Внезапно в голову пришла великолепная мысль. Соскочив с лошади, я подобрал с земли камень с острыми краями и стал ждать. Пылая жаждой мести, я представлял, как размозжу импровизированным оружием уродливую разбойничью башку.

Через секунду я увидел его. На той стороне из тени появились шлем, плечи, спина… Я замахнулся, целя в незащищенную шею…

– Только попробуй! – рявкнул он, повернувшись ко мне. Даже сквозь рев воды я разобрал каждое слово. Даже за тысячу парасангов я узнал бы это лицо…

Камень выпал из руки, звук удара потонул в грохоте потока.

– Гиеагр? – прохрипел я.

– Нет – говорящая улитка. – Зубы моего друга сверкнули в широкой улыбке. – Скорей перебирайся на эту сторону и догоняй меня. Я должен настигнуть их у ворот, иначе все пойдет насмарку. Вперед!

Он стегнул коня и устремился вниз по гряде, вслед за удирающими арзакенцами. Волна почти истощила свою мощь, лишь оглушающий рев метался между стенами ущелья.

Гиеагр… Какое-то время я простоял, не трогаясь с места, ошеломленный, счастливый, сбитый с толку, оглушенный отчаянным стуком собственного сердца. Потом, схватив кобылу под уздцы, бросился вниз по склону. По моим щекам катились теплые ручейки слез.

 

Глава 7

Помню, однажды на занятия по математике Мирдгран принес маленький бочонок. Наше недоумение он развеял быстро. «Посмотрите сверху» – круг, «посмотрите сбоку» – квадрат… По-моему, со многими повествованиями происходит то же самое. Я ведь слышал о тех событиях у Арзакены. От стрельцов. И их рассказ был похож на то, что я только что прочитал, так же, как круг на квадрат. Наверное, на любую историю надо смотреть хотя бы с двух сторон.

Среди колдунов (а также волшебников, магов, чародеев, волхвов и прочая, прочая, прочая – как бы они себя ни именовали) умных людей найти не сложно. Я даже полагаю, что их большинство. Дело совсем не в том, что дурак не сможет постичь магию, – сможет, ничего этому не препятствует. Просто глупые колдуны долго не живут. Кто-то погибает в схватке с более умным коллегой, но гораздо чаще губят себя сами. Оборотная сторона мира очень притягательна, она многое обещает и действительно многое может дать… но зачастую колдун берет больше, чем в силах унести. Естественным образом выживают те, кому хватает ума погружаться туда постепенно, медленно, словно осторожный купальщик в слишком холодную воду.

Есть, вероятно, среди колдунов и порядочные люди. Их намного меньше – чересчур велик соблазн дурить простым людям голову, вытягивая из них заветные дзанги, – но они, я почти уверен, есть. Я, например, слышал рассказы о четырех вполне честных магах, и даже если людская молва, как обычно, на три четверти лжива, где-то должен жить хоть один порядочный колдун. Может, мне когда-нибудь повезет и я встречусь с ним лично.

Но не ищите среди тех, кто посвятил свою жизнь изучению магии, людей приятных и легких в общении. О таких даже сказки не рассказывают. Мирдгран – да позволит старику Скорпион еще много лет сохранять здравый рассудок – рассказывал в свое время, что единожды заглянувший в изнанку мира никогда не станет прежним. Он всегда будет глядеть на обычного человека свысока, будь тот хоть знатный вельможа, хоть сам Сын Скорпиона. Колдун, по его собственному глубокому убеждению, занимает промежуточное положение между простыми смертными и богами. И чем сильнее колдун, тем ближе он мнит себя к бессмертным богам, тем выше поднимается в собственных глазах и тем мельче кажутся ему обычные люди. Так что любой, даже самый честный и умный колдун просто не может не быть заносчивым, высокомерным и крайне неприятным типом.

А теперь представьте себе мага, которого его же коллеги на дух не переносят за отвратительный характер. Несложно догадаться, что я говорю о Тарантуле.

Сомнительным удовольствием быть лично знакомым с Тарантулом я обязан своей профессии. Два года назад он подсел ко мне за столик в «Веселой таверне» и предложил дело. Вытащить амфору какого-то «необыкновенно редкого вина» из погреба одного типа. Изменить своему правилу не работать в столице меня сподвигли два важных обстоятельства. Первым была сотня дзангов, предложенная за работу. А вторым – вторая сотня, добавленная после моего отказа.

Если бы я тогда знал, кто сидит передо мной, я, наверное, не согласился бы и за тысячу. Но то, что этот хлипкий старикашка с длинным носом и редкой грязной бороденкой – колдун по прозвищу Тарантул, я узнал, уже когда мы ударили по рукам. Откажись я от дела после получения задатка, и моей репутации конец во всех двенадцати Землях.

И еще позже я узнал, что в амфоре было вовсе не вино и что законный хозяин амфоры – родной брат Тарантула.

С тех пор жизнь моя протекала счастливо. Приходилось и голодать, и ночевать под открытым небом, и ходить на волосок от смерти, но Тарантула я больше не видел, за что не забывал возносить хвалу Скорпиону, поминая добрым словом и остальных одиннадцать богов. И вот я стою перед его домом, который нормальные люди обходят за дюжину дюжин шагов, и стучу в давно не крашенную дверь.

Мне себя-то пришлось уговаривать решиться-таки на этот безумный поступок, что уж говорить об Эписанфе… Когда я был вынужден рассказать о цели этого визита, варвар добрых пять минут молчал. Потом сказал, что прямо сейчас возвращается домой в Андронию и навсегда забудет про Змееносца, Проклятые Земли и Зеркало богов.

Я самым любезным тоном выразил некоторые сомнения в его шансах добраться до дома живым.

Эписанф был непреклонен и решительно был готов рискнуть.

Мне пришлось сделать маленькое уточнение.

– Речь не идет о том, чтобы добраться до Андронии, – мягко сказал я. – Задача выбраться живым из этой комнаты! – Вот что должно волновать Эписанфа, откажись он от моего предложения.

Я заметил, что это предостережение несколько отрезвило варвара, как бы он ни пытался скрыть свои чувства. Видимо, вспомнив, что мы с Глазом вовсе не невинные агнцы, и несколько раз судорожно сглотнув, Эписанф взял себя в руки и насколько мог твердо заявил, что вынужден предпочесть все же этот вариант, поскольку его смерть будет принадлежать ему и никому иному.

Но я уже почувствовал слабину и понял, что где-то глубоко внутри варвар сломлен. Так что еще каких-то полчаса уговоров, обещаний, лести и угроз – и вот мы перед домом Тарантула. Последним моим доводом, так сказать, финальным штрихом было обещание оглушить варвара и доставить к колдуну в бесчувственном состоянии.

Стучать пришлось долго. Но как только я начал испытывать подспудное трусливое облегчение оттого, что мой план не удался, дверь все-таки отворилась. Передо мной в грязном балахоне стоял Тарантул, выглядевший таким же омерзительным, каким он был в моих воспоминаниях.

Колдун что-то лениво пережевывал и глядел сквозь нас пустым взглядом своих красных глаз. Огромным усилием воли мне удалось нацепить на лицо нечто вроде доброжелательной улыбки.

– Здравствуй, Тарантул, – в полном соответствии с правилами хорошего тона сказал я.

Ответом мне послужило лишь довольно громкое чавканье. Однако я пришел сюда не для того, чтобы смутиться холодным приемом.

– Я – Бурдюк, помнишь меня?

– Мне ничего от тебя не нужно, вор. – Тарантул, наконец прожевав, процедил эти слова сквозь зубы. И сделал попытку закрыть дверь перед моим носом.

У него вполне мог пройти этот фокус, если бы я не был к нему готов. Не делая резких движений – они вообще вредны для здоровья при общении с колдунами – я мягко протолкнул животом Тарантула внутрь его хибары. Не глядя втянул оцепеневшего Эписанфа за собой и прикрыл дверь. Все, можно считать себя в гостях.

Жилище колдуна не спутаешь ни с каким другим. Возможно, этот тезис выглядит в моих устах не слишком убедительно – ведь Тарантул единственный колдун, которого я баловал своим посещением. Зато по долгу своей профессии я наносил визиты стольким разным людям, что вполне вправе считать себя экспертом в этом вопросе. Даже если я не знаю заранее, кто тот человек, готовый поделиться со мной толикой своего имущества, одного взгляда на внутреннее убранство его дома обычно бывает достаточно. Далеко не всегда на это указывают какие-либо четкие приметы вроде обилия свитков ученого мужа или – не приведи Скорпион – шлем стражника. Все равно дом впитывает в себя частичку души своего хозяина, и тут уже необходима не острая наблюдательность, а нюх, чутье, интуиция…

Но в доме Тарантула достаточно было просто не зажмуриваться. В глаза буквально бросались стены, сверху донизу исписанные таинственными знаками, отвратительного вида маски под потолком и обилие самого разнообразного размера амфор и кувшинов, о содержимом которых думать мне не хотелось. Возможно, где-то среди них есть и та, что добыл я…

Кстати, пора завязать непринужденную беседу.

– Пару лет назад я оказал тебе услугу, Тарантул.

– Я заплатил за эту работу гораздо больше, чем она стоила. – Слова не были приятными, но они, по крайней мере, подтверждали, что колдун меня помнит.

– Не больше той суммы, о которой мы договаривались, – сказал я.

– В нашем договоре не было сказано, что ты отольешь часть зелья себе, – выплюнул Тарантул.

Я едва не захлебнулся от ярости. Пришлось напомнить себе, что я обещал держать себя в руках и знал, насколько это будет нелегко. В конце концов мне удалось ответить относительно спокойно:

– Мне не так уж много лет, колдун. Но я не дожил бы и до этого возраста, если бы хоть раз позволил себе подобное нарушение нашего кодекса. Да укради я для тебя хоть мешок золотого песка, не взял бы себе и самой мелкой песчинки. Если бы это не было уговорено между нами заранее, разумеется.

– Не знаю, – проскрипел Тарантул. – Значит, ты был настолько неуклюж в своей работе, что пролил зелье. А между тем капля этого эликсира…

Тарантул понял, что его занесло немного не туда, и осекся. Это позволило мне окончательно прийти в душевное равновесие.

– Того самого эликсира, который, по твоим словам, весь-то не стоит двух сотен? Да, кстати, о каком эликсире ты вообще ведешь речь? Разве в амфоре было не вино?

– Ты пришел в мой дом, чтобы оскорблять меня, вор?! – взвизгнул колдун.

– Да что ты, Тарантул. – Я в полном недоумении развел руками. – Мы просто как двое добрых друзей вспомнили старые добрые времена. А пришел я к тебе за услугой.

– И вместо того, чтобы перейти к сути, ты решил облить меня грязью? Это твой способ сбить цену, Бурдюк?

С удовлетворением я отметил, что разговор наконец вошел в нужное русло. Тарантул косвенно согласился выполнить работу и заговорил об оплате.

– После того как ты узнаешь, насколько пустяшна безделица, о которой я собираюсь попросить, твоя совесть не позволит тебе взять с меня ни дзанга.

– Моя совесть не позволяет мне работать бесплатно, запомни это, вор, – надменно заявил Тарантул. – Если у тебя нет при себе сотни дзангов, даже не начинай говорить о своей безделице, не трать мое время.

– Тарантул, Тарантул, – я покачал головой. – Ты ведь еще даже не знаешь, в чем дело, а пытаешься установить цену.

Неожиданно старик расхохотался. Противным дребезжащим смехом, от которого его бородка исполняла какой-то дикарский танец. Так как мне причина этого веселья была абсолютно неясна, я спокойно ждал, пока он снова сможет говорить. Когда же он заговорил, слова мне понравились еще меньше, чем беспричинный смех.

– Установить цену? О чем ты, Бурдюк? Цену я буду устанавливать позже. Сто дзангов – это плата за то, что ты пришел в этот дом. Это нижняя планка, понимаешь? Я возьму с тебя сто дзангов, даже если ты попросишь вывести у тебя бородавку.

– У меня нет бородавок, Тарантул.

– Да? – Колдун, прищурившись, скорчил омерзительную гримасу. – Могу это устроить. Причем совершенно бесплатно. По старой дружбе.

И он снова зашелся в приступе хохота. Мне пришлось глубоко вздохнуть и напомнить себе, что целью моего визита не является убийство хозяина дома. Как бы соблазнительно эта мысль ни выглядела.

– Давай поговорим серьезно, Тарантул, – миролюбиво предложил я.

К моему удивлению колдун моментально успокоился и даже несколько раз согласно кивнул.

– Да, да, да, ты прав, Бурдюк, абсолютно прав. Сотня дзангов – это несерьезно. То есть я не шутил, это на самом деле моя минимальная плата. Сам понимаешь, если колдун не уважает сам себя, можно ли ждать, что его будут уважать другие? Но в этом случае я сделаю исключение.

– Конечно… – начал было я, но Тарантул повысил голос:

– Мне придется – просто придется – поднять планку до двух сотен.

– Что?! – взвился я. – С какой это стати?

– Не пытайся казаться глупее, чем ты есть, Бурдюк. – Тарантул мелко-мелко потер руки. – Ты ведь не просто пришел ко мне, ты посмел осквернить мой дом присутствием грязного варвара. Думаешь, это ничего не стоит?! – Тут его голос поднялся почти до писка.

До сих пор Тарантул просто не замечал присутствия Эписанфа, что меня слегка озадачивало. Я рассчитывал с самого начала выслушать гневную отповедь по этому поводу. Все оказалось гораздо хуже. Колдун облек свое негодование во вполне материальную форму.

Хвала Скорпиону, хорошо наученный мной Эписанф не додумался как-либо высказаться относительно «грязного варвара». Уверен, каждое его слово стоило бы дорого – в самом прямом смысле.

Мне пришло в голову, что лучше перейти к сути дела как можно быстрее. Этому самовлюбленному выродку ничего не помешает еще раз-другой придумать повод для повышения «нижней планки». Между тем весь наш капитал составлял чуть более трехсот дзангов, и сожри меня Рыба, если я намереваюсь оставлять его здесь целиком.

Эписанфовские драхмы я счел разумным обменять у Хряща. По уверению Эписанфа, рак здорово меня нагрел, впрочем, в этом сомневаться и не приходилось. Все дело в том, что любой меняла нагрел бы меня еще сильней – к жадности Хряща все-таки примешивалось немного страха и уважения к моей персоне. О том, чтобы идти с иноземными деньгами к Тарантулу, речи и вовсе быть не могло.

Снова примерив маску дружелюбия, я несколькими глубокими вдохами слегка остудил кипящую кровь. Посчитав, что хозяин не предложил мне присесть отнюдь не из-за плохого воспитания, а по причине старческой забывчивости, я деликатно исправил его неловкость, заняв один из двух стульев в комнате. На второй я гостеприимно указал Эписанфу.

Тот, правда, стушевался, несколько раз перевел взгляд со стула на Тарантула и неуклюже присел на корточки рядом со мной. Решив сейчас не устраивать показательных сцен, я все же пообещал себе позже напомнить Непосвященному ту часть моего урока, где говорилось о беспрекословном подчинении в любой кризисной ситуации. То, что ситуация вполне кризисная, должно быть понятно даже такому старому ослу.

– Присаживайся, Тарантул, – вежливо предложил я. – Присаживайся, и поговорим уже о деле. Несмотря на то что беседа с тобой доставляет мне истинное наслаждение, я несколько ограничен во времени.

Тарантул вперился в меня ненавидящим взглядом. Совершенно очевидно, что желание вышвырнуть меня вон боролось в нем с желанием вытрясти из меня побольше денег. Я почти не волновался, обычный результат такой борьбы мне хорошо известен. И верно, колдун смог даже ощериться в улыбке.

– Рассказывай, Бурдюк. – Он придвинул стул на середину комнаты и уселся на него, закинув ногу за ногу. – Я догадываюсь, что ты наверняка предпочел бы обратиться к любому другому колдуну, если бы твое дело не было таким, от которого откажутся так называемые добропорядочные маги.

Эти слова мне решительно не понравились, потому что были правдой от начала до конца. Поэтому я решил их попросту проигнорировать.

– Ты знаешь, Тарантул, я – не домосед. Люблю побродить, люблю посмотреть на закат не там, где встретил рассвет.

– Я бы сказал, что ты начал издалека, Бурдюк, – сварливо сказал Тарантул.

– Напротив, я говорю по существу, – покачал я головой. – Просто во время моей теперешней прогулки мне оказалось по пути с этим варваром. И я подумал: почему бы нет? Компания, конечно, не самая изысканная, но ведь любопытная. Кто еще сможет похвастаться, что путешествовал вместе с Непосвященным.

– Будь тут чем хвастаться, такие нашлись бы, – хихикнул колдун.

– Не придирайся к словам, я почти закончил, – сказал я. – В этой затее есть один минус. Сам понимаешь, чего можно ждать от Непосвященных? Днем он поклянется в вечной преданности, а ночью сунет нож тебе под ребра.

Тарантул согласно покивал, словно бы сочувствуя моей ситуации.

– Чего же ты хочешь от меня, вор?

– Разве непонятно? – Я развел руками. – Я хочу спать спокойно, не вскакивая от каждого шороха.

– Тебе не кажется, что для этого ты выбрал неподходящую профессию? – Тарантул снова хохотнул, потрясая бородкой.

– Довольно, Тарантул. – Я недовольно поморщился. – Ты будешь говорить ради удовольствия слышать свой голос? Мне нужно обезопасить себя на время этой прогулки, и именно за этим я пришел к тебе.

– Но что я могу сделать? – всплеснул руками Тарантул. – Кроме разве что мудрого совета отказаться от твоей сумасбродной идеи?

Я наклонился вперед, так, что смог обонять благоухание лука изо рта колдуна.

– Мне нужна душа этого варвара взаймы, Тарантул. Чтобы, случись мне отправиться в Тень Зодиака, его душа оказалась в моем распоряжении – и я решал, нет ли вины варвара в моей смерти. Я слышал, что такое возможно, и, если твоих сил недостаточно, чтобы сделать это, просто скажи. Не трать мое время.

Молчание длилось минуты две, но я не собирался нарушать его.

– Ты многое знаешь, Бурдюк, – задумчиво протянул Тарантул. – Слишком много для жалкого вора.

– А ты много болтаешь без толку, Тарантул, – отрезал я.

Снова помолчали.

– Я мог бы попытаться, – осторожно начал Тарантул, но я прервал его:

– Мне не нужны твои попытки. Мне нужен надежный результат. Ты сделаешь это?

– Если у тебя хватит денег, – выдохнул колдун.

– У меня их хватит, если ты назовешь разумную цену.

Тарантул закатил глаза к потолку и пожевал губами, словно что-то там прочел. Хотя полоток был единственным местом вокруг, где ничего написано не было. Затем он испустил тяжелый вздох.

– Устал я, Бурдюк, устал… Старый стал совсем. Теперь я понимаю, что ты специально утомил меня. Совершенно нет сил торговаться с тобой. Я просто назову самую низкую цену, за которую вообще возможно браться за такую работу. Соглашайся – или уходи прочь.

– Сколько? – деловито спросил я.

– Четыреста дзангов.

Настала моя очередь тяжело вздыхать. Тарантул дал сигнал к началу самого трудного этапа разговора. Не знаю, сколько мы торговались, я потерял счет времени. Вместе с остатками нервов. Но результат того стоил – мы сошлись на двухстах тридцати дзангах, и, клянусь двенадцатью богами, никто никогда еще не зарабатывал сто семьдесят дзангов таким тяжким трудом. Так что, когда Тарантул, все еще недовольно бурча себе под нос что-то о своей непомерной щедрости, которая рано или поздно пустит его по миру, встал со стула, я был словно выжатый лимон.

Колдун занялся приготовлением какой-то смеси, выливая в сомнительной чистоты котелок понемногу жидкостей из разных сосудов. Смесь пузырилась и издавала неприличные звуки. От предчувствия, что мне, возможно, предстоит это выпить, становилось дурно. Но я зашел слишком далеко, чтобы отступить из-за брезгливости – подлый Тарантул потребовал полную предоплату. Я старался успокоить себя мыслью, что, быть может, варево предназначалось для самого Тарантула, чтобы войти в Изнанку мира. Мне ведь никогда ранее не доводилось наблюдать за работой колдуна.

Надежда разбилась довольно быстро – держа котелок на вытянутых руках, Тарантул подошел к нам с Эписанфом.

– Пейте. Каждый по полному глотку, – коротко бросил он.

Жидкость выглядела омерзительно, пахла омерзительно и – да, вкус имела тоже омерзительный. Но я мужественно сделал солидный глоток и молча показал варвару кулак, когда он сморщил было нос. Я бы подкрепил свой жест парочкой крепких слов, но боялся открыть рот, отчаянно борясь с тошнотой. Выпить эту дрянь еще раз я бы себя не заставил. Закралось подозрение, что парочку наиболее отвратительных ингредиентов Тарантул добавил просто так, чтобы насолить мне. Но, разумеется, высказываться об этом было бессмысленно, в конце концов, жидкость уже достигла наших желудков.

Тарантул приблизил свое лицо к моему вплотную и, не говоря ни слова, уставился мне в глаза. Через пару секунд я не видел ничего, кроме его глаз… потом только зрачков, грязно-желтых, с кровавыми прожилками. Причем каждый зрачок был размером с добрую тыкву. Потом… сложно описать, такое впечатление, что я оказался внутри этой самой тыквы. Вокруг меня был плотный кокон, но это ничуть не тревожило. Напротив, я испытывал какую-то необыкновенную легкость, был совершенно расслаблен и умиротворен. Наверное, никогда я не чувствовал себя так хорошо.

При всем при этом я находился в сознании и соображения не терял. Я помнил, кто я и как меня зовут, я понимал, где нахожусь и зачем сюда пришел. Я даже отдавал себе отчет, что мое нынешнее состояние связано с выпитой мной жидкостью и колдовством Тарантула. Мне хотелось только одного, чтобы это состояние не проходило как можно дольше… желательно никогда. Я знал, что это невозможно, знал, что скоро все закончится – и с настоящим ужасом ждал этого момента.

И этот момент настал. Он навалился чудовищным грузом, упал откуда-то сверху, словно камень на голову. Бешено забилось сердце, застучала кровь в висках, каждый вдох давался с великим трудом. Сейчас у меня было только одно желание – немедленно сделать еще глоток этого чудесного напитка…

Чтобы прийти в себя, я крепко стиснул голову руками и до боли закусил губу. Наваждение постепенно отступало, и через минуту-другую я смог – правда, слабым и дрожащим голосом – задать Тарантулу вопрос:

– Что это было?

Колдун тряс руками, будто бы избавляясь от напряжения, и почему-то очень пристально смотрел на меня.

– Ничего особенного, Бурдюк. Моя работа выполнена.

– Работа?.. Я… То есть да, спасибо тебе, – связная речь требовала немалых усилий, и я их приложил. – Я имею в виду, почему было так… легко?

– Легко, говоришь? – Тарантул улыбнулся почти по-доброму. – Ничего удивительного. Мне ведь пришлось на время вынуть из тебя душу.

Через какое-то время мне удалось захлопнуть рот и остановить кружение комнаты. Я бросил беглый взгляд на Эписанфа – бедолага, по-моему, чувствовал себя так же, как и я. Впрочем, с ним-то все понятно, а вот…

– Скажи, колдун, зачем тебе нужно было вынимать душу из меня? – с не вполне еще осознанным беспокойством спросил я. – То есть и из меня тоже?

– Разве я не сказал тебе, Бурдюк? – Тарантул фальшиво захлопал глазами. – Во имя Скорпиона, и вправду забыл… Ритуал ведь взаимный, понимаешь? Может, есть и какой-нибудь другой, но мне он неизвестен. Я смог лишь связать ваши души воедино.

– Связать… воедино… – Разум отказывался понимать, а сердце тревожно сжалось.

– Ну да! – радостно всплеснул руками Тарантул. – Если умрешь ты, душе варвара придется держать ответ перед твоей душой. Но медаль имеет и оборотную сторону…

Я обессиленно опустил руки. Желание убить Тарантула у меня было, и неслабое, а вот оснований не было. Наш договор он выполнил честно, только моя вина, что я не оговорил всех деталей.

– Зачем, Тарантул? – Голос мой был спокоен, что удивило меня самого. – Я понимаю, что ты – пакостный мерзкий старикашка, но все же – зачем?

– Зачем?! – В голосе колдуна зазвучал металл. – Ты спрашиваешь меня зачем?! Ты, который обокрал моего родного брата?

Я вытаращился на него и поначалу даже не мог ничего сказать.

– Но ведь это ты послал меня к нему, Тарантул!

– Я знаю, – уже спокойней сказал колдун. – Только по этой причине ты уйдешь от меня живым.

Летопись Милька

Последующие минуты я был как в бреду и опомнился лишь на берегу ручья, который совсем недавно переходили вброд арзакенцы; весь путь я проделал пешком, ведя кобылу в поводу. Стало чуть тише, и эта относительная тишина дала мне возможность хоть немного прийти в себя. Однако грохот и рев потока не исчезли вовсе; нет, просто их источник находился теперь далеко впереди, у ворот или даже за ними. Там, вдалеке, мерещились и силуэты коня и всадника, гонящих жалкие остатки армии Арзакены к городским стенам.

«Да полно, – подумал я. – Гиеагр ли это? Или просто я схожу с ума от напряжения последних дней, досады, ненависти и горечи поражения…»

Ну нет, предположение о собственном безумии я немедленно отмел. Тот, кого одолевают подобные мысли, проиграл, не начав битвы, и даже нож между лопаток в темной подворотне для такого – слишком большая честь. Нет, я в своем уме! И стал свидетелем хитроумной шутки, придуманной великим героем Гиеагром, блестяще сыгранного спектакля внутри спектакля, задуманного для того, чтобы обмануть наших врагов!

Эта мысль ободрила, и все же я чувствовал себя совершенно разбитым: ноги подкашивались, тянуло улечься на берегу ручья, сомкнуть веки, уснуть и не просыпаться хотя бы до следующего вечера. Не в силах больше стоять, я отпустил поводья и плюхнулся на камень у воды; кобыла, радостно фыркнув, потянулась губами к журчащей влаге.

Не знаю, сколько я просидел так, борясь со сном, не имея сил прогнать его вовсе и потому пребывая в странном полузабытьи, когда реальность и грезы сплетаются в чудной клубок. Ручей был неглубок, он бежал вниз по каменной плите, пробив ее за долгие века на локоть с небольшим. Ледяная вода обжигала, и, чтобы не уснуть окончательно, я на несколько мгновений опускал в нее ноги. Дремота в испуге отступала, ненадолго давая мне возможность сосредоточиться на том, что происходило у ворот.

Долгое время я видел там лишь беспорядочное метание теней. Не могу поручиться, шло ли там сражение, или это мое воображение разрисовывало мертвый пейзаж, раскинувшийся впереди. А может – ни то и ни другое, а просто воронье слеталось с окрестных гор, чтобы поживиться трупами. Их ждал славный пир: в страхе ли перед волной, или перед моим другом, арзакенцы удирали как перепуганный табун, и тот, кто падал, не имел шансов подняться. О да! Этот подвиг Гиеагра не забудут и через тысячу лет.

Итак, вороны… Пожалуй, это были вороны, хотя определенно сказать не могу. Мое сознание в те минуты перескакивало с предмета на предмет подобно солнечному зайчику от начищенной бляхи на шлеме неудачливого воина, чью голову, привязав к седлу, победитель везет в родной город. В какой-то миг вспомнилась Фаэнира. «Боги! – подумал я. – Ведь я видел ее сегодня! Вот здесь, рядом с этим камнем, на котором сижу!»

Фаэнира… Она опять явилась мне, мне одному, не Гиеагру – в этом я был уверен: перед ним она никогда не появлялась. Фаэнира… Что значило мое сегодняшнее видение, ведь она никогда не приходила просто так. Нет, делать что-либо просто так – не в ее правилах. Не знаю, какова она была при жизни, но умерев, очаровательная Фаэнира превратилась в весьма практичную особу.

Что ж, причина… Она чего-то хотела, явившись здесь, над водами этого ручья… ей нужно было что-то… что-то сообщить?.. Соображай я тогда получше, истина открылась бы в доли секунды, но… но в ту минуту я очень туго соображал. Кроме того, у ворот снова началось какое-то движение. Как будто всадник… или… Боги, что же это?! Позабыв обо всем на свете, я уставился вдаль, изо всех сил напрягая зрение.

Да, я видел всадника… Он двигался медленно, пьяно кренясь набок. Он был красен с головы до ног и ехал на красном коне – не иначе, их обоих неделю вымачивали в чане с кровью.

Прошло какое-то время, и я узнал его: без всякого сомнения – то был Гиеагр. Я поднял было руку для приветствия, но вид друга был столь ужасен, что мышцы мои отказались повиноваться. Мы пережили много стычек, и плоть великого героя не раз была прободена железом и медью, чему доказательство – бесчисленные шрамы на его теле. Но столь жестоко он не страдал никогда! Кровь пропитывала его одежду, как пурпурная краска пропитывает холст в красильном чане. Алые струйки сочились из ран, покрывавших лицо и руки, как полосы покрывают тигровую шкуру; кровь текла из пробоин в панцире и из-под шлема, едва державшегося на голове Гиеагра. Несчастный Пламеник, израненный не меньше хозяина, шел, пошатываясь, едва переставляя ноги.

Позади Гиеагра не было никого. Никто не нагонял его, никто не стремился атаковать. Стало быть, герой одержал свою величайшую победу, и вот плоды ее! Сердце мое заныло от боли. Так вот о чем предупреждала Фаэнира! Вот что предрекала она: победу, которая может обернуться смертью!

Силы вернулись ко мне. Вскочив, я замахал обеими руками, закричал что-то, стараясь привлечь внимание Гиеагра. Испуганная воплями, моя кобыла шарахнулась в сторону, молотя копытами воду. Я бросился за ней, едва успел ухватить поводья, и ледяные струи ручья окончательно привели меня в чувство.

Внезапно откуда-то издали донесся мерный тяжелый стук. Так звучит топор лесоруба. Не знаю почему, он показался мне зловещим, этот звук, смертельно опасным, куда более опасным, чем все раны Гиеагра. Я завертелся юлой, пытаясь понять, откуда же он исходит. Вернулась мысль о Фаэнире. Что-то было в поведении девушки, в той устремленности, с которой плыла она над водной гладью… Куда, куда она направлялась?.. Вверх! Вверх, к ущелью, из которого вытекает ручей, ну конечно же! Повернув голову, я тотчас же понял, что звук доносится с той стороны. И тут меня озарило! Запутанная игра, которую вели Гиеагр и Капюшон, повернулась еще одной стороной. Ах вот оно как, вот почему выжига-разбойник не хотел, чтобы я совался в это ущелье! Но если я прав, если ошибки нет…

Я бросил взгляд на Гиеагра и похолодел от ужаса: еще немного, и бедняга выпадет из седла. Чувствуя, что хозяин слаб, умница Пламеник остановился… Сейчас он находился на берегу Арны, на полдороге между воротами и ручьем. Нет! Останавливаться нельзя, нет, только не в этом месте и не сейчас!

Стук в ущелье сделался чаще и громче. Один не справляется, присоединился кто-то еще?

– Нет! – во всю глотку заорал я. – Гиеагр, прочь оттуда! Там опасно! Уезжай!

Герой не слышал. Обхватив шею коня, он медленно заваливался набок.

– Пламеник! – рявкнул я. – Хоть у тебя-то есть мозги? Скачи оттуда! Пшел! Пшел!

Из ущелья донеслись треск и скрежет, и я понял, что времени не осталось. Вскочив в седло, пустил лошадь в галоп, прямиком к Гиеагру. А через секунду все вокруг с новой силой наполнили рев и грохот воды.

Мне не повезло: прежде чем я подоспел, Гиеагр выпал из седла. Когда я соскочил на землю у его распростертого тела, ручей за моей спиной вздулся бурым нарывом; волна из последней плотины, шипя и грохоча, катилась прямиком в Арну. Через минуту, а может меньше, она достигнет нашего берега, сметая все на своем пути!

У меня не оставалось времени даже на то, чтобы сказать «привет». Да и не отозвался бы никто: герой лежал без сознания. Прикрикнув на Пламеника, который ни на шаг не отходил от хозяина, я ухватил Гиеагра за руку и потянул. Не тут-то было! Великий герой весил как добрый бык, а в поножах и в панцире он будет, пожалуй, потяжелей скалы. Я человек неслабый, но и мне не сдвинуть с места эту гору из бронзы и железа.

Грохот усиливался. Борясь с паникой, я попытался снять с героя латы, но и здесь ждала неудача: кожаные ремни, заскорузлые от запекшейся крови, стали тверже меди. Тут мои дрожащие пальцы нащупали ножны кинжала, с которым Гиеагр не расставался никогда. Выхватив оружие, я с трудом перерезал один ремень на боку, и тут стало ясно, что мне не успеть: волна грохотала уже совсем близко.

Тогда я вновь ухватил героя за руку и стал тянуть, тянуть изо всех сил! Он был весь в крови, рука выскальзывала из моих пальцев, но все же я тянул, тянул, тянул…

Волна настигала. Вышедшая из берегов Арна мчалась на нас подобно стаду буйволов, гонимому пожаром.

Я оттащил Гиеагра от берега на двадцать локтей или около того, когда вода захлестнула нас. Теперь я уже не тянул, я просто держался за руку неподъемно тяжелого героя, чтобы поток не унес меня. В этот момент что-то коснулось шеи, я ощутил теплое дыхание…

– Пламеник! – заорал я, еще не соображая, что свободной рукой намертво вцепился в свисающую с конской шеи уздечку. – Пламеник, дру…

Почва ушла из-под ног. Чудовищная сила рванула тело Гиеагра, я закричал, силясь удержать его… Вода ударила сверху, завертела, хлынула внутрь, сжигая легкие ледяным огнем. Я был зерном между жерновами, тряпицей, которую прачка усердно молотит колотушкой в горном ручье… Я думал лишь об одном: не отпустить! В те страшные мгновения вся моя воля, все мое существо как будто ушли в руки. Мои пальцы, сжимавшие уздечку и руку Гиеагра, казалось, жили собственной жизнью, будто сами боги даровали им нечеловеческую силу, которую не сокрушить никакой стихии!

Не знаю, сколько длился этот кошмар. Меня оплетали зеленые пряди водорослей, сломанные ветви деревьев сбивали с ног. Напряжение все росло, в некий миг я почувствовал, что хватка слабеет, пальцы мои вот-вот разожмутся, что рука Гиеагра выскользает из них… «Да полно, – зашептал внутри ядовито-сладкий голос, – Гиеагр мертв. Не трать силы. Отпусти, спасай себя. Отпусти… Отпусти! Отпусти!!!»

Я не отпустил. И когда почувствовал, что напор воды начал ослабевать, не ощутил ничего: на эмоции не осталось сил. Я просто стоял, тупо наблюдая за тем, как спадает поток. Через несколько минут, когда вода опустилась ниже колен, я понял, что ноги больше не держат меня.

Хвала богам, я не потерял сознание, и это спасло наши жизни. Какое-то время я лежал на спине, неподвижно, не в силах пошевелиться, почти не в силах дышать. Поблизости недовольно шумела водворенная в прежние берега Арна, но я не был способен даже скосить глаза, чтобы понять, сохраняется ли еще опасность. Я не знал, жив ли Гиеагр, и, честно признаюсь, это меньше всего волновало меня; мне хотелось лишь одного: чтобы расслабленность и покой, баюкавшие мое тело, остались со мной навечно.

Высоко-высоко, в раскаленной добела печи неба, кружили черные точки. Их было много, очень много, и не требовалось напрягать ум, чтобы понять: то хищные птицы собираются на славную пирушку, приготовленную для них щедрыми людьми. Откуда-то налетели мухи, целый рой их вдруг возник надо мной, заполнив воздух назойливым гулом. Самые нахальные уселись на лицо и принялись шнырять туда-сюда, наслаждаясь моим бессилием. Я сохранял неподвижность, ибо для меня в ту минуту пошевелиться было все равно что умереть.

Где-то пронзительно крикнула цапля, но я не придал этому значения. К неумолчному говору реки вдруг стал примешиваться тихий мерный плеск, но и это прошло для меня почти незамеченным. Раздался свист; испуганно щебеча, по небу промелькнул воробей; гулко ухнуло, будто ударили в барабан… Но лишь когда где-то совсем рядом лязгнуло железо, я неимоверным усилием заставил себя вернуться к реальности и осознать грозящую мне новую опасность.

Возвращалась способность двигаться. Повернув голову на звук, я увидел странную зеленую стену, возвышавшуюся до самых небес. Казалось, целая вечность понадобилась, чтобы понять: это водоросли вперемешку с ветвями, листьями, еще каким-то сором, что принесла река. Окинув себя взглядом, я понял, что наполовину погребен под ними.

Звук приблизился, теперь я слышал шорох шагов по прибрежной гальке. Один человек… Едва я понял это, сил прибавилось втрое. Сказать по правде, все это время меня не отпускал подспудный страх: что, если головорезы Капюшона, оправившись от ужаса, бросятся искать своего атамана? Чего доброго, они могут добраться и сюда, а подобная встреча никак не входила в мои планы. Возможно, тот человек и есть кто-то из них, но, хвала богам, он один. Как ни скверно я себя чувствую, выстоять против одного у меня есть хоть какие-то шансы.

Шансы… Мне вдруг пришло в голову, что в своих размышлениях я перестал брать в расчет Гиеагра. Да жив ли он?! Я пошарил вокруг себя и похолодел: Гиеагр исчез! Проклятье! Ведь все это время я не выпускал его руку, держал его до тех пор, пока стихия не оставила нас в покое! Неужели я повредился рассудком от перенапряжения и вместо друга «спасал» какую-нибудь корягу?!

Шаги приблизились вплотную, и я подавил готовый вырваться из груди горестный вопль. У меня еще будет время оплакать Гиеагра. Для этого надо выжить сейчас. Всего-навсего. Но что предпринять? Насколько я мог судить по звукам, человек находился всего в нескольких шагах от моих ступней. Видит ли он меня? Пожалуй, нет, во всяком случае, не видит мое лицо: я и сам не видел ничего, кроме кучи водорослей, наваленной на моей груди. Что ж, хоть какая-то маскировка. Если не шевелиться, есть надежда, что он примет меня за покойника. Да стоит ли бояться его? Быть может, он пастух, спустившийся с гор, чтобы поживиться чем-нибудь на поле битвы…

Звук извлекаемого из ножен клинка похоронил мои надежды. Человек сделал несколько шагов и снова остановился, на этот раз где-то справа. Потом влажно зашуршало, будто кто-то разгребал кучу водорослей, звякнуло железо…

– Э-э-э-э, а вот и великий герой Гаар!

Голос был тонкий, почти мальчишеский. Он дрожал от возбуждения… или от страха?

Я осторожно повернул голову. Мне повезло: с этой стороны водорослей было меньше, и можно было хоть что-то рассмотреть.

Красное пятно… Кровь? Ах нет. Хитон. Красный хитон, обтягивающий узкую спину человека, сидящего на корточках. Белая полоса… Узкая, ослепительно-яркая… Меч. Человек на корточках, с мечом в руках.

– Гаар, – задумчиво повторил пришелец. – Жаль, что ты уже мертв. Но я все равно перережу тебе глотку.

Что ты мелешь, ублюдок! Кому ты собрался перерезать глотку, ты, варвар в красном хитоне!

Накатившая ярость придала сил. Осторожно, крайне осторожно я потянулся к поясу. Меч… Боги, даруйте мне надежду! Сделайте так, чтобы тот нож, который Капюшон издевательски именовал мечом, все еще оставался в ножнах, притороченных к моему ремню!

Медленно… медленно… ладонь за ладонью… Есть! Пальцы ухватили холодную рукоять. Теперь – молнией!

«Красный хитон» и пикнуть не успел. Повалив противника на землю, я приставил к его горлу меч, для острастки слегка оцарапав кожу. Быстрый взгляд по сторонам – никого! Еще один взгляд на кучу водорослей, которую разгребал мерзавец, и – о чудо! – блеск Гиеагровых доспехов. Боги! Должно же и мне когда-то повезти. Сделайте так, чтобы он был жив! Не забирайте его в царство теней!

Через минуту, через минуту я узнаю, что уготовила судьба. Вот только допрошу пленного.

Пленный разочаровал. Замухрышка неопределенного возраста. Из тех малохольных, которым одинаково можно дать и двадцать, и сорок. Белесые редкие волосенки, огромные перепуганные глаза; кадык на цыплячьей шее дрожит и пляшет под лезвием моего меча. Даже татуировка на лбу (Татуировка? Значит – не разбойник!) – и та, кажется, поблекла от ужаса. Клинок всего в пяди от его руки, но презренный, похоже, и не помышляет о сопротивлении. И все-таки я оттолкнул его оружие подальше.

– Кто такой? – рявкнул я, постаравшись нагнать в голос как можно больше громов.

– Сап-пожник Башам… из Арз-з-закены, – пролепетал он трясущимися губами.

– Сапожник?! – взревел я. – В солдатском хитоне? Врешь, собака! Говори, кто таков, иначе убью!

– Клянусь, г-господин, я сапожник! – завопил несчастный. – А хитон – из ополчения. Арзакенские мастеровые обязаны служить в ополчении! Царская воля! Какой из меня солдат! Я и с оружием-то обращаться не умею. Тетивой Стрельца клянусь!

– Не клянись, иначе боги прикончат тебя прежде, чем это успею сделать я. Зачем ты здесь? Почему не дал деру вместе со всеми?

– Я… я… – он сглотнул, – я был у ручья… когда хлынула вода, и на нас ринулся о… он… – затравленный взгляд в сторону Гиеагра. – Я бросился вверх по течению… в ущелье… Было страшно, очень страшно, и я п-побежал…

– Ага! – возопил я. – Вверх по течению?! Так это ты открыл последнюю плотину! Хотел убить меня и моего друга!!!

Его губы затряслись.

– Это не я, – пискнул он.

– Мой меч тебе не верит, – ответил я и для убедительности нажал на клинок.

Пленник закатил глаза: должно быть, уже готовился отправиться в царство теней.

– Говори правду, песий сын, – прошипел я, наклонившись к самому его лицу.

– Это не я, – захрипел он в ответ. – Я бы ни за что… Там был сотник и несколько наших… они тоже убежали… И сотник велел нам… Он сказал, что твой друг – демон, и мы…

– Сколько вас было?

– Семеро…

– Где остальные?

– Их… их смыло. Они не успели отскочить… Я один, когда заглушка треснула, успел, а их смыло.

– Хорошо, предположим, вы нашли плотину и открыли, – сказал я. – Но неужели там никого не было? Вам что, никто не помешал?

– Были, разбойники, трое. Одного наши убили, а двое удрали…

Разговор был окончен. Первым моим помышлением стало убить мерзавца, но, поразмыслив, я решил, что в сложившейся ситуации кто-то знающий эту местность может оказаться полезен. Кроме того, если он действительно башмачник, его можно выгодно продать или оставить у себя в услужении.

– Представим на миг, что я тебе поверил, – прорычал я. – Твоя жизнь зависит от того, правда ли все то, что ты мне сейчас наболтал. Понял меня?

– Да, господин, – выдохнул он.

Оторвав от его хитона длинную ленту, я накрепко связал пленнику руки. Еще из одного куска материи сделал кляп. Теперь пора приступать к самому главному.

К моей несказанной радости Гиеагр оказался жив, я услышал его стон, когда принялся разгребать водоросли, опутавшие героя. Он лежал на боку, видимо, это и спасло его: под головой героя растеклась лужа блевотины. Окажись он на спине, давно бы захлебнулся. Несколько минут – и я разметал водоросли и сор. Припорошенный песком, рядом обнаружился шлем Гиеагра. Схватив его, я зачерпнул в реке воды, и окатил друга в надежде, что тот очнется. Увы, не помогло. Гиеагр лежал неподвижно, дышал хрипло и тяжело. Время от времени из его груди вырывался стон и губы начинали шевелиться, как будто он говорил с кем-то во сне.

Оставаться на берегу было опасно. Промыть и перевязать раны Гиеагра – и как можно скорей убираться отсюда.

Еще в бытность мою почетным гостем Капюшона я присмотрел неподалеку отсюда небольшой грот – во время «инспекций» мы порой укрывались от полуденной жары неподалеку от него, в тени дикого винограда на берегу крошечного ручейка. О да, идея спрятаться там граничила с безумием, но других вариантов у меня просто не имелось.

Короткая схватка с кожаными ремнями – и вот я совлек с Гиеагра его некогда роскошный панцирь, теперь изрубленный и искореженный до неузнаваемости. Ран оказалось не так много, но две – на бедре и в боку были очень глубокие, из них до сих пор сочилась кровь. Латать тело героя – моя давнишняя привилегия, так что я довольно споро перевязал его тем, что осталось от хитона башмачника. Теперь нужно позаботиться о транспорте. На мое счастье умница Пламеник держался неподалеку. Он был слаб, но все же извлек некоторую пользу из последних событий, осчастливив своим вниманием разбойничью кобылку. Теперь они вместе щипали скудную траву в двадцати шагах от берега. На мой свист конь ответил коротким дружелюбным ржанием.

Не буду тратить папирус на описание того, как мы преодолели путь до грота. Скажу лишь, что пришлось развязать башмачника Башама, чтобы он помог мне взгромоздить Гиеагра в седло. Потом я снова связал пленника, и всю дорогу тот шел на привязи за разбойничьей кобылой. Боги были благосклонны, до грота мы добрались без приключений, внутри нас никто не ждал.

С великим трудом мы сняли героя с седла и опустили на землю грота. Я вспомнил, что ничего не ел со вчерашнего вечера, желудок тотчас разразился сердитым урчанием, от которого, казалось, вздрогнули каменные стены. На мое счастье грот оказался знаком Башаму, он сказал, что здесь ночуют пастухи, перегоняющие овец на горные пастбища, и оставляют сыр, чтобы было чем подкрепиться, если ночь застанет без припасов. Минутные поиски в темных закоулках – и вот уже в моих руках заплесневелые сухари и полголовы сыра, твердого как камень. Чем не пир! Объедки достались Башаму.

Так прошло несколько часов. Все это время Гиеагр не приходил в себя. Нарвав веток и листьев, я сделал некое подобие ложа, на котором герой метался, как в горячке. Он беспрестанно бормотал что-то, как будто вел разговор с кем-то невидимым, но как я ни прислушивался, не мог разобрать ни слова. Лишь изредка мне казалось, что я узнаю произносимое им имя: Фаэнира. Я то и дело бегал к ручью и приносил в его шлеме студеную воду, но сколько ни пытался напоить Гиеагра, ничего не выходило: казалось, герой пребывает в каком-то очень далеком месте и отказывается принимать хоть что-то из нашего мира.

За весь остаток дня никто не побеспокоил нас. И у разбойников, и у арзакенцев сегодня выдался слишком трудный день, чтобы шастать по горам, выискивая неизвестно кого.

Вечерело. Вишневый язык солнца прятался за щербатые зубы гор, унося с собой тепло и свет. Зная по опыту, какими холодными бывают ночи в горах, я натаскал веток и разжег костер. Согретый его теплом, вскоре я почувствовал, что больше не в силах бороться со сном, слишком тяжелым был сегодняшний день. Проверив, надежно ли привязаны лошади и крепки ли узлы на руках и ногах Башама, я улегся на ложе из листьев подле Гиеагра.

Мне приснилась змея, она отвратительно и громко шипела, глядя на меня мертвыми желтыми глазами. Испуганный этим шипением и этим взглядом, я проснулся. Не знаю, сколько я успел проспать. Наверное, всего несколько минут: костер еще вовсю горел. В его оранжевом свете я увидел Гиеагра. Приподнявшись на локте, герой смотрел куда-то вдаль, будто бы сквозь меня. Его глаза горели лихорадочным восторгом, он был возбужден, будто юный любовник, впервые познавший женщину, он что-то шептал. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы окончательно отойти от сна и разобрать слова:

– Фаэнира, Мильк! Я видел ее. Впервые с тех пор. Я думал – победа. Я думал, все кончилось. Я спросил ее, но она… Мильк, она отправилась на север. На север… На север… Мильк, мы должны идти на север!

 

Глава 8

Вот так наши пути начали двигаться к пересечению, хотя никто из нас об этом тогда не подозревал. Мы подъезжали к границам Земель Зодиака, Мильк с Гиеагром направлялись туда же.

Я старался не думать о том, что ждет нас, когда привычные и обжитые места останутся позади. Кто бы мог подумать, что еще до того, как мы доберемся до границы, наша жизнь подвергнется серьезной опасности.

– Ты спишь, Бурдюк?

Удивленный голос высунувшегося из-за полога повозки Эписанфа проник в мое сознание, и я выдернул себя из небытия так стремительно, что чуть не вывихнул шею. После этого тщательно, стараясь не пропустить ни одно известное мне ругательство, прошелся и по варвару, и по этим чокнутым ракам, проложившим такие ненормально ровные дороги.

Варвар заслушался, как человек, сам много лет обучавшийся искусству красноречия и способный потому оценить талант другого.

– Да, дороги здесь превосходные, – некстати протянул он, когда я уже было успокоился. – Ничем не отличаются от наших, андронийских.

В своем почти детском простодушии он искренне полагал, что сказал комплимент. Я припомнил еще парочку выражений, сам подивившись глубине своей памяти.

– Хорошо, когда дорога не напоминает горбы верблюда, а колесо повозки не тонет в грязи, – проворчал я, снова поостыв. – Но все хорошо в меру. Не нужно стараться улучшить то, что улучшения не требует. Какой прок с дороги, похожей на лезвие меча? Чтобы люди засыпали на козлах и съезжали в кювет?

Мне показалось, что Эписанф не в полной мере проникся справедливостью моих аргументов, и я решил в подтверждение привести одну историю, которая легко могла бы сойти за байку, не будь она правдивой от начала до конца.

– Это история про одного очень ловкого вора, и неважно, как его звали, так как сейчас он уже в Тени Зодиака.

Мастером он был, как я уже сказал, чрезвычайной ловкости, и нередко ему удавались такие дела, о которых его коллеги и помыслить не смели. Вот и в тот раз нацелился он на дом одного богатого сквамандского купца, охранявшего свою сокровищницу даже истовей, чем того заслуживало ее содержимое.

На ночь хозяин выпускал во двор шестерку животных, которых язык не поворачивался назвать собаками. Даже неробкий человек мог запросто испустить дух от одного вида этих милых созданий. Так как псы не признавали никого, кроме хозяина, на день их запирали в клетки, а дом охраняли другие звери – стражники из гвардии самого Сына Скорпиона.

Кому могла прийти в голову мысль залезть в дом среди бела дня? Но герою моего рассказа она все-таки пришла. Очень уж чесались у него руки на богатства купца, а способа наладить дружеские отношения с четвероногими охранниками он не видел. Парень полагал, что людей обмануть проще, и это ему почти удалось.

Целый месяц он вел осторожное наблюдение, выспрашивал случайных посетителей дома, щедро платя за жалкие крохи информации. Наконец вор счел, что все продумал. Не буду рассказывать всех подробностей – некоторые мне неизвестны, а другие являются секретами ремесла, и о них не принято распространяться. Но факт остается фактом, вор сумел проникнуть в подвал дома, нагреб котомку добра, которого ему хватило бы на год безбедной жизни, и поторопился покинуть дом.

Но то ли он слегка ошибся в расчетах, то ли дольше, чем ему казалось, отбирал в сокровищнице камни покрупнее, только заветной минуты, необходимой для тихого и бесшумного исчезновения, у него не оказалось. Находясь в гостиной, он услышал тяжелые шаги караула. Вернуться в подвал, чтобы отсидеться, он не мог – стражники сейчас направлялись именно туда. Спрятаться от опытных гвардейцев в гостиной – дело безнадежное. И за какую-то секунду в его голову пришел план, настолько же хитрый, насколько и нахальный.

Вор знал, что караулы меняются каждый день, и потому стражники не могли знать в лицо всю обширную прислугу купца. Приметив в углу половую щетку, он метнулся к ней. Что увидели охранники, зайдя в гостиную? Уборщика, который на четвереньках надраивал пол, не обращая на стражу никакого внимания. Слуга для гвардейца – это почти что мебель, тут расчет был верным, и взгляды трех стражников только слегка скользнули по вору. Но… один из них на беду оказался неглупым малым и вдруг присмотрелся к уборщику пристальней. А еще через минуту крепкие руки уже держали вора за загривок, чтобы отвести к хозяину на предмет установления личности. Отчаянная попытка вырваться закончилась так, как и должна была закончиться…

Вора подвела излишняя старательность. Охраннику показалось подозрительным, что слуга так тщательно, без малейших признаков лени натирает пол. Слуги действительно так работают – когда на них смотрит хозяин, но стоит тому отвести глаза, движения сразу становятся размеренными и неторопливыми. А уж если хозяина нет…

Этого вор и не учел, вкладывая всю душу в натирание полов. А если бы он водил щеткой по полу с ленцой и небрежностью, заботясь больше о создании видимости натертого пола, эту историю потом рассказывал бы он, а не довольный своей прозорливостью стражник.

Я закончил рассказ, а Эписанф не спешил с возражениями или, наоборот, согласием. Молчание затянулось настолько, что я снова стал позевывать, но тут варвар заговорил.

– История интересная, Бурдюк, я не спорю. И готов согласиться, что порой излишнее рвение действительно только вредит. Но мне думается, к дорогам это не имеет отношения. Дело в том, что хорошая дорога через два-три года становится посредственной, а посредственная – еще скорее – плохой. Думаю, по плохой дороге тебе бы понравилось ехать еще меньше.

– Не знаю, – фыркнул я. – Там бы я, по крайней мере, не заснул.

– В том, что ты заснул, в большей степени виновата вчерашняя бессонная ночь, нежели дорога.

– Эта ночь легко могла оказаться последней, вздумай мы вздремнуть, – с еще большим сарказмом заявил я. – У нас очень неважные взаимоотношения со стражниками западной части Земли раков. Полагаю, они до сих пор сожалеют, что не отправили нас в Тень Зодиака… вслед за двумя своими товарищами.

– Да, я понимаю, – закивал Эписанф. – Но почему ты не согласился, чтобы я сел на козлы?

– Какая разница? – Я пожал плечами. – Тебя бы сморило точно так же, если не раньше. Я и говорю, эти дороги…

– В отличие от вас, я мог бы помолиться Порресу, – с назиданием в голосе сказал варвар.

– Это еще что за зверь? – удивился я.

Эписанф на мгновенье вспыхнул, но тут же взял себя в руки.

– Поррес – бог сна, один из самых уважаемых на Священной горе. Незримо посещая каждого человека, он дарует ему сон. Я всегда приносил Порресу щедрые дары и, полагаю, он не отказал бы мне в такой малости – не посещать меня несколько часов.

– А другие боги? – спросил я после недолгих раздумий. – Другие ваши боги – они спят когда-нибудь?

Теперь пришло время Эписанфа думать. Он даже глаза закрыл и беззвучно шевелил губами. Вдруг лицо его прояснилось.

– Да, конечно же да! – воскликнул он. – Как я мог забыть, ведь есть же рассказ о том, как богу Нииту во время сна…

– Тпрру! – осадил я его.

Глупая кобыла приняла эту команду на свой счет и послушно остановилась. Животные, они как люди – всегда охотнее всего выполняют распоряжения что-либо не делать.

Когда недоразумение было устранено, я продолжил:

– Я не просил тебя рассказывать мне свои сказки, я задал очень простой вопрос. А вот тебе еще один: кто насылает сон на богов вашей Священной горы? Этот пресловутый Поррес или кто-то еще?

На этот раз варвар не просто задумался, он впал в некое подобие ступора. Видно было, что такой вопрос никогда раньше не приходил в его голову, а теперь вызвал явное смущение. Я с удовольствием этому смущению поспособствовал:

– Если кто-то другой, значит, у Порреса есть конкурент, причем заведомо более могущественный. Кто он, интересно? Если же трудяга Поррес и всех своих товарищей по цеху умеет погружать в сон по своему желанию, то, поверь мне, он давно уже остался бы на Священной горе в гордом одиночестве, и ты, Эписанф, знал бы только одного бога.

– Как ты можешь! – Лицо Эписанфа раскраснелось, губы задрожали. – Как ты можешь судить о великих богах, словно о простых смертных?!

Я в ответ рассмеялся.

– А не ты ли, друг мой, рассказывал, что боги Священной горы создали людей по образу своему? Так вот, если между вашими богами и людьми есть хотя бы крошечное сходство, так все и было бы, можешь не сомневаться.

– Я не понимаю, что ты хочешь этим сказать! – выплюнул Эписанф.

– Это плохо. – Я сокрушенно покачал головой. – В твоем возрасте понимать нужно больше. Есть двенадцать богов Зодиака… ну, может тринадцать, я пока все равно не могу в это поверить. Есть еще всякие мелкие духи и бесы, обитающие в Оборотной стороне мира, – с ними приличному человеку знаться не стоит, а вот колдуну без них никак. И все. А вы, Непосвященные, напридумывали себе богов на все случаи жизни.

– У тебя своя вера, Бурдюк, а у меня своя, – сказал варвар, из последних сил стараясь успокоиться.

– Конечно, – согласился я. – Именно поэтому ты так усердно разыскиваешь Зеркало, созданное богами Зодиака.

– Не вижу смысла продолжать этот разговор. – Эписанф с гордым видом отвернулся.

– Ничего, зато сон отступил. – Я потянулся и передал вожжи варвару. – Держи, а я пойду отолью. Помолись за меня своему богу, который отвечает за этот процесс.

Обидчивый, как ребенок, Эписанф молчал после этого не меньше часа. Я и не настаивал на дальнейшей беседе. Сон я прогнал, от раздражения избавился, настроение себе поднял. Землю водолеев мы проехали спокойно… Хотя я вздохнул с облегчением, покидая эту странную страну. Не из-за каких-то реальных опасностей, подстерегавших нас в пути, – стража у водолеев бдительная, но к нам с Глазом не в претензии, а само местное население достаточно миролюбиво. Просто мне становится не по себе, когда вокруг такое количество народа, пьющего только воду. Никогда не знаешь, что у них на уме. У меня порой мурашки по спине бегают от ощущения, что они живут в каком-то своем мире, по своим законам и своей логике, мало что общего имеющими с человеческими.

И все же Землю водолеев мы проехали спокойно. А вот у раков приходилось постоянно быть в напряжении. Впрочем… и это почти позади.

Копыта лошади дробно застучали по крупным ровным камням, пришедшим на смену укатанной глине. Значит, подъезжаем к Джибею.

– Вот это правильная дорога, – наставительно сказал я, потрясываясь вместе с повозкой. – И ровная, и дождь ей не страшен… и не заснешь. Джибей – хороший город, – сказал я, видя, что Эписанф разговор не поддерживает. – За пределами Земли скорпионов он единственный, где я чувствую себя почти как дома. Да и местной страже не должно быть до меня дела. Надеюсь… – тихо закончил я.

Джибей был последним пристанищем на Землях Зодиака. Там мы собирались как следует отдохнуть, а заодно продать повозку вместе с лошадью. Во-первых, повозка – вещь бесполезная в горах, которые нам предстояло пересечь. А во-вторых, нам необходимы средства для покупки теплой одежды, провианта, да и кое-чего из оружия. Ибо финансы наши находились в весьма плачевном состоянии. Не без помощи Тарантула. Я зло сплюнул и помотал головой, отбрасывая неприятные воспоминания. Мне теперь придется не только заботиться о собственной шкуре, но и обращаться с варваром бережно, как с хрупким и очень дорогим украшением.

Впереди показались высокие ворота Джибея, и я не очень весело улыбнулся.

От постоялого двора, в котором заночевали, к рынку мы шли пешком и в добром расположении духа. Хозяин купил наше средство передвижения. Явно не сошедшаяся со мной характерами кляча Эписанфа, стремясь поскорее от меня отделаться, очень ловко притворилась настоящей лошадью, и нам удалось выручить за нее даже больше, чем я рассчитывал, что огромная редкость в Джибее, одним из ярких качеств жителей которого вполне заслуженно считается умение торговаться.

Мы продвигались по людным улицам города, вымощенным все тем же камнем. Я с Эписанфом впереди – во-первых, я не хотел терять варвара из виду, во-вторых, чего уж скрывать, я все больше привязывался к этому смешному типу. И заклятие Тарантула повинно в этом лишь отчасти. Глаз – верный товарищ, и в любой заварушке я могу не заботиться о защите собственной спины, но как собеседник он бы не взял первого приза ни на одном конкурсе. С варваром было общаться забавней.

Лаита почтительно двигалась на шаг позади своего господина, все так же закутанная с головы до ног в черные тряпки. Не понимаю, что она могла сквозь них видеть, но, очевидно, они ей не мешали.

Глаз со скучающим видом замыкал шествие.

Мы представляли бы из себя прелюбопытную компанию – в любом другом городе. Здесь же мы не привлекали особого внимания.

Зато Эписанф с совершенно круглыми глазами озирался по сторонам, разглядывая разнообразные тотемные татуировки на лбах прохожих. Я его понимал. Восемь лет назад, когда я впервые попал в этот город, вел себя, наверное, так же.

Такой пестрой картины не увидишь больше нигде.

– Джибейцы – очень гостеприимные люди, – снисходительно пояснил я. – Приезжих здесь едва ли не столько же, сколько аборигенов. Многие поселяются здесь насовсем, другие с удовольствием наведываются снова и снова. Я, кстати, тоже отношусь к их числу, хотя вообще-то не особо жалую раков… как и всех остальных иноземцев, впрочем. В Джибее же принимают всех.

Тут я расчетливо и крепко задел плечами сразу двух тельцов, идущих навстречу.

– Хотя в этом есть и свои минусы, – продолжил я сквозь зубы. – Какой только сброд сюда не лезет.

Тельцы остановились, злобно меря меня взглядом. Были они, судя по всему, братьями – оба коренастые, с одинаково низкими лбами, плотно прижатыми ушами и приплюснутыми носами. На поясе у одного висела короткая булава с шипами, у второго – узкий кинжал в деревянных ножнах.

Глаз оттеснил Эписанфа назад, к Лаите, и встал рядом со мной. На его губах блуждала улыбка. Тот, кто хорошо знал Глаза, непременно знал и эту его улыбку – она не сулила ничего хорошего.

– Несколько лет назад у тельцов не было привычки шастать в этот город, – обратился я к Глазу, глядя тем не менее прямо в ненавистные лица. – Знаешь, какой тут был в те времена чистый воздух!

– Могу себе представить, – кивнул Глаз, также не отрывая взгляда от тельцов.

– Скорпионы ловко владеют языком, – процедил тот телец, что выглядел чуть старше.

– Должны же они уметь обращаться хоть с чем-нибудь, – согласился младший.

Точно, братья.

Глаз вытащил кистень и примерил его на руке.

– Может быть, ты, сопляк, достанешь свой ножик и проверишь, как я обращаюсь вот с этим? – спросил он.

Братья как по команде заозирались по сторонам. Их шансы в схватке я оценивал как никакие. Похоже, их мнение не слишком расходилось с моим. Трусы.

– Неохота связываться с местной стражей, – сказал старший. – Эти дурные джибейцы даже скорпионов считают за людей.

Хотя бы в одном этот подонок был прав – слишком оживленное место, и если раньше джибейская стража не имела к нам вопросов, то после двух трупов посреди города эти вопросы обязательно бы появились.

– Мне нравится этот город, телец, – сказал я, обращаясь на этот раз только к старшему из братьев. – Благодари судьбу за это – я отпускаю тебя живым. Возможно позже мне будет неловко перед самим собой за это мягкосердечие. Но сейчас вы можете идти. И сделайте это как можно скорее, так как я могу передумать. Надеюсь, мне нет нужды говорить, что тебе не стоит попадаться мне на глаза еще раз – тогда тебя ничего не спасет, где бы это ни случилось. Ты хорошо меня понял?

Какое-то время телец еще смотрел мне в глаза ненавидящим взглядом. Не очень продолжительное время, впрочем, – судьбу сверх необходимого он искушать не стал. Коротко бросил своему спутнику:

– Мы уходим, – и, не оборачиваясь, прошел мимо нас.

Скоро они затерялись в толпе. Я полагал, что мне предстоит объяснять Глазу, почему его лишили столь желанной потасовки, но как видно ее отрицательные последствия были понятны даже ему. Постояв молча еще немного, он спрятал кистень. Мы возобновили движение в том же порядке.

– Сколько ты хочешь за этот ножик, отец?

Щуплый горбоносый старик, владелец оружейной лавки, выдержал паузу. Не настолько длинную, чтобы это могло показаться проявлением неуважения к покупателю, а просто подчеркивающую серьезность момента.

– Ты разбираешься в оружии, молодой человек, сразу выбрал из всего товара лучшее – кинжал работы Борго с клинком из белой стали, секрет выплавки которой давно утерян.

Я с деланым небрежением подкинул на руке длинный кривой кинжал с острым как бритва двусторонним лезвием. Оружие признало руку, я почувствовал это сразу. Рукоять лежала на ладони так, словно кинжал служил мне долгие годы. Я знал, что куплю его, и, что хуже, старик явно тоже это знал. Но я решил не сдаваться и даже смог зевнуть.

– Разве я просил тебя рассказывать его историю? Просто из чистого любопытства поинтересовался ценой.

– Любопытство – замечательное свойство. – Старик покивал, мягко улыбаясь. – Не далее как три дня назад ко мне заходил человек и тоже из чистого любопытства интересовался ценой кинжала Борго.

Я сделал над собой усилие и положил кинжал обратно на прилавок – вся моя сущность противилась этому.

– Вижу, хозяин, ты или плохо слышишь меня, или плохо понимаешь. Раз ты не хочешь продавать этот нож, зачем же держишь его в своей лавке? Может, ты просто режешь им свой хлеб, а сегодня по рассеянности положил вместе с товаром?

Старик продолжал улыбаться и говорить, словно я его и не перебивал:

– Любопытство того покупателя зашло так далеко, что он торговался почти час. Кричал, некрасиво брызгал слюной, умолял и снова кричал. Чтоб мне никогда не увидеть, как себя вот так ведут мои внуки, а у меня их четверо, молодой человек. Я уже готов был уступить ему кинжал, просто чтобы прекратить это безобразие в моей лавке и поберечь хотя бы немного моего здоровья.

– Старик…

– Но что я мог поделать – у этого наглеца было только сто дзангов.

– Сто дзангов? – Я засмеялся, хотя внутри росло неприятное чувство. – Он, вероятно, хотел купить всю твою лавку, отец?

Старик долго и пристально смотрел мне в глаза. Потом, не оборачиваясь сунул руку за спину и вытащил с полки кинжал – довольно плохонький, из рыхлой бронзы, в самом деле годный разве что для нарезания хлеба.

– Хочешь? Отдам за два дзанга. – На этот раз словоохотливый старик был очень краток.

Я притворился, что делаю сложный выбор.

– Н-нет, – помотал я головой. – Мне все-таки больше нравится первый. Пять дзангов за кинжал и еще пять на то, чтобы ты смог поправить свое пошатнувшееся три дня назад здоровье. Итого десять – идет?

Хозяин лавки посмотрел на меня, склонив голову набок.

– Ты мне нравишься, молодой человек. Ты похож на моего среднего сына, он тоже умный мальчик. Я не продал тому хаму кинжал Борго за сто дзангов, а тебе отдам за семьдесят. Только при одном условии – ты никому не станешь об этом рассказывать, а то все решат, что старый Голт сошел с ума окончательно.

– Сорок дзангов – и по рукам, – выдохнул я.

– Я ведь уже говорил, что ты мне нравишься? Да, да, говорил, теперь я вспомнил, хотя моя память уже никуда не годится, не то что в молодые годы. Так вот, из-за того, что ты мне так понравился, я бы подарил тебе кинжал просто так, чтоб мне до конца своих дней горшками торговать, подарил бы. Но не могу. – Старик с сокрушенным видом развел руками.

– Почему? – простодушно спросил я.

– Нельзя нарушать свои принципы, молодой человек. У меня их не так уж много, но один из них – не торговать себе в убыток.

Прошло еще Скорпион знает сколько времени, прежде чем кинжал все же перешел в мою собственность, а шестьдесят дзангов – в собственность хозяина лавки. Зато набор метательных ножей для Глаза мы купили довольно быстро и всего за двенадцать дзангов. Я бы обязательно сбил цену еще сильнее – ножи имели паршивый баланс, дальше чем за дюжину шагов такие прицельно не метнешь – но сил торговаться у меня уже не было. Можно было утешиться тем, что Глаз все равно толком не владеет искусством метания, так что нет смысла искать для него нечто более изысканное.

Эписанф не пожелал вооружиться чем-либо, кроме своего нелепого меча. Я, впрочем, и не настаивал, не особо полагаясь на активную помощь варвара в возможных вооруженных столкновениях. Чем короче меч, тем меньше будет у него шансов нечаянно задеть меня или Глаза.

В общем, солнце уже начало клониться к закату, когда мы, нагруженные всем необходимым, покинули шумные центральные районы Джибея и приближались к его северным воротам. Походка Глаза была нетвердой – дорвавшись до молодого белого вина, он выпил столько этого благородного напитка, что, думаю, следующие пару лет его будет мутить даже от вида белого винограда.

Дома остались позади, надо лишь преодолеть небольшой холмистый пустырь, поросший высокой травой.

Там, на пустыре, нас и поджидали. Телец поигрывал булавой, а выражение лица имел куда более уверенное и самодовольное, чем несколько часов назад. Причину можно было назвать без колебаний – сразу семь таких же омерзительных рож вышли из-за холмов, встав неплотным полукольцом. Один из тельцов поводил взведенным арбалетом – на тот случай, если мы вознамеримся уклониться от беседы при помощи быстроты ног.

– Ты уверен, что привел достаточно много народа, чтобы иметь смелость поговорить с нами, телец? – холодно спросил я.

Он ответил не сразу, стоял, лыбился и наслаждался ситуацией. Я был спокоен – жить вечно не входило в мои планы, стыдно будет, только если я не смогу прихватить с собой в Тень Зодиака одного, а лучше двух ублюдков из племени Тельца.

– Мы не будем много говорить, скорпион. – Телец сплюнул сквозь зубы. – Хотя… – Он почесал булавой затылок. – Мы не столь кровожадны, как вы. Может быть, отдав нам весь свой скарб, вы сумеете вымолить наше прощение. Только предупреждаю, что вам придется очень постараться.

– Двое против восьми – неважный расклад, Бурдюк, – заплетающимся языком, но очень серьезно проговорил Глаз. – Надеюсь, мы останемся друзьями в Тени Зодиака.

– Я тоже на это надеюсь, дружище, – согласился я. – Правда, прежде чем попасть в Тень Зодиака, мне придется дождаться благословения этого варвара. Сожри Рыба Тарантула… Эписанф, возьми Лаиту и возвращайтесь в город. Джибей – добрый город, быть может, ты сможешь найти себе новых попутчиков. У тебя нет вопросов к Непосвященному? – спросил я у тельца, хотя мне и крайне неприятно было ждать от него даже такого ничтожного одолжения.

Тот медленно кивнул, преисполненный собственной важности.

– Оставь здесь свою котомку, варвар, и можешь идти.

Эписанф сказал пару слов Лаите, после чего она, как всегда молча, двинулась назад. Варвар же подошел и встал рядом с нами.

– Твой друг плохо умеет считать, Бурдюк, – гордо вскинув кверху свое лошадиное лицо, тихо сказал он. – Нас не двое, а трое.

Я улыбнулся. Не зря мне нравился этот смешной варвар. Но мне все-таки будет приятней умирать, зная, что он жив. Пусть у него и немного шансов долго сохранять это качество.

– Красивые слова, Эписанф. Но они не стоят смерти. Иди к Лаите.

С таким же успехом я мог обращаться к собственным башмакам. Варвар даже не повернул голову в мою сторону. Что ж, это его выбор. Глаз хотел что-то сказать, но передумал и только с покровительственным одобрением похлопал Эписанфа по плечу.

– Нас двое, – грустно сказал я. – Из которых один пьян. Вдобавок старик-варвар. А скажут… скажут, что нас было трое.

– Может, ты хочешь извиниться? – ехидно спросил Глаз.

Я отвесил ему легкий дружеский подзатыльник. Неспешно снял с плеча сумку и бросил ее перед собой. Медленно переступил через нее, оказавшись всего в трех шагах от тельца, к которому у меня особый счет. Арбалетчик стоял слева от него.

– Каких извинений ты хочешь, телец? – спросил я, продолжая медленно двигаться вперед.

Великий Скорпион, как же тяжело мне дались эти слова! Но мне нужно было произнести их, чтобы выиграть хотя бы пару мгновений. Вряд ли тельцы поверили, что мы вправду собираемся просить прощения. Но маленькой – совсем крошечной – заминки я все же добился.

Резко изменив и темп, и направление движения, я одним прыжком преодолел расстояние до тельца с арбалетом и впечатал локоть в его челюсть. Теперь врагов всего семеро – мне даже не надо смотреть на результаты своего удара, я видел их слишком часто. Я и не смотрел. Продолжая движение, развернулся, пытаясь второй рукой достать своего главного недруга.

Не достал, мерзавец имел отменную реакцию и успел отшатнуться. Зато я заметил, как еще один телец падает, держась руками за метательный нож, торчащий из брызжущего кровью горла. Ай да Глаз!.. Быть может, у нас есть шансы… Эписанф уже успел достать свой меч – недурно для варвара – и нагло пер сразу на двух тельцов, вооруженных кинжалами. Остальные уже приготовили к бою булавы, свое излюбленное оружие.

Пора и мне воспользоваться всем своим арсеналом. Держа «своего» тельца в поле зрения, я потянулся к кинжалу Борго – самое время ему показать себя в деле.

Врагов все-таки слишком много – я не сумел заметить направленную в меня булаву до самого последнего момента. Этот последний момент спас мне жизнь, я успел отдернуть голову, но под удар попало плечо – уклониться совсем не удалось. Хвала Скорпиону, удар прошел вскользь, не раздробив ключицу, а всего лишь вырвав клок мяса.

О кинжале пришлось на время забыть. Действовать я мог теперь только левой рукой, да и ее то и дело приходилось подставлять под удары, сыплющиеся со всех сторон. Что-то многовато народа на меня насело…

А, вот в чем дело. Глаз без движения лежал на земле. Прощай, друг. Хотя, почему прощай – очень скоро мы с ним повстречаемся – левая рука почти потеряла чувствительность, и я знал, что смогу отбить еще всего несколько ударов.

Вот отлетел в сторону меч Эписанфа. Что ж, старик продержался даже дольше, чем я предполагал. Сказать бы что-нибудь напоследок, как-нибудь оскорбить тельцов… Ничего в голову не лезет, как назло. Может, просто плюнуть им в рожу?

Итак, дело шло к концу. Но, когда я уже вроде бы начал различать силуэты двенадцати богов, ожидающих мою душу у врат Тени Зодиака, в ряды врагов словно ворвался ураган, и ураган этот имел обличье воина огромного роста и телосложения такого, о котором учитель гимнастики в академии Мирдграна мог только мечтать.

Короткий меч в его руках (так похожий на Эписанфов) со свистом рассекал воздух… и не только воздух. Когда внезапно пришедший на помощь герой повернулся ко мне лицом, я с удивлением не увидел на его лбу тотемного знака. Непосвященный…

Тельцы попытались организовать сопротивление, только это было равносильно попытке голыми руками остановить наводнение. Двое рухнули замертво прежде, чем поняли, что происходит.

Голова третьего почти отделилась от тела…

Четвертый повалился набок, пронзенный насквозь…

Пятый собрался бежать и принял постыдную смерть в спину…

Остался только тот, который…

– Стой! – закричал я, когда меч воина уже взлетел для последнего удара. – Стой, варвар!

Непосвященный остановил движение, недоуменно посмотрев в мою сторону. От тельца он отвернулся с явным пренебрежением к возможной угрозе с его стороны.

– Этот – мой, – отчетливо проговорил я, растягивая губы в усмешке.

Воин помедлил немного, но затем пожал плечами и шагнул в сторону. Я крепко сжал кулаки, несмотря на то, что от едва переносимой боли по щекам потекли слезы. Стереть с моего лица улыбку боль не могла.

Медленно, очень медленно я достал из ножен кинжал.

Летопись Милька

Я неустанно возношу хвалы Лиолле, Мсефию и Доброй богине за то, что сберегли Гиеагра в то нелегкое время; за то, что, приняв мои скромные жертвы, сохранили его жизнь и рассудок, позволили оправиться от ран.

Два дня Гиеагр пролежал в бреду. Я сбивался с ног, стараясь поддержать его жизнь; мне даже пришлось развязать Башама, чтобы он помогал добывать еду и ухаживать за раненым. Пришлось довериться клятвам варвара, что он не замышляет против нас зла и не покинет меня до тех пор, пока я сам его не отпущу. В свою очередь я обещал даровать ему свободу в тот день, когда мы доберемся до северных окраин Земли стрельцов. К тому же я посулил щедрую награду из нашей добычи, когда Гиеагр придет в себя. Хвала богам, малый соблазнился.

Итак, нас ждало путешествие на север. В те редкие минуты, когда боги даровали больному Гиеагру ясность рассудка, он только и говорил, что о своем видении, о встрече с Фаэнирой. Роковая рабыня, явившись ему во сне, поведала, что битвой со стрельцами, принесшей нам бессмертную славу, наши мытарства не кончатся; что ждет нас великий поход в дикие северные земли к неведомой цели, и лишь свершив этот последний подвиг, Гиеагр возвратит Фаэниру к жизни.

Воистину, сон безумца! Другой давно махнул бы рукой и повернул колесницу к дому, но не таков был Гиеагр. Сам ли он ярил свое сердце неутолимой страстью, или мстительный Хал распалял его – мне неведомо, но только всякий раз приходя в себя, Гиеагр только и твердил, что о новом походе и об обещании Фаэниры являться ему и подавать знаки, чтобы не сбился в пути. Еще он говорил о лютых чудовищах и бесчисленных опасностях, подстерегающих нас на севере, но все эти ужасы, казалось, лишь веселили его, заставляя с еще большей силой жаждать как можно скорее отправиться в путь.

Хворь Гиеагра отступила к утру третьего дня. Не сказать, чтобы герой вдруг проснулся абсолютно здоровым, но боги вернули ему ясный ум и присутствие духа, а большего тогда и не желалось. Едва очнувшись, он потребовал еды и отчета о том, что происходило, пока, так сказать, его не было. Покуда Башам стряпал (он наловчился ловить птиц в окрестностях грота и готовил их просто восхитительно, я даже начинал жалеть о своем обещании отпустить его), я пересказал Гиеагру события последних дней, начиная с его падения из седла на берегу. Герой одобрил мои действия во все это время, и, посовещавшись, мы пришли к выводу, что, куда бы ни лежал наш путь, нам нужно как можно скорее убираться из этого грота, из окрестностей Арзакены, и вообще из Земли стрельцов. Дело вставало за малым: нужно было забрать повозку с добычей, которую Гиеагр припрятал в горах выше по ущелью, и добраться с нею до северной границы государства незаметно для наших врагов. Как ни слаб был Гиеагр, пуститься в путь решили вечером.

Теперь настала моя очередь удовлетворить свое любопытство, и, пока тянулось время до вечера, я принялся расспрашивать героя о его приключениях и о том удивительном представлении, свидетелем которого я был. Слабость мешала Гиегару вести подробный рассказ, но все же я сумел составить некоторое представление о том, что случилось с ним.

Едва расставшись со мной, он действительно стал искать встречи с колдунами, отшельниками, приверженцами древних богов, гонимых всеми с тех пор, как жители этих земель стали поклоняться богам Зодиака. И не только победа над армией Арзакены волновала его, но и необходимость держать в узде такого опасного союзника, как Капюшон. Гиеагр выказал талант искуснейшего политика, ища помощи у тех, кому были одинаково ненавистны и арзакенский царь, и разбойники с их атаманом, ибо первый лишал несчастных изгоев жизни, а вторые – и жизни, и имущества.

Новые союзники одарили героя некоторыми магическими средствами, позволявшими до поры оставаться незаметным для разбойников, а главное – устроить то потрясающее представление, которое столь устрашающе подействовало на солдат Арзакены. Исход битвы решили не столько сами волны, вырвавшиеся из-за плотин, сколько грохот и рев, сопровождавшие их.

Да, когда нужно, Гиеагр может действовать коварно и расчетливо, проявляя мудрость, свойственную скорее царю, чем воину, но, великие боги, куда девается его рассудительность, едва дело доходит до драки! Когда сломленный колдовством и коварством враг побежал, герой решил собственным мечом поставить точку в столь удачно сложившемся сюжете. И вот тут-то случилась беда. Отряд, охранявший ворота, не поддался общей панике и оказал сопротивление. Убив самых смелых, бросившихся на него, но видя, что всех ему не одолеть, Гиеагр пошел на хитрость, столь же изощренную, сколь и опасную. Отъехав от ворот подальше, чтоб не могли достать стрелой, он, не боясь гнева богов Зодиака, принялся ругать и поносить их, и обзывать арзакенцев трусами, не способными вступиться за своих покровителей в открытом поединке. Богохульство возымело действие: на Гиеагра ринулись сразу несколько предводителей отряда, славнейшие воины; но, оторвавшись от войска, все они были обречены и пали от руки героя. Остальные арзакенцы, видя печальную участь вождей, обратились в бегство.

– Знал бы ты, Мильк, сколько добычи я мог взять в том бою! – воскликнул Гиеагр. – У меня глаза разбежались, когда я увидел, что они побросали, удирая! Сколько знатных доспехов, сколько оружия… А фиалы… Ты не поверишь, кто-то бросил сундук, доверху набитый серебряными фиалами и разной красивой посудой.

Он закатил глаза, зацокал языком.

– Ах, если б я не пропустил те несколько ударов… Но тут уж ничего не попишешь: варвары обложили меня как свора – льва. Славная была потасовка!..

Лицо Гиеагра светилось блаженным довольством, а я… я скрежетал зубами от гнева. Эта его глупая гримаса вдруг не на шутку взбесила меня. «Проклятье! – думал я. – Он как малое дитя: отправился спасать прекраснейшую из женщин, да по дороге заигрался и едва не позабыл, зачем шел. О да, сейчас он снова рвется к нашей прежней цели, вот только надолго ли! Уж слишком горят его глаза, когда он говорит об опасностях, поджидающих нас впереди».

– Что ж, ты победил, – выдавил я, когда Гиеагр, закончив рассказ о поединке, в изнеможении откинулся на ложе, – но какой ценой! Победа отняла у тебя все силы и едва не стоила жизни. Она обошлась тебе слишком дорого.

Он фыркнул:

– Я воин, а не торгаш. Цена моей победы исчисляется в отрубленных головах.

– Да ну! – фыркнул я в ответ. – О какой же победе ты говоришь? Мы что, явились сюда, чтобы кромсать вонючих варваров? Вот не знал! Я-то думал, наша цель – вернуть к жизни божественную Фаэниру. Но если планы переменились – пожалуйста! Продолжай пускать пыль в глаза дикарям, раз тебя это веселит!.. Ввязывайся в драки, которых можно избежать, рискуй, устраивая поединки хоть со всем миром, ведь в этом твоя суть. Забудь Фаэниру, ну ее к воронам!..

Желчь разъедала меня, я готов был выплескивать ее на Гиеагра еще и еще, до тех пор, пока она не спалит его дотла.

– Твое счастье, Мильк, что я сейчас слаб, – прорычал Гиеагр. – Иначе, клянусь, тебя не спасло бы даже то, что ты мой друг…

– Друг, говорящий правду, превращается во врага, – воскликнул я. – Только, вот незадача, никто, кроме друга, правды не скажет. Теперь хватайся за меч, ведь ты у нас воин.

– Придушить бы тебя, – прошипел Гиеагр и закрыл от усталости глаза.

За оставшееся до вечера время мы не перекинулись и парой фраз. Башам, не понявший ни слова из нашей перепалки (мы говорили по-андронийски), лишь переводил удивленный взгляд с меня на Гиеагра, но лезть с расспросами не решался.

Ночь навалилась на горы стремительно и бесшумно, как убийца, укутанный в черный плащ. Луна, широко раскрыв бельмастый глаз, осветила все вокруг призрачным светом своих слез. Пора было трогаться в путь. Мы с Башамом помогли Гиеагру взобраться на спину Пламеника. Герой был еще слишком слаб, и, опасаясь, как бы он не выпал из седла, я велел башмачнику идти рядом с конем, чтобы в случае чего подстраховать хозяина. Сам же я, ведя в поводу захваченную у разбойников кобылку, осторожно двинулся вперед.

Опуская подробности ночного путешествия, скажу лишь, что до места, где Гиеагр припрятал добычу, мы добрались без приключений. Повозка, укрытая в глубокой пещере, благополучно нас дождалась. Я не досчитался только мулов – Мудреца и Подлеца – и то лишь потому, что герой, после того как спрятал наши богатства, отвел обоих подальше и продал какому-то крестьянину.

В пещере мы провели еще несколько дней, ожидая, пока подействуют целебные снадобья, которыми разжился Гиеагр, готовясь к походу, и раны его окончательно затянутся.

Наконец выступили в сторону Арзакены. Гиеагр обсыпал нас и повозку каким-то порошком с дурманящим запахом, заявив, что это поможет нам незаметно проскочить под самым носом у стрельцов. Зная буйный нрав героя, я несколько удивился таким предосторожностям, однако, когда, миновав Арзакену, мы оказались в степи, я совершенно убедился в их необходимости. Здесь, на равнине, армия стрельцов была совсем не та, что в горах. Здесь заправляли конные лучники. Клянусь, нам несказанно повезло, что мы не встретили их в том бою. Эти демоны способны на полном скаку поразить цель с пятидесяти шагов! В считаные мгновения они могут нашпиговать вас медью, при этом оставаясь вне досягаемости! Встретившись с ними в схватке, забудьте о честном поединке, ибо эти звери не ведают слова «честь»!

Отряды конных лучников попадались нам все время, пока мы двигались по степи, медленно, но верно приближаясь к северным границам Земли стрельцов, и только предусмотрительность Гиеагра и умение Башама выбирать дорогу спасали наши жизни.

На последней трети пути снадобья Гиеагра неожиданно выдохлись, причем в самый неподходящий момент: впереди как раз показался конный отряд в дюжину луков, движущийся прямо на нас. Мы с Гиеагром схватились за оружие, но, сказать по чести, от наших мечей и дротов было мало проку. Мне страшно думать о том, чем могла бы закончиться эта встреча, но, благодарение судьбе, с нами был Башам. Он прекрасно знал эти края, наведывался сюда дважды в год, покупал у здешних скотоводов какую-то особенную кожу для своих башмаков. Прежде чем всадники успели заметить нас, мы, следуя за башмачником, укрылись в лощинке неподалеку, и опасность миновала.

Но вот была пройдена и эта часть пути, и на границе Земли стрельцов я даровал Башаму свободу и щедро наградил его, как и обещал. Впереди нас ждал многодневный переход до города Джибея, что на северных рубежах этих варварских земель.

Наконец прошло и это время, и вот мы уже в стенах города, за северными окраинами которого начинались Проклятые Земли, тянущиеся, как утверждают туземцы, вплоть до самого края мира. Населенные чудовищами и племенами, которые даже эти восточные варвары называют дикими, они и были целью нашего путешествия.

В Джибее мы провели всего несколько дней: время, достаточное, чтобы отдохнуть после дальней дороги и набраться сил перед новым путешествием. Нам нужен был проводник, который взялся бы как можно дальше сопроводить нас на север. Мы исходили весь город в поисках подходящего человека, но так никого и не нашли. Даже в самых злачных заведениях Джибея, едва мы заговаривали о Проклятых Землях, лица местных сорвиголов вытягивались, и нам отвечали, что в те края не суются даже безумцы, и уж тем более никто не станет рисковать своей шкурой ради Непосвященных. Деньги не прибавляли этим людям жажды приключений. Единственным, кто получал хоть какую-то выгоду от этих походов, был Гиеагр: наши переговоры обычно заканчивались дракой, а у него вечно чесались кулаки.

В конце концов, чтобы больше не тратить время зря, мы постарались выяснить как можно больше о северных землях, но и в этом преуспели не так чтобы слишком. Несмотря на то что Джибей недурно кормился с изумрудных приисков, разбросанных в северных предгорьях в одном дне пути, дальше тех мест никто никогда не забредал. И этому не приходилось удивляться: из любой точки города открывался величественный и вместе с тем ужасный вид на горы, что стерегли Проклятые Земли. Когда я смотрел на них, мне казалось, что я стою на языке немыслимо огромного великана, а там, вдалеке, белеют на фоне небес его острые зубы, и челюсти его готовы сомкнуться в любой момент.

Вытянув из туземцев все сведения, какие было возможно, мы с Гиеагром обменяли малую толику добычи на провизию и мулов, еще часть истратили на гекатомбу богам со Священной горы и пожертвовали местным храмам, чтобы и боги Зодиака были к нам благосклонны. Оставшееся зарыли на пустыре вне стен города. Пламеника и мою кобылку пришлось оставить у одного человека, который за щедрую плату согласился ухаживать за ними, пока мы не вернемся. Разлука жгла нам сердца, но от лошадей в горах все равно никакого прока. Очень скоро мы были бы вынуждены бросить их и тем самым обречь на верную гибель.

Так мы распорядились своим добром, однако добыча наша была столь велика, что даже после всего этого у нас осталось достаточно денег, чтобы напоить всех пьянчуг в Джибее и отблагодарить джибейских девиц за их бурные ласки. Мы так увлеклись в ту ночь, что проспали все следующее утро и почти весь день и тронулись в путь уже ближе к вечеру.

– Могли бы отложить отъезд на завтра, – сказал Гиеагр, когда постоялый двор, где мы квартировали все это время, остался позади. – Могли бы, но, боюсь, снова сорвемся в кутеж и завтра повторится та же история. Сказать по правде, мне нравится этот город, и я покидаю его с грустью. Ты часто грустишь, Мильк?

– В трех случаях: когда нет подружки, когда кончились деньги и когда голоден, – пошутил я.

– Счастливец, – буркнул Гиеагр.

Миновав центральные улицы, мы выехали на утыканный курганами пустырь, который отделял нас от северных ворот. Тропинка терялась средь покрытых травой земляных гор в два-три человеческих роста. Похоже, когда-то здесь было кладбище.

Внезапно Гиеагр остановил своего мула и вытянулся в струнку, прислушиваясь. Я тоже напряг слух, и до моих ушей донеслись крики и звон клинков.

– Там драка, – сказал Гиеагр. – Будет глупо, если мы упустим возможность в последний раз развлечься в этом городишке. Как считаешь?

Безнадежно вздохнув, я вытащил из ножен меч.

– Забава, достойная мужей, – хмыкнул Гиеагр и, соскочив с мула, устремился туда, откуда доносился шум битвы.

 

Глава 1

Не помню, когда в последний раз мне приходилось так много читать. Буквы начали прыгать в глазах, день, судя по падающему из единственного окошка свету, перерастал в вечер, а я не добрался и до середины рукописи. Откладывать же окончание повествования на завтра не хотелось.

Не беда, ведь Мильк теперь описывает события, в которых я принимал непосредственное участие. Могу какие-то страницы пропустить, тем более, что некоторые эпизоды записаны в моей памяти такими четкими буквами, что затмевают каллиграфический почерк Милька.

Взять хотя бы знакомство с Гиеагром…

В пылу битвы, когда кровь кипит, а в сознании умещается только одно чувство – ярость, – силы твои удваиваются. Усталость, боль, слабость, сомнения – все это куда-то уходит. Только, увы, не бесследно. Все, что ты получаешь, ты берешь взаймы, и расплачиваться придется очень скоро, а неведомый ростовщик заломит просто немыслимые проценты.

Отпихнув ногой тело поверженного тельца – уже без ненависти, на которую не осталось сил, а с ленивой брезгливостью, – я присел на траву, так как ноги больше не могли меня держать. Перед глазами все плыло, каждый вдох доставался с колоссальным трудом. И еще зверски болели обе руки. Нет, прислушавшись к себе, я вынужден был поправиться, зверски болела только левая рука, правая болела еще сильнее.

Я поднял глаза на гиганта, который с самодовольным видом оглаживал рыжеватую бородку, очевидно, когда-то водившую близкое знакомство с инструментом цирюльника. Что ж, стоит признать, у варвара были основания быть довольным собой – за считаные секунды отправить в Тень Зодиака пятерых… пусть и тельцов, пусть и призвав на помощь внезапность…

– Я благодарен тебе, Непосвященный, – собрав последние силы, проговорил я, отдавая должное справедливости, что старался делать всегда, когда была возможность.

Воин не спешил с ответом. Вырвав пучок травы, он с любовью оттирал от крови лезвие своего меча. Заговорил он, не глядя в мою сторону. С чудовищным акцентом, но на настоящем языке.

– Ерунда, я даже не успел как следует размяться. – Вытянув руку, он посмотрел на клинок в лучах заходящего солнца и, как видно, остался доволен результатом своих трудов, так как спрятал меч в ножны. – Впрочем, ты недурно держался.

Вот чего мне не хватало, так это снисходительной похвалы от этого самовлюбленного варвара! Тринадцатый бог, если бы я не был так изможден… Да нет, и тогда я не справился бы с этой горой в почти человеческом обличье, но я бы, вероятно, попытался.

– Я поблагодарил тебя однажды, варвар, и, сделав это, уже сделал вдвое больше того, что заслуживает любой Непосвященный, – сказал я, не сумев, да и не имея желания скрыть свое раздражение.

Одного я по крайней мере добился – гигант посмотрел в мою сторону. Немного удивленно и совсем не по-доброму. Зато выражение самодовольства с лица исчезло. На время, я так думаю. Могу биться об заклад, любование собой – его основное занятие, которому он уделяет еще больше времени, нежели упражнениям с оружием.

– Ты недурно держался, – повторил он, – для безродного бродяги. Но ты был бы так же мертв, как и твой приятель, не подоспей я вовремя. Так что я спас твою жизнь, хотя и не особо стремился к этому.

Я повернул голову в сторону своих товарищей по недавней схватке – прости меня, Скорпион, мог бы сделать это и раньше, но пьянящий туман битвы выветривался из головы слишком медленно. Да, с Глазом, очевидно, все было кончено. Если я успел поставить на пути булавы плечо вместо головы, то он этого сделать не сумел. Лица практически не было видно – сплошные кровоподтеки.

А вот Эписанфа двенадцать богов хранили по непонятной мне причине – пострадал в основном его меч, переломленный возле эфеса, а сам варвар уже поднялся на ноги, держась левой рукой за кисть правой. Хотя, возможно, причина не в благосклонности бессмертных богов, а в пренебрежении мертвых ныне тельцов, не пожелавших тратить время и силы на то, чтобы прикончить старика Непосвященного. По крайней мере, до тех пор, пока не расправятся со скорпионами.

Собрав все силы, встал на ноги и я. Я не вкладывал в эти движения никакого особого смысла вроде вызова или стремления встать с варваром лицом к лицу. Просто беседа вышла из той стадии, когда можно разговаривать сидя. Хотя кто знает, может, стоя мне представится шанс воткнуть в глотку наглеца кинжал мастера Борго. Я все еще не успел убрать его в ножны…

– Мою жизнь? – Я усмехнулся, глядя гиганту прямо в глаза. – Я не настолько дорожу ею, чтобы быть признательным Непосвященному за ее спасение.

– Я не дам за твою признательность и ломаной драхмы, – фыркнул варвар, поигрывая мускулами. – Так что смело оставь себе и ее, и свою никчемную жизнь.

– Не тебе распоряжаться моей жизнью. – Хвала Скорпиону, я снова ощутил закипающую внутри ярость.

Мы стояли в шаге друг от друга и сцепились взглядами так, что ни у одного из нас не хватило бы сил разорвать эту связь. Боги не обидели меня ростом, но на варвара мне приходилось смотреть снизу вверх.

Дурное дело – взвешивать шансы перед боем, которого все равно не избежать, но тут и взвешивать особо нечего. Враг и сильнее, и проворнее. К тому же мое физическое состояние очень далеко от идеального – я ранен и изможден. А тело варвара хоть и покрывают многочисленные шрамы, они все же явно получены не сегодня.

Если хоть что-то говорит в мою пользу, то лишь непомерная самоуверенность гиганта. Едва ли он считает меня серьезным соперником, а между тем за моими плечами две академии – Мирдграна, где меня все-таки научили, как вести поединок по всем правилам боевого искусства, и академия воровской жизни, в которой бои нередко проводятся по одному-единственному правилу: убей или сдохни.

Варвар сделал шаг назад, снова извлекая меч из ножен.

– Спасая твою жизнь, я сделал ошибку, – самокритично признался он. – По-моему, самое время ее исправить.

Я перехватил кинжал поудобнее, чувствуя, как оружие слилось со мной воедино, стало продолжением моей руки… нет, стало моей рукой, готовой действовать, с восторгом отдаваясь желанию убивать. Казалось, кинжал сам без моего участия способен найти путь к заветной цели.

Бой не будет долгим – если я не сумею прикончить варвара в первые же мгновения, он расправится со мной, не особо напрягаясь. На меч противника я не смотрел – только в глаза. Любое движение начинается именно там, там можно найти отражение всех замыслов врага, как бы умело ни скрывал он своих намерений. Есть только я и враг, весь остальной мир перестал для меня существовать.

И тут же он – я имею в виду мир – напомнил о своем существовании. Напомнил чрезвычайно громким и пронзительным голосом, вещающим что-то на незнакомом гортанном наречии. Через миг, утратив остатки концентрации, я узрел и обладателя этого голоса, невысокого чернявого парня, не разменявшего еще второй дюжины лет. Стоит ли говорить, что он также был Непосвященным. Если дальше так пойдет, то этих варваров на Землях Зодиака станет больше, чем честных подданных двенадцати богов.

Ума не приложу, откуда парень появился, но деятельность он развил бурную. Он не только говорил не переставая, он еще размахивал руками, вклинившись между мной и гигантом. Тот отвечал ему на том же наречии, коротко, отрывисто и явно недружелюбно.

В очередной раз всплеснув руками, парень повернулся ко мне и перешел на настоящий язык.

– Ради всех богов Священной горы, объясните мне, с какой радости вам убивать друг друга?!

– Друг друга? – надменно переспросил гигант. – Что ты хочешь этим сказать, Мильк? Я просто втопчу его в землю.

Я не успел отреагировать должным образом, так как снова заговорил парень, которого очевидно звали Мильком.

– Да неужели?! – Он повращал глазами, после чего отвесил в сторону громилы шутовской поклон. – Это действительно будет славная победа, великий Гиеагр! Что там армия Арзакены, тьфу! Вот расправиться с одиночкой, который истекает кровью и еле-еле стоит на ногах, – это истинный подвиг! Именно об этой битве будут слагать легенды потомки.

Гиеагр… Где-то я слышал это имя…

– О, я вижу, и ты включился в эту игру, – бросил Гиеагр. – И кто же сообщит потомкам о моем маленьком грешке?

Мильк прижал руку к груди и зажмурился, придав лицу мечтательное выражение.

– Я, Гиеагр. Не сомневайся, это место я выделю особо в своей летописи.

– Может, мне в таком случае стоит прикончить и тебя? – проревел гигант, нисколько, как мне показалось, не напугав этим Милька.

Тот состроил такую гримасу, что мне захотелось расхохотаться, несмотря на сложившуюся ситуацию.

– Убей, Гиеагр. Убей его, убей меня… Возможно, заодно ты захочешь убить и этого человека. – Мильк указал пальцем на Эписанфа, взирающего на происходящее абсолютно пустыми глазами. – Готов поклясться, что он наш земляк, но тебе, разумеется, наплевать на такие мелочи. Тебе совершенно неинтересно, что он здесь делает и почему сражался плечом к плечу с ва-а… с местными жителями. Как твое имя, уважаемый?

Эписанф медленно приходил в себя. В глаза постепенно возвращалось осмысленное выражение, он, по-моему, только сейчас осознал, что все еще жив и имеет шансы оставаться в данном состоянии еще какое-то время. Перестав баюкать руку – судя по всему, просто ушибленную – он сделал несколько шагов в нашу сторону и коротко поклонился.

– Меня зовут Эписанф, рад знакомству.

– Мильк, сын Интинора. – Парень ответил на поклон. – Подождите… Эписанф? Эписанф Гисидский? Автор трактата «О сравнительной тяжести тел и поступков»?

На Эписанфа было любо-дорого посмотреть! Он даже ростом стал чуть ли не с Гиеагра.

– Приятно, весьма и весьма приятно встретить такого образованного юношу. Ты знаком с моим трактатом?

– Ты не знаешь моего учителя, попробовал бы я не познакомиться… – пробурчал Мильк, но тут же сменил тон: – На меня этот труд произвел неизгладимое впечатление.

Тут Гиеагр с таким шумом прочистил горло, что у меня зазвенело в ушах.

– Мое имя Гиеагр, и хоть я не могу похвастаться научными познаниями моего юного спутника, имя Эписанфа Гисидского известно и мне. Счастлив встретить здесь… А кстати, что привело вас сюда?

Эписанф собрался было что-то сказать, да так и остался стоять с открытым ртом. При всей своей учености он, видимо, не обладал способностью быстро и складно врать. Положение спас я – причем совершенно неосознанно. Я просто вспомнил…

– Гиеагр! – Я стукнул себя ладонью по лбу. – Тот самый ублюдок, который остановил саранчу на Земле тельцов?

Звериный оскал на морде Гиеагра заставил меня снова поудобней перехватить кинжал. Мильк буквально впрыгнул между нами, слегка толкнув меня в грудь. На его лице промелькнуло страдальческое выражение родителя, который никак не может справиться с непослушными детьми.

– Скажи, уважаемый, – обратился он ко мне, – тебе обязательно нужно умереть именно сегодня? Ты с кем-то поспорил на этот счет? Забудь о саранче… хотя бы на время. Подумай лучше о том, что это тот самый Гиеагр, благодаря которому Жало Скорпиона возвышается над всеми строениями Земель Зодиака. Кто теперь посмеет сомневаться в величии скорпионов?

Если раньше я говорил, что Эписанф знает толк в лести, то теперь вынужден был признать: Мильку он в этом отношении и в подметки не годится. И все же… все же злость отхлынула. Перед моим мысленным взором возник вид Скваманды с великолепным Жалом в центре. Картина действовала умиротворяюще.

Мильк между тем, посмотрев на меня и оставшись довольным результатом, повернулся к Гиеагру.

– Ты действительно спас этому человеку жизнь, хотя он и не просил об этом. К слову, должен признать, это было грандиозное зрелище! Ты прошелся по этим варварам, как остро наточенная коса по свежей траве. И он, – Мильк, не оборачиваясь, указал на меня, – поблагодарил тебя. Не много за спасение жизни, не спорю. Но скажи, великий Гиеагр, после всего, что ты сделал на всех двенадцати Землях Зодиака, слышал ли ты хоть одно слово благодарности? Тебе платили – о да! Но вспомни, с каким видом это делали, и, быть может, ты сможешь чуть выше оценить простое «спасибо» этого человека.

Мне показалось, что на этот раз риторика Милька не возымела желаемого действия – выражение лица Гиеагра практически не изменилось. Почувствовав это, Мильк быстро продолжил:

– Этого человека, которого послали нам сами бессмертные боги, услышав наши мольбы.

Эта фраза, признаюсь, удивила даже меня. Гиеагра же она просто ошарашила.

– О чем ты говоришь, Мильк? Не знаю, о чем молился ты, но я точно не просил богов о таком подарке.

И снова быстрый ответ Милька не дал мне времени как следует разозлиться.

– Это все потому, что ты слишком часто работаешь руками, не оставляя себе времени поработать головой хоть иногда. – Тут я подумал, что Мильк все-таки смелый паренек. – Скажи, Гиеагр, ты обратил внимание, что сейчас мы находимся прямо перед северными воротами Джибея?

– Трудно было не обратить внимания, учитывая, что именно к ним мы и направлялись, – огрызнулся Гиеагр.

– Прекрасно! – Мильк всплеснул руками. – Тогда возьми себе труд подумать, куда направлялись эти люди! – Гигант окинул нас цепким взглядом и собрался было что-то сказать, но Мильк не дал вставить слова ни ему, ни мне. – Севернее Джибея лежит единственная деревушка, и я готов слопать свои сандалии, если это их конечная цель. А дальше…

– Хватит болтать, Мильк! – перебил парня Гиеагр, скривив губы в усмешке. – Я давно понял, что ты имеешь в виду, но тебе слишком нравится слушать самого себя.

– Дорога в Проклятые Земли! – ничуть не смутившись, продолжил Мильк. – Хотя «дорога» – это весьма условно… Дорога – это то, по чему передвигаются люди. А в Проклятые Земли не ходит никто. Ты сам мог убедиться, какого успеха мы добились, пытаясь найти провожатых.

– Ты предлагаешь… – начал было Гиеагр, но Мильк в который раз не дал ему договорить.

– Конечно! Я хочу просить этих достойных людей сопроводить нас в Проклятые Земли. Если, разумеется, я не ошибся и они в самом деле направляются именно туда. Сколь бы мало они ни знали про дорогу, это все равно больше того, что знаем мы. Тебе бы следовало, Гиеагр, предложить оплату этих услуг, а никак не пытаться убить тех, кто может быть нам полезен.

Гиеагр наморщил лоб, потер ладонью переносицу, после чего выжидающе посмотрел на меня. Очевидно, просить – это явно не в его стиле.

Впрочем, мне было наплевать на любые его слова – я лихорадочно размышлял, пытаясь взвесить все за и против. Меня очень интересовало, что понадобилось в Проклятых Землях самим варварам, но об этом я могу разузнать и позже. А вот что делать мне…

Я могу отказаться – и мы пойдем каждый своей дорогой. Расстанемся мы в таком случае врагами. А такой враг, встреться он случайно на пути в Проклятые Земли…

Я могу согласиться – и мы пойдем вместе. По крайней мере, какое-то время. При всех очевидных минусах есть и несомненный плюс: варвар неплохой инструмент для устранения с пути разного рода опасностей.

– Сколько вы готовы заплатить? – спросил я, одновременно и признавая, что наш путь лежит в Проклятые Земли, и соглашаясь поработать проводником.

Это может показаться странным, но цена меня интересовала в последнюю очередь. Однако же, не прояви я меркантильного интереса, это вызвало бы явные подозрения у моих новых работодателей.

Я даже поторговался немного. Впрочем, наш короткий диалог сложно назвать торгом – варвар согласился на первое же мое встречное предложение, и я еще не видел ни у кого столь презрительного выражения лица, когда речь шла о пятистах дзангах. Две сотни я получил в виде задатка.

Если бы Непосвященные и не сказали, что побывали на всех Землях Зодиака, я смог бы догадаться об этом, глядя на монеты, украшенные скорпионом, овном, весами… Дзангов с Земли тельцов среди них не было. Либо это было просто совпадение, либо Гиеагр умышленно избегал платы этими монетами, дабы не обострять более ситуацию, смирившись с тем, что я могу быть ему полезен. Во втором случае я вынужден отдать должное хитрости гиганта.

После этого, отдав дзанги на сохранение Эписанфу, – мои карманы не предназначены для хранения такого количества денег – я подошел к телу Глаза.

– Прощай, дружище, – прошептал я одними губами, коснувшись ладонью скорпиона на лбу. – Иногда ты выводил меня из себя своей тупостью, иногда доставал меня всеми возможными средствами, пару раз мы были на волосок от того, чтобы прикончить друг друга… В защиту нашей дружбы я могу сказать только одно: я никогда не ждал от тебя удара в спину. Но пусть кто-нибудь посмеет сказать, что этого мало.

– Эписанф, – сказал я, не оборачиваясь. – Ты поможешь мне сложить последний костер для Глаза?

Просить о помощи новых знакомых мне не хотелось.

– Подожди, Бурдюк, – услышал я и от неожиданности выронил кинжал. Голос был женский. Говорила, безусловно, Лаита, больше некому. И говорила на самом чистом настоящем языке, который я когда-либо слышал.

Лаита подошла к нам, села возле Глаза на колени и коснулась его лица тыльной стороной ладони.

– Зачем ты хочешь сжечь своего друга заживо?

Это, пожалуй, было уже чересчур. Еще совсем недавно я демонстрировал неплохую реакцию, отбиваясь от сыпавшихся на меня со всех сторон ударов. Сейчас же ситуация менялась так стремительно, что все, на что я оказался способен, это глубокомысленный вопрос:

– А?..

– Глаз жив, Бурдюк. – Лаита, похоже, сжалилась надо мной. – Принеси воды.

Простая и ясная команда – вот именно то, что мне сейчас требовалось. Не думая вообще ни о чем, я ринулся к брошенной мной перед боем сумке, достал флягу с водой и положил перед рабыней.

Из своей котомки она вытащила какую-то тряпицу, обильно смочила водой и аккуратно протерла голову и лицо Глаза. С немалым удивлением я увидел, что рана совсем не такая страшная, как мне представлялось. Удар явно пришелся вскользь, здорово разодрав кожу, но череп вовсе не был проломлен.

Словно в подтверждение моих слов по лицу моего друга пробежала быстрая дрожь, после чего веко целого глаза медленно раскрылось. Впрочем, кровь из раны снова начала заливать лицо. Вытерев кровь еще раз, Лаита, не теряя больше времени, еще одной извлеченной из котомки тряпкой быстро и ловко сделала повязку. С двумя повязками сразу Глаз выглядел просто уморительно.

– А ты неженка, Глаз. – Я покачал головой и сплюнул на траву, стараясь не выдать переполнявшую меня радость. – Бреясь вчера, я тоже порезался. Но валяться полчаса без сознания в отличие от тебя не стал.

– А?.. – Глаз в точности повторил мою недавнюю реплику. Приятно сознавать, что годы общения со мной не прошли даром.

Оценив положение, в котором он оказался, я пришел на выручку, с ходу выложив самую необходимую информацию:

– Мы все еще в Джибее, а не в Тени Зодиака. Видимо, восьмерых тельцов оказалось более чем достаточно, для нас пока местечка не нашлось. Двенадцать богов выбрали странное средство для нашего спасения – вот этого варвара. – Я отодвинулся чуть в сторону, чтобы Глаз смог увидеть Гиеагра. – Я уже сказал ему спасибо, так что ты можешь не утруждаться.

Глаз начал медленно приподниматься на локте. При этом он все еще не издал ни звука, и я начал всерьез опасаться, не лишил ли моего друга удар булавой и того скромного рассудка, которым он обладал.

– Старайся пока не делать резких движений, – посоветовала Лаита.

И, разумеется, Глаз тут же этим советом пренебрег, рухнув обратно на землю как мешок с мукой. Я мысленно повинился в том, что все же донес до Глаза не все новости.

– Ах да, чуть не забыл. Лаита не только умеет разговаривать, но и делает это на настоящем языке. Кстати, – я обратился к рабыне, – ты наверняка хочешь рассказать, откуда так хорошо его знаешь?

Именно она принесла весть о том, что Глаз жив, и я это очень ценю. Но мне чрезвычайно не нравится, когда меня водят за нос.

– Очень просто, Бурдюк. Это мой родной язык.

Я медленно повернулся к Эписанфу. Но тут же по его до крайности растерянному лицу понял, что для него слова Лаиты стали не меньшим откровением, чем для меня. Думаю, он находился в еще худшем положении – все-таки это его рабыня.

– Но твой хозяин говорил, что ты из южных земель…

– Он не врал. Дело в том, – Лаита склонила голову и понизила голос, – что я – нерожденная. Мои родители – девы, и я поторопилась появиться на свет. Пусть двенадцать богов будут милосердны к моей матери, она не принесла меня в жертву Деве, как должно. Под покровом ночи она вместе со мной покинула Земли Зодиака и шла до тех пор, пока не встретила племена южан.

– Послушайте, – грубовато вмешался в разговор Гиеагр. – Солнце уже скрылось. Если вы предпочитаете заночевать прямо здесь, то я это решение не поддерживаю. Тогда не стоило вообще покидать постоялый двор. Предлагаю тронуться в путь, раз уж мы идем в Проклятые Земли вместе.

Варвар, конечно, говорил дело – я и сам планировал поступить именно так. Вот только если он и дальше будет столь бесцеремонен, я смогу прийти к выводу, что мертвым он мне нравится больше, чем живым. Несмотря на всю его полезность.

Однако времени терять действительно не стоит. Поэтому из множества вопросов, которые крутились у меня на языке, я задал только один:

– Почему же ты молчала до сих пор?

Лаита пожала плечами под своими черными одеждами.

– В тех местах, где я жила, одной из главных добродетелей женщины считается молчаливость.

Я сделал вид, что меня устроил этот ответ.

Собрались мы не мешкая. Глаз с моей помощью встал на ноги и в общем-то чувствовал себя вполне сносно. Повязка Лаиты держалась хорошо, и кровотечение, судя по всему, остановилось.

В глухой деревеньке под Джибеем мы останавливаться не собирались. Но последствия драки с тельцами вынудили нас изменить планы. Глазу все-таки не слабо досталось по башке – он ходил как чумной, да и я чувствовал себя так, словно меня разобрали на части, а потом при сборке проявили досадную небрежность.

Жители деревни не отличались гостеприимством джибейцев, но дзанги любили ничуть не меньше, а дзангов у Гиеагра было с избытком. Их хватило не только на кров и еду, но и на несколько фальшивых улыбок хозяев.

Разумеется, Гиеагр полюбопытствовал, что вело нас в Проклятые Земли. Но я успел подготовиться к этому вопросу еще по дороге в деревню. Когда готовишь блюдо под названием «ложь», в него обязательно нужно добавить хорошую порцию правды. И на вкус приятней, и переваривается легче. Так что про племя змееносцев я рассказал, а заодно про чудаковатого купца, обещавшего нам с Глазом кучу дзангов за подробное описание дороги, – он, дескать, торговлю наладить надеется.

После этого было бы просто невежливо с моей стороны не спросить о причине интереса к Проклятым Землям Непосвященных. Гиеагр поведал дикую историю, в которую я для вида поверил. Пока.

Через два дня мы если и не пришли полностью в норму, то по крайней мере могли считать себя готовыми к длительному переходу. Между нами и видневшимися на горизонте горами лежала тоскливая безжизненная степь.

О переходе через эту степь рассказывать нечего, скажу только, что занял он двое с половиной суток. За это время мы трижды видели выскочившего из норы суслика, а больше смотреть было не на что.

Наконец на исходе третьего дня мы подошли к горам. В сумеречном полумраке они чудовищными колоссами возвышались над нами. Уже сейчас мы находились там, где нечего делать нормальным людям. У меня к горлу подкатил комок – все-таки я впервые покинул Земли Зодиака. Впервые я вступил в мир, о котором почти ничего не знал, да и не хотел знать.

Устроившись на ночлег, заснуть я не мог долго. Думал о совпадениях. Папирусы с записями о Зеркале богов, каким-то ветром занесенные в края Непосвященных, попадают в руки Эписанфа. Одного из очень немногих варваров, интересующихся Землями Зодиака. Совпадение? Пускай…

У этого Эписанфа есть рабыня Лаита, родом из Земель Зодиака, хоть и нерожденная. Еще одно совпадение?

Отправляясь в путь, Эписанф берет с собой рабыню. Какую? Именно Лаиту. Очередное совпадение.

Что все это значит? Скорее всего, только одно – ты слишком многого не знаешь, Бурдюк…

Проснулся я от крика. Кричал Гиеагр во всю недюжинную мощь своей глотки. При этом он перемежал слова на настоящем и своем родном языках, поэтому понять смысл я смог не сразу.

– Башня! Убей меня гром – башня!

Рывком подняв себя на ноги, я проследил за его взглядом. Впереди, на самой вершине горы, одиноко стоял полуразрушенный замок.

Летопись Милька

До ближайшей башни оказалось гораздо дальше, чем представлялось вначале. Поднимались, разделившись на две группы: впереди – я, Гиеагр, Эписанф и его рабыня, чуть позади – Бурдюк и Глаз.

Ох не в добрый час угораздило Гиеагра рассказать этой компании о башнях, вернее, о том, что поведала о них Фаэнира, явившись ему во сне. И Эписанф хорош – молчал до последнего момента, а когда наконец соизволил открыть рот, чтобы поддержать Гиеагра и изложить то, что ему ведомо об этом деле, подозрительный Бурдюк окончательно уверился в том, что эти Непосвященные пытаются его надуть. Сейчас, по прошествии времени, вникнув во взаимоотношения почтенного философа и его попутчиков, я могу понять, почему он сцеживает известные ему сведения осторожно, по капле, будто драгоценнейший бальзам. Это сейчас. А тогда дело едва не кончилось дракой.

Накануне, достигнув первых скал, мы остановились на ночлег. Не успели разжечь костер, как злая ночь, похитив солнце, распростерла над миром свой черный саван. Небеса и горы погрузились в непроглядный мрак. Ни звезд, ни луны, ни светляков – мир исчез за трепещущим светлым кругом, который каким-то чудом наш костер отвоевывал у тьмы. Клянусь, той ночью я обрадовался бы даже блуждающим огонькам, какие видят порой на кладбищах. Но не было абсолютно ничего. Ни-че-го.

Мрак, мрак, мрак… И только эти проклятые башни выделялись на фоне окутавшей землю могильной темноты, и были они еще чернее ее, еще безнадежней, безнадежней, чем даже сама смерть. От них тянуло ледяным смрадом, странным и страшным духом, зловонием того особого рода, что ощущаешь не носом, а душой. От одной только мысли о том, что где-то неподалеку громоздятся эти каменные монстры, до самых костей пробивал озноб; даже обрушившаяся на нас мертвецкая тьма в сравнении с башнями казалась не такой уж жуткой.

Ночь прошла скверно. Все плохо спали и видели дурные сны. А утром Гиеагр объявил, что единственно возможный для нас путь лежит через одну из башен. Накануне ему привиделась прекрасная Фаэнира и путано, но настойчиво повелела продолжить дорогу именно через это проклятое место. Естественно, варвары взбеленились. Я видел, как ночью они, мужи далеко не робкие, жались друг к дружке подобно ягнятам, зачуявшим волка. Бурдюк потребовал у Гиеагра ответа, за какими демонами нам тащиться к башням; когда же герой не смог сказать ничего определенного, Глаз обвинил его в том, что он замыслил погубить их, заведя в это гиблое место. Гиеагр рассвирепел, и уж руки легли на клинки, но тут в спор вмешался Эписанф.

– Стойте! – вскричал он, бросившись между бойцами. – Если вы собираетесь каждый спор решать поножовщиной, лучше все бросить и разойтись по домам.

– Можно и разойтись! – прорычал Глаз, свирепо, сверля единственным зрачком Гиеагра, Эписанфа и меня. – В нашей компании слишком много Непосвященных, и один из них – лунатик, которому неймется завести нас прямо в лапы к демонам.

– Уймись, Глаз, – одернул Бурдюк. Выражение его лица, однако, было не менее злым, чем у приятеля. – Послушай, Гиеагр. Ты, конечно, великий силач, но клянусь Жалом, боги не вложили в твой череп ни капли мозгов, если ты думаешь, что сможешь уговорить нас сунуть голову в пасть ко льву, даже не объясняя причины, по которой мы должны сделать такую глупость.

– Я могу объяснить, если хочешь, – сказал Эписанф.

– О! Сердечно благодарю за то, что ты решил принять участие в нашей беседе, – скривился Бурдюк. – Что ж, объясни, сделай милость.

И Эписанф рассказал историю, древнюю, как сами горы, окружавшие нас. Когда-то, в незапамятные времена, этими землями владели совсем другие боги. Какими они были, как управляли смертными и какие вершили дела – об этом не знает никто. Известно лишь, что, когда сюда явились боги Зодиака, старые боги не пожелали терпеть их соседство. Началась война, длившаяся много столетий, и древние владыки потерпели поражение.

– Победители лишили их плоти, обратив в бестелесных призраков, по сути убили их, если такое слово можно применить к бессмертным, – говорил Эписанф. – Много лет тени старых богов томились в пещерах где-то на краю земли. Они лишились памяти, лишились рассудка. Все, что осталось у них – неизбывная тоска по чему-то великому и прекрасному, чего им не суждено ни достичь, ни вспомнить. А после восстания Змееносца, когда богам Зодиака понадобилось раз и навсегда перекрыть дорогу в Проклятые Земли, они извлекли своих старых врагов из подземелья и заперли в башнях, которыми перекрыли те немногие тропы в неприступных горах, по которым человек может достигнуть перевалов. На случай же, если кто-то из бессмертных вздумает перелететь горы по воздуху, они повелели огромным птицам денно и нощно парить над скалами, высматривая нарушителей. Эти чудовища столь грозны, что даже богу в одиночку не справиться с ними.

– Ты просто кладезь бабушкиных сказок, Эписанф, – проговорил Бурдюк. Он был раздражен до крайности и явно с трудом удерживался от того, чтобы не схватиться за оружие. – Согласись, Глаз, наш философ неутомим на выдумки и плодит богов не хуже брюхатой крольчихи. Сначала их стало тринадцать, теперь, понимаешь, их и вовсе не сосчитать.

– Зарежем его, – буркнул Глаз.

– Видишь, ты расстроил моего друга, старик, – прошипел Бурдюк. – Я понимаю, твоей варварской душе требуется множество богов – по одному на каждый день года и на каждый час дня, но разумно ли болтать об этом в стране, где людям ведома истина?!

Эписанф лишь горько ухмыльнулся в ответ.

– Бурдюк, я устал бороться с вашим упрямством. Послушайся Глаза и достань кинжал. А потом, если не сработает колдовство Тарантула и ты останешься жив, – топайте куда захотите. Но говорю тебе, тропы, по которым можно пройти, перекрыты башнями. Все. Между ними – отвесные скалы. Штурмуй их, если не боишься свернуть себе шею. Встретимся в царстве теней, расскажете, сколько смогли продержаться своим умом.

– Ах ты сморчок… – закипая, начал Глаз, но вдруг мощная рука Гиеагра легла на его плечо.

– Успокойся, приятель, – прогудел герой. – Философ нужен живым. Надеюсь, вы не откажете мне в этом, хотя бы в память о дзангах, которые я плачу? А, Бурдюк? Твой друг оставит Эписанфа в живых?

– Оставит, – процедил сквозь зубы Бурдюк. Как и все здесь, на Востоке, он был по-собачьи предан своим богам и убил бы, наверное, собственную мать, отзовись она о бессмертных не так, как представлялось ему правильным. – Но не из-за твоих вонючих дзангов, а лишь потому, что и мне старик нужен живым. Успокойся, Глаз. Не станем убивать его… пока.

– Вот и славно, – улыбнулся Гиеагр. – А теперь что касается выбора дороги. Вы двое кажетесь мне разумными людьми, во всяком случае ты, Бурдюк. Поэтому пораскинь мозгами и подумай, что для вас лучше: отправиться всем вместе туда, куда укажет почтенный философ, знающий куда больше нашего, или лезть в горы вдвоем, наобум.

– Если то, что он болтает о башнях, – правда, предпочту лезть наобум, – сказал Бурдюк.

– Еще раз повторяю: башни охраняют немногие проходимые подходы к перевалам, – вздохнул Эписанф. – Между ними горы неприступны. Хочешь проверить – пожалуйста. Я же отправлюсь единственно возможным путем.

– Хорошо, – вздохнул Бурдюк. – По одной лишь причине я соглашаюсь на безумный план Эписанфа: хочу увидеть, как демоны сожрут ваши непосвященные кишки.

– В таком случае и мы с Мильком не останемся без потешного зрелища, – хохотнул Гиеагр. – Хочешь посмотреть, как эти двое будут дрыгать ногами, когда привидения примутся поджаривать их на углях, а, Мильк?

Смеркалось, когда мы добрались до башни. Сложенная из гигантских камней, она нависла над нами, почти такая же огромная, как сама гора, и вершина ее терялась в затянувших небо облаках. Невероятное зрелище, готов поклясться, никто из нас никогда не видел ничего подобного. Задрав головы, мы стояли на небольшой площадке, а вокруг выл и бесновался лютый ветер, норовя сбросить нас вниз. Он набросился на нас, едва мы ступили на площадку, и не утихал ни на мгновение, заставляя прилагать все силы, чтобы удерживаться на ногах. Бедняжку Лаиту он и вовсе сбросил бы в пропасть, не вцепись она мертвой хваткой в могучую руку Гиеагра.

– Какой страшный ветер! – прокричал Эписанф. – Мы не сможем здесь заночевать! Давайте спустимся ниже, а утром вернемся и войдем в башню!

– Старик дело говорит! – отозвался Глаз. – Если нас не сдует как пыль, так околеем за ночь. Холодина-то какая!

– Не выйдет! – теперь подал голос Бурдюк. – Последнюю ровную площадку мы прошли, когда солнце еще не коснулось гор. Мы не успеем спуститься к ней.

– Что ты мелешь? – озлился Глаз.

Однако продолжать не стал. Бурдюк был прав: место, где можно было переночевать, мы давно прошли, и чтобы добраться до него, предстояло спуститься по почти отвесной скале. В наступающей тьме это было равносильно самоубийству. Увы, как ни крути, все мы – и андронийцы, и варвары – дети городов. Больших ли, малых – неважно. Знай мы о горах хоть сотую долю того, что требуется, чтобы выжить в них, мы бы остановились еще несколько часов назад. А знай мы еще чуть больше, мы бы просто сюда не полезли.

– Так что будем делать? – крикнул Глаз, ветер почти заглушил его слова.

– Выход один, – ответил Гиеагр. – Идти в башню сейчас!

– Жить надоело??? – Подхватив слова Глаза, ветер унес их куда-то в бездну; я понял их смысл, скорее прочтя по губам, чем расслышав.

– Он прав! – Это Бурдюк, и его голос тоже терялся в вое и стонах урагана. – Нам туда! Вперед!

Превозмогая ветер, мы побрели к башне. Впереди, глубоко утопленный в мощные стены, могильным провалом чернел вход. Последний лучик солнца скрылся за вершинами и, заглатывая горы и зажигая в небе похоронные костры звезд, по нашим следам устремилась ночная мгла.

Едва мы ступили в чернильную темень входа, ветер стих.

– Он нас пригласил, и мы вошли, – невесело пошутил я.

– Надо бы развести огонь, – сказал Эписанф. – Темно, как в пещере.

Я скорее почувствовал, чем увидел, как проворная Лаита распахнула висящий на спине Бурдюка мешок. Защелкало огниво, заплясали искры – крошечные проблески жизни в пожравшей нас тьме. Трут затлел, потянуло дымком.

Тут я вспомнил, что запасся кое-чем в той деревушке за северными окраинами Джибея. Минута – и в руках у нас оказались факелы из просмоленной пакли, намотанной на хворостины.

Колеблющийся свет метнулся по стенам, выхватывая из тьмы призрачные формы…

– Боги! – выдохнула вдруг Лаита. Взвизгнули выхватываемые из ножен клинки. Я попятился и едва не рухнул, оступившись…

– Что это, философ? – прошептал Гиеагр.

Эписанф молчал, не в силах оторвать взгляд от того, что предстало перед нами.

Никогда не видел я ничего более жуткого. Впереди чернел коридор. Шириной в дюжину шагов и высотой в два человеческих роста, он тянулся вглубь башни неведомо насколько: хорошо, если света факелов хватало на два десятка шагов, а дальше простирался безбрежный всепоглощающий мрак. Он звал нас, манил, увещевал, обольщал. Он приглашал окунуться в его черное лоно, чтобы раствориться, исчезнуть в нем навсегда, примкнуть к сонму призраков, что коротают вечность где-то там, в утробе башни. Тянуло сыростью и затхлым смрадом давно истлевших тел, как будто из вскрытого грабителями древнего склепа.

Но вся эта жуть не шла ни в какое сравнение с тем, что мы увидели на стенах и потолке. В первый миг мне показалось, что в пляшущем свете факелов я различаю какие-то письмена. Покрывающие все доступное взгляду пространство, они глубоко врезались в камень, будто нанесенные острейшим резцом. Чуждые и абсолютно непонятные. Но стоило хоть на несколько мгновений задержать на них взгляд, как символы неведомого, давным-давно умершего языка вдруг преображались. Я не уверен, что выражаюсь достаточно точно, но эти знаки, эти письмена вдруг становились… понятными, что ли. Не чужими, касающимися непосредственно вас. Будто, если всматриваться чуть дольше, разрозненные на первый взгляд штрихи и точки сложатся в буквы, буквы – в слова, слова – во фразы. А фразы… Боги! От одного воспоминания дрожат пальцы, и стило отплясывает в них безумный танец. Они были отвратительны, эти фразы. Они несли угрозу, обещали расправу, сулили что-то ужасное, настолько мучительное и жуткое, что даже смерть в сравнении с этим – недостижимая светлая мечта. И вместе с тем они зачаровывали, притягивали взгляд, как покрытое кувшинками гнилое болото засасывали вас. Они были прекрасны в своей абсолютной кошмарности!..

– Не смотрите! – вскрикнула Лаита. – Не смотрите на них!

– Они шевелятся… – прохрипел Глаз. – Во имя всех демонов, почему они шевелятся?!

– Уходим отсюда! Живо! – скомандовал вдруг Эписанф.

– Ту-да? – Глаз уставился в затхлый мрак коридора.

– Туда! – прикрикнул Эписанф. – Бегом!

Ноги сами понесли меня. Топот, хриплое дыханье, ветер в лицо, мятущиеся отблески факелов – все слилось в единый вихрь панического бегства. Эписанф мчался впереди, за ним едва поспевала Лаита. Ноги ее заплетались в этих дурацких тряпках, я боялся, что вот-вот она споткнется и рухнет и я не успею ничего сделать… но, видно, боги берегли ее в тот день. Позади бухали шаги Гиеагра, Бурдюка и Глаза – эти трое прикрывали наш побег.

Не знаю, сколько мы мчались, подобные вспугнутым ланям. Мой бег был прерван внезапно: споткнувшись обо что-то мягкое, я рухнул наземь, едва не раскроив череп о камни. Какое-то время лежал не шевелясь, в абсолютной тьме, хватая ртом воздух.

Внезапно вспыхнул свет, и что-то коснулось моего плеча. Я вздрогнул, едва не закричал. Рука сама потянулась к поясу в тщетной попытке нащупать меч.

– Это из-за меня, юноша, прости… – то был голос Эписанфа.

Боги! Сколько счастья порой может доставить человеческий голос!

– Проклятый мешок, у него развязалась лямка, и он упал, – виновато проговорил философ. – И ты о него споткнулся. Ты как, цел?

Цел ли я? Пошевелив руками и ногами, пришел к выводу, что цел. Приподнявшись на руках, я наконец увидел Эписанфа: он сидел на корточках в шаге от меня. Поодаль с факелами в руках стояли Гиеагр, Бурдюк и Глаз. Свет пламени колебался в такт их тяжелому дыханию. Силуэт Лаиты терялся где-то в тенях.

– Эх, Мильк, вот так бы тебе бегать на Играх, – выдохнул Гиеагр. – Боги свидетели, ты бы озолотился. Ну поднимайся, чего разлегся.

– Вставай, парень, – это Бурдюк.

Шагнув ко мне, он протянул руку. Поднявшись, я скривился от боли: все-таки как следует приложился плечом.

– Свитки целы? – спросил Гиеагр. – Впервые вижу, чтобы книжник удирал от надписей.

– Впервые вижу, чтобы вслед за книжником удирал великий герой, – уколол я в ответ.

– Тебе лучше не состязаться в красноречии со своим приятелем, Гиеагр, – хохотнул Бурдюк. – Клянусь Жалом: на ночь он кладет свой язык в чашу с ядом.

– Так и есть, – беззлобно пробасил Гиеагр. Напряжение отпускало, и у героя просто не оставалось сил, чтобы яриться. – Однако где мы?

– Где, где… – проворчал Глаз. – Все в той же дыре, в которой оказались по милости Эписанфа.

В той же дыре… Скверная новость, сказать по чести. Едва Глаз произнес эти свои слова, мы завертели головами, пытаясь чуть более точно определить меру неприятностей, в которых оказались. То был зал. По здравом размышлении я ничего не могу сказать о его размерах: наши факелы давали слишком мало света, чтобы судить о помещении больше комнатушки в захудалом трактире; мы могли видеть лишь кусок стены, теряющийся во тьме, черный провал коридора, который привел нас сюда, и освещенный клочок каменного пола у себя под ногами. Однако, если верить ощущениям, зал вполне мог дать представление о том, что значит бесконечность.

Он был темен и наполнен тишиной, этот зал. Нет, тишиной не мертвой, не затхлой немотой могилы и не гулким ничто нехоженых пещер. То была боязливая, настороженная тишина, тишина леса, в глубине которого заворочался лютый зверь, безмолвие птиц, завидевших в небе тень ястреба, кажущаяся недвижность рыб в морской пучине, когда из неведомых омутов всплывают жуткие подводные твари. Тишина, которая наступает за миг до убийства…

Наш разговор пресекся тотчас, едва мы прониклись этой тишиной. Мы стояли, не в силах двинуться с места, не в силах пошевелиться, даже не смея дышать полной грудью…

– Итак, философ, что теперь? – чуть слышным шепотом произнес Гиеагр.

– Да, Непосвященный, будь ты проклят, куда идти? – подхватил Глаз.

– Теперь… – прошелестел Эписанф, заставив меня вздрогнуть. Говорят, такими голосами вещают души покойников, чьи тела не были погребены и достались на съедение волкам да воронам.

Бросив на философа быстрый взгляд, я едва не задохнулся от ужаса. В неверном свете факелов лицо почтенного мужа являло собой кошмарное зрелище: рот полуоткрыт, по нижней губе стекает струйка слюны, огромные совьи глаза вот-вот выскочат из орбит, выступившие на щеках бисеринки пота отблескивают кровью… Боги, что это с ним!

Не в силах вынести это зрелище, я отвел глаза, а когда через миг снова посмотрел на Эписанфа, жуткая маска исчезла, как не бывало.

– Теперь… – повторил Эписанф столь же тихо, но уже своим, живым голосом. – Нам и отсюда нужно убираться как можно скорей. Мы должны обвязаться веревкой.

– Зачем? – спросил Бурдюк.

– Мы все еще во владениях призраков, – отрезал Эписанф. – Лаита, у тебя в котомке есть длинная веревка. Достань. Бурдюк, Гиеагр, Глаз, вы пойдете впереди. Обвяжитесь покрепче и, во имя богов, не вздумайте начать выяснять, кто пойдет первым, а кто – последним. Вы должны действовать сообща, чтобы в случае чего вытащить остальных. За вами пойдет Мильк, следом – мы с Лаитой. Вяжите крепко, как только можете. И живее, умоляю, живее!

Сочтя споры неразумными, все повиновались. Минута – и вот мы связаны цепочкой, как рабы, влекомые торговцем на рынок.

– Теперь слушайте, – снова заговорил Эписанф, обращаясь по большей части к Гиеагру и Бурдюку. – Идите только вперед. Никуда не сворачивайте, что бы ни случилось. Будьте осторожны, впереди – подъем, довольно крутой, насколько могу судить, и лезть нам высоко. И прошу всех, дергайте время от времени за веревку, чтобы убедиться, что те, кто сзади, все еще идут следом за вами… Все понятно?

Мы промолчали.

– Тогда – вперед.

И мы пошли. Наше путешествие походило на путь обреченного корабля по мглистому морю. Сходство еще усилилось, когда затерялась во тьме стена с черным прямоугольником входа, который привел нас сюда, и волны мрака окружили нас. Я почти физически ощущал, как они плещутся там, за ненадежными бортами света, что возвели вокруг нас наши факелы.

Суденышко… кораблик из света, плывущий по кишащему опасностями морю… Я вдруг вспомнил первое в своей жизни плавание. Сколько мне было тогда?.. Лет десять, может больше, может меньше. Отец впервые взял меня с собой в море. Я и прежде, бывало, сопровождал его, когда он ездил по торговым делам в соседние города, но то было совсем не то, совсем не то…

Помню, завидев издали высокую мачту стоящего у пристани корабля, я соскочил с повозки и бросился вниз по дороге, вопя от восторга…

И вот уже берег – не более чем воспоминание, почти стершееся из памяти, странное видение, едва заметной полоской маячащее где-то на горизонте. Все мое существо находится во власти бескрайней синей зыби, качающей наш корабль, во власти запахов смолы и водорослей, во власти чаячьих криков и злого солнца, неумолимо сверлящего макушку.

Наше плаванье еще не успело как следует начаться, а я уже перезнакомился со всеми матросами, с коком и с капитаном – рыжебородым гигантом, чью тунику можно было гнуть подобно жести, так она была пропитана солью. Я облазил корабль от мачты до кормы, успел «погрести» чуть ли не каждым веслом (каждое было толще моей ноги, поэтому я именно «греб», а не греб), изучил сложенные на палубе многочисленные тюки с товарами и даже постучал в барабан, на котором дежурный задавал ритм гребцам. Потом, переполненный впечатлениями, я улегся на носу и принялся мечтать о будущем, в котором отныне видел себя исключительно моряком.

Боги наградили меня острым зрением, наверное именно поэтому первым тот корабль заметил я, а не впередсмотрящий. Вначале то была просто черная точка, в некий момент отделившаяся от зеленовато-синей полоски далекого берега.

– Смотрите, корабль! – пискнул я, но голос сорвался от волнения, и меня никто не услышал. А может, бравым морякам и дела не было до того, что чирикает желторотый птенец.

Залюбовавшись, я не сразу обратил внимание на суматоху, поднявшуюся за спиной. Из мира грез меня вырвал отец: встряхнув что есть силы, он велел мне убираться под навес, установленный ближе к корме.

– Да что случилось?! – в досаде завопил я.

– Ты что, не видишь?! – Отец ткнул пальцем в корабль, который давно уже перестал быть темной точкой и обрел форму и цвет, став похожим на пучеглазую хищную рыбу, вооруженную длинным острым носом. – Пираты!

Кормчий с помощником навалились на руль, разворачивая судно, гребцы по правому борту подняли весла, те же, кто сидел слева, наоборот налегли, помогая маневру. Едва корабль встал на новый курс, барабан разразился неистовой дробью, от которой сердце едва не выпрыгивало из груди. Надрывно заскрипели уключины, весла, разом вспенив воду, замелькали над волнами подобно крыльям вспугнутой бабочки… А я бросился помогать отцу и капитану: они готовили корабельный алтарь, чтобы принести искупительные жертвы богам.

Не помогли ни жертвы, ни усилия гребцов. Пиратский корабль догнал нас так же легко, как охотничий пес догоняет брюхатую кабаниху. Возникшая было крошечная надежда на то, что мы сможем спасти свои жизни и имущество в бою, очень быстро угасла: капитан выбил оружие у двух матросов, схватившихся за ножи. И он был, наверное, прав, ибо пираты превосходили нас и числом и вооружением.

Нас не убили лишь потому, что имя моего отца было известно всему побережью; пираты прекрасно понимали, какой выкуп можно взять за такого человека.

Так начались наши мытарства. Долгое унылое плаванье на чужом корабле, высадка на берег тайком, под покровом ночи… Нас связали одной длинной веревкой за шею, руки скрутили за спиной, и вот уж мы бредем вдоль кромки воды, и зловонные факелы кровавым светом освещают наш скорбный путь. Вскоре, понукаемые пиратами, мы отвернули от моря и оказались на узкой тропе; она петляла меж прибрежных холмов, постепенно поднимаясь все выше.

Отец шел в трех шагах впереди меня, и когда никого из разбойников не было рядом, нам удавалось перешептываться.

– Послушай, Мильк, – сказал он мне, когда ночь перевалила за середину. – Мы должны бежать.

– Но мы даже не знаем, где мы, – возразил я. – И разве нас не освободят за выкуп?

– Я узнаю эти места, – ответил отец. – Мы приближаемся к Тифену, а это значит, что нас не отпустят даже за выкуп: у меня слишком большие разногласия с тифенянами. В лучшем случае, получив мои деньги, они продадут нас каким-нибудь варварам.

Помолчав, он продолжал:

– Когда пираты разрешат остановиться, чтоб передохнуть, сядь ко мне спиной, у меня в сандалии спрятано небольшое лезвие, как раз для таких случаев…

И вот он, долгожданный выкрик: «Привал!» Отец постарался отодвинуться подальше от разбойников с факелами – насколько позволяла веревка. Я примостился у него в ногах и, опустив руки, принялся отчаянно ощупывать сандалию, которую он подставил мне. Минута – и вот в моих пальцах что-то узкое и длинное, и невероятно острое! Я едва сдержался, чтобы не завопить от восторга, так опьянило меня предчувствие скорой свободы!

– Перережь веревки на руках, – прошептал отец. – Только незаметно, и…

– Поднимайтесь все! – прервал его крик атамана. – Пошли!

Стон, вырвавшийся из нескольких десятков глоток, ознаменовал начало нового перехода. Качаясь от неимоверной усталости, потянулась по тропе живая цепь из людей, навязанных на веревку, будто рыбы, вывешенные на просушку удачливым рыбаком. Впереди шли разбойники, освещавшие нам путь факелами, отблески которых были куда страшней отблесков пламени, кое, как рассказывают, неугасимо пылает у входа в царство мертвых.

Через некоторое время, забыв короткие минуты отдыха, наша скорбная процессия втянулась в дорогу, и ни разбойники, ни рабы не замечали уже ничего, кроме стелющейся под ноги каменистой тропы.

О, боги, сколь труден был для меня этот путь! Спасительное лезвие жгло руки раскаленным углем, а мысли о скорой свободе, об опасностях, поджидающих впереди, заставляли сердце колотиться так громко, что, казалось, ему вторило раскатистое эхо в окрестных холмах! Но ужаснее всего были не эти мучительные переживания, а страх потерять наше единственное средство к спасению! О, как мало́, как ничтожно мало́ было лезвие, что дал мне отец! Сколько раз я готов был закричать оттого, что мне казалось, будто я его уронил, что оно проскользнуло между пальцами и теперь лежит в пыли под ногами у идущих сзади. Сколько раз, когда мимо проходил кто-нибудь из разбойников, я непроизвольно сжимал кулак, ощущая, как острое железо терзает мою плоть. И сколько раз я мысленно обращался к отцу с мольбой подать знак, разрешить разрезать проклятые веревки, и сколько раз проклинал его за то, что он медлит.

Тропа повернула, снова поползла вверх. Впереди, на фоне звездного неба, показались силуэты деревьев.

– Начинай, – шепнул, обернувшись ко мне, отец. – Освободи руки, ослабь веревку на шее, чтобы быстро выскользнуть, когда будет нужно, потом передай лезвие мне. Делай быстро, роща невелика, и она – единственное наше спасение.

Дрожа от возбуждения, я принялся за дело. Веревка на руках поддалась относительно легко, труднее было ухитриться как-то удержать ее на запястьях, чтобы стражникам казалось, будто я еще связан. Гораздо труднее оказалось справиться с веревкой, перехватывавшей шею. Она была вчетверо толще и сплетена из каких-то особо прочных волокон, так что мое лезвие, соприкасаясь с ней, вдруг теряло всю свою остроту, становясь почти бесполезным. Мало того, вдоль цепи, проверяя, все ли в порядке, то и дело сновали пираты, и мне приходилось бросать работу всякий раз, когда кто-нибудь из них оказывался рядом. Я опускал глаза и втягивал голову в плечи, когда они приближались, и молил богов не о свободе даже, а о том, чтобы никто из разбойников не заметил надрез на веревке.

Роща приближалась, до ближайших деревьев оставалось не больше двух дюжин шагов, свет факелов уже плясал на нижних ветвях, вызывая к жизни причудливые и страшные тени… В эту минуту прозвучал приказ остановиться. Почти все разбойники, сгрудившись впереди, принялись что-то оживленно обсуждать. Двое или трое остались за нашими спинами, их местоположение можно было определить по огням воткнутых в землю факелов.

– Живей, – прошептал отец, но меня не нужно было подгонять. Изо всех сил я принялся пилить проклятую веревку, изо всех своих невеликих сил.

– Живей, живей, не копайся, еще немного…

Мир исчез для меня, исчезли пираты и их пленники, исчезла роща, исчез даже отец… Осталось только лезвие в окровавленных пальцах и толстый прочный канат, который я пилил и пилил, волоконце за волоконцем приближаясь к свободе… Еще, еще, еще…

– Он перерезал веревку!!! – вдруг взорвалось в голове. – Хватайте! Нож! Нож отнимите у него!

Страшной силы удар сбил меня с ног. Вокруг была тьма, и что-то сотканное из мрака навалилось на меня, прижимая к земле. Я дернулся, заорал, ударил кулаком… Ругнувшись на чужом языке, пират обрушил на меня еще один удар…

– Скрути руки! Не давай двигаться! Тащи! Тащи его сюда! Скорей!

– Хвала двенадцати, что закончился подъем. Дюжиной шагов раньше, и…

– Свет!!! Там впереди свет!

– Вперед! Вперед! Вперед!

Чьи-то руки подхватили меня, поволокли куда-то, как мешок с репой. Потом был свет, яркий, ослепительно белый, нестерпимый! Я зажмурился, взвыв от боли. Хлесткий удар по щеке оборвал мой крик, на голову обрушился поток ледяной воды…

– Мильк. Мильк! Мильк, вороны тебя раздери, очнись во имя богов!

Это был голос Гиеагра. Вздрогнув всем телом, я распахнул глаза. Пятеро моих попутчиков склонились надо мной. Четыре с половиной пары глаз уставились на меня. В глазах Гиеагра читалась озабоченность, спрятанная за насмешкой; в прищуре Бурдюка угадывалось сочувствие; Эписанф смотрел с радостным удивлением (чувства такого сорта можно прочесть на лице всякого алхимика или мага, чей очередной опасный опыт обошелся всего лишь двумя выбитыми зубами, смертью раба и пожаром в лаборатории); единственное же око Глаза таращилось на меня с любопытством, как на двуглавого мыша.

– Кто бы мог подумать, что нашему книжнику Мильку достанется самый жуткий морок, – изрек наконец Глаз. – Спасибо, хоть не обмочился.

– С возвращением из царства снов, юноша, – произнес Эписанф. – Как ты ни упирался, мы все-таки выбрались. И добро пожаловать на перевал.

 

Глава 2

Иногда, мысленно возвращаясь в те дни, я пытаюсь представить себе, какие мороки насылали безумные призраки на моих спутников, принуждая таких разных людей к одному действию: перерезать связывающую нас веревку. Но этого я не узнаю никогда.

Впрочем, Мильк-то про свой морок мне рассказал еще тогда.

Да, бывали в моей жизни денечки и полегче – в каждой дюжине я их насчитаю примерно двенадцать.

Отправляясь в Проклятые Земли, я, само собой, не рассчитывал на легкую прогулку и, как мне казалось, к опасностям был готов. Только опасности мне рисовались такие, от которых можно отбиться мечом или кинжалом. Дикие звери, дикие люди… Ну пусть чудища, о каких детям на ночь страшные сказки рассказывают. Никак я не ожидал, что мне душу будут в узлы завязывать. Меня ведь те призраки, которых Эписанф готов древними богами величать, едва не заставили самого себя в пропасть скинуть. И чудо еще, что мы все вшестером это испытание выдержали. А чудо – это есть благословение богов, меня так еще Мирдгран Хромой учил. Эта мысль меня приободрила слегка, но ненадолго, скоро опять мелкая дрожь бить начала.

Остальным, по всему видать, не легче моего пришлось. Глаз был белее молока, и уголок его рта постоянно нервно подергивался. Спасибо он мне так и не сказал, а ведь это я его из морока выдернул в самый последний момент, он уже начал пилить веревку одним из метательных ножей. Хвала Скорпиону, что ножи эти, во-первых, для резания не предназначены, заточены только у острия, а во-вторых, сделаны из совсем дрянной мягкой бронзы. Ну я ему тот его пинок у стен Хроквера припомнил и должок вернул со всем своим удовольствием. Так он секунду-другую на нож свой смотрел ошалело, а потом отбросил, словно ядовитую змею. Я еще подумал тогда, дескать, вон как его морок-то зацепил…

И думал так до тех пор, пока нам Милька впятером держать не пришлось. Сила в этом щуплом пареньке откуда-то взялась прямо нечеловеческая, даже у Гиеагра жилы на шее вздувались, когда он нож у него отбирал. Сейчас, выйдя из злополучной башни, Мильк ноги передвигал словно во сне. Наверное, добрая часть его души все еще находилась во власти коварного морока.

Эписанф шел, почти не разбирая дороги, и несколько раз уже натыкался то на меня, то на Гиеагра, хотя полная луна щедро поливала своим светом горное плато, на котором мы оказались. Каждый раз после этого философ невразумительно просил прощения и обхватывал руками голову.

Гиеагр проявлял свою слабость не так явственно, лишь время от времени резко дергая могучими плечами, словно отгоняя назойливую муху.

И только по Лаите ничего нельзя было сказать. Она снова превратилась в немую фигуру под черными одеяниями и если даже бледнела или, скажем, краснела, то под непроницаемыми тряпками заметить это было невозможно. Едва мы покинули башню, она молча перевязала мне свежую рану, и руки у нее не дрожали.

Так мы шли до тех пор, пока плато не закончилось довольно крутым обрывом, уходящим вниз дальше, нежели позволял увидеть лунный свет.

Обсуждать особо было нечего – преодолевать такой спуск во тьме равносильно самоубийству. Так что мы не выбирали место ночлега – место выбрало нас, ибо вернуться назад в башню никто из нас не согласился бы за все сокровища мира. Впрочем, жаловаться особо не приходилось, ровной и сухой земли было достаточно, чтобы расположить на ночлег целую роту стражников, а не то что нашу скромную компанию. Жаль, конечно, что никто не догадался покрыть эту твердую, каменистую почву слоем густой травы, но мне лично приходилось ночевать в местечках и похуже. Тем более ветер, бушевавший по ту сторону башни, либо полностью стих, либо сюда не проникал.

После вялого и непродолжительного спора решили разбиться на пары и дежурить по половине ночи. Мне с Мильком выпало охранять сон компании первыми, Глазу с Гиеагром – вторыми. Уважая почтенный возраст Эписанфа, в караул его брать не стали, да и выглядел он, пожалуй, похуже Милька. Лаиту, само собой, за полноценного участника похода никто не считал.

Такое разделение по парам не было случайным. Хотя никто вслух не проронил ни слова, варвары не могли доверить свой ночной покой нам с Глазом. Мысль о том, что желторотому Мильку выпало присматривать за мной, меня изрядно позабавила, хотя вида я и не подал; задайся я такой целью, сегодня же отправил бы всю компанию в Тень Зодиака. Начиная с самого Милька. Но время для этого еще не пришло.

Один за другим наши спутники отходили ко сну. Лаита спящая немногим отличалась от Лаиты бодрствующей; Эписанф, поворочавшись несколько минут, вскоре жалобно постанывал во сне. Гиеагр растянулся во весь свой огромный рост на спине, подложил руку под голову и время от времени коротко и тревожно всхрапывал. Глаз спал совершенно бесшумно и в своем безмолвии живо напомнил мне недавнюю картину… Я поежился. Странно все это. Приходилось ведь мне видеть раненых, приходилось и мертвых. И в тот момент у меня даже сомнений не оставалось, что друг мой уже предстал пред ликом двенадцати Теней. А по прошествии совсем пустяшного времени он уже бодро шагал вместе с нами, а через пару дней и в беге не уступал никому из нас.

Можно, конечно, и это окрестить чудом и на том успокоиться, только я не привык к таким простым объяснениям. Бывает, и у чуда свои причины имеются, вот только не вижу я их, никак не вижу. Значит, пошире надо глаза открывать.

Неудачно повернувшись, я задел рану на руке и приглушенно зашипел. Мильк, до того либо погруженный в свои мысли, либо еще блуждающий по закоулкам недавнего морока, повернулся в мою сторону.

– Болит? – с наивным сочувствием поинтересовался он.

Я только усмехнулся:

– Сначала милая беседа с тельцами в Джибее, потом подъем в гору, теперь эта башня… Знаешь, парень, если я найду у себя что-то, что не болит, я поделюсь с тобой этой радостью.

Мильк неловко улыбнулся и снова посмотрел на свежую повязку, набухшую от крови.

– Кто это тебя так? Призраки?

Морщась, я переменил положение, чтобы не беспокоить руку.

– Гиеагр напрасно хвалит твою ученость, видно, ты не был слишком уж усердным учеником. Разве тебе не объясняли, что призраки бесплотны? Они живут в Оборотной стороне мира – между миром живых и Тенью Зодиака – и наш мир для них так же недоступен, как Оборотная сторона – для нас с тобой. Призраки ничего не могут сделать с твоим телом, но подобно тому, как колдун погружает свою душу в обиталище демонов, самые сильные призраки способны заглянуть в души смертных.

– Бурдюк! – В голосе Милька явственно звучало удивление.

– Что?

– Разве я просил тебя восполнить пробелы в моем образовании?

– Насколько я понял, именно так, – кивнул я. – Раз уж ты спросил…

– Я всего-навсего спросил, кто порезал тебе руку. Про призраков рассказывают и в наших краях, да только сказки все это.

Подумав немного, я пожал плечами.

– Честно говоря, я тоже не воспринимал их слишком серьезно. Я даже не задумывался, верю я в призраков или нет. Для меня их не существовало по той простой причине, что я никогда не имел несчастья с ними сталкиваться. И, знаешь, я бы с удовольствием обошелся без этого нового опыта.

Какое-то время длилось молчание, причем Мильк как-то странно смотрел на меня, а я никак не мог понять, чем вызван этот взгляд. Наконец он заговорил:

– Скажи, Бурдюк, тебе никогда не говорили, что с тобой трудно разговаривать?

Такой поворот в нашей беседе меня несколько озадачил.

– Как же. Глаз говорит мне об этом по три раза на день. Все потому, что я употребляю слова, слишком длинные, чтобы уместиться в его голове.

– Моя голова способна вместить слова любых размеров, – хмыкнул Мильк. – Но в ответ на простой вопрос ты говоришь о чем угодно, кроме сути. Если когда-либо палачам придется выпытывать у тебя что-нибудь, я им не завидую. Ты не выдашь тайну не из-за несокрушимой силы духа, а оттого, что не сможешь сосредоточиться на вопросе.

Пару секунд я переваривал услышанное, а потом рассмеялся – негромко, чтобы не разбудить спящих. Ехидный язык парнишки не вызывал у меня раздражения, сам не знаю почему.

– Я сам нанес себе эту рану, Мильк, – коротко ответил я.

Мильк, очевидно, ждал продолжения, но я и не думал ничего больше говорить.

– Сам? – не выдержал он. – Но зачем?

– Разве тебе не требовался всего-навсего простой ответ на простой вопрос, а? Пространные рассуждения утомляют твой рассудок. – Решив, что моя маленькая месть состоялась, я все же пояснил: – Точно затем же, зачем Гиеагр хотел врезать тебе по голове, когда ты никак не мог очухаться от морока. Я удержал его, иначе, пожалуй, в башне стало бы одним призраком больше. Сомневаюсь, что этот дуболом способен соизмерять свою силу.

– Ты порезал себя, чтобы не поддаваться мороку? – уточнил Мильк.

– Ну да. А до этого привел в чувство Глаза, с пустым взглядом пилящего свою веревку. Когда морок начал скручивать меня, я примерно понимал, что происходит. Всеми силами старался сосредоточиться на настоящем мире, но потом понял, что этих сил не хватает. Я уже не видел ни Гиеагра перед собой, ни Глаза рядом. Вот тогда меня и осенило – как молнией. Кинжалом, который уже был в моей ладони, я полоснул себя по руке. Конечно, не хотел резать так глубоко, но уж не до расчетов было. Зато помогло – будь здоров, хвала Скорпиону. Мой кинжал не чета ножику Глаза, хватило бы одного движения, чтобы рассечь веревку.

Мильк задумчиво посмотрел на меня.

– Значит, и вы с Глазом пытались резать веревку.

– Готов биться об заклад, каждого из нас призраки понуждали к этому. Но тебя они зацепили как рыбу на крючок. Стоило немалых трудов привести тебя в чувство. Расскажешь, что видел?

Поколебавшись немного, парень начал рассказывать. Говорил он сбивчиво, без своего обычного красноречия. Видно, что морок чем-то сильно задел его, хотя на меня он особого впечатления не произвел. Почти детская история про пиратов и освобождение из плена. Пришлось напомнить себе, что я все-таки видел в этой жизни намного больше этого паренька.

– Тяжело, – счел я тем не менее нужным посочувствовать. – Забавно, что ты тоже спасал отца.

Этим нехитрым приемом я спровоцировал следующий вопрос. Зачем я это сделал, известно только бессмертным богам. Меня тянуло поговорить, а на роль слушателя Мильк годился не хуже любого другого.

– Тоже? – ухватился Мильк. – И ты в своем мороке освобождал отца из плена?

– Нет, – грустно улыбнулся я. – У меня другая история. – Дождавшись жадного вопросительного взгляда, я продолжил: – Почти две дюжины лет назад моего отца обвинили в измене. Это самое страшное обвинение, какое только можно представить, и людям не дано решать, справедливо ли оно. Суд вершат боги.

– Боги? Как? – не удержался Мильк от ненужного вопроса.

– В измене обвиняют редко, не чаще одного-двух раз в дюжину лет, – продолжал я, словно не слышал вопроса. – И на площади перед главным храмом города собираются все, кто может ходить и способен видеть. Места не хватает, и люди сидят друг у друга на плечах. Но я был в первом ряду – так полагается. Ноги отца заковали в колодки, а к шее привязали веревку, намотанную на барабан. Веревка не очень толстая, и если боги видят, что человек невиновен, она порвется, когда палач станет медленно барабан вращать.

Я замолчал и молчал довольно долго, но Мильк не решался вставить хоть слово.

– Я был уверен… я верил в невиновность отца до последнего мгновения. Я все смотрел и смотрел на эту проклятую веревку, натянувшуюся как тетива лука. Я не видел ничего, кроме веревки, я почти не видел даже лица своего отца. К счастью, наверное.

Непроизвольно я поискал глазами взгляд Милька, но не нашел его – парнишка опустил голову к земле, словно чувствуя за собой какую-то вину.

– Веревка почти лопнула, – продолжил я. – Почти… Я слышал, как трещали волокна. Меня потом целый год преследовал во сне этот тихий треск, дарящий надежду, которой так и не суждено было сбыться. Мне немало лет, Мильк, я всякого насмотрелся за свою жизнь, но клянусь, худшего кошмара у меня с тех пор не было. Тишина, темнота – и только треск. Снова тишина – долго, целую вечность – и треск… Я просыпался от собственного крика.

Теперь и я вперил глаза в землю, будто бы желая понять, что же так заинтересовало там Милька. Луна спряталась за редким облаком, и я с трудом различал контуры собственной руки. Поэтому не видел, как дрожали мои пальцы.

– Иногда мне кажется, что боги сами сомневались в вине моего отца, оттого веревка уцелела едва-едва. Хотя я понимаю, что так думать – кощунство. А в моем мороке все происходило точь-в-точь как в тот день, до самой мелкой подробности, до длинного пореза на черепе палача – от небрежного бритья. Только в тот миг, когда веревка готова была затрещать, в моих руках вдруг оказался кинжал. Представляешь, Мильк, этот самый кинжал. До веревки – рукой подать. Буквально рукой подать…

Какое-то время спустя я встряхнулся и поймал себя на том, что повторяю «рукой подать» в четвертый или в пятый раз. Резким движением я сел, оставив без должного внимания стрельнувшую болью руку, и тихонько засмеялся.

– Дурацкий морок. Заметь, Мильк, нас обоих призраки окунули с головой в детство. Там проще найти в человеке слабину. Но обгадь меня Телец, хотел бы я узнать, на чем зацепили Гиеагра. Наш великий герой кажется мне человеком, начисто лишенным слабостей.

Мильк – он все еще избегал смотреть мне в глаза – принужденно засмеялся в ответ.

– Ты не прав, Бурдюк. Если бы все обстояло подобным образом, я бы сейчас нежился в своей постели – если, конечно, какая-нибудь прелестница не изменила бы моих планов. А Гиеагр… Гиеагр, пожалуй, все равно совершал бы свои подвиги, но в более обжитых местах.

– Что ты имеешь в виду? – осторожно поинтересовался я, так как разговор повернул в нужное мне русло.

– Только то, что любовь – это, безусловно, слабость для любого героя, а именно любовь повела Гиеагра в этот безумный поход.

– Ты хочешь, чтобы я принял эту дикую историю про Фаэниру за чистую монету? – усмехнулся я.

– Я ничего не хочу, – ощетинился Мильк, быстро приходя в себя. – Ты можешь верить или не верить во все, что тебе заблагорассудится. Только вся эта дикая, как ты говоришь, история происходила у меня на глазах с самого начала.

– Не кипятись, – успокаивающе сказал я. – У меня в мыслях нет объявлять тебя лжецом. Я верю, что Фаэнира погибла, и верю, что она теперь является Гиеагру… да и тебе, как я понял. Но хоть убей не пойму, за какими такими бесами ей направлять вас в Проклятые Земли.

– Сначала я тоже никак не мог взять в толк, – признался Мильк. – И только после разговора с Эписанфом все встало на свои места.

– И что же это за места? – спросил я, стараясь своим язвительным тоном подзадорить парня.

Возможно, мой план сработал, а быть может, Мильк просто не видел причины не быть со мной откровенным. Так или иначе, рассказывал он вполне охотно.

– После смерти Фаэниры Гиеагр принес щедрую жертву богам и испросил совета у оракула. Чаще всего жрецы доносят слова богов в таком туманном виде, что без помощи толкователей не обойтись… да и эта помощь порой бывает весьма сомнительной. Но в тот раз боги высказались достаточно ясно. Они повелели Гиеагру постичь каждого из детей звезд, и не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, о чем идет речь. Так мы оказались в Землях Зодиака.

Я задумчиво кивнул, скорее своим собственным мыслям, нежели собеседнику. Это пророчество многое объясняло. А ведь до того все подвиги – или безумства – Гиеагра в Землях Зодиака выглядели в моих глазах в высшей степени нелогично. Между тем Мирдгран говорил на своих занятиях, что люди практически никогда не поступают вопреки логике. И если ты логики не видишь, это вовсе не значит, что ее нет, – просто ты слишком мало знаешь.

Ох, что-то часто я стал вспоминать мудрые слова своего учителя. Видать, своей мудрости-то не хватает…

Тут мне пришлось сосредоточиться на словах Милька, чтобы не пропустить самое главное.

– Мы с Гиеагром очень скоро убедились, что поняли пророчество правильно, хотя и без того сомнений было немного. После каждого совершенного подвига Фаэнира являлась нам, причем с каждым разом все более напоминая создание из плоти, а не бестелесный призрак. Ты не можешь себе представить, с каким вожделением стремился Гиеагр завершить эту эпопею, с каким неистовством бросался он на новый подвиг…

Последний, двенадцатый, казался мне попросту невозможным. Да что я говорю, он и был невозможен, все едино, для человека или для демона… Однако герой совершил и его. Фаэнира предстала перед ним, но, увы, она все еще не принадлежит миру живых. Фаэнира указала Гиеагру путь на север, и ты глубоко заблуждаешься, Бурдюк, если думаешь, будто что-то сможет его остановить. Он либо дойдет до цели, либо сгинет на пути к ней. Но после всего, что я успел увидеть, я не уверен, что и смерть будет непреодолимым препятствием для этого героя.

Гиеагр просто пошел туда, куда ему указала его возлюбленная. Причины его не слишком заботили. Я – другое дело, я ломал себе голову над этой загадкой до тех пор, пока не узнал про тринадцатого бога и племя змееносцев. Воля богов должна быть выполнена до конца!

Умеет Мильк говорить, я невольно заслушался. Можно не сомневаться, что летопись, которую он ведет несмотря на все тяготы пути, займет достойное место в библиотеке его родного города. Если, конечно, не останется навеки в этих жутких местах. И хотя, понятное дело, посвящен сей труд описанию подвигов Гиеагра, ведь и про меня там наверняка найдется пара слов. Приятно, что бы он там про меня ни написал. Если Скорпион позволит мне остаться в живых, надо будет сохранить рукопись. Вне зависимости от того, будет ли жив ее автор.

– Скажи, Мильк, а у тебя есть мечта? – спросил неожиданно я.

– Чего? – На такой вопрос Мильк дал самый распространенный, наверное, ответ в мире.

– Мечта. Не такая, чтоб сейчас оказаться в теплой постели с красивой девушкой, а… мечта. Сокровенное желание, понимаешь?

Мильк какое-то время молча смотрел на меня, словно прикидывая, не издеваюсь ли я над ним, не ищу ли повода посмеяться. Наконец, закончив свою разведку на моем лице, пожал плечами.

– Мечта – это все равно, что подножие радуги. Мы можем сколько угодно стремиться к нему, но достичь цели нам все равно не суждено.

Я почувствовал необходимость размять ноги и встал. Мильк последние несколько минут изо всех сил боролся со сном.

– Поспи, Мильк, я покараулю, – предложил я. Без всякой задней мысли, парню немало досталось сегодня. – Перед сменой я тебя разбужу, никто ничего не узнает.

Мильк внимательно посмотрел на меня. Подозрительность, призвав себе в союзники гордость и чувство долга, боролась в нем с усталостью – и безнадежно проиграла. Смущенно улыбнувшись, он поудобней растянулся на земле. Буквально через пару минут я получил подтверждение, что мое предложение принято. Довольно громкое подтверждение.

– Демоны тебя раздери, парень, – проворчал я. – Если бы я знал, что ты так храпишь, оставил бы свое сочувствие при себе.

Глаз тормошил меня, тряся за плечо. Разумеется, за то, что болело сильнее. Мне даже не надо было размыкать веки, чтобы понять, что будит меня именно мой лучший друг. Кто же еще может быть таким мерзавцем?

Однако чтобы рассеять последние сомнения, Глаз подал свой отвратительный голос:

– Вставай, Бурдюк! Вставай, придурок, если не хочешь сдохнуть даже раньше, чем ты того заслуживаешь!

Воспитание не позволяет мне оставить без удовлетворения наполненные такой страстью воззвания. Я открыл глаза… и тут же снова зажмурился. Нет, меня напугала не физиономия моего друга, хотя это совсем не то зрелище, которое я бы рекомендовал наблюдать по утрам людям со слабыми нервами. Глаз был зол (они с Гиеагром явно не вели столь же легкую беседу, что мы с Мильком), и это отнюдь не добавляло ему привлекательности. Но я это отметил мельком.

Потому что за его невыспавшейся рожей, высоко в небе парило нечто, что должно было быть птицей… И, по всей видимости, являлось птицей – одной из тех, о которых говорил Эписанф. Но глаза отказывались в это верить, потому что им никогда не приходилось лицезреть птицу такой величины.

Само собой, высота затрудняла точное определение размера, но в том, что размах крыльев составлял не менее тридцати локтей, я мог биться об заклад. Своими очертаниями птица напоминала орла, но самый внушительный из виденных мною орлов казался бы рядом с ней жалким воробьем. Оставалось только надеяться, что эта громадина не обладала орлиной зоркостью. По крайней мере, пока она нас не заметила и продолжала свой неторопливый царственный полет в небесной выси.

Сначала я только обрадовался этому обстоятельству, затем к радости примешалось недоумение. Конечно, мы не слишком-то выделялись на фоне земли, ведь после наших приключений даже одежды Гиеагра и Милька – некогда белые – приобрели довольно равномерный оттенок грязи. Но тем не менее не увидеть шестерых человек при свете восходящего солнца мог только слепой, а уверенный полет птицы никак не наводил на мысли о слепоте.

– Не шевелитесь! – прошипел Эписанф, словно в ответ на мои сомнения. – Эти птицы не обращают внимания на неподвижные предметы. При всей своей свирепости они довольно бестолковы.

– Это ты вычитал в тех свитках? – осведомился я, стараясь даже дышать как можно незаметнее. – Было бы удивительно любезно с твоей стороны рассказать нам об этом чуточку раньше.

– Зачем возвращаться к пройденному, Бурдюк? – Эписанф пожал плечами. – Ты ведь знаешь, почему я этого не сделал. Это одна из гарантий моей безопасности.

Мне очень захотелось пошевелиться. Ровно настолько, чтобы как следует врезать по этой бестолковой ученой морде.

– Если ты помнишь, у тебя теперь есть другая гарантия – благодаря одному мерзкому колдуну. Если бы я сам не привел тебя к нему, мог бы заподозрить, что вы в сговоре.

– Тарантул мне не менее омерзителен, нежели тебе, Бурдюк. Но могу напомнить, что Глаз, к примеру, не скован никакими колдовскими узами.

Глаз, застывший надо мной в довольно неудобной позе, скривился в гримасе отвращения.

– С каким удовольствием я бы выпустил кишки этому варвару!

– Заткнитесь все! – Гиеагр вмешался в разговор громовым шепотом. – Или клянусь подземными богами, пожалеете о своей болтливости раньше, чем до вас доберутся птицы.

– Слишком многословно для предложения заткнуться, ты не находишь, герой? – усмехнулся я. – А тебе, Эписанф, могу только сказать, что однажды ты можешь опоздать с очередным предупреждением. В таком случае я убью тебя, невзирая на последствия. Считай это моей клятвой.

Гиеагр хотел было что-то сказать, но передумал. Либо решил отложить выяснение отношений до более благоприятного момента, либо тоже был не в восторге от скрытности Эписанфа.

Тем временем птица скрылась вдали, и все мы смогли немного расслабиться. Я подошел к обрыву и посмотрел вниз. Склон был весьма крут, но не выглядел таким уж непроходимым, если бы не одно обстоятельство. То и дело нам придется надолго застывать в неподвижности, а удобных мест для такой игры было до обидного мало.

Довольно далеко внизу виднелась темная полоса леса в туманной дымке. Не знаю, что за опасности поджидали нас там, но сейчас этот лес выглядел манящей и долгожданной наградой за тяжелый спуск.

Что ж, надо всегда смело двигаться вперед… если идти назад еще страшнее.

– Кто-нибудь скажет мне, чего мы ждем? – прорычал я. – Очередной птицы?

Летопись Милька

Говорят, когда богам скучно, они развлекают себя одной игрой. Берут какого-нибудь бедолагу и поочередно то окрыляют надеждой, даря самые радужные предзнаменования и даже позволяя каким-то из них сбыться, то ввергают в пучину черного отчаяния, отнимая то, что сами же дали, оставляя несчастного один на один с его жалкой ничтожной жизнью. Игра ведется на спор, выигрывает тот, кто точнее других угадает, на котором по счету переломе испытуемый или свихнется, или наложит на себя руки.

Думается мне, именно такую игру затеяли с нами бессмертные в тех проклятых горах.

Какое-то время нам везло. Птицы, привлеченные чем-то, отвернули на восток и стали стремительно удаляться. Не знаю почему, но мне казалось, что ищут они именно нас, просто по какой-то причине решили расширить круг поиска. Едва огромные крылатые силуэты отдалились, сделавшись почти неразличимыми на фоне сияющих небес и карабкающегося по ним солнца, мы решились продолжить спуск.

Какое-то время склон оставался покатым, изобилующим трещинами и выбоинами, за которые легко было цепляться. Воздавая хвалу богам, мы за короткое время преодолели несколько стадий, и с каждым шагом настроение наше становилось все радужней. Надежда, эта зыбкая опора слабых духом, размягчила наши сердца ожиданием скорого спасения. Но спасение ли замыслили для нас боги?!

Мы двигались таким порядком: первый – Гиеагр, за ним – Бурдюк, потом – Эписанф и Лаита. Замыкали цепочку мы с Глазом. Солнце поднималось все выше, становилось жарко, нагретый воздух стекал по камням потоками расплавленного серебра. В этом обморочном мареве силуэт моего друга вытягивался и изгибался, будто отражение в кривом зеркале, и я порой не мог сказать, вижу ли я самого героя, или это видение, навеянное солнцем и горными духами.

В некий миг Гиеагр вдруг отчаянно замахал руками, будто силился сохранить равновесие. До меня донесся вскрик. Молниеносным движением Бурдюк схватил его за край одежды. Рывок – и опасность для героя миновала. Оба замерли, с опаской заглядывая вниз.

Через минуту к ним присоединились Эписанф и Лаита, а еще через несколько мгновений – и мы с Глазом.

Сказать, что склон внизу был голым – значит не сказать ничего. О нет, он был не просто голым… пожалуй, я лишь чуть-чуть сгущу краски, сказав, что если бы кто-то захотел в целом свете найти самую ровную, самую идеально гладкую поверхность, то круча, по которой нам предстояло теперь спускаться, уступила бы разве что горе, сделанной из стекла! И так на протяжении стадия или двух! И совсем уж далеко внизу, как обещание приза для выживших, расплескался зеленый океан леса.

– Почти добрались, – проговорил Эписанф.

Вопреки моим опасениям, они с Лаитой выглядели не такими уж вымотанными. Я даже сказал бы, что они были бодры и полны сил – вот уж чего никак не ожидал от старика и слабой женщины после стольких испытаний.

Глаз ругнулся.

– Плохо дело, – зачерпнув пригоршню щебня, он бросил ее в пропасть. – Здесь не спуститься. Надо искать обход. Что с той стороны?

Он завертел головой, оглядывая склон.

– Все то же, – ответил Бурдюк.

– А там?..

– Дружище, – невесело хмыкнул Бурдюк, – поверь двум моим глазам, если не доверяешь своему: и там, и вон там, и даже там так же скверно, как здесь. Весь этот склон глаже, чем череп палача, если тебя вдохновит такое сравнение. Мы могли бы потратить время на поиски обхода, если б не твари, что кружат в небе. Поэтому смотри вниз, здесь наша дорога.

– Какой длины у нас веревка? – спросил Эписанф. Голос его стал вдруг хриплым.

– Та, которой мы обвязались в башне, – с четверть стадия, – ответил я. – Есть еще несколько мотков, может быть, стадий наберется.

– Мы свяжем их, – сказал философ, – привяжем к камню покрепче и сможем спуститься на стадий. Веревка прочная, Мильк ножом не смог перерезать, должна выдержать.

– Сдурел, Непосвященный, – заворчал было Глаз, но Эписанф остановил его нетерпеливым жестом:

– Есть предложение лучше – говори, нет – молчи.

– Ну спустимся мы на стадий, – не унимался Глаз, – а дальше что?

– Окажемся на стадий ближе к цели, – подал голос Гиеагр. – А дальше – посмотрим.

Не знаю, сколько времени прошло. Веревка давно закончилась, ее конец, с привязанным к нему камнем, пропал из вида. Распластавшись, прижавшись всем телом, нащупывая пальцами самые ничтожные, самые тоненькие трещинки, за которые и пауку лапками не зацепиться, мы… нет, не спускались, мы сползали вниз подобно улиткам. И как улитки отмечают свой путь блестящей слизью, мы покрывали свой потоками пота и сочащейся из ссадин кровью.

Птицы все кружили к востоку от нас, то превращаясь в едва заметные точки в раскаленной синеве, то приближаясь настолько, что тени их едва не закрывали солнце. Пока они не замечали нас. Если это не боги, предавшиеся жестокой игре, отводили им глаза, тогда, возможно, нас спасало распалившееся дневное солнце. Оно ярилось уже в полную силу, заливая все вокруг нестерпимым жаром. Быть может, именно этот ослепляющий зной прятал нас от ужасных созданий, парящих в небесах, гнал их ввысь, туда, куда не достигал раскаленный воздух, поднимающийся от земли.

Да, мы были беззащитными улитками, ползущими по стенке раскаленной печи, а внизу нас ждал лес. То немногое, что я знал о лазании по скалам, заключалось в одной-единственной фразе: «Не смотри вниз». Я и не смотрел, вернее, изо всех сил старался не смотреть, но изумрудный омут древесных крон, расплескавшийся у подножия, с какой-то непостижимой, магической силой притягивал взгляд. Он казался таким прохладным, таким безопасным, таким безмятежно-спокойным, что то и дело против своей воли я, по-ящеричьи уцепившись за какой-нибудь крошечный выступ на скале, замирал на несколько секунд и впитывал глазами буйное великолепие, раскинувшееся там, под моими ногами.

Воображение рисовало дубовый лес, который тянется от стен моего родного города и до половины дороги к реке Меландр. Могучие деревья, на ветвях которых – в детстве я свято верил в это! – держится само небо, густые тени под раскидистыми кронами, бьющие из-под корней холодные ключи, узкие тропки, что, петляя меж стволов, могут незаметно увести в такую чащобу, в такую глушь, что и не выбраться никогда…

Из ступора обычно меня выводил окрик Гиеагра:

– Эй, Мильк! Нашел где уснуть! Шевелись, вороны тебя разбери!

Я вздрагивал и, проклиная все горы на свете, продолжал спуск.

Мы растянулись по склону на добрую сотню локтей. Ниже всех спустился Глаз: из нас он оказался лучшим скалолазом. Чуть выше был Гиеагр, рядом – я, надо мной, проклиная свой объемистый живот, висел Бурдюк. Эписанф и Лаита оказались последними и с каждой минутой отставали все больше.

Шло время. Силуэты ужасных птиц по-прежнему реяли в выжженных небесах. Хищницы стали описывать круги все шире и шире, стремясь захватить как можно более широкий участок склона и, готов поклясться, впиваясь взглядом в каждый камушек, каждую тень. Лес между тем приблизился настолько, что стало возможно разглядеть отдельные стволы и даже толстые ветви. Предчувствие скорого спасения вселяло радость, окрыляло, придавало сил… и заставляло забыть об осторожности.

Не знаю, боги ли продолжали свою жестокую игру, или близость спасения сыграла злую шутку, или сама удача вдруг сочла нас недостойными ее милостей, но только везение наше оборвалось самым внезапным и кошмарным образом.

Эписанф и Лаита… Эти двое копошились там, наверху, будто мухи, вымазанные в меду. Эписанф, чьи силы подточила старость, был вынужден заботиться о своей рабыне и к тому же управляться с дурацким мешком, который болтался у него за спиной и постоянно норовил съехать куда-то вбок. Чем долее это продолжалось, тем пристальней мы смотрели вверх, моля богов, чтобы ни один из них не сорвался. Клянусь, даже у Гиеагра шевелились губы, а несдержанный Глаз перемежал славословия бессмертным с отборнейшей бранью. Не только человеколюбие заставляло нас взывать к небесам. Каждый понимал: невольный вскрик сорвавшегося, удар тела о камни – проклятые твари обнаружат нас, и тогда нам от них не уйти.

– Добрая богиня, – шептал я, нащупывая ногой очередную трещину, – если поможешь ты нам живыми добраться до этого леса, обетую в первой же деревне купить белого козленка и сжечь тебе в подношенье его печень и сердце, и весь тук, что обретется в теле его. Добрая боги…

Сверху донесся вскрик. Я вздрогнул. Что-то со свистом пронеслось мимо, я попытался проследить взглядом…

Глаз. Его ударило в плечо. Издав булькающий звук, Глаз медленно, как в страшном сне, стал заваливаться куда-то вбок. Я неотрывно смотрел на него, а он заваливался, сползал вниз, судорожно пытаясь остановить падение. Мгновение отчаянной борьбы, и вдруг он ухнул в ждавшую нас пропасть, и воздух зазвенел от его истошного вопля:

– У-у-у-у-бью-у-у-у!!!

Ниже кувыркался мешок Эписанфа. Негодная лямка развязалась опять!

Полет Глаза был короткий, но оглушительно громкий. В сорока локтях ниже того места, откуда он сорвался, скала становилась куда более пологой, пологой настолько, что на ней пышно разрослись какие-то кусты, покрытые темно-зелеными листьями. Несчастный Глаз рухнул прямо в их гущу, и дальнейший его путь можно было проследить лишь по вздрагивающим листьям, треску ломающихся веток и нечленораздельным воплям. Через секунду все стихло.

– Все бы отдал за крылья, – донесся сверху хриплый шепот Бурдюка.

– Они у нас будут, – мрачно заметил Гиеагр. – Если эти твари услышат.

И он мотнул головой в сторону крошечных черных точек, круживших над горами далеко к востоку от нас.

– Думаешь, они услышали. – В голосе Бурдюка не прозвучало сомнения.

– Не представляю. Просто хочу как можно скорей оказаться подальше отсюда.

С этой секунды наш опасный спуск превратился в совершеннейшее безумие. Мы почти бежали вниз, если вообще можно бежать по гладкой отвесной скале. Судорожно скребя пальцами голый камень, сбивая в кровь ногти в поисках малейшей трещинки, малейшей выбоинки, за которую можно было бы уцепиться, мы пядь за пядью приближались к земле.

То и дело мы обращали тревожные взгляды на восток, туда, где в небесах кружила наша погибель. И проклятые птицы будто почуяли наш страх. Точки, сначала крошечные, как маковые зернышки, стали расти. Чудовища возвращались. Пусть они были еще далеко, но у нас все равно было крайне мало шансов добраться до леса, прежде чем они набросятся на нас.

– Живей! – выдохнул Гиеагр. – Мильк, шевели мослами. Бурдюк, не отставай!

– Эписанф! – заорал над моей головой Бурдюк. – Клянусь погибелью тельцов, если ты сдохнешь, я найду тебя в Тени и сожгу! Ты слышишь, старик! Слышишь?! Шевели своими дряхлыми костями! Спускайся! Не дай этим тварям склевать тебя!

Дальнейшее смешалось в безумном вихре ужаса и боли.

Птицы приближались. Поняв, что нам не успеть спуститься, Гиеагр ухватился за рукоять меча, но тут же оставил мысль о сражении: сейчас махать клинком было бесполезней, чем блохе пытаться расправиться с воробьем, застигнувшим ее врасплох.

– Надо прыгать! – Гиеагр и Бурдюк выкрикнули это почти одновременно.

– Прыгать? – просипел я.

Мне никто не ответил – солнце вдруг померкло в небесах, и воздух взорвался от оглушительного клекота.

Прыгать! Кусты чернели внизу в десяти локтях. Да хоть в ста! – другого шанса выжить нет! Завопив от страха, я разжал пальцы.

Короткий свист ветра, удар. Я попытался сгруппироваться, как учил когда-то преподаватель гимнастики. Наверное, удачно – я как шар покатился вниз. Затрещала одежда, что-то впилось в спину, в руки, раздирая кожу. Я извернулся, пытаясь замедлить падение. Что-то ударило меня, и мир вдруг перестал вертеться.

Несколько мгновений спустя я понял, что лежу на боку, уткнувшись лицом в палые листья под ветвями раскидистого куста. Птицы! – вспыхнуло в голове. Испуганной змеей я юркнул в гущу ветвей, и зеленая пелена скрыла меня от мира и мир от меня.

Топот. Свист крыльев. Звон железа. Оглушительный вопль. Шум и треск. Снова вопль – гневный, пронзительный, переполненный ненавистью. И снова топот. Все это уложилось в крошечный отрезок времени между двумя вдохами. Топот приблизился, ветви раздались в стороны, и я увидел забрызганное кровью лицо Гиеагра.

– Вылезай! – рявкнул он. – Живо!

Не дав опомниться, могучей рукой он схватил меня за шиворот и выдернул из куста.

– Делай, как я! – прокричал герой прямо мне в ухо.

– А? Что? – Оглушенный и растерянный, я должно быть являл собой нелепейшее зрелище.

– Туда! Смотри туда! – бесцеремонная лапа Гиеагра развернула меня в нужную сторону. – Смотри!

И я увидел. В тридцати шагах. Две огромные птицы были подобны сгусткам ночного мрака, опустившегося на землю. Одна, странно завалившись на бок, билась, вздымая тучи пыли. Похоже, у нее было повреждено крыло. Другая, истошно вопя, трясла головой, будто в припадке безумия. Один ее глаз являл собой зияющую алую рану, кровь хлестала струей, орошая камни.

Наклонившись, Гиеагр подхватил с земли камень.

– Эй! – Голос героя силой мог поспорить с небесным громом. – Эй, тварь, я здесь! Лови!

Камень, пущенный могучей дланью, угодил прямо в исполинский клюв. Одноглазая птица яростно заверещала. Я окаменел от ужаса. «Свихнулся! – пронеслось в голове. – Повредился в уме!»

– А вот еще… – подхватив еще один камень, Гиеагр вновь замахнулся.

– Что ты творишь, безумец! – завопил я, повиснув у него на руке. – Хочешь нас погубить?!

– Хочу спасти этих несчастных, – сказал Гиеагр, высвобождаясь из моей хватки, – хотя они этого и не достойны.

– Кого? Каких несчастных? – не понял я.

– Бурдюка, Эписанфа и Лаиту, – ответил герой. – Они там, между птицами и скалой. Имели глупость спуститься, и теперь трясутся за каким-то валуном.

– Но почему… как?

– Мы с тобой сиганули вниз, а этот чудак Бурдюк в каком-то странном порыве наоборот, полез вверх. У него какие-то там счеты с Эписанфом. Ты как заяц удрал в кусты, и я остался один…

Он швырнул камень, должно быть в ту сторону, где, как он утверждал, прятались наши спутники. Камень ударил вторую птицу. Огромная уродливая голова чудовища дернулась, поднялась, наклонилась чуть набок. Птица воинственно щелкнула клювом.

– Знал бы ты, скольких мне стоило сил отвлечь этих тварей от наших дружков, – продолжал Гиеагр. – Но я настырный. Они ринулись на меня, я в последний миг зарылся в какой-то куст, и оттуда нанес два великолепных удара, последствия которых ты видишь перед собой. Жаль, в итоге лишился меча.

– Ты рехнулся, – прошептал я. – Ты безумен.

– Не хнычь, Мильк, – отмахнулся Гиеагр. – Ори, швыряй камни. Мы должны выманить тварей на себя, иначе увязавшимся за нами бездельникам прямая дорога в Царство теней.

– Но дальше… что дальше… – начал я, однако Гиеагр пресек вопрос, ощутимо ткнув меня кулаком под ребра.

– Дальше – мы заманим их в лес. Эти твари настолько огромны, что оказаться в чащобе для них – погибель. Они запутаются там, как куры в ежевике. И все, хватит, – прошипел он. – Бросай камни! Р-раз!

Пронзительный, полный ненависти крик стал сигналом того, что герой добился, чего хотел. Бездонно-черный глаз птицы с поврежденным крылом уставился прямо на нас.

– У-У-У-А-Р-Р-Р! – прокричала она и оглушительно щелкнула клювом.

– ОИ-ОИ-ОИ!!! – подхватила одноглазая.

– Пора, – прошептал Гиеагр.

– Что?

– Как только они бросятся на нас, бежим к лесу.

– А они бросятся? – спросил я, отчаянно надеясь, что ничего такого не произойдет.

– Не сомневаюсь, – ответил Гиеагр.

Как будто в подтверждение его слов, одноглазая птица, расправив крылья, скакнула к нам. Она попыталась взлететь, но слепота сыграла с ней дурную шутку: не продержавшись в воздухе и секунды, птица дернулась, беспорядочно забила крыльями и рухнула на землю, едва не перевернувшись на спину. Из изуродованной глазницы с новой силой хлынула кровь.

– Клянусь, когда-нибудь я закажу памятник своей правой руке, – хохотнул Гиеагр. – Ах, жаль меч застрял в черепе этой твари.

Герой явно был не прочь еще похвастать своей удалью, но тут вступила в бой вторая птица. Огласив воздух пронзительным воплем, она бросилась на нас. Тварь бежала очень быстро, чуть боком, по-вороньи подпрыгивая и угрожающе щелкала клювом.

– К лесу! – заорал Гиеагр, увлекая меня за собой. – Живо, живо, живо!!!

И мы бросились к лесу.

Буквально через несколько секунд я осознал, что до деревьев, таких близких, что можно разглядеть узор коры на стволах, далеко, как до края света. Сама земля восстала против нас. Кусты, камни, коряги, вымоины как будто обрели цель – сбить нас с ног, дать ужасным тварям догнать нас.

Птицы преследовали по пятам, стремительно сокращая расстояние. Пусть они страдали от ран, пусть земля была не их стихией, огромные твари неизбежно должны были нас догнать.

И это случилось. На самом краю леса, когда я уже миновал первый ряд деревьев, над моей макушкой раздался оглушительный щелчок, а потом что-то с неимоверной силой потащило меня вверх! Мир закружился в зеленом вихре, затрещали ветки, на тело обрушился град хлестких ударов. Птица подбросила меня раз, другой – будто собиралась закинуть на небо. Когда в третий раз я оказался чуть не вровень с верхушками деревьев, одежда моя не выдержала, раздался короткий треск… Должно быть, я полетел как камень, выпущенный из катапульты.

Меня спас огромный дуб, приняв в свои раскидистые ветви. Впрочем, он же и пленил меня. Лохмотья, в которые превратилась моя одежда, зацепились за все, за что только было возможно… Меня как будто подвесили за них – так торговец куклами подвешивает свой товар на крючках, пропуская острия под кукольными одежками. Отчаянные попытки высвободиться оказались бесплодны и лишь вымотали меня, лишив сил. Я застрял, был почти обездвижен и вряд ли способен без посторонней помощи спуститься на землю.

Внизу же творилось что-то немыслимое. Упустив меня, птицы все свое внимание сосредоточили на Гиеагре.

Герой был великолепен. Вооружившись огромной суковатой палкой, он то вплотную подскакивал к чудовищам, дразня и яря их, то бросался прочь, уворачиваясь от смертоносных клювов, оглушительно щелкавших перед самым его лицом. Крошечная букашка, ополчившаяся на исполинов, он вел с ними коварную и рискованную игру. С каждым шагом, с каждым отскоком он заманивал их все глубже в лесную чащу, в непролазные дебри, туда, где деревья и кусты вставали сплошной стеной.

Какое-то время я еще различал тени, мечущиеся внизу, потом слышал шум битвы, быстро удаляющийся, а потом не стало и звука. Несколько минут я вслушивался в тишину, пытаясь уловить хоть малейшие отголоски сражения, но все безуспешно. Лес онемел.

Странная это была немота. Мертвая. Казалось, все вокруг погрузилось в небытие. Ни шороха. Ни дуновения. Лучи пылающего в небесах солнца, пробивавшиеся сквозь листву, были подобны колоннам, поддерживающим своды давно покинутого храма. Ни насекомых, резвящихся в столбах живительного света, ни даже обычной летом пляски мириад пылинок, что так радует взоры в погожий день. Ничего. Ни шороха. Ни дуновения.

Еще минута, и я понял, что эта неподвижность может свести с ума. В месте, подобном этому, нужно делать хоть что-то, что угодно, лишь бы не поддаваться царящему вокруг мертвенному покою. И я вновь вступил в схватку с ветвями дуба, пытаясь обрести свободу. Сражение получилось отчаянным, но коротким: очень скоро я вновь убедился, что мне не извернуться и не дотянуться ни до одной толстой ветки, за которую можно было бы ухватиться, чтобы, подтянувшись, попытаться разорвать лохмотья, удерживающие меня. Хуже того, я понял, что, если пробарахтаюсь еще хоть сколько-нибудь, моя несчастная туника не выдержит и окончательно расползется, и я с изрядной высоты рухну прямо на твердую каменистую землю.

Оставалось только одно: звать на помощь. Набрав в грудь побольше воздуха, я приложил руки ко рту и совсем уж собрался заорать что есть мочи, как вдруг слуха моего коснулся знакомый голос:

– Говорю тебе, Бурдюк, там такой треск стоял, что не иначе бык с коровой миловались.

– На дереве? Глаз, ты все-таки здорово приложился башкой.

– Это у тебя все соображение в брюхо ушло. Вон там, на той ветке что-то трепыхалось… Ага! Вон! Вон, висит!

Когда прозвучали эти слова, я наконец увидел говоривших. Все четверо наших попутчиков были в сборе. И кряжистый Глаз, и Бурдюк, изрядно осунувшийся за время нашего путешествия, и неизменный Эписанф, похожий на вяленого ученого угря, и непроницаемо-таинственная Лаита.

– Ба! Да это Мильк! – воскликнул Бурдюк. – Эй, приятель, а куда подевался наш великий герой? Где Гиеагр?

 

Глава 3

Даже сейчас, столько времени спустя, я улыбался во весь рот, читая эти строки. Что уж говорить о том моменте, когда Мильк предстал перед нами в таком нелепом положении. Мало веселого было в этом походе, но тогда мы посмеялись от души.

Если бы я только мог предположить, какие испытания боги приготовили для нас дальше… Хотя я, как и большинство смертных, не могу точно ответить на извечный вопрос: «Что бы ты делал, знай все наперед?»

Умение смеяться, когда не до смеха, – вот что отличает человека от прочих тварей, населяющих землю. Наверное, в этом и заключается та самая «печать богов», о которой любит распространяться Эписанф, когда я забавы ради позволяю ему вволю поразглагольствовать.

Зверь – он или зол, или весел, в зависимости от ситуации. Мы же, люди, ухитряемся намешивать в себе все чувства сразу, мы умеем зло веселиться и впадать в веселую ярость. Мы видим смешное в грустном и иногда смеемся до слез…

Нам изрядно досталось, мы все еще не избежали смертельной опасности, и ближайшее будущее не сулило никаких радужных перспектив, но я не смог сдержать смех, увидев висящего на здоровенном дубе Милька. Он был беспомощен, словно муха в паутине, причем для того, чтобы лишить его свободы, не понадобилось цепей и даже веревок – с их ролью отлично справилась его собственная одежда.

Я смеялся, задрав голову вверх, затем комизм ситуации дошел и до неприхотливого мозга Глаза. Глаз принялся ржать, хлопая себя ладонями по ляжкам. Эписанф какое-то время силился сохранить сосредоточенное выражение лица, но вскоре и он начал негромко похрюкивать. И только Мильк почему-то не желал проявить хоть каплю чувства юмора. Напротив, он в довольно резкой форме высказывал самые нелестные мнения о наших умственных способностях. Стоит ли говорить, что все происходящее от этого выглядело еще более забавным?

– Ладно, Мильк, слезай, – сказал я, придав себе серьезный вид.

Успокоившийся было Глаз захохотал с новой силой, Эписанф отвернулся, старательно высматривая что-то в только что покинутых нами горах.

В общем, разрядились мы неплохо, но не мешало бы в самом деле помочь парню слезть с дерева и всем вместе убраться подальше отсюда. Оценив высоту, на которой завис Мильк, я почесал в затылке. Моя комплекция и лазанье по деревьям – вещи, плохо сочетаемые друг с другом. К тому же самые нижние ветки дуба росли слишком высоко, чтобы до них можно было допрыгнуть. Опершись руками в могучий ствол, я сказал:

– Глаз, лезь ко мне на плечи, попробуешь снять Милька.

– Ты точно уверен, что он вполне созрел? – озабоченно спросил Глаз.

Посмеялись мы на этот раз только для виду.

Я и раньше подозревал (и иногда делился с другом своими подозрениями), что среди предков Глаза не обошлось без обезьяны. Сейчас же уверился в этом окончательно. Он, едва коснувшись моего плеча ногой, с таким проворством взобрался на дерево, что, окажись поблизости стая гиббонов, вожаку пришлось бы всерьез побеспокоиться о сохранении своего статуса.

Глаз, простая душа, не проявил излишней деликатности при освобождении Милька из плена ветвей и собственной одежды. Его способ был груб, примитивен и имел одно несомненное достоинство – скорость. Что же до треска рвущейся ткани, звучащего даже чаще хруста ломаемых веток, так повредить костюму Милька все равно было затруднительно – выйди он сейчас на центральную площадь Джибея, самый последний нищий поделился бы с ним медяком.

Судя по тому, с каким криком свалился Мильк с дерева, свобода к нему пришла внезапно. Следом за ним, быстро, но аккуратно спустился Глаз, довольный собой и все еще ухмыляющийся.

– Так все же, где Гиеагр? – повторил я вопрос, заданный еще до того, как смех пересилил мое любопытство.

Мильк, растирая расцарапанную ногу, зло глянул на меня.

– Ты хочешь спросить, Бурдюк, где тот, кому вы все обязаны жизнью?

Подумав, я поборол искушение отвесить парню подзатыльник – все-таки ему и так пришлось несладко.

– Ты явно прогулял все уроки хороших манер в своей академии, Мильк, – с укоризной заметил я. – Я был более прилежным учеником и не стану напоминать тебе, чью жизнь мы дружно спасали в башне не далее как вчера. Это такой поход, Мильк, что всем нам поневоле приходится держаться друг за друга и даже спасать чужие жизни, тем самым повышая шансы на сохранение собственной. Поэтому сделай над собой усилие и просто ответь на мой вопрос.

Мильк еще раз стрельнул глазом, но, очевидно, никакая ответная колкость ему на ум не пришла.

– Он увел двух птиц за собой в лес, – процедил парень сквозь зубы.

– Повел в лес… – задумчиво протянул я. – Какой затейник, однако.

Мильк фыркнул, перестал тереть ногу и принялся за локоть, на котором расплылся солидный кровоподтек.

– Тем самым он дал время вам, чтобы вы успели…

– Чтобы мы успели снять тебя с дерева, – любезно закончил я. – Заметь, Мильк, я не требую благодарности за эту маленькую дружескую помощь. Ты всегда можешь обратиться к нам, если снова вздумаешь запутаться в ветвях. Кстати, как ты туда попал?

– Да уж не по своей воле, – бросил Мильк. – Благословение богам, мне удалось вырваться из когтей той самой милой птахи, от которой вы так храбро прятались за валуном.

В подтверждение своих слов он повернулся ко мне спиной. Туника его, довольно сильно порванная спереди, сзади представляла собой просто одну сплошную дыру. Три глубокие кровоточащие борозды в районе лопаток вызывали явное нежелание встречаться с автором этого иероглифа.

Из сочувствия я оставил без внимания очередную грубость парня, дав себе слово, что на сегодня свой запас снисходительности я исчерпал.

– Простите, что вмешиваюсь. – Тихий мелодичный голос Лаиты заставил меня вздрогнуть – настолько редко он звучал. – Но, по-моему, нам пора укрыться в лесу.

Лаита указала куда-то вверх. Я легко мог догадаться, что там увижу, но все же проследил взглядом за ее рукой. Так и есть, на востоке кружила еще одна птица. Как бы тупы ни были эти твари, исчезновение двух своих товарок они вполне могли заметить…

– В лес! – скомандовал я.

Никому в голову не пришло оспаривать это решение, даже из чистого упрямства. Не сказав больше ни слова, мы ринулись в чащу.

Да, я спрашивал Милька, куда подевался Гиеагр. Но, если бы я всмотрелся в заросли повнимательней, мне не пришлось бы задаваться вопросом, куда подевались птицы. Примерно такой же след оставляет медведь, проламываясь сквозь кусты. Только здесь вместо кустов были вековые деревья, и размер некоторых обломанных веток заставлял шевелиться волосы на макушке.

Чем дальше мы продвигались, тем гуще был лес и тем заметнее становились следы. Лес… я никогда не бывал в таком лесу. Я не сразу понял, в чем, собственно, дело, – вроде все, как обычно. Деревья, трава под ногами. Потом дошло – внезапно, как озарение. Тишина. Полная, гнетущая, мертвая. Ни птичьего гомона, ни жужжания насекомых. Даже ветер, казалось, опасался заглядывать в этот мертвый лес.

Наш судорожный бег перешел в неторопливую и осторожную ходьбу. Тишина давила, угнетала, скребла по душе тупым ножом. Каждый из нас, осознанно или нет, старался как можно чаще наступать на попадающиеся под ноги сухие ветки. Чтобы услышать их хруст, хоть каким-то звуком прогнать тишину.

Но тишина смеялась над нами. Мертвым, бесшумным хохотом. Любые звуки только усиливали тишину, подобно тому, как чистый белый цвет делает черный еще глубже.

Разговаривать не хотелось.

Вскоре начали попадаться птичьи перья – в руку, а то и больше длиной. Я поднял одно такое перо. Довольно легкое, и ничего особенного в нем в общем-то не было – если не считать размера, конечно.

И все же я продолжал разглядывать перо, вертя его так и эдак. Все хотелось придумать, как бы его использовать, но ничего в голову не лезло. Слишком легкое для дубинки, слишком тупое для стрелы, слишком мягкое для… да для чего угодно. Вот если бы привезти его в Скваманду или в тот же Джибей, кучу дзангов можно было бы выручить. Любители диковинок везде есть.

Вот из-за всех этих мыслей я и не заметил того, что заметили все остальные. Рука Глаза на плече заставила поднять взгляд, я и вздрогнул.

Что там перо – вот это сувенир!

– Как она вообще сюда попала? – недоуменно спросил Эписанф, и я мысленно согласился с таким вопросом.

Разведя руки в стороны, я мог бы дотянуться до стволов двух соседних деревьев, а птица превышала размерами лошадь раза в два, если не в три. И это не считая размаха крыльев, ибо размахнуться здесь, разумеется, было негде. Одно крыло птицы было сложено, второе, похоже, сломано. Но даже если бы не это обстоятельство, не могло быть и речи о возможности взлететь.

Впрочем, этой птице летать уже не придется никогда. Она была мертва, мертвее некуда. Окровавленная голова наводила на мысль о том, что птицу забили насмерть ударами, многочисленность которых с лихвой компенсировала их относительную слабость. В такой чаще у колосса было не много возможностей для сопротивления.

Я поймал себя на мысли, что если и не сочувствую существу, еще совсем недавно пытавшемуся меня убить, то, по крайней мере, испытываю некое благоговение перед поверженным великаном.

Гиеагр молодец, конечно. Убегал, дразня птиц… кстати, где-то неподалеку должна быть и вторая, наверное… Так вот, убегал, заманивая птиц за собой все глубже и глубже в лес. До тех пор, пока не понял, что они почти беспомощны. И либо камнями, либо дубиной совершил свой очередной подвиг.

– Иногда не обязательно быть героем, чтобы быть героем, – усмехнулся я.

– Зато, если ты трус – то это навсегда! – вспыхнул Мильк, опалив меня гневным взглядом.

Не упуская случая самому отпускать колкости в адрес Гиеагра, он, по неизвестной мне причине, очень болезненно переносил их со стороны других. Хотя… еще вчера он реагировал отнюдь не так остро. Возможно, тесное общение с гигантскими птицами сказалось на парнишке не самым лучшим образом.

Впрочем, какова бы ни была причина, терпеть дерзости я больше не намерен. Юный варвар просто обязан получить урок. Я сделал шаг по направлению к Мильку…

Резкий вскрик Лаиты заставил меня остановиться:

– Смотрите! Вторая птица!

Мы все дружно завертели головами, но, как ни старались, не могли углядеть то, что, очевидно, заметила Лаита. Либо ее зрение отличалось необычайной зоркостью, либо ей просто показалось.

– Где? – раздраженно спросил Глаз.

– Да вон же, – ответила Лаита и уверенно пошла вперед.

Нам ничего не оставалось, как последовать за ней, но только через три или четыре дюжины шагов я действительно узрел еще одного мертвого исполина. Ну и глазищи у Лаиты!

Эта птица мало чем отличалась от своей товарки. Разве что крыло у нее сломано не было. Только это едва ли давало какое-то преимущество – для того, чтобы взлететь из такой чащи, птице нужно было уменьшиться в размерах раза в четыре, не меньше.

Все-таки что-то с нами было не так. Сказался ли мучительный спуск с горы, или гнетущая тишина тяжелым прессом легла на наши души, – не знаю. А только вели мы себя не так, как следовало бы ожидать в подобной ситуации. Разве это нормально – пять человек молча стоят над трупом исполинской птицы, совсем недавно угрожающей нашим жизням; угроза миновала, там один труп, а вот и второй… Тишина.

Где обмен куражливыми репликами, где нервные смешки, где глупые шутки и похлопывания друг друга по плечу?.. Нет ничего. Мы обступили эту огромную груду мертвой плоти со всех сторон и молчали.

Не знаю, кто о чем думал. Мильк, вероятно, благоговел перед силой и храбростью своего кумира, заранее смаковал описание нового эпизода своей летописи и прикидывал, следует ли еще немного преувеличить размеры птиц, или и так никто не поверит.

Эписанф… тот скорее всего испытывал гордость за людей вообще, за человека, сумевшего, призвав на помощь силы разума, низвергнуть к своим стопам силу, превосходящую его многократно.

Глазу такие мысли в голову прийти не могли в принципе, и раздумья его наверняка носили практический характер. Например, о том, можно ли употреблять мясо гигантской птицы в пищу.

Люди кажутся такими простыми, предсказуемыми, с лежащими на поверхности страхами и надеждами, слабостями и стремлениями. Только так ли это? Что мы получили бы, доведись каждому из нас заглянуть в Зеркало богов? Ограничатся ли мечтания недалекого и примитивного Глаза большим мешком с дзангами? Мечтает ли Эписанф о молодости? Или его прельстят все знания мира? И если так – что он станет с этими знаниями делать? Чем может грезить юный Мильк, как не славой, но что это будет за слава? Полководца или купца? Правителя или поэта? Или все будет совсем не так невинно?

Подножие радуги… Такую болезнь, как романтизм, лучше всего лечить прожитыми годами, щедро приправленными пинками судьбы. Только, по-моему, самые жестокие люди получаются как раз из юных романтиков.

Не лучше ли будет перерезать моим спутникам глотки следующей же ночью? А потом и себе не мешало бы, потому что я боюсь и себя. Боюсь себя, боюсь за себя, боюсь стать врагом самому себе. Не слишком ли это страшная штука – сокровенное желание?..

Проще всего, наверное, дело обстоит с нашим самовлюбленным героем.

А, кстати…

– Скажи, Мильк, ну и где Гиеагр? – спросил я. – Я вижу убитую им птицу, но не вижу его самого. Почему ты не рассказывал, что он любит играть в прятки?

– Если у тебя есть еще глупые вопросы, Бурдюк, то не стесняйся, вываливай их сразу, – раздраженно сказал Мильк. – Если ты не заметил, я шел сюда вместе с тобой, и меня судьба Гиеагра тоже беспокоит.

– Кто тебе сказал, что она меня беспокоит? – фыркнул я. – Мне хотелось бы знать, что твой друг задумал.

– Прежде всего, он задумал спасти ваши никчемные жизни! – выкрикнул Мильк.

В таком состоянии я его раньше не видел – лицо раскраснелось, губы дрожат. Привычная уже веселая хитреца в глазах полностью переплавилась в неприкрытую злобу. Я собрался было преподать зарвавшемуся юнцу парочку уроков хороших манер, как в разговор вмешался Глаз.

– Ты меня удивляешь, Бурдюк! Стоишь и болтаешь с этим сопливым, вконец обнаглевшим варваром, вместо того, чтобы выпустить ему кишки!

Будучи по натуре человеком действия, Глаз решительно выхватил один из метательных ножей. С его оценкой поведения Милька я был вполне согласен, но чего я терпеть не могу, это когда кто-то пытается решить за меня. Когда я соберусь выпустить кому-либо кишки, я этим и займусь. Советы или помощь мне в этом деле не нужны.

– Заткнись, Глаз! – Я, резко развернувшись, толкнул его плечом. – Зачем ты вообще открываешь рот, если не в состоянии сказать что-либо путное? Или у тебя есть идеи, куда подевался Гиеагр?

– Идеи?! – Теперь Глаз говорил, приблизив свое лицо к моему почти вплотную. Неплохой повод по этому самому лицу как следует врезать. – Какие к бесам идеи?! Мне не просто наплевать на то, куда исчез этот варвар-переросток, я от всей души рад этому исчезновению! И один Непосвященный в компании – это слишком много, а у нас их даже сейчас явно больше!

Волны чесночного запаха из его рта едва не вызвали у меня приступ тошноты, и я с силой оттолкнул Глаза от себя. Он перехватил нож поудобней, что заставило мои губы растянуться в усмешке. Метательный нож не то чтобы совсем бесполезен в рукопашной схватке, но и грозное оружие собой не представляет. Другое дело кинжал мастера Борго… Или забавней будет справиться с этим тупицей голыми руками?

На какое-то мгновение вокруг нас снова разлилась ненавистная тишина – чтобы внезапно взорваться громким хрустом, таким, словно толстая ветка сломалась в какой-нибудь дюжине шагов от нас.

Все мы замерли в неподвижности, ожидая развития событий, однако звук не повторился, и ничего подозрительного среди деревьев заметно не было.

Первым сбросил оцепенение я и начал осторожно пробираться в том направлении, откуда был слышен хруст. Кожа на моем затылке ходила ходуном – я буквально взмок от напряжения, ощущая спиной опасность, но, сколько ни крутил головой, не видел ничего, кроме этих проклятых деревьев, казавшихся мертвыми, словно камень, и застывших каменными же истуканами своих спутников.

Только когда я сделал две или три дюжины шагов, сначала Глаз, а за ним и остальные осторожно пошли за мной. Трусы! Я уже собрался оповестить их об этом моем наблюдении наиболее оскорбительным для них образом, как заметил прямо перед собой на ветке дерева обрывок хранящей следы былой белизны ткани. Нетрудно было узнать в нем часть одеяния Гиеагра. Согласился с этим и подоспевший Мильк, только в отличие от меня он выразил свои догадки достаточно громогласно:

– Гиеагр! Он пошел туда!

– Великое открытие, юноша! – Я покровительственно похлопал парня по плечу. – Из тебя непременно получится знаменитый следопыт. Если ты по этому клочку сумеешь еще определить, за какими бесами твой друг поперся туда один, не подождав нас, я, пожалуй, запишусь к тебе в ученики.

Ответа на этот вопрос у Милька не было. А так как выслушивать его невнятные и отстраненные предположения мне было неинтересно, я перевел разговор на более насущную тему: что нам делать дальше.

Тратить время на поиски Гиеагра не имел желания никто, кроме разве что Милька. Еще более нелепой казалась идея дожидаться героя здесь – ничто не говорило, что он вознамерится вернуться сюда, раз уж почему-то в спешке покинул это место.

Оставалось просто продолжить свой путь на север, тем более, что и Гиеагр – по крайней мере на первых порах, – избрал для себя то же направление, и был шанс встретиться с ним. К этой перспективе все мы относились по-разному, хотя я не прочь был задать варвару пару вопросов.

Мы продолжили свой путь по лесу, причем процессию на сей раз возглавил Мильк. Оставшийся явно недовольным нашим совместным решением, он успел переругаться со всеми, включая даже Эписанфа, и теперь шел, бормоча себе что-то под нос.

Я не мог разобрать ни слова, и это было хорошо, потому что по большому счету я по-настоящему не желал смерти пареньку.

Летопись Милька

Я больше не мог их видеть! Не мог и не желал! Их слова, их движения, их присутствие, сам факт их существования заставляли меня скрежетать зубами от ненависти.

Они тоже едва сдерживались, я прекрасно видел это. Разговор Бурдюка и Глаза, начавшийся с обмена колкостями, уже давно шел на крике. Эти двое и прежде-то не стеснялись в выражениях, что, впрочем, неудивительно для неотесанных варваров, но теперь их дикарская грубость превосходила все мыслимые границы! Они орали друг на друга, как не поделившие место базарные торговки; из перекошенных ртов непрерывным потоком лились оскорбления, столь грязные и страшные, что за сотую долю услышанного и в более цивилизованных землях могли бы изрубить на куски. Эти же двое еще удерживались от смертоубийства лишь потому, представляется мне, что были по-дикарски толстокожи, да еще и за долгие годы дружбы привыкли к взаимным мерзостям и нападкам.

Чуть поодаль от Бурдюка и Глаза прокладывал свой путь Эписанф. Видно было, как ненавидит своих варварских «друзей» этот желчный старик, как презирает их, сколь унизительно для него иметь дело с подобными типами. Всякий раз, когда кто-то из этих воров выкрикивал очередное ругательство, Эписанф морщился и кривился, будто отведал тухлятины. Я видел, как рука нашего драгоценного философа то и дело исчезала в складках туники, и всякий раз, когда он медленно вынимал ее обратно, я отчаянно надеялся, что в кулаке его будет зажат нож. Жаль, ожиданиям моим не суждено было сбыться, и причиной тому всякий раз выступала Лаита. Эта черная тряпичная кукла вилась вокруг своего старикашки-хозяина, будто шавка, привлеченная куском вяленого мяса. Отвратительное, жалкое, гнусное зрелище! Она забегала то слева, то справа, то спереди, то сзади, она оглаживала плечи старого мерзавца, ластилась и беспрестанно что-то лопотала, должно быть успокаивая. В иные моменты смотреть на нее было невыносимо гадко, и я отворачивался, чтобы не запустить в нее камнем.

О, желание напасть на кого-нибудь было непреодолимым. Я удерживал себя из последних сил, старался отойти как можно дальше от попутчиков, переплетал руки на груди и так шел, тяжело дыша, прилагая неимоверные усилия, чтобы справиться с обуревавшей меня яростью… и всякий раз приходил в себя, лишь когда оказывался в непосредственной близости от Эписанфа или Бурдюка с Глазом, со сжатыми до хруста кулаками и готовый к драке.

Благодарение богам, они наделили мою душу волей. Хотя мои попутчики, эти грязные чудовища, и недостойны были снисхождения, я нашел в себе силы не нападать на них. Впереди уродливым шрамом лес рассекала неглубокая лощина, на дне которой бежал ручей. Лощина тянулась по направлению нашего пути, и я спустился, чтобы набрать воды, умыться и хоть немного побыть наедине с собой.

Здесь было не так скверно, как в лесу. Студеная влага весело журчала, солнечные блики отплясывали на ее поверхности безумный танец, тесня мертвенную неподвижность леса. Присев на корточки, я сделал несколько глотков, но зубы зашлись от холода, и тогда я просто набрал воды во флягу, переоделся в извлеченную из мешка запасную тунику и продолжил путь.

Ярость постепенно отпускала, через некоторое время я чувствовал себя почти сносно, лишь слегка на взводе. Сверху по-прежнему доносилась перебранка варваров, но звон ручья приглушал ее, как будто заслоняя меня от злых чар этих ничтожеств. Солнце все больше клонилось к западу, возвещая скорое окончание этого полного треволнений дня. Пора было подумать о ночлеге, но едва я представлял, что нужно оставить это благословенное место, подняться наверх, подойти к этим… как на меня накатывала волна омерзения, и я вопреки всем доводам разума продолжал свой путь по лощине.

– К тому же, – бормотал я, – проводить с ними ночь небезопасно. Они безумны, они ненавидят меня. Только и ждут случая, чтобы перерезать мне глотку, выпустить кишки. Нет, подниматься неразумно. Лучше… лучше бы вообще избавиться от них. Гораздо лучше пойти своей дорогой. Своей дорогой я куда быстрее и вернее доберусь, дойду…

След! Я увидел на песке свежий след сандалии, и это прервало мои рассуждения. След этот без всякого сомнения принадлежал Гиеагру!

Неудержимый вздох облегчения вырвался из моей груди. Жив!

Со всех ног я бросился вперед.

Через минуту я увидел его. Он двигался по берегу ручья странной сомнамбулической походкой. Его пошатывало, ноги заплетались, раз или два он, оступившись, оказывался по колено в ледяной воде, но как будто не замечал этого…

– Гиеагр! – заорал я, когда нас разделяло три десятка шагов. – Гиеагр, во имя богов, какого рожна ты тут делаешь?!

Ответа не последовало, конечно, если не считать ответом раздраженный взмах руки. На меня нахлынула багровая волна злобы. «Ах ты самовлюбленный сатир! – пронеслось в голове. – Посмотрите на него! Уединился он, лунатик проклятый! Наплевал на спутников, наплевал на друга, наплевал на все на свете…» Не в силах больше сдерживаться, я догнал его и схватил за плечо.

– Гиеагр, будь ты проклят! Что это значит?!

Он не отвечал и не останавливался, он просто шел вперед, вперив остекленевший взгляд в какую-то лишь одному ему ведомую точку. Я попытался остановиться, упереться пятками, задержать, встряхнуть, привести в чувство, но силы были слишком неравны, и мне ничего не осталось, как семенить следом, вцепившись в его тунику. Должно быть в ту минуту я походил на капризного дитятю, что-то выпрашивающего у своего папаши… Смешно, нелепо и смешно. Идиотизм положения заставил меня взъяриться с новой силой.

Выскочив вперед, я заорал:

– А ну стой!

И с размаху ударил его кулаком в челюсть. Гиеагр качнулся, взгляд его сделался осмысленным. Секунду или две он неотрывно смотрел на меня, и вдруг глаза его налились кровью.

– Мильк!!! – взревел герой. – Мильк, шелудивый пес, ты спугнул ее! Ты спугнул Фаэниру!

Он махнул кулачищем, целя мне в лицо, но охватившая меня ярость придала ловкости. Я нырнул и в свою очередь нанес удар, целя в солнечное сплетение. Звякнуло, костяшки пальцев соприкоснулись с чем-то твердым и упругим. «Кольчуга! – мелькнула догадка. – Наш коварный герой нацепил под тунику кольчугу!» Не знаю почему, эта мысль раззадорила меня еще больше. Издав звериный рык, я обрушил на своего врага град беспорядочных ударов.

Наверное, Гиеагр в тот момент еще не совсем пришел в себя; во всяком случае, только этим обстоятельством я могу объяснить, почему мне удалось выйти из той передряги живым. Он отмахнулся от меня, как отмахиваются от внезапно налетевшей мухи. Он не бил прицельно, только поэтому мои кости остались целыми. Короткий взмах – и я с головой погрузился в ледяную воду ручья.

Как будто тысячи игл вонзились в кожу! Сердце зашлось в бешеной скачке, тело выгнулось дугой. Я отчаянно замолотил руками и ногами, пытаясь вырваться из обжигающего ада.

Несколько мгновений спустя удалось подняться на ноги. Рот раскрылся сам собой, легкие наполнились живительным воздухом. Какое-то время я просто стоял, пытаясь прийти в себя. А потом…

Нечто огромное ринулось на меня. Я увернулся, отпрыгнул. Упал, взметнув фонтаны брызг, но тотчас снова вскочил на ноги. Завертел головой в поисках врага.

– Я почти смог ее разговорить! – крикнул Гиеагр. Он стоял по щиколотку в воде, в десяти шагах от меня. – Почти смог! А ты ее спугнул!

– Так ты оставил нас подыхать и поплелся в этот лес только ради нее? Только чтобы разговорить эту полумертвую куклу?! – Я задохнулся от ненависти. В тот момент мои мысли пылали, исходя ядовитыми испарениями подобно расплавленной бронзе. – Прости, что не дал поболтать с призраком!

– Ах ты!.. – Он двинулся на меня.

Я попятился, оступился, опрокинулся в обжигающе холодную воду. Пальцы коснулись чего-то круглого и скользкого… Камень! Я схватил его, сжал, будто собирался раздавить. Что ж, подходи, герой, мне есть чем тебя встретить…

– Если б не ты, если б не ты… – как заведенный повторял Гиеагр.

Его лицо перекосилось, отражая непереносимую муку. Взгляд же… это был взгляд человека, оставившего душу далеко-далеко отсюда. О, Фаэнира! Какую власть она имела над ним!

– Ты спугнул ее, – прохрипел Гиеагр, – и умрешь за это…

Нас разделяло не больше пяти шагов. Он нависал огромной глыбой, готовой обрушиться, раздавить.

Я забился, забарахтался, пытаясь подняться. Когда удалось встать на одно колено, я поднял камень… Я неплохой метатель, ему стоило подумать, прежде чем сделать шаг.

– Стой где стоишь, – прохрипел я. – Иначе…

– Иначе что? – оскалился Гиеагр.

Я замахнулся, целя ему в лицо…

Но бросить не успел. Две смутные фигуры, возникнув из ниоткуда, вдруг набросились на Гиеагра. От неожиданности я выронил камень, и в тот же миг чьи-то холодные пальцы сомкнулись на моей шее! Меня опрокинули навзничь, вода хлынула в нос и в рот, сжигая, разрывая внутренности. Я замолотил руками, пытаясь высвободиться.

Плеск воды, стук камней, беспорядочные удары, грохот сердца в груди – все слилось в какой-то дикой какофонии. Но перекрывая этот вал безумия, в моей голове вдруг прозвучал гневный женский крик:

– ХВАТИТ! ДОВОЛЬНО!!!

Крик этот был грозен, подобен реву бури или грохоту камнепада, и вместе с тем удивительно чист, будто голос одинокой флейты ранним весенним утром. И он отрезвлял…

Неизвестный вдруг разжал пальцы, и я почувствовал, как кто-то, ухватив за ворот, пытается поднять меня на ноги.

Приняв вертикальное положение, я стал изо всех сил тереть глаза, чтобы увидеть того, кто сначала едва не убил меня, а потом решил спасти. Это был Эписанф. Боги, что случилось с нами?! Почтенный философ в роли убийцы… Мокрый и несчастный, ученый муж покраснел как свекла и старательно отводил глаза; я почти физически ощущал, насколько ему стыдно.

Повернув голову, я увидел еще одну живописную картину. Эти люди были погорячей чудаковатого старика, и, хотя боевой азарт уже улетучился из их сердец, мышцы еще отказывались повиноваться. Троица так и застыла, будто высеченная из мрамора: Гиеагр сжимал горло Бурдюка, Бурдюк сжимал горло Гиеагра, а чуть поодаль с камнем в руке одеревенел Глаз.

На мгновение в душу закрался ужас: мне вдруг почудилось, что эти трое обратились в изваяния. Но тут камень, выскользнув из пятерни Глаза, плюхнулся в воду, и статуи ожили. Бурдюк и Гиеагр, поспешно отдернув руки, разом залились краской, будто девы, впервые в жизни разделившие ложе с мужчиной. Картина была столь уморительной, что я не удержался от смешка. Глаз отчаянно заскреб макушку: похоже, в его случае чувство стыда проявлялось именно таким образом.

– Что это было? – спустя какое-то время выдавил он.

Никто не ответил. Случившееся почему-то не располагало к обсуждению.

– Я что, один слышал голос? – не унимался Глаз. Можно было только позавидовать его душевной конституции, подобные типы редко бывают обременены излишней впечатлительностью.

– Вроде баба голосила… – продолжал Глаз. – Или нет?

– Откуда здесь взяться бабе, – подал голос Бурдюк.

– Как? А моя Лаита? – это Эписанф.

– Лаита! – фыркнул Глаз. – Твоя Лаита молчаливей рыбы, а если и пикнет иной раз, то голос тише мышиного. А эта так гаркнула, будто сидела у меня в голове.

– Она и сидела у тебя в голове, – проговорил Гиеагр. Отрешенный и потерянный, он будто только что постиг некую запредельную истину. – Голос звучал прямо у тебя в голове, потому что это была Фаэнира.

– Эта твоя подружка-призрак? С чего ты взял? – хмыкнул Глаз. Таким тоном уместнее было произнести что-то вроде: «Сбрендил, да?»

– С того, что весь путь по лесу я проделал, следуя за ней. – Гиеагр одарил нас взглядом, который недвусмысленно говорил, что любые сомнения или зубоскальства по поводу его слов смертельно опасны.

– Да, призраки способны на такие штуки, – легко согласился Глаз. – Вот я слышал, раз как-то в Земле дев…

– Глаз, дружище, потом, – оборвал приятеля Бурдюк. – Нам надо выбираться отсюда, пока целы. Скоро стемнеет, а я не желаю оставаться в месте, в котором мы не поубивали друг друга только благодаря вмешательству привидения.

– Эписанф, – он повернулся к философу, – помнится, ты хвастал, что многое узнал об этих местах из своих свитков. Есть шанс блеснуть. Скажи, далеко ли тянется этот проклятый лес?

– Н-не думаю, что он велик настолько, что мы не сможем его преодолеть, – проговорил Эписанф. – Предгорные леса на этих склонах не могут быть слишком широки… Я полагаю… завтра или послезавтра мы достигнем… края.

– Я рад, – бросил Бурдюк. И добавил, обращаясь ко мне: – Какое счастье, Мильк, что мы с тобой недоучки. Спроси тебя или меня, когда кончится лес, мы скажем честно: «Не знаю». А этот мудрец наплел с три короба, а итог тот же: «Не знаю». Он прочел слишком много книг, чтобы жить своим умом.

– Но я… – начал было Эписанф, но тотчас оборвал себя. – Если так важна краткость, пожалуйста: я не знаю. Что бы я ни сказал, это не отменит необходимости двигаться дальше!

Он развернулся, и, не оглядываясь, зашагал прочь из лощины. Через несколько мгновений мы потянулись следом.

Едва поднявшись по склону, я увидел Лаиту, замотанную в неизменные черные тряпки. Она сидела на земле посреди разбросанных наших пожитков, похожая на крупную ворону, что прилетела поживиться на городскую свалку. Ее руки, укрытые в складках одежды, беспрестанно шевелились, будто она перебирала четки, или теребила что-то, или… Ай, думаю, даже всеведущие боги не знали, чем она занималась в ту минуту.

Как только мы приблизились, Лаита вскочила на ноги и застыла в почтительном поклоне.

– Хоть кто-то в нашей шайке умеет вести себя по-человечески, – глядя на нее, проговорил Бурдюк.

– Ты имеешь в виду эту тряпичную куклу? – не понял Глаз.

– Я говорю про Лаиту, – с нажимом произнес Бурдюк.

– Ну и я про нее, – пожал плечами Глаз. – Кукла куклой, правда?

Ответом ему был хлесткий удар в челюсть. Глаз отшатнулся, взмахнул руками, сохраняя равновесие… а в следующий миг с ревом бросился на обидчика. Воздух наполнился гулом тумаков, криками, хрипом и ругательствами, от которых вскипала кровь. Сцепившись в лютой схватке, эти двое принялись вдохновенно лупить друг друга, стремясь нанести противнику как можно больше увечий.

– Варвары! – раздался за моей спиной презрительный голос Гиеагра. Герой покинул лощину последним и не успел к началу драки.

– Послали же боги проводников. А ну… – С этими словами он попытался растащить дерущихся, но не тут-то было: разом забыв взаимную вражду, Бурдюк и Глаз бросились на него! Их счастье, что на Гиеагра снизошло достаточно мирное расположение духа и он всего лишь собирался прекратить драку. Но я слишком хорошо знал, сколь недолговечно миролюбие моего друга…

Под градом свирепых ударов Гиеагр попятился, отступал, и я с ужасом наблюдал за тем, как лицо его наливается краской гнева. Еще несколько мгновений, и…

Я до сих пор не могу сказать, как очутился в самой гуще. Шкура моя уцелела лишь потому, что дерущиеся просто не ожидали, что между ними вклинится кто-то еще.

– Ну хватит! – что есть мочи заорал я, раскинув руки.

– Хватит! – подхватил еще один голос, и, повернув голову, я увидел Эписанфа. Почтенный философ стоял подле меня, потрясая толстым суком. Глаза Эписанфа пылали испепеляющим гневом.

– Хватит! – повторил старик. – Хватит, вы, отродья осла и обезьяны! Вы забыли, зачем мы идем? Вы забыли, какая у нас цель? Клянусь, я бы и пальцем не пошевелил, не будь мы связаны нашим великим делом! Хотите поубивать друг друга? Прелестно! Пожалуйста! Я даже приготовлю яд, чтобы вы могли смазать им свои кинжалы. Но только не теперь, а когда кончим дело! Ясно вам? Ясно?!

Старый Эписанф… Думаю, никто и никогда не видел его таким. Боги свидетели, казалось, что сам демон гнева вселился в него в ту минуту. Бурдюк и Гиеагр, и даже бешеный Глаз взирали на него с почтением и опаской, как на буйнопомешанного, чьим разумом руководят сами бессмертные.

Окинув всех нас еще одним обжигающим взглядом, Эписанф вдруг метнулся к своему мешку, лежащему на траве. Порывшись, извлек из него длинный узкий кусок ткани и вернулся с ним к нам.

– Этот лес не любит разговоров, – сказал он. Голос сделался прежним, давешние грохочущие интонации начисто исчезли из него. – Здесь каждое слово превращается в оскорбление, а за каждым оскорблением следует удар. Пусть я не знаю, сколько нам еще идти по этому лесу, зато прекрасно представляю, чем кончится наш поход, если мы продолжим в том же духе: мы просто поубиваем друг друга. А потому послушайте старика, каждый оторвите от этой ленты столько, чтобы хватило завязать себе рот, и завяжите, да покрепче, чтобы звука не могли издать…

– Ах ты, книжник сушеный… – начал было Глаз, но Гиеагр и Бурдюк тотчас взяли его в «клещи», заставив замолчать.

– Для разнообразия старик дал дельный совет, – сказал Бурдюк.

– Давай ткань, – протянул руку Гиеагр.

Минута, и вот уже все, кроме Лаиты, завязали себе рты.

Путь продолжали в гробовом молчании. Было жарко, кроме того, от тряпицы несло кислятиной (похоже, Эписанф пожертвовал для общего блага свой старый пояс), зато в нашей компании наконец воцарился относительный мир. О нет, ни раздражение, ни черные мысли никуда не делись; мы по-прежнему метали друг в друга злобные взгляды, проклиная про себя попутчиков и желая им всех бед, какие только способен обрушить на человека этот жестокий мир. Но все эти страшные помыслы разбивались о тонкие вонючие полоски ткани, которые не давали открываться нашим ртам. Воистину, превыше дара красноречия можно поставить лишь один дар – дар молчания.

Мы шли, пока не стемнело, по-прежнему не произнося ни слова. Сняли повязки лишь перед скудным ужином, ели молча, заговорили только однажды, когда обсуждали, кому в какую смену нести караул. Потом Эписанф повторил, что по его расчетам лес должен закончиться завтра, в крайнем случае послезавтра.

А потом мы легли спать, не имея ни малейшего представления о том, что готовят грядущие дни.

 

Глава 4

Заново переживать наш проход по лесу было крайне неприятно. Я словно смотрел на себя со стороны – дикие глаза, перекошенное от злости лицо, зубы, вцепившиеся в жалкий клочок грязной ткани, эту соломинку, удерживающую от падения в пропасть безумной ярости.

Можно успокаивать себя, что это проклятый лес затуманил наши рассудки. Все так, конечно, только кажется мне, неведомая мне злая сила не залила нам ненависть в глотки, подобно ядовитому пойлу, а зачерпнула ее из темных подвалов наших душ.

Впрочем, дальше было хуже.

Завтрак едва не закончился новой дракой – и все оттого, что бессмертные боги не наделили человека способностью есть с завязанным ртом. Все мы прекрасно понимали, что ради нас самих надлежит хранить молчание. Но где там! Разве эти безмозглые ослы, по недосмотру богов ставшие моими спутниками, могут…

Я с шумом выдохнул воздух через нос – спасительные повязки снова были на нас, препятствуя излиянию наружу мыслей, которые переполняли, уверен, не только меня. С терпимостью святого я стал увещевать себя, что рядом со мной идут очень достойные люди… Достойные уважения, а не того, чтобы им перерезали глотки… как бы это ни было приятно.

Глаз – он мой друг, единственный друг уже долгие годы. И то, что боги забыли вложить в его голову хоть что-нибудь, кроме кучи навоза, еще не основание… Нет, действительно не основание!

Я отвел ненавидящий взгляд от спины Глаза. Нельзя слишком долго задерживать мысли на ком-нибудь одном, в этом я убедился. Гораздо легче сдерживать себя, быстро переключая свое внимание с одного на другого.

Мильк. Славный, симпатичный парень. Хоть и Непосвященный. Как и в случае с Глазом, это не его вина. Он просто родился в этом диком, варварском мире, не ведающем истины. Эти ублюдки не чтят двенадцать богов, зато готовы окрестить богом самого распоследнего демона или духа. Варвары, одно слово – варвары! И Мильк – один из них, ничем не лучше. А эта его гадкая самодовольная усмешка…

Я с яростью заскрипел зубами. Какая к бесам усмешка, просто эти вонючие повязки перекашивают наши лица. Мерзавец Эписанф наверняка нарочно держал эту тряпку в горшке с помоями. Вот уж кто в самом деле заслуживает смерти! Я покопался в себе и не смог придумать ни одной причины, которая заставляет меня сохранить жизнь этому ничтожному книжному червю. Проклятие Тарантула? Подумаешь! Неужели двенадцать Теней станут прислушиваться к словам какого-то варвара? Втянув меня в эту авантюру с Тарантулом, варвар посчитал, что обезопасил себя? Мой кинжал быстро покажет, насколько он просчитался!

Собрав в кулак всю волю, я опустил наполовину извлеченный из ножен кинжал обратно. Мне пришлось напомнить себе, что это именно я и чуть ли не силой затащил Эписанфа к этому полоумному колдуну. Я пожалел, я очень пожалел, что Тарантула нет сейчас рядом с нами. Вот тут-то не помогли бы никакие повязки. Мне никогда еще не приходилось убивать колдунов, и отсутствие подобного опыта в данный момент меня сильно тяготило.

Проклятый лес! Я все-таки выхватил кинжал и в остервенении принялся без разбора кромсать все ветки, до которых смог дотянуться. Спутники едва удостоили меня взглядом. Лишь Глаз на секунду остановился и вроде бы даже приготовился снять повязку, чтобы как-то прокомментировать мои действия. Но передумал. Ему очень повезло.

Удивительно, но упражнение с кинжалом мне здорово помогло. Солидная часть напряжения оставила меня, словно осыпавшись вместе с обрубками ветвей. Я ускорил шаг, чтобы нагнать ушедших вперед товарищей по походу. Конечно, эти свиньи и не подумали…

Стоп! На этот раз мне удалось прервать опасные мысли без особого труда. Может, посоветовать всем провести по небольшому бою с ближайшим деревом? А, перебьются!

Часа два или три мы шли без особых эксцессов, и это, несомненно, было выдающимся достижением в условиях сумасшедшего леса. Недалеко было время обеда, и я без устали как заклинание повторял себе, что за все время трапезы не пророню ни слова, как бы безобразно ни вели себя остальные. Я внушал себе снисходительность огромными порциями и наконец почувствовал, что наполнен ею по самое горло. Я готов был вынести самые немыслимые испытания, вплоть до трех или даже четырех фраз из уст этих несчастных. Я по праву гордился собственным мужеством.

Теперь я шел в авангарде компании, задавая темп. Стоит, пожалуй, присмотреть местечко для обеда. То есть места-то вокруг все одинаковые, выбирай любое, но вот запасы воды нам не мешало бы пополнить. Поэтому я шарил глазами по сторонам, высматривая родник либо более-менее приличный ручеек. Наверное, поэтому я первым заметил ЭТО…

Повязка, закрывавшая рот, спасла мое самолюбие, превратив что-то похожее на истеричный визг в сдавленный хрип. Сорвав тряпку с лица, я уже смог говорить относительно членораздельно:

– Великие боги, что это?!

Не то чтобы я действительно ждал ответа от бессмертных, но промолчать было невозможно.

Из земли подобно каким-то безумным червям выползали тонкие корни и суетливо переплетались, стараясь опутать мне ноги. С некоторым усилием я сумел сделать шаг, но и на новом месте повторилось то же самое.

За моей спиной кто-то испуганно вскрикнул.

– Началось, – стянув повязку, выдохнул Эписанф.

Ах вот как?!

– Эписанф! – взревел я, разрывая сеть корней, чтобы сделать новый шаг. – Объясни мне, что это такое!

Остервенело дергающий ногами Глаз зашелся в нервном хохоте, указывая пальцем куда-то вперед.

– Эй, Бурдюк, спроси еще вот про это!

Я посмотрел в сторону, указанную Глазом, хотя видят боги, мне очень не хотелось это делать… На секунду возникло детское желание крепко зажмуриться, а потом снова открыть глаза – и чтобы все исчезло.

Кажется, давеча я сетовал, что в наших приключениях не от кого отмахиваться мечом или кинжалом? Мне не хватало старых добрых чудовищ? Надавать бы тебе, Бурдюк, по шее за такие мысли…

Теперь мне точно не придется жаловаться по этому поводу. Впрочем, чтобы жаловаться, надо сначала выжить, а я почему-то был уверен, что волна мерзких страшилищ катилась в нашу сторону как раз с целью лишить нас этой малости.

Полторы или две дюжины жутких тошнотворных тварей двигались совершенно бесшумно. Ни воя, ни рева, ни визга, ни треска ветвей. Они приближались сплошной стеной, будто кто-то спустил на нас армию уродцев, завербованных в самых страшных ночных кошмарах.

Слева раскачивалось нечто, отдаленно напоминающее человека. Огромное, в два моих роста, покрытое зеленой чешуей, оно набросилось на Гиеагра, орудуя четырьмя ручищами с когтями длиной в ладонь.

Глаза окружили сразу семь или восемь мелких – по колено – тварей, поначалу показавшихся почти безобидными. Они напоминали бескрылых летучих мышей, с которых живьем содрали кожу. Пасти, полные острых, но мелких зубов, крохотные коготки на лапах – вот и все оружие. Мне показалось, что Глаз обратит их в бегство пинками, даже не вынимая ножа. К несчастью, мой друг решил так же и поплатился за это. Ловко увернувшись от удара, одна из тварей извергла из пасти струю ядовито-синей слюны. С душераздирающим воплем Глаз отшатнулся, и я увидел, что на бедре его дымится свежая рана.

На бедолагу Милька, сумевшего вооружиться лишь подобранной с земли корягой, напали не самые страшные, но самые омерзительные существа. Вертлявые, белые, склизкие, похожие на огромных могильных червей, они проворно передвигались на коротеньких ножках. Их безголовые туловища венчали пучки длинных гибких, беспрестанно шевелящихся щупалец. Этими щупальцами твари оплетали импровизированное оружие Милька, стремясь вырвать палку из его рук. В свою очередь Мильк тратил силы не на атаку, а на потуги эту самую палку сохранить, но чем дольше длилась схватка, тем меньше шансов оставалось у паренька.

Все это за мгновение, за один короткий взгляд, который я успел бросить по сторонам, прежде чем сам был атакован. Четыре чудища. Четыре чудища из моего детства, из тех диких придумок, которыми когда-то меня пугала моя глупая нянька. Сколько бессонных ночей провел я по милости этой вздорной старухи, стращавшей меня демонами, которых якобы призывают с Оборотной стороны мира злые колдуны тельцов специально для непослушных детей скорпионов. Совпадение было полным. Бычья голова, пасть с медвежьими зубами, налитые кровью глаза. Передние лапы тоже медвежьи, но почти лишены шерсти, как и все тело. Мощный торс, напоминающий торс нашего Гиеагра, и бычьи ноги, заканчивающиеся копытами. К счастью, в пылу боя мне не пришлось гадать о причинах таких совпадений.

И снова к счастью, они напали не все разом. Ближайший демон размашисто ударил лапой, норовя снести мне голову. Уворачиваясь, я резко упал на колено… Про корни, опутавшие мои ноги, я совсем забыл и вместо задуманного движения чуть было не плюхнулся носом вперед, после чего оказался бы практически беспомощным.

Огромным усилием воли, помогая себе нечеловеческим криком, я все-таки смог освободить правую ступню и сделал небольшой шажок вперед. Не успело еще левое колено коснуться земли, как я уже со смачным звуком вонзил кинжал мастера Борго в брюхо нападавшего и, дернув вверх, вспорол его утробу чуть не до плеча, переломав ребра, оказавшиеся не прочнее человеческих.

Темно-красная – вполне обычная – кровь чудовища оросила меня живительным фонтаном. Вскочив на ноги, я позволил мертвому телу рухнуть на землю, после чего жадно слизал с губ соленые капли. Что ж, может быть, не все так безнадежно?..

Но оставшиеся в живых «демоны» явно не торопились разделить судьбу своего собрата. Сменив тактику, они принялись осторожно окружать меня, выискивая момент для стремительной атаки. Отступая, я метнул взгляд по сторонам, оценивая обстановку.

У Гиеагра с его соперником шансы, пожалуй, были равны. Варвар получил несколько явно болезненных, но не особо опасных ран, монстр же мог теперь орудовать только тремя руками – четвертая болталась словно плеть, разрубленная, судя по всему, до самой кости.

Глазу приходилось хуже. Двух «летучих мышей» он сумел прикончить своими метательными ножами, но остальные ножи были потрачены впустую. Весь покрытый язвами, он походил на прокаженного, лицо кривилось в жуткой гримасе боли.

Мильку удалось отвоевать палку, и теперь он стремительно перемещался по поляне, не позволяя корням опутать ему ноги, и наносил редкие, но довольно прицельные удары. Твари преследовали его по пятам, терпеливо дожидаясь момента, когда он выдохнется.

Эписанф… Я только сейчас вспомнил о старикане! А он и не думал принимать участия в бое; оттащив Лаиту подальше от опасности, он лихорадочно шарил в своей котомке, то и дело зыркая по сторонам.

Меня это несколько озадачило. Не то чтобы я ожидал от безоружного теперь старика серьезной помощи, но стоять в стороне, когда товарищи ведут смертный бой, было не в его обычае! Непосвященный приятно удивил меня во время драки с тельцами, сейчас удивлял в обратную сторону.

Но думать об этом больше было некогда. Один из «демонов» пробирался мне за спину, и если ему это удастся – мне конец. Ничего, мне и раньше доводилось попадать в подобные переделки, хотя тогда мои враги (хотя бы внешне) относились к роду человеческому. Сейчас многие из них уже в Тени Зодиака, а я туда пока не тороплюсь.

Мне бы сейчас здорово помогла какая-нибудь стена – прижавшись к ней спиной, лишаешь соперников возможности обойти тебя сзади и заставляешь мешать друг другу, наступая с фронта. Но раз уж боги не построили в этом лесу никакой стены, на худой конец сгодится и толстое дерево. Именно к нему я отступал, стараясь держать всех быкоголовых монстров в поле зрения.

Прыжком преодолев последние пару-тройку шагов, я с удовольствием ощутил спиной шершавую кору лесного великана. Не помешало б, чтобы в обхвате дерево было несколько потолще, но и это больше, чем ничего. Атака со спины теперь будет лишена львиной доли своей эффективности.

Так и есть, чудище, норовившее зайти за спину, немного поколебавшись, оставило свой обходной маневр, и теперь все трое осторожно, преисполнившись уважения к моему кинжалу, наступали на меня спереди.

Переступая с ноги на ногу, чтобы корни не успевали опутать мои ступни, я изготавливался к бою, как вдруг спину пронзила дикая боль, словно сразу дюжина острых иголок вонзилась в мое тело. Взвыв, я отпрянул от дерева, едва не потеряв равновесие. Не стоило терять из виду наступавших на меня монстров, но не повернуться я просто не мог.

Я бы не поверил глазам, если бы спина не подтверждала увиденное самым болезненным образом. Ствол – самый обыкновенный, когда я к нему прислонялся, – теперь щетинился шипами с пол-ладони длиной. Шипы были обагрены кровью. Моей кровью.

Воспользовавшись моим замешательством, демоны ринулись на меня единой грудой мяса, клыков и когтей. У меня был единственный шанс избежать мгновенной смерти, и я им воспользовался. Не помышляя о контратаке, я нырнул в сторону, изо всех сил оттолкнувшись от земли. Из-за опутавших ноги проклятых корней я завалился набок, но все-таки смог избежать прямого удара. Когти одного из чудовищ вскользь полоснули по икре, распоров кожу. Плевать, пустячная рана – я вскочил на ноги, почти не почувствовав боли.

Новая атака монстров по стремительности не уступала предыдущей. Потом была следующая, и еще, и еще. Демоны не ведали усталости, я же – увы – утратил контроль над боем и лишь уворачивался да беспорядочно отмахивался кинжалом.

Так прошло несколько минут, показавшихся мне вечностью. Ран на моем теле прибавилось, но от серьезных боги меня пока хранили. И тут один из моих диких взмахов кинжалом обернулся удивительной удачей… и полной катастрофой.

Я попал. Поразил врага в самое сердце – судя по хриплому стону и мгновенно закатившимся глазам. Но на свое горе я не сумел вытащить кинжал из тела монстра, когда он начал заваливаться вперед. То ли клинок застрял между ребрами, то ли мышцы чудовища сжались в предсмертной судороге… Демон падал прямо на меня, и я вынужден был разжать пальцы.

Врагов осталось всего двое, но я был безоружен и очень четко осознавал, что это означает смерть. Да, я сделал все, что мог и недешево продал свою шкуру, но с удовольствием обошелся бы без этой сделки.

Быкомедведи тоже понимали, что битва практически закончена, и не спешили разделаться со мной как можно быстрее. Казалось, они смаковали и предвкушали тот миг, когда смогут сомкнуть свои челюсти на моем горле.

Я бросил взгляд по сторонам в безумной надежде, что кто-нибудь из товарищей уже справился со своими врагами и теперь сможет прийти мне на помощь.

Но всем приходилось несладко.

Четырехрукий урод сильно теснил Гиеагра, и, что еще хуже, герой отступил под сень дерева. И теперь ветви старались как могли помешать Гиеагру, липли к его лицу, закрывая листьями глаза. Варвар в бешенстве рычал, левой рукой рвал листья и ломал ветки, но было очевидно, что долго ему не продержаться.

Мильк, как и я, лишился своего оружия – и его минуты были сочтены. Мерзкие твари тянули к нему свои длиннющие щупальца, стараясь опутать руки и ноги, дотянуться до шеи, а у мальца уже почти не осталось сил избегать этих смертельных объятий.

Единственным из нас, кто мог считать себя победителем, был Глаз. Но что это была за победа! Сейчас он стоял на коленях, в остервенении душа последнюю оставшуюся в живых тварь. Но на его помощь я мог не рассчитывать. Скорее ему самому понадобится помощь, чтобы встать на ноги.

Эписанф… Я повернулся к старику, не испытывая злости либо ненависти. Через мгновение, представ перед двенадцатью Тенями, я не воспользуюсь колдовством Тарантула и не поставлю варвару в вину свою смерть.

А старикан-то, похоже, от страха двинулся рассудком. Выпучив глаза, с совершенно безумным выражением лица, он выхватывал из своей котомки щепотки какого-то порошка, разбрасывал вокруг себя, что-то бормоча себе под нос. Несмотря на незавидность собственного положения, мне стало даже чуточку жаль несчастного.

Но вдруг Эписанф прекратил свое идиотское представление и, забросив котомку за плечо, зыркнул на нас свирепым взглядом:

– Ну?! Чего вы ждете? Они застыли совсем ненадолго.

Все еще ничего не понимая, с совершенно ошалелым видом я оглядел замерших неподвижно монстров.

Летопись Милька

– Эписанф, дружище, – прохрипел Гиеагр, – клянусь, если выберемся, я поставлю тебе памятник в каждом городе Андронии и в каждом храме закажу молебен в твою честь!

Мы мчались как вспугнутые зайцы, и у философа просто не хватило дыхания на ответ. Мы мчались, и миллиарды невидимых глаз обжигали нас полными ненависти взорами. Дальше, дальше, дальше! Прочь от поляны, мимо жутких деревьев с их живыми корнями, мимо монстров, которые выстроились с двух сторон недвижными истуканами, этими застывшими в муке выкидышами, исторгнутыми мерзкой утробой здешней земли. Дальше, дальше, дальше – куда глаза глядят, куда угодно, лишь бы скорей оказаться вне этих проклятых мест. Пусть даже в царстве теней, только не оставаться здесь!

Жаль, старания наши давали хлипкий результат. Внезапный паралич, поразивший лес, обратился в глухую ярость, пронизавшую все вокруг, наполнившую, казалось, самый воздух. Лишившись возможности атаковать, лес принялся высасывать из нас силы, выдавливать их каплю за каплей, сжимая наши души как спелый плод граната.

Буквально через несколько минут наш бег сменился вялой трусцой, мы едва переставляли ноги. Каждый вздох, каждый шаг давался со все большим усилием, будто мы и впрямь на бегу прорывали невидимую пелену, паутину, сплетенную из яда, злобы и жажды убийства! Легкие работали так, что трещали ребра, но воздух… воздух вливался в них тонюсенькой струйкой – так жадный хозяин по капле цедит вино в чаши незваных гостей. И это выматывало, выматывало смертельно.

Я бросил взгляд по сторонам. На спутников было больно смотреть, они выглядели глубокими стариками, бредущими к общей могиле.

Кожа Гиеагра сделалась серой, вздувшиеся вены бугрились синюшными струпьями.

У Глаза по плечам и бедрам бордовыми язвами растеклись следы плевков тех тварей, похожих на летучих мышей.

Бурдюк выглядел не лучше: одежда и кожа, исполосованные лапами демонов, делали его похожим на израненного тигра, который чудом сумел уйти от охотников.

Эписанф, в эту минуту куда более чем обычно похожий на помешанного, закатывал глаза и беспрестанно шевелил губами; Лаита же, спрятав руки под балахон, что-то теребила на груди, должно быть амулет.

Лес давил, изматывал, измывался. Лес высасывал силы и чувства, высасывал даже страх, гнавший нас вперед, опустошал, оставляя внутри одно лишь желание – упасть на землю и больше не двигаться. Никогда. Больше не в силах бежать, мы перешли на шаг, потом остановились…

Первым не выдержал Глаз. Схватив Эписанфа за плечо, он развернул его к себе и проорал:

– Будь ты проклят, старик! Ты что, не понимаешь, что мы вот-вот передохнем, как мухи?! Ты остановил этих тварей, ты можешь! Сделай что-нибудь!

– Знал бы как – сделал бы, – прошептал философ. – Неужели ты думаешь, что я нарочно мучаю нас?

Остановка… Нет ничего хуже остановок. Когда движешься – бежишь, идешь или даже ползешь, ты жив, у тебя есть силы, ты имеешь шанс достигнуть, добиться, победить. Но стоит остановиться – и силы оставляют, улетучиваются неведомо куда, и ты превращаешься в немощную груду мяса и костей, в труп, в добычу для стервятников и шакалов.

Я рухнул, не успел Эписанф докончить фразу. Жизнь утекала из тела, как вода из прохудившегося кувшина.

– Мильк, это становится дурной привычкой, – кривясь от боли, ко мне наклонился Бурдюк. – Ты совершенно не держишься на ногах…

Он попытался подхватить меня за плечи, наверное, хотел помочь подняться… но вместо этого хлопнулся на землю рядом со мной.

– Ты видишь, Эписанф? – рявкнул Глаз. – Дай какое-нибудь зелье, иначе, клянусь, я выпущу тебе кишки!

– Зелье?! – завопил Эписанф. – Какое тебе зелье? Мышьяк подойдет? Настойка белладонны? Или цикуты отведаешь? Ты хотя бы представляешь, какого рода немочь поразила нас?

– Пока ты будешь выяснять, философ, мы тут передохнем все, – встрял в разговор Гиеагр. Он едва держался на ногах. – Дай то, что сочтешь подходящим. Раз ты одолел чудовищ, должен одолеть и нашу хворь. А будешь мешкать, я помогу Глазу выпустить тебе кишки.

– Безумцы, – пробурчал Эписанф, запуская руку в мешок. – Я припас для этих тварей одни лишь яды. Любой из них угробит вас в два счета. Вот если бы…

Он вдруг запнулся, должно быть нащупав что-то необычное или то, о чем давно забыл. Секундное замешательство – и вот из мешка на свет явилась небольшая тыквенная фляга, из тех, в какие наливают свои вонючие настойки базарные знахари и шарлатаны. Выудив флягу, Эписанф какое-то время разглядывал ее, удивленно вскинув бровь.

– Вот уж не думал, что брал такое, – пробормотал он. – Впервые вижу эту флягу, но почему-то кажется, я знаю, что в ней.

– И что же? – Глаз нетерпеливо протянул руку.

– В-вино, – выдавил Эписанф. Выглядел он донельзя озадаченным, как будто и впрямь впервые в жизни разглядел содержимое своего мешка. – Мне кажется… особое вино, – добавил он, завидев алчный блеск в единственном глазу собеседника.

– Особое? Еще лучше!

Мгновение, и фляга, булькнув, перекочевала в лапы варвара. Нетерпеливыми пальцами Глаз сорвал крышку, и воздух наполнился резким ароматом, действительно отдаленно напоминающим винный.

– Эй, полегче! – вскинулся Эписанф. – Я не уверен, но лучше не более двух глот…

Поздно! Жадные губы Глаза впились в горлышко фляги. Кадык разбойника заходил вверх-вниз: раз, другой, третий… И вдруг…

Выронив флягу (Эписанф едва успел ее подхватить), Глаз схватился за горло. Из выпученных глаз брызнули слезы. Раззявив пасть, бедняга сделал несколько судорожных вдохов, но каждая порция воздуха, казалось, лишь добавляла ему страданий.

– Э… мне кажется, лучше не дышать! – запоздало предупредил Эписанф.

Как всегда не ко времени. Свирепое око варвара налилось кровью. Вытянув руки, он вцепился в горло философа, навис над ним, распространяя вокруг все тот же странный запах.

– Ты что… Что мне подсунул, – просипел Глаз. – Глотка горит! Убью, Непосвященный!..

Но как ни грозен был Глаз, ничего не случилось. Несколько секунд пальцы его оставались недвижны, и вдруг лицо расплылось в блаженной улыбке.

– Жалом клянусь, это чудо-вино! – пропел Глаз срывающимся голосом. – Да мне теперь ни одна сволочь нипочем! Эй! Э-э-э-эй!!! – Последнее он выкрикнул в каком-то бешеном порыве, будто сила тысячи бойцов разом влилась в его грудь.

– Эписанф, дружище, я тоже хочу такого вина, – протянул руку Бурдюк.

– Сначала тем, кто на ногах! – заявил Гиеагр.

– Мне еще! – встрял Глаз.

– Тебе хватит, – ворчливо бросил Эписанф, протягивая флягу Бурдюку. – Два… два глотка, Бурдюк, слышишь? И задержи дыханье, пока не отпустит. Да… так…

Приняв флягу, Бурдюк сделал два больших глотка, и тотчас невыразимая мука перекосила его лицо. Зажав нос, разбойник издал душераздирающий стон… Я не мог оторвать глаз от этого жуткого зрелища, но вдруг обнаружил, что страшная фляга находится уже в моих руках.

– Два глотка, и не дыши, – сказал Эписанф. – А на него не смотри, в первый раз со всеми так…

Я поднял флягу, в нос ударил все тот же резкий запах. Зажмурившись, сделал два глотка.

Боги! Как будто в глотку влили ковш расплавленной бронзы! Дыхание перехватило, я рухнул на бок и мог лишь открывать и закрывать рот, уподобясь выброшенной на берег рыбе! Щеки стали мокры от слез, мерзкий запах никак не желал выветриваться, утраивая мои страдания. Между тем колдовская жидкость устремилась к желудку, опаляя пищевод и делая его похожим на раскаленную печную трубу. В полной уверенности, что умираю, я всхлипнул и мысленно обрушил тысячу проклятий на голову коварного старика! Но… Секунды шли, а смерть все не являлась за мной. Напротив, тепло, разлившееся по жилам, было приятным и приводило в чувство. Короткое время спустя я ощутил, что прежние силы вернулись ко мне, вернулись даже с избытком, что нынче я горы могу своротить!..

Будто неведомая пружина развернулась внутри – я вскочил на ноги, готовый драться с целым светом. Было видно, что уже все попутчики отведали чудесного вина – по раскрасневшимся лицам, по шальному блеску в глазах. Даже Лаита как будто приободрилась.

– Что это такое? – Глаз не отрывал взгляда от опустевшей наполовину фляги, которую Эписанф прятал в мешок.

– Вино по особенному рецепту, – ответил философ. – Придает необычайную бодрость. Его иногда завозят откуда-то с севера. Действует убойно, и еще я кое-что добавил от себя… Но никак не возьму в толк, ведь я думал, что давно потерял флягу… Я уж и думать о ней забыл, и вдруг…

– Потом будешь ломать голову, – оборвал Гиеагр. – Пора удирать отсюда, твари, кажется, приходят в себя.

И верно! Краем глаза я вдруг заметил движение у ближайшего дерева. Корни! Проклятые корни вновь зашевелились. Пусть в их извивах еще не было давешней целеустремленности, они как будто только отходили от тяжелого сна, ничего не осознавая, но все равно это был плохой знак, очень плохой.

– Вперед! – рявкнул Гиеагр, и мы побежали.

Четверть часа спустя полоса проклятого леса осталась далеко позади. Деревья вновь выглядели как прежде – ни вывороченных корней, ни странных наростов, ни утыканных шипами ветвей. И тишина, прежняя гнетущая тишина опустилась на лес, как будто то, что правило этим миром, решило отдохнуть, поразмыслить в этом жутком безмолвии и приготовить нам новую ловушку.

Не сбавляя темпа, мы бежали еще полчаса, пока Эписанф не взмолился о привале. Его тощая грудь ходила ходуном, из горла вырывались хрипы.

– Терпи, философ, – увещевал Гиеагр, – будет привал, дай только добраться до какой-нибудь поляны. Под этими деревьями я нужду не остановлюсь справить, не то что на травку лечь.

Поляна сыскалась очень скоро. Не такая большая, как в прошлый раз, она тем не менее имела существенное преимущество, ибо являла собой огромную каменную плиту, усеянную булыжниками, большими и малыми, и возвышающуюся над землей на целый локоть. Растений мы теперь опасались не меньше, чем диких зверей и чудовищ, так что не стоит и говорить о том, сколь обрадовала нас эта находка. Вырвав вьюнок, пустивший корни кое-где в трещинах, мы устроили привал, мня, что находимся в куда большей безопасности, чем прежде.

Действие Эписанфова вина скоро улетучилось, но силы остались, хотя и не столь великие, как раньше. Чтобы подкрепить их, мы порылись в мешках и, собрав остатки пищи, разожгли костер и устроили небольшую пирушку.

– Проклятый лес, – ворчал Глаз, дожевывая последний кусок вяленого мяса. – Никакой дичи, даже птиц нет. Если завтра мы не набьем хотя бы каких-нибудь дроздов, передохнем с голоду.

– Ты сначала доживи до завтра, – бросил Бурдюк.

– Назло тебе доживу, – фыркнул Глаз. – Только ты, жирная скотина, еще и завтра протянешь, и неделю, а я загнусь с голодухи. Нет, ну почему здесь нет дичи? Ответь, Эписанф, ты ведь все знаешь.

– Ненависть, – пожал плечами Эписанф. – Лес пропитан ею. Животные чувствуют такое и давным-давно разбежались. А может, их здесь и не было никогда. Есть только деревья и чистая ненависть.

– Ненависть? – Бурдюк с сомнением уставился на философа. – Разве чистая ненависть способна оставить такие следы? – он продемонстрировал багровые полосы на руках и разорванную одежду.

– Значит, способна, – пробормотал Эписанф.

– Тсс! – зашипел вдруг Бурдюк. – Тише! Слышите?

Разом умолкнув, мы навострили уши.

Вой. Далекий протяжный вой. И треск. И стон. И шелест. И странные скребущие звуки, будто тысячи крысиных лап разом принялись рыть огромную нору.

Звуки доносились издалека. Мы завертели головами, пытаясь определить направление, но очень скоро поняли, что они несутся со всех сторон. Нас окружали…

Мы повскакивали, заозирались.

– Пора уносить ноги! – воскликнул Эписанф.

– Поздно, – буркнул Гиеагр. – Они всюду. Придется снова отбиваться. Счастье, что мы нашли эту поляну, хотя бы не будет корней и сумасшедших деревьев.

Пусть солнце висело еще высоко, но отчего-то вдруг стало заметно темней. Так бывает, когда посреди дня накатывает грозовая туча. Подняв взгляд, никакой тучи я не увидел, зато заметил, что небо сделалось грязно-голубым, будто божественная лазурь попала в лапы какого-то мерзкого подземного чудища. Завертел ветер, промозглый и злой, почти осенний. Тотчас окружность поляны затянула грязная мгла: сжирая краски, уродуя и без того мрачный лик проклятого леса, полнясь смутным движением и гулом, она играла роль некоего занавеса, за которым для нас готовилось невиданно ужасное представление.

Нервное, невыносимое ожидание превратило время в поток вязкой смолы, неспешно вытекающий из наклоненного чана. Секунды доводили до исступления, минуты – сводили с ума. Каждый из нас успел умереть уже тысячу раз и тысячу раз проклясть свое рождение, но развязка все не наступала.

– Душу вымотали, твари, – процедил сквозь зубы Бурдюк. – Что они тянут?

– Решают, с чем лучше тебя сожрать: с чесноком или с луком, – без всякой веселости хмыкнул Глаз.

– Испугались татуировок на ваших толоконных лбах, – проворчал Гиеагр.

Бурдюк бросил на него косой взгляд:

– Непосвященный, я ведь запом…

Чудовища атаковали разом со всех сторон. Серая мгла вдруг разродилась копошащейся волной тварей самого ужасающего вида: щелкающей, шипящей, свистящей, воющей, орущей, ощетинившейся иглами, гребнями, клыками и шипами, плюющей ядом и смердящей, как миллион клоак. Воздух задрожал от оглушительного гомона; я почувствовал, что ноги мои вот-вот выйдут из повиновения и, если в рядах монстров мелькнет хотя бы крошечная прореха, они тотчас помчат меня туда, пусть на верную гибель, но лишь бы подальше от этого кошмара. Стиснув зубы, я заставил себя подавить слабость. «Что угодно… Делай что угодно, – сказал я себе, – только не думай о своем страхе».

Тут мой взгляд скользнул по земле. Камни! Много камней! Это по моей части. Эй, твари, смотрите на лучшего метателя Гальгал!

Волна ужаса стремительно накатывала на нас. Ближе… ближе… ближе… Присев на корточки, я подхватил край туники и насыпал в нее камней, сколько мог удержать. Выпрямился, придерживая бесценную ношу, выхватил булыжник с острыми краями…

Р-раз! Снаряд угодил во что-то черное, похожее на вымазанного дегтем огромного паука. Брызнули ошметки, тварь кувыркнулась и исчезла в толпе. Еще камень… Р-раз! – У мчащегося на меня монстра, слепленного из трех человеческих тел, сросшихся боками, поникла правая голова; ноги правой туши подкосились, чудище повело в сторону, и тотчас вал атакующих растоптал его.

– Обожаю камни! – сквозь рев донесся до меня голос Гиеагра. Бросив взгляд на своих товарищей, я увидел, что все они вооружились по моему примеру. Только Эписанф, как и в прошлый раз, все рылся в своем мешке.

– Бить по первым рядам! – скомандовал герой.

– Швыряй, не жалей! – выкрикнул Глаз, и каменный град обрушился на чудовищ.

Каким-то чудом мы отбили первую атаку. Монстры из передних рядов, которых поразили наши камни, растекались черной скользкой слизью, и это мешало задним, ослабляло напор; метались раненые, сея среди нападающих суматоху. Может быть, это принесло нам ту маленькую победу, а может, что-то еще – не суть важно, главное – мы получили хоть крошечную, но передышку.

Не успела волна чудовищ откатиться за край поляны, а наши взоры уже устремились к Эписанфу.

– Философ, ты не слишком-то помог нам в этот раз, – произнес Гиеагр. – Истратил все снадобья в прежней заварушке?

– Вы ведь отбились? – Эписанф метнул на героя злобный взгляд.

– Отбились, – встрял Глаз. – Но если бы кое-кто…

– «Кое-кто» вступит в дело лишь в самый критический момент, – заявил Эписанф. – У «кое-кого» мешок не бездонный, и наполнить его, случись надобность, будет негде. Поэтому швыряй камни, маши мечом и не суйся в мои дела. Ясно?!

– Так бы сразу и сказал, – надулся Глаз. – Резать вас, умников, надо.

За серой пеленой тем временем шли какие-то новые приготовления. Увидеть отчетливо что-либо было нельзя, лишь смутные тени метались в туманной мгле да долетал по временам протяжный сиплый вой.

Вторая атака началась столь же внезапно. Туман вдруг исчез, и вкруг поляны явились сотни мерзейших тварей. Они сменили тактику: наступали врассыпную, поодиночке, так, чтобы наши камни могли нанести лишь минимальный урон. Они чем-то походили на огромную стаю волков, вот только между волками, даже живущими за тысячи парасангов друг от друга, куда больше сходства, чем было между этими монстрами. Большие и малые, всех цветов и оттенков, покрытые шерстью, шипами, чешуей, об одной и о десяти головах, с когтями или с копытами – эти страшилища напоминали дикое сонмище кошмарных снов, всплывших из небытия по чьей-то злой воле, чтобы нас убить.

Мы дали залп, другой. Брызгая черной кровью, забились в агонии несколько тварей, но прочих это не остановило. С пронзительным визгом они бросились на нас.

Пусть и относительно малочисленные, эти новые существа оказались лучшими бойцами. Миг – и они легко, почти без усилий разделили нас, как разделяют стадо пастушьи собаки, разбили наш крошечный строй на островки. Они не спешили нападать – не знаю почему. Наверное, примеривались, желая отправить нас в царство теней с минимальными для себя потерями.

Нам с Глазом повезло, мы оказались в паре. Спина к спине, вооруженные лишь дубинками, мы ждали нападения, а твари вились вокруг, примериваясь к нашим глоткам. Гиеагра оттеснили ближе к краю поляны. Острие его меча поблескивало в двух дюжинах шагов от нас, и десятки пар глаз неотрывно следили за этим смертоносным блеском. Меньше всего повезло Бурдюку: под его опекой оказались Эписанф и Лаита. Женщина, скорчась под своими тряпками, беспрестанно перебирала пальцами, наверное молилась, теребя амулеты и обереги; философ же все рылся и рылся в своем мешке с упорством пьянчуги, пытающегося выудить из складок одежды последнюю монетку.

Монстры атаковали разом, будто услышав команду. Сразу три твари, не издав ни звука, ринулись на меня. Одной я проломил череп, две других, столкнувшись в воздухе, покатились по земле.

Новый бросок. На этот раз я замешкался, и пара челюстей с загнутыми клыками проделала дыру в моей тунике. Зверь лишь немного не рассчитал, иначе мои внутренности уже вывалились бы на камни. Я ударил ногой. Чудовище отлетело на несколько шагов, но тотчас вскочило на лапы!

Еще бросок, и еще, и еще! Меня цапнули за лодыжку, алым цветком вспухла рана на бедре; саднило в боку – не то от усталости, не то от ран, правое ухо горело, а по щеке и по шее бежала теплая липкая струйка. Но я еще держался и без остановки работал дубиной, моля богов, чтобы не дали ей сломаться, чтоб удача моя длилась, длилась как можно дольше, ибо только удачей можно было объяснить то, что я еще жив.

– Н-на! Н-на! – Спина моего напарника ходила ходуном, слышались взвизги, хруст костей. – А, шакальи морды! Не нравится? Глаз и не таким ребра ломал!

Мы дрались. Не знаю, сколько времени прошло, каждое мгновение длилось бесконечно долго. Иногда удавалось бросать взгляды по сторонам. Бурдюку приходилось совсем несладко, но он сражался за десятерых. На моих глазах он уложил сразу две твари – те ухватили Лаиту за подол и пытались оттащить прочь. Эписанф вновь принялся сыпать заклинаниями, но они не помогали. Гиеагр пытался пробиться к этим троим, но на него насела целая свора, так что герой продвигался удручающе медленно.

Тварей все прибывало. Они кружили, вились, наскакивали, отбегали. Они жаждали крови, жаждали уничтожить нас, и адское пламя сверкало в их глазах.

Бой продолжался. Мы слабели с каждой секундой. В какой-то миг я едва не выпустил из рук дубину – от моей крови она стала скользкой, как рыба.

А потом я увидел тварь, которая прикончит меня. Размером с крупного волка, шипастая, похожая на траченную молью, утыканную иглами собачью мумию, она застыла в пяти шагах от меня. Она смердела как сушеный труп, она шелестела и пощелкивала при каждом вдохе, будто внутри этого пергаментно-желтого кожаного мешка перекатывались оторвавшиеся от скелета кости. Она топорщила иглы и скалила клыки, и я чувствовал на себе ее ненавидящий взгляд, хотя тварь не имела глаз: глазницы были затянуты тонкой коричневой пленкой. Воплощение моих самых страшных ночных кошмаров, жуткое видение из тех времен, когда боги еще не наполнили своей благодатью наш мир и повсюду царил хаос, эта тварь готовилась к прыжку, и ее сочащийся злобой взгляд был устремлен на мое горло…

Я перехватил дубину, отчетливо понимая, что сил взмахнуть ею уже нет. Оттолкнувшись задними лапами, тварь взмыла в воздух…

Свет! Ярчайшая, ослепляющая вспышка! Удар!

Ноги подкосились, звериная сила опрокинула меня на землю! Я заорал, заизвивался, стремясь сбросить монстра, придавившего меня к земле. Ладонь уперлась в оскаленную пасть, я надавил изо всех сил, стараясь оттолкнуть от себя это смердящее исчадье. Неимоверное усилие, и вдруг… вдруг моя ладонь провалилась в пустоту – отшвырнула чудовище, будто оно разом потеряло всю свою мощь, сделалось невесомым, как воздух!..

– А-а-а-а-а-а!!! – заметался над поляной чей-то хриплый вопль, и только тогда я обнаружил, что глаза мои крепко зажмурены.

Небо – вот что я увидел, открыв глаза. Самое голубое за всю мою короткую жизнь.

Вопль повторился, теперь голосили уже в две глотки.

Приподнявшись на локте, я бросил взгляд в ту сторону. Мне явилась странная картина. Бурдюк отплясывал какой-то дикий танец и то и дело бросался обнимать Эписанфа. Философ стоял столбом, дико озираясь; рука его, казалось, навек застряла в мешке. Лаита, наша таинственная, вечно закукленная, зашторенная, закрытая Лаита, протягивала к Бурдюку руки, желая разделить его безумство. А вокруг… Вокруг бугрились трупы поверженных монстров, почти скрывая поляну. В трех или четырех местах они громоздились кучами – там, где полыхали самые ожесточенные схватки.

Одна из таких куч вдруг зашевелилась и распалась. Порядком израненный, но, хвала богам, живой, из нее выбрался Гиеагр.

– Вот ничего этому варвару не делается, – услышал я рядом с собой. Повернув голову, увидел Глаза: тот стоял, припав на одно колено, упершись в камень обломком дубины.

– Это же Гиеагр, – выдохнул я в ответ.

Глаз смерил меня взглядом.

– Наверное, это что-то объясняет. – Он пожал плечами.

Бурдюк, Эписанф и Лаита наконец разжали объятия. Лаита тотчас сделалась прежней – покорной служанкой, укутанной с головы до ног живой куклой, ожидающей указаний. Приметив нас, Эписанф замахал руками:

– Эй, что развалились? Эти твари скоро очнутся, а мой мешок пуст! У нас не больше часа, уходим!

Без лишних слов мы повиновались.

О да, мы старались двигаться так быстро, как только могли. Кровоточили и болели наскоро перевязанные раны, тело ломило от усталости, слипались глаза, но мы шли и шли, стремясь оказаться как можно дальше от проклятого места.

Прошло совсем мало времени, когда что-то вдруг ухватило меня за раненую лодыжку. Вскрикнув, я покатился в траву. Тотчас чьи-то острые коготки впились в щеку. Я вскочил, закричал, отпрянул в сторону. Развернулся. Две зеленые плети, еще не до конца «пришедшие в себя», еще вялые, но вновь уже жаждущие крови, потянулись к моим ногам.

– Лес оживает, – прошептал Глаз, с ужасом глядя вокруг.

– Бежим! – крикнул Гиеагр.

Бежим… Далеко ли убегут пять израненных мужей и слабая женщина. Не прошло и нескольких минут, а наш рывок захлебнулся, и мы уже еле ползли. «Как старухи, удирающие от грабителей», – невесело подумалось мне тогда. Ноги заплетались, глаза застил жгучий пот; мы не дышали, мы хрипели, будто загнанные лошади, и, клянусь, самым милосердным было тогда перерезать нам глотки.

Да к этому и шло: шум погони, пока еще отдаленный, стремительно нарастал. Ропот, совсем недавно неясный и смутный, становился все громче, все отчетливей, распадаясь на отдельные звуки – рычанье, шипенье, вой.

В эту жуткую какофонию вдруг влился еще один звук – сотрясающий землю гул гигантских шагов. Какое-то невиданно ужасное существо, пробудившись от черного сна, бросилось за нами в погоню, и если оно нагонит нас…

Не скрывая надежды, мы дружно уставились на Эписанфа.

– Старик, теперь вся надежда на твои снадобья, – пропыхтел Бурдюк. – Когда я представляю тварь, которая так грохочет, даже моя моча пытается отсюда сбежать. Уж расстарайся, покажи снова свой фокус.

– Забудь о фокусах, – выдавил философ.

– Как? У тебя кончились эти твои?.. – спросил Глаз.

– Еще в первый раз. – Эписанф был мрачен и растерян.

– А вот только что, на поляне?.. – не унимался варвар.

– Понятия не имею, – выдохнул Эписанф. – Я держал руку в мешке, когда полыхнуло. Собирался выбросить мешочек сушеной ромашки – он постоянно мешался…

– А ромашка – волшебный цветок? – Глаз был настолько озадачен, что на мгновение показалось, будто он забыл обо всех наших бедах и жаждет только одного – узнать тайну последнего чудесного спасения.

– Нет, ромашка – не волшебный цветок, – сквозь зубы ответил Эписанф.

– Тогда почему…

– Откуда я знаю?! – взвизгнул философ. – Ты что, надеешься, что чудо повторится? Или не можешь умереть, не узнав этой тайны? Так тебе помогут. Вон те…

Его слова заглушил треск падающего дерева. Что-то неимоверно огромное закрыло небо, и окрестности сотряс ужасной силы рев. Тварь была еще далеко и, должно быть, пока не видела нас. Она поводила уродливой головой, с шумом втягивая воздух.

– Боги, какое огромное, – прошептал Глаз. – Такое ни мечом, ни дубиной…

– Врассыпную! – скомандовал Бурдюк. В его груди еще не иссяк боевой дух, и глядя на него, я подумал, что из этого мужа вышел бы неплохой полководец, не будь он столь ленив. – Врассыпную, иначе эта тварь раздавит нас одним махом. Эписанф, уводи Лаиту вон под те деревья, но не близко, берегитесь корней. Мильк, Глаз – туда. Гиеагр, мы с тобой… Гиеагр?.. Эй, Гиеагр!

Все разом посмотрели на Гиеагра. С героем творилось нечто странное: он стоял, отвернувшись от опасности, уставившись в одну точку, видимую, наверное, только ему одному.

– Гиеагр! – Бурдюк тряхнул его за локоть. – Сдохнуть решил?

– Фаэнира, – вполголоса ответил мой друг.

– При чем здесь она?! – фыркнул Бурдюк. – Ты видел, что…

– Она там, – так же тихо отвечал Гиеагр. – Я вижу ее. Она знает, где спасение.

– Этот твой призрак? Ты…

Вновь все вокруг сотряс грохот падающих деревьев. Издав полный ненависти рык, чудовище рванулось в нашу сторону, сопровождаемое сонмом мелких тварей. Не больше минуты, и смертоносная волна захлестнет нас. Эписанф, Лаита, Глаз, я – мы не сводили взглядов с этих двоих, от которых зависели сейчас наши жизни.

– Да будь ты проклят со своей Фаэнирой! – закричал Бурдюк. – Оставьте его, он помешался. Уходим!..

– Стойте! – Голос Гиеагра был подобен реву монстра, настигавшего нас. – Фаэнира зовет нас! Она знает, где спасение.

– Идиот, – бросил Бурдюк. – Помешался… Да что вы стоите? Бегом, врассыпную! – Он толкнул Эписанфа, понуждая выполнить приказание, повернулся ко мне…

И тут я принял решение. Схватив за руку Лаиту, я потащил ее к Гиеагру.

– Веди! – крикнул я ему.

И Гиеагр рванулся туда, где ему виделась Фаэнира, я последовал за ним, Лаита – следом, не сопротивляясь.

– Безумцы! – ударил в спины крик Бурдюка, но, оглянувшись мгновение спустя, я увидел, что к нам присоединились Эписанф и Глаз, и Бурдюку ничего не осталось, кроме как последовать за остальными.

О, это был бег в безнадежность! Пусть растения проклятого леса еще не очнулись здесь от того странного заклятия, спасшего наши жизни во второй раз, однако росли они столь густо, что каждый шаг давался с неимоверным трудом, и только ужас гнал нас вперед, дальше и дальше в эти дикие заросли. Погоня приближалась, чудовища настигали нас, их мерзкие вопли звучали все отчетливей и громче. Оглянувшись раз или два, я видел, как Бурдюк и Глаз отбивались от какой-то прыткой твари, оказавшейся впереди всех. Слева и справа все ближе мелькали уродливые тени – нас окружали. Нет! Вырваться, вырваться любой ценой! Бежать – быстрей, быстрей, быст…

Внезапно земля ушла из-под ног, и я почувствовал, что лечу. Удар, ледяной холод. Вода захлестнула лицо, меня засасывает, крутит, затягивает все глубже, глубже… Ну нет! Тонуть я не собирался. Я отчаянно замолотил руками и ногами – и вдруг почувствовал, что тело мое устремилось вверх!

Через несколько секунд благословенный воздух наполнил мои легкие, и я поспешно провел ладонью по глазам, стряхивая воду. Мне открылась величественная картина: широкая река, несущая свои воды меж двух лесистых берегов; надо мной нависает отвесный обрыв, отороченный сверху темными, почти черными на фоне неба кронами деревьев; и огромная, гораздо выше деревьев, туша монстра, увенчанная уродливой головой. Чудовище вновь потеряло из виду свою добычу, на этот раз – навсегда.

– Эй, Мильк! – разнесся над рекой голос Гиеагра. – Можешь подняться на борт нашей галеры.

Повернув голову, я увидел плывущий по реке ствол огромного дерева. Гиеагр лежал на нем как на скамье и, опустив руку, пытался выхватить из волн Лаиту. А потом я увидел Эписанфа, Бурдюка и Глаза – все они держали курс к тому же дереву.

Сделав широкий взмах, я последовал их примеру.

 

Глава 5

Мой учитель Мирдгран Хромой любил пофилософствовать. Водился за ним такой грешок. Глубокий скрытый смысл он был способен увидеть буквально во всем, а уж про такие вещи, как река, мог придумать сразу ворох разнообразных сравнений. Например, что жизнь человека подобна плывущей по реке щепке. Прошлое рядом – но в него не вернешься, не может щепка поплыть против течения. И будущее вот оно – но оно неотвратимо.

Нам боги послали не щепку, целое бревно. Да разве в размере дело… Мы были рады оставить кошмарный лес в прошлом и не ведали, что нас ждет в будущем.

Что происходит, а? Честно говоря, последние события все больше и больше напоминают мне бредовый сон, вызванный чрезмерным количеством самого дрянного вина. Сначала деревья, возомнившие себя хищными животными, и демоны из моих детских страхов. Я бы счел это еще одним хитрым мороком, только раны на наших телах очень даже реальны. И я могу поспорить на свой последний дзанг, мы никак не могли бы нанести их себе сами. Взять хотя бы эти кровоточащие язвы, покрывающие Глаза с головы до ног…

Эписанф вдруг преуспевает в искусстве колдовства, но этот факт донельзя удивляет в первую очередь его самого. Надо было видеть, какими глазами он смотрел на флягу с тем волшебным вином, которую старик достал, между прочим, из собственной котомки… При воспоминании о вкусе вина меня ощутимо передернуло. Не уверен, что рискну когда-либо сделать еще глоток, пусть бы от этого зависела моя жизнь. Хотя…

Ладно. Эписанф смотрел на флягу странно, словно бы и узнавал и не узнавал одновременно. Потом колдовство продолжается, но Эписанф божится, что он тут ни при чем. Если он врет – то зачем это ему нужно, если говорит правду – а похоже, так и есть, – то что происходит?

Вот… замкнулся круг. «Что происходит?» – это вообще тот вопрос, который я задаю себе под разными соусами все чаще и чаще. И если так пойдет дальше, ответ на него будет значить для меня не меньше, чем возможность посмотреть в Зеркало богов. Дело в том, что я любопытен от природы. И смертельно не люблю, когда со мной играют втемную – а сейчас кто-то или что-то явно этим занимается.

Я вообще-то могу считать себя человеком действия, но иногда бывает очень даже полезно остановиться и крепко подумать. Беда в том, что остановиться все никак не получается. Мы вынуждены все время действовать, на подумать времени не остается. И прем мы напролом, прем, удивляемся, качаем головами – и снова прем. Снова удивляемся – тому, что до сих пор живы, – и по новой…

Вот сейчас мы никакими особыми действиями не заняты – дрейфуем себе вниз по реке, уцепившись за бревно, столь любезно предоставившее нам свои услуги. Очень кстати, что ему оказалось с нами по пути. Хотя я еще не видел бревен, без посторонней помощи плывущих против течения.

Боги, что за бред в голову лезет! И это вместо того, чтобы как следует поразмыслить о наших насущных проблемах и странностях последних дней. Это оттого, что вода почему-то зверски холодная. С чего бы это – не пойму. Воздух даже ночью самое большее прохладен, а вода…

Я стараюсь как можно активней шевелить ногами под водой, но помогает это слабо. Завидую Лаите и Эписанфу – проявив неожиданную галантность, Гиеагр уступил им место на бревне. Забодай меня Телец, если уж боги были столь великодушны, послав нам это бревно, разве не могли они продлить это свое великодушие еще на несколько локтей?

Мысленно отвешиваю себе солидный подзатыльник и прошу прощения у богов. Так и беду накликать недолго. Впрочем, беды сыплются на нас таким щедрым дождем, что меня очень удивит затянувшаяся пауза в этой череде напастей.

Тут река внезапно вынырнула из леса. Именно внезапно – обернувшись, я увидел плотную стену деревьев, без всякого подлеска. Впереди – равнина, украшенная редкими невысокими холмиками. Так все мило и трогательно, с ума сойти. Только я уже не верю в безобидность самого идиллического пейзажа. После сумасшедших гор и чудовищных птиц лес нам тоже спасительным показался…

И все же – все же я определенно почувствовал некоторое воодушевление. Страшный лес позади, и, значит, мы еще на шаг ближе к цели. О том, каким будет следующий шаг, я сейчас задумываться не желаю.

Похоже, мое настроение разделяют и остальные. Мильк выдыхает:

– Выбрались.

Глаз довольно хмыкает, а Гиеагр издает некое подобие победного клича. Даже Эписанф начинает ерзать на бревне как-то радостно. И только Лаита по-прежнему напоминает неподвижное изваяние. Чувствует ли она холод, боль, страх? Иногда я задаюсь этими странными вопросами.

– Не пора ли нам причалить? – кричу я. Громче, чем нужно, – чтобы избавиться от дурных мыслей, сбросить с себя липкую паутину страха и самому поверить, что все у нас идет отлично.

– Я бы предпочел проплыть еще немного, если ты не возражаешь. – Гиеагр сама любезность. Наверное, и ему слегка не по себе. – Чем дальше мы отплываем от этого леса, тем лучше я себя чувствую.

Наверное, еще вчера я бы стал спорить – хотя бы просто из духа противоречия, чтобы варвар не возомнил о себе слишком многого. Но после безумного леса, когда мы готовы были поубивать друг друга за любое неосторожное слово…

– Ладно, дружище. Полагаю, ты прав. – Я испытываю подлинное наслаждение от собственной вежливости. Если бы стучащие зубы не мешали мне говорить, я бы наверное ввернул еще парочку изысканных периодов, вспомнив лучшее, чему меня учили в академии.

Правда, через несколько минут мне хочется утопить собственную вежливость в этой проклятой реке, желательно вместе с Гиеагром. Или просто выбраться на берег, предоставив этому дуболому плыть до тех пор, пока кровь не застынет в его жилах.

Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы Эписанф вдруг не воскликнул:

– Смотрите!

Естественно, мы посмотрели – все, даже Лаита, как один повернули голову в сторону левого – более крутого – берега. Там находилась весьма веская причина немедленно причалить – полуразвалившийся дом, странный, сложенный из бревен и с наполовину съехавшей набок крышей. С первого взгляда было заметно и то, что в этом доме давно никто не живет, и то, что это просто шикарный приют для нашей измотанной компании.

Не говоря больше ни слова, мы рьяно принялись грести к левому берегу. Выбравшись на сушу первым (наверное, я промерз сильнее остальных), я подал руку Лаите и только после этого обернулся. Гиеагр, Глаз, Мильк стояли рядом со мной и подобно мне замерли, погрузившись в задумчивость.

«Наша» лачуга отнюдь не была одинокой – она просто располагалась ближе всех к реке, и ее не скрывал высокий берег. Буквально в двух десятках шагов стояла еще одна, и еще, еще… Казалось, целый город спустился к реке, спустился, чтобы умереть. Ибо каждый дом был почти точной копией первого, увиденного нами.

Дома убегали вдаль, почти теряясь из виду. Весь ли город пребывал в подобном состоянии, или люди покинули только ближайшие к реке жилища, сказать было невозможно. Впрочем, мы были не в том состоянии, чтобы раздумывать о причине этого запустения или привередничать в выборе места для ночлега.

И думал я сейчас не об этом. Я во все глаза всматривался в далекий холм, превышающий своими размерами все окрестные холмы. На нем смело могли разместиться множество таких домишек, что находились вблизи нас. Но холм украшало только одно строение, слишком большое, чтобы служить жильем кому бы то ни было. Отвернись от меня Скорпион, если я не понял, что это такое…

– Эписанф… – Мой голос дрожал вовсе не от холода. – Скажи, это… он?

– Не могу ручаться, Бурдюк, но полагаю, что да, – ответил старик.

– Он? Что за «он»? – настороженно спросил Гиеагр, и я понял, что совершенно напрасно поддался эмоциям.

– Храм змееносцев, так мне кажется, – как можно невиннее, со всей возможной небрежностью сказал я. И не соврал, между прочим.

Гиеагр хотел было что-то сказать, но передумал, спрятав в бороде недобрую усмешку. Ну да, какое дело придуманному мной купцу до местного храма? Мильк старательно делал вид, что наш с Эписанфом обмен репликами его совершенно не заинтересовал. Плохо дело.

Или… нет? Запутался что-то я совсем. Ясности в мыслях никакой. Если строго следовать моему первоначальному плану, то наступающая ночь – самое подходящее время для того, чтобы Гиеагр со своим подручным покинули сей мир. И герой может бахвалиться сколько хочет – когда он спит, его глотка ничем не крепче любой другой.

Только не знал я, как поступить. Что нас еще ждет – непонятно, и чего больше от Гиеагра будет – вреда или пользы, мне тоже неведомо. Оно, конечно, потом может быть поздно решать… Тяжело думается, когда от холода зуб на зуб не попадает.

– Послушай, Эписанф, – дрожащими губами произношу я, – у тебя больше не осталось того вина?

Глаз, обхвативший себя руками за плечи, моментально оборачивается и смотрит на меня… не знаю, по-моему, с восхищением.

– Тебе что, понравилось?!

Губы у него совсем синие, и сам он смотрится довольно жалко. Поэтому я раздумываю давать ему по шее. Ну еще потому, что сил на такие подвиги у меня сейчас попросту нет.

– Дурак ты, Глаз, – вполне добродушно сообщаю я. – Я продрог весь, а то вино должно согревать в дюжину раз сильнее обычного. Мне почему-то так кажется, – не совсем уверенно добавляю я.

– Ты же знаешь, Бурдюк, что есть, – брюзгливо отзывается Эписанф. Он тоже дрожит всем телом. – Я при тебе убирал флягу в сумку.

– Да кто тебя разберет, – бурчу я себе под нос.

Но старик слышит и нервно передергивает плечами. У меня складывается четкое ощущение, что ему эта фляга самому покоя не дает. Да и я, хоть убей, не помню, где и когда он ее покупал. А, к бесам все!..

Мы снова делаем по два глотка. Удивительное дело, на этот раз они даются значительно легче. По крайней мере, я восстанавливаю дыхание практически сразу и подспудно чувствую, что начинаю получать удовольствие не только от последствий употребления этого волшебного напитка…

К сожалению, фляга пустеет, и дальнейшую дегустацию приходится отложить на неопределенный срок. Не видя больше оснований торчать под открытым небом, я зашел в дом. Труда это не составило, так как входная дверь вполне гостеприимно валялась рядом с проемом. В нос сразу ударило сыростью и затхлостью. Ничего, мы привычные, и не в таких дырах ночевать приходилось. Дождя, от которого полуразвалившаяся крыша явно не спасла бы, не намечалось, а от ветра какая-никакая, но защита. Еще в доме нашелся стол и две широкие лавки, что я и вовсе счел роскошью в сложившихся обстоятельствах.

Полное отсутствие в доме какой-либо утвари меня не огорчило, напротив, натолкнуло на мысль, что бывших хозяев не настигла внезапная гибель или просто смертельная опасность, от которой пришлось бы бежать, побросав все имущество. Это в какой-то степени успокаивало, хотя целый выводок заброшенных жилищ наводил все же на неприятные мысли. Но если я сейчас начну размышлять еще и об этом, моя голова просто-напросто лопнет.

К тому же я ужасно вымотался и хочу спать так сильно, что если ночью ко мне подкрадется какое-нибудь чудовище, то пусть оно меня жрет, лишь бы не будило.

Критически осмотрев заплесневевшие бревна на стенах возле обеих лавок, я великодушно решил не бороться за право спать на одной из них. Выбрав относительно сухое местечко, я завалился спать прямо на полу. И видят боги, у меня давно не было такой роскошной постели.

Глаз бесцеремонно переступил через меня и начал укладываться рядом. Гиеагр устроился в противоположном углу, лавки для себя выбрали Эписанф с Мильком, проявив не то глупость, не то еще большее равнодушие к комфорту, нежели я.

Наверное, не прошло бы и трех минут, как все мы погрузились в сладкий сон… если бы Глаз сумел помолчать хотя бы эти три минуты. К сожалению, двух глотков волшебного вина вполне хватило, чтобы утопить остатки его сообразительности.

– Так что, старик, – приподнявшись на локте, обратился он к Эписанфу, – ты хочешь сказать, что мы дошли?

Мне очень захотелось двинуть ему по мозгам, но увы – своим тощим задом он прижимался к стене.

– Дошли? – фыркнул Эписанф. – Да впереди нас ждет самое сложное испытание!

– Какое? – вытянулся Глаз.

Нет, возможно, сломанная челюсть заставит его заткнуться?..

– Во-первых, змееносцы, – сказал слегка заплетающимся языком Эписанф, и я приспустил веки. Будь что будет… – Сильно сомневаюсь, что змееносцы с умилением вспоминают о племенах, выкинувших их со своей земли, словно нашкодившего котенка. Думаешь, увидев татуировки на ваших лбах, они с почестями проводят вас в храм?

– В храм? Зачем в храм? – Гиеагр тоже привстал. – Не сочтите меня излишне любопытным, но, по-моему, ребята, у вас есть что нам рассказать.

– Тебя это не касается, варвар! – надменно заявил Глаз. Наверно, и до него дошла неуместность и несвоевременность его вопросов. Но недовольство собой он обычно с завидной легкостью переносил на окружающих.

– Напротив, Глаз, – неожиданно сказал Эписанф. – Я считаю, Гиеагр и Мильк должны знать всю правду.

– Я могу заставить тебя разучиться считать, – зловеще пообещал Глаз.

– Подумай сам, – увещевал Эписанф. – Помощь Гиеагра нам еще ой как понадобится. А действовать вслепую он вряд ли захочет.

Старик был логичен. Его беда в том, что он очень плохо знал Глаза. Логика – последнее, что может подействовать умиротворяюще на моего друга, когда он находится в подобном состоянии. Эписанф между тем гнул свою линию, очень последовательно доводя ситуацию до критической точки:

– Я совсем не уверен, что даже все вместе мы сможем пробиться к Зеркалу…

Больше ничего старик сказать не успел. Глаз рванулся к нему, перескочив через меня – я аккуратно подобрал ноги, чтобы он не споткнулся, – и схватил за горло.

«Что ж, все во власти богов», – подумал я, услышав сдавленный хрип. Эписанф должен будет винить только себя, попав в мир теней. Впрочем… да, так и есть. Быстрый шорох, глухой звук удара и стук падающего тела. Боги благосклонны к Эписанфу, и по большому счету меня это радует – привязался я к этому нелепому старикану.

Повернув голову набок, я увидел с трудом втягивающего в себя воздух Эписанфа, потирающего костяшки пальцев Гиеагра и лежащего на полу Глаза, равнодушного к мирской суете. Хорошо, что гигант не схватился за меч, Глаза бы мне не хватало еще сильнее.

Черепушка Глаза не предназначена для хранения ценных вещей вроде мозгов, но удивительно крепкая. И если ему понадобилось около получаса, чтобы прийти в себя после удара по голове булавой тельца, то кулак даже такого силача, как Гиеагр, не смог ему заметно повредить. Не прошло и минуты, как Глаз начал подавать вполне очевидные признаки жизни в виде сдавленных стонов и шевелений, а затем и вовсе сел на полу, осторожно ощупывая правую скулу.

Надо сказать, что при всей моей злости на Глаза я был ему благодарен за столь быстрое возвращение в мир живых. Пауза становилась весьма неприятной, Гиеагр очень подозрительно поглядывал на меня, видимо, формулируя в голове кое-какие вопросы по поводу моей очевидной пассивности в случившемся переполохе. А я не имел подходящих ответов на эти вопросы.

– Ты что… ты что это делаешь, варвар?! – прошипел Глаз, прожигая взглядом Гиеагра.

Гигант презрительно фыркнул, снова сжимая руку в кулак.

– Если ты настолько туп, что не понял с первого раза, я с удовольствием повторю.

Глаз медленно поднялся на ноги, бессознательно шаря правой рукой в районе пояса. Увы, свой кистень он потерял еще в горах, а все до одного метательные ножи остались в сумасшедшем лесу – просто не было времени извлекать их из туш мелких монстров и тем более разыскивать в траве те, что прошли мимо цели.

Впрочем, даже если бы это было не так, я не поставил бы на своего друга и медяка против полной пригоршни золота.

– Не советую, Глаз, – громко сказал я.

– А? – Он повернулся ко мне.

Несмотря на недостаточно четко сформулированный вопрос, я счел необходимым на него ответить:

– Я говорю, что ты сейчас встал на дорогу, ведущую прямиком в Тень Зодиака, и я бы порекомендовал тебе свернуть как можно скорее.

Какое-то время Глаз помолчал, сморщив лоб, и я собрался уже облечь свои слова в более простую форму, доступную для понимания моего друга. Но он заговорил:

– Если бы ты не был таким паршивым трусом, Бурдюк, вдвоем у нас было бы куда больше шансов заставить этого вонючего варвара жрать собственные кишки.

Я поморщился – цветастые выражения Глаза всегда вызывали у меня такую реакцию, хотя бы по причине крайней скудости ассортимента. Оставив без внимания грубое оскорбление со стороны друга – при всех обстоятельствах у него имелись причины быть расстроенным, – я улегся на спину, подложив под голову руку, и широко улыбнулся.

– Ты знаешь, как я тебя люблю, Глаз. Мне не раз уже приходилось рисковать жизнью ради тебя, и я не колеблясь сделаю это снова. Но когда ты сам, добровольно и без какой-либо причины собираешься свести счеты с жизнью, добрый совет – это самое большее, что я могу для тебя сделать.

– Без причины?! – взревел Глаз, вычленив из моей тирады главное для себя. – Ты считаешь, что…

– Да! – Я повысил голос. – Гиеагр ударил тебя, это факт. Но это был самый гуманный способ помешать дурацкому, бессмысленному убийству.

– Дурацкому?! Бессмысленному?! – Глаз хватал воздух подобно выброшенной на берег рыбе.

Я подождал немного, однако более развитой мысли так и не дождался.

– Благодаря нашему общему другу Тарантулу я не могу убить Эписанфа… безнаказанно, – сказал я. – Однако ничто не мешает тебе сделать это. Но ты выбрал для этого совершенно неподходящее время.

Глаз снова сморщил лоб, пытаясь осмыслить мои слова. Разумеется, это представляло для моего друга непосильную задачу, поэтому спустя несколько секунд я сжалился и снизошел до объяснений:

– Зачем ты хотел убить Эписанфа? Чтобы помешать рассказать о Зеркале? Но в таком случае ты опоздал – Гиеагр уже услышал и о храме, и о Зеркале. Возможно, наш герой и не гений, но сложить два и два он сможет, поверь мне. Так что с убийством по этой причине ты слишком замешкался.

Я усмехнулся, оглядев присутствующих. Все слушали меня так, словно я изрекал божественную истину, а не рассказывал об очевидных в общем-то вещах. Гиеагр даже присел на лавку рядом с Мильком.

– Мог ты убить Эписанфа и из мести – за то, что он рассказал. – Я широко зевнул. – Но в таком случае ты явно поторопился. Выждав, когда Эписанф и особенно Гиеагр заснули, ты воплотил бы задуманное без особых проблем. А теперь… Теперь Эписанф может рассказывать все, что угодно. Я лично хотел бы вздремнуть, с вашего позволения.

С этими словами я повернулся набок. Хотя, если честно, меня уже не так сильно клонило ко сну, как всего несколько минут назад.

– Должен тебе сказать, Бурдюк, – очень медленно сказал Гиеагр, – что ты все-таки редкостный ублюдок.

Повернув голову, я подарил варвару самую добрую из своих улыбок.

– Спасибо, дружище, я знаю. Просто в отличие от тебя я не пытаюсь это скрывать.

Летопись Милька

Прошло сколько-то времени, и вот наступил тот час, когда страсти улеглись. Глаз больше не пытался задушить Эписанфа, и Бурдюк с Гиеагром перестали обмениваться злыми взглядами. Все слова были сказаны, тайны и секреты перестали быть таковыми, а открывшаяся правда была из той разновидности правд, которые можно осмыслить только на свежую голову.

Я смертельно устал, и все же странная новость бередила душу, не давая сидеть на месте. Пошатываясь, я выбрался из хижины глотнуть свежего воздуха. День умирал, и солнце уже плескалось в кровавых водах заката. Неведомый сказитель, поющий песни наших жизней, устало смеживал веки, близилась к концу очередная глава нашей погибельной истории, и диск светила ставил в ней огромную багровую точку.

Желания… Штука, исполняющая желания. Будь у меня такое зеркало два года назад, уж я бы… Сделав неимоверное усилие, я попытался придумать, что бы такое мог я пожелать два года назад, но увы, под сводами черепа царила гудящая пустота, и все, что я мог представить, – это мягкое ложе, заваленное пуховыми подушками. Забавно. Стремясь к далекой цели, человек порой так утомляется, что, когда цель достигнута, все, что нужно ему от жизни, – глубокий всепоглощающий сон, больше похожий на смерть.

– Мильк, – донесся из провала двери сонный голос Гиеагра. – Раз ты снаружи, ты первый стоишь в карауле.

– Иди к воронам, – огрызнулся я. – Я всего лишь отлить. Если все еще чего-то боишься, карауль сам. А я завалюсь спать и не проснусь, даже если меня будут поджаривать на углях.

– Насчет поджарить – всегда готов. – Язык Гиеагра еле ворочался. – Додерзишься у меня… я… хр-р-р хр-р-р ХР-Р-Р-Р…

«Вот то-то», – подумал я, ныряя в затхлое нутро лачуги. Нащупав на полу свободный клочок, я тотчас рухнул и провалился в сон, прижав к груди котомку со свитками. Хвала богам, мои записи пострадали не так уж сильно несмотря ни на какие передряги.

День… Не уверен, что то был следующий день, да это и неважно. Был день, и мы проснулись посвежевшими и голодными. Лес лишил нас всех припасов, посему, прежде чем набить животы, предстояло поохотиться. На наше счастье под полом хижины обнаружилась кладовочка, а в ней – несколько костяных наконечников для гарпунов. Три из них оказались вполне пригодными для рыбалки, а опытными рыбаками назвались только двое – Бурдюк и Глаз. Не сказать, что я или Гиеагр не владели таким способом лова, просто… просто настало наконец время осмыслить вчерашний рассказ Эписанфа и то, что следовало за ним. И обе «партии» не сговариваясь разошлись в разные стороны, чтобы обсудить создавшееся положение, не опасаясь чужих ушей. Бурдюк и Глаз, вооружившись гарпунами, направились прямиком к реке, мы же с Гиеагром – кружным путем, через развалины. Мы обязаны были осмотреться и набрать дров для очага. Эписанфа и Лаиту оставили у дверей хижины: стоя рядышком, эти двое не сводили пристальных взглядов с громоздящегося посреди города холма и венчающей его черной шапки храма.

– Как думаешь, это правда – то, что наплел вчера философ? – проговорил Гиеагр, когда мы отдалились от хижины.

– Возможно, – ответил я, – хотя и трудно поверить в такое.

– Трудно, – кивнул герой. – Но вчера Глаз слишком уж яростно набросился на старика, пытаясь заткнуть ему глотку. Такое не сыграешь, если не веришь всем сердцем. И Бурдюк его не очень-то удерживал. Да и ни один проводник не согласится испытать то, что испытали они, ведя нас сюда. Даже за все наше золото.

– Что ж, считаем историю философа правдой, – подвел я итог.

– Похоже на то, – согласился Гиеагр.

Помолчали. Я шарил взглядом вокруг в поисках дров, Гиеагр задумчиво смотрел куда-то в пустоту.

– Хвала богам, теперь я начинаю понимать, почему Фаэнира вела нас именно сюда, – сказал он спустя какое-то время. – Зеркало исполняет желания. Я пожелаю, чтобы Фаэнира ожила, и она оживет. Все просто. А ты что пожелаешь?

Я пожал плечами.

– Иногда мне кажется, что было бы неплохо помириться с отцом и вернуться в школу Периниска, – сказал я. Гиеагр коротко хохотнул. – А иногда, – продолжал я, – мне хочется стать дуболомом наподобие тебя; толстокожим, как бык, героем, который стремится к цели без сомнений и угрызений…

– Уже лучше, – прогудел мой друг.

– А бывает, мне хочется стать царем… Что таращишься? Да, у людей бывает больше одного желания за раз. У нормальных людей, не у медновыйных гигантов с каменными сердцами. Представляешь, лежу я во дворце на парчовых подушках, с двух сторон – рабы с опахалами, на столе – золотая посуда с винами и яствами, у ног терзает струны сладкоголосый кифаред, и сорок полуголых танцовщиц услаждают мой взор…

– Лучше голых, – вставил Гиеагр.

– Согласен, голые лучше, – кивнул я. – Вот только…

– Что? – спросил Гиеагр.

– Видишь, сколько у меня желаний, – сказал я. – А что будет, если зеркало исполняет только одно, самое-самое сильное?

– А что будет?

– Мое самое-самое сильное желание – оказаться как можно дальше от этих мест. – Я невесело ухмыльнулся. – Представляешь, какая ирония: потратить годы, обойти все варварские земли, перевалить гиблые горы, пересечь проклятый лес, испытать еще сто тысяч бед и невзгод – и все ради того, чтобы в виде самой большой милости, какой можно ждать от богов, оказаться в месте, которое когда-то покинул в поисках приключений. Чтобы оказаться дома, в тепле и покое. Так стоило ли ради этого вообще куда-то выходить?..

– Да будь ты проклят! – Гиеагр передернул плечами. – Все вы, книжники, одинаковы, только и норовите, что плюнуть в душу!

Я недоуменно уставился на героя:

– Чем я тебя разгневал?

– Тем, что с умным видом мелешь всякую ерунду! – воскликнул Гиеагр. – Тем, что норовишь великий подвиг уподобить мышиной возне, бессмысленной и презренной!..

– Ничего я не норовлю! – Меня захлестнула волна возмущения. – Просто гадаю, пытаюсь предположить, чем может обернуться наша затея…

– Гадатель выискался, – злился Гиеагр. – Оракул вороний…

– Да что ты взъелся? – крикнул я. – Что я такого сказал?

– Ничего, – фыркнул герой. – Идем дрова собирать. З-зануда.

Когда мы вернулись, Лаита уже разделывала рыбу. Улов был более чем удачен, и наши славные добытчики – Бурдюк и Глаз – предавались теперь заслуженному безделью, греясь на солнышке неподалеку от хижины. Эписанф, устроившийся рядом с ними, следил голодным взглядом за ловкими и точными движениями женщины. «Сколько ни есть на свете способов измерить время, – подумалось мне, – желудок все равно остается самым точным прибором».

Мы развели костер; теперь служанке философа ничто не мешало сытно накормить пятерых проголодавшихся мужчин.

– Ну как, Гиеагр, успел ты переварить Эписанфовы байки? – крикнул Бурдюк, когда, покончив с костром, мы направились к ним.

– Байки? – Гиеагр поднял бровь. – По-моему, ты уверовал в них столь же свято, как веруешь в своего Скорпиона. Или я не прав?

– Может и прав, – пожал плечами Бурдюк. – Но в точности мы узнаем, лишь когда доберемся во-он туда. – Он ткнул пальцем в сторону возвышающегося над городом холма.

– А если он прав, мы что, дадим посмотреться в зеркало Непосвященным? – подал голос Глаз.

Гиеагр с любопытством взглянул на разбойника:

– Глаз, дружище, почему ты вечно переживаешь из-за пустяков?

– Какой же это пустяк, – буркнул Глаз, – если Непосвященные осквернят святыню наших богов. Богам это не понравится.

– Богам не понравится даже то, что мы, дети Зодиака, потянем к зеркалу свои лапы, – сказал Бурдюк. – Правда, Эписанф?

– Нашел, кого спрашивать, – фыркнул Глаз, поднимаясь на ноги.

– Не волнуйся, мы дадим тебе глянуть первому, – хмыкнул Гиеагр.

– А иди ты… – Махнув рукой, Глаз развернулся и зашагал к реке.

Мы провели в лачуге еще пять дней, зализывая раны, набираясь сил и предаваясь простым человеческим радостям: ловили рыбу, ели, пили, купались в реке. Незачем притворяться: храм на холме неизменно притягивал взоры, но мы как бы дали молчаливый зарок – постараться до времени забыть и о нем, и о цели нашего путешествия. Мы будто испытывали на прочность собственную волю, наперед зная, каким она подвергнется испытаниям, едва мы покинем наше прибежище.

И все же неизбежность развязки неодолимо влекла нас вперед. То по двое, то впятером, оставляя Лаиту на хозяйстве, мы покидали лачугу и отправлялись бродить по развалинам, все дальше и дальше. О да, у наших блужданий имелась вполне рациональная подоплека – мы должны были разведать путь, ибо кто знает, какими опасностями полнился этот город-призрак? Да, мы крались как тени, подобно ящерицам перебегали от развалин к развалинам, от стены к стене, исследовали каждую щель, оборачивались на каждый шорох… Мы наблюдали и делали выводы, мы намечали маршруты к храму и пути к отступлению, запоминали приметы, где-то расчищали лазы в подвалы, чтобы в случае опасности, пока неведомой, иметь возможность спрятаться. Но при этом точно знали одно: едва мы выступим в путь, ни отступать, ни прятаться мы не станем, и какие бы опасности ни обрушились на наши головы, мы либо погибнем, либо достигнем цели.

И все же она неодолимо манила, эта цель. Было в том храме нечто особенное, нечто невыразимо притягательное, но вместе с тем таящее смертельную опасность. Не знаю, как остальные, но я чувствовал себя незадачливым любовником, которому назначили свидание в самом скверном городском квартале. Все тело бедняги трепещет от любви, душа томится в предвкушении ласки, и в то же время мозг цепенеет от ужаса, когда впереди разверзается черный провал дверей и в непроглядном мраке призрачно что-то поблескивает – не то глаза любимой, не то нож в руках убийцы. И тот будет безумцем, кто отступит от дверей и побежит прочь.

Так мы чувствовали себя, но что же мы видели? Вся окраина от реки была заброшена уже много лет. Дома – у воды деревянные, должно быть построенные из стволов, приносимых течением от леса, а дальше – сплошь глинобитные. Они находились в самом плачевном состоянии; большая их часть скорее напоминала оплывшие могильные холмики, чем человеческое жилье. Но чем ближе к храму, тем следов запустения становилось все меньше. На пятый день, рано утром, зайдя так далеко, как никогда прежде, почти добравшись до храма, черной кручей нависавшего над окрестностями, мы вдруг обнаружили целый квартал новеньких глиняных хижин.

Приземистые, без окон, крытые камышом, они скорее напоминали сараи для скота… Но нет – дверь в одной из них вдруг распахнулась, и на порог вышла старуха с прялкой в руках. Усевшись на скамью у входа и подставив ранним солнечным лучам свое иссохшее тело, она принялась за работу. Тотчас из-за угла показался бородатый мужчина с обритой наголо макушкой, облаченный в куртку из толстой кожи и с копьем в руках. Мы едва успели юркнуть за развалины, чтобы он не заметил нас. Когда он подошел ближе, стало видно, что лоб его чем-то изукрашен – не то татуировка, не то боевая раскраска. Остановившись около старухи и опершись о копье, мужчина что-то проговорил.

– Боги! – зашептал Эписанф. – Все как в той рукописи. Гляди, Бурдюк, гляди на его лоб и вспоминай наш первый разговор! Видишь татуировку? Змея! Клянусь, это змея! Так кто был прав, Бурдюк?

– Я пока не спорю с тобой, старик, – заметил Бурдюк.

– А? – Философ бросил на него рассеянный взгляд и тотчас же вновь уставился на варваров.

Воин и старуха мирно о чем-то беседовали. Через минуту на пороге старухиной хижины показалась женщина с кувшином в руках. Глядя на нее сквозь щель меж кирпичей в полуразрушенной стене, Глаз облизнулся:

– А хороша бабенка. Я бы наведался сюда вечерком. Составишь компанию, Бурдюк?

Ответом ему был смачный тычок под ребра.

– Дурак ты, Бурдюк, – насупился Глаз. – Я не спал с бабой с самого… с самого… – Он запнулся, пытаясь припомнить.

– Давай так, – подал голос Гиеагр. – Мы отправимся к храму, а ты – по бабам. Как раз отвлечешь на себя вот таких вот с копьями.

– Лучше не попадаться им на глаза, – сказал Эписанф. – Ни воинам, ни даже женщинам. Их обязанность – охранять храм от таких, как мы с вами. И я не стал бы проверять, насколько ревностно они ее выполняют. Пойдемте отсюда.

Стараясь не издать ни звука, мы отступили и вернулись к своей хижине. Предстояло еще многое сделать, ибо все чувствовали, что отдых наш закончен.

 

Глава 6

Все мы сильны задним умом. Причем к некоторым слово «задний» следует отнести в самом прямом смысле… но я не об этом. Сейчас, вспоминая те пять дней, проведенные в хижине на берегу реки, я не уставал удивляться своему скудоумию. Каким же нужно быть слепцом…

Но я был именно им – слепцом, не способным разглядеть очевидное, тупицей, не умеющим сложить два и два.

Можно утешить себя тем, что я был не одинок в своей слепоте.

Гиеагр несомненно был великим воином. Возможно, обладал он и еще какими-то талантами, тщательно скрываемыми от нас. Легко могу допустить, что в нем жил гениальный поэт, или танцор, или сборщик податей… Но в воровском деле Гиеагр разбирался не больше, чем Глаз в философии.

Заяви я об этом прямо, Гиеагр, наверное, и спорить бы не стал. И еще фыркнул бы презрительно – дескать, еще чего не хватало… Чего герой, думается мне, не понимал, так это того, что ремесло вора отнюдь не ограничивается умением ловко запустить руку в карман ротозею. Хотя и здесь есть столько тонкостей… Но не буду отвлекаться.

Я сейчас о том, что способность проложить максимально безопасный путь к цели даже в совершенно незнакомой обстановке – это тоже наша с Глазом вотчина. Есть, конечно, воры, которые все делают с наскока, без всякого плана и лишних раздумий. Только живут они недолго. И вся их короткая жизнь служит уроком и наставлением тем из нас, кто в Тень Зодиака не торопится, а потому продумывает каждый свой шаг не менее тщательно, чем полководец тактику предстоящей битвы.

Чтобы это понимать, вором быть совсем необязательно. И Гиеагр вполне мог сделать такие выводы самостоятельно. Но не сделал, и поэтому те пять дней, что мы зализывали раны в заброшенной хижине, мы еженощно шарахались по городу змееносцев под предводительством нашего доблестного варвара, намечая предстоящий путь к храму. Хотя я этот путь определил в первую же ночь. И все последующие прогулки занимался тем, что осторожно и ненавязчиво подводил Гиеагра к нужному маршруту редкими брошенными как бы невзначай замечаниями вроде «вот эта улочка, по-моему, поспокойней будет» или «я бы эту харчевню подальше обошел, здесь ночью пьяный люд шататься может».

По счастью, Гиеагр к моим советам все-таки прислушивался. И это хорошо, ибо далеко не всегда мне было бы легко объяснить свои решения людям, далеким от нашей профессии. Просто я нутром чую, на какую улицу стражники будут ночью заглядывать реже, чем на другие. Стражники – они везде стражники, будь то хоть змееносцы, хоть кто еще.

Глаз же вовсе всю дорогу молчал, словно взяв на себя обязанности Лаиты, которую мы в свои ночные походы, разумеется, не брали. Может, обиделся на всех, может, замышлял чего – по нему не поймешь. Но убить больше никого не пытался. Пока, по крайней мере. Они с Гиеагром заключили что-то вроде устного договора, по которому Глаз милостиво соизволял Непосвященным посмотреться в Зеркало, а те в свою очередь отказывались от всяческих притязаний на оное, оставляя Глазу возможность забрать Зеркало с собой целиком либо разобрать по камушку.

В общем-то до поры я оставался спокоен и не тяготился особо возникшей паузой. Лишняя ходьба по городу? Что ж, свежий воздух полезен для здоровья. Потерянное время? А почему, собственно, потерянное? Я ведь хотел все как следует обдумать – так пожалуйста.

Увы, как ни пытался я разобраться со всеми странностями и удивительными совпадениями нашего похода, получалось очень плохо. Откровенно говоря, не получалось совсем.

Мильк в ответ на мои осторожные расспросы не сказал ничего нового. Их действительно повела в этот дикий путь Фаэнира… или, по крайней мере, варвары искренне верили, что так оно и было. Если я хоть чуть-чуть разбираюсь в людях, вплоть до недавнего разговора ни Мильк, ни Гиеагр абсолютно ничего не знали о Зеркале богов. Они и про Проклятые Земли-то услышали буквально на днях. И по совсем невинному совпадению встретились с нами, отправляющимися по тому же маршруту…

В общем, эффекта от разговоров с Мильком не было ровным счетом никакого. Про разговоры с Лаитой я того же сказать не могу. После них у меня начинала болеть голова. Причем я как следует не мог разобраться, отчего именно. Или из-за безумного ощущения ускользающей между пальцами истины, или оттого, что я, как говорится, ловлю рыбу на дереве, пытаясь найти нечто там, где нет ничего. Больше всего злило, что мне не в чем было обвинить Лаиту. Она не уклонялась от беседы со мной, всегда отвечала на мои вопросы спокойно, вежливо и без запинки. Но то ли я разучился задавать вопросы, то ли перестал понимать ответы – ни крупицы новых знаний я так и не получил.

После того случая, когда Глаз почти готов был накинуться на первую же увиденную нами женщину в городе змееносцев – не слишком-то и симпатичную, к слову, – меня начал донимать еще один вопрос. Пятеро мужчин – Эписанфа еще рано причислять к древним старцам – путешествуют в компании одной женщины. Причем рабыни. Святых среди нас нет, а женщина по меньшей мере молода. Да, лицо ее скрыто под черными тряпками, но тем больше оснований эти тряпки содрать. Казалось бы…

Однако, если бы, к примеру, Глаз попытался это сделать, я, наверное, готов был вцепиться ему в глотку. И это очень странно. Но Глаз так и не попытался. И это еще более странно.

Размышления над этой загадкой привели только к одному – я начал сомневаться в своей способности думать вообще. Беда в том, что других занятий у меня практически не было.

При свете дня мы из своего временного жилища больше не выходили, быстро удостоверившись в опрометчивости наших действий в первый день. Просто чудо, что нас тогда никто не заметил, и, отдав должное щедрой удаче, мы решили больше не испытывать свое везение.

Поселок, давший нам пристанище, был в самом деле пустынным и заброшенным, люди там не появлялись. Но уже несколькими сотнями шагов ниже по реке кипела жизнь, которую мы имели возможность наблюдать из окон своей хибары. Ставили сети рыболовы, купались мальчишки, наполняли кувшины водоносы. Если бы кто-то из них заметил нас, наш поход закончился бы печально и бесславно у самой цели.

В который раз уже боги явили нам свою благосклонность, но этой благосклонностью злоупотреблять не стоило, если мы рассчитывали сохранить хоть каплю ее на последний день.

Теперь мы все время от рассвета до заката отводили на сон и отдых, оставляя по единственному часовому для наблюдения за окрестностями. Ночи же были похожи одна на другую. Едва уставшее солнце укладывалось спать, мы торопливо ловили рыбу, благо река оказалась удивительно щедрой. Нам нечем было разнообразить свой рацион, но стоило сказать спасибо и за это. Оставив улов на попечение Лаиты, мы направлялись на разведку в город, соблюдая предельную осторожность. Вплотную к храму мы не подбирались, дабы не устраивать встречу с охраной раньше, чем мы будем к ней готовы. И все равно путь был неблизок, и короткой летней ночи нам едва хватало, чтобы вернуться «домой», где нас ждала неизменная печеная рыба. Увы, все кулинарные таланты Лаиты не могли ей помочь эту рыбу сварить или хотя бы зажарить по причине полного отсутствия кухонной утвари.

Вернувшись с пятой разведки, я мрачно подумал, что если Гиеагру вздумается протянуть еще пару дней, я, пожалуй, рискну пойти на дело – и стащу из первого же попавшегося удобного места сковороду и немного масла. И соли. Еще кусок мяса. И еще можно…

Недовольным урчанием желудок предложил мне сменить направление мыслей. Но это было не так-то просто сделать. Я с отвращением посмотрел на кусок рыбы в своей руке, словно удивляясь, как он там оказался. Стараясь не выказывать своего раздражения, я обратился к Гиеагру:

– Знаешь, чего я боюсь, герой?

– Ты думаешь, мне нечем заняться, кроме как пересчитывать твои страхи? – фыркнул он, как видно, в отличие от меня не пытаясь контролировать свои эмоции.

Но я не включал конфликт с гигантом в свои ближайшие планы и потому продолжил вполне миролюбиво:

– Я боюсь, что, когда мы все-таки сможем посмотреться в Зеркало, самым главным нашим желанием будет миска сытной говяжьей похлебки.

– Странный ты человек, Бурдюк, – сказал Гиеагр после довольно продолжительной паузы. – Ты не скулил, когда призраки выворачивали тебя наизнанку, и не дрожал, отбиваясь от порождений ночных кошмаров и оживших деревьев. Но каких-то пять дней без говяжьей похлебки – и ты разваливаешься на куски.

Я усмехнулся и похлопал себя по животу.

– Возможно, по мне этого и не скажешь, но мне приходилось голодать и поболее пяти дней. Издержки профессии, знаешь ли. Но одно дело безысходность и совсем другое – добровольно обрекать себя на рыбную диету без веских на то оснований. По-моему, завтра нам стоит пробиваться в храм.

– Ты думаешь, в храме тебя сытно покормят? – Гиеагр осклабился.

– Говяжьей похлебкой, – хмыкнул Мильк из своего угла.

– Заткнитесь! – взревел вдруг Глаз. – Клянусь, я убью следующего, кто упомянет про говяжью похлебку! Меня и так уже тошнит от рыбы. Как и от этих идиотских шатаний по городу. Бурдюк прав, завтра надо идти.

Атмосфера начала накаляться, к чему я, признаюсь, совсем не стремился. Но тут неожиданно вступил в разговор Эписанф:

– Я тоже считаю, что завтра – самое подходящее время. Мы достаточно отдохнули, и, насколько я могу судить, лучше исследовать путь к храму мы все равно не сможем.

– Не уверен. – Гиеагр упрямо потряс головой. – Я лично предпочту еще денек обойтись без… – он бросил ехидный взгляд в сторону Глаза, – без бараньего супа, чем упущу какую-нибудь мелочь, которая будет стоить мне жизни.

– Если ты так трясешься за свою жизнь, – Глаз скорчил одну из самых мерзких своих гримас, – тебе не стоило вообще покидать свой дом.

Гиеагр побагровел. Я уже начал думать, что завтра или позже, но к храму мы вполне можем пойти не в полном составе, как снова вмешался Эписанф. Быстро встав между Гиеагром и Глазом, он заговорил, обращаясь в первую очередь к гиганту:

– Есть и еще одна причина, по которой нам не стоит мешкать. Если вы обратили внимание, завтра – новолуние. – Наверное, Эписанф ждал от нас вопросов, но все молчали, ожидая продолжения. Пожав плечами, старик сказал: – В свитках, которые мне довелось прочесть, упоминалось о том, что сила Змеи, охраняющей Зеркало, зависит от фазы Луны. Чем старше Луна, тем могучей Змея. Если у нас есть шанс справиться с этой бессмертной тварью, то только в новолуние. Поэтому стоит выступать завтра.

Это по сути решило вопрос. О нет, Гиеагр не сдался сразу. Он еще поворчал, посопротивлялся. Но на нашу сторону встал и Мильк, поэтому гигант оказался в одиночестве против четырех оппонентов. Если бы у Гиеагра имелись действительно серьезные причины отложить наш набег еще на день, он, вероятно, спорил бы дольше. Но ничего основательного Гиеагр привести в пользу своей точки зрения не смог – он и спорил-то по большей части потому, что предложение выступать завтра внес именно я. Мы с ним с самого начала не особо поладили, а после недавнего инцидента между Глазом и Эписанфом герой явно не носил мое имя в своем сердце.

Вечером следующего дня, оказавшись на короткое время с глазу на глаз с Эписанфом, я беззлобно взял варвара за загривок.

– Как я все-таки устал от твоих игр, старик, – с мягкой укоризной сказал я. – Почему ты раньше не мог сказать о том, что Змея слабеет в новолуние?

Эписанф осторожно поерзал в моих руках. Внезапно глаза его озорно блеснули.

– Раньше? Когда раньше, Бурдюк? Я сказал об этом сразу после того, как придумал эту чушь.

– Чушь?.. Придумал?.. – От неожиданности я отпустил тунику Эписанфа. – Но зачем?

– Зачем… – Эписанф протяжно вздохнул. – Бурдюк, я терпеть не могу рыбу!

Новолуние – это еще и темнота. Темнота – это здорово, в нашем положении лучше не придумаешь. Можно помечтать о том, чтобы покрыть одеялом из темноты всю дорогу до храма… Жаль, только окраины города были погружены во мрак. Чем ближе к храму, тем шире были улицы и тем чаще их освещали смоляные факелы. Сейчас мы почти подошли к той невидимой черте, которую не решались пересекать во время разведки.

Не знаю, как остальные, а у меня поджилки тряслись, скрывать не буду. Чего я боялся? Разъяренной толпы, городских стражников? Охраны храма, таинственной Змеи? Гнева богов, своих собственных желаний – если нам удастся добраться до Зеркала. Всего этого, конечно. Но и еще чего-то неосознанно, на самом донышке сознания. Того, что так и не смог понять: что происходит, кто с нами играет и в какую игру? И какую роль этот таинственный игрок отвел нам? Вот этот страх был самым сильным, перерастая в тоскливый, скребущийся, скулящий животный ужас.

– Заснул ты, что ли, Бурдюк? – У Глаза уже вошло в привычку прерывать мои размышления самым грубым образом. Вот и на этот раз произнесенные исключительно неприятным тоном слова он сопроводил чувствительным тычком в плечо.

– Я не умею спать стоя, – довольно вяло отмахнулся я, не сумев мгновенно избавиться от тяжелых мыслей.

– В таком случае ты выбрал очень неудачное время, чтобы поупражняться в этом искусстве, – фыркнул Глаз, проявив, пожалуй, максимум своего красноречия.

– Иногда людям необходимо подумать, дружище, – ласково сказал я, почти полностью приходя в себя. – Только не проси меня объяснить тебе, что означает это слово – у нас слишком мало времени. Пошли!

Мы с Глазом не сговариваясь завернули в проулок, освещенный одним-единственным факелом. Все трое Непосвященных остались на месте, а их общее недоумение выразил Мильк:

– Куда вы? Храм – вон он!

За многие годы общения с Глазом я привык сталкиваться с потрясающими образцами человеческой тупости, так что удивить меня сложно. Но о Мильке я был лучшего мнения… Неужели он считает меня неспособным определить направление к объекту, который (если учитывать холм) занимает едва ли не полгоризонта? Нет, вряд ли. Я со свойственным мне великодушием списал вопрос Милька на излишнее волнение.

– Я знаю, Мильк, что ты достаточно свиреп, чтобы разорвать охрану храма голыми руками, – стараясь говорить как можно тише, но тем не менее выразить всю глубину сарказма, сказал я. – Но разве не легче тебе будет сделать это при помощи оружия?

– Оружия? – тупо переспросил он.

Мне оставалось только тяжело вздохнуть. Иногда я бываю слишком великодушен.

Мы с Глазом уже подошли к невысокой пристройке одного из домов, двери и окна которой были наглухо закрыты тяжелым деревянным щитом. Варвары, подчиняясь скорее любопытству, чем здравому рассудку, присоединились к нам. Но даже сейчас, после моего более чем прозрачного намека, я не заметил на их лицах понимания – и, честное слово, полумрак тут ни при чем. «Это все рыбная диета», – сделал я еще одну отчаянную попытку оправдать моих попутчиков.

– Вы что, никогда не видели оружейных лавок? – не выдержал Глаз.

– А-а! – протянул Гиеагр с ноткой радости в голосе. Но отвратительный характер все же сказался. – Знаешь ли, мне никогда не приходилось рассматривать оружейные лавки ночью. Когда мне нужно было оружие, я покупал его. Днем.

– Отлично! – Я начал злиться, не повышая, впрочем, голоса. – Давай дождемся дня, и ты купишь нам все необходимое!

Пока Гиеагр придумывал достойный ответ, Мильк присел на корточки перед внушительных размеров замком, которым деревянный щит крепился к порогу.

– Вы меня удивляете, парни. Неужели вы тащили с собой в Проклятые Земли набор воровских инструментов?

Мы с Глазом обменялись снисходительными взглядами.

– Мильк. – Я потрепал парня по загривку. – В тот день, когда я не смогу открыть такой замок ногтем левого мизинца, я брошу свою профессию и сяду просить милостыню возле самой паршивой харчевни в самом паршивом городе, потому что большего не буду заслуживать.

Оттеснив его плечом, я бросил быстрый взгляд на замочную скважину. Ну про ноготь мизинца, это я для красного словца, конечно, но… Надеюсь, покойный мастер Борго простит использование его детища не по прямому назначению. Мог, конечно, оскорбиться и сам кинжал, но, думаю, не успел этого сделать. Когда я положил замок на землю и выпрямился, Гиеагр присвистнул:

– Никогда больше не буду доверять замкам.

– Доверять куску металла так же нелепо, как доверять человеку, – усмехнулся я. – Рад, что ты вынес хоть что-то полезное из этого путешествия.

Вернулся дар речи и к Эписанфу:

– Но, Бурдюк… Если это так просто… Почему эту лавку не обворовывают ежедневно… то есть еженощно?

– Ну порой ее все же вскрывают, – кивнул я. – Судя по этому замку, последний раз это происходило месяца два назад. Но чаще сюда не наведываются по очень простой причине – это, вероятно, самая плохая и дешевая оружейная лавка в городе. Не рассчитывайте найти здесь стальной клинок или украшенные изумрудами доспехи. Более удачливые торговцы и запирают свои лавки надежней и страже приплачивают. Впрочем, самые умные платят не страже…

– Хватит болтать! – прошипел Глаз. – Мы собирались разжиться оружием или прочитать лекцию Непосвященным?

– Ты прав, – согласился я. – Гиеагр, подсоби.

Вдвоем с гигантом мы приподняли щит и вслед за остальными проникли внутрь. Не дожидаясь просьбы, Эписанф стукнул огнивом и запалил тусклую лучину. Но и ее неверного света оказалось достаточно, чтобы полностью подтвердить мои слова относительно качества посещенного нами заведения. Я с тоской вспомнил лавку в Джибее… Ха! Джибей просто исторг бы из себя торговца, опустившегося до такого уровня.

– По-моему, на любой помойке мы подобрали бы оружие получше, – в унисон с моими мыслями выплюнул Гиеагр.

– Пойдем искать помойку? – мгновенно ощерился я.

В общем… Совместными усилиями, поминутно посылая владельцу лавки самые изощренные проклятия, мы отобрали три предмета, имеющие некоторое право называться мечами, и пару копий. Копья оказались совершенно несбалансированными – нечего было и думать пытаться метнуть такое – но достаточно длинными и с крепким древком. Наконечники – бронзовые, разумеется, – были немногим острее лопаты, но ведь и лопата в умелых руках может оказаться грозным оружием. Более или менее умелые руки в обращении с копьем были у Гиеагра и у меня, так что в распределении оружия особых споров не возникло.

Как бы то ни было, теперь наш отряд выглядел воинственно. Возможно, более воинственно, чем был на самом деле. В немалой степени этому способствовали свирепые выражения лиц, приобретенные нами после посещения лавки. Поистине, некоторые торговцы позорят свою профессию…

Короткая летняя ночь умирала, нетерпеливое солнце уже тянулось своими лучами к горизонту, готовясь всплыть над краем земли багровым колоссом. Но и до храма оставалось совсем немного. Может быть, нам удастся добраться до него без особых приключений?

Не стоило так думать!

Резкий окрик за спиной заставил всех нас вздрогнуть. Повернулись мы тоже дружно. Трое. Всего трое. Знакомые уже змеиные тотемы на лбах. Стальные (стальные!) кольчужные рубашки почти до колен, стальные же мечи. Недурно живет стража у змееносцев…

Один из стражников снова что-то выкрикнул в нашу сторону. Слова были непонятные, но о смысле догадаться было несложно.

– Надо убрать их как можно тише, – вполголоса сказал я Гиеагру.

Гигант кивнул. Сверкая идиотскими улыбками и изо всех сил стараясь излучать добродушие, мы двинулись навстречу караулу. Нас разделяло около четырех дюжин шагов и… если преодолеть их быстрее, чем до умов стражников дойдет критичность ситуации…

Стоящий с краю змееносец сделал пару шагов в сторону и снова что-то крикнул, но явно не нам. А вот это уже плохо!

– Бежим! – крикнул я, сворачивая в узкую боковую улочку и толкая туда же Эписанфа.

Летопись Милька

Мы продвигались к храму, и с каждым нашим шагом бой разгорался все сильней. Вопли стражников, звон мечей, хрипы умирающих… Вдобавок ко всему, будто в насмешку и над нами, и над стражниками, на улицу повалили толпы зевак. Должно быть в этих краях давненько не было войны, или эти змееносцы не знали страха, ибо то, что в других землях заставляет горожан запереть окна и двери и забиться в самый темный угол жилища, у местных вызывало живейший интерес. Люди целыми семьями высыпали на пороги домов, и скоро, несмотря на ранний час, улица бурлила народом, как ярмарка в базарный день. На наше счастье город еще кутался в предрассветные сумерки, и даже с факелом нелегко было разглядеть, кто есть кто в этой отчаянной свалке. Даже набежавшие стражники пока не очень-то понимали, с кем имеют дело, и дрались, похоже, лишь потому, что дрались и мы. Однако восток неумолимо светлел, приближая мгновение, когда кто-нибудь бросит короткий взгляд на наши лбы, и над фанатичной толпой взметнется страшный в здешних местах вопль: «Чужаки!!!»

До холма оставалось немного, он закрывал уже полнеба, нависая над нами мрачной неприступной громадой, казавшейся погибельно-черной на фоне возрождающегося к жизни горизонта. Теснимые стражниками, мы свернули на одну из тех узеньких улочек, на которые у Бурдюка был поистине собачий нюх. Темная, как мышиная нора, и узкая настолько, что и два человека с трудом смогли бы на ней разойтись, от прочих она отличалась еще и тем, что сюда не выходила ни одна дверь.

Мы с Глазом и с Эписанфом оказались за спинами Гиеагра и Бурдюка; те же копьями отбивались от наседавших стражников. Скоро земля стала скользкой от крови и покрылась трупами, но, несмотря на столь мощную оборону и огромные потери, стражники и не думали прекращать бой, снова и снова с остервенением бросаясь в атаку. Нам оставалось лишь отступать, моля богов о том, чтобы на помощь врагам не подоспели лучники.

– Обезьянья кишка, а не улица! – воскликнул Глаз. – Бурдюк, куда она ведет?

– К храму, – выдохнул Бурдюк.

– Темно, как в заднице у обезьяны, – продолжал развивать тему Глаз. Кровавая потеха шла без него, и это его ужасно злило.

– Зато нет зевак, будь они… – это Гиеагр вонзил копье в живот какого-то бедолаги и повернул древко, так что конец фразы потонул в предсмертном хрипе.

– С ними было веселей, – не унимался Глаз.

– Навеселишься еще! – рявкнул Бурдюк. – Верти башкой, следи, чтоб с другой стороны никто не показался!

Смекнув что к чему, Глаз крадучись устремился вглубь этой странной улицы. Мгновение – и он исчез в серой пелене предрассветных сумерек. Еще какое-то время мы пятились по узкому проходу меж глинобитных стен, пока не услышали его полный ярости крик:

– Тупик! Будь все проклято, здесь – тупик!

Улица изогнулась дважды, и перед нами действительно выросла глинобитная стена в три человеческих роста высотой. Прямо за ней возносился к небу крутой бок холма. Глаз, Эписанф и я бросились к стене, заметались в надежде найти хоть какую-нибудь лазейку, но тщетно – безвестные строители потрудились на совесть.

Увидев, что мы в ловушке, стражники ослабили натиск, а потом и вовсе отступили. Их было очень много, так что «бутылка», в которую мы угодили, оказалась запечатанной более чем надежно.

Обе стороны – и мы и они – оказались в некоем странном равновесии в ожидании события (какого – наверняка не знал никто), которое подсказало бы выход из этой безвыходной ситуации. Смешно, мы даже не могли вступить в переговоры, ибо не понимали языка друг друга. Да и к чему переговоры, если ни одна из сторон не собиралась уступать.

– Светает… – проговорил Эписанф, когда мы прекратили свои отчаянные поиски. – Скоро около этого места соберется весь город…

– И что с того? – буркнул Глаз. – Не только мы в мышеловке, но и эти, – он кивнул в сторону стражников. Ни вперед, ни назад. А остальные-то как сюда доберутся?

– Запросто, – подал голос Гиеагр. – Подгонят с той стороны пару метательных машин и закидают нас камнями. Или горшками с горящей смолой. А могут просто разрушить стену и ударить всем скопом.

– Все проще, – сказал Эписанф. – Два добрых каменщика у выхода из тупика, и через три дня мы умрем от жажды.

– Спасибо тебе, Бурдюк, за то, что выбрал безопасный путь, – подытожил Глаз. – Бурдюк?.. – Он удивленно завертел головой. – Эй, ты где?

Изумление Глаза было столь неподдельным, что я невольно тоже обернулся. Бурдюк? Да вот же он, только что стоял здесь, вот на этом месте… Стоял да вдруг исчез! Я обвел взглядом попутчиков… Боги, куда он мог пропасть?!

– Бурдюк! – позвал я. – Где ты? Эй, Бурдюк!

– Не ори! – донесся вдруг из ниоткуда раздраженный голос пузатого разбойника. Он звучал приглушенно, будто исходил из-за какой-то преграды. – И перестаньте вертеть головами, как полоумные, пока болваны из местной стражи не поняли, что к чему.

Обернувшись к стражникам, я увидел, что те, привлеченные нашими возгласами, подняли оружие.

– Нам тоже неплохо бы понять, что к чему, – процедил Глаз, хотя по его виду было ясно, что он улавливает суть происходящего. Сделав шаг, он встал рядом с Гиеагром, на то место, что так загадочно покинул Бурдюк.

– Молодчина, Глаз! – похвалил голос. – Теперь Эписанф. Старик, слышишь меня?

– Слышу, – отозвался философ.

– Встань точно за спиной Гиеагра.

Эписанф повиновался. Я не сводил с него глаз, отчаянно гадая, что же за фокус выдумал этот выжига Бурдюк.

– Видишь, из стены торчит кирпич? – снова донесся голос разбойника. Философ кивнул. – Толкни его ногой. Только тихо!

Я затаил дыхание, вглядываясь в плотные сумерки, что клубились еще у наших ног. Едва Эписанф носком башмака дотронулся до чего-то там, прямоугольный пласт земли вдруг провалился вниз, крутанулся в полутьме и встал на место. А Эписанф исчез.

– Мильк, теперь ты, – распорядился Бурдюк. – Потом Глаз и Гиеагр. И шустро, пока туземцы не пришли в себя!

Сделав несколько шагов, я оказался у Гиеагра за спиной, на том самом месте, где только что стоял Эписанф. Нужно было торопиться. Гиеагр и Глаз, стоя плечом к плечу, конечно, изрядно перекрывали видимость, но только слепой не заметил бы, что теней за их спинами с каждым мгновением становится все меньше. Когда же исчезнет Глаз…

Опустив глаза, я приметил узкий прямоугольник кирпича, выступающий из стены. Легкое нажатие – и вдруг земля ушла из-под ног и я ухнул в затхлую, пахнущую плесенью тьму. Тотчас чьи-то мощные руки подхватили меня, поставили на ноги.

– Добро пожаловать, парень, – раздался над самым ухом голос Бурдюка.

– Что это за место? – прошептал я, стараясь разглядеть хоть что-нибудь в поглотившем нас кромешном мраке.

– Воровской лаз, – ответил Бурдюк. – Старая штука, которую знают даже в такой дыре. Эй, Глаз! – Он возвысил голос, чтобы было слышно на поверхности. – Твоя очередь! Гиеагр, не мешкай, ныряй сразу за ним!

Спустя несколько секунд вся компания оказалась в сборе. Жаль, копья пришлось оставить снаружи, их было бы просто не протащить в эту нору. Сверху поднялся крик, стражники забухали сапожищами над нашими головами, замолотили древками копий в крышку потайного лаза, отчего замаскированные глиной доски жалобно застонали. И все же у нас была хоть и крошечная, но фора, которой мы и воспользовались, чтобы убраться как можно дальше.

Подземный ход был не таким уж длинным. Полсотни шагов – и мы оказались в крохотной комнатушке. Было очень темно, лишь сквозь щели в потолке пробивался неверный желтоватый свет. В дальнем углу угадывалась лестница, а над ней – очерченный светом прямоугольник лаза.

– Мне сдается, над нами лавка какого-то хитрована-купчишки, – сказал Бурдюк.

Как будто в подтверждение его слов наверху что-то зашуршало, от края до края пробежала тень – не иначе, тащили волоком мешок или корзину.

– Там люди, – зашептал Эписанф. – Останемся здесь, подождем…

Ему не дали договорить. Откуда-то из тьмы донесся оглушительный треск, сменившийся звоном и грохотом – будто рухнула полка в лавке жестянщика. Перекрывая весь этот шум, грянул дружный солдатский гогот.

– Вот тебе и ответ, философ, – произнес Гиеагр. – Остолопы открыли лаз.

– Они его взломали, – прорычал Бурдюк. – Только стражники способны на такое!

– Зато они избавили нас от сомнений! – заявил Гиеагр. – Вперед!

Он бросился к лестнице. Несколько шагов по скрипучим ступенькам – и герой, откинув крышку лаза, покинул подвал. Наверху случился маленький переполох, кто-то закричал, послышался звон посуды, но тотчас все стихло. Мы бросились следом. Глаз, поднимавшийся последним, вытянул за собой лестницу.

Перед нами предстала забитая мешками и корзинами кладовка. Не сговариваясь, Бурдюк и Глаз схватили несколько мешков, выглядевших потяжелее, и завалили крышку люка.

Я тем временем огляделся. У двери, в свете единственной масляной лампы (вторая разбилась, ее осколки темнели на полу в луже разлитого масла), я увидел Гиеагра и упитанного коротышку, облаченного в какие-то пестрые тряпки. Гиеагр приставил к его горлу меч, так что толстяк вынужден был стоять на цыпочках, если не хотел лишиться кадыка. При этом он не сводил затравленного взгляда с губ героя, тогда как тот, артикулируя как заправский оратор, повторял на всех знакомых ему языках:

– Ты можешь провести нас к храму? Ты меня понимаешь, ублюдок?

Без всякого сомнения, туземец не понимал ни слова, и это несказанно бесило Гиеагра. Казалось, еще несколько мгновений, и смертоносный кинжал напьется кровью, но тут в дело вступил Эписанф. Отстранив руку Гиеагра, он жестами изобразил гору и храм на ней, а потом жестами же показал толстяку, что тот должен нас провести туда. Коротышка закивал, засуетился, опрометью бросился вон из кладовой; мы последовали за ним.

Миновав несколько затхлых полутемных помещений, мы внезапно почувствовали дыхание свежего ветра. Мгновение – и яркий утренний свет ударил в глаза: мы оказались на улице. Прямо перед нами возносился вверх каменистый склон холма, от которого нас отделяла площадь шириной в две сотни шагов, до краев запруженная народом.

– Вот и вышли затемно. – Бурдюк в досаде сплюнул. – Что будем делать, счастливчики? – Вместо ответа Глаз поудобней перехватил меч, но на его запястье тотчас легла ладонь Бурдюка. – Вопрос был риторический! Думаю, стоит попытаться смешаться с толпой и сделать хоть пару шагов, никого не увеча.

– Да ты просто агнец сегодня, – прогудел Гиеагр. – Ставлю на пятьдесят шагов, если очень повезет. Если перевяжем лбы тряпицами, можем продержаться и все сто. Эй, ты… – Он повернулся к хозяину лавки, но того уже и след простыл. Зато где-то в глубине помещения раздался треск ломаемых досок, приглушенные крики и лязг доспехов…

– Поздно! – вскричал Эписанф. – К храму!

Мы двинулись сквозь толпу.

Пятьдесят шагов… Ха! Четверо перемазанных кровью чужеземцев стали центром внимания с первых же секунд.

Толпа становилась все гуще. Вернулось ощущение, не покидавшее меня в лесу: мы словно прорывались сквозь бесконечные тенета ненависти, опутывавшие нас, облеплявшие со всех сторон. Нас пока не пытались остановить, но чем ближе к храму, тем больше злобы отражалось во взглядах туземцев.

– Какие приветливые хари. Скоро в нас полетят камни, – процедил Глаз еле слышно, будто слова его могли быть понятны кому-то, кроме нас.

– Мы должны ударить первыми, – так же тихо ответил Гиеагр. – Иначе несдобровать.

– Нам в любом случае несдобровать, – проговорил Бурдюк. – Но если есть возможность пройти еще хоть несколько дюжин шагов, не ввязываясь в драку, я бы…

Его слова потонули в хриплом реве, раздавшемся слева от нас, на дальнем краю площади. Все головы тотчас повернулись туда. Я приподнялся на цыпочки, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь, но при моем росте это было почти безнадежным делом. Зато гигант Гиеагр прекрасно все разглядел.

– Конный отряд! – бросил он. – Не иначе, по наши души.

Едва заслышав это, Глаз взмахнул мечом:

– Ну пошло веселье!

– Хэй-а! Хэй-а! Хэй-иии! – закричал страшным голосом Гиеагр. Меч грозно засверкал в его руках, подобный ослепительной молнии, разящей нечестивцев.

И мы обрушились на туземцев, щедро раздавая тумаки и угощая особо упрямых острым железом. Толпа с визгом раздалась, а мы бросились в образовавшийся проход, как бросаются ярые псы, разделяющие пополам стадо глупых овец.

Но как нам легко было двигаться к цели, так же и нашим преследователям – отряду конных стражников. Наш бег подстегивал тяжелый топот их коней и приветственный вопль толпы, становившийся все громче и ближе…

Когда до склона холма оставалось не больше пятидесяти шагов, в нас полетели камни. На наше счастье толпа была слишком плотной, и большинство снарядов, пролетев мимо, ранили туземцев, но два или три попали в Гиеагра и Бурдюка, а один угодил Эписанфу в плечо, едва не сбив философа с ног.

Мы продолжали мчаться вперед, останавливаясь лишь за тем, чтобы напоить клинки кровью очередного смельчака, вздумавшего загородить нам дорогу. Конский топот стремительно приближался, но мы уже находились у самого склона. Здесь нам снова повезло: подножие холма оказалось изрыто промоинами от дождевых потоков, испещрено ходами и галереями, пробитыми в скале за долгие века. В последнюю секунду мы юркнули в один из проходов, а неудержимая волна конницы за нашими спинами с грохотом разбилась о скалы.

Судя по всему, неудачный маневр конной стражи и наше исчезновение привели туземцев в замешательство, что дало нам крошечный выигрыш во времени. И клянусь, мы не растратили зря ни единого мгновения, дарованного нам богами. Подстегиваемые криками, доносящимися снаружи, мы петляли по запутанным темным коридорам, стремясь как можно дальше оторваться от преследования. Лишь сочтя, что сумели уйти достаточно далеко, мы позволили себе остановиться в крошечной пещерке, освещенной тусклым светом, льющимся из узких промоин в потолке.

– Хвала богам, – просипел Эписанф. Ему никак не удавалось отдышаться. – Хвала богам, я заметил, мы огибали холм справа.

– Что же здесь такого замечательного? – осклабился Гиеагр. – Мы что, двигались в твоем любимом направлении?

– Если мои сведения верны, мы двигались в сторону ближайшей лестницы для прислуги, и она приведет нас к храму.

– Эписанф полон сюрпризов, – процедил Бурдюк. – Как всегда, впрочем.

Философ пропустил его замечание мимо ушей. Справившись наконец с дыханием, он обошел пещерку кругом, внимательно разглядывая стены.

– Чего ты ищешь? – спросил я.

– Знаки, – ответил старик. – Я думаю, варвары должны как-то метить эти проходы, чтобы не заблудиться. Здесь же настоящий лабиринт.

– Это если они пользуются вот этим самым проходом, – заметил Бурдюк. – Но может статься, что они никогда не захаживают в эту пещеру. Уж больно дикий у нее вид. Если здесь кто-то и появляется, то только сбившись с дороги.

– Угу. Раз в сто лет. Какие-нибудь идиоты вроде нас, – проворчал Глаз.

– Глаз, дружище! – вскричал Бурдюк. – Да ты оказывается способен иронизировать.

– Я много на что способен, когда зол, – скривился Глаз. – А сейчас я просто вне себя. Ну что, старик, ты нашел свои «знаки»?

Эписанф покачал головой:

– Нет. Но чуть раньше я видел следы копоти на потолке в одном из коридоров. Надо вернуться туда.

Мы двинулись за ним и несколько минут петляли по узким проходам, усыпанным сором и камнями. На наше счастье, изъеденная временем и дождями подошва холма представляла собой нечто вроде огромного каменного сита. Щели в потолке и стенах попадались на каждом шагу, и света, льющегося из них, вполне хватало на то, чтобы идти вперед, не боясь свернуть себе шею.

Скоро мы вышли в тот коридор, о котором говорил Эписанф. Потолок здесь и впрямь был черен от копоти, а пройдя несколько десятков шагов, мы наткнулись на поворот в галерею, ведущую вглубь холма. Наружный свет уже не проникал сюда, но путь освещали масляные лампы, висящие на цепях под потолком.

Приободренные, мы двинулись по этому коридору, но уже через полминуты оказались у развилки.

– Сворачиваем вправо, – сказал Эписанф.

Мы свернули вправо. Через короткое время перед нами явилась еще одна развилка, и мы снова последовали за философом. Потом снова, и снова, и снова… Иногда вдали слышались голоса и отблески факелов метались по стенам, и тогда нам приходилось сворачивать в темные коридоры, вжиматься в ниши, чтобы укрыться от преследователей.

Мы блуждали по лабиринту больше часа, изредка останавливаясь, чтобы осмотреться и выработать новый план. Всякий раз Эписанф заявлял, что мы на верном пути и цель близка, но с каждым разом в голосе его звучало все меньше уверенности. В одну из таких остановок Глаз вдруг схватил философа за плечо и развернул к себе.

– Хватит юлить, проклятый старикашка, – процедил разбойник сквозь зубы. – Мы заблудились из-за тебя!

Эписанф попытался высвободиться, но пальцы Глаза впились в плечо философа подобно медным крюкам.

– Я прикончу тебя, – прохрипел одноглазый варвар. – Сожалею, что не сделал этого раньше, но видно боги так судили, чтобы сдохнуть тебе в этой вонючей норе.

– Ты не сделаешь этого, – зашипел в ответ Эписанф. – Не сделаешь, потому что сдохнешь здесь без меня. И остальные, если хотите прикончить старика, – подумайте. Крепко подумайте. Только я знаю приметы, только я знаю, как найти путь…

– Это меня и беспокоило все время нашего знакомства, – вступил в разговор Бурдюк. В руках его тускло блеснул кинжал.

Эписанф бросил на оружие затравленный взгляд.

– Бурдюк, ты же умный человек, – в голосе философа послышались просительные нотки, – ты же понимаешь…

– Да, я понятливый, – кивнул Бурдюк. – И мне очень жаль, что я такой умный и такой добрый. Потому что, будь я другим, я бы еще там, в Хроквере, насадил тебя на шампур и поджаривал бы над углями до тех пор, пока ты не выложил бы мне все свои секреты, будь они прокляты. Но я человеколюбив. Я думал, что понял тебя, вошел в твое положение, думал, что у нас общие цели…

Бурдюк сделал шаг к Эписанфу.

– Но они у нас общие, клянусь, общие! – вскричал философ.

– …А ты так коварно меня обманул, – продолжал Бурдюк. – И за это Глаз спустит с тебя шкуру. С живого. Жаль, я лишен удовольствия сделать это самолично, но Глаз постарается за нас обоих. Правда, Глаз?

– Еще как! – кровожадно осклабился Глаз. – Тонкими полосами. Гарантирую тебе несколько незабываемых часов, старик. Одолжишь мне кинжал, Бурдюк?

– Будьте вы прокляты! – закричал Эписанф. – Я заблудился, понимаете вы, тупоголовые варвары?! Просто за-блу-дил-ся!

– А это мы скоро узнаем, – процедил Бурдюк. – Доподлинно скоро узнаем, заблудился ли ты, или задумал избавиться от нас, а Зеркало прибрать к рукам. Глаз еще только возьмется за дело, а ты уже все расскажешь. Правда, друг?

– Без всяких сомнений, – оскалился Глаз. – Давай кинжал, дружище. Приступим…

Но кинжал так и остался в руках у хозяина. Гиеагр, все это время державшийся в тени, вдруг встал между Бурдюком и Глазом.

– Оставьте философа в покое, – прогудел герой. – Он заблудился. А если кто-то сомневается, пусть попробует спустить шкуру с меня.

– Ты сам напросился, – прорычал Глаз. – Давно об этом мечтаю…

– Послушай, Гиеагр. – Бурдюк жестом остановил приятеля. – Я понимаю, ты защищаешь земляка. Но рассуди здраво, ведь он…

– Он всего лишь философ, чересчур доверившийся своим свиткам, – перебил Гиеагр. – Он не заблудился раньше лишь потому, что маршрут был прост и прям, будто древко копья: иди на север и не ошибешься. А здесь, в лабиринте, он заплутал, как малое дитя. Здесь он бесполезен. Зато у меня есть проводник. Непогрешимый и всезнающий.

– Что ты мелешь, какой проводник? – в досаде воскликнул Бурдюк. – Кто у тебя может быть?

Гиеагр взмахнул рукой:

– Смотри.

Повернув голову, я задрожал. В нескольких шагах от нас, окутанная призрачным сиянием и вместе с тем казавшаяся удивительно реальной, такой теплой и живой, стояла Фаэнира.

 

Глава 7

Я очень хорошо помню отчаяние, охватившее меня в том подземном лабиринте. Пройти путь, который прежде не покорялся никому из смертных, не дать себя сгубить тварям с обеих сторон мира – и вдруг сгинуть, когда до цели рукой подать. Протянуть ноги от голода и жажды или рано или поздно быть настигнутыми местной стражей – не самый приятный выбор…

С тех пор я терпеть не могу подземелий.

Всем нам порой нужна помощь. И надменному герою, и мудрому, всезнающему философу, и привыкшему полагаться только на свои силы вору. И мы принимаем помощь с благодарностью, пусть и не всегда готовы признаться в этой благодарности во всеуслышание. Но едва помощь уже оказана…

Ценность ее в наших глазах падает стремительно. Как часто мы искренне считаем, что вполне могли бы справиться с ситуацией и сами. Даже если совсем недавно пребывали в совершеннейшем отчаянии, мы умело убеждаем себя, что пришедший на помощь лишь предвосхитил наши собственные действия. Бессмертные боги! Вы не создали существа более самонадеянного и самовлюбленного, чем человек.

Сколько мы бесцельно блуждали по лабиринту, пока не появилась Фаэнира! Мы сворачивали из одного коридора налево – и через десять минут возвращались на то же самое место. Стараясь учесть свои ошибки, мы теперь выбирали правое ответвление – и приходили на исходную позицию через пять минут. Мы готовы были поубивать друг друга в бессильной ярости…

Следуя за Фаэнирой, мы миновали всего несколько поворотов (готов поклясться, мы заходили в них и раньше) и вышли в прямой и узкий тоннель, полого уходящий вниз. Ума не приложу, как мы могли его не заметить. И что же? Я буквально чувствовал, что при следующей же попытке обнаружил бы этот путь. Возможно, другие не разделяли мои мысли, но я что-то в этом сомневаюсь.

Коридор действительно был узок – мы могли идти только по двое, что живо воскресило в памяти улочки города змееносцев, – но более или менее высок, нам не нужно было нагибаться. Лучи солнца сюда уже не проникали, но Эписанфу не пришлось разжигать лучину. Дело в том, что от Фаэниры исходило мягкое свечение, как раз достаточное, чтобы не свернуть себе шею. Довольно полезное свойство призраков, готов признать.

Кроме этого свечения ничто, пожалуй, не отличало Фаэниру от обычной женщины, если не считать того, что только одна женщина из тысячи может похвастаться такими аппетитными формами. Я шел вместе с Гиеагром прямо за Фаэнирой и имел достаточно времени, чтобы утвердиться в этом мнении. Чрезвычайно отвлекающее зрелище, даже мысли об ужасной Змее и цели нашего похода порой отходили на второй план.

Шли мы, как я уже упомянул, прямо, и, при всей немалой величине холма, наш спуск не мог продолжаться слишком долго. Если, конечно, мы не напрасно так слепо доверились Фаэнире. Что, если этот ход вел не к Зеркалу? Куда – это уже второй вопрос, и думать об этом не хотелось.

Когда, по моим ощущениям, мы уже должны были достигнуть центра подземелья, а тоннель все не заканчивался, эти неприятные мысли все-таки начали прокрадываться в душу. И буквально тут же были вытеснены мыслями еще более неприятными.

Раньше мне уже приходилось бывать в пещерах. Пусть я никогда не забирался в них так глубоко, как сейчас, но я видел лазы, которые завалило камнями, и лазы, вполне готовые к тому, чтобы быть заваленными. Та часть тоннеля, в которую мы вступили, как раз относилась к последней категории.

Паутина трещин на стенах и потолке, разнокалиберная каменная мелочь под ногами, мрачные валуны над головой, непонятно на чем держащиеся и ждущие малейшего повода, чтобы рухнуть, подав тем самым пример своим соседям… А также то, что не увидишь глазами, что ощущаешь затылком, на котором начинают шевелиться волосы.

Все мое естество протестовало против продолжения пути, здравый смысл визгливо требовал развернуться и убираться отсюда как можно скорее… Жаль, что это было невозможно. Очевидно, выбраться из этого подземелья без помощи Зеркала нам не удастся, будь с нами хоть дюжина Гиеагров. Оставалось идти вперед, стиснув зубы и презрев явную опасность. Героизм поневоле – самый непобедимый и непреодолимый. С ним может сравниться только героизм из трусости, впрочем, зачастую это одно и то же.

Мы передвигались с величайшей осторожностью, ставя ногу каждый раз так, будто наступали на яичную скорлупу, стараясь ее не раздавить. Мы избегали даже резких вдохов, опасаясь, что чересчур сильное колебание воздуха нарушит это хрупкое равновесие и мы окажемся погребенными под огромной грудой камней. Должен сказать, что за несколько шагов до цели это было бы очень обидно.

Я шел, обливаясь потом и от напряжения, и от тяжелой духоты подземелья. И вдруг обнаружил, что Фаэниры передо мной уже нет. Но темнее не стало, скорее наоборот. Причина перемены до меня дошла не сразу, несколько секунд я с довольно глупым видом крутил головой, прежде чем понял, что наше путешествие подошло к концу. Мы вышли из тоннеля в огромный зал, освещенный дюжинами факелов на стенах.

Зал этот явно не был творением человеческих рук – такими полостями заканчиваются многие пещеры. Высотой не менее четырех или даже пяти человеческих ростов, он все же казался приплюснутым из-за своих размеров – главная площадь Скваманды, пожалуй, поменьше будет. Над самым центром зала, куда свет факелов дотягивался лишь в виде неверных отблесков, густым соцветием свисали колоссальные каменные наросты – сталактиты. Некоторые из них в несколько раз превышали размерами человеческое тело, даже если за образец человека принять Гиеагра.

Не только факелы намекали на то, что зал этот отнюдь не заброшен. В дальнем его конце видна узенькая винтовая лестница, уводящая куда-то вверх. Впрочем, совсем нетрудно было догадаться, куда именно. Эта лестница частично скрывала от нас узкую нишу, прямые углы и совершенно ровные стены которой не оставляли ни малейших сомнений в рукотворности.

Не только мой взгляд привлекла эта ниша – все мы не сговариваясь сделали несколько шагов вперед. Так, чтобы лестница не мешала нам разглядеть стоящее в самом центре ниши большое овальное зеркало. Блики от факелов играли на его серебряной поверхности, на искусно сделанном золотом постаменте и золотой же раме, на разноцветных драгоценных камнях, щедро рассыпанных по раме…

– Теперь ты не сочтешь богохульством, Бурдюк, если я скажу, что Зеркало украшено тринадцатью видами самоцветов, – хрипло проговорил Эписанф. – Тринадцатью, по числу богов Зодиака. Алмазы, сапфиры, изумруды…

– Заткнись, – почти вежливо попросил я.

Мне нужна была тишина. Я только сейчас понял, что не зря отправился в этот безумный поход. Не напрасно прошел через замок с привидениями, не напрасно лез через непроходимые горы, не напрасно… Вот за этим! Даже если я не успею посмотреться в Зеркало богов, даже если я сдохну прямо сейчас или упаду замертво, посмотрев не в ту сторону Зеркала… Я видел его! Я счастливее всех смертных, я богаче, чем правитель самой богатой страны, и ближе к богам, чем самый могущественный колдун.

– Зеркало стоит ребром к залу, так что в него можно посмотреться, только зайдя в нишу, – не унимался Эписанф. – А жрецы храма, регулярно моющие и чистящие Зеркало, перед этим обязательно прячут свои глаза под повязкой.

Я был настолько глубоко погружен в благодать, что не убил на месте этого надоедливого варвара, которому некстати приспичило поболтать. Похоже, Глаз испытывал нечто подобное, ибо он подобно мне не проронил ни слова. А вот Непосвященным не молчалось…

– Ну и где же Змея? – излишне громкие слова Милька гулким эхом разнеслись по всему залу. Впрочем, это немного подтолкнуло меня к действительности. В самом деле…

В каком-то десятке шагов от нас, в проходе, схожем с тем, из которого вышли мы, раздался приглушенный, но все приближающийся шум. Ощущение было такое, будто там волочили что-то большое. Очень большое.

– Скажи, Мильк, тебе обязательно нужно было задавать этот вопрос? – с плохо сдерживаемой яростью спросил Гиеагр.

Такой спорый обычно на острые ответы парнишка на этот раз словно проглотил язык. Он только смотрел распахнутыми на пол-лица глазами туда, откуда появилась…

Я знал, что Змея должна быть большой.

Даже огромной.

После встречи с милыми горными птичками я был готов ко всему.

Так мне казалось.

Но не завопил от ужаса я только потому, что в горле застрял какой-то ком, не дающий не то что кричать, а даже дышать.

Меч в моей руке показался мне смешной и нелепой игрушкой.

Потому что голова чудовищной твари с трудом протиснулась в лаз, по которому Гиеагр смог бы пройти в полный рост. Потому что Змея все выползала и выползала, окружая нас полукольцом, и я уже гадал, закончится ли когда-нибудь это бесконечное выползание.

Мы стояли как каменные изваяния, не в силах даже пошевелиться, зачарованно глядя на это зрелище. Если отвлечься от того факта, что Змея явно намеревалась расправиться с непрошеными гостями – то есть с нами, – она была по-своему красива. Гладкие, правильной формы чешуйки, изумрудно-зеленые в верхней части колоссального тела и серо-стальные внизу, играли в свете факелов не хуже самоцветов на Зеркале. В движениях чувствовалась грациозность, немыслимая, казалось бы, при таких размерах… Только вот отвлечься как-то не получалось.

А когда Змея обратила к нам свои немигающие ядовито-желтые глаза и медленно раскрыла украшенную двумя изогнутыми клыками пасть, у меня осталось только одно желание. Умереть быстро.

– Эписанф, если бы ты рассказал мне подробно, как выглядит эта тварь, я остался бы в Хроквере, – нервно проговорил я.

Змея подняла голову высоко над нами, слегка раскачиваясь из стороны в сторону, и протяжно зашипела.

– Зря ты назвал ее тварью, – сказал Мильк, явно балансируя на грани истерики.

– Готов взять свои слова назад, но, боюсь, комплиментами делу не поможешь.

Едва я договорил, Змея атаковала. Как это обычно делают все змеи – внезапно и молниеносно, словно внутри ее распрямилась тугая пружина. Мы стояли достаточно кучно, чтобы она могла если и не убить на месте, то покалечить всех нас сразу. Но благодаря не столько ловкости и реакции, сколько удаче и нечеловеческому, животному страху, управлявшему в тот миг нашими телами, каждый из нас успел отскочить в сторону. Это было здорово, конечно, но практически ничего не решало – долго так везти нам не могло, еще две-три атаки – и все будет кончено.

Очевидно, мне суждено умереть, но безропотно дожидаться смерти подобно барашку на заклании не в моих правилах. Оказавшись в довольно удачной позиции сбоку от головы чудовища, я с силой вонзил меч в то место шеи, которое мне показалось наиболее уязвимым. То есть… попытался вонзить. Клинок успел только оцарапать чешую, прежде чем сломаться с противным лязгом. Дрянь, а не оружие, что я говорил.

Сколь бы ничтожной ни была рана, Змея ее почувствовала. Ее рывок головой в мою сторону не был нападением – обычная реакция на раздражение, но мне этого хватило с лихвой. Ощущение сравнить просто не с чем, но если меня когда-нибудь ударит средних размеров носорог, я только презрительно сплюну. Я отлетел, наверное, на дюжину шагов и потерял не только ориентацию в пространстве, но и большую часть интереса к происходящему.

Даже не пытаясь встать (впрочем, у меня на это все равно не было сил), я меланхолично, с некоторой скукой наблюдал, как разъяренная Змея направилась в мою сторону. Сейчас меня сожрут, понял я. И как ни странно – ошибся. Не уверен, что Гиеагр так уж пекся о моей шкуре и потому поспешил прийти на выручку. Скорее всего он счел, что более выгодной ситуации для атаки ему не представится, и с воинственным криком замахнулся мечом.

Он что, думал, что он у него крепче моего? Возможно, за счет более сильного удара острие проникло в тело Змеи на два пальца глубже, чем при моем нападении. Но сломалось так же звонко.

Змея выгнулась дугой, но Гиеагр успел откатиться в сторону. Только поможет ли это ему? Чудовище на какой-то миг застыло в неподвижности, захватив в поле зрения нас обоих. Казалось, Змея выбирала, с какой из двух наглых букашек расправиться в первую очередь. Глаз, Мильк и Эписанф в качестве бонуса за примерное поведение получали несколько лишних минут жизни. Хотя… Наверное, сейчас время Глаза делать глупости? Я удивлюсь, если он не попытается поразить Змею своим отвратительным мечом. Справедливости ради стоит сказать, что, будь меч сделан из самой лучшей стали, он был бы так же бесполезен просто из-за своих размеров. Точнее, из-за размеров Змеи.

Но случилось то, чего я не ожидал никак. Не знаю, откуда появилась Фаэнира, но возникла она прямо перед чудовищем. И… хлопнула Змею ладонью по морде. Несильно, так подгоняют ленивую корову, не желающую выходить из загона.

Абсурдность происходящего едва не выбила из меня остатки сознания. Стыдно признаться, но я с трудом удержался от истеричного, почти безумного хихиканья.

Фаэнира тем временем не стала дожидаться ответа Змеи, а со всех ног бросилась в сторону. Пораженная, наверное, больше моего, тварь потеряла лишь какое-то мгновение, прежде чем подобно пущенной из лука стреле ринулась за нею. Фаэнира исчезла в том самом туннеле, через который мы проникли сюда.

Поначалу мне показалось, что Змея просто не протиснется туда, и дерзость Фаэниры останется безнаказанной. Но нет, размеры туннеля все же позволили Змее, хоть с трудом, но продолжить погоню. Скрылась из виду голова, треть туловища, половина…

– Гиеагр! – завопил я, внезапно прозревая.

Но, похоже, спасительная мысль посетила варвара одновременно со мной. Сжимая в руке обломок меча, он подбежал к туннелю. Со злостью пнул кончик змеиного хвоста, показав, что ничто человеческое не чуждо и великому герою. Потом темнота туннеля поглотила и его.

Долго ждать нам не пришлось. Когда послышался утробный шум обвала, я подумал, что Гиеагр принес себя в жертву, но в который уже раз за сегодня не угадал. Варвар, невредимый, если не считать стекающей по руке струйки крови, кубарем выкатился из туннеля.

А шум все нарастал, так ручей превращается в бурную реку… Каменный пол, на котором я все еще лежал, начал ощутимо трястись. И вдруг все стихло. Разом, словно звук отрезали ножом. И оглушительная тишина какое-то время не позволяла понять, что путь к Зеркалу свободен.

– А как же Фаэнира?! – с мукой в голосе спросил Мильк.

– Она же призрак, Мильк, – пожал плечами Гиеагр, отряхивая с себя каменное крошево. – Что ей сделается?

Да, Фаэнира непременно должна была бы погибнуть, не будь она уже мертва. Приведший нас сюда туннель просто исчез, превратившись в плотную груду камней, тянущуюся, по всей видимости, на дюжины и дюжины шагов. Змея была упакована так плотно, что лучшего и желать не приходилось.

Постепенно один за другим мы переводили взгляды к Зеркалу. Бледный растерянный Мильк. Держащийся за руку Гиеагр – кровь все не останавливалась. Воинственно сжимающий в руке свой никудышный меч Глаз – о, Змее очень повезло, что он не успел до нее добраться! Улыбающийся… да, счастливо улыбающийся Эписанф. Он, по-моему, единственный воспринял победу над Змеей как должное. Или просто окончательно двинулся умом.

– Ну что, есть желающие оспорить мое право первым зайти в ту нишу? – весело спросил Эписанф. – Поверьте, я вовсе не настаиваю…

Я смотрел на старика и не мог понять, как мне к нему относиться. Какие еще секреты он от нас скрыл? Отчего он выглядит таким счастливым? И что, во имя дюжины богов, мне с ним делать?

– Ты вот так просто подойдешь и заглянешь в Зеркало? – спросил я.

– Бурдюк! – Эписанф закатил глаза. – Позволь тебе напомнить, что именно для этого я и затеял все путешествие! И кстати, вы вызвались меня сопровождать также не для того, чтобы полюбоваться пейзажами. Мы шли к Зеркалу – вот оно! Я иду первым или есть другие желающие?

Я принял решение. Хотя… Можно ли это назвать принятием решения – я просто снова предоставил событиям развиваться своим чередом. Так капля дождя, упавшая с неба, решает добраться до земли, никуда не сворачивая. Но кто посмеет обвинить ее в неразумности?

Тремя быстрыми шагами я подошел к Эписанфу и положил руки ему на плечи. Заглянул глубоко в желтовато-карие, подернутые пеленой глаза. На мгновение в них зародился страх, но тут же исчез, растворился. Ведь Эписанф тоже смотрел мне в глаза.

– Иди, старик, ты это заслужил. И… удачи тебе!

Я убрал руки, слегка подтолкнув Непосвященного к нише. Он помялся немного, похоже, хотел что-то сказать, но так и не нашел нужных слов. Может потому, что их и не было. Часто бывает так, что слова не нужны, а мы все ищем их, что-то находим… и удивляемся, почему все стало хуже, чем было.

Старик каким-то неловким, детским жестом сжал на миг мой локоть и твердой походкой, не оборачиваясь, направился к так манящей его нише. Мы следовали за ним в трех-четырех шагах, все так же не говоря ни слова. Глаз, с некоторым удивлением посмотрев на меч в своей руке, убрал его в ножны.

Все мы, наверное, полагали, что Эписанф будет долго колебаться в выборе стороны Зеркала. Нам казалось, что выбор между жизнью и смертью стоит такой малости.

Но Эписанф не стал задерживаться ни на мгновение. Он шел так, словно смотрелся в Зеркало каждый день, словно точно знал, какая из сторон правильная. Возможно, хитрый старик и вправду знал какую-то примету? Едва ли. Сейчас не осталось места для неправды – я чувствовал это. Честная игра с судьбой на максимальную ставку.

Эписанф поравнялся с Зеркалом и рывком повернулся к нему лицом. Он буквально впился взглядом в свое отражение, и мне вдруг до боли захотелось узнать, что же он там увидел.

Молодого красавца?

Великого героя?

Владельца несметных богатств?

Знатока всех наук, которые только существуют в мире?

Или просто – свой собственный труп? Кому из смертных доводилось видеть в зеркале мертвого себя?

Эписанф стоял – мгновения или века, не могу сказать. Я не смел дышать, не смел надеяться, не смел даже думать ни о чем.

Эписанф отпрянул наконец от Зеркала.

Посмотрел на нас счастливым и одновременно каким-то виноватым взглядом.

Затем закрыл глаза и мешком свалился на пол.

Опередив меня, Гиеагр бросился к нише и вытащил Эписанфа наружу. Не потребовалось много времени, чтобы убедиться, что старик мертв.

Счастливая улыбка при этом не исчезла с его лица.

– Ну… – хрипло сказал я, когда смог оторвать взгляд от лица покойника. – Теперь мы знаем, с какой стороны в Зеркало смотреться не стоит. Что, Глаз – я или ты?

Глаз пожал плечами и зашел в нишу с противоположной стороны. Я невольно усмехнулся, еще так недавно, на окраине Хроквера, Глаз говорил, что вряд ли посмеет посмотреться в Зеркало богов. Пара-тройка камушков с оправы – вот предел его мечтаний.

Как все изменилось! Но и мы изменились. Мы многое перенесли – и теперь рассчитываем на многое. Понятия не имею, что представляет себе Глаз, об исполнении какого сознательного желания мечтает. Но это и неважно. Если верить Эписанфу, Зеркало заглянет ему в самую глубину души и вытащит наружу самые потаенные чаяния.

Вот только… Сильно ли отличаются тайные желания от явных у такого типа, как мой друг? Мешок с деньгами и тяжелый поднос с вином и питьем, который ему приносит фигуристая рабыня. Способен ли Глаз мечтать о большем?

А я? На что способен я? Сколько раз за последние дни я задавал себе этот вопрос, но так и не пришел к какому-либо ответу.

– Бурдюк! – услышал я.

От неожиданности вздрогнув, я огляделся по сторонам. Но губы стоящих рядом со мной и не думали шевелиться. Больше того, я узнал голос… хотя это было невозможно.

– Бурдюк! – Голос позвал еще настойчивей.

Гиеагр и Мильк напряженно смотрели на уже подошедшего к Зеркалу Глаза. Безусловно, они ничего не слышали. Они и не могли слышать.

Судорожно сглотнув, я закрыл глаза. В тот же миг меня словно понесло куда-то, ввинчивая в пустоту. Я больше не чувствовал своего тела, я больше не стоял в зале под храмом Змееносца. Я несся в никуда, и там меня ждали. Вокруг была полная темнота, но это не имело значения.

– Ты винишь меня в своей смерти, Эписанф? – спросил я. Страха не было, было любопытство и легкое удивление.

– Что?.. Ах да… Нет, конечно, нет, Бурдюк. Дело не в этом. Останови Глаза!

– Остановить? Почему? – И любопытство, и удивление заметно выросли в размерах.

– Останови, я не желаю ему смерти! Я смотрел в правильную сторону, понимаешь? В правильную!

– В правильную? Как же так…

– Некогда объяснять! Просто останови!

Я не понял ничего, кроме одного: медлить нельзя. Усилием воли вырвав себя из небытия, за пребывание в котором мне стоило благодарить Тарантула, я увидел Глаза, уже начинавшего поворачиваться к Зеркалу. Хвала Скорпиону, Глаз двигался совсем не так уверенно, как Эписанф минутой ранее. Я успел буквально выдернуть его из ниши.

Едва удержавшись на ногах, Глаз уставился на меня с оторопелым недоумением. Лица Гиеагра и Милька выражали примерно то же самое.

– Что с тобой, Бурдюк? – первым воплотил свои мысли в слова Гиеагр.

Вместо ответа я повернулся к Мильку:

– Помнишь, Мильк, ты говорил о том, что сокровенная мечта похожа на подножие радуги?

Видя, что он не в состоянии сейчас поддерживать беседу – по крайней мере, на столь отвлеченную тему, я торопливо продолжил:

– Ты изо всех сил стараешься его достичь, наплевав на то, что это невозможно. И может быть, именно поэтому ты его наконец достигаешь. О чудо, ты стоишь там, где радуга вырастает из земли. Стоишь… и думаешь, зачем тебе все это было надо?

Повисла пауза, во время которой все, наверное, смотрели на меня как на сумасшедшего. Немое созерцание довольно быстро надоело Гиеагру.

– Ты мелешь всякий вздор вместо того, чтобы ответить на прямой вопрос! – В его голосе сквозило уже не удивление, а злость. – Скажи, зачем ты помешал Глазу?

– Это не та сторона, – ответил я, гадая между тем, как же я буду объяснять то, что не понимаю сам. Почему я поверил на слово мертвому Эписанфу, если не особо доверял ему, пока он был жив?

– Не та? – с явным и вполне понятным мне недоверием переспросил Гиеагр.

Но, похоже, сегодня был вечер неожиданной помощи.

– Бурдюк говорит правду! – чистый и звонкий голос прозвучал из дальнего угла зала.

Разом обернувшись, мы увидели ослепительно красивую женщину в короткой белой тунике. Я никогда раньше не встречал ее. И между тем я очень хорошо ее знал.

– Мне было так скучно одной в заброшенной хижине, – улыбнулась она.

Летопись Милька

На сторонний взгляд та, что явилась нам, нисколько не походила на Лаиту. Гораздо выше ростом, статна, изящна, горделива… А этот надменный наклон головы, а этот изгиб пунцовых губ, рождавший улыбку, в которой было все – и презрение, и понимание, и насмешка, и неизбывная печаль тысячелетней мудрости; а этот взгляд – клянусь, такой взгляд свойственен лишь богам: казалось, все, на что он обращен, становилось прозрачным, как тончайшая пластинка слюды, и ничего не скрыть от него, ничего не утаить.

Нет, она нисколько не походила на Лаиту, на эту странную говорящую куклу, заживо похороненную в коконе из черного тряпья.

И вместе с тем… Вместе с тем каждому из нас было совершенно очевидно, что когда-то явившаяся нам действительно носила жалкую личину нашей служанки. Как такое могло быть? О, есть вещи, над которыми лучше не ломать голову, ибо они недоступны пониманию. Есть вещи, которые лучше принимать на веру.

– Вижу, все повернулось не совсем так, как вы предполагали, – произнесла она с усмешкой. В тишине пещеры ее голос звенел, будто ледяной колокольчик. – Ученейший Эписанф мертв, и убил его вовсе не ошибочный выбор, а его собственные желания. Вы удивлены?

Она чуть улыбнулась, будто действительно ждала ответ и подбадривала нас быть чуточку смелее. На несколько секунд повисло тягостное молчание. Женщина лишь улыбалась, не стремясь прервать его.

– Да, – выдавил наконец Гиеагр; даже ему слова давались с трудом, – можно сказать, удивлены.

– Гиеагр, ты бесподобен! – воскликнула она. – Прекрасный образчик чисто мужского поведения. У него трясутся поджилки и голова идет кругом, но чтобы не потерять лица, он слова цедит сквозь зубы, будто отсчитывает золотые монеты. Хотя прекрасно понимает, с кем имеет дело.

– А с кем он имеет дело? – это выпалил Глаз. Первая оторопь прошла, и вот уже все его нетерпеливое внимание вновь сосредоточилось на Зеркале. Удивительная невесть откуда взявшаяся женщина лишь докучала ему, и разбойник, думаю, многое бы отдал, только чтобы она исчезла как можно скорей.

Улыбка на губах незнакомки стала чуть шире.

– Ты знал меня под именем Лаиты, Глаз. Но ты слышал обо мне и прежде, задолго до того, как вы повстречали Эписанфа. Частенько ты взывал ко мне, когда судьба припирала к стенке.

– Я? Взывал? Да кто ты такая?

– Это Дева, Глаз, – мягко произнес Бурдюк.

– Я вижу, что не мужчина!.. – фыркнул Глаз.

– Дева! – возвысил голос Бурдюк. – Светоносная! Одна из двенадцати! И поумерь свой пыл, если не хочешь…

– Бурдюк, Бурдюк, – мягко прервала его тираду богиня, – поверь, я сама могу себя защитить. Да Глаз и не хотел сказать ничего плохого. Мало того, в душе он почитает меня больше других богов… после Скорпиона, конечно. Правда, Глаз?

– Дева… – прошептал Глаз, зачарованно глядя на богиню. – Но почему?.. Как?..

– Скажем так: мне понадобилась одна вещь, и вы помогли мне ее заполучить, – отвечала Дева. – Думаю, дорогой Глаз, ты сочтешь это объяснение достаточным.

– А… Э… Да… Благодарю тебя, о бессмертная.

– О, да ты сама обходительность, – улыбнулась богиня. – Что ж, объяснения даны, обмен любезностями закончен. Мы все явились сюда ради Зеркала, но, если хотите, я позволю вам взглянуть в него прежде меня. Такова будет моя благодарность за помощь. Однако повторяю: если хотите. Ибо никто не знает, что несут нам наши потаенные желания. – Она жестом указала на распростертое на камнях тело Эписанфа. – Он выбрал правильную сторону, и Зеркало честно выполнило свое предназначение. Просто, добравшись сюда, Эписанф осуществил свою самую заветную мечту. Других желаний у него не осталось. А когда нет желаний, человеку остается лишь одно – мечтать о смерти. И Зеркало исполнило эту его невысказанную мечту. Человеческая жизнь коротка. Стоит ли рисковать?..

В стылом воздухе пещеры слова богини отозвались свинцовой тишиной. Ужас вновь обуял нас, мы не могли оторвать взглядов от трупа философа. Зеркало нависало над нами подобно могильному обелиску; отблески факелов метались по его полированной поверхности, и, казалось, из глубин его наблюдают за нами чьи-то глаза – холодные, злые и бесконечно усталые.

– Итак? – Дева подняла бровь. – Вижу, вы колеблетесь. Что ж, я понимаю. Неизвестность пугает. Вполне разумно избегать риска…

– Ты ошибаешься, богиня… – хрипло произнес Гиеагр. – Ради хорошего желания не страшно и рискнуть.

– Да, если знать, в чем оно состоит. – Губы Девы тронула печальная улыбка.

– В чем бы ни состояло.

С этими словами Гиеагр шагнул к Зеркалу.

Не знаю. По-моему, он ничего не успел увидеть. Герой едва приблизился к полированному серебру на расстояние вытянутой руки, как из призрачных глубин Зеркала лишь на мгновение всплыло не отражение даже, а так, тень, промельк могучей фигуры, и вдруг пещеру сотряс ужаснейший грохот.

Не удержавшись на ногах, я упал на камни; Глаз и Бурдюк устояли, вцепившись друг в друга. Гиеагр же… Гиеагр, отпрянув от зеркала, схватился за меч.

Я поспешно поднялся и, пристально глядя Гиеагру в глаза, спросил:

– Что ты увидел?

– Скоро узнаешь, – ответил герой.

Новый удар, еще более страшный!

– Сдается мне, наша обманутая подружка рвется к нам из норы, – мрачно осклабился Бурдюк.

– Ты о Змее? – осведомился Глаз.

– Нет, дружище, о твоей покойной бабушке.

– А где Фаэнира? – заозирался Глаз.

– Забудь о ней, – фыркнул Гиеагр. – Вряд ли она снова бросится тебя спасать. У призраков свои причуды.

Опять удар, а после – скрежет раздвигаемых каменных глыб. Змея пробивала себе новую дорогу. Земля заходила ходуном, сверху хлынул град из валунов. Несколько разлетелись на куски в дюжине шагов от нас, осыпав все вокруг тучей смертоносных осколков…

– Не выходите из ниши! – воскликнула Дева. – Здесь безопасно.

– Богиня! – взмолился Глаз, бросившись к ней. – Светоносная, ведь ты можешь убить эту тварь…

– Могу, но ты не знаешь, какой ценой, – прошептала богиня в ответ. – Спасение будет страшнее беды. Не теряй лица, Глаз, – добавила она, чуть помолчав, – не разочаровывай меня.

– Я не теряю, – прохрипел Глаз. – Просто не хочу перевариваться в брюхе этой скотины.

– Есть выход, – Дева повела головой в сторону Зеркала. – Посмотрись в него, вдруг поможет.

– Нет уж, – пробормотал разбойник. – Сейчас мое самое заветное желание – спасти свою шкуру!

Брови богини взметнулись вверх.

– Разве это плохое желание, смертный?

– Тут есть тонкость, – встрял в разговор Бурдюк. – Когда желание спасти шкуру исполнится, у моего друга появятся другие, более существенные. А Зеркала рядом уже не будет.

От нового удара, казалось, разлетелась на части сама земная твердь. Пыль заволокла все вокруг, погрузив наш крошечный освещенный пятачок в пучину удушливой мглы.

– Теперь мы даже не сможем увидеть, когда она подползет, чтобы нас сожрать, – сказал Бурдюк.

– Зеркало все еще в вашем распоряжении. – В голосе богини послышались насмешливые нотки.

– Это не выход. – Глаз сделал упрямый жест. – Вдруг и сейчас мое самое заветное желание – заполучить все эти восхитительные камушки из его оправы…

– Тогда ты умрешь богатым человеком, – сообщил Бурдюк.

– Но я не хочу умирать! – фыркнул Глаз. – Особенно теперь, когда…

Грохот оборвался. Разом, будто накрыли крышкой бурлящий котел. В обрушившейся на нас почти нестерпимой тишине со смертельной ясностью звучал один лишь звук – звук змеиной чешуи, скребущей по каменному полу. Чудовище вырвалось из ловушки.

Несколько мгновений мы стояли, оцепенев от ужаса, не в силах произнести ни слова.

– Ты не умрешь, Глаз, – нарушил гнетущее молчание Гиеагр. – Никто не…

Что-то огромное прорвало пелену пыли буквально в нескольких шагах от нас. Послышался глухой удар, брызнули осколки камня.

– Она атакует! – прошептала Дева. Изо всех сил стараясь сохранить надменный вид, богиня в тот миг все же мало чем отличалась от смертной испуганной женщины – побелевшие пальцы теребят поясок платья, в огромных, обращенных к Гиеагру глазах, застыла немая мольба.

– Атакует… – эхом отозвался Гиеагр, и взгляд его вдруг вспыхнул бесшабашным огнем. – Не отводи глаз, Светоносная, представление будет специально для тебя! И ты, Мильк смотри! Смотри и запоминай для своих свитков!

– С ума сошел?! – крикнул я. – Безумец, у тебя нет шансов!

– Шансов нет только у мертвецов, – ответил Гиеагр. – А я пока жив. Так что…

Продолжения я не услышал: послышался скрежет, в пыльной мути живой горой заворочалась, сворачиваясь в кольца, стальная громада змеиного тулова.

– На этот раз она не промахнется, – проговорила Дева.

– Так-то ты в меня веришь! – воскликнул Гиеагр. – Бодрись, бессмертная, смертный Гиеагр не даст тебя в обиду!

С этими словами он исчез в облаке пыли, шагнув навстречу верной погибели!

– Гиеагр! – запоздало крикнул я.

Ответа не последовало.

Тишина… Тишина войлочным колпаком опустилась вдруг на пещеру, окружила, стиснула нас в своих удушающих объятиях, похитила и спрятала все звуки, оставив нам лишь шелест дыханья да птичье трепыханье вспугнутых сердец. О, как она была коварна, эта тишина, сколько яда, сколько боли таилось в ее ватной немоте! С каким злорадством впитывали наш ужас мириады ее невидимых глаз, притаившихся там, за серым саваном пыли! С каким тщанием прятала она в своих недрах то кошмарное нечто, ту тварь, что изготавливалась сейчас к броску!

– Еще минута, и ей не на кого будет нападать, – прошептал Бурдюк чуть слышно, и от его слов я вздрогнул всем телом, будто над самым ухом грянул гром!

– Точно, – с дрожью в голосе ответил Глаз. – Сами передохнем, от страха…

И тут тишина взорвалась, грянув оглушительной какофонией звуков, выблевав в мир мешанину фантасмагорических картин!

Свист, удар, звон, шипенье, дробный стук разлетающихся камней… Хрип, вскрик, вой разрываемого в клочки пространства… Молния, стон, грохочущий высверк… Скрежет, брань, плеск… Извитая тень, перепутанные кольца, шелест, шорох, удары сердца… Клочок тишины, теперь желанной и благостной, как сон ребенка… Утробное бульканье, гром, визг камня по стеклу… Перекошенное лицо Гиеагра, призрак меча, желтый глаз твари, в нем – кровавый след непониманья… Рваные клочья пыльного облака, воронка, треск, сосущий звук… Гул, треск, треск, треск, ТРЕСК!!! Подгоняемая щелканьем гигантского бича, земля вдруг пустилась в пляс, сбивая с ног, впечатывая в голову, в грудь, в печень, в утробу безумный, убийственный ритм…

Я закричал, заорал как младенец. Что-то огромное врезалось в камень прямо у моих ног, взвилось, ударило снова, свилось в тугую спираль, распрямилось… Я сорвал голос, гортань обожгло каленым железом, но нескончаемый вопль ужаса все рвался и рвался из груди! Что-то огромное вновь взметнулось вверх, выпрямляясь, вытягиваясь в струну, превращаясь в стрелу, устремленную куда-то в небо, в какие-то невыносимо далекие дали, куда угодно, лишь бы оказаться подальше от этого места, подальше от неимоверной, разрывающей, высасывающей душу, одуряющей адской боли…

Миг спустя тело Змеи обмякло подобно шнуру, секунду еще назад «живому» и вдруг выпущенному из рук рыночным фокусником, и с мертвенным шелестом безвольно протянулось по полу пещеры. Бессмертная Змея была мертва, мертва без всяких сомнений. Рассеялась пыль, быть может подчинившись мановению богини, и в свете все тех же немеркнущих, пылающих без единого мерцания факелов нам предстала ужасающая картина.

В центре зала, скрыв почти весь пол, грудилась огромная масса камней – тех самых сталактитов, что вначале столь поразили наше воображение. Упав с огромной высоты, многие вонзились в землю и были подобны стрелам, пущенным богами с небес. Другие – раскололись, образовав необыкновенные, невероятно причудливые и страшные фигуры.

Однако в тот момент все это ничуть не волновало меня. Сорвавшись с места, я бросился бегом к этой страшной каменной груде, отчаянно выкрикивая имя Гиеагра. Сердце мое разрывалось от ужаса и скорби, а воображение рисовало кошмарную картину гибели моего друга. «Он там, он там, под камнями! – эта мысль жгла каленым железом, доводя до исступления. – Боги, он там, и мне ни за что не добраться до его тела! Ни похоронить, как он заслуживает того, ни насыпать высокий курган, подобающий его славе! О, сколь злую насмешку уготовила судьба величайшему из героев!» И тотчас обрушивал миллион страшнейших проклятий на свою голову, браня себя за безверие и преждевременное уныние: «Он жив! Он жив, шелудивый ты пес! Не смей оплакивать того, кто просто не может, не имеет права умереть! Он жив, жив, жив! Ты, Мильк, сгниешь в земле, а он проживет еще тысячу лет!»

Так я метался по пещере, отчаянно выкликая своего друга:

– Гиеагр! Гиеагр! Гиеагр!

Надежды никакой – так твердил разум, но я отказывался внимать его голосу. Схватив факел, висевший на стене, я устремился вглубь завалов. Сбивая ноги в кровь, ежесекундно рискуя свернуть шею, я оглядывал все пустоты, все расщелины между камнями, проникал во все темные закоулки в неодолимом стремлении найти Гиеагра.

То тут, то там я натыкался на твердые, как железо, извивы и кольца змеиного тела. Даже теперь, погребенное под камнями, мертвое чудовище вселяло панический ужас, и дрожь пробегала по телу при взгляде на него. Во многих местах прочнейшая чешуя была посечена – и не камнями: я находил длинные узкие прорубы, порой до самого мяса, и оставить их мог только клинок Гиеагра. И всякий раз сердце мое заходилось от восхищения силой и доблестью великого героя.

– Гиеагр! Гиеагр! Гиеагр!

Надежда таяла с каждой минутой, но вопреки всему я, одержимый каким-то безумным вдохновением, продолжал поиск.

Я нашел Гиеагра, когда почти замкнул круг около проклятой груды. Герой полулежал, прислонившись к стене пещеры, похожий скорее на покрытую пылью древнюю статую, чем на человека. С миром людей его роднила в ту секунду лишь черная струя крови, истекавшая из раны в правом боку и исчезавшая в трещине в полу. Из раны торчало что-то большое, белое, искривленное; приглядевшись, я понял, что это обломок змеиного зуба.

Скорбь овладела мной, исторгнув из груди моей горестный стон. Сделав несколько шагов, я понял, что ноги больше не держат, и опустился на землю у тела моего друга.

Внезапно глаза Гиеагра открылись, и он уставил на меня взгляд, исходивший, казалось, из самого Царства теней. Уголки губ приподнялись в страдальческой улыбке.

– Ты редкостный балбес, Мильк, – чуть слышно прошептал герой. – Почему ты всегда выбираешь самую длинную дорогу?

– Гиеагр! – не чуя себя от счастья, заорал я. – Гиеагр, громила безмозглый, ты жив!!!

– Не горлань, это ненадолго, – проговорил он. – Лучше посмотри на эту тварь… видел ли ты что-нибудь более ужасающее?..

Он сделал жест… тень жеста – и сердце мое содрогнулось оттого, что он так слаб. Повинуясь, я повернул голову и едва не вскрикнул от неожиданности: всего в десяти шагах в окружении камней уродливым валуном высилась гигантская змеиная голова. Один глаз, рассеченный мечом Гиеагра, являл собой сочащуюся ядовитой кровью багровую язву, другой же – поблескивал холодной мертвенной желтизной, будто огромный кристалл. В приоткрытой пасти белели клыки, один из них был обломан.

– Проклятая пыль все скрыла… – услышал я голос друга. – Наша почтенная богиня подняла такую тучу, чтобы спрятаться от змеи… Ах, видел бы ты мой удар… точно в глаз… от него она взвилась к потолку пещеры… един… единственный был способ убить – обрушить на нее все… все…

– Все-таки ты безумец, Гиеагр, – услышал я за спиной голос Бурдюка.

– Псих, каких мало, – это уже слова Глаза.

Обернувшись, я увидел обоих разбойников. Они стояли бок о бок, но при этом казалось, что-то неуловимое разделяло их. Будто невидимая стена отодвинула друг от друга неразлучных друзей.

– Ты спас наши шкуры, – снова заговорил Бурдюк. – Клянусь, я не забуду этого…

– Не надо речей. – Гиеагр вскинул руку в протестующем жесте. – Поверь, Бурдюк, это…

– Замолчи! – приказал я ему. – Тебе сейчас нельзя говорить. Помолчи, я приведу Деву, она поможет…

– Она не поможет, – прохрипел в ответ Гиеагр, и Бурдюк с Глазом покачали головами, вторя ему.

– Не говори глупостей! – воскликнул я. – Она богиня, ты ее спас! Она…

– Она бессильна, – оборвал он меня. – Это Зеркало… Зеркало выполнило мое желание… Я совершил свой величайший подвиг. Я, смертный, убил тварь, с которой даже богам не совладать… После таких свершений долго не живут… – Его губы тронула слабая улыбка.

– Смотри внимательно, запоминай… – продолжал Гиеагр. – С твоим даром… с твоими свитками… ты единственный, кто расскажет людям обо мне… Ты – моя слава, ты – мой погребальный костер, Мильк, и мой курган… Да, ты сложишь мой могильный курган, высокий-превысокий… Но не из камней… О нет, Мильк, ты сложишь его из своих слов, из своих свитков. Ты разнесешь мою славу по всему миру, и…

Его слова потонули в утробном хрипе. Тело Гиеагра выгнулось, дернулось раз, другой, подняв пыльные облачка, и вдруг…

И вдруг исчезло. Лишь кровавые пятна отмечали то место, где он только что лежал.

– О его теле позаботятся, – услышал я голос за своей спиной. Обернувшись, я увидел Деву. Она стояла у Зеркала; на полированной поверхности которого плясали размытые блики. Все виделось каким-то нечетким, плывущим… Я поднес руки к глазам и обнаружил, что плачу.

– Позаботятся? – тихо проговорил я.

– Да, – ответила она. – Он оказал мне неоценимую услугу, и я устрою ему пышные похороны и воздам все почести, которых достоин столь великий герой.

– Но я… Я сам должен похоронить… – прохрипел я.

– Один? В чужой враждебной стране? – Богиня сделала нетерпеливый жест. – Не говори ерунды. Я позабочусь о погребальном костре для твоего друга. И о могильном кургане. Сам этот холм…

– Но… – перебил я и тотчас замолчал. Скорбь и растерянность царили в моем сердце, произошедшее никак не укладывалось в голове. Я было начал еще что-то говорить, что-то сумбурное и горячее, но тотчас пресекся, осознав пустоту и бессмысленность любых слов. Я умолк и долго не произносил ни слова, погрузившись в странное оцепенение, будто со стороны наблюдая все то, что обрушилось на меня.

– Я думаю, вам пора посмотреться в Зеркало, – нарушила молчание Дева. – Ведь вы для этого явились сюда?

– Нет, – все еще ошарашенный, я мотнул головой, не понимая, что она обращается ко всем троим. В ту минуту для меня не существовало никого и ничего, кроме боли, разрывавшей душу. – Не за этим. Я помогал Гиеагру спасти Фаэниру…

– Не глупи! – фыркнула богиня. – Девчонка была для него лишь поводом отправиться в путь. Слава всегда была его единственной любимой. Не мешкай, Мильк. Человек, упорствующий у Зеркала, исполняющего желания, подобен псу, который отказывается от протянутой кости. То есть глупо и противоестественно.

– Не знаю… – пробормотал я. – Первым двум «псам» попались отравленные кости.

– Вздор! Эписанф умер потому, что не имел более желаний. А Гиеагр, жаждавший бессмертной славы, совершив невиданный подвиг, получил ее сполна, и холм, в недрах которого мы находимся, отныне будет его погребальным холмом, а слава благодаря людям, подобным тебе, разнесется во все пределы мира. Итак, Мильк, и вы, дети Скорпиона, я тороплюсь, поэтому говорите: вы готовы? Если откажетесь, другого шанса не будет, я заберу Зеркало с собой…

Готов ли я? Нет, клянусь, ни к чему я не был готов! Происходящее вдруг представилось мне чьей-то гнусной шуткой, ловушкой чьего-то злого и извращенного разума, предлагающего насладиться всеми благами жизни, стоя над телом погибшего друга. Гаденько хихикая, с навязчивостью базарного торговца судьба пыталась всучить мне некий способ, некое волшебное средство, призванное дать то, чего я желал, даже сам не ведая об этом. И средство это могло как исцелить, так и принести неимоверные страдания – все зависело от того, чего же я действительно хочу, к чему стремлюсь на самом деле, что составит мою сущность, если отбросить все мелкие, сиюминутные, суетные хотения. Безумие всегда пугало меня, а в тот момент я был как никогда близок к этому состоянию…

– Ну? – нетерпеливо повторила Дева.

– Погоди! – Бурдюк вдруг вскинул руку в умоляющем жесте. Его глаза светились жгучим, отчаянным любопытством. А может быть, он просто тянул время, боясь принять решение. – Светоносная, не гневайся, умоляю, но… – он замялся, подбирая слова, – если я не узнаю сейчас, то не узнаю никогда… Я готов умереть с этим знанием, но все же…

– Я тороплюсь, – напомнила богиня, видя его нерешительность.

Бурдюк колебался еще мгновение, а потом выпалил:

– Скажи, зачем Зеркало тебе? И зачем… Зачем ты притворялась служанкой и проделала с нами весь этот ужасный путь? Ведь ты богиня…

– За такую дерзость я могла бы превратить тебя в пиявку! – Голос Девы зазвенел карающей медью. Но грусть в ее лице не вязалась с грозным тоном. – Могла бы, – повторила она. – Но пощажу. Быть может, ты еще пригодишься мне когда-нибудь. Что же до Зеркала… Что ж, тут все просто: когда-то я была… неравнодушна к тому, кого смертные зовут Змееносцем. И Зеркало может мне кое в чем помочь. Но после давних событий боги больше всего на свете боятся, что до него может добраться кто-нибудь из них. Стоило моим братьям только заподозрить, что кто-то из бессмертных пробирается сюда, как в погоню пустилось бы все небесное воинство. Я вынуждена была принять образ смертной, и лишь исподволь, в самых крайних случаях, когда препятствия становились непреодолимыми, помогать вам. Это я спасла Глаза на том пустыре, отвела глаза птицам, помогла Эписанфу с зельями в лесу. И вот вы привели меня к цели, а я отблагодарила вас, и большего вам знать не следует. И прошу, поторопитесь. Скоро это место станет смертельно опасным.

– Но три года!.. Рабыней… – пробормотал Бурдюк и осекся, увидев холодный насмешливый взгляд Девы.

Наверное, ему хватило ума понять то, что понял и я: три года – это просто краткий миг для бессмертной богини и нет для нее никакой разницы между рабыней и царицей.

Я бросил взгляд на своих спутников. Невидимая преграда, разделившая их минуту назад, вдруг стала будто вдвое шире. Так разрубленный надвое побег повилики перестает быть единым целым, в одно мгновение превращаясь в два самостоятельных растения. Бурдюк осунулся, сник, в глазах его поселилась тревога, он даже не пытался скрыть одолевшие его мрачные мысли. Глаз же наоборот, подобрался, расправил плечи; его единственное око засверкало черно́ и зловеще, губы тронула едва заметная хищная ухмылка.

– Что же… – начал было Бурдюк, но Глаз не дал ему договорить. Одним порывистым движением он хлопнул приятеля по плечу, едва заметно кивнул мне, поклонился Деве и, развернувшись, зашагал к Зеркалу. Дойдя до ниши, он все так же без раздумий повернулся к полированному серебряному омуту. Что-то вспыхнуло в воздухе и… Глаз исчез.

– Хотя бы в этот раз обошлось без трупов, – философски заметил Бурдюк. – А мог бы попрощаться по-человечески, мерзавец! – Это разбойник выкрикнул в сторону Зеркала. – Но и я обойдусь без сцен, – продолжал он. – Прощайте… Береги свитки, Мильк.

Отвесив поклон богине, он повернулся и в точности повторил путь Глаза. Вспышка, и в пещере не стало и Бурдюка.

– Пусто… – проговорил я. – Застолье кончилось. Гости разошлись.

– Пора и тебе, Мильк, – кивнула Дева. – Используй свой шанс…

Она взмахнула рукой, и я обнаружил вдруг, что, сжимая в руках свою котомку со свитками, стою в двух шагах от Зеркала, от призрачно мерцающего, манящего, одновременно желанного и пугающего омута его полированной поверхности. Звенящая, небесная ясность внезапно овладела всем моим существом. Сомнения, желания, страхи улетучились подобно листве, облетающей с дерева под порывами ледяного осеннего ветра. Душа обнажилась, избавилась от всего лишнего, оставшись один на один с моим единственным, истинным желанием и предназначением.

Забыв обо всем на свете, я сделал два шага по направлению к Зеркалу и, взглянув в него, ухнул в заоблачное небытие, в безвременье, в бесконечно покойный сон, похожий одновременно и на смерть, и на беспредельное счастье.

Не знаю, сколько времени это длилось, но вдруг я вынырнул в реальность. Моя рука держала чью-то руку – теплую, маленькую, удивительно мягкую и удивительно… живую. Я услышал короткий удивленный вздох и, подняв глаза, произнес одно только слово:

– Фаэнира!