Незадолго до знаменательного для каждой женщины события — сорокового дня своего рождения — Александра поняла, что ее браку пришел конец. Смириться с этой мыслью было трудно, даже труднее, чем она думала, но другого выхода она не находила. Александра была вынуждена признать, что роль жены удачливого бизнесмена ей оказалась не по силам.

Чуть ли не за четверть века знакомства их с Толиком отношения прошли практически все этапы. Бабушка и дед, забравшие крошечную Сашеньку к себе, когда ее родители после развода взялись устраивать новые семьи, много лет снимали дачу — полдома с большим участком — у родителей Толика. В те годы Жуковка была обычным дачным поселком по Белорусскому направлению, хотя и с огромным преимуществом — располагалась на берегу тогда еще чистой Москвы-реки. Так дети-одногодки Сашенька и Толик познакомились и подружились — купались, в лес ходили, на велосипедах гоняли, а наступала осень — расставались до нового дачного сезона. Пришла юность, и стало ясно, что не только детская дружба притягивает их друг к другу. Как полагается, гуляли под луной, целовались, потом стали любовниками и, наконец, примерными супругами.

Толик переехал в Москву, но жить в Сашиной семье отказался. Саша уважала независимый характер мужа. Молодые сняли квартиру в Марьино, тогда богом забытом районе, зато дешево. До институтов обоим было ездить далеко, но ничего, терпели, зато жили одни — без опеки и надзора. Сразу после госэкзаменов и получения диплома театроведа Сашенька родила Аленку. Толик был счастлив, что девочка. Его, высоченного, широкоплечего, с огромными руками и ногами, до слез умиляла миниатюрность дочки, к счастью, уродившейся в мать. Пришлось снять квартиру поближе к Сашиной бабушке, обещавшей помогать с правнучкой, когда Александра пойдет на работу. Учиться Саше было интересно чрезвычайно, но когда пришло время трудоустраиваться, начались проблемы — театроведы, если где и были нужны, то с именем в театральном мире. А больше полученные ей в вузе знания нигде и не требовались. Попробовала силы в газетной редакции, куда ее пристроил по старым связям дед, но журналистика, как выяснилось, — это прежде всего характер. Нет, Александра была и любознательной, и упорной, и бойкой, даже писать у нее получалось, но всех этих качеств у нее было в меру, а значит, для журналистики недостаточно. Помыкалась в отделе писем, потом в корректуре, но после первого же серьезного сокращения оказалась на бирже труда. Поначалу Сашу это не сильно огорчало — Аленка пошла в школу, что требовало немалого внимания, да и Толик, положив диплом инженера в ящик с документами, взялся за бизнес. Взялся серьезно, как, впрочем, и всегда, за что бы он ни брался. Денег в семье стало больше, но не так, чтобы намного. Толик обещал, что это временно и вот-вот начнется настоящее благоденствие. Время шло, но для Александры эти сладкие времена все не наступали.

Толик при этом менялся разительно. Сначала появились дорогие костюмы и обувь, которые он покупал всегда сам, без жены. Потом новенькие иномарки, с каждым разом все краше и больше, прокатиться на которых жене и дочери выпадало нечасто. И, наконец, принципиально иным стал весь уклад его жизни. Теперь Толик был постоянно занят: краткосрочные командировки сменялись более длительными, встречи с деловыми партнерами проходили в любое время дня и ночи и заканчивались непременно банкетами и банями. Толик нежданно полюбил охоту и рыбалку, на которые ездил всегда на своей машине, при этом Александра так ни разу и не увидела ни рыбешки, ни даже драной утки, подстреленной мужем. Нередко именно после очередной добычи Толику приходилось менять машину — возвращаясь в изрядном подпитии, он сбивал на своем пути столбы, деревья, рекламные щиты, к счастью, не людей. Тяжесть травм, которые он сам при этом получал, никогда не превышали среднюю степень. Машины ремонтировать он считал ниже своего достоинства, покупал новые. От гаишников откупался. Судя по всему, деньги у Толика текли рекой, но все как-то мимо семьи. Толик говорил, что все вложено в строительство коттеджа, которое он года три назад затеял на родительском участке — белорусское направление стало самым престижным в Подмосковье, и в дело. Просить, тем более требовать у мужа денег Александра считала унизительным, и все это вместе взятое никак не укрепляло их некогда теплый семейный очаг. Александра и Аленка уже стали забывать, кода видели Толика трезвым и обращенным сердцем на них. В чем именно заключался бизнес мужа, Александра понимала плохо, а ее попытки узнать и понять успехом не завершились. Из отрывков телефонных разговоров, которые ей приходилось слышать, она заключила — купи-продай, посреднические услуги, как и у большинства нынешних предпринимателей. Конечно, не бог весть какой интеллектуальности труд, но как даже его можно совмещать с постоянными возлияниями? Но Толик совмещал, и весьма успешно.

По природе своей человек здравомыслящий и не склонный к излишней рефлексии, Александра умела радоваться каждому наступающему дню и не придавать значения мелким неудачам. Однако назвать то, что творилось в ее семье, мелочью уже не получалось. Ее отношения с мужем все больше походили на отношения с человеком, которому она сдала комнату в собственной квартире и живет на деньги от аренды: теперь и интимные отношения — то немногое, что напоминало о браке, — по инициативе Толика свелись к нулю. Объяснял это чисто мужским нездоровьем, от которого он активно лечится у дорогого частного врача, дело-то деликатное, лучше чтобы поменьше глаз и ушей.

Странные ощущения при этом испытывала Александра. Иногда она чувствовала себя вдовой при живом муже, а то просто вещью, о которой хозяин вспоминает, только возвращаясь домой, и которой не всегда рад, потому что мешает. Она мучительно искала выход из тупика, в который загнала ее жизнь, и не находила. Собственно, выход был один — развод, но как на него решиться? Как все разрушить, ведь столько лет вместе, дочка взрослая? К тому же нездоровье Толика… Для нее, несмотря на все обиды и сомнения, безотказно действовала усвоенная с детства истина — нельзя оставлять человека в беде. Она ждала и верила, что жизнь сама подскажет выход, иначе не может быть. И она не ошиблась.

В тот вечер Толик вернулся после очередной встречи с партнерами в загородном доме в таком виде, что Александра, глотая слезы и бормоча известные женщинам всего мира слова «Я так больше не могу», вынуждена была взяться за чистку его костюма. Бумажки, шуршащие во внутреннем кармане пиджака, не то чтобы ей очень мешали, но и оставить равнодушной не могли. Не родилась еще женщина, которая в такой ситуации не поинтересовалась бы их содержанием! Один из рассекреченных документов представлял собой договор об аренде однокомнатной квартиры, причем заключен он был около года назад — как раз когда Толика сразил мужской недуг. Два других — чеки на покупку золотых украшений, цепочки и колечка. Не из самых дорогих, но разве дело в цене?

Выстроить последовательность событий не составило бы труда и для менее подготовленного человека, а уж для Александры, прочитавшей не один десяток детективных романов, и вовсе было делом пустячным. Неожиданно для себя она отнеслась к своим разоблачениям почти как к удаче, конечно, если забыть об оскорбленном самолюбии, которое всегда сопровождает такого рода открытия. Именно оскорбленном самолюбии, ни ревности, ни желания побороться за мужа не было вовсе — и это ее порадовало особенно. Она наконец-то получила прекрасную, почти сказочную возможность начать новую жизнь, не испытывая при этом угрызений совести от мысли, что оставила больного мужа. Он был здоров, врал и мучил ее уже несколько лет, и за это ему предстояло ответить. Александра никому не хотела зла, тем более отцу своей дочери, но и перспектива остаться у разбитого корыта — без работы, по сути, без профессии, с дочерью первокурсницей, да еще после всех перенесенных унижений — совсем ее не привлекала. Обидчик должен быть наказан по справедливости — чувство вины, усугубленное вещественными доказательствами, обеспечит ей и дочери безбедную жизнь хотя бы на ближайшее время. А там видно будет, кривая выведет. Принятое решение, как известно, — лучшее средство от бытовых неврозов. Александра выложила улики на самое видное место и, успокоенная, легла спать.

Пробуждение и первая реакция Толика на вещдоки вызвали у Александры смех сквозь слезы: похмельный синдром еще никого не делал сообразительнее. Тупо уставившись на разложенные на столе документы, Толик жалобно запричитал:

— Сашуль, пойми, это минимальные расходы, самые минимальные. Она дура непроходимая, белая такая, крашеная, из мухосранска какого-то. Но сиськи большие, губастенькая, ноги длинные. Восемнадцать лет всего…

— Хорошо, что совершеннолетняя, — за растление малолетних не посадят, — Александра была холодна, как лед.

— Нет, Сашуль, ты поверь, у нас иначе нельзя. Не поймут меня иначе партнеры, понимаешь?

— Значит, на нас двоих силенок не хватило, от меня болезнью отговорился?

— Сашуль, мне уже сорок, и такие нагрузки… Если эта коза скажет кому, что я слабак, мне же конец, засмеют. И расходы на нее минимальные, я же для семьи стараюсь, ты пойми…

Понимать, собственно, было нечего. Она смотрела и не узнавала своего еще недавно красивого, умного и щедрого мужа. А еще говорят: ничто так не украшает мужчину, как деньги. Врет народная молва, как обычно.

Окончательный разговор было решено перенести на вечер, когда Толик за время напряженного трудового дня начнет лучше соображать. Однако решению этому не суждено было осуществиться. Александра ждала его до полуночи, а потом, злая и готовая обобрать мужа до нитки, легла спать. И тут же зазвонил телефон. Звонили из больницы, дежурный врач сообщил, что ее муж находится в реанимационном отделении. Два часа назад он въехал в столб на обочине шоссе, получил сотрясение мозга, сломана переносица и рука. Скорее всего, он легко отделался, потому что машина всмятку.

— Он был пьян? — спросила Александра, хотя в положительном ответе практически не сомневалась.

— Да, степень алкогольного опьянения очень высока. Следователь придет к нему завтра, а в смысле здоровья он выкарабкается, не волнуйтесь, — успокоил врач.

— А я и не волнуюсь. Бог бережет дураков и пьяных, вот только зачем — не понимаю. Извините меня, спасибо, — изо всех сил стараясь сохранить спокойствие, сказала Александра и повесила трубку.

Ночь ей показалась бесконечно долгой. Ни вспоминать, ни перебирать прошлые счастливые годы, чтобы хоть как-то примириться с происходящим, ей не хотелось. Не хотелось думать, строить планы, искать решения — не хотелось ничего, а сна не было. И тут Александру охватил страх, почти животный, леденящий душу, парализующий мысль. Она поняла, что одна, совсем одна, ей не на кого опереться, некому поддержать и помочь. Бабушка и дед несколько лет назад умерли, один за другим. Недавно умер и отчим, сильный, надежный, лучше родного отца — ее опора во многих жизненных катаклизмах. Мама не в счет, ее саму бы кто поддержал после смерти мужа. Дочка молода еще для таких дел. Подруги? У них своя жизнь, свои проблемы, да и не в Сашиных правилах подругам жаловаться… Она одна — и, о Господи, как страшно! — падает в пропасть. Александра вдруг вспомнила, что давным-давно, в самом раннем детстве, она испытала нечто похожее — то же ощущение пропасти под ногами. И никого рядом.

…Тогда они жили в районе Чистых прудов, в большой коммунальной квартире. Сашеньке было лет пять, когда она поняла, что любит Гришу Кучера — щупленького, вечно голодного и вечно сопливого мальчика из многодетной еврейской семьи, жившей на первом этаже в их подъезде. Сашенькина бабушка очень жалела маленьких кучерят и всегда подкармливала их то котлетами, то пряниками. Вместе с бабушкой жалела соседских ребятишек и Саша, особенно почему-то Гришу. Жалела так сильно, что даже любила. Однажды во дворе она увидела, как большой мальчишка из соседнего подъезда (как его звали, Александра, сколько ни силилась, вспомнить не могла) крепко побил хлипкого Гришу. Деятельная натура Сашеньки не позволила ей остаться в стороне: она нашла ржавую железяку, вскарабкалась на дерево — до первой толстой ветки, чтобы достать до обидчика, и когда тот оказался рядом с ее засадой, со всей силы ударила его по голове. Спасло парню жизнь только то, что сил у юной мстительницы оказалось маловато. Удар пришелся на лоб, парень потерял сознание, а потом полтора месяца провел в больнице. Сашенька испугалась ужасно, хотя втайне и гордилась собой — отомстила за слабого Гришу. Сама о случившемся никому не рассказывала, но все ждала, что придут родители того парня, расскажут обо всем бабушке, и уж та всыплет ей как следует. Но никто к бабушке не приходил, жизнь во дворе текла как обычно, и вскоре Сашенька обо всем забыла. Но ей напомнили дворовые мальчишки, регулярно навещавшие друга. Однажды они принесли из больницы страшную для Сашеньки весть: парень обещал, когда поправится, убить ее. Поначалу Саша даже не испугалась — как это, убить? Разве убивают маленьких девочек? Ей было пять лет, и поверить в смерть она не могла.

Но день расплаты настал. В их дворе очередной раз вырыли широкую и довольно глубокую траншею то ли для ремонта, то ли для прокладки каких-то коммуникаций. А чтобы жители дома могли перебираться на противоположную сторону, перебросили через ров не слишком широкую и не очень толстую доску. Бабушка строго-настрого запретила Сашеньке даже наступать на столь неустойчивый мостик, но Саша, без памяти любившая бабушку, слушалась старушку не всегда. Она долго смотрела, как взрослые, балансируя руками, мелкими шажками преодолевают препятствие, ругая ремонтников на чем свет стоит. А потом решила испытать свою храбрость. Выбрала момент, когда поблизости никого не было, и решительно шагнула на доску. Доска прогнулась, но не сильно, и слегка закачалась. Поддерживая равновесие раскинутыми руками и не глядя вниз, как учил ее дед, она дошла до середины. Остановилась, перевела дыхание и сделала еще несколько шагов. До конца доски оставалось всего ничего, когда Саша опять остановилась и посмотрела вперед: на другой стороне стоял тот самый большой мальчишка, наголо обритый и с пластырем на лбу.

— Тебе передали, что я собираюсь с тобой сделать?

— Передали… — пролепетала Сашенька, поняв, что парень не шутит.

— Ну тогда я сейчас и начну тебя убивать. Деваться тебе все равно некуда, — парень решительно направился к доске, и тут Сашенька поняла, что не в силах сделать ни шагу — ни вперед, ни назад. От страха она опустила голову — и увидела под собой бездонную пропасть. Это был конец, она это почувствовала всем своим крошечным существом, и спасти ее некому. Голова закружилась, Саша вскинула руки, пошатнулась, страшный мальчишка стал уплывать, уплывать… Парень, видно, сообразил, что еще секунда, и эта девчонка грохнется в яму, — и успел подхватить ее на руки. Через несколько секунд Сашенька очнулась, увидела перед собой лицо парня и крепко-крепко зажмурила глаза — теперь она в смерть уже верила.

— Так и быть, живи! — Парень поставил Сашу на землю, смачно сплюнул и быстро скрылся в своем подъезде.

Она никогда и никому не рассказывала, как близка была в тот момент к гибели, и больше ни разу не видела того парня. Вскоре деду дали отдельную квартиру в Сокольниках, и они навсегда уехали с Чистых прудов.

Теперь, спустя тридцать пять лет, она опять падала в пропасть, и ей опять неоткуда было ждать спасения. Александра думала только о том, как бы найти силы съездить завтра в больницу и еще раз — в который за последние годы! — пережить это унижение. Признаться персоналу, что это она — жена того алкаша, которого привезли ночью, было для нее страшным унижением. В душе не было ни тревоги, ни сочувствия мужу, зато была абсолютная уверенность, что он и на этот раз выпутается без особого труда. И если она не уйдет от него, все начнется сначала: бесконечный кошмар из пьянок, лжи и разговоров о призрачном богатстве, который разрушал ее душу, ее тело, лишал уверенности в себе. Отнимал саму надежду на то, что можно жить иначе.

Утром Александра нашла Толика уже в общей палате: как она и предполагала, травмы оказались средней тяжести и уже не требовали реанимационного вмешательства. Синюшного цвета, заросший щетиной, с заклеенным носом и загипсованной рукой алкаш предстал перед ее взором, и это был ее муж.

— Сашуль, ты уж извини меня, так получилось, — невнятно забормотал Толик. — Мы чего-то с тобой обсудить хотели — я не помню, что… Но давай все потом, когда выпишусь.

— Да, потом, — что она еще могла сказать?

Заглянувший в палату врач сказал, что, в общем-то, ничего страшного — покой и диета. А через пару недель отпустит домой.

Она спустилась в вестибюль больницы с вполне осознанной мыслью, что если сейчас же не сделает что-то из ряда вон выходящее, то сойдет с ума или умрет от разрыва сердца. Александра начала судорожно искать в сумке театральный билет, на котором записала телефон того брюнета с легкой проседью — как его, Константина. Он подвозил ее до театра, куда неделю назад она отправилась одна. Ее верная спутница Аленка была занята в университете, и чтобы не завыть от тоски в пустой квартире, Александра решила пойти в театр в гордом одиночестве. Опаздывала, на улице подняла руку, чтобы остановить частника. Побаивалась немного — частники все больше бомбили на старых полуживых машинах, но остановилась более чем приличная иномарка. И более чем приличный водитель спросил, куда ей ехать. По дороге познакомились, разговорились и как-то сразу пришлись друг другу. Денег водитель не взял, сказал, что извозом не занимается, а остановился просто так — было ему скучно и одиноко в тот момент, а тут симпатичная женщина с протянутой рукой.

— Если еще когда нужно будет вас подвезти, звоните. Всегда к вашим услугам.

Александра записала телефон больше из вежливости, чтобы не обидеть человека — помог все-таки. После спектакля хотела выбросить использованный билет, но не выбросила — почему, и сама не знала. Несмотря на все тяготы и разочарования последних лет Саша не могла решиться даже на легкий флирт. Не потому что свято блюла верность мужу, но ей казалось пошлым и недостойным кокетничать и уж тем более ложиться в постель с чужим мужчиной только потому, что ей изменяет муж. Но сейчас углубляться в столь тонкие переживания у нее не было сил.

Через час она ходила по чужой квартире и рассматривала чужие картины, книги, большую фотографию, на которой улыбающийся Константин обнимал красивую шатенку с большими умными глазами. В квартире было уютно и чисто, но присутствия женщины не чувствовалось.

— А где твоя жена?

— Умерла в прошлом году, сердце. Теперь вот живу один, — Константин развел руками, показывая, что так много места ему одному, в общем-то, и не нужно. — Сын — летчик, служит на Дальнем Востоке.

Александре нравился этот дом — простой и теплый, нравился его хозяин, чем дальше, тем больше нравился. Она чувствовала, как медленно, шаг за шагом, вырывается из плена собственной жизни. Они пили вино, смеялись, танцевали и опять пили вино. Константин ни о чем не расспрашивал, и Александра ничего ему о себе не рассказывала. Но и без этого тем для разговоров у них находилось предостаточно — словно знали друг друга давным-давно. Впервые за последние годы она чувствовала себя молодой, красивой и абсолютно свободной. То ли вино кружило голову, то ли какие иные процессы активизировались в ее организме, но заросшее щетиной лицо мужа уплывало в ее сознании все дальше и дальше, пока не превратилось в крошечную точку синюшного цвета и не исчезло совсем.

— Что у тебя с глазом? Травма? — наученная горьким мужним опытом, она еще в день знакомства заметила, что левый глаз Константина всегда немного прикрыт. Это совсем его не портило, но придавало 88 лицу какое-то смешливое выражение, казалось, что он все время подмигивает собеседнику.

— Да… Очень давнишняя и полученная при весьма неординарных обстоятельствах. Не поверишь, но мне ее нанесла совсем маленькая девочка, кстати, тоже Саша. А я к тому времени был уже здоровенный лоб — лет двенадцать-тринадцать. Мы жили тогда на Чистых прудах, и я побил одного ужасно противного мальчишку, он все время ябедничал, всех закладывал. Надо же, забыл, как его звали.

— Гриша Кучер! — выпалила Александра. — И вовсе он был не противный, просто всегда голодный, а я его очень любила и решила тебе отомстить…

Константин смотрел на нее глазами очарованного жирафа.

— Так, значит, я из-за тебя стал второгодником? Из-за тебя меня не приняли в летное училище?

— А почему твои родители не пришли тогда к моей бабушке? Не поскандалили? — этот вопрос ее действительно мучил.

— Я им сказал, что упал неудачно на ту железяку во дворе, — Константин, видно, никак не мог справиться с шоком — такая встреча через целую жизнь! — Отец у меня кадровый офицер, ну разве я мог ему сказать, что меня такая пигалица оприходовала? Позор же, на всю жизнь.

— Может, и хорошо, что тебя не приняли в летное училище? Улетел бы куда-нибудь на край света. И не спас бы меня второй раз…

— Может, и хорошо…

Как и предполагал врач, Толика выписали через две недели. Домой он вернулся с все еще загипсованной рукой и заклеенным носом. В прихожей его ждали две сумки с вещами и спокойная и очень красивая Александра. У нее не было времени на объяснения. Этот вечер, ее сороковой день рождения, они с Костей решили отпраздновать на Чистых прудах, в уютном ресторанчике, который недавно открыли в доме, где прошло их детство. В той самой квартире на первом этаже, где жил Гриша Кучер. Но Толику это знать было совсем необязательно.