Глава 1

Не помню, когда в последний раз мне приходилось так много читать. Буквы начали прыгать в глазах, день, судя по падающему из единственного окошка свету, перерастал в вечер, а я не добрался и до середины рукописи. Откладывать же окончание повествования на завтра не хотелось.

Не беда, ведь Мильк теперь описывает события, в которых я принимал непосредственное участие. Могу какие-то страницы пропустить, тем более, что некоторые эпизоды записаны в моей памяти такими четкими буквами, что затмевают каллиграфический почерк Милька.

Взять хотя бы знакомство с Гиеагром…

В пылу битвы, когда кровь кипит, а в сознании умещается только одно чувство – ярость, – силы твои удваиваются. Усталость, боль, слабость, сомнения – все это куда-то уходит. Только, увы, не бесследно. Все, что ты получаешь, ты берешь взаймы, и расплачиваться придется очень скоро, а неведомый ростовщик заломит просто немыслимые проценты.

Отпихнув ногой тело поверженного тельца – уже без ненависти, на которую не осталось сил, а с ленивой брезгливостью, – я присел на траву, так как ноги больше не могли меня держать. Перед глазами все плыло, каждый вдох доставался с колоссальным трудом. И еще зверски болели обе руки. Нет, прислушавшись к себе, я вынужден был поправиться, зверски болела только левая рука, правая болела еще сильнее.

Я поднял глаза на гиганта, который с самодовольным видом оглаживал рыжеватую бородку, очевидно, когда-то водившую близкое знакомство с инструментом цирюльника. Что ж, стоит признать, у варвара были основания быть довольным собой – за считаные секунды отправить в Тень Зодиака пятерых… пусть и тельцов, пусть и призвав на помощь внезапность…

– Я благодарен тебе, Непосвященный, – собрав последние силы, проговорил я, отдавая должное справедливости, что старался делать всегда, когда была возможность.

Воин не спешил с ответом. Вырвав пучок травы, он с любовью оттирал от крови лезвие своего меча. Заговорил он, не глядя в мою сторону. С чудовищным акцентом, но на настоящем языке.

– Ерунда, я даже не успел как следует размяться. – Вытянув руку, он посмотрел на клинок в лучах заходящего солнца и, как видно, остался доволен результатом своих трудов, так как спрятал меч в ножны. – Впрочем, ты недурно держался.

Вот чего мне не хватало, так это снисходительной похвалы от этого самовлюбленного варвара! Тринадцатый бог, если бы я не был так изможден… Да нет, и тогда я не справился бы с этой горой в почти человеческом обличье, но я бы, вероятно, попытался.

– Я поблагодарил тебя однажды, варвар, и, сделав это, уже сделал вдвое больше того, что заслуживает любой Непосвященный, – сказал я, не сумев, да и не имея желания скрыть свое раздражение.

Одного я по крайней мере добился – гигант посмотрел в мою сторону. Немного удивленно и совсем не по-доброму. Зато выражение самодовольства с лица исчезло. На время, я так думаю. Могу биться об заклад, любование собой – его основное занятие, которому он уделяет еще больше времени, нежели упражнениям с оружием.

– Ты недурно держался, – повторил он, – для безродного бродяги. Но ты был бы так же мертв, как и твой приятель, не подоспей я вовремя. Так что я спас твою жизнь, хотя и не особо стремился к этому.

Я повернул голову в сторону своих товарищей по недавней схватке – прости меня, Скорпион, мог бы сделать это и раньше, но пьянящий туман битвы выветривался из головы слишком медленно. Да, с Глазом, очевидно, все было кончено. Если я успел поставить на пути булавы плечо вместо головы, то он этого сделать не сумел. Лица практически не было видно – сплошные кровоподтеки.

А вот Эписанфа двенадцать богов хранили по непонятной мне причине – пострадал в основном его меч, переломленный возле эфеса, а сам варвар уже поднялся на ноги, держась левой рукой за кисть правой. Хотя, возможно, причина не в благосклонности бессмертных богов, а в пренебрежении мертвых ныне тельцов, не пожелавших тратить время и силы на то, чтобы прикончить старика Непосвященного. По крайней мере, до тех пор, пока не расправятся со скорпионами.

Собрав все силы, встал на ноги и я. Я не вкладывал в эти движения никакого особого смысла вроде вызова или стремления встать с варваром лицом к лицу. Просто беседа вышла из той стадии, когда можно разговаривать сидя. Хотя кто знает, может, стоя мне представится шанс воткнуть в глотку наглеца кинжал мастера Борго. Я все еще не успел убрать его в ножны…

– Мою жизнь? – Я усмехнулся, глядя гиганту прямо в глаза. – Я не настолько дорожу ею, чтобы быть признательным Непосвященному за ее спасение.

– Я не дам за твою признательность и ломаной драхмы, – фыркнул варвар, поигрывая мускулами. – Так что смело оставь себе и ее, и свою никчемную жизнь.

– Не тебе распоряжаться моей жизнью. – Хвала Скорпиону, я снова ощутил закипающую внутри ярость.

Мы стояли в шаге друг от друга и сцепились взглядами так, что ни у одного из нас не хватило бы сил разорвать эту связь. Боги не обидели меня ростом, но на варвара мне приходилось смотреть снизу вверх.

Дурное дело – взвешивать шансы перед боем, которого все равно не избежать, но тут и взвешивать особо нечего. Враг и сильнее, и проворнее. К тому же мое физическое состояние очень далеко от идеального – я ранен и изможден. А тело варвара хоть и покрывают многочисленные шрамы, они все же явно получены не сегодня.

Если хоть что-то говорит в мою пользу, то лишь непомерная самоуверенность гиганта. Едва ли он считает меня серьезным соперником, а между тем за моими плечами две академии – Мирдграна, где меня все-таки научили, как вести поединок по всем правилам боевого искусства, и академия воровской жизни, в которой бои нередко проводятся по одному-единственному правилу: убей или сдохни.

Варвар сделал шаг назад, снова извлекая меч из ножен.

– Спасая твою жизнь, я сделал ошибку, – самокритично признался он. – По-моему, самое время ее исправить.

Я перехватил кинжал поудобнее, чувствуя, как оружие слилось со мной воедино, стало продолжением моей руки… нет, стало моей рукой, готовой действовать, с восторгом отдаваясь желанию убивать. Казалось, кинжал сам без моего участия способен найти путь к заветной цели.

Бой не будет долгим – если я не сумею прикончить варвара в первые же мгновения, он расправится со мной, не особо напрягаясь. На меч противника я не смотрел – только в глаза. Любое движение начинается именно там, там можно найти отражение всех замыслов врага, как бы умело ни скрывал он своих намерений. Есть только я и враг, весь остальной мир перестал для меня существовать.

И тут же он – я имею в виду мир – напомнил о своем существовании. Напомнил чрезвычайно громким и пронзительным голосом, вещающим что-то на незнакомом гортанном наречии. Через миг, утратив остатки концентрации, я узрел и обладателя этого голоса, невысокого чернявого парня, не разменявшего еще второй дюжины лет. Стоит ли говорить, что он также был Непосвященным. Если дальше так пойдет, то этих варваров на Землях Зодиака станет больше, чем честных подданных двенадцати богов.

Ума не приложу, откуда парень появился, но деятельность он развил бурную. Он не только говорил не переставая, он еще размахивал руками, вклинившись между мной и гигантом. Тот отвечал ему на том же наречии, коротко, отрывисто и явно недружелюбно.

В очередной раз всплеснув руками, парень повернулся ко мне и перешел на настоящий язык.

– Ради всех богов Священной горы, объясните мне, с какой радости вам убивать друг друга?!

– Друг друга? – надменно переспросил гигант. – Что ты хочешь этим сказать, Мильк? Я просто втопчу его в землю.

Я не успел отреагировать должным образом, так как снова заговорил парень, которого очевидно звали Мильком.

– Да неужели?! – Он повращал глазами, после чего отвесил в сторону громилы шутовской поклон. – Это действительно будет славная победа, великий Гиеагр! Что там армия Арзакены, тьфу! Вот расправиться с одиночкой, который истекает кровью и еле-еле стоит на ногах, – это истинный подвиг! Именно об этой битве будут слагать легенды потомки.

Гиеагр… Где-то я слышал это имя…

– О, я вижу, и ты включился в эту игру, – бросил Гиеагр. – И кто же сообщит потомкам о моем маленьком грешке?

Мильк прижал руку к груди и зажмурился, придав лицу мечтательное выражение.

– Я, Гиеагр. Не сомневайся, это место я выделю особо в своей летописи.

– Может, мне в таком случае стоит прикончить и тебя? – проревел гигант, нисколько, как мне показалось, не напугав этим Милька.

Тот состроил такую гримасу, что мне захотелось расхохотаться, несмотря на сложившуюся ситуацию.

– Убей, Гиеагр. Убей его, убей меня… Возможно, заодно ты захочешь убить и этого человека. – Мильк указал пальцем на Эписанфа, взирающего на происходящее абсолютно пустыми глазами. – Готов поклясться, что он наш земляк, но тебе, разумеется, наплевать на такие мелочи. Тебе совершенно неинтересно, что он здесь делает и почему сражался плечом к плечу с ва-а… с местными жителями. Как твое имя, уважаемый?

Эписанф медленно приходил в себя. В глаза постепенно возвращалось осмысленное выражение, он, по-моему, только сейчас осознал, что все еще жив и имеет шансы оставаться в данном состоянии еще какое-то время. Перестав баюкать руку – судя по всему, просто ушибленную – он сделал несколько шагов в нашу сторону и коротко поклонился.

– Меня зовут Эписанф, рад знакомству.

– Мильк, сын Интинора. – Парень ответил на поклон. – Подождите… Эписанф? Эписанф Гисидский? Автор трактата «О сравнительной тяжести тел и поступков»?

На Эписанфа было любо-дорого посмотреть! Он даже ростом стал чуть ли не с Гиеагра.

– Приятно, весьма и весьма приятно встретить такого образованного юношу. Ты знаком с моим трактатом?

– Ты не знаешь моего учителя, попробовал бы я не познакомиться… – пробурчал Мильк, но тут же сменил тон: – На меня этот труд произвел неизгладимое впечатление.

Тут Гиеагр с таким шумом прочистил горло, что у меня зазвенело в ушах.

– Мое имя Гиеагр, и хоть я не могу похвастаться научными познаниями моего юного спутника, имя Эписанфа Гисидского известно и мне. Счастлив встретить здесь… А кстати, что привело вас сюда?

Эписанф собрался было что-то сказать, да так и остался стоять с открытым ртом. При всей своей учености он, видимо, не обладал способностью быстро и складно врать. Положение спас я – причем совершенно неосознанно. Я просто вспомнил…

– Гиеагр! – Я стукнул себя ладонью по лбу. – Тот самый ублюдок, который остановил саранчу на Земле тельцов?

Звериный оскал на морде Гиеагра заставил меня снова поудобней перехватить кинжал. Мильк буквально впрыгнул между нами, слегка толкнув меня в грудь. На его лице промелькнуло страдальческое выражение родителя, который никак не может справиться с непослушными детьми.

– Скажи, уважаемый, – обратился он ко мне, – тебе обязательно нужно умереть именно сегодня? Ты с кем-то поспорил на этот счет? Забудь о саранче… хотя бы на время. Подумай лучше о том, что это тот самый Гиеагр, благодаря которому Жало Скорпиона возвышается над всеми строениями Земель Зодиака. Кто теперь посмеет сомневаться в величии скорпионов?

Если раньше я говорил, что Эписанф знает толк в лести, то теперь вынужден был признать: Мильку он в этом отношении и в подметки не годится. И все же… все же злость отхлынула. Перед моим мысленным взором возник вид Скваманды с великолепным Жалом в центре. Картина действовала умиротворяюще.

Мильк между тем, посмотрев на меня и оставшись довольным результатом, повернулся к Гиеагру.

– Ты действительно спас этому человеку жизнь, хотя он и не просил об этом. К слову, должен признать, это было грандиозное зрелище! Ты прошелся по этим варварам, как остро наточенная коса по свежей траве. И он, – Мильк, не оборачиваясь, указал на меня, – поблагодарил тебя. Не много за спасение жизни, не спорю. Но скажи, великий Гиеагр, после всего, что ты сделал на всех двенадцати Землях Зодиака, слышал ли ты хоть одно слово благодарности? Тебе платили – о да! Но вспомни, с каким видом это делали, и, быть может, ты сможешь чуть выше оценить простое «спасибо» этого человека.

Мне показалось, что на этот раз риторика Милька не возымела желаемого действия – выражение лица Гиеагра практически не изменилось. Почувствовав это, Мильк быстро продолжил:

– Этого человека, которого послали нам сами бессмертные боги, услышав наши мольбы.

Эта фраза, признаюсь, удивила даже меня. Гиеагра же она просто ошарашила.

– О чем ты говоришь, Мильк? Не знаю, о чем молился ты, но я точно не просил богов о таком подарке.

И снова быстрый ответ Милька не дал мне времени как следует разозлиться.

– Это все потому, что ты слишком часто работаешь руками, не оставляя себе времени поработать головой хоть иногда. – Тут я подумал, что Мильк все-таки смелый паренек. – Скажи, Гиеагр, ты обратил внимание, что сейчас мы находимся прямо перед северными воротами Джибея?

– Трудно было не обратить внимания, учитывая, что именно к ним мы и направлялись, – огрызнулся Гиеагр.

– Прекрасно! – Мильк всплеснул руками. – Тогда возьми себе труд подумать, куда направлялись эти люди! – Гигант окинул нас цепким взглядом и собрался было что-то сказать, но Мильк не дал вставить слова ни ему, ни мне. – Севернее Джибея лежит единственная деревушка, и я готов слопать свои сандалии, если это их конечная цель. А дальше…

– Хватит болтать, Мильк! – перебил парня Гиеагр, скривив губы в усмешке. – Я давно понял, что ты имеешь в виду, но тебе слишком нравится слушать самого себя.

– Дорога в Проклятые Земли! – ничуть не смутившись, продолжил Мильк. – Хотя «дорога» – это весьма условно… Дорога – это то, по чему передвигаются люди. А в Проклятые Земли не ходит никто. Ты сам мог убедиться, какого успеха мы добились, пытаясь найти провожатых.

– Ты предлагаешь… – начал было Гиеагр, но Мильк в который раз не дал ему договорить.

– Конечно! Я хочу просить этих достойных людей сопроводить нас в Проклятые Земли. Если, разумеется, я не ошибся и они в самом деле направляются именно туда. Сколь бы мало они ни знали про дорогу, это все равно больше того, что знаем мы. Тебе бы следовало, Гиеагр, предложить оплату этих услуг, а никак не пытаться убить тех, кто может быть нам полезен.

Гиеагр наморщил лоб, потер ладонью переносицу, после чего выжидающе посмотрел на меня. Очевидно, просить – это явно не в его стиле.

Впрочем, мне было наплевать на любые его слова – я лихорадочно размышлял, пытаясь взвесить все за и против. Меня очень интересовало, что понадобилось в Проклятых Землях самим варварам, но об этом я могу разузнать и позже. А вот что делать мне…

Я могу отказаться – и мы пойдем каждый своей дорогой. Расстанемся мы в таком случае врагами. А такой враг, встреться он случайно на пути в Проклятые Земли…

Я могу согласиться – и мы пойдем вместе. По крайней мере, какое-то время. При всех очевидных минусах есть и несомненный плюс: варвар неплохой инструмент для устранения с пути разного рода опасностей.

– Сколько вы готовы заплатить? – спросил я, одновременно и признавая, что наш путь лежит в Проклятые Земли, и соглашаясь поработать проводником.

Это может показаться странным, но цена меня интересовала в последнюю очередь. Однако же, не прояви я меркантильного интереса, это вызвало бы явные подозрения у моих новых работодателей.

Я даже поторговался немного. Впрочем, наш короткий диалог сложно назвать торгом – варвар согласился на первое же мое встречное предложение, и я еще не видел ни у кого столь презрительного выражения лица, когда речь шла о пятистах дзангах. Две сотни я получил в виде задатка.

Если бы Непосвященные и не сказали, что побывали на всех Землях Зодиака, я смог бы догадаться об этом, глядя на монеты, украшенные скорпионом, овном, весами… Дзангов с Земли тельцов среди них не было. Либо это было просто совпадение, либо Гиеагр умышленно избегал платы этими монетами, дабы не обострять более ситуацию, смирившись с тем, что я могу быть ему полезен. Во втором случае я вынужден отдать должное хитрости гиганта.

После этого, отдав дзанги на сохранение Эписанфу, – мои карманы не предназначены для хранения такого количества денег – я подошел к телу Глаза.

– Прощай, дружище, – прошептал я одними губами, коснувшись ладонью скорпиона на лбу. – Иногда ты выводил меня из себя своей тупостью, иногда доставал меня всеми возможными средствами, пару раз мы были на волосок от того, чтобы прикончить друг друга… В защиту нашей дружбы я могу сказать только одно: я никогда не ждал от тебя удара в спину. Но пусть кто-нибудь посмеет сказать, что этого мало.

– Эписанф, – сказал я, не оборачиваясь. – Ты поможешь мне сложить последний костер для Глаза?

Просить о помощи новых знакомых мне не хотелось.

– Подожди, Бурдюк, – услышал я и от неожиданности выронил кинжал. Голос был женский. Говорила, безусловно, Лаита, больше некому. И говорила на самом чистом настоящем языке, который я когда-либо слышал.

Лаита подошла к нам, села возле Глаза на колени и коснулась его лица тыльной стороной ладони.

– Зачем ты хочешь сжечь своего друга заживо?

Это, пожалуй, было уже чересчур. Еще совсем недавно я демонстрировал неплохую реакцию, отбиваясь от сыпавшихся на меня со всех сторон ударов. Сейчас же ситуация менялась так стремительно, что все, на что я оказался способен, это глубокомысленный вопрос:

– А?..

– Глаз жив, Бурдюк. – Лаита, похоже, сжалилась надо мной. – Принеси воды.

Простая и ясная команда – вот именно то, что мне сейчас требовалось. Не думая вообще ни о чем, я ринулся к брошенной мной перед боем сумке, достал флягу с водой и положил перед рабыней.

Из своей котомки она вытащила какую-то тряпицу, обильно смочила водой и аккуратно протерла голову и лицо Глаза. С немалым удивлением я увидел, что рана совсем не такая страшная, как мне представлялось. Удар явно пришелся вскользь, здорово разодрав кожу, но череп вовсе не был проломлен.

Словно в подтверждение моих слов по лицу моего друга пробежала быстрая дрожь, после чего веко целого глаза медленно раскрылось. Впрочем, кровь из раны снова начала заливать лицо. Вытерев кровь еще раз, Лаита, не теряя больше времени, еще одной извлеченной из котомки тряпкой быстро и ловко сделала повязку. С двумя повязками сразу Глаз выглядел просто уморительно.

– А ты неженка, Глаз. – Я покачал головой и сплюнул на траву, стараясь не выдать переполнявшую меня радость. – Бреясь вчера, я тоже порезался. Но валяться полчаса без сознания в отличие от тебя не стал.

– А?.. – Глаз в точности повторил мою недавнюю реплику. Приятно сознавать, что годы общения со мной не прошли даром.

Оценив положение, в котором он оказался, я пришел на выручку, с ходу выложив самую необходимую информацию:

– Мы все еще в Джибее, а не в Тени Зодиака. Видимо, восьмерых тельцов оказалось более чем достаточно, для нас пока местечка не нашлось. Двенадцать богов выбрали странное средство для нашего спасения – вот этого варвара. – Я отодвинулся чуть в сторону, чтобы Глаз смог увидеть Гиеагра. – Я уже сказал ему спасибо, так что ты можешь не утруждаться.

Глаз начал медленно приподниматься на локте. При этом он все еще не издал ни звука, и я начал всерьез опасаться, не лишил ли моего друга удар булавой и того скромного рассудка, которым он обладал.

– Старайся пока не делать резких движений, – посоветовала Лаита.

И, разумеется, Глаз тут же этим советом пренебрег, рухнув обратно на землю как мешок с мукой. Я мысленно повинился в том, что все же донес до Глаза не все новости.

– Ах да, чуть не забыл. Лаита не только умеет разговаривать, но и делает это на настоящем языке. Кстати, – я обратился к рабыне, – ты наверняка хочешь рассказать, откуда так хорошо его знаешь?

Именно она принесла весть о том, что Глаз жив, и я это очень ценю. Но мне чрезвычайно не нравится, когда меня водят за нос.

– Очень просто, Бурдюк. Это мой родной язык.

Я медленно повернулся к Эписанфу. Но тут же по его до крайности растерянному лицу понял, что для него слова Лаиты стали не меньшим откровением, чем для меня. Думаю, он находился в еще худшем положении – все-таки это его рабыня.

– Но твой хозяин говорил, что ты из южных земель…

– Он не врал. Дело в том, – Лаита склонила голову и понизила голос, – что я – нерожденная. Мои родители – девы, и я поторопилась появиться на свет. Пусть двенадцать богов будут милосердны к моей матери, она не принесла меня в жертву Деве, как должно. Под покровом ночи она вместе со мной покинула Земли Зодиака и шла до тех пор, пока не встретила племена южан.

– Послушайте, – грубовато вмешался в разговор Гиеагр. – Солнце уже скрылось. Если вы предпочитаете заночевать прямо здесь, то я это решение не поддерживаю. Тогда не стоило вообще покидать постоялый двор. Предлагаю тронуться в путь, раз уж мы идем в Проклятые Земли вместе.

Варвар, конечно, говорил дело – я и сам планировал поступить именно так. Вот только если он и дальше будет столь бесцеремонен, я смогу прийти к выводу, что мертвым он мне нравится больше, чем живым. Несмотря на всю его полезность.

Однако времени терять действительно не стоит. Поэтому из множества вопросов, которые крутились у меня на языке, я задал только один:

– Почему же ты молчала до сих пор?

Лаита пожала плечами под своими черными одеждами.

– В тех местах, где я жила, одной из главных добродетелей женщины считается молчаливость.

Я сделал вид, что меня устроил этот ответ.

Собрались мы не мешкая. Глаз с моей помощью встал на ноги и в общем-то чувствовал себя вполне сносно. Повязка Лаиты держалась хорошо, и кровотечение, судя по всему, остановилось.

В глухой деревеньке под Джибеем мы останавливаться не собирались. Но последствия драки с тельцами вынудили нас изменить планы. Глазу все-таки не слабо досталось по башке – он ходил как чумной, да и я чувствовал себя так, словно меня разобрали на части, а потом при сборке проявили досадную небрежность.

Жители деревни не отличались гостеприимством джибейцев, но дзанги любили ничуть не меньше, а дзангов у Гиеагра было с избытком. Их хватило не только на кров и еду, но и на несколько фальшивых улыбок хозяев.

Разумеется, Гиеагр полюбопытствовал, что вело нас в Проклятые Земли. Но я успел подготовиться к этому вопросу еще по дороге в деревню. Когда готовишь блюдо под названием «ложь», в него обязательно нужно добавить хорошую порцию правды. И на вкус приятней, и переваривается легче. Так что про племя змееносцев я рассказал, а заодно про чудаковатого купца, обещавшего нам с Глазом кучу дзангов за подробное описание дороги, – он, дескать, торговлю наладить надеется.

После этого было бы просто невежливо с моей стороны не спросить о причине интереса к Проклятым Землям Непосвященных. Гиеагр поведал дикую историю, в которую я для вида поверил. Пока.

Через два дня мы если и не пришли полностью в норму, то по крайней мере могли считать себя готовыми к длительному переходу. Между нами и видневшимися на горизонте горами лежала тоскливая безжизненная степь.

О переходе через эту степь рассказывать нечего, скажу только, что занял он двое с половиной суток. За это время мы трижды видели выскочившего из норы суслика, а больше смотреть было не на что.

Наконец на исходе третьего дня мы подошли к горам. В сумеречном полумраке они чудовищными колоссами возвышались над нами. Уже сейчас мы находились там, где нечего делать нормальным людям. У меня к горлу подкатил комок – все-таки я впервые покинул Земли Зодиака. Впервые я вступил в мир, о котором почти ничего не знал, да и не хотел знать.

Устроившись на ночлег, заснуть я не мог долго. Думал о совпадениях. Папирусы с записями о Зеркале богов, каким-то ветром занесенные в края Непосвященных, попадают в руки Эписанфа. Одного из очень немногих варваров, интересующихся Землями Зодиака. Совпадение? Пускай…

У этого Эписанфа есть рабыня Лаита, родом из Земель Зодиака, хоть и нерожденная. Еще одно совпадение?

Отправляясь в путь, Эписанф берет с собой рабыню. Какую? Именно Лаиту. Очередное совпадение.

Что все это значит? Скорее всего, только одно – ты слишком многого не знаешь, Бурдюк…

Проснулся я от крика. Кричал Гиеагр во всю недюжинную мощь своей глотки. При этом он перемежал слова на настоящем и своем родном языках, поэтому понять смысл я смог не сразу.

– Башня! Убей меня гром – башня!

Рывком подняв себя на ноги, я проследил за его взглядом. Впереди, на самой вершине горы, одиноко стоял полуразрушенный замок.

Летопись Милька

До ближайшей башни оказалось гораздо дальше, чем представлялось вначале. Поднимались, разделившись на две группы: впереди – я, Гиеагр, Эписанф и его рабыня, чуть позади – Бурдюк и Глаз.

Ох не в добрый час угораздило Гиеагра рассказать этой компании о башнях, вернее, о том, что поведала о них Фаэнира, явившись ему во сне. И Эписанф хорош – молчал до последнего момента, а когда наконец соизволил открыть рот, чтобы поддержать Гиеагра и изложить то, что ему ведомо об этом деле, подозрительный Бурдюк окончательно уверился в том, что эти Непосвященные пытаются его надуть. Сейчас, по прошествии времени, вникнув во взаимоотношения почтенного философа и его попутчиков, я могу понять, почему он сцеживает известные ему сведения осторожно, по капле, будто драгоценнейший бальзам. Это сейчас. А тогда дело едва не кончилось дракой.

Накануне, достигнув первых скал, мы остановились на ночлег. Не успели разжечь костер, как злая ночь, похитив солнце, распростерла над миром свой черный саван. Небеса и горы погрузились в непроглядный мрак. Ни звезд, ни луны, ни светляков – мир исчез за трепещущим светлым кругом, который каким-то чудом наш костер отвоевывал у тьмы. Клянусь, той ночью я обрадовался бы даже блуждающим огонькам, какие видят порой на кладбищах. Но не было абсолютно ничего. Ни-че-го.

Мрак, мрак, мрак… И только эти проклятые башни выделялись на фоне окутавшей землю могильной темноты, и были они еще чернее ее, еще безнадежней, безнадежней, чем даже сама смерть. От них тянуло ледяным смрадом, странным и страшным духом, зловонием того особого рода, что ощущаешь не носом, а душой. От одной только мысли о том, что где-то неподалеку громоздятся эти каменные монстры, до самых костей пробивал озноб; даже обрушившаяся на нас мертвецкая тьма в сравнении с башнями казалась не такой уж жуткой.

Ночь прошла скверно. Все плохо спали и видели дурные сны. А утром Гиеагр объявил, что единственно возможный для нас путь лежит через одну из башен. Накануне ему привиделась прекрасная Фаэнира и путано, но настойчиво повелела продолжить дорогу именно через это проклятое место. Естественно, варвары взбеленились. Я видел, как ночью они, мужи далеко не робкие, жались друг к дружке подобно ягнятам, зачуявшим волка. Бурдюк потребовал у Гиеагра ответа, за какими демонами нам тащиться к башням; когда же герой не смог сказать ничего определенного, Глаз обвинил его в том, что он замыслил погубить их, заведя в это гиблое место. Гиеагр рассвирепел, и уж руки легли на клинки, но тут в спор вмешался Эписанф.

– Стойте! – вскричал он, бросившись между бойцами. – Если вы собираетесь каждый спор решать поножовщиной, лучше все бросить и разойтись по домам.

– Можно и разойтись! – прорычал Глаз, свирепо, сверля единственным зрачком Гиеагра, Эписанфа и меня. – В нашей компании слишком много Непосвященных, и один из них – лунатик, которому неймется завести нас прямо в лапы к демонам.

– Уймись, Глаз, – одернул Бурдюк. Выражение его лица, однако, было не менее злым, чем у приятеля. – Послушай, Гиеагр. Ты, конечно, великий силач, но клянусь Жалом, боги не вложили в твой череп ни капли мозгов, если ты думаешь, что сможешь уговорить нас сунуть голову в пасть ко льву, даже не объясняя причины, по которой мы должны сделать такую глупость.

– Я могу объяснить, если хочешь, – сказал Эписанф.

– О! Сердечно благодарю за то, что ты решил принять участие в нашей беседе, – скривился Бурдюк. – Что ж, объясни, сделай милость.

И Эписанф рассказал историю, древнюю, как сами горы, окружавшие нас. Когда-то, в незапамятные времена, этими землями владели совсем другие боги. Какими они были, как управляли смертными и какие вершили дела – об этом не знает никто. Известно лишь, что, когда сюда явились боги Зодиака, старые боги не пожелали терпеть их соседство. Началась война, длившаяся много столетий, и древние владыки потерпели поражение.

– Победители лишили их плоти, обратив в бестелесных призраков, по сути убили их, если такое слово можно применить к бессмертным, – говорил Эписанф. – Много лет тени старых богов томились в пещерах где-то на краю земли. Они лишились памяти, лишились рассудка. Все, что осталось у них – неизбывная тоска по чему-то великому и прекрасному, чего им не суждено ни достичь, ни вспомнить. А после восстания Змееносца, когда богам Зодиака понадобилось раз и навсегда перекрыть дорогу в Проклятые Земли, они извлекли своих старых врагов из подземелья и заперли в башнях, которыми перекрыли те немногие тропы в неприступных горах, по которым человек может достигнуть перевалов. На случай же, если кто-то из бессмертных вздумает перелететь горы по воздуху, они повелели огромным птицам денно и нощно парить над скалами, высматривая нарушителей. Эти чудовища столь грозны, что даже богу в одиночку не справиться с ними.

– Ты просто кладезь бабушкиных сказок, Эписанф, – проговорил Бурдюк. Он был раздражен до крайности и явно с трудом удерживался от того, чтобы не схватиться за оружие. – Согласись, Глаз, наш философ неутомим на выдумки и плодит богов не хуже брюхатой крольчихи. Сначала их стало тринадцать, теперь, понимаешь, их и вовсе не сосчитать.

– Зарежем его, – буркнул Глаз.

– Видишь, ты расстроил моего друга, старик, – прошипел Бурдюк. – Я понимаю, твоей варварской душе требуется множество богов – по одному на каждый день года и на каждый час дня, но разумно ли болтать об этом в стране, где людям ведома истина?!

Эписанф лишь горько ухмыльнулся в ответ.

– Бурдюк, я устал бороться с вашим упрямством. Послушайся Глаза и достань кинжал. А потом, если не сработает колдовство Тарантула и ты останешься жив, – топайте куда захотите. Но говорю тебе, тропы, по которым можно пройти, перекрыты башнями. Все. Между ними – отвесные скалы. Штурмуй их, если не боишься свернуть себе шею. Встретимся в царстве теней, расскажете, сколько смогли продержаться своим умом.

– Ах ты сморчок… – закипая, начал Глаз, но вдруг мощная рука Гиеагра легла на его плечо.

– Успокойся, приятель, – прогудел герой. – Философ нужен живым. Надеюсь, вы не откажете мне в этом, хотя бы в память о дзангах, которые я плачу? А, Бурдюк? Твой друг оставит Эписанфа в живых?

– Оставит, – процедил сквозь зубы Бурдюк. Как и все здесь, на Востоке, он был по-собачьи предан своим богам и убил бы, наверное, собственную мать, отзовись она о бессмертных не так, как представлялось ему правильным. – Но не из-за твоих вонючих дзангов, а лишь потому, что и мне старик нужен живым. Успокойся, Глаз. Не станем убивать его… пока.

– Вот и славно, – улыбнулся Гиеагр. – А теперь что касается выбора дороги. Вы двое кажетесь мне разумными людьми, во всяком случае ты, Бурдюк. Поэтому пораскинь мозгами и подумай, что для вас лучше: отправиться всем вместе туда, куда укажет почтенный философ, знающий куда больше нашего, или лезть в горы вдвоем, наобум.

– Если то, что он болтает о башнях, – правда, предпочту лезть наобум, – сказал Бурдюк.

– Еще раз повторяю: башни охраняют немногие проходимые подходы к перевалам, – вздохнул Эписанф. – Между ними горы неприступны. Хочешь проверить – пожалуйста. Я же отправлюсь единственно возможным путем.

– Хорошо, – вздохнул Бурдюк. – По одной лишь причине я соглашаюсь на безумный план Эписанфа: хочу увидеть, как демоны сожрут ваши непосвященные кишки.

– В таком случае и мы с Мильком не останемся без потешного зрелища, – хохотнул Гиеагр. – Хочешь посмотреть, как эти двое будут дрыгать ногами, когда привидения примутся поджаривать их на углях, а, Мильк?

Смеркалось, когда мы добрались до башни. Сложенная из гигантских камней, она нависла над нами, почти такая же огромная, как сама гора, и вершина ее терялась в затянувших небо облаках. Невероятное зрелище, готов поклясться, никто из нас никогда не видел ничего подобного. Задрав головы, мы стояли на небольшой площадке, а вокруг выл и бесновался лютый ветер, норовя сбросить нас вниз. Он набросился на нас, едва мы ступили на площадку, и не утихал ни на мгновение, заставляя прилагать все силы, чтобы удерживаться на ногах. Бедняжку Лаиту он и вовсе сбросил бы в пропасть, не вцепись она мертвой хваткой в могучую руку Гиеагра.

– Какой страшный ветер! – прокричал Эписанф. – Мы не сможем здесь заночевать! Давайте спустимся ниже, а утром вернемся и войдем в башню!

– Старик дело говорит! – отозвался Глаз. – Если нас не сдует как пыль, так околеем за ночь. Холодина-то какая!

– Не выйдет! – теперь подал голос Бурдюк. – Последнюю ровную площадку мы прошли, когда солнце еще не коснулось гор. Мы не успеем спуститься к ней.

– Что ты мелешь? – озлился Глаз.

Однако продолжать не стал. Бурдюк был прав: место, где можно было переночевать, мы давно прошли, и чтобы добраться до него, предстояло спуститься по почти отвесной скале. В наступающей тьме это было равносильно самоубийству. Увы, как ни крути, все мы – и андронийцы, и варвары – дети городов. Больших ли, малых – неважно. Знай мы о горах хоть сотую долю того, что требуется, чтобы выжить в них, мы бы остановились еще несколько часов назад. А знай мы еще чуть больше, мы бы просто сюда не полезли.

– Так что будем делать? – крикнул Глаз, ветер почти заглушил его слова.

– Выход один, – ответил Гиеагр. – Идти в башню сейчас!

– Жить надоело??? – Подхватив слова Глаза, ветер унес их куда-то в бездну; я понял их смысл, скорее прочтя по губам, чем расслышав.

– Он прав! – Это Бурдюк, и его голос тоже терялся в вое и стонах урагана. – Нам туда! Вперед!

Превозмогая ветер, мы побрели к башне. Впереди, глубоко утопленный в мощные стены, могильным провалом чернел вход. Последний лучик солнца скрылся за вершинами и, заглатывая горы и зажигая в небе похоронные костры звезд, по нашим следам устремилась ночная мгла.

Едва мы ступили в чернильную темень входа, ветер стих.

– Он нас пригласил, и мы вошли, – невесело пошутил я.

– Надо бы развести огонь, – сказал Эписанф. – Темно, как в пещере.

Я скорее почувствовал, чем увидел, как проворная Лаита распахнула висящий на спине Бурдюка мешок. Защелкало огниво, заплясали искры – крошечные проблески жизни в пожравшей нас тьме. Трут затлел, потянуло дымком.

Тут я вспомнил, что запасся кое-чем в той деревушке за северными окраинами Джибея. Минута – и в руках у нас оказались факелы из просмоленной пакли, намотанной на хворостины.

Колеблющийся свет метнулся по стенам, выхватывая из тьмы призрачные формы…

– Боги! – выдохнула вдруг Лаита. Взвизгнули выхватываемые из ножен клинки. Я попятился и едва не рухнул, оступившись…

– Что это, философ? – прошептал Гиеагр.

Эписанф молчал, не в силах оторвать взгляд от того, что предстало перед нами.

Никогда не видел я ничего более жуткого. Впереди чернел коридор. Шириной в дюжину шагов и высотой в два человеческих роста, он тянулся вглубь башни неведомо насколько: хорошо, если света факелов хватало на два десятка шагов, а дальше простирался безбрежный всепоглощающий мрак. Он звал нас, манил, увещевал, обольщал. Он приглашал окунуться в его черное лоно, чтобы раствориться, исчезнуть в нем навсегда, примкнуть к сонму призраков, что коротают вечность где-то там, в утробе башни. Тянуло сыростью и затхлым смрадом давно истлевших тел, как будто из вскрытого грабителями древнего склепа.

Но вся эта жуть не шла ни в какое сравнение с тем, что мы увидели на стенах и потолке. В первый миг мне показалось, что в пляшущем свете факелов я различаю какие-то письмена. Покрывающие все доступное взгляду пространство, они глубоко врезались в камень, будто нанесенные острейшим резцом. Чуждые и абсолютно непонятные. Но стоило хоть на несколько мгновений задержать на них взгляд, как символы неведомого, давным-давно умершего языка вдруг преображались. Я не уверен, что выражаюсь достаточно точно, но эти знаки, эти письмена вдруг становились… понятными, что ли. Не чужими, касающимися непосредственно вас. Будто, если всматриваться чуть дольше, разрозненные на первый взгляд штрихи и точки сложатся в буквы, буквы – в слова, слова – во фразы. А фразы… Боги! От одного воспоминания дрожат пальцы, и стило отплясывает в них безумный танец. Они были отвратительны, эти фразы. Они несли угрозу, обещали расправу, сулили что-то ужасное, настолько мучительное и жуткое, что даже смерть в сравнении с этим – недостижимая светлая мечта. И вместе с тем они зачаровывали, притягивали взгляд, как покрытое кувшинками гнилое болото засасывали вас. Они были прекрасны в своей абсолютной кошмарности!..

– Не смотрите! – вскрикнула Лаита. – Не смотрите на них!

– Они шевелятся… – прохрипел Глаз. – Во имя всех демонов, почему они шевелятся?!

– Уходим отсюда! Живо! – скомандовал вдруг Эписанф.

– Ту-да? – Глаз уставился в затхлый мрак коридора.

– Туда! – прикрикнул Эписанф. – Бегом!

Ноги сами понесли меня. Топот, хриплое дыханье, ветер в лицо, мятущиеся отблески факелов – все слилось в единый вихрь панического бегства. Эписанф мчался впереди, за ним едва поспевала Лаита. Ноги ее заплетались в этих дурацких тряпках, я боялся, что вот-вот она споткнется и рухнет и я не успею ничего сделать… но, видно, боги берегли ее в тот день. Позади бухали шаги Гиеагра, Бурдюка и Глаза – эти трое прикрывали наш побег.

Не знаю, сколько мы мчались, подобные вспугнутым ланям. Мой бег был прерван внезапно: споткнувшись обо что-то мягкое, я рухнул наземь, едва не раскроив череп о камни. Какое-то время лежал не шевелясь, в абсолютной тьме, хватая ртом воздух.

Внезапно вспыхнул свет, и что-то коснулось моего плеча. Я вздрогнул, едва не закричал. Рука сама потянулась к поясу в тщетной попытке нащупать меч.

– Это из-за меня, юноша, прости… – то был голос Эписанфа.

Боги! Сколько счастья порой может доставить человеческий голос!

– Проклятый мешок, у него развязалась лямка, и он упал, – виновато проговорил философ. – И ты о него споткнулся. Ты как, цел?

Цел ли я? Пошевелив руками и ногами, пришел к выводу, что цел. Приподнявшись на руках, я наконец увидел Эписанфа: он сидел на корточках в шаге от меня. Поодаль с факелами в руках стояли Гиеагр, Бурдюк и Глаз. Свет пламени колебался в такт их тяжелому дыханию. Силуэт Лаиты терялся где-то в тенях.

– Эх, Мильк, вот так бы тебе бегать на Играх, – выдохнул Гиеагр. – Боги свидетели, ты бы озолотился. Ну поднимайся, чего разлегся.

– Вставай, парень, – это Бурдюк.

Шагнув ко мне, он протянул руку. Поднявшись, я скривился от боли: все-таки как следует приложился плечом.

– Свитки целы? – спросил Гиеагр. – Впервые вижу, чтобы книжник удирал от надписей.

– Впервые вижу, чтобы вслед за книжником удирал великий герой, – уколол я в ответ.

– Тебе лучше не состязаться в красноречии со своим приятелем, Гиеагр, – хохотнул Бурдюк. – Клянусь Жалом: на ночь он кладет свой язык в чашу с ядом.

– Так и есть, – беззлобно пробасил Гиеагр. Напряжение отпускало, и у героя просто не оставалось сил, чтобы яриться. – Однако где мы?

– Где, где… – проворчал Глаз. – Все в той же дыре, в которой оказались по милости Эписанфа.

В той же дыре… Скверная новость, сказать по чести. Едва Глаз произнес эти свои слова, мы завертели головами, пытаясь чуть более точно определить меру неприятностей, в которых оказались. То был зал. По здравом размышлении я ничего не могу сказать о его размерах: наши факелы давали слишком мало света, чтобы судить о помещении больше комнатушки в захудалом трактире; мы могли видеть лишь кусок стены, теряющийся во тьме, черный провал коридора, который привел нас сюда, и освещенный клочок каменного пола у себя под ногами. Однако, если верить ощущениям, зал вполне мог дать представление о том, что значит бесконечность.

Он был темен и наполнен тишиной, этот зал. Нет, тишиной не мертвой, не затхлой немотой могилы и не гулким ничто нехоженых пещер. То была боязливая, настороженная тишина, тишина леса, в глубине которого заворочался лютый зверь, безмолвие птиц, завидевших в небе тень ястреба, кажущаяся недвижность рыб в морской пучине, когда из неведомых омутов всплывают жуткие подводные твари. Тишина, которая наступает за миг до убийства…

Наш разговор пресекся тотчас, едва мы прониклись этой тишиной. Мы стояли, не в силах двинуться с места, не в силах пошевелиться, даже не смея дышать полной грудью…

– Итак, философ, что теперь? – чуть слышным шепотом произнес Гиеагр.

– Да, Непосвященный, будь ты проклят, куда идти? – подхватил Глаз.

– Теперь… – прошелестел Эписанф, заставив меня вздрогнуть. Говорят, такими голосами вещают души покойников, чьи тела не были погребены и достались на съедение волкам да воронам.

Бросив на философа быстрый взгляд, я едва не задохнулся от ужаса. В неверном свете факелов лицо почтенного мужа являло собой кошмарное зрелище: рот полуоткрыт, по нижней губе стекает струйка слюны, огромные совьи глаза вот-вот выскочат из орбит, выступившие на щеках бисеринки пота отблескивают кровью… Боги, что это с ним!

Не в силах вынести это зрелище, я отвел глаза, а когда через миг снова посмотрел на Эписанфа, жуткая маска исчезла, как не бывало.

– Теперь… – повторил Эписанф столь же тихо, но уже своим, живым голосом. – Нам и отсюда нужно убираться как можно скорей. Мы должны обвязаться веревкой.

– Зачем? – спросил Бурдюк.

– Мы все еще во владениях призраков, – отрезал Эписанф. – Лаита, у тебя в котомке есть длинная веревка. Достань. Бурдюк, Гиеагр, Глаз, вы пойдете впереди. Обвяжитесь покрепче и, во имя богов, не вздумайте начать выяснять, кто пойдет первым, а кто – последним. Вы должны действовать сообща, чтобы в случае чего вытащить остальных. За вами пойдет Мильк, следом – мы с Лаитой. Вяжите крепко, как только можете. И живее, умоляю, живее!

Сочтя споры неразумными, все повиновались. Минута – и вот мы связаны цепочкой, как рабы, влекомые торговцем на рынок.

– Теперь слушайте, – снова заговорил Эписанф, обращаясь по большей части к Гиеагру и Бурдюку. – Идите только вперед. Никуда не сворачивайте, что бы ни случилось. Будьте осторожны, впереди – подъем, довольно крутой, насколько могу судить, и лезть нам высоко. И прошу всех, дергайте время от времени за веревку, чтобы убедиться, что те, кто сзади, все еще идут следом за вами… Все понятно?

Мы промолчали.

– Тогда – вперед.

И мы пошли. Наше путешествие походило на путь обреченного корабля по мглистому морю. Сходство еще усилилось, когда затерялась во тьме стена с черным прямоугольником входа, который привел нас сюда, и волны мрака окружили нас. Я почти физически ощущал, как они плещутся там, за ненадежными бортами света, что возвели вокруг нас наши факелы.

Суденышко… кораблик из света, плывущий по кишащему опасностями морю… Я вдруг вспомнил первое в своей жизни плавание. Сколько мне было тогда?.. Лет десять, может больше, может меньше. Отец впервые взял меня с собой в море. Я и прежде, бывало, сопровождал его, когда он ездил по торговым делам в соседние города, но то было совсем не то, совсем не то…

Помню, завидев издали высокую мачту стоящего у пристани корабля, я соскочил с повозки и бросился вниз по дороге, вопя от восторга…

И вот уже берег – не более чем воспоминание, почти стершееся из памяти, странное видение, едва заметной полоской маячащее где-то на горизонте. Все мое существо находится во власти бескрайней синей зыби, качающей наш корабль, во власти запахов смолы и водорослей, во власти чаячьих криков и злого солнца, неумолимо сверлящего макушку.

Наше плаванье еще не успело как следует начаться, а я уже перезнакомился со всеми матросами, с коком и с капитаном – рыжебородым гигантом, чью тунику можно было гнуть подобно жести, так она была пропитана солью. Я облазил корабль от мачты до кормы, успел «погрести» чуть ли не каждым веслом (каждое было толще моей ноги, поэтому я именно «греб», а не греб), изучил сложенные на палубе многочисленные тюки с товарами и даже постучал в барабан, на котором дежурный задавал ритм гребцам. Потом, переполненный впечатлениями, я улегся на носу и принялся мечтать о будущем, в котором отныне видел себя исключительно моряком.

Боги наградили меня острым зрением, наверное именно поэтому первым тот корабль заметил я, а не впередсмотрящий. Вначале то была просто черная точка, в некий момент отделившаяся от зеленовато-синей полоски далекого берега.

– Смотрите, корабль! – пискнул я, но голос сорвался от волнения, и меня никто не услышал. А может, бравым морякам и дела не было до того, что чирикает желторотый птенец.

Залюбовавшись, я не сразу обратил внимание на суматоху, поднявшуюся за спиной. Из мира грез меня вырвал отец: встряхнув что есть силы, он велел мне убираться под навес, установленный ближе к корме.

– Да что случилось?! – в досаде завопил я.

– Ты что, не видишь?! – Отец ткнул пальцем в корабль, который давно уже перестал быть темной точкой и обрел форму и цвет, став похожим на пучеглазую хищную рыбу, вооруженную длинным острым носом. – Пираты!

Кормчий с помощником навалились на руль, разворачивая судно, гребцы по правому борту подняли весла, те же, кто сидел слева, наоборот налегли, помогая маневру. Едва корабль встал на новый курс, барабан разразился неистовой дробью, от которой сердце едва не выпрыгивало из груди. Надрывно заскрипели уключины, весла, разом вспенив воду, замелькали над волнами подобно крыльям вспугнутой бабочки… А я бросился помогать отцу и капитану: они готовили корабельный алтарь, чтобы принести искупительные жертвы богам.

Не помогли ни жертвы, ни усилия гребцов. Пиратский корабль догнал нас так же легко, как охотничий пес догоняет брюхатую кабаниху. Возникшая было крошечная надежда на то, что мы сможем спасти свои жизни и имущество в бою, очень быстро угасла: капитан выбил оружие у двух матросов, схватившихся за ножи. И он был, наверное, прав, ибо пираты превосходили нас и числом и вооружением.

Нас не убили лишь потому, что имя моего отца было известно всему побережью; пираты прекрасно понимали, какой выкуп можно взять за такого человека.

Так начались наши мытарства. Долгое унылое плаванье на чужом корабле, высадка на берег тайком, под покровом ночи… Нас связали одной длинной веревкой за шею, руки скрутили за спиной, и вот уж мы бредем вдоль кромки воды, и зловонные факелы кровавым светом освещают наш скорбный путь. Вскоре, понукаемые пиратами, мы отвернули от моря и оказались на узкой тропе; она петляла меж прибрежных холмов, постепенно поднимаясь все выше.

Отец шел в трех шагах впереди меня, и когда никого из разбойников не было рядом, нам удавалось перешептываться.

– Послушай, Мильк, – сказал он мне, когда ночь перевалила за середину. – Мы должны бежать.

– Но мы даже не знаем, где мы, – возразил я. – И разве нас не освободят за выкуп?

– Я узнаю эти места, – ответил отец. – Мы приближаемся к Тифену, а это значит, что нас не отпустят даже за выкуп: у меня слишком большие разногласия с тифенянами. В лучшем случае, получив мои деньги, они продадут нас каким-нибудь варварам.

Помолчав, он продолжал:

– Когда пираты разрешат остановиться, чтоб передохнуть, сядь ко мне спиной, у меня в сандалии спрятано небольшое лезвие, как раз для таких случаев…

И вот он, долгожданный выкрик: «Привал!» Отец постарался отодвинуться подальше от разбойников с факелами – насколько позволяла веревка. Я примостился у него в ногах и, опустив руки, принялся отчаянно ощупывать сандалию, которую он подставил мне. Минута – и вот в моих пальцах что-то узкое и длинное, и невероятно острое! Я едва сдержался, чтобы не завопить от восторга, так опьянило меня предчувствие скорой свободы!

– Перережь веревки на руках, – прошептал отец. – Только незаметно, и…

– Поднимайтесь все! – прервал его крик атамана. – Пошли!

Стон, вырвавшийся из нескольких десятков глоток, ознаменовал начало нового перехода. Качаясь от неимоверной усталости, потянулась по тропе живая цепь из людей, навязанных на веревку, будто рыбы, вывешенные на просушку удачливым рыбаком. Впереди шли разбойники, освещавшие нам путь факелами, отблески которых были куда страшней отблесков пламени, кое, как рассказывают, неугасимо пылает у входа в царство мертвых.

Через некоторое время, забыв короткие минуты отдыха, наша скорбная процессия втянулась в дорогу, и ни разбойники, ни рабы не замечали уже ничего, кроме стелющейся под ноги каменистой тропы.

О, боги, сколь труден был для меня этот путь! Спасительное лезвие жгло руки раскаленным углем, а мысли о скорой свободе, об опасностях, поджидающих впереди, заставляли сердце колотиться так громко, что, казалось, ему вторило раскатистое эхо в окрестных холмах! Но ужаснее всего были не эти мучительные переживания, а страх потерять наше единственное средство к спасению! О, как мало́, как ничтожно мало́ было лезвие, что дал мне отец! Сколько раз я готов был закричать оттого, что мне казалось, будто я его уронил, что оно проскользнуло между пальцами и теперь лежит в пыли под ногами у идущих сзади. Сколько раз, когда мимо проходил кто-нибудь из разбойников, я непроизвольно сжимал кулак, ощущая, как острое железо терзает мою плоть. И сколько раз я мысленно обращался к отцу с мольбой подать знак, разрешить разрезать проклятые веревки, и сколько раз проклинал его за то, что он медлит.

Тропа повернула, снова поползла вверх. Впереди, на фоне звездного неба, показались силуэты деревьев.

– Начинай, – шепнул, обернувшись ко мне, отец. – Освободи руки, ослабь веревку на шее, чтобы быстро выскользнуть, когда будет нужно, потом передай лезвие мне. Делай быстро, роща невелика, и она – единственное наше спасение.

Дрожа от возбуждения, я принялся за дело. Веревка на руках поддалась относительно легко, труднее было ухитриться как-то удержать ее на запястьях, чтобы стражникам казалось, будто я еще связан. Гораздо труднее оказалось справиться с веревкой, перехватывавшей шею. Она была вчетверо толще и сплетена из каких-то особо прочных волокон, так что мое лезвие, соприкасаясь с ней, вдруг теряло всю свою остроту, становясь почти бесполезным. Мало того, вдоль цепи, проверяя, все ли в порядке, то и дело сновали пираты, и мне приходилось бросать работу всякий раз, когда кто-нибудь из них оказывался рядом. Я опускал глаза и втягивал голову в плечи, когда они приближались, и молил богов не о свободе даже, а о том, чтобы никто из разбойников не заметил надрез на веревке.

Роща приближалась, до ближайших деревьев оставалось не больше двух дюжин шагов, свет факелов уже плясал на нижних ветвях, вызывая к жизни причудливые и страшные тени… В эту минуту прозвучал приказ остановиться. Почти все разбойники, сгрудившись впереди, принялись что-то оживленно обсуждать. Двое или трое остались за нашими спинами, их местоположение можно было определить по огням воткнутых в землю факелов.

– Живей, – прошептал отец, но меня не нужно было подгонять. Изо всех сил я принялся пилить проклятую веревку, изо всех своих невеликих сил.

– Живей, живей, не копайся, еще немного…

Мир исчез для меня, исчезли пираты и их пленники, исчезла роща, исчез даже отец… Осталось только лезвие в окровавленных пальцах и толстый прочный канат, который я пилил и пилил, волоконце за волоконцем приближаясь к свободе… Еще, еще, еще…

– Он перерезал веревку!!! – вдруг взорвалось в голове. – Хватайте! Нож! Нож отнимите у него!

Страшной силы удар сбил меня с ног. Вокруг была тьма, и что-то сотканное из мрака навалилось на меня, прижимая к земле. Я дернулся, заорал, ударил кулаком… Ругнувшись на чужом языке, пират обрушил на меня еще один удар…

– Скрути руки! Не давай двигаться! Тащи! Тащи его сюда! Скорей!

– Хвала двенадцати, что закончился подъем. Дюжиной шагов раньше, и…

– Свет!!! Там впереди свет!

– Вперед! Вперед! Вперед!

Чьи-то руки подхватили меня, поволокли куда-то, как мешок с репой. Потом был свет, яркий, ослепительно белый, нестерпимый! Я зажмурился, взвыв от боли. Хлесткий удар по щеке оборвал мой крик, на голову обрушился поток ледяной воды…

– Мильк. Мильк! Мильк, вороны тебя раздери, очнись во имя богов!

Это был голос Гиеагра. Вздрогнув всем телом, я распахнул глаза. Пятеро моих попутчиков склонились надо мной. Четыре с половиной пары глаз уставились на меня. В глазах Гиеагра читалась озабоченность, спрятанная за насмешкой; в прищуре Бурдюка угадывалось сочувствие; Эписанф смотрел с радостным удивлением (чувства такого сорта можно прочесть на лице всякого алхимика или мага, чей очередной опасный опыт обошелся всего лишь двумя выбитыми зубами, смертью раба и пожаром в лаборатории); единственное же око Глаза таращилось на меня с любопытством, как на двуглавого мыша.

– Кто бы мог подумать, что нашему книжнику Мильку достанется самый жуткий морок, – изрек наконец Глаз. – Спасибо, хоть не обмочился.

– С возвращением из царства снов, юноша, – произнес Эписанф. – Как ты ни упирался, мы все-таки выбрались. И добро пожаловать на перевал.

 

Глава 2

Иногда, мысленно возвращаясь в те дни, я пытаюсь представить себе, какие мороки насылали безумные призраки на моих спутников, принуждая таких разных людей к одному действию: перерезать связывающую нас веревку. Но этого я не узнаю никогда.

Впрочем, Мильк-то про свой морок мне рассказал еще тогда.

Да, бывали в моей жизни денечки и полегче – в каждой дюжине я их насчитаю примерно двенадцать.

Отправляясь в Проклятые Земли, я, само собой, не рассчитывал на легкую прогулку и, как мне казалось, к опасностям был готов. Только опасности мне рисовались такие, от которых можно отбиться мечом или кинжалом. Дикие звери, дикие люди… Ну пусть чудища, о каких детям на ночь страшные сказки рассказывают. Никак я не ожидал, что мне душу будут в узлы завязывать. Меня ведь те призраки, которых Эписанф готов древними богами величать, едва не заставили самого себя в пропасть скинуть. И чудо еще, что мы все вшестером это испытание выдержали. А чудо – это есть благословение богов, меня так еще Мирдгран Хромой учил. Эта мысль меня приободрила слегка, но ненадолго, скоро опять мелкая дрожь бить начала.

Остальным, по всему видать, не легче моего пришлось. Глаз был белее молока, и уголок его рта постоянно нервно подергивался. Спасибо он мне так и не сказал, а ведь это я его из морока выдернул в самый последний момент, он уже начал пилить веревку одним из метательных ножей. Хвала Скорпиону, что ножи эти, во-первых, для резания не предназначены, заточены только у острия, а во-вторых, сделаны из совсем дрянной мягкой бронзы. Ну я ему тот его пинок у стен Хроквера припомнил и должок вернул со всем своим удовольствием. Так он секунду-другую на нож свой смотрел ошалело, а потом отбросил, словно ядовитую змею. Я еще подумал тогда, дескать, вон как его морок-то зацепил…

И думал так до тех пор, пока нам Милька впятером держать не пришлось. Сила в этом щуплом пареньке откуда-то взялась прямо нечеловеческая, даже у Гиеагра жилы на шее вздувались, когда он нож у него отбирал. Сейчас, выйдя из злополучной башни, Мильк ноги передвигал словно во сне. Наверное, добрая часть его души все еще находилась во власти коварного морока.

Эписанф шел, почти не разбирая дороги, и несколько раз уже натыкался то на меня, то на Гиеагра, хотя полная луна щедро поливала своим светом горное плато, на котором мы оказались. Каждый раз после этого философ невразумительно просил прощения и обхватывал руками голову.

Гиеагр проявлял свою слабость не так явственно, лишь время от времени резко дергая могучими плечами, словно отгоняя назойливую муху.

И только по Лаите ничего нельзя было сказать. Она снова превратилась в немую фигуру под черными одеяниями и если даже бледнела или, скажем, краснела, то под непроницаемыми тряпками заметить это было невозможно. Едва мы покинули башню, она молча перевязала мне свежую рану, и руки у нее не дрожали.

Так мы шли до тех пор, пока плато не закончилось довольно крутым обрывом, уходящим вниз дальше, нежели позволял увидеть лунный свет.

Обсуждать особо было нечего – преодолевать такой спуск во тьме равносильно самоубийству. Так что мы не выбирали место ночлега – место выбрало нас, ибо вернуться назад в башню никто из нас не согласился бы за все сокровища мира. Впрочем, жаловаться особо не приходилось, ровной и сухой земли было достаточно, чтобы расположить на ночлег целую роту стражников, а не то что нашу скромную компанию. Жаль, конечно, что никто не догадался покрыть эту твердую, каменистую почву слоем густой травы, но мне лично приходилось ночевать в местечках и похуже. Тем более ветер, бушевавший по ту сторону башни, либо полностью стих, либо сюда не проникал.

После вялого и непродолжительного спора решили разбиться на пары и дежурить по половине ночи. Мне с Мильком выпало охранять сон компании первыми, Глазу с Гиеагром – вторыми. Уважая почтенный возраст Эписанфа, в караул его брать не стали, да и выглядел он, пожалуй, похуже Милька. Лаиту, само собой, за полноценного участника похода никто не считал.

Такое разделение по парам не было случайным. Хотя никто вслух не проронил ни слова, варвары не могли доверить свой ночной покой нам с Глазом. Мысль о том, что желторотому Мильку выпало присматривать за мной, меня изрядно позабавила, хотя вида я и не подал; задайся я такой целью, сегодня же отправил бы всю компанию в Тень Зодиака. Начиная с самого Милька. Но время для этого еще не пришло.

Один за другим наши спутники отходили ко сну. Лаита спящая немногим отличалась от Лаиты бодрствующей; Эписанф, поворочавшись несколько минут, вскоре жалобно постанывал во сне. Гиеагр растянулся во весь свой огромный рост на спине, подложил руку под голову и время от времени коротко и тревожно всхрапывал. Глаз спал совершенно бесшумно и в своем безмолвии живо напомнил мне недавнюю картину… Я поежился. Странно все это. Приходилось ведь мне видеть раненых, приходилось и мертвых. И в тот момент у меня даже сомнений не оставалось, что друг мой уже предстал пред ликом двенадцати Теней. А по прошествии совсем пустяшного времени он уже бодро шагал вместе с нами, а через пару дней и в беге не уступал никому из нас.

Можно, конечно, и это окрестить чудом и на том успокоиться, только я не привык к таким простым объяснениям. Бывает, и у чуда свои причины имеются, вот только не вижу я их, никак не вижу. Значит, пошире надо глаза открывать.

Неудачно повернувшись, я задел рану на руке и приглушенно зашипел. Мильк, до того либо погруженный в свои мысли, либо еще блуждающий по закоулкам недавнего морока, повернулся в мою сторону.

– Болит? – с наивным сочувствием поинтересовался он.

Я только усмехнулся:

– Сначала милая беседа с тельцами в Джибее, потом подъем в гору, теперь эта башня… Знаешь, парень, если я найду у себя что-то, что не болит, я поделюсь с тобой этой радостью.

Мильк неловко улыбнулся и снова посмотрел на свежую повязку, набухшую от крови.

– Кто это тебя так? Призраки?

Морщась, я переменил положение, чтобы не беспокоить руку.

– Гиеагр напрасно хвалит твою ученость, видно, ты не был слишком уж усердным учеником. Разве тебе не объясняли, что призраки бесплотны? Они живут в Оборотной стороне мира – между миром живых и Тенью Зодиака – и наш мир для них так же недоступен, как Оборотная сторона – для нас с тобой. Призраки ничего не могут сделать с твоим телом, но подобно тому, как колдун погружает свою душу в обиталище демонов, самые сильные призраки способны заглянуть в души смертных.

– Бурдюк! – В голосе Милька явственно звучало удивление.

– Что?

– Разве я просил тебя восполнить пробелы в моем образовании?

– Насколько я понял, именно так, – кивнул я. – Раз уж ты спросил…

– Я всего-навсего спросил, кто порезал тебе руку. Про призраков рассказывают и в наших краях, да только сказки все это.

Подумав немного, я пожал плечами.

– Честно говоря, я тоже не воспринимал их слишком серьезно. Я даже не задумывался, верю я в призраков или нет. Для меня их не существовало по той простой причине, что я никогда не имел несчастья с ними сталкиваться. И, знаешь, я бы с удовольствием обошелся без этого нового опыта.

Какое-то время длилось молчание, причем Мильк как-то странно смотрел на меня, а я никак не мог понять, чем вызван этот взгляд. Наконец он заговорил:

– Скажи, Бурдюк, тебе никогда не говорили, что с тобой трудно разговаривать?

Такой поворот в нашей беседе меня несколько озадачил.

– Как же. Глаз говорит мне об этом по три раза на день. Все потому, что я употребляю слова, слишком длинные, чтобы уместиться в его голове.

– Моя голова способна вместить слова любых размеров, – хмыкнул Мильк. – Но в ответ на простой вопрос ты говоришь о чем угодно, кроме сути. Если когда-либо палачам придется выпытывать у тебя что-нибудь, я им не завидую. Ты не выдашь тайну не из-за несокрушимой силы духа, а оттого, что не сможешь сосредоточиться на вопросе.

Пару секунд я переваривал услышанное, а потом рассмеялся – негромко, чтобы не разбудить спящих. Ехидный язык парнишки не вызывал у меня раздражения, сам не знаю почему.

– Я сам нанес себе эту рану, Мильк, – коротко ответил я.

Мильк, очевидно, ждал продолжения, но я и не думал ничего больше говорить.

– Сам? – не выдержал он. – Но зачем?

– Разве тебе не требовался всего-навсего простой ответ на простой вопрос, а? Пространные рассуждения утомляют твой рассудок. – Решив, что моя маленькая месть состоялась, я все же пояснил: – Точно затем же, зачем Гиеагр хотел врезать тебе по голове, когда ты никак не мог очухаться от морока. Я удержал его, иначе, пожалуй, в башне стало бы одним призраком больше. Сомневаюсь, что этот дуболом способен соизмерять свою силу.

– Ты порезал себя, чтобы не поддаваться мороку? – уточнил Мильк.

– Ну да. А до этого привел в чувство Глаза, с пустым взглядом пилящего свою веревку. Когда морок начал скручивать меня, я примерно понимал, что происходит. Всеми силами старался сосредоточиться на настоящем мире, но потом понял, что этих сил не хватает. Я уже не видел ни Гиеагра перед собой, ни Глаза рядом. Вот тогда меня и осенило – как молнией. Кинжалом, который уже был в моей ладони, я полоснул себя по руке. Конечно, не хотел резать так глубоко, но уж не до расчетов было. Зато помогло – будь здоров, хвала Скорпиону. Мой кинжал не чета ножику Глаза, хватило бы одного движения, чтобы рассечь веревку.

Мильк задумчиво посмотрел на меня.

– Значит, и вы с Глазом пытались резать веревку.

– Готов биться об заклад, каждого из нас призраки понуждали к этому. Но тебя они зацепили как рыбу на крючок. Стоило немалых трудов привести тебя в чувство. Расскажешь, что видел?

Поколебавшись немного, парень начал рассказывать. Говорил он сбивчиво, без своего обычного красноречия. Видно, что морок чем-то сильно задел его, хотя на меня он особого впечатления не произвел. Почти детская история про пиратов и освобождение из плена. Пришлось напомнить себе, что я все-таки видел в этой жизни намного больше этого паренька.

– Тяжело, – счел я тем не менее нужным посочувствовать. – Забавно, что ты тоже спасал отца.

Этим нехитрым приемом я спровоцировал следующий вопрос. Зачем я это сделал, известно только бессмертным богам. Меня тянуло поговорить, а на роль слушателя Мильк годился не хуже любого другого.

– Тоже? – ухватился Мильк. – И ты в своем мороке освобождал отца из плена?

– Нет, – грустно улыбнулся я. – У меня другая история. – Дождавшись жадного вопросительного взгляда, я продолжил: – Почти две дюжины лет назад моего отца обвинили в измене. Это самое страшное обвинение, какое только можно представить, и людям не дано решать, справедливо ли оно. Суд вершат боги.

– Боги? Как? – не удержался Мильк от ненужного вопроса.

– В измене обвиняют редко, не чаще одного-двух раз в дюжину лет, – продолжал я, словно не слышал вопроса. – И на площади перед главным храмом города собираются все, кто может ходить и способен видеть. Места не хватает, и люди сидят друг у друга на плечах. Но я был в первом ряду – так полагается. Ноги отца заковали в колодки, а к шее привязали веревку, намотанную на барабан. Веревка не очень толстая, и если боги видят, что человек невиновен, она порвется, когда палач станет медленно барабан вращать.

Я замолчал и молчал довольно долго, но Мильк не решался вставить хоть слово.

– Я был уверен… я верил в невиновность отца до последнего мгновения. Я все смотрел и смотрел на эту проклятую веревку, натянувшуюся как тетива лука. Я не видел ничего, кроме веревки, я почти не видел даже лица своего отца. К счастью, наверное.

Непроизвольно я поискал глазами взгляд Милька, но не нашел его – парнишка опустил голову к земле, словно чувствуя за собой какую-то вину.

– Веревка почти лопнула, – продолжил я. – Почти… Я слышал, как трещали волокна. Меня потом целый год преследовал во сне этот тихий треск, дарящий надежду, которой так и не суждено было сбыться. Мне немало лет, Мильк, я всякого насмотрелся за свою жизнь, но клянусь, худшего кошмара у меня с тех пор не было. Тишина, темнота – и только треск. Снова тишина – долго, целую вечность – и треск… Я просыпался от собственного крика.

Теперь и я вперил глаза в землю, будто бы желая понять, что же так заинтересовало там Милька. Луна спряталась за редким облаком, и я с трудом различал контуры собственной руки. Поэтому не видел, как дрожали мои пальцы.

– Иногда мне кажется, что боги сами сомневались в вине моего отца, оттого веревка уцелела едва-едва. Хотя я понимаю, что так думать – кощунство. А в моем мороке все происходило точь-в-точь как в тот день, до самой мелкой подробности, до длинного пореза на черепе палача – от небрежного бритья. Только в тот миг, когда веревка готова была затрещать, в моих руках вдруг оказался кинжал. Представляешь, Мильк, этот самый кинжал. До веревки – рукой подать. Буквально рукой подать…

Какое-то время спустя я встряхнулся и поймал себя на том, что повторяю «рукой подать» в четвертый или в пятый раз. Резким движением я сел, оставив без должного внимания стрельнувшую болью руку, и тихонько засмеялся.

– Дурацкий морок. Заметь, Мильк, нас обоих призраки окунули с головой в детство. Там проще найти в человеке слабину. Но обгадь меня Телец, хотел бы я узнать, на чем зацепили Гиеагра. Наш великий герой кажется мне человеком, начисто лишенным слабостей.

Мильк – он все еще избегал смотреть мне в глаза – принужденно засмеялся в ответ.

– Ты не прав, Бурдюк. Если бы все обстояло подобным образом, я бы сейчас нежился в своей постели – если, конечно, какая-нибудь прелестница не изменила бы моих планов. А Гиеагр… Гиеагр, пожалуй, все равно совершал бы свои подвиги, но в более обжитых местах.

– Что ты имеешь в виду? – осторожно поинтересовался я, так как разговор повернул в нужное мне русло.

– Только то, что любовь – это, безусловно, слабость для любого героя, а именно любовь повела Гиеагра в этот безумный поход.

– Ты хочешь, чтобы я принял эту дикую историю про Фаэниру за чистую монету? – усмехнулся я.

– Я ничего не хочу, – ощетинился Мильк, быстро приходя в себя. – Ты можешь верить или не верить во все, что тебе заблагорассудится. Только вся эта дикая, как ты говоришь, история происходила у меня на глазах с самого начала.

– Не кипятись, – успокаивающе сказал я. – У меня в мыслях нет объявлять тебя лжецом. Я верю, что Фаэнира погибла, и верю, что она теперь является Гиеагру… да и тебе, как я понял. Но хоть убей не пойму, за какими такими бесами ей направлять вас в Проклятые Земли.

– Сначала я тоже никак не мог взять в толк, – признался Мильк. – И только после разговора с Эписанфом все встало на свои места.

– И что же это за места? – спросил я, стараясь своим язвительным тоном подзадорить парня.

Возможно, мой план сработал, а быть может, Мильк просто не видел причины не быть со мной откровенным. Так или иначе, рассказывал он вполне охотно.

– После смерти Фаэниры Гиеагр принес щедрую жертву богам и испросил совета у оракула. Чаще всего жрецы доносят слова богов в таком туманном виде, что без помощи толкователей не обойтись… да и эта помощь порой бывает весьма сомнительной. Но в тот раз боги высказались достаточно ясно. Они повелели Гиеагру постичь каждого из детей звезд, и не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, о чем идет речь. Так мы оказались в Землях Зодиака.

Я задумчиво кивнул, скорее своим собственным мыслям, нежели собеседнику. Это пророчество многое объясняло. А ведь до того все подвиги – или безумства – Гиеагра в Землях Зодиака выглядели в моих глазах в высшей степени нелогично. Между тем Мирдгран говорил на своих занятиях, что люди практически никогда не поступают вопреки логике. И если ты логики не видишь, это вовсе не значит, что ее нет, – просто ты слишком мало знаешь.

Ох, что-то часто я стал вспоминать мудрые слова своего учителя. Видать, своей мудрости-то не хватает…

Тут мне пришлось сосредоточиться на словах Милька, чтобы не пропустить самое главное.

– Мы с Гиеагром очень скоро убедились, что поняли пророчество правильно, хотя и без того сомнений было немного. После каждого совершенного подвига Фаэнира являлась нам, причем с каждым разом все более напоминая создание из плоти, а не бестелесный призрак. Ты не можешь себе представить, с каким вожделением стремился Гиеагр завершить эту эпопею, с каким неистовством бросался он на новый подвиг…

Последний, двенадцатый, казался мне попросту невозможным. Да что я говорю, он и был невозможен, все едино, для человека или для демона… Однако герой совершил и его. Фаэнира предстала перед ним, но, увы, она все еще не принадлежит миру живых. Фаэнира указала Гиеагру путь на север, и ты глубоко заблуждаешься, Бурдюк, если думаешь, будто что-то сможет его остановить. Он либо дойдет до цели, либо сгинет на пути к ней. Но после всего, что я успел увидеть, я не уверен, что и смерть будет непреодолимым препятствием для этого героя.

Гиеагр просто пошел туда, куда ему указала его возлюбленная. Причины его не слишком заботили. Я – другое дело, я ломал себе голову над этой загадкой до тех пор, пока не узнал про тринадцатого бога и племя змееносцев. Воля богов должна быть выполнена до конца!

Умеет Мильк говорить, я невольно заслушался. Можно не сомневаться, что летопись, которую он ведет несмотря на все тяготы пути, займет достойное место в библиотеке его родного города. Если, конечно, не останется навеки в этих жутких местах. И хотя, понятное дело, посвящен сей труд описанию подвигов Гиеагра, ведь и про меня там наверняка найдется пара слов. Приятно, что бы он там про меня ни написал. Если Скорпион позволит мне остаться в живых, надо будет сохранить рукопись. Вне зависимости от того, будет ли жив ее автор.

– Скажи, Мильк, а у тебя есть мечта? – спросил неожиданно я.

– Чего? – На такой вопрос Мильк дал самый распространенный, наверное, ответ в мире.

– Мечта. Не такая, чтоб сейчас оказаться в теплой постели с красивой девушкой, а… мечта. Сокровенное желание, понимаешь?

Мильк какое-то время молча смотрел на меня, словно прикидывая, не издеваюсь ли я над ним, не ищу ли повода посмеяться. Наконец, закончив свою разведку на моем лице, пожал плечами.

– Мечта – это все равно, что подножие радуги. Мы можем сколько угодно стремиться к нему, но достичь цели нам все равно не суждено.

Я почувствовал необходимость размять ноги и встал. Мильк последние несколько минут изо всех сил боролся со сном.

– Поспи, Мильк, я покараулю, – предложил я. Без всякой задней мысли, парню немало досталось сегодня. – Перед сменой я тебя разбужу, никто ничего не узнает.

Мильк внимательно посмотрел на меня. Подозрительность, призвав себе в союзники гордость и чувство долга, боролась в нем с усталостью – и безнадежно проиграла. Смущенно улыбнувшись, он поудобней растянулся на земле. Буквально через пару минут я получил подтверждение, что мое предложение принято. Довольно громкое подтверждение.

– Демоны тебя раздери, парень, – проворчал я. – Если бы я знал, что ты так храпишь, оставил бы свое сочувствие при себе.

Глаз тормошил меня, тряся за плечо. Разумеется, за то, что болело сильнее. Мне даже не надо было размыкать веки, чтобы понять, что будит меня именно мой лучший друг. Кто же еще может быть таким мерзавцем?

Однако чтобы рассеять последние сомнения, Глаз подал свой отвратительный голос:

– Вставай, Бурдюк! Вставай, придурок, если не хочешь сдохнуть даже раньше, чем ты того заслуживаешь!

Воспитание не позволяет мне оставить без удовлетворения наполненные такой страстью воззвания. Я открыл глаза… и тут же снова зажмурился. Нет, меня напугала не физиономия моего друга, хотя это совсем не то зрелище, которое я бы рекомендовал наблюдать по утрам людям со слабыми нервами. Глаз был зол (они с Гиеагром явно не вели столь же легкую беседу, что мы с Мильком), и это отнюдь не добавляло ему привлекательности. Но я это отметил мельком.

Потому что за его невыспавшейся рожей, высоко в небе парило нечто, что должно было быть птицей… И, по всей видимости, являлось птицей – одной из тех, о которых говорил Эписанф. Но глаза отказывались в это верить, потому что им никогда не приходилось лицезреть птицу такой величины.

Само собой, высота затрудняла точное определение размера, но в том, что размах крыльев составлял не менее тридцати локтей, я мог биться об заклад. Своими очертаниями птица напоминала орла, но самый внушительный из виденных мною орлов казался бы рядом с ней жалким воробьем. Оставалось только надеяться, что эта громадина не обладала орлиной зоркостью. По крайней мере, пока она нас не заметила и продолжала свой неторопливый царственный полет в небесной выси.

Сначала я только обрадовался этому обстоятельству, затем к радости примешалось недоумение. Конечно, мы не слишком-то выделялись на фоне земли, ведь после наших приключений даже одежды Гиеагра и Милька – некогда белые – приобрели довольно равномерный оттенок грязи. Но тем не менее не увидеть шестерых человек при свете восходящего солнца мог только слепой, а уверенный полет птицы никак не наводил на мысли о слепоте.

– Не шевелитесь! – прошипел Эписанф, словно в ответ на мои сомнения. – Эти птицы не обращают внимания на неподвижные предметы. При всей своей свирепости они довольно бестолковы.

– Это ты вычитал в тех свитках? – осведомился я, стараясь даже дышать как можно незаметнее. – Было бы удивительно любезно с твоей стороны рассказать нам об этом чуточку раньше.

– Зачем возвращаться к пройденному, Бурдюк? – Эписанф пожал плечами. – Ты ведь знаешь, почему я этого не сделал. Это одна из гарантий моей безопасности.

Мне очень захотелось пошевелиться. Ровно настолько, чтобы как следует врезать по этой бестолковой ученой морде.

– Если ты помнишь, у тебя теперь есть другая гарантия – благодаря одному мерзкому колдуну. Если бы я сам не привел тебя к нему, мог бы заподозрить, что вы в сговоре.

– Тарантул мне не менее омерзителен, нежели тебе, Бурдюк. Но могу напомнить, что Глаз, к примеру, не скован никакими колдовскими узами.

Глаз, застывший надо мной в довольно неудобной позе, скривился в гримасе отвращения.

– С каким удовольствием я бы выпустил кишки этому варвару!

– Заткнитесь все! – Гиеагр вмешался в разговор громовым шепотом. – Или клянусь подземными богами, пожалеете о своей болтливости раньше, чем до вас доберутся птицы.

– Слишком многословно для предложения заткнуться, ты не находишь, герой? – усмехнулся я. – А тебе, Эписанф, могу только сказать, что однажды ты можешь опоздать с очередным предупреждением. В таком случае я убью тебя, невзирая на последствия. Считай это моей клятвой.

Гиеагр хотел было что-то сказать, но передумал. Либо решил отложить выяснение отношений до более благоприятного момента, либо тоже был не в восторге от скрытности Эписанфа.

Тем временем птица скрылась вдали, и все мы смогли немного расслабиться. Я подошел к обрыву и посмотрел вниз. Склон был весьма крут, но не выглядел таким уж непроходимым, если бы не одно обстоятельство. То и дело нам придется надолго застывать в неподвижности, а удобных мест для такой игры было до обидного мало.

Довольно далеко внизу виднелась темная полоса леса в туманной дымке. Не знаю, что за опасности поджидали нас там, но сейчас этот лес выглядел манящей и долгожданной наградой за тяжелый спуск.

Что ж, надо всегда смело двигаться вперед… если идти назад еще страшнее.

– Кто-нибудь скажет мне, чего мы ждем? – прорычал я. – Очередной птицы?

Летопись Милька

Говорят, когда богам скучно, они развлекают себя одной игрой. Берут какого-нибудь бедолагу и поочередно то окрыляют надеждой, даря самые радужные предзнаменования и даже позволяя каким-то из них сбыться, то ввергают в пучину черного отчаяния, отнимая то, что сами же дали, оставляя несчастного один на один с его жалкой ничтожной жизнью. Игра ведется на спор, выигрывает тот, кто точнее других угадает, на котором по счету переломе испытуемый или свихнется, или наложит на себя руки.

Думается мне, именно такую игру затеяли с нами бессмертные в тех проклятых горах.

Какое-то время нам везло. Птицы, привлеченные чем-то, отвернули на восток и стали стремительно удаляться. Не знаю почему, но мне казалось, что ищут они именно нас, просто по какой-то причине решили расширить круг поиска. Едва огромные крылатые силуэты отдалились, сделавшись почти неразличимыми на фоне сияющих небес и карабкающегося по ним солнца, мы решились продолжить спуск.

Какое-то время склон оставался покатым, изобилующим трещинами и выбоинами, за которые легко было цепляться. Воздавая хвалу богам, мы за короткое время преодолели несколько стадий, и с каждым шагом настроение наше становилось все радужней. Надежда, эта зыбкая опора слабых духом, размягчила наши сердца ожиданием скорого спасения. Но спасение ли замыслили для нас боги?!

Мы двигались таким порядком: первый – Гиеагр, за ним – Бурдюк, потом – Эписанф и Лаита. Замыкали цепочку мы с Глазом. Солнце поднималось все выше, становилось жарко, нагретый воздух стекал по камням потоками расплавленного серебра. В этом обморочном мареве силуэт моего друга вытягивался и изгибался, будто отражение в кривом зеркале, и я порой не мог сказать, вижу ли я самого героя, или это видение, навеянное солнцем и горными духами.

В некий миг Гиеагр вдруг отчаянно замахал руками, будто силился сохранить равновесие. До меня донесся вскрик. Молниеносным движением Бурдюк схватил его за край одежды. Рывок – и опасность для героя миновала. Оба замерли, с опаской заглядывая вниз.

Через минуту к ним присоединились Эписанф и Лаита, а еще через несколько мгновений – и мы с Глазом.

Сказать, что склон внизу был голым – значит не сказать ничего. О нет, он был не просто голым… пожалуй, я лишь чуть-чуть сгущу краски, сказав, что если бы кто-то захотел в целом свете найти самую ровную, самую идеально гладкую поверхность, то круча, по которой нам предстояло теперь спускаться, уступила бы разве что горе, сделанной из стекла! И так на протяжении стадия или двух! И совсем уж далеко внизу, как обещание приза для выживших, расплескался зеленый океан леса.

– Почти добрались, – проговорил Эписанф.

Вопреки моим опасениям, они с Лаитой выглядели не такими уж вымотанными. Я даже сказал бы, что они были бодры и полны сил – вот уж чего никак не ожидал от старика и слабой женщины после стольких испытаний.

Глаз ругнулся.

– Плохо дело, – зачерпнув пригоршню щебня, он бросил ее в пропасть. – Здесь не спуститься. Надо искать обход. Что с той стороны?

Он завертел головой, оглядывая склон.

– Все то же, – ответил Бурдюк.

– А там?..

– Дружище, – невесело хмыкнул Бурдюк, – поверь двум моим глазам, если не доверяешь своему: и там, и вон там, и даже там так же скверно, как здесь. Весь этот склон глаже, чем череп палача, если тебя вдохновит такое сравнение. Мы могли бы потратить время на поиски обхода, если б не твари, что кружат в небе. Поэтому смотри вниз, здесь наша дорога.

– Какой длины у нас веревка? – спросил Эписанф. Голос его стал вдруг хриплым.

– Та, которой мы обвязались в башне, – с четверть стадия, – ответил я. – Есть еще несколько мотков, может быть, стадий наберется.

– Мы свяжем их, – сказал философ, – привяжем к камню покрепче и сможем спуститься на стадий. Веревка прочная, Мильк ножом не смог перерезать, должна выдержать.

– Сдурел, Непосвященный, – заворчал было Глаз, но Эписанф остановил его нетерпеливым жестом:

– Есть предложение лучше – говори, нет – молчи.

– Ну спустимся мы на стадий, – не унимался Глаз, – а дальше что?

– Окажемся на стадий ближе к цели, – подал голос Гиеагр. – А дальше – посмотрим.

Не знаю, сколько времени прошло. Веревка давно закончилась, ее конец, с привязанным к нему камнем, пропал из вида. Распластавшись, прижавшись всем телом, нащупывая пальцами самые ничтожные, самые тоненькие трещинки, за которые и пауку лапками не зацепиться, мы… нет, не спускались, мы сползали вниз подобно улиткам. И как улитки отмечают свой путь блестящей слизью, мы покрывали свой потоками пота и сочащейся из ссадин кровью.

Птицы все кружили к востоку от нас, то превращаясь в едва заметные точки в раскаленной синеве, то приближаясь настолько, что тени их едва не закрывали солнце. Пока они не замечали нас. Если это не боги, предавшиеся жестокой игре, отводили им глаза, тогда, возможно, нас спасало распалившееся дневное солнце. Оно ярилось уже в полную силу, заливая все вокруг нестерпимым жаром. Быть может, именно этот ослепляющий зной прятал нас от ужасных созданий, парящих в небесах, гнал их ввысь, туда, куда не достигал раскаленный воздух, поднимающийся от земли.

Да, мы были беззащитными улитками, ползущими по стенке раскаленной печи, а внизу нас ждал лес. То немногое, что я знал о лазании по скалам, заключалось в одной-единственной фразе: «Не смотри вниз». Я и не смотрел, вернее, изо всех сил старался не смотреть, но изумрудный омут древесных крон, расплескавшийся у подножия, с какой-то непостижимой, магической силой притягивал взгляд. Он казался таким прохладным, таким безопасным, таким безмятежно-спокойным, что то и дело против своей воли я, по-ящеричьи уцепившись за какой-нибудь крошечный выступ на скале, замирал на несколько секунд и впитывал глазами буйное великолепие, раскинувшееся там, под моими ногами.

Воображение рисовало дубовый лес, который тянется от стен моего родного города и до половины дороги к реке Меландр. Могучие деревья, на ветвях которых – в детстве я свято верил в это! – держится само небо, густые тени под раскидистыми кронами, бьющие из-под корней холодные ключи, узкие тропки, что, петляя меж стволов, могут незаметно увести в такую чащобу, в такую глушь, что и не выбраться никогда…

Из ступора обычно меня выводил окрик Гиеагра:

– Эй, Мильк! Нашел где уснуть! Шевелись, вороны тебя разбери!

Я вздрагивал и, проклиная все горы на свете, продолжал спуск.

Мы растянулись по склону на добрую сотню локтей. Ниже всех спустился Глаз: из нас он оказался лучшим скалолазом. Чуть выше был Гиеагр, рядом – я, надо мной, проклиная свой объемистый живот, висел Бурдюк. Эписанф и Лаита оказались последними и с каждой минутой отставали все больше.

Шло время. Силуэты ужасных птиц по-прежнему реяли в выжженных небесах. Хищницы стали описывать круги все шире и шире, стремясь захватить как можно более широкий участок склона и, готов поклясться, впиваясь взглядом в каждый камушек, каждую тень. Лес между тем приблизился настолько, что стало возможно разглядеть отдельные стволы и даже толстые ветви. Предчувствие скорого спасения вселяло радость, окрыляло, придавало сил… и заставляло забыть об осторожности.

Не знаю, боги ли продолжали свою жестокую игру, или близость спасения сыграла злую шутку, или сама удача вдруг сочла нас недостойными ее милостей, но только везение наше оборвалось самым внезапным и кошмарным образом.

Эписанф и Лаита… Эти двое копошились там, наверху, будто мухи, вымазанные в меду. Эписанф, чьи силы подточила старость, был вынужден заботиться о своей рабыне и к тому же управляться с дурацким мешком, который болтался у него за спиной и постоянно норовил съехать куда-то вбок. Чем долее это продолжалось, тем пристальней мы смотрели вверх, моля богов, чтобы ни один из них не сорвался. Клянусь, даже у Гиеагра шевелились губы, а несдержанный Глаз перемежал славословия бессмертным с отборнейшей бранью. Не только человеколюбие заставляло нас взывать к небесам. Каждый понимал: невольный вскрик сорвавшегося, удар тела о камни – проклятые твари обнаружат нас, и тогда нам от них не уйти.

– Добрая богиня, – шептал я, нащупывая ногой очередную трещину, – если поможешь ты нам живыми добраться до этого леса, обетую в первой же деревне купить белого козленка и сжечь тебе в подношенье его печень и сердце, и весь тук, что обретется в теле его. Добрая боги…

Сверху донесся вскрик. Я вздрогнул. Что-то со свистом пронеслось мимо, я попытался проследить взглядом…

Глаз. Его ударило в плечо. Издав булькающий звук, Глаз медленно, как в страшном сне, стал заваливаться куда-то вбок. Я неотрывно смотрел на него, а он заваливался, сползал вниз, судорожно пытаясь остановить падение. Мгновение отчаянной борьбы, и вдруг он ухнул в ждавшую нас пропасть, и воздух зазвенел от его истошного вопля:

– У-у-у-у-бью-у-у-у!!!

Ниже кувыркался мешок Эписанфа. Негодная лямка развязалась опять!

Полет Глаза был короткий, но оглушительно громкий. В сорока локтях ниже того места, откуда он сорвался, скала становилась куда более пологой, пологой настолько, что на ней пышно разрослись какие-то кусты, покрытые темно-зелеными листьями. Несчастный Глаз рухнул прямо в их гущу, и дальнейший его путь можно было проследить лишь по вздрагивающим листьям, треску ломающихся веток и нечленораздельным воплям. Через секунду все стихло.

– Все бы отдал за крылья, – донесся сверху хриплый шепот Бурдюка.

– Они у нас будут, – мрачно заметил Гиеагр. – Если эти твари услышат.

И он мотнул головой в сторону крошечных черных точек, круживших над горами далеко к востоку от нас.

– Думаешь, они услышали. – В голосе Бурдюка не прозвучало сомнения.

– Не представляю. Просто хочу как можно скорей оказаться подальше отсюда.

С этой секунды наш опасный спуск превратился в совершеннейшее безумие. Мы почти бежали вниз, если вообще можно бежать по гладкой отвесной скале. Судорожно скребя пальцами голый камень, сбивая в кровь ногти в поисках малейшей трещинки, малейшей выбоинки, за которую можно было бы уцепиться, мы пядь за пядью приближались к земле.

То и дело мы обращали тревожные взгляды на восток, туда, где в небесах кружила наша погибель. И проклятые птицы будто почуяли наш страх. Точки, сначала крошечные, как маковые зернышки, стали расти. Чудовища возвращались. Пусть они были еще далеко, но у нас все равно было крайне мало шансов добраться до леса, прежде чем они набросятся на нас.

– Живей! – выдохнул Гиеагр. – Мильк, шевели мослами. Бурдюк, не отставай!

– Эписанф! – заорал над моей головой Бурдюк. – Клянусь погибелью тельцов, если ты сдохнешь, я найду тебя в Тени и сожгу! Ты слышишь, старик! Слышишь?! Шевели своими дряхлыми костями! Спускайся! Не дай этим тварям склевать тебя!

Дальнейшее смешалось в безумном вихре ужаса и боли.

Птицы приближались. Поняв, что нам не успеть спуститься, Гиеагр ухватился за рукоять меча, но тут же оставил мысль о сражении: сейчас махать клинком было бесполезней, чем блохе пытаться расправиться с воробьем, застигнувшим ее врасплох.

– Надо прыгать! – Гиеагр и Бурдюк выкрикнули это почти одновременно.

– Прыгать? – просипел я.

Мне никто не ответил – солнце вдруг померкло в небесах, и воздух взорвался от оглушительного клекота.

Прыгать! Кусты чернели внизу в десяти локтях. Да хоть в ста! – другого шанса выжить нет! Завопив от страха, я разжал пальцы.

Короткий свист ветра, удар. Я попытался сгруппироваться, как учил когда-то преподаватель гимнастики. Наверное, удачно – я как шар покатился вниз. Затрещала одежда, что-то впилось в спину, в руки, раздирая кожу. Я извернулся, пытаясь замедлить падение. Что-то ударило меня, и мир вдруг перестал вертеться.

Несколько мгновений спустя я понял, что лежу на боку, уткнувшись лицом в палые листья под ветвями раскидистого куста. Птицы! – вспыхнуло в голове. Испуганной змеей я юркнул в гущу ветвей, и зеленая пелена скрыла меня от мира и мир от меня.

Топот. Свист крыльев. Звон железа. Оглушительный вопль. Шум и треск. Снова вопль – гневный, пронзительный, переполненный ненавистью. И снова топот. Все это уложилось в крошечный отрезок времени между двумя вдохами. Топот приблизился, ветви раздались в стороны, и я увидел забрызганное кровью лицо Гиеагра.

– Вылезай! – рявкнул он. – Живо!

Не дав опомниться, могучей рукой он схватил меня за шиворот и выдернул из куста.

– Делай, как я! – прокричал герой прямо мне в ухо.

– А? Что? – Оглушенный и растерянный, я должно быть являл собой нелепейшее зрелище.

– Туда! Смотри туда! – бесцеремонная лапа Гиеагра развернула меня в нужную сторону. – Смотри!

И я увидел. В тридцати шагах. Две огромные птицы были подобны сгусткам ночного мрака, опустившегося на землю. Одна, странно завалившись на бок, билась, вздымая тучи пыли. Похоже, у нее было повреждено крыло. Другая, истошно вопя, трясла головой, будто в припадке безумия. Один ее глаз являл собой зияющую алую рану, кровь хлестала струей, орошая камни.

Наклонившись, Гиеагр подхватил с земли камень.

– Эй! – Голос героя силой мог поспорить с небесным громом. – Эй, тварь, я здесь! Лови!

Камень, пущенный могучей дланью, угодил прямо в исполинский клюв. Одноглазая птица яростно заверещала. Я окаменел от ужаса. «Свихнулся! – пронеслось в голове. – Повредился в уме!»

– А вот еще… – подхватив еще один камень, Гиеагр вновь замахнулся.

– Что ты творишь, безумец! – завопил я, повиснув у него на руке. – Хочешь нас погубить?!

– Хочу спасти этих несчастных, – сказал Гиеагр, высвобождаясь из моей хватки, – хотя они этого и не достойны.

– Кого? Каких несчастных? – не понял я.

– Бурдюка, Эписанфа и Лаиту, – ответил герой. – Они там, между птицами и скалой. Имели глупость спуститься, и теперь трясутся за каким-то валуном.

– Но почему… как?

– Мы с тобой сиганули вниз, а этот чудак Бурдюк в каком-то странном порыве наоборот, полез вверх. У него какие-то там счеты с Эписанфом. Ты как заяц удрал в кусты, и я остался один…

Он швырнул камень, должно быть в ту сторону, где, как он утверждал, прятались наши спутники. Камень ударил вторую птицу. Огромная уродливая голова чудовища дернулась, поднялась, наклонилась чуть набок. Птица воинственно щелкнула клювом.

– Знал бы ты, скольких мне стоило сил отвлечь этих тварей от наших дружков, – продолжал Гиеагр. – Но я настырный. Они ринулись на меня, я в последний миг зарылся в какой-то куст, и оттуда нанес два великолепных удара, последствия которых ты видишь перед собой. Жаль, в итоге лишился меча.

– Ты рехнулся, – прошептал я. – Ты безумен.

– Не хнычь, Мильк, – отмахнулся Гиеагр. – Ори, швыряй камни. Мы должны выманить тварей на себя, иначе увязавшимся за нами бездельникам прямая дорога в Царство теней.

– Но дальше… что дальше… – начал я, однако Гиеагр пресек вопрос, ощутимо ткнув меня кулаком под ребра.

– Дальше – мы заманим их в лес. Эти твари настолько огромны, что оказаться в чащобе для них – погибель. Они запутаются там, как куры в ежевике. И все, хватит, – прошипел он. – Бросай камни! Р-раз!

Пронзительный, полный ненависти крик стал сигналом того, что герой добился, чего хотел. Бездонно-черный глаз птицы с поврежденным крылом уставился прямо на нас.

– У-У-У-А-Р-Р-Р! – прокричала она и оглушительно щелкнула клювом.

– ОИ-ОИ-ОИ!!! – подхватила одноглазая.

– Пора, – прошептал Гиеагр.

– Что?

– Как только они бросятся на нас, бежим к лесу.

– А они бросятся? – спросил я, отчаянно надеясь, что ничего такого не произойдет.

– Не сомневаюсь, – ответил Гиеагр.

Как будто в подтверждение его слов, одноглазая птица, расправив крылья, скакнула к нам. Она попыталась взлететь, но слепота сыграла с ней дурную шутку: не продержавшись в воздухе и секунды, птица дернулась, беспорядочно забила крыльями и рухнула на землю, едва не перевернувшись на спину. Из изуродованной глазницы с новой силой хлынула кровь.

– Клянусь, когда-нибудь я закажу памятник своей правой руке, – хохотнул Гиеагр. – Ах, жаль меч застрял в черепе этой твари.

Герой явно был не прочь еще похвастать своей удалью, но тут вступила в бой вторая птица. Огласив воздух пронзительным воплем, она бросилась на нас. Тварь бежала очень быстро, чуть боком, по-вороньи подпрыгивая и угрожающе щелкала клювом.

– К лесу! – заорал Гиеагр, увлекая меня за собой. – Живо, живо, живо!!!

И мы бросились к лесу.

Буквально через несколько секунд я осознал, что до деревьев, таких близких, что можно разглядеть узор коры на стволах, далеко, как до края света. Сама земля восстала против нас. Кусты, камни, коряги, вымоины как будто обрели цель – сбить нас с ног, дать ужасным тварям догнать нас.

Птицы преследовали по пятам, стремительно сокращая расстояние. Пусть они страдали от ран, пусть земля была не их стихией, огромные твари неизбежно должны были нас догнать.

И это случилось. На самом краю леса, когда я уже миновал первый ряд деревьев, над моей макушкой раздался оглушительный щелчок, а потом что-то с неимоверной силой потащило меня вверх! Мир закружился в зеленом вихре, затрещали ветки, на тело обрушился град хлестких ударов. Птица подбросила меня раз, другой – будто собиралась закинуть на небо. Когда в третий раз я оказался чуть не вровень с верхушками деревьев, одежда моя не выдержала, раздался короткий треск… Должно быть, я полетел как камень, выпущенный из катапульты.

Меня спас огромный дуб, приняв в свои раскидистые ветви. Впрочем, он же и пленил меня. Лохмотья, в которые превратилась моя одежда, зацепились за все, за что только было возможно… Меня как будто подвесили за них – так торговец куклами подвешивает свой товар на крючках, пропуская острия под кукольными одежками. Отчаянные попытки высвободиться оказались бесплодны и лишь вымотали меня, лишив сил. Я застрял, был почти обездвижен и вряд ли способен без посторонней помощи спуститься на землю.

Внизу же творилось что-то немыслимое. Упустив меня, птицы все свое внимание сосредоточили на Гиеагре.

Герой был великолепен. Вооружившись огромной суковатой палкой, он то вплотную подскакивал к чудовищам, дразня и яря их, то бросался прочь, уворачиваясь от смертоносных клювов, оглушительно щелкавших перед самым его лицом. Крошечная букашка, ополчившаяся на исполинов, он вел с ними коварную и рискованную игру. С каждым шагом, с каждым отскоком он заманивал их все глубже в лесную чащу, в непролазные дебри, туда, где деревья и кусты вставали сплошной стеной.

Какое-то время я еще различал тени, мечущиеся внизу, потом слышал шум битвы, быстро удаляющийся, а потом не стало и звука. Несколько минут я вслушивался в тишину, пытаясь уловить хоть малейшие отголоски сражения, но все безуспешно. Лес онемел.

Странная это была немота. Мертвая. Казалось, все вокруг погрузилось в небытие. Ни шороха. Ни дуновения. Лучи пылающего в небесах солнца, пробивавшиеся сквозь листву, были подобны колоннам, поддерживающим своды давно покинутого храма. Ни насекомых, резвящихся в столбах живительного света, ни даже обычной летом пляски мириад пылинок, что так радует взоры в погожий день. Ничего. Ни шороха. Ни дуновения.

Еще минута, и я понял, что эта неподвижность может свести с ума. В месте, подобном этому, нужно делать хоть что-то, что угодно, лишь бы не поддаваться царящему вокруг мертвенному покою. И я вновь вступил в схватку с ветвями дуба, пытаясь обрести свободу. Сражение получилось отчаянным, но коротким: очень скоро я вновь убедился, что мне не извернуться и не дотянуться ни до одной толстой ветки, за которую можно было бы ухватиться, чтобы, подтянувшись, попытаться разорвать лохмотья, удерживающие меня. Хуже того, я понял, что, если пробарахтаюсь еще хоть сколько-нибудь, моя несчастная туника не выдержит и окончательно расползется, и я с изрядной высоты рухну прямо на твердую каменистую землю.

Оставалось только одно: звать на помощь. Набрав в грудь побольше воздуха, я приложил руки ко рту и совсем уж собрался заорать что есть мочи, как вдруг слуха моего коснулся знакомый голос:

– Говорю тебе, Бурдюк, там такой треск стоял, что не иначе бык с коровой миловались.

– На дереве? Глаз, ты все-таки здорово приложился башкой.

– Это у тебя все соображение в брюхо ушло. Вон там, на той ветке что-то трепыхалось… Ага! Вон! Вон, висит!

Когда прозвучали эти слова, я наконец увидел говоривших. Все четверо наших попутчиков были в сборе. И кряжистый Глаз, и Бурдюк, изрядно осунувшийся за время нашего путешествия, и неизменный Эписанф, похожий на вяленого ученого угря, и непроницаемо-таинственная Лаита.

– Ба! Да это Мильк! – воскликнул Бурдюк. – Эй, приятель, а куда подевался наш великий герой? Где Гиеагр?

 

Глава 3

Даже сейчас, столько времени спустя, я улыбался во весь рот, читая эти строки. Что уж говорить о том моменте, когда Мильк предстал перед нами в таком нелепом положении. Мало веселого было в этом походе, но тогда мы посмеялись от души.

Если бы я только мог предположить, какие испытания боги приготовили для нас дальше… Хотя я, как и большинство смертных, не могу точно ответить на извечный вопрос: «Что бы ты делал, знай все наперед?»

Умение смеяться, когда не до смеха, – вот что отличает человека от прочих тварей, населяющих землю. Наверное, в этом и заключается та самая «печать богов», о которой любит распространяться Эписанф, когда я забавы ради позволяю ему вволю поразглагольствовать.

Зверь – он или зол, или весел, в зависимости от ситуации. Мы же, люди, ухитряемся намешивать в себе все чувства сразу, мы умеем зло веселиться и впадать в веселую ярость. Мы видим смешное в грустном и иногда смеемся до слез…

Нам изрядно досталось, мы все еще не избежали смертельной опасности, и ближайшее будущее не сулило никаких радужных перспектив, но я не смог сдержать смех, увидев висящего на здоровенном дубе Милька. Он был беспомощен, словно муха в паутине, причем для того, чтобы лишить его свободы, не понадобилось цепей и даже веревок – с их ролью отлично справилась его собственная одежда.

Я смеялся, задрав голову вверх, затем комизм ситуации дошел и до неприхотливого мозга Глаза. Глаз принялся ржать, хлопая себя ладонями по ляжкам. Эписанф какое-то время силился сохранить сосредоточенное выражение лица, но вскоре и он начал негромко похрюкивать. И только Мильк почему-то не желал проявить хоть каплю чувства юмора. Напротив, он в довольно резкой форме высказывал самые нелестные мнения о наших умственных способностях. Стоит ли говорить, что все происходящее от этого выглядело еще более забавным?

– Ладно, Мильк, слезай, – сказал я, придав себе серьезный вид.

Успокоившийся было Глаз захохотал с новой силой, Эписанф отвернулся, старательно высматривая что-то в только что покинутых нами горах.

В общем, разрядились мы неплохо, но не мешало бы в самом деле помочь парню слезть с дерева и всем вместе убраться подальше отсюда. Оценив высоту, на которой завис Мильк, я почесал в затылке. Моя комплекция и лазанье по деревьям – вещи, плохо сочетаемые друг с другом. К тому же самые нижние ветки дуба росли слишком высоко, чтобы до них можно было допрыгнуть. Опершись руками в могучий ствол, я сказал:

– Глаз, лезь ко мне на плечи, попробуешь снять Милька.

– Ты точно уверен, что он вполне созрел? – озабоченно спросил Глаз.

Посмеялись мы на этот раз только для виду.

Я и раньше подозревал (и иногда делился с другом своими подозрениями), что среди предков Глаза не обошлось без обезьяны. Сейчас же уверился в этом окончательно. Он, едва коснувшись моего плеча ногой, с таким проворством взобрался на дерево, что, окажись поблизости стая гиббонов, вожаку пришлось бы всерьез побеспокоиться о сохранении своего статуса.

Глаз, простая душа, не проявил излишней деликатности при освобождении Милька из плена ветвей и собственной одежды. Его способ был груб, примитивен и имел одно несомненное достоинство – скорость. Что же до треска рвущейся ткани, звучащего даже чаще хруста ломаемых веток, так повредить костюму Милька все равно было затруднительно – выйди он сейчас на центральную площадь Джибея, самый последний нищий поделился бы с ним медяком.

Судя по тому, с каким криком свалился Мильк с дерева, свобода к нему пришла внезапно. Следом за ним, быстро, но аккуратно спустился Глаз, довольный собой и все еще ухмыляющийся.

– Так все же, где Гиеагр? – повторил я вопрос, заданный еще до того, как смех пересилил мое любопытство.

Мильк, растирая расцарапанную ногу, зло глянул на меня.

– Ты хочешь спросить, Бурдюк, где тот, кому вы все обязаны жизнью?

Подумав, я поборол искушение отвесить парню подзатыльник – все-таки ему и так пришлось несладко.

– Ты явно прогулял все уроки хороших манер в своей академии, Мильк, – с укоризной заметил я. – Я был более прилежным учеником и не стану напоминать тебе, чью жизнь мы дружно спасали в башне не далее как вчера. Это такой поход, Мильк, что всем нам поневоле приходится держаться друг за друга и даже спасать чужие жизни, тем самым повышая шансы на сохранение собственной. Поэтому сделай над собой усилие и просто ответь на мой вопрос.

Мильк еще раз стрельнул глазом, но, очевидно, никакая ответная колкость ему на ум не пришла.

– Он увел двух птиц за собой в лес, – процедил парень сквозь зубы.

– Повел в лес… – задумчиво протянул я. – Какой затейник, однако.

Мильк фыркнул, перестал тереть ногу и принялся за локоть, на котором расплылся солидный кровоподтек.

– Тем самым он дал время вам, чтобы вы успели…

– Чтобы мы успели снять тебя с дерева, – любезно закончил я. – Заметь, Мильк, я не требую благодарности за эту маленькую дружескую помощь. Ты всегда можешь обратиться к нам, если снова вздумаешь запутаться в ветвях. Кстати, как ты туда попал?

– Да уж не по своей воле, – бросил Мильк. – Благословение богам, мне удалось вырваться из когтей той самой милой птахи, от которой вы так храбро прятались за валуном.

В подтверждение своих слов он повернулся ко мне спиной. Туника его, довольно сильно порванная спереди, сзади представляла собой просто одну сплошную дыру. Три глубокие кровоточащие борозды в районе лопаток вызывали явное нежелание встречаться с автором этого иероглифа.

Из сочувствия я оставил без внимания очередную грубость парня, дав себе слово, что на сегодня свой запас снисходительности я исчерпал.

– Простите, что вмешиваюсь. – Тихий мелодичный голос Лаиты заставил меня вздрогнуть – настолько редко он звучал. – Но, по-моему, нам пора укрыться в лесу.

Лаита указала куда-то вверх. Я легко мог догадаться, что там увижу, но все же проследил взглядом за ее рукой. Так и есть, на востоке кружила еще одна птица. Как бы тупы ни были эти твари, исчезновение двух своих товарок они вполне могли заметить…

– В лес! – скомандовал я.

Никому в голову не пришло оспаривать это решение, даже из чистого упрямства. Не сказав больше ни слова, мы ринулись в чащу.

Да, я спрашивал Милька, куда подевался Гиеагр. Но, если бы я всмотрелся в заросли повнимательней, мне не пришлось бы задаваться вопросом, куда подевались птицы. Примерно такой же след оставляет медведь, проламываясь сквозь кусты. Только здесь вместо кустов были вековые деревья, и размер некоторых обломанных веток заставлял шевелиться волосы на макушке.

Чем дальше мы продвигались, тем гуще был лес и тем заметнее становились следы. Лес… я никогда не бывал в таком лесу. Я не сразу понял, в чем, собственно, дело, – вроде все, как обычно. Деревья, трава под ногами. Потом дошло – внезапно, как озарение. Тишина. Полная, гнетущая, мертвая. Ни птичьего гомона, ни жужжания насекомых. Даже ветер, казалось, опасался заглядывать в этот мертвый лес.

Наш судорожный бег перешел в неторопливую и осторожную ходьбу. Тишина давила, угнетала, скребла по душе тупым ножом. Каждый из нас, осознанно или нет, старался как можно чаще наступать на попадающиеся под ноги сухие ветки. Чтобы услышать их хруст, хоть каким-то звуком прогнать тишину.

Но тишина смеялась над нами. Мертвым, бесшумным хохотом. Любые звуки только усиливали тишину, подобно тому, как чистый белый цвет делает черный еще глубже.

Разговаривать не хотелось.

Вскоре начали попадаться птичьи перья – в руку, а то и больше длиной. Я поднял одно такое перо. Довольно легкое, и ничего особенного в нем в общем-то не было – если не считать размера, конечно.

И все же я продолжал разглядывать перо, вертя его так и эдак. Все хотелось придумать, как бы его использовать, но ничего в голову не лезло. Слишком легкое для дубинки, слишком тупое для стрелы, слишком мягкое для… да для чего угодно. Вот если бы привезти его в Скваманду или в тот же Джибей, кучу дзангов можно было бы выручить. Любители диковинок везде есть.

Вот из-за всех этих мыслей я и не заметил того, что заметили все остальные. Рука Глаза на плече заставила поднять взгляд, я и вздрогнул.

Что там перо – вот это сувенир!

– Как она вообще сюда попала? – недоуменно спросил Эписанф, и я мысленно согласился с таким вопросом.

Разведя руки в стороны, я мог бы дотянуться до стволов двух соседних деревьев, а птица превышала размерами лошадь раза в два, если не в три. И это не считая размаха крыльев, ибо размахнуться здесь, разумеется, было негде. Одно крыло птицы было сложено, второе, похоже, сломано. Но даже если бы не это обстоятельство, не могло быть и речи о возможности взлететь.

Впрочем, этой птице летать уже не придется никогда. Она была мертва, мертвее некуда. Окровавленная голова наводила на мысль о том, что птицу забили насмерть ударами, многочисленность которых с лихвой компенсировала их относительную слабость. В такой чаще у колосса было не много возможностей для сопротивления.

Я поймал себя на мысли, что если и не сочувствую существу, еще совсем недавно пытавшемуся меня убить, то, по крайней мере, испытываю некое благоговение перед поверженным великаном.

Гиеагр молодец, конечно. Убегал, дразня птиц… кстати, где-то неподалеку должна быть и вторая, наверное… Так вот, убегал, заманивая птиц за собой все глубже и глубже в лес. До тех пор, пока не понял, что они почти беспомощны. И либо камнями, либо дубиной совершил свой очередной подвиг.

– Иногда не обязательно быть героем, чтобы быть героем, – усмехнулся я.

– Зато, если ты трус – то это навсегда! – вспыхнул Мильк, опалив меня гневным взглядом.

Не упуская случая самому отпускать колкости в адрес Гиеагра, он, по неизвестной мне причине, очень болезненно переносил их со стороны других. Хотя… еще вчера он реагировал отнюдь не так остро. Возможно, тесное общение с гигантскими птицами сказалось на парнишке не самым лучшим образом.

Впрочем, какова бы ни была причина, терпеть дерзости я больше не намерен. Юный варвар просто обязан получить урок. Я сделал шаг по направлению к Мильку…

Резкий вскрик Лаиты заставил меня остановиться:

– Смотрите! Вторая птица!

Мы все дружно завертели головами, но, как ни старались, не могли углядеть то, что, очевидно, заметила Лаита. Либо ее зрение отличалось необычайной зоркостью, либо ей просто показалось.

– Где? – раздраженно спросил Глаз.

– Да вон же, – ответила Лаита и уверенно пошла вперед.

Нам ничего не оставалось, как последовать за ней, но только через три или четыре дюжины шагов я действительно узрел еще одного мертвого исполина. Ну и глазищи у Лаиты!

Эта птица мало чем отличалась от своей товарки. Разве что крыло у нее сломано не было. Только это едва ли давало какое-то преимущество – для того, чтобы взлететь из такой чащи, птице нужно было уменьшиться в размерах раза в четыре, не меньше.

Все-таки что-то с нами было не так. Сказался ли мучительный спуск с горы, или гнетущая тишина тяжелым прессом легла на наши души, – не знаю. А только вели мы себя не так, как следовало бы ожидать в подобной ситуации. Разве это нормально – пять человек молча стоят над трупом исполинской птицы, совсем недавно угрожающей нашим жизням; угроза миновала, там один труп, а вот и второй… Тишина.

Где обмен куражливыми репликами, где нервные смешки, где глупые шутки и похлопывания друг друга по плечу?.. Нет ничего. Мы обступили эту огромную груду мертвой плоти со всех сторон и молчали.

Не знаю, кто о чем думал. Мильк, вероятно, благоговел перед силой и храбростью своего кумира, заранее смаковал описание нового эпизода своей летописи и прикидывал, следует ли еще немного преувеличить размеры птиц, или и так никто не поверит.

Эписанф… тот скорее всего испытывал гордость за людей вообще, за человека, сумевшего, призвав на помощь силы разума, низвергнуть к своим стопам силу, превосходящую его многократно.

Глазу такие мысли в голову прийти не могли в принципе, и раздумья его наверняка носили практический характер. Например, о том, можно ли употреблять мясо гигантской птицы в пищу.

Люди кажутся такими простыми, предсказуемыми, с лежащими на поверхности страхами и надеждами, слабостями и стремлениями. Только так ли это? Что мы получили бы, доведись каждому из нас заглянуть в Зеркало богов? Ограничатся ли мечтания недалекого и примитивного Глаза большим мешком с дзангами? Мечтает ли Эписанф о молодости? Или его прельстят все знания мира? И если так – что он станет с этими знаниями делать? Чем может грезить юный Мильк, как не славой, но что это будет за слава? Полководца или купца? Правителя или поэта? Или все будет совсем не так невинно?

Подножие радуги… Такую болезнь, как романтизм, лучше всего лечить прожитыми годами, щедро приправленными пинками судьбы. Только, по-моему, самые жестокие люди получаются как раз из юных романтиков.

Не лучше ли будет перерезать моим спутникам глотки следующей же ночью? А потом и себе не мешало бы, потому что я боюсь и себя. Боюсь себя, боюсь за себя, боюсь стать врагом самому себе. Не слишком ли это страшная штука – сокровенное желание?..

Проще всего, наверное, дело обстоит с нашим самовлюбленным героем.

А, кстати…

– Скажи, Мильк, ну и где Гиеагр? – спросил я. – Я вижу убитую им птицу, но не вижу его самого. Почему ты не рассказывал, что он любит играть в прятки?

– Если у тебя есть еще глупые вопросы, Бурдюк, то не стесняйся, вываливай их сразу, – раздраженно сказал Мильк. – Если ты не заметил, я шел сюда вместе с тобой, и меня судьба Гиеагра тоже беспокоит.

– Кто тебе сказал, что она меня беспокоит? – фыркнул я. – Мне хотелось бы знать, что твой друг задумал.

– Прежде всего, он задумал спасти ваши никчемные жизни! – выкрикнул Мильк.

В таком состоянии я его раньше не видел – лицо раскраснелось, губы дрожат. Привычная уже веселая хитреца в глазах полностью переплавилась в неприкрытую злобу. Я собрался было преподать зарвавшемуся юнцу парочку уроков хороших манер, как в разговор вмешался Глаз.

– Ты меня удивляешь, Бурдюк! Стоишь и болтаешь с этим сопливым, вконец обнаглевшим варваром, вместо того, чтобы выпустить ему кишки!

Будучи по натуре человеком действия, Глаз решительно выхватил один из метательных ножей. С его оценкой поведения Милька я был вполне согласен, но чего я терпеть не могу, это когда кто-то пытается решить за меня. Когда я соберусь выпустить кому-либо кишки, я этим и займусь. Советы или помощь мне в этом деле не нужны.

– Заткнись, Глаз! – Я, резко развернувшись, толкнул его плечом. – Зачем ты вообще открываешь рот, если не в состоянии сказать что-либо путное? Или у тебя есть идеи, куда подевался Гиеагр?

– Идеи?! – Теперь Глаз говорил, приблизив свое лицо к моему почти вплотную. Неплохой повод по этому самому лицу как следует врезать. – Какие к бесам идеи?! Мне не просто наплевать на то, куда исчез этот варвар-переросток, я от всей души рад этому исчезновению! И один Непосвященный в компании – это слишком много, а у нас их даже сейчас явно больше!

Волны чесночного запаха из его рта едва не вызвали у меня приступ тошноты, и я с силой оттолкнул Глаза от себя. Он перехватил нож поудобней, что заставило мои губы растянуться в усмешке. Метательный нож не то чтобы совсем бесполезен в рукопашной схватке, но и грозное оружие собой не представляет. Другое дело кинжал мастера Борго… Или забавней будет справиться с этим тупицей голыми руками?

На какое-то мгновение вокруг нас снова разлилась ненавистная тишина – чтобы внезапно взорваться громким хрустом, таким, словно толстая ветка сломалась в какой-нибудь дюжине шагов от нас.

Все мы замерли в неподвижности, ожидая развития событий, однако звук не повторился, и ничего подозрительного среди деревьев заметно не было.

Первым сбросил оцепенение я и начал осторожно пробираться в том направлении, откуда был слышен хруст. Кожа на моем затылке ходила ходуном – я буквально взмок от напряжения, ощущая спиной опасность, но, сколько ни крутил головой, не видел ничего, кроме этих проклятых деревьев, казавшихся мертвыми, словно камень, и застывших каменными же истуканами своих спутников.

Только когда я сделал две или три дюжины шагов, сначала Глаз, а за ним и остальные осторожно пошли за мной. Трусы! Я уже собрался оповестить их об этом моем наблюдении наиболее оскорбительным для них образом, как заметил прямо перед собой на ветке дерева обрывок хранящей следы былой белизны ткани. Нетрудно было узнать в нем часть одеяния Гиеагра. Согласился с этим и подоспевший Мильк, только в отличие от меня он выразил свои догадки достаточно громогласно:

– Гиеагр! Он пошел туда!

– Великое открытие, юноша! – Я покровительственно похлопал парня по плечу. – Из тебя непременно получится знаменитый следопыт. Если ты по этому клочку сумеешь еще определить, за какими бесами твой друг поперся туда один, не подождав нас, я, пожалуй, запишусь к тебе в ученики.

Ответа на этот вопрос у Милька не было. А так как выслушивать его невнятные и отстраненные предположения мне было неинтересно, я перевел разговор на более насущную тему: что нам делать дальше.

Тратить время на поиски Гиеагра не имел желания никто, кроме разве что Милька. Еще более нелепой казалась идея дожидаться героя здесь – ничто не говорило, что он вознамерится вернуться сюда, раз уж почему-то в спешке покинул это место.

Оставалось просто продолжить свой путь на север, тем более, что и Гиеагр – по крайней мере на первых порах, – избрал для себя то же направление, и был шанс встретиться с ним. К этой перспективе все мы относились по-разному, хотя я не прочь был задать варвару пару вопросов.

Мы продолжили свой путь по лесу, причем процессию на сей раз возглавил Мильк. Оставшийся явно недовольным нашим совместным решением, он успел переругаться со всеми, включая даже Эписанфа, и теперь шел, бормоча себе что-то под нос.

Я не мог разобрать ни слова, и это было хорошо, потому что по большому счету я по-настоящему не желал смерти пареньку.

Летопись Милька

Я больше не мог их видеть! Не мог и не желал! Их слова, их движения, их присутствие, сам факт их существования заставляли меня скрежетать зубами от ненависти.

Они тоже едва сдерживались, я прекрасно видел это. Разговор Бурдюка и Глаза, начавшийся с обмена колкостями, уже давно шел на крике. Эти двое и прежде-то не стеснялись в выражениях, что, впрочем, неудивительно для неотесанных варваров, но теперь их дикарская грубость превосходила все мыслимые границы! Они орали друг на друга, как не поделившие место базарные торговки; из перекошенных ртов непрерывным потоком лились оскорбления, столь грязные и страшные, что за сотую долю услышанного и в более цивилизованных землях могли бы изрубить на куски. Эти же двое еще удерживались от смертоубийства лишь потому, представляется мне, что были по-дикарски толстокожи, да еще и за долгие годы дружбы привыкли к взаимным мерзостям и нападкам.

Чуть поодаль от Бурдюка и Глаза прокладывал свой путь Эписанф. Видно было, как ненавидит своих варварских «друзей» этот желчный старик, как презирает их, сколь унизительно для него иметь дело с подобными типами. Всякий раз, когда кто-то из этих воров выкрикивал очередное ругательство, Эписанф морщился и кривился, будто отведал тухлятины. Я видел, как рука нашего драгоценного философа то и дело исчезала в складках туники, и всякий раз, когда он медленно вынимал ее обратно, я отчаянно надеялся, что в кулаке его будет зажат нож. Жаль, ожиданиям моим не суждено было сбыться, и причиной тому всякий раз выступала Лаита. Эта черная тряпичная кукла вилась вокруг своего старикашки-хозяина, будто шавка, привлеченная куском вяленого мяса. Отвратительное, жалкое, гнусное зрелище! Она забегала то слева, то справа, то спереди, то сзади, она оглаживала плечи старого мерзавца, ластилась и беспрестанно что-то лопотала, должно быть успокаивая. В иные моменты смотреть на нее было невыносимо гадко, и я отворачивался, чтобы не запустить в нее камнем.

О, желание напасть на кого-нибудь было непреодолимым. Я удерживал себя из последних сил, старался отойти как можно дальше от попутчиков, переплетал руки на груди и так шел, тяжело дыша, прилагая неимоверные усилия, чтобы справиться с обуревавшей меня яростью… и всякий раз приходил в себя, лишь когда оказывался в непосредственной близости от Эписанфа или Бурдюка с Глазом, со сжатыми до хруста кулаками и готовый к драке.

Благодарение богам, они наделили мою душу волей. Хотя мои попутчики, эти грязные чудовища, и недостойны были снисхождения, я нашел в себе силы не нападать на них. Впереди уродливым шрамом лес рассекала неглубокая лощина, на дне которой бежал ручей. Лощина тянулась по направлению нашего пути, и я спустился, чтобы набрать воды, умыться и хоть немного побыть наедине с собой.

Здесь было не так скверно, как в лесу. Студеная влага весело журчала, солнечные блики отплясывали на ее поверхности безумный танец, тесня мертвенную неподвижность леса. Присев на корточки, я сделал несколько глотков, но зубы зашлись от холода, и тогда я просто набрал воды во флягу, переоделся в извлеченную из мешка запасную тунику и продолжил путь.

Ярость постепенно отпускала, через некоторое время я чувствовал себя почти сносно, лишь слегка на взводе. Сверху по-прежнему доносилась перебранка варваров, но звон ручья приглушал ее, как будто заслоняя меня от злых чар этих ничтожеств. Солнце все больше клонилось к западу, возвещая скорое окончание этого полного треволнений дня. Пора было подумать о ночлеге, но едва я представлял, что нужно оставить это благословенное место, подняться наверх, подойти к этим… как на меня накатывала волна омерзения, и я вопреки всем доводам разума продолжал свой путь по лощине.

– К тому же, – бормотал я, – проводить с ними ночь небезопасно. Они безумны, они ненавидят меня. Только и ждут случая, чтобы перерезать мне глотку, выпустить кишки. Нет, подниматься неразумно. Лучше… лучше бы вообще избавиться от них. Гораздо лучше пойти своей дорогой. Своей дорогой я куда быстрее и вернее доберусь, дойду…

След! Я увидел на песке свежий след сандалии, и это прервало мои рассуждения. След этот без всякого сомнения принадлежал Гиеагру!

Неудержимый вздох облегчения вырвался из моей груди. Жив!

Со всех ног я бросился вперед.

Через минуту я увидел его. Он двигался по берегу ручья странной сомнамбулической походкой. Его пошатывало, ноги заплетались, раз или два он, оступившись, оказывался по колено в ледяной воде, но как будто не замечал этого…

– Гиеагр! – заорал я, когда нас разделяло три десятка шагов. – Гиеагр, во имя богов, какого рожна ты тут делаешь?!

Ответа не последовало, конечно, если не считать ответом раздраженный взмах руки. На меня нахлынула багровая волна злобы. «Ах ты самовлюбленный сатир! – пронеслось в голове. – Посмотрите на него! Уединился он, лунатик проклятый! Наплевал на спутников, наплевал на друга, наплевал на все на свете…» Не в силах больше сдерживаться, я догнал его и схватил за плечо.

– Гиеагр, будь ты проклят! Что это значит?!

Он не отвечал и не останавливался, он просто шел вперед, вперив остекленевший взгляд в какую-то лишь одному ему ведомую точку. Я попытался остановиться, упереться пятками, задержать, встряхнуть, привести в чувство, но силы были слишком неравны, и мне ничего не осталось, как семенить следом, вцепившись в его тунику. Должно быть в ту минуту я походил на капризного дитятю, что-то выпрашивающего у своего папаши… Смешно, нелепо и смешно. Идиотизм положения заставил меня взъяриться с новой силой.

Выскочив вперед, я заорал:

– А ну стой!

И с размаху ударил его кулаком в челюсть. Гиеагр качнулся, взгляд его сделался осмысленным. Секунду или две он неотрывно смотрел на меня, и вдруг глаза его налились кровью.

– Мильк!!! – взревел герой. – Мильк, шелудивый пес, ты спугнул ее! Ты спугнул Фаэниру!

Он махнул кулачищем, целя мне в лицо, но охватившая меня ярость придала ловкости. Я нырнул и в свою очередь нанес удар, целя в солнечное сплетение. Звякнуло, костяшки пальцев соприкоснулись с чем-то твердым и упругим. «Кольчуга! – мелькнула догадка. – Наш коварный герой нацепил под тунику кольчугу!» Не знаю почему, эта мысль раззадорила меня еще больше. Издав звериный рык, я обрушил на своего врага град беспорядочных ударов.

Наверное, Гиеагр в тот момент еще не совсем пришел в себя; во всяком случае, только этим обстоятельством я могу объяснить, почему мне удалось выйти из той передряги живым. Он отмахнулся от меня, как отмахиваются от внезапно налетевшей мухи. Он не бил прицельно, только поэтому мои кости остались целыми. Короткий взмах – и я с головой погрузился в ледяную воду ручья.

Как будто тысячи игл вонзились в кожу! Сердце зашлось в бешеной скачке, тело выгнулось дугой. Я отчаянно замолотил руками и ногами, пытаясь вырваться из обжигающего ада.

Несколько мгновений спустя удалось подняться на ноги. Рот раскрылся сам собой, легкие наполнились живительным воздухом. Какое-то время я просто стоял, пытаясь прийти в себя. А потом…

Нечто огромное ринулось на меня. Я увернулся, отпрыгнул. Упал, взметнув фонтаны брызг, но тотчас снова вскочил на ноги. Завертел головой в поисках врага.

– Я почти смог ее разговорить! – крикнул Гиеагр. Он стоял по щиколотку в воде, в десяти шагах от меня. – Почти смог! А ты ее спугнул!

– Так ты оставил нас подыхать и поплелся в этот лес только ради нее? Только чтобы разговорить эту полумертвую куклу?! – Я задохнулся от ненависти. В тот момент мои мысли пылали, исходя ядовитыми испарениями подобно расплавленной бронзе. – Прости, что не дал поболтать с призраком!

– Ах ты!.. – Он двинулся на меня.

Я попятился, оступился, опрокинулся в обжигающе холодную воду. Пальцы коснулись чего-то круглого и скользкого… Камень! Я схватил его, сжал, будто собирался раздавить. Что ж, подходи, герой, мне есть чем тебя встретить…

– Если б не ты, если б не ты… – как заведенный повторял Гиеагр.

Его лицо перекосилось, отражая непереносимую муку. Взгляд же… это был взгляд человека, оставившего душу далеко-далеко отсюда. О, Фаэнира! Какую власть она имела над ним!

– Ты спугнул ее, – прохрипел Гиеагр, – и умрешь за это…

Нас разделяло не больше пяти шагов. Он нависал огромной глыбой, готовой обрушиться, раздавить.

Я забился, забарахтался, пытаясь подняться. Когда удалось встать на одно колено, я поднял камень… Я неплохой метатель, ему стоило подумать, прежде чем сделать шаг.

– Стой где стоишь, – прохрипел я. – Иначе…

– Иначе что? – оскалился Гиеагр.

Я замахнулся, целя ему в лицо…

Но бросить не успел. Две смутные фигуры, возникнув из ниоткуда, вдруг набросились на Гиеагра. От неожиданности я выронил камень, и в тот же миг чьи-то холодные пальцы сомкнулись на моей шее! Меня опрокинули навзничь, вода хлынула в нос и в рот, сжигая, разрывая внутренности. Я замолотил руками, пытаясь высвободиться.

Плеск воды, стук камней, беспорядочные удары, грохот сердца в груди – все слилось в какой-то дикой какофонии. Но перекрывая этот вал безумия, в моей голове вдруг прозвучал гневный женский крик:

– ХВАТИТ! ДОВОЛЬНО!!!

Крик этот был грозен, подобен реву бури или грохоту камнепада, и вместе с тем удивительно чист, будто голос одинокой флейты ранним весенним утром. И он отрезвлял…

Неизвестный вдруг разжал пальцы, и я почувствовал, как кто-то, ухватив за ворот, пытается поднять меня на ноги.

Приняв вертикальное положение, я стал изо всех сил тереть глаза, чтобы увидеть того, кто сначала едва не убил меня, а потом решил спасти. Это был Эписанф. Боги, что случилось с нами?! Почтенный философ в роли убийцы… Мокрый и несчастный, ученый муж покраснел как свекла и старательно отводил глаза; я почти физически ощущал, насколько ему стыдно.

Повернув голову, я увидел еще одну живописную картину. Эти люди были погорячей чудаковатого старика, и, хотя боевой азарт уже улетучился из их сердец, мышцы еще отказывались повиноваться. Троица так и застыла, будто высеченная из мрамора: Гиеагр сжимал горло Бурдюка, Бурдюк сжимал горло Гиеагра, а чуть поодаль с камнем в руке одеревенел Глаз.

На мгновение в душу закрался ужас: мне вдруг почудилось, что эти трое обратились в изваяния. Но тут камень, выскользнув из пятерни Глаза, плюхнулся в воду, и статуи ожили. Бурдюк и Гиеагр, поспешно отдернув руки, разом залились краской, будто девы, впервые в жизни разделившие ложе с мужчиной. Картина была столь уморительной, что я не удержался от смешка. Глаз отчаянно заскреб макушку: похоже, в его случае чувство стыда проявлялось именно таким образом.

– Что это было? – спустя какое-то время выдавил он.

Никто не ответил. Случившееся почему-то не располагало к обсуждению.

– Я что, один слышал голос? – не унимался Глаз. Можно было только позавидовать его душевной конституции, подобные типы редко бывают обременены излишней впечатлительностью.

– Вроде баба голосила… – продолжал Глаз. – Или нет?

– Откуда здесь взяться бабе, – подал голос Бурдюк.

– Как? А моя Лаита? – это Эписанф.

– Лаита! – фыркнул Глаз. – Твоя Лаита молчаливей рыбы, а если и пикнет иной раз, то голос тише мышиного. А эта так гаркнула, будто сидела у меня в голове.

– Она и сидела у тебя в голове, – проговорил Гиеагр. Отрешенный и потерянный, он будто только что постиг некую запредельную истину. – Голос звучал прямо у тебя в голове, потому что это была Фаэнира.

– Эта твоя подружка-призрак? С чего ты взял? – хмыкнул Глаз. Таким тоном уместнее было произнести что-то вроде: «Сбрендил, да?»

– С того, что весь путь по лесу я проделал, следуя за ней. – Гиеагр одарил нас взглядом, который недвусмысленно говорил, что любые сомнения или зубоскальства по поводу его слов смертельно опасны.

– Да, призраки способны на такие штуки, – легко согласился Глаз. – Вот я слышал, раз как-то в Земле дев…

– Глаз, дружище, потом, – оборвал приятеля Бурдюк. – Нам надо выбираться отсюда, пока целы. Скоро стемнеет, а я не желаю оставаться в месте, в котором мы не поубивали друг друга только благодаря вмешательству привидения.

– Эписанф, – он повернулся к философу, – помнится, ты хвастал, что многое узнал об этих местах из своих свитков. Есть шанс блеснуть. Скажи, далеко ли тянется этот проклятый лес?

– Н-не думаю, что он велик настолько, что мы не сможем его преодолеть, – проговорил Эписанф. – Предгорные леса на этих склонах не могут быть слишком широки… Я полагаю… завтра или послезавтра мы достигнем… края.

– Я рад, – бросил Бурдюк. И добавил, обращаясь ко мне: – Какое счастье, Мильк, что мы с тобой недоучки. Спроси тебя или меня, когда кончится лес, мы скажем честно: «Не знаю». А этот мудрец наплел с три короба, а итог тот же: «Не знаю». Он прочел слишком много книг, чтобы жить своим умом.

– Но я… – начал было Эписанф, но тотчас оборвал себя. – Если так важна краткость, пожалуйста: я не знаю. Что бы я ни сказал, это не отменит необходимости двигаться дальше!

Он развернулся, и, не оглядываясь, зашагал прочь из лощины. Через несколько мгновений мы потянулись следом.

Едва поднявшись по склону, я увидел Лаиту, замотанную в неизменные черные тряпки. Она сидела на земле посреди разбросанных наших пожитков, похожая на крупную ворону, что прилетела поживиться на городскую свалку. Ее руки, укрытые в складках одежды, беспрестанно шевелились, будто она перебирала четки, или теребила что-то, или… Ай, думаю, даже всеведущие боги не знали, чем она занималась в ту минуту.

Как только мы приблизились, Лаита вскочила на ноги и застыла в почтительном поклоне.

– Хоть кто-то в нашей шайке умеет вести себя по-человечески, – глядя на нее, проговорил Бурдюк.

– Ты имеешь в виду эту тряпичную куклу? – не понял Глаз.

– Я говорю про Лаиту, – с нажимом произнес Бурдюк.

– Ну и я про нее, – пожал плечами Глаз. – Кукла куклой, правда?

Ответом ему был хлесткий удар в челюсть. Глаз отшатнулся, взмахнул руками, сохраняя равновесие… а в следующий миг с ревом бросился на обидчика. Воздух наполнился гулом тумаков, криками, хрипом и ругательствами, от которых вскипала кровь. Сцепившись в лютой схватке, эти двое принялись вдохновенно лупить друг друга, стремясь нанести противнику как можно больше увечий.

– Варвары! – раздался за моей спиной презрительный голос Гиеагра. Герой покинул лощину последним и не успел к началу драки.

– Послали же боги проводников. А ну… – С этими словами он попытался растащить дерущихся, но не тут-то было: разом забыв взаимную вражду, Бурдюк и Глаз бросились на него! Их счастье, что на Гиеагра снизошло достаточно мирное расположение духа и он всего лишь собирался прекратить драку. Но я слишком хорошо знал, сколь недолговечно миролюбие моего друга…

Под градом свирепых ударов Гиеагр попятился, отступал, и я с ужасом наблюдал за тем, как лицо его наливается краской гнева. Еще несколько мгновений, и…

Я до сих пор не могу сказать, как очутился в самой гуще. Шкура моя уцелела лишь потому, что дерущиеся просто не ожидали, что между ними вклинится кто-то еще.

– Ну хватит! – что есть мочи заорал я, раскинув руки.

– Хватит! – подхватил еще один голос, и, повернув голову, я увидел Эписанфа. Почтенный философ стоял подле меня, потрясая толстым суком. Глаза Эписанфа пылали испепеляющим гневом.

– Хватит! – повторил старик. – Хватит, вы, отродья осла и обезьяны! Вы забыли, зачем мы идем? Вы забыли, какая у нас цель? Клянусь, я бы и пальцем не пошевелил, не будь мы связаны нашим великим делом! Хотите поубивать друг друга? Прелестно! Пожалуйста! Я даже приготовлю яд, чтобы вы могли смазать им свои кинжалы. Но только не теперь, а когда кончим дело! Ясно вам? Ясно?!

Старый Эписанф… Думаю, никто и никогда не видел его таким. Боги свидетели, казалось, что сам демон гнева вселился в него в ту минуту. Бурдюк и Гиеагр, и даже бешеный Глаз взирали на него с почтением и опаской, как на буйнопомешанного, чьим разумом руководят сами бессмертные.

Окинув всех нас еще одним обжигающим взглядом, Эписанф вдруг метнулся к своему мешку, лежащему на траве. Порывшись, извлек из него длинный узкий кусок ткани и вернулся с ним к нам.

– Этот лес не любит разговоров, – сказал он. Голос сделался прежним, давешние грохочущие интонации начисто исчезли из него. – Здесь каждое слово превращается в оскорбление, а за каждым оскорблением следует удар. Пусть я не знаю, сколько нам еще идти по этому лесу, зато прекрасно представляю, чем кончится наш поход, если мы продолжим в том же духе: мы просто поубиваем друг друга. А потому послушайте старика, каждый оторвите от этой ленты столько, чтобы хватило завязать себе рот, и завяжите, да покрепче, чтобы звука не могли издать…

– Ах ты, книжник сушеный… – начал было Глаз, но Гиеагр и Бурдюк тотчас взяли его в «клещи», заставив замолчать.

– Для разнообразия старик дал дельный совет, – сказал Бурдюк.

– Давай ткань, – протянул руку Гиеагр.

Минута, и вот уже все, кроме Лаиты, завязали себе рты.

Путь продолжали в гробовом молчании. Было жарко, кроме того, от тряпицы несло кислятиной (похоже, Эписанф пожертвовал для общего блага свой старый пояс), зато в нашей компании наконец воцарился относительный мир. О нет, ни раздражение, ни черные мысли никуда не делись; мы по-прежнему метали друг в друга злобные взгляды, проклиная про себя попутчиков и желая им всех бед, какие только способен обрушить на человека этот жестокий мир. Но все эти страшные помыслы разбивались о тонкие вонючие полоски ткани, которые не давали открываться нашим ртам. Воистину, превыше дара красноречия можно поставить лишь один дар – дар молчания.

Мы шли, пока не стемнело, по-прежнему не произнося ни слова. Сняли повязки лишь перед скудным ужином, ели молча, заговорили только однажды, когда обсуждали, кому в какую смену нести караул. Потом Эписанф повторил, что по его расчетам лес должен закончиться завтра, в крайнем случае послезавтра.

А потом мы легли спать, не имея ни малейшего представления о том, что готовят грядущие дни.

 

Глава 4

Заново переживать наш проход по лесу было крайне неприятно. Я словно смотрел на себя со стороны – дикие глаза, перекошенное от злости лицо, зубы, вцепившиеся в жалкий клочок грязной ткани, эту соломинку, удерживающую от падения в пропасть безумной ярости.

Можно успокаивать себя, что это проклятый лес затуманил наши рассудки. Все так, конечно, только кажется мне, неведомая мне злая сила не залила нам ненависть в глотки, подобно ядовитому пойлу, а зачерпнула ее из темных подвалов наших душ.

Впрочем, дальше было хуже.

Завтрак едва не закончился новой дракой – и все оттого, что бессмертные боги не наделили человека способностью есть с завязанным ртом. Все мы прекрасно понимали, что ради нас самих надлежит хранить молчание. Но где там! Разве эти безмозглые ослы, по недосмотру богов ставшие моими спутниками, могут…

Я с шумом выдохнул воздух через нос – спасительные повязки снова были на нас, препятствуя излиянию наружу мыслей, которые переполняли, уверен, не только меня. С терпимостью святого я стал увещевать себя, что рядом со мной идут очень достойные люди… Достойные уважения, а не того, чтобы им перерезали глотки… как бы это ни было приятно.

Глаз – он мой друг, единственный друг уже долгие годы. И то, что боги забыли вложить в его голову хоть что-нибудь, кроме кучи навоза, еще не основание… Нет, действительно не основание!

Я отвел ненавидящий взгляд от спины Глаза. Нельзя слишком долго задерживать мысли на ком-нибудь одном, в этом я убедился. Гораздо легче сдерживать себя, быстро переключая свое внимание с одного на другого.

Мильк. Славный, симпатичный парень. Хоть и Непосвященный. Как и в случае с Глазом, это не его вина. Он просто родился в этом диком, варварском мире, не ведающем истины. Эти ублюдки не чтят двенадцать богов, зато готовы окрестить богом самого распоследнего демона или духа. Варвары, одно слово – варвары! И Мильк – один из них, ничем не лучше. А эта его гадкая самодовольная усмешка…

Я с яростью заскрипел зубами. Какая к бесам усмешка, просто эти вонючие повязки перекашивают наши лица. Мерзавец Эписанф наверняка нарочно держал эту тряпку в горшке с помоями. Вот уж кто в самом деле заслуживает смерти! Я покопался в себе и не смог придумать ни одной причины, которая заставляет меня сохранить жизнь этому ничтожному книжному червю. Проклятие Тарантула? Подумаешь! Неужели двенадцать Теней станут прислушиваться к словам какого-то варвара? Втянув меня в эту авантюру с Тарантулом, варвар посчитал, что обезопасил себя? Мой кинжал быстро покажет, насколько он просчитался!

Собрав в кулак всю волю, я опустил наполовину извлеченный из ножен кинжал обратно. Мне пришлось напомнить себе, что это именно я и чуть ли не силой затащил Эписанфа к этому полоумному колдуну. Я пожалел, я очень пожалел, что Тарантула нет сейчас рядом с нами. Вот тут-то не помогли бы никакие повязки. Мне никогда еще не приходилось убивать колдунов, и отсутствие подобного опыта в данный момент меня сильно тяготило.

Проклятый лес! Я все-таки выхватил кинжал и в остервенении принялся без разбора кромсать все ветки, до которых смог дотянуться. Спутники едва удостоили меня взглядом. Лишь Глаз на секунду остановился и вроде бы даже приготовился снять повязку, чтобы как-то прокомментировать мои действия. Но передумал. Ему очень повезло.

Удивительно, но упражнение с кинжалом мне здорово помогло. Солидная часть напряжения оставила меня, словно осыпавшись вместе с обрубками ветвей. Я ускорил шаг, чтобы нагнать ушедших вперед товарищей по походу. Конечно, эти свиньи и не подумали…

Стоп! На этот раз мне удалось прервать опасные мысли без особого труда. Может, посоветовать всем провести по небольшому бою с ближайшим деревом? А, перебьются!

Часа два или три мы шли без особых эксцессов, и это, несомненно, было выдающимся достижением в условиях сумасшедшего леса. Недалеко было время обеда, и я без устали как заклинание повторял себе, что за все время трапезы не пророню ни слова, как бы безобразно ни вели себя остальные. Я внушал себе снисходительность огромными порциями и наконец почувствовал, что наполнен ею по самое горло. Я готов был вынести самые немыслимые испытания, вплоть до трех или даже четырех фраз из уст этих несчастных. Я по праву гордился собственным мужеством.

Теперь я шел в авангарде компании, задавая темп. Стоит, пожалуй, присмотреть местечко для обеда. То есть места-то вокруг все одинаковые, выбирай любое, но вот запасы воды нам не мешало бы пополнить. Поэтому я шарил глазами по сторонам, высматривая родник либо более-менее приличный ручеек. Наверное, поэтому я первым заметил ЭТО…

Повязка, закрывавшая рот, спасла мое самолюбие, превратив что-то похожее на истеричный визг в сдавленный хрип. Сорвав тряпку с лица, я уже смог говорить относительно членораздельно:

– Великие боги, что это?!

Не то чтобы я действительно ждал ответа от бессмертных, но промолчать было невозможно.

Из земли подобно каким-то безумным червям выползали тонкие корни и суетливо переплетались, стараясь опутать мне ноги. С некоторым усилием я сумел сделать шаг, но и на новом месте повторилось то же самое.

За моей спиной кто-то испуганно вскрикнул.

– Началось, – стянув повязку, выдохнул Эписанф.

Ах вот как?!

– Эписанф! – взревел я, разрывая сеть корней, чтобы сделать новый шаг. – Объясни мне, что это такое!

Остервенело дергающий ногами Глаз зашелся в нервном хохоте, указывая пальцем куда-то вперед.

– Эй, Бурдюк, спроси еще вот про это!

Я посмотрел в сторону, указанную Глазом, хотя видят боги, мне очень не хотелось это делать… На секунду возникло детское желание крепко зажмуриться, а потом снова открыть глаза – и чтобы все исчезло.

Кажется, давеча я сетовал, что в наших приключениях не от кого отмахиваться мечом или кинжалом? Мне не хватало старых добрых чудовищ? Надавать бы тебе, Бурдюк, по шее за такие мысли…

Теперь мне точно не придется жаловаться по этому поводу. Впрочем, чтобы жаловаться, надо сначала выжить, а я почему-то был уверен, что волна мерзких страшилищ катилась в нашу сторону как раз с целью лишить нас этой малости.

Полторы или две дюжины жутких тошнотворных тварей двигались совершенно бесшумно. Ни воя, ни рева, ни визга, ни треска ветвей. Они приближались сплошной стеной, будто кто-то спустил на нас армию уродцев, завербованных в самых страшных ночных кошмарах.

Слева раскачивалось нечто, отдаленно напоминающее человека. Огромное, в два моих роста, покрытое зеленой чешуей, оно набросилось на Гиеагра, орудуя четырьмя ручищами с когтями длиной в ладонь.

Глаза окружили сразу семь или восемь мелких – по колено – тварей, поначалу показавшихся почти безобидными. Они напоминали бескрылых летучих мышей, с которых живьем содрали кожу. Пасти, полные острых, но мелких зубов, крохотные коготки на лапах – вот и все оружие. Мне показалось, что Глаз обратит их в бегство пинками, даже не вынимая ножа. К несчастью, мой друг решил так же и поплатился за это. Ловко увернувшись от удара, одна из тварей извергла из пасти струю ядовито-синей слюны. С душераздирающим воплем Глаз отшатнулся, и я увидел, что на бедре его дымится свежая рана.

На бедолагу Милька, сумевшего вооружиться лишь подобранной с земли корягой, напали не самые страшные, но самые омерзительные существа. Вертлявые, белые, склизкие, похожие на огромных могильных червей, они проворно передвигались на коротеньких ножках. Их безголовые туловища венчали пучки длинных гибких, беспрестанно шевелящихся щупалец. Этими щупальцами твари оплетали импровизированное оружие Милька, стремясь вырвать палку из его рук. В свою очередь Мильк тратил силы не на атаку, а на потуги эту самую палку сохранить, но чем дольше длилась схватка, тем меньше шансов оставалось у паренька.

Все это за мгновение, за один короткий взгляд, который я успел бросить по сторонам, прежде чем сам был атакован. Четыре чудища. Четыре чудища из моего детства, из тех диких придумок, которыми когда-то меня пугала моя глупая нянька. Сколько бессонных ночей провел я по милости этой вздорной старухи, стращавшей меня демонами, которых якобы призывают с Оборотной стороны мира злые колдуны тельцов специально для непослушных детей скорпионов. Совпадение было полным. Бычья голова, пасть с медвежьими зубами, налитые кровью глаза. Передние лапы тоже медвежьи, но почти лишены шерсти, как и все тело. Мощный торс, напоминающий торс нашего Гиеагра, и бычьи ноги, заканчивающиеся копытами. К счастью, в пылу боя мне не пришлось гадать о причинах таких совпадений.

И снова к счастью, они напали не все разом. Ближайший демон размашисто ударил лапой, норовя снести мне голову. Уворачиваясь, я резко упал на колено… Про корни, опутавшие мои ноги, я совсем забыл и вместо задуманного движения чуть было не плюхнулся носом вперед, после чего оказался бы практически беспомощным.

Огромным усилием воли, помогая себе нечеловеческим криком, я все-таки смог освободить правую ступню и сделал небольшой шажок вперед. Не успело еще левое колено коснуться земли, как я уже со смачным звуком вонзил кинжал мастера Борго в брюхо нападавшего и, дернув вверх, вспорол его утробу чуть не до плеча, переломав ребра, оказавшиеся не прочнее человеческих.

Темно-красная – вполне обычная – кровь чудовища оросила меня живительным фонтаном. Вскочив на ноги, я позволил мертвому телу рухнуть на землю, после чего жадно слизал с губ соленые капли. Что ж, может быть, не все так безнадежно?..

Но оставшиеся в живых «демоны» явно не торопились разделить судьбу своего собрата. Сменив тактику, они принялись осторожно окружать меня, выискивая момент для стремительной атаки. Отступая, я метнул взгляд по сторонам, оценивая обстановку.

У Гиеагра с его соперником шансы, пожалуй, были равны. Варвар получил несколько явно болезненных, но не особо опасных ран, монстр же мог теперь орудовать только тремя руками – четвертая болталась словно плеть, разрубленная, судя по всему, до самой кости.

Глазу приходилось хуже. Двух «летучих мышей» он сумел прикончить своими метательными ножами, но остальные ножи были потрачены впустую. Весь покрытый язвами, он походил на прокаженного, лицо кривилось в жуткой гримасе боли.

Мильку удалось отвоевать палку, и теперь он стремительно перемещался по поляне, не позволяя корням опутать ему ноги, и наносил редкие, но довольно прицельные удары. Твари преследовали его по пятам, терпеливо дожидаясь момента, когда он выдохнется.

Эписанф… Я только сейчас вспомнил о старикане! А он и не думал принимать участия в бое; оттащив Лаиту подальше от опасности, он лихорадочно шарил в своей котомке, то и дело зыркая по сторонам.

Меня это несколько озадачило. Не то чтобы я ожидал от безоружного теперь старика серьезной помощи, но стоять в стороне, когда товарищи ведут смертный бой, было не в его обычае! Непосвященный приятно удивил меня во время драки с тельцами, сейчас удивлял в обратную сторону.

Но думать об этом больше было некогда. Один из «демонов» пробирался мне за спину, и если ему это удастся – мне конец. Ничего, мне и раньше доводилось попадать в подобные переделки, хотя тогда мои враги (хотя бы внешне) относились к роду человеческому. Сейчас многие из них уже в Тени Зодиака, а я туда пока не тороплюсь.

Мне бы сейчас здорово помогла какая-нибудь стена – прижавшись к ней спиной, лишаешь соперников возможности обойти тебя сзади и заставляешь мешать друг другу, наступая с фронта. Но раз уж боги не построили в этом лесу никакой стены, на худой конец сгодится и толстое дерево. Именно к нему я отступал, стараясь держать всех быкоголовых монстров в поле зрения.

Прыжком преодолев последние пару-тройку шагов, я с удовольствием ощутил спиной шершавую кору лесного великана. Не помешало б, чтобы в обхвате дерево было несколько потолще, но и это больше, чем ничего. Атака со спины теперь будет лишена львиной доли своей эффективности.

Так и есть, чудище, норовившее зайти за спину, немного поколебавшись, оставило свой обходной маневр, и теперь все трое осторожно, преисполнившись уважения к моему кинжалу, наступали на меня спереди.

Переступая с ноги на ногу, чтобы корни не успевали опутать мои ступни, я изготавливался к бою, как вдруг спину пронзила дикая боль, словно сразу дюжина острых иголок вонзилась в мое тело. Взвыв, я отпрянул от дерева, едва не потеряв равновесие. Не стоило терять из виду наступавших на меня монстров, но не повернуться я просто не мог.

Я бы не поверил глазам, если бы спина не подтверждала увиденное самым болезненным образом. Ствол – самый обыкновенный, когда я к нему прислонялся, – теперь щетинился шипами с пол-ладони длиной. Шипы были обагрены кровью. Моей кровью.

Воспользовавшись моим замешательством, демоны ринулись на меня единой грудой мяса, клыков и когтей. У меня был единственный шанс избежать мгновенной смерти, и я им воспользовался. Не помышляя о контратаке, я нырнул в сторону, изо всех сил оттолкнувшись от земли. Из-за опутавших ноги проклятых корней я завалился набок, но все-таки смог избежать прямого удара. Когти одного из чудовищ вскользь полоснули по икре, распоров кожу. Плевать, пустячная рана – я вскочил на ноги, почти не почувствовав боли.

Новая атака монстров по стремительности не уступала предыдущей. Потом была следующая, и еще, и еще. Демоны не ведали усталости, я же – увы – утратил контроль над боем и лишь уворачивался да беспорядочно отмахивался кинжалом.

Так прошло несколько минут, показавшихся мне вечностью. Ран на моем теле прибавилось, но от серьезных боги меня пока хранили. И тут один из моих диких взмахов кинжалом обернулся удивительной удачей… и полной катастрофой.

Я попал. Поразил врага в самое сердце – судя по хриплому стону и мгновенно закатившимся глазам. Но на свое горе я не сумел вытащить кинжал из тела монстра, когда он начал заваливаться вперед. То ли клинок застрял между ребрами, то ли мышцы чудовища сжались в предсмертной судороге… Демон падал прямо на меня, и я вынужден был разжать пальцы.

Врагов осталось всего двое, но я был безоружен и очень четко осознавал, что это означает смерть. Да, я сделал все, что мог и недешево продал свою шкуру, но с удовольствием обошелся бы без этой сделки.

Быкомедведи тоже понимали, что битва практически закончена, и не спешили разделаться со мной как можно быстрее. Казалось, они смаковали и предвкушали тот миг, когда смогут сомкнуть свои челюсти на моем горле.

Я бросил взгляд по сторонам в безумной надежде, что кто-нибудь из товарищей уже справился со своими врагами и теперь сможет прийти мне на помощь.

Но всем приходилось несладко.

Четырехрукий урод сильно теснил Гиеагра, и, что еще хуже, герой отступил под сень дерева. И теперь ветви старались как могли помешать Гиеагру, липли к его лицу, закрывая листьями глаза. Варвар в бешенстве рычал, левой рукой рвал листья и ломал ветки, но было очевидно, что долго ему не продержаться.

Мильк, как и я, лишился своего оружия – и его минуты были сочтены. Мерзкие твари тянули к нему свои длиннющие щупальца, стараясь опутать руки и ноги, дотянуться до шеи, а у мальца уже почти не осталось сил избегать этих смертельных объятий.

Единственным из нас, кто мог считать себя победителем, был Глаз. Но что это была за победа! Сейчас он стоял на коленях, в остервенении душа последнюю оставшуюся в живых тварь. Но на его помощь я мог не рассчитывать. Скорее ему самому понадобится помощь, чтобы встать на ноги.

Эписанф… Я повернулся к старику, не испытывая злости либо ненависти. Через мгновение, представ перед двенадцатью Тенями, я не воспользуюсь колдовством Тарантула и не поставлю варвару в вину свою смерть.

А старикан-то, похоже, от страха двинулся рассудком. Выпучив глаза, с совершенно безумным выражением лица, он выхватывал из своей котомки щепотки какого-то порошка, разбрасывал вокруг себя, что-то бормоча себе под нос. Несмотря на незавидность собственного положения, мне стало даже чуточку жаль несчастного.

Но вдруг Эписанф прекратил свое идиотское представление и, забросив котомку за плечо, зыркнул на нас свирепым взглядом:

– Ну?! Чего вы ждете? Они застыли совсем ненадолго.

Все еще ничего не понимая, с совершенно ошалелым видом я оглядел замерших неподвижно монстров.

Летопись Милька

– Эписанф, дружище, – прохрипел Гиеагр, – клянусь, если выберемся, я поставлю тебе памятник в каждом городе Андронии и в каждом храме закажу молебен в твою честь!

Мы мчались как вспугнутые зайцы, и у философа просто не хватило дыхания на ответ. Мы мчались, и миллиарды невидимых глаз обжигали нас полными ненависти взорами. Дальше, дальше, дальше! Прочь от поляны, мимо жутких деревьев с их живыми корнями, мимо монстров, которые выстроились с двух сторон недвижными истуканами, этими застывшими в муке выкидышами, исторгнутыми мерзкой утробой здешней земли. Дальше, дальше, дальше – куда глаза глядят, куда угодно, лишь бы скорей оказаться вне этих проклятых мест. Пусть даже в царстве теней, только не оставаться здесь!

Жаль, старания наши давали хлипкий результат. Внезапный паралич, поразивший лес, обратился в глухую ярость, пронизавшую все вокруг, наполнившую, казалось, самый воздух. Лишившись возможности атаковать, лес принялся высасывать из нас силы, выдавливать их каплю за каплей, сжимая наши души как спелый плод граната.

Буквально через несколько минут наш бег сменился вялой трусцой, мы едва переставляли ноги. Каждый вздох, каждый шаг давался со все большим усилием, будто мы и впрямь на бегу прорывали невидимую пелену, паутину, сплетенную из яда, злобы и жажды убийства! Легкие работали так, что трещали ребра, но воздух… воздух вливался в них тонюсенькой струйкой – так жадный хозяин по капле цедит вино в чаши незваных гостей. И это выматывало, выматывало смертельно.

Я бросил взгляд по сторонам. На спутников было больно смотреть, они выглядели глубокими стариками, бредущими к общей могиле.

Кожа Гиеагра сделалась серой, вздувшиеся вены бугрились синюшными струпьями.

У Глаза по плечам и бедрам бордовыми язвами растеклись следы плевков тех тварей, похожих на летучих мышей.

Бурдюк выглядел не лучше: одежда и кожа, исполосованные лапами демонов, делали его похожим на израненного тигра, который чудом сумел уйти от охотников.

Эписанф, в эту минуту куда более чем обычно похожий на помешанного, закатывал глаза и беспрестанно шевелил губами; Лаита же, спрятав руки под балахон, что-то теребила на груди, должно быть амулет.

Лес давил, изматывал, измывался. Лес высасывал силы и чувства, высасывал даже страх, гнавший нас вперед, опустошал, оставляя внутри одно лишь желание – упасть на землю и больше не двигаться. Никогда. Больше не в силах бежать, мы перешли на шаг, потом остановились…

Первым не выдержал Глаз. Схватив Эписанфа за плечо, он развернул его к себе и проорал:

– Будь ты проклят, старик! Ты что, не понимаешь, что мы вот-вот передохнем, как мухи?! Ты остановил этих тварей, ты можешь! Сделай что-нибудь!

– Знал бы как – сделал бы, – прошептал философ. – Неужели ты думаешь, что я нарочно мучаю нас?

Остановка… Нет ничего хуже остановок. Когда движешься – бежишь, идешь или даже ползешь, ты жив, у тебя есть силы, ты имеешь шанс достигнуть, добиться, победить. Но стоит остановиться – и силы оставляют, улетучиваются неведомо куда, и ты превращаешься в немощную груду мяса и костей, в труп, в добычу для стервятников и шакалов.

Я рухнул, не успел Эписанф докончить фразу. Жизнь утекала из тела, как вода из прохудившегося кувшина.

– Мильк, это становится дурной привычкой, – кривясь от боли, ко мне наклонился Бурдюк. – Ты совершенно не держишься на ногах…

Он попытался подхватить меня за плечи, наверное, хотел помочь подняться… но вместо этого хлопнулся на землю рядом со мной.

– Ты видишь, Эписанф? – рявкнул Глаз. – Дай какое-нибудь зелье, иначе, клянусь, я выпущу тебе кишки!

– Зелье?! – завопил Эписанф. – Какое тебе зелье? Мышьяк подойдет? Настойка белладонны? Или цикуты отведаешь? Ты хотя бы представляешь, какого рода немочь поразила нас?

– Пока ты будешь выяснять, философ, мы тут передохнем все, – встрял в разговор Гиеагр. Он едва держался на ногах. – Дай то, что сочтешь подходящим. Раз ты одолел чудовищ, должен одолеть и нашу хворь. А будешь мешкать, я помогу Глазу выпустить тебе кишки.

– Безумцы, – пробурчал Эписанф, запуская руку в мешок. – Я припас для этих тварей одни лишь яды. Любой из них угробит вас в два счета. Вот если бы…

Он вдруг запнулся, должно быть нащупав что-то необычное или то, о чем давно забыл. Секундное замешательство – и вот из мешка на свет явилась небольшая тыквенная фляга, из тех, в какие наливают свои вонючие настойки базарные знахари и шарлатаны. Выудив флягу, Эписанф какое-то время разглядывал ее, удивленно вскинув бровь.

– Вот уж не думал, что брал такое, – пробормотал он. – Впервые вижу эту флягу, но почему-то кажется, я знаю, что в ней.

– И что же? – Глаз нетерпеливо протянул руку.

– В-вино, – выдавил Эписанф. Выглядел он донельзя озадаченным, как будто и впрямь впервые в жизни разглядел содержимое своего мешка. – Мне кажется… особое вино, – добавил он, завидев алчный блеск в единственном глазу собеседника.

– Особое? Еще лучше!

Мгновение, и фляга, булькнув, перекочевала в лапы варвара. Нетерпеливыми пальцами Глаз сорвал крышку, и воздух наполнился резким ароматом, действительно отдаленно напоминающим винный.

– Эй, полегче! – вскинулся Эписанф. – Я не уверен, но лучше не более двух глот…

Поздно! Жадные губы Глаза впились в горлышко фляги. Кадык разбойника заходил вверх-вниз: раз, другой, третий… И вдруг…

Выронив флягу (Эписанф едва успел ее подхватить), Глаз схватился за горло. Из выпученных глаз брызнули слезы. Раззявив пасть, бедняга сделал несколько судорожных вдохов, но каждая порция воздуха, казалось, лишь добавляла ему страданий.

– Э… мне кажется, лучше не дышать! – запоздало предупредил Эписанф.

Как всегда не ко времени. Свирепое око варвара налилось кровью. Вытянув руки, он вцепился в горло философа, навис над ним, распространяя вокруг все тот же странный запах.

– Ты что… Что мне подсунул, – просипел Глаз. – Глотка горит! Убью, Непосвященный!..

Но как ни грозен был Глаз, ничего не случилось. Несколько секунд пальцы его оставались недвижны, и вдруг лицо расплылось в блаженной улыбке.

– Жалом клянусь, это чудо-вино! – пропел Глаз срывающимся голосом. – Да мне теперь ни одна сволочь нипочем! Эй! Э-э-э-эй!!! – Последнее он выкрикнул в каком-то бешеном порыве, будто сила тысячи бойцов разом влилась в его грудь.

– Эписанф, дружище, я тоже хочу такого вина, – протянул руку Бурдюк.

– Сначала тем, кто на ногах! – заявил Гиеагр.

– Мне еще! – встрял Глаз.

– Тебе хватит, – ворчливо бросил Эписанф, протягивая флягу Бурдюку. – Два… два глотка, Бурдюк, слышишь? И задержи дыханье, пока не отпустит. Да… так…

Приняв флягу, Бурдюк сделал два больших глотка, и тотчас невыразимая мука перекосила его лицо. Зажав нос, разбойник издал душераздирающий стон… Я не мог оторвать глаз от этого жуткого зрелища, но вдруг обнаружил, что страшная фляга находится уже в моих руках.

– Два глотка, и не дыши, – сказал Эписанф. – А на него не смотри, в первый раз со всеми так…

Я поднял флягу, в нос ударил все тот же резкий запах. Зажмурившись, сделал два глотка.

Боги! Как будто в глотку влили ковш расплавленной бронзы! Дыхание перехватило, я рухнул на бок и мог лишь открывать и закрывать рот, уподобясь выброшенной на берег рыбе! Щеки стали мокры от слез, мерзкий запах никак не желал выветриваться, утраивая мои страдания. Между тем колдовская жидкость устремилась к желудку, опаляя пищевод и делая его похожим на раскаленную печную трубу. В полной уверенности, что умираю, я всхлипнул и мысленно обрушил тысячу проклятий на голову коварного старика! Но… Секунды шли, а смерть все не являлась за мной. Напротив, тепло, разлившееся по жилам, было приятным и приводило в чувство. Короткое время спустя я ощутил, что прежние силы вернулись ко мне, вернулись даже с избытком, что нынче я горы могу своротить!..

Будто неведомая пружина развернулась внутри – я вскочил на ноги, готовый драться с целым светом. Было видно, что уже все попутчики отведали чудесного вина – по раскрасневшимся лицам, по шальному блеску в глазах. Даже Лаита как будто приободрилась.

– Что это такое? – Глаз не отрывал взгляда от опустевшей наполовину фляги, которую Эписанф прятал в мешок.

– Вино по особенному рецепту, – ответил философ. – Придает необычайную бодрость. Его иногда завозят откуда-то с севера. Действует убойно, и еще я кое-что добавил от себя… Но никак не возьму в толк, ведь я думал, что давно потерял флягу… Я уж и думать о ней забыл, и вдруг…

– Потом будешь ломать голову, – оборвал Гиеагр. – Пора удирать отсюда, твари, кажется, приходят в себя.

И верно! Краем глаза я вдруг заметил движение у ближайшего дерева. Корни! Проклятые корни вновь зашевелились. Пусть в их извивах еще не было давешней целеустремленности, они как будто только отходили от тяжелого сна, ничего не осознавая, но все равно это был плохой знак, очень плохой.

– Вперед! – рявкнул Гиеагр, и мы побежали.

Четверть часа спустя полоса проклятого леса осталась далеко позади. Деревья вновь выглядели как прежде – ни вывороченных корней, ни странных наростов, ни утыканных шипами ветвей. И тишина, прежняя гнетущая тишина опустилась на лес, как будто то, что правило этим миром, решило отдохнуть, поразмыслить в этом жутком безмолвии и приготовить нам новую ловушку.

Не сбавляя темпа, мы бежали еще полчаса, пока Эписанф не взмолился о привале. Его тощая грудь ходила ходуном, из горла вырывались хрипы.

– Терпи, философ, – увещевал Гиеагр, – будет привал, дай только добраться до какой-нибудь поляны. Под этими деревьями я нужду не остановлюсь справить, не то что на травку лечь.

Поляна сыскалась очень скоро. Не такая большая, как в прошлый раз, она тем не менее имела существенное преимущество, ибо являла собой огромную каменную плиту, усеянную булыжниками, большими и малыми, и возвышающуюся над землей на целый локоть. Растений мы теперь опасались не меньше, чем диких зверей и чудовищ, так что не стоит и говорить о том, сколь обрадовала нас эта находка. Вырвав вьюнок, пустивший корни кое-где в трещинах, мы устроили привал, мня, что находимся в куда большей безопасности, чем прежде.

Действие Эписанфова вина скоро улетучилось, но силы остались, хотя и не столь великие, как раньше. Чтобы подкрепить их, мы порылись в мешках и, собрав остатки пищи, разожгли костер и устроили небольшую пирушку.

– Проклятый лес, – ворчал Глаз, дожевывая последний кусок вяленого мяса. – Никакой дичи, даже птиц нет. Если завтра мы не набьем хотя бы каких-нибудь дроздов, передохнем с голоду.

– Ты сначала доживи до завтра, – бросил Бурдюк.

– Назло тебе доживу, – фыркнул Глаз. – Только ты, жирная скотина, еще и завтра протянешь, и неделю, а я загнусь с голодухи. Нет, ну почему здесь нет дичи? Ответь, Эписанф, ты ведь все знаешь.

– Ненависть, – пожал плечами Эписанф. – Лес пропитан ею. Животные чувствуют такое и давным-давно разбежались. А может, их здесь и не было никогда. Есть только деревья и чистая ненависть.

– Ненависть? – Бурдюк с сомнением уставился на философа. – Разве чистая ненависть способна оставить такие следы? – он продемонстрировал багровые полосы на руках и разорванную одежду.

– Значит, способна, – пробормотал Эписанф.

– Тсс! – зашипел вдруг Бурдюк. – Тише! Слышите?

Разом умолкнув, мы навострили уши.

Вой. Далекий протяжный вой. И треск. И стон. И шелест. И странные скребущие звуки, будто тысячи крысиных лап разом принялись рыть огромную нору.

Звуки доносились издалека. Мы завертели головами, пытаясь определить направление, но очень скоро поняли, что они несутся со всех сторон. Нас окружали…

Мы повскакивали, заозирались.

– Пора уносить ноги! – воскликнул Эписанф.

– Поздно, – буркнул Гиеагр. – Они всюду. Придется снова отбиваться. Счастье, что мы нашли эту поляну, хотя бы не будет корней и сумасшедших деревьев.

Пусть солнце висело еще высоко, но отчего-то вдруг стало заметно темней. Так бывает, когда посреди дня накатывает грозовая туча. Подняв взгляд, никакой тучи я не увидел, зато заметил, что небо сделалось грязно-голубым, будто божественная лазурь попала в лапы какого-то мерзкого подземного чудища. Завертел ветер, промозглый и злой, почти осенний. Тотчас окружность поляны затянула грязная мгла: сжирая краски, уродуя и без того мрачный лик проклятого леса, полнясь смутным движением и гулом, она играла роль некоего занавеса, за которым для нас готовилось невиданно ужасное представление.

Нервное, невыносимое ожидание превратило время в поток вязкой смолы, неспешно вытекающий из наклоненного чана. Секунды доводили до исступления, минуты – сводили с ума. Каждый из нас успел умереть уже тысячу раз и тысячу раз проклясть свое рождение, но развязка все не наступала.

– Душу вымотали, твари, – процедил сквозь зубы Бурдюк. – Что они тянут?

– Решают, с чем лучше тебя сожрать: с чесноком или с луком, – без всякой веселости хмыкнул Глаз.

– Испугались татуировок на ваших толоконных лбах, – проворчал Гиеагр.

Бурдюк бросил на него косой взгляд:

– Непосвященный, я ведь запом…

Чудовища атаковали разом со всех сторон. Серая мгла вдруг разродилась копошащейся волной тварей самого ужасающего вида: щелкающей, шипящей, свистящей, воющей, орущей, ощетинившейся иглами, гребнями, клыками и шипами, плюющей ядом и смердящей, как миллион клоак. Воздух задрожал от оглушительного гомона; я почувствовал, что ноги мои вот-вот выйдут из повиновения и, если в рядах монстров мелькнет хотя бы крошечная прореха, они тотчас помчат меня туда, пусть на верную гибель, но лишь бы подальше от этого кошмара. Стиснув зубы, я заставил себя подавить слабость. «Что угодно… Делай что угодно, – сказал я себе, – только не думай о своем страхе».

Тут мой взгляд скользнул по земле. Камни! Много камней! Это по моей части. Эй, твари, смотрите на лучшего метателя Гальгал!

Волна ужаса стремительно накатывала на нас. Ближе… ближе… ближе… Присев на корточки, я подхватил край туники и насыпал в нее камней, сколько мог удержать. Выпрямился, придерживая бесценную ношу, выхватил булыжник с острыми краями…

Р-раз! Снаряд угодил во что-то черное, похожее на вымазанного дегтем огромного паука. Брызнули ошметки, тварь кувыркнулась и исчезла в толпе. Еще камень… Р-раз! – У мчащегося на меня монстра, слепленного из трех человеческих тел, сросшихся боками, поникла правая голова; ноги правой туши подкосились, чудище повело в сторону, и тотчас вал атакующих растоптал его.

– Обожаю камни! – сквозь рев донесся до меня голос Гиеагра. Бросив взгляд на своих товарищей, я увидел, что все они вооружились по моему примеру. Только Эписанф, как и в прошлый раз, все рылся в своем мешке.

– Бить по первым рядам! – скомандовал герой.

– Швыряй, не жалей! – выкрикнул Глаз, и каменный град обрушился на чудовищ.

Каким-то чудом мы отбили первую атаку. Монстры из передних рядов, которых поразили наши камни, растекались черной скользкой слизью, и это мешало задним, ослабляло напор; метались раненые, сея среди нападающих суматоху. Может быть, это принесло нам ту маленькую победу, а может, что-то еще – не суть важно, главное – мы получили хоть крошечную, но передышку.

Не успела волна чудовищ откатиться за край поляны, а наши взоры уже устремились к Эписанфу.

– Философ, ты не слишком-то помог нам в этот раз, – произнес Гиеагр. – Истратил все снадобья в прежней заварушке?

– Вы ведь отбились? – Эписанф метнул на героя злобный взгляд.

– Отбились, – встрял Глаз. – Но если бы кое-кто…

– «Кое-кто» вступит в дело лишь в самый критический момент, – заявил Эписанф. – У «кое-кого» мешок не бездонный, и наполнить его, случись надобность, будет негде. Поэтому швыряй камни, маши мечом и не суйся в мои дела. Ясно?!

– Так бы сразу и сказал, – надулся Глаз. – Резать вас, умников, надо.

За серой пеленой тем временем шли какие-то новые приготовления. Увидеть отчетливо что-либо было нельзя, лишь смутные тени метались в туманной мгле да долетал по временам протяжный сиплый вой.

Вторая атака началась столь же внезапно. Туман вдруг исчез, и вкруг поляны явились сотни мерзейших тварей. Они сменили тактику: наступали врассыпную, поодиночке, так, чтобы наши камни могли нанести лишь минимальный урон. Они чем-то походили на огромную стаю волков, вот только между волками, даже живущими за тысячи парасангов друг от друга, куда больше сходства, чем было между этими монстрами. Большие и малые, всех цветов и оттенков, покрытые шерстью, шипами, чешуей, об одной и о десяти головах, с когтями или с копытами – эти страшилища напоминали дикое сонмище кошмарных снов, всплывших из небытия по чьей-то злой воле, чтобы нас убить.

Мы дали залп, другой. Брызгая черной кровью, забились в агонии несколько тварей, но прочих это не остановило. С пронзительным визгом они бросились на нас.

Пусть и относительно малочисленные, эти новые существа оказались лучшими бойцами. Миг – и они легко, почти без усилий разделили нас, как разделяют стадо пастушьи собаки, разбили наш крошечный строй на островки. Они не спешили нападать – не знаю почему. Наверное, примеривались, желая отправить нас в царство теней с минимальными для себя потерями.

Нам с Глазом повезло, мы оказались в паре. Спина к спине, вооруженные лишь дубинками, мы ждали нападения, а твари вились вокруг, примериваясь к нашим глоткам. Гиеагра оттеснили ближе к краю поляны. Острие его меча поблескивало в двух дюжинах шагов от нас, и десятки пар глаз неотрывно следили за этим смертоносным блеском. Меньше всего повезло Бурдюку: под его опекой оказались Эписанф и Лаита. Женщина, скорчась под своими тряпками, беспрестанно перебирала пальцами, наверное молилась, теребя амулеты и обереги; философ же все рылся и рылся в своем мешке с упорством пьянчуги, пытающегося выудить из складок одежды последнюю монетку.

Монстры атаковали разом, будто услышав команду. Сразу три твари, не издав ни звука, ринулись на меня. Одной я проломил череп, две других, столкнувшись в воздухе, покатились по земле.

Новый бросок. На этот раз я замешкался, и пара челюстей с загнутыми клыками проделала дыру в моей тунике. Зверь лишь немного не рассчитал, иначе мои внутренности уже вывалились бы на камни. Я ударил ногой. Чудовище отлетело на несколько шагов, но тотчас вскочило на лапы!

Еще бросок, и еще, и еще! Меня цапнули за лодыжку, алым цветком вспухла рана на бедре; саднило в боку – не то от усталости, не то от ран, правое ухо горело, а по щеке и по шее бежала теплая липкая струйка. Но я еще держался и без остановки работал дубиной, моля богов, чтобы не дали ей сломаться, чтоб удача моя длилась, длилась как можно дольше, ибо только удачей можно было объяснить то, что я еще жив.

– Н-на! Н-на! – Спина моего напарника ходила ходуном, слышались взвизги, хруст костей. – А, шакальи морды! Не нравится? Глаз и не таким ребра ломал!

Мы дрались. Не знаю, сколько времени прошло, каждое мгновение длилось бесконечно долго. Иногда удавалось бросать взгляды по сторонам. Бурдюку приходилось совсем несладко, но он сражался за десятерых. На моих глазах он уложил сразу две твари – те ухватили Лаиту за подол и пытались оттащить прочь. Эписанф вновь принялся сыпать заклинаниями, но они не помогали. Гиеагр пытался пробиться к этим троим, но на него насела целая свора, так что герой продвигался удручающе медленно.

Тварей все прибывало. Они кружили, вились, наскакивали, отбегали. Они жаждали крови, жаждали уничтожить нас, и адское пламя сверкало в их глазах.

Бой продолжался. Мы слабели с каждой секундой. В какой-то миг я едва не выпустил из рук дубину – от моей крови она стала скользкой, как рыба.

А потом я увидел тварь, которая прикончит меня. Размером с крупного волка, шипастая, похожая на траченную молью, утыканную иглами собачью мумию, она застыла в пяти шагах от меня. Она смердела как сушеный труп, она шелестела и пощелкивала при каждом вдохе, будто внутри этого пергаментно-желтого кожаного мешка перекатывались оторвавшиеся от скелета кости. Она топорщила иглы и скалила клыки, и я чувствовал на себе ее ненавидящий взгляд, хотя тварь не имела глаз: глазницы были затянуты тонкой коричневой пленкой. Воплощение моих самых страшных ночных кошмаров, жуткое видение из тех времен, когда боги еще не наполнили своей благодатью наш мир и повсюду царил хаос, эта тварь готовилась к прыжку, и ее сочащийся злобой взгляд был устремлен на мое горло…

Я перехватил дубину, отчетливо понимая, что сил взмахнуть ею уже нет. Оттолкнувшись задними лапами, тварь взмыла в воздух…

Свет! Ярчайшая, ослепляющая вспышка! Удар!

Ноги подкосились, звериная сила опрокинула меня на землю! Я заорал, заизвивался, стремясь сбросить монстра, придавившего меня к земле. Ладонь уперлась в оскаленную пасть, я надавил изо всех сил, стараясь оттолкнуть от себя это смердящее исчадье. Неимоверное усилие, и вдруг… вдруг моя ладонь провалилась в пустоту – отшвырнула чудовище, будто оно разом потеряло всю свою мощь, сделалось невесомым, как воздух!..

– А-а-а-а-а-а!!! – заметался над поляной чей-то хриплый вопль, и только тогда я обнаружил, что глаза мои крепко зажмурены.

Небо – вот что я увидел, открыв глаза. Самое голубое за всю мою короткую жизнь.

Вопль повторился, теперь голосили уже в две глотки.

Приподнявшись на локте, я бросил взгляд в ту сторону. Мне явилась странная картина. Бурдюк отплясывал какой-то дикий танец и то и дело бросался обнимать Эписанфа. Философ стоял столбом, дико озираясь; рука его, казалось, навек застряла в мешке. Лаита, наша таинственная, вечно закукленная, зашторенная, закрытая Лаита, протягивала к Бурдюку руки, желая разделить его безумство. А вокруг… Вокруг бугрились трупы поверженных монстров, почти скрывая поляну. В трех или четырех местах они громоздились кучами – там, где полыхали самые ожесточенные схватки.

Одна из таких куч вдруг зашевелилась и распалась. Порядком израненный, но, хвала богам, живой, из нее выбрался Гиеагр.

– Вот ничего этому варвару не делается, – услышал я рядом с собой. Повернув голову, увидел Глаза: тот стоял, припав на одно колено, упершись в камень обломком дубины.

– Это же Гиеагр, – выдохнул я в ответ.

Глаз смерил меня взглядом.

– Наверное, это что-то объясняет. – Он пожал плечами.

Бурдюк, Эписанф и Лаита наконец разжали объятия. Лаита тотчас сделалась прежней – покорной служанкой, укутанной с головы до ног живой куклой, ожидающей указаний. Приметив нас, Эписанф замахал руками:

– Эй, что развалились? Эти твари скоро очнутся, а мой мешок пуст! У нас не больше часа, уходим!

Без лишних слов мы повиновались.

О да, мы старались двигаться так быстро, как только могли. Кровоточили и болели наскоро перевязанные раны, тело ломило от усталости, слипались глаза, но мы шли и шли, стремясь оказаться как можно дальше от проклятого места.

Прошло совсем мало времени, когда что-то вдруг ухватило меня за раненую лодыжку. Вскрикнув, я покатился в траву. Тотчас чьи-то острые коготки впились в щеку. Я вскочил, закричал, отпрянул в сторону. Развернулся. Две зеленые плети, еще не до конца «пришедшие в себя», еще вялые, но вновь уже жаждущие крови, потянулись к моим ногам.

– Лес оживает, – прошептал Глаз, с ужасом глядя вокруг.

– Бежим! – крикнул Гиеагр.

Бежим… Далеко ли убегут пять израненных мужей и слабая женщина. Не прошло и нескольких минут, а наш рывок захлебнулся, и мы уже еле ползли. «Как старухи, удирающие от грабителей», – невесело подумалось мне тогда. Ноги заплетались, глаза застил жгучий пот; мы не дышали, мы хрипели, будто загнанные лошади, и, клянусь, самым милосердным было тогда перерезать нам глотки.

Да к этому и шло: шум погони, пока еще отдаленный, стремительно нарастал. Ропот, совсем недавно неясный и смутный, становился все громче, все отчетливей, распадаясь на отдельные звуки – рычанье, шипенье, вой.

В эту жуткую какофонию вдруг влился еще один звук – сотрясающий землю гул гигантских шагов. Какое-то невиданно ужасное существо, пробудившись от черного сна, бросилось за нами в погоню, и если оно нагонит нас…

Не скрывая надежды, мы дружно уставились на Эписанфа.

– Старик, теперь вся надежда на твои снадобья, – пропыхтел Бурдюк. – Когда я представляю тварь, которая так грохочет, даже моя моча пытается отсюда сбежать. Уж расстарайся, покажи снова свой фокус.

– Забудь о фокусах, – выдавил философ.

– Как? У тебя кончились эти твои?.. – спросил Глаз.

– Еще в первый раз. – Эписанф был мрачен и растерян.

– А вот только что, на поляне?.. – не унимался варвар.

– Понятия не имею, – выдохнул Эписанф. – Я держал руку в мешке, когда полыхнуло. Собирался выбросить мешочек сушеной ромашки – он постоянно мешался…

– А ромашка – волшебный цветок? – Глаз был настолько озадачен, что на мгновение показалось, будто он забыл обо всех наших бедах и жаждет только одного – узнать тайну последнего чудесного спасения.

– Нет, ромашка – не волшебный цветок, – сквозь зубы ответил Эписанф.

– Тогда почему…

– Откуда я знаю?! – взвизгнул философ. – Ты что, надеешься, что чудо повторится? Или не можешь умереть, не узнав этой тайны? Так тебе помогут. Вон те…

Его слова заглушил треск падающего дерева. Что-то неимоверно огромное закрыло небо, и окрестности сотряс ужасной силы рев. Тварь была еще далеко и, должно быть, пока не видела нас. Она поводила уродливой головой, с шумом втягивая воздух.

– Боги, какое огромное, – прошептал Глаз. – Такое ни мечом, ни дубиной…

– Врассыпную! – скомандовал Бурдюк. В его груди еще не иссяк боевой дух, и глядя на него, я подумал, что из этого мужа вышел бы неплохой полководец, не будь он столь ленив. – Врассыпную, иначе эта тварь раздавит нас одним махом. Эписанф, уводи Лаиту вон под те деревья, но не близко, берегитесь корней. Мильк, Глаз – туда. Гиеагр, мы с тобой… Гиеагр?.. Эй, Гиеагр!

Все разом посмотрели на Гиеагра. С героем творилось нечто странное: он стоял, отвернувшись от опасности, уставившись в одну точку, видимую, наверное, только ему одному.

– Гиеагр! – Бурдюк тряхнул его за локоть. – Сдохнуть решил?

– Фаэнира, – вполголоса ответил мой друг.

– При чем здесь она?! – фыркнул Бурдюк. – Ты видел, что…

– Она там, – так же тихо отвечал Гиеагр. – Я вижу ее. Она знает, где спасение.

– Этот твой призрак? Ты…

Вновь все вокруг сотряс грохот падающих деревьев. Издав полный ненависти рык, чудовище рванулось в нашу сторону, сопровождаемое сонмом мелких тварей. Не больше минуты, и смертоносная волна захлестнет нас. Эписанф, Лаита, Глаз, я – мы не сводили взглядов с этих двоих, от которых зависели сейчас наши жизни.

– Да будь ты проклят со своей Фаэнирой! – закричал Бурдюк. – Оставьте его, он помешался. Уходим!..

– Стойте! – Голос Гиеагра был подобен реву монстра, настигавшего нас. – Фаэнира зовет нас! Она знает, где спасение.

– Идиот, – бросил Бурдюк. – Помешался… Да что вы стоите? Бегом, врассыпную! – Он толкнул Эписанфа, понуждая выполнить приказание, повернулся ко мне…

И тут я принял решение. Схватив за руку Лаиту, я потащил ее к Гиеагру.

– Веди! – крикнул я ему.

И Гиеагр рванулся туда, где ему виделась Фаэнира, я последовал за ним, Лаита – следом, не сопротивляясь.

– Безумцы! – ударил в спины крик Бурдюка, но, оглянувшись мгновение спустя, я увидел, что к нам присоединились Эписанф и Глаз, и Бурдюку ничего не осталось, кроме как последовать за остальными.

О, это был бег в безнадежность! Пусть растения проклятого леса еще не очнулись здесь от того странного заклятия, спасшего наши жизни во второй раз, однако росли они столь густо, что каждый шаг давался с неимоверным трудом, и только ужас гнал нас вперед, дальше и дальше в эти дикие заросли. Погоня приближалась, чудовища настигали нас, их мерзкие вопли звучали все отчетливей и громче. Оглянувшись раз или два, я видел, как Бурдюк и Глаз отбивались от какой-то прыткой твари, оказавшейся впереди всех. Слева и справа все ближе мелькали уродливые тени – нас окружали. Нет! Вырваться, вырваться любой ценой! Бежать – быстрей, быстрей, быст…

Внезапно земля ушла из-под ног, и я почувствовал, что лечу. Удар, ледяной холод. Вода захлестнула лицо, меня засасывает, крутит, затягивает все глубже, глубже… Ну нет! Тонуть я не собирался. Я отчаянно замолотил руками и ногами – и вдруг почувствовал, что тело мое устремилось вверх!

Через несколько секунд благословенный воздух наполнил мои легкие, и я поспешно провел ладонью по глазам, стряхивая воду. Мне открылась величественная картина: широкая река, несущая свои воды меж двух лесистых берегов; надо мной нависает отвесный обрыв, отороченный сверху темными, почти черными на фоне неба кронами деревьев; и огромная, гораздо выше деревьев, туша монстра, увенчанная уродливой головой. Чудовище вновь потеряло из виду свою добычу, на этот раз – навсегда.

– Эй, Мильк! – разнесся над рекой голос Гиеагра. – Можешь подняться на борт нашей галеры.

Повернув голову, я увидел плывущий по реке ствол огромного дерева. Гиеагр лежал на нем как на скамье и, опустив руку, пытался выхватить из волн Лаиту. А потом я увидел Эписанфа, Бурдюка и Глаза – все они держали курс к тому же дереву.

Сделав широкий взмах, я последовал их примеру.

 

Глава 5

Мой учитель Мирдгран Хромой любил пофилософствовать. Водился за ним такой грешок. Глубокий скрытый смысл он был способен увидеть буквально во всем, а уж про такие вещи, как река, мог придумать сразу ворох разнообразных сравнений. Например, что жизнь человека подобна плывущей по реке щепке. Прошлое рядом – но в него не вернешься, не может щепка поплыть против течения. И будущее вот оно – но оно неотвратимо.

Нам боги послали не щепку, целое бревно. Да разве в размере дело… Мы были рады оставить кошмарный лес в прошлом и не ведали, что нас ждет в будущем.

Что происходит, а? Честно говоря, последние события все больше и больше напоминают мне бредовый сон, вызванный чрезмерным количеством самого дрянного вина. Сначала деревья, возомнившие себя хищными животными, и демоны из моих детских страхов. Я бы счел это еще одним хитрым мороком, только раны на наших телах очень даже реальны. И я могу поспорить на свой последний дзанг, мы никак не могли бы нанести их себе сами. Взять хотя бы эти кровоточащие язвы, покрывающие Глаза с головы до ног…

Эписанф вдруг преуспевает в искусстве колдовства, но этот факт донельзя удивляет в первую очередь его самого. Надо было видеть, какими глазами он смотрел на флягу с тем волшебным вином, которую старик достал, между прочим, из собственной котомки… При воспоминании о вкусе вина меня ощутимо передернуло. Не уверен, что рискну когда-либо сделать еще глоток, пусть бы от этого зависела моя жизнь. Хотя…

Ладно. Эписанф смотрел на флягу странно, словно бы и узнавал и не узнавал одновременно. Потом колдовство продолжается, но Эписанф божится, что он тут ни при чем. Если он врет – то зачем это ему нужно, если говорит правду – а похоже, так и есть, – то что происходит?

Вот… замкнулся круг. «Что происходит?» – это вообще тот вопрос, который я задаю себе под разными соусами все чаще и чаще. И если так пойдет дальше, ответ на него будет значить для меня не меньше, чем возможность посмотреть в Зеркало богов. Дело в том, что я любопытен от природы. И смертельно не люблю, когда со мной играют втемную – а сейчас кто-то или что-то явно этим занимается.

Я вообще-то могу считать себя человеком действия, но иногда бывает очень даже полезно остановиться и крепко подумать. Беда в том, что остановиться все никак не получается. Мы вынуждены все время действовать, на подумать времени не остается. И прем мы напролом, прем, удивляемся, качаем головами – и снова прем. Снова удивляемся – тому, что до сих пор живы, – и по новой…

Вот сейчас мы никакими особыми действиями не заняты – дрейфуем себе вниз по реке, уцепившись за бревно, столь любезно предоставившее нам свои услуги. Очень кстати, что ему оказалось с нами по пути. Хотя я еще не видел бревен, без посторонней помощи плывущих против течения.

Боги, что за бред в голову лезет! И это вместо того, чтобы как следует поразмыслить о наших насущных проблемах и странностях последних дней. Это оттого, что вода почему-то зверски холодная. С чего бы это – не пойму. Воздух даже ночью самое большее прохладен, а вода…

Я стараюсь как можно активней шевелить ногами под водой, но помогает это слабо. Завидую Лаите и Эписанфу – проявив неожиданную галантность, Гиеагр уступил им место на бревне. Забодай меня Телец, если уж боги были столь великодушны, послав нам это бревно, разве не могли они продлить это свое великодушие еще на несколько локтей?

Мысленно отвешиваю себе солидный подзатыльник и прошу прощения у богов. Так и беду накликать недолго. Впрочем, беды сыплются на нас таким щедрым дождем, что меня очень удивит затянувшаяся пауза в этой череде напастей.

Тут река внезапно вынырнула из леса. Именно внезапно – обернувшись, я увидел плотную стену деревьев, без всякого подлеска. Впереди – равнина, украшенная редкими невысокими холмиками. Так все мило и трогательно, с ума сойти. Только я уже не верю в безобидность самого идиллического пейзажа. После сумасшедших гор и чудовищных птиц лес нам тоже спасительным показался…

И все же – все же я определенно почувствовал некоторое воодушевление. Страшный лес позади, и, значит, мы еще на шаг ближе к цели. О том, каким будет следующий шаг, я сейчас задумываться не желаю.

Похоже, мое настроение разделяют и остальные. Мильк выдыхает:

– Выбрались.

Глаз довольно хмыкает, а Гиеагр издает некое подобие победного клича. Даже Эписанф начинает ерзать на бревне как-то радостно. И только Лаита по-прежнему напоминает неподвижное изваяние. Чувствует ли она холод, боль, страх? Иногда я задаюсь этими странными вопросами.

– Не пора ли нам причалить? – кричу я. Громче, чем нужно, – чтобы избавиться от дурных мыслей, сбросить с себя липкую паутину страха и самому поверить, что все у нас идет отлично.

– Я бы предпочел проплыть еще немного, если ты не возражаешь. – Гиеагр сама любезность. Наверное, и ему слегка не по себе. – Чем дальше мы отплываем от этого леса, тем лучше я себя чувствую.

Наверное, еще вчера я бы стал спорить – хотя бы просто из духа противоречия, чтобы варвар не возомнил о себе слишком многого. Но после безумного леса, когда мы готовы были поубивать друг друга за любое неосторожное слово…

– Ладно, дружище. Полагаю, ты прав. – Я испытываю подлинное наслаждение от собственной вежливости. Если бы стучащие зубы не мешали мне говорить, я бы наверное ввернул еще парочку изысканных периодов, вспомнив лучшее, чему меня учили в академии.

Правда, через несколько минут мне хочется утопить собственную вежливость в этой проклятой реке, желательно вместе с Гиеагром. Или просто выбраться на берег, предоставив этому дуболому плыть до тех пор, пока кровь не застынет в его жилах.

Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы Эписанф вдруг не воскликнул:

– Смотрите!

Естественно, мы посмотрели – все, даже Лаита, как один повернули голову в сторону левого – более крутого – берега. Там находилась весьма веская причина немедленно причалить – полуразвалившийся дом, странный, сложенный из бревен и с наполовину съехавшей набок крышей. С первого взгляда было заметно и то, что в этом доме давно никто не живет, и то, что это просто шикарный приют для нашей измотанной компании.

Не говоря больше ни слова, мы рьяно принялись грести к левому берегу. Выбравшись на сушу первым (наверное, я промерз сильнее остальных), я подал руку Лаите и только после этого обернулся. Гиеагр, Глаз, Мильк стояли рядом со мной и подобно мне замерли, погрузившись в задумчивость.

«Наша» лачуга отнюдь не была одинокой – она просто располагалась ближе всех к реке, и ее не скрывал высокий берег. Буквально в двух десятках шагов стояла еще одна, и еще, еще… Казалось, целый город спустился к реке, спустился, чтобы умереть. Ибо каждый дом был почти точной копией первого, увиденного нами.

Дома убегали вдаль, почти теряясь из виду. Весь ли город пребывал в подобном состоянии, или люди покинули только ближайшие к реке жилища, сказать было невозможно. Впрочем, мы были не в том состоянии, чтобы раздумывать о причине этого запустения или привередничать в выборе места для ночлега.

И думал я сейчас не об этом. Я во все глаза всматривался в далекий холм, превышающий своими размерами все окрестные холмы. На нем смело могли разместиться множество таких домишек, что находились вблизи нас. Но холм украшало только одно строение, слишком большое, чтобы служить жильем кому бы то ни было. Отвернись от меня Скорпион, если я не понял, что это такое…

– Эписанф… – Мой голос дрожал вовсе не от холода. – Скажи, это… он?

– Не могу ручаться, Бурдюк, но полагаю, что да, – ответил старик.

– Он? Что за «он»? – настороженно спросил Гиеагр, и я понял, что совершенно напрасно поддался эмоциям.

– Храм змееносцев, так мне кажется, – как можно невиннее, со всей возможной небрежностью сказал я. И не соврал, между прочим.

Гиеагр хотел было что-то сказать, но передумал, спрятав в бороде недобрую усмешку. Ну да, какое дело придуманному мной купцу до местного храма? Мильк старательно делал вид, что наш с Эписанфом обмен репликами его совершенно не заинтересовал. Плохо дело.

Или… нет? Запутался что-то я совсем. Ясности в мыслях никакой. Если строго следовать моему первоначальному плану, то наступающая ночь – самое подходящее время для того, чтобы Гиеагр со своим подручным покинули сей мир. И герой может бахвалиться сколько хочет – когда он спит, его глотка ничем не крепче любой другой.

Только не знал я, как поступить. Что нас еще ждет – непонятно, и чего больше от Гиеагра будет – вреда или пользы, мне тоже неведомо. Оно, конечно, потом может быть поздно решать… Тяжело думается, когда от холода зуб на зуб не попадает.

– Послушай, Эписанф, – дрожащими губами произношу я, – у тебя больше не осталось того вина?

Глаз, обхвативший себя руками за плечи, моментально оборачивается и смотрит на меня… не знаю, по-моему, с восхищением.

– Тебе что, понравилось?!

Губы у него совсем синие, и сам он смотрится довольно жалко. Поэтому я раздумываю давать ему по шее. Ну еще потому, что сил на такие подвиги у меня сейчас попросту нет.

– Дурак ты, Глаз, – вполне добродушно сообщаю я. – Я продрог весь, а то вино должно согревать в дюжину раз сильнее обычного. Мне почему-то так кажется, – не совсем уверенно добавляю я.

– Ты же знаешь, Бурдюк, что есть, – брюзгливо отзывается Эписанф. Он тоже дрожит всем телом. – Я при тебе убирал флягу в сумку.

– Да кто тебя разберет, – бурчу я себе под нос.

Но старик слышит и нервно передергивает плечами. У меня складывается четкое ощущение, что ему эта фляга самому покоя не дает. Да и я, хоть убей, не помню, где и когда он ее покупал. А, к бесам все!..

Мы снова делаем по два глотка. Удивительное дело, на этот раз они даются значительно легче. По крайней мере, я восстанавливаю дыхание практически сразу и подспудно чувствую, что начинаю получать удовольствие не только от последствий употребления этого волшебного напитка…

К сожалению, фляга пустеет, и дальнейшую дегустацию приходится отложить на неопределенный срок. Не видя больше оснований торчать под открытым небом, я зашел в дом. Труда это не составило, так как входная дверь вполне гостеприимно валялась рядом с проемом. В нос сразу ударило сыростью и затхлостью. Ничего, мы привычные, и не в таких дырах ночевать приходилось. Дождя, от которого полуразвалившаяся крыша явно не спасла бы, не намечалось, а от ветра какая-никакая, но защита. Еще в доме нашелся стол и две широкие лавки, что я и вовсе счел роскошью в сложившихся обстоятельствах.

Полное отсутствие в доме какой-либо утвари меня не огорчило, напротив, натолкнуло на мысль, что бывших хозяев не настигла внезапная гибель или просто смертельная опасность, от которой пришлось бы бежать, побросав все имущество. Это в какой-то степени успокаивало, хотя целый выводок заброшенных жилищ наводил все же на неприятные мысли. Но если я сейчас начну размышлять еще и об этом, моя голова просто-напросто лопнет.

К тому же я ужасно вымотался и хочу спать так сильно, что если ночью ко мне подкрадется какое-нибудь чудовище, то пусть оно меня жрет, лишь бы не будило.

Критически осмотрев заплесневевшие бревна на стенах возле обеих лавок, я великодушно решил не бороться за право спать на одной из них. Выбрав относительно сухое местечко, я завалился спать прямо на полу. И видят боги, у меня давно не было такой роскошной постели.

Глаз бесцеремонно переступил через меня и начал укладываться рядом. Гиеагр устроился в противоположном углу, лавки для себя выбрали Эписанф с Мильком, проявив не то глупость, не то еще большее равнодушие к комфорту, нежели я.

Наверное, не прошло бы и трех минут, как все мы погрузились в сладкий сон… если бы Глаз сумел помолчать хотя бы эти три минуты. К сожалению, двух глотков волшебного вина вполне хватило, чтобы утопить остатки его сообразительности.

– Так что, старик, – приподнявшись на локте, обратился он к Эписанфу, – ты хочешь сказать, что мы дошли?

Мне очень захотелось двинуть ему по мозгам, но увы – своим тощим задом он прижимался к стене.

– Дошли? – фыркнул Эписанф. – Да впереди нас ждет самое сложное испытание!

– Какое? – вытянулся Глаз.

Нет, возможно, сломанная челюсть заставит его заткнуться?..

– Во-первых, змееносцы, – сказал слегка заплетающимся языком Эписанф, и я приспустил веки. Будь что будет… – Сильно сомневаюсь, что змееносцы с умилением вспоминают о племенах, выкинувших их со своей земли, словно нашкодившего котенка. Думаешь, увидев татуировки на ваших лбах, они с почестями проводят вас в храм?

– В храм? Зачем в храм? – Гиеагр тоже привстал. – Не сочтите меня излишне любопытным, но, по-моему, ребята, у вас есть что нам рассказать.

– Тебя это не касается, варвар! – надменно заявил Глаз. Наверно, и до него дошла неуместность и несвоевременность его вопросов. Но недовольство собой он обычно с завидной легкостью переносил на окружающих.

– Напротив, Глаз, – неожиданно сказал Эписанф. – Я считаю, Гиеагр и Мильк должны знать всю правду.

– Я могу заставить тебя разучиться считать, – зловеще пообещал Глаз.

– Подумай сам, – увещевал Эписанф. – Помощь Гиеагра нам еще ой как понадобится. А действовать вслепую он вряд ли захочет.

Старик был логичен. Его беда в том, что он очень плохо знал Глаза. Логика – последнее, что может подействовать умиротворяюще на моего друга, когда он находится в подобном состоянии. Эписанф между тем гнул свою линию, очень последовательно доводя ситуацию до критической точки:

– Я совсем не уверен, что даже все вместе мы сможем пробиться к Зеркалу…

Больше ничего старик сказать не успел. Глаз рванулся к нему, перескочив через меня – я аккуратно подобрал ноги, чтобы он не споткнулся, – и схватил за горло.

«Что ж, все во власти богов», – подумал я, услышав сдавленный хрип. Эписанф должен будет винить только себя, попав в мир теней. Впрочем… да, так и есть. Быстрый шорох, глухой звук удара и стук падающего тела. Боги благосклонны к Эписанфу, и по большому счету меня это радует – привязался я к этому нелепому старикану.

Повернув голову набок, я увидел с трудом втягивающего в себя воздух Эписанфа, потирающего костяшки пальцев Гиеагра и лежащего на полу Глаза, равнодушного к мирской суете. Хорошо, что гигант не схватился за меч, Глаза бы мне не хватало еще сильнее.

Черепушка Глаза не предназначена для хранения ценных вещей вроде мозгов, но удивительно крепкая. И если ему понадобилось около получаса, чтобы прийти в себя после удара по голове булавой тельца, то кулак даже такого силача, как Гиеагр, не смог ему заметно повредить. Не прошло и минуты, как Глаз начал подавать вполне очевидные признаки жизни в виде сдавленных стонов и шевелений, а затем и вовсе сел на полу, осторожно ощупывая правую скулу.

Надо сказать, что при всей моей злости на Глаза я был ему благодарен за столь быстрое возвращение в мир живых. Пауза становилась весьма неприятной, Гиеагр очень подозрительно поглядывал на меня, видимо, формулируя в голове кое-какие вопросы по поводу моей очевидной пассивности в случившемся переполохе. А я не имел подходящих ответов на эти вопросы.

– Ты что… ты что это делаешь, варвар?! – прошипел Глаз, прожигая взглядом Гиеагра.

Гигант презрительно фыркнул, снова сжимая руку в кулак.

– Если ты настолько туп, что не понял с первого раза, я с удовольствием повторю.

Глаз медленно поднялся на ноги, бессознательно шаря правой рукой в районе пояса. Увы, свой кистень он потерял еще в горах, а все до одного метательные ножи остались в сумасшедшем лесу – просто не было времени извлекать их из туш мелких монстров и тем более разыскивать в траве те, что прошли мимо цели.

Впрочем, даже если бы это было не так, я не поставил бы на своего друга и медяка против полной пригоршни золота.

– Не советую, Глаз, – громко сказал я.

– А? – Он повернулся ко мне.

Несмотря на недостаточно четко сформулированный вопрос, я счел необходимым на него ответить:

– Я говорю, что ты сейчас встал на дорогу, ведущую прямиком в Тень Зодиака, и я бы порекомендовал тебе свернуть как можно скорее.

Какое-то время Глаз помолчал, сморщив лоб, и я собрался уже облечь свои слова в более простую форму, доступную для понимания моего друга. Но он заговорил:

– Если бы ты не был таким паршивым трусом, Бурдюк, вдвоем у нас было бы куда больше шансов заставить этого вонючего варвара жрать собственные кишки.

Я поморщился – цветастые выражения Глаза всегда вызывали у меня такую реакцию, хотя бы по причине крайней скудости ассортимента. Оставив без внимания грубое оскорбление со стороны друга – при всех обстоятельствах у него имелись причины быть расстроенным, – я улегся на спину, подложив под голову руку, и широко улыбнулся.

– Ты знаешь, как я тебя люблю, Глаз. Мне не раз уже приходилось рисковать жизнью ради тебя, и я не колеблясь сделаю это снова. Но когда ты сам, добровольно и без какой-либо причины собираешься свести счеты с жизнью, добрый совет – это самое большее, что я могу для тебя сделать.

– Без причины?! – взревел Глаз, вычленив из моей тирады главное для себя. – Ты считаешь, что…

– Да! – Я повысил голос. – Гиеагр ударил тебя, это факт. Но это был самый гуманный способ помешать дурацкому, бессмысленному убийству.

– Дурацкому?! Бессмысленному?! – Глаз хватал воздух подобно выброшенной на берег рыбе.

Я подождал немного, однако более развитой мысли так и не дождался.

– Благодаря нашему общему другу Тарантулу я не могу убить Эписанфа… безнаказанно, – сказал я. – Однако ничто не мешает тебе сделать это. Но ты выбрал для этого совершенно неподходящее время.

Глаз снова сморщил лоб, пытаясь осмыслить мои слова. Разумеется, это представляло для моего друга непосильную задачу, поэтому спустя несколько секунд я сжалился и снизошел до объяснений:

– Зачем ты хотел убить Эписанфа? Чтобы помешать рассказать о Зеркале? Но в таком случае ты опоздал – Гиеагр уже услышал и о храме, и о Зеркале. Возможно, наш герой и не гений, но сложить два и два он сможет, поверь мне. Так что с убийством по этой причине ты слишком замешкался.

Я усмехнулся, оглядев присутствующих. Все слушали меня так, словно я изрекал божественную истину, а не рассказывал об очевидных в общем-то вещах. Гиеагр даже присел на лавку рядом с Мильком.

– Мог ты убить Эписанфа и из мести – за то, что он рассказал. – Я широко зевнул. – Но в таком случае ты явно поторопился. Выждав, когда Эписанф и особенно Гиеагр заснули, ты воплотил бы задуманное без особых проблем. А теперь… Теперь Эписанф может рассказывать все, что угодно. Я лично хотел бы вздремнуть, с вашего позволения.

С этими словами я повернулся набок. Хотя, если честно, меня уже не так сильно клонило ко сну, как всего несколько минут назад.

– Должен тебе сказать, Бурдюк, – очень медленно сказал Гиеагр, – что ты все-таки редкостный ублюдок.

Повернув голову, я подарил варвару самую добрую из своих улыбок.

– Спасибо, дружище, я знаю. Просто в отличие от тебя я не пытаюсь это скрывать.

Летопись Милька

Прошло сколько-то времени, и вот наступил тот час, когда страсти улеглись. Глаз больше не пытался задушить Эписанфа, и Бурдюк с Гиеагром перестали обмениваться злыми взглядами. Все слова были сказаны, тайны и секреты перестали быть таковыми, а открывшаяся правда была из той разновидности правд, которые можно осмыслить только на свежую голову.

Я смертельно устал, и все же странная новость бередила душу, не давая сидеть на месте. Пошатываясь, я выбрался из хижины глотнуть свежего воздуха. День умирал, и солнце уже плескалось в кровавых водах заката. Неведомый сказитель, поющий песни наших жизней, устало смеживал веки, близилась к концу очередная глава нашей погибельной истории, и диск светила ставил в ней огромную багровую точку.

Желания… Штука, исполняющая желания. Будь у меня такое зеркало два года назад, уж я бы… Сделав неимоверное усилие, я попытался придумать, что бы такое мог я пожелать два года назад, но увы, под сводами черепа царила гудящая пустота, и все, что я мог представить, – это мягкое ложе, заваленное пуховыми подушками. Забавно. Стремясь к далекой цели, человек порой так утомляется, что, когда цель достигнута, все, что нужно ему от жизни, – глубокий всепоглощающий сон, больше похожий на смерть.

– Мильк, – донесся из провала двери сонный голос Гиеагра. – Раз ты снаружи, ты первый стоишь в карауле.

– Иди к воронам, – огрызнулся я. – Я всего лишь отлить. Если все еще чего-то боишься, карауль сам. А я завалюсь спать и не проснусь, даже если меня будут поджаривать на углях.

– Насчет поджарить – всегда готов. – Язык Гиеагра еле ворочался. – Додерзишься у меня… я… хр-р-р хр-р-р ХР-Р-Р-Р…

«Вот то-то», – подумал я, ныряя в затхлое нутро лачуги. Нащупав на полу свободный клочок, я тотчас рухнул и провалился в сон, прижав к груди котомку со свитками. Хвала богам, мои записи пострадали не так уж сильно несмотря ни на какие передряги.

День… Не уверен, что то был следующий день, да это и неважно. Был день, и мы проснулись посвежевшими и голодными. Лес лишил нас всех припасов, посему, прежде чем набить животы, предстояло поохотиться. На наше счастье под полом хижины обнаружилась кладовочка, а в ней – несколько костяных наконечников для гарпунов. Три из них оказались вполне пригодными для рыбалки, а опытными рыбаками назвались только двое – Бурдюк и Глаз. Не сказать, что я или Гиеагр не владели таким способом лова, просто… просто настало наконец время осмыслить вчерашний рассказ Эписанфа и то, что следовало за ним. И обе «партии» не сговариваясь разошлись в разные стороны, чтобы обсудить создавшееся положение, не опасаясь чужих ушей. Бурдюк и Глаз, вооружившись гарпунами, направились прямиком к реке, мы же с Гиеагром – кружным путем, через развалины. Мы обязаны были осмотреться и набрать дров для очага. Эписанфа и Лаиту оставили у дверей хижины: стоя рядышком, эти двое не сводили пристальных взглядов с громоздящегося посреди города холма и венчающей его черной шапки храма.

– Как думаешь, это правда – то, что наплел вчера философ? – проговорил Гиеагр, когда мы отдалились от хижины.

– Возможно, – ответил я, – хотя и трудно поверить в такое.

– Трудно, – кивнул герой. – Но вчера Глаз слишком уж яростно набросился на старика, пытаясь заткнуть ему глотку. Такое не сыграешь, если не веришь всем сердцем. И Бурдюк его не очень-то удерживал. Да и ни один проводник не согласится испытать то, что испытали они, ведя нас сюда. Даже за все наше золото.

– Что ж, считаем историю философа правдой, – подвел я итог.

– Похоже на то, – согласился Гиеагр.

Помолчали. Я шарил взглядом вокруг в поисках дров, Гиеагр задумчиво смотрел куда-то в пустоту.

– Хвала богам, теперь я начинаю понимать, почему Фаэнира вела нас именно сюда, – сказал он спустя какое-то время. – Зеркало исполняет желания. Я пожелаю, чтобы Фаэнира ожила, и она оживет. Все просто. А ты что пожелаешь?

Я пожал плечами.

– Иногда мне кажется, что было бы неплохо помириться с отцом и вернуться в школу Периниска, – сказал я. Гиеагр коротко хохотнул. – А иногда, – продолжал я, – мне хочется стать дуболомом наподобие тебя; толстокожим, как бык, героем, который стремится к цели без сомнений и угрызений…

– Уже лучше, – прогудел мой друг.

– А бывает, мне хочется стать царем… Что таращишься? Да, у людей бывает больше одного желания за раз. У нормальных людей, не у медновыйных гигантов с каменными сердцами. Представляешь, лежу я во дворце на парчовых подушках, с двух сторон – рабы с опахалами, на столе – золотая посуда с винами и яствами, у ног терзает струны сладкоголосый кифаред, и сорок полуголых танцовщиц услаждают мой взор…

– Лучше голых, – вставил Гиеагр.

– Согласен, голые лучше, – кивнул я. – Вот только…

– Что? – спросил Гиеагр.

– Видишь, сколько у меня желаний, – сказал я. – А что будет, если зеркало исполняет только одно, самое-самое сильное?

– А что будет?

– Мое самое-самое сильное желание – оказаться как можно дальше от этих мест. – Я невесело ухмыльнулся. – Представляешь, какая ирония: потратить годы, обойти все варварские земли, перевалить гиблые горы, пересечь проклятый лес, испытать еще сто тысяч бед и невзгод – и все ради того, чтобы в виде самой большой милости, какой можно ждать от богов, оказаться в месте, которое когда-то покинул в поисках приключений. Чтобы оказаться дома, в тепле и покое. Так стоило ли ради этого вообще куда-то выходить?..

– Да будь ты проклят! – Гиеагр передернул плечами. – Все вы, книжники, одинаковы, только и норовите, что плюнуть в душу!

Я недоуменно уставился на героя:

– Чем я тебя разгневал?

– Тем, что с умным видом мелешь всякую ерунду! – воскликнул Гиеагр. – Тем, что норовишь великий подвиг уподобить мышиной возне, бессмысленной и презренной!..

– Ничего я не норовлю! – Меня захлестнула волна возмущения. – Просто гадаю, пытаюсь предположить, чем может обернуться наша затея…

– Гадатель выискался, – злился Гиеагр. – Оракул вороний…

– Да что ты взъелся? – крикнул я. – Что я такого сказал?

– Ничего, – фыркнул герой. – Идем дрова собирать. З-зануда.

Когда мы вернулись, Лаита уже разделывала рыбу. Улов был более чем удачен, и наши славные добытчики – Бурдюк и Глаз – предавались теперь заслуженному безделью, греясь на солнышке неподалеку от хижины. Эписанф, устроившийся рядом с ними, следил голодным взглядом за ловкими и точными движениями женщины. «Сколько ни есть на свете способов измерить время, – подумалось мне, – желудок все равно остается самым точным прибором».

Мы развели костер; теперь служанке философа ничто не мешало сытно накормить пятерых проголодавшихся мужчин.

– Ну как, Гиеагр, успел ты переварить Эписанфовы байки? – крикнул Бурдюк, когда, покончив с костром, мы направились к ним.

– Байки? – Гиеагр поднял бровь. – По-моему, ты уверовал в них столь же свято, как веруешь в своего Скорпиона. Или я не прав?

– Может и прав, – пожал плечами Бурдюк. – Но в точности мы узнаем, лишь когда доберемся во-он туда. – Он ткнул пальцем в сторону возвышающегося над городом холма.

– А если он прав, мы что, дадим посмотреться в зеркало Непосвященным? – подал голос Глаз.

Гиеагр с любопытством взглянул на разбойника:

– Глаз, дружище, почему ты вечно переживаешь из-за пустяков?

– Какой же это пустяк, – буркнул Глаз, – если Непосвященные осквернят святыню наших богов. Богам это не понравится.

– Богам не понравится даже то, что мы, дети Зодиака, потянем к зеркалу свои лапы, – сказал Бурдюк. – Правда, Эписанф?

– Нашел, кого спрашивать, – фыркнул Глаз, поднимаясь на ноги.

– Не волнуйся, мы дадим тебе глянуть первому, – хмыкнул Гиеагр.

– А иди ты… – Махнув рукой, Глаз развернулся и зашагал к реке.

Мы провели в лачуге еще пять дней, зализывая раны, набираясь сил и предаваясь простым человеческим радостям: ловили рыбу, ели, пили, купались в реке. Незачем притворяться: храм на холме неизменно притягивал взоры, но мы как бы дали молчаливый зарок – постараться до времени забыть и о нем, и о цели нашего путешествия. Мы будто испытывали на прочность собственную волю, наперед зная, каким она подвергнется испытаниям, едва мы покинем наше прибежище.

И все же неизбежность развязки неодолимо влекла нас вперед. То по двое, то впятером, оставляя Лаиту на хозяйстве, мы покидали лачугу и отправлялись бродить по развалинам, все дальше и дальше. О да, у наших блужданий имелась вполне рациональная подоплека – мы должны были разведать путь, ибо кто знает, какими опасностями полнился этот город-призрак? Да, мы крались как тени, подобно ящерицам перебегали от развалин к развалинам, от стены к стене, исследовали каждую щель, оборачивались на каждый шорох… Мы наблюдали и делали выводы, мы намечали маршруты к храму и пути к отступлению, запоминали приметы, где-то расчищали лазы в подвалы, чтобы в случае опасности, пока неведомой, иметь возможность спрятаться. Но при этом точно знали одно: едва мы выступим в путь, ни отступать, ни прятаться мы не станем, и какие бы опасности ни обрушились на наши головы, мы либо погибнем, либо достигнем цели.

И все же она неодолимо манила, эта цель. Было в том храме нечто особенное, нечто невыразимо притягательное, но вместе с тем таящее смертельную опасность. Не знаю, как остальные, но я чувствовал себя незадачливым любовником, которому назначили свидание в самом скверном городском квартале. Все тело бедняги трепещет от любви, душа томится в предвкушении ласки, и в то же время мозг цепенеет от ужаса, когда впереди разверзается черный провал дверей и в непроглядном мраке призрачно что-то поблескивает – не то глаза любимой, не то нож в руках убийцы. И тот будет безумцем, кто отступит от дверей и побежит прочь.

Так мы чувствовали себя, но что же мы видели? Вся окраина от реки была заброшена уже много лет. Дома – у воды деревянные, должно быть построенные из стволов, приносимых течением от леса, а дальше – сплошь глинобитные. Они находились в самом плачевном состоянии; большая их часть скорее напоминала оплывшие могильные холмики, чем человеческое жилье. Но чем ближе к храму, тем следов запустения становилось все меньше. На пятый день, рано утром, зайдя так далеко, как никогда прежде, почти добравшись до храма, черной кручей нависавшего над окрестностями, мы вдруг обнаружили целый квартал новеньких глиняных хижин.

Приземистые, без окон, крытые камышом, они скорее напоминали сараи для скота… Но нет – дверь в одной из них вдруг распахнулась, и на порог вышла старуха с прялкой в руках. Усевшись на скамью у входа и подставив ранним солнечным лучам свое иссохшее тело, она принялась за работу. Тотчас из-за угла показался бородатый мужчина с обритой наголо макушкой, облаченный в куртку из толстой кожи и с копьем в руках. Мы едва успели юркнуть за развалины, чтобы он не заметил нас. Когда он подошел ближе, стало видно, что лоб его чем-то изукрашен – не то татуировка, не то боевая раскраска. Остановившись около старухи и опершись о копье, мужчина что-то проговорил.

– Боги! – зашептал Эписанф. – Все как в той рукописи. Гляди, Бурдюк, гляди на его лоб и вспоминай наш первый разговор! Видишь татуировку? Змея! Клянусь, это змея! Так кто был прав, Бурдюк?

– Я пока не спорю с тобой, старик, – заметил Бурдюк.

– А? – Философ бросил на него рассеянный взгляд и тотчас же вновь уставился на варваров.

Воин и старуха мирно о чем-то беседовали. Через минуту на пороге старухиной хижины показалась женщина с кувшином в руках. Глядя на нее сквозь щель меж кирпичей в полуразрушенной стене, Глаз облизнулся:

– А хороша бабенка. Я бы наведался сюда вечерком. Составишь компанию, Бурдюк?

Ответом ему был смачный тычок под ребра.

– Дурак ты, Бурдюк, – насупился Глаз. – Я не спал с бабой с самого… с самого… – Он запнулся, пытаясь припомнить.

– Давай так, – подал голос Гиеагр. – Мы отправимся к храму, а ты – по бабам. Как раз отвлечешь на себя вот таких вот с копьями.

– Лучше не попадаться им на глаза, – сказал Эписанф. – Ни воинам, ни даже женщинам. Их обязанность – охранять храм от таких, как мы с вами. И я не стал бы проверять, насколько ревностно они ее выполняют. Пойдемте отсюда.

Стараясь не издать ни звука, мы отступили и вернулись к своей хижине. Предстояло еще многое сделать, ибо все чувствовали, что отдых наш закончен.

 

Глава 6

Все мы сильны задним умом. Причем к некоторым слово «задний» следует отнести в самом прямом смысле… но я не об этом. Сейчас, вспоминая те пять дней, проведенные в хижине на берегу реки, я не уставал удивляться своему скудоумию. Каким же нужно быть слепцом…

Но я был именно им – слепцом, не способным разглядеть очевидное, тупицей, не умеющим сложить два и два.

Можно утешить себя тем, что я был не одинок в своей слепоте.

Гиеагр несомненно был великим воином. Возможно, обладал он и еще какими-то талантами, тщательно скрываемыми от нас. Легко могу допустить, что в нем жил гениальный поэт, или танцор, или сборщик податей… Но в воровском деле Гиеагр разбирался не больше, чем Глаз в философии.

Заяви я об этом прямо, Гиеагр, наверное, и спорить бы не стал. И еще фыркнул бы презрительно – дескать, еще чего не хватало… Чего герой, думается мне, не понимал, так это того, что ремесло вора отнюдь не ограничивается умением ловко запустить руку в карман ротозею. Хотя и здесь есть столько тонкостей… Но не буду отвлекаться.

Я сейчас о том, что способность проложить максимально безопасный путь к цели даже в совершенно незнакомой обстановке – это тоже наша с Глазом вотчина. Есть, конечно, воры, которые все делают с наскока, без всякого плана и лишних раздумий. Только живут они недолго. И вся их короткая жизнь служит уроком и наставлением тем из нас, кто в Тень Зодиака не торопится, а потому продумывает каждый свой шаг не менее тщательно, чем полководец тактику предстоящей битвы.

Чтобы это понимать, вором быть совсем необязательно. И Гиеагр вполне мог сделать такие выводы самостоятельно. Но не сделал, и поэтому те пять дней, что мы зализывали раны в заброшенной хижине, мы еженощно шарахались по городу змееносцев под предводительством нашего доблестного варвара, намечая предстоящий путь к храму. Хотя я этот путь определил в первую же ночь. И все последующие прогулки занимался тем, что осторожно и ненавязчиво подводил Гиеагра к нужному маршруту редкими брошенными как бы невзначай замечаниями вроде «вот эта улочка, по-моему, поспокойней будет» или «я бы эту харчевню подальше обошел, здесь ночью пьяный люд шататься может».

По счастью, Гиеагр к моим советам все-таки прислушивался. И это хорошо, ибо далеко не всегда мне было бы легко объяснить свои решения людям, далеким от нашей профессии. Просто я нутром чую, на какую улицу стражники будут ночью заглядывать реже, чем на другие. Стражники – они везде стражники, будь то хоть змееносцы, хоть кто еще.

Глаз же вовсе всю дорогу молчал, словно взяв на себя обязанности Лаиты, которую мы в свои ночные походы, разумеется, не брали. Может, обиделся на всех, может, замышлял чего – по нему не поймешь. Но убить больше никого не пытался. Пока, по крайней мере. Они с Гиеагром заключили что-то вроде устного договора, по которому Глаз милостиво соизволял Непосвященным посмотреться в Зеркало, а те в свою очередь отказывались от всяческих притязаний на оное, оставляя Глазу возможность забрать Зеркало с собой целиком либо разобрать по камушку.

В общем-то до поры я оставался спокоен и не тяготился особо возникшей паузой. Лишняя ходьба по городу? Что ж, свежий воздух полезен для здоровья. Потерянное время? А почему, собственно, потерянное? Я ведь хотел все как следует обдумать – так пожалуйста.

Увы, как ни пытался я разобраться со всеми странностями и удивительными совпадениями нашего похода, получалось очень плохо. Откровенно говоря, не получалось совсем.

Мильк в ответ на мои осторожные расспросы не сказал ничего нового. Их действительно повела в этот дикий путь Фаэнира… или, по крайней мере, варвары искренне верили, что так оно и было. Если я хоть чуть-чуть разбираюсь в людях, вплоть до недавнего разговора ни Мильк, ни Гиеагр абсолютно ничего не знали о Зеркале богов. Они и про Проклятые Земли-то услышали буквально на днях. И по совсем невинному совпадению встретились с нами, отправляющимися по тому же маршруту…

В общем, эффекта от разговоров с Мильком не было ровным счетом никакого. Про разговоры с Лаитой я того же сказать не могу. После них у меня начинала болеть голова. Причем я как следует не мог разобраться, отчего именно. Или из-за безумного ощущения ускользающей между пальцами истины, или оттого, что я, как говорится, ловлю рыбу на дереве, пытаясь найти нечто там, где нет ничего. Больше всего злило, что мне не в чем было обвинить Лаиту. Она не уклонялась от беседы со мной, всегда отвечала на мои вопросы спокойно, вежливо и без запинки. Но то ли я разучился задавать вопросы, то ли перестал понимать ответы – ни крупицы новых знаний я так и не получил.

После того случая, когда Глаз почти готов был накинуться на первую же увиденную нами женщину в городе змееносцев – не слишком-то и симпатичную, к слову, – меня начал донимать еще один вопрос. Пятеро мужчин – Эписанфа еще рано причислять к древним старцам – путешествуют в компании одной женщины. Причем рабыни. Святых среди нас нет, а женщина по меньшей мере молода. Да, лицо ее скрыто под черными тряпками, но тем больше оснований эти тряпки содрать. Казалось бы…

Однако, если бы, к примеру, Глаз попытался это сделать, я, наверное, готов был вцепиться ему в глотку. И это очень странно. Но Глаз так и не попытался. И это еще более странно.

Размышления над этой загадкой привели только к одному – я начал сомневаться в своей способности думать вообще. Беда в том, что других занятий у меня практически не было.

При свете дня мы из своего временного жилища больше не выходили, быстро удостоверившись в опрометчивости наших действий в первый день. Просто чудо, что нас тогда никто не заметил, и, отдав должное щедрой удаче, мы решили больше не испытывать свое везение.

Поселок, давший нам пристанище, был в самом деле пустынным и заброшенным, люди там не появлялись. Но уже несколькими сотнями шагов ниже по реке кипела жизнь, которую мы имели возможность наблюдать из окон своей хибары. Ставили сети рыболовы, купались мальчишки, наполняли кувшины водоносы. Если бы кто-то из них заметил нас, наш поход закончился бы печально и бесславно у самой цели.

В который раз уже боги явили нам свою благосклонность, но этой благосклонностью злоупотреблять не стоило, если мы рассчитывали сохранить хоть каплю ее на последний день.

Теперь мы все время от рассвета до заката отводили на сон и отдых, оставляя по единственному часовому для наблюдения за окрестностями. Ночи же были похожи одна на другую. Едва уставшее солнце укладывалось спать, мы торопливо ловили рыбу, благо река оказалась удивительно щедрой. Нам нечем было разнообразить свой рацион, но стоило сказать спасибо и за это. Оставив улов на попечение Лаиты, мы направлялись на разведку в город, соблюдая предельную осторожность. Вплотную к храму мы не подбирались, дабы не устраивать встречу с охраной раньше, чем мы будем к ней готовы. И все равно путь был неблизок, и короткой летней ночи нам едва хватало, чтобы вернуться «домой», где нас ждала неизменная печеная рыба. Увы, все кулинарные таланты Лаиты не могли ей помочь эту рыбу сварить или хотя бы зажарить по причине полного отсутствия кухонной утвари.

Вернувшись с пятой разведки, я мрачно подумал, что если Гиеагру вздумается протянуть еще пару дней, я, пожалуй, рискну пойти на дело – и стащу из первого же попавшегося удобного места сковороду и немного масла. И соли. Еще кусок мяса. И еще можно…

Недовольным урчанием желудок предложил мне сменить направление мыслей. Но это было не так-то просто сделать. Я с отвращением посмотрел на кусок рыбы в своей руке, словно удивляясь, как он там оказался. Стараясь не выказывать своего раздражения, я обратился к Гиеагру:

– Знаешь, чего я боюсь, герой?

– Ты думаешь, мне нечем заняться, кроме как пересчитывать твои страхи? – фыркнул он, как видно, в отличие от меня не пытаясь контролировать свои эмоции.

Но я не включал конфликт с гигантом в свои ближайшие планы и потому продолжил вполне миролюбиво:

– Я боюсь, что, когда мы все-таки сможем посмотреться в Зеркало, самым главным нашим желанием будет миска сытной говяжьей похлебки.

– Странный ты человек, Бурдюк, – сказал Гиеагр после довольно продолжительной паузы. – Ты не скулил, когда призраки выворачивали тебя наизнанку, и не дрожал, отбиваясь от порождений ночных кошмаров и оживших деревьев. Но каких-то пять дней без говяжьей похлебки – и ты разваливаешься на куски.

Я усмехнулся и похлопал себя по животу.

– Возможно, по мне этого и не скажешь, но мне приходилось голодать и поболее пяти дней. Издержки профессии, знаешь ли. Но одно дело безысходность и совсем другое – добровольно обрекать себя на рыбную диету без веских на то оснований. По-моему, завтра нам стоит пробиваться в храм.

– Ты думаешь, в храме тебя сытно покормят? – Гиеагр осклабился.

– Говяжьей похлебкой, – хмыкнул Мильк из своего угла.

– Заткнитесь! – взревел вдруг Глаз. – Клянусь, я убью следующего, кто упомянет про говяжью похлебку! Меня и так уже тошнит от рыбы. Как и от этих идиотских шатаний по городу. Бурдюк прав, завтра надо идти.

Атмосфера начала накаляться, к чему я, признаюсь, совсем не стремился. Но тут неожиданно вступил в разговор Эписанф:

– Я тоже считаю, что завтра – самое подходящее время. Мы достаточно отдохнули, и, насколько я могу судить, лучше исследовать путь к храму мы все равно не сможем.

– Не уверен. – Гиеагр упрямо потряс головой. – Я лично предпочту еще денек обойтись без… – он бросил ехидный взгляд в сторону Глаза, – без бараньего супа, чем упущу какую-нибудь мелочь, которая будет стоить мне жизни.

– Если ты так трясешься за свою жизнь, – Глаз скорчил одну из самых мерзких своих гримас, – тебе не стоило вообще покидать свой дом.

Гиеагр побагровел. Я уже начал думать, что завтра или позже, но к храму мы вполне можем пойти не в полном составе, как снова вмешался Эписанф. Быстро встав между Гиеагром и Глазом, он заговорил, обращаясь в первую очередь к гиганту:

– Есть и еще одна причина, по которой нам не стоит мешкать. Если вы обратили внимание, завтра – новолуние. – Наверное, Эписанф ждал от нас вопросов, но все молчали, ожидая продолжения. Пожав плечами, старик сказал: – В свитках, которые мне довелось прочесть, упоминалось о том, что сила Змеи, охраняющей Зеркало, зависит от фазы Луны. Чем старше Луна, тем могучей Змея. Если у нас есть шанс справиться с этой бессмертной тварью, то только в новолуние. Поэтому стоит выступать завтра.

Это по сути решило вопрос. О нет, Гиеагр не сдался сразу. Он еще поворчал, посопротивлялся. Но на нашу сторону встал и Мильк, поэтому гигант оказался в одиночестве против четырех оппонентов. Если бы у Гиеагра имелись действительно серьезные причины отложить наш набег еще на день, он, вероятно, спорил бы дольше. Но ничего основательного Гиеагр привести в пользу своей точки зрения не смог – он и спорил-то по большей части потому, что предложение выступать завтра внес именно я. Мы с ним с самого начала не особо поладили, а после недавнего инцидента между Глазом и Эписанфом герой явно не носил мое имя в своем сердце.

Вечером следующего дня, оказавшись на короткое время с глазу на глаз с Эписанфом, я беззлобно взял варвара за загривок.

– Как я все-таки устал от твоих игр, старик, – с мягкой укоризной сказал я. – Почему ты раньше не мог сказать о том, что Змея слабеет в новолуние?

Эписанф осторожно поерзал в моих руках. Внезапно глаза его озорно блеснули.

– Раньше? Когда раньше, Бурдюк? Я сказал об этом сразу после того, как придумал эту чушь.

– Чушь?.. Придумал?.. – От неожиданности я отпустил тунику Эписанфа. – Но зачем?

– Зачем… – Эписанф протяжно вздохнул. – Бурдюк, я терпеть не могу рыбу!

Новолуние – это еще и темнота. Темнота – это здорово, в нашем положении лучше не придумаешь. Можно помечтать о том, чтобы покрыть одеялом из темноты всю дорогу до храма… Жаль, только окраины города были погружены во мрак. Чем ближе к храму, тем шире были улицы и тем чаще их освещали смоляные факелы. Сейчас мы почти подошли к той невидимой черте, которую не решались пересекать во время разведки.

Не знаю, как остальные, а у меня поджилки тряслись, скрывать не буду. Чего я боялся? Разъяренной толпы, городских стражников? Охраны храма, таинственной Змеи? Гнева богов, своих собственных желаний – если нам удастся добраться до Зеркала. Всего этого, конечно. Но и еще чего-то неосознанно, на самом донышке сознания. Того, что так и не смог понять: что происходит, кто с нами играет и в какую игру? И какую роль этот таинственный игрок отвел нам? Вот этот страх был самым сильным, перерастая в тоскливый, скребущийся, скулящий животный ужас.

– Заснул ты, что ли, Бурдюк? – У Глаза уже вошло в привычку прерывать мои размышления самым грубым образом. Вот и на этот раз произнесенные исключительно неприятным тоном слова он сопроводил чувствительным тычком в плечо.

– Я не умею спать стоя, – довольно вяло отмахнулся я, не сумев мгновенно избавиться от тяжелых мыслей.

– В таком случае ты выбрал очень неудачное время, чтобы поупражняться в этом искусстве, – фыркнул Глаз, проявив, пожалуй, максимум своего красноречия.

– Иногда людям необходимо подумать, дружище, – ласково сказал я, почти полностью приходя в себя. – Только не проси меня объяснить тебе, что означает это слово – у нас слишком мало времени. Пошли!

Мы с Глазом не сговариваясь завернули в проулок, освещенный одним-единственным факелом. Все трое Непосвященных остались на месте, а их общее недоумение выразил Мильк:

– Куда вы? Храм – вон он!

За многие годы общения с Глазом я привык сталкиваться с потрясающими образцами человеческой тупости, так что удивить меня сложно. Но о Мильке я был лучшего мнения… Неужели он считает меня неспособным определить направление к объекту, который (если учитывать холм) занимает едва ли не полгоризонта? Нет, вряд ли. Я со свойственным мне великодушием списал вопрос Милька на излишнее волнение.

– Я знаю, Мильк, что ты достаточно свиреп, чтобы разорвать охрану храма голыми руками, – стараясь говорить как можно тише, но тем не менее выразить всю глубину сарказма, сказал я. – Но разве не легче тебе будет сделать это при помощи оружия?

– Оружия? – тупо переспросил он.

Мне оставалось только тяжело вздохнуть. Иногда я бываю слишком великодушен.

Мы с Глазом уже подошли к невысокой пристройке одного из домов, двери и окна которой были наглухо закрыты тяжелым деревянным щитом. Варвары, подчиняясь скорее любопытству, чем здравому рассудку, присоединились к нам. Но даже сейчас, после моего более чем прозрачного намека, я не заметил на их лицах понимания – и, честное слово, полумрак тут ни при чем. «Это все рыбная диета», – сделал я еще одну отчаянную попытку оправдать моих попутчиков.

– Вы что, никогда не видели оружейных лавок? – не выдержал Глаз.

– А-а! – протянул Гиеагр с ноткой радости в голосе. Но отвратительный характер все же сказался. – Знаешь ли, мне никогда не приходилось рассматривать оружейные лавки ночью. Когда мне нужно было оружие, я покупал его. Днем.

– Отлично! – Я начал злиться, не повышая, впрочем, голоса. – Давай дождемся дня, и ты купишь нам все необходимое!

Пока Гиеагр придумывал достойный ответ, Мильк присел на корточки перед внушительных размеров замком, которым деревянный щит крепился к порогу.

– Вы меня удивляете, парни. Неужели вы тащили с собой в Проклятые Земли набор воровских инструментов?

Мы с Глазом обменялись снисходительными взглядами.

– Мильк. – Я потрепал парня по загривку. – В тот день, когда я не смогу открыть такой замок ногтем левого мизинца, я брошу свою профессию и сяду просить милостыню возле самой паршивой харчевни в самом паршивом городе, потому что большего не буду заслуживать.

Оттеснив его плечом, я бросил быстрый взгляд на замочную скважину. Ну про ноготь мизинца, это я для красного словца, конечно, но… Надеюсь, покойный мастер Борго простит использование его детища не по прямому назначению. Мог, конечно, оскорбиться и сам кинжал, но, думаю, не успел этого сделать. Когда я положил замок на землю и выпрямился, Гиеагр присвистнул:

– Никогда больше не буду доверять замкам.

– Доверять куску металла так же нелепо, как доверять человеку, – усмехнулся я. – Рад, что ты вынес хоть что-то полезное из этого путешествия.

Вернулся дар речи и к Эписанфу:

– Но, Бурдюк… Если это так просто… Почему эту лавку не обворовывают ежедневно… то есть еженощно?

– Ну порой ее все же вскрывают, – кивнул я. – Судя по этому замку, последний раз это происходило месяца два назад. Но чаще сюда не наведываются по очень простой причине – это, вероятно, самая плохая и дешевая оружейная лавка в городе. Не рассчитывайте найти здесь стальной клинок или украшенные изумрудами доспехи. Более удачливые торговцы и запирают свои лавки надежней и страже приплачивают. Впрочем, самые умные платят не страже…

– Хватит болтать! – прошипел Глаз. – Мы собирались разжиться оружием или прочитать лекцию Непосвященным?

– Ты прав, – согласился я. – Гиеагр, подсоби.

Вдвоем с гигантом мы приподняли щит и вслед за остальными проникли внутрь. Не дожидаясь просьбы, Эписанф стукнул огнивом и запалил тусклую лучину. Но и ее неверного света оказалось достаточно, чтобы полностью подтвердить мои слова относительно качества посещенного нами заведения. Я с тоской вспомнил лавку в Джибее… Ха! Джибей просто исторг бы из себя торговца, опустившегося до такого уровня.

– По-моему, на любой помойке мы подобрали бы оружие получше, – в унисон с моими мыслями выплюнул Гиеагр.

– Пойдем искать помойку? – мгновенно ощерился я.

В общем… Совместными усилиями, поминутно посылая владельцу лавки самые изощренные проклятия, мы отобрали три предмета, имеющие некоторое право называться мечами, и пару копий. Копья оказались совершенно несбалансированными – нечего было и думать пытаться метнуть такое – но достаточно длинными и с крепким древком. Наконечники – бронзовые, разумеется, – были немногим острее лопаты, но ведь и лопата в умелых руках может оказаться грозным оружием. Более или менее умелые руки в обращении с копьем были у Гиеагра и у меня, так что в распределении оружия особых споров не возникло.

Как бы то ни было, теперь наш отряд выглядел воинственно. Возможно, более воинственно, чем был на самом деле. В немалой степени этому способствовали свирепые выражения лиц, приобретенные нами после посещения лавки. Поистине, некоторые торговцы позорят свою профессию…

Короткая летняя ночь умирала, нетерпеливое солнце уже тянулось своими лучами к горизонту, готовясь всплыть над краем земли багровым колоссом. Но и до храма оставалось совсем немного. Может быть, нам удастся добраться до него без особых приключений?

Не стоило так думать!

Резкий окрик за спиной заставил всех нас вздрогнуть. Повернулись мы тоже дружно. Трое. Всего трое. Знакомые уже змеиные тотемы на лбах. Стальные (стальные!) кольчужные рубашки почти до колен, стальные же мечи. Недурно живет стража у змееносцев…

Один из стражников снова что-то выкрикнул в нашу сторону. Слова были непонятные, но о смысле догадаться было несложно.

– Надо убрать их как можно тише, – вполголоса сказал я Гиеагру.

Гигант кивнул. Сверкая идиотскими улыбками и изо всех сил стараясь излучать добродушие, мы двинулись навстречу караулу. Нас разделяло около четырех дюжин шагов и… если преодолеть их быстрее, чем до умов стражников дойдет критичность ситуации…

Стоящий с краю змееносец сделал пару шагов в сторону и снова что-то крикнул, но явно не нам. А вот это уже плохо!

– Бежим! – крикнул я, сворачивая в узкую боковую улочку и толкая туда же Эписанфа.

Летопись Милька

Мы продвигались к храму, и с каждым нашим шагом бой разгорался все сильней. Вопли стражников, звон мечей, хрипы умирающих… Вдобавок ко всему, будто в насмешку и над нами, и над стражниками, на улицу повалили толпы зевак. Должно быть в этих краях давненько не было войны, или эти змееносцы не знали страха, ибо то, что в других землях заставляет горожан запереть окна и двери и забиться в самый темный угол жилища, у местных вызывало живейший интерес. Люди целыми семьями высыпали на пороги домов, и скоро, несмотря на ранний час, улица бурлила народом, как ярмарка в базарный день. На наше счастье город еще кутался в предрассветные сумерки, и даже с факелом нелегко было разглядеть, кто есть кто в этой отчаянной свалке. Даже набежавшие стражники пока не очень-то понимали, с кем имеют дело, и дрались, похоже, лишь потому, что дрались и мы. Однако восток неумолимо светлел, приближая мгновение, когда кто-нибудь бросит короткий взгляд на наши лбы, и над фанатичной толпой взметнется страшный в здешних местах вопль: «Чужаки!!!»

До холма оставалось немного, он закрывал уже полнеба, нависая над нами мрачной неприступной громадой, казавшейся погибельно-черной на фоне возрождающегося к жизни горизонта. Теснимые стражниками, мы свернули на одну из тех узеньких улочек, на которые у Бурдюка был поистине собачий нюх. Темная, как мышиная нора, и узкая настолько, что и два человека с трудом смогли бы на ней разойтись, от прочих она отличалась еще и тем, что сюда не выходила ни одна дверь.

Мы с Глазом и с Эписанфом оказались за спинами Гиеагра и Бурдюка; те же копьями отбивались от наседавших стражников. Скоро земля стала скользкой от крови и покрылась трупами, но, несмотря на столь мощную оборону и огромные потери, стражники и не думали прекращать бой, снова и снова с остервенением бросаясь в атаку. Нам оставалось лишь отступать, моля богов о том, чтобы на помощь врагам не подоспели лучники.

– Обезьянья кишка, а не улица! – воскликнул Глаз. – Бурдюк, куда она ведет?

– К храму, – выдохнул Бурдюк.

– Темно, как в заднице у обезьяны, – продолжал развивать тему Глаз. Кровавая потеха шла без него, и это его ужасно злило.

– Зато нет зевак, будь они… – это Гиеагр вонзил копье в живот какого-то бедолаги и повернул древко, так что конец фразы потонул в предсмертном хрипе.

– С ними было веселей, – не унимался Глаз.

– Навеселишься еще! – рявкнул Бурдюк. – Верти башкой, следи, чтоб с другой стороны никто не показался!

Смекнув что к чему, Глаз крадучись устремился вглубь этой странной улицы. Мгновение – и он исчез в серой пелене предрассветных сумерек. Еще какое-то время мы пятились по узкому проходу меж глинобитных стен, пока не услышали его полный ярости крик:

– Тупик! Будь все проклято, здесь – тупик!

Улица изогнулась дважды, и перед нами действительно выросла глинобитная стена в три человеческих роста высотой. Прямо за ней возносился к небу крутой бок холма. Глаз, Эписанф и я бросились к стене, заметались в надежде найти хоть какую-нибудь лазейку, но тщетно – безвестные строители потрудились на совесть.

Увидев, что мы в ловушке, стражники ослабили натиск, а потом и вовсе отступили. Их было очень много, так что «бутылка», в которую мы угодили, оказалась запечатанной более чем надежно.

Обе стороны – и мы и они – оказались в некоем странном равновесии в ожидании события (какого – наверняка не знал никто), которое подсказало бы выход из этой безвыходной ситуации. Смешно, мы даже не могли вступить в переговоры, ибо не понимали языка друг друга. Да и к чему переговоры, если ни одна из сторон не собиралась уступать.

– Светает… – проговорил Эписанф, когда мы прекратили свои отчаянные поиски. – Скоро около этого места соберется весь город…

– И что с того? – буркнул Глаз. – Не только мы в мышеловке, но и эти, – он кивнул в сторону стражников. Ни вперед, ни назад. А остальные-то как сюда доберутся?

– Запросто, – подал голос Гиеагр. – Подгонят с той стороны пару метательных машин и закидают нас камнями. Или горшками с горящей смолой. А могут просто разрушить стену и ударить всем скопом.

– Все проще, – сказал Эписанф. – Два добрых каменщика у выхода из тупика, и через три дня мы умрем от жажды.

– Спасибо тебе, Бурдюк, за то, что выбрал безопасный путь, – подытожил Глаз. – Бурдюк?.. – Он удивленно завертел головой. – Эй, ты где?

Изумление Глаза было столь неподдельным, что я невольно тоже обернулся. Бурдюк? Да вот же он, только что стоял здесь, вот на этом месте… Стоял да вдруг исчез! Я обвел взглядом попутчиков… Боги, куда он мог пропасть?!

– Бурдюк! – позвал я. – Где ты? Эй, Бурдюк!

– Не ори! – донесся вдруг из ниоткуда раздраженный голос пузатого разбойника. Он звучал приглушенно, будто исходил из-за какой-то преграды. – И перестаньте вертеть головами, как полоумные, пока болваны из местной стражи не поняли, что к чему.

Обернувшись к стражникам, я увидел, что те, привлеченные нашими возгласами, подняли оружие.

– Нам тоже неплохо бы понять, что к чему, – процедил Глаз, хотя по его виду было ясно, что он улавливает суть происходящего. Сделав шаг, он встал рядом с Гиеагром, на то место, что так загадочно покинул Бурдюк.

– Молодчина, Глаз! – похвалил голос. – Теперь Эписанф. Старик, слышишь меня?

– Слышу, – отозвался философ.

– Встань точно за спиной Гиеагра.

Эписанф повиновался. Я не сводил с него глаз, отчаянно гадая, что же за фокус выдумал этот выжига Бурдюк.

– Видишь, из стены торчит кирпич? – снова донесся голос разбойника. Философ кивнул. – Толкни его ногой. Только тихо!

Я затаил дыхание, вглядываясь в плотные сумерки, что клубились еще у наших ног. Едва Эписанф носком башмака дотронулся до чего-то там, прямоугольный пласт земли вдруг провалился вниз, крутанулся в полутьме и встал на место. А Эписанф исчез.

– Мильк, теперь ты, – распорядился Бурдюк. – Потом Глаз и Гиеагр. И шустро, пока туземцы не пришли в себя!

Сделав несколько шагов, я оказался у Гиеагра за спиной, на том самом месте, где только что стоял Эписанф. Нужно было торопиться. Гиеагр и Глаз, стоя плечом к плечу, конечно, изрядно перекрывали видимость, но только слепой не заметил бы, что теней за их спинами с каждым мгновением становится все меньше. Когда же исчезнет Глаз…

Опустив глаза, я приметил узкий прямоугольник кирпича, выступающий из стены. Легкое нажатие – и вдруг земля ушла из-под ног и я ухнул в затхлую, пахнущую плесенью тьму. Тотчас чьи-то мощные руки подхватили меня, поставили на ноги.

– Добро пожаловать, парень, – раздался над самым ухом голос Бурдюка.

– Что это за место? – прошептал я, стараясь разглядеть хоть что-нибудь в поглотившем нас кромешном мраке.

– Воровской лаз, – ответил Бурдюк. – Старая штука, которую знают даже в такой дыре. Эй, Глаз! – Он возвысил голос, чтобы было слышно на поверхности. – Твоя очередь! Гиеагр, не мешкай, ныряй сразу за ним!

Спустя несколько секунд вся компания оказалась в сборе. Жаль, копья пришлось оставить снаружи, их было бы просто не протащить в эту нору. Сверху поднялся крик, стражники забухали сапожищами над нашими головами, замолотили древками копий в крышку потайного лаза, отчего замаскированные глиной доски жалобно застонали. И все же у нас была хоть и крошечная, но фора, которой мы и воспользовались, чтобы убраться как можно дальше.

Подземный ход был не таким уж длинным. Полсотни шагов – и мы оказались в крохотной комнатушке. Было очень темно, лишь сквозь щели в потолке пробивался неверный желтоватый свет. В дальнем углу угадывалась лестница, а над ней – очерченный светом прямоугольник лаза.

– Мне сдается, над нами лавка какого-то хитрована-купчишки, – сказал Бурдюк.

Как будто в подтверждение его слов наверху что-то зашуршало, от края до края пробежала тень – не иначе, тащили волоком мешок или корзину.

– Там люди, – зашептал Эписанф. – Останемся здесь, подождем…

Ему не дали договорить. Откуда-то из тьмы донесся оглушительный треск, сменившийся звоном и грохотом – будто рухнула полка в лавке жестянщика. Перекрывая весь этот шум, грянул дружный солдатский гогот.

– Вот тебе и ответ, философ, – произнес Гиеагр. – Остолопы открыли лаз.

– Они его взломали, – прорычал Бурдюк. – Только стражники способны на такое!

– Зато они избавили нас от сомнений! – заявил Гиеагр. – Вперед!

Он бросился к лестнице. Несколько шагов по скрипучим ступенькам – и герой, откинув крышку лаза, покинул подвал. Наверху случился маленький переполох, кто-то закричал, послышался звон посуды, но тотчас все стихло. Мы бросились следом. Глаз, поднимавшийся последним, вытянул за собой лестницу.

Перед нами предстала забитая мешками и корзинами кладовка. Не сговариваясь, Бурдюк и Глаз схватили несколько мешков, выглядевших потяжелее, и завалили крышку люка.

Я тем временем огляделся. У двери, в свете единственной масляной лампы (вторая разбилась, ее осколки темнели на полу в луже разлитого масла), я увидел Гиеагра и упитанного коротышку, облаченного в какие-то пестрые тряпки. Гиеагр приставил к его горлу меч, так что толстяк вынужден был стоять на цыпочках, если не хотел лишиться кадыка. При этом он не сводил затравленного взгляда с губ героя, тогда как тот, артикулируя как заправский оратор, повторял на всех знакомых ему языках:

– Ты можешь провести нас к храму? Ты меня понимаешь, ублюдок?

Без всякого сомнения, туземец не понимал ни слова, и это несказанно бесило Гиеагра. Казалось, еще несколько мгновений, и смертоносный кинжал напьется кровью, но тут в дело вступил Эписанф. Отстранив руку Гиеагра, он жестами изобразил гору и храм на ней, а потом жестами же показал толстяку, что тот должен нас провести туда. Коротышка закивал, засуетился, опрометью бросился вон из кладовой; мы последовали за ним.

Миновав несколько затхлых полутемных помещений, мы внезапно почувствовали дыхание свежего ветра. Мгновение – и яркий утренний свет ударил в глаза: мы оказались на улице. Прямо перед нами возносился вверх каменистый склон холма, от которого нас отделяла площадь шириной в две сотни шагов, до краев запруженная народом.

– Вот и вышли затемно. – Бурдюк в досаде сплюнул. – Что будем делать, счастливчики? – Вместо ответа Глаз поудобней перехватил меч, но на его запястье тотчас легла ладонь Бурдюка. – Вопрос был риторический! Думаю, стоит попытаться смешаться с толпой и сделать хоть пару шагов, никого не увеча.

– Да ты просто агнец сегодня, – прогудел Гиеагр. – Ставлю на пятьдесят шагов, если очень повезет. Если перевяжем лбы тряпицами, можем продержаться и все сто. Эй, ты… – Он повернулся к хозяину лавки, но того уже и след простыл. Зато где-то в глубине помещения раздался треск ломаемых досок, приглушенные крики и лязг доспехов…

– Поздно! – вскричал Эписанф. – К храму!

Мы двинулись сквозь толпу.

Пятьдесят шагов… Ха! Четверо перемазанных кровью чужеземцев стали центром внимания с первых же секунд.

Толпа становилась все гуще. Вернулось ощущение, не покидавшее меня в лесу: мы словно прорывались сквозь бесконечные тенета ненависти, опутывавшие нас, облеплявшие со всех сторон. Нас пока не пытались остановить, но чем ближе к храму, тем больше злобы отражалось во взглядах туземцев.

– Какие приветливые хари. Скоро в нас полетят камни, – процедил Глаз еле слышно, будто слова его могли быть понятны кому-то, кроме нас.

– Мы должны ударить первыми, – так же тихо ответил Гиеагр. – Иначе несдобровать.

– Нам в любом случае несдобровать, – проговорил Бурдюк. – Но если есть возможность пройти еще хоть несколько дюжин шагов, не ввязываясь в драку, я бы…

Его слова потонули в хриплом реве, раздавшемся слева от нас, на дальнем краю площади. Все головы тотчас повернулись туда. Я приподнялся на цыпочки, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь, но при моем росте это было почти безнадежным делом. Зато гигант Гиеагр прекрасно все разглядел.

– Конный отряд! – бросил он. – Не иначе, по наши души.

Едва заслышав это, Глаз взмахнул мечом:

– Ну пошло веселье!

– Хэй-а! Хэй-а! Хэй-иии! – закричал страшным голосом Гиеагр. Меч грозно засверкал в его руках, подобный ослепительной молнии, разящей нечестивцев.

И мы обрушились на туземцев, щедро раздавая тумаки и угощая особо упрямых острым железом. Толпа с визгом раздалась, а мы бросились в образовавшийся проход, как бросаются ярые псы, разделяющие пополам стадо глупых овец.

Но как нам легко было двигаться к цели, так же и нашим преследователям – отряду конных стражников. Наш бег подстегивал тяжелый топот их коней и приветственный вопль толпы, становившийся все громче и ближе…

Когда до склона холма оставалось не больше пятидесяти шагов, в нас полетели камни. На наше счастье толпа была слишком плотной, и большинство снарядов, пролетев мимо, ранили туземцев, но два или три попали в Гиеагра и Бурдюка, а один угодил Эписанфу в плечо, едва не сбив философа с ног.

Мы продолжали мчаться вперед, останавливаясь лишь за тем, чтобы напоить клинки кровью очередного смельчака, вздумавшего загородить нам дорогу. Конский топот стремительно приближался, но мы уже находились у самого склона. Здесь нам снова повезло: подножие холма оказалось изрыто промоинами от дождевых потоков, испещрено ходами и галереями, пробитыми в скале за долгие века. В последнюю секунду мы юркнули в один из проходов, а неудержимая волна конницы за нашими спинами с грохотом разбилась о скалы.

Судя по всему, неудачный маневр конной стражи и наше исчезновение привели туземцев в замешательство, что дало нам крошечный выигрыш во времени. И клянусь, мы не растратили зря ни единого мгновения, дарованного нам богами. Подстегиваемые криками, доносящимися снаружи, мы петляли по запутанным темным коридорам, стремясь как можно дальше оторваться от преследования. Лишь сочтя, что сумели уйти достаточно далеко, мы позволили себе остановиться в крошечной пещерке, освещенной тусклым светом, льющимся из узких промоин в потолке.

– Хвала богам, – просипел Эписанф. Ему никак не удавалось отдышаться. – Хвала богам, я заметил, мы огибали холм справа.

– Что же здесь такого замечательного? – осклабился Гиеагр. – Мы что, двигались в твоем любимом направлении?

– Если мои сведения верны, мы двигались в сторону ближайшей лестницы для прислуги, и она приведет нас к храму.

– Эписанф полон сюрпризов, – процедил Бурдюк. – Как всегда, впрочем.

Философ пропустил его замечание мимо ушей. Справившись наконец с дыханием, он обошел пещерку кругом, внимательно разглядывая стены.

– Чего ты ищешь? – спросил я.

– Знаки, – ответил старик. – Я думаю, варвары должны как-то метить эти проходы, чтобы не заблудиться. Здесь же настоящий лабиринт.

– Это если они пользуются вот этим самым проходом, – заметил Бурдюк. – Но может статься, что они никогда не захаживают в эту пещеру. Уж больно дикий у нее вид. Если здесь кто-то и появляется, то только сбившись с дороги.

– Угу. Раз в сто лет. Какие-нибудь идиоты вроде нас, – проворчал Глаз.

– Глаз, дружище! – вскричал Бурдюк. – Да ты оказывается способен иронизировать.

– Я много на что способен, когда зол, – скривился Глаз. – А сейчас я просто вне себя. Ну что, старик, ты нашел свои «знаки»?

Эписанф покачал головой:

– Нет. Но чуть раньше я видел следы копоти на потолке в одном из коридоров. Надо вернуться туда.

Мы двинулись за ним и несколько минут петляли по узким проходам, усыпанным сором и камнями. На наше счастье, изъеденная временем и дождями подошва холма представляла собой нечто вроде огромного каменного сита. Щели в потолке и стенах попадались на каждом шагу, и света, льющегося из них, вполне хватало на то, чтобы идти вперед, не боясь свернуть себе шею.

Скоро мы вышли в тот коридор, о котором говорил Эписанф. Потолок здесь и впрямь был черен от копоти, а пройдя несколько десятков шагов, мы наткнулись на поворот в галерею, ведущую вглубь холма. Наружный свет уже не проникал сюда, но путь освещали масляные лампы, висящие на цепях под потолком.

Приободренные, мы двинулись по этому коридору, но уже через полминуты оказались у развилки.

– Сворачиваем вправо, – сказал Эписанф.

Мы свернули вправо. Через короткое время перед нами явилась еще одна развилка, и мы снова последовали за философом. Потом снова, и снова, и снова… Иногда вдали слышались голоса и отблески факелов метались по стенам, и тогда нам приходилось сворачивать в темные коридоры, вжиматься в ниши, чтобы укрыться от преследователей.

Мы блуждали по лабиринту больше часа, изредка останавливаясь, чтобы осмотреться и выработать новый план. Всякий раз Эписанф заявлял, что мы на верном пути и цель близка, но с каждым разом в голосе его звучало все меньше уверенности. В одну из таких остановок Глаз вдруг схватил философа за плечо и развернул к себе.

– Хватит юлить, проклятый старикашка, – процедил разбойник сквозь зубы. – Мы заблудились из-за тебя!

Эписанф попытался высвободиться, но пальцы Глаза впились в плечо философа подобно медным крюкам.

– Я прикончу тебя, – прохрипел одноглазый варвар. – Сожалею, что не сделал этого раньше, но видно боги так судили, чтобы сдохнуть тебе в этой вонючей норе.

– Ты не сделаешь этого, – зашипел в ответ Эписанф. – Не сделаешь, потому что сдохнешь здесь без меня. И остальные, если хотите прикончить старика, – подумайте. Крепко подумайте. Только я знаю приметы, только я знаю, как найти путь…

– Это меня и беспокоило все время нашего знакомства, – вступил в разговор Бурдюк. В руках его тускло блеснул кинжал.

Эписанф бросил на оружие затравленный взгляд.

– Бурдюк, ты же умный человек, – в голосе философа послышались просительные нотки, – ты же понимаешь…

– Да, я понятливый, – кивнул Бурдюк. – И мне очень жаль, что я такой умный и такой добрый. Потому что, будь я другим, я бы еще там, в Хроквере, насадил тебя на шампур и поджаривал бы над углями до тех пор, пока ты не выложил бы мне все свои секреты, будь они прокляты. Но я человеколюбив. Я думал, что понял тебя, вошел в твое положение, думал, что у нас общие цели…

Бурдюк сделал шаг к Эписанфу.

– Но они у нас общие, клянусь, общие! – вскричал философ.

– …А ты так коварно меня обманул, – продолжал Бурдюк. – И за это Глаз спустит с тебя шкуру. С живого. Жаль, я лишен удовольствия сделать это самолично, но Глаз постарается за нас обоих. Правда, Глаз?

– Еще как! – кровожадно осклабился Глаз. – Тонкими полосами. Гарантирую тебе несколько незабываемых часов, старик. Одолжишь мне кинжал, Бурдюк?

– Будьте вы прокляты! – закричал Эписанф. – Я заблудился, понимаете вы, тупоголовые варвары?! Просто за-блу-дил-ся!

– А это мы скоро узнаем, – процедил Бурдюк. – Доподлинно скоро узнаем, заблудился ли ты, или задумал избавиться от нас, а Зеркало прибрать к рукам. Глаз еще только возьмется за дело, а ты уже все расскажешь. Правда, друг?

– Без всяких сомнений, – оскалился Глаз. – Давай кинжал, дружище. Приступим…

Но кинжал так и остался в руках у хозяина. Гиеагр, все это время державшийся в тени, вдруг встал между Бурдюком и Глазом.

– Оставьте философа в покое, – прогудел герой. – Он заблудился. А если кто-то сомневается, пусть попробует спустить шкуру с меня.

– Ты сам напросился, – прорычал Глаз. – Давно об этом мечтаю…

– Послушай, Гиеагр. – Бурдюк жестом остановил приятеля. – Я понимаю, ты защищаешь земляка. Но рассуди здраво, ведь он…

– Он всего лишь философ, чересчур доверившийся своим свиткам, – перебил Гиеагр. – Он не заблудился раньше лишь потому, что маршрут был прост и прям, будто древко копья: иди на север и не ошибешься. А здесь, в лабиринте, он заплутал, как малое дитя. Здесь он бесполезен. Зато у меня есть проводник. Непогрешимый и всезнающий.

– Что ты мелешь, какой проводник? – в досаде воскликнул Бурдюк. – Кто у тебя может быть?

Гиеагр взмахнул рукой:

– Смотри.

Повернув голову, я задрожал. В нескольких шагах от нас, окутанная призрачным сиянием и вместе с тем казавшаяся удивительно реальной, такой теплой и живой, стояла Фаэнира.

 

Глава 7

Я очень хорошо помню отчаяние, охватившее меня в том подземном лабиринте. Пройти путь, который прежде не покорялся никому из смертных, не дать себя сгубить тварям с обеих сторон мира – и вдруг сгинуть, когда до цели рукой подать. Протянуть ноги от голода и жажды или рано или поздно быть настигнутыми местной стражей – не самый приятный выбор…

С тех пор я терпеть не могу подземелий.

Всем нам порой нужна помощь. И надменному герою, и мудрому, всезнающему философу, и привыкшему полагаться только на свои силы вору. И мы принимаем помощь с благодарностью, пусть и не всегда готовы признаться в этой благодарности во всеуслышание. Но едва помощь уже оказана…

Ценность ее в наших глазах падает стремительно. Как часто мы искренне считаем, что вполне могли бы справиться с ситуацией и сами. Даже если совсем недавно пребывали в совершеннейшем отчаянии, мы умело убеждаем себя, что пришедший на помощь лишь предвосхитил наши собственные действия. Бессмертные боги! Вы не создали существа более самонадеянного и самовлюбленного, чем человек.

Сколько мы бесцельно блуждали по лабиринту, пока не появилась Фаэнира! Мы сворачивали из одного коридора налево – и через десять минут возвращались на то же самое место. Стараясь учесть свои ошибки, мы теперь выбирали правое ответвление – и приходили на исходную позицию через пять минут. Мы готовы были поубивать друг друга в бессильной ярости…

Следуя за Фаэнирой, мы миновали всего несколько поворотов (готов поклясться, мы заходили в них и раньше) и вышли в прямой и узкий тоннель, полого уходящий вниз. Ума не приложу, как мы могли его не заметить. И что же? Я буквально чувствовал, что при следующей же попытке обнаружил бы этот путь. Возможно, другие не разделяли мои мысли, но я что-то в этом сомневаюсь.

Коридор действительно был узок – мы могли идти только по двое, что живо воскресило в памяти улочки города змееносцев, – но более или менее высок, нам не нужно было нагибаться. Лучи солнца сюда уже не проникали, но Эписанфу не пришлось разжигать лучину. Дело в том, что от Фаэниры исходило мягкое свечение, как раз достаточное, чтобы не свернуть себе шею. Довольно полезное свойство призраков, готов признать.

Кроме этого свечения ничто, пожалуй, не отличало Фаэниру от обычной женщины, если не считать того, что только одна женщина из тысячи может похвастаться такими аппетитными формами. Я шел вместе с Гиеагром прямо за Фаэнирой и имел достаточно времени, чтобы утвердиться в этом мнении. Чрезвычайно отвлекающее зрелище, даже мысли об ужасной Змее и цели нашего похода порой отходили на второй план.

Шли мы, как я уже упомянул, прямо, и, при всей немалой величине холма, наш спуск не мог продолжаться слишком долго. Если, конечно, мы не напрасно так слепо доверились Фаэнире. Что, если этот ход вел не к Зеркалу? Куда – это уже второй вопрос, и думать об этом не хотелось.

Когда, по моим ощущениям, мы уже должны были достигнуть центра подземелья, а тоннель все не заканчивался, эти неприятные мысли все-таки начали прокрадываться в душу. И буквально тут же были вытеснены мыслями еще более неприятными.

Раньше мне уже приходилось бывать в пещерах. Пусть я никогда не забирался в них так глубоко, как сейчас, но я видел лазы, которые завалило камнями, и лазы, вполне готовые к тому, чтобы быть заваленными. Та часть тоннеля, в которую мы вступили, как раз относилась к последней категории.

Паутина трещин на стенах и потолке, разнокалиберная каменная мелочь под ногами, мрачные валуны над головой, непонятно на чем держащиеся и ждущие малейшего повода, чтобы рухнуть, подав тем самым пример своим соседям… А также то, что не увидишь глазами, что ощущаешь затылком, на котором начинают шевелиться волосы.

Все мое естество протестовало против продолжения пути, здравый смысл визгливо требовал развернуться и убираться отсюда как можно скорее… Жаль, что это было невозможно. Очевидно, выбраться из этого подземелья без помощи Зеркала нам не удастся, будь с нами хоть дюжина Гиеагров. Оставалось идти вперед, стиснув зубы и презрев явную опасность. Героизм поневоле – самый непобедимый и непреодолимый. С ним может сравниться только героизм из трусости, впрочем, зачастую это одно и то же.

Мы передвигались с величайшей осторожностью, ставя ногу каждый раз так, будто наступали на яичную скорлупу, стараясь ее не раздавить. Мы избегали даже резких вдохов, опасаясь, что чересчур сильное колебание воздуха нарушит это хрупкое равновесие и мы окажемся погребенными под огромной грудой камней. Должен сказать, что за несколько шагов до цели это было бы очень обидно.

Я шел, обливаясь потом и от напряжения, и от тяжелой духоты подземелья. И вдруг обнаружил, что Фаэниры передо мной уже нет. Но темнее не стало, скорее наоборот. Причина перемены до меня дошла не сразу, несколько секунд я с довольно глупым видом крутил головой, прежде чем понял, что наше путешествие подошло к концу. Мы вышли из тоннеля в огромный зал, освещенный дюжинами факелов на стенах.

Зал этот явно не был творением человеческих рук – такими полостями заканчиваются многие пещеры. Высотой не менее четырех или даже пяти человеческих ростов, он все же казался приплюснутым из-за своих размеров – главная площадь Скваманды, пожалуй, поменьше будет. Над самым центром зала, куда свет факелов дотягивался лишь в виде неверных отблесков, густым соцветием свисали колоссальные каменные наросты – сталактиты. Некоторые из них в несколько раз превышали размерами человеческое тело, даже если за образец человека принять Гиеагра.

Не только факелы намекали на то, что зал этот отнюдь не заброшен. В дальнем его конце видна узенькая винтовая лестница, уводящая куда-то вверх. Впрочем, совсем нетрудно было догадаться, куда именно. Эта лестница частично скрывала от нас узкую нишу, прямые углы и совершенно ровные стены которой не оставляли ни малейших сомнений в рукотворности.

Не только мой взгляд привлекла эта ниша – все мы не сговариваясь сделали несколько шагов вперед. Так, чтобы лестница не мешала нам разглядеть стоящее в самом центре ниши большое овальное зеркало. Блики от факелов играли на его серебряной поверхности, на искусно сделанном золотом постаменте и золотой же раме, на разноцветных драгоценных камнях, щедро рассыпанных по раме…

– Теперь ты не сочтешь богохульством, Бурдюк, если я скажу, что Зеркало украшено тринадцатью видами самоцветов, – хрипло проговорил Эписанф. – Тринадцатью, по числу богов Зодиака. Алмазы, сапфиры, изумруды…

– Заткнись, – почти вежливо попросил я.

Мне нужна была тишина. Я только сейчас понял, что не зря отправился в этот безумный поход. Не напрасно прошел через замок с привидениями, не напрасно лез через непроходимые горы, не напрасно… Вот за этим! Даже если я не успею посмотреться в Зеркало богов, даже если я сдохну прямо сейчас или упаду замертво, посмотрев не в ту сторону Зеркала… Я видел его! Я счастливее всех смертных, я богаче, чем правитель самой богатой страны, и ближе к богам, чем самый могущественный колдун.

– Зеркало стоит ребром к залу, так что в него можно посмотреться, только зайдя в нишу, – не унимался Эписанф. – А жрецы храма, регулярно моющие и чистящие Зеркало, перед этим обязательно прячут свои глаза под повязкой.

Я был настолько глубоко погружен в благодать, что не убил на месте этого надоедливого варвара, которому некстати приспичило поболтать. Похоже, Глаз испытывал нечто подобное, ибо он подобно мне не проронил ни слова. А вот Непосвященным не молчалось…

– Ну и где же Змея? – излишне громкие слова Милька гулким эхом разнеслись по всему залу. Впрочем, это немного подтолкнуло меня к действительности. В самом деле…

В каком-то десятке шагов от нас, в проходе, схожем с тем, из которого вышли мы, раздался приглушенный, но все приближающийся шум. Ощущение было такое, будто там волочили что-то большое. Очень большое.

– Скажи, Мильк, тебе обязательно нужно было задавать этот вопрос? – с плохо сдерживаемой яростью спросил Гиеагр.

Такой спорый обычно на острые ответы парнишка на этот раз словно проглотил язык. Он только смотрел распахнутыми на пол-лица глазами туда, откуда появилась…

Я знал, что Змея должна быть большой.

Даже огромной.

После встречи с милыми горными птичками я был готов ко всему.

Так мне казалось.

Но не завопил от ужаса я только потому, что в горле застрял какой-то ком, не дающий не то что кричать, а даже дышать.

Меч в моей руке показался мне смешной и нелепой игрушкой.

Потому что голова чудовищной твари с трудом протиснулась в лаз, по которому Гиеагр смог бы пройти в полный рост. Потому что Змея все выползала и выползала, окружая нас полукольцом, и я уже гадал, закончится ли когда-нибудь это бесконечное выползание.

Мы стояли как каменные изваяния, не в силах даже пошевелиться, зачарованно глядя на это зрелище. Если отвлечься от того факта, что Змея явно намеревалась расправиться с непрошеными гостями – то есть с нами, – она была по-своему красива. Гладкие, правильной формы чешуйки, изумрудно-зеленые в верхней части колоссального тела и серо-стальные внизу, играли в свете факелов не хуже самоцветов на Зеркале. В движениях чувствовалась грациозность, немыслимая, казалось бы, при таких размерах… Только вот отвлечься как-то не получалось.

А когда Змея обратила к нам свои немигающие ядовито-желтые глаза и медленно раскрыла украшенную двумя изогнутыми клыками пасть, у меня осталось только одно желание. Умереть быстро.

– Эписанф, если бы ты рассказал мне подробно, как выглядит эта тварь, я остался бы в Хроквере, – нервно проговорил я.

Змея подняла голову высоко над нами, слегка раскачиваясь из стороны в сторону, и протяжно зашипела.

– Зря ты назвал ее тварью, – сказал Мильк, явно балансируя на грани истерики.

– Готов взять свои слова назад, но, боюсь, комплиментами делу не поможешь.

Едва я договорил, Змея атаковала. Как это обычно делают все змеи – внезапно и молниеносно, словно внутри ее распрямилась тугая пружина. Мы стояли достаточно кучно, чтобы она могла если и не убить на месте, то покалечить всех нас сразу. Но благодаря не столько ловкости и реакции, сколько удаче и нечеловеческому, животному страху, управлявшему в тот миг нашими телами, каждый из нас успел отскочить в сторону. Это было здорово, конечно, но практически ничего не решало – долго так везти нам не могло, еще две-три атаки – и все будет кончено.

Очевидно, мне суждено умереть, но безропотно дожидаться смерти подобно барашку на заклании не в моих правилах. Оказавшись в довольно удачной позиции сбоку от головы чудовища, я с силой вонзил меч в то место шеи, которое мне показалось наиболее уязвимым. То есть… попытался вонзить. Клинок успел только оцарапать чешую, прежде чем сломаться с противным лязгом. Дрянь, а не оружие, что я говорил.

Сколь бы ничтожной ни была рана, Змея ее почувствовала. Ее рывок головой в мою сторону не был нападением – обычная реакция на раздражение, но мне этого хватило с лихвой. Ощущение сравнить просто не с чем, но если меня когда-нибудь ударит средних размеров носорог, я только презрительно сплюну. Я отлетел, наверное, на дюжину шагов и потерял не только ориентацию в пространстве, но и большую часть интереса к происходящему.

Даже не пытаясь встать (впрочем, у меня на это все равно не было сил), я меланхолично, с некоторой скукой наблюдал, как разъяренная Змея направилась в мою сторону. Сейчас меня сожрут, понял я. И как ни странно – ошибся. Не уверен, что Гиеагр так уж пекся о моей шкуре и потому поспешил прийти на выручку. Скорее всего он счел, что более выгодной ситуации для атаки ему не представится, и с воинственным криком замахнулся мечом.

Он что, думал, что он у него крепче моего? Возможно, за счет более сильного удара острие проникло в тело Змеи на два пальца глубже, чем при моем нападении. Но сломалось так же звонко.

Змея выгнулась дугой, но Гиеагр успел откатиться в сторону. Только поможет ли это ему? Чудовище на какой-то миг застыло в неподвижности, захватив в поле зрения нас обоих. Казалось, Змея выбирала, с какой из двух наглых букашек расправиться в первую очередь. Глаз, Мильк и Эписанф в качестве бонуса за примерное поведение получали несколько лишних минут жизни. Хотя… Наверное, сейчас время Глаза делать глупости? Я удивлюсь, если он не попытается поразить Змею своим отвратительным мечом. Справедливости ради стоит сказать, что, будь меч сделан из самой лучшей стали, он был бы так же бесполезен просто из-за своих размеров. Точнее, из-за размеров Змеи.

Но случилось то, чего я не ожидал никак. Не знаю, откуда появилась Фаэнира, но возникла она прямо перед чудовищем. И… хлопнула Змею ладонью по морде. Несильно, так подгоняют ленивую корову, не желающую выходить из загона.

Абсурдность происходящего едва не выбила из меня остатки сознания. Стыдно признаться, но я с трудом удержался от истеричного, почти безумного хихиканья.

Фаэнира тем временем не стала дожидаться ответа Змеи, а со всех ног бросилась в сторону. Пораженная, наверное, больше моего, тварь потеряла лишь какое-то мгновение, прежде чем подобно пущенной из лука стреле ринулась за нею. Фаэнира исчезла в том самом туннеле, через который мы проникли сюда.

Поначалу мне показалось, что Змея просто не протиснется туда, и дерзость Фаэниры останется безнаказанной. Но нет, размеры туннеля все же позволили Змее, хоть с трудом, но продолжить погоню. Скрылась из виду голова, треть туловища, половина…

– Гиеагр! – завопил я, внезапно прозревая.

Но, похоже, спасительная мысль посетила варвара одновременно со мной. Сжимая в руке обломок меча, он подбежал к туннелю. Со злостью пнул кончик змеиного хвоста, показав, что ничто человеческое не чуждо и великому герою. Потом темнота туннеля поглотила и его.

Долго ждать нам не пришлось. Когда послышался утробный шум обвала, я подумал, что Гиеагр принес себя в жертву, но в который уже раз за сегодня не угадал. Варвар, невредимый, если не считать стекающей по руке струйки крови, кубарем выкатился из туннеля.

А шум все нарастал, так ручей превращается в бурную реку… Каменный пол, на котором я все еще лежал, начал ощутимо трястись. И вдруг все стихло. Разом, словно звук отрезали ножом. И оглушительная тишина какое-то время не позволяла понять, что путь к Зеркалу свободен.

– А как же Фаэнира?! – с мукой в голосе спросил Мильк.

– Она же призрак, Мильк, – пожал плечами Гиеагр, отряхивая с себя каменное крошево. – Что ей сделается?

Да, Фаэнира непременно должна была бы погибнуть, не будь она уже мертва. Приведший нас сюда туннель просто исчез, превратившись в плотную груду камней, тянущуюся, по всей видимости, на дюжины и дюжины шагов. Змея была упакована так плотно, что лучшего и желать не приходилось.

Постепенно один за другим мы переводили взгляды к Зеркалу. Бледный растерянный Мильк. Держащийся за руку Гиеагр – кровь все не останавливалась. Воинственно сжимающий в руке свой никудышный меч Глаз – о, Змее очень повезло, что он не успел до нее добраться! Улыбающийся… да, счастливо улыбающийся Эписанф. Он, по-моему, единственный воспринял победу над Змеей как должное. Или просто окончательно двинулся умом.

– Ну что, есть желающие оспорить мое право первым зайти в ту нишу? – весело спросил Эписанф. – Поверьте, я вовсе не настаиваю…

Я смотрел на старика и не мог понять, как мне к нему относиться. Какие еще секреты он от нас скрыл? Отчего он выглядит таким счастливым? И что, во имя дюжины богов, мне с ним делать?

– Ты вот так просто подойдешь и заглянешь в Зеркало? – спросил я.

– Бурдюк! – Эписанф закатил глаза. – Позволь тебе напомнить, что именно для этого я и затеял все путешествие! И кстати, вы вызвались меня сопровождать также не для того, чтобы полюбоваться пейзажами. Мы шли к Зеркалу – вот оно! Я иду первым или есть другие желающие?

Я принял решение. Хотя… Можно ли это назвать принятием решения – я просто снова предоставил событиям развиваться своим чередом. Так капля дождя, упавшая с неба, решает добраться до земли, никуда не сворачивая. Но кто посмеет обвинить ее в неразумности?

Тремя быстрыми шагами я подошел к Эписанфу и положил руки ему на плечи. Заглянул глубоко в желтовато-карие, подернутые пеленой глаза. На мгновение в них зародился страх, но тут же исчез, растворился. Ведь Эписанф тоже смотрел мне в глаза.

– Иди, старик, ты это заслужил. И… удачи тебе!

Я убрал руки, слегка подтолкнув Непосвященного к нише. Он помялся немного, похоже, хотел что-то сказать, но так и не нашел нужных слов. Может потому, что их и не было. Часто бывает так, что слова не нужны, а мы все ищем их, что-то находим… и удивляемся, почему все стало хуже, чем было.

Старик каким-то неловким, детским жестом сжал на миг мой локоть и твердой походкой, не оборачиваясь, направился к так манящей его нише. Мы следовали за ним в трех-четырех шагах, все так же не говоря ни слова. Глаз, с некоторым удивлением посмотрев на меч в своей руке, убрал его в ножны.

Все мы, наверное, полагали, что Эписанф будет долго колебаться в выборе стороны Зеркала. Нам казалось, что выбор между жизнью и смертью стоит такой малости.

Но Эписанф не стал задерживаться ни на мгновение. Он шел так, словно смотрелся в Зеркало каждый день, словно точно знал, какая из сторон правильная. Возможно, хитрый старик и вправду знал какую-то примету? Едва ли. Сейчас не осталось места для неправды – я чувствовал это. Честная игра с судьбой на максимальную ставку.

Эписанф поравнялся с Зеркалом и рывком повернулся к нему лицом. Он буквально впился взглядом в свое отражение, и мне вдруг до боли захотелось узнать, что же он там увидел.

Молодого красавца?

Великого героя?

Владельца несметных богатств?

Знатока всех наук, которые только существуют в мире?

Или просто – свой собственный труп? Кому из смертных доводилось видеть в зеркале мертвого себя?

Эписанф стоял – мгновения или века, не могу сказать. Я не смел дышать, не смел надеяться, не смел даже думать ни о чем.

Эписанф отпрянул наконец от Зеркала.

Посмотрел на нас счастливым и одновременно каким-то виноватым взглядом.

Затем закрыл глаза и мешком свалился на пол.

Опередив меня, Гиеагр бросился к нише и вытащил Эписанфа наружу. Не потребовалось много времени, чтобы убедиться, что старик мертв.

Счастливая улыбка при этом не исчезла с его лица.

– Ну… – хрипло сказал я, когда смог оторвать взгляд от лица покойника. – Теперь мы знаем, с какой стороны в Зеркало смотреться не стоит. Что, Глаз – я или ты?

Глаз пожал плечами и зашел в нишу с противоположной стороны. Я невольно усмехнулся, еще так недавно, на окраине Хроквера, Глаз говорил, что вряд ли посмеет посмотреться в Зеркало богов. Пара-тройка камушков с оправы – вот предел его мечтаний.

Как все изменилось! Но и мы изменились. Мы многое перенесли – и теперь рассчитываем на многое. Понятия не имею, что представляет себе Глаз, об исполнении какого сознательного желания мечтает. Но это и неважно. Если верить Эписанфу, Зеркало заглянет ему в самую глубину души и вытащит наружу самые потаенные чаяния.

Вот только… Сильно ли отличаются тайные желания от явных у такого типа, как мой друг? Мешок с деньгами и тяжелый поднос с вином и питьем, который ему приносит фигуристая рабыня. Способен ли Глаз мечтать о большем?

А я? На что способен я? Сколько раз за последние дни я задавал себе этот вопрос, но так и не пришел к какому-либо ответу.

– Бурдюк! – услышал я.

От неожиданности вздрогнув, я огляделся по сторонам. Но губы стоящих рядом со мной и не думали шевелиться. Больше того, я узнал голос… хотя это было невозможно.

– Бурдюк! – Голос позвал еще настойчивей.

Гиеагр и Мильк напряженно смотрели на уже подошедшего к Зеркалу Глаза. Безусловно, они ничего не слышали. Они и не могли слышать.

Судорожно сглотнув, я закрыл глаза. В тот же миг меня словно понесло куда-то, ввинчивая в пустоту. Я больше не чувствовал своего тела, я больше не стоял в зале под храмом Змееносца. Я несся в никуда, и там меня ждали. Вокруг была полная темнота, но это не имело значения.

– Ты винишь меня в своей смерти, Эписанф? – спросил я. Страха не было, было любопытство и легкое удивление.

– Что?.. Ах да… Нет, конечно, нет, Бурдюк. Дело не в этом. Останови Глаза!

– Остановить? Почему? – И любопытство, и удивление заметно выросли в размерах.

– Останови, я не желаю ему смерти! Я смотрел в правильную сторону, понимаешь? В правильную!

– В правильную? Как же так…

– Некогда объяснять! Просто останови!

Я не понял ничего, кроме одного: медлить нельзя. Усилием воли вырвав себя из небытия, за пребывание в котором мне стоило благодарить Тарантула, я увидел Глаза, уже начинавшего поворачиваться к Зеркалу. Хвала Скорпиону, Глаз двигался совсем не так уверенно, как Эписанф минутой ранее. Я успел буквально выдернуть его из ниши.

Едва удержавшись на ногах, Глаз уставился на меня с оторопелым недоумением. Лица Гиеагра и Милька выражали примерно то же самое.

– Что с тобой, Бурдюк? – первым воплотил свои мысли в слова Гиеагр.

Вместо ответа я повернулся к Мильку:

– Помнишь, Мильк, ты говорил о том, что сокровенная мечта похожа на подножие радуги?

Видя, что он не в состоянии сейчас поддерживать беседу – по крайней мере, на столь отвлеченную тему, я торопливо продолжил:

– Ты изо всех сил стараешься его достичь, наплевав на то, что это невозможно. И может быть, именно поэтому ты его наконец достигаешь. О чудо, ты стоишь там, где радуга вырастает из земли. Стоишь… и думаешь, зачем тебе все это было надо?

Повисла пауза, во время которой все, наверное, смотрели на меня как на сумасшедшего. Немое созерцание довольно быстро надоело Гиеагру.

– Ты мелешь всякий вздор вместо того, чтобы ответить на прямой вопрос! – В его голосе сквозило уже не удивление, а злость. – Скажи, зачем ты помешал Глазу?

– Это не та сторона, – ответил я, гадая между тем, как же я буду объяснять то, что не понимаю сам. Почему я поверил на слово мертвому Эписанфу, если не особо доверял ему, пока он был жив?

– Не та? – с явным и вполне понятным мне недоверием переспросил Гиеагр.

Но, похоже, сегодня был вечер неожиданной помощи.

– Бурдюк говорит правду! – чистый и звонкий голос прозвучал из дальнего угла зала.

Разом обернувшись, мы увидели ослепительно красивую женщину в короткой белой тунике. Я никогда раньше не встречал ее. И между тем я очень хорошо ее знал.

– Мне было так скучно одной в заброшенной хижине, – улыбнулась она.

Летопись Милька

На сторонний взгляд та, что явилась нам, нисколько не походила на Лаиту. Гораздо выше ростом, статна, изящна, горделива… А этот надменный наклон головы, а этот изгиб пунцовых губ, рождавший улыбку, в которой было все – и презрение, и понимание, и насмешка, и неизбывная печаль тысячелетней мудрости; а этот взгляд – клянусь, такой взгляд свойственен лишь богам: казалось, все, на что он обращен, становилось прозрачным, как тончайшая пластинка слюды, и ничего не скрыть от него, ничего не утаить.

Нет, она нисколько не походила на Лаиту, на эту странную говорящую куклу, заживо похороненную в коконе из черного тряпья.

И вместе с тем… Вместе с тем каждому из нас было совершенно очевидно, что когда-то явившаяся нам действительно носила жалкую личину нашей служанки. Как такое могло быть? О, есть вещи, над которыми лучше не ломать голову, ибо они недоступны пониманию. Есть вещи, которые лучше принимать на веру.

– Вижу, все повернулось не совсем так, как вы предполагали, – произнесла она с усмешкой. В тишине пещеры ее голос звенел, будто ледяной колокольчик. – Ученейший Эписанф мертв, и убил его вовсе не ошибочный выбор, а его собственные желания. Вы удивлены?

Она чуть улыбнулась, будто действительно ждала ответ и подбадривала нас быть чуточку смелее. На несколько секунд повисло тягостное молчание. Женщина лишь улыбалась, не стремясь прервать его.

– Да, – выдавил наконец Гиеагр; даже ему слова давались с трудом, – можно сказать, удивлены.

– Гиеагр, ты бесподобен! – воскликнула она. – Прекрасный образчик чисто мужского поведения. У него трясутся поджилки и голова идет кругом, но чтобы не потерять лица, он слова цедит сквозь зубы, будто отсчитывает золотые монеты. Хотя прекрасно понимает, с кем имеет дело.

– А с кем он имеет дело? – это выпалил Глаз. Первая оторопь прошла, и вот уже все его нетерпеливое внимание вновь сосредоточилось на Зеркале. Удивительная невесть откуда взявшаяся женщина лишь докучала ему, и разбойник, думаю, многое бы отдал, только чтобы она исчезла как можно скорей.

Улыбка на губах незнакомки стала чуть шире.

– Ты знал меня под именем Лаиты, Глаз. Но ты слышал обо мне и прежде, задолго до того, как вы повстречали Эписанфа. Частенько ты взывал ко мне, когда судьба припирала к стенке.

– Я? Взывал? Да кто ты такая?

– Это Дева, Глаз, – мягко произнес Бурдюк.

– Я вижу, что не мужчина!.. – фыркнул Глаз.

– Дева! – возвысил голос Бурдюк. – Светоносная! Одна из двенадцати! И поумерь свой пыл, если не хочешь…

– Бурдюк, Бурдюк, – мягко прервала его тираду богиня, – поверь, я сама могу себя защитить. Да Глаз и не хотел сказать ничего плохого. Мало того, в душе он почитает меня больше других богов… после Скорпиона, конечно. Правда, Глаз?

– Дева… – прошептал Глаз, зачарованно глядя на богиню. – Но почему?.. Как?..

– Скажем так: мне понадобилась одна вещь, и вы помогли мне ее заполучить, – отвечала Дева. – Думаю, дорогой Глаз, ты сочтешь это объяснение достаточным.

– А… Э… Да… Благодарю тебя, о бессмертная.

– О, да ты сама обходительность, – улыбнулась богиня. – Что ж, объяснения даны, обмен любезностями закончен. Мы все явились сюда ради Зеркала, но, если хотите, я позволю вам взглянуть в него прежде меня. Такова будет моя благодарность за помощь. Однако повторяю: если хотите. Ибо никто не знает, что несут нам наши потаенные желания. – Она жестом указала на распростертое на камнях тело Эписанфа. – Он выбрал правильную сторону, и Зеркало честно выполнило свое предназначение. Просто, добравшись сюда, Эписанф осуществил свою самую заветную мечту. Других желаний у него не осталось. А когда нет желаний, человеку остается лишь одно – мечтать о смерти. И Зеркало исполнило эту его невысказанную мечту. Человеческая жизнь коротка. Стоит ли рисковать?..

В стылом воздухе пещеры слова богини отозвались свинцовой тишиной. Ужас вновь обуял нас, мы не могли оторвать взглядов от трупа философа. Зеркало нависало над нами подобно могильному обелиску; отблески факелов метались по его полированной поверхности, и, казалось, из глубин его наблюдают за нами чьи-то глаза – холодные, злые и бесконечно усталые.

– Итак? – Дева подняла бровь. – Вижу, вы колеблетесь. Что ж, я понимаю. Неизвестность пугает. Вполне разумно избегать риска…

– Ты ошибаешься, богиня… – хрипло произнес Гиеагр. – Ради хорошего желания не страшно и рискнуть.

– Да, если знать, в чем оно состоит. – Губы Девы тронула печальная улыбка.

– В чем бы ни состояло.

С этими словами Гиеагр шагнул к Зеркалу.

Не знаю. По-моему, он ничего не успел увидеть. Герой едва приблизился к полированному серебру на расстояние вытянутой руки, как из призрачных глубин Зеркала лишь на мгновение всплыло не отражение даже, а так, тень, промельк могучей фигуры, и вдруг пещеру сотряс ужаснейший грохот.

Не удержавшись на ногах, я упал на камни; Глаз и Бурдюк устояли, вцепившись друг в друга. Гиеагр же… Гиеагр, отпрянув от зеркала, схватился за меч.

Я поспешно поднялся и, пристально глядя Гиеагру в глаза, спросил:

– Что ты увидел?

– Скоро узнаешь, – ответил герой.

Новый удар, еще более страшный!

– Сдается мне, наша обманутая подружка рвется к нам из норы, – мрачно осклабился Бурдюк.

– Ты о Змее? – осведомился Глаз.

– Нет, дружище, о твоей покойной бабушке.

– А где Фаэнира? – заозирался Глаз.

– Забудь о ней, – фыркнул Гиеагр. – Вряд ли она снова бросится тебя спасать. У призраков свои причуды.

Опять удар, а после – скрежет раздвигаемых каменных глыб. Змея пробивала себе новую дорогу. Земля заходила ходуном, сверху хлынул град из валунов. Несколько разлетелись на куски в дюжине шагов от нас, осыпав все вокруг тучей смертоносных осколков…

– Не выходите из ниши! – воскликнула Дева. – Здесь безопасно.

– Богиня! – взмолился Глаз, бросившись к ней. – Светоносная, ведь ты можешь убить эту тварь…

– Могу, но ты не знаешь, какой ценой, – прошептала богиня в ответ. – Спасение будет страшнее беды. Не теряй лица, Глаз, – добавила она, чуть помолчав, – не разочаровывай меня.

– Я не теряю, – прохрипел Глаз. – Просто не хочу перевариваться в брюхе этой скотины.

– Есть выход, – Дева повела головой в сторону Зеркала. – Посмотрись в него, вдруг поможет.

– Нет уж, – пробормотал разбойник. – Сейчас мое самое заветное желание – спасти свою шкуру!

Брови богини взметнулись вверх.

– Разве это плохое желание, смертный?

– Тут есть тонкость, – встрял в разговор Бурдюк. – Когда желание спасти шкуру исполнится, у моего друга появятся другие, более существенные. А Зеркала рядом уже не будет.

От нового удара, казалось, разлетелась на части сама земная твердь. Пыль заволокла все вокруг, погрузив наш крошечный освещенный пятачок в пучину удушливой мглы.

– Теперь мы даже не сможем увидеть, когда она подползет, чтобы нас сожрать, – сказал Бурдюк.

– Зеркало все еще в вашем распоряжении. – В голосе богини послышались насмешливые нотки.

– Это не выход. – Глаз сделал упрямый жест. – Вдруг и сейчас мое самое заветное желание – заполучить все эти восхитительные камушки из его оправы…

– Тогда ты умрешь богатым человеком, – сообщил Бурдюк.

– Но я не хочу умирать! – фыркнул Глаз. – Особенно теперь, когда…

Грохот оборвался. Разом, будто накрыли крышкой бурлящий котел. В обрушившейся на нас почти нестерпимой тишине со смертельной ясностью звучал один лишь звук – звук змеиной чешуи, скребущей по каменному полу. Чудовище вырвалось из ловушки.

Несколько мгновений мы стояли, оцепенев от ужаса, не в силах произнести ни слова.

– Ты не умрешь, Глаз, – нарушил гнетущее молчание Гиеагр. – Никто не…

Что-то огромное прорвало пелену пыли буквально в нескольких шагах от нас. Послышался глухой удар, брызнули осколки камня.

– Она атакует! – прошептала Дева. Изо всех сил стараясь сохранить надменный вид, богиня в тот миг все же мало чем отличалась от смертной испуганной женщины – побелевшие пальцы теребят поясок платья, в огромных, обращенных к Гиеагру глазах, застыла немая мольба.

– Атакует… – эхом отозвался Гиеагр, и взгляд его вдруг вспыхнул бесшабашным огнем. – Не отводи глаз, Светоносная, представление будет специально для тебя! И ты, Мильк смотри! Смотри и запоминай для своих свитков!

– С ума сошел?! – крикнул я. – Безумец, у тебя нет шансов!

– Шансов нет только у мертвецов, – ответил Гиеагр. – А я пока жив. Так что…

Продолжения я не услышал: послышался скрежет, в пыльной мути живой горой заворочалась, сворачиваясь в кольца, стальная громада змеиного тулова.

– На этот раз она не промахнется, – проговорила Дева.

– Так-то ты в меня веришь! – воскликнул Гиеагр. – Бодрись, бессмертная, смертный Гиеагр не даст тебя в обиду!

С этими словами он исчез в облаке пыли, шагнув навстречу верной погибели!

– Гиеагр! – запоздало крикнул я.

Ответа не последовало.

Тишина… Тишина войлочным колпаком опустилась вдруг на пещеру, окружила, стиснула нас в своих удушающих объятиях, похитила и спрятала все звуки, оставив нам лишь шелест дыханья да птичье трепыханье вспугнутых сердец. О, как она была коварна, эта тишина, сколько яда, сколько боли таилось в ее ватной немоте! С каким злорадством впитывали наш ужас мириады ее невидимых глаз, притаившихся там, за серым саваном пыли! С каким тщанием прятала она в своих недрах то кошмарное нечто, ту тварь, что изготавливалась сейчас к броску!

– Еще минута, и ей не на кого будет нападать, – прошептал Бурдюк чуть слышно, и от его слов я вздрогнул всем телом, будто над самым ухом грянул гром!

– Точно, – с дрожью в голосе ответил Глаз. – Сами передохнем, от страха…

И тут тишина взорвалась, грянув оглушительной какофонией звуков, выблевав в мир мешанину фантасмагорических картин!

Свист, удар, звон, шипенье, дробный стук разлетающихся камней… Хрип, вскрик, вой разрываемого в клочки пространства… Молния, стон, грохочущий высверк… Скрежет, брань, плеск… Извитая тень, перепутанные кольца, шелест, шорох, удары сердца… Клочок тишины, теперь желанной и благостной, как сон ребенка… Утробное бульканье, гром, визг камня по стеклу… Перекошенное лицо Гиеагра, призрак меча, желтый глаз твари, в нем – кровавый след непониманья… Рваные клочья пыльного облака, воронка, треск, сосущий звук… Гул, треск, треск, треск, ТРЕСК!!! Подгоняемая щелканьем гигантского бича, земля вдруг пустилась в пляс, сбивая с ног, впечатывая в голову, в грудь, в печень, в утробу безумный, убийственный ритм…

Я закричал, заорал как младенец. Что-то огромное врезалось в камень прямо у моих ног, взвилось, ударило снова, свилось в тугую спираль, распрямилось… Я сорвал голос, гортань обожгло каленым железом, но нескончаемый вопль ужаса все рвался и рвался из груди! Что-то огромное вновь взметнулось вверх, выпрямляясь, вытягиваясь в струну, превращаясь в стрелу, устремленную куда-то в небо, в какие-то невыносимо далекие дали, куда угодно, лишь бы оказаться подальше от этого места, подальше от неимоверной, разрывающей, высасывающей душу, одуряющей адской боли…

Миг спустя тело Змеи обмякло подобно шнуру, секунду еще назад «живому» и вдруг выпущенному из рук рыночным фокусником, и с мертвенным шелестом безвольно протянулось по полу пещеры. Бессмертная Змея была мертва, мертва без всяких сомнений. Рассеялась пыль, быть может подчинившись мановению богини, и в свете все тех же немеркнущих, пылающих без единого мерцания факелов нам предстала ужасающая картина.

В центре зала, скрыв почти весь пол, грудилась огромная масса камней – тех самых сталактитов, что вначале столь поразили наше воображение. Упав с огромной высоты, многие вонзились в землю и были подобны стрелам, пущенным богами с небес. Другие – раскололись, образовав необыкновенные, невероятно причудливые и страшные фигуры.

Однако в тот момент все это ничуть не волновало меня. Сорвавшись с места, я бросился бегом к этой страшной каменной груде, отчаянно выкрикивая имя Гиеагра. Сердце мое разрывалось от ужаса и скорби, а воображение рисовало кошмарную картину гибели моего друга. «Он там, он там, под камнями! – эта мысль жгла каленым железом, доводя до исступления. – Боги, он там, и мне ни за что не добраться до его тела! Ни похоронить, как он заслуживает того, ни насыпать высокий курган, подобающий его славе! О, сколь злую насмешку уготовила судьба величайшему из героев!» И тотчас обрушивал миллион страшнейших проклятий на свою голову, браня себя за безверие и преждевременное уныние: «Он жив! Он жив, шелудивый ты пес! Не смей оплакивать того, кто просто не может, не имеет права умереть! Он жив, жив, жив! Ты, Мильк, сгниешь в земле, а он проживет еще тысячу лет!»

Так я метался по пещере, отчаянно выкликая своего друга:

– Гиеагр! Гиеагр! Гиеагр!

Надежды никакой – так твердил разум, но я отказывался внимать его голосу. Схватив факел, висевший на стене, я устремился вглубь завалов. Сбивая ноги в кровь, ежесекундно рискуя свернуть шею, я оглядывал все пустоты, все расщелины между камнями, проникал во все темные закоулки в неодолимом стремлении найти Гиеагра.

То тут, то там я натыкался на твердые, как железо, извивы и кольца змеиного тела. Даже теперь, погребенное под камнями, мертвое чудовище вселяло панический ужас, и дрожь пробегала по телу при взгляде на него. Во многих местах прочнейшая чешуя была посечена – и не камнями: я находил длинные узкие прорубы, порой до самого мяса, и оставить их мог только клинок Гиеагра. И всякий раз сердце мое заходилось от восхищения силой и доблестью великого героя.

– Гиеагр! Гиеагр! Гиеагр!

Надежда таяла с каждой минутой, но вопреки всему я, одержимый каким-то безумным вдохновением, продолжал поиск.

Я нашел Гиеагра, когда почти замкнул круг около проклятой груды. Герой полулежал, прислонившись к стене пещеры, похожий скорее на покрытую пылью древнюю статую, чем на человека. С миром людей его роднила в ту секунду лишь черная струя крови, истекавшая из раны в правом боку и исчезавшая в трещине в полу. Из раны торчало что-то большое, белое, искривленное; приглядевшись, я понял, что это обломок змеиного зуба.

Скорбь овладела мной, исторгнув из груди моей горестный стон. Сделав несколько шагов, я понял, что ноги больше не держат, и опустился на землю у тела моего друга.

Внезапно глаза Гиеагра открылись, и он уставил на меня взгляд, исходивший, казалось, из самого Царства теней. Уголки губ приподнялись в страдальческой улыбке.

– Ты редкостный балбес, Мильк, – чуть слышно прошептал герой. – Почему ты всегда выбираешь самую длинную дорогу?

– Гиеагр! – не чуя себя от счастья, заорал я. – Гиеагр, громила безмозглый, ты жив!!!

– Не горлань, это ненадолго, – проговорил он. – Лучше посмотри на эту тварь… видел ли ты что-нибудь более ужасающее?..

Он сделал жест… тень жеста – и сердце мое содрогнулось оттого, что он так слаб. Повинуясь, я повернул голову и едва не вскрикнул от неожиданности: всего в десяти шагах в окружении камней уродливым валуном высилась гигантская змеиная голова. Один глаз, рассеченный мечом Гиеагра, являл собой сочащуюся ядовитой кровью багровую язву, другой же – поблескивал холодной мертвенной желтизной, будто огромный кристалл. В приоткрытой пасти белели клыки, один из них был обломан.

– Проклятая пыль все скрыла… – услышал я голос друга. – Наша почтенная богиня подняла такую тучу, чтобы спрятаться от змеи… Ах, видел бы ты мой удар… точно в глаз… от него она взвилась к потолку пещеры… един… единственный был способ убить – обрушить на нее все… все…

– Все-таки ты безумец, Гиеагр, – услышал я за спиной голос Бурдюка.

– Псих, каких мало, – это уже слова Глаза.

Обернувшись, я увидел обоих разбойников. Они стояли бок о бок, но при этом казалось, что-то неуловимое разделяло их. Будто невидимая стена отодвинула друг от друга неразлучных друзей.

– Ты спас наши шкуры, – снова заговорил Бурдюк. – Клянусь, я не забуду этого…

– Не надо речей. – Гиеагр вскинул руку в протестующем жесте. – Поверь, Бурдюк, это…

– Замолчи! – приказал я ему. – Тебе сейчас нельзя говорить. Помолчи, я приведу Деву, она поможет…

– Она не поможет, – прохрипел в ответ Гиеагр, и Бурдюк с Глазом покачали головами, вторя ему.

– Не говори глупостей! – воскликнул я. – Она богиня, ты ее спас! Она…

– Она бессильна, – оборвал он меня. – Это Зеркало… Зеркало выполнило мое желание… Я совершил свой величайший подвиг. Я, смертный, убил тварь, с которой даже богам не совладать… После таких свершений долго не живут… – Его губы тронула слабая улыбка.

– Смотри внимательно, запоминай… – продолжал Гиеагр. – С твоим даром… с твоими свитками… ты единственный, кто расскажет людям обо мне… Ты – моя слава, ты – мой погребальный костер, Мильк, и мой курган… Да, ты сложишь мой могильный курган, высокий-превысокий… Но не из камней… О нет, Мильк, ты сложишь его из своих слов, из своих свитков. Ты разнесешь мою славу по всему миру, и…

Его слова потонули в утробном хрипе. Тело Гиеагра выгнулось, дернулось раз, другой, подняв пыльные облачка, и вдруг…

И вдруг исчезло. Лишь кровавые пятна отмечали то место, где он только что лежал.

– О его теле позаботятся, – услышал я голос за своей спиной. Обернувшись, я увидел Деву. Она стояла у Зеркала; на полированной поверхности которого плясали размытые блики. Все виделось каким-то нечетким, плывущим… Я поднес руки к глазам и обнаружил, что плачу.

– Позаботятся? – тихо проговорил я.

– Да, – ответила она. – Он оказал мне неоценимую услугу, и я устрою ему пышные похороны и воздам все почести, которых достоин столь великий герой.

– Но я… Я сам должен похоронить… – прохрипел я.

– Один? В чужой враждебной стране? – Богиня сделала нетерпеливый жест. – Не говори ерунды. Я позабочусь о погребальном костре для твоего друга. И о могильном кургане. Сам этот холм…

– Но… – перебил я и тотчас замолчал. Скорбь и растерянность царили в моем сердце, произошедшее никак не укладывалось в голове. Я было начал еще что-то говорить, что-то сумбурное и горячее, но тотчас пресекся, осознав пустоту и бессмысленность любых слов. Я умолк и долго не произносил ни слова, погрузившись в странное оцепенение, будто со стороны наблюдая все то, что обрушилось на меня.

– Я думаю, вам пора посмотреться в Зеркало, – нарушила молчание Дева. – Ведь вы для этого явились сюда?

– Нет, – все еще ошарашенный, я мотнул головой, не понимая, что она обращается ко всем троим. В ту минуту для меня не существовало никого и ничего, кроме боли, разрывавшей душу. – Не за этим. Я помогал Гиеагру спасти Фаэниру…

– Не глупи! – фыркнула богиня. – Девчонка была для него лишь поводом отправиться в путь. Слава всегда была его единственной любимой. Не мешкай, Мильк. Человек, упорствующий у Зеркала, исполняющего желания, подобен псу, который отказывается от протянутой кости. То есть глупо и противоестественно.

– Не знаю… – пробормотал я. – Первым двум «псам» попались отравленные кости.

– Вздор! Эписанф умер потому, что не имел более желаний. А Гиеагр, жаждавший бессмертной славы, совершив невиданный подвиг, получил ее сполна, и холм, в недрах которого мы находимся, отныне будет его погребальным холмом, а слава благодаря людям, подобным тебе, разнесется во все пределы мира. Итак, Мильк, и вы, дети Скорпиона, я тороплюсь, поэтому говорите: вы готовы? Если откажетесь, другого шанса не будет, я заберу Зеркало с собой…

Готов ли я? Нет, клянусь, ни к чему я не был готов! Происходящее вдруг представилось мне чьей-то гнусной шуткой, ловушкой чьего-то злого и извращенного разума, предлагающего насладиться всеми благами жизни, стоя над телом погибшего друга. Гаденько хихикая, с навязчивостью базарного торговца судьба пыталась всучить мне некий способ, некое волшебное средство, призванное дать то, чего я желал, даже сам не ведая об этом. И средство это могло как исцелить, так и принести неимоверные страдания – все зависело от того, чего же я действительно хочу, к чему стремлюсь на самом деле, что составит мою сущность, если отбросить все мелкие, сиюминутные, суетные хотения. Безумие всегда пугало меня, а в тот момент я был как никогда близок к этому состоянию…

– Ну? – нетерпеливо повторила Дева.

– Погоди! – Бурдюк вдруг вскинул руку в умоляющем жесте. Его глаза светились жгучим, отчаянным любопытством. А может быть, он просто тянул время, боясь принять решение. – Светоносная, не гневайся, умоляю, но… – он замялся, подбирая слова, – если я не узнаю сейчас, то не узнаю никогда… Я готов умереть с этим знанием, но все же…

– Я тороплюсь, – напомнила богиня, видя его нерешительность.

Бурдюк колебался еще мгновение, а потом выпалил:

– Скажи, зачем Зеркало тебе? И зачем… Зачем ты притворялась служанкой и проделала с нами весь этот ужасный путь? Ведь ты богиня…

– За такую дерзость я могла бы превратить тебя в пиявку! – Голос Девы зазвенел карающей медью. Но грусть в ее лице не вязалась с грозным тоном. – Могла бы, – повторила она. – Но пощажу. Быть может, ты еще пригодишься мне когда-нибудь. Что же до Зеркала… Что ж, тут все просто: когда-то я была… неравнодушна к тому, кого смертные зовут Змееносцем. И Зеркало может мне кое в чем помочь. Но после давних событий боги больше всего на свете боятся, что до него может добраться кто-нибудь из них. Стоило моим братьям только заподозрить, что кто-то из бессмертных пробирается сюда, как в погоню пустилось бы все небесное воинство. Я вынуждена была принять образ смертной, и лишь исподволь, в самых крайних случаях, когда препятствия становились непреодолимыми, помогать вам. Это я спасла Глаза на том пустыре, отвела глаза птицам, помогла Эписанфу с зельями в лесу. И вот вы привели меня к цели, а я отблагодарила вас, и большего вам знать не следует. И прошу, поторопитесь. Скоро это место станет смертельно опасным.

– Но три года!.. Рабыней… – пробормотал Бурдюк и осекся, увидев холодный насмешливый взгляд Девы.

Наверное, ему хватило ума понять то, что понял и я: три года – это просто краткий миг для бессмертной богини и нет для нее никакой разницы между рабыней и царицей.

Я бросил взгляд на своих спутников. Невидимая преграда, разделившая их минуту назад, вдруг стала будто вдвое шире. Так разрубленный надвое побег повилики перестает быть единым целым, в одно мгновение превращаясь в два самостоятельных растения. Бурдюк осунулся, сник, в глазах его поселилась тревога, он даже не пытался скрыть одолевшие его мрачные мысли. Глаз же наоборот, подобрался, расправил плечи; его единственное око засверкало черно́ и зловеще, губы тронула едва заметная хищная ухмылка.

– Что же… – начал было Бурдюк, но Глаз не дал ему договорить. Одним порывистым движением он хлопнул приятеля по плечу, едва заметно кивнул мне, поклонился Деве и, развернувшись, зашагал к Зеркалу. Дойдя до ниши, он все так же без раздумий повернулся к полированному серебряному омуту. Что-то вспыхнуло в воздухе и… Глаз исчез.

– Хотя бы в этот раз обошлось без трупов, – философски заметил Бурдюк. – А мог бы попрощаться по-человечески, мерзавец! – Это разбойник выкрикнул в сторону Зеркала. – Но и я обойдусь без сцен, – продолжал он. – Прощайте… Береги свитки, Мильк.

Отвесив поклон богине, он повернулся и в точности повторил путь Глаза. Вспышка, и в пещере не стало и Бурдюка.

– Пусто… – проговорил я. – Застолье кончилось. Гости разошлись.

– Пора и тебе, Мильк, – кивнула Дева. – Используй свой шанс…

Она взмахнула рукой, и я обнаружил вдруг, что, сжимая в руках свою котомку со свитками, стою в двух шагах от Зеркала, от призрачно мерцающего, манящего, одновременно желанного и пугающего омута его полированной поверхности. Звенящая, небесная ясность внезапно овладела всем моим существом. Сомнения, желания, страхи улетучились подобно листве, облетающей с дерева под порывами ледяного осеннего ветра. Душа обнажилась, избавилась от всего лишнего, оставшись один на один с моим единственным, истинным желанием и предназначением.

Забыв обо всем на свете, я сделал два шага по направлению к Зеркалу и, взглянув в него, ухнул в заоблачное небытие, в безвременье, в бесконечно покойный сон, похожий одновременно и на смерть, и на беспредельное счастье.

Не знаю, сколько времени это длилось, но вдруг я вынырнул в реальность. Моя рука держала чью-то руку – теплую, маленькую, удивительно мягкую и удивительно… живую. Я услышал короткий удивленный вздох и, подняв глаза, произнес одно только слово:

– Фаэнира!