Предновогоднее сумасшествие охватило школу в одночасье, подобно пожару.
Случилось это в день декабрьской зарплаты.
Не то чтобы можно было всерьёз рассчитывать на полученную символическую сумму. Но всё же само её наличие отрадно утяжеляло как кокетливые сумочки и раздутые от нотных сборников портфели из искусственной кожи, так и статус их обладательниц.
Приятно было в этот день, спустившись в столовую, отдать тёте Розе старинный долг за плитку шоколада «Мечта» и два бутерброда с костромским сыром. Приятно было спросить с озабоченным видом, не знает ли кто телефона мастера Ларисы из парикмахерской на соседнем квартале. А что уж говорить о тех счастливицах, у которых подошёл срок выплаты в «чёрной кассе»!
Но мало того: как раз в этот-то день и выяснилось, что часть педагогов и концертмейстеров виртуозно совмещает служение искусству с коммерческой деятельностью на благо разнообразных торгово-закупочных, косметических либо медицинских фирм.
Ибо в некоторых ящиках столов вместо карандашей, резинок, разрозненных листов нотной бумаги и сломанных расчёсок вдруг явились картонные коробки, заполненные пузырьками сверкающих лаков для ногтей, синими тюбиками помады и карандашами для губ и глаз. А кое-где в шкафах поверх стопок нот обнаружились глянцевые каталоги с призывно улыбающимися красотками от фирм «Орифлэйм», «Эйвон» и «Эдельстар». Хоровичка Эльвира, успевшая не только вступить в компанию по продаже пищевых биодобавок, но и дорасти в ней до звучного звания «серебряного консультанта», устроила у себя в классе пресс-конференцию для желающих поправить здоровье. Не отстала и секретарша Зинуля, проворно демонстрировавшая по соседству наборы ёлочных игрушек.
Ближе к вечеру явилась новая когорта искусителей. В кабинете сольфеджио раскинулась выставка ажурных скатертей и занавесок, теснимая пестрыми стопками полотенец и махровых простыней. А дерматиновый диван на лестничной площадке ровно через пять минут после ухода администрации скрылся под грудой строгих элегантных костюмов и обольстительных блузок на плечиках.
Учебный процесс был скомкан. В спешке получив задание, а то и оставшись без такового, дети резво разбежались по домам. Учителя же – как с утра собиравшиеся на «толчок», так и твёрдо решившие донести зарплату домой в полной сохранности – упоенно рылись в горках трикотажа и шифона, страстно восклицая: «Бери немедленно! И даже не снимай!» – «Да? И с чем же я буду её носить, интересно?!» – «Вот! Вот это и есть твой стиль – запомни!» – «А мне братик привёз платье из Москвы. Тёмно-голубое, фасон простенький, но главное – сидит!» – «Эх, нет у меня братика в Москве!» – «Ой, не могу… Снимай скорей! Ну просто девушка по вызову!»
Собрав всю свою волю в кулак, Зоя хладнокровно обогнула всё это великолепие и спустилась по лестнице, ни разу не оглянувшись.
В полутёмном фойе на одном из кресел, обычно занятых ожидающими бабушками и дедушками, сидела Илона.
Зоя приостановилась.
– Илона Ильинична! Вы почему домой не идёте? Или вам нехорошо?
– Хорошо-хорошо, не беспокойтесь! Спасибо, – отозвалась старушка.
Но странное дело: Зое почему-то показалось, что та её не узнала.
– А… точно хорошо? – недоверчиво переспросила она.
– Да иди себе, Зоя Никитична, своей дорогой! Паникёрша! – прикрикнула Илона своим обычным пронзительным голоском.
Зоя пожала плечами, толкнула входную дверь и шагнула в сумеречный, беспорядочно грохающий петардами внешний мир.
С этого дня она твёрдо решила начать новую жизнь. Дворянка или не дворянка (тут она мысленно подмигнула Ирусе), но она должна, наконец, навести хоть какой-то порядок в своей судьбе!
Главное – положить конец ночным истерикам и утренним опозданиям. А также прекратить самой и отучить Пашку от поздних чаепитий и стихийного приёма пищи. Пора наконец взяться за здоровье и нервы – или хоть за то, что от них осталось.
Хорошо бы, кстати, научиться беречь ещё и время (на первых порах хоть Ирусино, если уж своего не жалко), а заодно и деньги.
И кстати, учиться последнему предстояло прямо сейчас, в магазине «Магнит».
Странно: «Магнит» был явлением куда более поздним, а кроме того, несравнимо более удобным и организованным, чем безалаберный «толчок», но душа Зои к нему не лежала. Все эти ровно разложенные коробочки с чаем и три сорта растворимого кофе по соседству с картонными прямоугольниками сока «Доброго» и «Никитиной усадьбы» почему-то наводили на неё тоску.
Молочный и хлебный прилавки уже наполовину пустовали, тощенькие старушки добирали кефир в плёночных пакетах и городские хлебы-«кирпичики». Женщины помоложе, отодвинув треснувшее и кое-как заклеенное скотчем стекло холодильника, озабоченно высматривали дату упаковки куриных голеней и котлет «Домашних». Редкие здесь мужчины не вышагивали с гордым видом кормильцев, как на просторах гипермаркета «Красная площадь», а стыдливо теснились за спинами жён, пропуская деловитых молодых служащих в синих рубашках (мерчендайзеров? менеджеров по погрузке?), ловко снующих по узким проходам с горками пачек сахара или крупы в руках.
Не придавали шику даже контуры ёлочек, старательно выложенные на окнах блестящими гирляндами. И даже девчонки-подростки, упоенно разглядывавшие блестящую обложку «Гламура» у стойки с газетами, неизвестно почему вызывали у Зои брезгливую жалость.
Тем не менее, старательно объезжая прилавок за прилавком, она погрузила в проволочную тележку шесть упаковок круп разных видов, два пакета сахара, две бутылки масла (подсолнечное себе, кукурузное – маме) и сетку картошки. Подъезжая к кассе в окружении других аппетитных тележек, она пробормотала сквозь зубы, отгоняя соблазн: «Три тысячи!», имея в виду алименты Толика. Это помогло: остальные покупатели тут же представились ей безрассудными расточителями, по-видимому, то и дело стреляющими у соседей «стольник до получки». И она покинула «Магнит» с лёгкой душой, хотя и с неподъёмными пакетами.
– А у меня как раз масло кончается! – похвалила мама.
Это была первая Зоина награда за благоразумие.
– Можешь и крупы взять, – великодушно предложила она, – мне домой меньше тащить.
– Ну, если только гречку… Мой руки и садись! – распорядилась мама. – Есть паровые котлеты и пюре. Вы как, тридцать первого опять разбежитесь?
– Не знаю, Пашка ещё не говорил. Наверно, у своего Артура соберутся, и вроде новый друг у него, какой-то Серёгин. А меня Ирка пока не приглашала.
– Но пригласит?
– Куда денется!.. Ладно, давай ещё полкотлетки. А может, съездим на Новый год в Высоцкое? – Зое вдруг вспомнилась Катерина Ивановна. Что, если эта самая колдунья чего-нибудь недоговорила? Упустила? И вообще, можно было расспросить и поподробнее… Чего она, собственно, так испугалась? – Давай, а? Я имею в виду, на старый Новый год. Всё-таки родня, и бабе Анфисе сорок дней…
– Бери цéлую. И Паше положу, возьмёшь. А тётю Анфису мы здесь помянем. Повидались же, поговорили, и хватит… Как-нибудь потом.
– Я вот думаю: странный всё-таки обычай – собираться всем за столом и сидеть целый вечер! У них же дел полно, всякие там огороды, куры-утки… И каждый спрашивает что захочет: как Пашка, какая зарплата… А я, может, и не помню из них почти никого.
– А чего странного? Мы раньше каждый выходной с родственниками встречались. Роднились! Всё про всех знали.
– Ну как это – всё про всех? Я не представляю…
– Знали, – упрямо повторила мама.
Зоя попыталась вообразить, как рассказывает за общим столом, например, об академическом: как девчонка играла «Мельника», как выплясывал ансамбль «Прелюдия»… Хотя про «Прелюдию», пожалуй, Надя поняла бы. Да, Надя бы оценила.
– С утра все дела, огороды, куры, базары, а днём собирались, накрывали стол, садились… Разговаривали.
– И всегда всё тихо-мирно? Неужели не ссорились?
– Ну почему, бывало! Кто-нибудь лишнее скажет, другой обидится… Но как-то время проходило, и забывалось. Моя мама, бабушка Поля твоя, говорила: «Пускай на меня обижаются, а я ни на кого не обижаюсь!» Мужчины, бывало, выпьют и заспорят. Тётя Маня своего мужа поскорей увести старалась: он выпивши мог и руку поднять… А трезвый – добрейшей души человек! А дядя Никифор, все знали, мог чужое прихватить. Это вроде болезни: что попадётся на глаза, «плохо лежит», то и в карман.
– И что, его так и приглашали? К себе в дом?!
– А как же! – удивилась мама. – Ну, хорошие вещи убирали подальше, конечно… А так он и за столом всегда, и гулять на речку…
– Точно, я это во сне вспомнила! Как на речку гулять ходили!
– И к реке гулять ходили, и здесь, в городе – в горпарк. Тогда скамеек столько не было: стелили одеяла прямо на траву и сидели. А мама моя – та почти каждое воскресенье к бабе Анфисе ходила. Тётя Фиса, когда помоложе была, жила в городе, за дамбой, это километра три. А троллейбус ещё не провели, вот баба Поля и ходила… Роднились, да! А теперь вот все рассыпались. Что там в гости! Григория вон попробуй к столу дозовись! – мама в сердцах бросила ложку на стол. – Как обед, так сидит и пишет. Самое вдохновение у него, видите ли… Гри-ша! Остыло уже!
Зоя попыталась представить: в воскресенье они с Пашкой, принаряженные – он в наглаженной рубашке, она в «концертном» Ирусином костюме – чинно шествуют три километра… Ну уж это чересчур! И куда же? К кому? К маме с дядей Гришей? Но они же и так почти каждый праздник видятся. И вообще, телефон есть!
– Мам! А ты сына никогда не хотела? – спросила она с набитым ртом. – В смысле, второго ребёнка?
– Что это тебе в голову взбрело? – удивилась мама.
– Ну, просто… Был бы у меня сейчас брат! Сидели бы тут вместе…
– Мне, второго? – мама грустно усмехнулась. – Куда там! И первого-то врачи не разрешали, из-за сердца. Пугали до последнего: риск, риск! Только мама и уговорила. Всё упрашивала: ты только постарайся, ухитрись как-нибудь, роди младенчика, а уж я сама буду пелёнки стирать и всё остальное! Так что она тебе тоже отчасти мама.
– Бабушка Поля? – удивилась Зоя.
– Ну! Она к тебе и ночью вставала, твоя кроватка у неё в комнате стояла. Не помнишь? И покрестила тебя потихоньку, тогда же нельзя было… Ну что, чайку будем? Для кофе вроде поздновато.
Зоя рассеянно пожала плечами. Какая-то мысль не давалась ей, ходила вокруг да около. Что же, выходит, если бы не бабушка Поля… Что Зоя вообще о ней помнила? Тихий голос, какие-то тёмные платья, белый платочек… Да, и ещё она носила её портфель в школу. Дожила, кажется, до Зоиного второго класса… Так что же: если б не она – её, Зои, и на свете не было бы?
А с другой стороны, мало ли матерей упрашивают взрослых дочек: роди ты мне внучка, понянчиться на старости лет? Нормальное явление.
Ну а если бы бабушка Поля увлекалась не уходом за младенцами, а, скажем, писанием мемуаров?
Ещё один идиотский вопрос!
– Я насчёт брата почему говорю? – вернулась она к прежнему рассуждению. – Не надо мне от него никаких подарков, платьев там или денег. А вот сейчас посидел бы с нами, сказал бы: «Ну-ка, улыбнитесь! Новый год скоро! Вы у меня самые красивые. Давай помогу тебе, сестра, сумки домой донести… Или пойдём лучше ко мне в гости!»
– Фантазёрка… Тебе мужа надо бы, а не брата! И вот же судьба: я в сорок одна осталась, а ты и того раньше!
– Ну ничего… ещё может быть… мне, между прочим, одна бабка нагадала…
– Никто не смог победить героев! – зычно раздалось из-за двери. – Грядущий салют пламенел впереди!
И в кухню торжественно вступил дядя Гриша с новеньким блокнотом в руке и вдохновенным блеском в глазах.
– Родился новый вариант! – объявил он. – Сейчас будете оценивать!
Зоя с мамой переглянулись и покорно вздохнули.
На обратном пути Зоя разглядывала женщин в троллейбусе. Некоторые были с причёсками, почти все – при макияже, с маникюром. «Надо бы что-то с волосами сделать», – мимолётно мелькнуло в голове. А вот лица у женщин выглядели почему-то одинаковыми – в озлобленных морщинах. «И крем-лифтинг купить! Со следующей зарплаты, – решила Зоя. – Да, и обязательно начать какие-нибудь упражнения от целлюлита».
Впрочем, попадались изредка лица повеселее. Две старушки радостно болтали, перебивая друг друга, как девчонки, – только обращались на «вы»: «Вы не представляете себе…» – «Да что-о вы!» Мальчишки-подростки хохотали, стараясь удержать голос в низком регистре. Бросилось в глаза прелестное девичье личико – сияющие глаза, нежный румянец. Тёмные волосы свободно струились вдоль спины. На девушке были светло-голубые джинсы и розовая куртка. И так это всё шло одно к другому – волосы, куртка, джинсы – что глаза сами тянулись к ней. «Вот уж кому в парикмахерскую не нужно! – мечтательно вздохнула Зоя. – Ни лифтинга, ни упражнений…»
А потом на некоторое время она перестала дышать.
Чья-то рука по-хозяйски обхватила девушку за плечи, и очень знакомый голос снисходительно произнёс:
– Ну а размер твоей ёлки? Она хоть в комнату влезет?
Этот голос когда-то спрашивал по телефону: «Зоя дома?» А потом говорил ей: «Здравствуй!» И в этом слове звучала музыка, целая симфония, концерт для фортепиано с оркестром, с главными и побочными темами, с отдельными партиями для струнных и духовых, с нежно замирающим соло флейты и мощным «тутти» оркестра с тремоло литавр в финале. И Зоя – тогда ещё лёгкая, стройная, золотоволосая – звонко отвечала: «Здравствуй!», с ходу попадая в тональность и ритм.
А может быть, ничего этого никогда не было?
Пробираясь к двери, она лишь мельком увидела светло-коричневую дублёнку Толика, ещё сильнее округлявшую его. Раньше он бы ни за что не надел такую дублёнку. Впрочем, это ведь был теперь совершенно другой человек, и только голос у него по странному недоразумению остался от ТОГО Толика…
А от ТОЙ Зои не осталось и следа. И голоса не осталось. Впрочем, его ведь и не было никогда. Вместо него был абсолютный слух, не особенно пригодившийся в жизни…
Словно сбросив улыбающуюся предновогоднюю маску, мир явил ей своё истинное лицо. Очертания улиц, дорог и деревьев тошнотворно заколебались. Шестнадцатиэтажные дома-новостройки в отдалении корчили рожи, гнусно подмигивая окнами и криво разевая рты-двери.
«А как же бабка-гадалка… Катерина Ивановна… говорила: сойдётесь, он столько лет ждал! – память с тупой добросовестностью выполняла свою работу. Сыпала соль на рану. – Двухэтажный дом… шуба норковая… машина… за руль не садись! Не сяду, не сяду, теперь уж не сяду точно, зря волновалась баба Катя…»
Машины ехидно шуршали колёсами, проносясь мимо. А пешеходы и ветхие домишки старого квартала покорно глотали дорожную пыль.
Среди торжествующего безобразия вселенной ей кое-как удалось добраться до дома. И последним рывком преодолеть расстояние до телефонной трубки.
– Ируся… Мне плохо. Тошнит, и всё плывёт, – из последних сил выдохнула она.
– Давление, конечно, – без задержки отозвался уверенный голос на другом конце. – Сегодня же магнитный день! Слушай: возьми таблетку ко-ренитека, ну, я тебе давала в беленькой такой коробочке… Вспомнила? Только не пей натощак! Ты его, кстати, в холодильнике хранишь?
Увы! Сама Ируся в этом новом мире была не всемогуща. И даже не всеведуща…
Зоя открыла холодильник, но забыла зачем. Дверца морозилки давно отвалилась, и ледяная корка росла с мультипликационной скоростью, почти на глазах. В данный момент морозные сугробы уже нависали над пачкой пельменей, и блестящая упаковка масла матово заиндевела. «Надо разморозить», – механически отметила Зоя.
Вскоре её слух стал вдруг выделывать загадочные штуки.
Сначала он донёс до Зои игривые ксилофонные бубенчики. Они получались, если постучать хрустальной рюмкой о бутылку вина «Ласковые сети», забытую в холодильнике с Пашкиного дня рождения. Полная рюмка звучала глуше, опустевшая – звонче. А когда опустела и бутылка, Зое удалось освоить настоящую ксилофонную трель, используя вместо палочек край и донышко рюмки. Жаль, оценить её мастерство было некому – Пашка, как обычно, шатался по друзьям.
Вдохновившись успехом, она решила попробовать присоединить к партии ксилофона фортепианное сопровождение, хоть бы одной левой. В голове уже порхали такты вальса, и смущала только тональность: тональность трели она что-то никак не могла уловить, так что предстояло подбирать по слуху. Прихватив рюмку и бутылку, Зоя поспешила из кухни в комнату.
Однако вместо нужной тональности слух преподнёс ей новенький сюрприз: в комнате звучали голоса. Голос Марины Львовны, правда, мало удивил Зою, поскольку та и раньше имела обыкновение без спросу вторгаться в её жизнь. Другое дело, что к нему присоединился на сей раз голос Виктории Громовой! Похоже было, что её наставницы горячо спорили, заняв позиции по обе стороны пианино.
– Григ! И ещё раз Григ! – восклицала Марина Львовна довольно-таки раздражённо. – Доброта, свет и изящество ритма! Как раз то, что ей нужно.
– Шо-пен! Фредерик. Шо-пен! – высокомерно перебивала Громова. – Посмотрите только на её руки! Пальцы, подушечки! Это же вес, мышцы, динамика звука!
Зоя посмотрела на свои пальцы. Третий и четвёртый слегка искривились навстречу друг другу. Или такие же были и раньше, просто она забыла?
Тем временем наставницы разругались не на шутку.
– Я вам давно хотела сказать, Викторь-Николавна, – гневно возглашала Марина Львовна, надвигаясь на собеседницу мощным бюстом, – что ваши приёмчики, вот эти ваши ехидные «ни крупицы содержания» и «не поняла ни звука» – они, знаете ли, кое-кому противопоказаны! Да! Абсолютно противопоказаны!
На это Викторь-Николавна, по-видимому, собралась что-то возразить, но не успела вставить ни слова и только всплеснула маленькими ручками.
– И в особенности доверчивым девочкам-первокурсницам! – энергично развивала мысль Марина Львовна, сверкая глазами. – Детям из хороших, интеллигентных семей, которых приучили, знаете ли, верить взрослым людям! И в особенности учителям! Да! Доверять!
«Как это точно! – думала Зоя, и слёзы давней обиды подступали к её глазам. – Вот именно – доверять!»
– А как же характер? – наконец пробилась жиденькая громовская колоратура сквозь раскаты Марининого меццо. – Как же бойцовские качества? Должно возникнуть противодействие. Доказать! Настоять на своём! Победить!
– А зачем было говорить девочке: «Мы здесь все фокусники – дрессируем вас, как попугаев»? – не отступала Марина. – Ребёнок понял это буквально!
«Конечно, буквально! – всхлипнула Зоя. – Упрямая грымза… Гениальная старая грымза! Таких гениев, может, вообще нельзя подпускать к детям! Это им… противопоказано!»
– Лично я уверена, что далеко не всех педагогов можно подпускать к детям, – сообщила Марина Львовна. – А что касается вашей так называемой гениальности…
– Да бросьте! – тоненько и пронзительно перебила Громова. – Увидите вот, как она заиграет на публике! Услышите! Ещё спасибо скажете! Да-да!
И для убедительности потрясла маленьким кулачком.
«На какой ещё публике?» – удивилась Зоя и посмотрела на Марину Львовну.
Но та почему-то молча отвернулась.
– А как насчёт Мендельсона? – не теряя времени, перешла в наступление Виктория.
– Мендельсон – да, пожалуй, – с неожиданной готовностью согласилась Марина.
И так же внезапно, как поссорились, наставницы вдруг примирились и затянули в два голоса романс «Не пробуждай воспоминанья…»
Зое же не оставалось ничего другого, кроме как подыграть. Получалось слабенько: половину аккордов она, конечно, успела забыть – с четвёртого-то курса, с выпускного! – да и вокалистки то и дело расходились в партиях. Зоя разрывалась, поддерживая то одну, то вторую, но в конце концов Марина Львовна всё-таки рассвирепела и, рявкнув: «Что за гадость!» – захлопнула крышку пианино. Зоя еле успела убрать руки…
И тут же проснулась.
– Что за гадость! – ещё раз фыркнул сынок, поднял с пола бутылку и сунул в мусорное ведро. – Есть же приличные вина: «Саперави» или, там, «Мукузани»!
– А ты… откуда знаешь? – с испугом спросила Зоя и не узнала своего голоса.
Пашка посмотрел на неё с терпеливым презрением и распорядился:
– Шла бы ты, мам, уже спать по-человечески! В комнату!
Оказалось, она уснула прямо за столом. В КУХНЕ!
Хватаясь за стол, она поднялась на неверные ноги и двинулась в коридор. И, добредя до комнаты, во все глаза уставилась на пианино.
Его крышка была открыта…