Со мной случилась беда. Точнее, с моей машиной, но это, в сущности, одно и то же. «Тройку» забила тряска такой неистовой силы, что с трудом удавалось удерживать ручку управления. Ноги были готовы соскользнуть с педалей, и только предохранительные ремешки помогали удерживать их на месте. Приборная доска приобрела совершенно размытую форму, дергаясь во все стороны. Стрелки и циферблаты слились в сплошной мерцающий ореол, и прочесть их показания было невозможно! Меня жестко подбрасывало, голову мотало по сторонам, зубы стучали, словно в ознобе.

По всем наставлениям и инструкциям требовалось немедленно прекратить полет, но об этом не могло быть и речи: мы находились далеко за линией фронта, над занятым фашистами Белградом.

Мы ходили туда на разведку. Осенняя погода не баловала. Большую часть пути шли под облаками, под непрерывным холодным дождем, при сильных ветрах и свирепой болтанке. А когда оказались над Белградом, нас цепко схватили прожекторы. Вокруг «тройки» сверкали разрывы, цветные трассы «автоматок» хлестали черное небо, прошитое светлыми строчками прожекторных лучей. Внизу в отсветах лучей и при вспышках орудийных выстрелов проявлялись дома, улицы. Но это только на мгновение, когда взгляд успевал скользнуть по земле, отрываясь от бушующего вокруг огневого шквала.

Мы хорошо вышли на город, незамеченными. Минут за пять до выхода на цель я сбавил обороты мотора и почти бесшумно, со снижением повел машину. Вывалились из облаков. Внизу просматривались то короткие синеватые снопики света от автомобильных фар, то тусклый лучик карманного фонаря, то красная метелка искр из труб паровоза. Словом, мы вышли на цель — лучше не бывает. Продолжая снижаться, сделали заход на эшелоны и сбросили бомбы. Задание было выполнено.

Я надеялся уйти так же незаметно, как и прибыл сюда. Но…

Все новые вспыхивают передо мной прожекторы. Вначале удавалось увертываться. Но вот лизнул самолет один, потом другой луч, и вскоре со всех сторон ухватили слепящие щупальца. Оглушает окружающий грохот: снаряды рвутся, будто палкой по сухой доске бьют, цветные шарики «автоматок» лопаются, издавая свистящий звук разрываемой портянки.

Маневрируя, «тройка» то взметывалась вверх, то крутилась волчком в глубоких виражах, то почти отвесно падала в скольжении на крыло. Однако разрывы ближе и ближе сотрясали самолет ударными волнами, «автоматки» все плотнее сжимали кольцо огня.

Потерян счет времени. Сколько минут, а может быть, и часов длился этот кошмар, я не знал. Во всем мире остались для меня только бешено крутящийся самолет и полыхающее заревом небо в узорах цветных шариков да рваных звездочках разрывов.

Мелькали в памяти обрывки прежних боев, встала перед глазами недавняя гибель моего друга Жоры Васильева над Галацем. Его вот так же держали прожекторы и так же яростно били по нему зенитки. Уж какой великий мастер пилотажа был Жора, а вырваться не смог. А сейчас и прожекторов больше, и обстрел плотнее… Мозг все чаще пронизывает мысль о бесполезности продолжения боя. Я устал. Силы мои на исходе.

В этот момент, один из труднейших в моей жизни, сзади раздался возглас:

— Молодец, командир! Отходи к периферии!

Зарычал короткими очередями штурманский пулемет, и на земле потухли, один за другим несколько прожекторов.

Стрельба и особенно ободряющий голос боевого напарника встряхнули меня. Прошло оцепенение страхом. Возвращался азарт схватки. Исчезла усталость, тело вновь налилось силой, и я уже не думал о гибели, хотя и не заглядывал в будущее дальше, чем на несколько бесконечных секунд вперед.

Все происходящее стало видеться мне, как в замедленной киносъемке. Вот трасса голубых и красных шариков медленно-медленно приближается к моему крылу. Самолет так же неторопливо отворачивает в сторону, смертоносная трасса проходит мимо. Неспешно вспухают разрывы тяжелых снарядов. «Тройка» ходит от разрыва к разрыву, протыкая носом едкий дым взрывчатки, будто понимая, что в это место никогда уже не попадает ни один снаряд.

Отрешенно от происходящего чувствовал я себя. Спокойно, как мне казалось, обдумывал наше положение. В общем-то, ничего особенного не происходит. Постреляют-постреляют да и перестанут. Вон уже сколько высадили боеприпасов, и все без толку. Погасят прожекторы, и мы уйдем. Откуда-то появилась твердая надежда вырваться из огня — всем смертям назло…

Руки сами собой управляли машиной, бешено закручивая ее в дикой свистопляске игры со смертью. Но проделывал это будто не я, а некто посторонний. Такое состояние бывает у бегунов на большие дистанции, когда появляется «второе дыхание». У меня появилась масса свободного времени. На борту остались две осветительные бомбы «САБ-25», и я сбросил одну из них. Хорошо стали видны разлившийся пожар на привокзальных путях, развалины улиц, разбросанные по ним вспышки стрельбы зениток, прожекторы.

Сверкая лаком крыльев, «тройка» продолжала метаться. Мотор то надрывался в форсажном режиме, то замолкал вовсе. Я ухитрился-таки оттянуться к периферии обороны. Еще немного, и я должен выйти из-под обстрела. И вот тут-то с моей машиной и случилась беда. Впереди справа, чуть ниже мотора, сверкнул разрыв. Нас встряхнуло воздушной волной — и сильнейшая, как в ознобе, тряска охватила самолет.

К нам неотвратимо приближалась серия разрывов. Надо немедленно увеличить скорость! Дал форсаж. Машина рванулась и затряслась. Несколько секунд такого полета, и мотор оторвется к чертовой матери! Оставалось одно: быстро, как только можно, нырнуть к земле и там уйти в темноту. Разумеется, при условии, если до этого не развалится от бешеной тряски моя «тройка» и немцы позволят безнаказанно снизиться до высоты бреющего полета.

Я завалил машину в крутое скольжение на крыло по спирали, снижаясь практически вертикально, а попросту говоря, падал, как камень. Этот маневр я мог бы применить и раньше, но приберегал его на самый-самый крайний случай. Номер этот, как говорится, смертельный, и выполнение его опаснее любого артиллерийского обстрела.

Но выбора у меня в тот момент не было.

Сбросили последний «САБ». Нужно хорошенько осветить землю, иначе можно вообще не успеть вывести машину в горизонтальный полет и трахнуться о камни. Все круче наклоняются сопровождающие меня прожекторы. Многим уже не хватает угла наклона — я ниже их, и они гаснут. При свете подвешенного на парашюте «САБа» на глаз определяю высоту — метров пятьдесят, не больше.

Я прижался к самой земле, к развалинам, и, не обращая внимания на тряску, увожу «тройку» за пределы Белграда в дождливую черноту югославской ночи.

Кажется, вырвались! Сбавил обороты до предела, слегка усмирив тряску. Стало возможным разглядеть показания приборов. В душе ширилась радость, и незаметно для себя я негромко запел:

Вспомнился отец. Он любил этот авиамарш. Если бы мог он в эту ночь хоть краем глаза увидеть меня в бою! Хотя нет, лучше не надо. Не дай бог родителям видеть своего сына в таком положении!

Судя по времени, где-то поблизости должны быть горы. Понемногу набираю высоту. Летим в густой темноте. Усилился дождь. К тряске добавилась болтанка. Значит, действительно под нами хребты. Значит, нужно срочно набирать высоту: не лезть же на нелепую смерть от столкновения с горой после пережитого боя.

Ночь на исходе. Скоро рассвет. При нашей черепашьей скорости он встретит нас где-то над Венгерской равниной. За ней еще Румыния, Карпаты, и только там — линия фронта. Как же далеко до родного аэродрома!

Прекратился дождь, улучшилась видимость, в облаках появились просветы. Нет-нет да и проглянет с безмерной высоты звездочка, мелькнет голубым светом и погаснет, закрытая черным брюхом мокрого облака. Затем просветы замелькали чаще, звезд высыпало все больше — погода явно шла на улучшение. Но это не радует. Небо на востоке светлеет.

— Рассвет, командир. Что будем делать?

— Лететь будем.

В голосе штурмана озабоченность. Наш Р-5 вовсе не приспособлен для дневного боя с истребителями, а их в этих местах полным-полно. Придется ловчить: пойду по оврагам, прижмусь к земле, поползу по руслам ручьев и речек, по опушкам лесов.

Горизонт справа разгорался малиновым заревом. Облака на востоке — будто алые паруса гриновского корабля, поднятые до самого неба. А «тройку» трясет и трясет. Иду на предельно малых оборотах, лишь бы держаться в воздухе.

И вдруг голос штурмана:

— Командир, нас догоняет самолет!

Только этого нам не хватало! Обернулся: короткий узкий капот мотора, длинные неубирающиеся шасси, верхнее расположение крыла, большая, сплошь застекленная кабина. Да это же «аист» — связной самолет немецких ВВС!

«Аист» подошел вплотную. Крыло в крыло. Пилот, открыв форточку, смотрел на нас с удивлением, мол, что это за ископаемое такое? Он или не рассмотрел звезды на наших крыльях, или вообще не предполагал увидеть в своем глубоком тылу советский самолет незнакомой конструкции, ползущий со скоростью сто километров в час.

— Бей, штурман, — негромко выдохнул я в переговорное устройство.

«Аист» рухнул, разрезанный наискосок длинной очередью пулемета. Теперь, как говорят на Руси, дай бог ноги! Хорошо, если пилот этой «птицы» не успел вызвать истребителей, но если успел, то никакое «второе дыхание» нам не поможет. Ныряю в распадки хребтов, иду по каким-то безымянным ручьям, по сухим ущельям. На восток, домой, скорее домой.

— Молодец, штурман.

— Спасибо, командир!

Истекал шестой час полета. Расход бензина на этом режиме ничтожен. Запас горючего позволит лететь еще много часов. Вот позволит ли день? До передовой более трехсот километров, к тому же сам перелет линии фронта для нас опаснее всего пройденного пути. Но деваться некуда, надо лететь. Под нами чужая земля, под нами враги.

Дома нас, наверное, потеряли. Волнуются: прошли сроки возвращения. Иваныч извелся поди на пустой стоянке, высадив полкисета крепчайшего самосада. Казнится за какое-нибудь несуществующее упущение при подготовке машины. Нет, стартех здесь ни при чем, «тройка» работает, как часы, и не его вина, что вражеский снаряд повредил нам винт.

Карпаты. Дикая, первозданная красота. На много километров вокруг ни единого селения, ни дымка пастушьего костра — только голые обвалы скал, пропасти, ущелья с блестящими глубоко внизу ручьями и парящие над вершинами коршуны. Сильная болтанка. С трудом удается удерживать самолет в воздухе. Пройден наконец перевал. Впереди — линия фронта. По-прежнему, как назло, солнце высоко, небо чистое, видимость отличная. Вся надежда на то, что немцы ожидают появления русских самолетов откуда угодно, только не со стороны своего тыла.

На земле идет бой. Видна артиллерийская перестрелка, разрывы снарядов на той и другой стороне. Будь у нас бомбы, ударить бы по вражеской батарее… Я прижал машину к земле. Засуетились, заметив нас, солдаты возле пушек — штурман, не растерявшись, выпустил несколько коротких очередей по артиллеристам. Даю форсаж мотору и, не обращая внимания на дикую тряску, перескакиваю Днестр.

Все. Дома. У себя. До аэродрома осталось километров пятьдесят, не больше, а наш несколько затянувшийся ночной полет к Белграду стал уже историей, еще одним эпизодом прожитой на войне жизни…