Страх за Пашку набросился на неё, не дожидаясь ночи.

Он был один!

ОДИН!

Беззащитный перед любой злобной шуткой судьбы: перед гриппом с температурой до сорока, несправедливостью бездушных учителей, предательством товарищей, ловким обманом, даже ограблением… даже… На этом месте ей всё же удалось взять себя в руки. И сосредоточиться на мысли, что парню как-никак шестнадцатый год.

Росла только ярость в адрес Надьки, навязавшей им эти две сумищи с морковкой. «Уродилась, уродилась! Будете соки пить!» Между прочим, чтобы соки пить, нужно, во-первых, иметь соковыжималку. А во-вторых, вместо того чтобы мчаться к ребёнку, пришлось тащиться с этими сумками к маме – не отпустишь же её одну с этакой тяжестью.

– Паша… – прошелестела Зоя в трубку, едва переступив мамин порог и достигнув телефона. И, наконец-то дождавшись с другого конца иронического вздоха, тупо уточнила: – Это ты?

– Ты не поверишь! – невозмутимо отозвался единственный в мире голос.

– Соскучился?

– Ну-у, – протянулось в ответ, – относительно…

После этого немного отпустило. Дышать стало полегче. Правда, не настолько, чтобы задерживаться у мамы. Хотя дядя Гриша распорядился:

– Мойте руки – и за стол! Я пельмени сварил.

– Не могу… много дел, – промямлила Зоя. – Спасибо, конечно…

Дядя Гриша посмотрел с искренним недоумением. Надо было знать дядю Гришу. В каждом его действии, будь то чтение газет, вызов водопроводчика из домоуправления или сочинение очередной строфы, таилась великая сила, заставлявшая людей слушать и слушаться. А быть может, это была не сила, а великая убеждённость в своей правоте? Или великая убеждённость, перешедшая в силу?

Два дня он самостоятельно вёл хозяйство: разогревал обед и ужин, мыл посуду, выносил мусор и выгуливал Муху. И, готовясь к их возвращению, пошёл в магазин и купил пельмени «Богатырские». Он варил их, помешивая, сливал воду и заправлял сметаной. И после всего этого Зоя посмела отказаться?!

– Извини, дядь Гриш, – пробормотала Зоя – У нас в школе проверка намечается… Надо готовиться, столько писанины…

Дядя Гриша непонимающе поднял всё ещё густые, почти без седины брови. Мама проницательно хмыкнула, но промолчала. Зоя вдруг заметила, до чего похожи они с мамой. Ну точно – одна порода! Только она, видно, удалась в другую – рассуждала Зоя, отступая в коридор и выскальзывая на лестницу и дальше, во двор…

– Прибыла, – без всякого выражения констатировал Пашка, открыв дверь. Глаза его были пусты и холодны.

От этого «прибыла» и от того, как он повернулся и ушёл к себе, Зою обдало морозным ветром. И она мёрзла весь вечер. Не согрел даже чай, который сын отказался пить вместе с ней, потому что надо было зубрить историю – завтра в школе предстоял какой-то срез.

И всё от того же холода она опять проснулась среди ночи.

На сей раз её ужас именовался «турник». Точнее – «в доме до сих пор нет турника!» А последствия юношеского кифосколиоза?! Страшно подумать! Ведь позвоночник, всем известно, – царь организма! Со следующей же зарплаты, поклялась она себе, куплю в «высшей лиге» эту блестящую палку и заставлю Пашку повесить в проёме! И висеть на ней по минуте каждый день! Нет, трижды в день!

Потом вдруг пришла новая мысль, ясная и упорная, из тех, до которых в жизни не додумаешься днём: вся трагедия в том, что она неправильно разговаривает с сыном! Просто-напросто она, мать, употребляет не те слова, что нужно, вот ребёнок и не понимает её! А с ним надо говорить как-то иначе, на другом, понятном ему языке.

Но на каком же? Она должна немедленно приступить к изучению. Она будет очень стараться. Может, как-нибудь на американский лад: с оборотами вроде «у меня проблема», «давай попробуем обсудить», «рассмотрим ситуацию»… Ведь так, кажется, выражаются тамошние психоаналитики, сплошь образцово доброжелательные и белозубые?

Или, может быть, лучше на подростковом сленге, фразочками типа «я что-то не догоняю», «ясен пень», «я в шоке» и «косяков наломали»… Или «накосячили»?

Хотя что именно тут обсуждать, когда ситуация ясна как день или, может быть, как пень: ты – моё самое главное, единственное в жизни, и я смертельно боюсь за тебя?

И она всхлипнула в подушку.

– …да ничего не надо! Сам перебесится, – уверенно пообещала Ируся.

Душеспасительный сеанс проходил на супружеской кровати, благо Ирусиного Славика опять вызвали сверхурочно.

Голубая кружевная гардина слегка колыхалась, раздуваемая ветром, и тень её струилась по голубым же обоям на стене.

– Художественно тут у тебя! – в двадцатый раз вздохнула Зоя. – И додуматься же надо – всё голубое: обои, занавеска и люстра даже! И даже покрывало!

Вот так же, как на этом покрывале, они лежали когда-то в детстве, глядя в потолок, в крошечной Ирусиной комнатке на диване. Только тогда взгляды их не достигали потолка, на середине пути сворачивая в область розовых грёз и голубых мечтаний. И вот прошло тридцать лет, и пожалуйста: Ируся свою голубую мечту осуществила, а Зое остаётся только любоваться её люстрой в виде трёх лилий.

– Покрывало это я не покупала, а сшила, – уточнила Ируся. – Ты забыла, летом? В «Золушке» была такая стёганая ткань, готовая – только подшить.

– Всё равно ты молодец. И девчонки у тебя молодцы. Не мешают поговорить.

– Естественно. Дрыхнут. С дискотеки же в пять утра явились!

Зоя решила, что ослышалась. Но выражение Ирусиного лица…

– Твои девочки? Даша? Маша? Обе?! Как же… им же всего…

– Семнадцать и девятнадцать, – подсказала Ируся. – И в этом возрасте в Америке уже живут отдельно от родителей. Так меня мои девочки проинформировали. У Дарьи в институте, видите ли, СВОЯ КОМПАНИЯ, и туда же соизволили принять и Марью. Теперь Манька, надо понимать, достигла главной цели в жизни! И вот ходят на дискотеки по пятницам – этой самой КОМПАНИЕЙ. До четырёх утра.

– У-у-жас… – выдохнула Зоя. – А ты?

Ируся вздохнула – тихо, протяжно и терпеливо, как вздыхают давно и тяжело больные старики. За все тридцать пять лет знакомства Зоя ни разу не слышала от неё такого вздоха!

– Прикидываюсь, что сплю. А сама, конечно, до двух читаю, а потом… когда как. Зато наконец-то занялась самообразованием. Вот «Мастера и Маргариту» перечитала. И Пауло Коэльо, «Алхимика».

– Нет, ну это же… я не знаю… А Славик что же?

– Ничего же, – пожала Ируся прекрасными плечами. – Славик спит как младенец. Он своё дело сделал. И даже не одно, а два: зачал и вырастил. А всё остальное у нас называется – «твоё воспитание».

– Но как же… вы же вместе… столько лет… – Зоя не находила слов.

– Расслабься, подруга, – посоветовала Ируся. – «Мы же» – были когда-то. А теперь у нас – «он же» и «я же». Как инь и ян – противоположные начала. Слышала про такие?

– Ну да… восточные символы… Так они разве не вместе? Не заодно? Мужское и женское начала! И вообще, у вас же… ну… любовь!

Почему-то это слово выговорилось трудом.

– Через четверть века совместной жизни? Наивная ты девочка! Через четверть века «любовь» – это уже инцест! – вздохнула Ируся, на сей раз легко, как о давно забытом. – И, между прочим, не я это придумала. Сходи-ка на форумы в интернете, пообщайся с умными людьми… Хотя у тебя же компьютера нет. Вот что: как в нашей шараге будут списывать, я тебе раздобуду! В этом году, правда, уже вряд ли…

– Да не надо мне… Я с ним не умею, – пробормотала Зоя и завалилась навзничь.

У неё было такое чувство, словно по ней проехал асфальтоукладчик. Такой новенький, мощный, ярко-жёлтый. И под его катком за какую-нибудь минуту с хрустом распластался весь мир этого родного, этого заветного дома. Да что там! Само слово «любовь» со звоном рассыпалось на кусочки!

А непостижимая Конькова приподнялась на локте и постановила:

– Так, хватит трагедий! Всё нормально. Жизнь продолжается! Слышишь, Зоська? И ты мне, подруга, лучше вот что скажи: ты бабкину тетрадку хорошенько просмотрела? Всю-всю?

Зоя убедилась, что выглядит Ируся совершенно как всегда: глаза ясные, цвет лица безупречный, в пушистом розовом халате с широкими белыми манжетами и воротником шалевой формы. Может, эти ужасы Зое послышались?

– Баб-Анфисину? Само собой… Раза три пролистала.

– А может, там какие-нибудь невидимые чернила? Или, может… шифр…

Зоя постучала пальцем по лбу.

– У бабы Анфисы? Не смеши… У неё четыре класса образования было. Притом человеку за восемьдесят!

– М-м… – простонала разочарованно Конькова и плюхнулась на спину. Но тут же подскочила с новым вопросом: – А на какой фильм она ходила, ты узнала?

Определённо её признания Зое только послышались!

– А что? Думаешь, надо было?

– Ну, мало ли! Вдруг какая-нибудь ниточка. Ты детективы-то хоть читаешь, Петунина?

– Да как-то не очень…

– Так и знала! Как в лесу живёшь. Наследство – это же самая популярная тема! Ну, после заказных убийств, конечно.

– Фу… Проживу как-нибудь и без популярных тем, – скривилась Зоя, отворачиваясь и прикрывая глаза.

Ируся слегка пнула её пяткой и объявила:

– Пошла варить кофе! А то ты, подруга, я смотрю, выспаться решила!

– А что… И очень кстати бы, – пробормотала подруга.

Неожиданно захотелось домой. Слишком много отрицательной информации вылилось на неё в этом уютном доме. Даже голубые стены в спальне на глазах помрачнели. Смотреть на них бессонными ночами?! «Не буду делать голубую спальню, – перерешила Зоя. – Лучше цвет беж или персиковый…»

– Тебе чёрный, как всегда? – крикнула Ируся из кухни.

И ровно через минуту вернулась с подносиком, толстой ручкой и листом бумаги формата а-четыре. Удивительно! Лицо её было спокойно и безмятежно, как всегда. Разве что тени у глаз…

– Молодец ты у нас, – грустно восхитилась Зоя. – Сильная натура! А я б вот точно с ума сошла…

Ируся усмехнулась, отхлебнула глоток.

– А ты думаешь, почему я такая натура? Не знаешь? Мамино воспитание, подруга! Мне же мама с пятнадцати лет твердила: «Помни, что у тебя есть голова на плечах!» Как заклинание. Установка такая – голова на плечах! И на вечера меня отпускала, и всюду. Помнишь, тебя ещё к Костиной на день рождения не пустили, как ты ревела? А меня – всюду! Вот с этой самой головой. И в парк на танцы, и к подружкам допоздна заниматься. И я, как заговорённая… один раз только в переделку попала, я тебе не рассказывала, ты уже в училище училась. На море пришли с девчонками на танцплощадку в дом отдыха, и приглашает меня парень. Ну, танцуем, познакомились уже, и вдруг вижу – ему плохо стало. Вроде не пьяный, а глаза закатил, навалился на меня – сейчас грохнется! Зову на помощь – никто внимания не обращает, музыка орёт, и девчонки мои куда-то подевались. Я его до скамейки кое-как доволокла и давай в чувство приводить – всё как положено, как нас на уроках санподготовки учили. Стараюсь так, и не соображаю, что вокруг никого. Скамейка-то за поворотом, в уютной такой аллейке! И не знаю – то ли так успешно ему массаж сердца делала, то ли он притворялся… В общем, пришёл в себя – и как набросится! Кофточку мне порвал, придурок… не помню, как и вырвалась. Но обошлось, убежала. И больше на эту танцплощадку – ни-ни! А теперь вот и мне приходится на Дашкину с Машкой головы рассчитывать… У тебя кофе не остыл ещё?

– Слушай, а по-моему, ничего тут плохого нет. Голова на плечах – это ж нормально! Хуже, когда во всём опекают! Вот мы с мамой всегда вместе мою одежду покупали. С тех пор как она меня к музыкалке приговорила – и до самого замужества!

– Приговорила? А ты разве в музыкалку не хотела? – удивилась Ируся.

– Я вообще-то петь хотела, а не играть, – вздохнула Зоя. – А мама сказала: «У тебя голоса нет, а слух хороший» – и отдали меня на фортепианное отделение.

– Да просто у вас пианино было! Что же, добру пропадать? Ну, и она тебе установку дала. Поддержала веру в себя, в свой слух…

– А голос? – вскричала Зоя и даже вскочила. – Да я знаешь, как ревела, когда меня с хором на выступления не брали?

– Бедная моя девочка… Ну, сядь, сядь, успокойся. Хочешь, споём с тобой вместе «Во поле берёзка стояла»? Или что вы там на своём хоре пели?

– Не мы, а они! Меня на концерты не брали… А я, между прочим, все партии наизусть знала, все эти пионерские песни! И первые голоса, и вторые. И до сих пор помню! Вот слушай: «Друзья, вам открыты сердца и границы в стране небывалых побед…» Небось не знаешь? А ещё: «Небо голубое, луг шумит травою…»