Снежным и холодным выдался январь сорок четвертого. Летная погода — редкость. На одном из полевых аэродромов 3-го Украинского фронта базируются сразу два полка: истребительный — на Яках, и наш — ночной бомбардировочный на самолетах Р-5. Стоянки в противоположных сторонах заснеженной поляны, рулежные дорожки у каждого полка свои, а взлетная полоса общая. И живем в одном селе.

Хозяйство тоже единое, даже столовая, хотя ходить питаться приходится по очереди. Ну и клуб, конечно, общий. Когда кино привезут или танцы под патефон устроят — все поровну, никто не в обиде.

Истребители — народ молодой, веселый и задиристый. Но со странностями — любят почесать языки и перемыть косточки любому, кто попадается в зону их внимания. Впрочем, дрались они здорово, за себя постоять умели и врагу спуску не давали. Странности же объяснялись довольно просто: то был женский истребительный полк.

Ночники, напротив, в большинстве своем люди степенные, неторопливые. Под стать их тихоходам. На поджарые Яки посматривали несколько снисходительно и даже с долей шутливой пренебрежительности: что, мол, за машины — непонятно, так, шило какое-то…

Однако если случалось им увидеть днем схватку соседок с «мессерами», то страшно волновались и готовы были броситься на помощь даже на своих ночных бомбардировщиках. После окончания боя, когда Яки благополучно занимали места в капонирах, у мужчин только и разговоров было, что о геройстве женщин.

Если честно, то ночники даже немного побаивались своих задиристых соседок, точнее, их острых язычков и язвительного смеха. Без подначки да без шутки девушки-истребители шагу не ступали, подтрунивая над сильным полом:

— Тоже мне авиация… Еще царь Додон, говорят, на таких динозаврах летал, а вы до сих пор расстаться с ними не можете! Живете как-то не по-людски: когда спать полагается — вас носит где-то нелегкая. Выдалось время погулять или на природу полюбоваться — дрыхнете, словно медведи в берлогах. Одно расстройство нам с такими соседями…

Но, когда глухой метельной ночью, заглушая вой штормового ветра, прогудит над крышами взлетевший Р-5, поднимались девчата с постелей и долго не смыкали глаз: куда же понесло соседей в такую непогодь да темень. Метеоусловия — невозможные для полетов, а они — летают, хоть и машины у них не первой молодости, да и радио не имеют. Одно слово — летчики!

Вот так, при великом уважении друг к другу, но не упуская случая подпустить шпильку, и жили на одном аэродроме два полка, спаянные фронтовой дружбой и единой целью — бить врага.

Между тем кончался январь. Ослабели снегопады, усилился мороз. Снег на взлетной полосе выровняли и прикатали, и оба полка принялись работать в полную силу.

Однажды утром, вернувшись с выполнения задания и зарулив на стоянку, я услыхал вой сирены. Боевая тревога! Бросился было к штабной землянке, но добежать туда не успел: из-за леса вынырнули десятка два бомбардировщиков «Мессершмитт-110».

Вместе со штурманом я скатился в ближайшую щель. Немецкие самолеты выстроились кругом — и началось. Соблюдая очередность, бомбовозы «клевали» носом, пикировали, сбрасывая свой смертельный груз. Один самолет выходил из пике и пристраивался к кругу. За ним пикировал следующий, и казалось, не будет конца их проклятому завыванию.

Мы вжимались, как могли, в дно щели. Сверху сыпалась мелкая колючая крошка, поднятая взрывами. Что скрывать, было жутковато. И вдруг в какофонию бомбежки примешался совсем посторонний звук… Я выглянул наружу. Все на аэродроме визжало, выло и стонало. Землю встряхивало, как на решетке. Повернулся в сторону капониров женского полка и не поверил своим глазам.

— Штурман, Яки взлетают!

Прямо со стоянок, окутавшись облаком снежной пыли, взлетали среди взрывов два истребителя. Они поднялись, мгновенно убрали шасси и, набрав скорость, свечой бросились вверх.

В следующую же секунду два «мессершмитта», шедшие в строю общего курса, повалились с распоротыми животами на крыло и, охваченные дымным пламенем, рухнули. Высоко взметнулись столбы дыма, огня и снега. Следом донеслись два глухих взрыва — последний «привет» от бывших экипажей гитлеровских машин.

Не теряя времени, Яки еще раз врезались в круг бомбардировщиков — и еще два вражеских самолета пошли вниз, разваливаясь в воздухе. Два новых снежных всплеска поставили точки в биографии немецких летчиков.

«Сто десятые» заметались. Беспорядочно сбросили бомбы. Стягиваясь к своему флагману, начали разворачиваться на запад. Несколько самолетов замешкались над аэродромом — Яки рванулись им навстречу и сбили еще одного.

— Командир, это же машины Савиной и Смирновой!

В каждом полку были свои «старики». Не по возрасту, конечно, — по опыту. У истребителей — Ольга Савина, темноволосая, стройная и необыкновенно привлекательная. В обычной жизни хладнокровная и спокойная, в бою становилась неистовой, смелой до самозабвения, мгновенно реагирующей на изменения обстановки и не знающей промахов в стрельбе. Ее напарница Катя Смирнова была под стать ведущей. Такого же непреклонного характера, языка острого и язвительного, в быту — недотрога и ревнивица, особенно когда дело касалось знаков внимания, оказываемых ее командиру, а в бою — настоящая фурия.

Я тоже разглядел желтые цифры 11 и 12 на зеленых бортах, узнал почерк этой пары. Как бывшего истребителя меня всегда восхищала слетанность Савиной и Смирновой, чистая техника пилотирования и неудержимая ярость молниеносных атак.

Яки вновь круто взмыли. Коротко простучали их пушки, и замыкающий «мессершмитт» взорвался, зарывшись в снег.

Взлетели еще две пары Яков, бросившись вдогонку удирающим немцам. Прошла над аэродромом группа краснозвездных истребителей из расположенного неподалеку полка, и до нас донеслись вскоре звуки пушечных очередей и глухие удары о землю сбитых вражеских самолетов. Воздушный бой кончился.

Стало неожиданно тихо-тихо. Я выбрался из щели. На стоянке горел один самолет Р-5. Окруженные огнем и паром тающего снега догорали на дороге две разбитые полуторки. Выяснилось, что у нас в полку убило трех человек — двух бойцов роты охраны и механика Непрядова. Если бы не гибель людей, потери можно было считать незначительными. Немцы изрядно «мазали», грохота выходило много, а толку получилось мало. Наши зенитчики хоть никого и не сбили, но и не дали возможности противнику бомбить прицельно. Немцы шарахались от зенитного огня и бросали бомбы «на глазок», лишь бы сбросить.

День понемногу брал свое. Выше всплывал над горизонтом тусклый диск солнца. Тонкая облачная пелена, перемешанная со снежной пылью, поднятой взрывами, противилась холодным солнечным лучам. Серым получалось утро.

Прибыли назад Яки. Все шестеро. Ночники обрадованно вздохнули.

На исходе дня вместе с Ольгой Савиной я возвращался с похорон погибших при бомбежке товарищей. У девушек сразило осколком оружейницу Надю Крылову, не успевшую укрыться в убежище. Скверное было настроение. Шли молча. Возле дома Савиной остановились. Я закурил:

— Слушай, Ольга. Я видел ваш вылет с самого начала. Мы со штурманом сидели в щели, как захлопнутые в мышеловке. Это черт знает что: на фронте с первого дня войны, а привыкнуть к бомбежке никак не могу. Честно, опасаюсь ее больше любого боя. А вам все нипочем: и взлетели красиво, и дрались здорово. Помнишь, когда ты срезала первого «мессера», пристроился к хвосту твоего самолета какой-то немецкий кавалер, и если бы не Катя — не стоять бы тебе со мной на этом месте.

Черными угольками благодарности полыхнули ее глаза:

— Ты прав, Лева. У меня Катенька — чистое золото.

Посыпался сухой колючий снег. Усилился ветер. Посвистывая, потянулись по земле змеи поземки.

— Ничего, Оленька, — унтом я вдавил в снег окурок. — Сегодня же ночью мы рассчитаемся за погибших. Вдобавок к твоим «подснежникам».

Я кивнул в ту сторону, где развороченная одним из сбитых «мессершмиттов» земля чернела незажившей язвой на сером январском снегу.