Однажды князь предложил Ойси сопровождать его в поездке в город. Эмнильда, услышавшая это, запищала и радостно запрыгала на месте, хлопая в ладоши, так ей хотелось поехать тоже. Велеурд не смог отказать сестре. Следующим утром с восходом солнца кавалькада покинула замок, направляясь вдоль побережья на юг. Князя и девушек, пожелавших поехать верхом, сопровождали пятьдесят вооружённых всадников в полной экипировке. Такой эскорт был вызван не опасением чего-либо, а статусом князя, являвшимся знатным вельможей.

В эту сторону владения Уфталов протянулись на один дневной переход. Далее территория княжества заканчивались и начинались владения нермутанского императора Онрикта Великолепного, чьим верным вассалом был Велеурд Уфтал, перенявший эту почётную обязанность у своего умершего отца Альвита Уфтала, служившего верой и правдой императору. Недаром девиз рода гласил: «Сила и верность».

Ойси уже узнала значение родового герба, изображённого на круглом выпуклом щите Велеурда: Эмнильда поведала ей об этом. Кроваво-красный цвет поля означал пролитую кровь всех поколений Уфталов на защите интересов императорской династии. Золотая корона вверху — это княжеский титул, пожалованный одному из первых предков Велеурда тогдашним императором. Две чёрные скрещенные секиры под короной говорили, что титул пожалован не просто за верность императорам, а добыт в сражениях с недругами правящего двора, что и подтверждал сам девиз.

Путь князя и его спутниц лежал в Кедéшт — большой портовый город, славящийся своим богатством, торговлей, базарами, суетой, кишащий морскими разбойниками, обитающими в портовых притонах под личиной простых рыбаков, грузчиков, а то и просто бродяг, собирающих разные слухи о том кто из купцов когда и куда направляется, что у него за товар, какое будет сопровождение. Обычно купцы такое старались держать в тайне, но слухами мир полнится, к тому же сами пираты, прикинувшись обычными грузчиками, нередко работали на погрузке таких судов, уже точно зная, что повезёт тот или иной купец.

Там же в портах собирался всякий сброд — воришки, продажные девки, попрошайки, юродивые, шныряли осведомители, готовые за монету с любым поделиться информацией. Днём не утихала суета и толчея, приходили и уходили торговые суда, расцвеченные разноцветными парусами. Горы товаров громоздились на пристани, неподалёку находились рынки. На улицах, примыкающих к рынкам, стояли дома ремесленников: стеклодувов, кузнецов, камнерезов, гончаров, кожевников. По рукам ходили самые разные монеты, на торговых площадях ютились низенькие столы менял.

Вооружённые воины, поставленные городским управителем, следили за порядком. По ночам конная стража объезжала город, охраняя сон добропорядочных подданных, пресекая бесчинства нечестного люда.

В этот раз у князя не было в городе никаких дел, ему хотелось немного развеяться, а больше всего показать Ойси город, дать ей и Эмнильде возможность набрать нарядов.

Они не спеша ехали по узким улочкам. Следом растянулся отряд всадников, над их головами колыхался лес копий. Мимо во все стороны лавировал разношёрстный люд во всяких одеждах, слышался многоголосый разноязычный гомон, в небольших лавках торговались купцы и покупатели, менялы зыркали по сторонам, опасаясь за свои богатства и одновременно высматривая выгодного клиента. Отовсюду доносились запахи специй, готовящейся еды, помоев. Солнце припекало головы и плечи, нагревая каменные стены и черепичные крыши невысоких с редкими окнами домов, тесно обступивших узкие кривые улочки с гомонящей бурлящей разноцветной, снующей во все стороны толпой.

Князь и девушки выехали на запруженную народом, уставленную всяким товаром площадь с натянутыми от жары парусиновыми тентами, бросающими тень, но не дающими прохлады. Воины князя один за другим выезжали следом, а перед Велеурдом и его спутницами открылся невольничий рынок.

По законам императора работорговля была разрешена, а властями на местах даже поощрялась, потому как приносила хороший доход и в городскую казну, и в императорскую. Труд невольников задарма использовали в каменоломнях, рудниках, на бескрайних полях и садах, их охотно покупали судовладельцы, отправляя на свои галеры.

Ойси сразу обратила внимание на рабов, задрожав от мысли, что её могла ожидать та же участь, не встреться она с Эрлом Суром. Несчастные сидели на пыльной земле, из всей одежды на них имелись только набедренные повязки, а у женщин-невольниц даже грудь прикрыта не у всех. Рабы были грязны, кто-то выглядел измученным, кто-то равнодушно смотрел в никуда, не обращая внимания на происходившее вокруг. На телах многих красовались красные рубцы от палок и плетей, коими несчастных потчевали в избытке надсмотрщики. У каждого раба, даже у женщин, на шее была тяжёлая деревянная колодка с отверстиями для рук. От колодки к растёртым до крови лодыжкам опускалась цепь, опутывая их. На раны садились мухи, но люди, находясь в каком-то отупелом состоянии, не замечали этого.

Неожиданно у девушки кольнуло сердце, она увидела знакомые серые глаза, прожигающие её насквозь. Спутанные грязные светлые волосы, тяжёлая колодка с зажатыми в ней руками, испещрённое татуировками и следами от плетей тело, грязная набедренная повязка… Он ничем не отличался от других, но Ойси узнала его. Это был Эрл Сур.

«О, боги! — мысленно воскликнула девушка. — Он жив… Он не убит в том сражении…»

Невольно остановив лошадь, Ойси растерянно смотрела на юношу, не сводившего с неё пристального взгляда.

Велеурд, заметив, что девушка остановилась, тоже придержал коня.

— Что обеспокоило вас, Ойси? — спросил он заботливо. — Или вам нездоровится?

Проследив за её взглядом, князь всё понял. Он выжидающе смотрел на девушку, а та, словно онемев, не сводила глаз с Эрла. Ничего не понимающая Эмнильда переводила взгляд от подруги к брату потом к рабу, и тоже молчала.

— Милорд… — проговорила, наконец, Ойси, взяв себя в руки. — Вы могли бы оказать мне услугу?

— Вы хотите выкупить этого раба, Ойси? — догадливо спросил Велеурд.

— Да, хотела бы.

— Зачем он вам? Могу только предположить, что вы знаете его. Судя по внешности, он колмадориец.

— Да, милорд. Я никогда не говорила ни вам, никому другому, что тоже была рабыней… Правда, недолго — всего один день, если не считать время, как вы взяли меня в полон…

— Вы знаете, Ойси, что ваше нынешнее положение…

— Да, милорд… Прошу простить меня… — перебила девушка князя. — Этот человек дал мне свободу. Он был в том сражении, что и вы…

Слушая Ойси, Эрл стал понимать, как она оказалась здесь, но не мог понять, почему девушка на чужбине выглядит ещё прекраснее, чем раньше, на своей родине. И кто этот знатный господин в одеждах нермутанского вельможи, к которому она обращается «милорд». Да и сама Ойси носит чужеземную одежду: на голове у неё красовалась маленькая островерхая шапочка, украшенная по краю жемчугом. К шапочке прикреплена прозрачная кисея, охватывающая затылок полукругом от виска до виска. Кисея была коротка, а светлые волосы рассыпались по спине. Свободное длинное светлое платье скрывает гибкий стан. Но, даже не смотря на это, он узнал её сразу, не веря глазам, думая, что боги решили посмеяться над ним, явив образ той, кого он считал потерянной навсегда и уже не чаял увидеть.

— Вот как, — задумчиво произнёс Велеурд, внимательнее всматриваясь в раба. — Что ж, мне понятно ваше желание отплатить той же монетой. — Он перевёл взгляд на одного из десятников и приказал: — Найди хозяина этих рабов.

— Слушаюсь, милорд, — ответил десятник, немедленно спешился, передал копьё и щит одному из всадников, исчез в толпе.

Он вернулся быстро в сопровождении рослого мускулистого темнокожего человека. Его чёрный лысый череп блестел на солнце, на крепкой шее красовалась золотая цепь, из-под распахнутой белой лёгкой короткой куртки-безрукавки виднелась мощная грудь и втянутый живот, перевитые мышцами руки расслаблены, большие пальцы заткнуты за неширокий кожаный пояс, за которым слева торчала рукоятка кривого кинжала, а с правой стороны — плеть.

Пояс поддерживал широкие зелёные шаровары, из-под них выглядывали загнутые остроносые носки жёлтых туфель.

Велеурд обратил внимание, что кожаный ремешок плети расходится на девять более тонких хвостов с вплетёнными в них стальными полосками. Мысленно князь передёрнулся, представляя, как такая плеть разрывает кожу.

Весь вид работорговца излучал жестокость и непреклонную волю. Всё же, увидев восседавшего на смоляном жеребце знатного вельможу, он склонил голову, приветствуя князя.

— К вашим услугам, милорд, — произнёс он.

— Моя спутница хочет купить вот этого раба, — Велеурд кивнул в сторону юноши.

— Как пожелает ваша спутница, милорд, но должен сказать вам, что этот раб не знает покорности. Самое место ему — где-нибудь в глубоком руднике или на галерах. Он дважды пытался бежать, убил двух надсмотрщиков. Я бы сам давно убил его, — рабовладелец дёрнул пухлой верхней губой, обнажив ряд великолепных белых зубов, — да только кто возместит мне мои убытки, когда я по незнанию купил этого раба.

— Сколько ты заплатил за него? — спросил Велеурд.

— Две сотни серебром, милорд, — поторопился работорговец, не сумев скрыть алчный блеск в тёмных глазах.

Губы князя дрогнули в усмешке.

— Я дам тебе за него пятьдесят монет серебром. Это настоящая цена за очень хорошего раба. И не вздумай перечить мне, или я снесу тебе голову.

— Сделка, — произнёс рабовладелец, сверкнув недовольно глазами при последних словах вельможи.

— Сделка, — повторил Велеурд, кинув работорговцу кожаный мешочек, который тот ловко поймал правой рукой. — Сними с него колодку и цепи.

Весь разговор происходил по-нермутански, его Ойси пока ещё не понимала. Она напряжённо вслушивалась в незнакомые слова, пытаясь по мимике говоривших определить смысл сказанного, хотя в целом и так было понятно: князь пошёл навстречу её просьбе.

Работорговец свистнул в глиняный свисток, извлечённый из нагрудного кармашка безрукавки. Откуда-то из толпы вынырнул ещё один темнокожий человек, работорговец что-то приказал на своём наречии. Появившийся надсмотрщик освободил онемевшего от неожиданности юношу. Сидевшие поблизости рабы смотрели на эту сцену, кто равнодушно, кто с некоторым любопытством, пытаясь понять, какова дальнейшая участь выкупленного товарища по несчастью.

Девушка попросила соседнего с ней воина придержать её лошадь, и легко спрыгнула на землю, подойдя к Эрлу. Сразу несколько всадников, опередив отвлёкшегося на разговор князя, бросились ей наперерез, закрывая своими лошадьми девушку от раба. Ойси беспомощно оглянулась на встревожившегося князя.

— Милорд, прошу вас…

— Освободите дорогу, — приказал Велеурд своим людям.

Ойси подошла к Эрлу, остановившись в нескольких шагах, словно натолкнувшись на стену острого запаха от давно немытого тела, затем сделала ещё пару шагов.

— Приветствую тебя, Эрл Сур.

— Приветствую тебя, Ойси Кауди. Не ожидал встретить тебя здесь в этом наряде. Почему ты надела его?

— Не спрашивай об этом, Эрл, — дрогнувшим голосом ответила Ойси. — Знай, теперь ты свободен. Я помню твою доброту, когда ты выкупил меня у Римара Жункея. Боги позволили мне отплатить той же монетой. Это говорит об их величии, справедливости и доброте к истинно верующим.

— Да, — улыбнулся странной улыбкой юноша. — Только моя свобода закончится, как только вы уедете… — Эрл помотал головой, словно отгоняя наваждение: — Никак не могу поверить, что ты вместе с этими чужеземцами…

— Что же делать? — растерялась девушка.

— Мне нужна вольная грамота, иначе меня сочтут за беглого и снова наденут колодку.

— Кто может дать её?

— Этот вельможа или ты.

— Я?!

— Да, Ойси. Ведь вы вместе и вы купили меня. Теперь я ваш раб.

— Я же сказала, ты свободен… Ах да… грамота.

— Милорд, — девушка обернулась к князю, — я должна просить вас ещё об одной услуге.

— Конечно, Ойси, — кивнул Велеурд. — Начатое нужно доделать.

Он сунул руку в свою седельную сумку, извлёк свёрнутую трубочкой плотную желтоватого цвета бумагу, перо и чернильницу. Всё это князь взял с собой, предполагая, что дамы могут набрать больше, чем он взял денег. Тогда его выручат выданные им расписки.

Не слезая с коня, Велеурд заполнил один из рулончиков на специальной дощечке, извлечённой всё из той же сумки, поставил перстнем клеймо, заверив написанное. Для этого ему пришлось с помощью огнива поджечь небольшую приготовленную для такой цели палочку и растопить окрашенный воск в углублении дощечки, капнуть на бумагу и приложить перстень.

Убрав все принадлежности в сумку, князь спешился и подошёл к юноше, встав рядом с Ойси. Он протянул Эрлу вновь свернувшуюся трубочкой бумагу, и произнёс:

— Не потеряй её. Второго раза может не быть.

— Благодарю вас, господин. Как ваше имя? — ещё не веря в случившееся, спросил Эрл.

— Меня зовут Велеурд Уфтал, я нермутанский князь.

— Я услышал от Ойси, что вы принимали участие в том же сражении, что и я.

— Да, я был там, — спокойно ответил Велеурд.

— Что привело вас на мою родину? Желание грабить и убивать? Вам мало богатства, что есть у вас?

— Если ты не возражаешь, я не стану отвечать на твой вопрос.

— Как пожелаете, милорд. Но мы — враги.

— Пусть будет так, — согласился князь. — Разве нельзя принять от врага дарованную свободу и даже жизнь?

— Ещё один вопрос, милорд. Ойси ваша невольница?

— Ты не видишь, что это не так? Разве может невольница просить господина об освобождении другого невольника?

— Тогда каково её положение?

— Уходи, колмадориец, — глядя в сторону, сухо произнёс Велеурд.

— Идём со мной, Ойси, — сказал Эрл, развернувшись к девушке.

Она не пошевелилась. Князь смотрел на неё испытующе. Эмнильда, потрясённая услышанным, застыла в седле, приложив изящную ладошку к чувственным губам.

— Ойси, идём… — настойчиво повторил юноша, предложив ей руку.

— Нет, Эрл, — твёрдо произнесла девушка.

— Нет? — с непониманием и болью переспросил он.

Ойси лишь покачала головой. Развернулась и пошла к своей лошади, стремя которой придерживал воин. Сев в седло, девушка не спеша поехала вперёд. Догнавшая её Эмнильда увидела, как по лицу подруги текут слёзы. Вскочивший на коня князь сделал знак рукой, и кавалькада тронулась дальше.

Эрл стоял как вкопанный, потерянный, не веря свободе, тому, что увидел свою любовь, так спокойно, даже холодно покинувшую его. Он беспомощно оглядывался, пока не заметил бывшего хозяина, заговорщически смотревшего на соплеменника-надсмотрщика. Оба недобро зыркнули в сторону освобождённого раба.

Эрл всё понял, стряхнул оцепенение и почувствовал себя не только прежним, но и с новой силой ощутил не покидавшее желание убить обоих. За всё пережитое, за унижение, за боль, за невозможность ответить сразу и достойно.

Он пошёл, лавируя в толпе, не замечая людей, шарахающихся прочь из-за идущего от него стойкого запаха давно немытого тела.

Работорговцы последовали за ним.

Эрл недобро улыбнулся, сворачивая в узкую улочку, а с неё в темное ответвление, остро пахнущее мочой. Там он остановился, ожидая преследователей. Когда те появились, Эрл действовал стремительно и жестоко. Свернул надсмотрщику шею, толкнул безвольное тело на тускло блеснувший кривой кинжал, скользнул за спину второму сопернику, схватил сгибом левой руки за горло, ладонью правой нанося удар в поясницу. Работорговец выгнулся в спине и отпустил рукоять кинжала торчащего в надсмотрщике. А Эрл с силой углубил большой палец правой руки ему в глазницу, выдавливая чвякнувший глаз… Жертва ещё хрипела и дёргала ногами, судорожно пытаясь руками ослабить смертельный захват, но всё уже было кончено…

Юноша быстро раздел агонизирующего врага, натянул чужой наряд, бросил плеть, оставил только кинжал, сунув за пояс, где уже оказался кожаный увесистый мешочек.

Вскоре по улице к морю шёл человек, внешностью из далёких северных земель, тогда как одежды говорили об обратном.

Выбрав на берегу безлюдное место, человек придавил кожаным мешочком и кинжалом рулончик бумаги, скинул одежду и жёлтые с загнутыми носками туфли. Потом погрузился в море, зайдя по пояс, вороша слипшиеся волосы, растирая татуированное, в красных рубцах от плети тело.

Время шло. Наступила зима. В этих благодатных краях она совсем не походила на зиму в Колмадоре — холодную, с обильным снегом, ветреную, когда в каминной трубе слышны завывания, а огонь весело полыхает, согревая тело, укрытое мехами. В такую погоду хорошо вечерами сидеть у огня и слушать о подвигах героев во славу прекрасных избранниц.

Здесь снега не было вовсе. Небо стало пасмурнее, участились дожди, что летом случалось довольно редко. Порывы ветра взволновали морскую гладь, отчего она потемнела и перестала быть приветливой, как прежде.

Конные прогулки Эмнильды и Ойси уже не были столь частыми. Бóльшую часть времени девушки проводили в замке, развлекаясь незатейливыми играми, а чаще читая книги, коих оказалось предостаточно.

Ойси уже неплохо освоила нермутанский язык и, благодаря Эмнильде, научилась читать непонятные ей вначале знаки. С удивлением девушка поняла, что в этих краях у людей те же чаяния, беды, радости и вопросы, ответы на которые они в своём понимании излагают с помощью пера и чернил.

У бесчестного старого Лаукты хранились совсем другие книги, где он вёл какие-то записи своих долгов, постоянно пролистывая с мрачным лицом. Несмотря на то, что Лаукта считал себя убеждённым последователем Откровений Предтечей, в его доме не было ни одной священной книги «Предание», пурáны которой повествовали о богах. Здесь же девушка нашла таких книг несколько, одна из них была очень, очень древняя, возможно даже со времён богов, и имела огромную ценность.

Девушка не предполагала, что князь, казавшийся ей суровым молчаливым воином, начитанный человек. Также ей нравилось, что и князь, и княгиня, и Эмнильда следуют Откровениям.

Однако, вместе с «Преданием» в библиотеке имелись Авесты — священные каноны Учения Трёх Великих Первопредков, которую ещё называют «Свитки».

Увидев их в первый раз, Ойси испытала массу эмоций: и гнев, и удивление, и испуг, и растерянность. Она никак не могла понять, как можно держать в одной библиотеке книги разных религий, чьи адепты готовы в любое время убивать друг друга без счёта.

Когда же девушка узнала, что эти книги ещё и читают, а старый князь был последователем канонов, то не поверила своим ушам.

Эмнильда преспокойно брала их и уверенно могла открыть нужную ей страницу. Когда она предложила Ойси сравнить написанное в «Преданиях» и «Свитках», девушка шарахнулась от подруги, что вызвало у той весёлый смех. Она открыла обе книги и начала поочерёдно вычитывать на выбор отрывки, предлагая Ойси увидеть один смысл, написанный разными словами. Но девушка не хотела даже слушать: такое отторжение у неё вызывала чужая религия. И всё же пытливый ум и любопытство начали брать верх над предубеждениями. Она стала прислушиваться к Эмнильде и даже заглядывать в чуждые ей тексты, постепенно осознавая, насколько люди слепы и глухи. Они бездумно следуют за своими поводырями — служителями культов, предпочитая отдаться на их волю, трактующих тексты в угоду своих сиюминутных интересов, напускающих на себя набожность и святость. Люди не дают себе труда самостоятельно постичь данные богами знания. Крича о приверженности богам, а значит и собственной святости, они готовы враждовать, убивать, жечь, насиловать, сажать на колья, четвертовать… А потом преспокойно идти в храмы и возносить молитвы.

С князем девушка уже не чувствовала скованности, поскольку Велеурд был учтив, сдержан и благороден, каким и пристало быть настоящему вельможе. Он по-прежнему уделял немало времени борьбе с пиратством, в чём преуспел: теперь уже не так часто можно было услышать о том, что морские разбойники осмелились обидеть кого-либо во владениях князя.

Однажды Ойси предложила Эмнильде совершить верховую прогулку, но та посетовала на недомогание и отказалась. Ойси поехала одна с обычным сопровождением. Девушка не спеша ехала уже привычным маршрутом. Её спокойная лошадь, не раз проходившая этот путь, меланхолично двигалась знакомой дорогой, как вдруг у самых её ног из кустов выпрыгнул заяц, а за ним лиса. Лошадь всхрапнув, встала на дыбы и вдруг понесла через заросли, не разбирая дороги. Девушка едва удерживалась в седле, потеряв самообладание. Всадники устремились следом, однако испуганная лошадь унеслась в чащу, и воины быстро потеряли её из виду. Развернувшись в цепь, они торопились, опасаясь за девушку. Ойси едва не теряла сознание от испуга, тряски и бешеной скачки неуправляемого животного. Будто в тумане она осознала, как с ней рядом оказался ещё кто-то, схватив её сильной рукой за талию, снимая с обезумевшей лошади.

Ойси вцепилась в спасителя, а тот остановил своего жеребца и бережно удерживал девушку. Немного придя в себя, находясь в объятиях незнакомца, она вновь испугалась, отстранилась, глядя ему в лицо, и узнала Эрла.

— Эрл?! — воскликнула она изумлённо.

Ойси выскользнула из его рук на землю. Юноша тоже спешился.

— Благодарю тебя, Эрл. Ты вновь спас меня, — растерянно произнесла девушка, осматриваясь, вслушиваясь в доносившиеся крики воинов, звавших её. — Как ты оказался здесь?

— Я давно уже здесь, Ойси. Я следил за тобой и той девушкой, с которой вы совершаете прогулки. После того, как вы освободили меня, я узнал, где находятся владения князя и приехал сюда. Ночь я провожу в одной из пещер неподалёку, днём охочусь и жду, когда вы выедете на прогулку. У меня никак не получалось подать знак, чтобы его заметила только ты, и если бы не этот случай…

— Эрл, я очень признательна тебе. Но зачем ты здесь?

— Я приехал за тобой, Ойси. Я люблю тебя, мы вернёмся в Колмадор и будем счастливы вместе, — горячо говорил Эрл, страстно глядя на девушку.

Ойси непроизвольно отступила на шаг.

— Ты боишься меня? — растерялся юноша.

— Тебе не нужно было приезжать, Эрл, — несколько неуверенно произнесла Ойси, с опаской вслушиваясь в доносящийся зов ищущих её воинов. — Тебя могут увидеть.

— Я не боюсь никого и ничего, — воскликнул юноша. — Я готов сражаться с самими богами за тебя, за твою любовь ко мне. Уедем прямо сейчас! Поедем со мной! Помнишь, как мы ехали в Тафакор! Разве нам было плохо вдвоём?

— Ты должен помнить, Эрл, что я ничего не обещала тебе.

— Я готов следовать за тобой повсюду без всяких обещаний с твоей стороны. Я счастлив уже тем, что вижу тебя, слышу тебя, я жизни не пожалею, чтобы защитить тебя от всех врагов и напастей. Уедем!

— Я не могу уехать вот так. Это было бы нечестно по отношению к князю, Эмнильде, их матери Регелинде. Она тоже колмадорийка, как и мы.

— Вот как? — удивился Эрл.

— Да. Старый князь захватил её в полон, во время похода на Колмадор.

— Вот видишь, Ойси! Они все готовы убивать и разрушать, они идут войной на нашу родину. Зачем ты с ними?

— Эти люди не такие, они чтут Откровения Предтечей, я имела возможность убедиться в этом, живя здесь, узнавая их день за днём.

— Но ведь этот князь, чтущий Откровения, убивал колмадорийцев, он захватил тебя, привёз сюда насильно, против твоей воли.

— Князь спас меня от энгортов, он и тебе дал свободу. Ты сейчас волен поступить, как захочешь.

— А разве ты не вольна в своих желаниях, несмотря на услугу князя? Ты колмадорийка! Никто не может заставить тебя делать то, чего ты не хочешь! Или я не прав? Или в твоих жилах не течёт кровь рода Варбургов, чьи дочери не раз становились королевами?

— Эрл, ты знаешь не всё, — произнесла девушка, с болью и сожалением глядя на юношу.

— Так скажи мне!

— Здесь никто не заставляет меня делать то, чего я не хочу делать. Здесь у меня свободы больше, чем было её на родине.

— То есть ты здесь по своему желанию? — переспросил Эрл.

— И да и нет.

— Я не понимаю, Ойси! — почти в отчаянии произнёс юноша.

— Я не знаю, как объяснить это. Мне кажется, что никто не удерживает меня здесь, я думаю, что вольна уехать отсюда в любое время, но… я боюсь этого и не хочу.

— Боишься уехать? Опасаешься, что будет погоня, тебя схватят и отношение ухудшится?

— Нет, Эрл. Я не об этом говорю.

— О чём же, Ойси? О боги! Как мне понять тебя?! — воскликнул Эрл.

— Я говорю о том, что здесь обрела вторую семью, — сказала девушка твёрдо.

Эрл молчал, с растерянностью глядя на Ойси. Что угодно он готов был услышать: что её унижают, держат взаперти, а эти прогулки в одиночестве — насмешка в виде мнимой свободы. Но сказанное повергло, раздавило, лишило слов.

Они стояли молча, пока Ойси не произнесла:

— Вывези меня из леса, Эрл. Моя лошадь ускакала, я боюсь оставаться здесь одна.

Юноша придержал стремя, помогая Ойси сесть в седло.

Голоса воинов отдалились, лишь эхо доносило тревожный зов.

На окраине леса девушка спустилась с коня, а Эрл произнёс:

— Сегодня вечером я буду ждать тебя здесь, Ойси. Буду ждать до рассвета. Если ты приедешь, мы вернёмся на родину. Если нет… если нет, я буду помнить тебя всю жизнь.

Он взял коня под уздцы и вернулся в лес.

Ойси смотрела ему вслед, взволнованная, готовая вот-вот расплакаться.

Вскоре она услышала топот копыт. Двое воинов на взмыленных конях, выскочили из-за деревьев, увидели её и поспешили к ней.

— Вы целы, госпожа? — с тревогой спросил один.

— Да, всё хорошо, — ответила девушка, взяв себя в руки. — Мне удалось соскользнуть с лошади. Я вышла на знакомую дорогу и дошла сюда.

— Хвала богам! — воскликнул воин. — Они хранят вас от несчастья, а нас от гнева господина!

— Вернёмся в замок, — сказала Ойси. Я продрогла.

— Конечно, госпожа. Позвольте, я придержу стремя и помогу вам сесть на моего коня. Не бойтесь, я буду идти рядом и держать его под уздцы. Скачи, найди остальных, сообщи, что с госпожой ничего не случилось, мы возвращаемся в замок, — добавил воин, обращаясь к своему спутнику.

Не ведала Ойси, что её и Эрла видел князь. Он с отрядом возвращался от моря, где совершал объезд, проверяя, нет ли пиратов. Не зная, что девушка одна отправилась на конную прогулку, не понимая, что произошло, Велеурд увидел их вдвоём.

Стоя на холме в невысоких кустах, наблюдал за ними, не слыша слов. Когда же колмадориец ушёл в лес, а воины нашли девушку, князь двинулся к замку.

По возвращении Ойси уединилась в своих покоях, не вышла к обеду и к ужину, сказавшись больной, как и Эмнильда.

Князь, знающий об истинной причине её затворничества, был спокоен, но лекаря к девушке направил, наказав тому тщательно позаботиться о ней: всё же неожиданное поведение лошади и её бешеная скачка могли негативно повлиять на самочувствие Ойси.

Наступивший вечер был тих, зарядивший днём мелкий затяжной дождь прекратился, лёгкий ветерок немного разогнал тучи. Закатившееся за море солнце раскрасило их чудными оттенками. Люди замирали, благоговея перед величием богов, сотворивших такую красоту.

Велеурд ждал. Он приказал не поднимать мост через ров, а факелы не зажигать. Удивлённой и встревоженной матери он объяснил причину. Регелинде подобное решение и рассуждения не понравились, но возражать она не стала, понимая, что это совершенно бесполезно: её сын весь в старого князя — если уж что решил, от своего не отступится.

Эрл Сур тоже ждал. Он стоял рядом с жеребцом, поглаживая его по тёплой морде, иногда чувствуя в ладони шершавые губы, привычно ищущие кусочек сладости. Жеребец, переминаясь, тряс головой с длинной расчёсанной гривой, помахивал хвостом и изредка всхрапывал, не находя угощения.

Уставившись неподвижным взглядом на тёмные очертания замка с редким светом в узких окнах, Эрл ждал…

Всё это время Ойси пребывала в сомнениях, мучительно выбирая верный путь. На сердце было тревожно. В полночь всё же решилась. Не зажигая свечи, покинула покои и вновь остановилась, словно только что не принимала окончательного решения, словно не было в ней прежнего убеждения. Сделав неуверенный шаг на ступеньку, вдруг со всей ясностью подумала:

«Но ты станешь нермутанской княжной, а потом и княгиней…»

Один шаг вниз.

«Но дети твои получат титул…»

Ещё шаг.

«Но дети твои и дети твоих детей станут грандами… Дети твои и дети твоих детей…»

Глубоко вздохнув, Ойси решительно направилась в покои Велеурда, чего никогда не делала прежде, тем более ночью.

У дверей в покои князя стоял вооружённый воин. Завидев девушку, он беспрекословно отступил на шаг в сторону, но Ойси сказала:

— Извести обо мне.

Воин склонил голову в знак повиновения, исчез за дверью, вскоре появился, ещё раз склонил голову.

Девушка вошла в покои, где не была ни разу за всё время нахождения в замке. Горящие свечи давали неверные бледные пятна света, на каменных стенах и потемневшем дереве сводчатого потолка подрагивали тени. В узкие окна-бойницы видны звёзды на чёрном покрывале неба. На стенах развешано оружие, головы кабанов и медведей с оскаленными клыками, особенно пугающими при таком освещении и тенях.

В глубине комнаты у длинного стола сидел Велеурд. Перед ним стоял ещё один подсвечник с горящими тремя свечами. Казалось, князь не заметил прихода девушки, несмотря на то, что о ней известил стражник. Во всяком случае, князь не поднялся навстречу, что было совсем несвойственно ему — воспитанному и учтивому дворянину.

Остановившись сразу на входе, Ойси произнесла неуверенно:

— Милорд…

Велеурд поднялся, не торопясь подошёл, остановился в нескольких шагах, обозначив учтивый полупоклон.

— Милорд… Я хотела покинуть ваш гостеприимный дом.

— Я знаю об этом, сударыня, — спокойно ответил князь.

— Знаете? — растерялась девушка.

Велеурд кивнул.

— И вы ничего не сделали, чтобы воспрепятствовать мне?

— Я не должен препятствовать вам, сударыня. Вы вольны в своём выборе, несмотря на то, каким образом оказались здесь. Вам известно моё намерение, но я никогда не сделаю этого против вашей воли.

— А хотите ли вы сами этого, милорд? — спросила Ойси, пристально глядя на князя.

— Вначале я был против, но обещание, данное на смертном одре отца, я должен был исполнить, пусть даже ценой собственного счастья, которого не знаю со смерти жены. Потом я начал чувствовать, как меняется моё отношение к вам, я стал скучать, когда не видел вас, гоняясь за пиратами. Вдруг я понял, что постоянно думаю о вас, мысленно разговариваю с вами. Когда я видел вас, то любовался вами, слушал ваш голос и радовался, что слышу его. Я полюбил вас, но не смел признаться, боясь укора в неискренности, обвинения, что пользуюсь сложившейся ситуацией. Я не смел надеяться на ответное чувство и страдал от этого. А сегодня случайно видел вас и того юношу. Я решил, что вы уедете с ним сразу или через некоторое время. Поэтому приказал не поднимать мост, не зажигать факелов и не препятствовать, если вы вдруг захотите уйти.

— Вы благородный человек, милорд, — с признательностью сказала девушка. Я не знала о вашем чувстве ко мне, считая вас грубым и жестокосердным. Вы могли сделать меня рабыней и наложницей, но не сделали. Вы могли силой взять меня в жёны, но не использовали свою власть. Милорд… — девушка глубоко вздохнула, — за время моего пребывания в вашем доме я обрела вторую семью. Здесь мне хорошо, как в родном доме. И всё же я хотела уйти. Не из любви к этому юноше. Я не люблю его, но жалею и не хочу обижать в его возвышенном, трепетном отношении ко мне. А теперь я узнаю, что вы тоже любите меня… И вы не препятствовали моему уходу. Что мне делать?

— Вам решать, сударыня.

— Я не хочу уходить, милорд, — помолчав, ответила Ойси уверенно. — Мы очень близки с Эмнильдой, она мне как сестра, а княгиня — как мать, строгая и заботливая. Я, сирота, обрела новую семью и не хочу её покидать. Но я не могу сказать, что люблю вас или не люблю. По прошествии времени я увидела в вас совсем другого человека, не того, кто взял меня в полон. Я перестала бояться вас и ожидать возможной грубости. Мне хочется узнать о вас больше и понять ваше сердце. Я… я не знаю, как ещё высказать всё, что чувствую… Простите за ночное вторжение. Наверное, мне лучше уйти.

— Окажите мне честь, Ойси, останьтесь. Я велю разжечь камин, принести ещё свечей и подать лёгкого вина. Мне так хочется поговорить с вами о многом. Прошу вас, не откажите.

— Я принимаю ваше приглашение, милорд, — улыбнулась Ойси. — Вы сами убили всех этих зверей? — спросила она, глядя на стены.

— Здесь есть мои трофеи и моего отца.

— Расскажете мне о нём?

— Если пожелаете, сударыня.

— Да, я хотела бы узнать и о нём, и… о вашей умершей жене. Надеюсь, мои слова не причиняют вам боль?

— Нет, Ойси, не причиняют. Боль притупилась и отступила после того, как я почувствовал, что начинаю влюбляться в вас. Я расскажу вам о них…

… Эрл прождал до рассвета. Он решил, что Ойси не смогла выйти из замка ночью, и пожалел о том, что предложил ей уйти под покровом тьмы. Это было неразумно с его стороны. Оставалось ждать, когда она выедет на прогулку. Лучше, если Ойси будет одна. Он сумеет убедить её уехать. Ведь он любит её больше жизни, он готов отдать за неё жизнь, не требуя ничего взамен. Лишь бы она была рядом, лишь бы он мог видеть её…

… Прошло три бесконечных дня и три долгих ночи ожидания. Ойси так и не пришла.

Эрл терпеливо ждал, пока однажды не увидел девушку. Она, её подруга и князь в сопровождении воинов ехали верхом по привычному пути. Все трое были веселы, много смеялись. Ойси и князь смотрели друг на друга влюблёнными глазами…

Застонав от отчаяния, Эрл вскочил на коня и помчался прочь, не щадя скакуна. Юноше казалось, что сердце не выдержит боли, что сами боги смеются над его любовью. Боги, которых он чтил, не услышали молитв, не сделали счастливым. Теперь жизнь ничего не стоит, пусть его тень спустится в мрачный Эрид… Пусть…

…И поползли по большому портовому городу Кедешту тревожные слухи о наёмном убийце, не знающем пощады. Содрогнулся разбойный люд, передавая из уст в уста слухи о злодеяниях незнакомца, готового за звонкие монеты отправить в мрачный Эрид любого. Вообще, таких охотников всегда водилось немало. Но появившийся был особо жесток, ни одна жертва не избежала своей участи. Он всегда сдерживал слово. Никто не знал ничего, что могло бы пролить свет на тайну появления незнакомца. Но почти любой мог найти его в одной из портовых таверн, указать на своего недруга и оставить увесистый мешочек с монетами. Незнакомец в низко надвинутой широкополой шляпе, закутанный в плащ, всегда сидящий в тёмном уголке в стороне ото всех, молча кивал. Тот, на кого указали, был обречён. А монеты расходились по рукам нищих… Казалось, этот неизвестный ищет для себя беды. И она пришла в виде стражников, схвативших его, бросивших в городскую темницу.

Так Эрл оказался в тёмном сыром помещении, с низким сводчатым потолком, где невозможно распрямиться в полный рост. Подвал был глубоко под землёй, отчего на потолке скапливалась просачивающаяся влага, делающая воздух почти осязаемым, из прелой соломы сочилась вонючая слизь, по которой бегали мокрые взъерошенные крысы. Эрл выбрасывал им протухшую еду, выпивая лишь пахнущую тиной воду, что приносили раз в сутки. Крысы пищали и дрались, но всё равно не оставляли в покое, лазая по нему и кусая, когда юноша забывался в тревожной полудрёме.

Где-то за решёткой слышались мерные шаги тюремщика. По сырым стенам коридора ползали слабые отблески света из его светильника, позвякивали ключи на связке, иногда доносился редкий скрежет замков, скрип отпираемых решёток, надрывный кашель, чьи-то жалобные стоны и крики потерявших разум сидельцев.

Невозможно определить, когда день сменял ночь, нельзя посчитать, как давно он здесь. Если принесли вонючую воду и протухшую еду, значит прошли сутки. Сколько их было, Эрл давно сбился со счёта, а потом ему стало всё равно. Он ни на что не рассчитывал и ничего не ждал, кроме смерти, которой желал как избавления от своей несчастной безответной любви, терзающей измученное сердце.

Потом скорый суд в полутёмном помещении, слабо освещаемом факелами, куда юношу привели в позвякивающих цепях и поставили перед расположившимися за столом тремя пожилыми господами в бархатных чёрных мягких шапочках и в красных мантиях. Господа брезгливо и недобро сверлили его взглядами и задавали вопросы, ответы на которые их мало интересовали. Ожидаемый вердикт: виновен.

Вскоре после этого за ним пришли. Два силуэта, освещаемые блеклым дрожащим светом из светильника, появились в коридоре перед решёткой. Зазвенели ключи, заскрежетал замок, заскрипела решётка.

Юноша помимо воли содрогнулся от внезапно подступившего страха. Он ждал этого. И это случилось, сковав сердце холодными тисками. Каземат уже казался таким желанным, бесконечное ожидание смерти таким привычным.

— Выходи, — властно произнёс один из пришедших.

Преодолевая страх, Эрл вышел, пригибаясь и впервые за время прошедшее после суда смог распрямиться в полный рост. Он пытался разглядеть пришедших, но узнавал только силуэт тюремщика. Второй, в сером балахоне с низко накинутым капюшоном, своей загадочностью и мрачным спокойствием вызывал невольный ужас.

— Пошёл, — распорядился человек в балахоне.

Эрл решил, что это палач, сопровождавший в последний путь тех, чей час настал.

Юноша пошёл за худым долговязым сгорбленным годами и такой жизнью тюремщиком, освещавшим путь. Человек в сером балахоне двинулся следом. Неверный свет выхватывал по обе стороны тёмного со сводчатым потолком коридора кованые решётки, приникшие к ним бледные измождённые неопрятно заросшие лица, гноящиеся глаза наполненные безумием, любопытством или страхом. Вслед неслись редкие выкрики:

— Куда вы его ведёте?

— Эй, помолись там за меня!

— Выпустите меня отсюда!

Определить время суток получилось только в тюремном дворе, обнесённом высокими стенами. Судя по меркнущему полумесяцу, приближалось утро — раннее промозглое и сырое. До рассвета ещё далеко, но звёзды уже начали блекнуть. От стен, как и в каземате, пахло сыростью, но свежий воздух кружил голову, в глазах всё плыло, а звуки, отражённые каменными стенами, казались особенно чёткими.

Во дворе стояла повозка в виде большой деревянной клетки, запряжённая двумя понурыми старыми клячами, отвёзшими навстречу с богами только им ведомое число узников, да может быть ещё человеку в балахоне.

Он приказал Эрлу сесть в клетку. И вновь в сопровождении тюремщика скрылся за низенькой дверью.

Постепенно клетка набилась оборванными заросшими вонючими напряжённо молчащими сидельцами, зыркающими по сторонам острыми как отточенное лезвие кинжала взглядами. К тому времени, как привели последнего, уже полностью рассвело. Из низких тяжёлых туч, затянувших всё небо, посыпал мелкий холодный дождь, поливая давно немытые тела узников, уставшие спины лошадей, мощёный булыжниками двор.

Неизвестный в балахоне несильно хлопнул ладонью по облезлому крупу ближней к себе унылой лошади, и та, низко опустив голову, покорно пошла, заставив двигаться вторую. По булыжникам тюремного двора застучали подковы и колёса. Стража заблаговременно распахнула ворота, выпуская сидельцев из мрачных объятий неволи. Лошади безошибочно шли по привычному пути, человек в сером балахоне держал провисшие вожжи и шёл рядом с повозкой. Следом со двора выехали четверо вооружённых всадников сопровождения.

Узники с тревогой осматривались, пытаясь понять, куда их везут, лица многих выражали отчаяние, они уже догадались: эта пустынная с утра, неширокая, с похожими друг на друга невысокими каменными домами улица вела от тюрьмы на одну из городских площадей. Там часто совершались казни незнатных жителей.

Те, кто по воле богов происходили из знатных семей и по злому умыслу или невольно совершали нечто, за что полагалась смертная казнь, покидали этот мир на другой площади. Боги захотели так, чтобы люди были неравны не только в рождении, но и в смерти.

Лошади продолжали неспешный путь, минуя проулки и неширокие перекрёстки. Теперь уже никто не сомневался, в уготованном им наказании. Улица постепенно наполнялась проснувшимися горожанами, им этот день должен принести что-то новое или не принести ничего, закончившись, как и многие другие. Но не для ехавших в повозке. Для них этот день закончится, едва начавшись. И больше не будет других дней и ночей. Не будет ничего…

При виде узников на лицах одних прохожих проступал испуг, они старались побыстрее убраться прочь. Лица других, наоборот, преисполнялись любопытством и даже злорадством. Они шли следом, образовав за повозкой целую процессию. Откуда-то появились хмурые типы. Шныряя в густеющей толпе, они ловили последние указания и наставления приговорённых. Слышались короткие реплики:

— Рябого ростовщика на нож!

— Сделаем!

— Добро поделить поровну между всеми!

— Хорошо!

— Передай жене и детям, что я люблю их!

— Передам!

— Помолитесь за меня!

Человек в балахоне никак не реагировал на это. Он был спокоен и даже торжественен, укрываясь под просторными одеждами. Сопровождавшие повозку вооружённые всадники сохраняли молчание и равнодушие ко всему.

Постепенно процессия выехала на площадь, где уже собралась пёстрая толпа зевак, прослышавшая о предстоящей казни и готовая посмотреть на неё. Она окружила деревянный эшафот, где одиноко и пугающе стояла невысокая плаха с торчащим в ней топором с широким лезвием и длинной рукояткой почерневшей от частого употребления.

При виде повозки толпа заволновалась, зашумела, все хотели увидеть приговорённых. К скопившимся на площади присоединились прибывшие с узниками. Гул усилился. Две клячи равнодушно остановились у самого эшафота. Стражники, оставаясь верхом, встали у повозки, окружив её, не позволяя никому приближаться.

К человеку в балахоне подошли два дюжих молодца, обозначили полупоклон, а тот торжественно снял просторные одежды, открыв красный колпак с прорезями для глаз, короткую куртку красного сукна, штаны того же цвета, обтягивающие мощные ляжки и икры. Лишь невысокие сапоги из воловьей кожи на грубой толстой подошве были черны. Палач величаво и не спеша поднялся на эшафот, подошёл к плахе, положил правую руку на рукоять топора, левой подбоченился и замер.

Опять зарядил дождь.

Откуда-то появился глашатай в шапочке-беретке с тремя соколиными перьями, поднялся на эшафот, развернул небольшой свиток, громко зачитал имя приговорённого и замолк. Дюжие молодцы вывели из клетки этого человека и сопроводили на помост.

Казнь началась.

Некоторые из приговорённых от страха теряли самообладание и способность идти. Их тащили волоком. На помосте каждому заламывали руки и волокли к плахе. Потом глашатай зачитывал все преступления, совершённые злодеем, и приговор: отрубить голову. Палач делал быстрый взмах. Бедняги не в силах сдерживаться издавали короткие наполненные страхом предсмертные вопли, проносящиеся по площади. Сухо тюкал топор, входя в плаху, в толпе прокатывался вздох ужаса, глухо стукалась о доски эшафота отрубленная голова. Палач поднимал её за волосы и показывал жаждущей зрелища содрогающейся толпе. Некоторые головы моргали, расслабляющиеся лицевые мышцы отекали, рот открывался, вываливался язык. Зеваки в ужасе охали, а молодцы сбрасывали истекающее кровью, агонизирующее тело с помоста. Туда же летела голова. От этого места толпа отхлынула подальше, толкая спинами стоящих позади, желающих рассмотреть всё подробнее.

В отупелом оцепенении Эрл ждал, когда произнесут его имя, глядя как пустеет постепенно клетка, слушая плотоядные и в то же время наполненные ужасом вздохи толпы, слыша последние вопли казнённых, удары топора, обрывающие их. Он пытался молиться, но все молитвы словно вылетели из головы, остались лишь какие-то разрозненные обрывки.

И вот громко и властно глашатай выкрикнул:

— Эрл Сур, колмадориец!

Дверца в который уже раз распахнулась.

Один из молодцев в распахнутой на широкой волосатой груди красной рубахе с закатанными по локоть рукавами открывающими волосатые мощные руки с брызгами свежей крови, властно повёл лысой шишковатой головой. Рябое скуластое лицо ничего не выражало. Рыбьи глазки под воспалёнными красными веками с белёсыми ресницами глядели равнодушно. Он много раз проделывал эту работу и давно привык к ней.

Эрл вышел из клетки и сопровождаемый молодцами сам пошёл на эшафот. Как только поднялся по поскрипывающей лесенке, ему тут же заломили руки, вывернули суставы, заставляя опуститься на колени, поволокли к плахе, уронили в лужу крови с бьющимися дождевыми каплями, разбавляющими красную жижу. Подошвы грубых сапог молодцев ещё больше развозюкивали её.

Положив голову на плаху, Эрл почувствовал щекой липкую, ещё тёплую влагу. Невероятно скошенным глазом удалось рассмотреть кусочек пасмурного неба, заслоняемый подручными палача. Ему казалось, сердце от ужаса вот-вот лопнет, а неудобно вывернутая шея напряглась, как и тело в ожидании последнего удара. Сквозь стиснутые зубы Эрл завыл в страхе, задёргался, но дюжие молодцы знали своё дело.

Глашатай зачитывал совершённые Эрлом преступления. Их было не так много, как у других, уже направившихся к богам. На последнем убийстве глашатай остановился особо, сообщив толпе, что приговорённый убил известного злодея Олафа Одноногого, за которым городские власти безуспешно охотились не один год. Поэтому глава города милует приговорённого. Смертная казнь ему заменена пожизненной отправкой на галерный флот его императорского величества Онрикта Великолепного.

Безвольного юношу подручные стащили с помоста, связали руки и ноги, бросили в грязь. Постепенно Эрл начал осознавать, что смерть опять отступилась от него. Выглядывающее сквозь рваные тучи солнце прекрасно, а жизнь удивительно хороша. Голос глашатая отдалился, в дождевой луже купался взъерошенный воробей. Очередной плотоядный вздох толпы испугал его, он вспорхнул и исчез.

Юноша перевёл взгляд на крепкие столбы, поддерживающие помост. Неподалёку лежали слабо агонизирующие тела. Сверху свалилось ещё одно обезглавленное, дёргающееся, брызжущее кровью. Следом упала голова и недалеко откатилась. Тускнеющие глаза моргали, глядя на юношу, потом веки сползли на белки, рот приоткрылся, стали видны жёлтые кривые зубы…