К концу марта весеннее солнце растопило сугробы, потекли по кривым улочкам Пиерона грязные ручейки, неся муть за стены в крепостной ров, где ещё держался потемневший лёд, усыпанный всякой всячиной, что бросали со стен вниз как ненужную.
На краях крыш повисли сосульки, днём беспрерывно капающие, подмерзающие к вечеру на всю ночь.
В один из солнечных дней, когда светило уже припекало, но воздух был наполнен сыростью, а от выстуженных за зиму стен и узких улиц веяло холодом, барон созвал на военный совет ближних дворян.
Сиурд сидел, небрежно откинувшись на спинку трона, того самого, где восседало не одно поколение Саорлингов. Он стоял на небольшом возвышении, покрытом тёмно-красным нермутанским ковром искусной работы с узорами в виде разноцветных завитушек. Сводчатый каменный потолок сходился над троном в виде шатра. Узкие, похожие на бойницы окна закрытые цветными квадратиками стёкол давали мало света. По краям возвышения горели светильники на треножных подставках. Место, занимаемое бароном, было освещено лучше остального зала, где на скамьях, застеленных мягкими коврами, сидели призванные Сиурдом дворяне. Тут же находились наиболее знатные из дворян, сбежавших из Сновта при приближении к нему восставших.
Хорошо знавшие Тувлера понимали, что за этой небрежной, уверенной позой как раз и кроется тщательно и умело скрываемое беспокойство. Им было известно, если барон показушно небрежен, значит, дела идут из рук вон плохо.
Сиурд был облачён в длинную бордовую свитку из бебряни с оплечьем, расшитым золотыми нитками. На голове красовалась соболья шапка с рассыпавшимися из-под неё светлыми волосами по могучим плечам.
Столь несвойственное барону одеяние, постоянно носящему кольчугу, опоясанному мечом, ввергало приглашённых в растерянность.
Когда все расселись поудобнее и притихли, Тувлер заговорил. Рокот низкого уверенного голоса разносился по гулкой зале.
— Дошёл до меня слух, будто погряз я в ненужной суете, за добро за своё трясусь, измену против короля умыслил. Лишь немногие из вас понимают замыслы мои, идущие дальше слабых глаз и умов распускающих обо мне слухи грязные. Скажу сейчас и особливо, чтобы отвести ненужное от своего имени доброго.
Наш юный король слаб. Данное ему богами право наследования престола при такой слабой воле привели Аджер к междоусобице. Да вы и без меня знаете о том. Кто-то из вас скажет, так захотели боги. И он будет прав, потому как людям неведом их промысел. Так могу ли я своей волей противиться данному богами? Я не жду от вас открытого ответа. Пусть каждый сам ответит себе на мой вопрос. Любой из сидящих здесь знает, что не присягал я на верность Ренвальду Первому, и не преклонял пред ним колена.
После смерти Инегельда Пятого моё сердце полностью принадлежит моей стране, её сейчас рвут на части потерявшие меру вельможи. Династия Атмунов на протяжении веков собирала земли в единое целое, а Инегельд завоевал Колмадор, тогда как его слабовольный сын может потерять всё. Так должен ли я, истинный сын своей страны, терпеть это? Моя ответственность перед богами — моя забота. Также напомню вам, что род Тувлеров имеет право на трон Аджера. Генеалогическое древо рода свидетельствует о том, что мой далёкий предок был сводным братом первого короля из династии Атмунов.
При этих словах дворяне зашевелились, зашептались, согласно кивая.
Высказаться решился Перегнер Гермут — крупный мужчина тридцати пяти лет от роду, происходящий из мелкопоместных дворян, но приближенный бароном за прямоту, открытость и бесстрашие в битве.
Он встал и громко произнёс:
— Войско наше невелико. В поход на Аджер для усмирения вельмож и низвержения молодого короля выступать нельзя. К тому же восстание колмадорийцев становится угрожающим. После поражения в Долине Теней нам нечем укротить их норов. Мы уже потеряли все западные провинции Колмадора. Дворяне из тех земель перестали платить дань. Соглядатаи доносят, что под Сновтом разбит большой лагерь, куда приходят и приходят желающие вступить в войско, где идёт постоянное обучение боевому искусству.
Барон приподнял руку, как бы говоря, что ему это известно.
— Каково твоё слово, Перегнер?
— Надо обмануть колмадорийцев и говорить с ними о мире.
Сиурд удовлетворённо кивнул. После этого дворянин с достоинством опустился на лавку.
Поднялся Корад Плат — ещё один мелкопоместный дворянин, не отличающийся физической силой, но известный всем отвагой и вспыльчивостью. Речь Перегнера уже распалила его, и дворянин подбоченившись воскликнул:
— Не серчайте на меня, милорд, за мой горячий нрав, известный всем. Но я так мыслю: по всему выходит, надо идти на восставших, пока они не набрали силу большую. И бить их надо с помощью самих же колмадорийцев, коих можно набрать как наёмников. Этот народ падок на деньги, многие согласятся воевать, если им заплатить, а в случае победы обещать вдвое больше уже выданного. Так вы и свои силы сохраните и столкнёте лбами этих еретиков, пусть режут друг друга. А после усмирения восставшего сброда, вы двинете наёмников уже на Аджер.
Барон вновь удовлетворённо кивнул. А между дворянами, разделившимися надвое, поднялся громкий спор. Поднимались одни и высказывали свои мысли, им противоречили другие. Так продолжалось долго, и барон решил прекратить военный совет, ибо ничего нового от приближённых из того, что он и так мыслил, Сиурд не услышал.
Распустив дворян, Сиурд Тувлер крепко задумался.
Зерно истины есть в словах и Перегнера, и Корада. Единственное, что не учёл горячий Корад Плат, это обстоятельства, при которых вспыхнуло восстание. А именно, что предводитель этого сброда, якобы сын Атуала Третьего. На его стороне все дворяне из западных провинций. А это уже серьёзно. Противопоставить им других колмадорийских вельмож, конечно, можно. Надо только пообещать им земли в тех провинциях после разгрома восставших. Но пойдёт ли за ними чернь после того, как по Колмадору пронёсся слух о появившемся наследнике? В этом барон, зная колмадорийцев, очень сомневался. Привести войско из Аджера нечего даже и помышлять. Там сейчас каждый воин на счету, да и он сам не присягал молодому королю, следовательно, практически в опале. А наместником он до сих пор лишь потому, что у Ренвальда руки коротки дотянуться до Колмадора. Ему за трон приходится крепче держаться. В последнем Хална была права, будто могла предвидеть будущее.
Вдруг барона осенило. Ему нужен Посвящённый Римар Жункей, что бродит по Колмадору со своими проповедями. Народ ходит за ним толпами, ловит каждое слово, считая их словами самих богов, переданными через Посвящённого.
Да! Вот кто ему нужен!
Неожиданно в закрытую дверь, ведущую в залу, громко постучали. Сиурд кивнул глядящим на него вопросительно стражникам. Те распахнули дубовые створки, потемневшие от времени, массивные.
Вошедший энергичным шагом Перегнер Гермут воскликнул:
— Восстание в городе, милорд! Чернь погромила житные мастерские, захватила у оружейников больше тысячи готовых копейных наконечников, отняли у купцов почти пятьсот мечей, привезённых на продажу, кольчужный ряд пограбили.
— Восставшие?! — встрепенулся барон. Ты сказал, восставшие?!..
— Да, милорд. Захотелось колмадорийской черни кровушки нашей попить.
— Поднять ворота! — прогудел Сиурд, резко вставая. — Всех на стены! Быть готовыми! Иди!
— Да, милорд, — ответил Перегнер, склонившись в полупоклоне, сделал шаг назад, развернулся и направился к выходу из залы.
Всё перечисленное бароном, дворянин уже исполнил до прихода к нему с тревожным известием. Стражники вновь распахнули двери, выпуская пришедшего. До Тувлера донёсся многоголосый говор собравшихся в соседнем помещении приближённых. Они неосознанно побежали к барону, ища у него ясности в дальнейших действиях.
Сиурд не спеша, с достоинством вышел к ним и пророкотал:
— Милорды, приглашаю вас на веселье в нашу честь. Всем на стены.
Дворяне торопливо расходились, чтобы через некоторое время в полном боевом облачении быть на защите замка.
Тут из коридора вбежал воин и крикнул:
— Чернь большой толпой приближается к воротам!
Дворяне опять заволновались, заговорили разом:
— Не удержаться нам!
— За мечи пора браться! За мечи!
Издалека послышался звук боевого рога. Это кто-то из простолюдинов поддерживал порыв товарищей.
— Дождались-таки, — процедил кто-то из дворян.
— Довольно мешкать, милорды! — повысил голос барон.
Все вновь поторопились выполнить его волю.
Прибежал ещё один воин.
— Простолюдины желают видеть вас, милорд, — сказал он.
— Вот как? — усмехнулся Сиурд. — Чернь желает меня видеть?
— Да, милорд, — несколько неуверенно подтвердил воин, поняв, что допустил промашку, так заговорив с господином.
— Они не идут на штурм? — спокойно поинтересовался Тувлер.
— Нет, милорд. С оружием пришли многие, но осадных лестниц не видать.
Барон величаво прошёл на стену и сверху оглядел собравшуюся внизу толпу.
Замок располагался на невысоком пологом холме в центре города, отделённый от него глубоким рвом и крутым валом над которым ввысь поднимались крепкие стены и разновеликие зубчатые башни с узкими окнами-бойницами. Все подступающие к замку улицы были запружены народом. Разные одежды, небогатые, поношенные. Грубые лица, злые глаза, светловолосые головы, бороды. В руках у многих топоры, дубины, видны копья, щиты и мечи. Благородных и зажиточных среди пришедших не заметно.
Увидев на стене барона, толпа разом затихла.
Сиурд Тувлер презрительно скривился.
— Ходатаев от простолюдинов я приму в зале, — сказал он, повернувшись к стоящему рядом Перегнеру Гермуту. — А вам, милорды, — вновь обратился Тувлер к дворянам, — всем быть при оружии, в латах. Пусть чернь видит, что нет к ним страха.
Вскоре два десятка выборных от всех ремесленных гильдий входили в зал, озираясь на зловещие лица вооружённых дворян, слыша за спиной сердитые перешёптывания.
Барон в полном боевом облачении величаво возвышался на троне.
Ходатаи низко поклонились ему.
Затем рослый детина, видимо из кузнецов, тиская в руках шапку, заговорил сипловатым голосом:
— Моё почтение, милорд. Дозвольте слово молвить.
— Говори, человек, — ответил по-колмадорийски Тувлер, повелительно кивнув.
— Порешили мы на сходе, что пора вам и дворянам вашим восвояси подаваться, добром пока предлагаем. Хоть и еретик вы, милорд — детина дерзко взглянул на Сиурда, а тот лишь насмешливо дёрнул уголком рта, подавляя говорившего властным взглядом серых глаз — но известно нам благородство ваше. Не преклонили вы колена перед своим молодым королём, и не позволили энгортам дойти до Пиерона, пригрозив им достойно. Но и вы, и дворяне ваши чужие здесь, хоть и властвуете уже более двадцати лет, хоть и платит народ дань вам. Да кончилось это время. Теперь у колмадорийцев есть властитель — наш будущий король, сын Атуала Третьего.
Чтобы сгладить резкие слова кузнеца, к Сиурду обратился согбенный годами и трудом костлявый белобородый, но ещё крепкий старик.
Он с поклоном сказал:
— Дозвольте и мне слово молвить, ваша милость.
Барон кивнул.
— Не гневитесь на товарища моего. Прям он в словах и резок, как молотом бьёт. Известно нам, что вы войско надумали собирать на короля своего неразумного, уж простите мне слова такие против вашего монарха, но молва людская доносит слухи о том, каков он. Не пойдут за вами колмадорийцы ни по доброй воле, ни за деньги, ни по принуждению. Кабы это было до появления сына Атуала Третьего, то многие бы охотно поддержали вас, ваша милость, против ненавистных нам, чего уж таить ведомое, соотечественников ваших. Однако время упущено. Уезжайте с миром, пока наследник с войском не подошёл к Пиерону. Уезжайте, ваша милость, и волю свою объявите другим аджеронам, чтобы уходили с вами.
Старик замолчал.
— Кто ещё говорить хочет? — пророкотал Сиурд, с высоты трона тяжёлым взглядом оглядывая притихших ходатаев.
Те молчали, понурив головы. Одно дело в толпе глотку драть, и совсем другое стоять пред грозным вельможей, чей крутой нрав знали все. Сюда и прийти-то осмелились, зная о благородстве барона, пусть и еретика, пусть и аджерона.
— Не держу более вас, — сказал Сиурд.
— Каков ответ ваш, милорд? Что передать людям?
— Пусть расходятся по домам.
— А коли не разойдутся? — с вызовом спросил кузнец.
— Велю за ноги подвесить на стенах замка, — грозно сказал Тувлер.
— А сможете ли, ваша милость? — не унимался кузнец.
— Ты будешь первым. Это я тебе обещаю. Идите прочь, — также грозно ответил барон.
Неловко топчась в дверях, ходатаи покинули залу и, сопровождаемые стражей, вышли на стены замка, спустившись в город по лестнице. По ней же и поднимались, чтобы попасть к барону. Потом начали медленно перебираться через ров, осторожно ступая по подтаявшему льду, опасаясь провалиться в стылую тёмную воду. С помощью протянутых рук выбрались на берег, передавая жадно слушающим людям слова вельможи.
Когда колмадорийцы ушли, барон осмотрел дворян и произнёс уже другим, более спокойным тоном:
— Что скажете, милорды?
Дворяне молчали. Даже несдержанный Корад Плат молчал. В зале висела зловещая тишина, нарушаемая позвякиванием кольчужных колец, лёгким бряцанием боевого снаряжения переминающихся людей.
Никогда доселе с ними не разговаривала так чернь. Никогда! Кто-то из дворян пришёл сюда ещё в далёкой теперь молодости, пройдя через кровавые сражения с армиями колмадорийцев, разбив их все, одолев самого Атуала Третьего Саорлинга. Были и молодые в этой зале, гордые подвигами отцов, привыкшие, что Колмадор вассальная вотчина. И вот теперь им всем бросили вызов. Да не равные, а чернь, простолюдины! Бежавшие из Сновта дворяне отводили глаза, но было понятно, что они жаждут искупить позор.
На этот раз у всех было одно мнение: принять бой. Никто не желал терпеть дерзость черни. Каждый рыцарь стоит десяти оборванцев. Пусть всем защитникам замка предстоит сложить головы, но чернь сюда войдёт только по их телам. Ну, а если придётся сразиться с людьми этого выскочки, что называет себя наслёдником Атуала Третьего, то и их погибнет немало, прежде чем замок будет захвачен.
Однако слова Тувлера удивили всех.
— Милорды, — сказал он, — мы поступим вот как.
К вечеру заскрипели цепи, ворота замка тяжело опустились, соединившись с частью моста через ров, став с ним единым целым. Поднялась кованная массивная решётка.
Из замка во главе с Сиурдом Тувлером не спеша выехала кавалькада аджеронских рыцарей в полном боевом снаряжении, в сопровождении оруженосцев и других воинов незнатного происхождения. Эти воины вели под уздцы неосёдланных лошадей, чем-то тяжело нагруженных. Растянувшись по узкой улочке, нестройная колонна направилась к внешней городской стене.
Самые задиристые из ремесленного люда — крепкогрудые молотобойцы, широкоплечие кожевенники, острые на язык плотники и древоделы, что всё-таки не ушли после возвращения ходатаев и ухода основной толпы, маялись от безделья у замка, дожидаясь, чем всё кончится, а может, ожидая чьей-то команды на штурм, настороженно смотрели на проходящих.
При гнетущем молчании горожан цокали по замощённым булыжником улицам копыта изредка всхрапывающих лошадей, ломался ледок успевших подмёрзнуть луж, колыхался частокол копий.
Из домов начали выходить любопытные. Многие, при виде барона привычно ломали шапки, неумело склоняясь.
По одной из небольших площадей, веселя народ, трусцой бегал какой-то юродивый — весь оборванный, грязный с колтунами в длинных засаленных патлах, с гноящимися красными глазками на рябом, дурном лице. Увидев едущих впереди колонны всадников, юродивый ощерился чёрными пеньками сгнивших обломанных зубов и подскочил к барону, звеня веригами, семеня у стремени, как назойливая муха.
Сиурд Тувлер не замедляя шага коня, продолжал ехать меж теснящихся простолюдинов, притихших, переставших смеяться при виде вельможи.
— Ох, и хорош у тебя конь, твоя милость! — визгливо выкрикивал юродивый. — А ведь придётся отдать. С голым задом побежишь в свой Аджер!
Сиурд склонился в седле, ухватил говорившего за грудки одной рукой, приподнял до уровня головы коня, держа на весу, продолжая движение. Юродивый дергал ногами, извивался, его рванье трещало, сам он верещал, но выскользнуть из смертельного захвата не получалось.
— Убирайся с глаз моих, пёс! — гневно сказал Сиурд и отшвырнул звенящего цепями нищего в сторону.
Свалившись на холодные булыжники, юродивый дурашливо задёргал ногами, издавая нечленораздельное бормотание. Глядя на него, народ не смеялся, как прежде, теперь его обступили с немым почтением, ожидая новых причуд, словно то были откровения свыше.
Вскоре колонна приблизилась к открытым ещё воротам, закрывавшимся на ночь. За это время к всадникам пристроились не желавшие оставаться в городе. В основном это были аджеронские купцы, ростовщики, менялы, прочий зажиточный люд с семьями. Слух о том, что Сиурд Тувлер с остальными дворянами покидает город, прозвучал для них как гром средь ясного неба. Приходилось выбирать: или остаться среди недовольных, озлобленных колмадорийцев и рассчитывать на чудо не быть ограбленными и даже убитыми, или бросить основное добро, похватать необходимое, поторопиться за уходящими. К ним присоединились те из колмадорийских дворян, что были приближены бароном. За ними пристроились их домочадцы и некоторые из наиболее верных слуг.
Покинувшая город процессия была в несколько раз больше самой кавалькады, что выходила из замка. Когда последний желающий вышел за ворота, они тяжёло со скрипом медленно захлопнулись. Со стен горожане смотрели вслед уходящим, растянувшимся по дороге на восток.
А меж тем в городе, оставшимся без твёрдой руки, вспыхнули беспорядки. Только если до этого они были направлены против аджеронов, то теперь начались бездумные погромы. Сразу вспомнились старые обиды, невозвращённые долги, когда-то неосторожно брошенное слово. Пролилась кровь.
Многие бросились в оставленный замок, рассчитывая на богатую поживу. Другие грабили брошенные купеческие дома, лавки менял и ростовщиков. Тащили всё, что можно, что нужно и не нужно, каждый старался урвать что-нибудь.
Где-то уже полыхнуло жарким пламенем, выталкивающим в вечернее небо столбы чёрного дыма. Он расползался над городом тёмным саваном. Сердца беглецов обливались кровью, когда они оглядывались, понимая, что громят их дома, что уже не вернуться назад, придётся смириться с мыслью о безвозвратно потерянном. Главное, самим спастись удалось, хвала богам!
Проведённая под открытым небом холодная ночь добавила угрюмости людям. Женщины не переставая роняли слёзы, дети капризничали и хныкали, мужчины мрачно молчали, погружённые в себя.
С рассветом двинулись дальше по полям, ещё укрытым ноздреватым потемневшим снегом с проталинами, открывающими чёрную, пока промёрзшую землю. Совсем скоро крестьяне выйдут на них, чтобы позаботиться о выращивании нового урожая. Жизнь продолжается, несмотря на все невзгоды.
Через некоторое время из-за бугра неровного поля показались соломенные крыши домов и иных строений. Поднявшись на бугор, все увидели большую деревню. Въезжая в неё, аджероны замечали десятки настороженных глаз колмадорийцев, не привыкших ждать чего-то хорошего от своих завоевателей.
Глядя на них, барон думал о том, что этот народ никогда не покорится ни аджеронам, ни другим. Они могут молчать и терпеть и даже исполнять повеления, но покорности от них не жди. При любой возможности всадят нож в спину непрошенным чужеземцам.
Семнадцатилетним юношей Сиурд впервые принял участие в сражении против колмадорийцев. Сколько их было потом, пока удалось разбить все армии Атуала Третьего! К тому времени, как аджероны заняли весь Колмадор, барон был уже опытным воином, покрыв себя славой, в храбрости своей снискав уважение у соотечественников.
Неужели теперь ему, продолжателю славного рода Тувлеров, суждено запятнать позором свой род? Ведь потомки не вспомнят о его былой славе, они будут говорить, что предок покинул Колмадор. И не важно, что послужило тому причиной. Важно, что потеряны завоевания отцов. И в этом потомки обвинят его, не удержавшего в подчинении еретиков.
Сиурд тяжело вздохнул. Он стал думать о том, что где-то здесь, по слухам, в последнее время обитает Посвящённый Римар Жункей и все последователи, сопровождавшие его по пятам. Он настраивает чернь не только против энгортов, но и против аджеронов, призывая обрушить и на тех, и на тех всю ярость, что живёт в каждом. Этот Посвящённый стал опасен также, как и молодой выскочка, называющий себя наследником Атуала Третьего. Если они объединятся, то сердца колмадорийцев покинут последние сомнения. Тогда Колмадор действительно будет потерян для Аджера навсегда. Люди барона до сих пор не трогали Посвящённого потому что опасались гнева простолюдинов.
Однако в последнее время боги отвернулись от аджеронов. Тувлер решил покончить с Посвящённым. Сейчас для этого настало время: или он сам, или этот полоумный.
Кивком подозвав Перегнера Гермута, барон произнёс:
— Где-то здесь должен быть Посвящённый Римар Жункей. Опроси местных, найди его, доставь ко мне. Всех полоумных почитателей разгони. Или убей, если попытаются оказать сопротивление. Перед тем, как отправляться на поиски, отряди пятьдесят всадников для сопровождения купцов и остальных с их семьями. Пусть идут в Аджер или куда пожелают. Всадников возглавит Корад Плат.
— Я понял, милорд. Благодарю за позволение остаться, — спокойно произнёс дворянин. — Моё сердце требует возмездия проклятым еретикам.
— Да, ты понадобишься ещё, Перегнер, — кивнул барон. — Правильно ты сказал в замке, что сил у нас недостаточно для похода на Аджер и что армия наша разбита. И всё же я смогу собрать ещё. И не одну если понадобится. Для этого мы двинемся на восток.
Недавно я подумывал о том, чтобы начать переговоры с восставшими, дабы оттянуть время. Однако всё изменилось очень быстро. Никаких переговоров не будет. Я дам сражение молодому выскочке, разобью его, подавлю восстание, и только после этого как победитель отправлюсь в Аджер, рассею всех смутьянов, прикажу казнить зачинщиков и займу трон. Наша страна опять станет единой, а Колмадор по-прежнему останется вассальным. Наместником назначу тебя.
— Благодарю, милорд, — дворянин, сидя в седле, склонился в полупоклоне.
— Ступай, найди Посвящённого.
Римара Жункея разыскали на другой окраине деревни, где тот пребывал во внутреннем уединении и созерцании горизонта, не замечая вокруг никого и ничего. Он сидел на невысокой чурке. Его поношенные просторные одежды шевелил лёгкий прохладный ветерок. Но Жункей на холод не обращал внимания.
Его почти облысевшая голова устроилась на одутловатых покатых плечах, словно шеи не было вовсе. Спина прямая, как древко копья, руки расслабленными ладонями вверх покоились на коленках, белеющих из рваных штанов, заправленных в стоптанные сапоги грубо выделанной кожи. Прищуренные глаза неподвижно смотрели вдаль. На обросшем седой клочковатой бородой лице застыла отрешённость. На лбу виднелась Печать Посвящённых — отметина в форме небольшого кольца, образованного лопнувшими капиллярами. Все знали, что подделать Печать невозможно. Подобная отметина появляется только у истинно Посвящённых, на кого обратили взоры сами боги.
Он мог бы ходить в золоте, как ходил когда-то, будучи богатым купцом, и вкушать только лучшую еду, запивая лучшим элем. Но от всего Римар отказался, когда на него сошло Откровение. С тех пор он бродил по дорогам, рассказывая всем о Предтечах и их воле, призывая колмадорийцев скинуть гнёт аджеронов, прогнать еретиков, а потом обрушить свой гнев на энгортов, вторгшихся в Колмадор.
Его последователи пристроились позади, боясь побеспокоить Учителя. Одни присели на корточках, не желая сидеть на ещё стылой земле, другие устроились на брёвнах. Всего их было не меньше тридцати: бесноватые, нищие, психически неуравновешенные, мечтающие стать Посвященными. Все преданно пялились в ту же сторону, что и Жункей, пытаясь прочувствовать то же, что чувствовал Посвящённый. Хоть их попытки и были тщетны, усердия у фанатичных последователей не убавилось.
Разного возраста и положения, все они стали равны в своём неуёмном желании постичь Откровения Предтечей. Последователи были не менее грязны и оборванны, чем Жункей. Но это их ничуть не волновало. Помыслы возвышались над примитивными потребностями заблудших людишек. Они были выше мирских забот, самозабвенно полагая, что постигают всю глубину Откровений.
Ещё дальше стояли любопытные крестьяне из тех, кому ещё не надоели эти полоумные последователи, ходящие по пятам за Римаром Жункеем. Однако почитание самого Посвящённого среди простолюдинов, да и не только, было неподдельным. Его везде встречали с каким-то благоговением, ожидая то ли чудес, то ли каких-то особых слов. Слух о нём всегда бежал впереди. Со временем наиболее влиятельные служители культа Откровений Предтечей, облечённые властью, обладающие влиянием на умы простолюдинов, имеющие земельные наделы, золото и драгоценные камни, почувствовали опасность в Посвящённом, отказывающимся от земных благ, что были так милы самим служителям. Он изобличал их во лжи и приспособленчестве, своей прямотой вызывая у них не только раздражение, но и ненависть. Среди служителей зрело серьёзное недовольство Римаром Жункеем. А он не обращал на это никакого внимания. Он нёс людям Откровения, не искал для себя ничего, а наоборот, отказывался от благ, рассказывал о данных свыше знаниях, вселял в потерявших веру колмадорийцев, — и простолюдинов и знатных — настоящую веру.
Его нахождение в этой деревне было делом случая, потому как Посвящённый перемещался почти хаотично, не выбирая своего пути. Иногда где-то он появлялся по несколько раз, а где-то не бывал никогда. Чем он руководствовался в выборе, никто не знал.
Сейчас он просто сидел на чурбаке, впав в некий транс. Такое с ним случалось нередко. Последователи привыкли к подобному, подстраиваясь под Посвящённого, посвятив свою жизнь этому, ничуть не жалея о подобном.
Долгое время сидевший неподвижно Жункей, вдруг не оборачиваясь, заговорил нараспев:
Поклоняясь богам, мы подносим свечи:
И просим богов зажечь в нас Лампу Пробуждения,
Что засияет в наших сердцах.
Поклоняясь богам, мы просим прозрения,
Чтобы истинно понять данные нам Откровения.
Открыв рты, последователи внимали каждому слову, боясь пропустить хоть что-то. Однако осознать всю глубину сказанного им помешал приближающийся топот копыт. На окраину деревни вылетели всадники. Быстро сориентировавшись, двое воинов, не слезая с коней, подхватили под руки Жункея и поскакали назад, держа его на весу.
Среди последователей мгновенно вспыхнуло недовольство, перешедшее в попытку помешать аджеронам. Тогда другие всадники выхватили мечи и изрубили всех, кто не успел укрыться. На свою беду под избиение попал кто-то и из крестьян, возмущённых таким отношением к Посвящённому.
Разбросанные тела убитых и тяжелораненых остались лежать на холодной земле, заливая её кровью.
Уцелевшие в страхе разбежались кто куда. А от отряда и след простыл, только топот копыт ещё доносился какое-то время. Но вскоре стих и он.
Когда Жункея доставили к барону, тот сидел на бревне, согреваясь лучами полуденного солнышка, ибо сталь кольчуги вытягивала тепло, несмотря на добротную одежду под ней.
Купцы, ростовщики и все остальные с семьями уже ушли под охраной пятидесяти всадников.
Опустив Посвящённого на землю перед Тувлером, всадники отъехали в сторону, с некоторым любопытством вслушиваясь в намечающийся разговор. Слух о Посвящённом, пусть и еретике, не обошёл и их.
— Приветствую тебя, Римар Жункей, — произнёс барон.
— Кто ты? — спросил бывший купец, равнодушно глянув на нежданного собеседника.
— Я барон Сиурд Тувлер.
— А-а! Еретик! — презрительно вымолвил Жункей, глядя сквозь барона.
— Пусть будет так, — спокойно согласился Тувлер. — Я давно хотел поговорить с тобой.
— Многие хотят поговорить со мной. И каждый хочет узнать судьбу свою, будто я оракул, предсказывающий будущее.
— Что же ты предсказываешь, в таком случае?
— Ничего. Я несу Откровения Предтечей. Только и всего, — смиренно произнёс Жункей.
— Значит, ты в своём смирении и отказе от благ мирских уже заслужил себе местечко в Силоне? — спросил барон. — А я, еретик, не могу даже рассчитывать на это?
— Недоступен Силон еретикам, — согласно кивнул Посвящённый.
— Но ведь мы верим в одних богов, молимся им по-разному, но боги-то одни, — возразил Тувлер. — Причём я с полным основанием считаю всех каолмадорийцев и тебя самого еретиками, несмотря на то, что ты Посвящённый. Так почему мне, истинному последователю Откровений, не попасть в Силон?
— Потому что неправедны молитвы твои, — убеждённо произнёс Жункей.
— Наши монахи призывают молиться богам не так, как молитесь им вы, — сказал Сиурд. — Все подданные вместе с королём верят так, как учили с детства. Мы все знаем, что колмадорийцы исказили знания, данные богами, случилось это столь давно, что не помнит уже никто того времени. Но мы, аджероны, не пошли по ложному пути. Мы следуем тем Откровениям, что принесли сами боги. А вы заблуждаетесь, — уверенно закончил он.
— В чём же заблуждения наши? — смиренно улыбнулся Посвящённый.
— Это знают все. Вы считаете, что боги восседают на вершинах гор, возносящихся выше облаков, куда не добраться ни одному смертному. В этом ваше главное заблуждение и есть. Никто не может дышать там, во льдах. Боги, создавшие этот мир, создали и воздух. Значит, они дышат им, значит, он им нужен, как и людям. А высоко в горах воздуха нет. Следовательно, и боги не могут находиться там.
Бывший купец посмотрел на барона с сожалением, и произнёс:
— Как же вы все ошибаетесь! Боги потому и боги, что им доступно недоступное людям. Они могут дышать, находясь на вершинах гор.
— Я вижу, не поймём мы друг друга, — вздохнул Тувлер. — Я полагал, что в разговоре с тобой увижу ответы на свои вопросы. Но он закончился, даже не начавшись.
— Тебе, еретик, я отвечу, — спокойно произнёс Жункей, пристально глянув на барона. — Тщетны усилия твои. Не одолеть тебе силы колмадорийской. Участь твоя на челе у тебя написана. Ни ратный дух твой, известный всем, ни молитва твоя еретичная, ничто не поможет тебе, если сойдёшься ты в поле с войском молодого Саорлинга. Только скорые ноги коня твоего могут уберечь тебя, нежели меч и копьё. Уезжай в свой Аджер. Нет более тебе и твоим еретикам здесь места!
Барон резко встал, выпрямившись во весь свой могучий рост.
— Я вижу, скрытое злорадство в словах твоих, хоть и вид смиренный у тебя, — пророкотал он. — Уж не думаешь ли ты, старая развалина, что после слов твоих я задрожу трусливо?
Посвящённый со слабой усмешкой покачал почти лысой головой и вдруг сердито топнул ногой. Глаза его враз стали большими и круглыми, полыхнув неведомым огнём.
— Попомнишь моё предостережение! — воскликнул он. — Да поздно будет!
Не ожидавший таких разительных перемен в собеседнике барон сделал шаг назад, во взгляде мелькнула неуверенность, тут же сменившаяся гневом.
— На костёр еретика! — произнёс он властно.
Стоявшие неподалёку воины неуверенно переминались, но брошенный в их сторону гневный взгляд рассеял последние сомнения. Они подскочили к Посвящённому, заламывая ему назад руки, связывая.
А бывший купец продолжал, словно в трансе:
— Смирение моё не лживое, я силы последние покладаю в молитвах, да напрасен труд мой, когда такой как ты — Посвящённый вырвал из захватов правую руку и указал перстом на барона — суд вершит! Не будет для тебя это безнаказанным! Придёт срок и спустится твоя тень в мрачный Эрид!
Бывшего купца поволокли от барона, застывшего на месте с непроницаемым лицом, скрестившего на могучей груди сильные руки.
На околице началась суета. С дворов тащили хворост, жерди, солому. Обеспокоенные крестьяне молча смотрели на врывавшихся воинов, ожидая самого худшего. Но их никто не трогал. И тогда люди потянулись на улицу, чтобы понять, что происходит. Когда же они увидели Жункея, привязанного к толстой жердине, то подняли ропот, а кто-то даже выкрикивал, чтобы отпустили Посвящённого. К тому же среди жителей быстро распространился слух, что аджероны порубили всех последователей и некоторых из крестьян, на свою беду очутившихся там.
Жункей лежал на земле, руки заведены назад и связаны, ноги тоже привязаны к толстой деревяшке длиной во весь его небольшой рост. Он был тих и спокоен, лёжа с закрытыми глазами, тогда как среди крестьян слышались всхлипывания и даже едва различимые угрозы в адрес аджеронов.
Не обращая на это внимания, воины закончили с приготовлением места казни, по кивку барона подхватили за концы жердь с привязанным к ней Римаром Жункеем и положили сверху на кучу хвороста деревяшек и соломы.
Заголосили женщины, загудели мужчины. Четверо воинов, с разных сторон подпалили кучу. Кто-то из крестьян бросился спасать Посвящённого, но их ждала смерть от мечей аджеронов. Остальные в страхе отхлынули назад. Выли женщины, плакали дети, зыркали исподлобья мужчины. А пламя набирало силу, начало трещать, выталкивая в небо клубы чёрного дыма.
Оранжевые языки жадно лизнули тело. Жункей задёргался, закричал, а через мгновение дикие вопли разносились по округе…
Многие жители в страхе бросились в свои дома, укрывшись там, зажав уши, чтобы не слышать ужасных криков. Остальные попадали на колени, где стояли, истово вознося молитвы…
Всё закончилось быстро, вопли заживо горящего стихли. Когда костёр начал прогорать, а куча осела, аджероны сели на коней и покинули деревню, оставив за спиной тлеющие, дымящиеся головёшки костра. Крестьяне боялись приближаться к нему, ожидая гнева богов. Однако к их большому удивлению ничего не происходило. Они с опаской начали подходить, разглядывая со смесью любопытства и ужаса страшно обожжённое тело человека, ещё совсем недавно бывшего для них почти равным самим богам.
Ехавший рядом с бароном Перегнер Гермут молчал, изредка бросая взгляды на тоже молчащего Тувлера.
Барон заговорил первым.
— Что, Перегнер, считаешь, я поступил неправильно?
— Нет, милорд. Я так не считаю, — спокойно ответил дворянин. — Этот Посвящённый был опасен своим стремлением настроить против вас всех колмадорийцев. А если бы он объединился с выскочкой, называющим себя наследником Атуала Третьего, то наше положение стало бы безнадёжным. Так что вы, милорд, поступили правильно.
— Это очень хорошо, Перегнер, что ты понимаешь меня, — удовлетворённо произнёс барон. — Все эти годы не было случая, чтобы мы поступали так жестоко с колмадорийцами. Да, мы были высокомерны и заносчивы, да, подавляли изредка вспыхивающие бунты, казня зачинщиков, усмиряя этим остальных. Но чтобы вот так — сжечь живьём истинного Посвящённого… Это впервые. Я знаю, что за этим последует. Но у нас всё равно нет пути назад. Отныне — или мы их или они нас. Наша мягкость к этим еретикам сослужила нам самим плохую службу. Теперь мы вынуждены пожинать плоды своей мягкотелости. Теперь с этим покончено. На востоке наших соотечественников, перебравшихся в Колмадор из Аджера, проживает значительно больше, чем коренных жителей. В тех краях я соберу армию. Мы снова двинемся на запад, отвоёвывая утерянную так легко власть.
— Не нужно винить себя в этом, милорд. Это произошло не за один день. Завоёванную в кровавых сражениях власть мы начали терять, как только наместником был назначен Минук Уулк. Повеление нашего монарха, желавшего пошутить, да простите мне вольность в словах, милорд, дорого обошлось.
Тувлер лишь кивнул молча.
Им предстоял непростой путь. Но они, закалённые в сражениях, готовы были пройти его, чтобы стать победителями.