С некоторых пор Тонечка Федченко перестала учиться решительно и демонстративно.

Из урока в урок она приносила шестнадцать тактов пятой бетховенской сонаты и заплетающийся «Май» Чайковского. Было очевидно, что девица являлась в класс с одной-единственной целью – вывести Зою из себя. Выслушивая нотации, упрёки и гневные монологи, она протяжно вздыхала, уставившись в окно. В ясных светлых глазах отражались облака. Зоя сжимала губы и стискивала руки. Она сдерживалась из последних сил.

– Да эта ж твоя фифа влюбилась! – определила Эльвира, подметив однажды, как Тонечка взбивает кудри перед зеркалом в туалете. – Теперь прощай учёба – играй гормон!

И действительно, через пару дней по дороге на работу Зоя увидела знакомое сиреневое пальтишко в блестящих заклёпках рядом с чёрным пуховиком. Это были Тоня Федченко и её избранник. Они шли навстречу из школы, держась за руки, и лица у них были такие, какими бывают только лица влюбленных детей в пятнадцать лет. Когда они ещё ничего не соображают в жизни и так и рвутся расшибить лоб о самые острые её углы.

В одно мгновение стало ясно, что этот ребёнок совершенно не собирался злить Зою. Девочка просто не замечала её, как не замечала и всего остального населения земного шара.

Зоя отвернулась. Смотреть на них было нестерпимо. Мысли сразу запрыгали в двух направлениях. Одна – в направлении Пашки: что, если и он вот так же… с кем-то за ручку? Мысль была новая, диковинная и не особо приятная. Нахмурившись, Зоя отложила её на потом. Но вторая… на эту вторую она мгновенно кинулась коршуном и затолкала в самый что ни на есть глухой чулан сознания. Вместе с голубыми джинсами, розовой курткой и знакомой рукой, так по-хозяйски эту куртку обхватившей. Не нужны ей были такие мысли по дороге на работу, да и с работы тоже, ни при какой погоде не нужны!

Впрочем, отвлечься удалось без особого труда. В школе не то разгорался, не то затухал, судя по доносящимся до крыльца звукам, грандиозный скандал. Причём эпицентр его располагался сразу же за стеклянной дверью фойе – практически на глазах ожидающих мамаш и бабушек.

– Ну, я ещё понимаю – Зойка! Её кормить некому! – зычно воскликнула Анна Павловна, едва Зоя переступила порог этой двери, и простёрла в её сторону пухлую руку.

Несколько лиц повернулись вслед за рукой и сочувственно закивали. Мамаши и бабушки вытянули шеи. Зоя машинально попятилась.

– А та?! – возопила завуч, выдержав паузу. – Тебе семьдесят восемь лет, семь-де-сят во-семь! У тебя муж получает, как министр, чуть не тыщу долларов! Люди на такие деньги дачи на Канарах покупают! В Париж, или я не знаю куда, ездят! Или хотя бы в Турцию! И что тебе эта несчастная четверть ставки? Я вас спрашиваю! – по привычке прикрикнула было она на учительниц, но покосилась на ожидающих родственниц, спохватилась и сбавила тон. – В общем, поработал человек – дай бог каждому. Так что вопрос, я считаю, исчерпан. И не надо разводить сопли в классах и науськивать родителей. Все меня поняли?

Она окинула взглядом слушателей и, не дожидаясь ответа, повернулась и величественно ступила на первую ступеньку лестницы.

Оставшиеся переглянулись – кто испуганно, кто с усмешкой.

– Илона Ильинична! – шепнула Зинуля в ответ на вопросительный Зоин взгляд. – У неё две ученицы, сёстры Нестеренко, уезжают. А ещё один в этом году заканчивает – и всё. Последний ученик. А она уходить не хочет, плакала сегодня… Говорит: «Мне что на пенсию, что в могилу!» И жалко её, правда… Ан-Пална тоже хороша: заставляет заявление писать прямо среди года! Может, к сентябрю и набрали бы детей, так нет…

– А Илоне чо, правда – семьдесят восемь? – уточнила Нонна таким тоном, словно спрашивала: «Правда – сто семьдесят восемь?»

Зоя отвернулась и тоже двинулась к лестнице. Лестница сегодня что-то явно удлинилась.

Наверху уже дожидался Давыдов. Это в назначенное-то время!

– Отличный новогодний сюрприз! – приветствовала его Зоя. – Или это тебе подарили будильник?

Давыдов молча сделал загадочное лицо и, дождавшись, пока она откроет дверь, ступил на порог класса и важно осмотрелся.

Правда, вся важность разом слетела, едва он сел за пианино. Здесь он вздохнул, зачем-то нагнулся и перевязал шнурок на ботинке. Потом ещё раз длинно вздохнул и сознался:

– Сегодня не очень готов, Зой-Никитишна… Большие нагрузки в школе…

Учебный день входил в обычное русло.

– Ну, показывай, что принёс, – вздохнула в ответ Зоя.

Странно: целый день в школе искусств было непривычно тихо, словно во всех классах сговорились вместо «фортиссимо» играть «меццо-форте». А может, все, как Зоя, экономили силы для домашней генеральной уборки?

И не напрасно: вещи в этот день довольно послушно покидали свои места и ждали, пока эти места будут вытерты, вымыты и освобождены от лишнего хлама, чтобы заново занять их. Веник и тряпка тоже делали своё дело вполне удовлетворительно. Правда, без сюрпризов не обошлось: протирая круглый жёлтый настенный плафон, Зоя как-то умудрилась отвинтить его от основания, и он повис на проводах сломанным жёлтым цветком. Но каким-то образом его удалось прикрутить обратно. Квартира оживала и веселела на глазах: столетняя люстра молодо заблестела пластмассовыми висюльками-каплями, а в ответ ей заиграли грани хрустальных рюмочек и вазочек в серванте, таинственно сверкнула чёрная полировка пианино, и даже диван-лодка приосанился в таком сияющем окружении. Зоя обвела весь интерьер недоверчивым взглядом и вздохнула. Если бы почаще смотреть на такую комнату… садиться по вечерам к этому пианино… Помнится, иногда Виктория провозглашала с пафосом: «Мастерство приходит с возрастом!» Значит ли это, что и в сорок три можно надеяться чего-то достичь?

С Пашкиной берлогой пришлось потруднее. Зоя долго сортировала вещи по трём категориям: нужные – в шкаф и секретер, ненужные – в мусор, неизвестно какие – на диван. Потом вытерла пыль и пропылесосила палас. Мельком заглянула в ящик секретера и ужаснулась. Ну уж нет, ЭТО пусть разбирает сам!

Мятая картонная коробка из-под «Птичьего молока» вывалилась из щели батареи, а из неё посыпались бумажные обрывки. Она машинально сгребла их и сунула было в пакет с мусором, но в последний момент присмотрелась и отвела руку.

Это были не обрывки, а кукольная мебель – та самая, которую за минуту умела мама сооружать из листка бумаги в клеточку. Зоя совсем забыла, как любил маленький Павлушка эти столы, шкафчики и кроватки. Он без конца переставлял с места на место мебель в своих воображаемых крохотных комнатках: залах, спальнях и кухнях. И что за таинственная жизнь шла в этих игрушечных апартаментах? И почему она, мать, как-то ни разу не всмотрелась попристальней в бумажный мир, руководствуясь принципом «чем бы дитя ни тешилось»?

И вот – сохранил!

Сказать маме – то-то удивится: её строптивый внук, вечный спорщик и неслух!

И вот тебе фамильная ценность. А разве нет? Для Пашки, выходит, так и есть. Как для кого-нибудь – прадедушкин портрет или прабабушкино ожерелье…

При этой мысли Зоя тихо рассмеялась, осторожно засунула коробку с реликвиями обратно в батарею и, прихватив пакет с мусором, удалилась из комнаты сына. И наконец-то с облегчением плюхнулась в лодку.

Пожалуй, отсюда можно было окинуть взглядом берега своей жизни. Само течение её казалось сегодня не таким уж страшным, хотя перегибаться через борт не стоило… Да, не стоило разглядывать своё отражение, опасно наклонившись к воде. Гораздо спокойнее было издали смотреть на берега, узнавая привычные пейзажи и фигуры: вот Пашка со своей многострадальной школьной папкой; вот мама держит в объятиях сварливую Муху, а та, тряся ушами, лает в приветственной тональности; Ируся тащит к берегу упирающегося Славика и одной рукой машет Зое… Некоторые фигуры располагались довольно далеко, и оставалось лишь теряться в догадках: та парочка на огороде – действительно Надя с Сергеем? А в парке на колесе обозрения – Федченко со своим мальчиком? Баба ли Анфиса машет ей своей тетрадкой или это Виктория Громова потрясает сборником Листа? Мелькнул и скрылся за поворотом узорный платок Катерины Ивановны; живописно раскинулась на пляже фигура Люси в купальнике; а рядом – ещё одна очень знакомая парочка в обнимку; и разглядев Её и Его, Зоя вскочила и выпрыгнула из лодки, и чуть было не захлебнулась, и едва не потонула в разбушевавшихся волнах, но всё-таки снова очутилась в своей комнате, и…

…и как кстати зазвонил телефон! И как облегчительно было услышать в трубке Настин голос!

– Привет, – сказала она.

И от одного этого слова в квартире повеяло летом, детством, счастьем… А может, она была экстрасенсом? Доброй волшебницей? Только безо всяких цыганских серёг и объявлений «Лечу склюёз». И даже без Ирусиного таланта счастливой жизни…

– Как дела? – спросила она.

– Нормально, спасибо!

И Зое захотелось немедленно рассказать ей всю свою жизнь, поделиться всеми тайнами, пожаловаться на все проблемы… Впрочем, зачем жаловаться добрым волшебницам? Им и без того всё известно!

– А я тут разбираю книжные завалы, – сообщила волшебница. – И обнаружила пару книжек для тебя. Одна – «Развитие техники игры на фортепиано», для учителей музыки. А другая – «Константин Игумнов». Это же пианист, да?

– Игумнов? Да, пианист! – в восторге вскричала Зоя.

Эта книга-мечта, книга-легенда когда-то имелась у Виктории Громовой. И, обёрнутая прозрачной компрессной бумагой, давалась выпускницам-четверокурсницам для прочтения. Для приобщения к святая святых. И содержалась в ней не какая-нибудь художественная биография, а подлинные документы: концертный репертуар разных лет, снимки афиш, фотографии знаменитости с младых ногтей и до седых волос. В книге освещались также тонкости технического развития и особенности звукоизвлечения, а кроме того, индивидуальные секреты мастерства фортепианного гения. Говорили, что у прочитавшего эту книгу автоматически увеличивается темп этюдов и амплитуда оттенков в пьесах…

За год до Зоиного выпуска книгу оставил на троллейбусной остановке Кирилл Кривошеин, отличник по специальности и, быть может, единственный изо всего училища кандидат в НАСТОЯЩИЕ ИСПОЛНИТЕЛИ.

Не потому ли в том же году он провалился в Московскую консерваторию?

И не потому ли Зое так никогда и не удалось вновь обрести ОЩУЩЕНИЕ КЛАВИАТУРЫ?

– Ну так заходи! – предложила Настя. – Возьми!

Наверное, таким же голосом фея говорила Золушке: «Ну так надевай же своё новое платье! И хрустальные туфельки!»