В этом бутике Катерине ничего не нравилось. Как будто специально собрали со всей Москвы тряпки в расчете на провинциальных шлюх! Все блестит, переливается, перья, рюшки — б-р-р! Она не была капризна или избалована, но отличить стоящую вещь от подделки могла безошибочно, во всяком случае, ей так казалось. Катерина и сама не понимала, почему не уходит. Медленно двигалась от вешалок к витринам, возвращалась опять к вешалкам, опять к витринам — и кроме раздражения не испытывала ничего. Раздражаться начали и продавщицы, наблюдавшие за ней с почтительного расстояния — она сразу же попросила ей не мешать.

— Мадам, уже падают листья… — услышала она вкрадчивый мужской баритон у самого своего уха. Катерина отстранилась, посмотрела на нахала и ответила в тон:

— И осень в смертельном бреду!

— Уже виноградные кисти… — нахал оживился.

— Желтеют в забытом саду! Сдаюсь, дальше не знаю, — призналась Катерина.

— Этого вполне достаточно для пароля. — Нахал выглядел вполне интеллигентно — просто и со вкусом одет, подстрижен коротко. И, главное, выбрит — ей не нравилась нынешняя мода на трехдневную щетину. Молодых она делает неряхами, тех, кто постарше, — неопрятными стариками. Но, удивительное дело, как падки оказались мужчины на этот атрибут брутальности! Как будто модой можно обмануть сущность — все-таки неисправимые фантазеры эти мужчины.

— У нас с вами тут назначена конспиративная встреча? И вы проверяете, знаю ли я пароль? — Как ни странно, нахалу удалось заинтриговать Катерину, что удавалось далеко не каждому, кто рассчитывал на ее внимание.

— Есть множество небанальных способов познакомиться с женщиной, я их знаю, но никогда не использую — слишком просто. А вот как с первой же минуты распознать, на каком языке говорит душа незнакомки? — Нахал определенно начинал нравиться Катерине. Лишь бы не сбился на пошлость! — Я увидел, что вы скучаете в этой барахолке, ничего не покупаете и подумал: «А у этой дамы хороший вкус! Если она еще и Вертинского знает, то значит…» — он замялся — то ли не успел придумать, что это может значить, то ли не хотел раскрывать карты.

— И что же это значит? — Они вышли из бутика — под злые взгляды продавщиц — и повернули направо, к кафе под огромным искусственным деревом. Кофе и махито обещали принести быстро.

— Что значит? Значит, что нам не будет скучно вместе — это как минимум. Извините, не представился — Георгий, — он привстал и галантно наклонил голову.

— Гога, Гоша, Жора…

— Ради бога, не огорчайте меня. Не всегда «Оскаров» дают за шедевры.

— Пожалуй! А меня зовут просто — Екатерина, для близких — Катерина.

— Можно я сейчас же примкну к вашим близким? Мне нравится — Катерина, сильно, очень по-русски…

— Да вы нахал!

— Это едва ли, не моя сильная черта, — вздохнул Георгий. — Хотя жаль! Быть нахалом удобно, сокращается путь к желаемому.

— Не всегда, иногда, наоборот, удлиняется. Боюсь, наш с вами случай — именно такой.

— А вы знаете, чего я хочу? — Георгий с удовольствием отхлебнул кофе.

— Догадываюсь! — Катерине кофе тоже понравился, и корицы много — как она любит.

— Ну откуда вы можете это знать, если я и сам не знаю, чего хочу? — раздосадовано выпалил Георгий. — Только не говорите, что все мужчины одинаковые и хотят одного, умоляю вас. Такие желания удовлетворяют совсем другие женщины, и чтобы с ними познакомиться, не нужны никакие пароли. — Он смотрел на нее изучающее, и по тому, как радовались его глаза, было понятно: Катерина ему нравится, очень. — От встречи с женщиной, которая знает Вертинского, ждешь тонкости, волшебства, миража… Это так редко встречается, все проза. Чем вы занимаетесь, Катерина? — Георгий положил свою ладонь на ее, но она отдернула руку и убрала со стола: «Все-таки нахал!»

— Учу детей музыке. Немного в музыкальной школе, немного у себя дома — даю частные уроки.

— Фортепиано? Скрипка?

— Фортепиано.

— А ваш сын? Он уже играет?

— Откуда вы знаете про сына? — удивилась Катерина.

— Угадал! А муж — тоже музыкант?

— Я разведена, уже три года. Он занимается бизнесом.

— У слова business много значений — и дело, и профессия, и предприятие…

— Он торгует станками. А по профессии музыкант, пианист. Мы вместе учились в Гнесинке.

— Причуды нашего времени — пианист торгует станками. Удачно торгует?

— Кажется, да…

— Почему же расстались, если удачно? Вас не интересуют деньги? — не унимался Георгий.

— Просто он стал другим человеком. Этого достаточно? — Катерине не хотелось говорить об этом, и Георгий понял.

— Пойдемте в кино? Здесь же кинотеатр на втором этаже.

— А что смотреть?

— Какая разница!

Разницы, и в самом деле, особой не было. Катерина переживала не лучший период своей жизни, и ей было все равно, где коротать время. После окончания Гнесинки, где они учились вместе с Ильей, встал вопрос — что делать дальше? Катерина мечтала о консерватории, а Илья сразу объявил: с музыкой он заканчивает. В большие музыканты ему не выбиться — не хватит таланта, а связей нет. А тут друзья замутили бизнес, перспективный, и он решил идти с ними. Не получится — не пропадет, руки, ноги, голова — все на месте. Ему надо семью кормить, не до музыки. Катерина ждала ребенка и тоже была вынуждена отложить свою мечту о консерватории. А когда родился Марат — и вовсе о ней забыть. Малыш часто болел — после неудачной прививки развилась астма. Приходилось по несколько месяцев жить то в Крыму, то на Кавказе. Возвращалась в Москву и не узнавала мужа. Она полюбила тонкого деликатного юношу-музыканта, теперь это был мужчина — жесткий и предприимчивый, той самой пресловутой брутальности в нем было даже с избытком. Он все больше и больше становился чужим. Как-то вдруг разошлись их дороги, те внутренние тропки, по которым бродят человеческие души… Коммерсантом Илья оказался удачливым, и чем больше денег он зарабатывал, тем очевидней становилось, что их любовь уходит вместе с нуждой.

Когда Катерина предложила развестись, Илья спорить не стал — действительно, так будет лучше. Снял квартиру, объявил Катерине сумму, которую каждый месяц она будет получать, пока не сможет пойти работать, и улетел белым голубем в свою новую предпринимательскую жизнь.

Ей казалось, что без Ильи она вздохнет легко и свободно, на деле все оказалось сложнее: свобода при наличии маленького ребенка была условной, а легкости не оказалось вовсе. К четырем годам Марат стал меньше болеть, и Катерина смогла отдать его в садик. Нашлась и работа — в музыкальной школе по соседству с домом. Зарплата мизерная, но и занятость необременительная, как ей было нужно, — Катерина старалась забирать Марата пораньше, боялась рецидивов. Как только Илья узнал, что Катерина вышла на работу, размер ежемесячного пособия сократил вдвое — только на» содержание Марата. Но и за эту сумму ей приходилось отчитываться, строго и по пунктам. «Наверное, потому у Ильи хорошо идет бизнес, что он умеет считать деньги», — думала Катерина, пытаясь найти хоть какое-то оправдание столь разительных перемен в объекте своей первой любви. Сводить концы с концами помогали частные уроки — она развесила возле школы объявления, и несколько человек откликнулись.

За три года своей незамужней жизни Катерина пережила два скоротечных романа. И оба, как над печально, с мужчинами, похожими на нынешнего Илью, — тоже бизнесменами. Они были неплохими любовниками, делали ей подарки, приглашали в рестораны, с одним из них она даже съездила в Тайланд на пару недель — и вроде бы грех было жаловаться. Но эту внутреннюю разнонаправленность, как было с Ильей, она начинала чувствовать едва ли не сразу. Поначалу не верила себе. Все пыталась уговорить, смирить, образумить свое недовольство — ну, что тебе, собственно, нужно от них? Получалось плохо — ни тепла, ни радости… Была еще одна причина скоротечности обоих романов — ее новые мужчины Марата в лучшем случае терпели, но всегда давали понять, что хорошо бы отправить мальчишку к бабушке. Сына Катерина предать не могла, и даже если бы влюбилась без памяти и оказалась перед выбором, выбрала бы сына. А уж если без особой любви, а так, от тоски, то и говорить не о чем.

Это лето началось с неожиданности: Илья, в кои-то веки, взял Марата на две недели и уехал с ним в Казань, к своим родителям. Катерина была рада — мальчик скучал по отцу, часто спрашивал о нем, но Илья своим вниманием сына не баловал. Марат уехал, и она осталась совсем одна, и как жить ей в этой пустоте, не знала. В последнее время Катерина часто ловила себя на мысли, что совсем не знает, как ей жить дальше. Чего ждать, на что надеяться? Тридцать лет, и такая пустота…

* * *

— И все-таки, почему вы подошли ко мне в магазине? — Они вышли из кинотеатра, обсуждать фильм не хотелось, да и нечего было обсуждать. Два часа ушли на то, чтобы хоть немного привыкнуть друг к другу, почувствовать плечо — нужно ли оно тебе? Георгий не купил попкорн и пиво, и уже за это Катерина была ему благодарна. И его близость в темном полупустом зале не была ей неприятна.

— Хотите услышать комплимент? Пожалуйста: вы красивы, но я подошел не поэтому. Не обижайтесь — красивых женщин много, даже слишком. Но в вас… Вы ходили по той барахолке, и мне сначала показалось: вот еще одна скучающая дамочка, не знает, куда деть деньги. И тут — вы проходили мимо зеркала, взглянули в него и поправили волосы под заколкой, — он показал, как Катерина это сделала — плавно, снизу вверх. — В этом жесте было столько женственности. И тоски. Нет, неправильно — столько печали. Вертинский вспомнился сам собой…

— Разве есть разница между тоской и печалью?

— Конечно! Тоска — от лени, от скуки, от несбывшихся желаний. Печаль сложнее — она от понимания несовершенства мира и невозможности его исправить.

Что-то случилось с Катериной в этот момент. Этот Георгий, этот нахал — он коснулся той струны в душе Катерины, которой давным-давно не касалась она сама и не позволяла никому другому. А может, и не было рядом с ней никогда человека, кто знал об этой струне и мог бы бережно ее тронуть, не раня? И эта струна зазвучала…

— Сколько вам лет, Георгий? — Катерина не хотела, чтобы он услышал тот звук, — зачем? Но уже было поздно.

— Вы хотите сказать, что старше меня? Не надо, это не имеет значения.

— А что имеет значение?

— Вы познакомите меня со своим сыном? Как его зовут?

— Марат.

— Его отец француз? Или татарин?

— Татарин, Ильяс, он родом из Казани. А почему француз?

— Это просто: в тридцатые годы татары часто называли мальчиков Маратами — в честь Жана-Поля Марата. Такой вот революционный романтизм, а теперь это имя звучит как исконно тюркское, правда?

— А я не знала. Вы историк?

— Да, преподаю в одном учебном заведении.

— Высшем?

— Выше не бывает. Вот и метро, — Георгий остановился возле буквы «М». — Увидимся завтра?

— Увидимся. У вас, наверное, каникулы? И у меня каникулы, — Катерине не хотелось, чтобы он уходил, но и искать повод задержать не хотелось. — Запишите мой телефон. Завтра позвоните, и мы договоримся. Пока, историк!

Так начался этот роман — третий роман Екатерины, самый странный в ее жизни, словно сон.

Как-то само собой получилось, что они с Георгием стали вместе ждать возвращения Марата. Им было хорошо вдвоем с самого начала — просто и уютно, как будто были знакомы тысячу лет. Но и Марат, появись он в любую минуту, ничего бы не нарушил и не испортил. Напротив, им его не хватало. Георгий уже знал, что Марат мечтает стать путешественником. И не просто путешественником — он мечтает летать на другие планеты. Он уверен, что там живут красивые сильные люди, которые любят детей. И он их обязательно найдет — этих красивых и сильных людей — и станет им лучшим другом.

— Что-то неладно в вашей консерватории…

— Что ты имеешь в виду?

— Если человек семи лет отроду мечтает улететь на другую планету, чтобы найти там друзей, — это что может значить?

— В этом возрасте все дети фантазируют.

— Это правда, но не все мечтают улететь подальше от дома. А может, он не знает, как ему жить между русской мамой и папой татарином, к тому же разведенными? Может, он не понимает, кто же он сам, а потому и ищет третий вариант? Который бы не зависел ни от тебя, ни от Ильяса…

— А ты откуда все это знаешь — про третий вариант? — удивилась Катерина.

— Из личного опыта. У меня мама русская, а отец немец. Родовитый — фон дер Данфельд.

— У тебя так и в паспорте написано — Георг фон дер Данфельд? — вытаращила на него глаза Катерина.

— В паспорте все просто — Георгий Петрович Данилов, русский.

— Жаль, — разочарованно вздохнула Катерина, — Данфельд… Красиво! Можно я буду тебя так называть — фон дер Данфельд?

— Можно, только Данфельд, а то слишком длинно, — усмехнулся Георгий. — В августе собираюсь съездить в Австрию, если получится. Там в Альпах у моего отца фамильный замок.

— А мама? Она тоже в Австрии?

— Нет, они давно расстались, еще до моего рождения. Но отец знает обо мне и ждет, что я приеду.

— Вот это да! Ты барон, наверное?

— Барон, представь себе, — по Георгию было трудно понять, шутит он или нет, но Катерине очень хотелось верить, что и баронство, и замок — правда. — А ты знаешь, что означает имя Георгий? Земледелец, крестьянин…

— Поэтому у тебя такие большие и сильные руки?

— Поэтому у меня такой большой живот, который все время хочет есть. Зайдем? — Они стояли на Тверской возле немецкого ресторанчика. — Что может быть лучше свиной рульки с тушеной капустой и пива? А потом пойдем в книжный — я знаю, что подарить Марату для знакомства. Он же завтра возвращается?

Почему ей так было хорошо с ним? С этим странным человеком, случайным знакомым — то ли крестьянином, то ли бароном, то ли учителем? Она мало что знала о Данфельде, а казалось, что знает все. Катерина никогда не спрашивала, где он живет и работает, — какая разница? Они встречались практически каждый день — и это было главным. По всему было видно, что денег свободных у него нет, — откуда у преподавателя деньги? Но он не скупился на мелочи, и эта его щедрость радовала ее. Чем могут закончиться их отношения, Катерина не думала — боялась, боялась вспугнуть то, что вдруг наполнило ее жизнь. И что вдруг их дороги, те тайные тропочки — разбегутся в разные стороны.

* * *

Марат вернулся как будто даже подросшим — за две-то недели! Во всяком случае, щеки на бабушкиных беляшах налились и зарумянились. Рассказывал, чем они занимались с папой, куда ходили с дедушкой и бабушкой, неохотно.

— Скучно. Они все время едят и говорят о деньгах, а я ничего не понимаю.

— Это же естественно: папа занимается бизнесом, дедушка работает в банке — о чем же они должны говорить?

— Да… — понимающе вздохнул Марат. — Пойдем завтра в зоопарк?

— Пойдем, — согласилась Катерина. — А ты не будешь возражать, если с нами пойдет один мой друг?

— Кто это? — насторожился Марат. — Твой жених?

— Ну почему сразу жених? Просто мой хороший друг. Он очень хочет с тобой познакомиться.

— Зачем? — еще больше насторожился Марат.

— Да не зачем! Просто хочет с тобой подружиться, он тоже любит путешествовать.

— А как его зовут?

— Георгий. Можно — Данфельд.

— Данфельд лучше. Красивее. Мне его можно так называть?

— Можно.

— А когда он придет?

— Утром.

Он пришел, когда они завтракали. Протянул Марату руку и представился:

— Данфельд, можно на ты. — И подумав секунду, уточнил: — Даже обязательно на ты.

— Согласен, — Марат вдруг улыбнулся во весь рот — так доверчиво. — Мы с мамой идем в зоопарк — пойдешь с нами?

— Еще бы! Там же пополнение у леопардов — привезли двух новых котят. На них надо срочно посмотреть, а то вырастут, и будут как все. Завтракаем быстро!

Тарелка Марата уже через минуту была чистой, и он опрометью бросился в комнату одеваться.

— Положи куда-нибудь, чтобы Марат пока не видел, — Данфельд протянул Катерине огромную книгу, похожую на альбом. — Это Атлас звездного неба. Я подарю ему вечером.

Если бы Катерине сказали еще совсем недавно, что можно быть такой счастливой, она бы не поверила. У нее была семья, настоящая, — она, Данфельд и Марат. Они обошли весь зоопарк, конечно, дольше всего простояли у вольера с леопардами — два пятнистых котенка, грациозных и серьезных, лазали по деревьям, прыгали и резвились, ни на кого не обращая внимания. Их дела — их подготовка к взрослой жизни — были важнее праздного любопытства людей. Марат смотрел на них как завороженный — следил за каждым движением, за каждым прыжком, молча, ни о чем не спрашивая. Потом, также молча, отошел от вольера, словно что-то решив для себя, и сказал:

— Давайте поедим чего-нибудь.

Они уселись за столик в открытом кафе, заказали нехитрую еду.

— Данфельд, а ты долго будешь с нами? — неожиданно спросил Марат.

— Не знаю… Почему ты спрашиваешь?

— Ты сказал, что котята вырастут и станут как все. Вот я и хочу понять — ты как все? Как все взрослые?

— А твоя мама — она как все?

— Мама не считается, потому что она мама. Я про тебя хочу понять, — Марат смотрел на Данфельда исподлобья.

— Если честно, я бы сам хотел это понять. Но, видишь ли, пока не получается, — Данфельд протянул Марату руку. — Давай просто жить, и все станет ясно.

— Давай, — Марат по-мужски, крепко пожал руку Данфельда.

Домой добрались к вечеру. Марат еле держался на ногах от усталости, выпил молоко и собрался ложиться спать. Данфельд остановил его:

— Я хочу подарить тебе Атлас звездного неба. Ты слышал, что готовится полет на Марс?

Марат забыл и о сне, и обо всем на свете. Он взял Атлас, прижал его к себе, как самое дорогое его сердцу сокровище.

— Спасибо! Расскажи про Марс, пожалуйста.

— Обязательно расскажу, только завтра. Понимаешь, это длинный разговор, а мне домой пора ехать…

— Зачем тебе ехать? Оставайся у нас.

— И ты не будешь возражать, если я останусь?

— Не буду. Я не маленький, все понимаю, — Марат, не выпуская Атлас из рук, повернулся и решительно направился в свою комнату. — Спокойной ночи.

— Он все понимает, — Данфельд обнял Катерину.

— Ему лучше. А я не понимаю ничего, — она смотрела на него, действительно не понимая, как так могло случиться, что ее вдруг перестал мучить вопрос — как жить дальше? И не было больше пустоты… — А может быть, ты эльф — дух альпийских лесов?

— Может быть, может быть…

Подготовка к полету на Марс началась с самого утра. Данфельд подробно рассказал Марату, что работы в этом направлении ведутся давно — уже лет сорок. Было несколько попыток запустить специальные аппараты, без людей. Но пилотируемый полет все откладывают, потому что не могут найти подходящего пилота. А что если таким пилотом станет он, Марат? Глаза у Марата горели восторгом и готовностью немедленно сесть в кабину марсолета. Но Данфельд сказал — рано! И они начали серьезную проработку вопроса. Первым делом нашли Марс в Атласе, на звездном небе, потом прочитали в Интернете все, что было выложено на сайтах по этой теме.

— Ты даже не представляешь, Марат, как тебе повезло! — вдохновенно рассказывал Данфельд. — В этом году открылся планетарий. Его ремонтировали целых семнадцать лет, ты только представь — семнадцать лет! Поэтому я ни разу не был в планетарии, только мечтал об этом.

— Мы пойдем с тобой в планетарий? — Марат смотрел на Данфельда с таким восторгом, что у Катерины даже екнуло нехорошее — ревнивое — чувство, но только на секунду.

— Конечно, пойдем. И маму с собой возьмем. Как же без мамы? Ты пойдешь с нами? — повернулся к Катерине Данфельд. В этот момент все трое были уверены, что нет важнее места на земле, чем планетарий.

— Конечно, пойду. Я тоже там не была никогда.

— Вот! Завтра же все и пойдем. А если понравится, можно будет записать Марата в астрономический кружок.

Катерина видела, что еще секунда такого восторга — и сердце выпрыгнет из груди ее сына.

— Все, давайте обедать. Для подготовки к полету нужны силы.

* * *

На следующий день в планетарий они не пошли — у Марата поднялась температура. Катерина знала, что следом может развиться приступ. Особых причин для болезни не было — не простужался, не контактировал с больными детьми. Разве что нервное напряжение, у астматиков такое бывает. Врач предупреждал Катерину, что сильные эмоции — не только отрицательные, но и положительные — могут вызвать стресс, мальчик впечатлительный. Она понимала, что нужно подождать и прежде всего успокоиться самой, тогда успокоится и ребенок. Данфельд волновался не меньше Катерины.

— Это я виноват, идиот. Что же ты меня не предупредила?

— У него давно не было приступов — утратила бдительность. Успокойся, тогда и он успокоится. Он же от тебя сейчас зависит, как ни от кого другого. Марат, — позвала она сына. — Иди к нам. Посидим в тишине, поболтаем, помечтаем…

Второго приглашения не потребовалось. Они забрались с ногами на диван, укрыли Марата пледом и поплотнее прижались друг к другу.

— Вот скажи, что бы делал, если бы у тебя было много денег? — спросила Катерина у Данфельда.

— Я? — Данфельд посмотрел на потолок, как будто там был написан ответ. — Я бы, конечно, путешествовал. Ну, в полеты на другие планеты меня бы уже не взяли — староват. Я бы путешествовал по земле, переезжал из одной страны в другую. Нет, не по курортам — курорты однообразны и банальны. На них даже море выглядит гламурным водоемом. Я бы выбирал места поинтересней — маленькие городки или деревни, старался бы подружиться с местными жителями, с семьями…

— У тебя бы это получилось, — с уверенностью сказал Марат.

— Ты думаешь? — спросил Георгий тоном человека, уважающего мнение собеседника. — Это хорошо, это бы очень упростило мою задачу. Так вот, я жил бы среди этих людей как можно дольше, чтобы успеть их узнать и полюбить.

— А если бы полюбить не получилось? Если бы они оказались злыми и жадными? — не унимался Марат.

— Так не бывает. Николай Гумилев, лет сто назад, написал удивительные строки: «Все чисто для чистого взора». Какими глазами ты смотришь, то и видишь…

— Ты бы остался с ними навсегда? — ужаснулся своей догадке Марат.

— Я жил бы с ними ровно до того момента, когда бы они стали считать меня своим. Тогда бы я и уезжал, в другую страну, например. Или в другой город. Я могу быть только гостем в чужом мире.

Катерина уже открыла рот, чтобы спросить: «Почему? Почему только гостем», но Марат опередил ее:

— Я путешествовал бы вместе с тобой, если бы у меня были деньги. Ты бы взял меня с собой?

— Конечно, что за вопрос! Хорошая у нас была бы компания! Катерина, а ты?

— Я бы купила себе саксофон. Хороший дорогой саксофон. И научилась бы играть джаз. Я могла бы брать уроки в своей школе, недорого. У саксофона такой голос… Голос настоящей нежности.

— Ну, на саксофон нужны не очень большие деньги, — задумчиво сказал Георгий.

— Но у меня их нет.

— Хоть чья-то мечта должна исполниться!? — судя по тону, Данфельд был готов к решительным действиям.

После этого разговора он не появлялся пару дней. Марат пошел на поправку и без конца спрашивал, о Данфельде, но у Катерины даже не было его телефона — он всегда звонил сам. Потом пришел, рано утром, и выложил на стол три тысячи долларов.

— Ты кого-то ограбил? — первое, что пришло Катерине в голову.

— Собирайтесь — едем покупать саксофон. Надо еще зайти в обменник, — деловито командовал Данфельд.

— Я никуда не поеду, пока ты не скажешь, где взял деньги, — Катерина играла непреклонность, хотя в душе ликовала.

— Они добыты честным путем, не сомневайся. Я похож на грабителя?

— Не похож, но… — Данфельд действительно не был похож на грабителя.

— Мне дала их одна добрая женщина, моя знакомая. Она вдова знаменитого архитектора, очень богата и очень любит помогать людям. Вот я и позволил ей сделать доброе дело.

— И что ты ей сказал?

— Правду. Только правду. Сказал, что у меня больное сердце и для лечения нужны деньги. Она сама дала мне три тысячи, я не просил. И дала их с радостью, поверь.

— А что у тебя с сердцем? — Катерина уже забыла про саксофон, и Марат слушал их разговор, замерев от страха. — Лучше поедем к врачу, а не за саксофоном…

— Даже не знаю, как тебе это объяснить. Мне было лет двенадцать-тринадцать, когда я узнал очень страшную для себя вещь…

— Какую? — выдохнул Марат.

— Что я — потомок древнего рыцарского рода, но никогда не смогу увидеть свой родовой замок…

— Почему? — Марат готов был расплакаться от жалости к Данфельду сию же минуту.

— Потому что у меня нет на это денег, даже на билет. И у отца моего тоже нет денег, только замок и остался. И тот разрушается, я могу не успеть…

Теперь уже была готова расплакаться и Катерина.

— А сердце?

— Вот тогда что-то и случилось с моим сердцем. Врачи не понимают, что именно, но оно все время ноет, болит. И как мне помочь, они не знают. Зато знаю я.

— Как? — Марат и Катерина спросили одновременно.

— Тебе хватит полутора тысяч на приличный саксофон? Думаю, хватит, а на остальные я поеду в Австрию. Там, в горах, все пройдет — я уверен. Ну что, вперед за инструментом?

— Вперед! — Марат был счастлив, что все так просто разрешилось.

— А что это за женщина, вдова архитектора? — первый раз за все время знакомства с Данфельдом в сердце Катерины закралось сомнение.

— Женщина с добрым сердцем. У нее никого нет, — Данфельд рассказывал с явной неохотой. — Я познакомился с ней прошлым летом. Мы подружились.

— Молода, умна, хороша собой? — Катерина понимала, что спрашивает лишнее, но не могла остановиться.

— Молода — не очень, за сорок. Но умна и красива.

— И ты часто берешь у нее деньги?

— Первый раз. Но тебя это не касается, — Данфельд не собирался давать ей отчет. — Марат, ты готов?

Это была первая кошка, пробежавшая между ними. К счастью, небольшая, совсем котенок, и она не оставила следов.

* * *

В первых числах августа Данфельд улетел в Австрию. Конечно, обещал звонить и обязательно вернуться к началу учебного года. У них с Маратом были большие планы — и планетарий, и кружок… Уже начался октябрь, но Данфельд не появлялся. Сначала Катерина просто ждала его, спокойно считала дни, потом стала волноваться, искать информацию об авариях в Москве и Австрии, об авиационных катастрофах — ничего. К концу сентября вдруг решила: он обычный гастролер, альпийский дух, прилетел — улетел… И ждать его нечего. И незачем. Но она не могла его не ждать. Марат ни о чем не спрашивал, хотя было видно, что он скучает по Данфельду.

Неожиданно часто стал приходить Илья — и по всему было видно, что навещает он не только Марата, но и ее, Катерину. Даже больше ее, чем сына. Приходил с цветами, с ее любимыми пирожными, делал комплименты и даже хвалил Катеринину стряпню, чего не делал даже в их прошлой супружеской жизни. Его мама — вот кулинарка, а жена — так себе, чтобы с голоду не умереть, и вдруг все изменилось. Катерина не знала, радоваться этим переменам или пусть лучше оставит в покое, не бередит ее одиночество. Как-то даже попросил разрешения остаться на ночь, но она отказала — ее постель еще помнила Данфельда.

Она возвращалась из школы, когда позвонил Илья.

— Привет! Как дела? — его голос звенел серебряным колокольчиком, что особенно раздражало Катерину — чему радуется?

— Нормально, — буркнула она в ответ.

— Не возражаешь, если я заеду вечером, деньги привезу на Марата? Приготовь чего-нибудь вкусненького, из баранинки — я такой голодный…

— Приезжай, — старалась говорить спокойно, но в душе все клокотало: «Ну почему я должна ему готовить ужин, почему? На Марата он деньги привезет, а за ужин — за баранинку — кто будет платить? Ненавижу себя за это, тряпка, чистоплюйка… И что ему от меня надо? Девки длинноногие надоели, что ли?»

Но выхода не было — в кошельке скучала последняя купюра, разве что на баранину. Катерина свернула на рынок. Шла между овощными рядами, продолжая ругать себя за бесхарактерность почем зря. До прилавков с мясом оставалось всего несколько шагов, и вдруг — как тогда, в бутике:

— Мадам! — В ее душе ухнуло: «… уже падают листья…» — Мадам! Купите картошку! Своя, с собственного огорода. Сорт «Синеглазка» — подойдет и для супа, и на второе.

Катерина узнала его сразу, она узнала бы его из тысячи таких же обветренных и простецки одетых продавцов картошки — это был Данфельд. Он смотрел на нее и улыбался, совсем не смущаясь своего вида, не удивляясь встрече. Такой чудной — в вязаной шапке, старенькой куртке, небритый, с грязными руками — и все равно фон дер Данфельд! Катерина не знала, что говорить, — просто смотрела на него, не веря своим глазам.

— Жорик, миленький, разбей пятисотку, — крикнула ему справная деваха, торговавшая рядом, и протянула деньги.

«Жорик…» — сжалось Катеринино сердце.

— Конечно, Любушка, давай свои неразменные. Ты пригляди тут за моим товаром, а я отлучусь ненадолго, — Данфельд уже выбирался из-за прилавка.

— Лады, Жорик, не волнуйся. Картошка! Домашняя! Кто забыл купить картошку?! — затараторила Любушка.

Они шли между прилавками к выходу, шли молча.

— Ты нам все наврал? И про Данфельда, и про замок, и про сердце? — наконец спросила Катерина.

— А ты хотела бы знать правду? Ты в этом уверена?

— Уверена, — ответила Катерина, хотя на самом деле совсем даже не была ни в чем уверена.

— Ну хорошо, слушай. Я живу в деревне за сто с лишним верст от Москвы, со стариками-родителями, в избе с удобствами во дворе. Работаю в школе, где всего сорок учеников, — учу их истории, а заодно труду и физкультуре, потому что больше некому. И еще продаю картошку, которую сам сажаю и сам же копаю, — чтобы хоть как-то свести концы с концами. Тебе это интересно? — Данфельд с насмешкой смотрел на Катерину.

— А как же барон? — она цеплялась за последнее и понимала, как это глупо, по-детски…

— Мой отец действительно немец и настоящий барон фон дер Данфельд. Во время войны, совсем мальчишкой, он попал в плен, отсидел в лагерях, потом на поселении — в деревне Грязь, где мы и сейчас живем. Я родился, когда ему под семьдесят было, — Данфельд достал сигареты и закурил, дешевые сигареты без фильтра. — Он о своем баронстве даже маме не говорил — боялся. А когда рассказал, мне как раз было лет двенадцать-тринадцать… Подросток, представил, что мы могли бы жить не в Грязи, а в замке — в австрийский Альпах. Ведь я даже тогда и не понимал толком, что это такое — замок в Альпах, но что-то прекрасное, и люди там прекрасные… С тех пор у меня сердце и болит — это правда, но я никогда не был у врача. Представляешь, мне замок в Альпах снится, до сих пор…

— Третий вариант — как у Марата?

— Да, третий вариант… — Данфельд курил жадно, словно хотел горьким дымом перебить боль.

— Зачем мы тебе понадобились?

— Для меня полтора месяца в Москве — все равно что в Барселоне.

— Попользовался? А потом сбежал — побоялся, что станешь своим?

— Я вас полюбил. Но я ничего не могу изменить, они без меня умрут.

— А та женщина, что дала деньги, — она тоже Барселона?

— Не надо, не унижай меня. Дальше некуда… На ее деньги отремонтировал крышу и купил отцу коляску, он не может ходить.

— Мы скучали по тебе, Марат особенно.

— А вы приезжайте ко мне в Грязь — заживем! Вот то-то и оно… — Данфельд бросил окурок в урну, резко повернулся и зашагал к своему прилавку.

«А что если он опять все наврал? — подумалось Катерине. — Господи! Да он же тогда обо всем меня предупредил, а я не поняла…»

* * *

Марат сидел на диване и с увлечением рассматривал Атлас звездного неба — подарок Данфельда.

— Кто-нибудь звонил? — спросила Катерина.

— Папа звонил, — равнодушно ответил Марат. — Сказал, что сегодня не сможет прийти — какое-то у него срочное дело.

Катерина облегченно вздохнула — она совсем забыла про баранину. И как хорошо, что не истратила последние деньги!

— И еще папа сказал, что в воскресенье заедет за нами, и мы поедем покупать мне теплую куртку и ботинки. — Марат перевернул страницу и посмотрел на Катерину. — Я его спросил, что мы купим маме, он сказал — что она захочет, то и купим. Ты рада?

— А ты? Ты рад?

— Мне все равно… — вздохнул Марат. — Я папу звал в планетарий, а он сказал, что сходим — когда-нибудь, когда у него будет время. Мам, а когда Данфельд приедет? — Марат смотрел на Катерину, замерев всем своим существом, словно от ее ответа зависела вся его жизнь.

«Может быть, Маратик все-таки сын Данфельда?» — такое предположение даже не показалось Катерине невозможным.

— Боюсь, мой хороший, что не скоро, — Катерина присела на краешек дивана. — Он решил пожить подольше в своем замке в Альпах. Так нужно для его сердца. — Глаза Марата стали влажными, нос сморщился и покраснел. — Но ты не горюй, в субботу мы с тобой обязательно пойдем в планетарий. Будем долго-долго смотреть на звезды и обязательно найдем Марс. Тебе же надо готовиться к полету?

— Правда? Обещаешь? — оживился Марат. — Тогда я еще посмотрю Атлас, чтобы нам побыстрее найти Марс. А позвонить Данфельду можно? — спросил он с надеждой.

— Там, высоко в горах, нет связи, — Катерина очень старалась, чтобы ее слова прозвучали правдиво.

Она вынула из сумки диск, который купила по дороге домой, и вставила его в плеер. «И осень в смертельном бреду…» — мягко грассировал тенор. Катерина смотрела в окно — по стеклу текли холодные крупные капли, осенний дождь с первым снегом. Марату действительно нужны куртка и теплые ботинки — из прошлогодних он вырос. И ее дубленка износилась до неприличия, и сапоги, а учеников нет, и денег взять негде. Разве что продать саксофон? «Я Вас слишком долго желала. Я к Вам… никогда не приду» — прощался с мечтой Вертинский. И опять было пусто на душе. И она опять не знала, как ей жить дальше.